чевидцев так описывает ее: "Она подобна закованной в броню Минерве со стальными нервами и потрясающей самоуверенностью"). Знаменитая четверка потребовала от нее верительных грамот. Подтверждение было достаточно веским и впечатляющим. Один из наших уважаемых сограждан, у которого ваш бесстрашный корреспондент Роджер Блай взял по этому поводу интервью, утверждает, что предполагаемая мисс Галбира - безусловно, та, за которую себя выдает. Хотя они не встречались в земной жизни, тем не менее ему приходилось читать о ней в различных журналах и даже однажды лицезреть по телевидению (изобретение середины двадцатого века, до которого ваш корреспондент, к счастью, не дожил). Эта женщина сейчас мало похожа на прежнюю Джил Галбира, но она явно не из тех многочисленных самозванцев, что разгуливают в долине Реки. Бюро статистики рождаемости (или, вернее, - смертности) предоставило нам следующую информацию: Галбира Джил (псевдоним). Женщина. Урожденная Дженет Ред. Появилась на свет 12 февраля 1953 года в Тумумбе, Квинсленд, Австралия. Отец - Джон Джордж Ред. Мать - Мэри Броунз Ред. Происхождение - шотландско-ирландское, французское (с примесью еврейской крови), австралийское (аборигены). На Земле замужем не была. Училась в школах Канберры и Мельбурна. Окончила Массачусетский Технологический Институт по специальности аэронавтика со степенью магистра. Имеет права гражданского пилота (реактивные и турбовинтовые лайнеры) и права аэронавта (все виды аэростатов). Штурман-инженер дирижабля Западно-германской грузовой службы при правительстве Нигерии (1977-78). Пилот дирижабля Геофизической Службы Соединенных Штатов (1978). Пилот дирижабля шаха Кувейта (1980-81). Инструктор флотилии дирижаблей Британских воздушных сил (1982). В 1983 году - единственная женщина-капитан в западном мире. Провела в воздухе 8342 часа. Погибла 1 апреля 1983 года при автомобильной катастрофе (Хоуден, Англия) накануне вступления в должность командира нового цельнометаллического дирижабля "Виллоуз-Гуденз". Профессия: очевидна из вышеизложенного. Имеет навыки: игры на флейте, стрельбы из лука, фехтования, кендо, верховой езды, преподавательской работы, специалист в области военных наук. Если судить по ее встрече с достопочтеннейшим Сирано де Бержераком, на Земле она весьма мило обходилась со своими поклонниками: кулаком в живот, коленом в челюсть, одно мгновение - и Сирано - "ор де комба" [вне боя (франц.)]. Этот демарш последовал без промедления за несанкционированным манипулированием ее бюстом. Разъяренный француз немедленно вызвал бы на дуэль любого обидчика, но бороться с дамой - стать "эмбисиль" [глупцом (франц.)], - таков закон его времени и нации. Кстати, оплошность Сирано усугубляется тем, что он не получал никаких авансов - ни взглядом, ни словом. Вчера после ужина ваш неустрашимый и предприимчивый корреспондент подошел к двери Джил и постучал. Из хижины донеслись некие недвусмысленные звуки вместе с раздраженным голосом: "Какого черта вам надо?" Очевидно, предмету нашего интервью была известна личность гостя. - Мисс Галбира, я - Роджер Блай, репортер "Ежедневных вестей". Мне бы хотелось взять у вас интервью. - Ладно, только придется подождать. Я сижу на горшке. Коротая время, ваш корреспондент закурил сигару, которую позже надеялся использовать для освежения воздуха в хижине. Там раздался плеск воды, затем послышался голос: - Входите, но не закрывайте двери. - Охотно, - согласился ваш храбрец. Предмет интервью располагался у стола, покуривая травку. Букет запахов сигары, продукта недавней деятельности хозяйки, дыма нескольких восковых свечей создавали неописуемый аромат. - Мисс Галбира? - Нет - миз. - Что это значит? - Вы хотите знать мое мнение по этому поводу или действительно не понимаете? Здесь вполне достаточно людей моего времени. Вы что, никогда не слышали раньше - миз! Ваш корреспондент сознался в своем невежестве, но объект, не тратя времени на просвещение мистера Блая, вопросил: - Каково положение женщин в Пароландо? - Днем или ночью? - поинтересовался мистер Блай. - Пожалуйста, без острот, - прервала миз Галбира. - Лучше позвольте мне сформулировать свою мысль в доступной для вас форме. По законам, то есть теоретически, женщины здесь имеют равные права с мужчинами. А практически - каковы между ними отношения? - Боюсь, что весьма разнузданные, - ответил интервьюер. - Я дам вам еще один шанс, - сурово заявила хозяйка. - Но только один, а потом вы, болван этакий, вылетите отсюда вместе со своей вонючей сигарой. - Тысячу извинений, - не уступал неустрашимый корреспондент, - но дело в том, что это я пришел у вас брать интервью, а не "вице верса" [противоположным образом, наоборот (лат.)]. Почему бы вам не попросить самих женщин задуматься об их отношениях с мужчинами? Или возглавить крестовый поход суфражисток? Или подвигнуть женскую часть населения на постройку собственного, совершенно отдельного дирижабля? - Вы что, смеетесь надо мной? - Это мне и в голову не приходило, - не дрогнув, возразил мистер Блай. - Здесь собрались люди нового времени, хотя из двадцатого века их не так много. Цель Пароландо - строительство дирижабля, для чего в рабочее время установлена железная дисциплина. Но в свободные часы граждане могут заниматься чем угодно, кроме нанесения вреда окружающим. Однако вернемся к основной теме. Дабы нам впоследствии не запутаться, объясните, что означает "миз"? - Вы опять ломаете передо мной комедию? - Нет, готов поклясться на Библии, если бы она здесь была. - Коротко говоря, это обращение, принятое членами женского освободительного движения в шестидесятые годы. Термин "мисс" или "миссис" подчеркивает лишь сексуальные взаимоотношения с мужской половиной. Быть мисс - значит, быть незамужней, и если женщина уже в брачном возрасте, то это вызывает презрительное отношение со стороны мужчин. Кроме того, им нужны жены - в силу чего мисс должна умереть, обратившись в миссис. Таким образом, женщина, лишенная значения как личность, рассматривается в качестве принадлежности своего супруга и становится гражданином второго сорта. Например, с какой стати мисс должна носить имя своего отца, а не матери? - В этом случае, - отважился заметить интервьюер, - она все равно носит мужское имя - своем деда по матери. - Совершенно верно. Вот почему я поменяла свое - Дженет Рей - на Джил Галбира. Отец при этом встал на дыбы, да и мать серьезно протестовала. Впрочем, она - типичная тетушка Дора, совершенно безмозглая. - Очень интересно, - заметил мистер Блай. - Галбира? Что же это за имя? Славянское? Почему вы его выбрали? - Вы просто невежда. Оно заимствовано у австралийских аборигенов. Галбира - вид кенгуру. Они ловят собак и пожирают их. - Кенгуру, которые питаются собаками? А я-то думал, что они все вегетарианцы. - Да, сейчас таких нет. Но аборигены рассказывали, что когда-то они жили в глухих местах континента. Возможно, это миф, но какая разница? Будем считать мое имя символическим. - Значит, мы должны отождествлять вас с собакоядным кенгуру - галбира? Могу себе представить, кто выступает в качестве собак! Тут миз Галбира улыбнулась столь зловеще, что ваш корреспондент почувствовал необходимость поддержать свое мужество глотком горячительного из фляги, которая, как и перо с бумагой, всегда при нем. - Я выбрала свое имя совсем не из симпатий к австралийской культуре, - заявила миз. - Да, я на четверть аборигенка, так что же? Это насквозь мужская шовинистическая идеология. Женщины у австралийцев - объект подавления, рабства, на них лежали все тяжелые работы, их избивали отцы и мужья. Многим мужчинам исчезновение культуры аборигенов казалось трагедией, но я полагаю, что это прекрасно. Правда, я сочувствовала испытаниям, сопутствующим дезинтеграции. - Дезинтеграция, как и дефлорация, обычно не обходятся без боли, - вставил мистер Блай. - Девственность? Еще один миф, выдуманный мужчинами для самовозвеличивания, - едко заметила миз Галбира. - К счастью, за годы моей земной жизни отношение к этому вопросу коренным образом изменилось. Но вокруг еще полно свиней, ископаемых кабанов, как я их называю, которые... - Все это чрезвычайно интересно, - осмелился прервать тираду ваш храбрец, - но я полагаю, мы сохраним эти соображения для странички "Писем к издателю". Мистер Бегг печатает любые заметки в оригинальном исполнении, не меняя стиля и крепких выражений. А сейчас читателям хотелось бы узнать о ваших профессиональных планах. Как вы намерены содействовать проекту "Дирижабль"? И как представляете свое положение в его иерархии? К этому времени тяжелый едкий дым марихуаны заглушил все остальные запахи. Глаза миз, расширенные наркотиком, сверкали мрачным огнем. Ваш корреспондент вновь почувствовал необходимость поддержать стремительно убывающую отвагу еще одним глотком божественного напитка. - Рассуждая логически и учитывая мои знания, опыт и способности, - она заговорила медленно, но громко, - мне следует поручить все руководство проектом. И я должна стать капитаном дирижабля! Мне удалось выяснить квалификацию некоторых деятелей, связанных с проектом, и я ни минуты не сомневаюсь, что превосхожу их по всем статьям. Но почему-то мне не доверили руководство. Мою кандидатуру на пост капитана даже не рассматривали! Почему? - Не объясняйте мне, - прервал ее ваш неустрашимый. Возможно, он слишком расхрабрился от жидкости, струившейся в его жилах и притупившей свойственное ему чувство самосохранения. - Не объясняйте! Позвольте мне отважиться на догадку. Я, кажется, нашел причину. Вероятно, она связана с основной вашей позицией: все это происходит потому, что вы всего лишь женщина. Объект интервью одарил вашего корреспондента гипнотическим взглядом и сделал еще одну затяжку, глубоко втянув дым в легкие и выпустив его через ноздри. Мистеру Блаю эти зловещие манипуляции напомнили картину с драконами, виденную им в земной жизни. Однако он не рискнул обратить внимание собеседницы на сходство. - Да, вы догадались правильно. Возможно, вы не такой идиот, как мне показалось вначале. Затем, ухватившись за край стола - так, что скрипнула дубовая доска - она выпрямилась на стуле. - Но что вы имели в виду, сказав "всего лишь женщина"? - О, это только словесный оборот, - поспешил заверить ваш корреспондент, внутренне содрогнувшись. - У меня, видите ли, иронический склад ума и... - Будь я мужчиной, - ответила миз, - от чего Господь меня уберег, то в два счета стала бы первым номером... и вы, алкоголик вшивый, не посмели надо мной насмехаться! - О, вы ошибаетесь, - заявил ваш храбрец, - я совсем не смеюсь над вами. Но есть один момент, который вы не приняли во внимание. Еще задолго до постройки второго судна (первое захватил король Джон) было решено, что во главе проекта встанет Файбрас. Нынешняя ситуация полностью соответствует конституции Пароландо, которую вы должны знать, поскольку он лично вам ее продекламировал. Вы ее усвоили и, дав клятву, приняли ее. Так к чему же все это чириканье? - Значит, вы, клоун несчастный, так ничего и не поняли! Суть в том, что от вашей хартии разит мужским шовинизмом. Следовательно, она может быть нарушена. Ваш корреспондент еще раз хлебнул самую малость бодрящего напитка. - Но ведь все не только уже решено, но и выполнено. Даже если некто, столь опытный, как вы, и будет допущен к работам, то все равно он может стать только вторым - помощником руководителя проекта капитана Файбраса и первым членом экипажа. Но не больше. - Но ни у кого из них нет опыта офицера с "Графа Цеппелина". Послушайте, я сейчас вам все объясню... - Здесь слишком жарко и накурено для научных дискуссий, - заметил ваш корреспондент, вытирая пот со лба. - Я, собственно, хотел бы побольше узнать о вашем происхождении и о некоторых подробностях прежней жизни. Вы же представляете, что такое людское любопытство. Скажем, весьма интересно выяснить ваше состояние после Дня Воскрешения, а также... - Вы надеетесь, что ваше мужское обаяние заставит меня вывернуться наизнанку? Может, вы еще хотите воспользоваться удобным случаем? - Боже сохрани, - заверил мистер Блай, - это чисто профессиональный интерес и... - Та-ак! - Она сделала еще одну затяжку. - Кажется, я вас вспугнула! Да, вы все одинаковы. Встретив женщину, у которой ума и воли побольше ваших, вы сразу же выпускаете пары и превращаетесь в проколотый шар! Да, в шар с дыркой! - Истинная правда, миз Гилбора, - заспешил ваш бесстрашный, чувствуя, как пылает его лицо. - А теперь - вон отсюда, ничтожество! Ваш корреспондент счел благоразумным подчиниться этому приказу. Так прошло незавершенное интервью!" 12 Утром Джил вынула из газетного ящика вчерашний выпуск "Вестей". По-видимому, кое-кто уже читал его и теперь вдоволь потешается над ней. Она раздраженно развернула газету на странице "Новоприбывшие", подозревая, что чтение не доставит ей радости. Трясущимися руками Джил быстро листала страницы. Еще во время прежней жизни ей следовало привыкнуть к мысли, что люди типа Бегга способны печатать всякую чушь, но это интервью было просто омерзительным! Чего же иного можно было ждать от издателя грязного желтого листка из аризонского захолустья? Файбрас кое-что о нем порассказал. Больше всего ее возмутила фотография. Она и не подозревала, что ее успели сфотографировать в то первое утро в Пароландо. Объектив увековечил ее в глупой, почти непристойной позе. Совершенно нагая, Джил сушила свою одежду, согнувшись так, что ее груди свисали словно коровье вымя, руки были растопырены и на каждой развевалось по длинному полотнищу. Она уставилась куда-то вверх, из разинутого рта торчали огромные зубы. Конечно, фотограф сделал несколько снимков, но Бегг выбрал именно этот, чтобы сделать из нее посмешище. Джил пришла в такую ярость, что чуть не забыла захватить свой цилиндр. Она повесила его на руку, словно оружие, которым собиралась раскроить голову Беггу, в другой зажала газету - тоже пригодится, как кляп, - и устремилась на штурм редакции. Однако, подойдя к двери сего почтенного заведения, она опомнилась и замерла у порога. "Приди в себя, Джил! - подумала она. - Ты делаешь сейчас как раз то, на что рассчитывает он и вся эта грязная компания. Спокойней, думай головой, а не кулаками. Конечно, отхлестать его по щекам прямо в редакции было бы огромным удовольствием. Но тогда все задуманное рухнет. Нужно смириться. Нужно вытерпеть все". Держа в руке чашу, Джил медленно побрела домой и по пути дочитала газету. Оказывается, Бегг злословил, клеветал и порочил не только ее. Сам Файбрас, весьма благородно отозвавшийся о ней, тоже подвергся нападкам - и издателя, и читателей. Страничка "Вокс попули" была заполнена их письмами, критикующими политику главы государства. Джил уже миновала лощинку меж двух возвышенностей и поднималась извилистой дорожкой на следующий холм, когда сзади послышался чей-то голос. Обернувшись, она увидела Пискатора. Широко улыбаясь, японец догонял ее. Он заговорил на превосходном английском, как истый питомец Оксфорда. - Добрый вечер, гражданка. Позвольте мне сопутствовать вам. Совместный путь будет короче и приятнее, не так ли? Джил натянуто улыбнулась. Он говорил очень серьезно, с изысканной вежливостью семнадцатого столетия. Водруженный на голове цилиндр из рыбьей кожи с загнутыми вверх полями, похожий на убор пилигрима из Новой Англии, довершал общее впечатление старомодности. На полях шляпы светлыми мушками сверкали ряды мелких алюминиевых фигурок. С плеч Пискатора спускалась черная закрытая блуза, темно-серый кильт и красные сандалии завершали его туалет. На плече он нес бамбуковую удочку, в руке держал цилиндр-кормушку, прижимая локтем к боку несколько свернутых в трубку газет. Для японца он был довольно высокого роста - его макушка доставала почти до носа Джил. Правильные и тонкие черты лица напоминали скорее европейца, чем азиата. - Полагаю, вы уже прочитали газету? - спросила Джил. - К сожалению, целых три. Но ничуть не удручен. Как предупреждал Соломон в Притче ХХ14-9: "То - мерзость человеческая!" - Я бы предпочла сказать - людская, - заметила она. Он посмотрел на нее с недоумением. - Но ведь?.. Ах, да, понимаю. Вы, очевидно, подразумеваете под человеком мужчину. Но это слово обозначает и мужчин, и женщин, и детей. - Да, я знаю, - она стояла на своем. - Я знаю. Тем не менее, говорящие всегда относят его к особам мужского пола. А когда речь идет о людях, то действительно имеют в виду и женщин, и мужчин. Пискатор глубоко вздохнул. Джил ожидала нейтральное - "Ах, так!", но вместо этого он неожиданно сказал: - У меня в сумке три отличные рыбины. Не знаю, как они называются здесь, но по виду очень напоминают земных линей. Правда, те не так вкусны, как хариусы. Водятся они в быстрых речках, очень верткие и сильные рыбки. Джил заподозрила, что английский он изучал по "Руководству для рыболовов". - У вас нет желания разделить со мной трапезу? К закату я приготовлю рыбу, и мы съедим ее прямо с пылу, с жару. А к ней у меня найдется бутылка-другая скулблума. Так называлось местное вино, приготовленное из растущего на склонах гор лишайника. Его заливали водой в пропорции один к трем, добавляли высушенные и измельченные цветы железного дерева и все это перемешивали. Смесь настаивалась несколько дней, приобретая пурпурный оттенок; тогда вино считалось готовым. Джил была в нерешительности. Обычно она предпочитала одиночество и, в отличие от своих современниц, полагалась лишь на собственные силы. Но сейчас ей пришлось вкусить уединения с избытком - ее одинокое путешествие по Реке заняло четыреста двадцать дней. Лишь вечерами она ужинала и разговаривала с случайными, совершенно чужими людьми. На берегах, мимо которых шел ее путь, обитали десятки миллионов - но она не увидела ни одного знакомого лица. Ни одного! Правда, в течение дня она редко приставала к берегу и рассматривала людей лишь издалека. Вечерние контакты также были весьма ограниченными. В том состоянии душевного смятения, что терзало ее, она могла так легко пропустить, не заметить людей, которых любила или отличала на Земле. А кое с кем Джил была бы не прочь здесь встретиться. Больше всего она тосковала по Марии. Что чувствовала девушка, узнав о смерти Джил - своей любовницы (любовника?) - вызванной ее беспричинной ревностью? Не привело ли Марию ощущение вины к собственной гибели? Она была подвержена мании самоубийства и неоднократно угрожала покончить с собой, принимала какие-то пилюли, но каждый раз ухитрялась вовремя получить врачебную помощь. За их совместную жизнь она трижды была близка к смерти. Нет, скорбь и самобичевание вряд ли тянулись у нее дольше трех дней. В последний раз она проглотила таблеток двадцать барбитурата и тут же вызвала к себе одного из близких друзей (Джил полагала - любовника). У нее мучительно сдавило сердце - вот сучка! Тот отправил ее в больницу, ей сделали промывание желудка, дали противоядие. Джил часами дежурила у постели что-то бессвязно бормотавшей Марии; девушка казалась одурманенной лекарствами - и, тем не менее, обдуманно манипулировала чувствами своей подруги. Никакой благодарности к Джил она, конечно, не испытывала. Эта сучка-садистка не раз позволяла себе оскорбительные выпады, а потом клялась, что ничего не помнит. После больницы Джил решилась забрать ее к себе, даже не подозревая, чем это кончится. Она нежно ухаживала за ней, а потом... Разве она могла это вообразить! Сейчас Джил лишь посмеивалась над собой, хотя и не без горечи. Тогда же, тридцать один год назад, после жесточайшей ссоры, она в ярости выскочила из дома, села в машину и помчалась по дороге, не обращая внимания на красный свет. И вдруг... слепящие огни, пронзительный гудок огромного грузовика - и ее "Мерседес-Бенц" отброшен на обочину шоссе. Она ощутила жгучую, невыносимую боль, чудовищные силы смяли и сокрушили ее. Потом... Потом она проснулась обнаженной на берегу Реки среди множества других людей. Ее тело тридцатилетней женщины было юным, как у девушки, без всяких следов ранений. И начался кошмар. Кошмар в раю? Но существует ли этот рай, если люди сделали все, чтобы превратить его в ад? Тридцать один год. Время смягчило все горести, но не эту. До сих пор воспоминания о Марии вызывают странную смесь тоски, гнева и печали. Пора бы относиться к прошлому более объективно. Разве Мария заслужила добрую память о себе? Тем не менее, она продолжала существовать в сердце Джил. Внезапно она почувствовала взгляд Пискатора. Очевидно, он ждал ответа. - Извините, - вздохнула она, - иногда меня уносит в прошлое. - Нет, это я должен просить прощения. Но послушайте... Чтобы избавиться от тяжелых воспоминаний, люди прибегают к наркотикам, и это кончается гибелью. Есть другие пути... - Нет, нет, - Джил старалась сдержать охватившее ее раздражение. - Просто я слишком долго жила одна и приобрела привычку часто уходить в себя. Во время путешествия по Реке случалось так, что я теряла представление о времени и расстоянии. Проплыву миль десять и не могу вспомнить, что за места остались позади... все изменилось. Но работа требует постоянной сосредоточенности, тут нельзя зевать. Она добавила последнюю фразу на всякий случай. Что, если Пискатор передаст ее слова Файбрасу? Рассеянность недопустима для пилота дирижабля. - Не сомневаюсь в этом, - Пискатор улыбнулся. - Что же касается меня, то вы можете не опасаться соперничества. Амбиций я лишен начисто и вполне доволен своим положением, так как трезво оцениваю и мои знания, и способности. А Файбрас - человек справедливый. Меня значительно больше занимают мысли о цели нашего будущем полета - Таинственной Башне или Большой Чаше, как ее еще именуют. Я хочу отправиться туда и приобщиться к тайнам этого мира. Да, я не прочь пуститься в дорогу, но не горю желанием командовать. Мне не важно, в каком качестве я там окажусь. Бесспорно, я не обладаю вашей квалификацией и готов довольствоваться меньшим чином. Джил помолчала. Этот человек принадлежал к нации, поработившей своих женщин; по крайней мере, так было в его время - в 1886-1965 годы. Правда, после первой мировой войны там произошли некоторые сдвиги... Но теоретически он должен был разделять традиционное отношение японца к женщинам - чудовищное отношение. С другой стороны, люди менялись в мире Реки... пусть только некоторые... Вы действительно так думаете? - спросила она. - Это ваше искреннее мнение? - Я редко говорю неправду... разве только щадя чьи-то чувства или пытаясь избавиться от навязчивых дураков. Понимаю, о чем вы сейчас думаете. Может быть, вам удастся скорее понять меня, если я признаюсь, что одним из моих наставников была женщина. Я провел с ней десять лет... пока она не решила, что я немного поумнел, и могу отправляться к следующему учителю. - Чем же вы занимались? - Буду счастлив объяснить вам, но в другой раз. А сейчас позвольте вас заверить, что во мне нет предубеждения ни против женщин, ни против не-японцев. Все это со мной было, но подобная ерунда выветрилась много лет назад. Например, какое-то время после войны я был монахом секты Дзен. Кстати, вы имеете представление об учении дзен-буддистов? - После 1969 года о нем вышло много книг. Я кое-что читала. - Ну, и что вы извлекли из этом чтения? - Весьма немногое. - Это естественно. Как я уже сказал, вернувшись с войны после демобилизации из флота, я обосновался в монастыре. К нам пришел новый послушник - белый человек, венгр. И когда я увидел, как к нему относятся, то внезапно осознал то, что до этой поры ощущал лишь подспудно, в чем боялся признаться самому себе: никто из последователей учения - ни ученики, ни наставники, - не избавлены от расовых предрассудков. Свободен от них только я. У них вызывали неприязнь и китайцы, и вьетнамцы, и монголы. Я понял, что учение Дзен никому ничего не дает. Видите ли, в нем отсутствует цель. Точнее, его единственная задача - разрушить попытки достижения любой целью. Парадокс, не правда ли? Но это именно так. - Другая бессмыслица - обязательное голодание. Возможно, состояние голода и просветляет разум, но способы его достижения я не мог принять. Я покинул монастырь и сел на судно, идущее в Китай. Какой-то внутренний голос звал меня в Центральную Азию. Потом начались долгие годы скитаний... - он замолчал, в раздумье опустив голову, и махнул рукой: - Впрочем, на сегодня хватит. Если вам угодно, мы продолжим в другой раз, а теперь... теперь мы уже дома. Адье, до вечера. Перед нашей встречей я зажгу два факела. Они будут видны из ваших окон. - Но я же не сказала, что приду. - Однако, вы уже согласились. Разве не так? - Да, но как вы это поняли? - Без всякой телепатии, - улыбнулся он. - Поза, движения, взмах ресниц, тон голоса обычно незаметны, но тренированный глаз может уловить, что вы готовы прийти сегодня вечером. Джил не ответила. Она и сама не знала, рада ли приглашению. Даже сейчас. Но как ее раскусил Пискатор? 13 Метрах в двухстах от хижины Джил, на вершине холма, тянуло к небу чудовищные ветви железное дерево. Чуть ниже вершины, между двумя ручейками, уютно примостилось жилище Пискатора. Тыльная сторона здания врезалась в крутой склон холма, фасад опирался на колонны. Дом был велик - три комнаты внизу, две - наверху. Прежде его занимала целая община выходцев с востока, но вскоре она распалась, и здесь поселился Пискатор. Джил не могла понять, зачем одинокому мужчине нужны такие хоромы. Может быть, как символ престижа? Но на японца это было не похоже. По бамбуковой лестнице, тянувшейся вдоль фасада, она поднялась наверх. Вдоль перил, под разноцветными прозрачными абажурами, мерцали ацетиленовые светильники. На верхней ступеньке в пестром одеянии, похожем на кимоно, стоял улыбающийся хозяин дома. Он протянул Джил букет крупных цветов, сорванных с лозы, обвивающей железное дерево. - Добро пожаловать, Джил Галбира. Она поблагодарила и вдохнула аромат, напомнивший ей запах жимолости с легким душком старой кожи, - странное, но приятное сочетание. Поднявшись на верхнюю ступеньку, они оказались в самой просторной комнате дома. С высокого потолка - в три ее роста - свешивалось множество светильников в японском стиле. Мебель - тоже бамбуковая - была легкой и светлой. На простых стульях лежали мягкие подушки. Ножки столов и кресел, выточенных из дуба и тиса, покрывала прекрасная резьба, изображавшая головы животных, чертей, речных рыб и даже людей. Очевидно, резьба являлась делом рук кого-то из прежних обитателей дома - в ней не чувствовалось японском колорита. На полу стояли высокие вазы; их узкие горловины расширялись кверху, как распустившийся цветок. На столах с витыми ножками красовались майоликовые блюда - гладкие глазурованные или расписные. Одни пестрели геометрическим узором, на других были изображены морские сюжеты из земной истории. Джил пригляделась. Римские триремы, переполненные матросами и воинами. Синие дельфины, играющие в зеленых волнах. Огромное чудовище разевает пасть, собираясь поглотить корабль. Оно до странности напоминало речного дракона - очевидно, художник не остался глух к впечатлениям местной жизни. В проемах дверей висели, покачиваясь, нити с нанизанными белыми и красными позвонками меч-рыбы; когда их касались рукой, они издавали мелодичный звон. Стены покрывали циновки, сплетенные из тонких лиан. Окна затягивала прозрачная пленка из высушенных кишок речного дракона. Подобной меблировки Джил здесь не видела ни у кого. Все было выдержано в том зародившемся в долине стиле, который многие называли культурой речной Полинезии. Свет ламп с трудом пробивался сквозь густое облако табачного дыма. В углу, на невысоких подмостках, играл небольшой оркестр. Музыканты работали за плату - выпивку, но было ясно, что и сами артисты получают истинное удовольствие от игры. Они колотили по самодельным барабанам, дули в бамбуковые флейты и окарины, перебирали струны арф из рыбьих кишок, натянутых на панцири черепах; один пиликал на скрипке из тиса и тех же рыбьих кишок, терзая ее смычком, на который пошел ус синего речного дельфина. Звенел ксилофон, гудела труба, саксофонист выводил причудливые трели. Музыка была незнакомой для Джил - вероятно, напевы американских индейцев. - Будь мы с вами вдвоем, моя дорогая, - обратился к ней Пискатор, - я предложил бы вам чаю. Но здесь много народа, и это, к сожалению, невыполнимо. Моя "кормушка" выдает мне раз в неделю лишь крошечный пакетик. Вероятно, он до сих пор сохранял приверженность к чайной церемонии - любимой традиции японцев. Джил огорчилась. Не выпив в положенное время чашку чая, она, как и большинство ее соотечественников, чувствовала упадок сил. Стеклянным стаканом Пискатор зачерпнул из огромной чаши скулблум и подал ей. Джил потихоньку потягивала терпкое вино. Стоя рядом, японец говорил, как счастлив видеть ее у себя. Похоже, он не лукавил. Она тоже чувствовала к нему симпатию, хотя ни на минуту не забывала о его прошлом. Родиной Пискатора была страна, где мужчины видели в женщине лишь предмет сексуальных утех или рабочую лошадку; следовательно... Но тут она одернула себя (в который уже раз?): не будь как все, не поддавайся предубеждениям; узнай, пойми, а лишь потом - суди. Хозяин вел ее по комнате, представляя гостям. Издали кивнул Файбрас. Тонко улыбаясь, поклонился Сирано. Сегодня она уже не раз с ним встречалась, но француз явно избегал ее, хотя и держался с безупречной и холодной вежливостью. Джил была огорчена; ей очень хотелось преодолеть возникшую между ними отчужденность и сблизиться с этим легендарным человеком - блистательной загадкой семнадцатого века. Она кивнула Иезекиилу Харди и Давиду Шварцу, с которыми виделась в бюро и на заводе. Эти двое вели себя достаточно дружелюбно, полностью признав превосходство ее знаний и опыта. Но сама Джил, наблюдая их невежество и самонадеянность, часто приходила в ярость. Она старалась сдерживаться - пока. Но когда-нибудь ее терпению придет конец. - Держись, Джил, - повторяла она, - не лезь в бутылку! В жизни ей часто приходилось смирять свой нрав, и не всегда эти попытки завершались успехом. Сейчас даже японец вызывал у нее раздражение - этот Охара, придумавший себе такое глупое имя - Пискатор. В его спокойной вежливости есть что-то оскорбительное для ее самолюбия. Может быть, высмеять этого божьего рыбаря - ну, хотя бы для собственного удовольствия? Нет, не удастся. В нем так сильна уверенность в своей правоте. 14 Джил представили женщине по имени Жанна Жюган. Пискатор рассказал, что она была служанкой в родной Франции, но позже стала одной из основательниц католического Ордена сестер бедноты, возникшего в 1839 году в Бретани. - Я его ученица, - сказала Жюган, указывая на Пискатора. Джил удивленно подняла брови: - "О-о!". Ей не удалось продолжить разговор, хозяин увел ее от собеседницы. Поразительно, к скольким религиям, сектам и философским учениям был причастен Пискатор! Но он не принадлежал к последователям Церкви Второго Шанса. Ее члены носили на шее шнурок со спиральным позвонком меч-рыбы; иногда - деревянную плашку с указанием должности в церковной иерархии. Такая эмблема висела на груди следующего ее собеседника, что свидетельствовало о его высоком сане епископа. Смуглый низкорослый Самуил, человек с лицом ястреба, родился примерно в середине второго века нашей эры. По словам Пискатора, он был раввином еврейской диаспоры в Нихардии, в Вавилонии, и славился как толкователь религиозных догм и традиций. Самчил также знал толк в различных науках и создал календарь по еврейскому летоисчислению. Кроме того, ему удалось привести в соответствие законы Торы с законами страны, где обитала его община. Этот нелегкий труд прославил его имя. - Его принцип - законы государства незыблемы, - пояснил Пискатор. Самуил представил свою жену - Рахиль, маленькую широкобедрую женщину с короткими ногами. Ее кожа была довольно светлой, а лицо поражало выражением неприкрытой чувственности. Отвечая на вопросы Джил, она рассказала, что родилась в краковском гетто в четырнадцатом веке. Позже Пискатор добавил интересную подробность: ее, уже замужнюю, похитил какой-то польский вельможа и на целый год заточил в своем поместье. Потом Рахиль наскучила ему, и поляк выгнал любовницу, хорошо набив ее кошелек. Но муж не собирался прощать бесчестья; бедную женщину ждал нож. Несколько раз Самуил отсылал Рахиль за соком, плескавшимся в большом кувшине на столе; однажды он жестом велел ей зажечь ему сигару. Она беспрекословно подчинялась, затем вновь занимала место за спиной мужа. Джил молча наблюдала за ними, думая, что Рахили давно следовало бы избавиться от вековечного рабства, а Самуилу - от врожденного ощущения превосходства. Она живо представила его возносящим благодарственную молитву Богу за то, что он не родился женщиной. Позже Пискатор скажет ей: - По-моему, вас просто взбесили епископ и его супруга. Она не поинтересовалась, каким образом японец догадался об этом. Задумчиво кивнув, Джил пробормотала: - Должно быть, он испытал дьявольское потрясение, когда очнулся в этом мире и понял, что наш рай принадлежит не только богоизбранному народу. Здесь все - Божьи дети и Его избранники: идолопоклонники и каннибалы, пожиратели свинины и неверные необрезанные псы. - Мы все были в потрясении и ужасе, не правда ли? - мягко заметил Пискатор. Она взглянула на него и улыбнулась. - Да, конечно. Я - атеистка; и там, на Земле, всегда считала, что оставлю после себя только здоровую кучу праха. Очнувшись здесь, я почувствовала мучительный страх. Тогда - и позже, когда я уже успокоилась, - мне пришлось наблюдать столько странного и непонятного в этом мире, не похожем ни на рай, ни на преисподнюю... - Я понимаю, - он тоже улыбнулся. - Интересно, что подумал Самчил, увидев, что все необрезанные воскресли тут без крайней плоти? Факт не менее поразительный, чем то, что у мужчин здесь не растет борода. С одной стороны, Бог совершил обрезание у всех неевреев, и это - правильно; значит Он - еврейский Бог. Но разве может истинный Господь лишить мужчину бороды? Подобные противоречия меняют, меняли и будут менять наш образ мыслей. Он подошел ближе, глядя на нее черными раскосыми глазами. - Видите, твердокаменный рабби сменил религию. Я его понимаю. Ведь у приверженцев Церкви Второго Шанса есть великолепное объяснение, почему мы восстали из мертвых, кто и зачем это совершил. И должен заметить, они не так далеки от истины, когда считают, что вожделенная цель человечества и путь к ней открыты для нас неизвестными благодетелями. Но правда должна быть заключена в четких формулировках, а церковь с ее расплывчатыми догмами уводит с основного или, вернее, с правильного пути. Однако же, этот путь - не единственный. - О чем вы толкуете? - с недоумением спросила Джил. - Совершенно, как в проповедях Церкви Второго Шанса. - Вы поймете, если захотите, - ответил Пискатор и, извинившись, отошел к новому гостю. Джил направилась к Жанне Жюган, собираясь расспросить ее, почему она именует себя ученицей Пискатора. Однако к ней подошел де Бержерак. Он приветливо улыбался. - Ах, мисс Галбира. Я вновь должен извиниться перед вами за тот злополучный инцидент. Во всем виновато вино. Оно послужило причиной столь непростительного поведения... Впрочем, нет, - я все же надеюсь на прощение. Я редко бываю пьян; это случалось со мной лишь дважды. Алкоголь туманит рассудок и превращает человека в свинью, а я ненавижу это животное... и признаю его только в жареном виде. Но в ту ночь, когда мы ловили рыбу... - Что-то я не заметила у вас рыболовных снастей, - возразила она. - Они лежали за камнем. К тому же, если вы помните, мадам, был очень густой туман. - Мисс... - Мы вспоминали Землю, памятные нам места, друзей, пришедших к печальной кончине, умерших детей, не понимавших нас родителей, наших врагов... говорили о том, почему мы оказались здесь... ну, вы представляете эти ночные беседы. Меня расстроили воспоминания о земных делах, о моей кузине Мадлен... мне следовало быть тогда разумнее... А потому... - А потому вы напились, - она сурово смотрела на него. - Но я виню и вас, мисс. Клянусь, я не был уверен, что вы женщина! Туман, мешковатая одежда, сумятица в голове... - Забудьте об этом, - прервала она его, - хотя я уверена, что вы никогда не простите женщину, положившую вас на обе лопатки. - Не надо судить по обычным меркам! - горячо воскликнул Сирано. - Вы правы. Я часто непроизвольно совершаю эту ошибку и всегда раскаиваюсь. Но признайтесь, ведь поведение большинства людей подчиняется стереотипам... Они еще долго болтали. Время от времени Джил прихлебывала из стакана темно-красную жидкость, чувствуя, как ее согревает живительное тепло. Голоса вокруг раздавались все громче, смех становился все оживленнее. Несколько пар томно танцевали, руки мужчин с хозяйской властностью касались обнаженных женских плеч. Похоже, Пискатор и Жюган были единственными в доме, кто не притронулся к спиртному. Японец закурил первую за вечер сигарету. Сочетание вина и марихуаны начало обволакивать сознание Джил сияющим ореолом. Она вдруг ощутила, что ее тело излучает красноватый свет. Уплывавшие клубы дыма вдруг приобрели четко очерченные формы. Иногда уголком глаза она улавливала фигуры то ли драконов, то ли рыб, и даже - дирижабля. Но когда она поворачивалась лицом к этим странным силуэтам, перед ней возникали расплывчатые круги. Наконец, увидев огромное металлическое колесо, она поняла, что дело плохо. Все, больше ни глотка вина, ни капли травки! Правда, видение чудовищного колеса было вызвано рассказом Сирано о способах экзекуции, существовавших во Франции в его времена. Преступника распинали на огромном колесе, а затем палач железным прутом переламывал ему руки и ноги, превращая их в кровавое месиво. Тела казненных подвешивали в цепях на торговых площадях, они гнили и плоть падала наземь. Внутренности бросали в огромные чаны, дабы напомнить грешникам о неминуемом возмездии. - На улицах стоял смрад от нечистот, мисс Галбира. Неудивительно, что богатые люди с ног до головы орошали себя духами. - Мне кажется, скорее потому, что они редко мылись. - Может быть, - согласился француз. - Кажется, они действительно мылись не очень часто. Бытовало мнение, что это вредно для здоровья и не по-христиански... И я жил там, как все - бездумно и естественно, как рыба в воде. Но здесь - элас! - где носят так мало одежды, где вода всегда под рукой, где люди живут так тесно, - здесь не выносят запаха немытого тела и приходится приобретать новые привычки. Должен признаться, что я сам не очень привередлив, но несколько лет назад я встретил женщину, которую полюбил страстно... так же, как когда-то кузину Мадлен. Ее звали Оливия Ленгдон... - Вы имеете в виду жену Сэма Клеменса? - Да. Но ни теперь, ни тогда это обстоятельство меня не смущает. Я знал, что он был великим писателем Нового Света - Оливия порассказала мне многое из того, что случилось на Земле после моей смерти - но какое отношение это имело к нам? Мы отправились с ней вниз по Реке и внезапно попали в классическую ситуацию, погубившую многих: мы встретили ее земного супруга. - И вот, с этого момента, хотя я еще был увлечен ею, страсть моя начала остывать. Мы уже докучали друг другу, раздражались, но так и должно быть, ведь верно? Здесь зачастую встречаются мужчины и женщины не только разных национальностей, но и разных эпох. Что может быть общего у человека семнадцатого столетия с выходцем из девятнадцатого? Правда, иногда такие пары хорошо ладят друг с другом, но бывает, что ко всему добавляется еще и различие темпераментов. Чаще всего они расстаются. - Мы с Ливи находились далеко отсюда, когда я узнал о постройке судна. Толковали об упавшем железном метеорите, но я даже не мог вообразить, что он попал в руки Сэма Клеменса. Мне захотелось примкнуть к этим людям... я мечтал вновь почувствовать в ладонях холод стального клинка... Вот поэтому, дорогая мисс Галбира, мы прибыли в эти места. Потрясение оказалось чудовищным, особенно для Сэма. В какой-то момент я даже испытывал к нему сострадание и жалел, что разрушил этот союз. Но, говоря по правде, он и на Земле не был прочным и безоблачным. Оливия не высказала желания оставить меня ради Клеменса, хотя наша привязанность друг к другу уже остывала. И тем не менее... тем не менее, она мучилась, словно была повинна в том, что не любила его. Как странно - там, на Земле, их соединяло глубокое чувство... потом они оказались во власти столь же глубоко скрытой враждебности. Она рассказывала, что во время своей болезни - последней болезни - она не позволила ему навестить ее в госпитале. Она жаловалась на невнимательность Сэма... его преступную небрежность, послужившую причиной смерти их сына. Я заметил, что все это было давно и на другой планете. Почему же она так долго таит в сердце эту боль? И какое значение это имеет сейчас? Не мог же малыш... Забыл его имя... - Ленгдон, - напомнила Джил. - Малыш не мог воскреснуть здесь после смерти... Да, говорила она, ей с ним никогда не увидеться. Ему было только два года, а тут воскресали дети старше пяти лет. Может быть, малютки находятся где-то в другом месте, в другом мире? Но если бы даже он очутился здесь, разве могли они встретиться? А если бы встретились, то что тогда? Представьте, он - уже взрослый человек и совершенно забыл о ней. Она для него чужая... И один Бог знает, что бы из него вышло. За эти годы он мог превратиться в каннибала или индейца... который не знает ни слова на английском и не умеет вести себя за столом. - Так мог сказать Марк Твен, - усмехнулась Джил, - но не его жена. Сирано тоже усмехнулся. - Да, она этого не говорила. Я пересказал на свой лад. Но, кроме неожиданной смерти малыша, было много другого. Сейчас я не виню Клеменса. Он - писатель, витающий в мире своих фантазий, а это часто уводит от действительности. Я и сам таков. В тот роковой день он не заметил, что с мальчика упало одеяльце, и он открыт ледяному ветру. Сэм машинально правил лошадьми, что везли их сани, и пребывал в стране своего воображения... Оливия же уверена, что дело не в рассеянности. Он никогда не думал и не заботился о малыше. Еще до его рождения он мечтал о дочерях. Странная прихоть для мужчины, не правда ли? - Что ж, эта прихоть делает ему честь, - живо отозвалась Джил. - Но справедливости ради замечу, что стремление иметь детей всего лишь невропатологическое средство от одиночества. Однако в нем, по крайней мере, нет ненавистного мужского шовинизма... - Вы должны понять, - перебил ее Сирано, - что Оливия не осознала полностью все то, что случилось с ней на Земле. Во всяком случае, так она утверждает. Я же думаю, что она стыдится своего прошлого и потому скрывает его в самых глубоких тайниках души. Здесь она стала почти наркоманкой... Жвачка Сновидений, вы понимаете... Жвачка возвращала ее в мир естественных чувств... И в результате любовь к Клеменсу превратилась в ненависть. - Она еще не отказалась от наркотиков? - Отказалась. Теперь Жвачка только выводит ее из равновесия. Чудовищный опыт! У нее и сейчас бывают страшные и фантастические галлюцинации. - С наркотиками лучше покончить, - заметила Джил, - но только по своей воле. Хотя... - Да? Джил поджала губы. - Мне не подобает быть слишком суровым критиком. У меня была гуру - прекрасная, умнейшая и лучшая женщина из всех, кого я знала - но и она не могла меня удержать от стремления к... - Джил вздрогнула. - Лучше не вспоминать; слишком все это было страшно, нет - даже чудовищно. Вот почему я не могу никого и ни за что осуждать. А вдруг меня снова потянет к Жвачке? Я не верю проповедникам Церкви Второго Шанса, которые утверждают, что она абсолютно безопасна. Я вообще не верю людям, признающим истиной только собственные религиозные убеждения и не уважающим чужих. - Я был вольнодумцем, либертином, как мы себя называли, но сейчас - не знаю... - задумчиво произнес Сирано. - Возможно, Бог все-таки существует. Ведь кто-то должен нести ответственность за этот мир? - На сей счет имеется множество гипотез, - ответила Джил. - Не сомневаюсь, что вы уже обо всех наслышаны. - Да, им нет конца, - согласился Сирано. - Но я надеюсь услышать от вас новую. 15 В разговор вмешались подошедшие гости. Джил замолчала, отошла в сторону, высматривая новых собеседников. Все коктейли и вечеринки - что на Земле, что в Мире Реки - похожи друг на друга: в гаме музыки и чужих разговоров болтаешь то с одним, то с другим, пока не обойдешь всех; если же наткнешься на интересного собеседника, то приходится идти на всякие ухищрения, чтобы поговорить с ним без помех. В молодости на таких вечеринках Джил зачастую кем-то увлекалась. Правда, это чаще происходило под хмельком или в легком дурмане от травки, когда легко поддаешься обаянию ума или красивой внешности. Похмелье кончалось, наступало разочарование. Вокруг нее все были молоды - в этом мире все выглядели двадцатипятилетними. На самом деле, ей уже шестьдесят один, а некоторым - за сто тридцать. Самым юным - не меньше тридцати шести. Если верно, что с возрастом приходит мудрость, то это качество должно было проявиться здесь во всем блеске. Правда, на Земле данный постулат не подтвердился. Трудно не ощущать воздействия жизненного опыта, однако многие ухитрялись воспользоваться им лишь в минимальной степени. Кое-кто из стариков, которых она знавала, обитал в том же мире безусловных рефлексов, что и пятнадцатилетние подростки. Можно было рассчитывать, что в долине Реки люди, наконец, осознают благо жизненного опыта. Но беспощадный стресс смерти и воскрешения словно рассек логические связи сознания. Именно поэтому никто не ожидал увидеть здесь ТАКУЮ загробную жизнь. Ни одна из религий не предсказывала ни подобного места, ни подобных обстоятельств; впрочем, они обычно не вдавались в детали описания рая или преисподней. Тем не менее, многие люди на Земле утверждали, что хорошо представляют себе загробный мир. Очевидно, как планета Реки, так и воскрешения из мертвых не относятся к миру сверхъестественного. Все, или почти все, можно объяснить с точки зрения физических, а не метафизических законов. Однако люди опять неукротимо стремились к созданию новых религий или преобразованию старых. В этих новых верованиях отсутствовали эсхатологические идеи воскрешения или бессмертия в том виде, в каком они провозглашались в религиях Запада. Буддизм, индуизм, конфуцианство, противопоставлявшие загробной жизни концепцию вечных перерождений, были развенчаны. Но и христианство, иудаизм, ислам - все учения, сулившие рай праведникам и ад - неверным, тоже дискредитировали себя. Как и на Земле, гибель старой религии вызвала появление в родовых муках новой. Конечно, сохранилось и упорное меньшинство не верящих глазам своим. Джил остановилась возле Самуила, бывшего раввина, ныне епископа Церкви Второго Шанса. Насколько он изменился в этом мире? Здесь не было Мессии, пришедшего спасти богоизбранный народ, и не было богоизбранного народа, воссоединившегося в Иерусалиме на Земле. Но, очевидно, крах прежней веры Самуила не разрушил его личности. Он нашел в себе силы признать ее ошибочность - сверхортодоксальный раввин обладал гибким умом. Выполнявшая роль хозяйки Жанна Жюган предложила Самуилу и Рахили филе из рыбы, приправленное молодыми побегами бамбука. - Что это? - спросил он, указывая на рыбу. - Угорь, - ответила Жанна. Он сжал зубы и отрицательно покачал головой. Жанна взглянула на него с удивлением. Епископ был явно голоден, он уже протянул руку за едой. Джил знала, что побеги бамбука не запрещены законами Моисея, но они лежали на одном блюде с запретной рыбой без чешуи и потому были осквернены. Джил рассмеялась. Подумать только - легче сменить религию, чем привычки в еде! Правоверный еврей или мусульманин скорее предаст вероучение, чем проглотит кусочек поганой свинины. Один знакомый ей индуист превратился в Мире Реки в неверящего, но по-прежнему предпочитал индийскую кухню. Хотя в ее жилах текла частица крови австралийских аборигенов, она не могла заставить себя есть червей. Не гены определяли вкусовые привязанности, а социальные корни. Некоторые же люди легко адаптировались к новой пище, но здесь главную роль играли их индивидуальные, а не привитые обществом вкусы. Покинув родительский дом, Джил сразу же перестала есть баранину - она ее ненавидела и предпочитала жаркому гамбургер. Временами она утрачивала ход мысли, потом опять возвращалась к ней: мы есть то, что мы едим; мы едим то, что создаем; мы создаем то, что едим. И то, что мы из себя представляем, создано частично нашим окружением, частично нашей генетической структурой. Кроме нее, вся семья обожала баранину. Нет, кажется, еще одна из сестер разделяла ее ненависть к баранине и любовь к гамбургерам. Или взять сексуальные привычки. Насколько она знала, все ее братья и сестры были гетеросексуальны, и только для нее одной пол партнера не имел значения. Это не нравилось ей; она жаждала определенности и не хотела походить на флюгер, вертящийся по воле ветра эмоций. Ее внутренний ветер дул то с востока на запад, то наоборот, заставляя флюгер крутиться в разные стороны. Да, Джил не стремилась к этой двойственности. Если бы она могла выбирать, то предпочла бы любить только женщин. Любить женщин! Почему же не признаться себе самой: значит, стать лесбиянкой? Да, именно так - и она ничуть этого не стыдится. Но тогда - что связывало ее с Джеком? Она любила и его? А почему... Джил очнулась от своих мыслей и обежала взглядом толпившееся в комнате общество. Переходя от одной группы гостей к другой, Файбрас не переставал поглядывать на нее. Обратил ли он внимание на ее привычку отстраняться, превращаясь в неподвижную статую, начисто лишенную контактов с окружающим миром? В такие моменты ее голова слегка склонялась влево, веки опускались, стекленели. Пожалуй, Файбрас может решить, что она слишком легко поддается настроениям... При этой мысли Джил ударилась в панику. О, Господи, неужели он способен отвести ее кандидатуру только потому, что она часто впадает в задумчивость? Нет, нужно взять себя в руки и убедить Файбраса в собственной незаменимости. Теперь она всегда будет начеку, будет деятельной, собранной, уверенной, как герл-скаут. Джил направилась к группе, в центре которой Самуил рассказывал о Ла Виро. Она уже неоднократно слышала эту историю от миссионеров Церкви. Если перевести с эсперанто, Ла Виро значит "человек". Его еще называли Ла Фондинто - "Основатель". Никто не знал его земного имени; впрочем, оно и не интересовало его последователей. Самуил рассказывал о незнакомце, явившемся Ла Виро в грозовую ночь в горной пещере и поведавшем, что он переселился с некоей планеты в долину Реки и воскресил земное человечество. Он повелел Ла Виро основать Церковь Второго Шанса, изложив основные догмы, которые должна проповедовать новая религия. Позже, сказал незнакомец, придет полное откровение. Но, как было известно Джил, пока никаких новых истин не было провозглашено. Учение быстро распространилось по всей долине. Его миссионеры странствовали пешком и в лодках. Ходили слухи, что некоторые летали на воздушных шарах. Но самым быстрым способом преодоления огромных расстояний была смерть с последующим воскрешением. Убийцы проповедников оказывали Церкви добрую услугу - гибель миссионеров только ускоряла распространение веры. Мученичество оказалось самым удобным способом странствования, подумала Джил. Сейчас же, когда УМИРАЮТ НАВСЕГДА, нужно было обладать великим мужеством, чтобы отдать жизнь за веру. Ей говорили, что от Церкви многие отшатнулись, но она не знала, было ли это результатом необратимости смерти или просто движение утратило свою силу. Среди слушателей оказался незнакомый Джил гость. Пискатор кивнул на него, заметив: - Это Джон Грейсток. Он жил при Эдуарде II Английском. Кажется, тринадцатый век? Я подзабыл британскую историю - с тех пор, как расстался с кадетским корпусом. - Мне помнится, что Эдуард царствовал с 1270 года до начала четырнадцатого века, - заметила Джил. - Знаю точно, что он правил тридцать пять лет и умер в возрасте шестидесяти шести. Долгая жизнь для англичанина той эпохи - вы представляете их ледяные замки, в которых гуляли сквозняки? - Эдуард сделал Грейстока бароном, и наш рыцарь участвовал в походах на Гасконию и Шотландию, - рассказывал Пискатор. - Тут, в долине, он был губернатором в Ла Сивито де ла Анимай, в Соул Сити по-английски - это маленькая страна милях в тридцати вниз по Реке. Он прибыл сюда после того, как король Джон захватил судно Сэма, и его зачислили в армию Пароландо. Грейсток быстро продвинулся в чинах, отличившись при вторжении в Соул Сити... - А почему Пароландо захватил Соул Сити? - Войска Соул Сити совершили подлое нападение на Пароландо. Их вождь, Хаскинг, хотел установить контроль над поставками метеоритного железа и захватить "Ненаемный". Это почти удалось. Но Сэм Клеменс с друзьями взорвал огромную дамбу водохранилища, созданного для сбора воды горных ручьев. Поток уничтожил захватчиков - правда, вместе с тысячами жителей Пароландо. В Реку смыло заводы, производившие сталь и алюминий. Снесло и судно, но его быстро отыскали почти неповрежденным. Клеменсу пришлось многое строить заново. В этот трудный для страны период жители Соул Сити объединились с несколькими государствами и вновь напали на нас. Они были отбиты, но с большими потерями. Промышленность Пароландо продолжала испытывать крайнюю нужду в бокситах, криолите, ртути и платине, а единственное месторождение этих минералов находилось в Соул Сити. Бокситы и криолит необходимы в производстве алюминия, а алюминий - основа... - Да, я все это знаю, - прервала его Джил. - Простите, пожалуйста, - улыбнулся Пискатор. - После неудавшегося нападения Грейстока сделали полковником, а когда армия Пароландо захватила Соул Сити, он был назначен губернатором. Клеменс нуждался в жестком, безжалостном человеке, именно таком, как барон Грейсток. Несколько недель спустя Соул Сити добровольно вступил в Объединенные Штаты Пароландо на условиях полного равенства. - Сейчас, - усмехнулся Пискатор, - все эти события уже стали историей. Поставка ископаемых почти прекратилась, копи истощены. Строительство больше не нуждается в богатствах Соул Сити. Кроме того, в результате некоторых трений, как говорит Грейсток, хотя этот термин - чистой воды эвфемизм - там сильно изменился первоначальный состав населения. В Соул Сити, в основном жили чернокожие середины девятнадцатого века с примесью средневековых арабов-ваххабитов и дравидов - чернокожих из древней Индии. Сейчас, после войн и сурового правления Грейстока, половина населения состоит из белых. - Он высказывается весьма категорично, - Джил прислушалась к словам высокого рыцаря. - Мне не нравится, когда так оправдывают жестокость. - Он подавил несколько мятежей. Вы же знаете, Клеменс не допускал рабства, поэтому никого не принуждали силой оставаться в Соул Сити. Каждый мог мирно уйти, забрав свое имущество. Тем не менее многие остались там, присягнули Пароландо и начали саботаж. - Шла партизанская война? - О, нет, - возразил Пискатор. - Местный ландшафт не приспособлен для партизанских действий. Просто большинство бывших жителей Соул Сити усматривали в саботаже некую разновидность отдыха. - Вот как? - Бездельничать легче, чем путешествовать по Реке. Кроме того, некоторые жаждали мщения. Грейсток хватал саботажников, выдворял их из штата или просто выбрасывал в воду. Сейчас все это в прошлом, эти события разворачивались до моего прихода. Сам Грейсток появился здесь, чтобы стать членом экипажа дирижабля. - Английский рыцарь тринадцатого века? У него же нет ни знаний, ни опыта! - В известном смысле - да. Его эпоху не назовешь вершиной технического прогресса. Но Грейсток умен и любознателен, и многому здесь научился. Несмотря на свой баронский титул и губернаторский пост, он готов занять в команде последнее место. Его захватила сама идея полета - для него это сродни волшебству. Файбрас обещал его взять, если не хватит опытных специалистов. А откуда они появятся? Разве что случайно прилетит полная команда "Графа Цеппелина" или "Шенандо"... Пискатор улыбнулся. Грейсток был довольно высоким для своего времени - около шести футов. Черные, длинные, совершенно прямые волосы, большие серые глаза под густыми, горделиво изогнутыми бровями, орлиный нос - все в его облике гармонировало с понятием "красивый мужчина". Широкие мощные плечи контрастировали с тонкой талией, ноги были длинными, мускулистыми. Он беседовал с Самуилом; усмешка и тон барона казались весьма язвительными. Пискатор знал, что Грейсток ненавидит духовенство, хотя на Земле отличался изрядным благочестием. Мир Реки изменил его; он не мог простить попам их претензий на обладание истинами о загробной жизни. Грейсток говорил на эсперанто. - Вы имеете хоть какое-нибудь представление о том, кем был Ла Виро на Земле? Какой он расы и национальности? Когда родился и умер? Жил ли в доисторическую эру, в древние или средние века или в эпоху, которую люди позже назвали новым временем? Был ли он на Земле верующим человеком, агностиком или атеистом? Каково его занятие, профессия, образование? Был ли он женат, имел ли детей? А вдруг, он - гомосексуалист? Пользовался ли он известностью? Может, он был Иисусом Христом и хочет сохранить здесь свое инкогнито, понимая, что теперь никто не поверит его лжи. Самуил нахмурился. - Я знаю о Христе очень мало, лишь по рассказам. О Ла Виро я тоже только слышал. Говорят, он очень высокого роста, принадлежит к белой расе, но довольно смугл - возможно, на Земле был персом. Но все это не имеет никакого значения. Дело не в его происхождении. Важна его проповедь. - Я их досыта наслушался от миссионеров вашей Церкви, - воинственно прервал его Грейсток, - и поверил им не больше, чем в свое время вонючей лжи вонючих попов, толковавших о великих истинах Господа Бога. - В этом ваша сила, но не правота. Грейсток был несколько озадачен. - Все ваши попы - идолопоклонники. Пискатор улыбнулся. - Опасный тип, но занятный. Вы бы расспросили его о путешествии с инопланетянином... Джил удивленно подняла брови. - Да, он знал одно существо, прилетевшее на Землю со звезды Тау Кита. По-видимому, тот появился вместе с другими пришельцами в 2002 году нашей эры. Он пытался уничтожить все человечество и погиб сам. История фантастическая, но истинная. Детали вам может уточнить Файбрас, он жил в те годы. 16 В надежде поговорить с Грейстоком Джил стала пробираться к нему сквозь толпу гостей, но ее остановил Файбрас. - Мне сейчас доложили, что восстановлена радиосвязь с "Марком Твеном". Не хотите поехать с нами? У вас будет возможность поговорить с великим Сэмом Клеменсом. - Ну, конечно, - оживилась она. - Благодарю за приглашение. Джил пошла следом за ним к джипу, стоявшему у подножья лестницы, к машине из стали и алюминия с нейлоновыми шинами. Шестицилиндровый двигатель работал на древесном спирте. В автомобиле свободно разместились пять пассажиров: Файбрас, Галбира, де Бержерак, Шварц и Харди. Джип быстро сорвался с места и покатил по узкой лощине, зажатой между холмами. Яркие фары освещали низко скошенную траву, разбросанные на их пути хижины, частично скрытые высокими зарослями бамбука. Миновав холмы, они выехали на открытую равнину, спускавшуюся к Реке. Джил увидела огни алюминиевого и сталеплавильного заводов, фабрики по производству спирта, сварочного цеха, оружейных мастерских и цементного комбината; вдали сияла громада административного здания, где кроме управленческих ведомств, размещались издательство газеты и радиоцентр. Ниже по Реке высился колоссальный ангар и еще какие-то массивные сооружения. Наверху, в горах, тоже тянулась цепочка огней - это была дамба, построенная на месте прежней, взорванной Клеменсом. Джип проезжал мимо ангара. Навстречу им, пыхтя, двигался паровой локомотив, также работавший на спирту. Он тянул за собой три платформы, груженные огромными алюминиевыми болванками. Состав въехал в залитый светом ангар, остановился, и над одной из платформ навис подъемный кран. Вокруг суетились рабочие, готовые подвести крюки под стальные тросы, обвивающие болванки. "Сити Холл" был крайним строением на северной стороне. Машина остановилась у подъезда, украшенного двумя массивными дорическими колоннами. Джил подумала, насколько не соответствует эта помпезная архитектура окружающему пейзажу. Издали ей почудилось, что в отдаленный уголок Таити перенесена некая помесь Парфенона с Руром. Кабинет и приемная Файбраса располагались слева от огромного вестибюля. Перед входом стояли шестеро охранников, вооруженных однозарядными ружьями, стрелявшими пластиковыми пулями восьмидесятого калибра, тесаками и кинжалами. Радиоцентр находился рядом с конференц-залом и считался "святая святых" правителя Пароландо. Они вошли и увидели нескольких человек, сгрудившихся вокруг радиста; тот сосредоточенно крутил верньер настройки. На резкий стук двери радист обернулся. - Я только что говорил с Сэмом, - сказал он, - и потерял его. Подождите немного, думаю, что сейчас опять его поймаю. Из наушников доносился непрерывный свист и треск. Вдруг помехи исчезли, и сквозь шум послышался чей-то голос. Радист настроил поточнее прием и уступил Файбрасу свое место. - Говорит Файбрас. Это вы, Сэм? - Нет, минуточку. - Сэм слушает, - приятно растягивая слова заговорил Клеменс. - Это вы, Милт? - Конечно. Здравствуйте, Сэм. Как дела? - Электронный лаг показал, что на сегодня мы прошли 792014 миль. Если угодно, Милт, переведите в километры. Я-то предпочитаю старую систему, хотя... ну, да ладно, вы знаете, что я хочу сказать. Неплохой результат за эти годы, верно? Но я недоволен. Напрямую даже улитка успела бы уже добраться до северного полюса. За это время там можно было построить для нас гостиницу и нажить целое состояние, сдавая предназначенные нам номера. Что же касается... - снова шумы, треск помех. Файбрас переждал, прием улучшился, и он заговорил вновь. - Что нового, Сэм? - Да, все ерунда, - ответил Клеменс. - Ничего существенного, кроме сплошных неожиданностей, аварий и разных волнений. Но с командой все в порядке, не бунтуют, хотя кое-кого и пришлось списать на берег. Похоже, я скоро останусь единственным на судне, кто отправился в путь из Пароландо. Снова треск. Затем Джил услышала голос, идущий из каких-то неведомых глубин. Сэм переспросил: - Что? Нет, все нормально. Я забыл, что вам после выпивки трудно до меня докричаться. Джо говорит, что он здесь рядом и хочет с вами поздороваться. Давай, Джо! - Привет, Милт. - Словно раскат грома в пустой бочке. - Как дела? Надеюсь, хорошо. У нас тоже хорошо, потому что Тэмова подружка его бросила. Впрочем, думаю, она вернется. У него снова плохие мысли об Эрике Кровавом Топоре. Я говорю, выкинь из головы, тогда все будет хорошо. Он не пьет много возбуждающего... правда, все время ругает меня... говорит, что я - образец трезвости. Джил посмотрела на Харди. - Что это за? - Это Джо Миллер. Он громаден, как два вместе взятых Голиафа, но зато сепелявит, - засмеялся Харди. - Джо принадлежит к существам, которых Сэм назвал Титантропус Клеменси. На самом деле он из рода гигантских Гомо Сапиенс. Они вымерли за пятьдесят тысяч лет до Рождества Христова. Сэм и Джо встретились почти так же давно и не расстаются все эти годы. Дамон и Пифий. Роланд и Оливье. - Больше, чем Матт и Джеф или Лорель и Харди, - добавил кто-то. - Что там насчет Харди? - переспросил шкипер. - А ну, заткнитесь, - оборвал их Файбрас. - Ладно, Сэм. Наше дело тоже двигается. Мы заполучили новом сотрудника, первоклассного аэронавта. Она из Австралии, зовут Джил Галбира. Она налетала на дирижабле около восьми тысяч часов и имеет инженерное образование. Как вам это нравится? Треск разрядов и затем: - Женщина? - Да, Сэм. Я знаю, что в ваши дни не было женщин-капитанов или инженеров. Но в мое время женщины могли стать кем угодно - летчиками, жокеями и даже астронавтами. Потеряв над собой контроль, Джил ринулась к микрофону. - Ну-ка, дайте мне с ним поговорить! Я скажу этому сукиному сыну... - Джил, это он от неожиданности, - Файбрас посмотрел на нее. - Успокойтесь! Что вы разволновались? Он же ничего изменить не в силах. Здесь командую я. Сэм, она говорит, что с удовольствием побеседует с вами. - Я слушаю ее, - отозвался Клеменс и хихикнул. - Послушайте... - снова треск, писк, - когда я... - Черт бы побрал эти атмосферные помехи! Вас еле слышно, Сэм. Мне кажется, связь скоро прервется, поэтому вот вам основные новости. Моя команда еще не скомплектована, но впереди целый год. К тому времени я постараюсь набрать людей - иначе вся работа пойдет к черту. Летчики и авиамеханики - большая редкость, а для управления дирижаблем нужна особая выучка... Послушайте, - он помолчал, потом оглянулся вокруг - Джил не поняла, зачем - и медленно спросил: - Что-нибудь слышно от Икса? Есть ли у вас... Помехи заглушили его голос. Несколько минут он пытался поймать Клеменса, но того не было слышно. Файбрас встал. Джил обратилась к Харди. - Что это значит - про Икса? - Не знаю, - ответил шкипер. - Файбрас говорит, что это одна из шуток Сэма. Файбрас выключил передатчик и отошел от установки. - Уже поздно, а завтра уйма дел. Джил, вы не хотите, чтобы Вилли отвез вас домой? - Я не нуждаюсь ни в чьей помощи, - отрезала она, - и с удовольствием пройдусь одна. Пожалуйста, не благодарите! Завернувшись плотнее в свои одежды, она шла через долину. Еще не достигнув холмов, Джил увидела несущиеся по мерцавшему небу темные тучи. Достав из наплечной сумки кусок Жвачки, она отломила половину и сунула в рот. Много лет ее не тянуло к наркотику. Сейчас, ощутив на языке шоколадный привкус, она не могла понять, откуда вдруг возникла эта неосознанная потребность, что ее подтолкнуло? Этот порыв был почти инстинктивным. На севере сверкнула яркая вспышка, и сразу, как из ведра, хлынул дождь. Она натянула на голову капюшон и согнулась. Голые ноги тотчас промокли, но тело, защищенное одеждой, оставалось сухим. Джил отворила дверь своей хижины и, поставив сумку на пол, вынула оттуда тяжелую металлическую зажигалку - подарок, который ее чаша приносила дважды в году. Она пыталась нащупать на столе спиртовую лампу - и, наконец, разглядела ее при вспышке молнии. Что-то коснулось плеча Джил. Она вскрикнула и завертелась во все стороны, выбрасывая вперед кулаки, бешено молотя воздух. Чья-то рука ухватила ее за запястье. Резко согнув ногу, она попыталась попасть коленом в пах, но тут же была схвачена за другую руку. Джил перевела дух, и нападающий ослабил хватку, хихикнул и притянул ее к себе. В темноте она не могла его рассмотреть. Его нос коснулся губ Джил; значит, нападающий был ниже ее ростом. Она наклонила голову и вцепилась зубами в кончик носа. Человек вскрикнул, разжал руки и схватился за лицо. Он отступал. Она двинулась за ним, при каждом шаге ударяя его коленом в пах, пока он не рухнул на пол, сжимая ладонями гениталии. Джил прыгала вокруг, продолжая наносить удары ногами по бокам. Его ребра затрещали. Она наклонилась и схватила его за уши. Он попытался высвободиться, но Джил вцепилась еще крепче и со всей силы дернула их в стороны. Несмотря на дикую боль в гениталиях и в отбитых ребрах, человек приподнялся с пола. Ударив его ребром ладони по горлу, она опять повалила его; теперь мужчина лежал неподвижно. Джил подошла к столу и дрожащими руками зажгла лампу. Фитиль слабо разгорался, пришлось подвернуть колесико и прибавить света. Услышав шорох, она обернулась и пронзительно вскрикнула. Человек поднялся на ноги и стоял, направив на нее острие копья, выхваченного из стойки у двери. Ее реакция была молниеносной: лампа полетела ему в голову, попала в лицо, разбилась, и спирт потек на пол. Вспыхнуло яркое пламя. Мужчина, взревев от боли в глазах, вслепую ринулся к ней. Только сейчас она разглядела и узнала его: "Джек!" Он обхватил ее горящими руками, опрокинул на спину, надавил грудью. На секунду у нее перехватило дыхание, но неистово рванувшись из горящих рук, она откатилась в сторону. Одежда из огнеупорной ткани защищала ее от ожогов. Джил не успела еще подняться, как он ухватился за край ее одеяния и резко дернул. Магнитные застежки разомкнулись. Она вскочила, обнаженная, и, путаясь ногами в валявшемся на полу плаще, бросилась к копью. Она нагнулась за ним, но Джек обхватил ее плечи, повалил, вцепившись горящими руками в груди. Пылающий пенис вонзился в нее; их вопли разносились по хижине, отдаваясь громким эхом. Сейчас она была обожжена, опалена вся - от ягодиц до груди. Казалось, горели даже уши, словно обожженные их криками. Высвободившись неимоверным усилием, Джил подползла к стене и обернулась. С почерневшей кожей, обгоревшими волосами, Джек стоял на четвереньках, выгнув спину и извиваясь всем телом. Сквозь потрескавшуюся плоть капала густая красная кровь и проступали темно-серые очертания костей. Огонь уничтожал его лицо, грудь, живот, вгрызаясь в тело ярко-алыми клыками. Она поднялась на ноги и побежала к двери. Только дождь мог загасить ее пылающую кожу и огонь, пожиравший мозг. Джек ухватил ее за лодыжку, и она упала, сильно ударившись грудью. Он снова лежал на ней, испуская странные каркающие звуки; теперь они оба были охвачены пламенем. Она испустила неистовый вопль, вой агонизирующего зверя. Ее подхватило и понесло к стремительно приближающейся пропасти. Она провалилась в нее, и чудовищный ураган понес измученное тело к центру мира, к сердцевине всего сущего. 17 Над ней нависало лицо Джека. Его голова отделилась от плеч и свободно плавала в пространстве, как воздушный шар. Вьющиеся рыжеватые волосы, красивые черты, блестящие голубые глаза, мужественный подбородок, пухлые улыбающиеся губы. - Джек! - пробормотала она, но его лицо куда-то уплыло, а появилось другое, тоже красивое, однако с высокими скулами и черными раскосыми глазами. Темные волосы падали прямыми прядями. - Пискатор! - Я услышал ваши крики. - Он наклонился и взял ее за руку. - Вы можете встать? - Думаю, да. С его помощью она поднялась. Снаружи царила тишина, гром и сверканье молний прекратились, лишь капли воды иногда срывались с крыши. Дверь зияла черным провалом, распахнутая в темноту ночи. Джил померещились низко нависшие облака, но это были силуэты холмов, проступавших сквозь белый покров тумана. В небе сверкали гигантские звезды. Внезапно Джил поняла, что стоит перед ним обнаженной. Ее груди пылали, словно обожженные пламенем костра; опустив голову, она увидела, как медленно тает краснота вокруг сосков. - Мне кажется, - заметил Пискатор, - вы словно обгорели на солнце. Грудь, плечи, низ живота... Откуда здесь огонь? - Огонь был внутри меня, - призналась Джил. - Жвачка. - Ах, вот что! - Он поднял брови. Она засмеялась. Он подвел ее к постели, и она со вздохом растянулась на простыне. Жар медленно утихал. Пискатор суетился вокруг нее, укутывал покрывалами, дал выпить дождевой воды из бамбукового бочонка, стоявшего за дверью. Джил пила, опираясь на локоть. - Спасибо, - устало произнесла она. - Мне следовало знать, к чему приводит Жвачка. Я была сильно расстроена, а в таком состоянии она действует на меня странным образом. Мне все кажется абсолютно реальным и... и чудовищным. Я никогда не задавалась вопросом о природе возникающих видений, да эти и невозможно понять. - Последователи Церкви Второго Шанса используют наркотик как лекарство, но всегда держат больного под наблюдением. Говорят, что это дает ощутимый результат. Мы им почти не пользуемся... лишь иногда, на первой стадии обучения. - Кто это - мы? - Аль Ахл аль-Хакк - люди Истины, те, кого в западных странах называли суфиями. - Я так и думала. - Да, ведь мы с вами уже это обсуждали. - Когда? - Сегодня утром. - Это все наркотик, - призналась она. - Нет, с этим нужно кончать. Все, больше ни крохи этого зелья! Она резко поднялась в постели. - Вы не расскажете об этом Файбрасу? Он уже не улыбался. - Какое сильное психическое воздействие вы испытали! Вызвать мысленно ожоги и пятна на теле - это... - Больше я не прикоснусь к этой гадости! Вы знаете, я не даю пустых обещаний. Я не наркоманка! - Вы сейчас сильно взволнованы, - мягко возразил он. - Но будьте со мной честны, Джил. Вы позволите так вас называть? А если у вас повторится подобный приступ? Как вы из него выберетесь? - Никаких новых приступов! - Ну, хорошо. Сейчас я никому не скажу. Но если это повторится, то ничего не могу обещать. Будьте со мной откровенны, постарайтесь не скрывать подобное состояние. Вы так безудержно стремитесь попасть в команду дирижабля... а если такое случится с вами в полете? - Больше этого не будет, - с трудом выдавила она. - Ну, тогда разговор закончен - во всяком случае, на время. Она вновь приподнялась на локте, не обращая внимания на соскользнувшее покрывало и нагую грудь. - Послушайте, Пискатор, давайте начистоту. Если Файбрас распределит чины в соответствии с нашей квалификацией, и вы окажетесь у меня в подчинении, вас это не обидит? - Нисколько, - улыбнулся он. Она легла и натянула на себя покрывало. - Вы вышли из мира, где женщина занимает самое незавидное положение, едва ли не на уровне животного. Она... - Это все в прошлом, в далеком прошлом, - ответил он. - Однако, независимо от того, японец я или нет, я - типичный представитель рода мужского. А вам... вам, Джил, стоило бы избегать расхожих мнений. То, что вы так ненавидите, с чем боретесь всю жизнь, - всего лишь фантом, стереотип. - Вы правы, у меня это уже стало условным рефлексом. - Я уверен, что разговор на эту тему у нас не повторится. Хотя повторение - мать учения. Вам надо переключиться... заставить себя мыслить иначе. - Ну и как же мне этого достичь? Он колебался. - Вы поймете, когда сами поразмыслите и попытаетесь понять свои заблуждения. Джил отдавала себе отчет, что он надеется видеть ее в числе обращенных. Она ничего не имела против подобных бесед, но догматические религии отпугивали ее. Правда, суфизм - не религия, но последователи учения были религиозны. Другое дело суфии-атеисты. Сама Джил была убежденной атеисткой. Даже воскрешение не заставило ее поверить в Создателя. Кроме того, она сильно сомневалась, что Создатель способен проявить интерес к ее судьбе - как, впрочем, и к судьбам всех остальных обитателей долины. - Сейчас вы заснете, - сказал Пискатор. - Если я понадоблюсь, не стесняйтесь, позовите меня. - Вы же не врач, - возразила она. - Как же вы сможете... - Постарайтесь сами преодолеть новый приступ. Любой может совершить безумный поступок, но нельзя всех считать сумасшедшими. Человек способен властвовать над эмоциями. Покойной ночи. Японец поклонился и быстро исчез, притворив за собой дверь. Джил собралась было окликнуть его и спросить, каким образом он оказался у ее хижины в такой поздний час. Что он здесь делал? Собирался ее соблазнить? О насилии не могло быть и речи. Она крупней его, и даже если он прекрасно тренирован, то и ее закалка не хуже. Кроме того, ее разоблачения серьезно повредили бы летной карьере Пискатора. Нет, он не производил впечатления насильника или соблазнителя. С другой стороны, важно не впечатление о человеке, а его сущность. Но тут, казалось, все было в порядке - токи, исходившие от него, не несли в себе отрицательных зарядов. Она вспомнила, что Пискатор не стал расспрашивать ее о кошмаре. Будь он полюбопытней, то сумел бы все выжать. Вероятно, он рассчитывал, что она сама захочет ему открыться. Да, Пискатор - человек тонкий и остро воспринимает чувства тех, кто ему небезразличен. Но что же означала эта чудовищная схватка с Джеком? Почему он так напугал ее? Может быть, в тот миг ее охватило отвращение ко всему мужскому роду? Она не могла разобраться. Где коренилась причина ненависти - в ужасной и неожиданной галлюцинации, в обмане чувств, страхе перед карой? Она подожгла его - но, в определенном смысле, она сжигала и насиловала саму себя. В чем же дело? Она была уверена, что не испытывает подсознательного желания подвергнуться насилию. Это бывает лишь с душевнобольными женщинами. Ненависть к себе? Да, время от времени она ее испытывала, но с кем не случается такого? Вскоре она заснула и во сне увидела Сирано де Бержерака. Они фехтовали на шпагах. Ее ослепило стремительное вращение его клинка. Удар, выпад - и наконечник рапиры глубоко вонзился ей в живот. Она с изумлением смотрела на полоску стали, потом выдернула ее, не заметив ни капли крови. Живот вспух, раздулся, а чуть позже из ранки выскользнул крошечный кусочек металла. 18 Голод привел Бартона в чувство. Он оказался под водой и, потеряв ориентировку, не мог сообразить, где поверхность. Он двинулся куда-то во тьму, почувствовал, что вода сильнее давит на уши, и сменил направление. Вскоре давление ослабло, но он стал задыхаться. Последний рывок - и он выбрался на поверхность. Вдруг сзади что-то сильно ударило его по голове, и Бартон вновь едва не потерял сознания, но успел схватиться руками за какой-то предмет. Хотя в тумане не было видно ни зги, он сообразил, что держится за огромное бревно. Вокруг царило безумие: вопли, шум, крики. Он оттолкнул бревно и поспешил к взывавшей о помощи женщине. Приблизившись, он узнал голос Логу. Несколько взмахов, и Бартон увидел ее лицо. - Спокойно, это я, Дик! Логу ухватила его за плечи, и оба погрузились в воду. Он оторвал от себя руки женщины, вытолкнул ее вверх и вынырнул сам. Захлебываясь словами, она что-то говорила на своем родном наречии. Бартон повторил: - Без паники. Все в порядке. Кажется, Логу пришла в себя; дрожащим голосом она сообщила: - Я за что-то все время держалась, Дик, и потому не утонула. Бартон отпустил ее и хотел поплыть рядом, но наткнулся на другое бревно. Если рядом плавает еще одно, то как бы их не затерло стволами... А где же судно, где плот? И где находятся они с Логу? Возможно, их швырнуло в пролом между разметавшимися бревнами, и сейчас течение несет к утесу сохранившуюся часть плота? Тогда они будут просто размазаны на скале... Логу застонала. - Кажется, у меня сломана нога, Дик. Очень больно. Бревно, за которое они цеплялись, было невероятно толстым и длинным; он не мог разглядеть в тумане его конец. Хватаясь за выступы коры, Бартон понимал, что долго так не продержаться. Внезапно из темноты раздался голос Моната. - Дик, Логу, где вы? Бартон отозвался. В этот момент что-то стукнуло по бревну и ударило его по пальцам. Он вскрикнул от боли и соскользнул вглубь, потом из последних сил выбрался на поверхность. Из тумана вынырнул конец шеста, задев его щеку. Чуть правей - и дело кончилось бы разбитой головой. Он ухватился за шест, притянул его к себе и окликнул Моната. - Логу тоже здесь. Только осторожнее с шестом. Монат подтащил его к плоту, и Казз одним рывком вытянул Бартона наверх. Через минуту на борту оказалась и Логу. Она была в полубессознательном состоянии. - Найди сухую одежду, переодень и согрей ее, - велел Бартон Каззу. - Будет сделано, Бартон-нак, - ответил неандерталец и исчез в тумане. Бартон опустился на сырую скользкую палубу. - Где остальные? Что с Алисой? - Все здесь, за исключением Оуэнон, - ответил Монат. - У Алисы, похоже, сломано несколько ребер. А судно наше пропало. Бартон еще толком не осознал всей тяжести свалившихся на них несчастий, когда увидел вдали пылающие факелы. Они приближались, и вскоре он разглядел и самих факелоносцев - дюжину невысоких темнолицых мужчин с огромными крючковатыми носами, закутанных с головы до ног в полосатые бурнусы. Единственным их оружием были кремневые ножи на перевязях. Один из них заговорил на языке, принадлежавшем, по догадке Бартона, к древним наречиям семитской группы. Он даже уловил несколько знакомых слов, однако ответил на эсперанто. К счастью, собеседник сразу понял его. Как оказалось, заснувший на вышке часовой был совершенно пьян. Бартон видел, как тот свалился с плота в момент столкновения, но затем вылез на берег. Второму вахтенному не повезло - он сломал шею и скончался. Что касается рулевого, находившегося на дальнем конце плота, то он не пострадал - если не считать того, что рассвирепевшая команда выбросила его за борт. Скрежет, который Бартон услышал перед катастрофой, был вызван ударом носовых бревен о причал и скалу, повредившим переднюю часть плота и порвавшим в клочья крепежные канаты. Основной корпус уцелел, хотя левый борт, чиркнувший по прибрежным камням, был тоже разбит. Месиво оторвавшихся бревен протаранило "Хаджи" насквозь. Нос сразу же ушел под воду; корма, затертая бревнами, провалилась в образовавшуюся между ними полынью. При столкновении Бартона выбросило вперед, он рухнул на палубу и скатился в воду. К счастью, никто из команды не погиб и не был серьезно ранен. Правда, пока они не смогли обнаружить Оуэнон. На Бартона обрушилась целая лавина проблем, но, прежде всего нужно было позаботиться о пострадавших. Он направился к освещенному факелами помосту, где лежали его друзья. Алиса, увидев его, протянула руки, но вскрикнула, когда он ее обнял. - Осторожнее, Дик! Мои ребра... К ним подошел один из крючконосых, сказав, что его прислали за ранеными. Затем появилось еще несколько человек из команды плота; они понесли на руках двух женщин. Фригейт хромал рядом, опираясь на Казза, постанывая и извергая ругательства; Бест шла сама. В темноте путь показался очень долгим. Пройдя ярдов шестьдесят они остановились перед большой бамбуковой постройкой, крытой листьями железного дерева. Ее стены крепились кожаными канатами, привязанными к торчащим в палубе крючьям. Внутри помещения на высоком каменном основании горел огонь. Пострадавших разместили вокруг очага, уложив на койки. Туман понемногу рассеивался, на Реке заметно посветлело. Внезапный грохот, будто салют из тысячи пушек, возвестил наступление рассвета. Все вздрогнули, хотя слышали его ежедневно. Грейлстоуны извергли свою энергию. - Для нас завтрака нет, - Бартон резко поднял голову. - Кстати, где наши цилиндры? Остался хоть один у кого-нибудь? - Нет, все пропали вместе с судном. - Лицо Моната сморщилось, в глазах застыло горе. - Неужели Оуэнон утонула? Они посмотрели друг на друга при свете дня. Казалось, все краски жизни покинули их лица. Кто-то застонал. Бартон выругался. Конечно, он сожалел об утрате Оуэнон, но сейчас его ужаснуло другое - отныне он сам и его команда обречены на нищенство. Их жизнь теперь зависела от человеческих благодеяний: в этом мире смерть предпочтительнее существования без цилиндра-кормушки. В былые дни люди, потерявшие чашу, кончали жизнь самоубийством. На следующий день они просыпались вдали от дома, от друзей и подруг, зато рядом стоял серый цилиндр - источник всех благ, дарованных человеку в этом мире. - Ничего, - мягко произнес Фригейт, стараясь не встречаться с Бартоном взглядом. - Мы можем есть рыбу и желудевый хлеб. - Всю оставшуюся жизнь? - горько усмехнулся тот. - Ну, и сколько веков вы способны продержаться на такой диете? Поднявшись на ноги, Бартон вышел наружу в сопровождении Моната и Казза. Солнце уже рассеяло туман, и открывшаяся глазам картина ужаснула их. Весь берег был завален бревнами, причалы и лодки, принадлежавшие ганопо, разнесены в щепки. Уцелевшая часть плота на треть оказалась на суше, окруженная валом вздыбленной, перемешанной с травой почвы. Слева в воде виднелись груды стволов с обрывками веревок, прижатых течением к скалистому мысу; волны с грохотом швыряли их на камни. Но нигде на поверхности Реки не было ни следов "Хаджи", ни тела Оуэнон. Надежды Бартона спасти хоть несколько чаш рухнули. Он осмотрел плот. Даже без передней части он поражал своими размерами - около двухсот ярдов в длину при вдвое меньшей ширине. В центре, за вышкой, громоздилась черная статуя тридцатифутовой высоты. Огромный идол сидел, скрестив ноги; по спине ящерицей вилась высверленная косица. Пронзительный стеклянный блеск глаз, оскаленный рот, торчащие из пасти акульи зубы - это был лик древнего демона, владыки смерти. В его брюхе зияла круглая дыра каменного очага, в которой металось пламя. Дым уходил внутрь истукана, клубами вырываясь из ушей. Повсюду на палубе были разбросаны хижины, большие и поменьше, одни - совершенно искореженные и разбитые, другие - покосившиеся, но устоявшие при ударе о берег. Бартон насчитал десяток мачт с прямым парусным вооружением и штук двадцать - с косыми латинскими парусами; все они были убраны. Вдоль бортов лежало множество лодок разных форм и размеров, привязанных к массивным деревянным стоякам. Сразу за идолом находилось самое высокое строение на борту - дом вождя или храм, как предположил Бартон. Именно его крышу, темную и округлую, он видел перед катастрофой. Внезапно забили барабаны, загудели трубы, и множество людей устремилось к храму, образовав полукруг перед идолом. Бартон подошел ближе и украдкой царапнул статую ножом. К его изумлению, он обнаружил кирпич, покрытый черной краской. Откуда ее достали - и в таком количестве? Здесь, на Реке, любые краски являлись большой редкостью - к великому огорчению художников. Вождь и главный жрец был довольно крупным мужчиной, только на полголовы ниже Бартона. Облаченный в полосатую накидку и килы, с деревянным остроконечным венцом на голове и дубовым посохом в руках, он взгромоздился на небольшое возвышение перед храмом и начал с необыкновенной страстностью что-то вещать своей пастве. Его посох грозил небесам, глаза яростно горели; он извергал поток слов, в котором Бартон не уловил ни одного знакомого. Спустя полчаса патриарх сошел с возвышения, и толпа начала распадаться на отдельные группы. Часть людей сошла на остров и принялась разбирать завалы из бревен, другие направились к левому борту, где разрушения выглядели особенно значительными, третьи занялись лодками - видимо, им было поручено выловить из воды стволы. Через полчаса с обоих бортов спустили весла и несколько десятков гребцов навалились на них. Очевидно, они хотели поставить корму по течению, чтобы затем сдвинуть весь плот и снять его с мели. Но не все задуманное осуществляется, и прекрасный замысел не оправдал себя на практике. Вскоре стало ясно, что столкнуть носовую часть в воду можно лишь разобрав вначале завалы бревен. Бартону не терпелось потолковать с предводителем, но тот кружил около статуи, быстро кланялся и что-то пел. Прервать молитвенный ритуал Бартон не рискнул, по опыту зная, насколько это опасно. Ему оставалось лишь слоняться вокруг, рассматривая лодки и строения на борту. Убедившись, что хозяева не наблюдают за ним, он заглянул внутрь нескольких хижин. Две из них оказались складами сушеной рыбы и желудевого хлеба, еще одна была набита оружием. Под навесом стояли два выдолбленных челнока и сосновая рама будущего каноэ, которую со временем обтянут рыбьей кожей. В пятом строении хранились самые различные предметы: ящики с дубовыми кольцами на продажу; бивни и позвонки меч-рыбы; кипы кож - человеческой и речного дракона; барабаны, бамбуковые дудки и арфы со струнами из рыбьих кишок; сосуды из черепов; канаты и веревки из рыбьей кожи; каменные светильники; коробки с зажигалками, косметикой, марихуаной, сигарами и сигаретами; около пятидесяти ритуальных масок и множество других вещей. Видимо, все это добро предназначалось для торговли или выплаты дани во время странствий у чужих и враждебных берегов. Заглянув в очередную хижину, Бартон расплылся в улыбке - здесь хранились чаши. В ожидании своих владельцев, серые цилиндры стояли на высоких стеллажах. Он пересчитал их - ровно триста пятьдесят. По его прикидкам на плоту находилось чуть больше трехсот человек; значит, тридцать-сорок штук - явно лишние. Даже при беглом осмотре Бартон обнаружил, что все чаши, кроме тридцати, помечены. На их ручках висели обожженные глиняные таблички с клинописными знаками. Внимательно рассмотрев их, он решил, что надписи имеют сходство с вавилонскими и ассирийскими письменами, знакомыми ему по копиям. Бартон попытался приподнять крышки помеченных цилиндров; конечно, это ему не удалось. Каждая чаша была снабжена особым запорным устройством; открыть ее мог только владелец. Существовало несколько гипотез о природе этих замков; согласно одной из них, внутри цилиндра находилось нечто вроде реле, настроенного на электрофизическое поле хозяина и срабатывающего в нужный момент. Что касается непомеченных чаш, то они были свободными - именно так называли их в долине. Когда тридцать шесть миллиардов умерших пробудились к новой жизни на бесконечных просторах Мира Реки, каждый обнаружил возле себя персональный цилиндр. На вершинах грейлстоунов для них были сделаны углубления, и в центральном стояла свободная чаша. Очевидно, неведомые благодетели хотели подсказать воскрешенным, как нужно пользоваться их даром. В определенный час над каменными грибами впервые взревело пламя. Едва утихли громы и молнии, заинтригованные люди взобрались наверх и раскрыли стоявшие цилиндры. На этих чашах не было замков, и перед восхищенными взорами любопытных предстали наполненные едой сосуды. Пища появлялась в мисках, закрепленных наподобие судков внутри чаш; в других контейнерах, похожих на стаканы, было вино, табак и мелкие предметы - зажигалки, расчески, зеркала, ножницы, косметика и даже туалетная бумага. Перед следующей материализацией все чаши уже стояли на грейлстоунах, и они вновь одарили людей питьем и едой. Однако человек всегда недоволен тем, что имеет; прошла неделя - и многие уже жаловались на однообразие блюд, слишком умеренное число сигарет или недостаток выпивки. Расторопные счастливцы, прихватившие с грейлстоуна вторую чашу, имели все в двойном количестве - пока другие руки, более сильные и жестокие, не отняли их богатства. Ибо свободные цилиндры являлись величайшим сокровищем в этом мире - ради них убивали, их отнимали силой или похищали. У Бартона никогда не было свободной чаши, и ему еще не доводилось видеть такого впечатляющего их собрания. Тридцать цилиндров! Племя, обитавшее на плоту, оказалось богатым, очень богатым! И если он сможет уговорить вождя поделиться этим сокровищем, то проблема пропитания будет решена. В конце концов, крючконосые в долгу перед экипажем "Хаджи"; по их вине потеряно все - судно, оружие, одежда и чаши, а с ними - и право на жизнь. Бартон покинул хранилище, осторожно притворив дверь. У него вдруг возникли опасения, что оказанное им гостеприимство имеет свои границы. Свободные цилиндры являлись слишком большой ценностью; они приносили команде плота немалый доход и могли служить выкупом у тех берегов, где скорость судна и сила оружия не обеспечивали безопасного плавания. Если он попросит у вождя семь чаш и получит отказ, то за цилиндрами наверняка станут приглядывать. Пожалуй, не следовало распространяться на эту тему и возбуждать излишнюю подозрительность. Их могут в любой момент выкинуть с плота. Проходя мимо статуи, Бартон увидел, что вождь кончил возносить молитвы и направился на остров; очевидно, он хотел понаблюдать за ходом работ. Бартон в нерешительности остановился, потом, упрямо вздернув голову, зашагал следом. Он все-таки решил потолковать о свободных чашах - вне зависимости от исхода. Когда человек бездействует, удача его спит. 19 На родном языке вождя звали Муту-ша-или, что означало "Божий человек" - Мафусаил. Как-то во сне Бартон возмечтал встретиться с патриархом-долгожителем из Ветхого Завета. Нет, этот Мафусаил не имел к нему никакого отношения. Он родился в Вавилоне и никогда даже не слышал о евреях. На Земле он был надсмотрщиком в зернохранилище, а здесь превратился в создателя и главу новой религии, капитана огромного плота. - Это случилось много лет назад. Ночью в грозу я спал, и во сне ко мне явился Бог по имени Рашхаб. Я никогда о нем не слышал. Он сказал мне, что был могущественным Богом моих предков. Потомки забыли о нем, и в мое время его почитали лишь в одном далеком поселении. - Но Боги не умирают, а лишь меняются, приобретая иные имена или оставаясь безымянными; и Рашхаб тоже жил - в снах многих поколений. Но пришло время, когда он смог покинуть мир снов. Он повелел мне встать и отправиться в путь - чтобы нести людям слово истины во имя Его и по воле Его. Я должен был объединиться с единоверцами, построить большой плот и поплыть с моими людьми вниз по Реке. - Рашхаб предрек, что спустя много лет - на Земле это жизнь нескольких поколений, - мы достигнем конца Реки, где она падает в дыру у подножия гор. Это будет Вершина Мира. Там мы минуем преисподнюю, огромную мрачную пещеру, потом светлое море и окажемся в благословенных землях, где будем жить вечно в мире и счастье вместе с богами и богинями. Бартон подумал, что перед ним - безумец. Да, он попал со своей командой в руки фанатиков! К счастью, поклонники Рашхаба, по словам Мафусаила, никому не причиняли намеренного вреда, разве только при самозащите. Но Бартон знал по собственному опыту, как растяжимо это понятие. - Рашхаб повелел, чтобы перед входом в преисподнюю его статуя была разбита на куски и брошена в Реку. Он не объяснил мне, почему надо так поступить; только заметил, что к тому времени мы все поймем сами. - Что ж, ваши намерения прекрасны и благочестивы, - произнес Бартон. - Но вы виноваты в гибели моего судна и в том, что мы лишились чаш. - Конечно, я прошу у вас прощения, но ничего не могу поделать - все произошло по воле Рашхаба. Бартон увидел перед собой окаменевшее лицо собеседника. Едва сдерживаясь, он продолжал: - Трое моих людей ранены и не могут продолжать путь пешком. Дайте нам хотя бы лодку, чтобы добраться до берега. Сверкнув черными глазами, Мафусаил показал на остров. - Вот он, берег, и там есть кормящий камень. Я прослежу, чтобы ваших раненых перенесли туда, дам сушеной рыбы и желудевого хлеба. Это все, чем я могу вам помочь. Пойми, я должен заниматься своими делами. Нам нужно сдвинуть плот в Реку. Рашхаб наказал не терять ни дня пути - что бы ни случилось. Если мы задержимся, то найдем врата в страну богов запертыми навеки... тогда нам останутся лишь скорбь, отчаяние и сожаление об утрате веры и цели свершенного странствия. Бартон понял, что бы он сам ни свершил, - все оправданно. Эти люди в долгу перед ним; он же им ничем не обязан. Мафусаил отвернулся. Вдруг в его глазах мелькнуло изумление, и, указывая на Моната, выходившего из хижины, он спросил: - Кто это? Бартон шагнул ближе к вавилонянину. - Это существо из другого мира. Он со своими спутниками прибыл на Землю с далекой звезды. Это случилось лет через сто после моей смерти, вождь. Они пришли с миром, но земные люди узнали, что у них есть... лекарство - такое лекарство, которое может предохранить человека от старости. И люди потребовали открыть им секрет, но пришельцы отказались. Земля и так была очень перенаселена, а даже самый достойный человек не может жить вечно. - Ты заблуждаешься, - возразил Мафусаил. - Вечную жизнь нам дали боги. - Возможно; но согласно вашей религии бессмертным может стать лишь малая часть людей - например, те, что на плоту. Верно? - Да. Это кажется жестоким, но пути к мысли богов неисповедимы. - Ты прав. Мы знаем о богах лишь то, что они милостивы к тем человеческим существам, которые их славят. Я же никогда не встречал человека, чья жизнь была бы безупречна. - И здесь ты заблуждаешься. Бартон с трудом скрывал свое раздражение; спорить с этим фанатиком было бесполезно. - На Моната и его спутников со звезды Тау Кита напала разъяренная толпа; они все погибли. Но перед этим Монат послал смерть почти всем людям на Земле. Он замолк. Как объяснить этому невежественному существу суть событий, которые он сам плохо понимал? Пришельцы оставили свой звездный корабль на орбите около Земли, и за миг до смерти Монат подал туда радиосигнал. В ответ был исторгнут энергетический залп такой мощности, что почти все живое и разумное на Земле погибло. В этой истории многое оставалось для Бартона неясным - ведь в его время не было ни радио, ни космических кораблей. Мафусаил широко раскрыл глаза. Глядя на Моната, вавилонянин спросил: - Он великий волшебник? Он так могуществен, что смог убить сразу всех людей? В какой-то момент Бартон решил обратить в свою пользу мифическое могущество Моната - как отмычку для получения лодки и нескольких чаш. Но Мафусаила, невежду и безумца, никак нельзя было считать глупцом; конечно, он тут же задался бы вопросом, почему Монат, такой великий чародей, не предотвратил крушения "Хаджи", или почему он не наградил своих спутников чудесной способностью летать по воздуху. - Да, он убил их, - продолжал Бартон, - и сам очнулся на здешних берегах, не зная, где и почему он тут оказался. Естественно, его магические орудия остались на Земле; но он утверждает, что готов сделать новые и возродить свое могущество, такое же беспредельное, как прежде. Вот почему тем, кто смеется сейчас над ним, стоит подумать о будущем. Пусть теперь Мафусаил поразмыслит над его словами; угроза была недвусмысленной. Но вавилонянин только усмехнулся: - Ну, к тому времени... Бартон понял: плот будет далеко. - И Рашбах защитит свой народ, ведь бог всегда могущественнее человека, даже демона с других звезд. - Почему же Рашбах не захотел предотвратить это крушение? - спросил Бартон. - Не знаю, но уверен, что он посетит меня во сне и да