хитительно в лучах весеннего солнца. Неизменное внимание привлекает и "Серебряный павильон", также представляющий архитектурный и художественный интерес, хотя по своему замыслу и воплощению он значительно менее оригинален, чем "Золотой павильон". "Серебряный павильон", являющийся двухъярусным сооружением, был построен в 1483 году в качестве виллы известного сегуна Асикага Ёсимаса. Сегун в осуществлении своей власти опирался в основном на своих вассалов, получавших лучшие угодья и ответственные посты в административном управлении. Начало существованию первого сегуната (1142--1333) было положено в Японии Минамото Ёритомо, присвоившим себе титул "Сэйи тайсегун" (великий полководец, карающий варваров). Павильон также расположен на берегу пруда и в окружении великолепной тропической растительности. Рокуондзи и "Серебряный павильон" представляют собой яркое свидетельство того, что сегуны, являвшиеся фактическими правителями страны, были окружены необыкновенной роскошью и богатством. Во многих японских старинных дворцах и особняках мы часто видели изображение ветви сосны и белых аистов -- этих излюбленных символов долголетия и благоденствия. Они как бы призывались "морально споспешествовать" продлению земного существования сильных мира сего. Но ни божественные храмы, ни "эликсиры жизни" и символы бессмертия, ни легионы монахов и жрецов с их беспрестанными молитвами и магическими заклинаниями, ни роскошь дворцов и бесценные сокровища -- ничто не в силах было остановить неумолимое движение времени, продлить жизнь земных владык, задержать приближение уготованного для них смертного часа. У ПАМЯТНИКОВ НАРА Из Киото наш путь пролегает в город Нара, находящийся всего в 26 милях от Киото. Нара еще старше Киото: этот город был первой столицей Японии (710--794 гг.), когда во главе феодального государства стоял монарх, пользовавшийся абсолютной, неограниченной властью. Это государство было создано в результате долгой и жестокой борьбы. Лишь память пережила века, проносившиеся здесь с необузданной силой тайфунов, века, исполненные междоусобных войн, братоубийственных кровопролитий. Из залитой солнцем долины, еще ослепленные ярким светом, щедро разлитым вокруг, мы как-то внезапно оказываемся в облачной завесе непроницаемых свинцовых туч, которые, казалось, вот-вот обрушатся на землю всей своей грозной тяжестью неудержимого тропического ливня. Дорога в Нара проходит среди рисовых полей, и мы нередко задерживаемся при встрече с обрабатывающими земельные угодья японскими сельчанами. Крестьяне трудятся на миниатюрных парцеллах так тщательно, как граверы, и их поля -- филигранной работы. А вокруг -- толпы домиков, тесно сомкнувшихся, прижавшихся друг к другу, точно озябшие существа. И у всех у них чешуйчатые крыши, решетчатые стены. В японской деревне в области земельных отношений все еще сохраняются старые традиции, хотя земельная реформа в 1947 году существенно подорвала помещичье землевладение. С незапамятных времен все лучшие пахотные земли, прежде всего поливные рисовые поля, принадлежали феодально-помещичьим семьям, составлявшим ничтожное меньшинство сельского населения. Миллионы деревенской бедноты столетиями трудились не на своей земле, а на чужой, находясь в вековечном ярме рабской зависимости от владельцев латифундий. Как и на промышленных предприятиях города, где плоды труда наемного рабочего беззастенчиво присваиваются фабрикантами и заводчиками, баснословно богатеющими на чудовищном ограблении эксплуатируемых, так и в японской деревне блага попадают по-прежнему в руки немногочисленной прослойки, подобно тому как это делалось с незапамятных времен, когда землевладельцы выжимали у зависимых крестьян последние соки. Социальная природа угнетения японских промышленных рабочих и эксплуатации трудового крестьянства в деревне столь же едина и однородна, сколько и неизбежна в обществе с классово антагонистическими противоречиями, каковым всегда оставалось японское общество, несмотря на проводившиеся иллюзорные земельные преобразования. При весьма высоком техническом уровне промышленного развития Японии поражает техническая отсталость японского сельского хозяйства. Растет, конечно, механизация, на полях появляются тракторы малых габаритов, вводятся другие орудия обработки земли, однако лишь в зажиточных хозяйствах и главным образом на севере страны. Но основными, а нередко едва ли не единственными орудиями обработки земли остаются, как многие столетия назад, такие примитивные орудия, как деревянная соха, буйвол и самая допотопная мотыга, которой человечество научилось пользоваться на стадии самой первобытной цивилизации. Крестьянские руки, в немалой мере руки детей и женщин, взрыхляют землю и орошают ее таким же способом -- стоя по пояс в глиняном болоте, -- как, вероятно, и тысячелетия тому назад, когда, разумеется, не было современной техники. Безмерно монотонен изнуряющий труд на рисовых плантациях, особенно в период летней жары. Японские литературные источники свидетельствуют о том, что прежде столица Нара, считавшаяся "классическим городом", в годы своей высшей славы, когда возводились ее великолепные дворцы, храмы и особняки, занимала значительно большую площадь, чем современная Нара. Нескончаемые пожары испепелили многие из этих построек, не меньше было разрушено и неумолимым временем. Но некоторые из этих старинных сооружений вместе с содержащимися в них сокровищами пережили все драматические потрясения и стихийные бури, сохранившись до наших дней почти такими же, какими они были в глубокую старину. Эти величественные памятники являются впечатляющим свидетельством высокого культурного развития и говорят нам о том, что Нара принадлежала важная роль в истории развития японской литературы, искусства, ремесла. Прекрасен этот древний город не только своими историческими памятниками, овеянными столькими преданиями и легендами, но и чудесной естественной флорой вокруг, неповторимой атмосферой спокойствия, поэтического настроения. Особенно запоминается громадный парк с его гигантскими деревьями и прирученными благородными оленями. Невольно приходят на память строки японского поэта Отомо Табито, с таким проникновением запечатлевшего ощущение своеобразия момента в этом месте: Когда большими хлопьями на землю Снег, словно пена белая, ложится И нет конца ему, Всегда в минуты эти Столицу Нара вспоминаю я! Нара принадлежит к числу "святых мест" Японии, куда тысячами стекаются паломники. По данным японских справочников, до сих пор Нара посещают ежегодно свыше трех миллионов пилигримов и туристов. Буддийские и синтоистские храмы и кумирни, имеющие многовековую историю и обладающие громадными размерами, являются главной достопримечательностью Нара. Нара по праву считается городом-музеем. Чудом города Нара, несомненно, является бронзовый будда Дайбуцу в храме Тодайдзи, представляющий собой самый крупный памятник подобного рода в Японии и, пожалуй, один из крупнейших в мире. Изображенный здесь Вай-рочана Будда олицетворяет "благость, всемогущество и вездесущность". Будда восседает, поджав под себя обе ноги, в умиротворенной позе на троне в виде колоссального цветка распустившегося лотоса -- "символа душевного целомудрия, непорочности и чистоты", необходимых для погружения в нирвану, обретения блаженства, достигаемого в результате "преодоления страсти и жажды жизни". Заметим попутно, что в одном из буддийских храмов в Пекине нам приходилось наблюдать громадный цветок лотоса, при вращении которого бутон раскрывается и перед изумленными паломниками появляется множество миниатюрных статуэток священных будд и бодисатв. Согласно буддийской религии, иа цветка лотоса возникают все божества царства нирваны. На буддийских изображениях райского царства Амитабы обычно рисуется часть этого царства с вновь рождающимися буддами, восседающими на цветках лотоса: "лотос в болоте растет и остается чист". Эта грандиозная статуя Будды была отлита в 749 году; для нее потребовалось 437 тонн бронзы, около 150 килограммов золота, 7 тонн воска, 70 килограммов ртути и несколько тысяч тонн древесного угля. Работа над созданием памятника продолжалась в течение двух лет. Однако технологический секрет изготовления этого уникального памятника старинного зодчества и литейного искусства покрыт тайной. Большую сложность при тогдашнем уровне технического развития представлял не только сам процесс литья этого гиганта, но даже работы, связанные с его установкой на постамент и монтированием. Не следует забывать того, что эта феноменальная бронзовая статуя была отлита семью веками ранее открытия Колумбом Америки. При этом бронзовый Будда почти в два раза монументальнее статуи Свободы, которая весит 225 тонн. Согласно японским источникам, работы по изготовлению статуи были завершены лишь после семи безуспешных попыток. Голова и шея Будды были отлиты в одной опоке, но корпус и лотосовая основа были изготовлены в отдельных изложницах, а затем спаяны вместе и позолочены. Весь памятник и каждая деталь этого монумента -- огромных размеров. Высота статуи с пьедесталом -- около 22 метров, высота без пьедестала -- более 16 метров, длина лица Будды -- около 5 метров. Каждый завиток волос на голове Будды диаметром с человеческую голову. Волосы синего цвета -- свидетельство обитания Будды в заоблачном, небесном мире. Таких завитков насчитывается 966. На лбу бронзового Будды огромная шишка -- символ величия и недосягаемости. Трон, на котором восседает Будда, состоит из 56 лепестков цветка лотоса. Диаметр лотосового трона равен свыше 20 метров. Высота каждого лепестка более 3 метров. Через глаз Будды, длина которого более метра, может свободно пролезть взрослый человек. На ладони протянутой руки Будды могли бы свободно танцевать несколько пар людей. Статуя Будды полая. Внутри нее создана сложная система деревянных креплений, прочно поддерживающих всю фигуру. Сопровождавший нас буддийский служитель храма с тяжелым медным лицом сообщил нам, что бронзового Будду чистят один раз в год, снимая при этом пыли более 30 ведер. Служитель этот, который почти все время сурово молчал, неожиданно рассказал, что в этот храм привело его личное горе. Он пришел сюда после смерти родителей в надежде, что это "поможет им благоденствовать на небесах". Небезынтересно, что его родной брат принимает активное участие в общественной жизни, был делегатом на Международном конгрессе и фестивале молодежи, посетил Москву в 1955 году. Подсчитано, что если бы статуя Будды смогла передвигаться и пойти своими гигантскими шагами, то она смогла бы покрыть расстояние из Нара в Токио (430 км) приблизительно за 7 часов, что равно скорости современного экспресса. Глядя на этот грандиозный памятник старины, думаешь не о Будде и не о религиозных канонах, а о могучих устремлениях мысли человека, о неисчерпаемых возможностях его фантазии, о его воле к преодолению временных неудач, поражений, воле, которая приводит к исполнению надежд, к цели. Лишь по специальному разрешению настоятеля храма нам позволили подойти к постаменту бронзового Будды, чтобы полюбоваться работой мастеров чеканки по бронзе. И мы увидели, что вся поверхность грандиозных лотосовых лепестков испещрена различными изображениями религиозного и мифологического содержания, а также иероглифическими письменами буддийского канона, бесконечным множеством чеканных знаков, буквально покрывающих всю поверхность колоссального лотосового постамента. Они рельефно выделяются, прекрасно обозначается почерк, особенности каллиграфической живописи, манера мастеров причудливой иероглифической вязи. Они выглядят свежими и ясными, и трудно отделаться от мысли, что мастера японской старины всего лишь недавно отложили свой резец, чтобы продолжить труд в каком-либо соседнем храме. Нужно было в течение чрезвычайно длительного времени, с исключительным терпением наносить бесчисленное количество иероглифов знак за знаком, художественные орнаменты на громадной поверхности памятника, изящество и филигранность которых заставляют забыть о гнетущей тяжести бронзы, покоящейся под их кружевным узором. За спиной гигантской статуи Будды установлены еще 16 фигур Будды размером примерно в рост человека, укрепленных на большом позолоченном деревянном щите. Рядом с главной статуей расположены две фигуры бодисатв размером примерно в два раза меньше бронзового Будды. Спустя год после того, как бронзовая статуя была воздвигнута, был сооружен огромный храм, который, однако, сгорел в двенадцатом столетии, в период междоусобной войны. Во время пожара пострадала и бронзовая статуя, в связи с чем пришлось заменить поврежденную голову новой, которая оказалась значительно более темного цвета, чем корпус. В 1567 году, спустя более 370 лет после восстановления, храм вновь был разрушен во время пожара, и бронзовая статуя Будды стояла под открытым небом свыше ста лет. Лишь в 1699 году были начаты восстановительные работы, продолжавшиеся три года. Более чем наполовину храм был тогда построен заново. Но, простояв около двухсот лет, он оказался почти полностью разрушенным. В 1903 году были начаты реставрационные работы, которые завершились лишь в 1913 году. Храм был восстановлен в его оригинальном виде, без каких-либо изменений и отклонений от первоначальной архитектуры. Храм Тодайдзи, по утверждению японских ученых, является "наиболее древним и самым большим деревянным храмом на земле". Высота храма достигает 50 метров, длина -- около 57 метров и ширина -- более 50 метров. Массивные входные двери исполнены в старинной, древней манере храмовой архитектуры. Тяжелая, монументальная арка над входом под крышей шатрового вида с характерными изгибами по концам, взметнувшимися ввысь, придает ей торжественность и величавость. Прекрасные рельефы и барельефы, яркие цвета эмали и лака горят в сиянии солнечных лучей, почти вертикально падающих на храм с бесконечного небесного пространства. Невольно останавливаешься и не можешь оторваться от этого магнетического зрелища. Сколько здесь искусства, высокого мастерства в этих изумительных творениях, какое совершенство форм, пропорций, художественного вкуса и сколько поколений, столетий стоит за всем этим. И тем чудовищней выглядит посягательство "большого бизнеса" на бесценные памятники японской истории. Одно из наиболее замечательных сокровищ японской я мировой культуры -- остатки построенного в восьмом веке в городе Нара древнего дворца Хэйдзе в последние годы оказались под угрозой гибели. Частная железнодорожная компания "Кинтэцу", желая обеспечить себе новый источник доходов от туристов, приезжающих в древнюю Нара, решила построить на территории этого исторического памятника вагонный парк, а правительственный Комитет по сохранению культурных ценностей санкционировал это строительство. Столь пренебрежительное отношение властей к сохранению древних памятников культуры вызвало возмущение в широких кругах японской общественности. Ассоциация археологов Японии, возглавлявшая движение протеста против разрушения дворца Хэйдзе, на своем общем собрании приняла обращение к парламенту, в котором от имени пяти тысяч членов потребовала уберечь этот исторический памятник от уничтожения. Движение археологов, обратившихся с призывом к жителям Нара и общественности всей страны, захватило также ученых-историков, архитекторов, художников, литераторов и других представителей общественности, которые создали "Общество по защите дворца Хэйдзе". Общество, во главе которого встал видный публицист Кацуитиро Камэи, приняло обращение к премьер-министру, министру просвещения и финансов, а также представителям обеих палат японского парламента. В декларации общества подчеркивается, что сохранение остатков дворца Хэйдзе и их глубокое изучение является долгом японцев перед всем человечеством и что оно позволит японским ученым внести свой вклад в развитие человеческой культуры и мировой науки. Члены общества потребовали от правительства выделить два миллиарда иен (на содержание вооруженных сил, запрещенных конституцией, правительство тратит сейчас более 200 миллиардов иен) на приобретение территории дворца и превращение ее в общегосударственную собственность, а также принять другие необходимые меры для сохранения этого исторического памятника. Дворец Хэйдзе был построен в годы правления императора Гэмме в начале восьмого века -- "золотого века" японской культуры. Выполненный в духе китайских архитектурных памятников, он является одним из образцов эпохи Темпе (729--766). С 1959 года японскими археологами ведутся раскопки на территории этого памятника старины. Хотя до сих пор работы произведены на площади всего в 900 ар, из общей площади в 100 га, раскопки дали чрезвычайно богатый материал для изучения культуры Востока и быта японцев того времени. Лишь одна треть остатков дворца была объявлена историческим памятником и взята на сохранение. Тодайдзи является действующим храмом, и мы были свидетелями проводившейся в нем службы. Перед статуями будд горят языки огня, а рядом тлеют благовонные свечи из сандала. Согласно буддийской религии, "свет приносит мудрость человеческому разуму". Здесь, под внешней оболочкой храма, продолжает теплиться жизнь древнего мира, канувшего в бесконечную бездну веков, с его отречением от всего земного, с пассивным, мертвенным отношением к жизни, мира, придавленного чудовищной глыбой темного страха, предрассудков и суеверий за незримой преградой буддийского канона. Однако туманность идей, мистические абстракции и совершенно чуждые жизни философские концепции буддийского канона в наше время непонятны очень многим последователям буддизма и вызывают все больше сомнений даже у самых фанатичных приверженцев этой религии, хотя они с колыбели до гроба находятся в плену ее догм. Мало кому понятен текст канона, тем более непостижимым остается мистический смысл сутр. И все же под сенью этих многовековых памятников истории, как и в седую старину, упорно ведутся проповеди, произносятся молитвы, выполняются культовые обряды. Бег времени здесь будто прекратился. Шум внешней жизни сюда не доносится. Звук шагов поглощается плотным настилом мягких циновок из эластичной рисовой соломки. Появление посетителей, в том числе иностранцев, не может нарушить внутреннего покоя паломника, читающего канон. Погружение приверженцев буддизма в мир религиозного созерцания требует внутреннего сосредоточения и абстрагирования от внешнего окружения... Как известно, буддизм как религия возник в VI веке до н. э. в Индии и получил название по имени своего главного основателя и проповедника Гаутамы, ставшего "буддой" (прозревшим). Историческое существование его, однако, оспаривается. Многие учения буддизма, считая реально существующий мир скоропреходящим, эфемерным и мимолетным, проповедуют негативное отношение к действительности, "отречение от жизни", непротивление злу, смирение перед насилием, покорность судьбе. Различные направления буддийской религии вселяют в сознание человека мысль о собственном бессилии, о тщетности его устремлений, твор-ческой деятельности. Отсюда у сторонников этих течений буддизма возникает глубокое безразличие, отсутствие интереса к жизни и деятельности, бесстрастие, пессимизм. Все это находит наиболее явственное проявление у буддийских монахов, которые под воздействием проповедей своих наставников рассматривают реально существующую жизнь и все многообразие ее явлений как нечто иллюзорное, при-зрачное, обманчивое, как подобие будущего существования, грядущей жизни в ином мире. Этим мировоззрением и порождается отказ от всякой активности, уход от жизни реальной в мир пассивного созерцания и молитв, в недея-ние. Однако буддийские жрецы, неустанно внушая людям идеи бренности земного существования человека, эфемерности окружающей жизни, проповедуя необходимость отказа человека от всех земных желаний и жажды жизни для того, чтобы отдаться состоянию полного покоя, погрузиться в нирвану, в то же время создавали на японской земле множество монастырей, которые обладали огромными богатствами, содержали вооруженные отряды отнюдь не только для охраны своих угодий и ценностей, получаемых от беспощадного угнетения и эксплуатации трудового крестьянства из числа верующих. Эти монастырские отряды держали окрестное население в страхе и повиновении и были всегда готовы по велению буддийских жрецов покарать огнем и мечом всех "еретических бунтовщиков", осмелившихся угрожать их "священному" существованию и господству в этом "ничтожном мире". Буддизм с его многочисленными направлениями и сектами получил широкое распространение и все еще господствует над населением многих стран Юго-Восточной Азии, однако редко где эта религия создала такое множество столь грандиозных храмов и памятников, как в Японии. Возвращаясь точно в трансе, в том состоянии, при котором какие-то силы подсознания стремились заглушить у человека господство воли, вызвать затемнение его сознания, трезвого рассудка, из только что увиденного мира странных верований и магии, облаченных в мантию буддизма, вы невольно испытываете ощущение, будто очнулись ото сна, выбрались из омута канувших в Лету веков и вновь вдохнули свежий воздух солнечного дня. Буддийские религиозные идеи, направленные на вытравление у человека жизнедеятельности и творчества, неизменно вызывали в здоровых силах японского народа естественный протест, будили силы сопротивления и борьбы. Это нашло свое яркое проявление, в частности, в литературе, особенно фольклорного характера. Японским народом сложено множество былин, создано немало замечательных сказок. В одной из популярных антибуддийских японских сказок рассказывается о том, как три путника состязались в искусстве слагать песни. Как-то раз настоятель буддийского храма, странствующий монах, "ямабуси", и крестьянин отправились втроем на поклонение в храмы Исэ. С утра они бодро шли по дороге, но когда взошло солнце, их начал томить летний зной. Вот монах-ямабуси и говорит: -- Ну и жара сегодня! Далеко мы так не уйдем. Давайте сделаем вот что: пусть каждый сочинит по песне. Кто сочинит хуже всех, тот пусть и несет поклажу! -- Сказал он так, а сам подмигивает настоятелю. Настоятель согласился: -- Ловко ты придумал! Так и сделаем. А сам думает: "Придется нести нашу поклажу крестьянину! Разве он сочинит хорошо?" Первым должен был сложить песню настоятель. Он и говорит: Когда бы голова моя стала, Как Япония, велика, Я мог бы надеть, пожалуй, Весь мир вместо шляпы моей... И то не закрыл бы ушей! Следом за ним стал слагать песню монах-ямабуси. Он решил тоже воспеть что-нибудь огромное, чтобы не уступить настоятелю. Когда бы эта слива стала, Как Япония, велика, Тогда бы на весь мир, пожалуй, На все чужие края Прозвучала бы песнь соловья. Переглянулись оба с ухмылкой и говорят: -- Ну-ка, крестьянин, теперь твоя очередь! -- Что ж, раз так, я тоже сложу песню, -- сказал крестьянин. И, посмеиваясь, пропел: Когда бы Японию нашу Одним проглотил я глотком, То бонзы, жрецы и монашки, Столь гордые силой ума, Все вышли бы кучей дерьма. Среди других исторических памятников в Нара большой известностью пользуется буддийский храм Сангацудо ("Мартовский зал"). Храм, построенный из досок криптомерии 1200 лет назад, славится своим огромным изваянием Будды, считающимся одним из крупнейших в мире. Статуя Будды, являющаяся памятником мирового значения, представляет большую историческую и художественную ценность благодаря чрезвычайно тонкой, филигранной работе. Будда украшен драгоценными камнями, которых насчитывается свыше двадцати тысяч. Неподалеку от храма Сангацудо установлен громадный бронзовый колокол, японский "Царь-колокол". По сведениям японских справочников, этот колокол, весящий 48 тонн, был отлит около 1200 лет тому назад, а время создания нынешнего подколокольного сооружения насчитывает более 800 лет. Издаваемый от удара колокола звук длится около двух минут. Все эти прекрасные творения были созданы гением народа, руками простых людей, в тяжкой борьбе со стихиями природы и огромными лишениями. Но ни роскошные дворцы, ни эти грандиозные храмы, ни обширные и тщательно, подобно кружевам, обработанные поля никогда не принадлежали тем, кто их созидал своим трудом и кровью. Они становились собственностью других, тех, кто ни одного гвоздя своей рукой не забил, никогда мотыги в руки не брал. А трудовой люд, закончив создание дворцов в одном месте, перекочевывал вместе со своим жалким скарбом на другое место, где волею сильных мира решалось возводить новые дворцы и храмы. Им платили столько, чтобы они лишь не голодали и не начали бунтовать. А когда рабы восставали, их с беспощадной суровостью подавляли, казнили, повсеместно выставляя на шестах отрубленные головы повстанцев для устрашения и назидания. И так продолжалось тысячелетиями, из поколения в поколение. Так продолжается в Японии в наши дни. Менялись лишь правители, одни приходили на смену другим, но при всех переменах династий и императоров цели рабства сохранялись, народ из ярма вековечного не высвобождался. И мы видим, как вокруг изумительных храмов и дворцов, без пышного пафоса и царственного великолепия "сынов неба" живет и сегодня, как жили его предки за сотни поколений до него, в скромности и безмерном труде простой японский народ, бессмертный, как гордая своей простотой и величием Фудзи. Мы покидаем город храмов, памятников старины, минувшей славы. Нара дремлет. Древняя безжизненная Нара. Все в ней обращено в бездну прошлого. И меня не покидает ощущение страшной пустынности этого прославленного в истории Японии города. Словно по сказочному велению Нара застыла в своем необыкновенном развитии, ознаменовавшемся в эпоху становления японского феодализма. НИККО -- СОЛНЕЧНОЕ СИЯНИЕ Режущая глаз золотая глазурь забрызгала широкие просторы зеркальной глади залива, перебросилась по каменистым отвесам побережья и бросила длинные зигзагообразные лучи на изборожденную вершину взметнувшейся в небо горы. Небольшие, полупрозрачные клочья разорванного неспокойным, мечущимся ветром тумана проносятся перед нашими глазами и вскоре растворяются где-то совсем близко. За окном экспресса, который мчит нас в Никко -- город префектуры Тотиги, точно кинокадры мелькают поливные рисовые поля, раздробленные на мелкие лоскуты, образующие пеструю мозаику. Временами встречаются буйволы, медленно передвигающиеся, будто плывущие, в топкой тине распахиваемого поля, а позади животного -- погон-шик, погрузившийся до пояса в густую вязкую массу, залитую студеной водой, которую он, как и животное, разрезает собою. Нескончаемо тянется вереница приземистых сельских хижин, однообразных серых построек. Временами внезапно возникают громадные заводские корпуса с высоко взметнувшимися дымящими трубами из красного кирпича. Поездка по японским железным дорогам, полностью электрифицированным и с большой точностью обеспечивающим движение электропоездов, во многом напоминает путешествие на автомобиле. Извилистые горные дороги, с которыми мне пришлось познакомиться в разных районах Японии, едва ли уступают в чем-либо аналогичным по профилю дорогам Швейцарии, Италии или Австрии. Склоны гор с цитрусовыми садами, чайными плантациями, рисовыми поливными полями и огородами так же сменяются населенными пунктами с промышленными предприятиями, множеством заводских труб, фабричными корпусами. Слева из миражного солнечного тумана в ранних утренних лучах выросла изумительно стройная вершина Фудзияма. Панорама Никко -- одного из наиболее колоритных по своей живописной природе и расположению городов Японии -- ярко передает гордое величие живой природы этой островной, преимущественно горной страны. "Никко" по-японски означает "Солнечное сияние". Недаром среди японцев широкой известностью пользуется выражение: "Не говорите "изумительно", пока не увидите Никко!" Мы любуемся в Никко отвесными громадами скал, устремленных, кажется, к самому небу. Они представляются неизмеримо высокими, потому что их едва видные пики растворяются в молочной пене стремительно летящих облаков. Никко, как одно из "священных мест" и достопримечательностей Японии, привлекает колоссальное количество паломников и туристов. Сюда устремляются японцы из различных мест своей страны и множество зарубежных туристов. Это вызвало к жизни большой и своеобразный промысел. И здесь японцы проявили себя как незаурядные психологи, предприимчивые коммерсанты. Они давно уже сообразили, что их исторические места, живописные озера и вулканические горы могут весьма эффективно эксплуатироваться для извлечения иностранной валюты, которая затем может быть обращена на приобретение за границей необходимого Японии сырья, машин, недостающих продуктов и т. п. Отсюда возникла хорошо налаженная система обслуживания иностранных туристов, а также "деловая вежливость" и "предупредительность". Днем и ночью, в любой час суток, агенты туристских контор и отелей подстерегают иностранных туристов, предлагая им свои услуги, машины, гостиницы, рестораны, "любой сервис". Широко и тонко действует изощренная реклама с ее зазывными и броскими названиями и рисунками. Во всех отелях и гостиницах, на вокзалах и в аэропортах, у храмов и музеев -- всюду киоски, предлагающие приобрести сувениры и памятные подарки: здесь и цветные альбомы с фотоснимками и открытками, и статуэтки, и художественная вышивка, и резные фигурки, и масса всякого рода безделушек, которые выполнены с мастерством и вызывают интерес прохожих. Изготовлением сувениров и художественных безделушек заняты многочисленные предприятия, целые отрасли кустарной промышленности Японии. Само собой разумеется, что на японских островах нет недостатка в таких заокеанских туристах, которые везут в своих сумках не только контракты на производство вооружения и боеприпасов, но и разного рода планы создания новых морских и авиационных баз на японской земле. В тенистых двориках и чудесных садах, в чайных домиках и ночных клубах Токио заморские вояжеры, высокорангиро-ванные представители Пентагона и доверенные лица "делового мира", выполняющие обычно функции организаторов разведывательной службы, осуществляют далеко не безобидный зондаж и сговариваются о чудовищных планах милитаризации и новых авантюрах агрессивной войны. Здесь также нередко можно видеть целые вереницы пресыщенных туристов, заокеанских толстосумов, жадных до экзотики и всякого рода зрелищ. Они, разумеется, не утруждают себя праздными мыслями, не занимаются поисками причинной связи существования в Японии социальных контрастов и раздирающих общественных противоречий. Они заняты в Японии иными мыслями и делами. У них свои цели: беззастенчивый грабеж и нажива на всем, что способно приносить барыши. Подобно многим замковым и храмовым городам Японии, и в частности таким, как прославленные Киото и Нара, старинные храмы и кумирни являются едва ли не основной достопримечательностью и Никко. Здесь расположен один из главных местных храмов синтоизма, называемый Тосегу, что означает "Храм восточного сияния". Он находится у подножия высоких гор, покрытых снегом почти до самой подошвы. Вокруг густые заросли вековых криптомерии. Многим из этих гигантских деревьев насчитывается свыше трехсот лет. Лес криптомерии, занимающий площадь в 25 квадратных миль и насчитывающий 17 тысяч корней, составляет большую ценность храма. Жрецам не чужды интересы бизнеса: каждый ствол криптомерии сбывается ими не за одну сотню тысяч иен: как говорится, "сияние золота сияния Будды милее", потому что "в блеске золота и дурак умным кажется". Храм был воздвигнут сегуном Хидэтада в XVII веке в честь Иэясу (1542--1616), первого сегуна из дома Токугава, основателя последней сегунской династии в Японии. Японская историческая традиция связывает с именем Иэясу заслуги в деле прекращения междоусобного кровопролития в стране, объединения феодально раздробленной Японии, экономического и культурного подъема. Храм строился с января 1635 по март 1636 года. В выполнении строительных работ храма, по данным японских источников, было занято в общей сложности 4 миллиона 541 тысяча 230 человек, а также израсходовано денежных средств, серебра и риса в перечислении на современные цены свыше 8 миллиардов иен. Крупнейшие японские архитекторы, скульпторы, резчики, художники были собраны со всей страны, чтобы выполнить "строжайшее повеление" о создании "величайшего мавзолея на всей земле". Было израсходовано "330 миль бревен", "шесть акров листового золота" -- вот почему, как гласит японская поговорка, "у кого деньги, к тому и Будда лицом". Храм постоянно реставрируется, и эти работы не прекращаются в течение всего года. Только для текущих реставрационных работ храму ежегодно требуется три тонны лака, большое количество эмали, пять килограммов золота -- "и позолота сходит"... Храм Тосегу состоит из 28 основных сооружений и занимает площадь в 80 тысяч квадратных метров. За триста с лишним лет своего существования он перестраивался более двадцати раз. В отличие от других синтоистских храмов в Японии, стремящихся сохранить старинную простоту, этот храм старается прежде всего содержать все сооружения и их внешний вид в том первоначальном блеске, в каком храм был по окончании строительства. Еще до того, как посетить храм Тосегу, мне приходилось слышать от японских архитекторов и художников самые восторженные отзывы относительно его изумительной архитектуры, уникальных скульптурных ансамблей, резных фресок и художественных панно, являющихся типичными для периода Эдо (1603-- 1867), когда господствовал сегунат Токугава. Храм Тосегу поистине представляет собой великолепное творение старинных японских мастеров, поражающих своим тонким, ажурным искусством резьбы и лепки, применения эмали и лака, высоким эстетическим вкусом. Мы поднимаемся по широкой каменной лестнице и оказываемся у главных ворот храма, построенных в виде двенадцатиколонного двухъярусного сооружения. Ворота имеют два названия: Йомэймон, "Врата солнечного света", и Хи-гурасимон, "Врата целого дня", то есть такие ворота, что человек, зачарованный этим прекрасным зрелищем, забывает о времени и стоит, любуясь им, целый день. Ворота украшены многочисленными фигурами из твердого дерева, прекрасной резной работы. Здесь и мифические животные, среди которых грозные драконы с разъяренными пастями, и диковинные птицы, и редкостные цветы, и играющие дети, и древние старцы, олицетворяющие мудрость и бессмертие. Весь этот грандиозный мир флоры, фауны и образов людей, созданный филигранным резцом безвестных мастеров, помещается под массивным покрытием -- шатровой крышей традиционной архитектуры, с тяжелыми перекрытиями и бронзовыми листами, выгнутыми в форме черепицы. Крыша, покрытая лаком и золотом, точно каравелла, словно взмывает своими изогнутыми конусами ввысь. Главными, несущими на себе всю нагрузку сооружения колоннами являются массивные круглые столбы из твердого дерева. Тонкая резная вязь покрывает всю поверхность фронтальных колонн, которые, как и все сооружение ворот, сохраняются в их первоначальном виде. Каждая колонна увенчана резной фигурой мифического животного, обращенного к посетителям страшной обнаженной пастью. Эти мифические существа символизируют неусыпных стражей. Между колоннами под сводом по обеим сторонам восседают монументальные фигуры жрецов в древнем одеянии. А в проходе под аркой ворот колонны окрашены в красный цвет и с двух сторон установлены громадные фигуры "царя гуманности", покрытые яркой красной эмалью. Грандиозное сооружение ворот, как отмечается в японской справочной литературе, выполнено в духе старинного зодчества -- в "стиле Момояма", который часто называют японским барокко. И в этом содержится доля истины. Вообще следует сказать, что в Японии всегда высоко ценили древнюю архитектуру, искусство, литературу и направляли в прошлом большие группы японских учащихся в культурные центры Китая, например Чанъань, Лоян, для получения образования и усовершенствования. Многое из древней китайской культуры и искусства сохраняется в Японии до сих пор. Китайские танцы Танской эпохи, например, продолжают исполняться в Японии и теперь, спустя более тысячи лет. В древней японской дворцовой музыке сохранились многие произведения Танского периода, в частности "Весеннее пение соловья", "Песня о победе Циньского ва-на", "Князь Лань Лин", "Баотоу" и др. Все сооружение входных ворот покоится на огромных каменных плитах, соединенных между собой не цементом, поскольку его еще не существовало в период сегуната Току-гава, а толстыми свинцовыми прокладками. Пройдя входные ворота, мы видим в одном из помещений храма едва ли не самый большой в мире паланкин -- необыкновенно нарядные крытые носилки. Служитель храма пояснил нам, что этот паланкин выносится из храма в особо торжественных случаях, когда нужно переместить "живущую здесь душу Токугава". "Царственный паланкин" переносится восемьюдесятью человеками, а в торжественной процессии обычно участвуют около 1200 человек. "Одних носят в паланкинах, а другие носят паланкины", -- вспомнилась мне японская поговорка. Ежегодно 17 и 18 мая, а также 17 октября в храме устраивается грандиозный праздник. Этот синтоистский храм является в то же время и буддийским. Тайна здесь в том, что обожествление Иэясу -- дело синтоизма, но буддисты нашли, что это новоявленное синтоистское божество есть "гон-гэн" -- перевоплощение одного бодисатвы. В эти дни здесь проводятся массовые торжества. Ликование и признательность приверженцев синтоизма находят свое выражение в благодарственных молебнах, специальных патетических богослужениях, многолюдных шествиях вокруг храма с зажженными факелами, в нарядных одеждах и т. п. На одной из внешних стен храма мы видим также три прославленные фигурки обезьян резной работы, разрисованные яркими красками: одна из них лапками закрыла себе глаза, чтобы "не видеть зла", вторая -- заткнула уши, чтобы "не слышать зла", а третья -- зажала себе рот, чтобы "не говорить зло". В другом месте храма мы видели чрезвычайно натуральное резное изображение кота, спящего среди пионов. По приглашению настоятеля храма мы переступаем порог и оказываемся под сенью святая святых храма. Еще совсем недавно сюда вовсе не допускались посторонние и тем более иноземцы, о чем нас весьма учтиво уведомил служитель. Меняются времена, а с ними и условности. Мы подходим к храмовому алтарю, представляющему здесь сравнительно небольшое место жертвоприношения. Прежде сюда допускались лишь сегуны и приближенные императора, а также "высокие мужи", представители высшей знати. На довольно обычном столе расположено несколько простых чаш и сосудов с жертвоприношениями: рисом, овощами, сушеной рыбой, фруктами, водой и сакэ. Синтоистские боги, по разъяснению служителя храма, "для своего существования нуждаются в жилище и питании". Из внутреннего устройства основного храмового зала более всего привлекает внимание необыкновенный потолок. Зал, приводящий посетителей в изумление, представляет собой редчайшей работы лепную мозаику и художественную роспись на религиозно-мифический сюжет. Весь потолок ярко расцвечен красочным изображением дракона в ста фазах перевоплощения. Каждая фигура, выражающая определенную идею мистического содержания, отличается поразительной отделкой, высоким художественным мастерством. Каждая деталь несет ощущение законченности и совершенства. Здесь все живет в оригинальной, самобытной палитре красок, в извечно светящемся блеске золота. Мы проходим из одной части храма в другую и не устаем дивиться чудовищному труду и художественному воображению японских мастеров, создавших этот неповторимый памятник зодчества и искусства японского народа. В одной из небольших комнаток, которых в храме бесчисленное множество, мы долго не можем оторвать глаз от редчайшей работы японских резчиков по дереву. На широких пластинках из цельной доски вековой криптомерии шириной около двух метров наложен, в виде аппликации тончайшей работы, многосложный орнамент, вырезанный из тонких деревянных пластин, изготовленных из редкой породы не японской древесины. В центре орнамента -- фигуры сказочных фениксов с огромными раскрытыми крыльями. В храме мы вновь встретили массивные колонны из цельного твердого дерева, украшенные ажурной резной работой. Храм, по замечанию синтоистского жреца, славится этими колоннами, считающимися лучшими в своем роде, уникальными. Творения японских старинных художников и скульпторов -- это прекрасные образцы искусства, которое живет столетиями благодаря тому, что построено на органической связи творческой мысли с жизнью эпохи, с духом времени. Совершенство композиции достигается здесь единством замысла, соответствием любой детали целому, закономерной сообразностью, гармонией. Ярким золотом в солнечных лучах отливает храм, возведенный в честь всемогущего сегуна, а за оградой храма, совсем рядом перед нашими глазами, -- японский крестьянин, вооруженный допотопной мотыгой, одиноко разрыхляет вручную просохший грунт на ничтожно малом блюдцеоб-разном участке своего рисового поля, как это делалось его прадедами многие столетия назад. Страшным бедствием в Никко, как и во всей деревянной Японии, являются чудовищные пожары. Недавно в Никко огненным бичом был уничтожен один из известнейших памятников японской истории -- кумирня Якусидб храма То-сегу. Во время пожара погибла одна из главных достопримечательностей храма -- "плачущий дракон". Кумирня Яку-сидо славилась своим искусным внутренним убранством, оригинальной архитектурой. Судьба кумирни Якусидо -- уже не первый случай гибели замечательных памятников японской старины. В послевоенные годы пожарами уничтожено около десяти известных исторических памятников. Правящие круги Японии, бросающие огромные средства на возрождение милитаризма и его атрибутов, почти не уделяют внимания заботе о сохранении истинного наследства японской истории и культуры. Выступая на заседании комиссии по делам просвещения Верхней палаты, один из депутатов заявил, что правительство несет прямую ответственность за гибель культурных ценностей, находящихся под защитой государства. Дорога из Никко к знаменитому водопаду Кэгон буквально вгрызается в зубчатые скалы гор, склоны которых усеяны громадными каменными глыбами, острыми осколками и гладкими плитами. Медленно, с предельным напряжением движется машина по крутым извилинам, нескончаемым зигзагам, пока наконец ей удастся вырваться на ровный прогон где-то на вершине горы. Через час мы уже у водопада Кэгон, к которому нас привела не только дорога, но и специально сооруженный электрический лифт. Штрек лифта, опускающего и поднимающего туристов на высоту сто метров, прорублен в сплошном каменном массиве. У водопада на каменной скале высечены два крупных иероглифа -- название "Кэгон" -- и краткие сведения: высота водопада -- 97 метров, ширина -- 10 метров, глубина котловины -- 20 метров, площадь воды внизу -- 1134 квадратных метра. Объектив бинокля приближает грозную громаду каскадного потока, срывающегося с отвесных скалистых утесов и со страшным оглушительным шумом разбивающегося о каменные глыбы. Временами сквозь молочную пелену облаков сюда пробиваются солнечные лучи, которые, подобно театральному рефлектору, превращаются в многоцветную радугу в брызгах бурного каскада вод. Студеный, порывистый ветер резко бросает в лицо миллионы невидимых холодных водяных пылинок. И в памяти возникают поэтические строки великого китайского художника слова Ли Бо: За сизой дымкой Высится бамбук, И водопад Повис среди вершин. Но и здесь не обходится без одержимых. Сюда, на вершину водопада, как и на огнедышащий вулкан Михара на острове Осима, где влюбленные и душевно неуравновешенные бросаются в кратер, забираются фанатики, чтобы броситься со стометровой высоты и покончить с собой. Кэгон образуется из довольно большого горного озера, называемого Тюдзэндзи. На берегу озера, окаймленного со всех сторон цепью гор, живописно разбросаны деревянные строения, миниатюрные особняки и дачи. Прекрасный горный воздух и необыкновенно красочная природа привлекают сюда множество отдыхающих и туристов. Особенная атмосфера царит здесь летом и осенью, когда природа чарует волшебной игрой своих бесконечно многообразных цветов и красок. Колоссальные криптомерии и кипарисы образуют здесь могучий лесной покров горных склонов и плотным кольцом окружают зеркальную гладь горного озера. На берегу Тюдзэндзи нас знакомят с небольшим рыбным хозяйством. Здесь в бассейнах, соединенных с водою озера, разводят различные ценные породы рыб: горную форель, красноперую и радужную форель. Нам показывают массовое разведение форели из икры в специальных сооружениях. В больших деревянных корытах в виде ящиков, находящихся в помещении барачного типа, мы знакомимся с выращиванием рыб из икры, превращением ее в мальков. Мальки выкармливаются коровьей или лошадиной печенью. Выращенных мальков держат в искусственных бассейнах в течение 2--3 лет. Тщательно продуманная технология разведения рыбы позволяет выращивать около 90 процентов мальков, тогда как в естественных условиях выживают лишь 10 процентов. В каждом из деревянных ящиков выводится до 50 тысяч мальков. Мальки появляются из икры через 40--50 дней, в зависимости от породы рыбы. Температура воды 9°. Вода пресная, проточная. Помимо форели здесь разводят также лососевые породы рыбы. Ежегодно рыбное хозяйство выращивает около 5 миллионов красноперой форели и 700 тысяч речной форели, а также свыше 600 тысяч мальков лососевых пород. Нам демонстрируют также кормление форели чилим-сами и различными мелкими рачками. Вес красноперой форели достигает 8--9 фунтов. Местное рыбное хозяйство не занимается промышленным или коммерческим промыслом, а лишь разводит мальков и снабжает ими различные бассейны страны. Внимание всех, кто посещает Никко, неизменно привлекает к себе прославленный "Священный мост", окрашенный в яркий, пламенно-красный цвет. Это -- стариннейший мост, созданный из дерева и камня; ему минуло три столетия. И хотя он отнюдь не велик по размерам -- около тридцати метров длины и восьми метров ширины, по своеобразию линий, оригинальности конструкции, органичности сочетания с общим видом естественного пейзажа "равного ему нет в мире", как говорят японцы. Он едва ли не самый "фотогеничный" мост на нашей планете: существует, пожалуй, не один миллион его снимков и рисунков. И вот мы, много раз любовавшиеся этим чудом по красочным иллюстрациям, вблизи этого моста. Однако ходить по нему не принято. Лишь один раз в году -- в день праздника храма Тосегу -- "Священный мост" становится доступным для совершения по нему прогулок. Он существует лишь для любования -- подобно тому как любуются, картиной, художественным произведением: "Ветви, что дают прохладу, не рубят". Мы проводим у "Священного моста", захваченные этим редким зрелищем, несколько часов. Нас также пленяет и "момидзигари" -- "любование листьями клена осенью". Как гласит японская поговорка, "обычаи сами складываются". Клен по-японски "мбмидзи" (одно из названий клена по-японски означает "сто дней красный"). Для любования листьями клена в Японии существуют известные районы и места: Никкб, гора Такао, озеро Окутама и другие. Каждое из этих достопримечательных мест имеет свое время для любования кленом, привлекая огромные массы народа из самых различных мест Японии. Примечательно, что в специальных справочниках и путеводителях особо указываются наиболее интересные места и время для любования. Мы с грустью покидаем Никко, прощаясь со "Священным мостом", который как бы служит воротами из этой дивной горной обители прекрасного. Об этих местах хочется сказать, что они благостны, успокоительны, что в них как бы таится нечто священное. И будто каленные на огне листья момидзи, освещенные неярким солнцем последних дней октября, едва слышно шепчут нам что-то, опускаясь на пестрый ковер под кронами деревьев. Последнее богатство красок природы. Но вот набегает легкий ветерок, и растрепанное им горящее золото листьев будто рассыпается и исчезает, теряя свою радующую глаз привлекательность. К вечеру мы возвращаемся к себе в отель, к теплу камина, в котором пламенеют сухие поленья из разбитой грозой белостволой березы. А за окном желтая луна, как созревший плод, висит над соседним храмом в мглистом вечернем небе. Ночь в горном отеле прошла как одно мгновение. В комнату ворвался свет, и на стенах появились голубые блики. И в моем сознании воскрес утренний прозрачный луч солнца на бревенчатой стене простого подмосковного сруба, свечение родного края, с которым мы неразлучны в самых далеких странствиях по земле. МАСКИ И ЛИЦА Япония -- страна контрастов и неожиданностей, которые обнаруживаются повсеместно. Столетиями царившие традиции и поразительно динамичный модернизм. Беспощадный, обличительный реализм и почти сказочная экзотика пережитков прошлого. И среди всего сложного переплетения этих явлений обращают на себя внимание бытовые нормы поведения, учтивость. Сдержанность, вежливость, взаимный такт -- впечатляющая особенность народа, простых японцев, людей в массе. Она обнаруживается повсеместно, во многом -- большом и малозначимом. Почтительные поклоны, иногда движение головы, иногда корпуса -- хорошо выраженная традиционная учтивость, взаимное уважение, почтительность. И это всюду -- и в сельском захолустье, где по разным обстоятельствам мне приходилось бывать, и в крупных городских центрах. Чувство такта в отношениях с другими, этические нормы, своего рода моральный кодекс прививаются с детства в школе и семье. Детей обучают тому, как надо относиться к старшим, к равным, к младшим, как обращаться к родным и т. п. Любовь к родителям, почитание старших, верность родине, культ дружбы... В общественных местах, особенно в школе и клубах, можно нередко встретить иероглифические свитки, каллиграфические панно с характерными изречениями: "Человек не должен подчиняться ничему другому, кроме добра и учтивости", "Человек по природе чист", "Добро и вежливость являются частью истинной индивидуальности человека", "Зло и грубость в любой их форме противоестественны". Аналогичные надписи встречаются и в магазинах, кафе, чайных: "Добро и тактичность естественны и присущи человеку". Вежливость весьма характерна в отношениях людей при исполнении служебного долга или общественных поручений. Особенно это наглядно на примере персонала железной дороги, авиалиний, пароходного сообщения. Слова благодарности за внимание или малейшую услугу не сходят с уст простого японца. Они стремятся всякого одарить любезным взглядом, приветливым словом. Это -- норма, привычка. Вообще у нас еще существуют неточные представления о некоторых вещах в Японии. Мы не перестаем удивляться, когда видим приветливых и доброжелательных продавцов в магазинах, которые одинаково любезны с вами и когда вы приобретаете что-либо, и когда лишь знакомитесь с интересующими вас вещами; шутливых и внимательных кондукторов автобусов, тактичных шоферов такси: не успев остановить машину, он тянет руку, чтобы открыть дверцу, в машине всегда не только включен счетчик, висят забавные безделушки или живые цветы, но у них непременно обнаруживается и сдача и не поднимается рука за чаевыми... "Здесь обслуживание всегда сопровождается улыбкой и никогда -- чаевыми!" -- отмечает Мишель Коннорс в своих очерках "Сервис с улыбкой". И "эта почти неправдоподобная комбинация, естественно, весьма существенно увеличивает удовольствие визита в Японию". "Если, помимо прочего, я так рад вновь вернуться к себе домой, то это оттого, что мне не нужно постоянно беспокоиться о подачках на чай", -- не без восторга говорят японцы, побывавшие в заморских странах. И в этом заключена простая истина. Правда, можно иногда наблюдать, как деньги на чай, гонорар передаются официанту или прислуге, но непременно аккуратно завернутыми в бумагу или в конверте. Однако это уже скорее исключение или пережиток, характерный для японцев старшего поколения... Чаевые, как правило, не приняты, и если они по незнанию кем-либо даются, их отклоняют или тут же с достоинством возвращают вместе с извинением за отказ... И неудивительно, что свой очерк Мишель Коннорс заканчивает призывом "не способствовать тому, чтобы и Японию испортить в такой степени, как испорчены многие другие места. Без чаевых? Да, но с лучшей улыбкой, на какую вы способны..." С другой стороны, например, при хождении в гости принято обмениваться подарками. Приносят пирожное, печенье, сладости и т. п. В магазинах существует особая упаковка покупок, предназначенных для подарка. Его заворачивают в особую белую с красным бумагу и обвязывают бело-красной веревочкой -- "мидзухики", на бумаге обычно отпечатан особый знак подарка -- "носи". Иногда носи в виде особым образом сложенной бумаги, с кусочком морской капусты внутри, просто засовывается за веревку. Гость всегда пользуется особым уважением. При приеме гостя, даже при деловом визите, полагается угощать чашкой чая. От предложенного чая и угощения не принято отказываться. Чай отпивается мелкими глотками прямо из чашки, блюдце служит лишь для сервировки. Ни сахара, ни молока, ни лимона, ни ложки при этом не полагается. Примечательно, что ни к чему не принято прикасаться, не извинившись предварительно перед хозяином и не спросив на то его разрешения. В летнее время у подушки, заменяющей стул, обычно лежит веер, которым гость пользуется, предварительно извинившись перед хозяином, только после того, как тот предложит. В соответствии с традицией, на другой день после визита обмениваются письмами, в которых благодарят за прием, заботу, угощение. Если японцы встречаются после визита как-либо на улице, они прежде всего с удовлетворением вспоминают и благодарят за визит, за внимание во время посещения и т. п. Гостеприимство, распространенное в быту, сказывается и в приеме покупателя в японской лавке. Лавка часто бывает пустой. В пустую лавку входят, как в дом, с традиционной фразой, возвещающей о вашем приходе: "Гомэн насай!" -- "Извините, пожалуйста!". "Ирассяимасэ!" -- "Пожалуйте!" -- слышится обычно из глубины лавки голос хозяина. Покупатель может долго рассматривать товар, интересоваться разными вещами, расспрашивать хозяина, для чего употребляется та или иная вещь, сколько стоит и т. п. Он всегда получит вежливый ответ. Однако, прежде чем взять что-либо в руки, японец извинится и спросит разрешения хозяина. В быту строго соблюдается установленный порядок дня. Время еды точно регламентировано. Никакая срочная работа, развлечение, свидание, деловой разговор, как правило, не заставят изменить распорядок дня. Все дела прекращаются и откладываются на после обеда. Пища принимается три раза в день. В эти часы неучтиво беспокоить. Вежливость чрезвычайно характерна для местных нравов. С прислугой в ресторанах, кафе обращаются вежливо. Стандартное обращение к официантке: "Тетто, нэсан!"-- "Сестрица, на минутку!" Хотя нередко можно наблюдать, как японки идут тяжело нагруженные, словно вьючные существа, а мужчины следуют рядом или впереди, восхищаясь силой и выносливостью своих жен. При рассказе собеседника считается невежливым сохранять молчание. В таких случаях неоднократно повторяют излюбленное стандартное выражение: "Со дэс ка?" -- "Вот как?" Знакомить без предварительного согласия принято лишь людей одинакового социального положения. Обычно японцы представляют высшему лицу низшее только при предварительном согласии на это. Существующий этикет на улице: низшему полагается идти несколько позади высшего. Точно так же японцы стремятся идти несколько позади, если хотят подчеркнуть почтение к своему спутнику. Подчеркнутая вежливость очень импонирует местным нравам. Было бы, однако, явной погрешностью и идеализацией представлять всех японцев в виде эталона учтивости или воплощения высшего такта. "И вежливость хороша вовремя", -- гласит японская поговорка. И "шляпу снимай лишь тогда, когда нужно...". Важны и обстоятельства, и характер взаимоотношений, и степень знакомства. Это похоже на то, что при входе в дом, где зеркально наполированный пол, японцы снимают уличную обувь и переступают порог в носках, а в школах и университетах ходят в ботинках, всюду грязь, мусор, в классах никогда не топится, нет даже печей и отопительных приборов... Нельзя считать большой редкостью, когда японцы, справедливо гордящиеся своей традиционной вежливостью, держатся вызывающе, и когда на смену учтивости приходят грубость и надменность. Мы нередко видим лишь внешне или деланно спокойное лицо, маску японцев, рафинированная обходительность которых мгновенно может смениться внезапными оскорблениями, непристойными репликами, цинизмом. И из такого фонтана можно без усилий создать целую энциклопедию площадной фразеологии. Однако при всем этом вежливость -- одна из ярких черт народа, японцев в массе. Понятия вежливости и такта нашли свое отражение в лексиконе японца. Любопытны такие выражения, как "вежливость открывает все двери", "вежливость -- залог успеха", "вежливость обязательна даже среди близких", "и с друзьями следует такт соблюдать" и т. п. Существуют специальные сборники вежливых речей. Ни один, пожалуй, язык не содержит столько степеней вежливости, как японский. Современный японский язык таит в себе сложнейшую систему дифференцированного построения речи, именуемую "вежливая речь", которую отнюдь нельзя считать лишь условными, заученными фразами изысканной учтивости, "тщательно выстиранными в пене феодальной цивилизации". Умение быстро и правильно пользоваться такой речью составляет едва ли не самую трудную сторону японского языка. Иностранцы, хорошо владеющие японским языком, обычно употребляют самые примитивные формы "вежливой речи", так как полностью овладеть этой системой "возвеличивания собеседника и уничижения себя" удается только после длительной практики, пребывания в языковой среде, постоянного общения с японцами. Разумеется, японцы прощают многие ошибки и упущения, допускаемые иностранцами, но они весьма требовательны и строги, когда собеседник-японец допускает нарушения сурово соблюдаемого "кодекса учтивости". Известный японский профессор Римпэй Маруяма пишет, между прочим, что "вежливые обороты речи и специальные выражения учтивости или уничижения можно найти почти во всех языках мира, однако японский язык в этом отношении находится на первом месте". Крупный лингвист, знаток японского языка англичанин Чемберлен в свое время говорил, что "нет в мире другого такого языка, который содержал бы в себе такое огромное количество правил и оборотов вежливой речи, как японский". О значении, которое сами японцы придают вежливой речи, можно судить по замечанию того же Маруяма, который отмечает, что "по одному только умению употреблять вежливые обороты речи японец легко определяет культурный уровень собеседника". Здесь следует отметить, что условности, составляющие так называемую "вежливую речь", заметно упрощаются с течением лет, однако они все еще весьма весомым слоем покрывают все стили речи. "Вежливая речь", насколько возможным представляется судить, складывается из трех планов. Во-первых, речь с вышестоящим собеседником, старшим по службе или возрасту, занимающим более высокое социальное положение и т. п. Во-вторых, речь с равным и, в-третьих, речь с нижестоящим. Если иметь в виду диалогическую речь, то можно сказать, что в японском языке нет ни одной фразы, которая не имела бы на себе следов одного из указанных планов. "Мысль о том, чтобы себя в речи унизить, а собеседника возвысить, не покидает мозг говорящего японца" -- так очень метко охарактеризовал отношение японцев к вежливой речи один из японских грамматистов. "Вежливая речь" образуется путем подбора специальных слов и выражений и особыми морфологическими образованиями, специально предназначенными для этой цели. Вот несколько примеров. Чтобы сказать обыкновенное "нет, не имеется", нужно знать три степени этого отрицания: "най", "аримасэн" и "годзаймасэн", которые применяются в зависимости от уровня собеседников. Существуют глаголы, употребляемые только применительно к действиям первого лица. Есть также глаголы, относящиеся исключительно ко второму лицу. Нарушить это строгое правило или отступить от него -- значит попасть по меньшей мере в смешное положение. Например, глагол "приходить" имеет следующие варианты: для первого лица "куру", "маиру", "сандзе-суру"; тот же глагол для второго лица: "оидэнинару", "о-миэнинару", "корарэру", "ирассяру". Для нормальной беседы с японцем необходимо знать многочисленные правила и обороты речи, относящиеся к перечисленному выше типу. Достаточно, например, отметить, что одних только местоимений первого лица (то есть простого "я") существует в устной речи по крайней мере шесть ("ва-такуси", "боку", "орэ", "васи", "дзибун", "тэмаэ"). Разумеется, каждое местоимение употребляется в соответствующей среде, в зависимости от собеседника и т. д. То же самое можно сказать о местоимении второго лица ("ты", "вы"). Для сравнения можно взять хотя бы английский язык, где местоимение второго лица передается одним только "you" во всех случаях. Чтобы выразить простейшую мысль на японском языке, например: "Сегодня 10-е число", -- нужно сделать это весьма дифференцированно и с учетом своего отношения к собеседнику. Говорящий должен выбрать в этом случае один из следующих четырех вариантов: 1) Ке-ва тока да. (сегодня) (десятое число) 2) Ке-ва тока дэс. 3) Ке-ва тока дэаримас. 4) Ке-ва тока дэгодзаимас. Несмотря на ряд неудобств и осложнений, вызываемых условностями "вежливой речи", японцы до сих пор строго соблюдают сложившиеся веками нормы этой дифференцированной речи, без которой, кажется, трудно представить диалог на любую тему. Весьма характерны также формы и степени выражения благодарности. Обычное слово "спасибо" или "благодарю" приобретает самые различные оттенки в зависимости от социального и служебного положения собеседника, а также от характера услуги или внимания, за которые выражается благодарность. Наиболее распространенным выражением благодарности, употребляемым в обращении с собеседником, занимающим более низкое положение в обществе, а также в семейной обстановке в устах родителей в отношении детей, является "аригато!". Общепринятый стандарт или норма в публичных выступлениях и в общении с малознакомыми людьми, а также в устах детей в отношении родителей -- "аригато годзаймас!". Менее распространенная степень, но столь же вежливая, в последние годы, правда, малоупотребляемая, -- "аригато дзондзимас!". Наиболее часто употребляемыми речевыми вариантами выражения благодарности "аригато" (произносимых при различных обстоятельствах, исключительно в диалогоической речи) распространены следующие выражения: 1) "Канся итасимас!" 2) "Канся ни таэнай сидай дэ годзаимас!" 3) "О-рэй о мосимас!" 4) "Гокуросама!" 5) "Осорэиримас!" 6) "О-сэва сама-ни наримасита!" 7) "Итадакимас!" 8) "Готисо сама дэсита!" Каждая из этих форм выражения благодарности имеет конкретную значимость, определенную обусловленность и предполагает соответствующую ситуацию. Например, "осбрэиримас" применяется в знак благодарности за соответствующий комплимент собеседника или похвалу, а также в случае приглашения к столу для трапезы или предложения занять место (только в отношении вышестоящих или старших лиц). Форма "гокуросама" применяется для выражения благодарности за оказанную услугу безотносительно к положению и старшинству собеседника. Для выражения благодарности за подарок, независимо, разумеется, от его материальной ценности, а также за всякую самую малую услугу, не сопряженную с затратой физических усилий, или за приглашение в гости применяется форма "о-рэй о мосимас". Форма "о-сэва сама-ни наримасита" используется для выражения благодарности, например, в значении "спасибо за внимание и обслуживание". Выражение "итадакимас" преимущественно употребляется в тех случаях, когда с благодарностью принимаете предложенное вам угощение. Для выражения благодарности в русском значении "спасибо за угощение" применяется форма "готисо сама дэсита". Правильное употребление всех многообразных форм и степеней вежливости рассматривается японцами как само собою разумеющееся, поскольку они считаются естественными и усваиваются с самых ранних пор, положительно с первых шагов ребенка. И всякое отступление, а тем более нарушение в применении соответствующих форм и степеней осуждается как нарушение элементарных и традиционных норм вежливости, непременных правил общения. Столь самобытное явление, бытующее до сих пор в общественной жизни японцев, нередко ставит иностранцев в чрезвычайно трудное, а порой и смешное положение. Незнание этих условностей часто заставляет иностранцев или людей, недостаточно хорошо знающих японский язык, отделываться молчанием, когда элементарная этика повелевает незамедлительно реагировать на соответствующие высказывания собеседника, или "многозначительно" произносить ничего не значащие междометия. У КАРТИН ТЭССАЯ Необыкновенно живописна природа Японии в апрельские дни, когда на островах ее щедро цветет дикорастущая вишня -- сакура. Нет прекраснее весеннего зрелища, чем панорама в пору цветения сакуры. На голых ветвях коренастых деревьев словно снежинки повисли невесомые сережки цветов, простых и махровых, розовых, белых, кремовых. Поразительная контрастность, созданная живой природой: уродливо изогнутая ветка и светящиеся эфиром лепестки вишневых цветков, незримо излучающих жизнь. В эти дни под кронами вишни толпы зачарованных людей любуются часами сакурой, будто окутанной прозрачным розоватым дымом. Этот народный обычай любоваться цветущей вишней воспет в многочисленных творениях японской поэзии, отображен в произведениях живописи и каллиграфии. И вот мы в уединенном японском храме, как бы укрывшемся в расщелине гор, возвышающихся в стороне от древней столицы Киото. А вокруг -- многоярусные черно-зеленые квадраты рисовых парцелл, которые, будто плотно соединенные звенья цепи, подобны поясообразному кольцу на фантастически изрезанных склонах горы. И мы, точно продолжая любование цветением сакуры, надолго задерживаемся, но уже не у вишни в саду, а перед развернутым свитком с изображением тушью огромного ствола сакуры с ветками цветущих лепестков. И в нижнем левом углу читаем имя художника -- Тэссай -- два иероглифических знака, написанных своеобразным, будто прерывистым и заостренным почерком. Томиока Тэссай (1836--1924), по всеобщему признанию искусствоведов, наиболее яркий художник Японии последнего столетия, художник глубоко самобытного дарования и необычайного творческого пути. Несмотря на его поразительную талантливость, обозначившуюся уже с самых ранних лет, Тэссай не пользовался официальным признанием. В творчестве Тэссая, связанного с лучшими национальными традициями искусства, слишком многое казалось столь необычным и сокрушающим каноны академизма, что аристократия в течение десятилетия игнорировала художника. И только в 1917 году, когда ему был 81 год и когда слава о нем повсюду гремела, он был причислен к сонму придворных художников и лишь на 83-м году своей жизни удостоился звания члена Академии художеств. Вся долголетняя жизнь Тэссая была посвящена вдохновенному творческому труду, созданию произведений живописи. Пафос его творческого гения не знал границ. Одержимый рисованием, Тэссай не прекращал писать все новые картины и каллиграфические свитки до самого последнего дня. Сохранившиеся иероглифические надписи на свитках свидетельствуют о том, что до самого смертного часа он не выпускал из руки своей кисти, обнаруживая огромную силу экспрессии, художественную выразительность. Тэссаем создано несколько тысяч произведений, многие из которых приобрели значение национальных сокровищ Японии. Творчество Тэссая -- в русле глубинных течений японской живописи. Литературные источники говорят нам о том, что Тэссай, создавая художественные и каллиграфические свитки, был движим внутренней эстетической потребностью и надеялся, что творчество его станет достоянием народа, будет им понято, принесет людям художественную радость. Заветная воля живописца не встречала, однако, ни малейшего сочувствия у правящих сфер, хранивших безразличие к наследию Тэссая и верноподданнически оберегавших традиции застывшего академизма. Нельзя не усматривать в подобном отношении к Тэссаю и то, что, как отмечается в японской энциклопедии, во время политического антиправительственного мятежа в 1858 году в Киото многие друзья художника подверглись аресту и смертной казни, а сам Тэссай избежал той же участи лишь благодаря тяжелой болезни. Но Тэссай никогда не был одинок. Его творения бережно собирались друзьями. Благодаря их усилиям картины оказались сохранены и в годы войны и постоянно экспонируются в Японии и за ее пределами. Значительная часть свитков Тэссая была коллекционирована близким другом художника Сакамото Кодзе, первосвященником буддийской секты "Сингон" и настоятелем древнего храма неподалеку от Киото. Приняв на себя духовный долг, Сакамото Кодзе, которому в 1961 году, когда писались эти строки, было 86 лет, решил во что бы то ни стало устроить еще при своей жизни выставку картин Тэссая в Советском Союзе, так как народы именно СССР являются, как он считал, истинными ценителями подлинного искусства, где бы оно ни рождалось*. И вот перед нами предстало свыше ста произведений Тэссая, специально отобранных для выставки его творчества в Москве. Здесь и огромные панно, и монохромные свитки, и цветные акварели, каллиграфические надписи и знаменитые рисунки для вееров. И во всем -- малом и большом -- обнаруживается неповторимая авторская самобытность, яркая индивидуальность японского живописца, обладающего поразительной остротой зрения, оригинальной тонкостью линий и почерка. Творчество Тэссая характеризуется прежде всего необыкновенно широким диапазоном и крайне редким для японских традиционных живописцев многообразием изображаемого материала. Тэссай не ограничивал себя в выборе темы и предмета изображения. Он щедро и свободно черпал сюжеты из окружающих его природы и жизни с их нескончаемым разнообразием и богатством. И хотя Тэссай часто вовсе не стремится к всеобъемлющему изображению наблюдаемых явлений, но во всем, что становится предметом пристального внимания художника, нельзя не видеть показа глубоко правдивого, живого содержания, выражения самой жизни. Картины Тэссая -- это прежде всего гимн живой природе, непрестанно возникающим явлениям окружающего мира, живым картинам рек и гор, бесконечному миру растений и цветов. Художник вдохновляется идеей прекрасного в существовании людей на земле, в жизни человека в окружении природы. Тема природы, тема родной земли, родных островов проходит через все творчество Тэссая. Она рельефно выражена в таких картинах, как "Гора Фудзи", являющаяся для японцев высшим олицетворением совершенства и благородной простоты; "Горная тишина", где панорамно освещенные округлые горы символизируют величественное спокойствие и неподдельную чистоту; "Храм в горах", "Пейзаж", который интерпретирован автором как "яркие горы и чарующие воды"; "Горные гнезда". В этих работах Тэссай выступает как блестящий мастер пейзажной лирики, вдохновенный певец родной земли, ее самобытных гор и рек. В творчестве Тэссая особенно привлекает нас сила поэтического выражения человеческой души, способность создания эмоционально насыщенной атмосферы. И в этом смысле картина "Жилище поэта среди цветущих слив", означающих в японской символике торжество животворных сил и мужество, а также свитки "Сосна и хризантема", "Бамбуковый павильон", "Снежный пейзаж далекой горы" -- яркое свидетельство многосложности искусства, неиссякаемости художественных богатств, черпаемых творческим гением человека из ключевого источника живой природы. Рассматривая свитки Тэссая, вдумываясь в эстетические идеи живописца, нельзя не видеть, что подлинное искусство для него -- это взгляд художника на мир вещей, его видение жизни. У разных художников оно обладает своими чертами: большей или меньшей суровостью, критичностью либо спокойствием, романтичностью, лиризмом. В творческой манере Тэссая преобладают мягкие тона, задумчивость, раздумья. Гуманистический, согретый внутренней теплотой подход к окружающей жизни -- одно из главных своеобразий художественного творчества Тэссая. Идеи насилия, угнетения людей, физическое и духовное их закрепощение решительно чужды убеждениям художника, как чужда сама мысль о кровопролитии и войне. Свои идеалы Тэссай связывает с естественным проявлением человеческих стремлений и славит дух созидания, чувства человеческой дружбы, мирные чаяния людей. Эти чувства художника нашли, например, поэтическое выражение в свитке "Сосна и хризантема", сюжет которого навеян поэмой гениального китайского художника слова Тао Цяня (365--427). Изображенный сильными мазками ствол вековой сосны, символизирующей долголетие и неизменную верность благодаря вечнозеленому убранству, и расположенная у корня сосны хризантема -- как олицетворение благородной красоты -- представляют собой выражение идеалов живописца. Так рамки образа раздвигаются, возникают новые грани, раскрываются его эстетические богатства. Казалось, совсем простой и отнюдь не великий факт живой природы при внимании к нему рассказывает нам о необыкновенно проницательном наблюдении художника, о незримых гранях, которые часто остаются вне поля зрения людей. Характерны для настроений Тэссая и такие картины, как "Ловля рыбы уединившимися в горной речке", где на фоне круглых гор стремительно мчатся потоки реки, омывающие мокрые прибрежные камни. "Подлинная любовь к горному обитанию", где люди находят для себя, быть может, не только и не столько приют на лоне живописной природы, но, главное, обретают достойную человека свободу, жизнь, полную естественной простоты, возвышенных чувств, творческого вдохновения. Примечательно, что поэтическая окрашенность произведений Тэссая является в значительной степени плодом внутреннего осмысления природы, результатом эстетического восприятия окружающего мира, а не просто производной зоркости живописца, проникновенной его наблюдательности. С этим органически переплетаются и раздумья художника о жизни людей, мире их идей, судьбе поколений -- поистине общечеловеческие переживания и чувства. Именно живая природа с ее поэтическими красками, непостижимыми превращениями и естественной красотой на протяжении веков оказывала глубокое моральное и эстетическое воздействие на человека и общество, на формирование чувства родины, высокого гражданского долга и мужества. Во всем этом с несомненностью обнаруживается влияние на творчество Тэссая искусства мастеров древнего Китая, изучением которых японский живописец не прекращал заниматься всю свою жизнь. Как это ни парадоксально, но сам Тэссай считал себя больше ученым-китаеведом, чем художником. Хорошо известно, что он был одним из наиболее эрудированных синологов своего времени. Особенно обширны были его познания в области культуры и искусства Танского и Сунского периодов (VII--XII века), когда Китай переживал эпоху наивысшего развития феодального общества. Именно в эту эпоху наука и искусство Японии испытывали на себе могучее воздействие китайской культуры. С особым интересом Тэссай изучал искусство живописи южнокитайской школы, основоположником которой считается прославленный поэт и живописец Ван Вэй (699--759), впервые создавший произведения монохромной живописи тушью. Преобладающие мотивы в творчестве Ван Вэя -- отображение могущества природы, ее спокойное величие, чарующее обаяние. Отношение Ван Вэя к отображению природы отчетливо формулируется в трактате о живописи "Тайное откровение науки живописца", основополагающие принципы эстетических взглядов которого в большой мере восприняты Тэссаем. Восприятие это, однако, не буквальное и не формально-механическое. В живописи Тэссая они получили характерное лишь для его индивидуального почерка воплощение, окрашенное японским национальным своеобразием. Едва ли не самым излюбленным сюжетом в творчестве Тэссая была тема о выдающемся китайском поэте и художнике Су Ши, или Су Дун-по (1036--1101), получившем широкую известность как наиболее яркий представитель "живописи ученых". Су Дун-по проявил себя блестящим виртуозом живописи тушью и талантливейшим каллиграфом. Именно в этой области поразительного мастерства достиг и Тэссай, монохромные работы которого отличаются непревзойденным совершенством, тонким эстетическим вкусом. В своем творчестве Тэссай неоднократно обращается к теме о Су Дун-по, не скрывая, в частности, своего удовольствия по поводу того, что он родился в тот же день, что и Су Дун-по. Прекрасен, например, свиток Тэссая "Су Дун-по среди друзей", в основе которого лежит эпизод из жизни Су Дун-по. Тематические картины Тэссая, в том числе "Су Дун-по среди друзей", неизменно представляют собой поэтическое воплощение взаимоотношений людей, их настроений и дум, взаимосвязи человека и окружающего мира, как это, собственно, характерно для крупнейших художников Китая. Крупными и сочными мазками кисти на свитке "Су Дун-по среди друзей" с удивительной силой экспрессии запечатлен патетический момент, когда известный каллиграф Ми Юань-чжан за трапезой произносит: "Я в молодости учился под началом Бай У-чжана, а народ прозвал меня безумцем". И, отвечая на вопрос Ми Юань-чжана, каково об этом мнение друзей, Су Дун-по заметил, что он с народом согласен, чем вызвал у всех громкий смех. Весьма примечательно, что, воплотив свой замысел средствами живописи, Тэссай сопроводил этот уникальный свиток каллиграфической надписью с сюжетом изображаемого эпизода. Такова давняя традиция. Редко какой свиток китайской монохромной живописи или цветной акварели не сопровожден философским изречением, поэтическими строками, фразой, намеком. Они обычно составляют неотъемлемую часть картины, всей композиции, дополняя или углубляя зрительное восприятие образов и характеров. Нередко эти строки служат надписями, поясняющими или акцентирующими определенные идеи, настроения, эмоциональность художника. Заметим попутно, что эта взаимосвязь живописи, каллиграфии и поэзии представляет собой одну из наиболее самобытных черт художественного творчества Китая и Японии. В литературных источниках известно крылатое выражение Су Дун-по о художественном мастерстве Ван Вэя, что его "поэзия полна картинности, а картины полны поэзии". Примечательно, что сам Тэссай подчеркивал: "Я хочу, чтобы народ читал и понимал иероглифические надписи на моих картинах", имеющие целью привлечь внимание и вызвать углубленный интерес к изображаемому сюжету. В надписях художника находят свое непосредственное выражение его характер, убеждения, видение жизни. Именно из этого слагаются открывающиеся перед нами свитки Тэссая, в которых всегда заключено опоэтизированное восприятие правды, эстетического наблюдения жизни. Огромная внутренняя сила заключена в глубоко поэтическом, философском восприятии жизни, в ее многосложных проявлениях, в таких великолепных свитках, как "Су Дун-по и Фо-инь", "Су Дун-по в уединении" и "Поэма Чипи", созданных Тэссаем в период его наибольшей творческой зрелости, на 87-м году жизни. Тэссаю по душе проникнутые поэтической атмосферой образы, цельные характеры, исторические сюжеты. Для них он находит свойственные лишь ему выразительные средства, оригинальные краски, тончайшие тона, которые проистекают из настроения художника и в наибольшей степени соответствуют внутреннему содержанию создаваемых образов. Картины "Су Дун-по в уединении", "Возвращение Су Дун-по в академию" и "Поэма Чипи" (два свитка) отличаются большой смелостью композиционного построения и сложностью приемов изображения. Своеобразная вертикальная перспектива, оригинальность светотени, необыкновенная сила кисти, ее яркая экспрессия создают глубоко впечатляющий образ эмоционального взлета художника. Своими картинами о Су Дун-по живописец как бы говорит нам: такова в его сознании природа, таков мир во всем многообразии и богатстве, исполненный величия и красоты, покоя и ощущения поэзии. Это -- место жизни и вдохновения человека. Здесь он находится в непосредственном взаимодействии с природой. И человек и природа образуют гармоническое единство, и движут ими одинаково близкие для них, первородные законы мира. В свитках и панно Тэссая мы также видим, какое огромное значение придает он подтексту -- одной из характерных особенностей традиционной живописи китайских и японских мастеров живописи. В Китае и Японии религии породили нескончаемое множество преданий и легенд с богатой символикой и мифами. Характерно, однако, что в картинах Тэссая обнаруживаются одновременно сюжеты различных школ -- конфуцианства, даосизма и буддизма. Этот своеобразный синкретизм наиболее рельефно отображен в картине "Святые в ковчеге", где изображены Будда, Авалокитешвара, Конфуций, Лао-цзы и Бодидхарма, плывущие в одной лодке. Примечательно, что на картине сделана надпись: "Нарисовано старцем Тэссаем девяноста лет", хотя известно, что он не дожил до этого возраста. Художника Тэссая, как видно, привлекает многообразие и богатство буддийских и даоских легенд, представляющих собой источник фантазии и раздумий живописца. Сюжеты этих легенд, как известно, всегда пользовались широкой популярностью в Китае и Японии. В свое время они оказали заметное влияние на художественное творчество, на развитие литературы и искусства. Именно колоритные персонажи и образы, созданные в старинных даоских преданиях и буддийских легендах, яркие краски фантастики, загадочность и волшебность послужили Тэссаю благотворной почвой в создании таких его картин, как "Земля бессмертных в Инчжоу", "Пэнлай, обетованный край даосов", "Чжун Ли-цюань и Лю Янь", "Спор святых", "Каннон на горе Потала" и др. Значительный интерес Тэссая к мифологической тематике обнаруживается и в других его работах. И мы видим, что китайская мифология, подобно тому как это было у древних греков, являлась могучим толчком развитию литературного и художественного творчества не только в Китае, но и в Японии, Корее и других странах. Она была не только арсеналом искусства, но и его благодатной почвой. Оригинальностью трактовки, яркостью образов и выразительных средств отличаются свитки: "Сиванму", где дана интересная авторская интерпретация одной из сказочных героинь -- мифической феи далеких стран -- Западной царицы в Персиковом саду с плодами бессмертия; "Чан Э на луне" с изображением богини луны Чан Э -- жены легендарного стрелка Хоу И, который, уничтожив девять солнц на небе, прекратил бедствие на земле; "Синий дракон, парящий в облаках", в котором живописцем обнаружена необыкновенная сила экспрессии и фантазии (примечательно, что самому Тэссаю за его недюжинный талант было дано прозвище "дракона среди людей"). Знакомство с творчеством Тэссая открывает перед нами большой и глубоко самобытный мир идей и раздумий выдающегося японского гуманиста, яркого и талантливого живописца, с необыкновенной проникновенностью отобразившего свое видение живой природы и человеческой жизни. Искусство Тэссая -- художественное достояние не только японского народа. Его картины и каллиграфические свитки давно уже перешагнули рубежи Японии. Оно показывает и другим народам большой и самобытный мир талантливого живописца Тэссая. ИСКУССТВО КАБУКИ Театр Кабуки -- одно из редчайших сценических искусств мира, созданных народным гением. Традиционное творчество Кабуки, истоки которого восходят к далекому прошлому, остается живым и наиболее любимым народным зрелищем в Японии наших дней. Московские гастроли в 1961 году театра Кабуки, считающегося в Японии одним из национальных сокровищ, являются значительным фактом культурного общения двух близких соседей -- Советского Союза и Японии. Сценическое творчество актеров Кабуки, неся своим зрителям эстетическое удовлетворение, в немалой мере помогает нам лучше понять особенности исторической жизни, этнографическое своеобразие и мироощущение японского народа, самобытность характера, психологический его склад. Этот театр неотделим от времени, он тесно связан с эпохой. Но, освещая многие грани духовного мира людей различных столетий, Кабуки приближает к нашим глазам не только радостное и трагическое прошлое японцев. В пьесах этого театра, ярких образах и характерах обнаруживается многое, что тысячами незримых нитей связано с настоящим, с японской современностью. Советский зритель познакомился с высоким сценическим искусством одной из самых известных в Японии театральных трупп Кабуки, возглавляемой наиболее талантливыми актерами Итикава Энноскэ и Накамура Утаэмон, за которыми заслуженно установилась слава классиков Кабуки. Энноскэ, большой друг советского искусства, представляет третье поколение прославленной династии актеров Кабуки. Свою сценическую жизнь актер начал в 1892 году пятилетним мальчиком. За выдающиеся успехи в сценическом творчестве Энноскэ в дальнейшем был избран в Академию искусств Японии. На московской сцене Энноскэ выступал вместе со своим сыном Дансиро, посетившим Москву еще в 1928 году с труппой Кабуки, и внуком Данко, наследником пятого поколения прославленной фамилии...* Поразительна виртуозность сценического перевоплощения Утаэмона, выдающегося исполнителя женских ролей. Он также происходит из старинной семьи актеров Кабуки и представляет шестое поколение династии Утаэмон. Рождение сценического представления, получившего название Кабуки, относится японскими источниками к 1603 году и связывается с выступлениями ставшей известной в истории японского искусства храмовой танцовщицы по имени Окуни, расставшейся со своим храмом и ставшей уличной плясуньей. Окуни, по свидетельству японских источников, исполняла хореографически довольно примитивный танец "Нэмбуцу-одори", бывший вначале пляской жриц в древнем храме Идзумо Тайся в префектуре Симанэ. Невзирая на наивный характер первоначальных сюжетов и совершенно очевидную незамысловатость сценического мастерства Окуни, ее представления приобрели большую историческую значимость. Она первая переступила грань, сделав смелый шаг в направлении идейного раскрепощения искусства танца, превращения его из ритуального атрибута религиозно-мистического характера в общедоступное искусство, в достояние народа. В дальнейшем хореографическое творчество, подобно песне, освобожденной от цепей магии, стало развиваться как средство выражения истинных человеческих чувств и мыслей. Танцевальные выступления Окуни с ее очаровательной непосредственностью имели фантастический успех. Они вызывали необыкновенное любопытство и интерес у горожан Киото, собиравшихся на зрелище толпами. Они стали привлекать любителей, партнеров, среди которых упоминается имя Нагоя Сандзабуро, человека самурайской принадлежности, вассала старинной японской владетельной фамилии. Сандзабуро оказался не просто партнером, но и своего рода постановщиком хореографических этюдов, музыкантом и композитором популярных в ту пору песен и мелодий. Вскоре на смену примитивным пляскам храмовых жриц пришли танцы усложненных рисунков, начали исполняться небольшие сценки бытового жанра, различные комические показы, пантомимы и т. п. Так сложился постепенно жанр "Онна-кабуки" -- "женского Кабуки". Однако процветание этого театра было недолгим. Власти сегуната Токугава, знаменовавшего последнюю эпоху японского феодализма, стали преследовать представления "Онна-кабуки" по соображениям общественной морали, а в 1629 году было вообще запрещено всякое участие женщин в театральных представлениях. Вскоре, однако, на смену "театра женщин" пришел театр без участия женщин -- "Вакасю-кабуки" -- "театр юношей". Именно отсюда, в результате такой трансформации, и берет свое начало глубоко самобытный институт артистов, профессией которых становится исполнение женских ролей на театральной сцене. Гонения и преследования, однако, не прекращались. Феодальные власти по-прежнему вели яростную борьбу против этого наиболее массового зрелища, обвиняя его в покушении на "святые устои" общественной нравственности. Гонения на Кабуки в Японии напоминают отношение к драматургии Шекспира со стороны английских пуритан, которые в своей неукротимой злобе превратили в руины лондонские театры. Можно вспомнить также, как одержимые религиозным угаром французские католические священники предавали анафеме прославленного драматурга и актера Мольера, угрожая ему сожжением на костре. Тщетными, однако, оказались все гонения на искусство Кабуки японских мракобесов того времени: в этом яростном сражении театр Кабуки оказался сильнее и вышел победителем. Крупнейший представитель современного театра Кабуки Энноскэ в своей статье "Традиционное японское искусство "Кабуки" подчеркивает, что характерными чертами театра Кабуки является то, что он зародился на чисто народной основе, живо отображает радость и горе, любовь и ненависть народа, его борьбу, надежды и силу. Этот театр развился и вырос, окруженный заботой народа. Именно из-за того, что в Кабуки находили свое отражение мысли и чувства народа, в далекие времена его зарождения и развития он подвергался гонениям со стороны господствующих классов. Однако этот театр сохранился благодаря тому, что пользовался любовью народа. Энноскэ отмечает, в частности, что прославленные пьесы жанра Кабуки "Сиранамимоно" ("пьесы о разбойниках") в XVIII веке получили широчайшее распространение и пользовались необыкновенной популярностью среди японского народа. В основе одной из виденных нами пьес этого жанра лежит народный сюжет эпохи Эдо (нынешний город Токио). Главным героем, нарисованным яркими, запоминающимися красками, выступает здесь разбойник-рыцарь. Наделенный незаурядными способностями, силою и ловкостью, герой проникает в тайную кладовую с деньгами и драгоценностями, принадлежащими одному из власть имущих, извлекает крупную сумму денег и раздает их беднякам. Бескорыстие и великодушие разбойника делают его в глазах простого народа подлинным героем, мужество и доброта которого начинают возвеличиваться и воспеваться. Появление пьес жанра "Сиранамимоно" было отнюдь не случайным. В них нашли известное отражение социально-исторические явления феодального общества эпохи Эдо, настроения недовольства и сопротивления простого бесправного народа против самурайского сословия и тиранствовавших правителей, от прихотей и самоуправства которых зависела судьба людей -- их казнь или помилование. Стремясь воспрепятствовать обличительной роли театрального искусства, власти пытались запретить постановку пьес жанра "Сиранамимоно". Но интерес к театру не ослаб, и нескончаемый поток зрителей по-прежнему устремлялся в Кабуки. Театр Кабуки -- это театр действий, основанных на искусстве пения и танца. Однако это не просто пение и танцы. Кабуки -- это сценическая постановка, в которой вокальные и хореографические средства предназначены для того, чтобы способствовать раскрытию драматического сюжета театрального представления. Главный структурный принцип театра Кабуки -- его синтетический характер. В его искусстве находит свое выражение органический синтез музыки и танца. Правда, танцевальный рисунок хореографически часто носит весьма своеобразный характер, отнюдь не всегда выражает сколько-нибудь цельную или законченную идею, скорее представляет известную совокупность пластических движений исполнителя. Такие движения, совершаемые под гармонический музыкальный аккомпанемент, часто выражают лишь определенное желание или настроение актера, его намерение что-то сделать или каким-то образом поступить. Столь важное значение музыки и танца, без которых вообще немыслим театр Кабуки, вовсе не преуменьшает других достоинств этого театра -- его тонкого артистического искусства, высокой культуры драматического мастерства, своеобразной сценической стилизации. Первоначально, отмечает цитировавшийся нами Энноскэ, Кабуки представлял собой форму народных танцев, тесно связанную с народными песнями. Впоследствии это искусство вобрало в себя сюжеты народных сказок, отличающихся большой жизненностью, в результате чего постепенно усилились его реализм и драматизм. Вместе с тем Кабуки также непрерывно впитывал в себя положительные стороны пения и декламирования из других форм народного искусства. Именно это способствовало обогащению искусства Кабуки, его быстрому развитию. Благодаря неустанным творческим усилиям талантливых артистов и драматургов, а также поддержке массы зрителей из народа, Кабуки стал еще более богатым и красочным по форме и содержанию, еще более совершенным и отшлифованным искусством. Затем появился целый ряд замечательных пьес, отображающих картины народного быта на протяжении трехсот с лишним лет и воплотивших в себе гуманизм, призывающий к добру и клеймящий зло. Этим прекрасным традициям, подчеркивает Энноскэ, суждено вечно сиять ослепительным светом в театральном искусстве Кабуки. Одна из особенностей театра Кабуки -- традиция исполнения женских ролей. Традиция исполнения женских ролей мужчинами, как было сказано ранее, обусловлена историческими и бытовыми обстоятельствами. Однако эта традиция со временем приобрела значение нормы, художественного канона театра Кабуки. Она сохранила свою силу и в современном театре Кабуки. Исполнители многочисленных женских ролей в Кабуки называются "оннагата" или "ояма". Как и в китайском классическом театре, это амплуа в театре Кабуки имеет свою длинную историю и относится к высокому сценическому мастерству. Искусство оннагата, как отмечается в японской театроведческой литературе, характеризуется интенсивным развитием в течение последних трехсот лет, значительным прогрессом и успехами. Исполнители женских ролей в театре Кабуки обучаются с самого раннего, детского возраста. Мастерство оннагата вырабатывается в процессе непрестанного, упорного труда, в каждодневной тренировке. Небезынтересно отметить, что до 1868 года, когда была совершена буржуазная революция в Японии, оннагата появлялись в женском платье не только на сцене, но повседневно в быту, в общественных местах. Они использовали все возможности для того, чтобы выработать у себя женские привычки и манеры, особенности их походки, жестикуляции, мимики, речи. Амплуа оннагата требовало глубокого проникновения в женскую психологию, вторжения в духовный мир женщины, в тайны ее характера. Японские источники подчеркивают, что многим исполнителям женских ролей удалось достигнуть удивительного совершенства, создать свои направления в этом своеобразном искусстве, свой стиль, свою манеру игры. Сценическое искусство оннагата породило определенные эстетические основы актерского исполнительского творчества театра Кабуки, создало неповторимые характеры и образы японских женщин различных эпох, дало изумительные образцы мастерства актерского перевоплощения. Истории театра Кабуки известны имена знаменитых мастеров оннагата, создавших свои традиционные школы, породивших не одно поколение, целые династии продолжателей и учеников. Мастерство перевоплощения выдающихся артистов настолько совершенно, что создаваемым ими на сцене образам молодых женщин нередко подражали столичные модницы в утонченности женских манер, изящности походки, грации, элегантности японского национального костюма и т. п. Плавность движений, мягкость, полное отсутствие резких переходов и угловатостей, сдержанность манер, своеобразная округлость жестов считаются наиболее изысканными и утонченными, а потому главными и определяющими при создании и воплощении женских ролей и образов. Именно эти черты весьма характерны для сценического творчества Утаэмона, главного исполнителя женских ролей в гастролировавшей в Москве труппе Кабуки. Многие поколения японских мастеров театрального искусства несли в Кабуки свои творческие и эстетические взгляды, искания, свое собственное видение жизни, свое философское и этическое отношение к окружающей действительности, свои художественные средства исполнительского мастерства. На протяжении столетий создавались свои традиции национального театра, свои эстетические нормы. Можно без преувеличения сказать, что японский национальный театр Кабуки с наибольшей полнотой и силой воплотил в своем искусстве характерные стороны жизни исторически определенного периода своего народа, проповедуя самобытные, присущие лишь этому театру принципы своеобразной театральной эстетики. Глядя на артистическое мастерство японских актеров, на их способность к перевоплощению, невольно приходишь к мысли, что они умеют очень тонко проникнуть в психологию, в скрытые движения своего сердца, в тайны своего сознания, чтобы глубоко осознать незримый мир духовной жизни других, знать движения души создаваемого образа, а затем убедительно раскрыть это перед зрителем, захватить его, заставить верить, взволновать. Женская роль -- оннагата, быть может, в большей степени, чем какое-либо другое амплуа, требует от исполнителя особого дара перевоплощения. Актер должен проникнуть в самые глубокие, сокровенные, подспудные недра сознания и поведения создаваемого им сценического характера. В нем должно быть сильно развито тонкое ощущение стиля театральности, сценического искусства, артистической эстетики. Актер должен воссоздать в своей эмоциональной памяти воплощаемый на сцене образ, рожденный событиями, поступками, действиями, мучительными переживаниями человека, обусловленный определенной средой и обстановкой. Не будет ни малейшим преувеличением сказать,