Филип Жозе Фармер. Темный замысел --------------------------------------------------------------- The Dark Design "Мир Реки" #3 --------------------------------------------------------------- 1 Сны окутали Мир Реки. Сон, Пандора ночи, здесь был щедрее, чем на Земле. Там сегодня он был одним у вас, другим - у вашего соседа. Завтра же соседский сон переходил в ваш дом, а ваш - в соседский. Но здесь, на бескрайних равнинах нескончаемых берегов Реки, он каждого наделял грудой сокровищ, выплескивая все свои дары: кошмары и наслаждения, воспоминания и надежды, тайны и откровения. Миллиарды людей ворочались, бормотали, стенали, вздыхали, смеялись, вскрикивали и на пороге пробуждения вновь проваливались во тьму беспамятства. Все преграды подсознания падали перед мощными силами, что-то уносилось прочь и зачастую никогда не возвращалось. Оставались лишь фантомы; но и те исчезали с рассветом. Здесь сны повторялись чаще, чем на родной планете. Содержатели ночного Театра Абсурда снова и снова ставили все те же комедии и драмы - и, хотя авторство пьес им не принадлежало, они самовластно распоряжались и репертуаром, и зрителями. Публика не могла освистать или одарить аплодисментами спектакль, забросать сцену яйцами и гнилой капустой, с шумом покинуть зал или продремать весь вечер. Среди полоненных зрителей был и Ричард Фрэнсис Бартон. 2 Клубившийся серый туман вдруг замер и повернул вспять. Бартон стоял на возвышении, напоминавшем ступеньку елизаветинского трона. Над ним, плавая в тумане, в расположенных полукругом креслах сидели двенадцать человек - и еще один, напротив, лицом к остальным. Это был он сам - Ричард Бартон. Поодаль, в облаках, парил силуэт четырнадцатого. Он был виден лишь Бартону - темная мрачная фигура, издававшая странные бессмысленные звуки. Нечто подобное уже случалось прежде: однажды - в действительности, и множество раз - в снах. Правда, кто мог знать, где явь, а где - наваждение? Перед двенадцатью, называвшими себя этиками, сидел человек, умиравший семьсот семьдесят семь раз. Шестеро мужчин, шестеро женщин. Почти все, за исключением одной пары, были темнокожими или смуглыми. У двух мужчин и женщины - едва заметная складка эпикантуса на веках. Если эти существа происходили с Земли, их родиной, скорее всего, была Евразия. Только двоих из двенадцати называли по именам в течение допроса - Логу и Танабара. Ни в одном из известных Бартону языков - а он знал их около сотни - не существовало имен, звучавших подобным образом. Правда, со временем языки меняются, а этот, возможно, принадлежал пятьдесят второму веку нашей эры. Один из агентов, Спрюс, утверждал, что он - выходец из той эпохи. Впрочем, ему тогда грозили пыткой, и он мог солгать. Одним из светлокожих был Лога. Он не подымался с кресла (как раньше, так и теперь), поэтому Бартон не мог судить о его росте, однако тело этика казалось мускулистым и плотным. На его плечи падали рыжие волосы - ярко-рыжие, как лисья шкура. Черты лица казались резкими, словно вырубленными из камня - выступающий вперед подбородок с глубокой ямкой, массивные челюсти, крупный орлиный нос, толстые губы. Глаза были темно-зелеными. Другой светлокожий человек, Танабар, по всей видимости являлся их предводителем. Сложением и обличьем он так напоминал Логу, что два этика казались братьями. У него были темно-каштановые волосы, один глаз горел странным светом - зелень с примесью янтарной желтизны. Когда Танабар впервые обратил к Бартону другую половину лица, тот вздрогнул. Во второй глазнице сверкал сотнями фасеток драгоценный камень - чудовищный зрачок насекомого, напоминавший огромный бриллиант. Это искусственное око, нацеленное на Бартона, внушало ему какую-то смутную тревогу; возможно, оно воспринимало то, что недоступно живому глазу? Только трое из двенадцати говорили с ним: Лога, Танабар и стройная, полногрудая блондинка с большими голубыми глазами. По тому, как женщина обращалась к Логе, Бартон заключил, что они - супруги. Над головой каждого из сидящих, в том числе - и двойника Бартона, висели туманные сферы. Они вращались, непрерывно меняя цвет и время от времени, пронизывая пространство иглами лучей - зеленых, голубых, черных и белых. Иногда лучи исчезали, потом появлялись вновь. Бартон пытался установить связь между вращением сфер, сменой лучей и поведением трех этиков, а также своего второго "я" - с различием внешности, со смыслом произносимых слов, их эмоциональностью. Однако пока ему не удалось обнаружить никакой зависимости. Правда, в том, давнем, эпизоде он не видел собственной ауры. Другим было и направление разговора, будто Создатель Снов переписал старый сценарий. Лога, человек с рыжими волосами, произнес: - Наши агенты давно разыскивали вас. К сожалению, их слишком мало - ведь на берегах Реки проживает тридцать шесть миллиардов шесть миллионов девять тысяч шестьсот тридцать семь кандидатов. - Кандидатов - на что? - спросил Бартон со своего возвышения. В предыдущей встрече он не пытался проникнуть в эту тайну. - Это известно лишь нам; вы же попытайтесь разгадать, - ответил Лога, сверкнув белыми зубами, и продолжал: - Нам не приходило в голову, что вы попытаетесь ускользнуть, раз за разом совершая самоубийство. Так тянулось годами. У нас хватало других забот, поэтому пришлось снять всех агентов с дела Бартона, как мы его называли - кроме немногих, ожидавших у истока и в устье Реки. Каким-то образом вам удалось узнать о Башне на полюсе. Позднее мы с этим разберемся... Наблюдая за ним, Бартон подумал: "Значит, они не сумели обнаружить Икса". Он попытался приблизиться к актерам этого странного спектакля и разглядеть их внимательней. Кто же из них был тем этиком, который разбудил его в предвоскресительный период? Неведомым Пришельцем, навестившим его в грозовую, сверкающую молниями ночь? Кто должен спасти его? Кто же тот изменник, таинственный ренегат, которого Бартон называл про себя Иксом? Он с трудом сопротивлялся ветру и холодному туману, летучему и твердому одновременно, сковавшему его словно волшебная цепь, что по велению богов связывала Рагнорука с волком-великаном Фенриром. - Мы все равно нашли бы вас, - продолжал Лога. - Видите ли, каждая капсула в восстановительной камере - там, где вы столь неожиданно пробудились на стадии, предшествующей воскрешению, - снабжена автоматическим счетчиком. Любой кандидат, у которого число актов гибели намного превосходит среднестатистическую величину, рано или поздно подвергается более пристальному изучению. Точнее - будет подвергнут; сейчас нам не хватает для этого людей. - Сегодня мы не имеем представления, каким образом вы достигли такого ошеломляющего результата - семьсот семьдесят семь актов смерти; при очередном обследовании ваша предвоскресительная капсула была пуста. Но два техника, видевших вас в момент первого пробуждения, смогли вас опознать - по... скажем, по фотографии. Мы настроили ПВ-капсулу таким образом, чтобы в следующий раз, когда ваше тело окажется в ней, был дан сигнал. В конце концов, вы все равно оказались бы здесь. Но на этот раз Бартон не умер; они обнаружили его живым. Если бы он попытался убежать, его все равно схватили бы. А, может быть, и нет? Но в случае ночного побега его могла убить молния, а они уже поджидали его в ПВ-камере... Бартон предполагал, что она находится под поверхностью планеты или в Башне северного моря. - Мы тщательно исследовали ваше тело, а также проанализировали каждый компонент вашего... психоморфа или ауры, если вы предпочитаете этот термин, - Лога указал на сферу, переливающуюся над головой Бартона. Вдруг этик повел себя весьма странно. Он обернулся и ткнул пальцем в Бартона-наблюдателя: - Мы не нашли разгадки! Со своего места на возвышении Бартон выкрикнул: - Вы считаете, что вас только двенадцать! Но здесь есть тринадцатый! Роковое число! - Важно не количество, а качество, - произнес кто-то невидимый. - Вы ничего не сможете вспомнить о том, что здесь произошло, когда вернетесь на берег Реки, - предупредил Лога. Как и на первом допросе, тот, второй, Бартон хранил молчание. Но Бартон-наблюдатель поинтересовался: - Как вы заставите меня забыть? - Мы можем стереть из вашей памяти все, как с магнитной ленты, - Танабар словно читал лекцию. (Может быть, он и есть Икс и сейчас предупредит его? - мелькнуло в голове у Бартона). - Тогда у вас не останется и следа воспоминаний о семи годах, проведенных в долине. Правда, для этого нужна огромная энергия... Но мы уничтожим лишь некоторые эпизоды. Компьютер, сканирующий память в ускоренном режиме, оказался бессильным только в тот момент, когда вас посетил этот грязный ренегат. Все остальное просматривалось вполне отчетливо. Мы знаем обо всем, что случилось с вами. Мы видели то, что видели вы, слушали и чувствовали вместе с вами, даже ощущали окружавшие вас запахи. Мы сопереживали происходившее с вами. - К сожалению, предатель пришел к вам ночью и идентифицировать его - или ее - не удалось, хотя мы пропустили запись голоса через акустический дистортер. Я говорю - его или ее - потому что вы видели лишь бледный силуэт и не могли различить ни черт лица, ни пола, ни других характерных особенностей. Голос казался мужским, но женщина могла имитировать его с помощью несложных устройств. Запах тела тоже оказался фальшивым. При анализе мы обнаружили только молекулы некоего искусственном химическом соединения. - Короче, Бартон, мы не выяснили, кто предатель, и не понимаем, почему он - или она - действует против нас. Совершенно непостижимо! Познавший истинный мир пытается предать нас! Единственный вывод - он безумец, хотя это тоже невозможно. Бартон, стоявший на возвышении-ступеньке, каким-то образом знал, что Танабар не произносил этих слов на первом представлении спектакля. Он знал также, что спит и приписывает эти слова Танабару. Речь этика родилась в мыслях Бартона, это были его собственные рассуждения, фантазия, пришедшая в голову позже. Теперь заговорил Бартон, сидевший в кресле: - Если вы можете читать мысли и записывать их, то почему бы вам не прочитать свои? Тогда вы обнаружите предателя. Лога смущенно взглянул на него. - Конечно, мы подвергались проверке, однако... - он пожал плечами и поднял вверх ладони. - Однако, - вмешался Танабар, - человек, котором вы зовете Иксом, лгал вам. Он - не один из нас; всего лишь второстепенный агент. Мы соберем всех для сканирования памяти - но со временем; их слишком много. В конце концов, мы найдем предателя. - А если выяснится, что никто из них не виновен? - спросил сидевший в кресле Бартон. - Не будьте наивным и не беспокойтесь об этом, - мягко произнес Лога. - Перед пробуждением в предвоскресительной капсуле можно стереть из памяти любое событие. Вы забудете о визите отступника, - он сделал паузу, потом нерешительно продолжил: - Мы искренне удручены тем, что приходится прибегнуть к насилию. Но сейчас это неизбежно, а со временем мы искупим вину и восстановим справедливость. - Но, - отозвался Бартон из кресла, - у меня еще есть воспоминания о том месте... о ПВ-капсуле. Вы забываете, что я часто думаю о минутах, предшествующих появлению Икса. И, наконец, мне удалось многим рассказать об этом. - Полагаете, они вам действительно поверили? - спросил Танабар. - Но даже если и так, то что они могут сделать? Нет, мы не хотим вас полностью лишить памяти о жизни здесь; слишком большая потеря, вы забудете своих близких, своих друзей... И, кроме того, - он запнулся, - это может замедлить ваше продвижение к цели. - К цели? К какой цели? - Пора вам все знать. Тот безумец, что предложил вам свою помощь, на самом деле только использует вас. Он скрыл, что, выполняя его замыслы, вы можете лишиться шанса достичь вечной жизни. Поймите, он или она - кем бы ни был предатель, - это воплощение зла! Да, зла! - Теперь, - добавил Лога, - мы убедились окончательно - ваш незнакомец поражен болезнью. - Его болезнь в определенном смысле и есть зло, - произнес человек с кристаллом в глазнице. Откинувшись в кресле, Бартон вызывающе расхохотался. - Значит, вы, ублюдки, ровно ничего не знаете? Он вскочил на ноги, опираясь на туман, как на твердь, и закричал: - Вы просто не хотите, чтобы я добрался до истоков Реки! Но почему? Почему? - О'ревуар, - сказал Лога, - и простите нас за то, что мы прибегаем к насилию. Женщина направила на Бартона синий блестящий жезл, и он рухнул. Двое мужчин в белых кильтах, выплыв из тумана, подхватили бесчувственное тело и погрузили его в облако. Бартон-наблюдатель вновь попытался разглядеть паривших в кресле людей. Низвергаясь в туманную пропасть, он погрозил им кулаком: - Вы, ублюдки, никогда меня не поймаете! Темные силуэты беззвучно зааплодировали. Бартон считал, что вернется туда же, где его застали этики. Однако он очнулся в Телеме, в той самой крошечной стране, которую когда-то основал. Он был изумлен - ему сохранили память. Он помнил все, даже инквизиторский допрос с участием двенадцати этиков. Каким-то образом Икс сумел обмануть всех. Позднее Бартон не раз гадал, не пытались ли Они обмануть и запугать его. Похоже, в этом не было смысла, но кто мог знать Их истинные намерения? Он вынужден был одновременно вести вслепую два шахматных поединка. Это требовало мастерства, знания правил игры, умения манипулировать фигурами на доске. Он же не знал ни правил, ни уровня подготовки своих соперников. Их замыслы были темны и непредсказуемы. 3 Застонав, Бартон очнулся, пребывая в состоянии полусна, на грани реального и призрачного миров. Он не знал, где сейчас находится. Его окружала темнота, мрак столь плотный, что, казалось, он пропитывал насквозь и тело, и разум. Его успокоили привычные звуки. Корабль терся о стенку причала, вода перехлестывала через палубу. Возле него слышалось легкое дыхание Алисы. Он коснулся ее теплого мягкого плеча. Снаружи долетел звук шагов Питера Фригейта, несущего ночную вахту. Видимо, он собирался будить капитана. Бартон же не имел представления о времени. Затем он расслышал другие домашние звуки: сквозь деревянную перегородку проникал густой храп Казза и посапывание его подруги Бест. Из каюты напротив доносился голос Моната. Он что-то бормотал на родном языке, но Бартон не различил слов. Очевидно, Монат видел сны о далекой Атакау, планете с "бурной роковой судьбой", кружившей около оранжевой звезды Тау Кита. Еще мгновение он лежал неподвижно, как труп, повторяя в уме: "Я - Ричард Бартон. Человек, которому сто один год, в теле двадцатипятилетнего". Этики сумели сделать эластичными сосуды претендентов на вечную жизнь, но перебороть атеросклероз души им не удалось. Ее омоложение не коснулось. Он снова соскользнул в беспамятство - к новому сну и новому допросу. Но теперь память прокручивала то давнее, самое первое видение, посетившее его за миг до Трубного Гласа. Он как бы со стороны наблюдал за собой, являясь одновременно и зрителем, и актером. Бартон - участник пьесы лежал на траве, беспомощный, как ребенок, а над ним возвышался Бог. На этот раз Он не подавлял ростом; борода у него отсутствовала, а одежда ничем не напоминала костюм английского джентльмена времен королевы Виктории. Его единственным одеянием было голубое полотнище, обернутое вокруг чресел. В отличие от прошлого явления, Бог выглядел невысоким юношей с мускулистым и крепким телом. На груди курчавились рыжие завитки. В первый момент Бартону казалось, что он видит свое отражение: те же густые волосы, то же лицо семитского типа с черными, глубоко посаженными глазами, высокими скулами, полными губами и упрямым, слегка раздвоенным подбородком. Отсутствовали только длинные шрамы, следы сомалийского дротика, пронзившего челюсть Бартона при схватке в пустыне. Он присмотрелся. Да, лицо выглядело знакомым, однако оно не было лицом Ричарда Френсиса Бартона. Бог держал в руке железный посох и, как в прежнем сне, тыкал концом в ребра Бартона. - Ты опоздал, опоздал с выплатой своего долга! Ты понял? - Какого долга? - спросил человек, лежавший в траве. Бартон-зритель внезапно обнаружил клубящийся туман, который окутывал тех двоих. Нависшая серая кулиса вздымалась и опускалась, словно грудь неведомого тяжело дышащего зверя. - Ты обязан мне плотью, - произнес Бог, вновь вонзая свой посох в распростертое тело. Но Бартон-наблюдатель тоже ощутил резкую боль в боку. - Ты обязан мне плотью, - повторил Бог, - и душой, что, впрочем, одно и то же. Лежащий Бартон попытался встать на ноги. Задыхаясь, он произнес: - Никто не посмеет безнаказанно бить меня по ребрам! В стороне раздался чей-то смешок, и Бартон, наблюдавший за этой сценой, заметил в клубах дыма темную высокую фигуру. - Платите, сэр, - настаивал Бог. - В противном случае, я буду вынужден лишить вас права пользования. - Проклятый долг! - выругался лежащий Бартон. - Похоже, мне грозит что-то вроде второго Дамаска! - Да, это - путь в Дамаск. Возможно, он еще предстоит тебе. Темная фигура вновь разразилась странным хихиканьем. Туман заполонил все вокруг. Поймав свой последний всхлип, Бартон проснулся весь в поту. Алиса повернулась к нему и сквозь сон пробормотала: - Тебе приснилось что-то страшное, Дик? - Нет, все в порядке. Спи, спи. - У тебя же не было кошмаров последнее время? - Не больше, чем на Земле. - Тебе хочется поговорить? - Я и разговариваю. Во сне. - С самим собой? - А кто знает меня лучше, чем я сам? - он рассмеялся. - И кто может лучше себя обмануть? - с легкой иронией шепнула она. Бартон не ответил. Через несколько секунд Алиса уже дышала ровно и спокойно, но разговор мог сохраниться в ее памяти. Ему не хотелось начинать утром очередную ссору. Он любил спорить, это давало необходимую разрядку. Но их споры стали постоянными, и эта вечная борьба все больше раздражала его. На крохотном судне слышно каждое громко сказанное слово, и их перепалки было трудно не заметить. Алиса очень изменилась за проведенные с ним годы, но сохранила отвращение благовоспитанной леди к стирке грязного белья на людях. Зная это, он нередко заканчивал спор окриком, со странным торжеством наблюдая, как она замыкается, уходит в себя. Правда, оскорбив ее, он потом стыдился своих побед. Весь этот клубок вызывал у Бартона еще большее раздражение. Палуба поскрипывала под шагами Фригейта. Бартон решил сменить его пораньше; заснуть он все равно не мог. Всю жизнь на Земле он страдал от бессонницы, а здесь она усилилась. Фригейт же будет счастлив отправиться на боковую. Во время ночной вахты он всегда боролся со сном. Бартон прикрыл глаза, и темнота сменилась серыми сумерками. Сейчас он увидел себя в огромном помещении без стен, пола и потолка. Он был наг и плавал в пустоте, медленно поворачиваясь, будто его подвесили на невидимом и неосязаемом стержне. Вращаясь, он заметил вокруг множество нагих тел, лишенных, как и он сам, волос. Рядом с ним плыл человек, его правая рука от локтя до кончиков пальцев казалась куском красной сырой плоти. У другого на лице не было не только кожи, но и мышц. Еще дальше вращался скелет, внутри которого виднелись лишь серые меха легких да свернутый клубком кишечник. Повсюду, меж красноватых, отсвечивающих металлом стержней, за руки и за ноги были подвешены тела. Они возвышались над невидимым полом и опускались с невидимого потолка. Насколько хватало глаз, он видел только бесконечные ряды тел, разделенных по вертикали стержнями; они были везде - сверху, снизу, сбоку. Стержни тянулись вверх и вниз, пропадая в серой бесконечности. Итак, сэр Ричард Френсис Бартон, капитан и консул Ее Величества в городе Триесте Австро-Венгерской Империи, умер 19 октября 1890 года. Но теперь он снова жив и пребывает неизвестно где: ни на рай, ни на ад, насколько ему известно, все это не походило. Перед ним миллионы тел, но жив и бодрствует только он один. Парящему среди стержней Бартону следовало бы удивиться, почему именно ему досталась эта незаслуженная честь. Но Бартон-наблюдатель уже твердо знал, почему. Его разбудил тот этик, которого он называл Иксом; тот предатель. Висевший в пустоте человек дотянулся до одного из стержней, и все тела вместе с ним начали падать вниз. Наблюдавший Бартон испытал такой же ужас, как и в первый раз. Это был первородный кошмар, присущий всему человечеству, - сон о падении. Несомненно, он унаследован от первого человека, полуобезьяны, для которой падение не сон, а устрашающая реальность. Она перепрыгивала с ветви на ветвь, гордясь, что может преодолеть пропасть. И падала именно из-за своей гордыни, мешавшей здраво судить о реальности. Падение Люцифера - тоже след гордыни. Сейчас тот, другой, Бартон судорожно ухватился за стержень и повис; мимо него, медленно вращаясь и сталкиваясь, сплошным водопадом плоти скользили вниз тела. В этот момент он заметил воздушный аппарат в форме каноэ, опускающийся между стержнями. Эта летающая лодка не имела ни крыльев, ни пропеллера, ни других известных Бартону приспособлений, способных поддерживать ее в воздухе. На носу аппарата виднелось символическое изображение белой спирали, от которой исходил яркий свет. Над бортом показались две фигуры, и внезапно падение тел стало замедляться. Невидимая сила подхватила Бартона и оторвала от стержня. Его понесло вверх, перевернуло, он поплыл и замер около каноэ. Один из мужчин направил на него металлический стержень размером с карандаш. Охваченный ужасом, в приступе яростного бессилия, Бартон взревел: - Убью! Убью! Угроза была пустой - как темнота, погасившая его сознание. Сейчас только одно лицо виднелось над краем аппарата. И хотя Бартон-зритель не мог отчетливо различить черты, оно показалось ему знакомым: это было лицо Икса. Этик глумливо усмехался. 4 Бартон потянулся, пытаясь схватить Икса за горло. - Ради Бога, Дик! Это же я, Пит! Он разомкнул руки и выпустил горло Фригейта. Свет звезд, ярких, как в полнолуние на Земле, падал сквозь открытую дверь, освещая фигуру Питера. - Ваша очередь дежурить, Дик. - Потише, пожалуйста, - пробормотала Алиса. Бартон скатился с кровати и нащупал одежду, висевшую на гвозде. Несмотря на выступивший пот, он весь дрожал. Маленькая каюта, нагревшаяся от человеческого тепла, сейчас остывала, заполняясь холодным туманом. Алиса произнесла: "Брр!" - и потянула на себя тонкое покрывало. Он бросил быстрый взгляд на обнаженное тело, потом - на Фригейта, но американец отвернулся и шагнул к лестнице. При всех своих недостатках Бартон не был ревнив; не станет же он попрекать парня за нескромный взгляд, догадываясь, к тому же, что тот увлечен Алисой. Об этом не говорили, но знали все - и Бартон, и сама Алиса, и Логу, подруга Фригейта. Пожалуй, никого, кроме Алисы, это не касалось. За долгие годы она утратила изрядную часть своего викторианского целомудрия и временами - конечно, подсознательно - поощряла Фригейта, хотя потом отрицала все начисто. Бартон решил не обсуждать этот эпизод, хотя сердился и на Фригейта, и на Алису. Если он обронит хоть слово, то будет выглядеть идиотом - ведь Алиса, как и все остальные, купались в Реке нагишом, не обращая внимания на окружающих. Фригейт сотни раз имел возможность видеть ее без одежды. Ночью они устраивались под кипой покрывал, скрепленных магнитными застежками. Бартон отстегнул и накинул на себя одно из них, опоясался ремнем из рыбьей кожи, прикрепив к нему ножны с кремневым кинжалом и каменным топором, и повесил через плечо деревянный меч. Его кромки были усажены кремнем, вместо острия торчал рог речного дракона. Наконец, он вынул из стойки тяжелое копье и пошел к трапу. На палубе он окунулся в густой туман. Фригейт был одного роста с ним, и Бартону казалось, что голова американца, лишенная туловища, плавает в клубящейся дымке. Сверху струился свет, хотя небеса над Рекой не знали луны. Над головой все сияло от ярких звезд и гигантских сверкающих газовых облаков. Фригейт полагал, что этот мир находится вблизи центра галактики. Но истинное местоположение планеты знали только ее таинственные хозяева. Прошло немало лет с тех пор, как Бартон и его друзья построили новое судно и уплыли из Телема. "Хаджи-2" не был копией своего предшественника, а представлял из себя одномачтовый тендер с косым парусным оснащением. На борту находились Бартон, Алиса Харгривс, Фригейт, Логу, Казз, Бест, Монат Граутат и Оуэнон. Об этой женщине было известно лишь то, что она происходит из древнего доэллинистического племени пеласгов и не возражает делить ложе с инопланетянином. Вместе с этой неизменной командой (Бартон обладал счастливейшим даром объединять вокруг себя самых разнообразных людей) он двадцать пять лет плыл вверх по Реке. В Телеме остался лишь Лев Руах, один из участников прежней эскапады. Но "Хаджи-2" не оправдал надежд Бартона на долгое путешествие: на маленьком судне члены команды страдали от неизбежной тесноты и толкотни. Снять постоянную напряженность мог лишь длительный отдых на берегу. Бартон решил сделать очередную остановку. К тому времени судно достигло широкой части Реки, где она разливалась в озеро длиной около двадцати миль и втрое меньшей ширины. В западной части озеро сужалось, образуя пролив в четверть мили. Течение там было бурным, но, к счастью, дул попутный ветер. При противном ветре "Хаджи-2" не смог бы маневрировать в таком узком канале. Вместо того, чтобы пристать к берегу, Бартон направил тендер к одному из утесов, выступавших посередине озера. За скалой тянулась коса, высоко приподнятая над урезом воды. На ней виднелось несколько грейлстоунов, в стороне стояли хижины. На острове были причалы, удобные для стоянки, но они находились выше по течению, и Бартон поставил судно у ближайшего. Команда завела канаты, затем по борту навесили мешки из кожи меч-рыбы, набитые травой. Со всех сторон к ним начали осторожно сходиться туземцы. Бартон поспешил заверить их в мирных намерениях своего экипажа и вежливо осведомился, можно ли воспользоваться их каменными граалями. На острове обитали два десятка низкорослых темнокожих людей, язык которых был незнаком Бартону. Но они говорили на испорченном эсперанто, и языковой барьер был преодолен. Возвышавшийся неподалеку от деревушки грейлстоун представлял обычное грибообразное сооружение из серого гранита с красными вкраплениями. Камень был Бартону по грудь и на его плоской вершине находилось примерно семьсот выемок - такого же размера, как днища цилиндрических чаш. Незадолго до рассвета все жители на обоих берегах Реки ставили в углубления камней-граалей свои чаши из серого металла. Говорившие по-английски называли эти цилиндры чашами, пандорами, кормушками и тому подобными прозвищами, но общепринятым названием стало пандоро. Этот термин на эсперанто распространили миссионеры Церкви Второго Шанса. Тонкие, не толще листа бумаги, металлические стенки цилиндров отличались необыкновенной прочностью, их нельзя было ни согнуть, ни разломать, ни разбить. Островитяне отступили шагов на пятьдесят и остановились в ожидании. Вдруг голубые языки пламени взметнулись вверх почти на двадцать футов, и тут же по всему берегу раскатился громовой удар. Через минуту темнокожие туземцы бросились к грейлстоуну и достали свои цилиндры. Усевшись у костров под бамбуковыми навесами, они открыли крышки. Внутри на креплениях располагались сосуды и глубокие тарелки с пищей, спиртным, кристалликами чая и кофе. Туда же были вложены сигары и сигареты. Бартон впервые очнулся там, где большую часть населения составляли выходцы из Триеста, и чаши обычно были наполнены привычными им словенскими и итальянскими блюдами. Однако первые десять дней пища была самой разнообразной - из английской, французской, русской, персидской кухни. Иногда появлялось нечто изысканное, экзотическое - вроде мяса кенгуру, обжаренного сверху и сырого внутри, или огромных живых гусениц. Как-то Бартону довелось попробовать это любимое лакомство австралийских аборигенов. На этот раз в одной из кружек было пиво. Он его не терпел и обменялся с Фригейтом на вино. Сама пища напоминала Бартону мексиканскую кухню, однако на лепешках-тортильях вместо говядины лежало мясо черепахи. Впрочем, оно оказалось вполне съедобным. За едой Бартон принялся расспрашивать туземцев. По их рассказам он заключил, что эти люди являлись предками мексиканских индейцев и когда-то населяли долины северо-западной части страны. На острове обитали представители двух племен, говоривших на близких наречиях примитивного языка. Они жили в мире между собой и создали общую культуру. По гипотезе Бартона, именно этих людей в его время индейцы пима называли хохокамами - старейшими. Они процветали в местах, которые белые переселенцы знали как Долину Солнца. Там, в Аризоне, была основана деревушка Финикс, превратившаяся в конце двадцатого столетия, как слышал Бартон, в город с миллионным населением. Сами индейцы называли себя "ганопо". В своей земной жизни они были весьма трудолюбивы. Этот народ строил длинные ирригационные каналы с каменными и деревянными трубами и сумел превратить засушливую пустыню в цветущий сад. Затем они неожиданно исчезли, и археологи не могли понять причин. Выдвигались самые различные теории; наиболее распространенная предполагала нападение с севера воинственных племен, уничтоживших всю популяцию хохокамов. Но подтверждения найти не удалось. В свое время Бартон тоже надеялся решить эту загадку, однако ему, как и прочим, не повезло. Островитяне не многое могли ему поведать - они жили и умерли раньше, чем их страну постигла катастрофа. Той ночью они долго сидели у костра, рассказывали свои легенды, порой - непристойные или нелепые, и покатывались при этом со смеху. Бартон поведал им пару арабских сказок, предельно упростив свои истории и избегая непонятных подробностей. Но этим людям был чужд смысл приключений Аладдина с его волшебной лампой. Тогда он рассказал им историю про Абу Гасана, испортившего воздух. Арабы-кочевники очень любили эту сказку. Бартон частенько сиживал с ними у костра, в котором пылал кизяк, и слушал о приключениях незадачливого купца. Абу Гасан был бедуином, порвавшим с жизнью кочевника ради карьеры торговца в йеменском городе Каукабан. Он разбогател, а после смерти первой супруги друзья уговорили его вновь жениться. Сопротивлялся он недолго и дал согласие на свадьбу с молодой красивой женщиной. Пир был на славу, угощали и пловом, и шербетами, подавали ягнят, фаршированных орехами и миндалем, и целиком зажаренных верблюдов. В конце концов жениха пригласили в покои, где его ожидала наряженная в роскошные одежды невеста. Он с достоинством поднялся с дивана - но, увы! Сытый и пьяный до отвала жених - о, ужас! - издал чудовищный звук - пустил ветры. Услышав такое, гости быстро и громко заговорили между собой, делая вид, что не заметили публичного срама. Но Абу Гасан не снес позора, вышел вон, вскочил на лошадь и ускакал, бросив на произвол судьбы и дом, и состояние, и друзей, и невесту. Он уплыл в Индию, где стал капитаном королевских телохранителей. Через десять лет его охватила такая жестокая тоска по дому, что он чуть было не умер. Тогда он отправился на родину под видом нищего факира. После долгих и опасных странствий Абу Гасан достиг своего родного города и сквозь слезы воззрился с холма на его башни и стены. Однако он не рискнул войти в него, желая прежде убедиться, что его позор забыт. Семь дней и семь ночей бродил он по предместьям, прислушиваясь к разговорам на улицах и рынках. В конце концов он присел у дверей какой-то лачуги, раздумывая, не вернуться ли ему в город под своим именем. И тут Гасан услышал, как некая девушка спросила: - О, матушка, назовите мне день моего рождения. Одна из моих подруг хочет предсказать мое будущее. Мать ответила: - О, дочь моя, ты родилась в ту ночь, когда Абу Гасан пустил ветры. Больше несчастный ничего не слышал; он вскочил на ноги и бросился бежать, повторяя: "Здесь никогда не забудут день моего срама!" И вновь он долго странствовал, вернулся в Индию и жил там как изгнанник, пока не умер, и была с ним милость Аллаха. Эта сказка имела грандиозный успех. Бартон, однако, был вынужден предварить свой рассказ объяснением, почему бедуины считают позором вполне естественную физиологическую реакцию. По их обычаям все, кто слышал этот звук, должны притвориться, что ничего не произошло - иначе обесчещенный убьет любого из насмешников. Поглядывая на Алису, Бартон заметил, что рассказ понравился и ей. Она выросла в консервативной и глубоко религиозной семье викторианской эпохи, ее отец был епископом, брат - бароном. По мужской линии Лидделы вели свой род от Иоанна Долговязого, сына короля Эдуарда; мать Алисы была правнучкой эрла. Но жизнь в Мире Реки и долгая связь с Бартоном заставили ее отказаться от многих предрассудков. Затем он пересказал историю о Синдбаде-Мореходе, хотя и здесь пришлось приспосабливаться к жизненному опыту ганопо: они никогда не видели моря, поэтому Бартон превратил его в реку, а птица Рух, унесшая Синдбада, стала огромным золотым орлом. Ганопо не остались в долгу, выложив легенды о совершенно непристойных приключениях своего героя - старого пройдохи Койота. Бартон расспрашивал туземцев, пытаясь понять, как они связывают свою религию с реальностями здешнего мира. - О, Бартон, - отвечал предводитель, - это вовсе не тот мир, в котором мы должны были очутиться после смерти. Это не та страна, где маис вырастает за день выше головы мужчины, где есть хорошая охота на кроликов, которых всегда настигают стрелы. Здесь мы не соединились ни с нашими женами, ни с детьми, ни с предками. Здесь нет духов гор и рек, скал и кустарников, они не бродят тут и не говорят с нами. - Но мы не жалуемся. Здесь мы счастливее, чем в мире, из которого ушли. У нас много еды - еды лучшей, чем была там, и мы не должны тяжко трудиться, чтобы добыть ее. А ведь в прежние времена нам приходилось не раз вступать в бой, чтобы защитить свои поля. Нам хватает воды, мы ловим рыбу, не знаем лихорадки, убивавшей нас прежде. И потом, здесь нет болезней и старости, от которых мы теряли силы. 5 Тут предводитель островитян нахмурился, с его лица сошла улыбка и голос дрогнул от беспокойства. - Скажи мне, странник, слышал ли ты о возврате смерти? Я говорю о вечной смерти. Мы живем на маленьком острове, и сюда приходит мало людей. Но от тех, кто здесь бывает, и от тех, с кем мы беседуем на берегу, мы слышим странные и тревожные вести. Люди говорят, что вот уже некоторое время ни один из умерших не поднимается вновь. Если человек убит, то он больше не проснется на далеком берегу рядом со своей чашей. Скажи, это правда или одна из сказок, которыми люди любят пугать других? - Не знаю, - честно ответил Бартон. - Мы проплыли сотни миль, видели на своем пути несчетное число граалей и заметили то, о чем ты ведешь речь. Бартон замолк, размышляя. Буквально на второй день после Великого Воскрешения начались воскрешения малые - или перемещения, как их обычно называли. Если человека убивали, если он кончал самоубийством или погибал от несчастном случая, то неизбежно на следующий день вновь оказывался живым - всегда в другом месте, не там, где обитал раньше, часто очень далеко, даже в другой климатической зоне. Многие приписывали воскрешения вмешательству сверхъестественных сил, но большинство, в том числе и сам Бартон, жаждали более рациональных объяснений. Все разговоры о чудесах следовало отбросить. "Не к духам нужно обращаться!" - говаривал бессмертный Шерлок Холмс. Достаточно обратиться к законам физики. По своему собственному опыту, вероятно - уникальному, Бартон знал, что тело умершего человека воспроизводилось со скрупулезной точностью. Оно воссоздавалось по проведенным ранее записям; раны исцелялись, пораженные ткани возрождались, утраченные конечности восстанавливались. Где-то под поверхностью этого мира находился огромный термоионный конвертер, преобразующий энергию в материю. Очевидно, он использовал тепло железо-никелевого ядра планеты. Миллионы грейлстоунов, основание которых уходило в глубину, являлись терминалами этого механизма. Они образовывали сложнейшую систему, при мысли о которой у человека начинала кружиться голова. Связаны ли с ней устройства для записи на клеточном уровне структуры мозга? Или, как полагал Фригейт, она осуществляется с невидимых орбитальных спутников, наблюдавших, подобно Богу, за каждым живым существом, видевших все и вся, даже гибель ничтожного червя в земле? Никто ничего не знал; а если и знал, то хранил эту тайну в себе. Преобразование энергии в материю системой грейлстоунов объясняло ежедневную трехразовую выдачу пищи для всех жителей речной долины. По-видимому, в днище металлических цилиндров был скрыт миниатюрный конвертер с электронным меню. Энергия передавалась цилиндру через камень-грааль и преобразовывалась в сложные вещества: так на свет появлялись мясо, хлеб, салат, табак, марихуана, виски, ножницы, гребни, зажигалки, губная помада и Жвачка Сновидений. Одежду из полотнищ ткани также создавала система грейлстоунов. Рядом с возродившимся телом всегда появлялись стопка покрывал и цилиндр. В глубине, под каменными грибами, было скрыто устройство, способное каким-то образом переносить с необыкновенной точностью сквозь многокилометровую толщу почвы сложнейшую конфигурацию человеческой плоти, цилиндры и одежду. Люди и вещи возникали из воздуха - в буквальном смысле слова. Бартон иногда задумывался: может ли случиться так, что перемещенное после смерти тело окажется в месте, занятом другим человеком? Фригейт утверждал, что это вызвало бы мощный взрыв. Но подобного не случалось - во всяком случае на памяти Бартона. Видимо, механизм переноса исключал возможность взаимопроникновения молекулярных структур. Однако Фригейт настаивал, что ту часть атмосферной среды, в которой формируется тело, необходимо удалить. Каким же образом предотвращалось неизбежное перемешивание молекул воздуха и плоти? Кто знает? Значит, наука этиков располагала способами отвода воздуха и создания локального вакуума именно там, где появлялись тело, цилиндр, ткани - причем вакуума идеального, какого наука Земли за последнее столетие достичь не смогла. И при этом все происходило в полной тишине, без взрыва внезапно вытесняемых воздушных масс. Загадкой оставался и вопрос о сканировании тел. Много лет назад захваченный в плен агент этиков по имени Спрюс рассказал о хроноскопе, приборе, позволяющем заглянуть в прошлое. С его помощью проводились исследования и запись всех человеческих существ, обитавших на Земле в период с 2?000?000 года до?н.э. и до 2008 года н.э. Для Бартона это было непостижимо. Он не мог представить себе телесный или визуальный возврат в прошлое. Фригейт разделял его сомнения, предположив, что слово "хроноскоп" Спрюс употребил иносказательно. Возможно, агент лгал. Но, как бы то ни было, истину о воскрешении и сотворении пищи в грейлстоунах можно познать, обратившись к разумному толкованию физических законов; тут не требовалась магия и прочие чудеса. - Что с тобой, Бартон? - осторожно прервал его молчание вождь островитян. - Тебя захватили духи? - Нет, - Бартон очнулся. - Я просто вспоминал. Многие люди рассказывали нам, что в течение года никого не переносили в места, далекие от их прежнего обитания. Возможно, мы странствовали там, где этого просто не случалось. В конце концов, Река так... Он замолчал. Сумеет ли он объяснить людям, не знающим числа больше двадцати, что такое десять миллионов миль? - Река может оказаться такой длинной, что для путешествия по ней из конца в конец понадобится время, прожитое на Земле твоим дедом, отцом и тобой. Поэтому, если смертей даже будет больше, чем травинок между двумя грейлстоунами, все равно это несравнимо с числом живущих в долине. Возможно, еще есть места, где погибшие восстают опять. - К тому же, сейчас умирает гораздо меньше людей, чем в первые двадцать лет. Мало осталось стран, где еще есть рабство. Люди создают государства, в которых охраняется порядок и покой их граждан, где их защищают от врагов. Убивают только жестоких людей, стремящихся захватить власть, женщин, еду. Правда, такие еще есть, но им трудно найти сторонников. Сейчас на Реке водворился порядок. Конечно, случаются раздоры, по большей части из-за рыбной ловли. Убийства тоже бывают - гнев и зависть не покинули человеческую душу. Однако смерть превратилась в редкого гостя... Может быть, там, где мы проплывали, не случалось ни убийств, ни перемещений. - Ты действительно в это веришь? - спросил островитянин. - Или говоришь так, чтобы мы чувствовали себя счастливыми? Бартон улыбнулся. - Не знаю. - Возможно, ты прав, - предводитель покачал головой. - Шаманы Второго Шанса утверждали то же самое. Еще они сказали, что этот мир - лишь ступенька, остановка для перехода в другой, лучший. Шаманы говорят, что если человек здесь становится лучше, чем он был на Земле, он уходит туда, где обитают великие духи. Правда, они считают, что есть только один великий дух. Я в это не могу поверить. Каждый знает - есть много разных духов, и высших, и, низших. - Да, они так говорят, - согласился Бартон, - хотя могут ли они знать больше, чем ты или я? - Они еще говорят, что один из духов, создавших этот мир, предстал перед человеком, пророком их церкви. И дух повелел ему нести истину людям. - Я скорее поверю, что он был сумасшедшим или лжецом. Хотелось бы мне потолковать с этим духом... и ознакомиться с доказательствами его потустороннего происхождения. - Сам я не слишком много думаю о подобных вещах. Лучше оставить духов в покое. Надо принимать жизнь такой, какова она есть; стараться, чтобы племя считало тебя разумным и добрым человеком. - Возможно, это самый мудрый путь, - признал Бартон. Сам он, однако, не был в этом убежден. Иначе зачем так стремиться к истокам Реки и далекому морю у северного полюса, где высилась Башня, обитель создателей и вершителей судеб этого мира? - Не хочу обидеть тебя, Бартон, - вновь заговорил вождь, - но мне дано видеть души людей. Ты смеешься и рассказываешь веселые истории, но внутри нетерпелив и сердит. Почему ты не можешь спокойно поплавать на своей лодке, а потом где-нибудь обосноваться? У тебя добрая жена, а это - все, что нужно мужчине. Здесь хорошее место. У нас мир, тут нет воровства, если только не придут с Реки плохие люди. Иногда кто-нибудь из мужчин захочет показать, что он сильней других. Иногда повздорят мужчина с женщиной. Других бед мы не знаем. - Он помолчал, неторопливо затянулся сигарой, и задумчиво произнес: - Любому разумному человеку здесь понравилось бы. - Нет, ты меня не обидел, - тихо ответил Бартон. - Но можно ли судить обо мне, не зная истории моей жизни - тут и на Земле? И все равно тебе бы это не удалось. Сумеешь ли ты понять меня, когда я сам себя не понимаю? Он замолк, вспомнив другого вождя первобытного племени, сказавшего ему то же самое. Это было в 1863 году, когда Бартон, консул Ее Величества на западных африканских островах Фернандо По и Биафра Байт, посетил короля Дагомеи Желеле. Целью его миссии были переговоры о прекращении в стране человеческих жертвоприношений и торговли рабами. Он потерпел неудачу, зато собрал материалов на две книги. Пьяный, кровожадный, распутный король держался с ним весьма высокомерно, в отличие от владыки Бенина, окрестившем в его честь одного из своих подданных. В те времена бенинцы относились к белым очень дружелюбно. В свой предыдущий визит Бартон даже получил звание почетного капитана королевской гвардии. Что касается Желеле, то король как-то заявил Бартону, что он - хороший человек, но слишком сердитый и неспокойный. Да, первобытные люди умели читать в душах. По-видимому, чтобы уцелеть среди них, нужно самому быть провидцем. Заметив отрешенность Бартона, в разговор вмешался Монат, пришелец со звезды Тау Кита, и начал рассказывать о своей родине. Вначале островитяне посматривали на инопланетянина со страхом, но он сумел растопить их недоверие. Он хорошо знал, как расположить к себе людей. В Мире Реки ему приходилось это делать каждодневно. Вскоре Бартон поднялся и сказал, что команде пора устраиваться на ночь. Поблагодарив ганопо за их гостеприимство, он добавил, что утром судно тронется в путь. Его намерение провести тут несколько дней изменилось, жгучий интерес, который он поначалу испытывал к этому народу, пропал. - Нам бы очень хотелось, чтобы ты остался, - повторил вождь, - хоть на несколько дней, хоть на годы. Как ты пожелаешь. - Благодарю тебя, - поклонился Бартон и с невеселой улыбкой повторил слова Синдбада-морехода: - "Аллах наделил меня страстью к странствиям". - Затем, задумчиво пробормотав: - Путешественники, как и поэты - племя безумцев, - он направился к судну, размышляя, верно ли процитировал свою книгу. Теплые доски палубы скрипнули под его босыми ногами, и Бартон почувствовал, как проходит, отлетает прочь мрачное настроение. Прежде чем отправиться спать, он распорядился выставить охрану. Фригейт возразил: уединение их стоянки и доброжелательность островитян гарантировали безопасность. Но возражения приняты не были. Бартон считал стяжательство главной движущей силой человеческой природы, и Фригейту, в наказание за легкомыслие, досталась первая смена. 6 Прислонив к мачте копье, Бартон раскурил сигару. Фригейт остался с ним; они молча смотрели на меркнущие скопления звезд и рассеивающуюся пелену облаков. Прошло около получаса. Бледный свет - предвестник зари - размывал очертания небесных светил. Он расплывался все шире и шире, пока первые лучи солнца не упали на северную гряду гор. Легкая вуаль тумана покрывала Реку и ее берега, окутывала деревья на холмах, где все еще виднелись огни. За холмами высились горные склоны; вначале пологие, они затем круто вздымались вверх, достигая десяти тысяч футов. В первые годы Бартон полагал, что их высота по крайней мере вдвое больше. Потом он изготовил примитивный угломер и выяснил, что ошибался - крутизна серо-голубых и черных утесов обманывала глаз. Да, вокруг лежал мир иллюзий - физических, метафизических, психологических; впрочем, так было и на Земле. Фригейт тоже закурил. Почти год он не прикасался к сигаретам, но сейчас "впал во грех из-за царившей вокруг благодати". Ростом американец почти не уступал Бартону. Зеленоглазый, темноволосый, с выразительным подвижным лицом, он невольно привлекал взгляд. Хотя его физиономия не отличалась правильностью черт - резкие складки у рта, полные губы, упрямый подбородок - она внушала людям доверие. На Земле Фригейт, перепробовавший множество занятий, увлекался литературой и пытался написать беллетризированную биографию Бартона, озаглавленную "Неистовый рыцарь королевы". К сожалению - или к счастью, - ему не удалось закончить этот труд. При первой встрече американец озадачил Бартона, отрекомендовавшись автором научно-фантастических романов. В своей прошлой жизни Бартон не встречался с подобным термином и только удивленно поднял брови. Теперь они снова вернулись к разговору, который длился годами. Попыхивая сигарой, Бартон сказал: - Помните, мы толковали о научной фантастике? Вы десятилетиями занимались этой дьявольщиной, Пит, но я до сих пор не понимаю, чем вы зарабатывали на хлеб насущный. Фригейт ухмыльнулся. - Только не пытайтесь выжать из меня точное определение; боюсь, на это не способен никто. Скажем, так: я работал в области литературного жанра, описывающего вымышленные события будущего. Этот жанр называется научно-фантастическим, поскольку наука играет в нем значительную роль. Вернее, развитие науки в грядущие века. Причем не только физики или химии, но и социологических, философских и психологических воззрений, существовавших при жизни автора. - Фактически, любой рассказ о будущем - уже научная фантастика. Причем заметьте - роман, написанный, предположим, в 1960-м и обращенный к году 1984-му, будет восприниматься как фантастический и через четверть века. Более того, предметом научной фантастики может быть и настоящее, и прошлое - если в основе произведения лежит передовая наука соответствующей эпохи, и писатель способен более или менее точно определить пути ее развития. - Я вынужден заметить, - добавил Фригейт, - что сделанное мной определение слишком широко: сюда попадают вещи, в которых и не пахнет наукой. Существует множество историй, в которых идет речь о явлениях и событиях абсолютно нереальных, поскольку они научно не обоснованы. Возьмите, к примеру, перемещение во времени, параллельные миры, ракеты, что мчатся со сверхсветовой скоростью, пришествие Господа нашего на Землю, всемирный потоп, порабощение человечества с помощью телепатии и многие другое - перечень их бесконечен. - Почему же всю эту мешанину назвали научной фантастикой? - Видите ли, фантастика существовала задолго до того, как некий человек по имени Хьюго Гернсбек придумал этот термин. Вы ведь читали Жюля Верна или "Франкенштейна" Мэри Шелли? Это тоже научная фантастика. - Скорее просто фантастика, - отозвался Бартон. - Но, собственно, вся беллетристика - это фантазия, выдумка. Разница между обычной выдумкой, именуемой реалистической литературой, и научной фантастикой заключается лишь в том, что в первой речь идет о возможном, о событиях, которые могут произойти, обо всем, что было и существует в прошлом и настоящем. В научной же фантастике рассказывается о невозможном или даже совершенно немыслимом. Некоторые критики предлагали назвать ее искусственной литературой, но этот термин не привился. Бартон, однако, никак не мог понять, причем здесь наука, к которой он относился с большим уважением. Путаные речи Фригейта не проясняли сути дела. - Вы можете считать, - с отчаянием заявил американец, - что научная фантастика - одно из множества несуществующих явлений, имеющих, тем не менее, свое обозначение. А теперь давайте потолкуем о чем-нибудь другом. Но Бартон не собирался менять тему. - Значит, ваше занятие было чем-то совершенно нереальным? - Нет, профессия писателя-фантаста безусловно существует. Не существует, собственно, самой научной фантастики. Простите, Дик, но наша беседа стала напоминать диалог из "Алисы в стране чудес". - Можете ли вы заработать деньги на писаниях, которые не существуют? - гнул свое Бартон. - Почему же нет. Я не умирал от голодной смерти на чердаке. Правда, позолоченного "Кадиллака" у меня тоже не было, - добавил Фригейт, помолчав. - Какого "Кадиллака"? Вопрос слетел с уст Бартона, но он подумал о другом, о странном совпадении: женщина, с которой он спит, - та самая Алиса, вдохновившая Льюиса Кэрролла на создание его шедевра. Внезапно Фригейт воскликнул: - Что это? Бартон обернулся к востоку. Там поток сжимали отвесные утесы; вода кипела меж скалистых стен. Вниз по течению к ним двигалась какая-то громада - вернее, целых две. Они словно висели над туманом. Ближняя походила на деревянную вышку, на которой, похоже, виднелась человеческая фигура. Дальняя казалась огромным круглым приплюснутым шатром. Основание этих сооружений скрывал туман. Бартон залез на веревочный трап, растянутый между реей и бортом, и уставился на непонятный объект. Спустя минуту он крикнул Фригейту: - Пит, по-моему, это плот! Невероятно большой! Они идут по течению, прямо на нас. Там вышка, и на ней - рулевой. Стоит столбом! Похоже, он... Невероятно! Человек на вышке не шевелился. Но если он жив, то должен же видеть, что столкновение неминуемо! Бартон быстро соскользнул вниз. Фигура на плоту по-прежнему оставалась недвижимой. - Будите всех! - закричал он Фригейту. - Живее! Нужно спасать судно! Очутившись на палубе, Бартон вновь погрузился в густую пелену предрассветного тумана. Он перепрыгнул на причал и, придерживаясь рукой за борт, стал пробираться вперед, к носу, пока не нащупал швартовый кнехт. Ему удалось разделаться с тугим узлом, когда на палубе послышались голоса. Крикнув Каззу и Монату, чтобы они отцепили кормовой конец, Бартон в спешке задел коленом массивное бревно кнехта и несколько секунд скакал на одной ноге, шипя от боли. Затем он сбросил канат с бревна, добрался до трапа и поднял его на борт. Рядом возникли встрепанная женская головка и лицо Фригейта. - Что случилось? - недоуменно спросила Алиса. - Достали шесты? - Бартон повернулся к американцу. - Да. Он снова залез на веревочную лестницу. Плот неуклонно двигался к причалу. Человек на вышке был все так же недвижим. С острова послышались голоса. Ганопо проснулись и тревожно окликали их. Из густого тумана проступили голова и плечи Моната. Он выглядел химерой, чудовищем из готических сказаний. Очертания черепа походили на человеческие, но лицо... Лицо выдавало его неземное происхождение. Густые черные брови нависали над резко выступающими скулами, вокруг ноздрей колыхались губчатые складки плоти, плотный хрящ на конце носа прорезала глубокая впадина. Рот с тонкими черными кожистыми губами напоминал собачью пасть, огромные уши - морские раковины. Где-то возле Моната находился Казз. Бартон не мог разглядеть его в тумане: неандерталец был коротышкой. Лишь когда он подошел совсем близко, стала видна его приземистая могучая фигура. - Берите шесты и весла, отталкивайте судно от берега, - распорядился Бартон. - Что происходит, черт возьми? - крикнула Бест. - Они только собрались завтракать, - пояснил Фригейт. - Ступайте за мной, - коротко кинул Бартон и выругался, уткнувшись лицом во что-то мягкое. Нащупав округлое плечо, он понял, что перед ним торчит Бест. После некоторой суматохи они расположились по обоим бортам с шестами в руках. По сигналу Бартона команда дружно навалилась на них, упираясь в причал и в темную поверхность утеса. Оттолкнуться от дна им не удалось бы - корпус судна был так плотно зажат скалами в узком заливчике, что даже мужчины не могли протиснуть вниз шесты. Преодолевая течение, они выбрались из этой расселины и теперь, опустив шесты в воду, изо всех сил отталкивались от основания утеса. Дерево скользило по гладкому камню, тендер едва двигался. До слуха Бартона долетел незнакомый голос. Он обернулся; темная фигура на вышке зашевелилась и испускала дикие крики. Сквозь туман доносились и другие слабые голоса. Круглая темная махина росла на глазах, сейчас она казалась головой какого-то гиганта. Бартон прикинул, что между ней и вышкой было не меньше ста ярдов. Значит, несущийся на них плот огромен. Он не мог представить его ширины и надеялся, что "Хаджи" успеет до столкновения проскочить к другой стороне острова и скрыться за скалой. Теперь он заметил на вышке второго человека. Тот махал рукой и орал еще громче первом. - Они совсем рядом! - со страхом воскликнул Фригейт. Охваченный ужасом Бартон даже не обратил внимания на его панический вопль. Громадный плот всей массой неумолимо надвигался на крохотный тендер. - Жмите во всю! - закричал Бартон. - Или нас раздавят! Бушприт "Хаджи" уже достиг стрелки мыса. Еще десяток гребков, и судно отнесет течением за поворот. Тогда они спасены. Крики с плота становились все слышнее, он приближался. Бартон бросил взгляд на вышку и свирепо выругался. Между вышкой и кормовой надстройкой появилась щель, которая продолжала расширяться. Это могло означать только одно - плот свернул с курса, чтобы избежать столкновения с островом, и шел влево, прямо на них. Вышка маячила сквозь туман в полутора сотнях ярдов. - Взяли разом! - скомандовал Бартон. Он не имел понятия, где на плоту находилась вышка - на носу или посередине. Если посередине, то изрядная часть палубы была впереди - и, следовательно, совсем рядом с судном. Из туманной мглы до него доносился голос человека на вышке, отдающего команды на незнакомом языке. "Хаджи-2" уже обходил стрелку, но сильное течение относило тендер к скалистому склону. Они пытались оттолкнуться, но шесты лишь скользили по каменному утесу. - Толкайте, сучьи дети, толкайте! - вопил Бартон. Раздался треск, палуба взмыла кверху, кораблик откачнулся в сторону скалы. Бартона швырнуло к борту; он ударился головой и начал проваливаться в темноту, смутно понимая, что лежит на палубе и пытается приподняться. Вокруг него раздавались истошные крики. Треск оснастки, рухнувшей под напором плота, был последним услышанным им звуком. 7 Джил Галбира пробиралась в густом тумане вслепую. Прижимаясь к правому берегу Реки, она едва различала контуры изредка попадавшихся грейлстоунов. В сумрачной дали они казались зловещими гигантскими грибами. Здесь, думала она, закончится, наконец, ее одиссея. Подобно призраку в волшебном каноэ, она плыла в белесой дымке, пересчитывая один за другим камни-граали. Ветер стих, но, преодолевая течение, каноэ и фигура женщины создавали слабый воздушный поток, тянувшийся следом. Тяжелые капли росы влажным покровом оседали на лице. Она разглядела впереди слабый отсвет пламени. Так вот где будет ее прибежище! Свет разгорался, сверкая, словно дух огня. Оттуда донеслись звуки человеческих голосов, но людей не было видно. Только голоса. Голоса вне плоти. Сама она тоже выглядела призраком - призраком монахини. Ее фигуру окутывали белые полотнища. Одно лежало капюшоном на голове, затеняя лицо, казавшееся смазанным серым пятном. На дне каноэ грудились ее пожитки - словно два покоившихся в сырой мгле зверька, белый и серый. Сразу у ног лежал серый металлический цилиндр, ее "кормушка"; подальше - белый узел с самыми разными вещами: бамбуковой флейтой, дубовым кольцом с зеленым камнем - подарком ее исчезнувшего возлюбленного (для нее теперь - покойного), сумкой из рыбьей кожи, набитой всякими поделками. В привязанном к узлу чехле хранились лук и колчан со стрелами. Под сиденьем были спрятаны бамбуковый меч с наконечником из рога речного дракона, два тяжелых дубовых боевых бумеранга и мешок с камнями. Огонь и голоса приближались. Кто эти люди? Стража? Пьяные весельчаки? Охотники за рабами, готовые схватить одинокого путника? Ночные ловцы любой добычи? Она угрюмо усмехнулась. Что ж, пусть сунутся! Старушка Джил сумеет постоять за себя! Однако гомон скорее походил на звуки веселой пирушки. Она вспомнила рассказы о мирных землях низовья Реки. Ни в Пароландо, ни в соседних государствах рабства не было, и она открыто плыла в своем каноэ при свете дня. Люди на берегу встречали ее приветливо; здесь путник мог свободно знакомиться с окрестностями и, в урочный час, наполнить свою чашу у любого грейлстоуна. Хорошие места для жизни, но одна мысль неотступно преследовала ее: в Пароландо построен воздушный корабль - дирижабль. Она слышала о нем от многих, но отнеслась к новости недоверчиво. Подозрительность была присуща Джил - правда, если принять во внимание ее поистине чудовищный жизненный опыт, можно ли было поставить это ей в вину? Она предпочла вначале все разузнать, затратив массу сил и изворотливости на проверку слухов, и лишь потом решилась отправиться в путь к желанной цели. И, вероятно, впереди ей предстоял выбор между жизнью и свершением - хотя сама жизнь, собственно, и есть высшее свершение. Чего же этот выбор потребует от нее? Смерть уже не была проходным эпизодом в Мире Реки. Казалось, воскрешения прекратились, и древний ужас вновь вернулся к людям, вселяя страх перед неминуемым концом. При свете огня она разглядела очертания огромного каменного гриба, вокруг которого двигались четыре темных силуэта. Уже можно было уловить запахи тлеющего бамбука и, как показалось ей, дымка сигар. О, небо! К чему Таинственный Благодетель подбрасывает людям эти омерзительные сигары? Разговор шел на испорченном английском. Эти люди, наверно, крепко выпили, или английский для них не был родным языком. Впрочем, нет - самый пронзительный голос, доносившийся из тумана, явно принадлежал американцу. - Ни в коем случае, - гремел он, - клянусь священным огненным кольцом этого педераста Сатурна! Здесь нет ни капли эгоцентризма, ни крохи отвратительной жажды стать центром вселенной! Я хочу построить самый большой дирижабль из когда-либо существовавших, сказочный корабль, который станет истинным владыкой неба. Это будет колосс, Левиафан! Грандиозней всех, что видели или увидят Земля и Мир Реки. Этот корабль должен поразить всех, заставить гордиться принадлежностью к роду человеческому. Красавец! Воздушное чудо! Уникум! Ничего похожего на созданное прежде! Что? Не прерывайте меня, Дейв! Я мечтаю о нем и не остановлюсь, пока не достигну желаемого. И достигну! Да! - Но, Милт... - Никаких "но"! Элементарная логика требует создания громаднейшего, грандиознейшего судна. Господи, он должен летать дальше и выше, чем любой из существовавших дирижаблей! Бог знает, куда нас занесет - пусть даже это будет лишь один рейс. Слышите, вы, Дэйв, Зик, Сирано? Даже, если он сделает только один рейс! Ее сердце бешено забилось. "Дэйв" говорил с немецким акцентом. Да, это были люди, которых она искала! Какая удача! Нет, не только удача. Она безошибочно отсчитывала расстояние, отмеряла по грейлстоунам, торчавшим по берегу; она знала, куда держит путь. Ей совершенно точно указали, где пребывает Милтон Файбрас. А Давид Шварц, инженер-австриец, был его помощником. - Но на это уйдет слишком много времени и материалов, - прозвучал другой мужской голос. Это была речь уроженца Мэйна. Возможно, ее воображение слишком разыгралось, но в этом голосе ей почудился свист ветра в снастях, скрежет талей, поскрипывание качающегося на волнах судна, грохот прибоя, плеск парусов. О, конечно, это лишь воображение! "Не увлекайся, Джил!" - сказала она себе. Если бы Файбрас не назвал его по имени - Зик, - перед ней, наверно, не появился бы образ плывущего в открытом море корабля. По всей видимости, это был Иезекиил Харди, капитан китобойного судна, погибшего от нападения кашалота у берегов Японии в... в 1833 году? Вероятно, он смог убедить Файбраса, что после надлежащей подготовки сумеет стать прекрасным рулевым или штурманом дирижабля. Да, Файбрас, видимо, набирал команду с бору по сосенке, если решился принять человека, в глаза не видевшего аэростата, а возможно, и парохода. Она уже слышала, что Файбрас мало преуспел по части поисков опытных воздухоплавателей - мужчин, конечно. Как всегда и везде - мужчины! Он подбирал кандидатов, казавшихся ему более или менее подходящими для обучения: пилотов, аэронавтов, моряков. На тысячи миль вверх и вниз по Реке шли слухи, что он ищет мужчин легче воздуха. Что он понимал в строительстве и управлении дирижаблями? Он мог летать на Марс или Ганимед, достигнуть орбит Юпитера или Сатурна, но разве он имеет хоть какое-то представление об этих воздушных судах? Их знал Давид Шварц, изобретатель и конструктор цельнометаллического дирижабля. Он первым создал корпус и покрытие из алюминия. Это было в 1893 году, за шестьдесят лет до ее рождения. Он даже приступил к строительству воздушного корабля в Берлине, кажется, в 1895 году, но работы остановились с его смертью. Вроде бы Шварц умер в январе 1897... Сейчас она не помнила точной даты. За тридцать лет жизни на Реке многое выветрилось из памяти. Если бы Шварц знал, что случилось после его смерти! Наверно, ему кое-что поведал этот пустозвон, профан, любитель дирижаблей. Вдова Шварца продолжила его дело. Джил не знала ее девичьей фамилии, ни в одной из прочитанных книг она не упоминалась, везде речь шла лишь о фрау Шварц. Она добилась постройки второго воздушного судна, хотя и была только ЖЕНЩИНОЙ. На этих алюминиевых аппаратах (больше смахивающих на баллоны термоса) летали пижоны-мужчины; и в трудные минуты они теряли самообладание, ударялись в панику и разбивали их вдребезги. От замыслов Шварца и самоотверженности его жены осталась лишь груда перекореженного серебристого металла. Великую идею пустили по ветру цыплячьи мозги, огромные фаллосы, да заячья храбрость. Но если теперь асом станет женщина, ее имя не забудется. Посмотрим, что случится с миром, когда женщина покинет кухню. Бог предполагает, а... От резкой боли в груди Джил вздрогнула. "Держись! - пробормотала она. - Ты просто замерзла". Она очнулась от воспоминаний о фрау Шварц, преследовавших ее во время странствий по Реке, и заметила, что уже миновала костер. Огонь уменьшился, и голоса были слышны не так отчетливо. Нужно сосредоточиться! Она всегда должна держать ухо востро, иначе ей не добиться успеха; а для нее успех - стать членом экипажа воздушного судна. Или его капитаном? - Сейчас или никогда! - распинался Файбрас. - Мы свободны от правительственных контрактов, финансовых сложностей, конкурирующих проектов. Сэм достигнет устья Реки не раньше, чем лет за тридцать, а то и больше. Нам же потребуется два-три года, чтобы построить это чудо. Начнем с тренировок, а потом махнем все выше и дальше, над дикими горами, над синими просторами туманного моря и северного полюса - туда, где некое существо, почти всемогущее, пожалует нам такие дары, что Санта Клаус прослывет самым большим скупердяем на свете. Мы окажемся у Таинственной Башни, у истинного Великого Грааля! Разговор прервался. Когда замолкали люди, в долине Реки воцарялась полная тишина. Здесь не было ни птиц, ни зверей, ни ревущих, громыхающих, свистящих, скрипящих механических чудовищ, ни орущего радио. Слышался лишь шорох воды, всплеск играющей у поверхности рыбы да треск дерева в костре. - А-ах... - сладко протянул Файбрас, - какая выпивка! На Земле такой не было. И еще сколько угодно! Шварц тоже причмокнул. Казалось, Джил видела бутылку у его губ. Она пристала к берегу и, выпрыгнув наугад, попала в воду, окунувшись до пояса. Она даже не почувствовала холода - магнитные застежки плотно прижимали к телу одежду. Пришлось тащиться к берегу, волоча за собой длинное тяжелое каноэ. Ступив на сушу, Джил с трудом сделала несколько шагов, вытянув лодку подальше от воды. На минуту она остановилась в задумчивости, потом решила идти безоружной. Снова раздался голос Файбраса: - Нам нужны летчики, опытные пилоты, специалисты по дирижаблям... Где же они, где? Мы разослали гонцов на сотни миль... Джил подошла ближе. Густая трава заглушала звук шагов. - Я - одна из тех, кого вы ищете. Мужчины резко обернулись, один из них, покачнувшись, ухватился за руку соседа. Они вытаращили глаза и разинули рты. Все четверо тоже были с головой закутаны в полотнища ткани, но ярких тонов. Будь перед ней враги, она успела бы выпустить дюжину стрел раньше, чем они схватились за оружие, которое валялось наверху грейлстоуна. Да, там лежали пистолеты! Металлические! Значит, ее не обманули - все было правдой! Джил увидела долговязого человека с длинной стальной рапирой в руке. Другой рукой он откинул капюшон, открыв сухощавое смуглое лицо с огромным носом. Несомненно, это легендарный Сирано де Бержерак. Он что-то быстро пробормотал на старофранцузском, она смогла уловить лишь несколько знакомых слов. Файбрас тоже откинул капюшон. - Совсем запутался в своих одежках... Почему же вы не предупредили нас о своем прибытии? Она опустила край капюшона. Файбрас подошел ближе, вглядываясь в ее лицо. - Это женщина! - Считайте, что для вас я - мужчина. - Как вы сказали? - Вы что, не понимаете по-английски? Джил опомнилась, сообразив, что от волнения незаметно для себя перешла на диалект тувумба. Вообще-то она изъяснялась на великом языке Шекспира и Диккенса не хуже, чем с помощью знакомого с детства наречия маленького австралийского племени, но сейчас обычный среднезападный американский сленг показался ей более уместным. - Считайте, что я мужчина, - повторила она. - Кстати, меня зовут Джил Галбира. Файбрас, склонив голову, представился, скороговоркой перечислил имена своих собутыльников и глубоко вздохнул. - Нет, после такого потрясения я должен выпить. - Я бы тоже не отказалась. Мне нужно согреться. Правда, то, что алкоголь согревает - чистая фикция, но почему-то все в этом уверены. Файбрас приложился к бутылке. Впервые за многие годы Джил вновь увидела стекло. Он оторвался от горлышка и с поклоном подал ей объемистую бутыль. Джил хлебнула, не коснувшись губами краев - скорее по привычке, чем из брезгливости. Файбрас - потомок индейцев и негров, но разве ее бабушка не была австралийской туземкой? Правда, аборигены Австралии - не негры, они - темнокожие представители древних кавказских племен, но Джил не страдала расовыми предрассудками. Сирано, выпрямив спину, прошелся вокруг, покачал головой и произнес: - Черт побери, да у нее волосы короче моих! И даже глаза не подведены! Вы уверены, Милтон, что это женщина? Джил снова поднесла бутылку к губам и еще раз хлебнула. Это было замечательно, все внутри согрелось. - Посмотрим, - француз положил руку ей на грудь и легонько сжал. В тот же миг Джил нанесла удар ему в живот. Сирано судорожно согнулся, и она ткнула его коленом в подбородок. Француз рухнул, как подкошенный. - Какого черта? - закричал Файбрас и уставился на нее. - Ну, а если я пощупаю вас промеж ног, дабы убедиться, что имею дело с мужчиной, как вы будете реагировать? - Это подействовало бы на меня крайне возбуждающе, милочка, - Файбрас захохотал и начал пританцовывать от избытка чувств. Двое мужчин смотрели на него как на сумасшедшего. Сирано оперся на руки, привстал на колени и медленно поднялся. Лицо его побагровело, он изрыгал проклятья. Бросив взгляд на его шпагу, Джил хотела отойти в сторону, но гордо не сдвинулась с места. Чеканя слова, она заявила французу: - Вы всегда позволяете себе подобную фамильярность с незнакомыми женщинами? Сирано встрепенулся. С лица спала краснота, оно осветилось улыбкой. - О, нет, мадам. Примите мои извинения за столь непозволительные манеры. У меня нет привычки пить, и я не люблю дурманить мозг и превращаться в животное. Но, понимаете, сегодня мы праздновали годовщину с начала путешествия Сэма по Реке. - Не трудитесь оправдываться, - прервала его Джил. - Я готова простить вас - при условии, что ничего подобного впредь не повторится. Она улыбнулась, хотя была недовольна собой: какое отвратительное начало знакомства с человеком, всегда восхищавшим ее! Конечно, он сам виноват, но можно ли теперь рассчитывать на приязнь, когда она так унизила его перед друзьями? Мужчины подобного не забывают. 8 Туман редел. Лица людей уже можно было разглядеть без обманчивого света костра, однако внизу еще клубилась белесая дымка. Небо светлело, но солнце еще не показывалось над горами. Сияние облаков газа и мелких звезд погасло, крупные еще переливались всеми цветами радуги - красным, зеленым, голубым - но мало-помалу бледнели и они. На западной стороне сквозь уходящий туман проступили очертания гигантских сооружений. Глаза Джил широко раскрылись, хотя людская молва подготовила ее к любым неожиданностям. Четыре или пять высоченных строений из листового железа и алюминия - заводы! Но окончательно поразил ее воображение огромный - просто колоссальный - алюминиевый ангар. - В жизни не видела ничего подобного, - пробормотала она. - Вы вообще еще ничего не видели, - отозвался Файбрас и, помолчав, удивленно спросил: - Вы на самом деле приехали сюда работать? - Я уже сказала об этом. Он был Мужчиной. В его власти принять ее или изгнать, но он не заставит ее примириться с тупостью. Повторять - излишне, а потому глупо. Перед ней стоял доктор натурфилософии, специалист по астрофизике и электронике. Соединенные Штаты не посылали в космос болванов, хотя, возможно, гениями их астронавты тоже не были. Очевидно, он отупел от спиртного - с мужчинами такое бывает. Но, как истая женщина, она не смогла смолчать и напомнила ему: будь на высоте. Файбрас покачивался на носках, дыша винным перегаром ей в лицо. Он был невысок - на голову ниже ее, - но широкоплеч, с мускулистыми руками и длинными худыми ногами. Крупная голова с квадратным подбородком, вьющиеся каштановые волосы, карие глаза и красновато-бронзовая кожа... Несомненно, кровь индейцев и белых преобладала над африканской. Джил подумала, что среди его предков наверняка были выходцы из Южной Европы - откуда-нибудь из Прованса или Каталонии. Он осматривал ее с ног до головы и молчал. Не подозревает ли он ее в криминальных намерениях? Боится получить удар в живот, как Сирано? - О чем вы задумались? - спросила Джил. - О моей квалификации аэронавта? Или о том, какое тело скрывается под этими тряпками? Файбрас разразился хохотом. - И о том, и о другом. Шварц смущенно кашлянул. Невысокий хрупкий шатен с карими глазами опустил голову, поймав на себе взгляд Джил. Четвертый из собутыльников, Иезекиил Харди, не уступал ей в росте - равно, как и Сирано. Черноволосый, с узким лицом и высокими скулами, он откровенно разглядывал ее. - Готова повторить еще раз, - вновь заговорила Джил. - Я не хуже любого мужчины и могу это доказать. У меня диплом инженера, большой опыт проектных работ и восемь тысяч часов в воздухе... - она остановилась и потом решительно добавила: - Я летала на всех типах дирижаблей и могу занять любой пост... включая командирский. - У вас есть какие-нибудь доказательства? - спросил Харди. - А вдруг вы лжете? - Ну, а где ваши документы? - возразила Джил. - Да если б они и были... Вы - шкипер китобойного судна. Разве это дает вам право стать пилотом дирижабля? - Ну, ну, - вмешался Файбрас, - не лезьте в бутылку. Я-то вам верю, Галбира, и совсем не считаю вас обманщицей. Но должен заметить сразу: возможно, вы лучше всех подходите на пост капитана, но командую тут все-таки я. А значит, я - хозяин, босс! В свое время я отказался от должности главного инженера при постройке судна Клеменса; мне просто не хватало знаний для этого проекта. Но сейчас и здесь я - КАПИТАН ФАЙБРАС, и прошу об этом не забывать! Если вам такое подходит, мы скрепим кровью контракт, и я даже готов запрыгать от восторга. Возможно, вы станете у нас одним из ведущих сотрудников, - без оглядки на принадлежность к женскому полу, клянусь вам, - но сейчас я ничего не обещаю. Делить портфели еще рано. Он помолчал, тряхнул головой и прищурился. - Главное сказано. И еще. Вы должны поклясться своей честью и именем Бога, что полностью подчинитесь законам Пароландо. Без всяких "если" и "но". Галбира колебалась. Она облизнула запекшиеся губы. Ее вожделенная мечта - дирижабль - видением возник перед нею. Он парил под солнцем, как серебряная птица, отбрасывая тень на нее и Файбраса. - Хорошо... Но должна предупредить вас, что не собираюсь пожертвовать своими принципами... - она заговорила так громко, что мужчины вздрогнули. - Я... я... Файбрас усмехнулся. - Принципы! О, эти принципы, которыми никто не хочет поступиться! Вы не одиноки, Галбира, в таком положении многие. Но я хотел бы видеть вас в своей команде. Давайте договоримся так: я остаюсь верен своим принципам, вы - своим, и мы оба уважаем конституцию этой страны. Он ткнул пальцем в сторону Шварца и Харди. - Взгляните на них. Они оба из девятнадцатого века, один - австриец, другой - американец. Но они признают меня капитаном и командиром; к тому же они - мои друзья. Может быть, в глубине души они и считают меня наглым негром, но проткнут каждого, кто осмелится это сказать. Правда, парни? Мужчины согласно кивнули. - Тридцать один год жизни в Мире Реки изменяет человека - если он вообще способен меняться. Итак, ваше слово? Хотите услышать конституцию Пароландо? - Конечно! Не могу же я принять решения, не узнав, на что иду. - Она составлена великим Сэмом Клеменсом. Год назад он уплыл от нас на судне "Марк Твен". - "Марк Твен"? Какая самовлюбленность! - Название выбрано всеобщим голосованием. Сэм возражал, правда, не очень настойчиво... - В глазах Файбраса сверкнули насмешливые искорки. - Так слушайте! "Мы, народ Пароландо, нижеследующим заявляем..." Он произносил длинный текст без запинки, без единой ошибки; видимо, хартия была запечатлена в памяти каждого. Дар, присущий людям, не знавшим письменности, да еще - актерам, стал в Пароландо всеобщим. Торжественные слова возносились к светлевшему, наливавшемуся голубизной небу. Туман опустился до колен, и казалось, что долина утопает под снежным покровом, тянувшимся до подножия холмов. Их склоны, заросшие кустарником, над которым возносились сосны, тисы, бамбук и гигантские стволы железных деревьев, обрели ясные очертания и больше не выглядели загадочными далекими силуэтами с японских картин. На лианах, обвивавших железные деревья, распустились и засияли в первых лучах зари огромные цветы. На западе, словно фон этого яркого полотна, возносился темный каменистый обрыв, покрытый синевато-серыми пятнами лишайника. Повсюду с гор струились серебристые потоки водопадов. Все это было уже знакомо Джил Галбира - и, однако, вызывало трепет страха и удивления. Кто же создал эту долину, протянувшуюся на много миллионов миль? И зачем? Каким образом и во имя чего были воскрешены на этой планете она сама и еще тридцать шесть или тридцать семь миллиардов человеческих существ? Каждый из живших на Земле с 2?000?000 года до нашей эры вплоть до начала третьего тысячелетия земной цивилизации воскрес после смерти. Исключение составляли лишь дети до пяти лет, умственно отсталые и безнадежно больные - больные душевно, не телесно. Кто это совершил? Для чего? В Мире Реки ходило много странных, волнующих, безумных толков и легенд о таинственных созданиях, что появлялись на краткий миг под видом нищих странников или пророков. - Вы слушаете меня? - прервал ее размышления Файбрас. - Могу повторить от слова до слова всю вашу речь, - парировала Джил. Она немного лукавила слушая вполуха и воспринимая лишь самое существенное - как антенна, настроенная на нужную волну. Повсюду из хижин появлялись люди. Они потягивались, кашляли, закуривали сигареты, шли в отхожие места, расположенные за бамбуковыми перегородками. Некоторые, держа в руках цилиндры, торопились к Реке. Одни, без страха перед утренней прохладой, выходили лишь в набедренных повязках; другие, закутанные с ног до головы, походили на бедуинов или привидений. - Ну, - вновь обратился Файбрас к Джил, - вы готовы дать присягу? Или хотите поразмыслить? - Я никогда не отказываюсь от своих слов. А вы? Относительно меня, конечно. - Сейчас речь идет не обо мне, - он вновь усмехнулся, - а о вас. Дав клятву, вы три месяца будете проходить испытание; затем народ решает, предоставить вам право гражданства или нет. Только после этого вы становитесь жителем Пароландо - если я не наложу "вето" на решение народного собрания. Ну, как? - Идет! Описанная Файбрасом процедура ей не понравилась, но что могла она поделать? Уходить отсюда Джил не собиралась; к тому же все это время они, ничего не подозревая, тоже будут у нее на испытании. В воздухе теплело. Небо на востоке разгоралось, и свет больших звезд померк. Раздались звуки трубы. В центре равнины возвышалась шестиярусная башня из бамбука; на ее вершине стоял высокий чернокожий горнист в пунцовом набедреннике. - Настоящая медь, - гордо объявил Файбрас. - Недалеко от нас, вверх по Реке, есть месторождения меди и цинка. Мы бы, конечно, сумели их отвоевать, но Сэм не любил пускать в ход силу. Собственно, если не считать мелких стычек, мы воевали по-настоящему только один раз, - лицо Файбраса стало задумчивым. - Там, на юге, - он махнул рукой, - было государство Соул Сити с большими залежами криолита и бокситов... Они меняли руду только на оружие, и дело кончилось плохо. Словом, нам пришлось захватить те места, и теперь Пароландо простирается на сорок миль по обеим берегам Реки. Мужчины понемногу разоблачались, пока не сбросили все, кроме обернутых вокруг талии пестрых кильтов, превратившись из арабов-кочевников в полинезийцев. Джил последовала их примеру. На ней была светло-серая юбочка; легкая полупрозрачная полоска ткани прикрывала грудь. Обитатели равнины и предгорий собирались у Реки, сбрасывали одежду и прыгали в воду, вскрикивали от холода, вздымая тучу брызг. Джил пребывала в сомнении. Она гребла день и ночь, с нее сошло семь потов, и Река манила к себе обещанием свежести. Что ж, рано или поздно ей придется разоблачиться у всех на глазах. Решившись, она сбросила кильт и повязку, стремглав помчалась к берегу и нырнула в воду. Когда стремительное движение помогло преодолеть первый озноб, она попросила у одной из купальщиц кусок мыла и принялась за дело всерьез. Несколько раз смыв пену, она вышла на берег, отряхнулась и энергично растерла тело. Мужчины откровенно разглядывали высокую длинноногую смуглую женщину с маленькой грудью и широкими бедрами. У нее были короткие рыжеватые волосы и карие глаза. Она знала, что не блистает красотой: слишком длинный нос, чуть загнутый, как клюв ястреба, крупные, выступающие вперед зубы, доставшиеся ей, по-видимому, в наследство от темнокожей бабки. Но что тут поделаешь - да и стоит ли об этом задумываться? Харди устремил взгляд на ее лобок с густыми золотистыми волосками. Кажется, он намерен ее добиваться; вид у шкипера был такой, словно он готов приступить к немедленной атаке. Файбрас обошел грейлстоун и вернулся с копьем в руках. У рукоятки торчала огромная кость меч-рыбы. Он метнул копье, вонзившееся в почву рядом с каноэ, и пояснил: - Знак для береговой охраны - теперь вы можете не беспокоиться о своей лодке. Ну, а сейчас Шварц подберет вам подходящее жилище и покажет окрестности. Встретимся в полдень вон у того железного дерева. До него была сотня ярдов. Ствол, покрытый толстой корой с грубыми наростами, возносился к небесам на тысячефутовую высоту, мощные ветви тянулись на три сотни футов, огромные листья с красными и серыми прожилками походили на слоновьи уши. Корни пронизывали почву до скального основания равнины. Против этого гиганта были бессильны бури, огонь и стальные пилы. - Мы зовем его Хозяином. Ждите меня там. Вновь зазвучал горн. Файбрас кивнул головой и направился к людям, которые строились ровными шеренгами под присмотром командиров. Джил изумленно подняла брови - кажется, в этой стране дисциплину ценили превыше всего. Ее плеча коснулась тонкая рука Шварца: - Дайте-ка мне свою чашу, Галбира. Джил вынула из каноэ и протянула австрийцу серый металлический цилиндр. Он весил около полукилограмма; в метрической системе мер его высота составляла ровно 76 сантиметров, диаметр - 45,72. Закрытую крышку мог снять только его владелец. К ней крепилась ручка, к которой Джил привязала крошечный глиняный дирижабль со своими инициалами. Шварц передал цилиндр одному из толпившихся вокруг грейлстоуна мужчин. Тот поспешно забрался наверх и тотчас спрыгнул обратно, с опаской поглядывая на вершины восточных гор; в запасе у него оставалось лишь две минуты. Над грядой показалось солнце, и сразу же поверх каменного гриба взметнулось футов на тридцать голубое пламя. Оглушительный треск электрического разряда смешался с грохотом других граалей по обоим берегам Реки. За многие годы Джил так и не привыкла к этим ежедневным взрывам - она вздрогнула и зажала уши ладонями. Отраженный от горного хребта гром раскатился гулким эхом. Еще несколько глухих раскатов - и все затихло. Люди уселись завтракать. 9 Низко скошенная трава колола ноги. Здесь, у подножья холма, в прохладной тени железного дерева, расположилась маленькая деревушка с квадратными и круглыми хижинами. С нижней ветки колосса спускалась веревочная лестница. Она вела к домику-гнезду, торчавшему, словно елочная игрушка, на подмостье меж двух огромных сучьев. В темно-зеленой кроне виднелось множество таких же воздушных жилищ; каждое - со своей лесенкой. - После испытательного срока вы можете выбрать что-нибудь подходящее на втором этаже, - Шварц кивнул в сторону дерева. - А пока - вот ваш дом. Джил перешагнула порог. Наконец-то ей не нужно кланяться каждый раз дверной притолоке! Большинство людей делают в своих жилищах слишком низкие двери - по росту. Она положила на пол свой узел и цилиндр. Шварц вошел следом. - Дом принадлежал чете, погибшей в пасти речного дракона, - сказал он. - Эта тварь выскочила из воды так, будто ею выстрелили из пушки, и пробила головой корму рыболовного судна. К несчастью, там стояла эта пара. Дракон проглотил их вместе с лаем. Это случилось уже после прекращения воскрешений, - он сделал паузу, подняв глаза к потолку, и задумчиво закончил: - По-моему, они прекратились всюду. А вы ничего не слышали о новых воскрешениях за последнее время? - Нет, не слышала. - Как вы думаете, почему они прекратились после стольких лет? - Не имею ни малейшего представления, - она страшилась говорить на эту тему. Действительно, почему их лишили дара бессмертия? - Да и черт с ними, - добавила она вслух. Джил огляделась. Пол в доме зарос жесткой травой, доходившей ей до бедер и нещадно коловшей ноги. Надо будет скосить ее до основания, а потом засыпать пол песком. Впрочем, все равно с одном раза не удастся с ней покончить. Корни уходили в глубину, переплетаясь между собой, и трава лезла вверх даже без солнечного света. Ее придется выдирать вместе с корнями. На стене висел металлический серп. Здесь, в Пароландо, к металлу уже привыкли, и никто не позаимствовал орудие, столь нужное в каждом доме. Она двигалась медленно, стараясь не оцарапать ноги острыми стеблями. На бамбуковом столе стояла кружка; рядом - пара позеленевших глиняных кувшинов, большой и поменьше. На крючке висело ожерелье из рыбьей кости. Две бамбуковые койки с подушками и матрасами из полотнищ, скрепленных магнитными кнопками и набитых сухой листвой, едва виднелись в густой траве. К стене была прислонена арфа, своеобразный инструмент из панциря черепахи и рыбьих кишок. - Все это выглядит не очень заманчиво, - заметила Джил. - Надеюсь, что мне не придется тут долго жить. - Зато здесь просторно, - улыбнулся Шварц. - Места хватит и для вас, и для вашего будущего друга. Джил схватила серп и обрушила его на траву. Стебли сыпались как головы - "вжик - ааах, вжик - ааах!" Шварц смотрел на нее, словно опасаясь, что тоже падет жертвой ее атаки. - Почему вы так уверены, что мне нужен любовник? - Почему, почему? Да потому, что это всем нужно. - Не всем! - она повесила серп на крюк и огляделась. Кому еще грозит участь капитана Кука? Она полагала, что Шварц потянет ее в постель - все мужчины одинаковы. Но, видно, этому не хватало смелости. Джил облегченно вздохнула, но чуть заметная презрительная улыбка появилась на ее губах. Эта двойственность ей показалась странной: стоило ли презирать человека, который ведет себя пристойно и в соответствии с ее желаниями? Но досада осталась. Обычно, если поклонник становился слишком агрессивным, Джил не задумывалась. Жестокий удар в пах, в живот или ребром ладони по шее отрезвлял многих. Кое-кто потом пытался ее убить, но она искусно владела ножом - да и любым другим оружием. Нет, врасплох ее не застанешь! Давид Шварц даже не подозревал, что находился так близко к инвалидной коляске или к полной утрате мужском естества. - Вы можете спокойно оставить тут свои вещи. У нас никогда не бывает краж. - Все-таки я прихвачу чашу. Когда она не на глазах, чувствуешь себя как-то неуютно. Он пожал плечами и достал из висевшей на плече кожаной сумки сигару. - Не здесь, - предупредила она. - Это мой дом, и я не желаю, чтобы тут дымили. Австриец удивленно взглянул на Джил и вновь пожал плечами. Выйдя из хижины, он тут же закурил и всю дорогу энергично пускал дым в ее сторону. Джил решила воздержаться от резких замечаний. Не стоило его беспрестанно одергивать и раздражать. Она здесь на испытании, и она - женщина; к тому же, Шварц занимает высокое положение и близок с Файбрасом. Нужно смириться, спрятать гордость в карман. Стоит ли? На Земле, стремясь к своей единственной цели - стать командиром дирижабля, - она получала достаточно оплеух. Потом, вернувшись домой, в ярости била посуду и размалевывала стены ругательствами. Конечно, все это ребячество, но после дюжины тарелок спокойствие возвращалось к ней. Однако здесь будет еще хуже. Уйти отсюда невозможно - другого места для нее нет. Только в Пароландо будет построен дирижабль, уникальный аппарат, единственная ее надежда. Шварц остановился у подножья холма. Он показал на аллею раскидистых сосен, в конце которой маячил длинный сарай. - Ближайшее к вам отхожее место. Здесь будете по утрам опоражнивать свой ночной горшок. В одно отверстие - мочу, в другое - экскременты. Он помолчал и добавил: - Обычно нужники чистят те, у кого не кончился испытательный срок. Содержимое доставляется на пороховой завод для переработки и подается на шнек. Конечный продукт пищеварения - калиевая селитра и... - Да знаю я, - процедила она сквозь зубы, - не дурочка же. Всюду, где производят серу, используют такой же процесс. Шварц приподнялся на носках, с удовольствием пыхнул сигарой, потянулся. Будь у него подтяжки, он бы щелкнул ими. - Большинство испытуемых работает на этом заводе не меньше месяца. Малоприятное занятие, но прекрасно дисциплинирует. Кроме того, отсеиваются непригодные. - Нон карборундум иллегитиматус, - произнесла Джил. - Что такое? - небрежно переспросил он. - Это латынь. Правда, несколько вульгарная. А переводится так: "Не позволяй невеждам поучать себя". Зарубите себе на носу - ради серьезного дела я могу собирать любое дерьмо. - Да вы грубиянка! - Конечно. Но если вы - мужчина, а не одуванчик, то должны быть таким же. Впрочем, в этой стране могут быть другие порядки. Слишком много цивилизации... - Как мы здесь изменились, - он говорил медленно и горько. - Не всегда, правда, к лучшему. Если бы мне в 1893 году сказали, что я буду выслушивать от женщины, - не проститутки или фабричной девчонки, а от женщины из общества - грубые непристойности и мятежный... - А вы чего хотели? Восхищенного сюсюканья? - резко бросила она. - Позвольте, я закончу: и мятежный суфражистский вздор. Если бы мне сказали, что это нисколько не поразит и не оскорбит меня, я бы назвал того человека лжецом. Но век живи, век учись... вернее, - умри и учись. Он замолчал и посмотрел на нее. У Джил дернулся уголок рта, глаза сузились. - Стоило бы как следует отделать вас... но мне тут жить. Что ж, перетерплю. - Вы совершенно не поняли меня. Я сказал: век живи, век учись. Я уже не Давид Шварц образца 1893 года. Думаю, что и вы не та Джил Галбира... когда вы умерли? - В тысяча девятьсот восемьдесят третьем. Они продолжали путь в молчании. У Джил на плече лежал бамбуковый посох, к которому она подвесила чашу. Шварц показал на ручей, бравший начало от горного водопада. Меж двух холмов он разливался в крошечное озерцо. Посередине в лодке застыл человек с бамбуковой удочкой в руках. Ей показалось, что рыбак похож на японца. - Ваш сосед, - произнес Шварц. - Его настоящее имя - Охара, но он называет себя Пискатором. Слегка помешан на Исааке Уолтоне, которого может цитировать страницами. Утверждает, что каждому человеку нужно лишь одно имя, поэтому и выбрал себе - Пискатор... Рыбарь... Впрочем, латынь вы, кажется, знаете. Рыбак он действительно страстный, и потому в Пароландо его обязанность - охота на речных драконов. Но сегодня он свободен. - Очень интересно, - отозвалась Джил. Похоже, сейчас ей сообщат нечто малоприятное - уж очень саркастической была усмешка Шварца. - Возможно, он станет первым членом экипажа дирижабля. В Японии он был морским офицером, а во время первой мировой войны служил в британском флоте наблюдателем и инструктором по подготовке пилотов дирижаблей. Затем - в том же качестве - работал в морской авиации Италии, бомбившей австрийские базы. Как видите, у него достаточно опыта, чтобы занять высокий пост. - К тому же, он - мужчина, - Джил улыбалась, скрывая кипевшую внутри ярость. - И хотя опыта у меня намного больше, его пол - изрядное преимущество. Шварц отвернулся. - Я уверен, что Файбрас будет отбирать людей в команду, руководствуясь лишь их квалификацией. Она не ответила. Шварц помахал рукой человеку в лодке. Улыбаясь, тот привстал с сиденья и поклонился. Затем сел обратно, бросив взгляд на женщину. Джил показалось, что ее пронзили лучом радара. Она была мгновенно взвешена, измерена и оценена - от кончиков пальцев до самых тайных закоулков души. Воображение, конечно, не больше. Но Шварц, добавивший: "Эмт Пискатор - человек необыкновенный" - был по-видимому, прав. Она удалялась от озера, чувствуя на своей спине обжигающий взгляд черных глаз. 10 Темнота поглотила все, внутри царила ночь с бледными змейками - проблесками света. Затем в пустыне безвременья вспыхнул, словно из кинопроектора, яркий луч. Вспышка, на самом деле - бесшумная, громом отозвалась в ее мозгу. На экране, появившемся неведомо откуда, замелькали обрывки картин и слов - словно символы какого-то нерасшифрованного кода. Самое страшное, что изображение, кажется, шло вспять, неслось в прошлое галопом бешеного мустанга. Это был документальный телевизионный фильм для сонма глупцов - зрителей дурацкого ящика. Но крутившаяся обратно лента в техническом отношении оставалась великолепной. Яркие кадры вспыхивали и менялись со сказочной быстротой, взывая к воспоминаниям, словно картинки иллюстрированной книжки, когда их листают от конца к началу. Но где же текст? Разве это ее мысли? Нет, она не узнавала ни прообразов, ни сюжета. Впрочем, сюжет был, но как бы нахватанный из разных пьес, сведенных воедино. Да, из множества пьес. Она почти уловила смысл - тут же опять ускользнувший от нее. Застонав, Джил проснулась, открыла глаза и услышала стук дождя по тростниковой крыше. Сейчас она припомнила начало сна. Это был сон во сне, или она вообразила все сновидением, хотя не испытывала в том уверенности. Тоже шел дождь, она внезапно очнулась... кажется, так было на самом деле? Та, другая хижина - далеко, за двадцать тысяч миль отсюда, но все здесь похоже, и мир за стенами ее домика не сильно отличался от прежнего. Она перевернулась на бок, протянула руку... Рядом была только пустота. Вскочив, она в панике огляделась. Яркая вспышка молнии осветила комнату, и она поняла, что Джека с ней нет. Джил выбежала под дождь, но и там не было никого. Он ушел, но куда, почему? Только один человек мог объяснить ей все, но он тоже исчез этой ночью, бросив свою подругу. Джил поняла, что мужчины, случайные приятели, бежали вместе. Почему Джек так безжалостно покинул ее? Чем она провинилась? Тем ли, что он больше не хотел терпеть женщину, не желавшую быть в их содружестве на вторых ролях? Или его вновь охватила жажда странствий? Как бы то ни было, но его нет, он бросил ее, ушел - решительно и бесповоротно, как истый американец. С тех пор она жила без мужчины. Джек был лучшим из них; последний - всегда лучший, но тоже далек от идеала. В состоянии полной подавленности она встретилась с Фатимой, молоденькой турчанкой с миндалевидными глазами. Девушка была одной из многочисленных наложниц Магомета Четвертого (правившего Турцией в 1648-87 годах), но никогда не делила ложа со своим повелителем. В серале было полно других пленниц, и они предпочитали любить себе подобных. Она стала фавориткой Касимы, бабушки Магомета, но их отношения оставались платоническими, без лесбиянства. Мать правителя - Туркан-хатун - всеми силами стремилась лишить Касиму власти. Однажды старую владычицу схватили подосланные Туркан убийцы и задушили в спальне шнурами от занавесей. Фатима разделила участь своей покровительницы. Джил подобрала Фатиму и сделала своей подругой после ссоры турчанки с ее возлюбленным - французским танцовщиком, умершим в 1873 году. Вначале она относилась к девушке довольно равнодушно, но будучи натурой страстной, легко возбудимой, со временем увлеклась ею. Фатима, совершенно невежественная и, что еще хуже, невосприимчивая к любому влиянию, была особой самовлюбленной и инфантильной. Джил прожила с ней около года. Однажды девушку схватили три пьяных пенджабца (родившиеся за 1000 лет до?н.э.), изнасиловали и убили. Джил впала в отчаяние. Она не верила в ее гибель. Однако к тому времени воскрешения прекратились, и уже никто не возвращался к жизни на каком-нибудь другого, далеком берегу бесконечной Реки. Но раньше, чем предаться скорби, Джил поразила стрелами убийц. Эти тоже не воскреснут. Годом позже до нее дошли слухи о строящемся где-то на Реке громадном дирижабле. Поверив в это сразу и безоговорочно, она, тем не менее, долгие месяцы жадно ловила все новости с Низовья. Потом ринулась на поиски. Путь оказался долгим и тяжелым, но теперь она была у цели. 11 В газете "Ежедневные вести" (владелец - государство Пароландо, издатель - С.К.Бегг) на первой странице помещена "Памятка читателю". "В соответствии с законом читатель обязан по прочтении номера на следующий же день вернуть его для общественного пользования. При необходимости газету можно употребить в качестве туалетной бумаги. В этих целях мы весьма рекомендуем страничку писем к издателю. Невыполнение закона влечет за собой первое наказание - общественное порицание, второе - конфискацию недельной выпивки, третье - вечное изгнание". В разделе "Новоприбывшие" крупным шрифтом было набрано: "Джил Галбира". "Вопреки мнению некоторых лиц, мы сердечно приветствуем прибывшую к нам женщину - кандидата на гражданство в нашей стране. В это воскресенье перед четырьмя нашими крупными общественными деятелями из предутреннего тумана предстала великанша. Несмотря на легкое опьянение и связанную с этим определенную расплывчатость мыслей, квартет все же догадался, что гостья проделала путешествие длиной в двадцать тысяч миль, чтобы достигнуть наших благословенных берегов. Она совершила этот путь одна в каноэ, будучи в здравом рассудке и абсолютно трезвой. Единственная цель ее одиссеи - воочию убедиться в истинности нашего проекта - строительства дирижабля. Пока неизвестно, станет ли она капитаном воздушного корабля, но, по ее мнению, это необходимо для общественного блага. Несколько глотков божественного напитка дали возможность нашему квартету в какой-то мере выдержать атаку незнакомки. (Один из о