сжимая в руках банку с тальком, которую фрекен только что наполнила в задней комнате, в комнату ворвалась О'Доннелл и возбужденно, свистящим шепотом проговорила: -- Подумать только! Эдвард Эйдриан! В машине Эдвард Эйдриан! -- Ну и что? -- спросила Стюарт, забирая у нее банку. -- Ты что-то слишком долго ходила за тальком. Закрыв за собой дверь клиники, Люси вышла в холл. О'Доннелл сказала правду. В холле стоял Эдвард Эйдриан. И мисс Люкс тоже сказала правду. Потому что Эдвард Эйдриан разглядывал себя в зеркале. На лестнице ей встретилась спускавшаяся вниз мисс Люкс, а повернув на второй марш, Люси увидела, как встретились эти двое. -- Хэлло, Тедди, -- произнесла мисс Люкс без всякого энтузиазма. -- Кэтрин! -- воскликнул Эйдриан радостно и пошел ей навстречу, как будто собираясь обнять ее. Однако ее холодно протянутая рука остановила его. -- Что вы здесь делаете? Только не говорите, что у вас появилась "племянница" в Лейсе. -- Не грубите, Кэт. Конечно же, я приехал повидать вас. Почему вы не сообщили мне, что вы тут? Почему вы не приехали на мой спектакль, мы могли бы потом поужинать вместе и поговорить о старых... -- Мисс Пим, -- проплыл над лестницей спокойный ясный голос мисс Люкс, -- не убегайте. Я хочу познакомить вас с моим другом. -- Но Кэтрин, -- услышала Люси, как со слабым протестом проговорил Эйдриан. -- Это знаменитая мисс Пим, -- представила мисс Люкс Люси тоном, означавшим "не валяй дурака". -- И ваша большая поклонница, -- добавила она, чтобы окончательно лишить его возможности сопротивляться. Интересно, подумала Люси, ожидая, пока они подымутся к ней, понимает ли он, как жестоко она поступает, или его самодовольство слишком велико, чтобы быть уязвленным ее отношением. Когда они все вместе вошли в пустую гостиную, мисс Пим вдруг вспомнила, как Стюарт назвала его "утомленным, похожим на линяющего орла", и подумала, что это очень удачное определение. У Эйдриана были довольно красивые черты лица, но хотя ему не могло быть многим больше сорока -- может быть, сорок три или сорок четыре -- оно казалось старообразным. Без грима, без парика лицо выглядело усталым и потрепанным, а темные волосы уже начали редеть. Люси внезапно стало жаль его. У нее в памяти еще очень живо было впечатление от молодости, силы и красоты Рика, кузена Детерро, и избалованный успехом известный актер показался ей немного жалким. Эйдриан вел себя необыкновенно любезно по отношению к Люси -- он все знал о ее книге (он читал все бестселлеры), но одним глазом он все время следил за мисс Люкс, которая проверила, что осталось от чая, заглянула, есть ли заварка в маленьком чайнике, и явно решив, что достаточно будет просто долить в него немного горячей воды, разожгла горелку под большим чайником с водой. Что-то в том, как Эйдриан постоянно ощущал присутствие Кэтрин Люкс, было загадкой для Люси. Как ей казалось, это не было игрой. Преуспевающая звезда, он мог, конечно, приехав к скромной учительнице женского колледжа, придать себе независимый вид и по актерскому обыкновению захотеть покрасоваться перед посторонним человеком. Конечно, для нее, Люси, он "играл", все его обаяние было пущено в ход, а обаяние было немалое; но все это чисто рефлекторно. По-настоящему весь его интерес был сосредоточен на холодной худой женщине, которая сочла, что для него сойдет и жидкий чай. Не часто случалось, улыбаясь про себя подумала Люси, чтобы Эдвард Эйдриан появлялся на пороге, а его не приветствовали звуками труб; ведь почти двадцать лет, с того дня, как этот покоривший сердца Ромео вызвал слезы на глазах критиков, которых тошнило от одного упоминания имени Монтекки, приход и уход Эйдриана являлся важным событием. Он был окружен неким ореолом значимости. Люди бросались выполнять его просьбы и мечтали угодить ему. Ему делали подарки и ничего не требовали взамен; ему приносили жертвы и не ждали благодарности. Он был Эдвард Эйдриан, и этим все было сказано. Его портреты высотой в два фута красовались на афишах, он был национальным достоянием. Однако он приехал сегодня в Лейс, чтобы повидать Кэтрин Люкс, и следил за ней глазами преданного пса. Увидеться с Кэтрин, которая сочла, что для него достаточно долить горячей воды в старую заварку. Все это было очень странно. -- Надеюсь, ваши гастроли в Ларборо проходят успешно, Тэдди? -- спросила Люкс, скорее, просто из вежливости. -- О да, вполне. Слишком много школьников, но приходится мириться с этим, когда играешь Шекспира. -- А вы не любите играть для молодежи? -- спросила Люси, вспомнив, что молодежь, с которой она совсем недавно беседовала, не выражала особого желания идти смотреть на него. -- Ну, знаете, это не самая лучшая аудитория в мире. Взрослые предпочтительнее. И потом для них, конечно же, снижены цены на билеты, что не помогает делать сборы. Но мы смотрим на это как на капиталовложение, -- добавил он, демонстрируя великодушную терпимость. -- Это будущие зрители, и их нужно воспитывать, приучать, куда следует ходить. Люси подумала, что, если судить по результатам, воспитание оказалось совершенно безуспешным. Молодежь шла в очередь на нечто под названием "Пылающие барьеры". Нельзя даже сказать, что они "не ходили" в театр, все было гораздо проще: они бежали оттуда. Однако на светском чаепитии совершенно не время было открывать горькие истины. Люси спросила, приедет ли Эйдриан на Показательный выступления, что, похоже, вызвало недовольство у мисс Люкс. Он никогда не слышал о Показательных выступлениях и отнесся к этому с огромным жаром. Уже много лет он видит, что все вокруг делают только одно единственное гимнастическое упражнение: засунув пальцы ног под шкаф и удерживаясь ими, сгибаются и разгибаются в поясе. Танцы? Господи, и танцы будут? Ну, конечно, он приедет. Более того, после Выступлений он приглашает их поехать с ним в театр, а потом они поужинают вместе. -- Я знаю, Кэтрин терпеть не может театр, но один раз она выдержит, правда, Кэтрин? В пятницу вечером идет "Ричард III", так что вам не придется терпеть меня в романтической роли. Это не лучшая пьеса, но постановка замечательная, хоть мне и не следовало бы так говорить. -- Ярлык преступника, приклеенный честному человеку, яркий пример политической пропаганды, и крайне глупая пьеса, -- таково было мнение Люкс. Эйдриан улыбнулся во весь рот, как школьник. -- Согласен, только досидите до конца, и тогда увидите, как отлично можно поужинать в "Мидлэнде" в Ларборо, если раздразнить несчастного актера. У них есть даже Йоханнисбергер [Йоханнисбергер -- вино из смородины (нем.)]. Легкий румянец разлился при этих словах на щеках Люкс. -- Видите, я помню, что вы любите. Йоханнисбергер, как вы однажды заметили, пахнет цветами, и это удалит театральную вонь из ваших ноздрей. -- Я никогда не говорила, что театр воняет. Он скрипит. -- Конечно, скрипит. Последние почти две сотни лет он все время старается удержаться на ногах. -- Знаете, что он мне напоминает? Карету для коронации. Анахроничный хлам, нелепая условность, которая у нас попрежнему в ходу, потому что мы унаследовали привязанность к ней от предков. Позолоченный реликт. Чайник вскипел, и мисс Люкс налила кипяток в заварку. -- Предложите мисс Пим что-нибудь поесть, Тедди. Тон совсем как у няни, подумала Люси, беря с тарелки, которую ей протянул Эйдриан, слегка обветрившийся сэндвич. Может быть, именно это и привлекало его? Может быть, это -- ностальгия по миру, где его не считали никем особенным? Долго наслаждаться таким миром он бы, несомненно, не смог, но весьма вероятно, что временами он уставал от того, что его жизнь была похожа на жизнь золотой рыбки в аквариуме, и искал отдыха в компании когонибудь, для кого он был просто Тэдди, который в школьные годы приезжал погостить на каникулах. Люси повернулась к Эйдриану, чтобы что-то сказать, и была поражена выражением его лица, когда Кэтрин презрительно отвергла предложенную ей пищу. Улыбка, любовь, зажегшиеся в этих глазах, могли быть и братскими, но было что-то еще. Не безнадежность ли? Похоже на то. Во всяком случае что-то, не имеющее никакого отношения к братским чувствам; очень странно было видеть, что так смотрит Великая Звезда на некрасивую ироничную преподавательницу теории в Лейсе. Люси перевела взгляд на невозмутимую Кэтрин и впервые увидела ее такой, какой ее видел Эдвард Эйдриан. Женщиной с задатками belle laide [Belle laide -- красавица-дурнушка (франц.)]. В школьном мире, в котором она жила, ее манеру "хорошо" одеваться, ее простую прическу, отсутствие макияжа воспринимали как должное, а красивую фигуру и гибкую осанку считали само собой разумеющимся. Она была просто умная некрасивая мисс Люкс. А в мире театра она выглядела бы совершенно иначе! Большой подвижный рот, высокие скулы с ямками под ними, прямой короткий нос, красивый овал лица, -- все это громко взывало, требуя грима. С обыденно точки зрения у мисс Люкс было лицо, от которого, по словам мальчишки-рассыльного, "часы останавливаются", однако, с любой другой точки зрения это лицо могло заставить посетителей "Айрис" перестать есть, если бы во время ленча она вошла туда, соответствующим образом одетая и умело подкрашенная. Сочетание того, что она была belle laide и знала его очень давно, могло иметь для Эйдриана весьма значительную притягательность. Весь остаток времени за чаем мысли Люси были заняты пересмотром своих прошлых представлений. Как только позволили приличия, она удалилась, оставив их tete-atete [Tete-a-tete -- наедине (франц.)], чего Эйдриан так явно желал; tete-a-tete, в котором мисс Люкс всеми силами старалась отказать ему. Он еще и еще умолял их принять его приглашение на вечер пятницы. Его машину будет ждать, к шести часам Показательные выступления закончатся, ужин в колледже будет лишь спадом напряжения после дня волнений, и пусть в "Ричарде III" много чепухи, но смотреть спектакль приятно, это он им обещает, и кормят в "Мидлэнде" действительно чудесно, с тех пор, как они переманили шеф-повара от "Боно" на Дувр-стрит, и он так давно не видел Кэтрин и даже наполовину не наговорился с умницей мисс Пим, которая написала эту замечательную книгу, и кроме того, ему до смерти надоели компании актеров, которые только и говорят о театре и о гольфе, и они могли бы поехать, просто чтобы доставить ему удовольствие -- и еще много всякого, и все это с обаянием опытного актера, искренне желающего, чтобы они сказали "да". В конце концов договорились, что вечером в пятницу они отправятся вместе в Ларборо, посмотрят "Ричарда III", за что будут вознаграждены хорошим ужином, а затем их отвезут на машине домой. Однако Люси, идя в свое крыло, пребывала в некотором унынии. Она еще раз оказалась неправа -- в отношении мисс Люкс. Мисс Люкс не была никому не нужной некрасивой женщиной, которая находила утешение в том, что посвятила себя красивой младшей сестре. Мисс Люкс была потенциально очень привлекательна и так мало нуждалась в утешении, что отказывалась принимать его от одного из самых преуспевающих и интересных современных мужчин. Она очень ошибалась относительно мисс Люкс. Как психолог, Люси начала подозревать, что была очень хорошей учительницей французского языка. XV Единственным человеком, которого взволновало вторжение Эдварда Эйдриана в мир колледжа, была мадам Лефевр. Мадам в качестве представительницы театрального мира в колледже явно считала, что она могла бы внести большую лепту в этот визит. Она дала понять мисс Люкс, что та, во-первых, не имела права быть знакомой с Эдвардом Эйдрианом, а, во-вторых, если уж она с ним знакома, не имела права держать его для себя одной. Мадам немного утешилась, узнав, что она увидит Эйдриана лично и сможет поговорить с ним на его собственном, так сказать, языке. Он, наверно, почувствует себя совершенно растерянным, оказавшись среди аборигенов колледжа физического воспитания в Лейсе. Люси, слушая эти вкрадчивые колкости во время ленча в четверг, в душе надеялась, что мадам не удастся снискать расположение Эйдриана настолько, что он пригласит ее в их компанию на ужин. Люси предвкушала удовольствие от вечера в пятницу, но, конечно, никакого удовольствия она не получит, если мадам весь вечер будет наблюдать за ней своими огромными глазами. Может быть, мисс Люкс вовремя сумеет сунуть палки в колеса. Не в обычае мисс Люкс мириться с тем, что ее не устраивает. Продолжая думать о мадам, мисс Люкс и завтрашнем вечере, Люси рассеянно перевела взгляд на студенток и увидела лицо Иннес. Сердце ее остановилось. Прошло, наверно, три дня с тех пор, как она мельком, на ходу встретилась с Иннес, но разве могло за три дня произойти такой с лицом молодой девушки? Люси пристально вглядывалась, пытаясь понять, в чем заключается перемена. Иннес похудела, конечно, и была очень бледна, но дела было не в этом. Дело было даже и не в тенях под глазами и ямках на висках. И даже не в выражении лица; Иннес ела, спокойно глядя в тарелку. И все же ее лицо потрясло Люси. "Интересно, -- подумала она, -- неужели никто больше не видит и почему никто ничего не сказал". Это было одновременно неуловимо и явно, как улыбка на лице Моны Лизы, так же не поддавалось определению и так же бросалось в глаза. Так вот что значит "сгорать изнутри", подумала Люси. "Плохо, когда человек сгорает изнутри", как сказала Бо. Действительно плохо, если это может настолько изменить лицо. Как может лицо оставаться спокойным и при этом -- выглядеть вот так? Если уж на то пошло, как можно терпеть, что орел терзает твои внутренности, и внешне оставаться спокойной? Люси посмотрела на Бо, сидевшую во главе ближайшего стола, и поймала беспокойный взгляд, который та бросила на Иннес. -- Надеюсь, вы вручили мистеру Эйдриану пригласительный билет? -- обратилась мисс Ходж к Люкс. -- Нет, -- ответила Люкс, которой до смерти надоели разговоры об Эйдриане. -- И, надеюсь, вы предупредили мисс Джалифф, что за чаем будет на одного человека больше. -- Он ничего не ест за чаем, так что я не стала беспокоиться. Ох, хотелось закричать Люси, перестаньте нести мелкую чушь и посмотрите на Иннес. Что происходит с ней? Посмотрите на девушку, которая в прошлую субботу была само сияние. Посмотрите на нее. Что она напоминает вам? Когда сидит вот так, спокойная, красивая и совершенно больная внутри. Что она напоминает? Одно из тех удивительных деревьев в лесу, не так ли? Одно из тех внешне прекрасных деревьев, которые при малейшем прикосновении рассыпаются в прах, потому что они пустые внутри. -- Иннес не очень хорошо выглядит, -- сдержанно-осторожно заметила Люси, когда они с Люкс шли наверх. -- Она выглядит совсем больной, -- грубовато сказала Люкс. -- А что в этом удивительного? -- Неужели ничего нельзя сделать? -- спросила Люси. -- Можно найти для нее место, которого она заслуживает, -- сухо ответила Люкс. -- Но поскольку никаких мест вообще больше нет, это, скорее всего неосуществимо. -- Вы хотите сказать, что ей надо начинать рассылать заявления? -- Да. До конца семестра осталось только две недели, и не похоже, чтобы у мисс Ходж оставались незанятые места. Большинство мест на будущий учебный год заполняются сейчас. Это ужасная насмешка судьбы, правда? То, что самая блестящая за последние годы студентка вынуждена писать заявления-от-руки-с-просьбой-оработе-в-пяти-экземплярах-"рекомендации-не-возвращаются". "Черт побери, -- подумала Люси. -- Это просто ужасно". -- Ей было предложено место, так что ответственность с мисс Ходж снимается. -- Но это место в больнице, а она не хочет заниматься медициной, -- возразила Люси. -- Да, да! Не надо обращать меня в свою веру. Я и так на вашей стороне. Люси подумала о том, как завтра приедут родители, и сияющие дочери будут показывать им Лейс, переполненные воспоминаниями о проведенных здесь годах и надеждами на успехи в будущем. С каким, должно быть, нетерпением ждала этого Иннес, ждала момента, когда увидит отца и мать, двух людей, любящих ее так сильно, сумевших, отказывая себе во всем, дать ей то образование, к которому она стремилась; ждала, чтобы порадовать их известием об Арлингхерсте. Оказаться выпускницей без места было достаточно скверно, но это горе можно поправить. А вот несправедливость происшедшего не поправить никогда. Несправедливость перенести тяжелее, чем любую другую беду, таково было твердое мнение Люси. Она до сих пор помнила уязвленность, беспомощный гнев, отчаяние, которые терзали ее, когда в юности она становилась жертвой несправедливости. Хуже всего -- чувство беспомощного гнева, оно сжигало, как на медленном огне. Выхода не было, потому что с этим ничего не поделать. Действительно гибельное чувство. Люси подумалось, что тогда ей, как Иннес, не хватало чувства юмора. Однако разве когда-нибудь молодые обладали способностью посмотреть со стороны на свои горести и разумно оценить их? Конечно, нет. Не сорокалетние шли к себе наверх и вешались, потому что кто-то в неподходящий момент сказал неподходящее слово, а четырнадцатилетние подростки. Люси казалось, что она понимает, какая неистовая ярость, разочарование, ненависть снедают Иннес; к ее чести, она приняла удар, сохранив внешнее достоинство. Другая на ее месте рыдала бы перед всеми без исключения и собирала бы выражения сочувствия, как уличный певец собирает монеты в шляпу. Только не Иннес. Может быть, ей и не хватало чувства юмора -- жировой смазки на перьях, как называла Бо, но муки, которые она при этом испытывала, оставались только ее делом, и она не собиралась выставлять их напоказ ни перед кем, меньше всего перед теми, кого она бессознательно называла "они". Люси не удалось придумать какого-нибудь милого ненавязчивого способа выразить Иннес свое сочувствие; цветы, сладости и прочие обычные знаки дружеских чувств не годились, а замены им она не нашла; а теперь она ругала себя за то, что, хоть Иннес и находилась рядом с ней каждую ночь, ее горе стало отходить для Люси на задний план. Она вспоминала о нем каждый раз, когда Иннес с колоколом "по спальням" входила к себе в комнату, помнила, пока доносившийся оттуда легкий шум свидетельствовал, что хозяйка -- дома. Люси думала о ней, беспокоилась, но вскоре засыпала. Однако днем, когда постоянно было полно разнообразных дел, она почти забывала об Иннес. Роуз не проявляла намерений устроить в субботу вечеринку в честь получения места, однако никто не знал, было ли это продиктовано тактом, пониманием того, как к этому относится колледж, или присущей ей экономностью. Об общей вечеринке в честь Иннес, которую так радостно планировали, не могло быть и речи, а общую вечеринку в честь Роуз явно никто не собирался устраивать. Даже если учесть тот факт, что Люси не было в Лейбсе в момент наибольшего возбуждения, когда, как легко предположить, все выговорились, как могли; казалось странным, что все студентки хранили абсолютное молчание по этому поводу. Даже маленькая мисс Моррис, которая болтала, не умолкая, каждое утро, когда приносила поднос с завтраком, никогда не упоминала об этой истории. С позиции студенток Люси в этом деле была "преподавателем", аутсайдером, может быть, даже соучастницей. Ей это очень не нравилось. Но что ей нравилось меньше всего и от мыслей о чем она не могла отделаться, так это неопределенность будущего Иннес. Будущего, ради которого девушка изо всех сил трудилась эти годы, будущего, которое должно было стать триумфальным. Люси безумно хотелось найти для Иннес место немедленно, сию минуту, чтобы завтра, когда усталая счастливая женщина с сияющими глазами увидит, наконец, свою дочь, она не обнаружила бы, что та осталась с пустыми руками. Однако ведь не станешь обходить все колледжи физического воспитания один за другим как торговец-разносчик, не станешь предлагать девушку друзьям, как неудачно сшитое платье. Желания помочь было недостаточно. А Люси кроме желания помочь, оказывается, не располагала ничем. Ладно, она употребит свое желание помочь и посмотрит, куда оно приведет. Когда все остальные отправились наверх, Люси последовала за мисс Ходж в ее кабинет и сказала: -- Генриетта, а мы не можем изобрести место для мисс Иннес? Недопустимо, чтобы она осталась без работы. -- Мисс Иннес долго не будет без работы. А кроме того, я не могу себе представить, чтобы воображаемое место оказалось утешением. -- Я не сказала "вообразить", я сказала "изобрести": сотворить. Наверняка во всей стране имеется дюжина вакансий. Не могли бы мы соединить Иннес и работу, избавив ее от томительного ожидания ответов на поданные объявления. Это ожидание, Генриетта. Ты помнишь, каково это? Написанные красивым почерком объявления и рекомендации, которые не возвращают. -- Я предлагала мисс Иннес место, и она отказалась от него. Не вижу, что еще я могу сделать. У меня больше нет вакансий. -- Да, но ты могла бы связаться с каким-нибудь бюро по найму и поговорить о ней, не правда ли? -- Я? Это значило бы нарушить все правила. И это совершенно не нужно. Когда она будет давать объявление, она, естественно, сошлется на меня, и если бы я не хотела давать ей рекомендации... -- Но ты могла бы -- о, ты могла бы попросить место, поскольку у тебя есть выдающаяся студентка... -- Люси, ты говоришь абсурдные вещи. -- Знаю, но мне бы хотелось, чтобы Иннес "где-то очень ждали сегодня в пять часов". Мисс Ходж, которая не читала Киплинга -- точнее, не знала о его существовании -- пристально посмотрела на Люси. -- Для женщины, написавшей такую достопримечательную книгу -- профессор Биток с похвалой отозвался вчера за чаем в колледже университета -- ты рассуждаешь необыкновенно импульсивно и легкомысленно. Эта сентенция окончательно разрушила надежды Люси, которая хорошо отдавала себе отчет в собственных талантах. Почувствовав себя уязвленной, она встала и посмотрела на широкую спину Генриетты, смотревшей в окно. -- Я очень боюсь, -- проговорила Генриетта, -- что погода испортится. Сегодняшний утренний прогноз был отнюдь не обнадеживающим, да и чудесные летние дни держались так долго, что пора ждать перемены. Если она произойдет завтра, это будет трагедия. Трагедия, вот как! Господи, глупая, никому не нужная толстуха, это ты рассуждаешь легкомысленно. Может быть, у меня коэффициент интеллекта С3 и детские порывы, но я умею распознать трагедию, когда вижу ее, и она не имеет ничего общего с тем, когда толпа людей убегает, спасая от дождя свои нарядные туалеты или сэндвичи с огурцами. Честное слово, это -- не трагедия. -- Да, не хотелось бы этого, Генриетта, -- медленно проговорила Люси, вышла и отправилась наверх. Она немного постояла у окна на лестничной площадке, глядя на плотные черные тучи, собирающиеся на горизонте, и злорадно желая, чтобы завтра они, как Ниагара, обрушились на Лейс и затопили его, так, чтобы над всем колледжем, как в прачечной, подымался пар от сохнущей одежды. Однако Люси почти сразу осознала, сколь ужасны подобные мысли, и поспешно изменила свое пожелание. Завтра -- великий день; Господи, благослови их; день, ради которого они трудилась до седьмого пота, зарабатывали шрамы, терпели саркастические замечания, ради которого их били, ломали, вытягивали, день, которого они с надеждой ждали, проливая слезы, ради которого жили. Будет только справедливо, если завтра ради них будет светить солнце. А кроме того, наверняка, у мисс Иннес есть только одна пара нарядных туфель. XVI За время своего пребывания в Лейсе Люси каждый следующий день все легче просыпалась по утрам. Когда дикий звон колокола в 5.30 впервые взорвался и разбудил ее, она, как только он стих, повернулась на другой бок и снова заснула. Однако постепенно привычка начала вырабатываться. Теперь она не только не засыпала после ранней побудки, но в последние день-два в каких-то еще дремлющих глубинах души появилось ощущение момента, когда этот звонок должен прозвенеть. А утро Показательного выступления вообще можно назвать историческим, потому что она проснулась до reveille [reveille -- пробуждение, зд. побудка (франц.)]. Ее разбудил легкий холодок под ложечкой, чувство, которого она не испытывала с самого детства. Оно было связано с днями, когда в школе выдавали награды. Люси всегда получала какую-нибудь награду. Никогда ничего выдающегося, увы -- вторая по французскому, третья по рисованию, третья по пению, однако ее обязательно как-то отмечали. Иногда ей приходилось и выступать -- сыграть, например, прелюд Рахманинова. Не тот, который "да, да, да а да-де-де-де"; для "де-де-де" требовалась необыкновенная сосредоточенность -- и новое платье. Отсюда и холодок внутри. И вдруг сегодня, столько лет спустя, она снова испытала это ощущение. Долгие годы любая дрожь в этой области тела появлялась только как результат несварения желудка, если к несварению можно отнести слово "только". Теперь же, поскольку она разделяла эмоции, испытываемые окружавшей ее молодежью, она разделяла с ними и волнения, и ожидания. Люси села в постели и посмотрела в окно. Погода была пасмурной, серой, лежал холодный туман, но позже он поднимется, и день может оказаться великолепным. Стояла абсолютная тишина. Все застыло в предрассветном сумраке, только школьная кошка осторожно переступала по мокрым от росы камням, тряся попеременно лапками, как бы протестуя. Трава отяжелела от росы, и Люси, которая почему-то любила мокрую траву, посмотрела на нее с удовольствием. Тишину разорвал звон колокола. Кошка, как будто внезапно вспомнив о безотлагательном деле, подпрыгнула и умчалась прочь. Гравий проскрипел под ногами Джидди, направлявшегося в гимнастический зал, и вот уже послышался жалобный вой пылесоса, как будто где-то вдали завыла сирена. Стоны, зевки и вопросы о погоде понеслись из окон всех келий, окружавших двор, но никто не выглянул: встать было так кошмарно трудно, что этот момент оттягивали до последнего. Люси решила одеться и выйти, окунуться в серое росистое утро, прохладное, сырое, целительное. Она пойдет посмотрит, как выглядят лютики без солнца. Люси кое-как умылась, надела на себя все теплое, что у нее было, накинула на плечи плащ, вышла в пустынный коридор и спустилась по безлюдной лестнице. У двери во двор она остановилась почитать объявления на студенческой доске; среди них были и таинственные, и загадочные, и понятные. "Студенткам напоминают, что родителей и посетителей можно проводить в спальное крыло и клинику, но нельзя в фасадную часть дома". "Младшим напоминают, что в их обязанность входит обслуживать гостей, во время чая и помогать прислуге". И совершенно отдельно, заглавными буквами: ДИПЛОМЫ БУДУТ ВЫДАВАТЬСЯ ВО ВТОРНИК УТРОМ В 9 ЧАСОВ Идя к крытому переходу, Люси представляла себе дипломы в виде пергаментных свитков, перевязанных лентами, но потом вспомнила, что и в этом колледж не подчинялся никаким законам. Диплом Лейса представлял собой значок, прикреплявшийся к платью; серебряный кружок с эмалью, приколотый с левой стороны груди, расскажет всем, где провела его обладательница свои студенческие годы и как закончила. Люси вступила в крытый переход и пошла к гимнастическому залу. Джидди давно закончил уборку -- перед тем, как выйти, Люси видела из окна своей комнаты, как он возится с розами в дальнем конце лужайки -- и Роуз, наверно, завершила уже свои утренние занятия, (легкие влажные следы ее кроссовок виднелись на бетонной дорожке) так что зал, по-видимому, был пуст. Люси остановилась у поворота и вошла в открытую дверь. Как ипподром выглядит более драматично до того, как толпа заполнит его, или стадион до того, как машины исчертят его следами своих шин, так и большой зал, замерший в ожидании, зачаровал мисс Пим. Пустота, тишина, зеленовато, как под водой, освещение придавали ему достоинство и таинственность, которых у него не было в течение рабочего дня. Бум, на котором занималась Роуз, оставался в тени, а в зеркалах под галереей дрожали, многократно повторяясь, отражения проникающего сверху света. Люси захотелось крикнуть, чтобы услышать собственный голос в этом пустом пространстве, или влезть на шведскую стенку -- проверить, сможет ли она совершить это, не ощутив сердцебиения. Однако она довольствовалась тем, что стояла и смотрела. В ее возрасте этого достаточно, и это она умела делать. Что-то сверкнуло на полу на пол-пути от Люси к буму; что-то очень маленькое и блестящее. Шляпка гвоздя или что-нибудь вроде этого, подумала Люси; но тут же спохватилась, что в полу гимнастического зала гвоздей быть не может. Ей стало любопытно, что бы это могло быть, и она подошла и подняла блестящий предмет. Это была маленькая филигранная розетка, плоская, из серебристого металла. Люси опустила ее в карман своего жакета и, улыбнувшись, повернулась, чтобы продолжить свой путь. Если холодок внутри сегодня утром напомнил ей о школьных днях, то этот маленький металлический кружок еще яснее говорил о праздниках ее детства. Раньше даже, чем она поняла, что это такое, ее подсознание перенесло ее в атмосферу печенья, желе и белых шелковых платьиц, а на ногах -- пара лакированных туфелек с резинкой крест-накрест вокруг лодыжки и крошечной серебряной розеткой у выреза. Спускаясь по дорожке к калитке, Люси вынула ее из кармана и снова улыбнулась, вспоминая. Она совсем забыла эти бронзового цвета лакированные туфельки; они могли быть и черными, но все франтихи носили бронзовые. Интересно, подумала Люси, у кого в колледже сохранилась такая пара. На уроках танцев студентки носили балетные туфли с укрепленным носком или без него, а гимнастические туфли были кожаными, с рантом и полоской резины на подъеме. Люси никогда ни на ком в колледже не видела лакированных туфелек с маленьким украшением у выреза. Может быть, Роуз надела их утром, чтобы добежать до гимнастического зала. Украшение, несомненно, было потеряно сегодня, потому что пылесос в руках Джидди убрал бы из зала все, что не прибито. Люси постояла немного у калитки, но озябла и испытала разочарование: деревьев в тумане не было видно, лютики выглядели на сером лугу просто как ржавые пятна, а живые изгороди были похожи на грязный снег. Ей не хотелось возвращаться в дом до завтрака, поэтому она пошла к теннисным кортам, где Младшие чинили сетки -- они сказали, что сегодня все делают все, единственный день в году, когда энергия всего колледжа собирается воедино -- и Люси осталась с ними поболтать; она немного помогла им, а потом они вместе пошли в дом завтракать. Все девочки удивлялись тому, как рано она встала, и маленькая мисс Моррис высказала предположение, что Люси надоело есть холодные тосты у себя в комнате; однако, когда она призналась, что не могла спать от возбуждения, они были довольны, что не только у них в груди живут подобные эмоции, и обещали, что действительность превзойдет все ожидания. Ведь, наверно, мисс Пим еще ничего не видела. Люси сменила промокшие туфли на сухие, вытерпела дружеские насмешки преподавателей по поводу неожиданного приступа активности и спустилась вместе с ними к завтраку. Повернувшись посмотреть, как выглядит сегодня Иннес, она увидела брешь в рядах студенческих голов. Люси не настолько знала размещение девушек, чтобы понять, кого нет, однако, за одним из столов, несомненно, было свободное место. Интересно, подумала Люси, видит ли Генриетта. Усевшись за стол, Генриетта привычно обвела взглядом комнату, но поскольку все в этот момент усаживались, рисунок был смазан и обнаружить брешь немедленно было невозможно. Поспешно, на случай, если Генриетта не заметила этой бреши, Люси отвела глаза и не стала заниматься дальнейшим расследованием. Ей ни в коем случае не хотелось навлекать кару на кого-то из студенток, как бы та ни провинилась. Мисс Ходж, быстро проглотив свой пирог с рыбой, положила вилку и подняла на студенток свои маленькие слоновьи глазки. -- Мисс Рагг, -- произнесла она, -- попросите мисс Нэш подойти ко мне. Нэш поднялась со своего места во главе ближайшего стола и подошла. -- Это мисс Роуз не хватает за столом мисс Стюарт? -- Да, мисс Ходж. -- Почему она не пришла к завтраку? -- Не знаю, мисс Ходж. -- Пошлите кого-нибудь из Младших к ней в комнату спросить, почему ее нет здесь. -- Хорошо, мисс Ходж. Туповатая услужливая студентка из Младших по фамилии Татл, которая обычно всегда убирала посуду, была отправлена с этой миссией и, вернувшись, доложила, что Роуз в комнате нет; это известие Бо передала главному столу. -- Где вы видели мисс Роуз последний раз? -- Не могу вспомнить, видела ли я ее сегодня вообще, мисс Ходж. Мы все были дома и занимались самыми разными делами. Это не то, что сидеть в классе или находиться в зале. -- Кто-нибудь знает, где мисс Роуз? -- обратилась Генриетта к студенткам. Похоже, никто не знал. -- Кто-нибудь видел ее сегодня утром? Оказывается, никто не видел. Генриетта, которая успела проглотить два тоста, пока Татл ходила наверх, проговорила: -- Достаточно, мисс Нэш. Бо вернулась на свое место. Генриетта сложила салфетку и взглянула на фрекен, но фрекен уже поднималась из-за стола с обеспокоенным выражением на лице. -- Мы с вами пойдем в гимнастический зал, фрекен, -- сказала Генриетта, и они обе вышли; остальные последовали за ними, но в зал не пошли. Люси отправилась к себе наверх, чтобы убрать постель, и только по пути сообразила: "Мне бы следовало сказать, что ее не было в зале. Как глупо, что я не подумала об этом раньше". Она привела в порядок комнату -- студенткам полагалось выполнять эту обязанность, и она считала справедливым, если и она будет делать это сама -- все время раздумывая, куда могла исчезнуть Роуз. И почему. Вдруг опять сегодня утром она не могла выполнить это простое упражнение на буме, вдруг опять crise de nerfs [crise de nerfs -- нервный срыв (франц.)]? Это было единственное объяснение тому странному факту, что кто-то из студенток колледжа не пришел на завтрак. Люси прошла в "старый дом", спустилась по парадной лестнице и вышла в сад. Из кабинета доносился голос Генриетты -- она с кем-то взволнованно говорила по телефону, и Люси решила не мешать ей. До молитвы оставалось еще больше получаса, и это время она проведет в саду, разбирая свою почту; туман быстро поднимался, и в воздухе, который до того оставался мертвенно серым, появились мерцающие проблески. Люси направилась к своей любимой скамейке в дальнем конце сада, откуда был виден окружающий пейзаж, и в дом вернулась только в девять часов. Теперь можно было не сомневаться в погоде: день будет прекрасным. "Трагедии", которой опасалась Генриетта, не случится. Когда Люси огибала угол дома, от парадного входа отъехала машина "скорой помощи" и двинулась по подъездной аллее. Люси с удивлением посмотрела ей вслед, однако сочла, что здесь карета "скорой помощи" не должна наводить страх, как это бывает в обычной жизни. Быть может, что-то, связанное с клиникой. Время -- без двух минут девять -- требовало присутствия в гостиной преподавателей в полном сборе, однако, там находилась только мисс Люкс. -- Роуз нашлась? -- спросила Люси. -- Да. -- Где? -- В гимнастическом зале, с переломом основания черепа. Даже в момент шока, который она испытала, Люси заметила, как типична для Люкс эта сжатая фраза. -- Как? Что случилось? -- Штырь, который удерживал бум, был плохо вставлен. Когда она вспрыгивала на бум, он упал ей на голову. -- Господи Боже! -- Люси будто почувствовала, как тупое бревно обрушивается на ее собственную голову; она всегда ненавидела бумы. -- Фрекен уехала с ней в машине "скорой помощи" в Вест Ларборо. -- Хорошо, что так быстро. Да. Вест Ларборо недалеко, утром, к счастью, "скорая помощь" была еще на месте, и когда она ехала сюда, на дороге не было движения, которое бы ее задержало. -- Какое несчастье! В день Показательных выступлений! -- Да. Мы попытались скрыть это от студенток, но безнадежно, конечно. Так что мы можем только свести к минимуму шок. -- Как вы думаете, насколько это серьезно? -- Никто не знает. Мисс Ходж телеграфировала ее родным. -- Они не приедут к Показу? -- Похоже, не собирались. Родителей у нее нет, только тетка и дядя, которые ее вырастили. Как подумаешь, -- добавила мисс Люкс, минутку помолчав, -- она и была похожа на бездомную. -- Она даже не заметила, что употребила прошедшее время. -- Это получилось по вине самой Роуз, полагаю? -- спросила Люси. -- Или студентки, помогавшей ей установить эту штуку вчера вечером. -- А кто это был? -- Кажется, О'Доннелл. Мисс Ходж послала за ней, хочет расспросить. В этот момент вошла сама Генриетта, и смутная досада, которую в последние дни испытывала Люси по отношению к своей подруге, испарилась без следа: она увидела лицо Генриетты. Генриетта, казалось, постарела лет на десять и даже похудела, по меньшей мере, на целый стоун. -- Телефон у них как будто есть, -- проговорила она, продолжая единственную тему, которая занимала ее мысли. -- Так что я смогу поговорить с ними раньше, чем они получат телеграмму. Я заказала междугородный разговор. Наверно, к вечеру они приедут сюда. Я не могу отойти от телефона, так что проведите, пожалуйста, молитву, мисс Люкс. Фрекен не успеет вернуться. -- Фрекен, как старшая преподавательница гимнастики, была второй по рангу после мисс Ходж. -- Мисс Рагг, наверно, не будет на молитве; она приводит в порядок гимнастический зал. Мадам будет, и Люси окажет вам поддержку. -- Конечно, конечно, -- подтвердила Люси. -- Может, я могу еще чтонибудь сделать? В дверь постучали, и вошла О'Доннелл. -- Мисс Ходж, вы хотели меня видеть? -- О, у меня в кабинете, мисс О'Доннелл. -- Вас там не было, вот я и... -- Это не имеет значения, раз уж вы здесь. Скажите, когда вечером вы устанавливали бум с мисс Роуз... ведь вы помогали ей? -- Да, мисс Ходж. -- Когда вы с ней устанавливали бум, какой его конец вы крепили? На мгновение воцарилось напряженное молчание. О'Доннелл, совершенно очевидно, не знала, какой конец сорвался, и не знала, будет ли то, что она сейчас скажет, для нее проклятием или спасением. Однако, когда она заговорила, в голосе ее прозвучала отчаянная решимость, свидетельствовавшая, что все, что она скажет, будет правдой. -- Тот, что у стены, мисс Ходж. -- Вы вставляли штырь в стойку, которая прикреплена к стене? -- Да. -- А мисс Роуз занималась стойкой посредине? -- Да, мисс Ходж. -- У вас нет сомнений в том, какой конец вы крепили? -- Никаких. -- Почему вы так уверены? -- Потому что я всегда крепила тот конец, что у стены. -- А почему так? -- Роуз выше ростом, чем я, и могла поднимать бум на большую высоту. Поэтому я всегда бралась за тот конец, что у стены, чтобы можно было встать на перекладину шведской стенки, когда вставляла штырь. -- Понимаю. Очень хорошо. Спасибо, мисс О'Доннелл за вашу прямоту. О'Доннелл повернулась, чтобы идти, но потом снова обернулась. -- А какая стойка сорвалась, мисс Ходж? -- Та, что посредине, -- ответила мисс Ходж, глядя на девушку почти с любовью, хотя всего минуту назад готова была отпустить ее, оставив в неизвестности, снято ли с нее подозрение. Краска прихлынула к обычно бледному лицу О'Доннелл. -- О, спасибо! -- прошептала она и вышла, почти выбежала, из комнаты. -- Бедняжка, -- посочувствовала Люкс, -- это были для нее ужасные минуты. -- Небрежность в обращении со снарядами так непохожа на мисс Роуз, -- задумчиво произнесла Генриетта. -- Вы же не думаете, что О'Доннелл сказала неправду? -- Нет, нет. Она, сказала, несомненно, правду. Совершенно естественно, что она крепила конец у стены, где ей могла помочь шведская стенка. Но я все никак не могу себе представить, как это случилось. Помимо того, что мисс Роуз обычно всегда очень внимательна, штырь должен был быть плохо вставлен, чтобы он вылетел и бум мог опуститься. И трос должен был быть слишком слабо натянут, чтобы бум упал почти на три фута! -- А Джидди не мог что-нибудь случайно повредить? -- Не знаю, что он мог там сделать. Чтобы изменить положение вставленного штыря на такой высоте, нужно специально дотянуться до него. Джидди не мог задеть его своим пылесосом. Да и как бы он ни гордился его мощностью, ее недостаточно, чтобы вытащить штырь из стойки. -- Да. -- Люкс немного подумала. -- Расшатать штырь могла бы только вибрация. Какое-нибудь колебание. Но ничего такого не было. -- Конечно, ничего такого в гимнастическом зале не было. Мисс Роуз заперла его, как обычно, вчера вечером и отдала ключ Джидди, а он открыл зал сегодня утром после первого звонка. -- Значит, остается только предположить, что мисс Роуз на сей раз была слишком беспечна. Она ушла из зала последней и вернулась первой -- так рано туда никого не загонишь, если в том нет жестокой необходимости, так что винить следует Роуз. И скажем спасибо за это. Все и так достаточно плохо, но было бы много хуже, если бы оказалось, что небрежность проявила другая, и теперь ее будет угнетать мысль, что она виновата в... Прозвонил колокол на молитву, и одновременно истерически, как обычно, внизу затрещал телефон. -- Фрекен не вернулась? -- спросила появившаяся в дверях мадам. -- Ну ладно, пойдемте. Жизнь должна продолжаться, вот сентенция, подходящая к данному моменту. И будем надеяться, что утренняя порция духовной пищи не окажется уж слишком подходящей к случаю. Священное Писание имеет ужасное обыкновение быть подходящим к случаю. Люси в очередной раз пожелала мадам Лефевр оказаться на необитаемом острове где-нибудь в районе Австралии. Собравшиеся в ожидании преподавателей студентки подавленно молчали, и молитва прошла в атмосфере уныния -- случай непривычный и беспримерный. Только к моменту, когда запели гимн, все немного пришли в себя. Гимн был на слова Блейка [Уильям Блейк (1757-1827) -- выдающийся английский писательромантик. Здесь приведена цитата из его стихотворения "Иерусалим" в переводе С. Я. Маршака, ставшего впоследствии религиозным гимном.], имел возвышенно-воинственный дух, и они пропели его с чувством. Люси тоже. "Мой дух в борьбе несокрушим, незримый меч всегда со мной", пела она, вкладывая в слова всю душу. И вдруг замолчала, потому что у нее перехватило дыхание. Перехватило дыхание от мысли, которая заставила ее онеметь. Она вспомнила. Вспомнила, почему была уверена, что Роуз не найдут в гимнастическом зале. Она видела влажные следы Роуз на бетонной дорожке и потому сочла, что Роуз уже ушла. Но Роуз туда еще не приходила. Роуз пришла позже, вспрыгнула на плохо закрепленный бум и лежала там, пока ее не стали искать после завтрака. Тогда -- чьи это были следы? XVII -- Студентки, -- обратилась к девушкам мисс Ходж, подымаясь со своего места после ленча и показывая жестом остальным преподавателям, чтобы они оставались сидеть, -- вы все знаете о несчастном случае, который произошел сегодня утром -- полностью из-за небрежности самой пострадавшей. Первое, чему учат гимнастку -- внимательно осмотреть снаряд перед тем, как пользоваться им. То, что такая ответственная, и вообще прекрасная студентка, как мисс Роуз, пренебрегла этой простой, самой основной обязанностью, -- предостережение всем вам. Это первое. Второе. Сегодня мы принимаем гостей. То, что случилось утром -- не секрет, мы не могли бы скрыть это, даже если бы захотели -- но я прошу вас не говорить на эту тему. Наши гости приедут, чтобы хорошо провести время; известие, что сегодня утром имел место достаточно серьезный несчастный случай, в результате которого одна из наших студенток попала в больницу, несомненно испортит им удовольствие; возможно, наблюдая гимнастические упражнения, они будут испытывать совершенно ненужный страх. Так что если у кого-нибудь из вас есть желание драматизировать сегодняшнее происшествие, пожалуйста, обуздайте его. Ваше дело -- позаботиться, чтобы гости уехали довольные, не беспокоясь и не сожалея ни о чем. Я надеюсь на ваш здравый смысл. Это утро прошло под знаком приспосабливания -- физического, умственного, духовного. Фрекен вернулась из госпиталя в Вест Ларборо и стала работать со Старшими, переделывая их выступление так, чтобы не было заметно, что их стало на одну меньше. Невозмутимое спокойствие фрекен помогло девушкам воспринять изменения и саму необходимость в них достаточно хладнокровно, хотя фрекен и говорила, что по крайней мере одна из трех шарахалась в сторону как пугливый жеребенок, когда ей нужно было работать на переднем конце бума или проходить то место, где он упал. Будет чудом, сказала фрекен, покоряясь судьбе, если на сегодняшнем Показе та или другая не наделают ошибок. Как только фрекен отпустила девушек, наступила очередь мадам Лефевр. Благодаря своим физическим способностям Роуз участвовала почти в каждом номере балетной программы, а это означало, что каждый номер должен был подвергнуться либо залатыванию дыр, либо переделке. Это неблагодарное и трудное занятие продолжалось до самого ленча, и отголоски его были слышны и позже. Большая часть разговоров за ленчем, похоже, состояла из замечаний типа: "Это ты протягиваешь мне правую руку, когда Стюарт проходит впереди меня?" а Дэйкерс легче было нарушить общее молчание, результат охватившего всех волнения, обычного в таких случаях, объявляя громким голосом, что "последний час доказал, дорогие, что один человек может находиться одновременно в двух местах". Однако главное событие произошло, когда фрекен и мадам закончили ревизию каждая своей программы. Тогда-то мисс Ходж послала за Иннес и предложила ей место Роуз в Арлингхерсте. В госпитале подтвердили диагноз фрекен о переломе, было ясно, что Роуз много месяцев не сможет работать. Как восприняла это Иннес, никто не знал; знали только, что она согласилась. Это назначение было как бы спадом напряжения, оно оказалось в тени настоящей сенсации, и было воспринято как нечто само собой разумеющееся; насколько могла заметить Люси, ни студентки, ни преподаватели не думали о нем. Единственным комментарием была сардоническая реплика мадам: "Господь располагает". Однако Люси не ощутила радости по этому поводу. Неясное беспокойство, шевелившееся в ней, досаждало, как умственное несварение. Ее беспокоило "попадание в точку" во времени. Несчастный случай произошел не только в удобный, но и в самый последний момент. Завтра Роуз уже не нужно было идти в гимнастический зал заниматься, не нужно было бы устанавливать бум и не было бы плохо вставленного штыря. И потом эти влажные следы ранним утром. Если это не были следы самой Роуз, то чьи тогда? Как совершенно справедливо заметила Люкс, в такой ранний час никого нельзя было близко подтащить к гимнастическому залу, разве только дикими лошадьми. Может быть, это были отпечатки ног Роуз, но она еще куда-то ходила прежде, чем отправилась в зал позаниматься несколько минут на буме. Люси не могла поклясться, что следы вели в дом, она не помнила, были ли следы на ступеньках. Просто она увидела важные следы в крытом переходе и решила, вообще не задерживаясь на этой мысли, что Роуз ее опередила. Может быть, следы огибали здание, Люси не знала. Они вообще могли не иметь ничего общего с гимнастическим залом. И со студентками тоже. Быть может эти отпечатки туфель без каблуков, такие неясные, смазанные, были оставлены утренними тапочками одной из служанок. Все это было возможно. Но к следам, которые, скорее всего, не были следами Роуз, примешивалась находка маленького металлического украшения на полу, который за двадцать минут до этого был вычищен пылесосом. Украшения, лежавшего как раз посредине между входной дверью и ожидавшим Роуз бумом. И какие бы ни строить догадки, одно было ясно: украшение потеряно не Роуз. Она не только почти наверняка не заходила в зал утром, до того, как туда вошла Люси, у нее просто не было лакированных туфель. Люси знала это точно, потому что сегодня ей пришлось взять на себя упаковку вещей Роуз. Мисс Джолифф, в чью обязанность это входило номинально, была загружена приготовлениями к приему гостей и переложила это дело на Рагг. Та не нашла, кому из студенток это поручить, потому что все были заняты на уроке у мадам, а доверить эту обязанность Младшим было невозможно. Поэтому Люси добровольно вызвалась проделать эту работу, радуясь, что может быть хоть в чем-то полезной. Первое, что она сделала в Номере Четырнадцатом, -- вынула из шкафа туфли Роуз и осмотрела их. Отсутствовала только пара гимнастических туфель, которые, очевидно, Роуз надела сегодня утром. Но чтобы быть абсолютно уверенной, Люси, услышав, что Старшие вернулись из гимнастического зала, позвала О'Доннелл и спросила: -- Вы ведь хорошо знаете мисс Роуз? Посмотрите, пожалуйста, на туфли и скажите, вся ли здесь обувь, что у нее была; а потом я начну укладывать их. О'Доннелл посмотрела и сказала -- да, вся. "Кроме гимнастических туфель, -- добавила она. -- Они были на ней". Похоже, все было именно так. -- Она ничего не отдавала чистить? -- Нет, всю обувь мы чистили сами, кроме хоккейных ботинок зимой. Значит, так. На Роуз этим утром были обычные туфли для гимнастики. Маленькая филигранная розетка оторвалась не от туфли Роуз. Тогда от чьей? -- спрашивала себя Люси, упаковывая вещи Роуз с такой аккуратностью, с какой никогда не обращалась со своими собственными. От чьей? Переодеваясь, она продолжала задавать себе этот вопрос. Розетку она убрала в один из ящичков стола, служившего одновременно письменным и туалетным, и безрадостно раглядывала свой скудный гардероб, выбирая что-нибудь подходящее для праздника на открытом воздухе. Из окна, выходящего в сад, ей было видно, как Младшие устанавливали там столики, плетеные стулья и зонтики, под которыми будут пить чай. Девочки сновали туда-сюда как муравьи, создавая веселый разноцветный узор по краям лужайки. Солнечные лучи освещали их, и вся картина с ее четкими многочисленными деталями напоминала внезапно повеселевшее полотно Брейгеля. Однако когда Люси глянула вниз на эту картину и вспомнила, с каким нетерпением она ждала этого праздника, у нее было тоскливо на душе, и она не могла понять, откуда эта тоска. Ей было ясно только одно. Сегодня вечером она должна пойти к Генриетте и отдать маленькую розетку. Когда общее возбуждение уляжется, и у Генриетты будет время успокоиться и подумать, тогда эту проблему -- если таковая вообще существовала -- можно будет поставить перед ней. Прошлый раз она, Люси, поступила неправильно, когда, пытаясь избавить Генриетту от неприятностей, бросила в воду маленькую красную книжку; на этот аз она исполнит свой долг. Розетка -- это не ее дело. Да. Это не ее дело. Конечно, не ее. Люси решила, что голубое полотняное платье с узким красным пояском достаточно ясно свидетельствует о своем происхождении с Ганновер сквер и удовлетворит самых критически настроенных родителей, приехавших из провинции; она почистила замшевые туфли щеткой, которую вложила в них заботливая миссис Монморанси, и спустилась в сад предложить свою помощь, там, где она могла понадобиться. В два часа начали приезжать первые гости; они заходили поздороваться в кабинет к мисс Ходж, а затем переходили в руки своих возбужденных отпрысков. Отцы с недоверием трогали странные приспособления в клинике, матери ощупывали кровать в спальном крыле, а опытные в садоводстве дядюшки осматривали в саду розы Джидди. Люси попыталась отвлечься, стараясь "связать" попадавшихся ей родителей с той или иной студенткой. Она заметила, что бессознательно ищет мистера и миссис Иннес и почти со страхом ждет встречи с ними. Почему со страхом? спрашивала она себя. Страшиться нечего, ведь так? Конечно, нечего. Все замечательно. Иннес в конце концов получила Арлингхерст; этот день в конце концов стал для нее днем триумфа. Люси столкнулась с ними неожиданно, огибая на ходу изгородь из душистого горошка. Иннес шла между отцом и матерью, держа их под руки, и лицо ее светилось. Это не было то сияние, которое сверкало в ее глазах неделю назад, но все же это был достаточно хороший заменитель. У девушки был изможденный вид, но она казалась спокойной, как будто, каков бы ни был результат, внутренняя борьба закончилась. -- Вы познакомились с ними и ничего мне не сказали, -- обратилась она к мисс Пим, указывая на родителей. Как будто встретились старые друзья, подумала Люси. Трудно поверить, что она видела этих людей только один раз в течение часа, летним утром, за кофе. Казалось, что она знает их всю жизнь. И они со своей стороны, верила Люси, испытывают такое же чувство. Они действительно были рады снова увидеться с ней, чтото вспоминали, о чем-то спрашивали, ссылаясь на ее высказывания и вообще вели себя так, будто она не только играла важную роль в их жизни, но просто была частью этой жизни. И Люси, привыкшая к равнодушию, царившему на литературных вечеринках, почувствовала, что благодаря им у нее на сердце снова потеплело. Иннес оставила их беседовать и ушла готовиться к выступлению гимнасток, которым должна была открыться праздничная программа, а Люси вместе с родителями девушки направилась к гимнастическому залу. -- Мэри выглядит совсем больной, -- сказала ее мать. -- Что-нибудь неладно? Люси колебалась с ответом, не зная, что сказала им дочь. -- Она рассказала нам о несчастном случае и о том, что ей по наследству достался Арлингхерст. Наверно, ей не очень приятно, что ее удача -- результат несчастья другой студентки, но тут примешалось еще что-то. -- Все считали само собой разумеющимся, что в первую очередь это место должна получить она. Думаю, для нее было ударом, когда этого не произошло. -- Понимаю. Да, -- медленно проговорила миссис Иннес, и Люси почувствовала, что дальнейших объяснений не требуется; вся история мучений и мужества Иннес стала ясна ее матери в одно мгновение. -- Боюсь, ей может не понравиться, что я вам рассказала, так что... -- Нет-нет, мы ничего не скажем, -- заверила мать Иннес. -- Как мило выглядит сад. Джарвис и я из сил выбиваемся на нашем клочке земли, но только его уголки чуть-чуть похожи на картинки из книг, а мои всегда напоминают что-то другое. Только посмотрите на эти мелкие желтые розы! Так они дошли до двери в гимнастический зал, и Люси проводила их наверх, показав им "Нетерпящего" -- ее уколола мысль о маленькой металлической розетке, -- помогла найти их места на галерее, и праздник начался. Место Люси было в конце первого ряда, и оттуда она с любовью смотрела вниз на сосредоточенные юные лица, с такой напряженной решимостью ожидающие команды фрекен. Люси слышала, как одна из Старших говорила: "Не беспокойся, фрекен нас вытянет". И по ее глазам было видно, что она верила в это. Им предстояло испытание, они подошли к нему потрясенные, но фрекен их вытянет. Люси осознала теперь ту любовь, которая светилась в глазах Генриетты, когда они в первый раз вместе смотрели репетицию Показа. Это было меньше двух недель назад. Теперь вот и у нее, Люси, появилось по отношению к ним собственническое чувство и гордость за них. Когда придет осень, даже карта Англии будет выглядеть для нее по-другому после этих двух недель в Лейсе. Манчестер -- будет городом, где работают Апостолы, Аберисвит -- местом, где пытается бодрствовать Томас, в Линге -- Дэйкерс нянчится с детьми, и так далее. Если она, Люси, испытывает к ним такие чувства после нескольких дней жизни здесь, не удивительно, что Генриетта, которая видела, как они неумелыми новичками начинали свою жизнь в колледже, как они росли, совершенствовались, боролись, терпели неудачи, добивались успехов -- смотрела на них, как на своих дочерей. Удачливых дочерей. Девушки закончили первый номер, и напряжение немного сошло с их лиц, они начали успокаиваться. Аплодисменты, которыми наградили их после вольных упражнений, разорвали тишину, согрели атмосферу и сделали все более человечным. -- Какие прелестные девушки, -- сказала сидевшая рядом с Люси дама с лорнетом, похожая на вдовствующую герцогиню (кто теперь пользуется такой штукой? вряд ли это чья-то мать) и, повернувшись, спросила конфиденциальным тоном: -- Скажите, ведь их отбирали? -- Не понимаю, -- пробормотала Люси. -- Я хочу сказать, здесь все-все Старшие? -- Вы думаете, это только лучшие? О нет, здесь вся группа. -- Правда? Совершенно замечательно. И такие хорошенькие. Просто удивительно хорошенькие. Она что, думала, что всем, у кого веснушки, дали по пол-кроны, чтобы они убрались на время отсюда? -- изумилась Люси. Но вдовствующая особа говорила правду. Исключая лошадейдвухлеток на тренировке, Люси не могла придумать ничего, радующего душу и глаз более, чем эти загорелые ловкие юные создания, которые сейчас внизу были заняты тем, что устанавливали бумы. Кольца из-под крыши опустились, веревочные трапы натянулись, и на всех трех видах снарядов непринужденно, с мастерством замелькали тела Старших. Аплодисменты, которыми их наградили, когда они убрали кольца и трапеции и развернули бумы для упражнений на равновесие, были искренними и громкими. Зрелище публике нравилось. Когда Люси была здесь сегодня рано утром, под таинственным сводом, образованным зеленоватыми тенями, зал выглядел совершенно иначе. Сейчас он был золотым, реальным, живым; солнечный свет, проходивший сквозь крышу, дождем изливался на светлое дерево и заставлял его пылать. Снова увидев своим мысленным взором пустое пространство с единственным установленным в ожидании Роуз бумом, Люси повернулась посмотреть, кому выпадет жребий выполнять упражнение на равновесие на том месте, где нашли Роуз. Кому достанется передний конец того бума? Иннес. -- Пошли! -- скомандовала фрекен, и восемь юных тел, сделав сальто, взлетели на высокие бумы. Секунду они посидели там, потом в унисон поднялись и встали во весь рост на противоположных концах бума, одна нога перед другой, лицом друг к другу. Люси отчаянно надеялась, что Иннес не потеряет сознание. Девушка была не просто бледна, она была зеленой. Ее напарница, Стюарт, попыталась начать, но увидев, что Иннес не готова, остановилась подождать ее. Но Иннес стояла как вкопанная, не в состоянии пошевелить ни одним мускулом. Стюарт послала ей отчаянно-призывный взгляд, однако Иннес продолжала стоять будто парализованная. Что-то было сказано ими друг другу без слов, и Стюарт стала выполнять упражнение, выполнять превосходно, что в данных обстоятельствах заслуживало особой похвалы. Все силы Иннес были сконцентрированы на том, чтобы удержаться на буме, спуститься на пол вместе со всеми и не погубить все упражнение, свалившись или спрыгнув раньше времени. Мертвая тишина и всеобщий интерес, к несчастью, сделали неудачу Иннес слишком очевидной, и вызвали к ней, стоявшей без движения, сочувствие, смешанное с удивлением. Бедняжка, думали зрители, она заболела. Несомненно, это следствие перевозбуждения. Бедняжка, бедняжка. Стюарт закончила упражнение и вопросительно посмотрела на Иннес. Они стали одновременно медленно опускаться и сели на бум; вместе повернулись лицом к публике и, сделав сальто, спрыгнули на пол. Взрыв аплодисментов приветствовал их. Как и всегда, англичан растрогало мужественное поведение при неудаче, а давшийся легко успех вызвал бы лишь вежливое одобрение. Присутствующие выражали одновременно и свое сочувствие, и свое восхищение. Они поняли, как велико было чувство долга, удержавшее на буме Иннес, как будто внезапно пораженную параличом. Однако сочувствие не дошло до Иннес. Люси сомневалась, слышала ли она вообще аплодисменты. Она жила в своем мире, который был сплошной пыткой, жила, недосягаемая для утешения. Люси не могла смотреть на нее. Шквал следующих номеров перекрыл неудачу и положил конец драме. Иннес заняла свое место рядом с другими и выполнила все с мастерством автомата. А финальное сальто она сделала так, что Люси показалось, что она хочет при всех сломать себе шею. Та же мысль, если судить по выражению лица, пришла в голову фрекен, но поскольку все движения Иннес были уверенными и очень красивыми, та не могла ее остановить. А от того, что делала Иннес, захватывало дух, и при этом все было замечательно красиво и точно. Она совсем не волновалась, и ей удавались самые отчаянные курбеты. И когда студентки закончили сой последний номер -- вольные упражнения -- и запыхавшиеся, сияющие, выстроились, как в начале, в одну шеренгу на полу, гости поднялись, как один человек, и приветствовали девушек одобрительными возгласами. Люси, сидевшая в конце ряда у самой двери, вышла из зала первой и успела увидеть, как Иннес приносила фрекен извинения. Фрекен остановилась, а потом двинулась дальше, как будто ей это было совсем не интересно, или как будто она не хотела слушать. Однако на ходу она как бы случайно подняла руку и дружеским жестом слегка похлопала Иннес по плечу. XVIII Когда гости направились в сад к стоявшим вокруг лужайки плетеным стульям, Люси пошла вместе со всеми. Прежде чем сесть самой, она стояла и смотрела, достаточно ли стульев для всех, и тут ее поймала Бо, которая воскликнула: -- Мисс Пим! Вот вы где! А я гоняюсь за вами. Я хочу познакомить вас с моими родителями. -- Она повернулась к паре, которая уже уселась, и сказала: -- Смотрите, я, наконец, нашла мисс Пим. Мать Бо была очень красива, над ее красотой потрудились лучшие косметические салоны и самые дорогие парикмахеры, но у них была прекрасная почва для работы, потому что когда миссис Нэш было двадцать лет, она, очевидно, была очень похожа на Бо. Даже сейчас, при ярком солнечном свете, она выглядела не больше, чем на тридцать пять лет. Кроме того, у нее был хороший портной, и вела она себя спокойно и дружески доверчиво, как женщина, за всю жизнь привыкшая к тому, что она красавица. Она так хорошо знала, какое впечатление она производит на людей, что вовсе не думала об этом, ее голова была свободна, и она могла обратить свое внимание на того, с кем она разговаривала. Мистер Нэш был, совершенно очевидно, тем, кого называют "руководитель". Гладкая чистая кожа, отлично сшитый костюм, вид очень обеспеченного человека и общая аура мебели красного дерева и рядов чистых блокнотов на столах. -- Мне нужно переодеваться. Я улетаю, -- проговорила Бо и исчезла. Люси усадили, и миссис Нэш посмотрела на нее, улыбаясь, и сказала: -- Ну вот, теперь, когда я вижу вас во плоти, мисс Пим, мы можем спросить вас кое о чем, что нам до смерти хочется узнать. Скажите, пожалуйста, как вам это удалось? -- Что -- удалось? -- Произвести впечатление на Памелу. -- Да, -- подтвердил мистер Нэш, -- именно это нам бы очень хотелось узнать. Всю жизнь мы пытались произвести хоть какое-нибудь впечатление на Памелу, но в ее глазах мы по-прежнему пара милых людей, которые по воле случая виновны в ее появлении на свет и над которыми время от времени нужно подшучивать. -- А вы, оказывается, тот человек, о котором в самом деле стоит писать домой, -- проговорила миссис Нэш, подняла бровь и рассмеялась. -- Если это послужит вам утешением, -- ответила Люси, -- на меня ваша дочь тоже произвела сильное впечатление. -- Пэм прелесть, -- сказала ее мать. -- Мы очень любим ее, но мне бы хотелось, чтобы она больше считалась с нашим мнением. Пока не появились вы, мисс Пим, Пэм не считалась ни с кем, за исключением няни, которая была у нас, когда Пэм было четыре года. -- И заставила считаться с собой физическим воздействием. -- Да, это был единственный раз, когда Пэм нашлепали. -- И что было потом? -- Нам пришлось расстаться с няней! -- Вы не одобряете, когда шлепают? -- О, мы-то были рады, но Памела не одобрила. -- Пэм устроила первую в истории сидячую забастовку, -- сказал мистер Нэш. -- И сидела семь дней, добавила миссис Нэш. -- Если мы не хотели одевать ее и кормить силком всю оставшуюся жизнь, нам ничего другого не оставалось, как расстаться с няней. Это была превосходная женщина. Очень жаль было терять ее. Раздались звуки музыки, и перед высокой стеной рододендронов появились Младшие в пестрых шведских национальных костюмах. Начались народные танцы. Люси, откинувшись на спинку стула, погрузилась в раздумье, но не о детских выходках Бо, а об Иннес и о том, что черная туча сомнений и предчувствий пытается затмить яркий свет солнца, как будто насмехаясь над ним. Люси была так занята мыслями об Иннес, что услышав голос миссис Нэш "Мэри, дорогая, вот и ты. Очень рада видеть тебя", вздрогнула, обернулась и посмотрела на стоявшую за ними Иннес. На ней был мужской костюм по моде XV века, камзол, штаны и капюшон, под который были убраны волосы и который, плотно прилегая к лицу, подчеркивал особенности строения его черт. Теперь, когда глаза девушки, и всегда глубоко спрятанные в глазницах, запали еще больше и под ними легли темные тени, ее лицо приобрело грозное выражение, которого у него раньше не было. Это было -- как это говорится? -- "роковое" лицо. Люси вспомнилось ее первое впечатление, что именно вокруг таких лиц создается история. -- Ты переутомилась, Мэри, -- сказала миссис Нэш, глядя на девушку. -- Они все переутомились, -- проговорила Люси, желая отвлечь внимание от Иннес. -- Только не Памела, -- возразила ее мать. -- Пэм никогда в жизни много не работала. Да. Бо все подавалось на тарелочке. Чудо, что она выросла такой очаровательной. -- Вы видели, как я провалила упражнение на буме? -- спросила Иннес светским тоном. Это удивило Люси, она думала, что девушка постарается избежать этой темы. -- О, дорогая, мы так волновались за тебя, что покрылись испариной, -- сказала миссис Нэш. -- Что случилось? У тебя закружилась голова? -- Нет, -- заявила Бо, подходя к ним сзади и беря Иннес под руку, -- просто это ее способ привлекать внимание. Эта девушка отличается не слабыми физическими возможностями, а великолепными мозгами. Никто из нас не догадался придумать подобный трюк, -- и как бы в знак одобрения она пожала локоть Иннес. Бо тоже была одета в мужской костюм и, казалось, испускала сияние; даже то, что золотые волосы девушки были спрятаны, не уменьшало блеск и живость ее красоты. -- Это последний номер Младших -- правда, они славно выглядят на фоне этой зелени? -- а теперь Иннес, я и вся наша группа будем развлекать вас сценами из английской истории, а потом вы получите чай, чтобы подкрепиться перед настоящими танцами. И они обе ушли. -- Вот так, -- произнесла мисс Нэш, глядя на удаляющуюся дочь. -- Наверно, это лучше, чем если бы ее охватило желание учить аборигенов в Черной Африке или что-нибудь в таком духе. Но мне бы хотелось, чтобы она осталась дома и была нашей дочкой. Люси подумала, что это делает честь миссис Нэш, если она, выглядя так молодо, хочет, чтобы ее дочь жила дома. -- Пэм всегда сходила с ума по гимнастике и играм, -- сказал мистер Нэш. -- Ее не удержать было. Впрочем, если уж на то пошло, ее никогда ни в чем было не удержать. -- Мисс Пим, -- раздался голос Нат Тарт, появившейся у локтя Люси, -- вы не возражаете, если Рик посидит с вами, пока я буду изображать со старшими эти истории? -- и она показала на стоявшего за ее спиной со стулом в руках Гиллеспи, на лице которого была его обычная широкая улыбка. Плоская шляпа с большими полями и завязанной под подбородком вуалью -- мода, называвшаяся "Женщина из Бата" -- была приколота на макушке Нат Тарт и придавала ей невинно-удивленный вид, совершенно восхитительный. Люси и Рик обменялись взглядами, выражавшими обоюдное одобрение, и он, улыбаясь, уселся рядом с ней. -- Ну не прелесть ли она в этом костюме, -- произнес Рик, глядя, как Детерро скрывается за зарослями рододендронов. -- Я полагаю, "история" не может считаться танцами. -- Она хорошо танцует? -- Не знаю. Я никогда не видела, но думаю -- хорошо. -- Я даже ни разу не танцевал с ней на балу, как это ни странно. Я вообще не знал о ее существовании, до прошлой Пасхи. Можно сойти с ума от мысли, что она уже целый год в Англии, а я не знал. Три месяца встреч от случая к случаю -- слишком короткий срок, чтобы произвести впечатление на такого человека, как Тереза. -- А вы хотите произвести впечатление? -- Да. Односложный ответ был вполне красноречив. Одетые в средневековые английские костюмы Старшие выбежали на лужайку, и разговоры стихли. Люси попыталась отвлечься, определяя кому какие ноги принадлежат, и восхищаясь энергией, с которой эти ноги двигались после целого часа труднейших упражнений. Она говорила себе: "Да, ты должна сегодня вечером отнести маленькую розетку Генриетте. Хорошо. Это ясно. От тебя ничего не зависит, ни сам факт, что тебе надо пойти, ни результат, к которому все может привести. Поэтому выбрось все из головы. Ты так ждала этого дня. День чудесный, солнечный, все рады тебе, и тебе должно быть очень хорошо. Успокойся. Даже если -- если розетка будет причиной чего-то ужасного, тебя это не касается. Две недели назад ты не знала никого из этих людей, и уехав, никогда никого из них больше не увидишь. Тебе должно быть безразлично все, что случится или не случится с ними". Но эти рассуждения, как бы правильны они ни были, не помогали. Увидев, что мисс Джолифф с помощницами стала накрывать к чаю установленные поодаль столы, Люси поднялась, обрадовавшись, что есть куда приложить свои руки и чем занять голову. Рик неожиданно пошел вместе с ней. -- Я как будто рожден передавать тарелки. Наверно, во мне сидит жиголо. Люси заметила, что ему следовало бы посмотреть "Истории влюбленных", которые изображала его возлюбленная. -- Ее номер последний. И если я хоть немного знаю мою Терезу, удовлетворить ее аппетит гораздо труднее, чем ее тщеславие, как бы велико оно ни было. Похоже, он хорошо знает свою Терезу, подумала Люси. -- Вы обеспокоены чем-то, мисс Пим? Вопрос застал ее врасплох. -- Почему вы так решили? -- Не знаю. Просто мне показалось. Может быть, я могу чем-нибудь помочь? Люси вспомнила, как в воскресенье вечером, когда она почти расплакалась над бидлингтонскими гренками с сыром, он сразу понял, что она устала, и помог ей. Если бы, когда ей было двадцать, ей встретился кто-нибудь такой же понимающий и такой же молодой и красивый, как поклонник Нат Тарт, а не Алан с его адамовым яблоком и дырявыми носками! -- Я должна сделать кое-что, что необходимо сделать, -- медленно проговорила Люси, -- но я боюсь последствий. -- Последствий для вас? -- Нет. Для других. -- Не думайте; делайте. Мисс Пим поставила тарелки с кексами на поднос. -- Видите ли, то, что необходимо, не всегда правильно. А может, я хотела сказать наоборот? -- Я не уверен, что понял, что вы вообще хотели сказать. -- Ну, тут появляется ужасная дилемма -- кого вы спасаете. Вы понимаете. Если вы знаете, что, спасая человека с верха снежной лавины, вы вызовете ее срыв, в результате которого будет разрушена деревня, что вы будете делать? Такого рода вопрос. -- Конечно, я спасу его. -- Да? -- Лавина может накрыть деревню так, что ни одна кошка не погибнет -- положить на этот поднос немного сандвичей? -- так что будет спасена, по крайней мере, одна жизнь. -- Вы считаете, что всегда нужно делать то, что правильно, и пусть последствия заботятся сами о себе? -- Примерно так. -- Несомненно, это проще всего. По правде говоря, я думаю слишком просто. -- Если вы не собираетесь играть роль Господа Бога, нужно выбирать простой путь. -- Играть роль Господа Бога? Вы знаете, что положили сюда вдвое больше сэндвичей с языком? -- Если вы не можете, как Господь Бог, предвидеть все "до и после", лучше всего придерживаться правил. Полный успех! Музыка кончилась, и вон моя юная дама движется сюда, как леопард на охоте. -- Рик с улыбкой в глазах смотрел на приближающуюся Детерро. -- Не правда ли, эта шляпа сногсшибательна! -- Он на секунду задержал взгляд на Люси: -- Делайте то, что правильно, мисс Пим, и пусть Господь Бог решает. -- Ты не смотрел, Рик? -- услышала Люси вопрос Детерро, но тут и она сама, и Детерро, и Рик были захлестнуты налетевшей волной Младших, примчавшихся выполнять свою обязанности -- угощать чаем. Люси выбралась из звяканья белых чашек и мелькания пестрых шведских костюмов и оказалась лицом к лицу с Эдвардом Эйдрианом. Тот был один и выглядел совсем потерянным. -- Мисс Пим! Вас-то я и хотел увидеть, Вы слышали, что... Одна из Младших сунула ему в руки чашку с чаем, и он одарил ее своей самой лучшей улыбкой, но ей было некогда и она ее не увидела. В тот же момент к Люси с чаем и подносом с кексами подошла маленькая мисс Моррис, сохранившая верность даже в суматохе Показа. -- Давайте присядем, хорошо? -- сказала Люси. -- Вы слышали об этом ужасном случае? -- Да. Думаю, что серьезные несчастные случаи бывают не так уж часто. Просто очень неудачно, что это произошло как раз в день Показательных выступлений. -- О, несчастный случай, да. А вы знаете, что Кэтрин говорит, что не может поехать сегодня вечером в Ларборо? Что все подавлены и она должна остаться здесь. Вы слышали когда-нибудь что-нибудь более абсурдное? Если здесь царит угнетенное настроение, тем больше причин для того, чтобы вытащить ее и заставить немного забыться? Я все приготовил. Даже купил специально цветы для нашего столика на сегодняшний вечер. И именинный пирог. В следующую среду день ее рождения. Интересно, подумала Люси, знает ли кто-нибудь в Лейсе, когда у Кэтрин Люкс день рождения. Как могла, Люси выразила сочувствие Эйдриану, при этом мягко сказав, что понимает точку зрения мисс Люкс. Ведь девушка серьезно ранена, все очень обеспокоены и, без сомнения, будет несколько бездушно с ее стороны, если она поедет веселиться в Ларборо. -- Но это не веселье! Это просто тихий ужин со старым другом. Я действительно не понимаю, почему, если со студенткой произошел несчастный случай, Кэтрин должна бросать старого друга. Поговорите с ней, мисс Пим. Вы можете убедить ее. Люси сказала, что сделает все, что сможет, но на успех не надеется, потому что, пожалуй, разделяет идеи мисс Люкс по этому поводу. -- И вы! О, Господи! -- Я знаю, что это неразумно. Даже абсурдно. Но никто из нас не сможет быть веселым, и вечер будет сплошным разочарованием, а ведь вы этого не хотите? А нельзя ли перенести все на завтра? -- Нет, сразу, как только кончится вечерний спектакль, я должен буду торопиться на поезд. И потом, это суббота, и у меня будет matinee [Matinee -- утренний спектакль (франц.)]. А вечером я играю "Ромео", это совсем не понравится Кэтрин. Она и в "Ричарде III" с трудом меня выдержит. О, Боже, какой все это абсурд. -- Успокойтесь, -- сказала Люси. -- Все не так трагично. Вы еще приедете в Ларборо, теперь, когда вы знаете, что она здесь, и сможете видеться с ней, когда только захотите. -- Я никогда больше не застану Кэтрин в таком благодушном настроении. Никогда. Знаете, отчасти это благодаря вам. Она не хочет представать перед вами в виде Горгоны. Она даже согласилась поехать посмотреть мою игру. Никогда раньше она не соглашалась. Я никогда не смогу снова уговорить ее, если она не поедет сегодня. Убедите ее, мисс Пим. Люси обещала попробовать. -- А как вам понравилось сегодня, если отвлечься от нарушенного обещания? Мистер Эйдриан, по его словам, получил большое удовольствие. Он не знал, что привело его в больший восторг -- красота студенток или их ловкость и умение. -- Кроме того, у них чудесные манеры. У меня ни разу не попросили автографа, за весь день. Люси посмотрела на него, думая, что он иронизирует. Но нет, все было "впрямую". Он действительно не мог представить себе другой причины отсутствия охотников за автографами, как хорошие манеры. Бедный, глупый ребенок, подумала Люси; постоянно живет в мире, о котором ничего не знает. Интересно, все ли актеры такие. Блуждающие воздушные шары, а в центре каждого упакованный в него маленький актер. Как, наверно, это славно, жить обложенным подушками, надежно оберегающими от жестокой реальности. Они вообще даже не родились; они все еще плавают в некоей пренатальной жидкости. -- А кто эта девушка, которая напутала в упражнении на равновесие? Неужели ей не дадут отвлечься от Иннес хоть на две минуты! -- Ее зовут Мэри Иннес. А что? -- Какое удивительное лицо. Чистый Борджиа. [Семейство Борджиа в средневековой Италии прославилось своими преступлениями.] -- Не надо! -- резко сказала Люси. -- Я весь день не мог понять, кого она мне напоминает. Наверно, портрет молодого человека кисти Джорджоне, но который из них -- не знаю. Надо бы просмотреть их заново. Во всяком случае, это удивительное лицо, такое тонкое и такое сильное, такое доброе и такое злое. Совершенно фантастически красивое. Не представляю себе, что может делать такая драматичная личность в женском колледже физического воспитания в двадцатом веке? Ладно, ей, Люси, во всяком случае оставалось утешение, что еще кто-то видел Иннес так же, как видела она: необычной, красивой особой красотой, не соответствующей веку, в котором она живет, потенциально трагической фигурой. Люси вспомнила, что Генриетта считала Иннес просто скучной девушкой, которая сверху вниз смотрит на людей, менее одаренных, чем она сама. Что бы такое предложить Эдварду Эйдриану для того, чтобы отвлечься, подумала Люси. Она увидела, как по дорожке движется хлопающий по ветру шелковый галстук-бабочка и ослепительно белый воротник, и узнала мистера Робба, обучавшего ораторскому искусству; он был единственным преподавателем со стороны, если не считать доктора Найт. Сорок лет тому назад мистер Робб был подающим надежда молодым актером -- самым блестящим Ланселотом Гоббо своего поколения -- и Люси почувствовала, что поразить мистера Эйдриана его же собственным оружием будет, пожалуй, неплохо. Но поскольку она оставалась все той же Люси, ее сердце смягчилось при мысли о том, как он понапрасну готовился -- цветы, пирог, планы показаться в выгодном свете -- и она решила быть милосердной. Она заметила О'Доннелл, издали разглядывавшую того, кто некогда был ее героем, и поманила девушку. Пусть Эдвард Эйдриан получит реальную подлинную стойкую поклонницу, которая будет восхищаться им, и пусть он никогда не узнает, что она -- его единственная поклонница в колледже. -- Мистер Эйдриан, -- сказала Люси, -- это Эйлин О'Доннелл, одна из ваших самых восторженных почитательниц. -- О, мистер Эйдриан, -- начала О'Доннелл. На этом Люси оставила их. XIX Когда чаепитие закончилось (Люси была представлена не менее чем двадцати парам родителей), публика двинулась к выходу из сада, и Люси перехватила мисс Люкс по дороге в дом. -- Боюсь, я не смогу сегодня поехать, -- сказала она. -- Я чувствую, начинается мигрень. -- Жаль, -- равнодушно ответила Люкс. -- Я тоже отказалась. -- О, почему? -- Я очень устала, расстроена из-за Роуз, и мне не хочется отправляться гулять в город. -- Вы меня удивляете. -- Удивляю вас? Чем же? -- Никогда не думала, что доживу до того момента, как увижу, как Кэтрин Люкс обманывает сама себя. -- О-о. И в чем же я лгу себе? -- Если вы заглянете в свою душу, то обнаружите, что вовсе не поэтому остаетесь дома. -- Да? А почему же? -- Потому что вам доставляет огромное удовольствие сказать Эдварду Эйдриану, куда ему убираться. -- Отвратительное выражение. -- Зато образное. Вы просто ухватились за возможность проявить свою власть над ним, разве не так? -- Признаюсь, мне было нетрудно нарушить обещание. -- И вы испытали легкое злорадство? -- Я являла собой отвратительный пример самовлюбленной мегеры. Вы это хотите сказать, да? -- Он так мечтает о встрече с вами. Не могу понять, почему. -- Благодарю. Могу сказать, почему. Чтобы он мог расплакаться и рассказать, как он ненавидит театр -- то, что для него является смыслом жизни. -- Даже если вам с ним скучно... -- Если! Боже мой! -- ...вы можете потерпеть час-другой и не вытаскивать случай с Роуз как козырь, спрятанный в рукаве. -- Вы что, пытаетесь сделать из меня честную женщину, Люси Пим? -- Очень бы хотелось. Мне так жаль его, брошенного... -- Добрая -- моя -- женщина, -- произнесла Люкс, при каждом слове тыча в Люси указательным пальцем, -- никогда не жалейте Эдварда Эйдриана. Женщины тратили лучшие годы своей жизни на то, что жалели его, а кончалось тем, что жалели их самих. Изо всех самовлюбленных, самообманывающихся... -- Но он заказал Йоханнисбергер. Люкс остановилась и улыбнулась Люси. -- Пожалуй, я бы выпила с удовольствием, -- сказала она задумчиво. Потом сделала еще несколько шагов. -- Вы и правда оставили Тедди на мели? -- Да. -- Ладно. Ваша взяла. Я просто была скотиной. Поеду. И всякий раз, как он заведет "О, Кэтрин, как я устал от этой искусственной жизни", я буду злобно думать: это Пим ввергла меня в подобную историю. -- Выдержу, -- заверила Люси. -- Кто-нибудь слышал, как дела у Роуз? -- Мисс Ходж только что говорила по телефону. Она все еще без сознания. Люси, увидев голову Генриетты в окне кабинета -- комната называлась кабинетом, но в действительности была маленькой гостиной слева от парадной входной двери -- пошла поздравить подругу с тем, как успешно прошел праздник, и тем отвлечь ее хоть на одну-две минуты от давящих мыслей, а мисс Люкс ушла. Генриетта, похоже, обрадовалась Люси и даже с радостью повторила ей все банальности, которые выслушивала целый день; Люси какое-то время поговорила с Генриеттой, так что когда она направилась к своему месту в зале, чтобы смотреть танцы, галерея была уже почти полна. Увидев Эдварда Эйдриана на одном из стульев, стоявших в проходе, Люси остановилась и сказала: -- Кэтрин поедет. -- А вы? -- спросил он, глядя на нее снизу. -- Увы, нет. У меня ровно в шесть тридцать начнется мигрень. На что он ответил: -- Мисс Пим, я вас обожаю, -- и поцеловал ей руку. Его сосед удивленно посмотрел, сзади кто-то хмыкнул, но Люси нравилось, когда ей целовали руки. А то какой смысл натирать их каждый вечер розовой водой и глицерином, если время от времени ничего не получать взамен. Люси вернулась на свое место в конце первого ряда и обнаружила, что вдова с лорнетом не дождалась танцев; место было свободно. Но как раз перед тем, как погас свет -- занавеси на окнах были задернуты и в зале горели лампы -- сзади появился Рик и спросил: -- Если вы не держите это место для кого-нибудь, можно я сяду? И как только он уселся, появились танцовщицы. После четвертого или пятого номера Люси почувствовала некоторое разочарование. Привыкшая к уровню международного балета, она не допускала мысли, что в таком месте, как Лейс, неизбежно любительство. Все гимнастические упражнения, которые она видела, студентки выполняли на самом высоком уровне, профессионально. Однако, отдавая другим знаниям почти все время и силы, как они это делали, они не могли достичь высокого мастерства еще и в танцах. Танцы требовали полной отдачи. Они все делали хорошо, но не вдохновенно. На лучшем любительском уровне, или чуть-чуть выше. Программа состояла из народных и исторических танцев, так любимых всеми преподавательницами, и исполнялись эти танцы с превосходной точностью, добросовестной, не скучноватой. Быть может, то, что им приходилось все время помнить об изменениях в рисунке танца, лишало их исполнение непринужденности. Но а общем, решила Люси, не хватало и выучки, и темперамента. Реакции зрителей тоже недоставало непосредственности; рвение, с которым они принимали гимнастические упражнения, пропало. Может быть, они выпили слишком много чая, а может, кино познакомило даже тех, кто жил в далекой глуши, с неким стандартом, что и явилось причиной их критического отношения. Как бы то ни было, их аплодисменты были скорее вежливыми, чем бурными. Бравурная русская пляска подняла настроение зрителей на какой-то момент, и они с надеждой ждали следующего номера. Занавес раздвинулся, и взглядам явилась Детерро. Она стояла одна, подняв руки над головой и повернув одно бедро к зрителям. На ней было платье, какое носят в ее родном полушарии, и в луче "прожектора" сверкали пестрые цвета и блестящие украшения, так что девушка казалась яркой птицей из бразильских лесов. Маленькие ножки в туфлях на высоких каблуках нетерпеливо притоптывали под широкой юбкой. Она начала танцевать; медленно, почти отрешенно, как будто отбивала такт. Потом стало ясно, что она ждет возлюбленного и что он опаздывает. Как она относилась к этому опозданию, тоже вскоре стало очевидно. К этому моменту все сидели, вытянувшись. Из пустого пространства Детерро, как фокусник, достала возлюбленного. Почти что можно было видеть виноватое выражение его смуглого лица. Как верная невеста, она стала выговаривать ему. К этому времени зрители сидели уже на кончиках стульев. Потом, поругав его, она начала демонстрировать ему себя; он не понимает, как ему повезло, что у него такая девушка, как она, девушка, у которой такие талия, бедра, глаза, рот, лодыжки, такая грация, как у нее? Он что, совсем деревенщина, ничего не видит? Вот она и показывает ему: каждое движение было остроумно, и вызывало улыбку на лицах у публики. Люси повернулась и посмотрела на окружающих: еще минута, и они заворкуют. Это было чудо. К тому времени, как танцовщица смягчилась и позволила своему возлюбленному вставить слово, они были ее рабами. А когда она ушла со своим невидимым, но несомненно укрощенным молодым человеком, они кричали, как дети на утреннем сеансе фильма о Диком Западе. Глядя, как Нат Тарт раскланивается, Люси вспомнила, что она выбрала Лейс, потому что для настоящих балетных школ "это должно быть metier". -- Она слишком скромно оценила свои способности, -- произнесла вслух Люси. -- Она могла бы быть профессиональной балериной. -- Я рад, что она не стала ею, -- отозвался Рик. -- Здесь она научилась любить английскую деревню. А если бы она училась в городе, она встретилась бы только с международной дрянью, которая вертится около балета. Люси подумала, что, наверно, он прав. Когда после этого стали появляться другие студентки со своими номерами, температура явно упала. В танце Стюарт кельтский подъем явно оживил всех, у Иннес -- грациозность и в какие-то моменты зажигательность, но когда среди них появилась Детерро, даже Люси забыла Иннес и всех остальных. Детерро была восхитительна. В конце ей устроили овацию. И мисс Пим, увидев выражение лица Рика, почувствовала легкий укол тоски. Когда тебе целуют руку -- этого еще мало. -- Мне никто не говорил, что Детерро так танцует, -- сказала Люси мисс Рагг, когда они вместе отправлялись ужинать. Гости, наконец, уехали, с криками "до свидания" под шум заводимых моторов. -- О, она любимица мадам, -- ответила Рагг несколько недовольным тоном, как может говорить поклонница мадам о создании, которое настоль погрязло в грехе, что не играет в спортивные игры. -- Самато я думаю, что она очень сценична. И здесь вообще не на месте. Мне и правда кажется, что тот первый танец был очень мил. А вам? -- Мне кажется, он был восхитителен. -- О, да, -- покорно проговорила Рагг и добавила: -- Наверно, она способная, иначе мадам не была бы так привязана к ней. Ужин прошел тихо. Крайняя усталость, упадок сил, мысли об утреннем несчастном случае, -- все это приглушило воодушевление студенток и связало их языки. Преподаватели тоже очень утомились -- шок, напряжение, светские обязанности, волнение. Люси почувствовала, что бокал хорошего вина был бы очень к месту, и с мимолетным сожалением подумала о йоханнесбергере, который в эти минуты пила Люкс. А когда она вспомнила, что через несколько минут нужно будет отнести маленькую розетку в кабинет Генриетты и рассказать, где она нашла ее, сердце Люси ужасно заколотилось. Розетка все еще лежала в ящике стола, и после ужина Люси отправилась за ней, но по пути ее перехватила Бо, взяла под руку и сказала: -- Мисс Пим, мы варим какао в общей комнате, все вместе. Пожалуйста, пойдемте, приободрите нас. Вы же не собираетесь сидеть в этом морге наверху, -- под моргом, очевидно, понималась гостиная, -- ведь так? Пожалуйста, пойдемте, приободрите нас. -- Я и сама не очень бодро себя чувствую, -- ответила Люси, с отвращением думая о какао, -- но если вы примиритесь с моим унылым настроением, я примирюсь с вашим. Они повернули по направлению к общей комнате, и в этот момент в распахнутые окна неожиданно ворвался сильный порыв ветра, пронесся по коридору, раскачав в саду ветви деревьев и вздыбив листья, так что стала видна их обратная сторона. -- Конец хорошей погоде, -- сказала Люси, останавливаясь и прислушиваясь. Она всегда терпеть не могла беспокойный губительный ветер, который налетал как расплата за золотые дни. -- Да, и холодно стало, -- отозвалась Бо. -- Мы разожгли огонь. Общая комната находилась в "старом доме", и в ней был древний кирпичный камин и, конечно, когда в нем горело только что разожженное пламя, раздавалось позвякивание посуды, и потрескивали дрова, а вокруг группками расположились усталые студентки в ярких платьях и еще более ярких домашних шлепанцах, все выглядело повеселее. Сегодня вечером не только на О'Доннелл не было парадной обуви; практически все надели домашние шлепанцы различных видов. Дэйкерс лежала на кушетке, ее босые ноги с забинтованными пальцами были задраны выше головы. Она весело помахала рукой мисс Пим и показала свои пальцы: -- Haemosfosis! -- объявила она. -- Я испачкала кровью свои лучшие балетные туфли. Наверно, никто не захочет купить пару слегка испачканных балетных туфель? Боюсь, никто. -- У камина есть кресло, мисс Пим, -- сказала Бо и пошла разливать какао. Иннес, которая сидела поджав ноги на ковре и наблюдала, как Младшие борются с мехами, раздувая огонь, похлопала рукой по креслу и приветствовала Люси в своей обычной серьезной неулыбчивой манере. -- Я выпросила у мисс Джолифф то, что осталось от чая, -- объявила Хэсселт, входя в комнату с большим блюдом разнообразных остатков. -- Как тебе удалось? -- закричали девушки. -- Мисс Джолифф никогда ничего не отдает, даже запаха. -- Я пообещала ей прислать персикового джема, когда вернусь в Южную Африку. Здесь не так уж много, хотя и кажется, что полное блюдо. Большую часть после чая съела прислуга. Хэлло, мисс Пим. Что вы о нас скажете? -- Скажу, что вы все были великолепны, -- заявила Люси. -- Совсем как лондонские полицейские, -- сказала Бо. -- Ну, ты сама напросилась, Хэсселт. Люси извинилась за банальное клише и попыталась более подробно изложить свое мнение, убедить их, что она в восторге от того, что они делали. -- Разве Детерро не была лучше всех, а? -- спросил кто-то, и все с дружеской завистью посмотрели на фигурку в ярком одеянии, спокойно прислонившуюся спиной к уголку камина. -- Я делаю только что-то одно. Это легко -- делать хорошо только что-то одно. И Люси, как и все остальные, не могла определить, было ли это коротенькое замечание выражением скромности или упреком. Она все же решила, что скромности. -- Хватит, Марч, горит прекрасно, -- сказала Иннес одной из Младших и пошевелилась, желая забрать у нее меха. При этом ноги высунулись у нее из-под юбки, и Люси увидела, что на ней надеты черные лакированные туфельки. На левой отсутствовало маленькое металлическое украшение. О нет, отдалось в мозгу Люси. Нет. Нет. Нет. -- Вот ваша чашка, мисс Пим, а вот твоя, Иннес. Съешьте миндального бисквита, мисс Пим; правда, он уже немного зачерствел. -- Нет, у меня для мисс Пим есть шоколадное печенье. -- Нет, она получит айрширские хлебцы, из банки, но свежие. Это не ваша засохшая провизия. Вокруг нее продолжали болтать. Она что-то взяла с блюда. Она отвечала, когда к ней обращались. Она даже отхлебнула глоток из чашки. О нет. Нет. Теперь, когда это случилось -- случилось то, чего она боялась так сильно, что даже в мыслях не могла сформулировать -- теперь, когда это случилось, стало конкретным и явным, она испугалась. Сразу все превратилось в привидевшийся во сне кошмар: ярко освещенная шумная комната, чернеющее небо за окном, надвигающаяся гроза, отсутствующее украшение. Один из тех кошмаров, где не относящаяся к делу мелочь приобретала ужасное значение. Где что-то нужно было делать, немедленно и непременно, но не придумать было -- как и для чего. Теперь ей надо встать и, вежливо откланявшись, пойти к Генриетте, рассказать все и закончить так: "Я знаю, с чьей это туфли. Мэри Иннес". Иннес сидела у ее ног, ничего не ела, только с жадностью пила какао. Она снова подобрала под себя ноги, но Люси уже все видела. Даже самую слабую надежду, что у кого-то еще окажется пара лакированных туфелек, пришлось выбросить за борт. Обувь была самая разнообразная и разноцветная, но лакированных туфель не было. И вообще ни у кого больше не было причины приходить сегодня в гимнастический зал в шесть часов утра. -- Выпейте еще какао, -- сказала Иннес, поворачиваясь к Люси. Но мисс Пим еле пригубила и первую чашку. -- А я выпью еще, -- сказала Иннес и стала подыматься. Очень высокая худая девочка из Младших, фамилия которой была Фартинг, но которую все, даже преподаватели, звали Полупенни (Грошик), вошла в комнату. -- Опоздала, Полупенни, -- сказал кто-то. -- Заходи, съешь булочку. Но Фартинг как-то неуверенно продолжала стоять в дверях. -- В чем дело, Полупенни? -- заговорили девушки, удивленные выражением ее лица (как будто она испытала шок). -- Я хотела поставить цветы в комнату фрекен, -- медленно начала она. -- Только не говори, что там уже были цветы, -- заявил кто-то, и все дружно рассмеялись. -- Я слышала, как преподаватели говорили о Роуз. -- Ну, и как она? Ей лучше? -- Она умерла. Чашка, которую держала Иннес, упала в камин. Бо пересекла комнату и стала собирать осколки. -- О, не может быть, -- раздались голоса. -- Ты не ошиблась, маленькая? -- Нет, не ошиблась. Они говорили на лестничной площадке. Она умерла полчаса назад. Наступило гнетущее молчание. -- Я закрепила конец у стены, -- громко сказала О'Доннелл в полной тишине. -- Конечно же, закрепила, Дон, -- успокоила ее Стюарт, подходя к ней. -- Мы все знаем это. Люси поставила чашку и подумала, что ей лучше подняться наверх. Ее отпустили, бормоча сожаления. Вокруг были рассыпаны осколки веселой вечеринки. Придя в гостиную, Люси узнала, что мисс Ходж уехала в больницу встретить родственников Роуз, когда те приедут, и что звонила и сообщила новость она сама. Родные Роуз приехали и, кажется, приняли удар равнодушно. -- Я никогда не любила ее, да простит меня Бог, -- проговорила мадам, вытягиваясь во весь рост на жесткой софе; мольба о прощении, обращенная ко Всевышнему, прозвучала искренне. -- О, она была молодец, -- сказала Рагг, -- очень милая, когда узнаешь получше. И великолепный полузащитник. Это ужасно! Теперь будет расследование, приедет полиция, дознание, все станет известно и все такое. Да, полиция и все такое. Сегодня вечером Люси ничего не могла предпринять в отношении маленькой розетки. И вообще ей хотелось обдумать это дело. Ей хотелось уйти к себе и подумать над этим. XX Бонг! Бонг! Часы на далекой колокольне пробили еще раз. Два часа ночи. Люси лежала, уставившись в темноту, холодный дождь барабанил по земле, время от времени налетали дикие порывы ветра и, бесчинствуя, забрасывали занавески в комнату, хлопая ими, как парусами, и все вокруг было неизвестность и смятение. Дождь лил с упорным постоянством, и вместе с ним лило слезы сердце Люси. А в душе ее царило смятение сильнее, чем в природе. "Делайте то, что правильно, и пусть решает Бог", сказал Рик. Казалось, это разумное правило. Но тогда шла речь о гипотетическом деле -- "нанесении тяжелых телесных увечий" (ведь это так называется?), а теперь речь идет не о гипотезе, и не об увечьях. Это было -- то самое. Не Бог будет решать это дело, несмотря на все успокоительные слова. Это сделает Закон. То, что написано чернилами в книге установлений. Даже вмешательство самого Господа Бога не сможет спасти пару десятков безвинных людей, которых раздавит на своем пути колесница Джаггернаута. Око за око, зуб за зуб, говорит древний Моисеев закон. И это звучало просто. Это звучало справедливо. За этим виделся пустынный фон, как если бы замешаны были только два человека. Выраженное современными словами это звучит совершенно иначе и называется "повешением за горло, пока не наступит смерть". Если она пойдет к Генриетте -- Если? О, ладно, конечно, она пойдет. Когда она утром пойдет к Генриетте, она приведет в действие силу, которой ни она, ни кто другой управлять не может; силу, которая будучи выпущена на свободу, вырвет одного, другого, третьего из надежной безопасности их мирной жизни и ввергнет в хаос. Люси думала о миссис Иннес, спокойно спавшей где-то в Ларборо и собиравшейся завтра домой ждать возвращения дочери, которая была для нее светом жизни. Однако ее дочь домой не вернется -- никогда. Роуз тоже не вернется, произнес внутренний голос. Да, конечно, и Иннес должна как-то заплатить за это. Нельзя допустить, чтобы она смогла воспользоваться плодами своего преступления. Однако все же, все же должен существовать какойто другой способ расплаты, при котором невиновные не будут расплачиваться еще горше. В чем заключалась справедливость? Разбить сердце матери; погубить, опозорить Генриетту, разрушить все, что она создала; навсегда стереть радость с лицо Бо, Бо, которая не была рождена для горестей. Что значит жизнь за жизнь? З