и багровые молнии, освещавшие бледные лица людей. Раскаты грома походили на рычание взбесившегося медведя. Казз и Бест не решались нарушить молчание, но явно жаждали скрыться от бури. У остальных погода тоже не вызывала энтузиазма. - Я думаю о том, - произнес Бартон, - найдется ли у короля Джона место для нас. И я уверен - если монарх пожелает, то место найдется. А если не пожелает, то я все равно попаду на борт "Рекса". Ничто и никто меня не остановит! Молния вспыхнула совсем рядом, раздался страшный треск, будто мир раскололся надвое. Сломя голову, Казз и Бест помчались к ближайшей хижине. Дождь полил как из ведра. Неподвижно стоя под ливнем, Бартон смеялся, глядя им вслед, и вдруг громко, пронзительно выкрикнул: - Вперед, к Темной Башне! 28 Во сне Питер Джайрус Фригейт голым пробирался в тумане. Его одежду украли, и теперь ему необходимо попасть домой до восхода солнца, дабы не стать посмешищем в глазах людей. Мокрая трава хлестала по коленям. Он вышел на обочину дороги и пошел по асфальту. Но идти все равно было трудно, а туман быстро редел. Вскоре справа он увидел купы деревьев. Фригейт понимал, что находится где-то далеко за городом и до дома еще долгий путь. Следовало идти побыстрее, тогда он сможет проскользнуть незамеченным, не потревожив родителей. Конечно, двери уже заперты, но он бросит камешек в верхнее окно и разбудит Рузвельта. Его брату исполнилось лишь восемнадцать, но он уже превратился в завзятого пьяницу и бабника, гонял на мотоцикле по округе со своими затянутыми в кожу дружками. Сегодня воскресенье, и сейчас, распространяя запах виски, он храпит в комнате, которую делит с Питером. Рузвельтом его назвали в честь Теодора, а не Франклина Делано. Джеймс Фригейт питал отвращение к "этому типу из Белого Дома" и обожал "Чикаго Трибюн", которую каждое воскресенье ему вручали на пороге дома. Его старший сын не терпел ни газет, ни газетных писак, и признавал лишь комиксы. Когда он научился читать, то каждый выходной, после какао, оладий, бекона и яиц, с нетерпением ждал очередную книжицу с приключениями Честера Гампа и его друзей, разыскивающих золотой город, волшебника-великана Панджаба, крошки Энни и ее громады-отца, злодея Эспа и мистера Эма, похожего на Санта-Клауса и древнего, как сама Земля, способного путешествовать во времени. А потом были Барней Гугл, и Смеющийся Джек, и Терри, и пираты. Упоительно! Что заставляло его вспоминать великих героев комиксов, пока он, голым, в темноте и сырости пробирался по деревенским дорогам? Нетрудно представить. Они давали ему ощущение тепла и уюта, даже счастья, наполнявшем его в часы, когда живот бывал набит вкусной маминой стряпней, когда тихонько наигрывало радио, а отец посиживал с газетой на стуле и читал статьи полковника Блимпа. Пока мама суетилась на кухне, готовя завтрак двум его младшим братьям и маленькой сестренке, он устраивался на полу в гостиной, наслаждаясь страницами комиксов. Потом его сестра, нежно любимая Джаннета, очень быстро выросла, сменила трех мужей и бесчисленное количество любовников, поглотила сотни бутылок виски - проклятие семьи Фригейтов. Но это все еще впереди, и образ, возникший в его мозгу, тотчас исчез. А сейчас он в комнате, совершенно счастливый... нет, и это исчезло... он не в доме, а на заднем дворе - голый, дрожащий от холода и ужаса перед грядущим позором. Он бросил камешек в окно крошечной спальни под самой крышей, надеясь разбудить брата. Они жили в доме при деревенской школе близ города Пеория, Южный Иллинойс. Город рос, дома расползались все дальше, и сейчас его границы находились в полумиле от дома. Тогда-то у них появился водопровод и даже уборная, первая в его жизни уборная в доме. Затем каким-то образом этот дом превратился в миссурийскую ферму, где он жил с отцом, матерью и братьями в двух комнатах, сданных фермером их семье. Его отец - инженер-строитель и электрик (год учебы в политехническом институте города Терре-Хот и диплом Интернешнл Корреспонденс Скул) некоторое время работал на электростанции в Мехико, штат Миссури. На ферме был птичий двор, где Питера потрясло и ужаснуло открытие: куры поедают живность, а он ест кур, которые питаются живыми существами! Это было первое осознание каннибализма как основы окружающего его мира. Нет, неправда, подумал он, каннибал - это существо, пожирающее себе подобных. Он повернулся на другой бок, вновь проваливаясь в сон и совершенно отчетливо сознавая свое полупробуждение между двумя сериями видений. Иногда он просматривал этот бред сразу и целиком. За ночь сон мог неоднократно вернуться к нему; бывало, он преследовал Фригейта несколько лет подряд. Да, и в снах, и в творчестве над ним довлела цикличность. На протяжении писательской карьеры ему пришлось работать над двадцать одной серией романов. Десять были готовы, остальные - еще не завершены, когда великий небесный издатель внезапно призвал его к себе. Как в жизни, так и в смерти. Он никогда (никогда? - ну, ладно, почти никогда) не мог что-либо закончить. Вечная Великая Незавершенность! Впервые он почувствовал ее груз еще в мятежной юности, когда изливал свои волнения и муки коллеге-первокурснику, сыгравшему случайную роль его духовного наставника. Как его звали - О'Брайен? Худенький коротышка с резкими манерами и огненно-рыжей шевелюрой, всегда носивший пестрые галстуки. И вот сейчас Питер Джайрус Фригейт бредет в тумане; вокруг ни звука, кроме дальнего уханья совы. Вдруг в тишине послышалось ворчание двигателя, возник слабый свет фар, он разгорался, сиял, затем совсем рядом рявкнул гудок. Он бросился в сторону, пытаясь скрыться в тумане и переждать, пока черная громада автомобиля проплывет мимо. При свете фар он увидел великолепный "Дюзенберг" - в точности такой, каким правил Горри Грант в фильме "Цилиндр", который ему удалось посмотреть на прошлой неделе. За рулем громоздилась некая бестелесная, бесформенная масса; он видел лишь глаза - светло-серые, как у его немецкой бабушки по матери, Вильгельмины Кайзер. Внезапно Фригейт испустил истошный крик: машина резко повернула и двинулась к нему. Он замер, не в силах шевельнуться, отскочить в сторону, а темная громада надвигалась все ближе и ближе... Застонав, он проснулся. Ева сонно пробормотала: "Ты видел плохой сон?.." и вновь провалилась в дрему, слегка посапывая. Питер сел в постели. Бамбуковая рама на низких ножках скрипнула под его тяжестью, матрас - два покрывала, скрепленные магнитными застежками и набитые листьями - просел. Земляной пол покрывали циновки; в окнах, затянутых полупрозрачными пленками из рыбьих внутренностей, мерцал слабый свет ночного неба. Он встал, направился к двери, вышел и помолился. С крыши еще капало. Сквозь расщелину между холмами ему был виден огонь над крышей сторожевой башни и силуэт часового, облокотившегося на перила; он глядел на Реку. Показались и другие огни - на мачтах судна, которого он прежде не видел. Второго стражника на вышке не было - наверное, он спустился к Реке, чтобы допросить рулевого. Опасности он там явно не усмотрел, иначе барабаны уже забили бы тревогу. Вернувшись в постель, Фригейт вспоминал свой сон. В нем была обычная хронологическая путаница. В 1937 году Рузвельту было только шестнадцать, а мотоцикл и крашеные блондинки появились двумя годами позже. Семья уже жила в новом большом доме с несколькими комнатами. В машине он увидел бесформенную мрачную фигуру с глазами его бабушки. Что бы это значило? В первую минуту его безумно напугало это видение. Почему бабка явилась в столь устрашающем обличье? Он знал, что она приехала перед его рождением из Канзаса в Терре-Хот помочь его матери в уходе за ребенком. По маминым рассказам, она прожила с ними пять лет, но он совсем не помнил ее, хотя и видел еще раз - в двенадцатилетнем возрасте. В нем сохранилась убежденность, что в детстве она совершила с ним нечто ужасное, хотя была добродушной старушкой, правда, несколько склонной к истерии. Когда дети ее дочерей ушли из-под ее опеки, она потеряла с ними всякую связь. Так где же она сейчас? Бабка умерла в возрасте семидесяти семи лет от рака желудка после долгой и мучительной агонии. Он видел ее фотографии, где она была снята двадцатилетней - миниатюрная блондинка с очень светлыми, видимо, голубыми глазами, с тонкими и плотно сжатыми губами, фамильной чертой Кайзеров. На этих старых фотографиях люди выглядели так, словно перенесли все тяготы жизни, но не согнулись под ее ударами. Да, у людей викторианской эпохи были трудные судьбы. Семья его бабки тоже прошла тернистый путь. Они принадлежали к баптистской церкви, в Тюрингии их преследовали, травили, так что им пришлось сменить Германию на землю обетованную. Странно, подумал Фригейт, его родственники с обеих сторон всегда выбирали религию меньшинства, часто весьма причудливую. Возможно, жаждали потрясений? Много лет они скитались, переезжая с места на место, но нигде не обрели златых гор. После долгих лет изнурительной работы, иссушающей душу бедности, смерти детей, а затем и родителей, Кайзеры нашли свою судьбу. Одни стали преуспевающими фермерами, другие - владельцами механической мастерской в Канзас-Сити. Стоило ли это уплаченной цены? Потомки утверждали - да, стоило. Когда они приехали в Америку, Вильгельмина была прелестной голубоглазой десятилетней девочкой. В восемнадцать она вышла замуж за человека на двадцать лет ее старше - возможно, в его жилах текла индейская кровь; кажется, он участвовал в кантрильском мятеже. Так ли это - неизвестно, в родне Фригейта с обеих сторон было достаточно бахвалов. Все они пытались выглядеть лучше или хуже, чем на самом деле. Мать Питера никогда не говорила о прошлом своего отца. Возможно, он был просто конокрадом. Где же сейчас Вильгельмина? Она уже не морщинистая, согбенная годами старуха, которую он знал, а очаровательная девушка с точеной фигуркой. Но взгляд ее голубых глаз, наверное, остался таким же рассеянным, как и раньше, а по-английски она по-прежнему говорит с сильным немецким акцентом. Встреться он с ней сейчас, узнал ли бы он ее? Определенно - нет. Да и что он мог ей сказать? Что он помнил о душевной травме, нанесенной его маленькому внуку? Ничего. Наверняка, она тоже забыла об этом пустячном для взрослого человека инциденте. А если бы и вспомнила, то даже под угрозой смерти не призналась, что дурно поступила с ребенком. Предаваясь психоанализу, Питер попробовал пробиться сквозь сумеречные дебри полузабытого к той давней драме, в которой его бабушка сыграла столь важную роль. Но попытка не удалась. Он вновь и вновь возвращался к предыдущим жизням, соскальзывая в прошлое, как обезьяна по навощенному столбу. Он снова был женщиной, обитавшей в средневековом замке, ихтиозавром в палеозойском океане, кучером дилижанса, индейцем, крадущимся через девственный лес... Посетив еще ряд своих предыдущих ипостасей, он закончил с экскурсом в историю. Как, однако, интересны эти фантазии - каждая открывает что-то новое в его характере. Вильгельмина, однако, больше не появлялась, несмотря на все его усилия. Пытаясь здесь, в Мире Реки, пробиться сквозь туман прошлого, Фригейт прибегал к Жвачке Сновидений. Под руководством гуру он раз за разом нырял в глубины своего подсознания в поисках жемчужин воспоминаний - пока однажды, очнувшись от страшных видений, не обнаружил своего наставника избитым и окровавленным. Было совершенно очевидно, что это - дело его, Фригейта, рук. Убедившись в том, что гуру не получил серьезных ран, Питер ушел из тех мест навсегда; его гнало предчувствие, что при виде этого человека он будет испытывать жгучее ощущение вины и нестерпимый стыд. А сам пострадавший не помнил зла и был готов продолжать сеансы. Насилие казалось Фригейту омерзительным; он испытывал панический страх перед ним - и перед каждым, кто нес его в своей душе. И, в то же время, он знал, чувствовал, что насилие гнездится в тайниках его сознания, как червь в сердцевине яблока. Но что с этим можно было поделать! Не звезды наносят нам поражение, а наши собственные гены, наши бесплодные попытки преодолеть себя... Следующим, почти неизбежным видением, была попытка обольщения Вильгельмины. Как легко разыгрывалась фантазия - словно он действительно встретился с ней! Можно представить, как, после взаимных расспросов, будут выяснены их родственные связи. Последует долгий разговор и рассказ о судьбе ее дочери и зятя - отца Питера - о ее внуках и правнуках. Интересно, ужаснулась бы она, узнав, что одна из ее правнучек стала женой еврея? Несомненно. В деревенской ветви семьи все были полны предрассудков. А что, если признаться ей, что его сестра вышла замуж за японца, а брат и кузина сочетались браком с католиками? Или что праправнучка стала католичкой, а праправнук принял буддизм? Возможно, жизнь в долине Реки изменила ее взгляды. Это случалось с многими; большинство, однако, были такими же закостенелыми ретроградами, как на Земле. Чем продлить игру воображения? Что последует за разговором? Вино, марихуана, Жвачка - и, наконец, апофеоз - постель? По здравом размышлении не каждый рискнет переспать со своей бабушкой. Но размышляет ли человек в подобных обстоятельствах? Пожалуй, о родстве лучше поговорить после постели... На этом пункте вся фантазия распадалась. Как она поведет себя, что скажет? Этого Питер представить не мог, хотя предполагал, что ночь любви с собственным внуком нанесла бы жестокий удар по целомудрию Вильгельмины - или тому, что от него осталось. Впрочем, он знал, что не способен реализовать на практике эту возбуждающую мечту; его тянуло к тонким, умным женщинам, а Вильгельмина была невежественной крестьянкой. Но, может быть, она все-таки изменилась? Как многие другие? "К дьяволу их всех", - пробормотал Фригейт про себя и повернулся на бок, погружаясь в сон. 29 Забили барабаны, загудели деревянные трубы. Питер Фригейт проснулся и попал в разгар другого сна. Время - три месяца после Пирл-Харбора; он - курсант летного училища в Рандолф-Филд, жертва придирок пилота-инструктора. Этот лейтенант, высокий молодой человек с тонкими усиками и огромными ногами, был таким же истериком, как и бабка Кайзер. - В следующий раз вы повернете влево, Фригейт, а сейчас я приказываю лечь на правое крыло! Я немедленно прекращу этот проклятый полет и откажусь обучать вас! Можете взять инструктора, которому наплевать, погубит его этакий курсант или нет. Господи Иисусе, Фригейт, мы же разобьемся! Вы что, не видите - машина берет влево? Вы - самоубийца! Ладно, сейчас вы со мной, а когда рядом никого не будет? Можете вытворять свои штучки где и когда угодно, но только не на самолете ВВС США! Какой дьявол в вас сидит, Фригейт? Вы что - собираетесь угробить меня? - Я вас не слышу, сэр, - выдавил из себя Питер. Сидя в душном помещении тренажерной, упакованный в тяжелый летный костюм, он был влажен от пота и едва сдерживал острые позывы помочиться. - Мне кажется, что по этим трубкам ничего не слышно. - Ларингофон в порядке. Я же хорошо вас слышу. И ничего не случилось с вашими ушами. Неделю назад вы прошли медицинское освидетельствование. Вас, засранцев, всех осматривали при переводе сюда. - Да, сэр, именно так, - кивнул головой Питер. - На что это вы намекаете? - побагровел лейтенант. - Что я - засранец? - О, нет, сэр, - Питер чувствовал, как пот ручьями стекает по спине. - Я никогда не мог бы сказать о вас "засранец". - Тогда что вам полагается сделать? - лейтенант почти визжал. Питер скосил глаза на других курсантов и инструкторов. Большинство из них не обращали ни малейшего внимания на перепалку, но кое-кто ухмылялся. - Мне никогда не следует упоминать о вас. - Что? Я даже не заслуживаю упоминания? Фригейт, не выводите меня из терпения! Вы ни черта не стоите ни на земле, ни в воздухе. Но вернемся к делу. Почему вы меня не слышите, когда я прекрасно вас слышу? Потому, что не хотите слышать? Это очень опасная штука, Фригейт, просто настораживающая. Меня это пугает. Знаете, сколько этих БТ-12 входит в штопор за неделю? Даже когда инструктор вдолбит тупоголовому курсанту, как осторожно надо входить в штопор, а сам держит руку на запасном управлении, и то эти чертовы машины трудно выровнять. Так вот, сейчас же поворачивайте вправо. Вам толкуют о штопоре и осторожности. Я даже за парашют не успею схватиться, как вы вобьете нас обоих на двадцать футов под землю! Что там за чертовщина с вашими ушами? - Не знаю, - жалобно ответил Питер. - Может быть, пробки забили уши. - Разве доктор вас не проверял? Конечно, проверял! Так что не болтайте ерунды. Просто не желаете меня слушать. А почему? Да Бог его знает! Или вы меня ненавидите так, что готовы и сами погибнуть, да? Питер нисколько не удивился, если бы лейтенант начал пускать пену. - Нет, сэр. - Что - нет, сэр? - Нет, сэр, совсем не так. - Значит, от всего отпираетесь? Вы повернули влево, когда вам было велено сделать правый поворот! Разве не так? Теперь вы скажете, что я еще и лжец? - Нет, сэр. Лейтенант помолчал и снова завелся. - Чему вы улыбаетесь, Фригейт? - Разве я улыбнулся? - Питер был в состоянии полной физической и умственной прострации; весьма возможно, что на его губах играла бессмысленная улыбка. - Да вы сумасшедший, Фригейт! - заорал инструктор. Проходивший мимо капитан вздрогнул, но не сделал попытки вмешаться. - Пока не принесете мне справку от врача, что ваши уши в порядке, и на глаза мне не показывайтесь! Слышите - вы, идиот! - Да, сэр, слышу. - Я вас отстраняю от полета. Но завтра справка должна быть передо мной. Тогда я возьму вас в воздух, и да поможет мне Бог! - Да, сэр, - Питер отдал честь, хотя это не было принято в учебном зале. Проверяя парашют, он обернулся. Капитан о чем-то серьезно толковал с лейтенантом. Что они о нем говорят? Собираются его убрать? Возможно, это и к лучшему. Он больше не мог выносить своего инструктора. Дело оказалось совсем не в пробках; позднее Питер понял, что он действительно не хотел его слышать. - Он был прав, - признался Фригейт. - Кто прав? - завернувшись в одеяние из разноцветных полотнищ, Ева устроилась на краю постели, пристально разглядывая его лицо. Питер сел и потянулся. В хижине было темно. Звуки барабанов и рожков слышались слабее. Но вдруг рядом забил в барабан сосед - с такой силой, будто желал разбудить весь мир. - Никто. - Ты бормотал и ругался во сне. - Земля всегда с нами, - он предоставил ей догадываться о смысле недосказанного и, прихватив ночной горшок, отправился туда, где полагалось его опоражнивать. Там уже была целая толпа. Люди опрокидывали содержимое в специальные бочки; после завтрака дежурная команда перетащит их к подножию гор. Экскременты предназначались для переработки на поташ. Два раза в неделю Фригейт сам работал в этой команде, четыре дня стоял на сторожевой вышке. Грейлстоун, куда они с Евой обычно ставили свои цилиндры, находился за холмом. Но сегодня Фригейт хотел встретиться с командой прибывшего ночью судна и отправился к берегу. Ева не возражала; она собиралась заняться изготовлением бус из рыбьих позвонков. Эти украшения пользовались тут большим спросом, и они обменивали их на табак, вино и кремень. Фригейт вытачивал бумеранги, иногда строил челноки и каноэ. Взяв в одну руку чашу, в другую - копье из тиса с кремневым наконечником, он собрался уходить. На поясе у него висели ножны с топориком, на плече - колчан с остроконечными стрелами и тисовый лук. Он жил в маленьком мирном государстве - Руритании, давно не знавшем войн. Но закон, сохранившийся с мятежных времен, обязывал каждого иметь под рукой оружие. Закон устарел, но действовал, как часто бывало и на Земле; здесь царила та же косность. Фригейт шел вдоль разбросанных по долине хижин. Вместе с ним двигались сотни людей; все - закутанные с головы до ног, как и он сам. После восхода солнца станет тепло, и они скинут свои одежды. Поглощая завтрак, Питер присматривался к вновь прибывшим. Их оказалось пятнадцать человек, полная команда причалившей вчера шхуны "Раззл-Даззл" [Раззл-Даззл - суета, суматоха (англ.)]. Он подсел к окружавшей их группе, слушая разговоры и рассматривая незнакомцев. Капитан шхуны - Мартин Фарингтон, также известный под именем Фриско Кид, невысокий, мускулистый человек, - напоминал выходца из Ирландии. Голубоглазый, рыжеволосый, курчавый крепыш разговаривал весьма энергично, часто улыбался и отпускал занятные шутки. На эсперанто он говорил довольно бегло, но с ошибками, и явно предпочитал английский язык. Его помощника, Тома Райдера, товарищи называли Текс. Он не уступал ростом Фригейту и отличался "суровой красотой", как в свое время писали в бульварных романах; в его быстрых движениях сквозили изящество и грация, покорившие Пита. Черные волосы, падавшие прямыми прядями, и темная, дубленная солнцем кожа наводили на мысль об индейских предках. Его эсперанто было безупречным, но, подобно Фарингтону, он был рад поговорить на родном языке. Из их болтовни Фригейт выцедил массу интересных подробностей. На судне собралась пестрая компанию. Подруга капитана, уроженка девятнадцатого века, происходила из Южной Америки. Приятельница помощника когда-то обитала в одном из римских поселений второго века нашей эры, носившего название Афродита. Фригейт припомнил о его раскопках в семидесятых годах. Двое из команды были арабами. Мужчину звали Нур-эль-Музафир, то есть "Странник". Его спутница в земной жизни была супругой капитана арабского судна, торговавшего с африканскими странами в двенадцатом веке. На борту находился и моряк-китаец; Чанг утонул при гибели флота Кубла Хана, направлявшегося в Японию. Другой моряк, уроженец семнадцатого века Эдмунд Тресселиан из Корнуэлла в 1759 году потерял ногу при захвате французского судна "Беллона" у мыса Финистер. Он остался с женой и семью детьми без пенсии и вынужден был бродяжничать. Как-то в отчаянии он украл кошелек; его схватили и посадили в тюрьму, где он умер от лихорадки, так и не дождавшись судебного разбирательства. Его современник - рыжий Казенс - еще гардемарином участвовал в кругосветной экспедиции адмирала Энсона. Их судно потерпело крушение у берегов Патагонии. С невероятными трудностями и мучениями часть команды добралась до берега, где была захвачена в плен чилийскими властями. Через несколько дней после освобождения несчастный Казенс был расстрелян капитаном Чипом по ложному обвинению в мятеже. Остальные члены команды тоже были весьма примечательными типами: Бинс, миллионер и яхтсмен-любитель из двадцатого века; турок Мустафа, умерший на Земле от сифилиса - болезни, весьма распространенной среди моряков в восемнадцатом веке; Абигайл Райс - жена матроса-китобоя девятнадцатого столетия. Фригейту показалось, что Бинс и турок жили в мужском союзе, а Казенс, Тресселиан и Чанг делили между собой любовь Абигайл Райс. Ему пришло в голову, что она, вероятно, и на Земле не теряла времени даром, пока ее муж ловил китов. Еще среди них был Умслапогас или просто Погас, сын вождя африканского племени свази, извечного врага зулусов. Он жил во времена буров, британской экспансии и кровавых битв. На Земле он зарубил в схватках человек двадцать, здесь - не меньше пятидесяти. Кроме воинских подвигов, он был известен своей причастностью к миссии сэра Теофила Шепстона. В его штаб входил и молодой человек по имени Райдер Хаггард, весьма заинтересовавшийся личностью и живописными рассказами старого свази. Впоследствии он обессмертил Умслапогаса в трех своих романах - "Нэда и Лили", "Она и Аллан" и "Аллан Квотермейн" - правда, превратив там его в зулуса. Сейчас Погас сидел у судна, опершись на массивную рукоять своего боевого топора. Высокий и стройный, с очень длинными ногами, лицом он скорее напоминал человека хамидского, а не негроидного типа: тонкие губы, орлиный нос, высокие приподнятые скулы. Выглядел он довольно миролюбиво, но чувствовалось, что шутить с ним опасно. Фригейт пришел в неописуемый восторг, узнав, что перед ним тот самый Умслапогас. Подумать только - тот самый! Из разговоров с людьми "Раззл-Даззл" он понял, что их путешествие не имеет точной цели. Правда, как заметил капитан, они хотят достичь истоков Реки, но это может случиться и через сто, и через двести лет. Фригейт долго болтал с ними, расспрашивая о земной жизни. Фарингтон родился где-то в Калифорнии; он не уточнил ни места, ни даты рождения. Райдер был родом из Пенсильвании; он появился на свет в 1880 году и всю жизнь провел на Западе. Пит подумал, что здесь он выглядит весьма заурядно. А если водрузить на голову Райдера широкополую шляпу, обрядить его в костюм ковбоя с бриджами и расшитыми сапогами, да посадить на лошадь? [Под именем Тома Райдера на "Раззл-Даззл" путешествует известный американский актер немого кино Том Микс. В 1912 г. Микс, служивший в конной полиции штата Техас, подписал свой первый контракт со студией "Селидж", Голливуд. Он снимался в многочисленных фильмах о Диком Западе; вершина его карьеры пришлась на 1925 г. Это был человек, который пережил больше приключений, чем его киногерои.] Ребенком Фригейт видел его именно в таком обличье и верхом на лошади. Это было на параде перед цирком - кажется, Селлс и Флото? Фригейт стоял со своим отцом у здания суда на Адамс Стрит и нетерпеливо ждал появления всадника - любимого героя вестернов. Герой появился, но вдрызг пьяный, и на глазах у публики свалился с коня. Под громкий хохот и крики толпы Райдер вмиг отрезвел, вскочил в седло и с блеском продемонстрировал целое представление в духе "Дикого Запада" - все ковбойские трюки и потрясающе точные броски лассо. Тогда Пит считал пьянство моральной проказой, и этот эпизод мог полностью развенчать Райдера в его глазах. Но восхищение героем было столь велико, что он отпустил ему все грехи. Каким же маленьким фарисеем был он в те годы! Что касается Фарингтона [Джек Лондон], то по портретам на суперобложках биографических книг Фригейт хорошо запомнил его внешность. Он читал его рассказы и романы с десяти лет, а в пятьдесят семь написал предисловие к его собранию сочинений. В силу каких-то непонятных причин они оба - Райдер и Фарингтон - путешествовали под вымышленными именами. Фригейт не пытался проникнуть в их тайну, во всяком случае - пока. Но он загорелся желанием во что бы то ни стало попасть на борт "Раззл-Даззл". В этот момент Фриско Кид заявил во всеуслышание, что он и Текс готовы вести переговоры со всяким, кто пожелает записаться в команду. На палубу вынесли два складных стула, и перед усевшимися офицерами немедленно стала выстраиваться очередь желающих. Питер встал следом за тремя мужчинами и одной женщиной. Он внимательно прислушивался к задаваемым вопросам и прикидывал, что же ему следует отвечать своим нанимателям. 30 Сидя на бамбуковом стуле и покуривая сигарету, Фриско Кид внимательно осматривал Фригейта с ног до головы. - Питер Джайрус Фригейт, э? Американец. Средний Запад. Правильно? Вы смотритесь достаточно выносливым парнем. Когда-нибудь плавали? - На Земле - немного, обычно на небольших судах по реке Иллинойс. Но здесь - вполне достаточно: три года на катамаране и год - на двухмачтовой шхуне вроде вашей. Все это было совершеннейшим враньем. Ему удалось лишь три месяца попутешествовать на паруснике; времени хватило лишь для того, чтобы запомнить терминологию. - Гмм... А что - эти суда ходили в короткое или долгое плавание? - Некоторые - в долгое, - Фригейт обрадовался, что его не спросили о разнице между шхуной и катамараном; моряки очень любили это выяснять. Для Фригейта все, что плавало по реке, называлось лодкой; Фарингтон же был истинным мореплавателем, хотя и лишенным здесь моря. - В этих краях, - добавил Питер, - ветер обычно дует вверх по Реке. Поэтому большей частью мы шли против ветра. - Ну, некоторые ходят и по ветру, - отозвался Фарингтон. - Что вас заставляет наниматься на судно? - спросил Райдер. - Я по горло сыт здешней жизнью. Мне больше невмоготу это монотонное существование. Я... - Но на судне не легче, вы же прекрасно знаете, - прервал его Фарингтон. - Теснота, скученность, людей мало, но со всеми нужно уживаться. То же самое однообразие. - Конечно, я понимаю. Но мне хотелось бы добраться до конца Реки. Катамаран, на котором я плавал, сгорел, когда его команду пытались захватить в рабство. Шхуну потопил речной дракон... - Так. А капитаны этих двух судов? Кто они? - Катамараном командовал француз, де Грасс. А капитаном шхуны был сукин сын Ларсен, не то норвежец, не то датчанин. По-моему, на Земле он занимался охотой на тюленей. В том, что он сказал о Ларсене, не было ни слова правды, но надо отбивать атаки Фарингтона. Тот улыбнулся, прищурился и медленно спросил: - У Ларсена было прозвище - Волк? Питер сохранял полную невозмутимость. Нет, он не попадет в эту ловушку и не станет выкручиваться. Стоит Фарингтону уловить хоть малейшую фальшь, он ни за что не возьмет его на судно. - Нет, его прозвали Ублюдок. Ростом он был шести с половиной футов и слишком темноволос для скандинава. А глаза у него черные, как у араба. Вы его знали? Фарингтон отмолчался. Он придавил в пепельнице сигарету и прикурил другую. - Владеете ли вы луком? - спросил Райдер. - Конечно, я не Робин Гуд, но за двадцать секунд выпущу шесть стрел с весьма приличной точностью. Я изучал это искусство два десятилетия. Не стану выдавать себя за великого воина, однако я участвовал примерно в сорока крупных операциях и множестве мелких. Четырежды тяжело ранен. - Когда вы родились? - продолжал Райдер. - В 1918 году. Мартин Фарингтон посмотрел на своего помощника. - Полагаю, в детстве вы посмотрели множество фильмов? - Не больше других. - А ваше образование? - Я получил степень бакалавра по английской литературе, занимался философией, но читал лишь временами, от случая к случаю. Боже, как я всегда старался уклониться от чтения! - Я тоже, - бросил Фарингтон. Наступило молчание, и Райдер медленно произнес: - Да, наши земные воспоминания с каждым днем тускнеют. Это означало, что даже если Фригейт и видел Райдера в его фильмах, а портреты Фарингтона на его книгах, он должен об этом забыть. Вопрос капитана о его образовании, возможно, был связан с желанием иметь на судне достойного собеседника. На Земле его товарищи по плаванию обычно являлись людьми грубыми, необразованными и не могли разделять его духовных интересов. - Нам остается еще поговорить примерно с двадцатью претендентами, - сказал Фарингтон, - а потом сделать выбор. Решение вы узнаете к вечеру. Фригейту нестерпимо хотелось попасть на судно, но он боялся, что излишняя настойчивость отпугнет капитана и его помощника. Они странствовали под чужими именами, а потому осторожно подбирали людей. Чем это было вызвано, он еще не понимал. - Мы забыли еще кое о чем, - заметил Райдер. - На судне есть лишь одно место, и вашу подругу мы принять не можем. Это вам подходит? - Вполне. - Попытайтесь закрутить роман с Абигайл, - посоветовал Райдер, - если не имеете ничего против трех остальных ее поклонников и если, разумеется, она вам понравится. Пока что она не проявляла слишком большой неприступности. - Абигайл - женщина привлекательная, - ответил Питер, - но она не в моем вкусе. - Может быть, в вашем вкусе Мустафа? - усмехнулся Фарингтон. - Во всяком случае, сам он на вас посматривает. Фригейт бросил взгляд на подмигнувшего ему турка и, вспыхнув, отрезал: - А это меня привлекает еще меньше! - Тогда, чтобы избавиться от посягательств Бинса и Мустафы, дайте им это понять. - Фарингтон заговорил серьезно. - Я - не гомик, хотя это участь многих моряков. Любое судно - военное или торговое - змеиное гнездо содомского греха. Эти двое - настоящие мужчины, но совершенно безразличны к прекрасному полу. Они отличные моряки. Если вы уверены, что сумеете их отвадить, мы оставим вас в списке претендентов. Но предупреждаю заранее, на судне - никаких свар и грызни. Можете сводить счеты на берегу, и если мы кого-то потеряем, вы прихватите любую бабенку, которая вам приглянется. Но она обязательно должна быть хорошим матросом - на судне нет места для балласта. - Ну, если как следует приглядеться, то Абигайл выглядит вполне заманчиво, - ответил на это Питер. Все рассмеялись, и Фригейт отошел. Вскоре он оказался возле причала, тянувшегося вдоль мелкой искусственной бухты. Ее с большим трудом вырубили в плотном прибрежном дерне и выложили по краям каменными глыбами. Обычно здесь стояли мелкие суденышки и катамараны, но сейчас на воде покачивались два огромных плота, предназначенных для охоты на речных драконов. Вдоль берега тянулся ряд боевых каноэ, принимавших на борт до сорока человек, но служивших в настоящее время рыболовецкими судами. Повсюду на Реке виднелось множество малых и крупных лодок. "Раззл-Даззл" не могла подойти к пирсу. Она стояла на якоре у входа в бухту, за выступом огромных черных скал. Это было прекрасное, длинное и низкое судно, построенное из дуба и сосны без единого металлического гвоздя. Тонкие, но прочные паруса из шкуры речного дракона просвечивали на солнце. На носу вздымалась фигура сирены с факелом в руке. Шхуна казалась диковинной игрушкой. Как экипажу удалось сберечь ее? Большинство судов, плавающих на дальние расстояния, рано или поздно становились добычей мародеров. Подгоняемый беспокойством, Питер вернулся к Фарингтону и Райдеру. Переговоры шли полным ходом; около двух десятков мужчин и женщин дожидались своей очереди. Если так пойдет дело, то на болтовню будет потрачен весь день. Ничего не попишешь, придется идти домой. Он заглянул в хижину; на его счастье, Ева еще не вернулась, и Фригейту не пришлось с нею объясняться. Сегодня утром его ждала рабочая смена на фабрике по производству спирта. Прекрасный повод отвлечься от снедающих его мыслей! Фригейт направился туда по тропинке, что извивалась меж холмов. Деревья редели, хижин здесь почти не было. Поднявшись по склону самого высокого холма, он остановился у подножия горы; скалистая стена круто вздымалась над ним на высоту более трех тысяч футов. Сверху низвергался водопад, его прозрачные чистые струи наполняли вырубленный в камне бассейн. В просторном сарае, расположенном между бассейном и утесами, находилась фабрика. Фригейт миновал ее, поглядывая на множество перегонных аппаратов из стекла и бамбуковых трубок. Здесь стояла нестерпимая жара, от невыветрившегося запаха спирта было трудно дышать. Поднявшись выше, к поросшим лишайником склонам, Питер подошел к мастеру, чтобы получить скребок и разграфленную сосновую планку, на которой были выжжены его инициалы. На ней отмечались отработанные дни. - Скоро будем скрести камень деревяшками, - угрюмо пробурчал мастер. - Сланец и кремень придется оставить для оружия. Да, запасы кремня истощались. В долине Реки развитие техники шло в обратном направлении: от каменного века к деревянному. Человечество повернуло вспять. Фригейт подумал, сумеет ли он вывезти отсюда свое оружие с кремневыми наконечниками. Если его возьмут на шхуну, то по законам страны кремень нужно сдать. Пару часов он усердно трудился, соскребая зеленовато-серые стебли с каменистой почвы и складывая их в бамбуковые корзины. Другие рабочие спускали их вниз и опрокидывали содержимое в чаны. К полудню они прервали работу; близилось время обеда. Прежде чем спуститься вниз, Фригейт бросил взгляд на берег - там виднелся белый корпус шхуны, залитый солнечным светом. Нет, ни за что на свете он не упустит такого случая! Питер направился в хижину. Она была пуста. Ева пока не вернулась, и он вновь поспешил к берегу. За время его отсутствия очередь не стала короче. Он прошел до края равнины, где у подножий холмов короткую жесткую траву внезапно сменяли непролазные заросли. Кто провел эту демаркационную линию? Казалось, земля на склонах холмов ничем не отличается от почвы низины, но на возвышенностях трава доходила ему до груди. В полумиле от причала находилось стрельбище. Минут тридцать Фригейт стрелял из лука в травяную мишень, торчавшую на бамбуковом треножнике, затем перешел на гимнастическую площадку. Он сделал несколько коротких пробежек, потом долго прыгал и почти два часа упражнялся в каратэ и дзюдо. В конце концов, он совершенно выбился из сил, но зато вновь обрел уверенность и вкус к жизни. Его юное тело не знало, что такое ревматизм, ожирение, одышка; тут он избавился от всех болезней, что мучили его на Земле в зрелые годы. В прошлой жизни с тридцати семи лет и до пятидесяти он просидел за столом. Кабинетная работа почти прикончила его. Зря он расстался с местом на сталеплавильном заводе. Труд там был монотонным и нелегким, но он хорошо переносил жару и тяжелые нагрузки. Его мозг непрерывно генерировал новые сюжеты, он мог писать целыми ночами. Но стоило ему бросить завод и плотно усесться за письменный стол, как он начал пить. После восьми часов выстукивания на пишущей машинке проще всего было просидеть весь вечер перед телевизором, потягивая бурбон или виски. Воистину, телевизор - это худшее, что изобрело человечество в двадцатом веке, если не считать атомную бомбу и демографический взрыв! Он понимал это, и все же не мог оторваться от дурацкого ящика, торчал перед ним, как замороженный. 31 Вытирая с лица пот, Фригейт быстро спускался к Реке. Он миновал пустынный участок побережья и вышел к причалу, где протолкался до обеда, болтая со знакомыми. В толпе ему встретились два матроса с судна; там все еще шли переговоры. Когда же, наконец, кончится эта очередь? В назначенный час Фарингтон встал и громко объявил, что прием окончен. В очереди зашумели, но капитан остался непреклонен. К нему подошел глава Руритании "барон" Томас Буллит с помощниками. Буллит не удостоился большой славы на Земле. В 1775 году он исследовал водопады на реке Огайо в Кентукки - вблизи тех мест, где позднее вырос Луисвилл; потом его имя забылось. С Буллитом пришел его помощник Пауль Байс, датчанин шестнадцатого века. Согласно обычаю, они пригласили команду "Раззл-Даззл" на вечеринку, устраиваемую в честь прибытия судна. Повсюду на Реке люди с удовольствием принимали путников, приносивших свежие новости, слухи и занятные истории - лучшую плату за гостеприимство. Фарингтон принял приглашение, но заметил, что четверо членов экипажа останутся охранять судно. Вслед за толпой Фригейт направился к площадке с навесной крышей - местной ратуше. Фарингтон и Текс стояли в окружении власть имущих, болтая с их женами. Питер не был приобщен к избранному кругу, но знал, что позже строгий этикет нарушится - виски и вино уравняют всех. Он занял очередь за спиртным и тут увидел свою подругу. Ева Беллингтон стояла неподалеку от него. Она была высокой, черноволосой и голубоглазой женщиной - типичной красавицей из южных штатов. Ева родилась в 1850 году и умерла, не дожив лишь двух лет до своего столетия. Ее отец, богатый помещик-южанин, в годы войны служил в кавалерии Конфедерации в звании майора. Во время похода Шермана на Джорджию их плантация сгорела, и Беллингтон разорился. Он уехал в Калифорнию и стал там компаньоном богатого судовладельца. Ева вновь жила в достатке, но вскоре отец бросил семью - чего она не могла простить ему никогда. Женщины поселились у брата отца, красивого мужчины лишь на десять лет старше своей племянницы. Когда Еве стукнуло пятнадцать, он изнасиловал девушку - правда, как она сама признавалась, без большого сопротивления с ее стороны. Мать, узнав о беременности дочери, выстрелила в насильника, целясь в гениталии. Он прожил евнухом несколько лет в тюрьме и там же скончался. Стыдясь огласки, миссис Беллингтон переехала в Ричмонд, где ее нашел раскаявшийся муж. Сын Евы, которого она обожала, вырос красивым и стройным малым. После жесточайшей ссоры с дедом, он покинул Ричмонд и отправился на Запад в поисках удачи. Последнюю весточку от него Ева получила из Силвер-Сити; затем он пропал навсегда - во всяком случае, ни одно сыскное агентство не смогло обнаружить его следов. Вскоре миссис Беллингтон погибла при пожаре, а отец Евы, пытавшийся спасти ее, тут же умер от сердечного приступа. Ее первый муж скончался от холеры вскоре после этого несчастья. К пятидесяти годам она потеряла двух супругов и семерых из десяти детей. Если бы Маргарет Митчел и Уильям Тенесси сочинили в соавторстве роман, то вполне могли бы выбрать ее своей героиней. Питер часто повторял эту шутку, но Ева не находила ее забавной. За семь лет жизни в долине Ева избавилась от презрения к неграм и ненависти к северянам. Она даже полюбила одного из мерзких янки, однако Пит, дабы не подвергать ее любовь излишним испытаниям, воздерживался от рассказа о своем прадеде, участнике "подлого" марша Шермана. Получив свою порцию спиртного, он направился к Еве, все еще стоявшей в очереди. Питер спросил, где она пропадала целый день. Оказывается, ей нужно было о многом подумать, и она отправилась прогуляться. Предмет ее размышлений не был секретом для Фригейта - между ними назревал разрыв; уже несколько месяцев они, внезапно охладев, все больше отдалялись друг от друга. Питер тоже задумывался об их отношениях, но пока не начинал решающего разговора. Предупредив Еву, что они увидятся позже, он стал кружить около Фарингтона. Райдер отправился танцевать; он лихо отплясывал с женой Буллита и распевал во все горло. Питер покорно ждал, пока капитан кончит рассказ о своих злоключениях на золотых приисках Юкона в 1899 году. Поведав о потере нескольких зубов от цинги, он перешел к более веселым подробностям. Наконец, Фригейту удалось спросить: - Мистер Фарингтон, вы пришли к какому-то решению? На языке у капитана уже вертелась следующая история, и он недоуменно моргнул покрасневшими веками. - О-о! Да, да. Вас... ммм... зовут Фригейт, верно? Питер Фригейт. Тот, что много читал. Да, у нас с Томом все решено. В конце вечеринки мы объявим о своем выборе. - Надеюсь, я вам подошел. Мне действительно очень хочется отправиться с вами. - Энтузиазм - весьма ценное качество, - отозвался Фарингтон, - но опытность еще дороже. Нам нужен человек, в котором сочеталось бы и то, и другое. Питер глубоко вздохнул и с отчаянием произнес: - Значит, меня отвергли. Ну, а если бы я был неграмотным, то что бы вы сказали? Мне остается только пожалеть, что я такой, какой есть. - Вам на самом деле это так важно? - улыбнулся капитан. - Но почему? - Потому, что я хочу добраться до конца Реки. - Вот как? И вы надеетесь найти там решение всех ваших проблем? - "Мне не надобно миллионов, а надобно мысль разрешить", - сказал Фригейт. - Это слова одного из персонажей "Братьев Карамазовых" Достоевского. - Грандиозно! Я много слышал о Достоевском, но мне не довелось его читать. Думаю, в мое время еще не было английских переводов его романов. - Ницше утверждал, что русские романы многое открыли ему в психологии, - добавил Питер. - Э-э, Ницше? Вы хорошо его знаете? - Я читал его на английском и на немецком... Он - великий поэт. Немецкие философы писали обычно водянистой, размытой прозой; а читая Шопенгауэра и добираясь до сути, рискуешь или заснуть или получить нервное расстройство. Но Ницше - другое дело. "Человек - это мостик над пропастью, лежащей между животным и сверхчеловеком", - процитировал он. - Возможно, я что-то уже забыл; я читал "Так говорил Заратустра" черт знает когда... Пожалуй, я готов поверить в эту концепцию, но сверхчеловека я понимаю иначе, чем Ницше. Истинный сверхчеловек, мужчина или женщина - неважно, - это личность, которая полностью реализовала свои возможности и живет по законам добра, сострадания, любви. Личность, независимая в своих суждениях и лишенная стадности. Только тогда это истинный и несгибаемый сверхчеловек. - Наверное, вы считаете воплощением идей Ницше роман Джека Лондона "Морской волк"? Питер на минуту замолк. - А вы его разве читали? - Неоднократно, - усмехнулся Фарингтон. - Так как же насчет Волка Ларсена? - Мне думается, что он - сверхчеловек скорее в понимании Лондона, чем Ницше. Это воплощение его идеала. Ницше отпугнула бы жестокость Ларсена. Помните, Лондон заставил его умереть от опухоли мозга - возможно, он хотел внушить читателям мысль, что сверхчеловек Волк Ларсен изначально обречен. Но Лондон явно переоценил способности литературных критиков - они просто не заметили эту деталь. Кроме того, он показал человека - пусть, сверхчеловека - сущностью которого являлось животное начало. Он - часть Природы и, несмотря на свой ум, не может избежать воздействия своих страстей. Он - животное, зверь, а потому и подвержен такой болезни, как опухоль мозга. "Так рушится могущество". - Однако, - продолжал Фригейт, - в Ларсене было и то, что ценил сам автор. Лондон жил в жестоком мире и считал, что выжить в нем можно лишь с помощью сверхжестокости. Но он был и провидцем. Изыскивая возможности для людей вырваться из пропасти инферно, он видел выход в социализме и надеялся, что в нем человечество обретет избавление от страданий. В то же время, Лондон - крайний индивидуалист, и эта его особенность всегда вступала в противоречие с идейными убеждениями. В конце концов, он утратил веру в социализм - за что был осужден собственной дочерью в ее книге воспоминаний [Джоан Лондон "Джек Лондон и его время", 1968 г., на русский не переводилась]. - Этого я не знал, - задумчиво произнес Фарингтон. По-видимому, она написала ее после моей смерти. А что еще вы знаете о ней? Кажется, клюнуло, подумал Фригейт, судорожно вспоминая все, что знал о судьбе Джоан. - Она являлась активным членом социалистической партии и умерла, по-моему, в 1971 году. Ее книга об отце написана весьма откровенно... она даже не скрывает, что отец ревновал ее мать к молодым женщинам. Что же касается самого Лондона, то я думаю, ему хотелось стать Волком Ларсеном, чтобы избавиться от сопереживания скорбям людским. Ему представлялось, что человек, свободный от сострадания, неуязвим. Но сам он всю жизнь нес в себе это чувство, хотя готов был им пожертвовать, пусть даже ценой умерщвления души. Как и прочих людей, писателей тоже раздирают противоречия; и величайшие из них - всегда загадка для критиков. "Когда небес разверзнется покров и разольются воды широко, лишь человек единственной загадкой станет". - Это мне нравится! - воскликнул Фарингтон. - Кто это написал? - Каммингс. А вот моя любимая строчка: "Послушай! Вселенной двери распахнулись в ад... Войдем же!" Питеру показалось, что он выразился слишком туманно, но, похоже, Фарингтон хорошо его понял. Если он окажется на судне, то подобные темы могут вызвать раздражение капитана. Сведения Фарингтона об учении Ницше получены, в основном, из бесед с одним из его друзей - Страун-Гамильтоном. Он пытался читать Ницше, но внимание писателя задерживалось на поэтических образах, смысла же философии он так и не постиг. Как Гитлер, он выхватывал из учения немецкого философа лишь то, что ему импонировало, и отбрасывал остальное. Правда, Фарингтон - не чета Гитлеру... - Ну, что еще рассказать вам о Лондоне? - продолжал Фригейт. - Пожалуй, лучше всех написал о нем Льюис Петтон: "Его можно критиковать, но обойтись без него нельзя". Это очень понравилось Фарингтону, однако он пожелал сменить тему. - Закончим с Лондоном... в другой раз мы еще потолкуем о нем, - он приложился к своей кружке, потом пристально взглянул на Фригейта. - Послушайте! Ваши идеи о сверхчеловеке весьма похожи на то, что проповедует Церковь Второго Шанса. Звучат они, правда, получше, чем у одного из наших матросов. Да вы его знаете - маленький араб... точнее, - испанский мавр двенадцатого века. Но он не относится к миссионерам Церкви. Фарингтон указал на человека, уже знакомого Фригейту. Тот сидел в кружке руританцев, прихлебывая вино и покуривая сигарету. Его рассказы, видимо, забавляли окружающих - они от души смеялись. Невысокого роста, но сильный и гибкий, этот человек напоминал юного Джимми Дюранта. - Нур-эд-дин-эль-Музафир, - назвал его капитан. - Для краткости - Нур. - Это значит - Странник Светоча Веры, - перевел с арабского Фригейт. - Вы знаете арабский? Я вот никогда не сумел выучить ни одного языка... разве только эсперанто. - Я просто нахватался слов из "Арабских сказок" Бартона, - Фригейт помолчал. - Так что же будет со мной? Вы меня не берете? - И да, и нет, - Фарингтон расхохотался, взглянув на растерянное лицо Питера, и хлопнул его по плечу. - Умеете держать язык за зубами? - Как траппистский монах. - Тогда вот что я вам скажу, Пит. Мы с Томом хотим здесь избавиться от Канака. - Он указал на громадного полинезийца, облаченного в белые одежды, с огромным красным цветком в черных курчавых волосах. - В свое время он был лучшим гарпунером на китобойном судне. Но мне нужны образованные люди, а он, конечно, книги в руках не держал. Возможно, мое требование попахивает снобизмом, но что поделаешь? Так вот, вас примут на судно... во всяком случае, таково мое решение. Нет, подождите ликовать! Мне еще нужно поговорить с Томом. Минутку, я сейчас вернусь. Он нырнул в толпу танцующих, схватил Райдера за руку и, не обращая внимания на сопротивление, потащил в сторону. Фригейт мог только гадать, что ждет его впереди. У этих двоих была какая-то важная причина путешествовать под чужими именами. Опасаясь разоблачения, они могут исчезнуть, оставив его здесь, но могут и взять с собой, если убедятся, что он не из болтливых. Сейчас, вероятно, Фарингтон наверняка желает выяснить, почему человек, так хорошо знакомый с произведениями Лондона, не узнал его самого. Возможно, капитан ведет какую-то игру, подозревая, что Фригейт питает некие темные замыслы... Во всяком случае, физическая расправа ему не грозит - ни Фарингтон, ни Райдер не были убийцами. Правда, в этом мире люди менялись - и не всегда к лучшему. К нему подошел Райдер, пожал руку и сказал, что будет рад видеть его на судне. Через несколько минут Фарингтон остановил музыкантов, чтобы во всеуслышание объявить о выборе нового матроса. Лишь после этого Фригейт собрался с силами, отвел Еву в сторонку и сказал о своем отъезде. - Да, я знаю, что ты хочешь уйти на этом судне, - довольно спокойно сказала она. - Здесь трудно сохранить что-нибудь в тайне, Питер. Мне только больно, что ты скрыл это от меня. - Я пытался предупредить тебя, но ты ушла из дома... Я не знал где тебя найти. Ева расплакалась. Глаза Питера тоже увлажнились. Потом женщина быстро вытерла слезы. - Я плачу не из-за твоего отъезда. Мне горько, что умерла наша любовь, хотя я понимаю, что со временем все проходит. - Я все еще люблю тебя. - Но не так уж сильно, верно? Мне не следует упрекать тебя, Пит, я и сама не лучше. А мне так хотелось, чтобы мы оба любили друг друга... как прежде... - Ты встретишь другого. И мы расстаемся не врагами... - Да, все к лучшему. Хуже жить с человеком, который тебя не любит. Сейчас, когда любовь ушла, мне было бы тяжело с тобой. Он привлек Еву к себе, собираясь поцеловать, но она подставила лишь щеку. - Прощай, Пит. - Я тебя никогда не забуду. - У нас было много хорошего, - и Ева ушла. Питер вернулся в толпу. Его поздравляли, но он не ощущал радости. Прощание с Евой не выходило из головы, и общее внимание становилось ему в тягость. Буллит торжественно пожал его руку. - Мне очень жаль, что вы уезжаете, Фригейт, - заявил он. - Вы были образцовым гражданином. Осталась небольшая формальность. - Он обернулся к стоявшему рядом чиновнику. - Мистер Армстронг, пожалуйста, примите оружие у мистера Фригейта. Питер не протестовал. В свое время он дал клятву вернуть оружие в случае отъезда. Но свой меч он не принес, припрятав его еще утром. Последняя память о жизни в Руритании... о Еве, украсившей вышивкой перевязь... Он заберет меч с собой. Этой ночью он снова вернулся в прошлое, к прежнему сну, когда, стоя голышом перед домом, он бросал камешки в окно спальни в тщетной надежде разбудить Рузвельта. Он обогнул дом, пытаясь открыть какое-нибудь окно, и вдруг обнаружил распахнутую дверь. Ему удалось тихо проскользнуть через переднюю в кухню; теперь оставалось сделать лишь пару шагов до противоположной двери, откуда шел коридор к лестнице, что вела на второй этаж. Ступеньки скрипели, он старался наступать на самый краешек. В этот момент он заметил, что дверь в спальню родителей, где спали и младшие дети, открыта; комнату заливал лунный свет. Старомодная постель отца и матери зияла пустотой; пусты были кроватки сестры и брата. Не оказалось на месте и Рузвельта. В смятении Питер обернулся к окну: перед ним зияла пустотой собачья будка. Все, даже пес, исчезли без следа. Что за таинственное преступление произошло здесь? 32 - Учебный дирижабль будет готов через месяц, - объявил однажды Файбрас. - Первый полет совершит Джил Галбира, наш самый опытный пилот. Я назначаю ее командиром этого корабля. Ну, как, Джил? Теперь уж вам не удастся обвинить меня в пристрастности. Окружившие Джил мужчины принялись поздравлять ее, хотя с довольно кислыми минами. Казалось, искреннюю радость испытывал лишь Сирано; только опасение рассердить ее удержало француза от поцелуя. Но, повинуясь внезапному порыву, Джил притянула его к себе и крепко обняла. Через двадцать минут Файбрас, Мессне, Пискатор, Джил и десяток инженеров вновь склонились над чертежами дирижабля. За три недели изнурительной работы они составили всю техническую документацию, от расчетов до чертежей, с помощью компьютера. Машина дала возможность предельно ускорить проектирование, выявить допущенные ошибки, внести поправки, а главное, - перепроверить все математические выкладки, сделанные ранее вручную. Напряжение этих недель не прошло даром. Джил чувствовала, что стоит на пороге нервного срыва, и начала по два часа в день заниматься фехтованием. Она увлекалась этим видом спорта еще на Земле, но здесь пришлось приобретать совсем новые навыки. Рапиры в Пароландо были легкими и гибкими, а мишенью считалась любая точка тела. - Вы еще не научились правильно парировать быстрые удары, - говорил ей Сирано, - но придет время, и вы можете стать серьезным соперником. А когда-то она отлично фехтовала. Ее великий учитель, олимпийский чемпион, уверял, что при постоянных тренировках она могла бы претендовать на самые высокие награды в мировых чемпионатах. Однако работа отнимала все время, и на занятия в спортивном зале его почти не оставалось. Но Джил обожала фехтование. Ей казалось, что в нем есть какое-то сходство с шахматами, еще одной ее любовью. Она испытывала удовольствие, просто касаясь клинка и вспоминая полузабытые навыки. Но настоящую радость ей приносили победы над большинством ее противников-мужчин. Джил считали неуклюжей из-за высокого роста, но, взяв в руки рапиру, она преображалась, приобретала ловкость и даже известное изящество. Она не могла победить лишь двоих. Одним был Раделли, итальянский мастер, автор "Руководства по фехтованию на рапирах и саблях", опубликованного в 1885 году. Другим - бесспорный чемпион Савиньен Сирано де Бержерак. Он поражал ее... Сирано умер в середине семнадцатого века, когда техника фехтования только начала развиваться. Итальянцы закладывали основы современного боевого искусства, и лишь к началу девятнадцатого столетия сформировалась настоящая школа. Репутация Сирано как величайшего фехтовальщика всех времен сложилась вне конкуренции с серьезными противниками позднейших столетий, и Джил всегда казалось, что она сильно преувеличена. Истинной правды о схватке у Нэльской башни не знал никто, кроме француза, а сам он о ней помалкивал. Здесь Сирано обучился всем тонкостям современного поединка у Раделли и Борсоди. Через четыре месяца непрерывных занятий он превзошел своих учителей, через пять - был вновь, как некогда, непобедим. Постепенно Джил преодолела скованность и даже приобрела некоторый блеск в бою. Ей не раз удавалось выигрывать шестиминутные схватки у опытных мастеров с преимуществом в одно очко. Но Бержераку она всегда проигрывала - ей не хватало быстроты, стремительности. Пока она наносила один укол, он успевал сделать пять выпадов. Но даже этот один он словно допускал из милости, стараясь смягчить горечь поражения. Однажды после боя она в раздражении запретила ему щадить ее самолюбие. - Даже если бы я был влюблен в вас и желал оградить от боли, - возмутился он, - то и тогда не играл бы в поддавки! Это бесчестно! Считается, что в любви и на войне все средства хороши, но этот девиз не для меня. Нет, у вас хороший удар, есть быстрота и уменье. - Однако, если бы мы сражались всерьез, вы могли убить меня первым же ударом. Он поднял маску и вытер лоб, мокрый от пота. - Верно. Не собираетесь ли вы вызвать меня на дуэль? Все еще сердитесь на меня? - За то, что случилось на берегу? Нет. - Тогда из-за чего же, осмелюсь вас спросить? Она не ответила, и Сирано, подняв бровь, истинно галльским жестом пожал плечами. Да, он превосходил ее как фехтовальщик. Сколько бы она ни тренировалась, сколько ни тратила усилий, чтобы превзойти его - мужчину! - все равно она проиграет, как проигрывала до сих пор. Она попыталась взять реванш в другом. Однажды во время схватки Джил начала издеваться над его невежеством и суевериями. Сирано ответил яростной атакой. Однако он не потерял головы: хладнокровно, с фантастической точностью предугадывая каждое ее движение, он нанес ей пять уколов за полторы минуты. Джил была покорена и извинилась перед ним. - Как глупо смеяться над пробелами в ваших познаниях и над вашими религиозными заблуждениями, - покаялась она. - В конце концов, вы же не виноваты, что родились в 1619 году. Мне не надо было доводить вас до бешенства. Это никогда не повторится; прошу вас - простите меня. - Значит, все гадости, что вы наговорили, - только уловка? Лишь способ взять верх в поединке? Здесь ничего не направлено против меня лично? - Должна признаться: я хотела, чтобы вы потеряли самообладание. В тот момент мне действительно казалось, что вы - невежественный простофиля, живое ископаемое. Во мне все кипело... - После минутного молчания она робко поинтересовалась: - Это правда, что на смертном одре вы покаялись в своих грехах? Француз побагровел, его глаза гневно блеснули. - Да, мисс Галбира. Действительно, я заявил, что виновен в богохульстве и безверии, и просил Господа о прощении. Я сделал это! Я, ненавидевший разжиревших, самодовольных, невежественных, лицемерных попов и их бесчувственного, беспощадного Бога! Поймите... вы жили в мире, свободном от предрассудков, и даже представить себе не можете ужас перед вечным огнем, вечными муками в аду... Вы не в силах вообразить этот треклятый, въевшийся в душу страх... С самого детства он начинал пропитывать нашу плоть и наш мозг... Вот почему в свой смертный час, в диком страхе перед геенной огненной, я уступил сестре, этой беззубой суке, и доброму верному другу Ле Брэ, сказав, что покаюсь и спасу свою душу... а вы, моя дорогая сестра и дорогой друг, можете радоваться и молиться за меня, чтобы я попал в чистилище. - Что мне оставалось? Кому могло повредить мое покаяние? Ведь если Христос действительно Спаситель, и спасти тебя ему ничего не стоит, если существует и рай, и ад, то нужно быть последним болваном, чтобы не позаботиться о своей никчемной шкуре и бессмертной душе. С другой стороны, если после смерти - лишь пустота небытия, то что я теряю? А так я осчастливил свою сестру и добросердечного Ле Брэ. - Через два года после вашей смерти он написал вам блестящий панегирик, - сказала Джил, - предисловие к "Путешествию на Луну". - Надеюсь, он не сделал из меня святого, - воскликнул Сирано. - Нет, он создал прекрасный образ, благородный, но не благостный. Правда, другие писатели... впрочем, у вас было множество врагов. - Которые все сделали, чтобы очернить мое имя и репутацию, когда я был мертв и не мог защитить себя? Вот свиньи, воронье! - Мне не вспомнить их имена, - сказала Джил, - да и какое сейчас это имеет значение? Только литературоведы знают, как звали ваших злопыхателей, а большинству людей вы известны лишь как романтический, остроумный и трогательный герой пьесы Ростана. Долгое время ваши творения - "Путешествие на Луну" и "Путешествие к Солнцу" - считали плодом безумца, их подвергали жесточайшей цензуре. Церковные власти резали ваши тексты, выбрасывая огромные куски и доводя содержание до полнейшей бессмыслицы. Но со временем книги возрождались, и я уже смогла прочесть их полностью в английском переводе. - Счастлив это слышать. Мне довелось узнать от Клеменса и других, что я вознесен на литературный Олимп и стал там если не Зевсом, то Ганимедом... - он нахмурился. - Но меня чрезвычайно больно задела ваша ядовитая насмешка над моими суевериями, мадам. Да, я верил, что убивающая луна поглощает костный мозг животных. Вы утверждаете, что это явный вздор. Хорошо, я согласен... Но это же мелкое безобидное заблуждение! Кому оно повредило? А вот настоящее суеверие - это уже серьезно. Оно нанесло огромный ущерб многим миллионам человеческих существ. В мире царила тупая варварская вера в колдовство, в способность человека заклинаниями изгнать бесов или, наоборот, призывать силы ада. Я написал письмо, осуждавшее порочное невежество. Мне было ясно, что все эти абсурдные приговоры, жестокие пытки и казни, на которые обрекали безумных или невинных людей в борьбе с Дьяволом и во имя Бога, сами несли в себе дьявольское начало. Правда, при моей жизни это письмо "Против колдунов" не было напечатано - за него меня могли бы отправить на костер. Но оно ходило по рукам в списках... Вот вам доказательство, что я не таков, каким вы меня представляете! - Да, я знаю, - Джил понурила голову, - и уже извинилась перед вами. Могу это сделать еще раз. - О, нет! Вполне достаточно, - он усмехнулся и, потирая кончик длинного носа, добавил: - Конечно, вы, люди двадцатого века, можете считать меня невеждой. Однако в нашей компании был кое-кто... человек весьма древних времен, который знал побольше ваших ученых. Вы слышали про Одиссея из Итаки? Одиссей! Конечно, Джил не раз рассказывали о нем. Он внезапно появился во время сражения объединенных войск Клеменса и короля Джона с флотом фон Радовитца, предводителя германцев, пытавшегося захватить главное сокровище Пароландо - железный метеорит. Одиссей на самом деле оказался легендарным стрелком: он поразил из лука фон Радовитца, перебил его помощников и обеспечил победу. После таких подвигов ни у кого не оставалось сомнений в подлинности имени, которое назвал этот коренастый, плотный человек - редкий случай в долине Реки, заполненной десятками Наполеонов, Юлиев Цезарей и Александров Македонских. Да, странник был Одиссеем из гомеровского эпоса, вождем Итаки и одним из предводителей ахейцев, разрушивших древнюю Трою. Правда, он утверждал, что Илион, столица Приама, располагался совсем не там, где считали археологи нового времени, а значительно южнее. Он исчез так же таинственно и внезапно, как появился. Клеменс полагал, что грека убили по приказу короля Джона, и долго пытался обнаружить его следы. После того, как "Марк Твен" отправился в свой нескончаемый путь, поиски продолжил Файбрас - но так же безрезультатно. Правда, одному из его разведчиков, Джиму Сорли, удалось выяснить, что король Джон не связан с исчезновением Одиссея. Это было все. Джил весьма занимали причины, по которым Одиссей вступил в бой на стороне Клеменса. Зачем чужаку ввязываться в военные распри в Пароландо? Какую выгоду он преследовал, что надеялся получить от победителей? Она не раз мучила вопросами Файбраса, но он не знал ничего. Только Сэм Клеменс мог бы дать объяснения, однако он никогда не распространялся об этом предмете. - Возможно, у Одиссея были те же причины, что у нас с Бержераком, - заметил как-то Файбрас. - А мы хотим добраться до северного полюса. "Странно, - размышляла Джил, - почему до конца строительства второго судна никто не подумал о дирижабле? Ведь на нем до северных широт можно добраться за несколько дней, а странствие по Реке требует десятилетий". - Одна из житейских загадок, - усмехнулся Файбрас, когда она спросила его об этом. - Как всегда, человечество не видит дальше своего носа. Нужно, чтобы со стороны ему поднесли зеркало. Это зеркало поднес человек по имени Август фон Парсефаль, майор немецкой армии и конструктор дирижаблей. В период между 1906 и 1914 годами Англия и Германия строили дирижабли только по его проектам. Он появился в Пароландо перед отплытием "Марка Твена" и искренне изумился, что никому не пришла в голову мысль о воздушном корабле, который обеспечивал наибольшую скорость передвижения. Файбрас обругал себя за недомыслие и поспешил изложить эту идею Клеменсу. К своему удивлению, он узнал, что Сэм давно размышляет о постройке дирижабля. Впрочем, разве не Клеменс написал роман "Том Сойер за границей"? Тот самый, в котором Том, Джим и Гекльберри совершили путешествие от Миссури до Сахары на воздушном шаре? Пораженный Файбрас поинтересовался, почему Сэм ни разу не упомянул о подобном проекте. - Да потому, что я предчувствовал появление какого-нибудь восторженного болвана, который предложит забросить все работы на судне, а материалы и специалистов передать на строительство дирижабля. Нет уж, дудки! Ковчег - прежде всего, сказал Ной жене, когда она вместо работы пустилась в пляс под ливнем всемирного потопа. Так вот, друг мой, Народ и Парламент постановляют: никаких дирижаблей! Это дьявольская, опасная машина. Я не смогу там даже выкурить сигару! Ну, посудите сами, почему я должен из-за этого чудовища отказывать себе в невинном развлечении? Ради чего тогда жить? Когда у Сэма кончился запас острот, он привел другие, уже серьезные доводы. Но Файбрас чувствовал, что он не коснулся главной причины. Клеменса интересовала не столько Башня, сколько само путешествие. Построить огромное судно, стать его капитаном и плыть на нем по Реке миллионы миль и десятки лет, восхищая и изумляя миллиарды людей... Именно это было его мечтой! Однако он имел еще одну цель - мщение. Он лелеял мысль о том, что взыщет долг с короля Джона, расплатится с ним за потерю первого судна - "Ненаемного", своей первой любви. Догнать, захватить и сокрушить - вот возмездие, которое он мечтал обрушить на обидчика. Чтобы добраться от Пароландо до гор, окружающих северное море, требовалось не меньше сорока лет. Но Сэма не беспокоил срок. Сорок лет? Ерунда! Колумба и Магеллана такие пустяки не волновали! Он жаждал увидеть новые лица, потолковать с тысячами тысяч встречных. Любопытство переполняло его, словно женщину перед соседской дверью с замочной скважиной величиной с ладонь. А путешествуя на воздушном корабле разве можно заглянуть во все эти соблазнительные отверстия? И как говорить с людьми, проплывая в миле над их головами? Файбрас, столь же общительный, как Клеменс, тем не менее не мог его понять. Экс-астронавта интересовала цель, а не путь ее достижения; а цель - Великая Чаша, Туманный Замок, Темная Башня - продолжала маячить на севере неразгаданной тайной. Там был ключ ко всем секретам этого мира, с неодолимой силой притягивающий Файбраса. Он не стал спорить с Клеменсом, подозревая, что тот прекрасно понимает слабость своих доводов. Действительно, месяца за два - до отплытия "Марка Твена" его будущий капитан сам вернулся к этой теме. - Если вы еще не разочаровались в своем огнеопасном капризе, то после моего отъезда можете вернуться к проекту "Дирижабль". Я полагаю, что воздушное судно надо использовать только с разведывательными целями. - Но почему? - А на что еще годятся эти надутые шары пылающего Ваала? Дирижабль не может сесть на Башню, не может даже приземлиться где-то рядом. По словам Джо Миллера, там повсюду отвесные скалы и совсем нет пологих берегов. Да и... - Откуда Джо знает, какие там берега? Море было покрыто густым туманом, и он видел лишь верхушку Башни. Сэм выдохнул клуб дыма, напомнив Файбрасу разгневанного дракона. - Это и так ясно! Зачем этикам создавать удобный плацдарм для высадки? Конечно, его не существует. Но я хочу, чтобы вы изучили местность. Посмотрите, нет ли другого прохода в горах, кроме того, которым прошел Джо. И на этот раз Файбрас не стал с ним спорить. Если дирижабль доберется до полюса, он поступит так, как сочтет нужным; до Клеменса с его советами будет достаточно далеко. - Корабль ушел, я был свободен и счастлив, как пес, которого спустили с поводка, - Файбрас усмехнулся внимательно слушавшей Джил. - Я рассказал новость фон Парсефалю, и мы с ним хорошо отметили это событие. Но через два месяца бедняга Август угодил в пасть речного дракона. Мне с трудом удалось спастись... Файбрас поглядел на Джил, поглаживая висок тонкими смуглыми пальцами; казалось, он колеблется. - Я открою вам одну тайну. Но поклянитесь, что никогда, ни при каких обстоятельствах вы... Джил с готовностью кивнула. - Ну, ладно... У нас был один инженер, специалист из Калифорнийского технологического... Ему удалось построить лазер, действующий в пределах пятисот ярдов. На таком расстоянии он может перерезать "Рекс" пополам. Сейчас он уже у Сэма. Это совершенно секретное дело, о нем знают на "Марке Твене" лишь шесть человек; даже Джо не посвящен в тайну. Когда они догонят "Рекс", будет нанесен мгновенный удар. Сэм победит, Джону придет конец, и обе команды будут избавлены от кровопролития. - Я был одним из разработчиков этого оружия, и когда мы, наконец, испытали его, поговорил с Сэмом. Я просил его оставить лазер для дирижабля - ведь надо как-то вскрыть стены Башни. Но он отказал наотрез... заявил, что, случись с дирижаблем авария, лазер пропадет, а потому его нужно установить на судне. Впервые я спорил с ним, как бешеный... но бесполезно. Сэм бывает очень упрям. И теперь самое мощное средство, которым мы располагали, болтается в трюме его корабля. 33 Джил хотела спросить, не собирается ли ее шеф отправить экспедицию в поисках материалов для нового лазера, но в дверь постучала секретарша, Агата Ренник: не примет ли мистер Файбрас Пискатора? Файбрас кивнул, и японец тут же появился на пороге кабинета. Учтиво осведомившись о здоровье, он сообщил, что принес хорошие новости. Химики, которые трудились над синтетическим топливом для двигателя, готовы поставить первую партию на следующей неделе. - Грандиозно! - Файбрас подмигнул Джил. - Значит, вы можете провести наземные испытания "Минервы" завтра же, а старт состоится через семь дней. Великолепно! Джил почувствовала себя совершенно счастливой. Файбрас решил, что по этому поводу не грех выпить, но прекрасная идея увяла в самом зародыше - секретарша появилась вновь. - Я не хотела мешать вам, - девушка широко улыбнулась, - но у нас гость. Кажется, мы можем заполучить нового и весьма опытного летчика. Он только что прибыл. Восторженность Джил улетучилась, как дым, сердце упало. Она почувствовала, что капитанские регалии могут уплыть от нее во мгновение ока. Если тут появится мужчина - и более опытный, чем она... Но, главное - мужчина! Возможно, он служил офицером на "Графе Цеппелине" или на "Гинденбурге", летал на жестких дирижаблях... В глазах Файбраса это тоже будет несомненным преимуществом! Когда она увидела человека, вошедшего вслед за секретаршей, сердце ее учащенно забилось. Нет, она его не знала. Он мог работать в какой-нибудь частной компании... мог служить на воздушных кораблях ранних лет. На старых фотографиях, попадавших в руки Джил, она видела солидных мужчин в форме - любого из них было бы нелегко узнать в обличье юноши. - Мистер Файбрас, - представила Агата, - это Барри Торн. Незнакомец, одетый в черную, закрытую до горла блузу и яркий килы в красную, синюю и белую полосы, держал в одной руке металлический цилиндр, в другой - большой мешок из рыбьей кожи. Среднего роста, плотного телосложения, он чем-то неуловимым напомнил Джил быка. Длинные ноги делали его фигуру более пропорциональной. Странное впечатление оставляли руки - длинные, как у обезьяны, с гибкими пальцами. Густые рыжеватые волосы вились крутыми прядями вокруг широкого лица с темно-голубыми глазами, прямым длинным носом, полными губами и мощной челюстью. Маленькие уши были плотно прижаты к черепу. Войдя, он сверкнул белозубой улыбкой, и, отставив цилиндр с мешком в сторонку, стал растирать пальцы. Вероятно, он долго тащил тяжелый груз или греб на каноэ. Оказавшись перед незнакомыми людьми, которые с пристрастием расспрашивали его о прошлой профессии, Торн держался свободно и непринужденно, излучая флюиды благожелательности и некоего магнетизма, который, правда, был бессилен перед ревнивой настороженностью Джил. Позднее она подметила в нем любопытную способность мгновенно отключаться от окружающего - так гаснет свет в выключенной лампе; Торн также предпочитал держаться в тени, на втором плане, несмотря на незаурядную внешность. Поглядывая на Пискатора, Джил обратила внимание, что тот весьма заинтересовался личностью новичка. Сощурив глаза и склонив на бок голову, японец внимательно прислушивался к мягким звукам его голоса. Файбрас пожал Торну руку. - Ого! Ну и хватка! Если Агата вас правильно представила, сэр, то мы рады вас здесь видеть. Садитесь, дайте отдых ногам. Давно к нам добираетесь? Сколько? Сорок тысяч грейлстоунов? Хотите чего-нибудь выпить? Чай, кофе, пиво или виски? Торн отказался от всего и сел на стул. У него был приятный баритон, звучавший весьма уверенно; он говорил без обычных пауз, начиная новую фразу в момент, когда еще не разделался с предыдущей. Обнаружив, что Торн - канадец, Файбрас перешел с эсперанто на английский. Через несколько минут они уже знали биографию гостя. Барри Торн родился в 1929 году на отцовской ферме под городом Реджайна провинции Саскачеван. Получив диплом инженера-электромеханика, он пошел служить в Британские военно-морские силы. Во время войны командовал дирижаблем. Затем женился на американке и уехал с ней в Огайо, так как она захотела жить поближе к родителям. Там перед ним открылись значительно большие возможности, чем в период военной карьеры. Он получил лицензию летчика коммерческих авиалиний, развелся, уехал на Аляску и работал несколько лет пилотом полярной авиации. Затем он снова вернулся в Штаты и женился второй раз. Он получил место в недавно открытой Британско-Западногерманской авиакомпании и водил дирижабли, буксирующие надувные контейнеры с газом со Среднего Востока в Европу. Джил задала ему несколько вопросов о тех его сослуживцах, с которыми была знакома. Торн помнил лишь одного из них, остальные канули во тьму забвения. Он умер в 1982 году во время отпуска в Фридрихсхафене. Причины смерти Торн не знал; очевидно - сердечный приступ: вечером лег спать, а очнулся нагим уже на берегу Реки. Здесь он много бродяжничал. Однажды, услышав рассказ о строительстве громадного дирижабля, решил отыскать его. - Какая удача! - сверкнул улыбкой Файбрас. - Мы очень рады видеть вас у себя. Агата, вы распорядились о доме для мистера Торна? Покидая кабинет, Торн обменялся со всеми рукопожатиями. Файбрас только что не танцевал от восторга. - Какая удача! - А она меняет что-нибудь в моем положении? - сухо спросила Джил. - Почему же? - изумился Файбрас. - Я сказал, что вы будете капитаном "Минервы", а Файбрас всегда держит слово! Ну, почти всегда... если говорить начистоту. Вас, вероятно, беспокоит, что ничего не сказано о кандидатуре первого помощника на "Парсефале". Так вот, вы - один из претендентов на это место, но это все, что я уполномочен сегодня сказать. Решение еще не принято; в конкурсе может победить мужчина, но может - и женщина. Пискатор тихонько похлопал ее по руке. В другое время она вознегодовала бы от такой фамильярности, но сейчас даже растрогалась. Они вместе вышли из кабинета. - Я не уверен, что Торн до конца искренен, - заметил Пискатор, - его рассказ, может быть, и правдив, но в тоне слышится фальшь. По-моему, он что-то скрывает. - Вы меня иногда пугаете, - посмотрела на него Джил. - Впрочем, я тоже могу ошибаться. Но у Джил создалось впечатление, что это лишь отговорка, 34 Каждое утро перед рассветом "Минерва" поднималась для учебных полетов. Иногда они продолжались до полудня, иногда тянулись весь день. Первую неделю Джил летала одна, затем начала брать с собой пилотов-стажеров и наблюдателей. Барри Торн не допускался к рукояткам управления целый месяц - Джил потребовала, чтобы он вначале поработал на тренажере. Конечно, он был опытным аэронавтом, но не летал уже тридцать два года и, по собственному признанию, многое позабыл. Торн не возражал против ее приказа. Когда канадец впервые занял кресло пилота, Джил наблюдала за ним с особым пристрастием. В чем бы ни подозревал его Пискатор, Торн явно не был самозванцем; он вел дирижабль так, словно еще вчера сидел у штурвала. Скорость, с которой он восстановил летные навыки, прекрасная реакция и завидное умение выходить из критических ситуаций не радовали Джил. У нее появился серьезный конкурент - этот Торн был из породы капитанов. Однако он оказался весьма странным субъектом. Легко сходился с людьми, любил хорошую шутку, но никогда не шутил сам и вне работы держался особняком. Его хижина стояла в двадцати ярдах от жилища Джил, но он ни разу не заглянул к ней. Впрочем, ей это было на руку - не хватало только, чтобы соперник начал ухаживать за ней! Но он избегал и других женщин, дав повод к подозрениям в гомосексуализме. Но, похоже, вопросы пола совершенно не занимали Торна. Он был сам по себе - наподобие кошки из сказки Киплинга, - хотя при желании мог очаровать любого. Затем внезапно, часто - в середине разговора, он замыкался, переставал реагировать на окружающих. - Странности человека в обычной жизни совершенно не исключают выдающихся летных качеств, - заявил Файбрас. И он сам, и де Бержерак также оказались необыкновенно способными пилотами. Американец никого не удивил; он налетал тысячи часов на реактивных самолетах, вертолетах и космических кораблях. Но француз являлся сыном эпохи, в которую даже не мечтали о воздушных судах; самым сложным механизмом, который он держал в руках, был мушкет с фитильным запалом. Однако он быстро усвоил все премудрости летного дела и даже не испытывал особых трудностей с теорией. Хотя Файбрас был отличным пилотом, но де Бержерак скоро превзошел его. Даже Джил - правда, без большой радости - признала его превосходство. Француз обладал молниеносной реакцией и потрясающим хладнокровием; он работал с быстротой и надежностью компьютера. Аналогичный сюрприз преподнес и другой кандидат - Джон де Грейсток. Барон выразил желание стать членом экипажа "Минервы", которой предстояло атаковать "Рекс". Джил скептически отнеслась к его намерению, но через три месяца полетов и она, и Файбрас уже считали его одним из лучших в команде. Он обладал воинской сметкой, беспощадностью и безудержной отвагой - превосходными качествами боевого летчика. Но, главное, Грейсток ненавидел короля Джона. При абордаже "Ненаемного" его ранили, и он жаждал отмщения. Джил прибыла в Пароландо к концу месяца, именуемого на эсперанто "дектра", - тринадцатый по-английски. В стране был принят тринадцатимесячный календарь, поскольку ни времен года, ни луны в Мире Реки не существовало. Из чисто сентиментальных соображений, год по-прежнему состоял из трехсот шестидесяти пяти дней. Каждый месяц включал четыре семидневные недели, то есть двадцать восемь дней. Так как в двенадцати месяцах заключалось лишь 336 дней, добавили еще один. Но оставался лишний день, и его объявили новогодним праздником. Джил высадилась за три дня до наступления 31 года После Воскрешения. Сейчас шел январь тридцать третьего эры п.в. Для подготовки полета к полюсу требовалось еще не меньше года. Часто возникали непредвиденные осложнения в работе, да и грандиозность намерений Файбраса не позволяла сократить сроки. Первоначальные планы срывались, назначались новые даты. К этому времени состав экипажа определился, однако еще не было ясности с назначением главных фигур - первого и второго помощников капитана; одни предпочитали Торна, другие - Джил. Она сама теперь стала спокойней, волнения улеглись, изредка тревожа ее в ночных кошмарах. Что касается Торна, то его, как будто, совсем не заботили вопросы карьеры. В ту среду января, или первого месяца, работы шли так успешно, что Джил решила пораньше уйти домой и немного отдохнуть. Настроение было прекрасным, и она, взяв удочки, направилась к ближайшему озеру. На вершине холма она нагнала Пискатора - тоже с рыболовными принадлежностями и плетеной корзиной. Джил окликнула его, японец обернулся и поклонился, не одарив ее, однако, обычной приветливой улыбкой. - У вас такой вид, словно вы ждете какой-то беды. - Вы правы, но я беспокоюсь не за себя, а за человека, которого, льщу себя надеждой, могу считать своим другом. - Тогда ничего мне не рассказывайте. - Нет, придется - ведь это касается вас. Она остановилась. - В чем дело? - Все пилоты регулярно проходят медицинские и психологические проверки. Я узнал от Файбраса, что предстоит еще одно испытание - для всех, без исключения, членов команды. - Мне грозят какие-то неприятности в связи с ним? - Этот тест включает глубокий гипноз. Он должен выявить потенциальную психологическую неустойчивость, которую могли пропустить при предыдущих анализах. - Да, но я... - Меня пугает, что могут обнаружить... э-э-э... вашу склонность к галлюцинациям, пугающим вас временами. Джил почувствовала приступ дурноты. На какой-то момент в глазах у нее потемнело. Пискатор подхватил ее под руку. - Простите за плохую новость, но мне хотелось предупредить вас. Она отодвинулась от него. - Мне уже лучше, все в порядке... - Джил вытерла вспотевший лоб. - Боже милостивый, у меня не было ЭТОГО уже восемь месяцев! Жвачку я не употребляла ни разу после того приступа, когда вы были в моей хижине... Собственно, раньше у меня никогда и не было галлюцинаций. Вы думаете, что Файбрас отстранит меня? Но почему? - Я не знаю, - Пискатор говорил очень медленно, - может быть, гипноз и не выявит этих приступов. Простите меня за попытку вмешаться в ваши дела, но мне кажется, вам нужно пойти к Файбрасу и откровенно все ему рассказать. Но это надо сделать до испытания. - Что это даст? - Если он обнаружит, что вы что-то от него скрыли, то непременно снимет вас. Но если вы будете с ним откровенны, откроетесь ему до официального диагноза, он может прислушаться к вашим словам. Я не думаю, что кошмары, которые изредка вас тревожат, несут серьезную опасность, но мое мнение ничего не значит. - Я не стану просить! - Не забудьте, что ваша гордость может привести к плачевному результату. Джил глубоко вздохнула и оглянулась вокруг, будто в поисках выхода. Лишь пять минут назад она было так уверена в себе, так счастлива! - Ладно. У меня нет привычки откладывать важные дела на завтра. - Весьма похвально, - заметил Пискатор, - и благоразумно. Желаю удачи. Тем не менее, поднимаясь на третий этаж к кабинету Файбраса, Джил задыхалась от волнения. Секретарша сказала, что он ушел к себе - возможно, отдохнуть. Она спустилась этажом ниже, к дверям его квартиры. Перед ними стояла охрана - четыре человека, обычно сопровождавшие его повсюду; эта предосторожность была вызвана парой покушений за последние полгода. Преступников не обнаружили - скорее всего, они покончили с собой. Никто не знал достоверно, откуда взялись эти люди; подозревали происки одного из враждебных государств, расположенных вниз по Реке, откуда могли заслать убийц. Файбрас полагал, что там еще не расстались с надеждами захватить месторождения руды, невиданные машины и оружие Пароландо, предварительно прикончив его самого. Однако это были лишь предположения. Джил подошла к старшему охраннику. - Мне нужно поговорить с шефом. - Извините, - отрезал верзила по имени Смизерс, - но он распорядился не беспокоить его. - Почему? - Не могу знать, мэм, - Смизерс взглянул на нее с любопытством. - У него там, наверное, женщина! - раздражение победило в ней осторожность. - Нет, не женщина и никто из своих, мэм. - Охранник ехидно усмехнулся. - У него гость, который прибыл сюда час назад - немец, Фриц Штерн, один из пилотов дирижаблей. Слышал, что он командор НДЕЛАГ... не знаю, что это такое. Но летал-то он побольше вашего! Джил едва удержалась, чтобы не стукнуть его по физиономии. Она знала, что Смизерс не терпит ее; без сомнения, он с удовольствием преподносил эти новости. - НДЕЛАГ, - она осудила себя за дрогнувший голос, - это "Нойе Дейч Люфтшиффартс Актиен Гезельтшафт". Перед первой мировой войной была компания ДЕЛАГ. Ее дирижабли перевозили в Германии грузы и пассажиров. Но о НДЕЛАГ я никогда не слышала. - По-видимому, ее создали после вашей смерти, - Смизерс откровенно наслаждался происходящим. - Я еще разобрал, как он говорил капитану, что кончил академию в Фридрихсхафене в 1984 году... он дослужился до командира супердирижабля "Виктория". Джил окончательно пала духом: сначала - Торн, теперь - Штерн! Нет, здесь ей нечего делать! Пожав плечами, она сказала дрогнувшим от ярости голосом: - Я... я повидаюсь с ним позже. - Да, мэм. Извините, мэм, - Смизерс криво усмехался. Джил уже шла вниз по лестнице, когда сзади раздался стук захлопнувшейся двери. Она резко обернулась. Из квартиры Файбраса вышел незнакомец. Он остановился, холодно разглядывая стражу. Парни потянулись за своими пистолетами. Перед ними стоял высокий широкоплечий человек, длинноногий, с удивительно тонкой талией. Светлые волосы вьющимися прядями падали на лоб; лицо, красивое, но иссеченное морщинами, поражало нездоровой бледностью. В левой руке он держал окровавленный кинжал, правой выхватил из ножен меч. Вновь резко хлопнула дверь, и на пороге появился Файбрас, стиснув в кулаке рапиру. По его подбородку струилась кровь. - Штерн? - выкрикнул Смизерс. Немец метнулся в сторону. Путь вниз по лестнице, к двери, загораживала Джил, и он побежал к окну. - Не стрелять! Ему не уйти! - закричал Смизерс. Штерн прыгнул на подоконник и попытался кинжалом разбить окно. Толстое стекло не поддавалось, он бил по нему изо всей силы, потом, пошатнувшись, упал. Файбрас с охраной бросились к нему, следом спешила Джил. Штерн поднялся на ноги, посмотрел на бежавших к нему людей, затем перевел взгляд на выпавшее из его рук оружие, закрыл глаза и рухнул на пол. 35 Джил подбежала, когда Файбрас щупал пульс распростертого на полу человека. - Он мертв! - Что произошло, сэр? - спросил Смизерс. - Я могу лишь сказать, каким образом все случилось... объясняй сам, если сможешь. Мы мирно болтали с ним за рюмкой. Все шло нормально. Вдруг он вскочил, выхватил кинжал и попытался прикончить меня. Он выглядел так, словно в него вселился дьявол... но до того, пока мы выпивали - клянусь, я не встречал более уравновешенного человека! Но что с ним произошло? Похоже, он умер от сердечного приступа? - От сердечного приступа? - переспросила Джил. - Никогда не слышала тут о чем-то подобном. А вы? - Всегда что-то происходит впервые, - пожал плечами Файбрас, - особенно теперь, когда прекратились воскрешения. - Кожа на лице посинела, - заметила Джил. - Не похоже на инфаркт... А он не мог принять яд? Правда, я не заметила, чтобы он подносил руки ко рту... - Интересно, где он мог достать цианистый калий или синильную кислоту? - возразил Файбрас. Он взглянул на Смизерса. - Заверните тело и отнесите ко мне в спальню. Ночью спустите в Реку. - Да, сэр, - вытянулся Смизерс. - А как же ваш подбородок, сэр? Вызвать врача? - Не надо, я заклею пластырем сам... И никому ни слова! Ты понял, Смизерс? К вам это тоже относится, Галбира. Ни одного слова! Не надо будоражить людей. Все покорно кивнули. - Как вы думаете, - спросил Смизерс, - этого подонка тоже подослал Барр? - Не знаю. Меня это не интересует... Займитесь им. Он повернулся к Джил. - А вы что здесь делаете? - Я хотела с вами поговорить, но лучше попозже. Сейчас вам не до меня. - Глупости, - поморщился Файбрас. - Со мной все о'кей. Пошли, Джил, я только заклею царапину, и мы побеседуем. Джил шагнула в роскошно обставленную гостиную и уселась в мягкое кресло. Файбрас исчез в ванной; через несколько минут вернулся с белой нашлепкой пластыря на подбородке. Беззаботно улыбаясь, будто ничего не произошло, он обратился к Джил: - Выпьем чего-нибудь? Вам нужно успокоить нервы. - Вы уверены, что только мне? - Ну, хорошо - и вам, и мне. Вы правы, я слегка взбудоражен. Хотя я и удостоился славы супермена, но это не так. Он плеснул в наполненные льдом бокалы пурпурного вина. Нигде, кроме Пароландо, не было ни льда, ни изделий из стекла, ни пластыря. Во всяком случае, в других местах Джил не встречала этих атрибутов цивилизации. Несколько минут они молча потягивали холодный напиток. Их глаза встретились, но ни один не произнес ни слова. Наконец, Файбрас нарушил молчание. - Ну-с, церемониал можно считать законченным. Так почему вы хотели со мной встретиться? Джил с трудом выдавливала слова. Казалось, они застревали у нее в горле, едва пробиваясь сквозь преграду. Она замолчала и отхлебнула большой глоток; теперь речь полилась свободнее. Файбрас не прерывал ее исповеди. Он сидел неподвижно, устремив на нее пристальный взгляд. - Вот почему я здесь, - закончила Джил. - Я должна была вам все рассказать, и поверьте - далось мне это непросто. - Ну, и в связи с чем вы решили вывалить свои тайны? Узнали о гипнозе? Ей захотелось слукавить. Пискатор ничего не скажет Файбрасу, в этом она была уверена. Джил поборола искушение. - Да, узнала. Вначале я не собиралась признаваться... но... мне даже страшно подумать о такой... таком исходе, как отстранение от должности, - у нее перехватило горло. - Если у вас случится приступ во время полета, хорошего мало, - задумчиво произнес Файбрас. - С другой стороны, не считая Торна, вы наш лучший специалист. Конечно, Торн - опытный летчик, но вы... вы не просто аэронавт - вы фанатично преданы делу. Таких людей немного, и мне ни в коем случае не хотелось бы отстранять вас. Да я на это и не рискну, зная вас... не хватает только, чтобы вы покончили самоубийством! Нет, не возражайте! - Файбрас повелительно поднял ладонь. - В гневе и отчаянии вы на все способны! Однако я должен побеспокоиться о безопасности дирижабля и его команды. И поэтому предлагаю вам следующее: если с сегодняшнего дня и до момента отлета у вас больше не будет приступов, вы остаетесь на своем месте, - он задумчиво посмотрел на Джил. - Единственное осложнение - поверить вам на слово. Ну, что же, придется! Я даже не смогу подвергнуть вас гипнозу, чтобы узнать, говорите ли вы правду. Если я это сделаю, получится, что я вам не доверяю. А мне неприятно работать с людьми, которым я не доверял хотя бы на сотую долю процента. Джил была готова броситься к нему с объятиями. Ее глаза увлажнились, она едва не всхлипнула от радости, но взяла себя в руки. Подчиненному не подобает обниматься с начальством. К тому же, начальство может превратно истолковать ее порыв и увлечь в свою спальню. Но тут же она одернула себя: Файбрас всегда весьма корректно держался с женщинами. - Но как же быть с этой проверкой под гипнозом? - спросила она. - Разве можно без нее обойтись, когда все члены экипажа обязаны пройти испытание? - Есть другой выход. Файбрас встал, подошел к письменному столу, что-то черкнул на листе бумаги и протянул ей записку. - Отдайте это доктору Грейвсу. Он сделает вам рентген. - Зачем? - удивилась Джил. - Это приказ командира, и извольте ему подчиняться. Однако, чтобы вы не чувствовали себя обиженной, я кое-что скажу вам. Речь идет об анализе особого рода... психологическом исследовании, для которого я сам спроектировал аппаратуру. Все остальные его тоже пройдут, однако вам предоставляется первая очередь. - Ничего не поняла, - пробормотала Джил, вставая. - Но я все сделаю. Благодарю вас. - Не стоит благодарности. А теперь - прямиком к доку Грейвсу. Когда она вошла в кабинет врача, тот, хмуря брови и свирепо теребя сигару, говорил по телефону. - Ну, ладно, Милт, я все сделаю! Но вы явно что-то не договариваете, и это мне не нравится! Он повесил трубку и повернулся к Джил. - Привет! Вам придется подождать начальника охраны Смизерса. Он сразу же возьмет ваш снимок и отнесет Файбрасу. Доктор начал мерить шагами комнату, раздраженно попыхивая сигарой. - Вот черт! Он не позволил мне даже взглянуть на снимок. Интересно, почему? - Он говорил о психологическом исследовании... Возможно, это условие является его частью. - Да разве может рентген головы показать изменения в человеческой психике? Он что, меня самого принимает за психа? - Хороший вопрос! - ухмыльнулась Джил. Доктор бросил на нее грозный взгляд из-под нахмуренных бровей. - Ладно, красавица. Я не желаю мучиться ночами из-за всяких загадок и тайн. Мое единственное желание - обрести тут немного тишины и покоя... Я покинул грешную Землю в 1980 году и, конечно, не знаком с позднейшими открытиями в медицине. Подозреваю, что оно к лучшему. Если шеф надеется обнаружить неврастению и психоз с помощью рентгена, это его личное дело. Он резко повернулся к Джил, наставив на нее сигару словно дуло пистолета. - Однако меня интересует один вопрос... и я хотел бы узнать у вас кое-что. Скажите, Джил, вы встречали людей, живших позже 1983 года - за исключением Файбраса, разумеется? Джил удивленно подняла брови. - Не-ет, - нерешительно протянула она, - пожалуй, не встречала. Странно, не так ли? Она едва не проговорилась о Штерне, но вовремя прикусила язык. - Я тоже, - кивнул Грейвс. - И я согласен с вами, что это выглядит чертовски странно. - Впрочем, хотя я проехала сотни тысяч миль и видела тысячи людей, я не могла поговорить со всеми. Насколько мне известно, уроженцы двадцатом века нигде не образуют большую группу, они рассеяны среди других людей, растворились в их массе. Поэтому нет ничего удивительном, что далеко не каждому удается встретить человека, жившего после 1983 года. - Да? Все может быть... А вот и Смизерс со своими парнями! Ну, моя дорогая, как сказал лис курице, приготовьтесь демонстрировать свои внутренности. 36 Газета "Ежедневные вести" (владелец - государство Пароландо, издатель - С.К.Бегг), выдержки из разных номеров. "Дмитрий ("Митя") Иванович Никитин, в настоящее время третий пилот "Парсефаля". Родился в 1885 году в городе Гомеле, Россия, в семье предпринимателя. Его отец был владельцем кожевенной фабрики, мать - учительницей музыки. Никитин включен в команду в связи с тем, что он был первым пилотом дирижабля "Россия", построенного французской фирмой "Лебоди-Жийо" в 1905 году по заказу русского правительства. Главный инструктор полетов мисс Джил Галбира утверждает, что, по ее мнению, опыт Мити недостаточен, но в процессе тренировок он проявил великолепные способности. Однако, по слухам, он - большой любитель спиртного. Прислушайтесь к нашему совету, Митя! Подальше от бутылки!". "...Издатель не собирается подавать в суд на Никитина. В кратком интервью, которое мистер Бегг дал в больнице, он заявил: "Я бы предпочел, чтобы меня вывел из строя кто-нибудь поприличнее этого подонка. Когда в следующий раз он явится в мой кабинет, я буду начеку. Но арестовать его не дам! Не потому, что жалею, нет! Я сам хочу вправить ему мозги, и палка у меня наготове!" "...Этторе Ардуино - итальянец (а кем же еще ему быть?), но он - блондин с голубыми глазами, и при его молчаливости и неприязни к чесноку, может сойти за шведа. Как известно, он появился в Пароландо два месяца назад и сразу же был включен в группу, проходящую тренировочные полеты. Его прошлое связано со знаменитой и трагической эпопеей Умберто Нобиле (см. на стр.6 биографию этого славного сына Рима). Ардуино служил главным механиком на дирижаблях "Норвегия" и "Италия". "Норвегия" совершила свой первый перелет через северный полюс 12 мая 1926 года. Во время этой экспедиции было установлено отсутствие обширных земель между полюсом и Аляской, что опровергло гипотезу великого путешественника и исследователя Роберта Е.Пири (1856-1920), первого человека, достигшего северного полюса в 1909 году. (Надо добавить, что Пири сопровождали негр Мэтью Хэнсон и четыре эскимоса, чьи имена остались неизвестными; в действительности, Хэнсон первым ступил на полюс). "Италия", миновав северный полюс, столкнулась с сильнейшим встречным ветром. Корпус судна мгновенно обледенел. Казалось, катастрофа неминуема; но вскоре лед растаял, и полет продолжался. Однако спустя некоторое время корабль начал медленно снижаться. Команда пыталась противостоять обледенению, но ветер сорвал запасную гондолу, она зацепилась за дирижабль и своей тяжестью потянула его вниз. Люди с ужасом следили за падением; затем гондола рухнула и освобожденный корабль вновь взмыл в небеса. В последний раз Этторе Ардуино видели стоявшим на мостках у правого двигателя падающей гондолы. Как рассказывал один из членов экспедиции, доктор Френсис Бегоунек из Пражского института связи (Чехословакия), лицо Ардуино с выражением страшного отчаяния мелькнуло перед ними как трагическая маска. "Италия" улетела, и больше его никто не видел - на Земле, разумеется. Ардуино рассказывает, что он погиб от холода уже после падения "Италии" на лед. Его история, вместе с чудовищными подробностями гибели экспедиции Нобиле, будет опубликована в четверг. После подобных испытаний никто из здравомыслящих людей не решился бы предложить Этторе вновь подняться в воздух. Но этот отважный человек сам выразил желание участвовать еще в одной полярной экспедиции. Что бы там ни толковали об итальянцах, но бесстрашия у них не отнимешь. Правда, они скорее храбры, чем мудры; но тем более вероятно, что Этторе станет сам