Раймонд Фейст. Королева мрака --------------------------------------------------------------- Origin: http://www.tsu.tmn.ru/Homepages/Horror/Fant/Feist/feist4.htm ? http://www.tsu.tmn.ru/Homepages/Horror/Fant/Feist/feist4.htm --------------------------------------------------------------- Посвящается Джонатану Метсону - не просто литературному агенту, но доброму другу ПЕРСОНАЖИ Лимс-Крагма - Богиня Смерти Маркос, именуемый Черным - Агларана - Королева эльфов в Эльвандаре легендарный маг и чародей; считается величайшим из Алика - "демон", повариха на Острове Мага известных магов Альталь - эльф из Эльвандара Марстин - матрос на "Месть Тренгарда" Эйвери, Руперт (Ру) - парень из Равенсбурга, товарищ Эрика фон Даркмура; Матильда - баронесса Даркмурская позже заключенный; позже солдат в отряде Кэлиса Мило - трактирщик и содержатель постоялого двора "Шилохвость" в Бигго - заключенный; позже солдат в Равенсбурге группе Эрика Миранда - таинственная подруга Кэлис - полуэльф-получеловек, сын Кэлиса Аглараны и Томаса, известен как "Крондорский Орел"; командир отряда Монис - щитоносец Джатука воинов Мугаар - барышник с Новиндуса Кудли - наемник-убийца Муртаг - сааурский воин Давар - наемник в отряде Нахута Накор Изаланец - странный Де Лонгвидь, Роберт (Бобби) - сержант в спутник Кэлиса отряде Кэлиса Натан - новый кузнец на Де Савона, Луи - заключенный; позже постоялом дворе "Шилохвость" в солдат в отряде Кэлиса Равенсбурге Дьюрэни - наемник в отряде Кэлиса Натомби - бывший кешийский легионер, затем солдат в отряде Эллия - эльфийская женщина, спасенная Кэлиса Мирандой Пуг - известен также как Эмбриса - девушка из деревни Винэт Миламбер; великий маг; считается, что силой и знаниями Эстербрук, Джекоб - торговец из Крондора он уступает только Черному Маркосу Фэйдава, генерал - главнокомандующий войсками Изумрудной Королевы Риан - один из наемников Зилы Финия - женщина из деревни Винэт Розалина - дочь Мило Фостер, Чарли - капрал в отряде Кэлиса Рутия - Богиня Удачи Фрейда - мать Эрика Шати, Джедоу - солдат в отряде Кэлиса Галаин - эльф из Эльвандара Шайла - родной мир саауров Гэйпи - генерал в армии Изумрудной Королевы Шо Пи - изаланец, бывший жрец бога Дэйлы; позже заключенный; Герта - старая ведьма-угольщица, которую позже солдат в отряде Кэлиса встретили Эрик и Ру Тэйберт - трактирщик в Ла-Муте Гудвин, Билли - заключенный; позже солдат в отряде Кэлиса Тармил - крестьянин из Винэта Грейпок, Оуэн - мечмастер барона Томас - супруг Аглараны, отец Даркмурского; позже офицер в отряде Кэлиса; носитель доспехов Кэлиса Ашен-Шугара, последнего из Повелителей Драконов Грицдаль, Гельмут - торговец Тиндаль - кузнец на постоялом Хэнди, Джером - солдат в отряде Кэлиса дворе "Шилохвость" в Равенсбурге Джарва - ша-шахан Семи Народов Сааура Фон Даркмур, Эрик - незаконный сын барона фон Даркмура; позже Джатук - сын и наследник Джарвы, позже заключенный; позже солдат в ша-шахан уцелевших саауров отряде Кэлиса Кэйба - щитоносец Джарвы Фон Даркмур, Манфред - младший сын Отто; позже барон Келка - капрал в отряде Нахута Фон Даркмур, Отто - барон фон Кали-ши - принятое на Новиндусе имя Даркмур, отец Эрика, Стефана и Богини Смерти Манфреда Лалиаль - эльф из Эльвандара Фон Даркмур, Стефан - старший сын Отто Лендер, Себастьян - ходатай и стряпчий в кофейне Баррета в Крондоре Зила - вероломный предводитель наемников КНИГА ПЕРВАЯ ИСТОРИЯ ЭРИКА Где же дни те, когда наши мысли Устремлялися ввысь как орлы; Луки твердо сжимали не мы ли, Глаза зорки и стрелы метки; Когда страсти, как волны морские, Гнали нас всех для яростных дел! - Вспомни свет их, мерцающий в душах Как сиянье над грудами тел. Джордж Мередит "Ода к юности в памяти" ПРОЛОГ ИСХОД Барабаны гремели. Воины пели боевые гимны, готовясь к предстоящей битве. Потрепанные боевые знамена вяло свисали с окровавленных копий, а густой дым окутывал небо от горизонта до горизонта. Зеленокожие саауры, чьи лица были раскрашены желтым и красным, смотрели на запад, туда, где пожары отбрасывали багрово-коричневые отсветы на черную пелену дыма, закрывшую заходящее солнце и привычный узор западных вечерних созвездий. Джарва, ша-шахан Семи Народов, правитель Империи Лугов, владыка Девяти океанов, не мог оторвать взгляд от картины разрушения. Весь день вдали вспыхивали пожары, и даже на таком расстоянии были слышны рев победителей и крики их жертв. Ветер, когда-то напоенный сладким ароматом цветов и густым запахом пряностей, сейчас нес с собой лишь едкий смрад обугленного дерева и горелого мяса. Даже не глядя, Джарва знал, что у него за спиной люди укрепляют сердца перед схваткой, в душе понимая, что битва проиграна и народ Сааура обречен на гибель. - Повелитель, - произнес Кэйба, его щитоносец и товарищ с рождения. Джарва обернулся и увидел в глазах друга бледную тень беспокойства. Для всех, кроме Джарвы, лицо Кэйбы было непроницаемой маской; но ша-шахан читал его так же легко, как шаман читает священный свиток. - Пантатианин здесь. Джарва кивнул, но не сдвинулся с места. Сильные руки в жесте отчаяния сомкнулись на рукояти боевого меча. Туалмасок - "Выпивающий Кровь" на древнем языке - служил куда более весомым символом власти, нежели корона, которая надевалась лишь в исключительных случаях. Он вонзил лезвие в землю, принадлежащую его возлюбленному Табару, древнейшему народу мира, называемого "Шайла". Семнадцать лет Джарва бился с захватчиками, и семнадцать лет они неуклонно оттесняли его воинов к самому сердцу Империи Лугов. В тот день, когда он еще юношей принял меч ша-шахана, сааурские воины прошли перед ним по старинной дамбе, что перекрывала Такадорскую Узкость - пролив, соединяющий Такадорское море с океаном Кастак. Войска шли шеренгами по сто всадников - это называлось центин; сотня центинов составляла джатар, десять тысяч воинов. Десять джатаров образовывали хостин, а десять хостинов - орид. В зените могущества Джарвы на призыв его боевой трубы откликались семь оридов, семь миллионов воинов. Они были в непрестанном движении, их кони паслись на просторах Империи, а дети росли, играли и дрались среди повозок и походных шатров. Империя была столь велика, что, если скакать не останавливаясь, путь от Сибула до дальних границ занял бы полный оборот луны и еще половину, а чтобы пересечь ее от края до края, потребовалось бы вдвое больше времени. Ежегодно один орид оставался возле столицы, а остальные кочевали вдоль границ, обеспечивая мир и усмиряя тех, кто отказывался платить дань. Тысяча городов с побережий девяти океанов посылали ко двору ша-шахана яства, сокровища и рабов. А раз в десять лет лучшие воины семи оридов собирались в Сибуле, древней столице Империи, на большие игры. Столетиями Сааур покорял земли Шайлы, пока неподвластными ша-шахану не остались лишь народы, живущие у самых границ мира. Джарва лелеял надежду стать тем ша-шаханом, который, осуществив мечту предков, присоединит к Империи последний город и будет править всей Шайлой. Четыре огромных города пали под натиском его оридов, еще пять сдались без боя - а потом орид Паты подошел к воротам Ахсарта, Города Жрецов, и этот день стал началом несчастий. Джарва укрепил свой дух, стараясь не показывать виду, что его угнетают крики, доносящиеся сквозь сумерки. Это кричали его люди, которых волокли к пиршественным ямам. Те немногие, которым удалось спастись, рассказывали, что пленникам, убитым сразу, возможно, еще повезло - не говоря уже о тех, кому посчастливилось пасть в бою. Они утверждали, что захватчики способны овладевать душами умирающих и вечно терзать их, не позволяя теням убитых найти последнее пристанище среди своих предков, ставших всадниками в Небесном Ориде. Стоя на высоком плато, Джарва озирал древнюю родину саауров. Здесь, меньше чем в полудне езды от Сибула, разбили лагерь потрепанные остатки его некогда могучего войска. Даже в этот тяжелый для Империи час присутствие ша-шахана заставляло воинов выпрямить спины, поднять подбородки и с презрением смотреть в сторону далекого противника. Но эта поза была фальшивой; в их взглядах ша-шахан отчетливо видел то, чего ни одному владыке Девяти океанов никогда не доводилось видеть в глазах сааурского воина, - страх. Джарва вздохнул и, не говоря ни слова, направился к своему шатру. Он хорошо - даже слишком хорошо - знал, что выбирать не приходится, и все же ему было ненавистно лицо чужеземца. Перед шатром Джарва остановился: - Кэйба, я не верю этому жрецу из иного мира. Слово "жрец" он не произнес, а выплюнул. Кэйба кивнул. Его чешуя посерела за годы, проведенные в седле. У него была нелегкая жизнь, и всю ее он посвятил служению своему ша-шахану. - Повелитель, я знаю, что вы сомневаетесь. Но ваш виночерпий и ваш хранитель знания согласны. У нас нет выбора. - Всегда есть выбор, - прошептал Джарва. - Мы можем выбрать смерть, подобающую воину! Мягким движением Кэйба коснулся руки своего повелителя. Для любого другого воина такой жест означал бы немедленную смерть. - Старый друг, - кротко произнес он. - Этот жрец предлагает убежище нашим детям. Мы можем сражаться и умереть, и горькие ветры развеют память о Саауре. Не останется никого, кто пропел бы воинам Небесного Орида о нашей славе и храбрости - демоны пожрут наши души и плоть. А можно отправить наших женщин и мальчиков в безопасное место. Разве есть у нас право пренебречь этой надеждой? - Но он не такой, как мы. Кэйба вздохнул. - Есть нечто... - У него холодная кровь, - прошептал Джарва. Кэйба сделал неопределенный жест. - О созданиях с холодной кровью говорится в легендах. - А о тех? - спросил Джарва, указывая на море огня, пожирающее его столицу. Кэйба только пожал плечами. Джарва не сказал больше ничего и, пропустив вперед своего старейшего друга, вошел в шатер ша-шахана. Этот шатер был больше любого другого в лагере, по сути, это был дом, составленный из многих шатров. Оглядев тех, кто ждал внутри, Джарва почувствовал холодок в груди: из его многочисленных советников и могущественнейших хранителей знания в живых оставались лишь единицы. И они смотрели на него с надеждой. Он - ша-шахан, и его обязанность - спасти свой народ. Потом его взгляд остановился на чужеземце, и Джарва вновь усомнился в разумности предстоящего выбора. Жрец был очень похож на сааура, особенно учитывая зеленую чешую на лице и руках, но вместо доспехов воина или мантии хранителя знания он носил длинную рясу с капюшоном, скрывавшую все тело, и по сааурским меркам был мелковат: ростом не более двух рук. Его лицо было вытянуто вперед, а полностью черные глаза резко отличались от красных с белой роговицей глаз саауров. Вместо толстых белых ногтей у жреца из кончиков пальцев торчали черные когти. Язык у него был раздвоенным, и от этого его речь изобиловала шипящими. Снимая с головы и передавая слуге измятый шлем, Джарва произнес вслух слово, которое было сейчас в мыслях каждого присутствующего здесь воина или хранителя знания: - Змея! Жрец склонил голову, словно это было обычное приветствие, а не смертельное оскорбление. - Да, господин, - прошипел он в ответ. Воины ша-шахана схватились за оружие, но старый Виночерпий, пользующийся наибольшим после Кэйбы уважением повелителя, предостерегающе произнес: - Он наш гость. Легенды о змеином народе издревле существовали у саауров, ведущих свое происхождение от теплокровных ящериц. Страшными историями о людях-змеях матери пугали непослушных детей, и хотя на долгой памяти сааурских хранителей знания никто не встречал этих существ, все жители Шайлы боялись и ненавидели их, пожирающих себе подобных и откладывающих яйца в жаркую воду болот. Легенды утверждали, что оба народа были созданы Богиней в начале времен, тогда же, когда появились на свет первые всадники Небесного Орида. Слуги Богини Ночи, Зеленой Госпожи, змеи остались в ее доме, а саауры поскакали с ней и ее божественными братьями и сестрами дальше. В этом мире Госпожа покинула их. Саауры процветали, но память о тех, других, осталась. Только хранителям знания было известно, что в этих историях - правда, а что - миф, но кое-что Джарва знал твердо: наследника ша-шахана с самого рождения учили, что ни одной змее нельзя доверять. Змеиный жрец произнес: - Господин, портал готов. Время уходит. Скоро те, кто сейчас пирует над телами твоих соотечественников, устанут от этого занятия, и когда ночь сгустится, а сила их возрастет, они будут здесь. На мгновение забыв о жреце, Джарва повернулся к своим соратникам: - Сколько у нас джатаров? Таско, шахан Ватайри, ответил: - Четыре и часть пятого, - в голосе его была обреченность. - Но из прежних - ни одного. Те, о которых я говорю, собраны из остатков других. Джарва едва не поддался отчаянию. Сорок тысяч всадников - все, что осталось от Семи Великих Оридов Сааура! Тьма черными пальцами сжала его сердце. Он вспомнил ярость, охватившую его, когда гонец принес известие о том, что жрецы отказались покориться и уплатить дань. Семь месяцев Джарва провел в седле, чтобы лично возглавить штурм Ахсарта, Города Жрецов. Он почувствовал краткий приступ раскаяния - но раскаиваться было не в чем: разве кто-нибудь мог подумать, что жрецы в своем безумии предпочтут уничтожить все, лишь бы не допустить, чтобы Сааур объединил мир под властью единого правителя? А все этот сумасшедший верховный жрец, Мита; именно он распечатал портал и открыл путь первому демону. Правда, тот первым делом оторвал голову самому Мите, чтобы завладеть его душой и терзать ее вечно, но это было слабое утешение. Единственный воин, которому удалось выжить, рассказал, что сотня жрецов набросилась на этого демона, и ни один из них не уцелел. Десять тысяч жрецов и хранителей знания, а вместе с ними - больше семи миллионов воинов отдали жизнь, пытаясь сдержать этих гнусных тварей, которые упорно пробивались к самому сердцу Империи. Пламя войны охватило полмира. Сто тысяч демонов удалось уничтожить, но смерть каждого была оплачена гибелью тысяч бесстрашных воинов. Время от времени хранители знания использовали магию - и порой с неплохим результатом, - но демоны всегда возвращались. Битва растянулась на годы, она прокатилась по четырем из девяти океанов. Дети рождались в походных палатках, вырастали и погибали в сражениях, а демоны появлялись и появлялись. Хранители знания искали средства закрыть портал и изменить ход битвы в пользу Сааура, но тщетно. Полчища демонов, вливаясь через портал между мирами, прошли до самого Сибула, где сейчас должен был открыться другой портал, обещающий народу Сааура надежду - надежду ценой изгнания. Кэйба многозначительно кашлянул, и Джарва отбросил прочь сожаления. Все равно они бесполезны: как верно сказал щитоносец, выбора нет. - Джатук, - позвал ша-шахан, и вперед выступил молодой воин. - Из семи сыновей, возглавляющих семь оридов, остался один ты. - Юноша молчал. - Ты - джа-шахан, - провозгласил Джарва, официально назначая его наследником престола. Джатук присоединился к отцу всего десять дней назад; он прискакал сюда в сопровождении личной свиты. Ему только-только исполнилось восемнадцать, он стал воином чуть больше года назад и участвовал лишь в трех сражениях. Внезапно Джарва подумал, что совершенно не знает младшего сына - ведь тот еще не умел ходить, когда Джарва умчался, чтобы поставить Ахсарт на колени. - Кто скачет у твоего левого стремени? - спросил он. - Монис, товарищ по рождению, - ответил Джатук и указал на спокойного юношу, который уже мог гордиться боевым шрамом на левой руке. Джарва кивнул. - Он будет твоим щитоносцем. - И повернулся к Монису. - Помни, твой долг - защищать жизнь своего господина даже ценой собственной жизни; но еще отважнее ты должен защищать его честь. Ты будешь самым близким человеком для джа-шахана - ближе, чем супруга, ближе, чем дитя, ближе, чем хранитель знания. Всегда говори правду, даже если он не хочет ее слышать. - Джарва вновь заговорил с сыном: - Отныне он - твой щит; всегда прислушивайся к его словам, ибо пренебрегать своим щитоносцем - это все равно что вступить в бой с рукой, привязанной к телу, слепым на один глаз и глухим на одно ухо. Джатук кивнул, соглашаясь. С этой минуты Монис получил высочайшую привилегию, которая только может быть дарована простолюдину: право высказывать свое мнение, не опасаясь кары. Монис отсалютовал, ударив себя по левому плечу кулаком правой руки. - Ша-шахан! - воскликнул он, затем опустил голову в знак почтения повиновения своему владыке. - Кто охраняет твой стол? - Чайга, товарищ по рождению, - ответил Джатук. Джарва одобрил и этого. Вылупившиеся почти одновременно, в одних и тех же яслях, эти трое знали друг друга так же хорошо, как каждый знал самого себя, и такая связь была сильнее любой другой. - Ты снимешь доспехи, ты сложишь оружие, ты будешь стоять за спиной. Быть виночерпием - высокая честь, но она не лишена привкуса горечи, ибо любому воину тяжело отказываться от участия в битвах. - Оберегай своего господина от предательской руки и от коварного слова, нашептанного во время хмельной беседы ложными друзьями. Чайга отсалютовал. Как и Монис, теперь он был волен говорить со своим господином свободно, не боясь наказания, поскольку виночерпий давал обет защищать Джатука всеми способами, так же как и воин, скачущий подле щита джа-шахана. Затем Джарва повернулся к своему хранителю знания. Тот стоял в стороне, окруженный несколькими прислужниками. - Кто из твоих людей самый способный? - Шейду. Он помнит все. Обращаясь к молодому воину-жрецу, Джарва сказал: - Тогда прими письмена и реликвии, ибо отныне ты - главный хранитель веры и знаний нашего народа. Глаза прислужника расширились, когда его наставник передал ему древние дощечки с письменами и большие связки пергаментов; чернила на пергаменте от времени выцвели почти до белизны. Теперь на Шейду легла ответственность за сохранность записей и изустных преданий, а также за неизменность их толкований: он должен был держать в памяти тысячи слов на каждое слово, дошедшее из глубин древности. Джарва сказал, обращаясь ко всем: - Те, кто верно служил мне с самого начала, слушайте мое последнее повеление. Скоро враг нападет, и никто из нас не останется в живых. Мы все погибнем. Пропойте же песню смерти и знайте, что ваши имена останутся жить в памяти ваших детей в далеком мире под чужим небом. Я не знаю, смогут ли их песни преодолеть пустоту и поддержать память нашего Небесного Орида, или им придется в этом чужом мире дать начало новому, но, когда демоны придут, пусть каждый воин умрет с мыслью, что плоть от нашей плоти останется жить в далеком краю. - Какие бы чувства ни испытывал ша-шахан в эти минуты, они были скрыты под непроницаемой маской. - Джатук, останься со мной. Остальные - по местам. - Змеиному жрецу он сказал: - Ступай туда, где будешь творить свое колдовство, и знай, что если ты обманул мой народ, моя тень вырвется из любой преисподней, пересечет любую бездну и настигнет тебя, даже если погоня займет тысячи лет. Жрец поклонился и прошипел: - Господин, моя жизнь и честь принадлежат тебе. Я остаюсь, чтобы присоединить свои слабые силы к твоему арьергарду. Этим я надеюсь выразить уважение моего народа и наше искреннее желание дать убежище сааурам, которые во многом столь похожи на нас, на нашей родине. Если сей жест самопожертвования и произвел впечатление на Джарву, ша-шахан ничем этого не показал. Он вышел из шатра, сделав знак сыну следовать за собой. Поднявшись на вершину холма, они посмотрели вниз, на далекий город, превращенный демонами в подобие ада. Темноту пронзали леденящие душу вопли, которые не в состоянии издать ни один смертный, и юный вождь с трудом подавил стремление отвернуться. - Джатук, завтра в это время, где-то в далеком мире, ты станешь ша-шаханом Сааура. Юноша знал, что это правда, как бы сильно он ни желал иного исхода. Он воздержался от притворных протестов. - Я не доверяю змеиным жрецам, - Джарва понизил голос. - Может показаться, что они похожи на нас, но никогда не забывай - у них холодная кровь. Они лишены чувств и не знают привязанностей, а язык их раздвоен. Вспомни веду о последнем визите змей к нам и помни легенды о вероломстве после того, как Матерь всех сущих дала жизнь теплокровным и холоднокровным. - Отец. Огрубевшими от меча пальцами Джарва крепко стиснул плечо сына и, почувствовав, как напряглись под рукой крепкие молодые мускулы, ощутил слабый проблеск надежды. - Я дал клятву, хотя выполнять эту клятву придется тебе. Не опозорь своих предков и свой народ - но сохраняй бдительность и остерегайся предательства. Я поклялся, что саауры будут служить змеям, пока не сменится одно поколение: по их счету это тридцать лет. Но помни: если змеи первыми нарушат уговор, ты волен поступать так, как сочтешь нужным. Джарва снял руку с плеча сына и сделал Кэйбе знак приблизиться. Щитоносец подал ша-шахану его великолепный, но весь измятый в боях шлем, а стременной подвел свежего коня. Огромные табуны погибли, а из оставшихся лошадей лучших нужно было отдать тем, кто уйдет сквозь портал. Ша-шахану и его воинам приходилось довольствоваться тем, что есть. Конь был приземист, от силы девятнадцати ладоней в холке, и едва ли достаточно сильный, чтобы выдержать вес одетого в доспехи ша-шахана. "Не важно, - подумал Джарва. - Бой будет коротким". За спиной у них, на востоке, раздался оглушительный треск, и ночь озарилась вспышками тысяч молний; мгновением позже прогремел раскат грома. Все повернулись и увидели в небе мерцание. - Путь открыт, - произнес Джарва. Змеиный жрец торопливо вышел вперед и указал куда-то вниз. - Господин, взгляни! Джарва повернулся и посмотрел на запад. На фоне далекого зарева отчетливо выделялись крошечные фигурки, летящие в сторону плато. Увы, Джарва отлично понимал, что они кажутся маленькими только благодаря расстоянию. На самом деле демоны были ростом со взрослого сааура, а некоторые из них, особенно летучие, - еще крупнее. Скоро шелест кожистых крыльев разорвет воздух подобно свисту бича, а темнота наполнится воплями, способными свести с ума самого здравомыслящего воина. Бросив быстрый взгляд на собственные руки - не дрожат ли, - Джарва обратился к сыну: - Дай мне твой меч. Юноша повиновался; Джарва передал оружие сына Кэйбе, а сам извлек из ножен Туалмасок и протянул его, рукояткой вперед, Джатуку. - Прими свое наследие и ступай. Юноша застыл в нерешительности, затем крепко сжал рукоять. Ведь не останется в живых ни одного хранителя знания, который снял бы это древнее оружие с тела отца, чтобы, согласно обычаю, вручить его наследнику. Впервые на памяти воинов Сааура ша-шахан при жизни добровольно отдавал кому-то свой меч. Без лишних слов Джатук отсалютовал отцу, повернулся и поспешил туда, где ждала его свита. Резким взмахом руки он указал им направление и сам поскакал на вершину соседнего холма - там для бегства в далекий мир уже собирались остатки народа Сааура. Четыре джатара должны были уйти через портал, а старым соратникам Джарвы и хранителям знания предстояло вместе с немногочисленными воинами пятого джатара прикрывать их уход. Хранители знания начали плести паутину своих заклинаний, наполняя ночь протяжными песнопениями, - и внезапно поперек небосвода протянулась стена энергии, а в воздухе вспыхнули синие сполохи. Угодив в ловушку, демоны, что летели впереди, пронзительно завизжали от ярости и боли, когда их коснулись языки синего пламени. Те, кто сумел отвернуть достаточно быстро, спаслись, но те, кто слишком глубоко проник в магический щит, на мгновение вспыхнули, а потом начали тлеть. Злобный черный дым повалил из их огненных ран. Нескольким наиболее могущественным тварям удалось прорваться к гребню, но там их встретили сааурские воины и, стремительно атаковав, изрубили в куски. Впрочем, Джарва знал истинную цену этому успеху - так быстро можно было расправиться только с теми демонами, которым магия нанесла существенный ущерб. - Господин, они уходят, - выкрикнул змеиный жрец. Джарва бросил взгляд через плечо и увидел висящий в воздухе великолепный серебряный портал, который змеиный жрец именовал провалом. Уходящие влились в него черным потоком, и на мгновение Джарве показалось, что он увидел, как его сын прошел сквозь портал, - хотя он понимал, что это всего лишь игра воображения. Расстояние было слишком велико, чтобы разглядеть такие подробности. Джарва снова уперся взглядом в магический барьер, который уже раскалился добела в тех местах, где демоны пустили в ход собственную магию. Он знал, что летучие твари не представляют серьезной угрозы: благодаря скорости и маневренности они были опасны для одинокого всадника или раненого человека, но сильные воины могли без особого труда расправиться с ними. Нет, его жизнь возьмут те, кто идет следом. По всему фронту барьера появились прорехи - и чем больше они расширялись, тем лучше Джарва мог разглядеть темные фигуры, приближающиеся с той стороны. Большие демоны, неспособные летать, но зато защищенные магией, неслись по земле со скоростью лучшей сааурской лошади, и их зловещие завывания вплетались в общий шум битвы. Змеиный жрец простер вперед руку. Там, где демон пытался пройти сквозь дыру в барьере, вспыхнуло пламя, и Джарва увидел, что змеиный жрец шатается от напряжения. Понимая, что конец близок, Джарва спросил его: - Змея, скажи мне только одно: почему ты решил умереть здесь, с нами? У нас нет выбора, а ты мог свободно уйти с моими детьми. Неужели смерть от их рук, - он показал на приближающихся демонов, - не кажется тебе чудовищной? С улыбкой, которую правитель Империи Лугов не мог расценить иначе, как насмешливую, змеиный жрец ответил: - Нет, господин. Смерть - это свобода, и скоро ты сам это узнаешь. Но нам, тем, кто служит в чертогах Изумрудной Королевы, это известно давно. Глаза Джарвы сузились. Значит, древние легенды не лгали! Это существо - в самом деле одно из тех, кого породила Божественная Мать! И тут же он понял, что его народ был подло обманут, и этот жрец - такой же враг, как и те, кто стремится пожрать его душу. В ша-шахане вскипела ярость. Со стоном отчаяния он взмахнул сыновьим мечом и одним ударом снес голову с плеч пантатианина. Но демоны уже смяли воинов арьергарда, и Джарва мог уделить лишь мгновение мыслям о судьбе, которая ждет сына и его юных соратников там, на далекой планете, под чужим солнцем. Поворачиваясь, чтобы встретить противника, владыка Девяти океанов вознес молчаливую молитву своим предкам, Всадникам Небесного Орида, попросив их присмотреть за детьми Сааура и охранить их. Одна фигура возвышалась над остальными, и меньшие демоны перед ней расступались. Вдвое выше самого высокого сааура, не меньше двадцати пяти футов высотой, эта тварь целенаправленными скачками устремилась прямо к ша-шахану. Могущественный демон, телом похожий на сааура с широкими плечами и узкой талией - но за спиной у него вздымались огромные крылья, сделанные, казалось, из обрезков черной кожи, а его голова... Треугольная, как у лошади, она была покрыта тонкой шкурой, словно натянутой прямо на череп. Близко посаженные клыки, глаза, похожие на черные ямы, полные багряных углей... Пламенное кольцо плясало вокруг головы демона, а от его хохота кровь в жилах Джарвы застыла. Воины кинулись вперед, чтобы защитить своего ша-шахана, но демон раскидал их как кукол. Он наносил удары, разрывая плоть с такой же легкостью, с какой сааур ломает хлеб. Джарва стоял наготове, зная, что каждое выигранное перед смертью мгновение - это надежда на спасение для еще одного из его детей. Когда демон навис над Джарвой подобно воину, стоящему перед подростком, ша-шахан мечом сына полоснул его по вытянутой руке, вложив в этот удар все свои силы. Демон взвыл от боли, но тут же, не обращая на рану внимания, схватил жертву поперек туловища, и черные когти величиной с кинжал пронзили доспехи и плоть. Демон поднес правителя Сааура к морде и держал его так, пока свет в глазах Джарвы не начал меркнуть. Тогда демон расхохотался и произнес: - Глупый смертный, теперь ты - правитель небытия. Твоя душа принадлежит мне, зверюшка! Ты будешь умирать медленно - и даже после того как я сожру тебя, твои страдания послужат мне развлечением! Впервые в жизни Джарва, ша-шахан Семи Народов, правитель Империи Лугов, владыка Девяти океанов, познал страх. И пока его разум кричал, тело обмякло. Воспарив над собственной плотью, он почувствовал, как его дух устремился к Небесному Ориду, но неведомая сила удержала его и он не смог отлететь. Джарва ощущал, как демон пожирает его тело, а в разуме духа звучали слова: Я - Тугор, Первый Служитель Великого Маарга, Правитель Пятого Круга, а ты - моя игрушка. Джарва кричал, хотя был лишен голоса, и боролся, хотя у него не было тела. Но магические цепи, сковавшие его дух, были столь же прочны, как прочны для существа из плоти оковы железные. Причитающие голоса других духов сказали ему, что его соратники разделили участь вождя. Собрав остатки воли, Джарва направил свои чувства к далекому провалу и увидел, как уходит последний из его детей. И, насладившись, насколько это было возможно, зрелищем внезапно растаявшего в ночи провала, тень Джарвы пожелала своему сыну и своему народу избежать коварства змей и обрести надежное пристанище в том далеком мире, который пантатиане называли Мидкемией. ГЛАВА 1 ВЫЗОВ Труба пропела. Эрик вытер руки о фартук. С утра, закончив отложенные со вчерашнего дня дела, он почти ничего и не делал, только поддерживал огонь, чтобы не пришлось заново разогревать остывший горн, если бы вдруг появилась другая работа. Маловероятно, конечно, ведь горожане и после приезда барона продолжали бы толпиться на площади. Но лошади - странные существа и теряют подковы, когда им вздумается, а повозки ломаются в самый неподходящий момент. Во всяком случае, из пятилетнего опыта работы в кузнице Эрик сделал именно такой вывод. Он поглядел туда, где, любовно обняв винный кувшин, валялся спящий Тиндаль. Он начал пить сразу после завтрака - "пропущу чуток за здоровье барона" - и свалился с час назад, как раз когда Эрик заканчивал делать то, что должен был сделать Тиндаль. К счастью, парнишка, не по возрасту сильный, за пять лет успел набраться опыта и теперь умел почти все - а это с лихвой возмещало недостатки кузнеца. Только Эрик принялся присыпать угли золой, как услышал из кухни голос матери. Впрочем, ее требование поторопиться Эрик пропустил мимо ушей: времени было сколько угодно. Барон даже еще не достиг окраины города. Труба возвестила лишь его приближение, а отнюдь не прибытие. Эрик редко интересовался собственной внешностью, но сегодня он знал, что на него будут пялиться все, и понимал, что должен постараться выглядеть прилично. С этой мыслью он не торопясь снял фартук, аккуратно повесил его на колышек в стене, затем опустил руки в кадку с водой и стал бешено тереть их. Смыв почти всю сажу и грязь, он плеснул воды на лицо, а потом, вытащив из кучи ветоши, используемой для полировки стали, большую чистую тряпку, вытерся насухо, стирая то, что не смыла вода. В пляшущем зеркале воды он рассмотрел свое изломанное отражение: темно-синие глаза под густыми бровями, высокий лоб, длинные, до плеч, светлые волосы, зачесанные назад. Сегодня уже никто не сможет усомниться в том, что он является сыном своего отца. Нос ему достался от матери, зато нижняя челюсть и крупные зубы - вылитые отцовские. Только его отец был стройным, а вот об Эрике этого нельзя было сказать. И хотя он унаследовал от родителя тонкую талию, свои литые плечи Эрик получил от деда по материнской линии, а его руки, сильные от природы, стали еще крепче от работы в кузнице, где он трудился с десяти лет. Ими он мог гнуть стальные полосы и колоть орехи. И ноги у него были не менее сильные, поскольку ему приходилось поддерживать лошадей, пока кузнец подковывал их, а когда требовалось заменить сломанное колесо, Эрик поднимал телегу и удерживал ее на весу. Проведя ладонью по подбородку, Эрик почувствовал щетину. Как все мужчины со светлыми волосами, он брился не чаще двух раз в неделю, но сегодня - особый день, и мать, конечно же, потребует, чтобы он выглядел как можно приличнее. Стараясь не разбудить кузнеца, он прокрался к своему тюфяку за кузнечным горном и взял бритву и зеркало. Бритье с холодной водой нельзя назвать удовольствием, но если мать разозлится, это еще хуже. Эрик смочил подбородок и начал скрести его бритвой. Закончив, он еще раз взглянул на свое отражение в мерцающей воде. Ни одна женщина не назвала бы Эрика красивым: от вытянутого подбородка и впалых щек до широкого лба черты его были крупными, почти грубыми; зато он обладал открытым, честным взглядом, который мужчина счел бы внушающим доверие, а женщина - восхитительным; правда, сначала ей нужно было бы привыкнуть к почти бандитской наружности этого юноши. В свои пятнадцать лет Эрик уже не уступал ростом взрослому мужчине, а силой мог бы потягаться с самим кузнецом; никто из сверстников не мог побороть его, и мало находилось желающих повторить попытку. Когда Эрик помогал матери накрывать стол, его руки казались неуклюжими, но в кузнице они становились ловкими и уверенными. Голос матери, требующей, чтобы он шел немедленно, разорвал тишину. Выходя из кузницы - маленького домика, стоящего почти впритык к задней стене конюшни, - Эрик раскатал рукава. Проходя мимо открытых ворот, он бросил взгляд на вверенных его попечению лошадей. Три лошади, принадлежащие проезжим, которые остановились у Тиндаля, спокойно продолжали жевать сено, а четвертая приветствовала Эрика радостным ржанием. Она повредила ногу, и Эрик ее лечил, а потом выгуливал и гонял рысцой, чтобы проверить, как она поправляется. - Навещу тебя попозже, подружка, - с нежностью крикнул он лошади. Кобыла в ответ обиженно фыркнула. Несмотря на свой возраст, Эрик умел обращаться с лошадьми едва ли не лучше всех в окрестностях Даркмура и заслужил репутацию чуть ли не чудотворца. Рана была серьезной, и другой хозяин просто усыпил бы лошадь, но Оуэн Грейлок, мечмастер барона, дорожил ею и решил рискнуть, надеясь, что Эрику удастся подлечить ее хотя бы настолько, что можно будет получить от нее жеребят. Юноша же поставил себе задачу выходить ее так, чтобы на ней снова можно было ездить. У задней двери, ведущей на кухню постоялого двора "Шилохвость", Эрик увидел мать. Лицо ее выражало решимость. В юности Фрейда была хорошенькой, но тяжелая работа и тяготы жизни взяли свою дань. В неполные сорок лет она выглядела почти на шестьдесят. Ее пышные каштановые волосы уже совсем поседели, а зеленые глаза терялись в сетке морщин. - Пошевеливайся, - велела она сыну. - Да он еще не доехал, - возразил Эрик, не слишком успешно пытаясь скрыть раздражение. - Это наша последняя возможность, - ответила она. - И если мы упустим ее, другой уже не представится. Он болен и вряд ли приедет сюда еще раз. Эрик нахмурился, понимая, чту скрывается за этими словами, но мать больше ничего не сказала. Барон редко, если не считать особо торжественных случаев, удостаивал визитом отдаленные уголки своих владений. На сбор урожая он, как правило, навещал одну деревню и один город - из тех, где производили основу богатства Даркмура - лучшие в мире виноград и вина. Равенсбург был в этом смысле одним из наименее влиятельных городов, но Эрик был уверен, что в последние десять лет барон умышленно избегал появляться здесь, - и знал причину этого. Глядя на мать, он вспомнил, как десять лет назад она провела, а вернее, протащила его сквозь толпу зевак, глазеющих на барона. Это было горькое воспоминание. Он вспомнил изумление и замешательство на лицах городских старшин, гильдейских мастеров, виноделов и виноградарей, когда мать потребовала, чтобы барон публично признал его своим сыном. День, который должен был стать веселым праздником в честь первой пробы нового урожая, поверг в смятение весь город, не говоря уже о маленьком Эрике. После этого случая представители городских властей не однажды настоятельно просили Фрейду в будущем воздерживаться от подобных выходок - просьбы эти она вежливо выслушивала, но не более того. - Хватит считать ворон, иди сюда, - сказала Фрейда. Она повернулась, и Эрик вслед за ней вошел в кухню. Розалина улыбнулась ему, а он приветствовал ее дружеским кивком. Розалин была дочерью владельца постоялого двора. Они с Эриком были одногодки, росли вместе и относились друг к другу как верные и преданные друзья. Со временем Эрик начал осознавать, что девушка испытывает к нему более глубокое чувство, и не знал, как к этому отнестись. Он тоже любил ее, но по-братски, и никогда не думал о ней как о возможной жене - навязчивая идея его матери сделала невозможными любые разговоры на такие житейские темы, как брак, профессия или поездки. Среди своих сверстников Эрик был единственным, кто официально не учился какому-нибудь ремеслу. Он был подмастерьем у Тиндаля, но это никак не было оформлено, и, несмотря на все способности Эрика, ни в каком отделении гильдии об этом никто не подозревал - ни в Западной Столице, Крондоре, ни в королевской столице, Рил-ланоне. Что касается матери, то она приходила в бешенство при малейшем намеке, что надо бы заставить Тиндаля наконец исполнить свое часто повторяемое обещание отправить в гильдию стандартный запрос о разрешении взять такого-то себе в ученики. Если бы это было сделано вовремя, сейчас как раз бы закончился первый год его ученичества. А теперь, несмотря на то что Эрик знал кузнечное дело лучше тех, кто проучился на два или три года больше, формально ему пришлось бы начинать с нуля, да и то если мать позволит ему следующей весной оформить ученичество. - Дай-ка я на тебя взгляну, - сказала Фрейда. Ее макушка была на уровне груди Эрика. Ухватив сына за подбородок, она повернула ему голову сначала в одну сторону, а потом в другую так, словно он был еще маленьким ребенком, а не почти взрослым мужчиной. Недовольно причмокнув, она сказала: - Ты весь в саже. - Мама, я же кузнец! - запротестовал он. - Вымойся в кадке! - скомандовала она. Эрик знал, что лучше не спорить. Его мать обладала железной волей и непоколебимой уверенностью в своей правоте. Даже если Эрика несправедливо обвиняли в каких-то проступках, он молчаливо и спокойно принимал назначенную кару, поскольку давно убедился, что любое возражение только увеличивает наказание. Снимая рубашку и вешая ее на стул рядом с разделочным столом, Эрик заметил, что Розалину насмешила покорность, с которой он подчинился своей маленькой маме, и постарался напустить на себя сердитый вид. Ее усмешка стала еще шире; повернувшись, она подхватила корзину свежевымытых овощей, а у порога развернулась, пинком распахнула дверь и, пятясь, на прощание показала ему язык. Эрик окунул руки в ту же воду, где она только что мыла овощи, и сам невольно улыбнулся. Розалина вообще умела вызвать его улыбку легче и чаще, чем кто-либо иной. Эрик еще не полностью осознавал то сильное возбуждение и смутное желание, от которого он просыпался по ночам, когда ему снилась какая-нибудь девушка из их городка; как и все дети, выросшие среди животных, он знал, что такое спаривание, но смятение чувств было для него в новинку. Правда, в обществе Розалины он ничуть не смущался и в одном не сомневался никогда: она - его самый лучший друг. Эрик снова плеснул водой на лицо и услышал позади голос матери: - Возьми мыло. Вздохнув, он потянулся за куском вонючего мыла на краю кадки. Едкая смесь щелока, золы, топленого сала и песка, это мыло использовалось для отмывания деревянных тарелок и кухонных горшков и при частом употреблении могло свести кожу с лица и рук. Эрик старался почти не намыливаться, но, когда отложил мыло, вынужден был признать, что вода в кадке довольно впечатляюще почернела. Он умудрился смыть мыло до того, как кожа пойдет волдырями, и взял полотенце, протянутое ему матерью. Вытершись насухо, он снова надел рубашку. Из кухни Эрик вышел в гостиную, где Розалина заканчивала закладывать овощи в большой котел с тушеным мясом, подвешенный над очагом. Смесь будет медленно кипеть весь день, наполняя гостиную вкуснейшим ароматом, и к обеду у всех потекут слюнки. Розалина улыбнулась Эрику, но, несмотря на это, его настроение ухудшалось с каждой минутой: он уже представлял себе сцену на площади. У входа в трактир стоял Мило, хозяин постоялого двора, и, потягивая длинную трубку, с любопытством поглядывал в открытую дверь на притихший город. Это был дородный мужчина с носом, напоминающим раздавленный кочан капусты - следствие многолетней борьбы со всякими заезжими буянами, которые останавливались у него на ночлег. - Похоже, будет спокойный денек, Фрейда. - И сумасшедший вечер, - вставила Розалина, останавливаясь рядом с Эриком. - Когда людям надоест дожидаться милостивого баронского взгляда, они все как один ринутся сюда. Мило обернулся и с улыбкой подмигнул дочери. - Ей-богу, об этом следует только благоговейно помолиться. Я надеюсь, что у Госпожи Удачи нет на вечер других планов. - Рутии лучше потратить свое благословение на более доброе дело, - буркнула Фрейда и, взяв сына за руку, устремилась наружу. Когда они отошли подальше, Розалина сказала отцу: - Папа, она непреклонна. Мило покачал головой. - Да, Фрейда такая, и всегда была такой, - ответил он, попыхивая трубкой. - Даже ребенком она была самой упрямой и своевольной... - Он обнял дочь за плечи. - Не то что твоя мать, и мне приятно это сказать. - Ходят слухи, что и ты был в числе тех, кто много лет назад добивался ее руки, - заметила Розалина. Мило усмехнулся. - Слухи, вот как? - И, прищелкнув языком, добавил: - Да, это правда. Почти все мои сверстники мечтали жениться на Фрейде. - Он опять улыбнулся. - И, честно говоря, мне повезло, что она отказала, а твоя мать согласилась. - Помолчав, Мило отстранился от дочери. - Но что ни говори, а в те дни Фрейда была на редкость хороша. Горящие изумрудные глаза, пышные каштановые волосы, тоненькая, но все, что надо, при ней, и взгляд гордый - от такого взгляда сердце мужчины пускается вскачь. Неудивительно, что она привлекла внимание барона. От городской площади донеслось пение трубы, и Розалина сказала: - Пожалуй, я лучше вернусь на кухню. Мило кивнул: - А я добегу до площади. Гляну одним глазком и сейчас же вернусь. Розалина на мгновение сжала его ладонь, и отец увидел в ее глазах тревогу, которую она скрыла от Эрика. Кивком подтвердив, что все понимает, он ответил ей таким же пожатием, повернулся и пошел по улице вслед за Эриком и Фрейдой. Эрик без труда прокладывал путь сквозь толпу. Несмотря на то что по натуре он был мягким юношей и обычно не прибегал к силе, само его присутствие заставляло людей расступаться. Широкий в плечах, с сильными руками, он казался грозным, хотя в душе питал отвращение к ссорам. Спокойный и самоуглубленный, он предпочитал, слушая рассказы городских старожилов, мирно потягивать бульон, чтобы заморить червячка в ожидании обеда, а не хулиганить и пытаться приставать к девицам, как его ровесники, считающие два этих занятия верхом развлечения. Иногда какая-нибудь девушка обращала на него внимание, но его молчаливость, как правило, пугала ее, хотя за этим не крылось ничего, кроме полнейшей неспособности Эрика придумать подходящую тему для беседы. А перспектива любой близости с девушкой его просто приводила в ужас. Услышав знакомый голос, Эрик обернулся и увидел оборванца, который проталкивался в его сторону, прокладывая себе дорогу благодаря, скорее, ловкости и быстроте, а не силе и тяжести. - Привет, - обрадованно сказал Эрик. - Эрик, Фрейда, наше вам, - ответил юноша. Руперт Эйвери, которого все горожане называли не иначе как Ру, был тем единственным ребенком, с которым Фрейда в детстве запрещала Эрику играть, и тем единственным ребенком, с которым Эрик играть предпочитал. Его отец, большой грубиян, был возчиком и либо гнал упряжку по пыльным дорогам в Крондор, Малакз Кросс или Дуррониз Вэйл, либо валялся дома пьяный в стельку. В Ру, выросшем без присмотра, чувствовалось нечто опасное и непредсказуемое, а именно это привлекало к нему Эрика. Если Эрик не умел очаровывать женщин, то Ру был мастером по этой части - во всяком случае, так следовало из его рассказов. Мошенник и враль, при случае не брезговавший и воровством, Ру был ближайшим после Розалины товарищем Эрика. Фрейда кивнула в ответ, но едва заметно. Она знала Ру всю его жизнь и по-прежнему недолюбливала его; когда в Равенсбурге совершалось какое-нибудь преступление или просто что-то бесчестное, она была убеждена, что к этому приложил руку Ру. И, по правде говоря, Фрейда чаще была права, нежели ошибалась. Она бросила на сына быстрый взгляд, но воздержалась от резкого замечания. Теперь, когда Эрику было пятнадцать, его готовность во всем подчиняться матери резко уменьшилась. Тем более что Тиндаль из семи пять дней в неделю был пьян, и практически всю работу в кузнице выполнял Эрик. - Опять решили устроить засаду на барона? - сказал Ру. Фрейда метнула на него недобрый взгляд. Эрик смутился. Ру усмехнулся. У него было узкое лицо, умные глаза и живая улыбка, приятная, несмотря на кривые зубы. Внешне Ру был еще менее привлекательным, чем Эрик, но благодаря своей неиссякаемой жизнерадостности и энергичности считался милым и даже очаровательным среди тех, кто его знал. Впрочем, Эрику было также известно, что Ру обладал жестким характером и не всегда держал себя в руках - в результате чего ему частенько приходилось искать защиты у Эрика. Мало кто из ребят мог соперничать с Эриком: он был слишком силен и в тех редких случаях, когда кто-то выводил его из себя, являл поистине устрашающее зрелище. Однажды, в минуту гнева, он ударил одного парня с такой силой, что тот пролетел через весь двор и, ударившись о стену трактира, сломал себе руку. Ру слегка приоткрыл полу своего потрепанного плаща, под которым, впрочем, был новенький, с иголочки, камзол, и Эрик увидел бутылку зеленого стекла с длинным горлышком. В глаза ему бросился отчетливый оттиск баронского герба. Эрик закатил глаза. - Хочешь, чтобы тебе отрубили руку? - сердитым шепотом спросил он. - Я помогал папаше разгружать повозку. - Что это? - Отборное ягодное вино, - ответил Ру. Эрик нахмурился. Даркмур был центром виноградарства и виноделия Островного Королевства, и жизнь практически всех подданных баронии закручивалась вокруг вина. На севере лесорубы рубили дубы, из коих бондари изготавливали бродильные чаны, бочки для выдержки вин и пробки, на юге стеклодувы выдували бутылки, а центральная часть Даркмура представляла собой сплошные виноградники. Хотя на западе, в Вольных Городах провинций Наталь и Джайбон, тоже делались неплохие вина, ни одно из них по букету, тонкости и выдержке не могло сравниться с винами, произведенными во владениях барона фон Даркмура. Даже виноград сорта "Пино Нуар", ранее ввозимый из Бас-Тайры, потому что его было очень трудно выращивать, прижился в Даркмуре, как ни в одном другом месте Королевства. Пьянящие красные, бодрящие белые, игристые для торжеств, винные изделия Даркмура высоко ценились повсюду, начиная от северных границ и кончая дальним югом, сердцем Империи Великого Кеша. И среди них особенно ценным было густо-сладкое десертное вино, именуемое ягодным. Сделанное из ягод, сморщенных таинственной сладкой гнилью, которая изредка поражала виноград, оно было редким и баснословно дорогим; цена бутылки, которую Ру прятал под плащом, равнялась полугодовому заработку фермера. А герб на ней означал, что эта бутылка - из личных погребов барона и прислана сюда вместе с другими из резиденции барона в Даркмуре, специально к его визиту в собрание гильдии виноделов Равенсбурга. Конечно, ворам давно уже не отрубали руки, но если бы Ру поймали с этой бутылкой, он заплатил бы за нее пятью годами каторги. Снова пропели трубы, и показались первые всадники эскорта; знамена шелестели под полуденным бризом, подковы высекали искры из булыжников мостовой. Эрик машинально опустил взгляд на конские копыта, ища признаки хромоты, но таковых не увидел. Как бы ни судачили о том, что барон неважно управляет своими владениями, его кавалеристы держали лошадей в прекрасном состоянии. Всадники въехали на площадь и, развернувшись у маленького фонтана в две шеренги, начали медленно оттеснять обывателей. Через несколько минут перед Собранием Виноградарей и Виноделов было освобождено достаточно места, чтобы карета барона могла спокойно проехать. Кавалеристов сменил отряд солдат в серых накидках с гербом Даркмура: на алом поле - черный ворон, сжимающий в клюве ветвь падуба. Чуть повыше герба у каждого солдата был нашит золотой кружок: знак его принадлежности к личной гвардии барона. Наконец на площадь вкатилась карета, и Эрик поймал себя на том, что невольно затаил дыхание. Проклиная мать с ее навязчивой идеей, он осторожно сделал глубокий вдох и приказал себе успокоиться. По толпе пробежал шепоток, и Эрик прислушался. Уже больше года по баронии ходили слухи о плохом здоровье барона, и то обстоятельство, что сейчас он сидел в карете рядом с супругой, а не гарцевал на лихом коне во главе эскорта, указывало на то, что барон фон Даркмур действительно серьезно болен. Потом внимание Эрика привлекли двое молодых людей на одинаковых гнедых лошадях; каждый - в сопровождении знаменосца с баронским штандартом. Судя по эмблемам на знаменах, слева был Манфред фон Даркмур, младший отпрыск барона, а справа - Стефан, его старший сын. Юноши, похожие как близнецы, несмотря на год разницы в возрасте, управляли лошадьми с легкостью, свойственной опытным наездникам, и Эрик невольно залюбовался ими. Манфред окинул взглядом толпу и, заметив Эрика, нахмурился. Стефан, увидев, куда смотрит брат, наклонился к нему и что-то сказал. Оба юноши были одеты одинаково: высокие сапоги для верховой езды, тугие бриджи, белые шелковые сорочки под безрукавками из тонкой кожи и черные фетровые береты, украшенные золотыми эмблемами и орлиными перьями. На боку у каждого висела рапира, и, несмотря на молодость, сыновья барона считались неплохими фехтовальщиками. Указав подбородком на Стефана, Фрейда шепнула: - Твое место, Эрик. Голос у нее был жесткий. Эрик почувствовал смятение, хотя знал, что самое неприятное еще впереди. Карета остановилась; грумы распахнули двери, а двое бюргеров выступили вперед, чтобы приветствовать барона. Первой из кареты вышла надменная женщина; она была красива, но выражение высокомерного презрения, казалось, навеки застывшее на лице, портило ее красоту. Одного взгляда на нее и на двух юношей, уже спрыгнувших с лошадей, было достаточно, чтобы понять, что это их мать. Все трое были темноволосыми, стройными и высокими. Оба юноши подошли к матери, поклонились и встали по бокам. Баронесса оглядела горожан, и, когда она увидела возвышающегося над толпой Эрика, лицо ее потемнело. - Его светлость Отто, барон Даркмурский, лорд Равенсбургский! - провозгласил герольд. Толпа разразилась почтительными, если не сказать радостными, возгласами. Не то чтобы подданные уж очень любили своего барона, но, без сомнения, они его уважали. Правда, налоги могли бы быть и поменьше - впрочем, налоги всегда высоки, - а в защите от бандитов, которую должны были обеспечивать горожанам солдаты барона, здесь никто не нуждался. Барония находилась в глубине королевства, дикие земли Западного Княжества были отсюда далеко, так что мошенники и злодеи почти не беспокоили честных путников в окрестностях Даркмура. В ближайших горах никогда не видели ни гоблинов, ни троллей, поэтому горожане придерживались мысли, что нет проку содержать солдат, которые только и делают, что эскортируют своего господина, без конца чистят оружие и жрут. Но виноград хорошо уродился, еды было вдоволь всем, и за это полагалось воздать благодарность барону. Когда приветствия стихли и мужчина, вышедший из кареты, направился к городским нотаблям, над толпой пронесся вздох. Раньше барон не уступил бы Эрику статью, а теперь он сгорбился и выглядел лет на тридцать старше своих сорока пяти. От природы худощавый, сейчас он казался просто изможденным, а по-прежнему широкие плечи только усиливали это впечатление. Его золотистые кудри распрямились и поседели, лицо приобрело пепельный оттенок, а щеки стали впалыми и такими бледными, словно их обтянули отбеленным пергаментом. Квадратная челюсть и высокий лоб придавали ему еще более нездоровый вид. Младший сын помогал отцу, крепко поддерживая его под левую руку. Движения барона были судорожными, и Эрик испугался, что он вот-вот упадет. Кто-то рядом с Эриком пробормотал: - Так, значит, не врали, что у него удар... У Эрика мелькнула мысль, что мать пожалеет барона в таком состоянии, и, как бы отвечая ему, Фрейда сказала: - Я должна это сделать. Растолкав тех, кто стоял впереди, она прошмыгнула между двумя верховыми гвардейцами так быстро, что те не успели ее остановить. - Я - свободная женщина Королевства и требую, чтобы меня выслушали! - прокричала она, и ее громкий голос разнесся по всей площади. Толпа притихла. Все взоры обратились на жилистую женщину, наставившую на барона обвиняющий палец. - Отто фон Даркмур, признаешь ли ты Эрика фон Даркмура своим сыном? Барон, который, несомненно, был тяжело болен, остановился и повернулся к женщине, задававшей ему этот вопрос каждый раз, когда он приезжал в Равенсбург. Он поискал глазами кого-то у нее за спиной и наконец нашел Эрика - тот спокойно стоял позади матери: живой портрет барона в юности. В этот момент к нему подошла баронесса и что-то быстро шепнула на ухо. Лицо барона тронула печаль; отворачиваясь от Фрейды, он слегка покачал головой и не говоря ни слова пошел к самому большому зданию в городе - Собранию Виноградарей и Виноделов. Баронесса последовала за мужем, но перед этим наградила Фрейду и Эрика жестким взглядом, в котором ясно читался гнев. Ру вздохнул - и вместе с ним вся толпа, как один человек, перевела дыхание. - Ну вот, представление окончено. - Вряд ли мы повторим его еще раз, - откликнулся Эрик. Фрейда медленно пошла назад, к сыну, а Ру спросил: - Почему? Неужели ты думаешь, что если твоей матери представится новый случай, она остановится? - У нее не будет другого случая. Он умирает, - ответил Эрик. - Откуда ты знаешь? Эрик пожал плечами: - Я видел, как он смотрел на меня. Он прощался. Подошла Фрейда. Лицо ее было непроницаемо. - У нас еще много работы, - сказала она. Ру бросил быстрый взгляд туда, где Манфред и Стефан, пристально глядя на Эрика, негромко разговаривали между собой. Судя по всему, Стефан рвался пересечь площадь и затеять с Эриком ссору, а Манфред старался его удержать. - Похоже, твои единокровные не очень-то тебя любят, не так ли? Особенно этот Стефан, - заметил Ру. Эрик на это ничего не сказал, но неожиданно заговорила Фрейда: - Он знает, что скоро унаследует то, что по праву принадлежит Эрику. Эрик и Ру переглянулись. Оба отлично знали, что с Фрейдой лучше не спорить. Она уверяла, что однажды весенней ночью, в лесной часовне барон взял ее в жены перед лицом странствующего монаха, служителя Бога Дэйлы, защитника слабых. И что потом он потребовал и добился признания брака недействительным, чтобы жениться на дочери герцога Ранского. Соответствующие документы сохранились, но были опечатаны по королевскому приказу из политических соображений. - Тогда, конечно, другого раза точно не будет, - сказал Ру. Эрик вопросительно посмотрел на него: - Ты это о чем? - Если ты прав, в будущем году бароном будет Стефан. А он, судя по всему, именно тот человек, который не колеблясь публично назовет твою мать лгуньей. Фрейда остановилась. На ее лице появилось выражение, которого Эрик никогда раньше не видел: выражение безнадежности. - Он не посмеет, - сказала она, но в голосе ее звучала скорее надежда, нежели уверенность. Она попыталась напустить на себя вызывающий вид, но по глазам ее было видно - она понимает, что Ру прав. - Пойдем, мама, - сказал Эрик мягко. - Пойдем домой. Горн еще теплый, но, если появится работа, мне придется снова разводить огонь. Тиндаль, это уж точно, не в состоянии этого сделать. - Он нежно положил руку ей на плечо и удивился, какой хрупкой она внезапно показалась. Фрейда покорно позволила ему увести себя. Горожане расступались, давая дорогу молодому кузнецу и его матери. Все чувствовали, что вскоре этой традиции, возникшей пятнадцать лет назад, придет конец. Тогда прекрасная и пылкая Фрейда впервые храбро выступила вперед и, держа перед собой плачущего младенца, потребовала, чтобы Отто фон Даркмур признал ребенка своим. Каждая живая душа в баронии знала эту историю. Через пять лет она вновь предъявила свои требования - и вновь барон не подтвердил, но и не опроверг ее притязаний. Его молчание придавало достоверности словам Фрейды, и с годами история о незаконном ребенке барона Даркмурского стала основой местной легенды, вполне пригодной для того, чтобы заставить раскошелиться на выпивку путников, направляющихся из Восточного княжества в Западное и наоборот. В молчании барона крылась какая-то тайна, ибо стоило ему хоть раз опровергнуть ее, и Фрейде пришлось бы искать доказательства, чтобы не прослыть сутяжницей и лгуньей. Но таинственный странствующий монах как в воду канул, а других свидетелей не было. А так Фрейда спокойно трудилась в трактире, а мальчик вырос и стал помощником кузнеца. В том, что барон - отец Эрика, не сомневался никто: чтобы убедиться в этом, достаточно было один раз увидеть их рядом. Но дальше мнения горожан разделялись. Одни считали, что история с браком - просто хитрая выдумка, и восторгались добротой барона, который не хочет осложнять жизнь женщине, публично называя ее обманщицей. Другие, наоборот, обвиняли его в трусости, говоря, что он одинаково боится как солгать, утверждая, что Эрик не от него, так и признать правду, опасаясь гнева жены и сложностей, связанных с появлением еще одного претендента на наследство. Но как бы то ни было, вызов Фрейды раз за разом оставался без ответа и, таким образом, Эрик мог именовать себя фон Даркмуром, поскольку барон никогда не отрицал его права на это имя. Они медленно шли по улице, возвращаясь в трактир. Ру, который не мог помолчать двух минут, спросил: - Эрик, какие планы на вечер? Эрик знал, на что он намекает: визит барона был поводом для праздника, конечно, не таким серьезным, как традиционные торжества, но вполне достаточным, чтобы трактир "Шилохвость" был набит битком, чтобы мужчины всю ночь пили и играли, а девушки собирались у фонтана, в надежде, что юноши наберутся храбрости для серьезного знакомства. Что касается Эрика, то для него праздник означал в основном работу. Он так и сказал Ру. - А они мамочкины сынишки, тут и сомневаться нечего, - заметил Ру, бросив через плечо взгляд на площадь, где возле экипажа стояли отпрыски барона, по-прежнему глядя вслед Эрику и его матери. Ру остановился: его одолевал соблазн сделать им непристойный жест, но он удержался. Даже на таком расстоянии на их лицах ясно читалась неприкрытая враждебность и черная злоба. Ру повернулся и заторопился в сторону постоялого двора - догонять ушедшего вперед Эрика. С наступлением сумерек жизнь в городе начала замирать повсюду, кроме трактира "Шилохвость", куда стекались, чтобы пропустить кружку вина или эля, те, кому не хватило влияния получить приглашение на обед в Собрании Виноградарей и Виноделов. В трактире царила громкая болтовня, мужчины играли по маленькой в карты и кости или соревновались в метании дротиков. Эрик помогал на кухне, как часто делал при большом наплыве посетителей. Хотя Фрейда и была всего лишь простой служанкой, Мило признавал за ней право быть старшей на кухне, признавал исключительно потому, что Фрейда имела привычку указывать каждому, что тот должен делать. И такое отношение, разумеется, вызывало естественное раздражение у остальных, несмотря на то что в своих указаниях Фрейда почти никогда не ошибалась. Прислуга в трактире то и дело менялась, и каждый считал своим долгом объяснить Мило причины своего ухода. А тот всегда отвечал одно и то же: она - моя старая подруга, а вы - нет. По сути, если говорить серьезно, они были просто семьей, Фрейда и Эрик, Мило и Розалина: муж и жена, брат и сестра. И хотя ночью Мило спал в своей комнате, Розалина - в своей, Фрейда - на чердаке над кухней, а Эрик - на соломенном тюфяке в амбаре, с рассвета и до заката все они абсолютно естественно играли роли членов дружного семейства. Фрейда управляла трактиром так, как словно она здесь хозяйка, а Мило не возражал, главным образом потому, что она делала это с большим толком; кроме того, он, как никто иной, понимал ту боль, с которой всю жизнь прожила Фрейда. Она по-прежнему любила барона, хотя не призналась бы в этом никому, и Мило не сомневался, что требование признать ее сына было искаженным отражением этой любви, отчаянной попыткой утвердить какой-нибудь символ того, что, пусть недолго, она любила по-настоящему и была любима. Распахнув дверь в гостиную, Эрик вкатил за стойку очередной бочонок дешевого вина и поставил его у ног Мило. Старик снял с подставки пустой бочонок, и Эрик с легкостью водрузил новый на его место. Мило деревянной колотушкой вогнал кран, выбив затычку, и нацедил себе стаканчик на пробу. Потом, поморщившись, вопросил: - Ну почему среди лучшего в мире вина мы пьем именно это? Эрик рассмеялся: - Потому что это все, что мы можем себе позволить. Мило передернул плечом: - У тебя невыносимая привычка быть честным. - И с улыбкой добавил: - Ну да ладно, действуют-то они все одинаково, не так ли? Три кружки развяжут язык и свалят с ног точно так же, как три кружки лучшего баронского вина, а? При упоминании о бароне веселое выражение слетело с лица Эрика. - Откуда мне знать, - буркнул он, отвернувшись. Мило положил руку ему на плечо: - Извини, парнишка. Эрик пожал плечами: - Пустяки, Мило, - о чем говорить. - Отдохни-ка ты, пожалуй, - сказал трактирщик. - Я чувствую, веселье идет на спад. Эрик усмехнулся, услышав такое заявление: шум в гостиной, сплетенный из хохота, громких разговоров и азартных криков был оглушающим. - Ну, если ты так чувствуешь... Эрик обогнул стойку и, протолкавшись к выходу, у самой двери поймал осуждающий взгляд Розалины. - Я скоро вернусь, - раздельно прокричал он, и Розалина, в притворном раздражении подняв глаза к потолку, пошла к стойке, по пути собирая со столов пустые кружки. Вечер выдался зябким, и в любую минуту с вершин Даркмурских гор мог потечь еще более холодный воздух. Хотя высотой они уступали Каластийским горам на западе или хребтам Мировых Клыков на севере, на вершинах их лежали снежные шапки, и внезапные заморозки причиняли фермерам много хлопот. Только летом погода здесь была постоянно теплой. Эрик пошел к фонтану перед Собранием. Как он и думал, на парапете фонтана Виноградарей и Виноделов еще сидели несколько парней с девушками. Ру шептал что-то рыжеволосой зеленоглазой красотке, которая умудрялась смеяться, одновременно сохраняя на лице кислое выражение. Красотку звали Гвен; она считалась одной из самых хорошеньких девушек города. Руки ее были заняты успешным пресечением настойчивых попыток Ру получше изучить строение ее тела. - Вечер добрый, Ру, вечер добрый, Гвен, - поздоровался Эрик. Увидев Эрика, девушка просияла. Она уже не раз, хотя и безрезультатно, пыталась привлечь его внимание. - О Эрик! - воскликнула она, с удвоенной силой отталкивая руки Ру. Тот на время прекратил атаку и спросил у Эрика: - Ну, как там в трактире? Закончил? Эрик покачал головой: - Небольшая передышка. Через пару минут я должен вернуться. Просто хотел глотнуть воздуха. Там так накурено, да и шум... Гвен хотела что-то сказать, но странное выражение на лице Ру заставило ее обернуться. Эрик тоже посмотрел в ту сторону. В круге света от факелов, установленных вокруг фонтана, возникли два богато одетых человека с рапирами у поясов. Гвен вскочила на ноги и сделала неуклюжий реверанс. Остальные тоже зашевелились - только Эрик стоял как вкопанный и Ру остался сидеть, открыв рот от неожиданности. Стефан и Манфред фон Даркмуры разглядывали равенсбургских парней и девушек. Манерами и одеждой братья среди них напоминали двух лебедей, случайно залетевших на пруд с гусями и утками. По тому, как тщательно они старались сохранить равновесие, было видно, что они немало выпили. Стефан уперся взглядом в Эрика и побагровел. Манфред быстро схватил его за руку и что-то зашептал ему на ухо. Наконец Стефан неохотно кивнул и выдавил из себя холодную улыбку. Подчеркнуто не обращая внимания на Эрика и Ру, он слегка поклонился в сторону Гвен: - Барышня, похоже, мой отец и ваши бюргеры столь глубоко увязли в вопросах виноградарства и виноделия, что это выходит за пределы моего понимания и терпения. Не желаете ли вы познакомить нас с какими-нибудь более... интересными развлечениями ? Гвен зарделась и бросила взгляд на Эрика. Тот нахмурился и отрицательно качнул головой. Но, словно отказывая ему в праве советовать ей, она легко спрыгнула с парапета и сказала: - Буду счастлива, сэр. - И повернулась к девушке, сидевшей рядом: - Катрин, присоединяйся! Стефан протянул ей руку, и она взяла ее, как заправская придворная дама. Манфред подхватил Катрин, и все четверо медленно пошли прочь от фонтана. На ходу Гвен весьма выразительно покачивала бедрами. - Пожалуй, нам лучше пойти за ними, - сказал Эрик, когда обе парочки растаяли в темноте. Ру встал прямо перед ним: - По драке соскучился? - Нет, но эти двое никого и спрашивать не станут, а девчонки... Ру крепко уперся рукой Эрику в грудь, не давая пройти. - ...знают, во что вляпываются с этими дворянскими сынками, - закончил он. - Гвен не ребенок. И Стефан будет не первым, кто задерет ей юбку. А ты, похоже, единственный парень в городе, который не валялся с Катрин на сеновале. - Проследив взглядом направление, в котором скрылась эта четверка, он добавил: - Хотя я думал, что у этих девиц вкус получше. - Внезапно Ру понизил голос, и его тон приобрел столь знакомую Эрику жесткость. Ру говорил так, только когда был серьезно обеспокоен. - Эрик, наступит день, и тебе придется столкнуться с твоим проклятым братцем. И тогда, вероятно, тебе придется его убить. - Эрик нахмурился: ему не понравились ни слова Ру, ни тон, которым они были сказаны. - Но не сегодня. И не из-за Гвен. И вообще, не пора ли тебе возвращаться в трактир? Эрик кивнул и, мягко убрав руку Ру со своей груди, на мгновение застыл в неподвижности, пытаясь осознать то, что только что сказал его друг. Потом тряхнул головой, повернулся и пошел обратно в трактир. ГЛАВА 2 СМЕРТИ Тиндаль умер. Он умер два месяца назад, и Эрик до сих пор не мог в это поверить. Каждый раз, входя в кузницу, он думал, что сейчас увидит кузнеца спящим на тюфяке в дальнем углу или за работой. Веселость Тиндаля, когда он был под мухой, его угрюмость, когда он бывал трезв, казалось, навеки поселились здесь, в этой кузнице, где Эрик в течение шести лет постигал премудрости своего ремесла. Он пошевелил оставшиеся с вечера угли, прикидывая, сколько потребуется дров, чтобы разогреть горн. Со вчерашнего дня во дворе стояла, накренившись, повозка мельника со сломанной осью, и работы с ней хватит до темноты. Эрик никак не мог свыкнуться с мыслью, что Тиндаля больше нет. Два месяца назад Эрик спустился с чердака. Было обычное утро. Но когда он взглянул туда, где всегда спал Тиндаль, волосы у него на голове встали дыбом. Раньше он никогда не видел покойников, но на дохлых зверей насмотрелся. В позе неподвижно лежащего кузнеца было нечто до жути знакомое. Эрик потрогал Тиндаля и, ощутив под пальцами смертный холод, отдернул руку, как от огня. Местный жрец богини Килианы, который по совместительству служил лекарем для городской бедноты, быстро подтвердил, что Тиндаль действительно испил свою последнюю чашу вина. Поскольку семьи у него не было, похоронами занялся Мило и организовал поспешное огненное погребение с большущим костром. Пепел был развеян по ветру, а жрец Певицы Зеленой Тишины вознес своей богине молитву, хотя покровителем кузнецов правильнее было бы считать Тит-Онанки, бога войны. Впрочем, Эрик надеялся, что Килиана, богиня лесов и полей, позаботится о душе умершего: за те шесть лет, что Эрик провел в кузнице, Тиндаль выковал, быть может, всего один меч, зато плугов, мотыг и иного сельскохозяйственного инвентаря - бессчетное количество. Ушей Эрика коснулся отдаленный шум. Это по западной дороге из столицы Княжества, Крондора, подъезжал полуденный дилижанс. Эрик знал, что им скорее всего правит Перси из Риммертона, который не преминет завернуть в "Шилохвость", чтобы дать лошадям возможность отдохнуть, а пассажирам - подкрепиться. Перси, тощий как жердь и с ненасытным аппетитом, обожал стряпню Фрейды. Эрик не ошибся: грохот железных ободьев и стук копыт стали громче, и вот уже дилижанс вкатил во двор. Зычным "Тпру!" Перси остановил свою четверку. Регулярное сообщение между Саладором и Крондором открылось пять лет назад и приносило Джейкобу Эстербруку, богатому торговцу из Крондора, придумавшему и осуществившему это новшество, немалый доход; поговаривали, что теперь он собирается открыть еще одну линию между Саладором и Бас-Тайрой. Каждый дилижанс представлял собой обычную крытую повозку с откидным бортиком сзади, который в открытом состоянии превращался в ступеньку. Незамысловатые сиденья в виде пары досок вдоль бортов и грубые рессоры лишали пассажиров всяких надежд на комфорт, зато дилижанс в отличие от караванов передвигался быстро, почти со скоростью верхового, что для людей, лишенных возможности держать собственных лошадей, было немаловажно. - Привет, Перси, - произнес Эрик. - Эрик! - жизнерадостно откликнулся Перси. На его длинной тощей физиономии красовалась неизменная ухмылка, обрамленная узорчиком из дорожной пыли. Он повернулся к двум своим пассажирам: один из них был с претензией на роскошь, а другой - малость попроще. - Равенсбург, господа. Мужчина, одетый попроще, кивнул и встал, собираясь сойти. Эрик любезно помог Перси откинуть бортик и спросил: - Вы здесь задержитесь? - Нет, - ответил Перси. - Второй джентльмен направляется в Волвертон; там конец пути. - Волвертон лежал в часе езды по направлению к Даркмуру, и Эрик понимал, что пассажир вряд ли захочет останавливаться на обед в двух шагах от места назначения. - Оттуда я порожняком поеду в Даркмур, - продолжал Перси. - Времени будет полно, спешить не надо. Скажи матери, что через пару дней я, с божьего дозволения, вернусь и уж тогда пусть ее прекрасные пироги с мясом поберегутся. - Перси плотоядно погладил себя по тощему животу, и его ухмылка стала еще шире. Эрик кивнул. Перси закрыл бортик, развернул упряжку и, пустив лошадей рысью, выехал со двора. Эрик повернулся к мужчине, сошедшему с дилижанса, чтобы узнать, не требуется ли ему комната, но тот уже скрылся за углом амбара. - Сэр! - окликнул его Эрик и поспешил вслед. Он обогнул амбар и подошел к кузнице как раз, когда незнакомец, поставив свой мешок на пол, снимал дорожный плащ. Мужчина был так же широк в плечах и так же крепок, как Эрик, хотя и на целую голову ниже. На голове у него была небольшая лысина, окаймленная длинными седыми волосами, которая придавала ему задумчивый, почти ученый вид. Брови у него были густыми и черными, хотя щетина, за время пути проступившая на его чисто выбритом лице, оказалась почти белой. И он очень внимательно осматривался. А потом, повернувшись к Эрику, в изумлении застывшему у него за спиной, неожиданно сказал: - Ты, должно быть, ученик. Кузница у тебя в порядке, юнец. Это хорошо. Голос у него был со слабой гнусавинкой, характерной для уроженцев Дальнего Берега или Закатных островов. - Кто вы? - спросил Эрик. - Мое имя Натан. Я новый кузнец, направленный сюда из Крондора. - Из Крондора? Новый кузнец? - Эрик был в замешательстве, и на его лице оно, вероятно, отразилось, потому что приезжий, вешая плащ на колышек в стене, пожал плечами и пояснил: - В гильдии спросили, хочу ли я получить эту кузницу. Я сказал "да", и вот я здесь. - Но это моя кузница, - сказал Эрик. - Таково предписание барона, парень, - ответил Натан, и в голосе его появилась твердость. - Ты можешь уметь многое - и даже обладать талантом, - но в военное время тебе придется чинить оружие и ухаживать за лошадьми кавалеристов, а также за рабочими лошадьми фермеров. - Война! - воскликнул Эрик. - Войны не было в Даркмуре со времен его завоевания! Натан быстро шагнул вперед и, положив руку Эрику на плечо, крепко его стиснул. - Я понимаю твои чувства. Но закон есть закон. Для гильдии ты - всего лишь ученик... - Нет. Кузнец нахмурился. - Нет? Твой мастер не зарегистрировал тебя в гильдии? Эрик, в душе которого боролись два чувства - раздражение и ирония, сказал: - Мой бывший мастер почти все время был пьян. С десяти лет я делал здесь практически всю работу. Много раз он обещал съездить в Крондор или Рилланон и оформить мое ученичество. Первые три года я просил его послать уведомление королевской почтой, а потом... Потом я был слишком занят, чтобы все время напоминать. Он умер два месяца назад, и до сих пор никто не жаловался, что я не справляюсь с работой. Кузнец потер подбородок и покачал головой: - Н-да, юнец, незадача. Ты на три года старше большинства из тех, кто только начинает учиться... - Начинает! - воскликнул Эрик. Раздражение в нем постепенно стало брать верх. - Я могу потягаться с любым кузнецом из гильдии... Натан побагровел. - Не в этом дело! - проревел он, и гнев придал его голосу достаточно мощи, чтобы заставить Эрика замолчать. - Не в этом дело, - повторил он тише, увидев, что Эрик слушает. - Ты можешь быть лучшим кузнецом в Королевстве, даже во всей Мидкемии, но в гильдии об этом никому не известно. Ты не внесен в список учеников, и ни один человек, имеющий звание гильдмастера, не поручится за тебя. Поэтому ты должен начать... - Я не собираюсь учиться еще семь лет! - сказал Эрик, раздражение которого достигло предела. - Если ты еще раз перебьешь меня, парень, мне придется дать тебе урок вежливости, - сказал Натан. По виду Эрика было заметно, что он ничуть не чувствует себя виноватым, но все же он промолчал. Натан продолжал: - Ты можешь отправиться в Крондор или Рилланон и обратиться в гильдию. Тебе устроят экзамен. Если ты проявишь хорошие знания и навыки, тебя допустят к ученичеству, и, быть может, даже сразу дадут тебе степень подмастерья, хотя лично я в этом сомневаюсь. Будь ты даже лучшим кузнецом в мире, существуют неписаные правила. Добрячков, которые осчастливят тебя следующей степенью, не заставив заработать ее горбом, мало. И кроме того, всегда есть опасность, что тебя без всякого экзамена назовут самонадеянным невеждой и вышвырнут на улицу. - Последние слова были сказаны таким жестким тоном, что Эрик вдруг осознал - чтобы заработать свой значок мастера, этот человек провел по меньшей мере лет семь в учениках, а потом, быть может, вдвое больше в подмастерьях, и для него слова Эрика звучали как детское хныканье. - А еще ты можешь пройти ученичество здесь, в своем родном городе, где у тебя есть семья и друзья, - только надо набраться терпения. Если ты и впрямь такой умелый, как говоришь, я выдам тебе поручительство при первой же возможности, и ты получишь право просить собственную кузницу. Эрик опять хотел возразить, что у него уже есть кузница, но промолчал. Натан продолжал: - И последний вариант. Ты можешь сегодня же убраться отсюда и стать независимым кузнецом, на свой собственный страх и риск. Если у тебя есть способности, с голоду ты не помрешь. Но без значка ты сможешь открыть кузницу только в самой глухой деревушке, если, конечно, не захочешь поселиться у самой границы. Ни один нобиль никогда не доверит своих лошадей и оружие никому, кроме гильдмастера. А обычные богатей не станут иметь дело ни с кем, кроме гильдейского подмастерья. Это значит, что как бы даровит ты ни был, ты навсегда останешься не более чем простым жестянщиком. - Он замолчал. Эрик тоже не говорил ни слова, и через мгновение Натан продолжил: - Задумался? Это неплохо. Итак, подведем черту: ты можешь остаться и совершенствовать свое мастерство, а я, имея под боком лишнюю пару рук, обладателя которых не надо учить каждой мелочи, буду считать, что мне повезло. А можешь отсиживаться в углу, обижаться и думать, что знаешь больше меня, - и это никому не пойдет на пользу. В этой кузнице есть место только для одного мастера, парень, и этот мастер - я. Так обстоит дело, и таков перед тобой выбор. Тебе нужно время подумать? Эрик немного помолчал, а потом сказал: - Нет. Я уже все обдумал, мастер Натан. - Он вздохнул и добавил: - Вы правы. В кузнице должен быть только один мастер. Я... - Выкладывай, парень. - Я хозяйничал здесь так долго, что стал считать эту кузницу своей и надеялся, что гильдия отдаст ее мне. Натан коротко кивнул: - Понятно. - Вы не виноваты в том, что Тиндаль был разгильдяем, а время, которое я провел здесь, пропало впустую. - Довольно, парень... - Эрик. Меня зовут Эрик. - Довольно, Эрик, - сказал Натан; внезапно он сильно размахнулся и наотмашь ударил Эрика так, что сбил его с ног. - Я же сказал - если перебьешь меня снова, я научу тебя вежливости. А я человек слова. Эрик сел, потирая челюсть. На его лице было написано изумление. Он понимал, что кузнец ударил вполсилы, но все равно ему было очень больно. - Да, сэр, - произнес он, придя в себя. Натан протянул руку, и Эрик принял ее. Кузнец помог ему встать. - Я собирался сказать, что время, потраченное на овладение ремеслом, никогда не пропадает впустую. Тебе не хватает только рекомендаций. Если ты действительно так хорош, как о себе думаешь, то будешь аттестован за минимально требуемые семь лет. Обращаясь в гильдию с просьбой о собственной кузнице, ты будешь старше многих подмастерьев, но далеко не самым старым, уж поверь мне. Эти парни тяжелы на подъем и обычно не уходят от мастера, пока им не перевалит за двадцать пять. Запомни, парень: ты получишь допуск к самостоятельной работе позже остальных, но ты начал учиться на четыре года раньше. Знание остается знанием, а опыт - опытом, и потому, чтобы пройти путь от подмастерья до мастера, тебе потребуется гораздо меньше времени. В конечном счете ты останешься в выигрыше. - Он повернулся на каблуках, словно заново осматривая кузницу: - И, судя по тому, что я здесь вижу, если ты возьмешься за ум, мы отлично поладим. В последней фразе было столько открытого дружелюбия и участия, что Эрик забыл о своей ноющей челюсти. Он утвердительно кивнул: - Да, сэр. - А теперь покажи мне, где я буду спать. Без всяких указаний Эрик подхватил дорожный мешок кузнеца и его плащ. - У Тиндаля не было семьи, поэтому он спал здесь. Сзади есть маленькая комнатка, а я спал на чердаке. - Эрик пожал плечами. - Когда он умер, я даже не подумал о том, чтобы перебраться в его комнату. Наверное, привычка. - Выйдя через заднюю дверь, он подвел Натана к пристройке, которую Тиндаль приспособил под спальню. - Мой бывший мастер редко бывал трезв, и я боюсь, что комната... - Эрик распахнул дверь. Их встретила такая вонь, что он поперхнулся. Натан чуть помедлил, потом отступил на шаг и сказал: - В свое время мне приходилось работать с пьянчугами, парень, это запах прокисшей блевотины. Никогда не пытайся утопить свои беды в вине. Это медленная и болезненная смерть. Смело встречай их, а одолев, забывай про них. Что-то в его голосе подсказало Эрику, что Натан не просто повторяет старую мудрость, а говорит убежденно. - Я наведу здесь порядок, сэр, а вы пока отдохните в трактире. - Пожалуй, мне лучше лична познакомиться с трактирщиком, в конце концов он - мой арендатор. И кроме того, я не прочь перекусить. Внезапно Эрик осознал одну вещь, о которой до сих пор не задумывался. Должность кузнеца предоставлялась гильдией и патент давал исключительное право на работу в городе, но в остальном кузнец, как любой ремесленник или лавочник, должен был сам подыскать и оборудовать себе рабочее место. - Сэр, у Тиндаля не было семьи. Кому... Натан положил руку Эрику на плечо. - Кому я должен заплатить за инструменты? Эрик кивнул. - Мои собственные инструменты идут медленной скоростью и прибудут со дня на день. У меня нет ни малейшего желания присваивать то, что не принадлежит мне по праву. - Натан в задумчивости поскреб отросшую за день щетину. - Договоримся так: когда ты соберешься покинуть Равенсбург и начать собственное дело, то заберешь их. Ты был его последним учеником и по традиции именно ты должен выкупить у вдовы все инструменты. Но семьи у него не было, так что и выкупать не у кого, не так ли? Эрик понимал, что ему сделано невероятно щедрое предложение. Было принято, что ученик подрабатывал во время учебы, чтобы, получив степень подмастерья, мог сам купить полный набор инструментов и наковальню, а также при необходимости оплатить постройку кузницы. Поэтому большинство подмастерьев начинали карьеру с весьма скромным набором орудий труда, а Тиндаль, при всей его лености, был коваль-мастером целых семнадцать лет и имел любой инструмент, какой только существует в кузнечном деле, а некоторых у него было даже по два и по три. При хорошем уходе их хватило бы Эрику на всю жизнь! - Если хотите, я провожу вас на кухню. - Я найду дорогу. Только скажи мне, когда комната будет прибрана. Эрик кивнул. Натан направился к задней двери трактира, а юноша, набрав в грудь побольше воздуха, нырнул в каморку Тиндаля. Первым делом он распахнул настежь окно, но это не помогло. Эрик с трудом сдерживал тошноту, хоть и был привычен к резким и неприятным запахам кузницы или амбара. Как можно быстрее он собрал в кучу все тряпки и выволок их наружу. Глаза у него слезились. Отвернув голову и стараясь дышать через рот, он поспешил к большой железной лохани, которой мать пользовалась для стирки, и швырнул туда постель и одежду Тиндаля. Когда Эрик начал разводить под лоханью огонь, подошла Фрейда. - Кто этот человек, заявляющий, что он - новый кузнец? Эрик был не в настроении ругаться с матерью, поэтому он миролюбиво ответил: - Новый кузнец. Его прислала гильдия. - А ты сказал ему, что здесь уже есть кузнец? Эрик закончил разводить огонь и выпрямился. - Нет, - ответил он как можно спокойнее. - Кузницей распоряжается гильдия. А я в гильдии не состою. - И, думая об инструментах Тиндаля, добавил: - Натан очень великодушен, он оставляет меня. Он оформит меня в гильдии как своего ученика и... Эрик был уверен, что мать начнет спорить, но вместо этого она лишь коротко кивнула и молча ушла. Пораженный, Эрик стоял, глядя ей вслед, пока треск огня под лоханью не напомнил ему о деле. Он бросил в лохань лепешку твердого мыла и принялся помешивать воду вальком, чтобы оно разошлось побыстрее. Вода постепенно бурела, а ему все не давало покоя странное поведение матери. Никогда раньше он не чувствовал такой безысходности, исходящей от нее. Оставив белье кипятиться в лохани, Эрик бегом вернулся в комнатку кузнеца. Он вынес наружу большой сундук и куль с личными вещами, а колченогий шкаф решил пока оставить на случай, если Натан решит держать в нем свою одежду; в конце концов, вытащить его никогда не поздно. - Не много же он скопил, - пробормотал Эрик, оттаскивая сундук в дальний угол двора. Туда же он отволок и куль. На досуге надо будет разобраться в этих вещах. Есть немало бедняков, разбивающих жалкие огородики на краях виноградников, и обноски им всегда пригодятся. Потом Эрик вооружился рогожкой и принялся сдирать со стен пласты грязи. Эрик вошел на кухню и увидел Мило. Он сидел за большим столом напротив Натана, который приканчивал большую плошку тушеного мяса. Мило кивал, соглашаясь с тем, что только что сказал Натан, а Фрейда, стоя у раковины, безучастно прислушивалась к беседе мужчин. Заметив Эрика, Розалина, которая помогала ей готовить овощи для ужина, движением головы показала на Фрейду, взглядом выражая сочувствие. Эрик коротко кивнул и, подойдя к матери, сказал, что хочет умыться. Фрейда пустила его к корыту, а сама отошла к печи, где разогревался хлеб, купленный утром у булочника. Натан продолжал беседу, прерванную на мгновение появлением Эрика. - Да, у меня есть тяга к железу, и я ловко с ним управляюсь, а вот в лошадях, по правде говоря, не разбираюсь совсем. То есть я могу прибить подкову так, чтобы компенсировать хромоту, или сделать еще что-нибудь в этом роде, но в остальном я такой же простак, как и все. - Тогда вы поступили мудро, оставив Эрика, - сказал Мило с едва ли не отцовской гордостью. - По части лошадей он у нас прямо волшебник. - Господин ковальмастер, судя по тому, что вы рассказывали, вы могли бы выбрать любую большую кузницу во владениях барона или даже получить место у герцога. Почему же вы выбрали наш городок? - спросила Розалина. Натан отодвинул пустую плошку и улыбнулся. - По правде сказать, я люблю вино, вот и решил сменить обстановку. - Совсем недавно мы похоронили одного кузнеца, который любил вино, а теперь получаем другого такого же! Должно быть, Равенсбург прогневил богов! - выпалила, обернувшись, Фрейда. Кузнец поглядел на нее, и когда заговорил, тон его был сдержанным, но было ясно, что он рассердился. - Добрая женщина, я сказал, что люблю вино, а не пьянство. Я был хорошим отцом и мужем и долгие годы заботился о своих близких. Если я выпивал больше, чем стаканчик в день, это считалось событием. И я был бы благодарен вам, если бы вы не судили о том, о чем ничего не знаете. Кузнецы сделаны из того же материала, что и другие мужчины - и во всем похожи на них. Фрейда отвернулась. Она слегка покраснела, но не сказала ничего, кроме: - Огонь слишком сильный. Хлеб засохнет до ужина. - И сделала вид, что разгребает угли, хотя все знали, что это лишнее. Эрик с минуту смотрел на нее, а потом обратился к Натану: - Комната готова, сэр. - И что, вы все собираетесь поместиться в этой крошечной каморке? - необдуманно поинтересовалась Фрейда. Натан встал, перекинул через левую руку плащ и потянулся за своим дорожным мешком. - Все? - переспросил он. - Ну да, дети и ваша жена, о которых вы только что с такой нежностью упомянули. Натан спокойно ответил, и в голосе его не было дрожи: - Все умерли. Убиты на Дальнем Береге во время набега пиратов. Я был тогда старшим подмастерьем у ковальмастера барона Толберта в Тьюлане. - Все замолчали, а он продолжал: - Я спал и проснулся от шума схватки. Я велел моей Марте присмотреть за детьми и побежал в кузницу. Не успел я сделать и двух шагов от дверей людской, как в меня попали две стрелы. - Он показал на плечо, потом - на левое бедро: - Сюда и сюда. Я потерял сознание. На меня упало еще чье-то тело, и, думаю, только это меня и спасло. Как бы то ни было, когда на следующий день я очнулся, моя жена и дети были мертвы. - Он обвел комнату взглядом. - У нас было четверо детей, три мальчика и девочка. - Он вздохнул. - Маленькая Сара была просто чудо. - Натан замолчал, погрузившись в воспоминания, а потом вдруг воскликнул: - Проклятие! Это случилось почти двадцать пять лет назад! - Не сказав больше ни слова, он кивнул Мило и пошел к двери. Фрейда была потрясена. Со слезами на глазах она повернулась к Натану, желая что-то сказать, но кузнец уже вышел из кухни, а она все еще не могла найти слов. Эрик поглядел ему вслед и перевел взгляд на мать. Впервые в жизни ему стало стыдно за нее, и это было отвратительное ощущение. Розалина смотрела на Фрейду одновременно осуждающе и сочувствующе. Мило, сделав вид, что ничего не замечает, встал из-за стола и направился в погреб. После долгого молчания Эрик сказал: - Пожалуй, схожу погляжу, как он устроился. А потом загляну в конюшню. - С этими словами он вышел. Розалина молчала и старалась не смотреть на Фрейду, чтобы не смущать ее еще больше. Внезапно она услышала, что Фрейда тихонько всхлипывает. В растерянности, не зная, что и подумать, Розалина негромко окликнула ее. Фрейда обернулась. Щеки ее были мокры от слез, а лицо выражало внутреннюю борьбу, словно она хотела излить какую-то глубоко скрытую боль, но после резкой отповеди уже не могла. - Что мне еще сделать? - спросила Розалина. Несколько долгих мгновений Фрейда не двигалась, а потом тихо сказала: - Надо вымыть ягоды. - Голос ее был хриплым. Розалина взялась за рукоять ручного насоса, который Мило с Эриком поставили год назад, чтобы Фрейде больше не надо было таскать воду из колодца. Когда корыто наполнилось, Фрейда неожиданно сказала: - Всегда оставайся таким милым ребенком, как сейчас, Розалина. В нашем мире и так достаточно горя. С этими словами она выбежала из кухни, притворившись, что спешит по делам, но Розалина поняла, что ей просто хочется побыть одной. Перепалка с новым кузнецом освободила какие-то чувства, которые Фрейда скрывала, а Розалина не понимала. За свои шестнадцать лет девушка никогда не видела мать Эрика плачущей и, перебирая ягоды, размышляла о том, хорошо это или плохо. Вечер оказался спокойным. Всего несколько горожан заскочили в "Шилохвость" пропустить стаканчик, и только один попросил ужин. Эрик, решив оказать Розалине любезность, почистил котел, повесил его над очагом, угли в котором уже едва тлели, и пошел к двери, на прощание помахав Розалине, которая несла четыре кувшина с элемдля четырех подмастерьев, которые в городе считались самыми завидными женихами. Никто из четверых не испытывал к девушке никаких особенных чувств, но из желания покрасоваться перед остальными каждый пытался с ней заигрывать. Выйдя на улицу, Эрик увидел мать. Она стояла у двери и смотрела в ночное небо, полное звезд. Все три луны уже зашли - редкий случай, - и вид звездного неба действительно стоил того, чтобы им залюбоваться. - Мама, - тихо сказал Эрик. - Побудь со мной, - мягко произнесла она, и это была просьба, а не приказ. - В такую же ночь я встретила твоего отца. Эрик слыхал эту историю и раньше, но понимал, что его мать по-прежнему борется с чем-то, что нахлынуло на нее во время разговора с кузнецом. И хотя он не знал в точности, что происходит, но чувствовал, что ей надо выговориться. Он сел на ступеньки, а Фрейда продолжала стоять. - Это был его первый приезд в Равенсбург после того, как он получил титул. Его отец умер за два года до этого. Выпив на приеме, устроенном в его честь в Собрании, Отто вышел прогуляться и освежить голову. Он был дерзок тогда и быстро покончил с этикетом, приказав охране и слугам оставить его одного. - Фрейда глядела в ночь, призывая воспоминания. - Я вместе с другими девушками пришла к фонтану, чтобы пококетничать с парнями. - Вспомнив прошлый приезд барона и компанию у фонтана, Эрик подумал, что это старая традиция. - Барон вошел в свет факелов, и мы вдруг почувствовали себя кучкой робких малышей. - Эрик увидел, как сверкнули глаза матери, и уловил отголосок того огня, который покорял сердца мужчин задолго до его появления на свет. - Я испугалась, как и все, но была слишком горда, чтобы это показать. - Она улыбнулась, хотя и невесело, - и годы упали с нее. А Эрик живо представил себе то потрясение, которое испытал подвыпивший барон, увидев у фонтана прекрасную Фрейду. - У него были изысканные манеры, у него был титул, у него было богатство; а еще в нем была какая-то искренность: мальчишка, который так же боится получить отказ, как и другие парни. Ему было двадцать пять, но выглядел он моложе. И все же он увлек меня нежными словами и озорной, но опасной иронией, скрытой в них. Не прошло и часа, как в саду под яблоней я отдалась ему. - Она вздохнула, и Эрик вновь увидел перед собой юную девушку, а не ту несгибаемую женщину, которую знал всю жизнь. - Обо мне болтали всякое, но на самом деле я никогда не знала другого мужчины. А он знал других женщин, потому что действовал уверенно - но он был ласков и нежен. И он любил. - Фрейда взглянула на сына. - В ночи, под звездами, он говорил о любви, но настал день, и я подумала, что больше никогда его не увижу. Я сказала себе: вот еще одна простушка, которая не смогла справиться с чарами дворянина. Но, вопреки всем моим рассуждениям, он приехал ко мне месяц спустя, вечером, один, и лошадь его была вся в пене от быстрой скачки. Закутавшись в широкий плащ, он проскользнул в трактир - а мы как раз готовились к вечернему наплыву, - нашел меня и заставил выйти. Только тогда я узнала, кто скрывался под этим плащом. К моему удивлению, он признался в любви и попросил моей руки. - Фрейда издала горьковатый смешок. - Я назвала его сумасшедшим и убежала. А когда, уже ближе к ночи, вернулась, то увидела, что он ждет на том же самом месте, как простой горожанин. Он опять заговорил о своей любви, и опять я сказала ему, что он лишился рассудка. - В глазах ее показались слезы. - Он рассмеялся и сказал, что да, похоже на то, а потом взял меня за руку и, глядя в глаза, поцеловал - и этот поцелуй меня убедил. И еще я поняла, почему пошла за ним первый раз - не из-за его титула и не из-за его чар - а потому, что я полюбила его. Он предупредил меня, что никто не должен знать о нашей любви, пока он не съездит в Рилланон и не обратится к королю Лайэму за разрешением на брак, ибо обычай обязывал его получить разрешение своего сеньора. А чтобы скрепить нашу любовь и оградить меня от других претендентов, мы обручились в маленькой церквушке, построенной для сборщиков урожая. Наши обеты принял странствующий монах, который с рассветом покинул город. Монах обещал никому не говорить о церемонии, пока Отто не разрешит, и оставил нас вдвоем, а утром Отто ускакал, чтобы получить аудиенцию у короля. - На мгновение Фрейда умолкла; потом в ее голосе вновь появилась знакомая горечь. - Отто больше не вернулся. Он прислал гонца, твоего приятеля Оуэна Грейлока с известием, что король отказал в разрешении и велел ему взять в жены дочь герцога Райского. "Для блага Королевства", - сказал Грейлок. Еще он сказал, что король отдал повеление Великому Храму Дэйлы в Рилланоне объявить наше обручение недействительным, а документы опечатать королевской печатью, чтобы не ущемить прав Матильды и ее будущих сыновей. - Слезы катились по ее щекам. - А мне Оуэн посоветовал найти хорошего человека и забыть Отто... Когда я сказала ему, что жду ребенка, добрый мастер Грейлок был потрясен. - Фрейда вздохнула и взяла сына за руку. - Пока не пришло время рожать, все судачили о том, кто твой отец, этот торговец или тот виноградарь. Но когда ты родился, то быстро стал копией своего отца в детстве, и никто не усомнился в том, что ты сын Отто. Даже он никогда не отрицал этого публично. - Эрик слышал этот рассказ дюжину раз, но с такими подробностями - впервые. И он никогда не задумывался о том, что мать когда-то была юной влюбленной девушкой, и о том чувстве горького разочарования, которое она испытала, когда стало известно, что Отто женился на Матильде. Впрочем, после драки кулаками не машут. - Однако и сыном он меня тоже не признавал, - сказал Эрик вслух. - Правда, - согласилась мать. - И все же кое-что он тебе оставил: свое имя, фон Даркмур. Ты вправе честно его носить, и если кто-нибудь попробует упрекнуть тебя, ты можешь посмотреть в глаза этому человеку и ответить: "Даже Отто, барон фон Даркмур, не оспаривал моих прав на это имя". Эрик неловко взял мать за руку. Она взглянула на него и улыбнулась своей обычной, ненатуральной и неприступной, улыбкой - только сейчас в ней угадывалось немного теплоты. - Этот Натан - похоже, он неплохой человек. Постарайся побольше перенять у него, ибо своего законного наследства ты никогда не получишь. - Мама, это был только сон. Я не разбираюсь в политике, но из того, что я слышал за столиками, нетрудно сделать вывод, что если бы той ночью вас обвенчал сам Верховный Жрец Дэйлы, с этим тоже бы не посчитались. По причинам, о которых знает только он сам, король пожелал, чтобы мой отец женился на дочери герцога Ранского. Так было, и иначе быть не могло. - Эрик встал. - Первое время мне надо будет постоянно быть возле Натана, чтобы он узнал, что я умею, а я понял, чего он от меня хочет. Я думаю, ты права: он хороший человек. Он мог бы меня выгнать, но, кажется, старается поступить со мной по справедливости. Неожиданно для себя самой Фрейда крепко обняла сына. - Сынок, я люблю тебя, - прошептала она. Эрик застыл в растерянности. Фрейда отпустила его и быстро ушла в кухню, закрыв за собой дверь. Эрик постоял еще немного, потом медленно повернулся и пошел к амбару. Миновало время, и жизнь в трактире "Шилохвость" вошла в обычную колею. Натан быстро освоился, и через некоторое время уже стало трудно вспомнить, как выглядел трактир, когда кузнецом был Тиндаль. Для Эрика Натан оказался просто кладезем знаний, поскольку Тиндаль был неплохим кузнецом, но звезд с неба не хватал, а Натан знал м