акет туалетной бумаги. Затем он вытащил круглое зеленое мыло.
     Бифштекс  Бартона  был  очень  сочным,  хотя  он  предпочитал   более
прожаренное мясо. С другой стороны, Фригейт пожаловался на то, что мясо  у
него оказалось пережаренным.
     - Очевидно, эти чаши содержат меню, не учитывающее вкусы  и  привычки
каждого, - сказал Фригейт. - Поэтому мужчинам досталась помада, а женщинам
- трубки. Это массовое производство!
     - Два чуда в один день, - сказал Бартон. -  То  есть,  можно  ли  это
назвать чудесами? Я предпочитаю рациональное объяснение и намерен получить
его. Я не думаю, что сейчас кто-нибудь может рассказать мне, каким образом
нас воскресили. Но, наверное, люди из двадцатого века  имеют  мало-мальски
сносную теорию, объясняющую хоть приблизительно волшебное  появление  всех
этих предметов в пустом контейнере?
     - Если сравнить внутренние и внешние размеры чаши, - сказал Монат,  -
то можно заметить разницу по глубине примерно в два дюйма.  Ложное  днище,
возможно, скрывает молекулярные цепи, которые способны превращать  энергию
в материю.  Энергия  попадает  сюда  во  время  разряда.  В  дополнение  к
преобразователю "энергия-материя" в чаше должны  быть  также  молекулярные
шаблоны, содержащие различные  сочетания  элементов  и  составляющих.  Мои
рассуждения, скорее  всего,  верны,  поскольку  на  нашей  родной  планете
имелись подобные преобразователи. Но не таких  миниатюрных  размеров,  как
эти. В этом я абсолютно уверен!
     - То же самое на  Земле,  -  кивнул  Фригейт.  -  Еще  до  2008  года
человечество научилось изготовлять материю из чистой энергии, но  это  был
очень трудоемкий и очень дорогостоящий процесс  с  почти  микроскопическим
выходом готовой продукции.
     - Хорошо! - сказал Бартон. - Но для нас пока все это ничего не стоит.
Пока...
     Он осекся, вспомнив о сне, который видел перед пробуждением.
     "Плати! - говорил тогда Бог. - Ты задолжал мне за плоть!"
     Что все это могло означать? На Земле,  в  Триесте,  в  1890  году  он
умирал на руках у жены и просил... что? Хлороформ? Что-то, чего он не  мог
вспомнить. А затем - Забвение...
     И вот он проснулся в том кошмарном месте и увидел такое, что не могло
существовать ни на  Земле,  ни,  насколько  ему  было  известно,  на  этой
планете. Но он был уверен, что это не было сном!


        Глава 8

     Покончив  с  едой,  они  хотели  было  снова  поместить  цилиндры   в
углубления камня. Но  прежде  надо  было  вымыть  посуду,  хотя  поскольку
поблизости не было воды, пришлось бы ждать до утра. Однако Казз и  Фригейт
соорудили несколько ведер из  секций  гигантского  бамбука,  и  американец
вызвался пойти к реке, если будут еще желающие составить ему  компанию,  и
принести воды. Бартон задумался, почему именно Фригейт  вызвался  пойти  к
реке, но затем, взглянув на Алису, он понял, в чем дело.  Фригейт,  должно
быть, надеялся найти себе там, на берегу, подходящую подругу. Очевидно, он
воспринял как само собой разумеющееся, что Алиса Харгривс  предпочтет  ему
Бартона. А другие женщины: Туцци, Малини,  Капоне  и  Фиорди  уже  сделали
выбор раньше. Бабич откололся от группы вероятнее всего по той же причине,
по какой и Фригейт пожелал пойти к реке.
     Монат и Казз вызвались прогуляться вместе с янки.
     Небо внезапно озарилось гигантскими искрами и  светящимися  облаками.
Блеск огромного числа теснящихся друг  к  другу  звезд  и  сияние  пылевых
туманностей вселяло  в  людей  ужас,  чувство  собственной  ничтожности  и
убогости. Некоторые звезды были столь велики, что могли сойти  за  осколки
земной Луны.
     Бартон лежал на спине на охапке листьев и  попыхивал  сигаретой.  Она
была превосходна и в Лондоне его дней стоила бы по меньшей  мере  шиллинг.
Сейчас он уже не чувствовал себя крохотным и ничтожным. Звезды, сиявшие на
небе, были неодушевленной материей, а он - полон жизни. Никакой звезде  не
дано познать того чувственного экстаза,  когда  рядом  с  тобой  находится
теплая, хорошо сложенная женщина.
     По другую сторону костра, наполовину или  целиком  скрытые  травой  и
тенью, расположились жители Триеста. Спиртное  оживило  их,  хотя  чувство
раскрепощенности, возможно, возникло и от сознания  того,  что  они  снова
живы и молоды. Они громко и весело смеялись, катаясь по траве и целуясь. А
затем пара за парой они отступили в темноту. Или по крайней  мере,  больше
не издавали громких звуков.
     Девочка заснула рядом с Алисой. Свет  костра  отражался  на  красивом
аристократическом лице  молодой  женщины,  на  ее  безволосой  голове,  на
великолепном теле и длинных ногах. Внезапно Бартон обнаружил,  что  в  нем
воскресло все его естество с неослабевающей силой. Он определенно  уже  не
был стариком, который в течение  последних  шестнадцати  лет  своей  жизни
жестоко расплачивался за множество лихорадок и  других  болячек,  выжавших
его досуха уже в сорок лет. Теперь он снова был молод,  здоров  и  одержим
тем же неугомонным бесом.
     Но он дал этой женщине обещание защищать ее. Он  не  мог  предпринять
какой-либо шаг или произнести слово, которое она могла бы истолковать  как
попытку соблазнить ее.
     Что ж, она далеко не единственная женщина в этом мире. По  сути,  все
женщины, если и не в его распоряжении, так,  по  крайней  мере,  доступны.
Надо только попросить. Если все,  кто  когда-либо  жил  на  Земле,  теперь
воскрешены на этой планете, она - лишь одна из многих  миллиардов  (из  36
миллиардов, если подсчеты Фригейта верны). Но что это именно так, пока еще
не было достоверно известно.
     Чертовски плохо было то, что Алиса сейчас была одной-единственной  на
целом свете. Он не может просто так подняться и уйти в темноту  на  поиски
другой женщины, потому что она и  ребенок  останутся  без  защиты.  Алиса,
конечно же, не будет чувствовать себя в  безопасности,  находясь  рядом  с
Монатом и  Каззом,  и  нельзя  упрекать  ее  за  это.  Они  были  ужасающе
безобразны. И не может он доверить ее Фригейту - если он  только  вернется
этой ночью, в чем Бартон сомневался - потому что парень этот во многом был
для него непонятен и, похоже, еще не раскрыл все свои качества.
     Оценив  создавшееся  положение,  Бартон  неожиданно  рассмеялся.   Он
подумал, что эти мысли он мог спокойно отложить на потом. Эта мысль в свою
очередь вызвала смех, и он не мог остановиться, пока  Алиса  не  спросила,
все ли у него в порядке.
     - Более, чем когда бы то ни было, - сказал  он  и  повернулся  к  ней
спиной. Он запустил руку в свою чашу и извлек  оттуда  последний  предмет.
Эта была  маленькая  плоская  пластинка  из  похожего  на  кожу  вещества.
Фригейт, перед тем как уйти,  заметил,  что  их  неизвестные  благодетели,
должно быть, американцы. В противном случае, им и в голову  бы  не  пришло
снабжать воскресших жевательной резинкой.
     Потушив сигару о землю, Бартон засунул пластинку в рот.
     - Вкус хотя и странный, но довольно  приятный,  -  отметил  он.  -  И
похоже, можно привыкнуть к ее употреблению.
     Обратившись к женщине, он спросил:
     - Пробовали ли вы эту сладкую конфетку, мисс?
     - Мне хотелось, но я представила себе, что  буду  похожа  на  корову,
жующую жвачку.
     - Забудьте о том, что вы были на Земле леди, - рассмеялся  Бартон.  -
Вы думаете, что  у  существ,  располагающих  могуществом  воскресить  вас,
настолько грубые и низкие вкусы?
     Алиса слегка скривилась и сказала:
     - Не знаю, что и подумать. А впрочем...
     С этими словами она вытащила пластинку и  решительно  положила  ее  в
рот. Некоторое время они праздно жевали, глядя через костер друг на друга.
     - Фригейт упомянул, что он знает вас,  -  сказал  Бартон.  -  Вернее,
знает о вас. Кто же вы, простите мне мое любопытство?
     -  Между  покойниками  не  может  быть  секретов,  -   ответила   она
легкомысленно. - Так же как и среди бывших покойников.
     Она была урожденной Алисой Лидделл и родилась 25 апреля 1852 года.
     Бартон отметил, что ему тогда было уже тридцать лет.
     ...Она была одним из прямых потомков короля  Эдуарда  и  его  сына  -
Иоанна Худого. Отец ее был директором колледжа Церкви Христовой в Оксфорде
и соавтором знаменитого  греко-английского  словаря  ("Лидделл  и  Скотт",
отметил Бартон). У нее было счастливое детство, отличное образование,  она
встречалась со многими  знаменитостями  того  времени:  Гладстоном,  Метью
Арнольдом, принцем Уэльским, который был  препоручен  отцовской  опеке  на
время обучения в Оксфорде. Мужем ее был Реджинальд Джарвис Харгривс, и она
его очень любила. Он был  "сельским  джентльменом",  любил  охоту,  рыбную
ловлю, игру в крикет, садоводство и чтение французских романов. У нее было
три сына, все офицеры, двое погибли в Великой Войне (во второй раз за этот
день Бартон слышал о Великой Войне).
     Она все говорила и говорила, как будто выпила вина и оно развязало ей
язык. Или как будто она хотела возвести словесный  барьер  между  собой  и
Бартоном.
     Она рассказывала о своем котенке, которого очень любила,  когда  была
ребенком, о могучих деревьях в лесном питомнике своего мужа, о том, как ее
отец, работая над словарем, всегда чихал ровно в двенадцать  часов  дня  и
никто не знал почему... В возрасте восьмидесяти лет ей присудили  Почетную
Грамоту одного из американских университетов, кажется,  Колумбийского,  за
ту важную роль, которую она сыграла в создании  знаменитой  книги  мистера
Доджсона.  (Алиса  забыла  упомянуть  название,  а  Бартон,  хотя  и   был
ненасытным читателем, не помнил ни одной книги этого писателя)  /"Алиса  в
стране чудес" Льюиса Кэрролла  (псевдоним  доктора  Доджсона),  профессора
математики одного из оксфордских колледжей./
     - Это был самый великий  день  в  моей  жизни,  -  сказала  Алиса.  -
Несмотря... Впрочем, был и еще один. - Алиса мечтательно прикрыла глаза. -
Это было 4 июля 1862 года. Мне было тогда десять лет... На мне и  на  моих
сестренках были черные туфельки, белые  ажурные  носочки,  белые  ситцевые
платьица и шляпки с широкими полями.
     Она то и дело вздрагивала, как будто внутри боролась сама с собой.  И
чтобы не выдавать этого, стала говорить еще быстрее:
     - Мистер Доджсон и мистер  Дакворт  несли  корзины  с  провизией  для
пикника... Мы уселись в лодку возле Фолли Бридж... На веслах сидел  мистер
Дакворт. Капли воды, подобно стеклянным слезкам, падали с  лопастей  весел
на гладкое зеркало воды.
     Последние слова Бартон услышал так, будто они обрушились на него.  Он
удивленно посмотрел на Алису. Губы ее двигались  с  нормальной  скоростью.
Теперь она не могла оторвать  взгляда  от  Бартона,  ее  глаза,  казалось,
высверливали  в  нем  отверстия,  ведущие  куда-то  за  него,  в   глубины
пространства и времени. Руки были слегка приподняты,  казалось,  она  была
чем-то изумлена и не могла ими шевельнуть.
     Все звуки усилились. Он слышал дыхание девочки, биение  ее  сердца  и
сердца Алисы, урчание ее кишечника и шелест  ветерка  в  ветвях  деревьев.
Откуда-то издалека донесся крик.
     Он  встал  и  прислушался.  Что  случилось?  Почему  так  обострились
чувства? Почему он в состоянии слышать стук их сердец, а  своего  нет?  Он
даже ощущал форму и шероховатость травы у себя под ногами.  Он  почти  что
чувствовал, как отдельные молекулы воздуха  с  грохотом  ударяются  о  его
тело.
     Алиса тоже встала.
     - Что происходит? - спросила она. Ее голос обрушился на него,  словно
порыв ураганного ветра.
     Он не ответил, пристально глядя на нее. Теперь, как  ему  показалось,
только теперь, по-настоящему, он рассмотрел ее тело.

     Алиса подошла к нему, обмякла и закрыла  глаза.  На  губах  выступила
влага, и она, раскачиваясь из стороны в сторону, почти что пела:
     - Ричард! О, Ричард!
     Затем   она   остановилась.   Глаза   ее   округлились,   когда   она
почувствовала, что объятия Бартона стали сильнее. А когда он наклонился  и
попытался ее поцеловать, она с криком "Нет!  Нет!"  отпрянула  от  него  и
скрылась во тьме среди деревьев.
     Какое-то  мгновение  он   неподвижно   стоял.   Для   него   казалось
непостижимым, что она, которую он любит так, как никогда никого не  любил,
может не откликнуться на его призыв.
     Она, наверное, дразнит его. Вот в чем  дело.  Поэтому  он  ринулся  в
темноту ночи, не переставая выкрикивать ее имя.
     Прошло, должно быть, несколько часов, когда на них  обрушился  дождь.
То ли действие наркотика ослабело, то ли холодная вода отрезвила их  -  но
оба словно в одно и то же мгновение пробудились от этого, больше  похожего
на сон, наваждения. Она взглянула ему в лицо, освещенное вспышкой  молнии,
закричала и яростно толкнула его.
     Падая на траву, он резко выбросил вперед руку и поймал ее за лодыжку.
Она упала на него и на четвереньках попыталась отползти.
     - Что с вами? - закричал он.
     Алиса как будто пришла в себя. Она села на траву и уткнулась лицом  в
колени. Тело ее начало сотрясаться от всхлипываний. Бартон  встал,  поднял
ее подбородок и посмотрел  в  глаза.  Где-то  поблизости  снова  сверкнула
молния, и Бартон увидел, что лицо женщины искажено мукой.
     - Но вы же обещали защищать меня, сэр! - вскричала она.
     - Судя по вашему поведению, - возразил Бартон, - вы вовсе не  хотели,
чтобы  я  вас  защищал.  И  я  не  обещал  защищать  вас  от  естественных
человеческих порывов.
     - Порывов?! - заплакала она. - Порывов! Боже мой, я никогда  в  жизни
не вела себя так! Я всегда, слышите, всегда была добропорядочной!  Я  была
девственницей, когда вышла замуж! И всю жизнь я была верна своему мужу!  А
теперь... С абсолютно незнакомым!.. Только подумать! Не знаю,  что  это  в
меня вселилось.
     - Значит, я потерпел  полный  провал,  -  спокойно  сказал  Бартон  и
рассмеялся. И все же в нем зашевелилось чувство раскаяния и  горечи.  Если
бы все это произошло по ее  собственному  желанию,  тогда  бы  у  него  не
возникло ни малейших угрызений совести. Но эта резинка  содержала  в  себе
какой-то  сильнодействующий  наркотик,  и  именно  он  заставил  их  стать
любовниками, страсть которых не имела  границ.  Этот  наркотик  сделал  из
Алисы очень пылкую и страстную женщину, словно это была не добропорядочная
английская леди, а опытная наложница в гареме турецкого султана.
     - Вы не должны ни в чем раскаиваться и упрекать себя, - нежно  сказал
он. - Считайте, что вы были одержимы. Во всем виноват дурман.
     - Но ведь я допустила это! - воскликнула она. - Я...  Я!!!  Я  хотела
этого! О, какая я низкая, порочная девка!
     - Что-то не припоминаю, чтобы я предлагал вам какие-нибудь деньги!
     Ему вовсе не хотелось быть таким бессердечным, просто он  пытался  ее
разозлить, чтобы она забыла свое унижение.  И  он  преуспел  в  этом.  Она
вскочила на ноги и вцепилась ногтями в его грудь и лицо.
     Она   называла   его   такими   именами,   какие    высокородной    и
благовоспитанной леди викторианской эпохи совсем не следовало бы знать.
     Бартон  схватил  ее  за  запястья,  чтобы  не   допустить   серьезных
повреждений, и пока он  держал  ее,  она  поливала  его  всякой  словесной
дрянью. Наконец, она выдохлась и снова  начала  плакать.  Он  отвел  ее  к
костру. От костра,  конечно,  остались  только  мокрые  головешки.  Бартон
отгреб верхний слой и подбросил свежую охапку сухого  сена,  лежавшего  во
время дождя под деревьями. При свете  янтарных  угольков  он  увидел,  что
девочка спит, свернувшись калачиком  между  Каззом  и  Монатом,  укрывшись
сверху копной травы. Он  вернулся  к  Алисе,  которая  сидела  под  другим
деревом.
     - Держитесь от меня подальше, - сказала Алиса. - Я вас больше не хочу
видеть. Вы обесчестили меня! Вы испачкали меня в этой грязи! И  это  после
того, как дали слово защищать меня!!!
     - Если вы хотите замерзнуть, то пожалуйста. - Бартон пожал плечами. -
Я подошел к вам просто предложить лечь вместе  с  остальными,  чтобы  хоть
как-то сохранить тепло. Но если вам не хочется спать с такими  удобствами,
то пусть будет по-вашему. Но я еще раз повторяю, что  все  наше  поведение
было  обусловлено  воздействием  какого-то   наркотика.   Нет,   нет,   не
обусловлено. Наркотики не могут порождать желания или поступки. Они просто
позволяют им прорваться наружу из-под контроля  нашего  сознания.  Обычные
наши внутренние запреты падают, и никто не может за это  винить  себя  или
кого-либо другого.
     И тем не менее, я был бы лжецом, если бы сказал, что это не доставило
мне наслаждения. Да и вы солгали бы, сказав, что не получили удовольствия.
Поэтому зачем терзать свою душу ржавыми ножами совести???
     -  Я  не  такое  животное,  как  вы!  Я   -   добрая   христианка   и
богобоязненная, добродетельная женщина.
     - В этом нет  сомнений,  -  согласился  Бартон.  -  Однако  позвольте
заметить еще вот что. Я сомневаюсь, что вы  сделали  бы  это,  если  бы  в
глубине вашей души не было этого сокровенного  желания.  Наркотик  подавил
ограничения, которые вы сами на себя налагаете, но безусловно не вкладывал
в ваш разум саму идею. Эта мысль была у вас уже  раньше.  Любой  поступок,
обусловленный принятием наркотика, исходит от  вас,  поскольку  в  глубине
своей души вы хотели его совершить.
     - Я понимаю это! - закричала она. - Неужели вы думаете, что я  глупая
служанка? У меня есть разум! Я отлично отдаю себе отчет в  том,  почему  я
это сделала! Мне просто никогда и не снилось, что  я  могу  быть  такой...
такой... особой! Но, должно быть, я такая и есть на самом деле!  А  почему
бы и нет!
     Бартон пытался утешить ее, доказывая, что у  любого  человека  в  его
естестве могут быть противные для его духа желания. Он указал на  то,  что
понятие первородного греха именно и проистекает из этого: поскольку она  -
человек, следовательно, и у нее могут быть темные желания. И так далее.
     Но чем больше он пытался успокоить ее, тем хуже она себя чувствовала.
В конце концов, дрожа от холода и  устав  от  бесполезных  аргументов,  он
сдался. Растолкав Моната и Казза, Бартон залез между ними, обнял девочку и
постарался заснуть.
     Тепло трех тел и одеяло из травяной охапки успокоили  его.  Когда  он
засыпал, всхлипывания Алисы все еще доходили до его сознания, несмотря  на
то что он укрыл голову травой.


        Глава 9

     Проснулся он, когда небо уже было покрыто серым светом  ложной  зари,
которую арабы называли "волчьим хвостом". Монат, Казз и девочка еще спали.
Некоторое время он чесал тело, зудящее от жесткой травы,  а  затем  выполз
наружу. Костер прогорел. Капли росы свешивались с  листьев  деревьев  и  с
венчиков  стеблей  высокой  травы.  Он  поежился  от  холода.  В  теле  не
чувствовалось ни усталости,  ни  каких-либо  других  последствий  действия
наркотика, которых он опасался. В траве под одним из деревьев он обнаружил
охапку сравнительно сухого бамбука. Бартон снова разжег  костер,  и  через
некоторое время ему стало тепло и уютно. Затем он увидел бамбуковые сосуды
и напился. Алиса сидела в копне из травы и угрюмо смотрела в его  сторону.
По всему ее телу от холода выступила гусиная кожа.
     - Подходите погреться, - предложил он.
     Она выползла из своего гнезда, встала, подошла к ведру,  наклонилась,
зачерпнула воды и брызнула ею себе в лицо. Затем она села  на  корточки  у
огня, грея руки над слабым пламенем. "Когда все вокруг голые,  даже  самые
скромные очень быстро перестают быть застенчивыми", - подумал Бартон.
     Чуть позже он  услышал  вблизи  шелест  травы.  Повернув  голову,  он
обнаружил Питера Фригейта. Тот выбрался из  травы,  а  за  ним  показалась
лысая голова женщины. Выйдя из травы,  она  явила  взору  Бартона  хоть  и
мокрое, но красивое тело.  У  нее  были  большие  темнозеленые  глаза,  но
толстоватые губы не позволяли назвать ее красавицей.  Зато  все  остальное
было прелестно.
     Фригейт широко улыбнулся, обернулся и, взяв женщину за руку, подтащил
ее к теплу костра.
     - Вы сейчас похожи на кота, который только что закусил канарейкой,  -
засмеялся Бартон. - Что это с вашей рукой?

     Питер Фригейт взглянул  на  костяшки  пальцев  правой  руки.  На  них
запеклась кровь. Тыльная сторона кисти была покрыта царапинами.
     - Я ввязался в драку, -  сказал  он  и  указал  пальцем  на  женщину,
которая присела возле костра рядом с Алисой, молча греясь.
     - Прошлым вечером у реки был сумасшедший дом. Видимо, в этой  резинке
содержится какой-то наркотик. Вы даже не представляете, что вытворяли  там
люди. Представляете? Ах да, ведь вы же Ричард Френсис  Бартон.  Во  всяком
случае,  все  женщины,  включая  самых  уродливых,  так  или  иначе   были
разобраны. Сначала меня испугало то, что происходит, но затем я обезумел и
сам. Я ударил двоих мужчин чашей, свалив  их  наземь.  Представляете,  они
напали на десятилетнюю девочку. Возможно, что я даже убил их. Надеюсь, что
это так. Я предложил девчушке свою защиту, но  она  с  плачем  скрылась  в
темноте.
     Я решил вернуться, так как мне было не по себе от одной мысли, что  я
сделал с теми двумя, даже если они и заслуживали того. Во всем был виноват
этот наркотик. Он, видимо, освобождает ярость и неудовлетворенные желания,
накопившиеся за целую жизнь. Поэтому я пустился назад к реке и натолкнулся
еще на двух мужчин, только что напавших на женщину. Вот на эту. Я полагаю,
что она вовсе не противилась идее вступить с ними в связь, поэтому  они  и
пристали к ней. Но двое одновременно... Вы понимаете, что я имею в виду...
Во всяком случае, она стала кричать или только притворялась, что кричит  и
сопротивляется. Вот тут-то они и стали  ее  бить.  Я  бросился  на  них  с
кулаками, отшвырнул, а затем вышиб из них дух чашей.
     Потом я взял эту женщину с собой. Ее имя - Логу, и это все, что  я  о
ней знаю, поскольку так и не смог понять ни единого словечка из ее  языка.
Она пошла за мной. - Он снова широко улыбнулся. - Но мы так  никуда  и  не
попали.
     Он перестал улыбаться и вздрогнул.
     - Нас разбудили дождь, молнии и гром, которые  обрушились,  как  Гнев
Господний. Я подумал, что это, может быть, - не  смейтесь,  пожалуйста,  -
наступил Судный День. Что Бог отпустил вожжи, удерживающие  нас,  отпустил
на один день, чтобы позволить нам самим составить мнение о себе. А  теперь
нас побросают в преисподнюю. - Он слегка усмехнулся и продолжил. -  Я  был
атеистом с четырнадцати лет да так им и умер в девяносто, хотя при  смерти
я подумывал позвать священника. Но тот  ребенок,  который  боялся  старого
деда-Бога, Адского Огня и Вечных Мук в Аду, видимо, все еще здесь, даже  в
душе старика. Или в молодом человеке, воскресшем из мертвых.
     - Что же случилось дальше? - спросил Бартон. - Мир ведь не кончился с
грохотом и ударом молнии? Вы все еще здесь и,  как  я  понимаю,  вовсе  не
отреклись от прелестей греха в лице этой женщины.
     - Мы нашли камень для чаш вблизи гор. Он в миле к западу  отсюда.  Мы
заблудились и бродили по окрестностям, замерзшие, мокрые,  вздрагивая  при
каждом ударе молний. Тогда мы и наткнулись на этот "гриб". Вокруг него уже
сгрудилось много людей, исключительно дружелюбно настроенных.  Людей  было
так много, что мы почти согрелись, хотя шел довольно неприятный дождик.  В
конце концов, среди этого скопища мы  и  уснули.  Когда  я  проснулся,  то
бросился на поиски Логу, потерявшейся ночью в толпе. И когда я ее  наконец
нашел, на ее лице мелькнула улыбка - она  была  рада,  что  опять  увидела
меня. Да и я был очень рад видеть прелестное личико. Вам не  кажется,  что
между нами есть какое-то родство душ, а? В чем оно заключается,  я,  может
быть, узнаю, когда  она  научится  говорить  по-английски.  Я  пробовал  и
французский, и немецкий, русский,  литовский,  финский,  шотландский,  все
скандинавские  языки,  итальянский,   еврейский,   ирокезский,   арабский,
современный и античный греческий, еще дюжину других. И вы знаете,  чего  я
добился? Да ничего! Один недоуменный взгляд!
     - Вы, наверное, языковед? - удивился Бартон.
     - Я не слишком бегло владею  каждым  из  языков,  -  покачал  головой
Фригейт. - Я могу читать на большинстве, но устно -  лишь  составить  пару
обыденных фраз. В отличие от вас, сэр, я не знаю тридцати языков,  включая
сюда и порнографию.
     "Этот парень, кажется, знает обо мне слишком много, - подумал Бартон.
- В свое время нужно будет узнать, что же ему известно на самом деле".
     - Я буду искренен с вами, Питер, - громко  произнес  Бартон.  -  Ваша
агрессивность удивила меня. У меня и мысли не было, что вы можете  напасть
и избить так много людей. Ваша привередливость...
     - Это все жвачка! Она открыла дверь той клетки, в которой всю  земную
жизнь жил каждый из нас.
     Фригейт присел на корточки рядом с Логу и стал тереться о нее плечом.
Женщина взглянула на него слегка раскосыми глазами и рассмеялась.
     "Да, она определенно будет красавицей,  дай  только  времени  отрасти
волосам", - отметил Бартон.
     - Я столь робкий и щепетильный  потому,  что  боюсь  выйти  из  себя,
возжелать насилия - а это, как показала сегодняшняя ночь, лежит во мне  не
так уж и глубоко. Я боюсь  насилия  еще  и  потому,  что  по  натуре  я  -
насильник. Боюсь даже подумать о том, что произошло бы,  не  будь  во  мне
этого страха. Черт, я знал об этом сорок лет. Много же добра принесло  мне
это знание!
     Он взглянул на Алису и сказал:
     - Доброе утро, мисс.
     Алиса достаточно бодро ответила и  даже  улыбнулась  Логу,  когда  их
познакомили. Она не прятала глаз от  Бартона  и  отвечала  на  его  прямые
вопросы, но никогда не заговаривала сама. А при разговоре с  ним  ее  лицо
выражало только подчеркнутую строгость.
     Зевая, к огню подошли Монат,  Казз  и  девочка.  Бартон  обошел  весь
лагерь и обнаружил, что жители Триеста ушли. Некоторые оставили свои чаши.
Он обругал их за небрежность и решил, что было бы  неплохо  проучить  этих
недотеп и оставить их чаши в траве. Но передумав, он поместил все  чаши  в
углубления.
     Если владельцы не возвратятся, то они останутся  голодными,  вряд  ли
кто-нибудь поделится с ними своей пищей. А в это  время  еда  в  их  чашах
останется нетронутой - он не может открыть чужой цилиндр. Еще  вчера  было
обнаружено, что только владелец чаши  может  открыть  ее.  Эксперименты  с
длинной палкой показали, что для  того,  чтобы  открыть  крышку,  владелец
обязательно должен прикоснуться к чаше пальцами либо другой  частью  тела.
Согласно гипотезе Фригейта, механизм в чаше был настроен на индивидуальное
строение поверхностного слоя кожи владельца. Либо  она  содержала  в  себе
датчик личных биоволн.
     Небо стало проясняться. Солнце еще не вышло из-за восточного  хребта.
Примерно через полчаса камень для чаш извергнул под раскат  грома  голубое
пламя. Гром от камней, установленных вдоль реки, эхом отдавался в горах.
     На этот раз в чашах оказались: бекон  и  яйца,  ветчина,  поджаренный
хлеб, масло, джем, молоко, четвертушка дыни, сигареты и чашка, наполненная
темно-коричневым порошком. Фригейт сказал, что это  растворимый  кофе.  Он
вылил молоко из одной чашки, прополоскал ее в бамбуковом  ведре,  наполнил
холодной водой и поставил рядом с костром. Когда вода  начала  кипеть,  он
бросил горсть порошка в воду и размешал. Кофе получился восхитительным,  и
порошка хватило на шесть чашек. Алиса положила свою долю кофе в воду перед
тем, как поставить чашку у огня, и внезапно обнаружила, что в огне не было
необходимости. Вода в чашке сама закипела приблизительно секунд через пять
после того, как порошок кофе был брошен в воду.
     Поев, они вымыли посуду и вновь разместили ее в  контейнерах.  Бартон
привязал чашу к  запястью.  Он  собрался  идти  на  разведку  и  не  хотел
оставлять  единственное  свое  богатство  в  камне.  Хотя  воспользоваться
содержимым чаши не мог никто, кроме него самого, однако низкие люди  могли
забрать ее только ради удовольствия посмотреть, как он будет  мучиться  от
голода.
     Бартон начал давать уроки языка девочке и Каззу, а Фригейт добавил  к
ним и Логу. Фригейт предложил употреблять универсальный язык, так  как  за
несколько миллионов лет  своего  существования  человечество  использовало
великое множество языков, примерно 50-60 тысяч, и теперь все они  будут  в
ходу на берегах реки.
     Конечно, если воскрешено все человечество. Пока же все, что ему  было
известно,  касалось  всего  лишь  десятка   квадратных   миль,   доступных
обозрению. Будет очень неплохо начать пропаганду эсперанто, искусственного
языка, изобретенного в 1887 году польским окулистом, доктором  Заменгофом.
Этот  язык  отличала  очень  легкая  грамматика,  не  знающая  исключений.
Звукосочетания хотя и не для всякого легки в произношении, но,  во  всяком
случае, были сравнительно легки. Да и базой  для  словаря  была  латынь  с
большим    количеством    слов    английского,    немецкого    и    других
западноевропейских языков.
     - Я слышал об этом перед смертью, - заметил Бартон, - но  никогда  не
сталкивался с примерами этого языка. Возможно, он пригодится. Но пока  что
этих двоих я буду учить английскому.
     - Но ведь большинство людей здесь говорит на итальянском и славянских
языках! - возразил Фригейт.
     - Ну, ну, не утверждайте этого слишком категорично. Вы  что,  провели
доскональные исследования? А кроме того, я, а значит,  и  моя  группа,  не
намерен оставаться здесь продолжительное время, будьте в этом уверены.
     - Я мог бы об этом догадаться, - пробормотал Фригейт. - Вам всегда не
сиделось на одном месте. Вам необходимо движение.
     Бартон бросил свирепый взгляд на американца, а затем начал занятия. В
течение пятнадцати минут он вдалбливал в  учеников  смысл  и  произношение
девятнадцати существительных и нескольких глаголов - огонь, бамбук,  чаша,
мужчина, женщина, девочка, рука, нога, глаз, зубы, есть,  ходить,  бежать,
говорить, опасность, я, ты, они, мы. Он еще хотел и сам понять  их  языки,
чтобы со временем говорить на них.
     Солнце озарило вершины восточного  хребта.  Воздух  потеплел,  костер
потух, оставленный без присмотра. Настал второй день  Воскрешения.  А  они
все еще почти ничего не знали об этом мире, о том,  какова  их  дальнейшая
судьба, о том, кто эту судьбу определяет.
     Из травы высунулся громадный нос Льва Руаха.
     - Можно к вам присоединиться?
     Бартон кивнул, а Фригейт сказал:
     - Конечно же, а почему нет?
     Руах вышел из травы, оставив вопрос без ответа. За ним шла  невысокая
бледнокожая женщина  с  большими  карими  глазами  и  прелестными  тонкими
чертами лица. Руах представил ее, как Таню Каувиц. Он повстречался  с  ней
прошлым  вечером,  и  они  остались  вместе,  поскольку  между  ними,  как
оказалась, было  много  общего.  Девушка  происходила  из  русскоеврейской
семьи, родилась в Бронксе в  1958  году,  стала  учительницей  английского
языка, вышла замуж за бизнесмена, который сколотил миллион и  скончался  в
сорок пять лет, предоставив ей возможность выйти замуж  за  замечательного
человека, любовницей которого  она  была  уже  пятнадцать  лет.  Вместе  с
любимым она прожила всего шесть месяцев. Смерть наступила от рака. Все эти
сведения, притом на едином дыхании, выложила сама Таня.
     - На равнине вчера вечером был сущий ад, - сказал Лев. - Нам пришлось
убегать в лес. Поэтому я и решил  разыскать  вас  и  попроситься  назад  в
группу. Я прошу прощения за свои опрометчивые вчерашние заявления,  мистер
Бартон. Думаю, что мои  выводы  обоснованы,  но  ваше  отношение  к  теме,
которую я вчера затронул, следует  рассматривать  в  контексте  с  другими
вашими высказываниями.
     - Мы еще разберемся с этим как-нибудь, - кивнул Бартон. - В то время,
когда я писал, ну... ту книгу, о которой вы так нелестно высказывались,  я
страдал от низкой и злобной клеветы заимодавцев из Дамаска, и они...
     - Разумеется, разумеется, мистер Бартон, - поспешно проговорил  Руах.
- Как вы сказали? Позже? Чудесно! Я только хочу  подчеркнуть,  что  считаю
вас очень способным и сильным человеком и поэтому  хочу  присоединиться  к
вашей, именно к  вашей,  а  не  к  какой-либо  другой  группе.  Мы  сейчас
находимся  в  состоянии  анархии,  если  только  анархию   можно   назвать
состоянием. И многие нуждаются в защите.
     Бартон терпеть не мог, когда его перебивали. Он нахмурился и сказал:
     - Позвольте, пожалуйста, мне самому объяснить. Я...
     В это время Фригейт поднялся и произнес:
     - Похоже, что к нам направляются сбежавшие итальянцы. Интересно,  где
они все это время были?
     Однако пришли назад только четверо из  девяти  ушедших.  Мария  Туцци
объяснила, что они ушли  все  вместе,  нажевавшись  резинки.  Но  прогулка
вскоре оборвалась у одного из огромных костров, горевших на равнине. Затем
произошло много всяких событий. Драки и нападения мужчин на женщин, мужчин
на мужчин, женщин на женщин и даже нападения тех и других на детей. Группа
растворилась в  наступившем  хаосе.  Утром  она,  Мария,  встретила  троих
других, когда искала среди холмов камень для чаш.
     Лев добавил несколько подробностей:
     - Последствия от употребления  наркотической  резинки  были  поистине
трагичными... забавными... или упоительными... в зависимости, по-видимому,
от индивидуальных особенностей организма. На  многих  резинка  действовала
возбуждающе, хотя были и другие реакции. Например - мужа и жены, умерших в
одном из пригородов Триеста в 1889 году.
     Они воскресли в двух ярдах друг от  друга.  Они  плакали  от  радости
воссоединения, ведь так много пар было разлучено. Они благодарили Бога  за
ниспосланную удачу, хотя и делали кое-какие замечания вслух, что этот  мир
не такой, как им было обещано. Но они провели пятьдесят лет  в  счастливом
браке и теперь собирались не разлучаться веки вечные.
     Всего лишь  через  несколько  минут  после  принятия  наркотиков  муж
задушил жену, сбросил ее тело в реку и, подхватив на руки другую, убежал с
ней в темноту леса.
     Другой мужчина взобрался на камень для чаш и произнес  речь,  которая
длилась всю ночь. Тем немногим, кто мог его  услышать  или  хотел  слушать
его,  он  изложил  принципы  совершенного  общества  и  как  эти  принципы
осуществить на  практике.  К  утру  он  настолько  охрип,  что  смог  лишь
прокаркать несколько слов. По словам знавших  его  на  Земле,  там  он  не
удосуживался принимать участия даже в голосованиях.
     Какие-то мужчина и  женщина,  разъяренные  публичным  удовлетворением
похоти, хотели силой разъединить несколько пар. И  как  следствие:  шрамы,
окровавленные носы, разбитые губы и сотрясение мозга  у  обоих.  Некоторые
провели всю ночь на коленях, молясь и исповедуясь в своих грехах.
     Руах описал также отчаяние и отвращение  хорватского  мусульманина  и
австрийского еврея, обнаруживших в своих чашах свинину. А индус выкрикивал
ругательства, потому что его чаша предложила ему  говядину.  Один  мужчина
кричал, что они попали в пенаты дьявола, и  выбрасывал  в  реку  сигареты.
Глядя на это, некоторые говорили:
     - Почему же вы  не  отдали  нам  это  курево,  если  сами  не  хотите
насладиться им?
     - Табак - выдумка дьявола! Это  растение  было  взращено  дьяволом  в
райском саду!!
     - По крайней мере, вы обязаны  были  поделиться  своим  богатством  с
нами, разве не так? - заметил один мужчина. - Вам  бы  от  этого  не  было
никакого вреда.
     - Я лучше выброшу это сатанинское зелье в реку! Ведь если я  поделюсь
этим дьявольским даром с ближним, то часть его греха падет и  на  меня!  -
крикнул святоша, брызгая слюной.
     - Вы - фанатик и просто дурак, - засмеялось в толпе несколько мужчин.
     Святоша, красный от религиозного усердия, подскочил было  к  ним,  но
был тут же встречен прямым в челюсть.  И  прежде  чем  он  успел  что-либо
понять и подняться, на него набросились и жестоко избили ногами.
     Позже табаконенавистник поднялся, сотрясаясь от  плача  и  ярости,  и
принялся вопить:
     - Что я такое сделал, о Господи, за что  заслужил  такое???  О  Боже!
Ведь я всегда был благонравным человеком! Я  жертвовал  тысячи  фунтов  на
благотворительность. Всю жизнь  я  боролся  против  греха  и  коррупции...
Трижды в неделю я поклонялся тебе, Боже, в твоем храме... я...
     - А! Я вас узнала! - закричала какая-то женщина с  голубыми  глазами,
красивым лицом и точеной фигурой. - Я узнала вас! Вы сэр Роберт Смитсон!
     Мужчина замолчал и, моргая, уставился на женщину.
     - Но я вас не знаю, мисс!
     - Конечно же, не знаете! А следовало бы. Я одна  из  тех  трех  тысяч
девушек, которые вынуждены были работать на вас  по  шестнадцать  часов  в
день. Шесть с половиной дней в неделю ради того, чтобы  вы  могли  жить  в
своем большом доме на холме. Чтобы вы могли одеваться в красивое платье, а
ваши лошади и собаки питались гораздо лучше, чем я и мне подобные! Я  была
одной из ваших фабричных девушек! Мой отец гнул на  вас  спину,  моя  мать
гнула на вас спину, мои братья и сестры - те,  что  могли  работать  и  не
умерли от недостатка пищи, от грязных кроватей и закопченых  окон  или  от
укусов крыс - все они были вашими рабами. Одна  из  ваших  машин  отрезала
моему отцу руку, и вы вышвырнули его на улицу без единого гроша. Моя  мать
умерла от чахотки. Я тоже  медленно  выкашливала  свою  жизнь,  мой  милый
баронет, пока вы объедались изысканной пищей и отдыхали  на  диванах...  а
может быть, беззаботно дремали на роскошной  церковной  скамье  и  швыряли
тысячи для того, чтобы прокормить бедных азиатов или снарядить миссионеров
для обращения в истинную веру африканских язычников.  Я  выкашливала  свои
легкие и вынуждена была ходить на панель, чтобы прокормить  своих  младших
братишек и сестренок.  И  я  подхватила  сифилис,  вы,  гнусный,  набожный
ублюдок, и все потому, что вы хотели выжать последние капли пота  и  крови
из меня и мне подобных несчастных!  Я  умерла  в  тюрьме,  потому  что  вы
требовали от полиции, чтобы она покончила с проституцией. Вы... Вы!..
     Смитсон сначала покраснел,  а  затем  побледнел.  Потом  приосанился,
хмуро взглянул на женщину и произнес:
     - Вы, распутницы, всегда найдете, кого обвинить в том, что вы  начали
предаваться похоти. Обвинить  в  том,  что  вы  начали  предаваться  столь
гнусным вожделениям! Бог знает, что я стойко следовал его заповедям!
     Он повернулся и пошел прочь, но женщина побежала за ним и замахнулась
на него своей чашей. Все произошло очень быстро. Кто-то вскрикнул. Смитсон
повернулся и присел. Чаша едва задела его макушку.
     Смитсон быстро шмыгнул мимо женщины  и,  прежде  чем  та  опомнилась,
затерялся в  толпе.  К  несчастью,  отметил  Руах,  мало  кто  понял,  что
происходит, потому что там не было никого, кто понимал бы по-английски.
     - Сэр Роберт Смитсон, - задумчиво произнес Бартон.  -  Насколько  мне
помнится,  он  владел  хлопко-прядильными  фабриками  и  металлургическими
заводами в  Манчестере.  Он  был  известен  своей  благотворительностью  и
добрыми делами среди язычников. Умер он,  как  я  помню,  в  1870  году  в
возрасте что-то около восьмидесяти лет.
     -  И  вероятно,  в  твердом  убеждении,  что  за  свои   дела   будет
вознагражден на небесах, - сказал Лев Руах. - Разумеется, ему и  в  голову
никогда не приходило, что он убийца многих сотен людей.
     - Если бы он не  эксплуатировал  рабочих,  это  делал  бы  кто-нибудь
другой, уж будьте в этом уверены! - засмеялся Бартон.
     - Вот! Вот! Именно этим оправдывались очень многие на протяжении всей
истории человечества, - взорвался Руах. - Между  прочим,  в  вашей  стране
были промышленники, которые следили за тем, чтобы зарплата и условия труда
рабочих улучшались. Одним из таких идеалистов был... да, Роберт Оуэн.


        Глава 10

     - Не вижу особого смысла спорить о  прошлом,  -  примиряюще  произнес
Питер Фригейт. - Мне кажется, нам следовало  бы  заняться  нашим  нынешним
положением.
     Бартон поднялся.
     - Вы как всегда правы, янки! Нам нужен кров над головой, орудия и Бог
знает что еще! Но прежде всего, я думаю, нам стоит взглянуть  на  стойбища
людей на равнине и посмотреть, чем занимаются их обитатели.
     В это мгновение из-за деревьев  на  холме,  возвышавшемся  над  ними,
показалась Алиса. Фригейт первым заметил ее и разразился хохотом:
     - Последний крик моды в одежде высокородных леди!
     Бартон повернулся и  изумленно  вытаращил  глаза.  Харгривс  нарезала
длинные травянистые прутики и сплела из  них  одежду  из  двух  предметов,
одним из которых было что-то вроде пончо, прикрывающее грудь, а  другим  -
юбка, ниспадающая до икр.
     Эффект был довольно странный, хотя  именно  его  ей  и  следовало  бы
ожидать. Когда она была нагая, лысая голова не так уж  сильно  вредила  ее
женственности и красоте. Но в этом зеленом, бесформенном, оттопыривающемся
одеянии ее лицо сразу же стало мужеподобным и некрасивым.
     Остальные женщины столпились возле нее и  стали  ощупывать  пряжу  из
стеблей и пояс из травы, поддерживающий юбку.
     - Самое большое неудобство - трава сильно раздражает кожу, и она  все
время чешется, - сказала наконец Алиса. - Но зато так приличнее. Вот  все,
что я хотела сказать по этому поводу.
     - По-видимому, вы изменили свое мнение. Помните, вы как-то  говорили,
будто вам безразлично, что вы обнажены,  если  остальные  также  голые,  -
съязвил Бартон.
     Алиса холодно посмотрела на него и заявила:
     - Надеюсь,  что  теперь  все  будут  одеты,  как  и  я.  Все!  Каждый
порядочный мужчина и женщина!
     - Да... теперь я вижу, что для некоторых условности превыше всего!  -
покачал головой Бартон.
     - Я сам был ошарашен,  очутившись  среди  множества  голых  людей,  -
рассмеялся Фригейт. - Даже несмотря на то, что нагота  на  пляжах  и  дома
стала обыденной в конце восьмидесятых годов.  Однако  здесь  все  довольно
быстро привыкли к нынешнему положению вещей, не так ли?  Все,  кроме,  как
мне кажется, безнадежных психопатов.
     Бартон развернулся и обратился к другим женщинам:
     - Ну, а как вы, дорогие дамы? Вы тоже оденете эти безобразные колючие
копны сена только потому, что одна из представительниц женского пола вдруг
решила, что у нее снова появились интимные части тела? Может  ли  то,  что
уже было публично обозреваемо, снова стать интимным?
     Логу, Таня и Алиса ничего не поняли из его слов, поскольку он говорил
по-итальянски. Но через  мгновение  он  произнес  те  же  самые  слова  на
английском.
     Алиса, вспыхнув, сказала:
     - То, во что я одета - мое личное  дело!  Если  кому-нибудь  нравится
ходить голым в то время, как я пристойно прикрыта - что ж!..
     Логу опять не поняла ни слова, но,  очевидно,  сама  сообразила,  что
происходит. Она  рассмеялась,  пожала  плечами  и  отвернулась.  Остальные
женщины, казалось, старались предугадать, как намерены поступить другие. В
этот момент их не интересовало  ни  уродство,  ни  неудобство  этой  новой
одежды.
     - Пока вы,  женщины,  определите,  как  вам  поступить,  -  предложил
Бартон, - было бы неплохо, если бы вы соизволили взять бамбуковые ведра  и
пройтись с ними к реке. Мы смогли бы выкупаться,  наполнить  ведра  водой,
посмотреть, каково положение  на  равнине,  а  затем  вернуться  сюда.  До
наступления ночи надо соорудить несколько домиков или  хотя  бы  временных
шалашей.
     Они двинулись вниз, продираясь сквозь траву,  волоча  с  собой  чаши,
оружие и ведра. Пройдя совсем  немного,  они  повстречали  довольно  много
людей.  По-видимому,  многие  решили  покинуть  равнину.  И  кроме   того,
некоторые нашли  сланцы  и  изготовили  орудия  и  оружие.  Возможно,  они
научились технике обработки камня у других первобытных людей,  оказавшихся
в этой местности. Пока  Бартону  повстречалось  только  два  существа,  не
принадлежащих к виду "гомо сапиенс", и оба были в его группе. Но  от  кого
бы люди ни научились технике обработки камня,  она  пошла  им  на  пользу.
Бартон с товарищами прошел мимо  двух  уже  почти  завершенных  бамбуковых
хижин. Они были круглые, с одной комнатой и  конической  крышей,  покрытой
листьями железных деревьев. Один мужчина, пользуясь  кремневым  топором  и
скребком, делал бамбуковое ложе на невысоких ножках.
     За исключением нескольких высоких, довольно грубых хижин или навесов,
сооруженных без применения каменных орудий,  да  немногих  купающихся,  на
равнине  было  пустынно.  Останки  погибших  во  время  вечернего  безумия
исчезли.
     До сих пор никто не носил юбок из травы, и многие встречные удивленно
смотрели на Алису и даже смеялись, бросая хриплые реплики. Алиса поминутно
краснела, но не пошевелила и пальцем, чтобы избавиться от  своих  одеяний.
Солнце начало припекать, и она беспрестанно чесалась.
     То, что Алиса, воспитанная в строгих  правилах  викторианских  высших
кругов, чесалась при всех, показывало степень ее раздражения.
     И все же когда они  добрались  до  реки,  то  увидели  добрую  дюжину
охапок, которые оказались травяными платьями, оставленными  у  самой  воды
мужчинами и женщинами, которые сейчас смеясь плескались и плавали в реке.
     Это было полной противоположностью тем пляжам, которые он знал. Те же
люди,  ранее  пользовавшиеся  закрытыми  кабинами,   пляжными   костюмами,
прикрывавшими  их  от  лодыжек  до  шеи,  и  всеми  другими   аксессуарами
пристойности, столь абсолютно нравственными и  жизненно  необходимыми  для
сохранения  благопристойного  общества.  И  всего  лишь  на  другой  день,
очутившись здесь, они уже плавали нагишом и наслаждались этим.
     Отчасти они смирились  с  наготой  благодаря  потрясению,  вызванному
Воскрешением. Кроме того,  в  первый  день  они  мало  что  могли  с  этим
поделать. К тому же здесь перемешались люди цивилизованные с дикарями или,
другими  словами,  цивилизованные  обитатели  городов  с   цивилизованными
жителями тропиков, а южан, как известно, нагота не очень смущает.
     Бартон помахал рукой и окликнул женщину, стоявшую по пояс в  воде.  У
нее было вульгарно-красивое лицо и сверкающие голубые глаза.
     - Это как раз та женщина, что напала на сэра Смитсона, - тихо заметил
из-за плеча Бартона Лев Руах. - Ее зовут, кажется, Вильфреда Олнорт.
     Бартон с любопытством посмотрел на  нее,  особенно  оценив  роскошный
бюст. Он еще раз окликнул ее:
     - Ну как вода?
     - Очень хорошая! - ответила она, улыбаясь. Он  отстегнул  свою  чашу,
поставил на землю корзину, в которой нес кремневый нож и  топор,  и,  взяв
зеленое мыло, полученное вместе с едой, вошел в воду. Вода  была  градусов
на пять ниже температуры человеческого тела.  Намыливаясь,  он  возобновил
разговор с Вильфредой. Если в ней и было еще  какое-то  чувство  обиды  на
Смитсона, она его не выказывала. У нее был отчетливый акцент,  характерный
для уроженцев северных графств, скорее всего... Кимберленда.
     - Я слышал, как вы слегка отделали этого старого великого лицемера, -
усмехаясь, произнес Бартон. - Но сейчас вы должны быть счастливы. Ведь  вы
теперь молоды, здоровы, красивы и вам не надо больше  ишачить  ради  куска
хлеба. И кроме того, вы теперь можете заниматься любовью ради любви, а  не
как раньше - ради денег.
     Ходить вокруг да около фабричной девчонки было бесполезно.  Вильфреда
одарила его таким же холодным взглядом, как  и  любой  из  взглядов  Алисы
Харгривс.
     - У вас что, с нервами не в порядке? Англичанин, не так ли? Что-то не
могу понять, откуда. Судя по вашему акценту, из Лондона, не так ли? Или...
что-то не наше...
     - Вы очень близки к цели, - сказал он, смеясь. - Меня, между  прочим,
зовут Ричард Бартон. Вы бы не хотели присоединиться  к  нашей  группе?  Мы
объединились вместе для защиты и взаимопомощи.
     Там, среди холмов, мы обнаружили камень для чаш,  которым  пользуемся
пока только мы. Сейчас мы возвращаемся  туда,  чтобы  построить  несколько
домиков.
     Вильфреда внимательно посмотрела на таукитянина и неандертальца.

     - Они что, тоже входят в вашу группу? Я уже слышала о  них.  Говорят,
что одно из этих чудищ - человек, прибывший  со  звезд  в...  двухтысячном
году.
     - Он не причинит вам зла, дорогая. Так же как и неандерталец. Так что
вы скажете на мое предложение?
     - Я всего лишь женщина, - пожала плечами Вильфреда. - Что я могла  бы
предложить в качестве вступительного взноса?
     - Все, что может предложить женщина, - ухмыльнулся Бартон.
     К его удивлению она расхохоталась. Женщина подошла к Бартону, ощупала
его грудь и произнесла:
     - Разве вы не молодец? В чем же дело? Разве сами вы  не  в  состоянии
раздобыть себе девушку по вкусу?
     - Я уже имел одну и ту потерял,  -  скривился  Бартон.  Это  было  не
совсем правдой. Он не знал, что намерена предпринять в дальнейшем Алиса. И
не мог понять, почему она остается с группой, если чувствует к нему  такой
ужас и отвращение. Возможно, только потому, что предпочитает зло  знакомое
злу неизвестному. Сейчас его раздражала ее глупость,  но  все  же  ему  не
хотелось, чтобы она покинула группу. Любовь,  которую  он  испытал  ночью,
возможно, и была обусловлена наркотиком,  но  все-таки  безусловно  что-то
осталось  в  его  сердце.  Тогда  почему  же   он   просит   эту   женщину
присоединиться  к  ним?  Наверное,  пытается  вызвать  ревность  у  Алисы.
Наверное, хочет иметь в запасе женщину, если  сегодня  вечером  Алиса  ему
откажет. Возможно... впрочем, он и сам не знает зачем...
     Алиса стояла на берегу, почти касаясь воды пальцами ног. Берег  здесь
был всего лишь на дюйм выше кромки воды. Невысокая трава, та же, что и  на
равнине, росла и в воде. Он все время ощущал  ее  под  ногами,  пока  ноги
доставали до дна. Бросив мыло на берег, он отплыл ярдов на сорок и нырнул.
Здесь неожиданно  течение  стало  сильнее,  а  глубина  -  больше.  Бартон
погружался с открытыми глазами, пока не стало совсем темно и не заломило в
ушах. Но все же он превозмог себя и, наконец, пальцы коснулись дна.  Здесь
также была трава.
     Сделав это открытие, он поплыл назад, туда,  где  вода  была  ему  по
пояс, и увидел, что Алиса сбросила с себя одежду.  Она  недалеко  вошла  в
воду, но, присев на корточки, окунулась по самую шею и намылила  голову  и
лицо.
     Бартон окликнул Фригейта:
     - А вы почему не заходите?
     - Я охраняю чаши!
     - Очень хорошо!
     Бартон выругался про себя. Он должен  был  сам  подумать  об  этом  и
назначить кого-нибудь сторожить вещи. По сути  дела,  он  не  был  хорошим
руководителем, он, пожалуй, любил, чтобы  в  жизни  все  шло  естественным
ходом, образовывалось само собой. Не надо забывать об этом.  На  Земле  он
был руководителем многих экспедиций,  и  ни  одна  из  них  не  отличалась
подготовленностью или умелым руководством. Но все  же  во  время  Крымской
войны,  когда  он  был  одним  из   командиров,   обучавших   необузданных
турок-кавалеристов, этих башибузуков, у него получалось совсем  не  плохо.
По крайней мере, гораздо лучше, чем у большинства. Поэтому ему  не  стоило
особенно упрекать себя...
     Лев Руах вылез из воды  и  стал  обтирать  руками  свое  тощее  тело,
стряхивая капли. Бартон тоже вышел на  берег  и  присел  на  траву.  Алиса
повернулась к нему спиной, то ли нарочно, то ли нет,  этого  он,  конечно,
узнать не мог.
     -  Меня  не  так  радует  то,  что  я  снова  молод,  -  сказал  Руах
по-английски с сильным акцентом, - как то, что вот эта нога снова при мне.
     Он похлопал по правому колену.
     - Я потерял ее во время аварии на одной из магистралей в  Нью-Джерси,
когда мне было пятьдесят лет. - Он засмеялся и продолжил. - Была  какая-то
ирония в той ситуации, которую некоторые называют судьбой. За два года  до
этого меня схватили арабы во время геологической экспедиции в пустыне, как
вы понимаете, в государстве Израиль...
     - Вы имеете в виду Палестину? - удивился Бартон.
     - В  1948  году  евреи  основали  собственное  государство,  -  гордо
вымолвил  Лев  Руах.  -  Вам  об  этом,  конечно,  ничего   не   известно.
Когда-нибудь я расскажу об этом. Итак, меня  схватили  и  пытали  арабские
партизаны. Мне не хочется вдаваться в  подробности.  При  воспоминании  об
этом мне до сих пор становится дурно. Но в ту  же  ночь  я  бежал,  хорошо
саданув камнем по голове часового и еще двоих застрелив из  его  винтовки.
Так я ушел. Можно считать, что мне повезло.  Через  несколько  часов  меня
подобрал армейский патруль. Однако через два  года,  когда  я  уже  был  в
Штатах и ехал по автостраде, большой грузовик, я вам потом  опишу  его,  в
лоб врезался в мою машину. Я получил тяжелые  повреждения,  и  мою  правую
ногу ниже колена пришлось ампутировать. Но весь фокус  в  этой  истории  в
том, что водитель грузовика был родом из Сирии. Так что, как видите, арабы
мне отомстили, хотя им и не удалось разделаться со мной. Эту работу за них
сделал наш друг с Тау Кита. Хотя  я  не  могу  сказать,  что  он  что-либо
изменил в судьбе человечества. Он просто ускорил то, что было суждено.
     - Что вы этим хотите сказать?
     - Миллионы умирали от голода. Даже  в  Штатах  была  введена  система
рационирования, а загрязнение окружающей среды  убивало  тысячи  и  тысячи
людей ежедневно! Ученые говорили, что половина атмосферного  кислорода  на
Земле исчезнет за десять  следующих  лет,  потому  что  из-за  загрязнения
безнадежно  погибал  фитопланктон  океанов.  А  он  обеспечивал,  как  вам
известно, половину поступления кислорода.
     - Океанов???
     - Вы что, не верите? Ну да. Вы ведь умерли в 1890 году,  поэтому  вам
так трудно поверить. Некоторые ученые еще в 1963 году  предсказывали,  что
океаны превратятся в сточную канаву уже к 2008 году. И я этому верил,  так
как был биохимиком. Но большинство населения, особенно политиканы и те,  с
кем  считаются  массы,  отказывались  верить  этому,  пока  это  не  стало
очевидно, а затем и слишком поздно. Меры  были  приняты,  когда  положение
стало еще хуже, но они были слабыми и к тому же слишком запоздалыми.
     Да еще им противостояли некоторые группировки, которые могли потерять
прибыль, будь приняты эффективные меры. Впрочем, это длинная  и  печальная
история, и если мы будем строить хижины, то лучше начать сейчас  же  после
обеда.
     Алиса вышла из воды и стала стряхивать с себя воду.  Солнце  и  ветер
быстро высушили ее кожу. Она подобрала свои одежды из травы, но  не  стала
одевать  их.  Вильфреда  спросила,  почему?  Алиса  ответила,  что  одежда
вызывает очень сильный зуд. Но она сохранит ее, чтобы одеть вечером,  если
станет чересчур холодно. Алиса  была  вежлива  с  Вильфредой,  но  открыто
сторонилась ее. Она знала, кем была  девушка  в  земной  жизни.  Вильфреда
очевидно это поняла, потому что с улыбкой на лице принялась рассказывать о
том, как стала продажной девкой и умерла от сифилиса. По крайней мере, она
думала, что умерла от этой болезни. Так  как  она  совершенно  не  помнила
момента смерти.
     - Несомненно одно, - сказала она, широко улыбаясь и глядя на Алису, -
сначала я сошла с ума, а уже потом умерла.

     Слушая все  это,  Алиса  Харгривс  отодвигалась  еще  дальше.  Бартон
усмехнулся, размышляя о том, как бы она повела себя,  узнав,  что  он  сам
мучился от этой болезни, которую подцепил от  девушки-рабыни  в  Каире  во
время своего паломничества в Мекку в 1853 году под видом мусульманина. Его
"излечили", и мозг его физически не пострадал, хотя  нравственные  мучения
были очень сильны.  Но  ведь  главное  состояло  в  том,  что  Воскрешение
снабдило каждого свежим, молодым и здоровым телом, и то,  что  с  кем-либо
происходило на Земле, не должно влиять на их отношения здесь.
     Но "не должно", однако, вовсе не означало "не будет".
     Он, по сути, не мог ни в  чем  упрекнуть  Алису  Харгривс.  Она  была
продуктом своего общества и, подобно  всем  женщинам,  являлась  тем,  чем
сделали ее  мужчины,  и  у  нее  был  сильный  характер  и  гибкость  ума,
позволявшие подняться  над  некоторыми  предрассудками  своего  времени  и
своего класса. Она достаточно хорошо приспособилась к наготе, она не  была
открыто враждебна или высокомерна к несчастной  девушке.  Ночью  она  вела
себя с Бартоном так, будто в ней не было никаких ограничений, ни явно,  ни
тайно внушенных за всю прожитую жизнь на Земле. И это случилось  в  первую
ночь ее жизни после Воскрешения, когда она просто обязана была  стоять  на
коленях и петь Осанну, потому что она "грешила", и  обещать,  что  никогда
больше не будет "грешить", и таким образом  пытаться  спастись  от  Геенны
Огненной.
     Все время, пока они шли по равнине, он думал о ней, время от  времени
поглядывая в ее сторону. Отсутствие волос на голове делало ее лицо гораздо
старше, но отсутствие волос в области паха - похожей  на  ребенка.  В  них
всех заложено это противоречие: старики и старухи выше шеи,  дети  -  ниже
пояса!

     Он поотстал, пока не оказался рядом с Алисой. Они шли за Фригейтом  и
Логу. Вид этой женщины доставлял определенное удовольствие, и  это  как-то
скомпенсировало его огорчение, так как  он  догадывался,  что  разговор  с
Алисой ни к чему не приведет. У Логу была красиво  округлая  задняя  часть
тела,  ее  ягодицы  -  как  два  яйца.  Она  покачивала  бедрами  так   же
обворожительно, как и Алиса.
     - Если прошлая ночь причинила вам такие сильные страдания, то  почему
вы остались со мой? - тихо спросил он.
     Красивое лицо Алисы исказилось и стало уродливым.
     - Я не осталась с вами! Я осталась  с  группой!  Более  того,  я  все
обдумала, что касается прошлой ночи, хотя это было  очень  мучительно  для
меня. Но я должна быть честной. Это наркотик заставил нас  вести  себя  ка
к... ну так, как мы себя вели. И я не сомневаюсь, что и вы  думаете  точно
так же, как и я.
     - Значит, на повторение нет никакой надежды? Совсем никакой?

     - Как вы можете еще говорить об этом! Конечно  же,  нет!  Да  как  вы
осмелились просить об этом?!
     - Я вас не принуждал, - пожал плечами Бартон. - Как я уже говорил, вы
вели себя так, как и должны были вести, не сдерживай вас  ваши  внутренние
запреты. Хотя эти запреты вовсе не такая плохая штука -  при  определенных
обстоятельствах, таких как - ну... Допустим, вы являетесь  законной  женой
человека, которого любите... человека, который живет на Земле,  в  Англии.
Но не забывайте, что сейчас Земли для нас не существует  и  Англии  больше
нет. Так же как и английского общества. И если все человечество воскрешено
и разбросано вдоль этой реки, вы все равно, скорее всего,  больше  никогда
не увидите своего мужа. Так что считайте себя теперь незамужней.  Помните?
"...пока смерть нас не разлучит..." Но смерть вас разлучила -  вы  умерли.
Кроме того, разве вы не произносили такие слова: "Нет  браков  на  небесах
!.."
     - Вы богохульник, мистер Бартон. Я читала о вас в газетах и некоторые
ваши книги об Африке и Индии и ту книгу о  мормонах  в  Америке.  Я  также
слышала рассказы. Большинству из них я не смела верить, настолько порочным
вы были в них представлены. Реджинальд кипел от негодования, когда  прочел
вашу книгу "Касида". Он сказал, что не потерпит такой  мерзкой,  безбожной
литературы в своем доме. Мы тогда сожгли в печке вашу писанину.
     - Если я настолько порочен, а вы себя ощущаете "падшей женщиной",  то
почему же вы не уходите?
     - Неужели я  должна  снова  все  повторять?  В  другой  группе  могут
оказаться мужчины еще хуже. И  как  вы  уже  любезно  подчеркнули,  вы  не
принуждали меня. В любом случае, я уверена, что у вас  есть  что-то  вроде
сердца под оболочкой циника и насмешника. Я видела, как вы  плакали,  неся
рыдающую Гвенафру.
     - Вы разгадали меня, - улыбнулся Бартон. - Ну что  ж,  очень  хорошо.
Пусть будет так. Я стану рыцарем. И поэтому оставлю все попытки соблазнить
вас или каким-то образом приставать к вам. Но когда  в  следующий  раз  вы
увидите, что я жую резину - прячьтесь. Во всех остальных  случаях,  я  даю
честное слово, вам нечего меня опасаться. Правда, до тех пор,  пока  я  не
нахожусь под влиянием этой жвачки.
     Ее глаза округлились, и она остановилась.
     - И вы намерены снова попробовать эту гадость?
     - А почему бы и нет? Она, возможно, и превращает  некоторых  людей  в
диких зверей, на меня она так не действует. Я не  чувствую  тяги  к  этому
наркотику, и сомневаюсь, что привыкну  к  нему.  Мне  приходилось  не  раз
курить опиум, вы это, должно  быть,  знаете,  и  у  меня  не  выработалось
привычки к нему. Видимо, у меня нет психологической предрасположенности  к
наркотикам.
     - Я знаю, что вы не могли оторваться от рюмки, мистер  Бартон.  Вы  и
это тошнотворное создание - мистер Суинберн...
     Она умолкла. Ее окликнул какой-то мужчина. И  хотя  она  не  понимала
по-итальянски,  она  заметила  непристойность  его   жестов.   Алиса   вся
вспыхнула, но продолжала  идти  не  останавливаясь.  Бартон  посмотрел  на
мужчину. Это был хорошо сложенный смуглый юноша с большим носом, маленьким
подбородком и  близко  расположенными  глазами.  Его  речь  была  насыщена
словами из воровского жаргона Болоньи, где Бартон  провел  много  времени,
изучая гробницы и останки этрусков. За этим парнем стояло  еще  с  десяток
мужчин, которые вели себя  так  же  вызывающе  и  были  столь  же  зловеще
неприятны. Еще дальше, немного в стороне, стояло  несколько  женщин.  Было
очевидно, что эти молодцы хотели пополнить свою группу женщинами, а  также
не прочь были получить каменное  оружие  группы  Бартона.  Сами  они  были
вооружены только чашами и бамбуковыми палками.


        Глава 11

     Бартон отрывисто скомандовал, и его люди сомкнулись вокруг него. Казз
не понял слов, но сразу же сообразил, что происходит.  Он  чуть  отстал  и
занял позицию с тыла. Его звериная внешность  и  огромный  каменный  топор
несколько охладили пыл болонцев. Но  они  двинулись  за  группой  Бартона,
отпуская грубости и угрозы, хотя и не приближаясь. Однако, когда  начались
холмы, вожак подал команду, и они пошли в атаку.
     Юноша с  близко  поставленными  глазами,  вопя  и  размахивая  чашей,
кинулся на Бартона. Тот оценил ситуацию и метнул свое бамбуковое  копье  в
тот момент, когда чаша описывала дугу позади болонца. Каменный  наконечник
вошел в солнечное  сплетение  вожака,  и  тот  завалился  набок  вместе  с
воткнувшимся в него копьем.  Неандерталец  ударил  одного  нападавшего  по
руке, выбив у него чашу. Затем отпрыгнул назад и ударил топором по макушке
другого. Тот осел с окровавленным черепом.
     Маленький Лев Руах метнул свою  чашу  в  грудь  одного  из  мужчин  и
прыгнул на него. Мужчина отшатнулся.  Руах,  изловчившись,  ударил  его  в
плечо кремневым ножом, и тот с воплями побежал.
     Фригейт  действовал  намного  лучше,  чем  ожидал  от  него   Бартон,
поскольку в первый момент он побледнел и  начал  дрожать.  Его  чаша  была
привязана к левой руке, а в правой он держал каменный  топор.  Сначала  он
отступил назад, получив удар в грудь, однако  ему  удалось  ослабить  его,
частично блокировав своей чашей. И все же он упал набок. Нападавший поднял
бамбуковое копье обеими  руками,  намереваясь  поточнее  воткнуть  его  во
Фригейта, но тот откатился в сторону, и удар копья опять пришелся в  чашу.
Затем американец вскочил и, низко опустив  голову,  бросился  на  болонца,
ударив его головой в живот. Оба упали, но Фригейт оказался сверху и дважды
ударил мужчину каменным топором в висок.
     Алиса швырнула свою чашу прямо в лицо еще одному атакующему, а  затем
ударила его обожженным на огне концом своего копья.  Тут  откуда-то  сбоку
выскочила Логу и добавила болонцу палкой по голове, и притом  так  сильно,
что тот упал на колени.
     Все сражение длилось всего около минуты.  Другие  нападающие,  оценив
ситуацию, вместе со своими женщинами быстренько убрались восвояси.  Бартон
перевернул стонущего вожака на спину и выдернул копье из раны.  Оказалось,
что конец оружия вошел в живот не более, чем на дюйм.
     Мужчина поднялся на ноги и, зажав кровоточащую  рану,  побрел  прочь.
Трое бандитов остались лежать. Двое из них, похоже, были живы, напавший на
Фригейта - мертв.
     Американец сначала из бледного стал красным, затем  снова  побледнел.
Однако было непохоже, что он сокрушается по убитому  или  что  ему  дурно.
Если его лицо что-то и выражало, то это было торжество. И облегчение.
     - Это первый человек, которого я убил! - сказал он. - Первый!
     - Сомневаюсь, что последний, - заметил  серьезно  Бартон.  -  Правда,
если вас не убьют раньше.
     Руах, глядя на труп, медленно произнес:
     - Мертвец здесь выглядит точно так же, как и на Земле. Интересно, что
происходит с теми, кого уже успели убить в этой загробной жизни?
     - Если мы проживем здесь достаточно долго,  то,  возможно,  и  узнаем
это. Кстати, вы молодцы, женщины. Я не ожидал от вас такой прыти.
     - Мы делали то, что надо было делать,  -  сказала  в  ответ  Алиса  и
отошла в сторону. Она была бледна и дрожала. Логу же,  наоборот,  -  очень
весела.
     Примерно за полчаса до полудня они добрались до своего камня. Но  там
уже все изменилось.  В  их  тихой  ложбине  теперь  расположилось  человек
шестьдесят, причем многие из них возились со  сланцевыми  осколками.  Один
человек держался за окровавленный глаз, куда, очевидно, попал  осколок  от
камня. У других кровь капала с лица или из разбитых пальцев.
     Бартон  расстроился,  хотя  и  понимал,  что  он  бессилен   что-либо
изменить. Единственная надежда на восстановление спокойствия в их  убежище
была в том, что пришельцев прогонит отсутствие  воды.  Но  и  эта  надежда
быстро исчезла. Какая-то женщина сказала, что примерно в полутора милях  к
западу есть небольшой водопад. Он течет с  вершины  горы  через  каньон  в
форме стрелы в большое и только наполовину заполненное углубление. В конце
концов, это озеро должно будет переполниться, и ручеек  потечет  до  самой
реки. "Было бы очень хорошо, - отметил про себя Бартон,  -  соорудить  для
ручья канал из камня, выбитого из подножия горы".
     И, словно угадав эти мысли, Питер Фригейт произнес:
     - Проблема с питьевой водой для нашей долины была бы решена, если  бы
мы сделали из гигантского бамбука трубы и  проложили  их  от  источника  к
нашим хижинам.
     Бартон напомнил ему, что здесь, пожалуй,  собралось  и  так  довольно
много народа, на что Фригейт пожал плечами и отвернулся. Бартон хотел было
что-то сказать, но передумал и повел группу к чашному камню.
     Они вставили чаши в камень  -  каждый  хорошо  запомнил  расположение
своей - и стали ждать. Бартон объяснил группе, что  он  намеревается  уйти
отсюда, как только  будут  наполнены  чаши.  Местность  на  полпути  между
водопадом и этим камнем была лучше, да и к тому  же,  возможно,  не  столь
многолюдна.
     Голубые языки пламени с грохотом взметнулись над камнем, когда солнце
достигло зенита. На сей раз чаши выдали салат, итальянский черный  хлеб  с
мелкими вкраплениями чеснока, масло, спагетти вперемешку с мясным  фаршем,
чашку сухого красного  вина,  виноград,  снова  кофейные  гранулы,  десять
сигарет, палочку марихуаны, сигару, опять туалетную бумагу, кусок  мыла  и
четыре шоколадных пирожных. Среди присутствующих послышались  жалобы,  что
им не нравится итальянская пища, но никто не отказывался от еды.
     Выкурив по сигарете, они отправились  к  водопаду,  расположенному  у
основания скалы. Он оказался  в  самом  конце  треугольного  каньона,  где
вокруг провала уже расположилась лагерем довольно  большая  группа  людей.
Вода была ледяная. После того, как люди Бартона вымыли, высушили посуду  и
наполнили сосуды водой, группа двинулась  в  обратный  путь.  Ярдов  через
восемьсот они выбрали холм, поросший  соснами.  На  самой  верхушке  росло
гигантское железное дерево. Бамбук всех размеров рос  вокруг  в  изобилии.
Под руководством Казза и Фригейта, проведшего много лет  в  Малайзии,  они
нарезали стебли бамбука и  соорудили  из  них  хижины.  Это  были  круглые
строения с одной дверью и  окном  сзади,  с  конической  крышей,  покрытой
травой. Они работали быстро и не стремились к совершенству  строений,  так
что ко времени очередного приема пищи все, кроме  крыши,  было  закончено.
Фригейт и Монат остались возле хижин, остальные же взяли чаши  и  пошли  к
камню. Здесь они увидели около  трехсот  человек.  Бартон  предвидел  это.
Большинству не захочется шагать две мили три раза  в  день  за  едой.  Они
предпочтут тесниться вокруг камней, только бы не сделать,  упаси  Господи,
лишнего усилия. Теперь хижины были разбросаны беспорядочно и гораздо ближе
друг к другу, чем это необходимо. Однако оставалась  еще  проблема  свежей
воды, и Бартон удивился, что так много людей собрались здесь, не продумав,
как ее решить. Но тут же одна хорошенькая сербка сообщила  ему,  что  днем
был найден совсем рядом с камнем источник отличной  питьевой  воды.  Ручей
бежал из пещеры, расположенной прямо над одной  из  скал.  Бартон  тут  же
отправился его обследовать. Вода вырывалась из пещеры  и  тонкой  струйкой
стекала по отвесной скале в  водоем,  около  пятидесяти  футов  шириной  и
глубиной около восьми.
     Бартон отметил, что, похоже,  это  место  характеризовало  запоздалую
мысль тех, кто создал все это великолепие.
     Он возвратился как раз к вспышке голубого  пламени.  Казз  неожиданно
встал и на виду у всех начал мочиться. Ему и в голову не пришло  отойти  в
сторону. Логу хихикнула, Таня покраснела. Итальянки привыкли к  тому,  что
мужчины жмутся к стенкам домов в любых местах, где  только  им  приспичит,
поэтому, казалось, не  заметили  происходящего.  Вильфреда  привыкла  и  к
гораздо худшему. Алиса, к удивлению Бартона, тоже  не  обратила  внимания,
как будто это был  не  человек  (почему  бы  неандертальца  и  не  назвать
человеком?), а просто собака или  кошка.  Похоже,  так  и  объяснялось  ее
отношение к происходящему. Для нее Казз не был  человеком,  и  поэтому  от
него не следовало ожидать, что он в  таких  случаях  будет  поступать  как
человек.
     Сейчас трудно было объяснить Каззу суть его проступка, тем более  что
он пока не понимал их  языка.  "Но  выразить  свое  неодобрение,  хотя  бы
жестом, необходимо, чтобы в будущем он не облегчался на виду у  всех,  тем
более во время приема пищи, - подумал Бартон. -  Каждый  должен  научиться
определенным запретам, и все, что портит аппетит другим, когда  они  едят,
должно быть запрещено. И сюда же должны быть включены перебранки во  время
еды". Честно говоря, за свою прошлую жизнь он принимал участие в обеденных
диспутах более, чем достаточно.
     Подойдя к Каззу, он похлопал по  верхушке  его  похожего  на  буханку
хлеба  черепа.  Казз   вопросительно   посмотрел   на   Бартона,   и   тот
неодобрительно покачал головой. Казз  поймет  причину  неодобрения,  когда
научится  говорить  по-английски.  Но  вдруг  Бартон   позабыл   о   своем
первоначальном намерении и, пытаясь вспомнить, что же  он  хотел  сделать,
погладил себя по голове. И тут он осознал, что на черепе стали пробиваться
волосы.
     Тогда он провел тыльной стороной ладони по лицу - оно  было  гладким,
как и раньше. Но подмышками тоже оказался пух. Зато пах, как и лицо,  пока
еще не начал зарастать. Возможно, там волосы будут расти  не  так  быстро,
как на голове. Он поделился открытием с остальными, и все стали  проверять
себя и друг друга. Все было правильно. Волосяной покров к ним возвращался,
по крайней мере, на голове и в подмышках. Лишь  Казз  был  исключением.  У
него волосы росли повсюду, кроме лица.
     Это открытие вызвало  ликование.  Смеясь  и  шутя,  они  шли  в  тени
основания горы. Затем повернули на восток и, пройдя мимо  четырех  холмов,
подошли к склону, за которым начиналось то, что они считали  своим  домом.
Поднявшись до середины склона холма, они  молча  остановились.  Фригейт  и
Монат не отзывались на их оклики.
     Бартон распорядился рассеяться и замедлить шаг и только  после  этого
вновь повел их к вершине холма. В хижинах никого не  было,  некоторые,  те
что поменьше, были даже перевернуты или раздавлены. У Бартона мороз прошел
по коже, словно  пронесся  ледяной  ветер.  Тишина,  поврежденные  хижины,
отсутствие Моната и Фригейта - все предвещало нечто недоброе.
     Минутой позже они услышали улюлюканье и  обратили  взоры  к  подножию
холма. В траве возникли лысые головы двух охранников и вскоре  оба  быстро
поднялись вверх по склону. Монат казался мрачным, зато американец улыбался
вовсю. У него было исцарапано лицо, а костяшки  пальцев  были  изодраны  и
кровоточили.
     - Мы только-только прогнали четырех мужчин  и  трех  женщин,  которые
хотели завладеть нашими хижинами, - сказал Фригейт. - Я  говорил  им,  что
они могли бы построить  собственные  дома,  и,  кроме  того,  неоднократно
предупреждал, что вы вот-вот вернетесь. И если они не  уберутся  восвояси,
вы им крепко намылите  шеи.  Они  прекрасно  все  поняли  -  они  говорили
по-английски. Как я узнал из разговора,  они  были  воскрешены  у  чашного
камня в миле севернее нашего. Большинство народа там было из Триеста ваших
дней,  кроме  десятка  жителей  Чикаго,  умерших  в  районе   1985   года.
Распределение мертвецов, несомненно, довольно забавное. Не правда ли? Я бы
сказал, что во многом просто случайный выбор.
     Во всяком случае, я им сказал то, что Марк Твен вложил в уста  одного
дьявола: "Вы, жители Чикаго, думаете, что вы  лучшие  среди  людей,  в  то
время как истина заключается в том, что вы просто более многочисленны".
     Это им, конечно, не понравилось. Они, кажется, думали, что  я  должен
быть с ними потому, что я - американец. Одна женщина даже  предложила  мне
себя, если я только переметнусь к ним и  помогу  отстоять  эти  хижины.  Я
отказался. И тогда янки заявили, что они все  равно  отберут  их,  и  если
надо, то через мой труп.
     Но на словах они были храбрее, чем на деле. Монат  напугал  их  одним
только взглядом, и к тому же у  нас  было  каменное  оружие  и  бамбуковые
копья. И все же предводитель подстрекал  их  напасть.  Тут  я  внимательно
присмотрелся к одному из их шайки.
     Тогда его голова не была лысой.  На  ней  была  копна  густых  прямых
черных волос. К тому же, когда я впервые с ним встретился там,  на  Земле,
ему было уже лет тридцать пять и он носил толстые роговые очки. Я не видел
его  пятьдесят  четыре  года.  Подойдя  поближе,  я   постарался   получше
рассмотреть его лицо, улыбавшееся, как и раньше. О, я хорошо запомнил  эту
вошедшую в поговорку улыбку скунса-вонючки. У меня  вырвалось:  "Лем?  Лем
Марко? Да ведь это Лем Марко, не так ли?"
     Он сделал круглые глаза и еще больше расплылся в улыбке. Схватил  мою
руку (Понимаете, мою руку! И это после того, как  он  мне  напакостил!)  и
закричал, как будто мы были потерявшими друг друга братьями: "Да, да!  Это
же Питер Фригейт! Здорово! Дружище!"
     Я был почти рад, встретив его. Он,  похоже,  тоже  обрадовался  нашей
встрече. Но затем я сказал себе: "Ведь  это  тот  самый  негодяй-издатель,
который надул тебя на четыре тысячи долларов,  а  ты  был  еще  начинающим
писателем". Я сказал себе: "Не забудь Питер,  этот  тип  надолго  испортил
твою карьеру. Этот лицемернейший и скользкий тип обобрал тебя  и  еще,  по
меньшей мере, четырех писателей. Оставил всех без гроша, а  затем  объявил
себя банкротом и сбежал со всеми деньгами. Это  как  раз  тот  человек,  о
котором ты не должен забывать не только потому, что он сделал  с  тобой  и
другими, но и из-за многих других известных тебе издателей-мошенников".
     Бартон усмехнулся и сказал:
     - Я когда-то говорил - священники, политиканы и издатели  никогда  не
пройдут через небесные врата. Я тогда ошибся, если, конечно, мы сейчас  на
Небе.
     - Да, да, я помню, - кивнул Фригейт.  -  Я  всегда  помнил  эти  ваши
слова. И вот тогда я отбросил  невольную  радость,  вспыхнувшую  при  виде
знакомого человека, и сказал: "Марко..."
     - С таким-то именем он добился вашего  доверия?  -  удивилась  Алиса,
перебив на полуслове Фригейта.
     - Он сказал мне, что это чешское имя, означающее "достойный доверия".
Как и все остальное, это была очередная ложь. Мне он очень много говорил и
обещал, а я верил... Так вот, я почти что убедил себя, что нам  с  Монатом
надо им уступить. Мы бы ушли, а затем все вместе, как только вы  вернулись
бы после прогулки к чашному  камню,  выгнали  их.  Это  было  бы  наиболее
разумное решение. Но когда я узнал Марко, я совершенно обезумел! Я  сказал
этому негодяю: "Дружочек, это действительно очень радостно - увидеть  твою
гнусную рожу после многих лет забвения, особенно здесь, где нет  ни  суда,
ни фараонов!"
     И я заехал ему прямо в нос! Он рухнул на землю, захлебываясь  кровью.
Мы с Монатом, не давая опомниться остальным, бросились на  них.  Одного  я
ударил ногой, зато другой заехал мне своей  чашей  по  щеке.  У  меня  все
поплыло перед глазами, но Монат вышиб дух у одного из них древком копья  и
сломал ребра другому - он хоть и тощий, но ужасно проворный. Марко к  тому
времени поднялся, и я еще раз приложился к нему кулаком. Удар  пришелся  в
челюсть, и как мне показалось, мой кулак пострадал гораздо больше, чем его
лицо. Он развернулся, этот подлый трус и побежал прочь. Я погнался за ним!
Остальные, видя, что один начал бегство, тоже дали деру. Но Монат  все  же
успел хорошенько отдубасить спины некоторых  своим  копьем.  Я  гнался  за
Марко до соседнего холма, поймал его на спуске и уж тут отделал  его,  как
хотел! Он полз прочь, умоляя о пощаде, каковую я предоставил ему,  дав  на
прощание пинка  под  зад,  от  которого  он,  вопя,  покатился  до  самого
подножия.
     Фригейт все еще дрожал от возбуждения: он был очень доволен собой.
     - Я боялся, что за столько лет я размягчусь, - сказал он. - Ведь  это
было так давно и на другой планете. Может быть, мы здесь для  того,  чтобы
простить наших врагов и бывших друзей или чтобы простили нас. Но с  другой
стороны, я подумал: "Может, мы здесь для того, чтобы вернуть себе кое-что,
что упустили на Земле". Что вы на это скажете, Лев? Вы бы хотели  получить
возможность поджарить Гитлера? На очень медленном огне, а?
     - Я не уверен, что можно ставить на одну доску плута-издателя и этого
наци, - вспыхнул еврей. - Нет, я бы не хотел жарить этого негодяя на огне.
Я бы скорее уморил бы его до смерти... Или кормил  бы  его  так,  чтоб  он
только не подох с голоду. Но, наверное, я бы и этого не стал делать. Что в
этом хорошего? Разве это заставит подлеца хоть чуть-чуть измениться, разве
он тогда поверит, что евреи тоже люди? Нет, я бы  ничего  не  стал  с  ним
делать, будь он в моей власти. Я бы просто убил его, чтобы  он  больше  не
смог причинять зло другим. Но я не уверен в том, что убийство означало бы,
что он останется мертвецом навеки, тем более здесь.
     - Вы настоящий христианин, - осклабился Бартон.
     - Прошу вас, прекратите лицемерить и юродствовать,  -  твердо  сказал
Фригейт.
     - Я знал, что вы настоящий друг, спасибо, - кивнул  головой  Руах.  -
Можете впредь на меня во всем полагаться, Питер.


        Глава 12

     Во второй раз Бартон услышал фамилию Гитлер. Он хотел бы  все  узнать
об  этом  человеке,  но  сейчас  нужно  было  отложить  все  разговоры  до
завершения строительства хижин.
     Все  дружно  взялись  за  работу.  Одни  нарезали  траву   маленькими
ножницами, которые  они  обнаружили  в  своих  чашах.  Другие  залезли  на
железные деревья и срывали огромные  треугольные  зеленые  с  алым  узором
листья. Крыши, конечно, оставляли желать  лучшего.  Бартон  взял  себе  на
заметку  найти  профессионального  кровельщика  и  научиться  у  него  его
искусству. Кроватями, как решили все, будут просто охапки травы, по  верху
которых  будут  укладываться  связки  мелких  листьев  железного   дерева.
Одеялами должны были служить другие охапки этих же листьев.
     - Слава богу или кому там еще, что здесь  нет  насекомых,  -  заметил
Бартон.
     Он поднял серую металлическую кружку, в которой еще оставалось  около
ста граммов водки,  напитка,  лучше  которого  ему  так  и  не  доводилось
пробовать.
     - За того, кем бы Он ни был, - провозгласил он тост.  -  Если  бы  Он
поднял нас только для того, чтобы мы жили на точной копии Земли, то мы  бы
делили свое ложе с десятком тысяч разного рода  кусающихся,  царапающихся,
жалящих, щекочущих, кровососущих паразитов.
     Они  выпили  и  еще  некоторое  время  сидели  у  костра,  курили   и
разговаривали. Тени сгущались, небо потеряло голубизну, и огромные звезды,
которые до наступления сумерек были едва  видны,  теперь  расцвели  вовсю.
Небо этой планеты сверкало на славу!
     Бартон встал, прошел на другую сторону костра и сел на корточки рядом
с Алисой. Она  только  что  вернулась,  уложив  спать  в  одной  из  хижин
Гвенафру.
     Он протянул пластинку жвачки Алисе и произнес:
     - Я только что взял себе половинку. Не угодно ли вам другую?

     Она равнодушно посмотрела на Бартона и презрительно скривила губы:
     - Нет, благодарю вас, сэр.
     - Здесь восемь хижин, - усмехнулся Бартон, хотя его голос звучал  без
тени иронии. - Нет никаких сомнений, кто с кем будет разделять этой  ночью
постель. Кроме разве что Вильфреды, вас и меня.
     - Я не думаю, что в этом могут быть какие-то сомнения!
     - Значит, вы спите с Гвенафрой?
     Она даже не посмотрела в его сторону. Он посидел рядом еще  несколько
секунд, затем встал и вернулся на свое прежнее место, рядом с Вильфредой.
     - Вы можете уйти отсюда, сэр Ричард? - поинтересовалась  та,  скривив
губы. - Черт меня побери, но я не люблю быть второй на очереди. По крайней
мере, вы могли бы поинтересоваться ее мнением, когда вас никто не видел. А
так как  у  меня  есть  кое-какая  гордость,  то  очень  прошу  вас,  сэр,
перебраться от меня куда-нибудь подальше.
     Минуту  Бартон  молчал.  Его  первым  побуждением  было  обругать  ее
изысканно грязными выражениями. Но потом  он  понял,  что  она  права.  Он
слишком высокомерен с этой женщиной. Даже если там, на Земле, она  и  была
продажной девкой, она имела право на человеческое  обращение.  Тем  более,
что, как она утверждала, до проституции ее  довел  голод.  Правда,  Бартон
довольно  скептически  отнесся  к  этим  словам,  но  не  высказывать   же
громогласно свои  сомнения  по  этому  поводу?  Очень  многие  проститутки
находили  рациональные  извинения  своей  профессии.  У  них  всегда  были
оправдания относительно вступления на путь торговли своим телом. И все  же
ярость, с которой Вильфреда набросилась на  Смитсона,  и  ее  поведение  с
Бартоном говорили, что она в чем-то искренна...

     Наконец, он встал и произнес:
     - Я вовсе не хотел вас обидеть, поверьте мне.
     - Вы в нее влюблены? - спросила Вильфреда, подняв на него взгляд.
     - Только одной женщине я  говорил,  что  люблю  ее!  -  гордо  заявил
Бартон.
     - Своей жене?
     - Нет. Девушке, которая умерла прежде, чем я смог на ней жениться.
     - А сколько лет вы были женаты?
     - Тридцать девять лет, хотя вас это совершенно не касается.
     - Черт меня побери! Столько времени вместе, и вы ни разу  не  сказали
ей, что любите?
     - В этом не было необходимости! - заявил он. И пошел прочь. Он выбрал
себе  для  ночлега  хижину,  которую  занимали  Монат  и  Казз.  Казз  уже
похрапывал. Монат курил марихуану, опершись на локоть.  Монат  предпочитал
ее табаку, поскольку вкус этой травки  напоминал  ему  табак  его  родины.
Однако марихуана почти не действовала на  него,  тогда  как  табак  иногда
давал мимолетные, но довольно яркие видения.
     Бартон  решил  сохранить  остаток,  как  он  называл,   "мечтательной
резинки". Он соврал Алисе, что уже использовал жвачку,  надеясь,  что  той
ничего не останется делать, как согласиться на его предложение. Поэтому он
закурил сигарету, хотя и знал, что марихуана, возможно, сделает его  обиду
и  опустошенность  еще  более  страшными.  От  нечего   делать   он   стал
расспрашивать Моната о его родной планете. Все это очень интересовало его,
но марихуана не оправдала его опасений, и под все  более  слабеющий  голос
инопланетянина он поплыл далеко-далеко...
     "...прикройте сейчас же глаза, мальчики! - приказал Джилкрист в своей
раскатистой шотландской манере.
     Ричард взглянул на Эдварда. Тот ухмыльнулся и поднес руки  к  глазам.
Он определенно подсматривал в щелочки между пальцами. Чтобы  не  отставать
от брата, Ричард  тоже  прикрыл  глаза  руками,  но  продолжал  стоять  на
кончиках пальцев. Хотя и он, и его брат стояли на ящиках, им все же  нужно
было вытягиваться, чтобы видеть поверх голов стоящих впереди взрослых.
     Теперь на подпорке покоилась голова женщины.  Ее  длинные  каштановые
волосы свисали на лицо. Он хотел разобрать выражение ее  лица,  смотрящего
вниз, на корзину, дожидавшуюся ее или, вернее, ее голову.
     - Не подглядывайте, мальчики! - снова приказал Джилкрист.
     Раздался  рокот  барабанов,  один-единственный   вскрик,   и   лезвие
устремилось вниз. Из шеи захлестала кровь и  казалось  -  она  никогда  не
остановится. Раздался дружный вопль толпы, смешанный с  чьим-то  криком  и
стенаниями. Голова женщины медленно падала вниз. Кровь хлестала и хлестала
из шеи, заливая толпу, и хотя он был на расстоянии не менее сотни футов от
жертвы, кровь и ему брызнула на руки и стала капать  сквозь  растопыренные
пальцы на лицо, заливая глаза и ослепляя его.  Губы  его  слиплись,  и  он
почувствовал на них соленый привкус. И тогда из его горла  вырвался  дикий
крик..."
     - Проснитесь, сэр Ричард? Да проснитесь  же  наконец,  Дик!  -  начал
тормошить его Монат. - Проснитесь! У вас, должно быть, кошмар!
     Бартон, всхлипывая и дрожа, сел. Он потер руки и  осторожно  потрогал
лицо. И руки и лицо были влажными. Но от пота, а не от крови.
     - Мне снился сон, - наконец вымолвил Бартон. - Тогда мне  было  всего
шесть лет, и я жил в городе Тур,  что  во  Франции.  Мой  наставник,  Джон
Джилкрист, взял нас, меня и  моего  брата  Эдварда,  посмотреть  на  казнь
женщины,  которая  отравила  свою  семью.  Я  был  страшно  взволнован   и
подсматривал сквозь пальцы, хотя он запретил  нам  смотреть  на  последние
секунды ее жизни, пока нож гильотины падал вниз. Но я  смотрел!  Я  должен
был  это  сделать.  Я  помню,  что  меня  немного  мутило,  но  это   было
единственное, чем подействовала на  меня  эта  отвратительная  сцена.  Мне
казалось - я отделился от самого себя, когда наблюдал за казнью. Как будто
я все это рассматривал через толстое стекло, как  будто  все  происходящее
было абсолютно нереальным. А может быть, нереальным  был  я?  Поэтому,  по
сути, эта сцена так и не привела меня в ужас.
     Монат закурил  еще  одну  сигарету  с  марихуаной.  Ее  огонька  было
достаточно  для  того,  чтобы  Бартон  увидел,  что  инопланетянин  качает
головой.
     - Как дико! Вы  хотите  сказать,  что  вы  не  просто  убивали  своих
преступников - вы еще и отрезали им голову? На виду у всех? И вы позволяли
еще и детям смотреть на этот ужас??
     - Ну... В Англии поступали несколько человечнее. У  нас  преступников
вешали.
     - По крайней мере, французы разрешали людям осознать то,  что  именно
они пролили кровь преступников, - сказал Монат. - На их руках была  кровь.
Но, по-видимому, этот аспект  никому  не  приходил  в  голову.  Во  всяком
случае, сознательно. А вот теперь, после многих лет - шестьдесят три года,
не так  ли?  -  вы  закурили  марихуану,  и  перед  вашим  взором  оживает
происшествие, которое, как вы всегда были  убеждены,  не  оставило  в  вас
никакого следа. Но от этого  зрелища  вы  сейчас  корчились  в  ужасе.  Вы
кричали, как напуганное дитя. Вы отреагировали так,  как  должны  были  бы
реагировать в детстве. Я  бы  сказал,  что  марихуана  вскрывает  какие-то
глубинные слои сдерживания и воскрешает страхи, которые были погребены там
в течение шестидесяти трех долгих лет.
     - Вполне возможно, - согласился Бартон.



     Где-то  вдали  прогрохотал  гром,  сверкнула  молния.  Через   минуту
стремительно нахлынул звук падающих на крышу капель. Прошлой  ночью  дождь
начался примерно в это же время, около трех часов утра.  И  в  эту  вторую
ночь дождь пошел в то же самое время.  Ливень  стал  проливным,  но  крыша
держалась, и ни  одна  капля  не  проникла  внутрь  хижины.  Немного  воды
показалось все же из-под задней стенки, которая выходила в сторону вершины
холма. Вода растеклась по полу, но не намочила  лежащих  людей,  поскольку
трава и листья под ними образовали матрас в добрый фут толщиной.

     Бартон разговаривал с Монатом примерно еще  полчаса,  пока  дождь  не
прекратился. Монат заснул, а Казз так  ни  разу  и  не  проснулся.  Бартон
попытался было заснуть, но так и не смог. Он  никогда  не  чувствовал  еще
себя таким одиноким... Он боялся, что опять во сне  может  соскользнуть  в
какой-то кошмар. Через некоторое время, поняв, что  так  и  не  уснет,  он
вышел из хижины и побрел туда, где спала Вильфреда. Еще до  того,  как  он
подошел ко входу в хижину, его ноздрей коснулся запах  табака.  В  темноте
возле хижины светился огонек сигареты. На фоне уже чистого звездного  неба
на копне из травы отчетливо вырисовывалась женская фигура.
     - Привет! - произнесла она. - Как я и ожидала, вы появились.
     - Обладание собственностью - это инстинкт, - сказал Бартон.
     - Я очень сомневаюсь, что в  человеке  это  -  инстинкт,  -  возразил
Фригейт. - Некоторые люди в шестидесятых годах, я имею  в  виду  в  1960-х
годах, пытались  доказать,  что  человеку  присущ  инстинкт,  который  они
назвали "зовом земли". Но...
     - Мне нравится это название. В нем ощущается какой-то звон, - отметил
Бартон.
     - Я догадывался, что оно вам понравится, - согласился Фригейт.  -  Но
Ордри и другие пытались доказать, что человеку не только  присущ  инстинкт
объявлять определенную часть земли своей собственностью, но  также  и  то,
что он произошел от обезьяны-убийцы. И что инстинкт убивать все еще  очень
силен в его наследственности. Этим  они  объясняли  национальные  границы,
патриотизм (как общегосударственный, так и  местный),  капитализм,  войны,
убийства,  преступления  и  так  далее.  Но   другая   философская   школа
утверждала, что все это плоды культуры, то есть общества. Что все  дело  в
непрерывности общественных  формаций,  посвятивших  себя  с  самых  ранних
времен племенной  вражде,  войне,  убийству,  преступлению  и  так  далее.
Измените культуру - и обезьяна-убийца исчезнет. Исчезнет  потому,  что  ее
никогда и не было подобно тому, как не было и карлика на лестнице. Убийцей
было  общество,  и  общество  воспитывает  новых  убийц  из   подрастающих
несмышленышей. Правда, были некоторые сообщества,  образовавшиеся  еще  до
изобретения письменности, это точно... которые так и не воспитали убийц. И
это  было  их  доказательством  того,  что   человек   не   произошел   от
обезьяны-убийцы. Или я бы сказал, что он, вероятно, произошел от обезьяны,
но уже не несет в себе гены убийства, либо несет, но не  в  большей  мере,
чем гены, определяющие тяжелые надбровные дуги, или шерсть  на  коже,  или
череп объемом в 260 кубических дюймов.
     - Все, что вы говорите, довольно интересно, - заметил  Бартон.  -  Мы
еще займемся более глубоко  разными  теориями  в  другое  время.  Но  пока
позвольте  все  же  заметить,  что   почти   каждый   член   воскрешенного
человечества  происходит  из  культур,  поддерживавших  войны,   убийства,
преступления, насилие, разбой и безумие. Таковы  люди,  среди  которых  мы
живем и с которыми имеем  дело.  Когда-нибудь,  возможно,  появится  новое
поколение. Не знаю, слишком рано о чем-то говорить,  так  как  мы  провели
здесь всего лишь семь дней. Но, нравится нам это или нет, мы  находимся  в
мире,  населенном  существами,   которые   очень   часто   поступают   как
обезьяны-убийцы.
     А пока, давайте вернемся к нашей модели.
     Они сидели на бамбуковых стульях перед хижиной Бартона. На  небольшом
бамбуковым столе стояла модель лодки, сделанная из сосны  и  бамбука.  Она
имела два параллельных корпуса, соединенных в верхней  части  площадкой  с
невысокими перилами. У нее была одна очень высокая  мачта  с  передними  и
задними штагами /Штаги - снасти стоячего такелажа,  удерживающие  мачту  в
продольной плоскости корабля./, пузатый, быстро убирающийся парус  и  чуть
приподнятый мостик со штурвалом. Эту модель катамарана изготовили  Фригейт
и Бартон, используя кремневые ножы и лезвия ножниц.  Бартон  решил:  когда
лодка будет построена, они назовут ее "Хаджи".  Она  отправится  в  долгое
путешествие, целью которого будет не Мекка. Он намеревался пройти  на  ней
как  можно  дальше  вверх  по  Реке.  (Теперь  в  разговорах  река   стала
именоваться - Рекой!)
     Разговор о  "зове  земли"  зашел  по  поводу  некоторых  препятствий,
которые, как они думали, возникнут при постройке лодки.  К  этому  времени
люди в округе кое-как осели и наладили свою жизнь. Они  разметили  границы
владений и построили - или еще продолжали строить  -  жилища:  от  простых
навесов до сравнительно крупных строений - некоторые имели четыре  комнаты
и два этажа. Изготовлялись они в основном из бамбуковых  бревен  и  камня.
Большинство теснилось вблизи  чашных  камней  вдоль  берегов  Реки  или  у
основания гор. Обследовав двумя днями раньше близлежащую местность, Бартон
прикинул,  что  плотность  населения  составляет   примерно   108-110   на
квадратную милю. На одну квадратную милю равнины  с  каждой  стороны  Реки
приходилось примерно две с половиной квадратной мили холмистой  местности.
Но холмы были столь высокими и разбросаны так беспорядочно, что фактически
площадь, пригодная для жилья, составляла девять квадратных миль на  каждую
милю длины Реки. В обследованных им местах  оказалось,  что  примерно  две
трети населения строили жилье вблизи прибрежных чашных камней и одна треть
- около удаленных от воды.
     Более сотни человек на одну квадратную милю было, по  земным  меркам,
очень высокой плотностью, однако холмы  покрывали  такие  густые  леса,  а
долины были  настолько  извилистыми,  что  любая  небольшая  группа  могла
чувствовать себя в изоляции. Да и на равнине не так уж  многолюдно,  кроме
разве что часов получения  пищи.  А  все  потому,  что  обитатели  равнины
большую часть времени проводили либо в лесу, либо  на  берегу  Реки,  ловя
рыбу. Многие выдалбливали челноки или строили бамбуковые лодки для  рыбной
ловли в водах Реки. А может,  для  экспедиций,  подобных  той,  что  решил
осуществить Бартон.
     Заросли бамбука исчезли, хотя было очевидно, что они  скоро  вырастут
снова, так как это растение обладало  феноменальной  скоростью  роста.  По
оценке Бартона растение высотой в 45 футов могло вырасти за десять дней.
     Группа усердно трудилась и заготовляла все,  что  только  можно  было
использовать для постройки лодки. Для  защиты  от  воровства  они  возвели
высокий забор, потратив на него большое количество леса. Его  закончили  в
тот же день, когда была завершена работа  над  моделью.  Больше  всего  их
беспокоило то, что им, скорее всего, придется строить  лодку  на  равнине,
иначе  ее  вряд  ли  удастся  протащить  сквозь  заросли  и  через  холмы,
отделяющие их поселение от Реки.
     - Но если мы уйдем отсюда и попробуем заложить  новое  поселение,  то
обязательно встретим противодействие, - сказал Фригейт. - Сейчас  уже  нет
ни  одного  дюйма  на  равнине,  на  который   бы   не   было   претензий.
Следовательно, чтобы добраться до равнины,  придется  пойти  на  нарушение
границ. Пока что еще никто не заикается о своих  правах  на  владения,  но
положение может измениться в любой момент. Однако, если мы  будем  строить
свою лодку на границе между холмами и равниной, мы вполне сможем, хотя и с
трудом, доставить ее к Реке. Но в  этом  случае  нам  придется  установить
круглосуточное дежурство для охраны стройки и  материалов.  Вы  же  знаете
этих варваров!
     Он имел в виду  случаи  повреждения  хижин  во  время  отсутствия  их
хозяев, а также крайне антисанитарные привычки многих людей.
     - Мы возведем новые дома  и  верфь  как  можно  ближе  к  границе,  -
подытожил сказанное  Бартон.  -  А  потом  срубим  любое  дерево,  которое
окажется у нас на пути, и проложим  себе  дорогу  силой,  если  кто-нибудь
откажется пропустить нас миром.
     Алиса была отправлена  к  людям,  занимавшим  облюбованное  место  на
границе  между  равниной  и  холмами,  с  целью  заключения   сделки.   Не
рассказывая никому об истинной цели своей  миссии,  она  нашла  три  пары,
которые были  недовольны  своим  местом  -  им  не  хватало  уединения,  и
уговорила  их  переехать  в  хижины  группы  Бартона.  Это  случилось   на
двенадцатый день Воскрешения, в четверг. По всеобщему согласию первый день
стал воскресным, днем Воскрешения. Руах заметил по этому поводу, что он бы
предпочел назвать первый день субботой, или  еще  лучше  -  просто  Первым
Днем. Но он попал в местность, где евреев почти не было,  и  ему  пришлось
уступить. Руах завел бамбуковую палку, на которой  вел  счет  дням,  делая
зарубки каждое утро. Палка была воткнута в  землю  перед  его  хижиной,  и
каждый мог лицезреть этот примитивный календарь.
     Транспортирование леса для постройки лодки заняло четыре дня  тяжкого
труда. К этому времени итальянские пары решили,  что  они  уже  достаточно
"намяли мышцы до самых костей". А кроме  того,  начали  задавать  праздные
вопросы - зачем нужна эта дурацкая лодка и зачем  куда-то  уезжать,  когда
любое другое место скорее  всего  такое  же,  как  и  это?  Их  несомненно
воскресили из мертвых для того, чтобы  вволю  наслаждаться  жизнью.  Иначе
зачем это спиртное,  сигареты,  марихуана,  мечта-жвачка...  и  главное  -
нагота!!!
     С такими мыслями итальянцы покинули группу Бартона, не тая,  впрочем,
ни на кого обиды. Фактически, они даже закатили пирушку на прощание.
     На следующий день - двадцатый, года первого - произошло два  события,
одно из которых приоткрыло тайну, другое - добавило новую, хотя и не особо
важную.
     На заре группа, перейдя равнину, вышла к  чашному  камню.  Здесь  они
нашли двух новеньких, оба - спали. Их без  труда  разбудили.  Но  оба  они
оказались очень смущенными и встревоженными. Один  новенький  был  высокий
смуглый мужчина, говоривший на непонятном языке. Другой оказался красивым,
хорошо сложенным, с серыми глазами и черными волосами,  великаном.  Бартон
сразу же сообразил, что он говорит по-английски.  Это  был  кимберлендский
диалект, на котором говорили во времена  короля  Эдуарда  Первого,  иногда
называемого Длинноногим. Как только Бартон и Фригейт научились  опознавать
звуки и сделали определенные перестановки, они начали понимать незнакомца.
Фригейт  обладал  большим  запасом  слов   времени   раннего   английского
средневековья, но и ему никогда  не  приходилось  встречаться  со  многими
словами или определенными грамматическими формами этого диалекта.
     Джон де  Грейстон  родился  в  графстве  Кимберленд.  Он  сопровождал
Эдуарда Первого во время  похода  во  Францию,  когда  англичанам  удалось
захватить Гасконь.  Здесь,  если  верить  его  словам,  он  несколько  раз
отличился в рукопашном бою. Позже его  призвали  в  парламент  в  качестве
лорда Грейстона, а затем он снова принимал участие в военных  действиях  в
Гаскони. Он был в свите епископа Энтони  Бека,  Патриарха  Иерусалимского.
Двадцать восьмой и двадцать девятый  годы  правления  Эдуарда  Первого  он
сражался с шотландцами. В 1305 году умер  бездетным,  оставив  поместье  и
титул барона двоюродному брату Ральфу, сыну лорда Гримторна из Йоркшира.
     Сэр Джон воскрес на берегу Реки среди людей, на  девяносто  процентов
состоявших из англичан и шотландцев начала четырнадцатого века и на десять
процентов из жителей древнегреческого города Сибарис, что  располагался  в
свое время на юге Италии. По другую сторону Реки  обитали  монголы  времен
Кубла-хана и какие-то темнокожие  люди,  национальность  которых  Грейстон
установить не мог. Судя  по  его  описанию,  это  были  североамериканские
индейцы.
     На девятнадцатый день после  Воскрешения  дикари  с  противоположного
берега пересекли Реку и напали на мирных англичан. По-видимому, им  просто
хотелось хорошенько подраться. Сражение было очень  жестоким.  В  качестве
оружия в ход были пущены палки и  чаши,  поскольку  местность  была  очень
бедна кремнием. Джон де Грейстон вывел из строя  с  десяток  монголов,  но
затем сам получил по голове булыжником. Когда он  упал  на  землю,  ему  в
живот вонзили копье. И вот теперь, голый, он  вновь  проснулся  у  чашного
камня, имея в распоряжении только чашу.
     Второй мужчина изложил свою историю с помощью  жестов  и  мимики.  Он
ловил рыбу, когда на крючок попалось что-то настолько крупное  и  сильное,
что утащило его в воду. Выныривая, он стукнулся головой о днище  лодки  и,
очевидно, потеряв сознание, утонул.
     Таким образом, на вопрос о том, что случается с теми, кто был убит  в
этой послежизни, ответ был получен!!! Но почему они восставали из  мертвых
не в той же местности, где умерли - это уже совсем другой вопрос.
     Вторым событием было то, что после полуденной зарядки чаш  в  них  не
оказалось еды. Вместо  этого  туда  было  запихано  шесть  кусков  материи
различного размера и разных оттенков. Четыре куска,  очевидно,  надо  было
носить в качестве кильта /Кильт -  юбка  шотландского  горца  или  солдата
шотландского полка./. Обвязав вокруг тела, их можно было закрепить изнутри
с помощью магнитных  кнопок.  Два  куска  были  из  более  тонкого,  почти
прозрачного материала, скорее всего, их надо было использовать в  качестве
бюстгальтеров, хотя могли быть и другие применения. Материал был мягким  и
гидроскопичным, но выдерживал любые нагрузки, и его нельзя было  разрезать
ни острым камнем, ни бамбуковым ножом.
     Человечество издало дружный возглас восторга, найдя эти  "полотенца".
Хотя мужчины и женщины к тому времени  привыкли  или,  во  всяком  случае,
смирились со своей наготой. Только большие эстеты  или  люди,  неспособные
адаптироваться, считали повсеместное зрелище человеческих половых  органов
некрасивым и даже отвратительным. Теперь у всех были кильты,  бюстгальтеры
и тюрбаны.  Последние  употреблялись,  чтобы  покрывать  голову,  пока  не
отросли волосы. Позже тюрбаны обещали стать обычным головным убором.
     Волосы отрастали повсюду, кроме лица.
     Бартон очень сожалел об этом. Он всегда испытывал особую гордость  за
свои длинные усы и раздвоенную бороду. Он  заявил,  что  их  отсутствие  в
большей степени вызывает  у  него  чувство  обнаженности,  чем  отсутствие
трусов.
     - А я рада, что они исчезли, - возразила Вильфреда. -  Я  терпеть  не
могла волосы на лицах мужчин. Целовать мужчину с  бородой  все  равно  что
засунуть лицо в рваный матрац.


        Глава 13

     Прошло шестьдесят дней. Лодку  протащили  через  равнину  на  больших
бамбуковых катках. Наступил день спуска на  воду.  "Хаджи"  был  почти  35
футов длиной и состоял из двух корпусов с заостренными носами, соединенных
между собой платформой. Его единственная мачта несла паруса, сотканные  из
бамбукового волокна. Управлялся он с помощью  огромного  соснового  весла,
поскольку руль и штурвальное  колесо  были  слишком  сложны.  Канаты  были
сделаны из единственно пригодного материала -  травы,  хотя  вскоре  можно
было бы их сделать  из  продубленной  кожи