ст объяснения. Без его воли ничего не происходит. Мафусаил ушел, и Бартон вернулся к своим. Когда он вошел в хижину, Казз стоял у порога. На нем был одет лишь килы, оставляющий открытым волосатый ширококостный могучий торс. Продолговатая голова с рыжей клочковатой порослью на темени казалась слегка опущенной из-за толстой, короткой шеи. Широкое лицо с проницательными маленькими темно-коричневыми глазками было почти человеческим - кроме носа, чудовищного комка плоти с вывороченными ноздрями, и рта - огромного, с серыми тонкими губами. Его руки, казалось, могли растереть камень в порошок. Однако, будь неандерталец одет попристойней, во времена Бартона вряд ли он вызвал удивление на Ист Энд; разве только - любопытный взгляд. Его полное имя, "Каззинтуйтруаабама", означало "Человек-Который-Убил Длиннозубого". Бартон не раз думал, что Длиннозубому явно не повезло, когда он встретился с Каззом. - Что случилось, Бартон-нак? - Ты и Монат отправитесь со мной. Он поинтересовался самочувствием остальных. Алиса и Фригейт заявили, что способны передвигаться самостоятельно, но бежать не могут. С Логу было сложнее. После приема наркотика она не страдала от боли, но полное выздоровление наступит только через четыре-пять дней, когда срастется сломанная кость. Возможно, такая фантастическая быстрота исцеления вызывалась какими-то неизвестными им веществами, входившими в пищу. Но, какой бы ни была причина, люди долго не могли привыкнуть к тому, как быстро тут исчезали всякие следы переломов, росли зубы, восстанавливалось зрение, обновлялись обожженные ткани, срастались раны и царапины. Сейчас, три десятилетия спустя, все это уже стало естественным. Бартон еще не успел поведать о своих переговорах, как появились двенадцать вооруженных мужчин. Старший заявил, что ему приказано сопровождать их на остров. Двое положили Логу на носилки и вышли с ними из хижины. Следом захромал Фригейт, опираясь на руки Моната и Казза. Они еле шли, с трудом перебираясь через завалы из бревен. На берегу их встретили люди ганопо, взбешенные потерей лодок и причалов, но совершенно беспомощные. Логу перенесли в одну из свободных хижин, и охрана удалилась. Перед уходом старший предупредил Бартона, что его команда больше не должна появляться на плоту. - А если мы не подчинимся? - спросил Бартон. - Тогда вас сбросят в Реку, причем с привязанными к ногам камнями. Всемогущий Рашбах повелел нам не проливать крови, пока нашей жизни не угрожает опасность. Но он ничего не говорил про воду, веревку и огонь. Перед полуднем загрохотали грейлстоуны, а Бартону доставили с плота немного сухой рыбы и желудевого хлеба. - Мафусаил сказал, что это спасет вас от голода, пока вы не наловите побольше рыбы и не приготовите хлеба из желудей, - передали посланцы. - Ну, что ж, я отблагодарю его за все... хотя не знаю, понравится ли ему моя благодарность, - задумчиво произнес Бартон после того, как носильщики покинули хижину. - Это пустая угроза или у вас есть план мести? - спросил Монат. - Мстить - не в моих правилах, но без чаш мы отсюда не уйдем. Прошло два дня. Плот все еще лежал на берегу. Завалы из бревен разобрали, и его удалось сдвинуть на несколько метров к воде. Это была изнурительная работа. Все обитатели плота, за исключением вождя, трудились на носу, отталкиваясь шестами и веслами от берега. Целыми днями, от зари до заката, из сотен глоток неслось: "Взяли! Раз, два, три! Взяли!" Каждый рывок передвигал тяжеленный плот лишь на десятую часть дюйма. Корма скользила по камням, и набегавшие волны иногда выталкивали огромную махину обратно на берег, сводя на нет труд долгих часов. К вечеру третьего дня плот удалось сдвинуть на пару ярдов. С такой скоростью, прикинул Бартон, им удастся освободиться лишь дней через семь. Тем временем ганопо тоже не сидели без дела. Они не смогли выпросить у предводителя вавилонян ни одной лодки взамен разбитых, и послали на правый берег четырех хороших пловцов. Те объяснили ситуацию соседям и вернулись с целой флотилией из двадцати лодок, набитых воинами. Высадившись на берег, их вождь осмотрел место катастрофы и уселся совещаться с ганопо. Бартон и Монат приняли участие во встрече. Разговоров было много: жалобы ганопо, множество советов соседей и речь Бартона. Он рассказал о большом складе продуктов и товаров на плоту (не упомянув, конечно, о свободных цилиндрах). Возможно, стоит предложить вавилонянам помощь - если они поделятся частью своих запасов? Вождь соседей решил, что это неплохая мысль и отправился на переговоры с Мафусаилом. Тот был с ним весьма вежлив, но от помощи отказался. Парламентер вернулся на остров в большом разочаровании. - У этих крючконосых никакого соображения, - заявил он. - Неужели они не понимают, что мы можем все у них отобрать, ничего не дав взамен? Они разбили судно чужестранцев, которое строилось целый год. Они виноваты в смерти члена их команды. Из-за них чужестранцы потеряли свои цилиндры! А если у человека нет кормушки, он умрет! Что они предлагают в уплату? Да ничего! Они издеваются и над ганопо, и над чужестранцами. Они - злые люди и должны быть наказаны. - Хитрец! Ни слова о ценностях, которые его воины могут там раздобыть, - пробормотал Бартон по-английски Монату. - Что ты сказал? - насторожился вождь. - Я говорю моему другу, человеку со звезды, что ты обладаешь большой мудростью и понимаешь, где правда и где ложь. Поэтому все, что ты совершишь с крючконосыми, - правильно и справедливо, и на тебя снизойдет благоволение великого духа. - Как много можно сказать на твоем языке несколькими словами! - Язык моего народа - язык правды. "Да простит мне Бог это преувеличение", - добавил про себя Бартон. Вождь не раскрыл своих планов, но было очевидно, что задуманный набег может состояться буквально в эту же ночь. Бартон собрал свою команду в хижине. - Не унывайте - я надеюсь, мы раздобудем чаши и не превратимся в нищих. Но надо не зевать и провернуть операцию сегодня же ночью. Логу, Пит, Алиса, вы можете двигаться? Нам будут нужны все силы. Трое раненых ответили, что идти смогут, но бежать - вряд ли. - Прекрасно. Значит, возражений нет, и мы принимаемся за дело. На этот раз мы возьмем свое! 20 Вечером они с отвращением поужинали рыбой и хлебом, со страхом представляя, что впереди их ждут многие месяцы - или годы - полуголодного существования. Правда, добряки-ганопо снабдили их сигаретами и вином из лишайника. Перед тем, как забраться в хижину, Бартон прошел по берегу. Вавилоняне уже спали в своих жилищах, десятка два еще болтались на плоту. Трехдневная тяжкая работа совершенно измотала их, и вскоре все разошлись, спеша погрузиться в сон. Лишь несколько часовых расхаживали по палубе, зажигая сосновые факелы, смоченные рыбьим жиром. Большая часть стражников собралась на носу - видимо, Мафусаил опасался, что люди Бартона заберутся на борт и похитят его добро. Маленькие темнокожие люди зорко следили за его прогулкой. На свое приветствие он не получил ответа. Разведав обстановку, Бартон повернул к хижине. По пути он увидел вождя ганопо, сидевшего у костра с трубкой в зубах. Он присел рядом с индейцем. - Думаю, что нынче ночью люди на плоту будут немало удивлены. Вождь пыхнул трубочкой. - Что ты имеешь в виду? - Возможно, вождь народа с северного берега совершит набег на плот. Ты что-нибудь слышал об этом? - Ни слова. Великий вождь шааванвааков не доверился мне. Но я не удивлюсь, если он и его воины не простят обид и оскорблений, нанесенных крючконосыми народу ганопо, находящемуся под их защитой. - А как ты думаешь, когда они начнут атаку? - В прежние дни, когда шааванвааки воевали с народом на южном берегу Реки, они переплывали ее перед рассветом - в час густого тумана их приближение было трудно заметить. Вскоре после высадки поднималось солнце и воины видели, куда нанести удар. - Так я и думал, - кивнул Бартон. - Но вот что меня удивляет. Перебраться через Реку на другой берег нетрудно, а вот найти в тумане небольшой островок - задача не из легких. Хотя утес на нем очень высокий, ночью его можно не разглядеть. Вождь вытряхнул уголек из трубки. - Меня это не касается. - На стрелке есть бухточка, обращенная к северному берегу, которая может прикрыть нападающих от людей с плота. Им не будет виден и костер, но его легко разглядеть даже в тумане с северного берега. Не для этого ли костра ганопо целый день носили в бухту бамбук и хворост? Вождь усмехнулся. - Ты любопытен, как дикая кошка, и зорок, как ястреб, но я обещал вождю шааванвааков не проронить ни слова. Бартон прикусил язык. - Понимаю. Не знаю, вождь, увидимся ли мы еще, но я благодарю тебя за гостеприимство. - Увидимся, - не здесь, так в другом мире. Бартон долго не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок, пока сон не сморил его. Он очнулся лишь когда Монат начал расталкивать его. Протирая глаза, Бартон поднялся. На планете Моната смена суток тоже занимала двадцать четыре часа, и Бартон полностью доверял его биологическому хронометру. Остальные уже поднялись. Они тихо переговаривались и пили кофе. Темно-коричневые кристаллы, подарок островитян, мгновенно вскипали и растворялись в воде. Обсудив еще раз все детали похода, путники вышли наружу. Их хижина стояла высоко, и сквозь дымку тумана, им был виден слабый огонек, мерцавший на стрелке. Шааванвааки тоже смогут разглядеть его тусклый отблеск. Это все, что им было нужно от ганопо. У Бартона и Фригейта были кремневые ножи, Казз держал в руках дубинку, вырезанную из сосновой ветви; остальные шли без оружия. Вскоре они достигли края плота. До стражей с факелами оставалось ярдов пятнадцать, и нападающие поползли вдоль борта, уверенные, что заметить их невозможно. Миновав часовых, Бартон поднялся на плот; остальные скользили за ним, словно тени в тумане. Наконец, он увидел стены и острую крышу склада - оттуда неслись громкие голоса и шаги стражи. Касаясь рукой стены, он обогнул строение сзади и остановился, доставая из-под одежды свернутую веревку, выпрошенную им у вождя (тот даже не поинтересовался, зачем она ему понадобилась). Веревки были также у Моната и Фригейта. Бартон связал их вместе и, протянув Алисе один конец, вместе с Монатом, Фригейтом, Логу, Бест и Каззом пошел дальше; он помнил, что как раз за складом лежали лодки. В полном молчании они спустили на воду большое каноэ. Поднять лодку, выдолбленную из светлой сосны и обтянутую рыбьей кожей, было по силам лишь десятку человек, но они сумели справиться. Затем мужчины повернули обратно, оставив в каноэ Логу и Бест. Держась за веревку, все четверо вернулись к складу. Казз проворчал: - Тут еще кого-то принесло! Они увидели пылающие факелы. - Смена караула, - шепнул Бартон. Они юркнули за угол, выжидая, когда пройдут часовые. Бартон взглянул вверх: туман рассеивается или ему показалось? Они выжидали, стоя на холодном ветру, но обливаясь потом от напряжения. Стражники обменялись несколькими фразами, кто-то из них отпустил шутку, раздался смех, и они разошлись. По движению факелов было ясно, что двое направились к носу, а двое повернули к корме. Наблюдавший за ними Бартон шепотом спросил: - Эти двое, на корме... Казз, берешь на себя одного? Неандерталец утвердительно буркнул. Факелы удалялись, потом один из них исчез. Через минуту он показался уже невдалеке от них, словно один из стражников повернул в их сторону. Бартон жестом приказал всем спрятаться за постройку. Это был Казз - его огромные зубы сверкнули бликами пламени. В руке он держал тяжелое дубовое копье с наконечником из рога меч-рыбы, на ремне висели сланцевый нож, насаженный на деревянную рукоятку, и кремневый топор. Он направился к Фригейту и Алисе, протянув свою дубину Монату. - Надеюсь, ты его не убил? - прошептал тот. - Смотря какой толщины у него череп, - отозвался Казз. Монат поморщился. Он испытывал органическое отвращение к любому насилию, хотя в минуты опасности оказывался настоящим бойцом. - Вас не подведет больная нога? - спросил Бартон Фригейта. - Сумеете точно метнуть топор? - Об этом я сейчас и думаю, - Фригейт весь дрожал, хотя ему следовало держать себя в руках перед предстоящей схваткой. Он, как и Монат, страшился физической расправы. Бартон наскоро объяснил своим бойцам задачу и повел Казза с Алисой вдоль стены к фасаду склада. Монат и Фригейт обходили его с другой стороны. Они добрались до угла. Четверо стражников, собравшись в кружок, разговаривали. Бартон зажег свой фонарь и, быстро шагнув вперед, направил свет им в глаза. В накинутом на голову капюшоне к часовым приближался Казз. Его не узнали сразу - видимо, стражники решили, что вернулся один из ушедших. Исправить свой промах они не успели. Казз резко взмахнул копьем и обрушил его как дубину на голову одного из вавилонян. Подскочивший Бартон поднес свой нож к шее другого. Он не хотел доводить дело до убийства и не позволил кровожадному Каззу заколоть свою жертву копьем. В стороне мелькнул топор Фригейта, он обрушил его на грудь третьего человека. Американец так боялся стать убийцей, что попал не совсем точно, однако сильный удар обухом топора свалил противника с ног. Тот попытался подняться, но рухнул под кулаками подоспевшего Бартона. Четвертый, побывав в руках Моната, уже корчился на полу. Все произошло мгновенно и в полном молчании - без криков и шума. Никто не услышал их возни. Фригейт с Каззом подняли упавшие факелы, и Бартон открыл дверь склада. Стражников втянули внутрь, затем Монат быстро осмотрел их. - Все в порядке, живы, - сообщил он. - Они могут скоро прийти в себя. Казз, последи. Бартон поднес фонарь к чашам, осветив их. - Ну, все, мы не нищие! Его раздирали сомнения. Должны ли они ограничиться семью цилиндрами или следует забрать все? В этом случае лишние можно обменять на древесину и паруса для нового судна. Конечно, его девиз - "Честь, не выгода!" - но в данном случае он не занимается воровством, а лишь возмещает потери. Наконец, он принял решение и велел забирать все тридцать цилиндров. Повесив их на шею, взяв по паре в каждую руку, они покинули склад и замкнули дверь. Держась за веревку, все двинулись в сторону каноэ, оставив факелы на палубе возле входа. - Когда же индейцы начнут атаку? - спросил Монат. - Я думаю, попозже, - ответил Бартон. Спустившись в каноэ, они навалились на весла. Им нужно было добраться до южного берега и как можно дальше уплыть вверх по Реке. Бартона беспокоила сохранность лишних чаш. Их могли отобрать местные вожди, да и любой завистник наверняка бы покусился на такое сокровище. Наконец, он придумал надежное укрытие. Двадцать три цилиндра наполнили водой и спустили под днище лодки, привязав к кожаному ремню. Ход каноэ сразу замедлился, но на их счастье берег был почти рядом. Они причалили напротив грейлстоуна и, в ожидании завтрака, уселись на берегу. Со всех сторон сюда подходили местные жители. Бартон знакомился, представлял своих спутников, просил разрешения воспользоваться граалем. Туземцы не возражали. Они были весьма миролюбивы и благоволили чужестранцам, которые приносят свежие новости и слухи. Туман спал. Бартон залез на вершину камня и осмотрелся. Отсюда он мог видеть примерно мили на четыре. Ему удалось разглядеть большие строения и идола на палубе; очаг в его брюхе не горел. Очевидно, вавилоняне опасались пожара на плоту, застрявшем у берега и зажатом со всех сторон бревнами. Бартон понимал, что после напряжения прошедшей ночи, его команде необходим хороший отдых. Около полудня сюда прибыли вождь с несколькими воинами ганопо, и он принялся их расспрашивать. - Эти тупоголовые шааванвааки не заметили плота и промахнули мимо. Не понимаю, как они умудрились не разглядеть наш костер! Плавали вокруг до рассвета, а когда туман рассеялся, обнаружилось, что их отнесло течением на пять миль ниже острова. Вот куча болванов! - А что говорят на плоту о пропаже каноэ? Не жалуются, что мы помяли охрану? Бартон предпочел не упоминать о цилиндрах. Вождь рассмеялся. - Да, перед вспышкой камня-кормильца они бушевали на берегу! Очень были сердиты, но почему - не сказали. Неужели из-за лодки? Цеплялись к нам, правда, дело обошлось без драки. Но мы рады, что эти скупцы остались в дураках. Они облазили весь остров, но вас, конечно, не нашли. Обнаружили пепел костра, спросили нас. Я объяснил, что здесь мы зажигаем огонь в честь Великого Духа, но они мне не поверили. Думаю, скоро они догадаются, где вы. Но не беспокойтесь, сейчас у них нет свободных людей - все, даже их шаман, трудятся на плоту. Раньше вечера они не нападут. Но шааванвааки могут их опередить... Бартон так никогда не узнал, что случилось с поклонниками Рашбаха. Во избежание неожиданностей, он решил сразу же двинуться в путь. Оставив за кормой пару миль, путники вытащили из-под воды чаши и сложили их на дно каноэ. Странствие продолжалось. 21 Через двести миль Бартон обнаружил место, пригодное для строительства судна. Здесь на берегах густо росли сосны, дубы, тис и бамбук; за ними простиралась открытая равнина. К тому же, в предгорьях еще оставался кремень и сланец, необходимые для изготовления топоров - это было сейчас большой редкостью. В некоторых государствах запасы подходящего камня совершенно истощились. В былые дни из-за таких месторождений часто вспыхивали жестокие войны. К концу 32 года п.д.в. (После Дня Воскрешения) окончилась эпоха строительства судов. Это произошло во всех государствах, которые миновал Бартон за время своих странствий, но он полагал, что так было повсюду. Страна, где они остановились, принадлежала к числу немногих, сохранивших запасы кремня и сланца. Местные жители - предшественники индейцев-алгонкинов с примесью древних пиктов - очень хорошо понимали ценность своих залежей. Их вождь по имени Оскас свирепо торговался с Бартоном. В конце концов, он заломил невероятную цену: семь тысяч обычных сигарет, пятьсот - с марихуаной, двадцать пять сотен сигар, сорок пачек трубочного табака и восемь тысяч чашек вина. Кроме того, он полагал, что неплохо было бы раз пять переспать с блондинкой - Логу. Он, конечно, предпочел бы заниматься этим каждую ночь, но боялся вызвать недовольство своих трех жен. Бартон несколько минут не мог прийти в себя от изумления, затем сказал: - Ну, это может решить только сама женщина. Но полагаю, что ни она, ни ее друг не согласятся. К тому же, ты просишь слишком много. Столько табака и марихуаны нам не набрать и за год. Оскас пожал плечами. - Ну, как хочешь... Бартон собрал всех на совет и рассказал о требованиях вождя. Казз возмутился. - Бартон-нак, я прожил на Земле сорок пять зим без виски и табака, но здесь попал на крючок. И если я не получу и того, и другого хотя бы неделю, то чувствую себя как медведь с занозой в лапе. - Ну, или две порции индейки к обеду или судно, - решил Бартон. - Выхода у нас нет, поэтому пожертвуем лишними цилиндрами. Он вернулся к Оскасу, они сели, закурили трубки и приступили к новым переговорам. - Женщина с желтыми волосами и голубыми глазами сказала, что ты можешь получить только одну часть ее тела - ногу; но и ту до колена. Боюсь, вождь, тебе придется трудновато. Оскас долго смеялся, хлопая себя по бедрам и вытирая выступившие на глазах слезы. - Вот неудача! Люблю умных женщин, но это уж слишком! Бартон почесал нос, изображая нерешительность. - Случилось так, что нам достался свободный цилиндр. Мне хотелось бы передать его тебе - в обмен на место, где мы могли бы построить судно, и на материалы для него. Оскас не задал вопроса, где и как гость приобрел такую ценность; видимо, предположил кражу. - Ну, что же, - засмеялся он, - сделку мы заключим, но сперва я должен взглянуть на эту кормушку. Ты не думаешь, что блондинка уж слишком поскупилась? Вождь забрал цилиндр и отнес его в укрепленный дом совета племени, где хранились еще двадцать свободных цилиндров, собранных за многие годы. Их дары шли только вождю и его близким; как и повсюду, привилегии доставались лишь избранным. Постройка судна заняла около года. Когда дело шло к концу, Бартон задумался о названии. Он не хотел давать ему имя предшественников - "Хаджи-1" и "Хаджи-2", плохо кончивших свой век; Бартон был слегка суеверен. По согласию с командой корабль окрестили "Снарком". Алисе очень нравилось это название, связанное с воспоминаниями о Льюисе Кэрролле, и она поддержала Фригейта, также считавшего его весьма удачным. Улыбаясь, она прочитала вслух "Речь Белмена" из "Охоты на Снарка": Он с собою взял в плаванье карту морей, На которой земли - ни следа: И команда, с восторгом склонившись над ней, Дружным хором воскликнула: "Да!" Для чего, в самом деле, полюса, параллели, Зоны, тропики и зодиаки? И команда в ответ: "В жизни этого нет, Это чисто условные знаки. На обыденных картах - слова, острова, Все сплелось, перепуталось - жуть! А на нашей, как в море, одна синева, Вот так карта - приятно взглянуть!" Бартон улыбался, но в глубине души был сердит на Алису: пусть иносказательно и метафорически, она оскорбила его как капитана. Дальше разговор пошел еще хуже. - Будем надеяться, что путешествие на новой лодке не кончится новой катастрофой, - заявила Алиса. - Ну, что же, - свирепо усмехнулся в ответ Бартон, - этот Белмен - капитан не лучше меня, если взял в путь вместо карты раскрашенную синим бумажку. - Он подумал и добавил: - Кроме того, в "Своде Морских Правил" существует статья 42, гласящая: "Никто не спорит с капитаном". - А у Белмена она звучит так: "Капитан не спорит ни с кем". Воцарилось молчание. Все ощутили напряжение, возникшее между ними и, неловко переглядываясь, в страхе ожидали гневной вспышки Бартона. Монат поспешил исправить положение. Он улыбнулся. - Я помню эти стихи. Особенно меня восхищает "Вопль шестой. Сон адвоката". Дайте-ка припомнить... Ах, да - там еще есть коза, которую судят за осквернение реки, и Снарк - в мантии, лентах и парике: Снарк (защитник) в конце выступления взмок - Говорил он четыре часа; Но никто из собравшихся так и не смог Догадаться, при чем тут коза. Он помолчал, поднял глаза вверх, - Да, вот еще мое любимое четверостишие: Но тюремщик, роняя слезу на паркет, Поуменьшил восторженность их, Сообщив, что козы уже несколько лет, К сожалению, нету в живых. Все засмеялись, и Монат добавил: - Эти строчки - квинтэссенция земного правосудия: буква закона не отражает его сути. - Я поражен, - вмешался Бартон. - За ваше краткое пребывание на Земле вы сумели не только многое прочитать, но и запомнить. - Видите ли, "Охота на Снарка" - стихи, а я решил, что скорее пойму сущность людей Земли через их поэзию и беллетристику, чем из научной литературы. Вот почему мне запомнились эти стихи. Мой земной друг показал мне их, сказав, что это одно из величайших метафизических произведений, которым может гордиться человечество. Он, кстати, поинтересовался, есть ли у людей Тау Кита произведения, подобные этому. - Ну уж вы, конечно, распустили хвост, расхвастались, - предположила Алиса. - Ничего подобного! Уверен, что у нас такого нет. Бартон удивленно покачал головой. Он был всегда ненасытным читателем и обладал почти фотографической памятью. Но он-то прожил на Земле шестьдесят девять лет, а Монат - лишь с 2002 по 2008 год! Однако здесь, за время их совместного плавания, Монат обнаружил познания, которые ни один человек не мог приобрести за столетие. Разговор закончился мирно, и они приступили к работе на судне. Но Бартон не мог отделаться от воспоминаний о колкостях Алисы и, когда они отправились спать, обрушился на нее с упреками. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, застывшими и безжизненными. При его атаках Алиса замыкалась, уходила в себя, что доводило Бартона до бешенства. - Нет, Дик, я совсем не хотела тебя оскорбить. Если это и случилось, то совершенно бессознательно. - Ах, бессознательно? Еще хуже! Неосознанные чувства - истинная суть человеческая! Ты можешь контролировать мысль, выраженную в словах... Можешь даже избавиться от нее! Но то, что лежит на дне подсознания... то, что смутной тенью мелькает в голове... Он принялся вышагивать взад и вперед, его лицо в слабом свете костра казалось маской демона. - Изабелла молилась на меня, но, когда я был неправ, спорила - яростно, упрямо! Ты же... от обиды ты, словно пес, залезаешь в свою конуру и сидишь там, затаившись. А в результате мы страдаем оба! Что дурного в спорах? Они, как гроза, очищают воздух! - Вся беда в том, что тебя воспитали как леди. Ты никогда в гневе не повысила голоса, ты всегда ровна, холодна, спокойна. Но твое подсознание, доставшееся от прародителей-обезьян, бьется и бушует, как барс в клетке. Глаза Алисы вспыхнули, она крикнула во весь голос: - Ты лжец! И не смей попрекать меня своей женой! Мы же договорились никогда не вспоминать прежних супругов, а ты каждый раз толкуешь о ней и доводишь меня до исступления! Неправда, я - не каменная статуя... и не только в постели, ты-то прекрасно это знаешь! Да, я не стану скандалить при каждом неудачном слове и выхожу из себя лишь в самых крайних случаях. А ты... ты живешь в непрестанной ярости! - Ложь! - Я не лгу! - Ну, хватит, - сдался Бартон, меняя тему. - Так чем же я не устраиваю тебя в роли капитана? Алиса закусила губу. - Речь не о том, как ты управляешь судном или обращаешься с командой; это все ты делаешь прекрасно. Нет, я о другом: ты не в силах справиться с самим собой. Бартон присел. - Ну, давай, давай. Только о чем ты? Алиса наклонилась вперед. Ее лицо скрылось в тени. - Прежде всего, ты не можешь прожить на одном месте больше недели. Через три дня ты уже взвинчен. К седьмому - мечешься, как тигр в клетке. - Избавь меня от зоологических сравнений, - прервал он ее. - Ведь ты же прекрасно знаешь - только что я просидел на одном месте больше года. - Да, пока строилась лодка. Но и сейчас ты выбрал такой проект, который позволил как можно быстрее ее закончить. К тому же, ты постоянно уезжал куда-то, оставляя нас работать на судне. Тебя тянет побывать всюду, узнать новости, изучить редкие обычаи и все еще незнакомые тебе языки - неважно что, был бы предлог удрать. - Это болезнь души, Дик. И я сказала только об одном ее проявлении. Тебе невыносима любая остановка, но дело не только в этом... ты сам себя не выносишь, сам от себя пытаешься сбежать. Он встал и принялся вышагивать взад и вперед. - Значит, ты утверждаешь, что я сам себя не выношу. Какое жалкое существо! Он не любит даже себя - значит, другие тоже не могут его любить. - Ерунда! Этого я не говорила! - Все, что ты несешь, - чистой воды вздор! - Вздорные мысли в твоей голове, а не в моих словах! По ее щекам потекли слезы. - Но я... я люблю тебя, Дик! - Видимо, не настолько, чтобы выносить мою никчемную эксцентричность. Она всплеснула руками. - Никчемную? - Меня одолевает жажда странствий. Так что же? Надо ли над этим потешаться? Достоин ли осмеяния бегун, который чувствует зуд в ногах? Она слабо улыбнулась. - Нет. Я лишь заклинаю тебя избавиться от него. Это не зуд, не жажда странствий, Дик. Это обреченность. Алиса встала, закурила сигарету и, размахивая ею перед носом Бартона, продолжала: - Посмотри! В свое время на Земле я бы никогда не осмелилась закурить. Леди не могла себе этого позволить... особенно, если ее муж - эсквайр, а отец - епископ англиканской церкви. Леди не могла выпить больше допустимого приличиями... не могла, наконец, выругаться! Я уж не говорю о том, чтобы лезть в воду голой или проткнуть копьем человека! - И вот я, Алиса Лиддел Харгривс из поместья Кафнеллс, истинная аристократка, позволяю себе все это - и много большее... веду себя в постели так, что покраснели бы обложки французских романов, которые любил почитывать мой бывший супруг. Я изменилась! Почему же не можешь измениться ты? Сказать по правде, Дик, я устала от бесконечных странствий, от вечной тесноты на маленьких судах, от неуверенности в завтрашнем дне. Ты же знаешь, я - не трусиха. Все, что мне нужно, - найти место, где говорят по-английски, где собрались подобные мне люди, где царит мир; место, где мы могли бы осесть и иметь крышу над головой. Я так устала вечно скитаться! Бартона тронули ее слезы. Он положил ей руки на плечи. - Но что же делать? Я должен продолжать свой путь. Вот моя... - Изабелла? Но я-то - не она! Я - Алиса, и я люблю тебя, Дик, но не могу быть вечной твоей тенью, что волочится следом при свете дня и исчезает ночью. Она отшвырнула наполовину выкуренную сигарету и повернулась к нему. - Но это еще не все! Есть одна вещь, которая волнует значительно больше. Ты не доверяешь мне! У тебя есть тайна, Дик... по-моему, страшная тайна... - Может быть, ты скажешь - какая? Лично мне ничего не известно. - Не лги! Я же слышу, как ты разговариваешь во сне! Это связано с этиками, да? С тобой что-то произошло, о чем ты молчал все годы. Я слышу, как ты бормочешь о коконе, о своих семистах семидесяти семи смертях. Я слышу имена, о которых ты не упоминаешь наяву, - Лога, Танабар. Ты говоришь о каком-то таинственном пришельце... Кто они, эти люди? - Да, секреты могут хранить лишь мужчины, спящие в одинокой постели, - улыбнулся Бартон. - Почему ты не хочешь рассказать мне? Неужели после стольких лет ты не можешь быть со мной откровенным? - Если бы я только рискнул... я рассказал бы обо всем, но это слишком опасно. Поверь мне, Алиса, я молчу, потому что ничего не смею сказать. Ради нашего общего блага не требуй никаких объяснений. Ты только разозлишь меня. - Ну, ладно. Но ночью руки, пожалуйста, не распускай. Он долго не мог заснуть, а перед рассветом, внезапно пробудившись, в страхе спрашивал себя: не разговаривал ли он вслух? Алиса сидела на постели, пристально вглядываясь в него. 22 Во время завтрака к Бартону явился Оскас, изрядно под хмельком. Он вручил ему мех, в котором плескалось с полгаллона спиртного. - Слышал ли ты о большой белой лодке, плывущей с низовий Реки? - спросил вождь. - Ну, об этом не слышал только глухой, - Бартон отхлебнул добрый глоток. У вина был прекрасный аромат - грейлстоуны никогда не выдавали второсортную продукцию. - А-а-ах! - Помолчав он добавил: - Мне трудно поверить всем этим россказням. Говорят, что корабль приводится в движение гребными колесами; значит, у них двигатели из металла. Но где удалось его добыть? Кроме того, я слышал, что и корпус металлический. Столько металла не собрать на всей планете - а судно не маленькое. - Ты полон сомнений, - важно сказал Оскас, - и это очень вредно для печени. Если слухи правдивы, то большая лодка прибудет к нам через несколько дней. Мне бы очень хотелось иметь такую лодку. - Не только тебе. Но если кто-то соорудил такое судно, то он имеет и подходящее оружие для его защиты - конечно, огнестрельное. Ты никогда не видел такого. Оно похоже на трубки из железа, выбрасывающие кусочки металла - их называют пули. Некоторые трубки могут выпустить десяток пуль, пока воин натягивает лук... И бьют они дальше тех холмов. Бартон сделал еще глоток и скользнул взглядом по красному возбужденному лицу Оскаса. - Будь уверен, многие хотели захватить эту лодку и поплатились жизнью, не успев даже выпустить своих стрел. Ну, а если ты ее даже получишь, то что станешь с ней делать? Управлять таким судном могут только умелые люди. - Это можно устроить. Вот ты, например, мог бы с ней справиться? - Возможно. - Ты согласен помочь мне ее захватить? Я был бы благодарен и сделал тебя своим первым помощником. - Я человек не воинственный и не жадный, - ответил Бартон. Однако твоя идея мне нравится. Я готов. А сделать нужно вот что. Оскас с увлечением выслушал фантастические планы Бартона, потом заявил, что пришлет еще вина. Они потолковали с полчаса, и Оскас, широко улыбаясь и сильно пошатываясь, удалился. Бартон смотрел вслед доверчивому индейцу. Он не собирался участвовать в его игре; насчет судна у него имелись свои планы. По слухам, этот корабль двигался быстрее парусников. Он должен попасть на него. Он еще не знал, каким образом, но понимал, что здесь нужна не сила, а хитрость. Прежде всего, путешественники могли здесь не остановиться. Да и есть ли у них место, чтобы принять новых людей? Захочет ли капитан взять его на борт со всей командой? Целый день он молчал, погруженный в свои мысли. Даже лежа в постели, Бартон продолжал обдумывать самые различные варианты. В какой-то момент он было решил действовать совместно с Оскасом. В конце концов, можно выдать планы вождя и этим заслужить расположение капитана. Но он тут же отказался от подобных замыслов. Пусть Оскас жаден и вероломен, но он, Бартон, предав его, станет бесчестным подлецом. Кроме того, погибнут и люди Оскаса, а ему не хотелось бы отягощать свою совесть подобной ношей. Нет, надо искать другой путь. В конце концов, он его нашел. Успех зависел от того, остановится ли здесь судно. Как это устроить? К утру план был готов, и Бартон, успокоившись, заснул. Прошло два месяца и появились первые признаки приближения большого корабля - сигналы, которые подавали соседи вспышками слюдяных зеркал, дымом, огнями и барабанным боем. Бартон пытался представить, как выглядит плывущий к ним левиафан. Конечно, он больше любого колесного судна, плававшего по Миссисипи в его времена. У корабля металлический корпус, скорость - около пятнадцати миль в час. Бартон полагал, что у нет паровые двигатели, но, по слухам экипаж редко брал на борт дрова - по-видимому, лишь для подогрева воды в душах и подачи пара на орудия. Ему трудно было представить, как пар выталкивает пули и снаряды, но Монат утверждал, что это вполне возможно. Вскоре информация стала более определенной. Двигатели судна питало электричество, получаемое при разряде грейлстоунов. - Значит, у них есть не только сталь, но и медь для обмоток электромоторов, - заключил Бартон. - Но где они добыли столько металла? - Возможно, они использовали алюминий, - предположил Фригейт. - Он вполне годится для обмоток, хотя медь, конечно, эффективней. Поступали все новые и новые сведения. На борту корабля красовалось латинское название "Рекс Грандиссимус", что в переводе означало "Величайший король". Называли и имя его капитана, короля Джона Ланкастера, сына Генриха II и Элеоноры, дочери герцога Аквитанского. После смерти своего знаменитого брата, Ричарда Львиное Сердце, Джон стал Иоанном, королем Англии, владыкой Ирландии и сопредельных земель. За время своего правления он заработал столь скверную репутацию, что ни один повелитель Британского королевства больше не называл своего наследника презренным именем Джон. Услышав эти новости, Бартон обратился к Алисе. - Один из твоих предков командует колесным судном. Может, стоит воззвать к родственным чувствам, чтобы попасть на борт? Правда, как следует из истории, он не обращал внимания на такие мелочи. Он поднял мятеж против отца и прикончил своего племянника Артура, которого Ричард провозгласил наследником короны. - Джон не хуже и не лучше любого короля тех времен, - возразила Алиса. - И, несмотря на людские толки, он сделал много полезного: реформировал денежную систему, развивал мореплавание, покровительствовал торговле, помог достроить Лондонский мост. Джон был образованным и неглупым человеком, читал книги на латинском и французском языках и никогда не расставался со своей библиотекой. - Ничего себе! - воскликнул Бартон. - У тебя он выглядит просто святым. - Ну, до этого ему далеко. Джона мало трогали интересы Англии и благополучие ее народа - впрочем, как и остальных Ланкастеров. Он... - Ладно, бог с ним! Сейчас мы стоим перед фактом - средневековый монарх каким-то образом получил власть над грандиознейшим сооружением, самым мощным механизмом в этом мире. Мне нужно попасть на судно. Каким образом это сделать? - Ты хочешь сказать - _н_а_м_ нужно попасть на борт? - Ты права. Тысяча извинений, именно - _н_а_м_. Спуск "Снарка" на воду сопровождался множеством поздравлений и возлияний. Но Бартон не чувствовал радости. Он потерял к суденышку всякий интерес. На пиршестве Оскас обратился к нему: - Надеюсь, ты не собираешься уехать отсюда? Я рассчитываю на твою помощь в том деле с большой лодкой. Бартон жаждал послать индейца ко всем чертям, но был вынужден вести себя дипломатично. Вождь мог отнять у них "Снарк" или, что еще хуже, силой увести Логу. В течение года он доставлял ей немало хлопот, но до прямого насилия дело не дошло. Когда он напивался - а это происходило часто - то открыто спрашивал Логу, когда она пойдет с ним в постель. Фригейт, не лишенный по натуре воинственности, даже хотел вызвать его на дуэль, хотя и понимал всю абсурдность своего намерения. Нередко ночами им с Логу приходилось скрываться, и его мужское достоинство взывало к отмщению. Однако он не допускал и мысли, чтобы сбежать отсюда и бросить людей, с которыми он был близок много лет. Однажды Логу заявила: - Ты не коснешься этого дикаря даже пальцем. Если ты это сделаешь, его люди убьют тебя. Предоставь мне самой с ним разобраться. Затем она потрясла всех, а больше всего - Оскаса, вызвав его на смертельный поединок. Оправившись от изумления, вождь загоготал: - Что? Мне драться с женщиной? Я луплю своих жен, когда они меня рассердят, но не дерусь с ними. Если я на это пойду и убью тебя, мне плохо придется. Надо мной станут смеяться, я перестану быть Оскасом Медвежьей Лапой, и меня назовут Мужчиной-Который-Боролся-с-Женщиной. - Ну, как же мы будем сражаться? - не отступала Логу. - На томагавках? На ножах? Или голыми руками? Ты уже видел в состязаниях, что я владею любым оружием. Правда, ты выше и сильней, зато я знаю много боевых приемов. Она не добавила, что он пьян, тучен и явно пережил свою славу непобедимого бойца. Если бы с Оскасом так разговаривал мужчина, он знал, как ответить. Но сейчас, в пьяном дурмане, вождь никак не мог найти достойного выхода. Если он убьет эту женщину, то станет всеобщим посмешищем, а если не примет ее вызова, его сочтут трусом. Вперед выступил улыбающийся Монат. - О вождь! Логу - мой лучший друг; ты - мой друг тоже. Почему бы вам не оставить эту затею? В тебе сейчас говорит вино, а не твой собственный разум. Оскас - вождь и могучий воин. Разве может унизить его отказ от борьбы с женщиной? - Монат пристально уставился в непроницаемые глаза индейца и продолжал: - Тебя больше не волнует эта женщина. Тебе это только кажется сейчас, потому что ты полон виски. С сегодняшнего дня ты будешь обходится с Логу, как с женой другого мужчины. - Думаю, Бартон тебе рассказывал, что когда-то я был великим волшебником. Я еще сохранил былое могущество и мне придется пустить в ход чары, если ты оскорбишь Логу. Я сделаю это без желания, так как весьма почитаю тебя. Но если что-то произойдет, то пеняй на себя. Лицо Оскаса, смуглое, с багровым румянцем на щеках, побледнело. Он кивнул головой. - Да, во всем виновато виски. Забудем о том, что случилось. Больше Оскас не произнес ни слова, но на следующий день заявил, что был накануне сильно пьян и ничего не помнит. Несколько месяцев он проявлял к Логу лишь вежливую холодность, потом опять вернулся к старым разговорам. Сейчас, когда близилось время отъезда, он неотступно преследовал ее. Беседуя с Оскасом, Бартон учитывал деликатность ситуации и старался внушить вождю, что теперь у него должны быть другие заботы. - Нет, пока мы не уезжаем, и я собираюсь действовать, как мы договорились - вместе с тобой захватить лодку. Но вот что важно: она должна остановиться у одного из кормящих камней на твоем берегу, чтобы получить силу для дальнейшего путешествия. Если она пройдет мимо - все пропало. Я примерно рассчитал место, где она может причалить - где-то у четвертого или пятого грейлстоуна. Завтра наш парусник должен сделать первый рейс. Мы отправимся туда, где остановится большое судно, и осмотрим местность. Надо все предусмотреть для успеха дела. Не хочешь ли поплыть с нами? Оскас посмотрел на него прищуренными глазами и засмеялся. - Конечно, хочу. Нельзя в битву вступать слепым. Вождь ни словом не обмолвился о своих подозрениях насчет того, что "Снарк" может не вернуться, но они были очевидны. Этим вечером он оставил четырех воинов присматривать за суденышком и его экипажем, но Бартон спал сном младенца - вместе с остальными подозреваемыми. На следующее утро вождь появился на борту вместе с семью лучшими бойцами племени. На палубе негде было повернуться, но Бартон, казалось, ничего не имел против. Он стал потчевать гостей настойкой из лишайника и листьев железного дерева; его команда благоразумно воздерживалась от алкоголя. К полудню и Оскас, и воины начали громко хохотать и вести бессвязную беседу; их не отрезвил даже плотный обед. Бартон удвоил порции спиртного, и через час индейцы, шатаясь, бродили по палубе или валялись мертвецки пьяными. Теперь справиться с ними не составляло труда. Тех, кто еще стоял на ногах, столкнули в Реку, остальных побросали следом. Холодная вода мигом привела их в чувство. Барахтаясь у берега, Оскас грозил кулаком и ругался сразу на двух языках - своем родном и эсперанто. Бартон расхохотался и приложил ко лбу расставленные на манер рогов пальцы. Оскас впал в неистовство; еще больше изощряясь в ругани, он в самых сильных выражениях расписывал будущую месть. Прицелившись, Казз метнул в вождя его собственный цилиндр и угодил в голову. Два индейца нырнули за погрузившимся под воду Оскасом и придерживали его, пока тот приходил в чувство. Неандертальцу эта шутка показалась очень забавной; было бы еще интересней, если бы вождь утонул. Казз не был жесток и за долгие годы скитаний перенял у своих спутников и компаньонов пристойные манеры. Но в душе он оставался первобытным дикарем, а потому обладал сильным чувством причастности к племени, к своему роду. Только члены его рода расценивались как человеческие существа; все остальные - и друзья, и враги - не были для него настоящими людьми. Он утратил своих соплеменников на Земле, но обрел новых среди команды "Снарка". Они стали его семьей, его родом. 23 "Снарк" не причалил в том месте, которое Бартон назвал Оскасу. Он обманул вождя - тот мог вернуться с воинами, чтобы отомстить за свой позор. Два дня они плыли вниз по Реке до предполагаемой стоянки большого судна, непрерывно наблюдая сигналы Оскаса, посылаемые то с помощью гелиографа, то вспышками огня и клубами дыма, то стуком барабанов. Вождь объявлял всем и вся, что Бартон украл у него табак и спиртное, а также пытался похитить его самого. Он обещал награду любому, кто схватит "преступников". Бартону пришлось обдумать ответные меры, хотя он сомневался, что правители мелких государств рискнут остановить "Снарк". Оскаса не жаловали в тех краях. Все эти годы он слишком досаждал соседям своей воинственностью. Но кто мог гарантировать, что не найдется желающих поживиться за их счет? Бартон сошел на берег с большим ящиком табака и вина, и целым набором дубовых колец. Все это он уплатил местным властям за передачу его послания. В нем утверждалось, что Оскас - лжец, что на самом деле он хотел силой овладеть женщиной из их команды, поэтому ей со спутниками пришлось спасаться бегством. Их преследовали на боевом каноэ, которое перевернулось при нападении на "Снарк". Еще он добавил, что у вождя и его сподвижников - огромные богатства: чуть ли не сотня свободных цилиндров. Конечно, все это было чистой воды враньем. Как-то в подпитии Оскас проговорился Бартону о припрятанных двадцати цилиндрах. Но сейчас важно было отвлечь от себя внимание и переключить его на вождя. Услышав о лишних чашах, племя, несомненно, ополчится на него и потребует отдавать излишки в общий котел. Оскас будет втянут в свару со своими подданными; возможно, к ней примкнут и соседние государства. На осуществление мести у него не хватит ни сил, ни времени. Размышляя о своей проделке, Бартон потирал руки и довольно посмеивался. "Снарк" миновал участок, где Река низвергалась вниз, образуя озеро. На Земле подобный водоем, окруженный высокими берегами, не мог бы породить даже крохотного ручья. Но здесь, миновав стоячие воды, они опять вышли на стремнину; Река все так же мчалась к далекому устью, к сказочной гигантской пещере, открывавшейся в северное море. Существовало множество гипотез о происхождении этого феномена, но разгадки не знал никто. Одна из версий предполагала наличие локальных колебаний гравитационном поля, поднимавшего водный поток до уровня, с которого Река снова стекала по уклону местности. Ее сторонники считали, что творцы этого мира установили подземные устройства, создававшие дополнительное поле тяготения в определенных районах планеты. Другие утверждали, что вода нагнетается под высоким давлением из труб, заложенных глубоко под руслом Реки. Третий вариант предполагал одновременное воздействие сверхмощных насосов и гравитационного генератора, обеспечивающих непрерывный ток воды. Четвертые не видели во всем этом никакого чуда, а лишь исполнение божьей воли. Большинство же не пыталось ломать голову над подобными загадками. Как бы то ни было, по всему руслу Реки, на протяжении миллионов миль, вода нигде не застаивалась и не останавливалась. К концу второго дня "Снарк" причалил в местности, где предполагалась стоянка "Рекса". Неожиданно путники узнали, что металлический левиафан уже несколько дней стоит неподалеку, и его экипаж высадился на берег. - Великолепно! - воскликнул Бартон. - Значит, завтра мы сможем до них добраться, потолковать с капитаном Джоном и заручиться его поддержкой. Все это звучало оптимистически, но на самом деле он отнюдь не был уверен в успехе. Как примут их на судне? Если верить историческим хроникам и преданиям, Джон был капризным человеком... Бартон решил не гадать, а дождаться утра, которое, как известно, мудренее вечера. Большинство местных жителей были датчанами шестнадцатого столетия, меньшая часть - древние фракийцы, остальные - выходцы из разных стран и эпох. Бартон встретил здесь Флеминга, знававшего и Вена Джонсона, и Шекспира, и других знаменитостей своего времени. Во время оживленной беседы с ним к костру подошел худощавый голубоглазый блондин. Он стоял, пристально разглядывая Фригейта, и вдруг, широко улыбаясь, бросился к нему. - Пит! - закричал он. - Боже правый, Пит! Я - Билл Оуэн! Пит Фригейт, господи боже! Ты же - Пит, правда? Фригейт озадаченно смотрел на него. - Да. Но откуда вы... простите, как вас зовут? - Билл Оуэн! Господи, ты меня совсем не помнишь? Я же Билл Оуэн, твой старинный приятель! Ты изменился, Пит. Я тебя едва узнал. Я - Билл Оуэн, вспомни! Как давно мы не виделись, старина! Фригейт хлопнул себя по лбу. Они обнялись и оживленно заговорили, перебивая друг друга и поминутно громко смеясь. Немного успокоившись, Фригейт представил Оуэна своим спутникам. - Это мой однокашник. Мы знаем друг друга с четвертого класса, вместе кончали школу в Пеории, а потом дружили несколько лет. Даже когда я остался в Пеории один, мы время от времени встречались... не часто, конечно - у каждого уже была своя жизнь и свой круг знакомых. - И все же, - упрекнул Оуэн, - не понимаю, почему ты не смог узнать меня. Впрочем, я тоже не был уверен. Мне ты запомнился другим: нос был длиннее, глаза - не такие светлые, рот и подбородок - больше. А голос? Помнишь, все шутили, что голос у тебя - точная копия Гарри Купера? Теперь он совсем другой. Ну, неплохая у меня память? - Да, ничего не скажешь! Но мы помним друг друга пожилыми людьми, а сейчас опять выглядим двадцатипятилетними. К тому же, наши одеяния сильно изменились... знаешь, в них лучше не показываться на глаза старым знакомым. - Да, верно! Слушай, ты - первый встретившийся мне человек из тех, кого я знал на Земле. - А ты для меня - второй. Одного я повстречал тридцать два года назад, но лучше о нем не вспоминать. Бартон знал, что речь идет о человеке по имени Шарко, чикагском издателе научной фантастики, который впутал Фригейта в довольно сомнительную сделку. Эта история тянулась несколько лет и едва не привела к полному краху его писательской карьеры. Именно на этого типа Пит и наткнулся почти сразу же после воскрешения. Бартон не был свидетелем их встречи, но с любопытством выслушал рассказ Фригейта о проведенной над Шарко экзекуции. Сам Бартон лишь однажды увидел знакомое лицо, хотя на Земле общался с огромным кругом самых разных людей по всему миру. Пожалуй, он тоже не испытал большой радости. Тот человек был носильщиком в экспедиции к истокам Нила. По дороге на озеро Танганьика (Бартон являлся первым добравшимся туда европейцем) араб купил рабыню - девочку лет пятнадцати. Она оказалась больной, и он отрубил ей голову. Предотвратить убийство Бартону не удалось - в тот момент его не было поблизости. По местным законам он не мог покарать убийцу, который имел все права на рабыню. Но, однажды, придравшись к арабу, Бартон нещадно избил его и выгнал - якобы за леность и воровство. Потягивая вино из лишайника, Оуэн и Фригейт с увлечением вспоминали былые дни. Бартон обратил внимание, насколько Билл лучше помнит друзей и события прошлого. Странно, подумал он, ведь у Пита всегда была хорошая память. - Помнишь, мы не могли пропустить ни одного фильма в этих старых киношках - "Принцессе", "Колумбии", "Аполлоне"? - увлеченно говорил Оуэн. - В субботу мы решали, сколько лент нам удастся посмотреть за день. Мы шли на два сеанса в "Принцессу", потом еще на два - в "Колумбию" и на три - в "Аполлон", да еще умудрялись попасть на ночной фильм в "Мэдисон". Фригейт смеялся и поддакивал, но по выражению его лица было ясно, что многого не припоминает. - А помнишь поездку в Сент-Луис вместе с Элом Эверхардом, Джеком Диркманом и Дэном Дабином? Нас отдали на попечение кузине Эла, мы еще гуляли по кладбищу... как оно называлось? - Совсем не помню, черт меня побери. - Держу пари, ты не мог забыть, как вы с нашей опекуншей бегали по всему кладбищу, прыгали через могилы, целовались сквозь венки и расцарапали носы о жестяные листья... Нет, такое не забывается! - Господи, неужели это было на самом деле? - криво усмехнулся Фригейт. - Тебе вскружил голову ветер свободы! И кое-кто еще! Хо-хо! Воспоминания продолжались. Затем разговор переключился на дни Великого Воскрешения и стал общим. Это являлось излюбленной темой. Никто не мог забыть тот страшный, неповторимый день, в каждом до сих пор жили его ужас и смятение. Бартон вначале удивлялся, что об этом не перестают толковать, но потом понял - возвращение к тому дню сродни исповеди. Люди, выплескивая свой страх в словах, надеялись в конце концов избавиться от потрясения. На этот раз все пришли к общему мнению, что каждый из них вел себя достаточно глупо. - Я припоминаю, как пыталась сохранить достоинство благородной леди, - улыбнулась Алиса. - И не только я одна. Но большую часть людей охватила истерика - естественно, все испытали сильнейший шок. Даже странно, что никто вновь не умер от сердечного приступа. Одна мысль, что ты разгуливаешь после своей смерти, способна убить любого. - Я совершенно уверен, - заявил Монат, - что перед воскрешением неизвестные благодетели ввели нам какой-то препарат для смягчения шока. До сих пор мы находим в своих чашах Жвачку Сновидений, своем рода психический депрессант. Правда, она часто провоцирует людей на чудовищные поступки. Алиса взглянула на Бартона. Даже после стольких лет при воспоминании о том, что произошло между ними в первую же ночь, ее лицо заалело. Тогда в несколько минут рухнули все созданные прошлой жизнью барьеры, и они вели себя как настоящие животные. Все тайные помыслы и желания внезапно вырвались на свободу. Беседой завладел Монат. Несмотря на свою мягкую обходительность, он при первой встрече обычно вызывал неприязнь. Людей отпугивала его странная внешность и неземное происхождение. Ему часто приходилось рассказывать о жизни на родной планете и на Земле. Лишь немногие знали, что именно Монат уничтожил почти весь род людской. Никто из присутствующих, за исключением Фригейта, не жил на Земле в то время, когда космический корабль с Тау Кита прилетел на нашу планету. - Все это очень странно, - заметил Бартон. - По словам Пита, в 2008 году на Земле обитало около восьми миллиардов человек. Из них я никого здесь не встретил, кроме Моната и Пита. А вы? Не посчастливилось и остальным. Из местных после семидесятых годов двадцатого столетия жили лишь Оуэн и еще одна женщина. Она умерла в 1982 году, он - в 1981. - На Реке обитает не меньше тридцати шести миллиардов. Из них, по-видимому, многие жили в период между 1983 и 2008 годами. Но где они? - Возможно, у соседнего грейлстоуна, - предположил Фригейт, - или того, мимо которого мы проплыли вчера. Никто же здесь не проводил переписи, да она и невозможна. Мы видели на берегах сотни тысяч людей, но могли поговорить лишь с десятком в день. Какое-то время они обсуждали причины воскрешения и его загадочных организаторов. Потом разговор зашел об отсутствии растительности на лицах мужчин и восстановлении девственной плевы у женщин перед воскрешением. Половина мужчин осталась чрезвычайно довольной тем, что исчезла необходимость бриться; другая - негодовала при мысли о потере усов и бород. Весьма удивительной казалась и та щедрость, с которой грейлстоуны снабжали губной помадой и косметикой одинаково и мужчин, и женщин. По мнению Фригейта, это означало, что их неведомые покровители не любят бриться, но широко используют макияж - причем не взирая на пол. Алиса перевела разговор на пребывание Бартона в предвоскресительном коконе. Эта история всех заинтересовала, но Бартон отказался говорить на эту тему, сославшись на потерю памяти; после удара по голове его мучили сильные боли. Он заметил недоверчивую улыбку Моната и заподозрил, что инопланетянин ясно видит его лукавство. Но тот не проронил ни слова. Не зная причин, заставлявших Бартона молчать, он, признавал его право на скрытность. Фригейт и Алиса пересказали его историю - так, как она им запомнилась. Кое-что они напутали, но он ничего не стал поправлять. - Если все так, - заметил один из сидевших у костра мужчин, - то наше воскрешение не является сверхъестественным событием. Оно - результат - научного знания. Занятно! - Да, действительно, - согласилась Алиса. - Но почему же воскрешения прекратились? Почему мы вновь обречены на смерть, на вечную смерть? Воцарилось угрюмое молчание. Его прервал Казз. - Бьюсь об заклад, что Бартон-нак не забыл ту историю со Спрюсом, шпионом этиков. Со всех сторон посыпались вопросы. Бартон хлебнул хороший глоток спиртного и начал рассказ. Однажды, поведал он, его вместе с друзьями захватили в плен. Они превратились в рабов, в живое приложение к своим чашам. Слушателям не надо было объяснять смысл этих слов - почти каждый испытал и плен, и рабство. Захватчики атаковали судно Бартона и, после ожесточенной схватки, его команда оказалась в концлагере. У них забирали весь табак, вино, марихуану и Жвачку Сновидений - вместе с половиной пищи. Пленники вели полуголодное существование. Прошло несколько месяцев и Бартон, вместе с человеком по имени Таргоф, поднял мятеж и одержал победу. 24 - Через пару дней после того, как мы вновь обрели свободу, - продолжал свою историю Бартон, - ко мне подошел Казз. Он был сильно возбужден. "Помнишь, я говорил тебе, что вижу знаки? - сказал он. - Ты не понял и не обратил внимания, хотя я пытался объяснить... но тогда я совсем плохо говорил по-английски. Теперь я опять встретил человека, который не имеет на лбу ЭТОГО!" - И мой друг, мой нак, как он говорит, показал на середину своего лба. Затем Казз продолжал: "Я знаю, ты не видишь ЭТОГО, как не видят ни Пит, ни Монат. А я могу разглядеть знак на лбу каждого, кроме одного человека, о котором как-то пытался тебе сказать. Я видел еще женщину без ЭТОГО, но промолчал. И сегодня я встретил третьего, тоже без знака". - Я ничего не понял, но Монат объяснил мне: "Казз хочет сказать, что он различает какие-то символы или знаки на лбу каждого из нас. Он может увидеть их только при ярком солнечном свете и под определенным углом. Все встречавшиеся ему люди имели эти метки, кроме троих". - Фригейт добавил, что, по-видимому, Казз способен видеть в более широком спектральном диапазоне, чем люди позднейших эпох. Очевидно, в ультрафиолете, так как метки голубоватые. Во всяком случае, так он их описывал. Мы, за редкими исключениями, помечены, как скотина. Все это время Казз и его подруга Бест видели их на лбах людей - только при ярком свете, разумеется. Эти слова вызвали у присутствующих изумление и даже некоторый шок. Бартон переждал, пока утихнут страсти. - Люди двадцатого столетия, возможно, знают о новом взгляде антропологов на положение неандертальцев в истории человечества. Установлено, что они являются не какими-то особыми существами, а подвидом Гомо Сапиенс. От нас их отличают физическое строение и форма зубов, а также способность видеть в ультрафиолетовом диапазоне спектра. - Очевидно, наши неведомые благодетели создавшие этот мир и пометившие нас, как скотов, не подозревали об особенностях зрения гомо неандерталис, - Бартон усмехнулся. - Вот вам доказательство, что они не всеведущи. Я спросил, у кого же нет на лбу знака, и Казз ответил: "У Роберта Спрюса!" - Спрюс жил среди рабов. Он представлялся англичанином, родившимся в 1945 году. Больше о нем ничего не было известно. - Я сказал, что его нужно допросить, но Фригейт заметил, что сначала его следует поймать; Спрюс сбежал. Казз, по наивности, спросил его насчет метки - Спрюс побледнел и через несколько минут скрылся. Фригейт и Монат разослали поисковые отряды, но его пока не обнаружили. - Его нашли в холмах через несколько часов и привели к членам Совета этого государства. Спрюс был бледен, весь дрожал, но бесстрашно смотрел нам в глаза. - Я выложил ему все: что мы подозреваем в нем агента этиков и что применим даже пытку, чтобы узнать правду. Тут я солгал - вряд ли мы стали бы его пытать. Но Спрюс поверил угрозе и сказал: "Если вы начнете мучить меня, то потеряете шанс на вечную жизнь или, как минимум, будете отброшены далеко назад на вашем пути к конечной цели". Я поинтересовался, о какой цели идет речь, но он не ответил, прошептав: "Мы слишком чувствительны и не в силах переносить боль". - Он перестал отвечать на наши вопросы, и один из членов Совета пригрозил, что его подвесят над костром. Тут вмешался Монат, сказав, что наука его родного мира намного опередила земную, а потому он более подготовлен к анализу и пониманию конечной цели этиков. Кроме того, добавил он, допрос под пыткой не даст никаких результатов - Спрюс может исказить истину. Лучше сделать так: он, Монат, поделится некоторыми соображениями об этиках и их агентах, а дело Спрюса - подтвердить или опровергнуть их. Таким образом, Спрюсу не надо ничего говорить самому, и он не предаст своих хозяев. - Весьма своеобразное соглашение, - заметил Оуэн. - Именно так. Монат надеялся выудить какую-нибудь информацию. Повторяю, мы не собирались пытать Спрюса и, скорее, прибегли бы к гипнозу. И Монат, и я довольно опытные гипнотизеры. Однако дело обернулось совсем иначе. Монат сказал: "Согласно моим предположениям, ваша раса - земного происхождения. Хронологически вы принадлежите к эпохе, наступившей много позже 2008 года, и являетесь потомками тех немногих, кто избежал воздействия деструктора нашего орбитального корабля. Судя по уровню технологии и энергетической мощи, понадобившихся для преобразования поверхности этой планеты в огромную долину Реки, вас отделяет от названного года большой временной промежуток. Мне думается, ваше время - пятидесятый век новой эры". Спрюс ответил, что надо прибавить еще два тысячелетия. - Дальше Монат предположил, что воскрешению подверглось не все человечество. Для этого даже здесь не хватило бы места. Известно, что в долине нет детей, умерших до пяти лет, нет слабоумных и сумасшедших. Нет и тех, кто жил на Земле после двадцатого века. Так где же все эти люди? - Спрюс ответил, что они где-то в другом месте, и это все, что он может сказать. - Монат стал его расспрашивать, каким образом производилась запись каждого человеческого существа на Земле, что за устройства, с помощью которых этики сканируют тела и разумы. Спрюс заявил, что в них нет ничего сверхъестественного; для нашего воскрешения применялись лишь научные методы - все обитатели Земли от каменного века до 2008 года были подвергнуты наблюдению, структура каждой клетки человеческих тел сканировалась, данные накапливались - с тем, чтобы позднее использовать их при воссоздании каждого индивидуума. - По мнению Моната, эти записи помещали в энергопреобразующие конвертеры, способные воспроизвести по ним новое тело, но - в улучшенном варианте. При материализации исчезали следы старых ран и болезней, восстанавливались утраченные конечности и другие органы. Когда я был в предвоскресительной камере, то сам наблюдал этот регенерационный процесс. - Монат предположил, что грейлстоуны являются терминалами огромной системы, использующей энергию расплавленного ядра планеты. Вот почему мы появились рядом с ними - в тот великий день, когда произошло первое Воскрешение. Но больше всего его занимал вопрос - зачем все это нужно? Спрюс ответил: "Если в вашей власти даровать людям новую жизнь, разве вы не сочтете это своим этическим долгом?" Монат заметил, что он воскресил бы лишь достойных. - И тут Спрюс взорвался. Он закричал, что Монат готов поставить себя вровень с Богом. Они, этики, считают, что всем людям, независимо от их качеств - жестокости, глупости, эгоизма - надо предоставить второй шанс на спасение. Однако нельзя ничего решать за них; каждый, в процессе духовного самосовершенствования, должен подавить животное начало, очиститься и возвыситься. - Монат прервал его, спросив, как долго продлится этот процесс: тысячу лет? две тысячи? миллион? И Спрюс воскликнул: "Вы будете здесь столько времени, сколько необходимо для излечения! И только затем... - он помолчал, с ненавистью глядя на нас, затем прошептал: - Даже самые стойкие из нас деградируют после общения с вами... Потом нас самих надо лечить... Я чувствую себя покрытым грязью". - Один из советников опять пригрозил ему пыткой огнем, чтобы вытянуть правду. Спрюс закричал: "Нет, нет, вам это не удастся! Мне давно следовало так поступить... Но кто знает, возможно, что..." Бартон сделал эффектную паузу. - И тут Спрюс упал замертво! Раздались возгласы изумления, и чей-то голос произнес; "Майн готт!" - Да, вот так! Но это еще не конец истории. Тело Спрюса отдали врачу; нам казалось, что вряд ли он умер от сердечного приступа, причина в чем-то другом. Пока шло вскрытие, мы обсуждали произошедшее. В одном мы были единодушны: в этом мире существовали агенты этиков или сами этики, которые не были отмечены метками, но теперь нам не удастся их обнаружить даже с помощью Казза. Спрюс воскреснет и расскажет все, что мы знаем, и они, без сомнения, поставят знаки на лбах своих агентов. - Но для этого требовалось определенное время, а пока, возможно, Казз сумел бы распознать их. Но так не вышло. Ни он, ни Бест больше никогда не встречали людей без меток на лбу. Впрочем, это уже не имело значения. - Три часа спустя хирург доложил о результатах вскрытия. Оказалось, что тело Спрюса ничем не отличалось от любого другого представителя рода Гомо Сапиенс... И вновь Бартон выдержал паузу. - Кроме одного крошечного устройства! Это был черный блестящий шарик - врач обнаружил его в поверхностных тканях лобной доли мозга. Он был подсоединен к нервным окончаниям тончайшими проволочками. Чтобы умереть, Спрюсу достаточно было подумать о смерти. Каким-то образом этот шарик выполнял мысленную команду. Возможно, он выделил мгновенно действующий яд, который врач не сумел распознать без необходимых для анализа химикалий и инструментов. Во всяком случае, в теле Спрюса он не нашел никакой патологии. Вероятно, остановилось сердце - но почему? Никаких очевидных свидетельств подобной кончины не было. - Но, может быть, и среди нас есть такие люди? - спросила какая-то женщина. - Здесь и сейчас! Бартон кивнул головой, и все заговорили одновременно. Гомон продолжался минут пятнадцать. Наконец, он встал и знаком приказал своей команде отправляться на судно. По дороге Казз отвел его в сторону. - Бартон-нак, ты сказал, что вы с Монатом можете гипнотизировать. Я вот что подумал... может в этом нет ничего странного, однако... - В чем дело? - Да так, ничего особенного. Когда я сказал Спрюсу, что у него нет знаков на лбу, он исчез через несколько минут, но я учуял запах пота от страха. За завтраком были Таргоф, доктор Штейнберг, Монат, Пит и другие. Таргоф предложил собрать Совет, хотя Спрюса уже не было. Монат и Пит согласились. И тут они сказали, что хотят меня немного еще порасспросить. Как выглядят эти знаки? Они разные или одинаковые? Я ответил - разные. Многие из них... как это сказать? - похожие, да, так. Но каждый... черт, не могу объяснить, какие они. Лучше нарисовать картинку. Неандерталец присел и начал чертить пальцем по песку. Бартон смотрел. - Некоторые напоминают китайские иероглифы, - сказал он, - но вообще эти символы ни на что не похожи. По-моему, это обозначения числовой системы. - Да, может быть. Но не в том главное. Понимаешь, Монат и Пит увели меня в сторону еще до того, как мы пришли тебе рассказать, что случилось. Сначала мы направились в хижину Моната. Казз замолчал. Бартон нетерпеливо кинул: - Ну и?.. - Я очень стараюсь вспомнить, но не могу. Я вошел в хижину и... и все. - Что значит - все? - Бартон-нак, это значит - все. Я ничего не помню после тот, как туда вошел. Вошел в дверь. А затем - мы уже идем с Питом и Монатом и другими советниками в твою хижину. Бартон испытал легкий шок, все еще не сознавая до конца серьезности рассказанного Каззом. - Ты имеешь в виду, что ничего не помнишь с того момента, как перешагнул порог хижины и до выхода из нее? - Я даже не помню, как вышел. Я очнулся в ста шагах от дома Моната. Бартон нахмурился. Алиса и Бест уже стояли на палубе. Они обернулись, удивляясь, почему отстали мужчины. - Это весьма странно, Казз. Почему ты мне раньше не рассказал? Ведь прошло много лет... Разве ты об этом никогда не думал? - Нет, никогда. Странно, да? Ни одной мысли. Я бы и про хижину не вспомнил, но мне потом сказала Логу. Она видела, как я туда входил. За завтраком ее не было, и она не знала, что произошло. Логу сидела у дверей хижины... их с Питом. Пит, Монат и я направились туда, потом они ее увидели и пошли к Монату. Она сказала мне об этом на следующий день. Спрашивала, почему мы не захотели разговаривать при ней. Она же любопытная, как все женщины. Мужчины, те... - У женщин любопытство кошки, - усмехнулся Бартон, - а у мужчин - обезьяны. - Да? Как это? - Звучит глубокомысленно, верно? Потом объясню. Ну, так что же? Логу заставила тебя вспомнить все, что было до и после входа в дом Моната? - Не совсем так, Бартон-нак. Я удивился, когда она мне сказала. Я напряг голову... мозг едва не лопнул. В конце концов, я смутно вспомнил, что мы подошли к дому Пита и там была Логу. Тогда Монат велел идти в его хижину. А потом... я с трудом припоминаю, что мы двинулись к ней. У Казза был низкий лоб, и за тридцать лет он, определенно, не стал мыслителем, однако факты лежали на поверхности. - Ты думаешь, что они - обманщики? - Не знаю, - медленно ответил Бартон. - Мне ненавистна даже мысль об этом. Ведь многие годы... мы были друзьями. И, наконец... - А я думаю не так, - возразил Казз; чувствовалось, как трудно дались ему эти слова. - А как? - Я не знаю, но мне кажется, что здесь есть что-то плохое. - Не знаю, - повторил Бартон. - Я пытаюсь найти какое-нибудь здравое объяснение, но... Ладно, как бы то ни было, об этом - никому ни слова. - Я не скажу. Только... послушай. Эти двое имеют знаки на голове, и они у них были всегда, я видел. Значит, если у агентов когда-то знаков не было, то Пит и Монат не могут быть агентами. Бартон улыбнулся. Так думал и он, но следовало разобраться в странном клубке. Как же это сделать, не возбудив подозрений? - Да, я знаю. И не забудь, что Бест тоже может разглядеть символы. Значит, у нас имеется двойное подтверждение. Но пока об этом ни слова! Они направились к "Снарку". Казз не мог успокоиться. - Не знаю почему, но у меня дурное предчувствие. Рот свой я закрою, хотя считаю, что Логу должна узнать об этом. 25 В густом тумане Бартон шагал взад и вперед по палубе. Закутанное в плотные одежды тело согрелось, но лицо его мерзло. На Реку опустились непривычно холодные массы воздуха. Туман поднимался до середины мачт. Он не мог разглядеть ничего на расстоянии вытянутой руки. На судне все спали. Он был наедине со своими сомнениями и мыслями, судорожно метавшимися в голове, словно заблудшие в горах овцы. Ему нужно собраться с силами, успокоить обезумевшее стадо и добраться до подножного корма. А сейчас во рту у него - лишь горькая полынь подозрений. В памяти проносились тридцать три года его второй жизни, но отчетливо выплывали лишь воспоминания, связанные с Монатом и Фригейтом. Что в них подозрительно, какие поступки, какие слова? Что можно подставить в туманную картинку-загадку? В тот чудовищный и счастливый день Воскрешения первым он встретил инопланетянина. Среди всех окружающих лишь Монат вел себя спокойно и рассудительно. Он довольно быстро оценил ситуацию, осмотрел окрестности и понял назначение грейлстоунов. Вторым запомнившимся Бартону персонажем был Казз. Сначала это странное существо не пыталось заговорить с ним. Он просто ходил за Бартоном по пятам. Заговорил же с неандертальцем Фригейт. Бартон подумал, что американец всегда легко, непринужденно общался с людьми, хотя считал себя слишком нервным, даже истеричным человеком. Позже это проявлялось неоднократно, но за последние двадцать лет Фригейт как будто преодолел свою нервозность... хотя, кто знает? - обрел ли он самообладание или перестал играть некую роль? Какое совпадение, что второй заговоривший с ним человек пытался написать когда-то его биографию! Сколько у него биографов - десять, двенадцать? Какова же вероятность встречи с одним из них при воскрешении? Двенадцать к тридцати шести миллиардам? Что ж, теоретически возможно и такое... Вчера, когда Казз стоял у руля, Бартон снова расспрашивал его. Он хотел знать, что видел неандерталец сразу после Воскрешения. - В тот день ты замечал знаки на лбах людей? - Да, у некоторых. Когда солнце стояло высоко. - А у Моната и Фригейта? - Не помню, у кого смотрел в тот день... даже у тебя - не помню. Ведь свет должен падать под определенным углом. Из висевшей на плече сумки Бартон достал пачку бумаги из бамбука, остро заточенную рыбью кость и деревянную бутылочку с чернилами. Он взялся за руль, а Казз принялся рисовать знаки инопланетянина и американца: три параллельные горизонтальные линии, пересеченные тремя вертикалями; эта решетка была заключена в круг. Линии, тонкие и длинные, имели на концах утолщения, причем в знаке Моната они расширялись справа, а у Фригейта - слева. - Ну, а мой знак? Казз изобразил волнистые параллельные вертикали, подчеркнутые снизу коротким тонким горизонтальным штрихом. - Знаки Моната и Фригейта весьма похожи, - отметил Бартон. По его просьбе Казз нарисовал ему символы всех членов команды. Больше ни один не напоминал другой. - А ты помнишь знак Льва Руаха? Казз сделал рисунок и протянул его Бартону. Тот ощутил разочарование: символ Руаха отличался от знаков Моната и Фригейта. Ничто не подтверждало зародившихся в нем подозрений. Шагая сейчас по палубе, Бартон размышлял, почему он надеялся, что эти знаки будут похожи. Что-то мелькало у него в подсознании, неясное и туманное; он никак не мог уловить смысла. Между этими тремя людьми существовала связь, пока недоступная его пониманию. Ладно, хватит размышлять, пора действовать! У порога каюты валялся белый ворох одежд. Бартон перешагнул через него, вошел и коснулся мускулистого плеча. Казз тотчас открыл глаза. - Пора? - Пора. Казз вышел на палубу и помочился через борт. Бартон зажег фонарь. Они спустились по сходням на причал и пошли вдоль берега к стоявшей неподалеку пустой хижине. В темноте они пропустили ее, повернули обратно и сразу же наткнулись на стену. Перешагнув порог, Бартон прикрыл за собой дверь. Возле каменного очага лежали дрова и стружка, принесенные вчера Каззом. Через минуту запылал огонь. Казз уселся рядом на плетеный бамбуковый стул и закашлялся от дыма: тяга была слабой. Погрузить Казза в гипнотический транс не составляло труда. Многие годы неандерталец служил Бартону одним из подопытных объектов, на котором временами он демонстрировал свои способности гипнотизера. При этом всегда присутствовали Монат и Фригейт. Интересно, нервничали ли они? Если да, то оба очень искусно скрывали свое волнение. Бартон вернул Казза к тому моменту, когда за завтраком он объявил, что у Спрюса на лбу нет метки; затем воспоминания неандертальца были направлены на хижину Моната. Здесь Бартон наткнулся на первое сопротивление. - Ты сейчас в хижине? Казалось, Казз обратил свой взгляд в прошлое. - Я - в дверях. - Входи! Могучее тело едва дрогнуло. - Не могу, Бартон-нак! - Почему же? - Не знаю. - Тебя что-то пугает в хижине? - Не знаю. - Тебя предупредили, что в хижине опасность? - Нет. - Тогда ничего не бойся. Ты же храбрый человек, Казз, верно? - Ты меня хорошо знаешь, Бартон-нак... - Тогда почему ты не входишь? Казз дернул головой. - Я не понимаю, но что-то... - Что же? - Что-то.... что-то говорит мне.... не могу вспомнить. Бартон прикусил губу. Горящие дрова зашипели и затрещали. - Кто с тобой говорит - Монат? Фригейт? - Не знаю. - Думай. Лоб Казза взмок. Пот ручьями лил по его лицу. Вновь затрещали дрова. Бартон улыбнулся. - Казз! - Да? - Казз, там в хижине Бест, она кричит. Слышишь? Казз дернулся вперед, оглядываясь по сторонам, его глаза широко раскрылись, ноздри трепетали, губы дрожали. - Я слышу ее! Что случилось? - Казз, в хижине медведь, он сейчас нападет на Бест! Хватай копье! Убей его! Казз, спасай Бест! Казз вскочил, его руки сжимали воображаемое копье, он прыгнул вперед. Бартон еле успел ускользнуть в сторону. Неандерталец споткнулся о стул и упал лицом вниз. Бартон нахмурился, опасаясь, что от удара его подопечный может выйти из транса. - Казз! Ты в хижине! Здесь медведь! Убей его! Убей, Казз! Со страшным рычанием Казз схватил обеими руками копье-призрак и вонзил его во врага. - Э-эй! Э-эй! - казавшийся бессвязным поток звуков рвался из его глотки, но Бартон уже давно знал этот язык - хриплую нечленораздельную речь, рожденную на заре времен. - Я-Человек-Который-Убил-Длиннозубого! Умри-Спящий-Всю-Зиму! Умри, но запомни меня! Умри! Бартон громко крикнул: - Казз! Он убежал! Медведь убежал из хижины! Бест спасена! Неандерталец остановился, сжимая свое копье. Он стоял прямо, оглядываясь по сторонам. - Казз, прошло несколько минут. Бест уже ушла. Ты снова в хижине. Тебе нечего бояться. Ты вошел, и здесь нет ничего страшного. Кто тут с тобой? Лицо неандертальца успокаивалось, свирепое выражение исчезло. Он тупо уставился на Бартона. - Кто? Ну, конечно, - Монат и Пит. - Очень хорошо. Кто с тобой заговорил первым? - Монат. - Повтори мне, что он сказал... что он говорит. - Монат говорит: "Казз, забудь все, что было в этой хижине. Мы немного побеседуем, потом уйдем, и ты забудешь, что был здесь и о чем мы говорили. Если кто-нибудь тебя об этом спросит, ты ответишь, что не запомнил ничего. И ты не солжешь, потому что все, о чем мы сейчас говорим, уйдет из твоей памяти. Понял, Казз?" Неандерталец кивнул. - "Ты забудешь, Казз, еще об одном. О том дне, когда ты первый раз заметил, что у меня и Фригейта нет знаков. Ты еще помнишь это?" Неандерталец покачал головой. - "Нет, Монат". Потом он облегченно вздохнул. - Кто вздохнул? - спросил Бартон. - Ты? - Фригейт. Да, несомненно, это был вздох облегчения. - Что еще говорит Монат? - "Казз, ты помнишь, я велел передавать мне все, что рассказывает Бартон о встрече с таинственным человеком, этиком?" - А-а-а! - протянул Бартон. - "Ты помнишь об этом, Казз?" - "Нет". - "Правильно. Потом я велел тебе забыть об этом приказе. А сейчас вспомни! Ты помнишь, Казз?" На несколько минут воцарилось молчание. Затем неандерталец вздохнул. - "Да, сейчас помню". - "А теперь скажи, Казз, говорил ли тебе Бартон об этом этике? Или о ком-нибудь еще - мужчине или женщине, кто утверждает, что он - один из вернувших нас к жизни?" - "Нет, никогда Бартон-нак ни о чем подобном не говорил". - "Если когда-нибудь он заговорит об этом, ты должен прийти ко мне и все рассказать. Ты понял меня?" - "Да, Монат". - "Если тебе не удастся увидеться со мной, если я вдруг умру или отправлюсь путешествовать, ты должен все рассказать Фригейту или Льву Руаху. Понял меня?" - Руаху тоже! - еле выдохнул Бартон. - "Да, понял. Вместо тебя передам Питеру Фригейту и Льву Руаху". - "Рассказывать можно лишь тогда, когда никого нет рядом. Никто не должен подслушать. Понял?" - "Да". - "Прекрасно, Казз! Замечательно! Сейчас мы выйдем отсюда, и когда я дважды щелкну пальцами, ты забудешь об этом разговоре". - "Я понял". - "Казз, и еще ты... О-о! Нас кто-то зовет. Времени не осталось, пошли!" Бартон прекрасно понял подоплеку оборванной фразы. Монат собирался внушить Каззу другую версию событий в хижине на случай расспросов. Но, к счастью для Бартона, его прервали - ведь если бы у Казза была правдоподобная история, то не возникло бы никаких подозрений. 26 - Сядь, Казз, - приказал Бартон. - Устраивайся поудобней и немного подожди. Сейчас я уйду, и придет Монат. Он с тобой поговорит. - Хорошо. Бартон вышел из хижины и несколько минут постоял у двери. Сейчас он вновь приступит к сеансу, выдав себя за Моната. Таким образом ему удастся быстрее преодолеть сопротивление Казза, не прибегая к трюку с медведем и Бест. Он вновь вошел в хижину. - Привет, Казз. Как поживаешь? - Прекрасно, Монат. А ты? - Великолепно. Так вот, Казз, начнем с того, на чем остановился наш друг Бартон. Вернемся к тому моменту, когда ты заметил, что у меня и Фригейта нет знаков на лбу. Сейчас ты это вспомнишь. Я, Монат, приказываю тебе вспомнить. - Да. - Где мы тогда находились с тобой и Фригейтом? - Возле грейлстоуна. - В какой день это произошло? - Не понял. - Я имею в виду, на какой день после Воскрешения? - На третий. - Расскажи мне, что произошло, когда ты дал понять, что не видишь знаков? Монотонным голосом Казз излагал события. Монат и Фригейт сказали, что хотели бы поговорить с ним с глазу на глаз. Они пошли через долину к холмам. Там, возле огромного грейлстоуна, Монат вперил свой взгляд в зрачки Казза. Не прибегая ни к жестам, ни к словам, он мгновенно загипнотизировал неандертальца. - От него исходило что-то темное и давящее. Бартон кивнул головой. Ему приходилось наблюдать проявление внутренней силы Моната - то, что в его времена называли "животным магнетизмом". Гипнотические способности инопланетянина были сильнее, чем у Бартона, которому приходилось принимать меры предосторожности, чтобы его не застигли врасплох. Он даже прибегал к самогипнозу, опасаясь, что Монат способен подавить его волю. Правда, пришелец со звезд всегда мог разрушить этот барьер, и англичанин, оставаясь с ним наедине, вел себя предельно осторожно. Больше всего Бартон боялся, что тот сумеет узнать о его встрече с этиком. Это было его тайной, о которой никто не должен знать. Но разве он подозревал, что Монат является одним из Них? А Фригейт? Был ли он опытным гипнотизером? Этот человек никогда не проявлял подобных способностей, но он упрямо не соглашался участвовать в гипнотических опытах Бартона. Он говорил, что его ужасает даже мысль о потере самоконтроля. Каззу удалось припомнить, что во время сеанса Монат обратил внимание Фригейта на его способность видеть символы. "Мы не имели понятия об этом. Как только представится возможность, надо тут же сообщить". Отсюда Бартон сделал вывод, что и Монат и Фригейт лишь временами встречаются с этиками. Как же осуществляется их контакт? Возможно, с помощью летающих аппаратов, которые он видел как-то мельком? Очевидно, эта пара вела за ним непрерывное наблюдение. Теперь становилась понятной и осторожность Таинственного Пришельца, посетившего его лишь ночью. Этик, несомненно, знал об их присутствии среди команды, хотя ни словом не упомянул об этом. Возможно, он просто не успел его предупредить... Тогда, ночью, он сказал, что вскоре появятся его соплеменники, и внезапно исчез. Нет, все-таки он был обязан упомянуть о столь важном обстоятельстве! Почему же он промолчал? Неужели ему ничего не было известно про Моната и Фригейта? И про Руаха - о нем тоже не следует забывать! Зачем к нему приставили трех агентов? Одного, значит, недостаточно? Но почему же лишь инопланетянин имел дело с Каззом? Что бы за этим ни таилось, самым важным было отсутствие знаков на лбах трех агентов. Очевидно, все этики, как руководители, так и подчиненные, их не имели. Но, узнав о способности неандертальца, они постарались сделать все, чтобы он не проболтался. Кроме того, Монат убедил Казза, что теперь он будет видеть метки у него и двух его сотоварищей. Почему же тогда он не внушил Каззу, что тот должен видеть знаки всегда - даже у тех, у кого их нет? Может быть, решил, что в этом нет необходимости? Просто положился на удачу? Ведь встреча с агентом очень маловероятна... Существовало и другое объяснение: Монату пришлось бы описывать знаки всех агентов, а так как их, по предположению Бартона, была не одна сотня, то это оказалось невозможным. Однако, кроме Казза, существовала еще и Бест. Бартон попытался припомнить обстоятельства их встречи. Три года назад они пристали вечером к берегу. В тех местах обосновались китайцы четырнадцатого века и древние славяне. Бест жила с китайцем, но сразу же дала понять, что совсем не прочь перебраться на судно к Каззу. Было уже темно, и она вряд ли могла разглядеть что-то странное в лицах Фригейта и Моната - разумеется кроме необыкновенной внешности последнего. В тот вечер они сидели и разговаривали на берегу. В конце концов, приятель Бест велел ей возвращаться в хижину. Она резко отказалась. В воздухе запахло скандалом. Казалось, китаец вот-вот нападет на Казза, но благоразумие возобладало. Он был выше неандертальца, но явно слабее его. При небольшом росте Казз был широкоплеч, мускулист и, конечно, более силен, чем любой человек цивилизованной эпохи. А его свирепое лицо! Эта физиономия могла напугать каждого! Казз и Бест пришли на судно перед рассветом. Сумел ли Монат увидеться с ней наедине? Весьма возможно - ведь она никогда не упоминала об отсутствии знаков у Фригейта и Моната. Казз кончил говорить, подтвердив худшие опасения Бартона, и был немедленно послан за Бест. Вскоре пара неандертальцев появилась в хижине. Подруга Казза сонным голосом дала согласие подвергнуться гипнозу и уселась на стул. Заверив ее, что он - Монат, Бартон вернул Бест к событиям трехлетней давности. Как он и предполагал, все случилось по дороге на судно. Монат просто описал ей знаки трех агентов, ранее внушенные Каззу, и велел всегда видеть эти символы на своем лбу и лбах Фригейта и Руаха. Все произошло тихо и спокойно. Выведя Бест из транса, Бартон сел и задумался. Неандертальцы с трудом приходили в себя, обмениваясь недоумевающими взглядами. Наконец, он решил, что больше не станет ничего скрывать. Таинственный Незнакомец исчез на долгие годы - одно это снимало с Бартона обет молчания. Он был скрытным человеком, но сейчас жаждал разделить с другими груз навалившихся забот. В размышлениях прошел час. К тому времени Бест и Казз полностью очнулись и приступили к нему с расспросами. Но Бартон предостерегающе поднял руку. - Потом, потом! Прежде всего мы должны их допросить. Инопланетянин - крепкий орешек, поэтому мы сперва примемся за Фригейта. - А может быть, - предположил Казз, - как следует стукнуть Моната и связать? Вдруг он проснется, когда мы придем к Питу? - Никакого шума! Алиса и Логу услышат, и начнется тарарам. - Что начнется? - Ну, суматоха. Пошли. Они возвращались в густом тумане. Бартон прикидывал в уме вопросы, которые он задаст Фригейту. Его мучила одна загадка. Несомненно, Монат, Фригейт и Руах знали, кто такой Спрюс, - у них была масса возможностей переговорить с ним еще до восстания. Во время сеанса в хижине Монат мог внушить Каззу, что тот видит знак на лбу Спрюса. Почему же он не сделал этого? Кроме того, Монат, знавший о способностях Казза и Бест, мог посоветовать Спрюсу исчезнуть сразу после освобождения из концлагеря. Однако где гарантия, что они оба служили одному хозяину - точнее, хозяевам? Бартон остановился, пораженный этой идеей, и глубоко вдохнул холодный воздух. Таинственный Незнакомец не упомянул, что имеет собственных агентов. Да, он был ренегатом, предателем, однако мог привлечь на свою сторону кого-нибудь еще. Ему стоило бы назвать Бартону своих людей. Теперь он должен гадать, кто играет на стороне Икса. Не был ли Спрюс одним из них? Вдруг Монат это обнаружил и решил от него избавиться с помощью Казза? Нет, маловероятно. Если Монат каким-то образом раскрыл, на чьей стороне Спрюс, то почему он его не загипнотизировал? Он мог бы выяснить, кто такой Пришелец, если, конечно, его агент знал правду. Другое предположение: Монат знал, что Спрюс в любой момент может покончить с собой при помощи вживленного в мозг устройства. Значит, Спрюс не наболтает лишнего, а после завершающего эпизода допроса его душа отправится прямиком в главный центр этиков со свежей информацией. Монат принимал участие в допросе Спрюса и, наверно, весьма забавлялся ситуацией. Недаром он вызвался задавать вопросы! Возможно, его диалог с пленником был подготовлен заранее? И они оба лгали? Но зачем вся эта ложь? Зачем нужно держать воскресших в неведении? Существовал еще и третий вариант - по приказу Моната Спрюс намеренно позволил Каззу заметить свою особенность. Бартон подозревал, что до завтрака сможет придумать еще с полдюжины гипотез. Вскоре все трое поднялись на борт "Снарка". Неандертальцы остались наверху, Бартон спустился вниз и, отсчитав двери, остановился перед каютой Фригейта и Логу. Он тихо приоткрыл дверь и проскользнул внутрь. В крошечной клетушке помещались одна над другой две койки, оставляя узкий проход у стены. Лишь в этой жалкой конуре человек мог обрести относительное уединение; здесь стояли бамбуковые ночные горшки и, в ящике под нижней полкой, валялся скарб Логу. Обычно Фригейт спал наверху. Вытянув руки, Бартон двинулся вперед. Он хотел тихо разбудить его, шепнуть, что пора на вахту, и проводить на палубу. Там сработает кулак Казза, после чего они отнесут пленника в хижину. Чтобы исключить возможность самоубийства, Бартон решил вести допрос под гипнозом. По этому поводу у него возникли некоторые сомнения. Что, если Фригейт, в отличие от Спрюса, не захочет покончить с собой - теперь, когда воскрешения прекратились? Однако для агентов этиков такая возможность могла сохраниться, и Бартон не хотел рисковать. Его пальцы коснулись края койки. Он ощупал матрас, одеяло, но больше там не было ничего. Бартон снова и снова судорожно водил руками по постели, словно надеялся на чудо. На мгновение он замер. Может быть, Фригейт поднялся потихоньку наверх помочиться? Может быть, он уже встал и вышел поболтать с вахтенным перед своим дежурством? А возможно, он... Бартон пришел в ярость. Вдруг Фригейт прокрался в его каюту и сейчас там с Алисой? Он подавил гнев. Нет, Алиса не станет вести нечестную игру и никогда не опустится до тайной измены. Если она полюбит другого, то он будет первым, кто узнает об этом. Да и сам Фригейт, как бы он ни относился к Бартону, не способен на такую подлость. Он нагнулся и ощупал покрывало на нижней койке. Его пальцы скользнули по плечу Логу, потом по ее округлой груди. Бартон повернулся и вышел из каюты. Сердце у него билось так, что его стук, казалось, был слышен по всему судну. Он направился к каюте Моната. Приникнув ухом к двери, он прислушался. Тишина. Бартон выпрямился, открыл дверь и заглянул на верхнюю койку. Моната там не было. Может быть, он спит на нижней? Но Бартон не слышал даже дыхания. Его руки нащупали покрывало, под которым никто не лежал. Ругаясь на чем свет, он поплелся на палубу. Казз с поднятым кулаком шагнул навстречу. - В чем дело, Бартон-нак? - Они удрали. - Но... как же так? - Не знаю. Если только Монат что-то заподозрил? Временами он бывает невероятно чутким... следит за выражением лица, тоном, жестами... Возможно, он услышал, как ты будил Бест, пошел за вами и подслушал под дверью хижины. - Но мы с Бест не шумели. Мы молчали, словно ласка, выслеживающая кролика. - Да, я верю тебе. А сейчас осмотри палубу. Проверь, не исчез ли ялик. Он встретил Казза на полпути. - На борту все на месте. 27 Бартон поднял на ноги Алису и Логу и рассказал им все. Женщины в изумлении внимали ему; когда он кончил, на него обрушился град вопросов. Бартон, однако, решил отложить ответы до более подходящего времени - сейчас им надо было торопиться к грейлстоуну. Наступало время завтрака. Взгляд Алисы был холоднее льда, глаза - прищурены, губы - поджаты. Бартон понял, что она в ярости. - Прости мою скрытность, - шепнул он по дороге, - но ты должна понять - иного выхода не было. Предположим, я все рассказал бы, а потом ты попала Им в руки. Они исследовали бы твой мозг и обнаружили бы, что моя память хранит запретные сведения. - Но Они же этого не сделали? Да и зачем я им нужна? - Откуда ты знаешь? Впрочем, если бы Они действительно сделали это, ты ничего не могла бы вспомнить. Это заявление так потрясло Алису, что вопросы на время прекратились. Погода в тот день выдалась странная. Обычно солнце быстро разгоняло туман, небо очищалось, светлело. Иногда набегали тучки, минут пятнадцать моросил дождь, затем наступал обычный жаркий день. Этим же утром черные массы облаков полностью затянули небосвод. Сквозь темную пелену сверкали молнии, удары грома будили в горах глухое ворчание, будто невидимый великан прочищал спросонок горло. В тусклом, коричневато-желтом свете лица людей казались измученными, как после тяжелой болезни. Казз и Бест быстро ели, поминутно оглядываясь вокруг, словно ожидая непрошенного гостя. Неандерталец пробормотал на своем хриплом наречии: "Идет-Медведь-Который-Приносит-Несчастье". Бест едва не расплакалась. - Нам нужно найти пустую хижину и спрятаться! Когда Он придет, нехорошо сидеть у воды. Остальные тоже были не прочь где-нибудь укрыться - надвигалась гроза. Бартон встал. - Друзья, прошу минуту подождать, - обратился он к собравшимся около грейлстоуна. - Проверьте, не пропала ли у кого-нибудь лодка. - А в чем дело? - спросил рослый светловолосый парень. - Двое из моей команды сбежали этой ночью; может быть, им пришло в голову украсть лодку. Не обращая внимания на непогоду, люди бросились вдоль берега. Вскоре к Бартону подошел человек и заявил, что у него исчез челнок. - Ну, значит, теперь они далеко, - решил Казз. - Вот только куда они отправились - вверх или вниз по Реке? - В любом случае мы сможем их найти - в этих краях отличная сигнальная система, - ответил Бартон. - Правда, если они высадятся где-нибудь и незаметно уйдут в горы... - Как же быть, Дик? - прервала его Алиса. - Нам нельзя тут задерживаться, мы не успеем попасть на "Рекс"! Бартон пожал плечами. Все и так было ясно. - Мы будем выслеживать их? - с надеждой спросил Казз. Его беспокойство прошло, глаза горели охотничьим азартом. - Не знаю, - Бартон в задумчивости потер висок. - Они тоже могут захватить нас врасплох... могут убить или просто наврать с три короба... Пройдет немало времени, пока мы доберемся до Башни. Все может случиться... Алиса медленно продекламировала, ее глаза загадочно мерцали: Не ведая, правдив его совет И в той ли Черный Замок стороне, Я повернул безвольно, как во сне: Ведь гордости в душе давно уж нет, И для меня померк надежды свет, И лишь любой конец желанен мне. Так много лет я в поисках бродил, Так много стран успел я обойти, Что коль успех сумею обрести, Им насладиться мне не хватит сил, И я себя почти не осудил За то, что радуюсь концу пути. Но вдруг поднялся гул былых времен, И встали все, как рамой огневой Вкруг новой жертвы замыкая дол. Я всех узнал, я всех их перечел, Но безоглядно в миг тот роковой Я поднял рог и вызов бросил свой: "Роланд до Замка Черного дошел!" [Р.Броунинг "Роланд в Черном Замке", пер. В.Давиденковой] Бартон усмехнулся. - Броунингу стоило бы задуматься, насколько реальность далека от изысканного мира его поэзии. Но я готов последовать его совету. Итак, мы двинемся к Черному Замку. - Не знаю, о чем вы толкуете, - вмешался Казз, - главное - как нам попасть в большую лодку. - Если у короля Джона найдется для нас место, я предложу ему в благодарность наш золотой запас - свободные цилиндры. Такой дар тронет самое бескорыстное сердце. - А если у него для нас места нет? Бартон промолчал. Уже не раз где-то в глубине сознания у него мелькала смутная мысль, что он проглядел некое важное звено, объединяющее агентов. Сейчас, когда Алиса читала стихи, он вдруг осознал, что может представить всю цепочку их связи. Как они узнают друг друга? Монат - особый случай, его не спутаешь ни с кем. Но по какому тайному знаку узнают друг друга остальные? Обладая зрением неандертальцев, агенты легко распознавали бы своих. Но, видимо, такой способности им не дано. Спрюс явно не имел представления о даре Казза; он был испуган и поражен. Значит, они не видели меток невооруженным глазом - и, следовательно, у них существуют другие способы опознания. Можно ли предположить, что все дело в хронологии? Откуда известно, что в долине воскрешены все, умершие не позже 2008 года? Эту дату называли Монат, Фригейт, Руах и Спрюс... Все четверо - агенты! Возможно, это ложь, и все кончилось раньше? Бартон совершенно не представлял себе более реальной даты, но вспомнил, что никогда не встречал людей, за исключением упомянутой четверки, живших после 1983 года. Но если этот год был последним, то его и следовало принять за точку отсчета. По-видимому, этики выбрали наиболее простой и безошибочный способ, который позволял опознать своих - агенты были людьми, якобы обитавшими за гранью 1983 года. Отсюда вытекало, что вся земная история между 1983 и 2008 годами являлась чистой фикцией - включая и уничтожение человечества инопланетянами. Все, о чем ему рассказывали Монат, Руах и Фригейт - фантазия, ловкая инсценировка! Правда, Монат не был землянином, но кто мог подтвердить, что он действительно прилетел с Тау Кита? Все те же Руах и Фригейт? Необъяснимым оставался только один факт - присутствие инопланетянина в Мире Реки. Но, возможно, Монат, Раух и Фригейт говорили правду, и все события, случившиеся на грани второго тысячелетия, на самом деле имели место. Возможно, все трое жили в это время и, возможно, они не лгут... Однако это значило лишь одно - этики вербуют своих агентов среди людей, обитавших на Земле после 1983 года. Собственно, все они - агенты... Все? Сколько их там было? Шесть или восемь миллиардов? Бартон почувствовал легкое головокружение. А если предположить, что агенты только выдавали себя за людей, якобы живших на Земле в конце двадцатом века? Существовал ли в том мире подлинный Питер Джайрус Фригейт, писатель-беллетрист, оседлавший загадочного Пегаса научной фантастики? Фригейт, которого он, Бартон, встретил в долине, мог быть подделкой, а интерес, проявленный этим писакой к его жизни - хитрым капканом, попыткой сблизиться с ним. Действительно, кто останется равнодушным к собственному биографу, посвятившему жизнь прославлению своего кумира! Нет, вряд ли необходимо подобное перевоплощение. Скорее всего, Фригейт действительно является тем человеком, за которого выдает себя. В сложившейся ситуации использование реальной личности представлялось более естественным и эффективным. Вопросы росли, как снежный ком, им не было конца - но кто ответит на них? - Дик! - окликнула Бартона Алиса. - Что с тобой? Он опомнился, вынырнув из потока мучительных раздумий. Люди разошлись, возле него стояли только его спутники да человек, у которого пропала лодка. Его взгляд блуждал по лицу Бартона; может быть, он намеревался требовать возмещения убытков - но у кого? Ветер гнал волны по Реке, трепал тростниковые крыши хижин. До их слуха доносились мерные глухие удары - борт "Снарка" бился о причал. Все вокруг было сумрачным, лишь изредка вспыхивал