йся к цвету.
XXXVI
На четырнадцатое место среди преимущественных примеров мы поставим
примеры креста, беря название от тех крестов, которые ставятся на
перекрестках, указывая разделение путей. Эти примеры мы также называем
решающими и судящими примерами и в некоторых случаях примерами оракула и
поручительства. Их смысл состоит в следующем. Если в исследовании какой-либо
природы разум колеблется и не уверен, какой из двух или даже иногда из
многих природ приписать причину исследуемой природы -- вследствие частого и
обычного сосуществования этих природ, то примеры креста указывают, что
наличие одной из этих природ при исследуемой природе постоянно и неотделимо,
а другой -- непостоянно и отделимо. Здесь заканчивается исследование, и эта
первая природа принимается за причину, а другая отвергается и отбрасывается.
Примеры этого рода наиболее ясны и как бы авторитетны, так что ход
истолкования иногда заканчивается в них и через них завершается. Иногда эти
примеры креста встречаются и открываются среди того, что уже известно, но
большей частью они новы и бывают отысканы, извлечены и применены лишь
благодаря обдуманному намерению и настойчивому и упорному старанию.
Например, пусть исследуется природа прилива и отлива моря, из которых
каждый дважды повторяется в течение дня и длится в нарастании и отступлении
шесть часов с некоторым отклонением, совпадающим с движением луны. Путевой
указатель в отношении этой природы состоит в следующем.
Необходимо предположить, что это движение совершается или вследствие
прихода и ухода воды, наподобие воды, движущейся в тазе, когда она, омывая
один край таза, оставляет другой; или вследствие вздымания воды из глубины и
ниспадания ее, наподобие вскипающей и снова падающей воды. Сомнение
возникает в том, к какой из этих двух причин должны быть отнесены прилив и
отлив. Если принять первое предположение, то отсюда неизбежно следует, что,
когда в одной части моря происходит прилив, где-нибудь в другой части
происходит отлив. К этому и сведется исследование. Но Акоста[113] и
некоторые другие, сделав тщательное исследование, заметили, что у побережья
Флориды и у противоположных ему побережий Испании и Африки прилив происходит
в одно и то же время и отлив -- также в одно и то же время, а не так, чтобы
у побережья Флориды происходил прилив, когда у побережий Испании и Африки
происходит отлив. И все же, если рассмотреть более тщательно, это не
доказывает поднимающегося движения и не устраняет поступательного движения.
Ибо может случиться, что вода прибывает и все же одновременно заливает
противоположные берега одного и того же русла, когда эта вода выталкивается
из какого-нибудь другого места, как это бывает в реках, где прилив и отлив к
обоим берегам происходит в одно и то же время, хотя это движение есть явно
движение прибывания, а именно прибывание вод, входящих из моря в устье реки.
Подобным же образом может оказаться, что воды, идущие большой массой из
восточного Индийского океана, вталкиваются в Атлантический океан и таким
образом одновременно наводняют оба берега. Итак, должно исследовать, есть ли
другое русло, в котором вода могла бы в то же время уменьшаться и оттекать.
И таковое есть -- это Южный океан[114], никоим образом не меньший,
чем Атлантический океан, скорее, более широкий и протяженный, который может
для этого оказаться достаточным.
Итак, мы, наконец, пришли к примеру креста в отношении этого предмета.
Он состоит в следующем. Если будет твердо установлено, что когда бывает
прилив к противоположным берегам Атлантического океана -- как к Флориде, так
и к Испании, то одновременно бывает прилив у берегов Перу и на юге Китая --
в Южном море, тогда действительно этим решающим примером опровергается в
нашем исследовании утверждение о том, что прилив и отлив моря совершаются
посредством поступательного движения. Ибо не остается другого моря или
места, где могло бы в то же самое время происходить убывание воды или отлив.
Лучше всего это можно было бы узнать, если бы спросить жителей Панамы и Лимы
(где оба океана -- Атлантический и Южный -- разделяются незначительным
перешейком), происходит ли одновременно прилив и отлив на противоположных
сторонах перешейка или наоборот. Однако, это решение, или суждение, казалось
бы верным, если принять, что Земля неподвижна. Но если Земля вращается, то
может статься, что из-за неравного (в отношении быстроты или
стремительности) вращения Земли и морских вод следует бурный натиск воды
вверх, -- и это есть прилив, -- и их отход назад (после того как они не
выдержали дальнейшего собирания), -- и это есть отлив. Но об этом должно
сделать особое исследование. Впрочем, и при этом предположении одинаково
твердо установленным сохраняется то, что где-нибудь неизбежно происходит
отлив моря в то самое время, когда совершается прилив в других частях.
Подобным же образом пусть -- в том случае если при тщательном
рассмотрении будет отброшено первое движение, о котором мы говорили,
поступательное, -- исследуется второе из предположенных нами движений:
вздымающееся и опускающееся движение моря; тогда в отношении этой природы
крест будет таков. Движение, вследствие которого воды во время приливов и
отливов поднимаются и снова опускаются без какого-либо прибавления
притекающих других вод, должно совершаться одним из следующих трех способов:
или потому, что это обилие воды исходит из недр земли и снова туда
возвращается; или потому, что, без какого бы то ни было возрастания массы
воды, те же самые воды (не увеличивая своего количества) расширяются или
разрежаются, так что то занимают большее место и пространство, то снова
сжимаются; или потому, что, хотя ни обилие, ни протяжение не увеличиваются,
эти же самые воды по количеству и плотности или разреженности поднимаются
какой-либо магнетической силой, притягивающей и влекущей их вверх, и затем
снова опускаются. Итак, сведем теперь (если угодно) исследование к этому
последнему виду движения (опустим два предыдущих). Пусть исследуется,
возможно ли такое поднятие через симпатию, или магнетическую силу. Прежде
всего очевидно, что все воды моря, находящиеся в его лоне, не могут
одновременно подняться, ибо чему было бы занять их место на дне. Так что
если бы даже и было в водах некое подобного рода стремление подняться, то
оно было бы сломлено и сдержано взаимной связью вещей, чтобы (как обычно
говорят) не появилась пустота. Значит, остается, что воды поднимаются в
одной части и по причине этого уменьшаются и отступают в другой. И далее,
отсюда с необходимостью следует, что указанная магнетическая сила сильнейшим
образом действует на середину, так как не может воздействовать на все, --
так что она поднимает воды в середине, и, следовательно, они покидают и
оставляют края.
Итак, мы наконец пришли к примеру креста в отношении этого предмета. Он
состоит в следующем. Если будет найдено, что во время отлива морских вод
поверхность моря будет более выпуклой и округленной, так как воды
поднимаются на середине и уходят по краям -- к берегам, а во время прилива
та же поверхность будет более ровной и гладкой, так как воды вернулись к
своему прежнему положению, то тогда, действительно, можно благодаря этому
решающему примеру принять вспучивание посредством магнетической силы, в
противном же случае оно решительно должно быть отвергнуто. Это нетрудно
испытать в морях посредством лота, а именно установив, не будет ли море на
середине более высоко или глубоко во время отлива, чем во время прилива.
Следует, однако, заметить, что если дело обстоит так, то это означало бы
(обратно тому, как думают), что воды во время отливов поднимаются, а во
время приливов опускаются и таким путем покрывают и затопляют берега.
Пусть также исследуется природа самопроизвольного вращательного
движения, и в частности является ли суточное движение, вследствие которого
солнце и звезды восходят и заходят для нашего зрения, действительным
движением вращения небесных тел или движением, только по видимости
принадлежащим небесным телам, в действительности же принадлежащим Земле.
Пример креста в отношении этого предмета мог бы быть таков. Если откроется
какое-либо движение в океане с востока на запад, хотя бы очень медленное и
слабое; если это же самое движение окажется несколько более стремительным в
воздухе, в особенности у тропиков, где его легче заметить вследствие большей
величины кругов; если это самое движение, уже ставши живым и сильным,
откроется в более низких кометах; если это самое движение откроется в
планетах, и притом в такой постепенности, что, чем ближе оно к Земле, тем
медленнее, чем дальше от нее, тем быстрее, и наконец в звездном небе
становится быстрейшим, -- то тогда следует считать суточное движение
действительным движением в небесах и отвергнуть движение Земли. Ибо тогда
будет очевидно, что движение с востока на запад есть вполне космическое и
совершается в силу согласного строя Вселенной, будучи в вершинах небес
наиболее быстрым, постепенно ослабевая и наконец превращаясь и затухая в
неподвижном, т. е. в Земле[115].
Пусть также исследуется природа того другого вращательного движения, о
котором так много говорят астрономы, которое обратно и противоположно
суточному движению, т. е. направлено с запада на восток; это движение
древние астрономы приписывают планетам, а также звездному небу. Коперник же
и его последователи -- также и Земле. Пусть исследуется, есть ли в природе
вещей какое-либо такое движение, или же оно только выдумано для сокращения и
удобства вычислений и ради этого прекрасного представления, сводящего
движение небесных тел к совершенным кругам. Ибо никоим образом нельзя
доказать, что то движение в высотах действительно и реально, -- ни неполным
возвращением планеты в суточном движении на прежнее место звездного неба, ни
различием между полюсами зодиака и полюсами мира, т. е. теми двумя
обстоятельствами, которые породили у нас представление об этом движении. Ибо
первое явление отлично объясняется посредством опережения и оставления
позади[116], второе -- посредством спиральных линий, так что
неполнота возвращения и уклонение к тропикам могут быть, скорее, изменениями
этого единственного суточного движения, чем движением, противоположным
суточному или происходящим по отношению к другим полюсам. И несомненно, что
если бы мы на некоторое время стали рассуждать, как простые люди (оставив
выдумки астрономов и схоластов, у которых в обычае без основания подавлять
чувство и предпочитать темное), то это движение для чувства окажется таким,
как мы о нем говорили; и мы даже однажды представили его изображение
посредством железных нитей -- наподобие машины.
По отношению к этому предмету пример креста мог бы быть следующим. Если
будет открыто в какой-нибудь достоверной истории, что была какая-нибудь
комета, более высокая или более низкая, которая не вращалась в очевидном
согласии с суточным движением (хотя бы не совсем правильно), но вместо того
вращалась в обратную сторону, то тогда, конечно, должно будет полагать, что
в природе возможно такое движение. Но без открытия такого рода это движение
надо почитать сомнительным и следует прибегнуть к другим примерам креста в
отношении этого предмета.
Пусть также исследуется природа веса или тяготения. Путевой указатель в
отношении этой природы состоит в следующем. Необходимо допустить, что
тяжелые и весомые тела или по своей природе устремляются к центру Земли в
силу их схематизма, или притягиваются и привлекаются телесной массой самой
Земли как собранием родственных по природе тел и движутся к ней в силу
симпатии. И если причиной является последнее, то отсюда следует, что, чем
ближе становится тяжелое тело к Земле, тем оно устремляется к ней сильнее и
с большим натиском; чем дальше оно отстоит от Земли, тем медленнее и слабее
стремится к ней (как это происходит в случае магнитного притяжения); и это
совершается лишь в пределах определенного пространства, так что, если это
тяжелое тело будет удалено на такое расстояние, что сила Земли не сможет на
него воздействовать, оно останется висящим, как сама Земля, и вовсе не
низвергнется.
Итак, в отношении этого пример креста может состоять в следующем. Нужно
взять часы из числа таких, которые приводятся в движение свинцовыми гирями,
и другие часы из числа тех, которые приводятся в движение сжатием железной
пружины, и тщательно испытать их, чтобы ни одни не шли быстрее или медленнее
других. Затем часы, движущиеся посредством гирь, надо поместить на вершину
какого-нибудь высочайшего храма, а другие часы оставить внизу и тщательно
заметить, не пойдут ли часы, расположенные на высоте, медленнее, чем раньше,
вследствие уменьшения силы тяготения. Этот же опыт нужно сделать и в глубоко
вырытых под землей шахтах: не пойдут ли часы этого рода быстрее, чем обычно,
вследствие увеличения силы тяготения. И если обнаружится, что сила тяготения
уменьшается на высоте и увеличивается под землей, то за причину тяготения
надо будет принять притяжение телесной массой Земли[117].
Пусть также исследуется полярность железной иглы, которой коснулся
магнит. В отношении этой природы путевой указатель будет состоять в
следующем. Необходимо допустить, что прикосновение магнита или из себя
придает железу склонение к северу или югу, или только возбуждает железо и
делает его чувствительным, движение же сообщается ему присутствием самой
Земли, как полагает и усердно стремится доказать Гильберт. Сюда относится
то, что он добыл тщательным исследованием. А именно: что железный гвоздь,
который долго был направлен с севера к югу, приобретает полярность без
прикосновения магнита, как будто сама Земля, которая вследствие дальности
расстояния действует слабо (ибо поверхность или самая внешняя корка Земли
лишена, как он утверждает, магнетической силы), все же благодаря
длительности воздействия заменила прикосновение магнита и возбудила железо,
а затем, когда оно было возбуждено, направляет и склоняет его. Далее, если
раскаленное добела железо будет во время охлаждения положено в направлении с
севера к югу, то оно приобретает полярность без касания магнитом, как будто
части железа, приведенные в движение раскаливанием, а затем возвращающиеся в
свое прежнее положение, в самый момент угасания более восприимчивы и
чувствительны к силе, исходящей от Земли, чем в другое время, и потому
подвергаются возбуждению. Однако, хотя это хорошее наблюдение, все же оно не
вполне доказывает то, что утверждает Гильберт[118].
Пример креста в отношении этого предмета мог бы состоять в следующем.
Надо взять глобус (terrella)[119], сделанный из магнита, и
обозначить его полюсы; расположить полюсы глобуса по направлению с востока
на запад, а не с севера на юг и так оставить. Затем надо положить на глобус
железную иглу, не касавшуюся магнита, и оставить в таком положении на шесть
или семь дней. Игла (в этом нет сомнения), находясь над магнитом, оставит
полюсы мира и отклонится к магнитным полюсам. Итак, пока это будет
продолжаться, она будет склоняться к востоку и к западу мира. И вот если
обнаружится, что эта игла, будучи удалена от магнита и положена на свою ось,
тотчас направится к северу и югу или хотя бы постепенно уклонится туда,
тогда за причину следует принять присутствие Земли. Если же она обратится
(как прежде) к востоку и западу или потеряет полярность, то следует эту
причину признать сомнительной и повести исследование дальше.
Пусть также исследуется телесная субстанция Луны -- тонка ли она, т. е.
огненна или воздушна, как полагало большинство древних философов, или тверда
и плотна, как утверждает Гильберт[120] и многие новые философы
вместе с некоторыми из древних. Основания этого последнего мнения
заключаются больше всего в том, что луна отражает лучи солнца, а свет,
по-видимому, не отражается чем-либо иным, кроме плотного тела.
Примерами креста в отношении этого предмета (если они здесь вообще
возможны) могли бы быть такие, которые показывали бы отражение от тонкого
тела, каково, например, пламя, если оно достаточной толщины. Но несомненно,
одна из причин сумерек состоит в отражении солнечных лучей верхней частью
воздуха. Иногда также мы видим в ясный вечер, как лучи солнца, отраженные от
краев дождевых туч, сверкают не меньше, но, скорее, с большим блеском и
пышностью, чем те, которые отражаются от тела луны, а между тем нет
оснований полагать, что эти тучи сгустились в плотное тело воды. Мы видим
также, что ночью темный воздух за окнами отражает свет свечи не меньше, чем
плотное тело[121]. Следует также сделать опыт, направив лучи солнца
через отверстие на какое-либо темноватое синее пламя. Действительно,
открытые лучи солнца, падающие на темное пламя, как бы убивают его, так что
оно кажется скорее белым дымом, чем пламенем. Вот то, что я в настоящее
время могу привести как примеры креста в отношении этого предмета. Быть
может, возможно найти и лучшие. Но во всяком случае нужно заметить, что не
следует ожидать отражения от пламени, если оно не будет иметь известной
глубины, ибо иначе оно склоняется к прозрачности. Но можно считать за
достоверное, что однородное тело всегда или воспримет и пропустит дальше
свет или отразит его.
Пусть также исследуется природа движения брошенных тел, как, например,
движения копий, стрел, ядер в воздухе. Это движение схоластика по своему
обыкновению объясняет совершенно небрежно, полагая, что достаточно будет
назвать это движение насильственным движением в отличие от естественного
(как они его называют); и для того, чтобы объяснить этот первый удар, или
толчок, она удовлетворяется следующим положением: "Два тела не могут быть в
одном месте во избежание взаимопроникновения их измерений", а о
последовательном ходе этого движения совершенно не заботится. В отношении
этого свойства путевой указатель состоит в следующем. Или это движение
вызывается воздухом, несущим брошенное тело и собирающимся позади него,
наподобие реки, несущей лодку, или ветра, несущего солому; или тем, что
части самого тела не выдерживают сжатия и, чтобы ослабить его,
последовательно движутся. Первое из этих объяснений принимал
Фракасторий[122] и почти все, кто более внимательно исследовал это
движение. И нет сомнения в том, что здесь есть некоторое участие воздуха;
но, несомненно, истинно второе движение, как это явствует из бесчисленных
опытов. Среди примеров креста в отношении этого предмета можно указать
следующий: согнув и сжав между указательным и большим пальцами упругую
железную полоску, или нить, или даже тростинку, или перо, разделенное
продольно, заставим их отскочить. Очевидно, что это движение не может быть
приписано воздуху, собирающемуся позади тела, ибо источник движения --
посредине пластинки или пера, а не на краях.
Пусть также исследуется природа быстрого и могущественного движения
пороха, расширяющегося в огонь, когда опрокидываются такие массы,
исторгаются такие тяжести, как мы это видим на примере подкопов и мортир.
Путевой указатель в отношении этой природы состоит в следующем. Или это
движение возбуждается исключительно стремлением тела к расширению, после
того как оно воспламенено; или также присоединяющимся неудержимым
стремлением духа, который быстро убегает от огня и бурно вырывается из его
окружения, словно из темницы. Однако схоластика и обычное мнение учитывают
только то первое стремление. Ибо люди считают хорошей философией
утверждения, что элементарная форма пламени с необходимостью заставляет его
занимать более широкое пространство, чем занимало это же самое тело, когда
оно имело форму пороха, и отсюда следует это движение. Между тем они
совершенно не замечают, что хотя бы это и было верно для случая, когда пламя
порождается, однако такая масса, которая в состоянии подавить и заглушить
пламя, может воспрепятствовать его рождению, так что дело не сводится к той
неизбежности, о которой они говорят. Они правильно судят о том, что если
рождается пламя, то неизбежно происходит расширение и отсюда следует
выталкивание или отталкивание того тела, которое оказывает противодействие.
Но эта неизбежность совершенно устраняется, если эта твердая масса подавляет
пламя, прежде чем оно родилось. И мы видим, что пламя, особенно при первом
зарождении, мягко и спокойно и ищет прикрытия, за которым могло бы играть и
испытать свою силу. Поэтому такое неистовство нельзя приписать этому
предмету, взятому самому по себе. На самом же деле рождение такого
раздувающегося пламени, как бы огненного ветра, происходит из столкновения
двух тел и их природ, совершенно противоположных друг другу. Одно из них
весьма воспламеняемо. Это та природа, которая сильна в сере. Другое боится
пламени. Это есть простой дух, который пребывает в селитре. Так что
происходит удивительное столкновение. Сера воспламеняется, насколько может
(ибо третье тело, а именно ивовый уголь, почти ничего не производит, кроме
как сочетает и объединяет эти два тела), в то время как дух селитры рвется
прочь, насколько может, и вместе с тем расширяется (ибо так делают и воздух,
и все простые тела, и вода, расширяясь от тепла) и этим бегством и
извержением раздувает пламя серы во все стороны, как скрытые кузнечные мехи.
Примеры креста в отношении этого предмета могли бы быть двух родов.
Одни дают тела, наиболее воспламеняемые, как сера, камфора, нефть и т. п.,
вместе с их смесями. Они легче и скорее, чем порох, воспринимают пламя, если
только им в этом не препятствуют, из чего явствует, что стремление к
воспламенению само по себе еще не производит этого ошеломляющего действия.
Другие примеры дают те тела, которые отвращаются и убегают от пламени, --
таковы все соли. Ибо мы видим, что если их бросить в огонь, то водяной дух
вырывается с шумом прежде, чем пламя его охватит, -- это также в слабой
степени происходит с более жесткими листьями, когда водяная часть вырывается
прежде, чем огонь охватывает маслянистую часть. Но больше всего это
замечается на ртути, которая неплохо именуется минеральной водой, ибо она
без воспламенения, а одним только извержением и расширением почти достигает
силы пороха. Говорят также, что, будучи примешана к пороху, она увеличивает
его силу.
Пусть также исследуется преходящая природа пламени и его мгновенное
затухание. Ибо мы не наблюдаем устойчивого пламени, но оно как бы на
отдельные мгновения рождается и тотчас гаснет. Ибо очевидно, что
длительность в том пламени, которое представляется устойчивым, не есть
длительность одного и того же отдельного пламени, но составляется из
последовательности новых вспышек, непрерывно порождаемых, так что пламя
совсем не остается численно тем же. Это легко усмотреть и из того, что пламя
тотчас же исчезает, если удалить пищу пламени, или горючее. Путевой
указатель в отношении этого предмета состоит в следующем. Эта природа
мгновенности происходит или от того, что устраняется причина, которая
сначала рождает пламя, как это происходит со светом, звуком или с теми
движениями, которые называют насильственными; или от того, что хотя пламя по
своей природе и могло бы длиться, но его угнетают и разрушают окружающие его
противодействующие природы.
Итак, в отношении этого предмета пример креста мог бы быть следующим.
Мы видим, как высоко поднимается пламя более сильных пожаров. Ибо, насколько
шире основание пламени, настолько выше подъем. Отсюда видно, что первое
загасание пламени происходит по сторонам, где воздух сжимает пламя и вредит
ему. Внутренняя же часть пламени, которой воздух не касается, но которая со
всех сторон окружена другим пламенем, остается численно той же и не гаснет,
пока постепенно не будет сдавлена воздухом, окружающим пламя с боков.
Поэтому каждое пламя имеет пирамидальную форму, будучи более широко в своем
основании, вблизи горючего, в вершине же (где воздух враждебен, а горючего
недостает) -- острее. Дым же, более узкий в основании, поднимаясь,
расширяется и образует как бы обращенную пирамиду, очевидно, потому, что
воздух воспринимает дым, но подавляет пламя. Ибо никто но должен воображать,
что пламя есть зажженный воздух, так как это совершенно разнородные тела.
Для этого предмета можно было бы дать весьма подходящий пример креста,
достигнув наглядности посредством пламени двух цветов. Нужно взять маленькую
металлическую чашку и в ней укрепить зажженную маленькую восковую свечу;
поместить чашку в таз и кругом налить винный спирт в умеренном количестве,
чтобы он не достигал краев чашки; затем зажечь винный спирт. Этот винный
спирт даст более синее пламя, а свеча -- более желтое. Теперь заметим,
остается ли пламя свечи пирамидальным (а это пламя легко отличить по цвету
от пламени винного спирта, ибо пламя с пламенем не смешивается тотчас, как
жидкости), или оно больше склоняется к шарообразной форме, когда нет ничего,
что бы его сжимало или разрушало[123]. Если произойдет последнее,
то следует считать достоверным, что пламя численно остается тем же, пока
заключено внутри другого пламени и не испытывает враждебной силы воздуха.
О примерах креста сказано достаточно. Мы дольше задержались на них с
той целью, чтобы люди постепенно научились и привыкли судить о природе на
основании примеров креста и светоносных опытов, а не только вероятных
соображений.
XXXVII
На пятнадцатое место среди преимущественных примеров мы поставим
примеры расхождения, указывающие разобщения таких природ, которые
обыкновенно встречаются вместе. Они, однако, отличаются от примеров,
относимых к примерам сопровождения, ибо те указывают отделенность какой-либо
природы от какой-либо конкретности, с которой она обычно связана, а эти
указывают разъединенность одной какой-либо природы от другой. Они отличаются
также от примеров креста, ибо они ничего не определяют, а только напоминают
об отделенности одной природы от другой. Их можно использовать для вскрытия
ложных форм и для того, чтобы рассеять легковесные заключения от тех вещей,
которые находятся под рукой, являясь для разума как бы свинцом или гирей.
Например, пусть исследуются те четыре природы, которые Телезий называет
"сожительствующими" и как бы существующими под одним кровом: теплое,
светлое, тонкое, подвижное или склонное к движению[124]. Среди них
все же встречается много примеров расхождения. Так, воздух тонок и легок в
движении, но не теплый и не светлый; луна светит, но без тепла; кипящая вода
тепла, но не светит; движение железной иглы на оси легко и быстро, и все же
совершается в холодном, плотном, темном теле; и так далее.
Пусть также исследуются телесная природа и естественное действие. Ибо
очевидно, что естественное действие не встречается кроме как существующим в
каком-либо теле. И все же могут быть в отношении этого некоторые примеры
расхождения. Таково магнетическое действие, в силу которого тело движется к
магниту, а тяжелые тела -- к земному шару. Можно также указать некоторые
другие случаи действия на расстоянии, так как действие этого рода
совершается и во времени -- не в один миг, а через некоторый промежуток, и в
пространстве -- через ступени и расстояния, и, следовательно, есть какое-то
мгновение времени и какой-то промежуток пространства, когда эта сила или
действие пребывает в середине между теми двумя телами, которые производят
движение. Таким образом, рассуждение сводится к следующему: располагают ли и
изменяют ли тела, являющиеся пределами движения, посредствующие тела так,
что путем преемственности и действительного соприкосновения сила переходит
от предела к пределу, на время задерживаясь в посредствующем теле, или
ничего нет, кроме тел, силы и пространства. Возможно также, что в лучах
света, в звуке, тепле и некоторых других действиях на расстоянии
располагаются и изменяются посредствующие тела, тем более что посредник для
перенесения такого действия необходим. Магнетическая же, или сближающая,
сила допускает эти посредствующие тела как бы без различия и не встречает
препятствия ни в каком посредствующем теле. Но если эта сила или действие
никак не связаны с посредствующим телом, то отсюда следует, что на некоторое
время и в некотором месте есть сила или естественное действие, существующее
без тела, ибо она не присутствует ни в предельных телах, ни в
посредствующих. Поэтому магнетическое действие сможет быть примером
расхождения в отношении телесной природы и естественного действия. Отсюда
вытекает еще следующее добавление, которым не следует пренебрегать: согласно
философскому умозрению, можно предпринять доказательство того, что бывают
отделенные и бестелесные сущности и субстанции. Действительно, если
естественная сила или действие, исходящие от тела, могут существовать
совершенно без тела в некоторое время и в некотором месте, то к этому
приближается то, что они могут в своем происхождении проистекать от
бестелесной сущности. Ибо телесная природа представляется не менее
необходимой для поддержания передачи естественного действия, чем для его
возбуждения или рождения.
XXXVIII
Следующие пять родов примеров мы обозначаем одним общим названием --
примерами светильника, или первого осведомления. Это те примеры, которые
помогают чувству. Ибо если всякое истолкование природы начинается с чувства
и по прямой, постоянной, верной дороге идет от восприятий чувств к
восприятиям разума, каковыми являются истинные понятия и аксиомы, то
неизбежно: чем обильнее и точнее были представления самого чувства, тем
легче и удачнее будет достигнуто все остальное.
Из этих пяти примеров светильника первые примеры усиливают, пополняют и
исправляют непосредственное действие чувства; вторые приводят нечувственное
к чувственному; третьи указывают продолжительность процесса или
последовательность тех вещей и движений, которые большей частью незаметны,
кроме как в их завершении или периодах; четвертые заменяют чем-либо чувство
тогда, когда оно совершенно бессильно; пятые возбуждают внимание чувства и
его способность замечать, а также ограничивают тонкость вещей. Но о каждом
из этих примеров надо сказать в отдельности.
XXXIX
На шестнадцатое место среди преимущественных примеров мы ставим примеры
дверей, или ворот. Этим именем мы называем те примеры, которые помогают
непосредственным действиям чувства. Очевидно, что среди чувств первое место
в отношении осведомления занимает зрение, для которого поэтому особенно
важно изыскать помощь. Эта помощь может быть троякой: или чтобы зрение
воспринимало то, что было ему недоступно; или чтобы оно воспринимало на
большем расстоянии; или воспринимало бы точнее и яснее[125].
К первому роду относятся (если не принимать во внимание очки и прочее
такого рода, что служит только для исправления и облегчения слабости зрения
и потому не осведомляет полнее) те недавно изобретенные зрительные приборы,
которые, сильно увеличивая видимые размеры тел, показывают их неявные и
невидимые подробности и скрытые строения и движения. С помощью этого
открытия мы не без удивления различаем в блохе, мухе, червяке точные
очертания и линии тел, а также цвета и движения, не замечавшиеся прежде.
Более того, говорят, что прямая линия, проведенная пером или карандашом,
представляется через эти стекла очень неровной и извилистой, очевидно,
потому, что и движения руки (хотя бы и с помощью линейки), и нанесение
чернил или краски в действительности неравномерны, хотя их неравномерность
столь незначительна, что ее нельзя заметить без помощи подобных стекол. Люди
присоединили сюда даже некоторое суеверное наблюдение (как это бывает с
новыми и удивительными вещами), будто стекла этого рода украшают творения
природы и обезображивают творения искусства. Это, однако, объясняется только
тем, что ткани природных тел много тоньше, чем искусственные. Ведь эти
стекла пригодны только для мелких частиц. Если бы их увидел Демокрит, он бы
возликовал, думая, что открыт способ видеть атом, который, как он утверждал,
совершенно невидим. Однако неприменимость стекол этого рода ни к чему, кроме
мелких частиц (да и то, если они принадлежат не слишком большому телу),
ограничивает полезность этой вещи. Ибо, если бы можно было распространить
это изобретение на большие тела или на частицы больших тел, так чтобы
возможно было различать строение льняной ткани, как сети, и подобным же
образом различать скрытые частицы и неровности драгоценных камней,
жидкостей, мочи, крови, ран и многих других вещей, то, несомненно, можно
было бы извлечь из этого изобретения большую пользу.
Ко второму роду относятся те стекла, которые изобретены достопамятными
усилиями Галилея. Посредством них, как посредством лодок или кораблей,
открывается и осуществляется более близкая связь с небесными телами. Таким
путем было установлено, что Млечный Путь есть пучок или собрание мелких
звезд, вполне исчислимых и разделенных, о чем древние только догадывались.
Посредством этих стекол, по-видимому, можно установить, что так называемое
пространство планетных орбит вовсе не лишено других звезд, но что на небе
появляются звезды еще до видимого звездного неба, хотя и меньшие, чем те,
которые можно заметить без этих стекол. Благодаря указанному изобретению
можно также рассмотреть хороводы малых звезд вокруг планеты Юпитер, из чего
можно заключить, что в движениях звезд есть много центров. Таким же образом
можно яснее различить и разместить светлые и темные неровности луны, так что
может быть создана некая селенография. Тем же способом можно открыть пятна
на солнце и другие явления этого рода; все это, конечно, значительные
открытия, насколько можно полагаться на доказательства этого рода. Я в этом
сомневаюсь прежде всего потому, что опыт остается в пределах этих немногих
открытий и этим способом не открыто многое другое, равным образом достойное
исследования.
К третьему роду относятся шесты для измерения земли, астролябии и тому
подобные орудия, которые не расширяют чувства зрения, но исправляют и
направляют его. Если же есть другие примеры, помогающие остальным чувствам в
их непосредственных и обособленных действиях, то это примеры такого рода,
которые не прибавляют к осведомлению ничего сверх того, что уже имеется, и
потому не пригодны для нашей теперешней цели. Поэтому мы о них не
упоминаем[126].
XL
На семнадцатое место среди преимущественных примеров мы поставим
побуждающие примеры, взяв это название из гражданского права, ибо они
побуждают к появлению то, что прежде не появлялось. Мы зовем их также
призывающими примерами: они приводят нечувственное к чувственному.
Вещи ускользают от чувства или вследствие удаленности предмета; или
потому, что находящиеся в промежутке тела преграждают путь восприятию; или
потому, что предмет не способен создать впечатление для чувства; или потому,
что размер предмета недостаточен для того, чтобы подействовать на чувство;
или потому, что время не соразмерно для возбуждения чувства; или потому, что
чувство не переносит действия предмета; или потому, что другой предмет ранее
наполнил чувство и завладел им, так что для нового движения нет места. Все
это преимущественно относится к зрению, а затем к осязанию. Ибо эти два
чувства осведомляют широко и об общих предметах, тогда как остальные три
почти не осведомляют, кроме как непосредственно и о близких им предметах.
В первом роде приведение к чувственному возможно только в случае, когда
к той вещи, которую чувство не может различить из-за расстояния,
присоединяется или заменяет ее другая вещь, которая может издали больше
возбуждать и поражать чувство, как, например, при обозначении вещей
посредством огней, колоколов и тому подобного.
Во втором роде вещи, скрытые в глубине и загражденные другими телами, и
те, которые не могут быть легко вскрыты, приводятся к чувству посредством
того, что лежит на поверхности или вытекает изнутри, как, например,
распознается состояние человеческого тела по пульсу, моче и тому подобному.
В третьем и четвертом роде приведения охватывают весьма многое и должны
изыскиваться отовсюду для исследования вещей. Укажем такой пример. Ясно, что
нельзя ни различить, ни осязать ни воздух, ни дух, ни другие предметы этого
рода, тонкие в своем веществе. Поэтому в исследовании таких тел, конечно,
необходимы приведения.
Итак, пусть исследуется природа действия и движения духа, заключенного
в осязаемых телах. Ибо все осязаемое для нас содержит невидимый и
неосязаемый дух, который оно покрывает и как бы одевает. Отсюда и происходит
этот троякий, могущественный и удивительный источник движения в осязаемом
теле: дух, исторгаясь из осязаемого тела, сжимает и сушит его, а удерживаясь
в нем, размягчает и разжижает его; а если он не совсем исторгнут и не совсем
удержан, то он оформляет тело, расчленяет, упорядочивает, организует и тому
подобное. И все это приводится к чувственному посредством заметных действий.
Ибо в каждом осязаемом неодушевленном теле заключенный дух сначала
приумножается и как бы пожирает те осязаемые части, которые наиболее для
этого доступны и пригодны. Он их обрабатывает, преобразует и обращает в дух
и наконец улетает вместе с ними. Эта переработка и умножение духа приводят к
чувственному уменьшению веса. Ибо в каждом усыхании что-нибудь отходит от
количества, и не только из духа, существовавшего до того, но и из тела,
которое было прежде осязаемым и заново преобразовалось. Ведь дух невесом.
Выход, или исторжение, духа приводится к чувственному в ржавчине металлов и
в других гниениях этого рода, которые имеют место, прежде чем происходит
переход к началам жизни. Они относятся к третьему роду указанного движения.
Ибо в более твердых телах дух не находит отверстий и пор для того, чтобы
вылететь. Поэтому он вынужден проталкивать осязаемые части и гнать их перед
собой, чтобы они вместе с ним вышли из тела. Отсюда получается ржавчина и
тому подобное. Сжатие же осязаемых частей после того, как исторгнута часть
духа (почему и происходит это усыхание), приводится к чувству как через само
увеличение твердости вещи, так и в еще большей степени через происходящие
отсюда трещины, сморщивание, ссыхание тела. Так, части дерева отскакивают и
ссыхаются, кожа морщится. Более того (если дух исторгается внезапно
вследствие нагревания огнем), тела так спешат сжаться, что свиваются и
свертываются.
Напротив того, там, где дух задерживается и все же возбуждается и
расширяется действием тепла и подобного ему (как это бывает в телах более
твердых и крепких), -- там тела размягчаются, как раскаленное добела железо,
текут, как металлы, превращаются в жидкость, как смолы, воск и тому
подобное. Поэтому легко сблизить эти противоположные действия тепла, которые
делают одни тела твердыми, а другие превращают в жидкость, ибо в первом
случае дух исторгается, а во втором приводится в движение и удерживается.
Последнее из этих действий есть действие самого тепла и духа, предыдущее же
есть действие осязаемых частей, только обусловленное исторжением духа.
Но там, где дух не совсем удержан и не совсем исторгнут, а лишь делает
попытки выйти из своего заключения и встречает осязаемые части, повинующиеся
ему и воспроизводящие каждое его движение, так что, куда ведет дух, туда и
они за ним следуют, -- там происходит образование органического тела,
образование членов и остальные жизненные действия как в растительных телах,
так и в животных. Это лучше всего приводится к чувству тщательным
наблюдением первых начал или попыток к жизни в маленьких животных,
рождающихся из гниения, как, например, в яйцах муравья, червях, мухах,
лягушках после дождя и т. д. Однако для оживления требуется и мягкость
тепла, и податливость тела, чтобы дух не вырывался поспешно и не удерживался
вследствие твердости частей, но скорее мог бы сгибать и лепить их, наподобие
воска.
С другой стороны, многие из приводящих примеров как бы ставят у нас
перед глазами наиболее важное и имеющее наиболее широкое значение различение
отдельных разновидностей духа (дух или разделенный, или просто
разветвленный, или одновременно и разветвленный и разделенный на клетки;
первый вид есть дух всех неодушевленных тел, второй -- растительных тел и
третий -- животных тел).
Подобным же образом явствует, что более тонкие ткани и схематизмы (хотя
бы тело в целом было видимо и осязаемо) не различаются и не осязаются. И в
этом также осведомление идет посредством приведения. При этом наиболее
коренное и первичное различие схематизмов берется из обилия или скудости
материи, занимающей данное пространство или измерение. Ибо остальные
схематизмы (относящиеся к несходству частей, содержащихся в одном и том же
теле, и к их размещениям и местоположениям) имеют второстепенное значение в
сравнении с предыдущим.
Итак, пусть исследуется относительная распространенность или сжатость
материи в телах, т. е. сколько в каждом из них материя занимает
пространства. Ибо нет в природе ничего вернее этих двух предложений: "Из
ничего ничего не происходит" и "Нечто не обращается в ничто". Все количество
материи, или ее сумма, остается постоянной и не увеличивается и не
уменьшается. Не менее истинно и то, что "Количество материи, содержащееся в
одном и том же пространстве или измерении, бывает большим или меньшим для
различных тел". Так, в воде материи больше, а в воздухе --меньше. И если бы
кто-нибудь стал утверждать, что он может обратить какой-либо объем воды в
равный объем воздуха, то это было бы то же, как если бы он сказал, что может
нечто обратить в ничто. Наоборот, если бы кто-нибудь стал утверждать, что он
может обратить какой-либо объем воздуха в равный объем воды, то это было бы
то же, как если бы он сказал, что он может сделать нечто из ничего. И из
этого изобилия и скудости материи, собственно, и отвлекаются понятия
плотного и разреженного, которые употребляются во многих и различных
смыслах. Следует принять и третье утверждение, также достаточно достоверное:
что большее или меньшее количество материи, о котором мы говорим, в том или
другом теле можно привести (сделав сравнение) к расчету точным или
приблизительно точным соизмерением. Так, например, если кто-нибудь скажет: в
данном объеме золота такая плотность материи, что для винного спирта
потребуется пространство в двадцать один раз большее, чем занимаемое
золотом, для того чтобы сравниться с ним по количеству материи, -- то он не
ошибется.
Плотность же материи и ее учет приводятся к чувственному посредством
веса. Ибо вес соответствует количеству материи в отношении частей осязаемого
тела; дух же и его количество, возникшее из материи, не могут быть измерены
посредством веса, ибо дух, скорее, облегчает вес, чем увеличивает его. Мы
составили весьма тщательную таблицу[127], в которую включили веса и
пространства отдельных металлов, важнейших камней, древесины, жидкостей,
масел и многих других тел, как естественных, так и искусственных. Это вещь
весьма полезная как для осведомления, так и для практики и открывает много
вещей сверх всякого ожидания. Не следует почитать незначительным и даваемое
ею указание, что все заключающееся в известных нам осязаемых телах
разнообразие (мы имеем в виду хорошо соединенные тела, а не губчатые и
пустые и в большой степени наполненные воздухом) не выходит за пределы
соотношения частей 21 к 1. Значит, настолько ограничена природа или по
крайней мере та часть ее, которой мы в наибольшей степени пользуемся.
Мы также сочли необходимым требованием, предъявляемым к нашему усердию,
испытать, могут ли быть рассчитаны отношения неосязаемых, или воздушных, тел
к осязаемым телам. К этому мы приступили следующим образом. Мы взяли
стеклянный фиал, вмещающий примерно одну унцию. Мы пользовались малым
сосудом для того, чтобы последующее испарение могло совершиться посредством
меньшего тепла. Этот фиал наполнили почти до горлышка винным спиртом. Мы
выбрали винный спирт, ибо из предыдущей таблицы видели, что среди осязаемых
тел (которые хорошо соединены между собой и непористы) он наиболее разрежен
и в своем объеме содержит самое малое количество материи. Затем мы точно
заметили вес жидкости вместе с этим фиалом. Потом взяли пузырь, содержащий в
себе приблизительно две пинты. Из этого пузыря мы выжали, насколько было
возможно, весь воздух, так что обе стороны пузыря сошлись. Предварительно же
мы обмазали пузырь маслом, слегка его растерев, чтобы лучше замкнуть пузырь,
заполнив маслом те поры, которые у него были. Горлышко фиала мы вставили
внутрь этого пузыря и пузырь крепко перевязали вокруг горлышка фиала, слегка
навощив для этого нить, чтобы она лучше примкнула и туже завязала. Затем,
наконец, мы поставили фиал над горящим в очаге углем. Спустя короткое время
пар, или испарение, винного спирта, расширившегося от тепла и обратившегося
в воздушное состояние, постепенно начал раздувать пузырь и растянул его во
все стороны, как парус. Как только это произошло, мы тотчас отодвинули
склянку от огня и поставили на ковер, чтобы она не лопнула от охлаждения.
Немедленно сделали в вершине пузыря отверстие, чтобы пар по прекращении
тепла не превратился снова в жидкость и не смешал бы расчеты. Затем сняли
самый пузырь и снова установили вес винного спирта, который оставался.
Отсюда мы вычислили, сколько спирта ушло в пар, или воздушное состояние, и
затем, сравнив, сколько места, или пространства, заполняло бы это тело,
оставаясь винным спиртом в фиале, а также, сколько пространства заполняло
оно после того, как стало воздушным в пузыре, подвели расчеты. И из них
вполне явствовало, что это тело, обращенное и измененное таким образом,
возросло в объеме более чем в сто раз.
Пусть также исследуется природа тепла или холода, притом в такой слабой
степени, в какой они не воспринимаются чувством. Здесь приведение к чувству
достигается посредством измерительного стекла, которое мы выше описали. Ибо
тепло и холод сами по себе не воспринимаются осязанием, но тепло расширяет
воздух, а холод сжимает. Это расширение и сжатие воздуха не воспринимаются
также зрением, но расширившийся воздух понижает воду, а сжатый -- поднимает
ее. И только тогда совершается приведение к зрению -- не раньше и не иначе.
Пусть также исследуется природа смешения тел, т. е. что они содержат от
воды, от масла, от спирта, от пепла и солей и т. д. Или (в частности) какое
количество содержится в молоке масла, казеина, сыворотки и т. д. Это
приводится к чувству посредством искусных и тщательных разделений, поскольку
речь идет об осязаемом. Но природа духа в них хотя и не замечается
непосредственно, однако через разнообразные движения и устремления осязаемых
тел открывается в самом действии и процессе выделения -- через появление
остроты, разъеданий и различных цветов, запахов, вкусов тех же тел после
этого выделения. В этой области люди упорно работали посредством перегонок и
искусных разделений, но не с большей удачей, чем в других опытах, которые до
сих пор производятся. Ибо люди шли ощупью, вслепую, с помощью, скорее,
трудолюбия, чем разума, и (что хуже всего) без всякого подражания природе
или соревнования с ней, но разрушая (посредством чрезмерного нагревания и
воздействия слишком могущественных сил) всякие более тонкие схематизмы, в
которых главным образом содержатся скрытые свойства и согласия вещей. В
разделениях этого рода до разума или наблюдения людей обычно не доходит то,
о чем мы напоминали в другом месте[128], а именно: когда тело
обрабатывается огнем или другими средствами, то многие качества, которых
раньше не было, внедряются в эти тела самим огнем и теми телами, которые
применяются для разделения. Отсюда происходят поразительные ошибки. Так, не
весь пар, который огонь исторгает из воды, был ранее паром или воздухом в
теле воды, но в наибольшей части его создало расширение воды от огня.
Точно так же сюда надо отнести все исследованные испытания тел -- как
естественных, так и искусственных, позволяющие отличить истинное от
поддельного, лучшее от худшего. Ибо они приводят невоспринимаемое чувством к
воспринимаемому чувством. Поэтому их нужно заботливо и старательно собирать
отовсюду.
Что касается сокрытости пятого рода, то очевидно, что действие чувства
происходит в движении, а движение во времени. Следовательно, если движение
какого-либо тела совершается столь медленно или столь быстро, что оно
несоразмерно времени, в течение которого совершается действие чувства, то мы
совершенно не замечаем предмета, как это бывает при движении стрелки часов
или при движении пули мушкета. Однако движение, которое не замечается по
причине его медленности, легко привести к чувству суммированием этих
движений; те же движения, которые не замечаются по причине их быстроты, до
сих пор еще достаточно не измерены. Однако исследование природы в некоторых
случаях требует сделать это.
В шестом же роде, где чувству препятствует слишком большая заметность
предмета, приведение достигается или отдалением предмета от чувства, или
ослаблением предмета путем расположения в такой среде, которая убавит силу
предмета, но не уничтожит ее, или посредством восприятия отражения предмета,
если прямое воздействие было бы чрезмерно сильным, как, например, отражения
солнца в бассейне с водой.
Седьмой же род сокрытости, где чувство столь обременено предметом, что
для нового допущения нет места, почти и не встречается, кроме как при
запахах, и не имеет большого отношения к нашему исследованию. Поэтому
удовольствуемся тем, что уже сказано о приведениях невоспринимаемого
чувством к ощутимому.
Иногда, однако, приведение совершается не к чувству человека, но к
чувству какого-либо другого животного, чувствительность которого в некоторых
случаях превосходит человеческую. Таково, например, действие некоторых
запахов на чутье собаки; действие света, который скрывается в воздухе, не
освещенном извне, на зрение кошки, совы и тому подобных животных, видящих
ночью. Ибо правильно заметил Телезий, что в самом воздухе есть некое
количество изначального света, хотя и слабого и тонкого, который почти
совершенно не служит глазам человека и большинства животных, ибо те
животные, для чувств которых этот свет соразмерен, видят ночью, и менее
вероятно допущение, что это происходит без света или посредством внутреннего
света.
Должно заметить, что здесь мы говорим только о недостаточности чувств и
о средствах ее преодоления. Ибо ошибки чувств следует отнести к собственным
исследованиям чувства и чувствительного, за исключением того основного
обмана чувств, в силу которого черты вещей строятся по аналогии с человеком,
а не по аналогии со Вселенной. А это исправляется только посредством разума
и универсальной философии.
XLI
На восемнадцатое место среди преимущественных примеров мы поставим
примеры дороги, которые мы также называем шествующими, или расчлененными,
примерами. Это те примеры, которые указывают движения природы в их
постепенности и непрерывности. Этот род примеров ускользает, скорее, от
наблюдения, чем от чувства. Ибо удивительна небрежность людей в отношении
этого предмета. Они созерцают природу только обрывками, с промежутками и
после того, как тела стали окончательными и завершенными, а не в
действовании ее. Ведь если кто-то пожелает рассмотреть и исследовать
дарование какого-либо мастера, то он будет не только стремиться к тому,
чтобы осмотреть сырые материалы его искусства, а затем завершенную работу,
но, скорее, предпочтет присутствовать при том, как мастер работает и
продвигает свое дело. Нечто подобное этому следует сделать в отношении
природы. Например, если кто-то будет исследовать произрастание растений, он
должен будет наблюдать с самого посева семени (что можно легко сделать, беря
день за днем семена, которые оставались в земле по два, три, четыре дня и
так далее, и тщательно их рассматривая), каким образом и когда семя начинает
разбухать и развиваться и как бы наполняться духом; затем, как оно разрывает
оболочку и пускает ростки, несколько устремляясь при этом кверху, если
только земля не была слишком твердой; как оно продолжает пускать ростки,
частью для корней вниз, частью для стебля вверх, иногда уклоняясь в сторону,
если с этой стороны обнаруживается открытая или более легкая земля; и многое
другое. Так же следует поступать в отношении высиживания яиц, где легко
заметить ход оживления и организации: что, какие части получаются из желтка,
что -- из белка яйца и т. д. Таков же способ и в отношении наблюдения
животных, рождающихся из гниения[129]. Ибо было бы негуманным
делать это исследование в отношении совершенных и земных животных
посредством иссечения плода из чрева, если только не в случае выкидыша или
во время охоты и т. п. Вообще необходимо как бы подстерегать природу, ибо
ночью она лучше поддается рассмотрению, чем днем. Ведь указанные наблюдения
могут считаться как бы ночными вследствие малости светильника и
необходимости его постоянного возобновления.
Это же надо испытать и в отношении неодушевленных тел, как мы это и
делали, исследуя расширение жидкостей от огня. Ибо одним способом
расширяется вода, иным -- вино, иным -- винный уксус, иным -- сок неспелого
плода; совсем иначе расширяется молоко, масло и остальное. Это можно было
легко заметить посредством кипячения на медленном огне в стеклянном сосуде,
где все ясно различается. Однако этого мы вкратце лишь коснемся; полнее и
точнее мы будем говорить об этом, когда подойдем к раскрытию скрытого
процесса вещей[130]. Ибо надо все время помнить, что мы здесь не
разбираем самих вещей, но только приводим примеры.
XLII
На девятнадцатое место среди преимущественных примеров мы ставим
примеры пополнения или подстановку, которые мы также называем примерами
убежища. Это те примеры, которые пополняют осведомление, когда чувство
совершенно бессильно, и поэтому мы к ним прибегаем тогда, когда собственные
примеры не могут иметь места. Подстановка совершается двояко -- или с
помощью непрерывного перехода, или с помощью аналога. Например, не открыта
среда, которая совершенно воспрепятствовала бы действию магнита,
притягивающего железо. Таковой не является ни золото, положенное между
магнитом и железом, ни серебро, ни камень, ни стекло, ни дерево, ни вода, ни
масло, ни сукно или волокнистые тела, ни воздух, ни пламя и прочее. И все
же, быть может, точное испытание позволило бы найти какую-либо среду,
которая в известной степени сравнительно ослабила бы силу магнита больше,
чем что-либо другое. Например, возможно, что через слой золота магнит не
притягивает железа с такой же силой, как через такой же промежуток воздуха;
или через слой раскаленного серебра он не притягивает железа с такой силой,
как через слой холодного серебра, и т. д.; мы не произвели этих опытов,
однако, достаточно их предложить в качестве примера. У нас нет также тела,
которое не воспринимало бы тепла при приближении к огню. Однако воздух
гораздо скорее воспринимает тепло, чем камень. Такова подстановка,
совершаемая с помощью непрерывного перехода.
Подстановка же с помощью аналога безусловно полезна, однако менее верна
и поэтому должна быть применяема с некоторой предосторожностью. Она имеет
место тогда, когда еще неощутимое приводится к чувству -- не посредством
воспринимаемых действий самого неощутимого тела, а посредством созерцания
какого-либо родственного ощутимого тела. Например, если исследуется смешение
духов, представляющих собой невидимые тела, то обнаружится известное родство
между телами и началом, которое их питает. Так, начало, питающее пламя, есть
масло и жирное; начало, питающее воздух, есть вода и водянистое, ибо пламя
умножается над испарениями масла, а воздух -- над испарениями воды. Поэтому
надо обратиться к смешению воды и масла, которое доступно чувству, тогда как
смешение воздуха и пламени ускользает от чувства. Так, вода и масло, которые
очень несовершенно смешиваются между собой при сливании и перемешивании,
тщательно и тонко смешиваются в травах, крови и частях животных. Поэтому
нечто подобное может совершаться в воздушных телах при смешениях пламени и
воздуха. Хотя они и нелегко подвергаются смешению при простом соединении,
однако, по-видимому, смешиваются в духах животных и растений, тем более что
всякий живой дух поглощает влажные вещества обоих родов -- водяное и жирное,
как свою пищу.
Так же обстоит дело, если исследуется не совершенное смешение воздушных
тел, а только их сочетание. А именно: исследуется, легко ли происходит
взаимное проникновение этих тел, или существуют, например, какие-либо ветры,
или испарения, или другие воздушные тела, которые не смешиваются с
окружающим воздухом, а только держатся и плавают в нем в виде шариков и
капель и, скорее, разбиваются и измельчаются воздухом, чем принимаются им и
сочетаются с ним. В воздухе и в других воздушных телах чувство этого не
может обнаружить вследствие тонкости этих тел. И все же некоторое подобие
того, как это происходит, можно наблюдать в жидкостях -- ртути, масле, воде,
а также и в воздухе, когда он разбивается, рассеивается и поднимается в воде
маленькими частицами; также и в более густых дымах и, наконец, в поднятой и
висящей в воздухе пыли. Во всех этих случаях взаимного проникновения тел не
происходит. Подстановка, о которой мы говорили выше, не плоха для этого
предмета, если сначала тщательно исследовать, может ли быть между воздушными
телами такая же разнородность, как между жидкими, ибо если она такова, то
это подобие с удобством можно подставить по аналогии.
Если мы сказали, что эти примеры пополнения доставляют в качестве
убежища осведомление, когда отсутствуют собственные примеры, то все же мы
хотим быть понятыми лишь в том смысле, что они могут принести значительную
пользу и тогда, когда имеются собственные примеры, -- подкрепляя даваемое
теми осведомление. Но об этом мы скажем подробнее, когда должным порядком
речь пойдет о помощи индукции.
XLIII
На двадцатое место среди преимущественных примеров мы поставим
рассекающие примеры, которые мы называем также подстрекающими примерами, но
в другом смысле. Ибо подстрекающими мы их называем потому, что они
подстрекают разум, а рассекающими -- потому, что они рассекают природу.
Поэтому мы их также иногда называем примерами Демокрита[131]. Это
те примеры, которые напоминают разуму об удивительной и совершенной тонкости
природы, чтобы побудить его к должному вниманию, наблюдению и исследованию.
Например, малая капля чернил расходуется на столь много букв и строк;
серебро, позолоченное только снаружи, может быть вытянуто в позолоченную
нить такой большой длины; мельчайший червячок, который встречается в коже,
содержит в себе дух и разнообразные части тела; самая малость шафрана
окрашивает целую бочку воды; самая малость цибета или мускуса наполняет
запахом гораздо больший объем воздуха; самое малое курение вызывает столь
большие облака дыма; столь тонкие различия звуков, как членораздельные
слова, разносятся во все стороны по воздуху и даже проникают в отверстия и
поры дерева и воды (хотя и очень ослабленные) и, более того, отражаются
столь явственно и быстро; свет и цвет так быстро, обильно и в таком
изысканном разнообразии проходят через плотные тела стекла, воды, а также
отражаются и преломляются в них; магнит действует через все тела, даже через
наиболее плотные. Но (что наиболее удивительно) во всех этих случаях при
прохождении через безразличную среду (каковой является воздух) одно действие
не очень препятствует другому. А именно: в одно и то же время через
воздушное пространство проносится и столь много зрительных образов, и
столько звуков членораздельного голоса, и столько различных запахов, как
запах фиалки, розы, и притом еще тепло, и холод, и магнетические силы. Все
это, повторяю, происходит одновременно, причем одно действие не мешает
другому, как будто они имеют свои собственные пути и свои собственные,
отдельные ходы, и ни одно из них не сталкивается и не встречается с другим.
Однако полезно присоединить к этим рассекающим примерам те примеры,
которые мы называем пределами рассекания. Например, то, что в случаях, о
которых мы говорили, действие иного рода не приводит в расстройство данное
действие и не препятствует ему, не исключает, что в одном и том же роде
действий одно господствует над другим и подавляет его. Так, свет солнца
господствует над светом свечи, грохот пушки -- над человеческим голосом,
более сильный запах -- над менее сильным, более сильное тепло -- над
умеренным, полоска железа, положенная между магнитом и другим железом, --
над действием магнита. Однако об этом также будет более уместно говорить в
связи с помощью индукции.
XLIV
Уже сказано о примерах, которые помогают чувству и особенно полезны для
осведомления. Ибо осведомление начинается от чувства. Но все дело
завершается в действовании: если там было начало дела, то здесь его конец.
Поэтому здесь последуют примеры, полезные главным образом для практической
части. Их два рода, а всего их семь. Все их мы называем общим именем --
примеры практики. Но в действенной части есть два порока, и столько же
достоинств у всех примеров этого рода. Ибо действие или обманывает, или
слишком затрудняет. Действие обманывает главным образом (в особенности после
тщательного исследования природы) вследствие плохого определения и измерения
сил и действий тел. Силы же и действия тел разграничиваются и измеряются по
отношению или к занимаемому пространству, или к промежутку времени, или к
количеству массы, или к преобладающей способности тела. И пока эти четыре
мерила не будут тщательно взвешены, науки будут, может быть, прекрасны для
созерцания, но не действенны в практике. А четыре примера, которые сюда
относятся, мы однозначно называем математическими примерами и примерами
измерения.
Затруднительной же бывает практика или вследствие примешивания
бесполезных вещей, или вследствие многочисленности инструментов, или
вследствие массы материала и тел, которые могут потребоваться для какой-либо
работы. Поэтому ценными должны считаться или те примеры, которые направляют
действие к тому, что наиболее полезно людям, или те, которые щадят
инструменты, или те, которые щадят материал и средства. И те три примера,
которые сюда относятся, мы назовем однозначно -- благосклонные, или
благоприятные, примеры. Итак, скажем теперь о каждом из этих семи примеров в
отдельности, и ими мы заключим эту часть, трактующую о преимущественных или
важнейших примерах.
XLV
На двадцать первое место среди преимущественных примеров мы поставим
примеры жезла, или радиуса, которые мы называем также примерами предела или
ограничения (non ultra). Ибо силы и движения вещей действуют и совершаются
не на неопределенном и случайном пространстве, но на конечном и
определенном. Для практики очень важно постигнуть и заметить этот предел для
отдельных исследуемых природ, и не только для того, чтобы практика не
ошиблась, но и для того, чтобы она была более действенна и могущественна.
Ибо иногда нам дано расширить силы и как бы уменьшить расстояния, как,
например, при пользовании зрительной трубой.
Большинство сил действует и производит результат только при явном
соприкосновении, как это происходит в случае столкновения тел, когда одно
тело не сдвинет другое, пока толкающее не коснется толкаемого. Так же и
лекарства, предназначающиеся для наружного употребления, как мази и
пластыри, не производят своего действия, если не соприкасаются с телом.
Наконец, и объекты чувств вкуса и осязания не возбуждают этих чувств, пока
не будут соприкасаться с их органами.
Но есть другие силы, которые действуют на расстоянии, правда на весьма
малом. Лишь немногие из них известны до сих пор, однако их больше, чем люди
предполагают. Так (берем обычные примеры), янтарь и гагат притягивают
соломинки; водяные пузыри, приближаясь, разрывают другие пузыри; некоторые
очистительные лекарства отвлекают соки из верхней части тела[132] и
тому подобное. А магнетическая сила, заставляющая сходиться железо и магнит
или два магнита, действует внутри определенного и притом малого круга.
Наоборот, если есть какая-либо магнетическая сила, исходящая от самой земли
(конечно, от более внутреннего ее слоя) и действующая на железную иглу в
отношении ее полярности, то действие происходит на большом расстоянии.
Равным образом, если есть какая-либо магнетическая сила, которая
проявляется в согласии между земным шаром и весомыми телами; или между
лунным шаром и морскими водами (как это представляется весьма вероятным на
основании наблюдения полумесячных приливов и отливов); или между звездным
небом и планетами, которые она возбуждает и поднимает к их апогеям, -- то
все это происходит на чрезвычайно далеких расстояниях. Бывают и некоторые
воспламенения, или возгорания, совершающиеся на большом расстоянии, как это
рассказывают о Вавилонской нефти[133]. Тепло также распространяется
на большие расстояния; точно так же и холод -- до такой степени, что ледяные
массы, которые отрываются и плывут через Северный океан и относятся в
Атлантический по направлению к его берегам, издали воспринимаются жителями
Канады: они приносят им холод. Так же и ароматы (хотя здесь, по-видимому,
всегда есть некоторое телесное выделение) действуют на значительные
расстояния, как это обычно наблюдают плавающие вблизи берегов Флориды, а
также некоторых берегов Испании, где сплошные леса из лимонных и
апельсиновых деревьев или рощи розмарина, майорана и других ароматических
растений. Наконец, излучение света и впечатления звуков действуют на
обширные расстояния.
Однако действует ли все это на большие или малые расстояния, во всяком
случае оно действует в определенных границах природы, так что здесь есть
некоторое non ultra. И предел зависит от массы или количества тел, или
могущества и слабости сил, или от благоприятствования и препятствования
среды. Все это должно быть учтено и замечено. Даже (Далее[Author ID1: at Sat
Jan 1 15:42:00 2000 ]!!?[Author ID1: at Sat Jan 1 15:43:00 2000 ]) надо
измерить так называемые насильственные движения, как, например, движения
метательных снарядов, колес и тому подобных предметов, так как и они явно
имеют свои определенные границы.
Бывают также некие движения и силы, противоположные тем, которые
действуют при соприкосновении и не на расстоянии, -- действующие, значит, на
расстоянии, а не при соприкосновении; бывают и такие, которые действуют
умереннее на меньшем расстоянии и сильнее на большем расстоянии. Так,
видимость ухудшается при соприкосновении и требует промежуточной среды и
расстояния. Впрочем, я помню: один достойный доверия человек рассказывал
мне, что он сам во время лечения его глаз от катаракты (а лечение состояло в
том, чтобы, введя маленькую серебряную иголочку внутрь первой оболочки
глаза, удалить и оттолкнуть пленку этой катаракты в угол глаза) ясно видел
эту иглу, движущуюся поверх самого зрачка. Но хотя это, возможно, и верно,
однако известно, что большие тела только тогда различаются хорошо и
отчетливо, когда глаз находится в вершине конуса, который образуют лучи от
предмета, отстоящего на некотором расстоянии от него. Более того, у стариков
глаз лучше различает более отдаленный предмет, чем более близкий. Известно
также, что и удар метательных снарядов не так силен на слишком малом
расстоянии, как в некотором отдалении. Итак, должно заметить это и подобное
этому в измерении движений по отношению к их дальности.
Есть и другой род пространственного измерения движений, который мы не
пропускаем. Он относится не к поступательным движениям, но к сферическим, т.
е. к расширению тел в больший объем или сжатию в меньший. Измерением этих
движений надо исследовать: какое расширение или сжатие тела (по своей
природе) переносят легко и свободно и у какого предела они начинают
противиться этому, пока не приходят к последнему non ultra. Так, если
сжимать надутый пузырь, то он выдерживает некоторое давление воздуха; но
если давление становится большим, воздух не выдерживает этого и пузырь
рвется.
Мы испытали это точнее посредством более тщательного опыта: взяли
металлический колокольчик, легкий и тонкий, каким мы пользуемся в качестве
солонки, и опустили его в сосуд с водой так, чтобы он отнес содержавшийся в
его полости воздух к самому дну сосуда. Предварительно же мы поместили на
дне сосуда шарик, на который должен был становиться колокольчик. При этом
происходило следующее: если шарик был мал (в сравнении с полостью
колокольчика), то воздух, сжимаясь, собирался в меньшем пространстве. Если
шарик был слишком велик для того, чтобы воздух легко ему уступил, то воздух,
не вынося чрезмерного давления, приподнимал колокольчик с какой-либо стороны
и поднимался на поверхность пузырями.
Чтобы установить, не только какое сжатие, но и какое расширение может
вынести воздух, мы произвели такое испытание: взяли стеклянное яйцо с
маленьким отверстием на одном его конце; с силой высосали из него воздух
через это отверстие и тотчас закрыли отверстие пальцем; затем погрузили яйцо
в воду и отняли палец. Оставшийся воздух, расширившийся от этого высасывания
свыше его свойств и устремляющийся снова сжаться и принять первоначальный
объем (так что если бы это яйцо не было погружено в воду, то оно с шипением
втянуло бы воздух), втянул в яйцо воду в количестве, достаточном для того,
чтобы воздух принял прежнюю сферическую форму или размер[134].
Несомненно, что более тонкие тела (каков воздух) выдерживают некоторое
заметное сжатие, как уже сказано. Осязаемые же тела (как вода) поддаются
сжатию с гораздо большим трудом и на меньшее протяжение. Какое же, однако,
сжатие они выдерживают, мы исследовали посредством следующего опыта.
Мы заказали полый шар из свинца, объемом приблизительно в две винные
пинты, с достаточно толстыми стенками, для того чтобы выдержать большую
силу. В него мы влили воду через сделанное в одном месте отверстие. Наполнив
шар водой, мы запаяли свинцом это отверстие, чтобы шар стал совершенно
замкнутым. Затем мы сплющили шар тяжелым молотом с двух противоположных
сторон, от чего вода неизбежно должна была сжаться в меньшем пространстве,
так как шар имеет, наибольший объем среди тел. Затем, когда ударов молота
уже не хватало для того, чтобы далее сжимать воду, мы воспользовались
прессом, так что наконец вода, не выдерживая уже дальнейшего давления,
начала выступать сквозь крепкий свинец, как мелкая роса. Потом мы
подсчитали, сколько объема убавилось в шаре от давления, и убедились, что
это есть то сжатие, которое вынесла вода, но только подвергнутая воздействию
огромной силы[135].
Но гораздо меньшее и почти незаметное сжатие или расширение выдерживают
более твердые и сухие или более плотные тела, как камни, дерево, а также
металлы. Они уклоняются от него или ломаясь, или выскальзывая, или
как-нибудь иначе, как это показывают сгибание дерева и металла, движение
часов при помощи пружин, движение метательных снарядов, обработка молотом и
бесчисленные другие движения. И все это надо наблюдать, исследовать и
измерять при изучении природы или точно, или через приблизительную оценку,
или посредством сравнения, смотря по тому, что будет доступно.
XLVI
На двадцать второе место среди преимущественных примеров поставим
примеры пробега, которые мы также называем примерами воды, взяв это название
от тех часов, что были у древних, где вместо песка была налита вода. Эти
примеры измеряют природу в промежутках времени, подобно тому как примеры
железа измеряют ее в отрезках пространства. Ибо каждое движение или
естественное действие протекают во времени -- одно быстрее, другое
медленнее, но, как бы то ни было, в определенные и известные природе
промежутки времени. Даже те действия, которые кажутся происходящими сразу и,
как говорят, в мгновение ока, оказывается, занимают больший или меньший
промежуток времени.
Так, прежде всего мы видим, что небесные тела возвращаются к прежнему
положению в исчисляемое время; так же совершается и прилив и отлив моря.
Устремление тяжелых тел к земле и легких к небу тоже совершается за
определенные промежутки времени в зависимости от устремляющегося тела и
среды. Плавание кораблей, движение животных, полет метательных снарядов --
все это равным образом совершается в исчислимые (по крайней мере в целом)
промежутки времени. Что же касается тепла, то мы видим, как зимой дети суют
руки в огонь и не обжигаются, а жонглеры быстрыми и ловкими движениями
переворачивают сосуды, наполненные вином или водой, вниз и снова вверх, не
проливая жидкости; и многое другое в этом роде. Также и сжатия, расширения и
разрывания происходят в одних телах быстрее, в других медленнее в
зависимости от природы тела и движения, но в определенные промежутки
времени. Более того, при одновременном выстреле сразу многих пушек, который
иногда слышен на расстоянии тридцати миль, звук прежде воспринимают те, кто
находится ближе к месту, где он происходит, чем те, кто дальше отстоит от
этого места. Даже для зрения (действие которого наиболее быстро) также
требуется известный промежуток времени; это доказывают такие движения,
которых нельзя различить из-за их быстроты, как, например, полет пули,
выпущенной из мушкета. Ибо полет пули совершается быстрее, чем может дойти
до зрения ее изображение.
Это и подобное этому внушало нам иногда совершенно чудовищное сомнение,
а именно: различается ли поверхность ясного звездного неба в то самое время,
когда она действительно существует, или же несколько позднее этого, и не
существуют ли (в отношении видения звезд) действительное время и кажущееся
время, так же как действительное место и кажущееся место, которое отмечают
астрономы при исправлении параллаксов[136]. Столь неправдоподобным
нам казалось, что вид или лучи небесных тел могут тотчас донестись до зрения
через столь безмерное пространство: они, скорее, должны пройти через него в
какое-либо заметное время. Но то сомнение (в отношении сколько-нибудь
значительного промежутка между действительным и кажущимся временем)
совершенно исчезло, когда мы подумали относительно бесконечного уменьшения
величины (что касается видимости) от действительного размера тела звезды и
до ее кажущегося вида, которое причиняется расстоянием; и вместе с тем
приняли во внимание, на каком расстоянии (а именно по меньшей мере
шестьдесят миль) тотчас различаются нами тела, хотя бы только белеющие;
тогда как нет сомнения в том, что небесный свет намного превосходит по силе
излучения не только живую яркость белизны, но и свет всякого известного у
нас пламени. Так же и эта бесконечная скорость в самом теле, которая
проявляется в его суточном движении (она даже так удивила ученых мужей, что
они предпочли верить в движение земли), делает более правдоподобным движение
отбрасывания лучей от светил (хотя, как мы сказали, и удивительное по
скорости). Но более всего нас убедило то соображение, что если между
действительностью и видимостью пройдет значительный промежуток времени, то
получится, что изображения будут часто прерываться появляющимися облаками и
другими подобными изменениями среды и, таким образом, смешаются. Сказанного
достаточно о простом измерении времени.
Но для нас гораздо важнее отыскать не только простое измерение действий
и движений, но также и сравнительное измерение. Ибо оно приносит большую
пользу и применимо по отношению к очень многому. Так, мы видим, что пламя
какого-либо огнестрельного оружия замечается скорее, чем слышен звук
выстрела, хотя и необходимо, чтобы пуля прежде ударила по воздуху, чем мог
бы выйти огонь, который следует за ней; и это обусловлено тем, что движение
света протекает быстрее, чем движение звука. Мы также видим, что зрение
быстрее воспринимает видимый образ, чем отпускает его. Поэтому и происходит,
что струны арфы, приведенные в движение пальцем, получают двойной или
тройной вид, ибо новый их вид воспринимается прежде, чем отпущен предыдущий.
Поэтому также вертящиеся кольца кажутся шарообразными, а горящий факел,
быстро проносящийся ночью, кажется хвостатым. Исходя из этой неравномерности
движений в отношении их скорости, Галилей выдумал и причину прилива и отлива
моря, предположив, что земля движется быстрее, а вода медленнее и поэтому
вода собирается вверху и затем падает вниз, как это видно в сосуде с водой,
приведенном в быстрое движение. Но это он выдумал, сделав недопустимое
допущение (а именно, что земля движется), и притом он не был хорошо
осведомлен о шестичасовом движении вод океана[137].
Пример же того, о чем идет речь, а именно сравнительных измерений
движений, -- и не только самого предмета, но и его замечательного
использования (о чем мы говорили несколько раньше) -- дают подкопы,
заряжаемые порохом. Огромные массы земли, строений и тому подобного
сокрушаются и взлетают вверх от ничтожного количества пороха. Причина этого,
несомненно, состоит в том, что расширительное движение взрывающегося пороха
во много раз быстрее, чем движение тяготения, в силу которого могло бы быть
оказано известное сопротивление. Так что первое движение выполняет свое дело
прежде, чем начинается противоположное движение, и вначале сопротивляемости
как бы не существует. Поэтому так же и происходит, что в каждом метательном
орудии имеет наибольшее значение для переброски снаряда не столько сильный,
сколько резкий и быстрый удар. Малое количество животного духа в животных,
особенно в таких огромных телах, как киты и слоны, не могло бы также
поворачивать такую телесную массу и управлять ею, если бы не быстрота
животного духа и косность телесной массы, оказывающей ему сопротивление.
Наконец, одно из главных оснований магических опытов (о которых мы
далее скажем)[ 138], когда малая масса материи превосходит
значительно большие массы и подчиняет их, -- опережение движений, вследствие
скорости одного из них, которое совершается раньше, чем начнется другое.
Наконец, надо отметить само различие между "раньше" и "позднее" во
всяком естественном действии. Так, при изготовлении настойки из ревеня
очистительная сила извлекается ранее, а стягивающая -- позднее. Нечто
подобное мы заметили при настаивании фиалок в уксусе, когда сначала
извлекается приятный и тонкий аромат цветка, а затем -- более землистая
часть цветка, которая изменяет запах. Поэтому, если погрузить фиалки на
целый день, то получится очень слабый запах; но так как ароматного духа мало
в фиалке, то, если погружать их только на четверть часа, а затем извлекать и
через каждые четверть часа погружать новые фиалки до шести раз, тогда
наконец настой облагораживается. При этом фиалки, хотя и сменяемые,
оставаясь в винном уксусе не больше полутора часов, дают приятнейший аромат,
не уступающий самой фиалке и остающийся на целый год. Однако следует
заметить, что аромат восходит к своей полной силе только через месяц после
настаивания. При перегонках же настоек ароматных трав в винном спирте мы
видим, что сначала поднимается бесполезная водянистая влага, затем жидкость,
содержащая больше винного спирта, а затем уже жидкость, содержащая больше
аромата. И много подобного, достойного быть отмеченным, обнаруживается в
перегонках. Однако для примера этого достаточно.
XLVII
На двадцать третье место среди преимущественных примеров мы поставим
примеры количества, которые мы также называем дозами природы (взяв это
название от лекарств). Это те примеры, которые измеряют способности в
соответствии с количествами тел и указывают, как величина тела воздействует
на меру способностей. Прежде всего есть способности, которые не существуют
кроме как в космическом количестве, т. е. в таком количестве, которое
соответствует очертаниям и строению Вселенной. Так, земля стоит, а ее части
падают. В морях воды имеют приливы и отливы, а в реках -- нет, разве только
от вхождения морской воды. Затем, почти все частные способности действуют
сообразно с тем, велико или мало количество тела. Обильные воды портятся
нелегко, а малые -- быстро. Вино и пиво созревают и делаются пригодными для
питья гораздо скорее в малых мехах, чем в больших бочках. Если траву
положить в большое количество жидкости, то произойдет, скорее, пропитывание,
чем всасывание; если же в меньшее количество, то получится больше
всасывание, чем пропитывание. По-одному, следовательно, действует на
человеческое тело купание, а по-другому -- легкое орошение. Так же и малые
росинки никогда не падают в воздухе, но рассеиваются и смешиваются с ним; и
если подышать на драгоценные камни, то видно, как эта малая влажность тотчас
расходится, наподобие тучки, рассеянной ветром. Так же кусок магнита не
притягивает столько железа, как целый магнит. Есть также способности, для
которых малое количество имеет больше силы. Так, при протыкании острый
наконечник проникает скорее, чем тупой. Остроконечный алмаз режет стекло, и
т. д.
Однако не следует оставаться здесь в такой неопределенности, а надо
также исследовать соотношение между количеством тела и мерой способности.
Ведь было бы естественно предположить, что количество и способность
пропорциональны, например: если свинцовый шарик весом в одну унцию будет
падать в течение такого-то времени, то шарик весом в две унции будет падать
вдвое скорее, --что совершенно ложно. Не одни и те же соотношения существуют
для всякого рода способностей, но очень различные. Поэтому меры должны быть
извлечены из самих вещей, а не из правдоподобия и предположений.
Наконец, во всяком исследовании природы должно заметить количество
тела, требуемого для какого-либо действия, как бы дозу его, и соблюдать
осторожность в отношении как чрезмерного, так и недостаточного.
XLVIII
На двадцать четвертое место среди преимущественных примеров мы поставим
примеры борьбы, которые мы также называем примерами преобладания. Это те
примеры, которые указывают преобладание и подчинение способностей по
отношению друг к другу; указывают, какая из этих способностей сильнее и
побеждает и какая слабее и покоряется. Ибо движения и устремления тел
сложны, разложимы и запутаны не менее, чем сами тела. Итак, мы покажем
прежде всего главные виды движений или действующих способностей, чтобы было
более наглядным их сравнение в силе и отсюда -- разъяснение и обозначение
примеров борьбы и преобладания.
Первое движение есть движение противостояния
(antitypiae)[13][9] материи, которое присутствует в ее
отдельных частицах, благодаря чему она не желает быть совершенно
уничтоженной. Так что никакое сожжение, никакая тяжесть или давление,
никакое насилие, никакая, наконец, продолжительность времени не могут
обратить в ничто какую-либо, хотя бы мельчайшую, частицу материи; она всегда
будет чем-то и будет занимать какое-то место, и, в какое бы безвыходное
положение она ни была поставлена, она освободится, изменив либо форму, либо
место, или же, если это невозможно, будет оставаться, как она есть; и
никогда она не будет ничто или нигде. Это движение схоласты (которые почти
всегда называют и определяют вещь, скорее, по ее способности и
неспособности, чем по внутренним причинам) или обозначают посредством
следующей аксиомы: "Два тела не могут быть в одном месте", -- или называют
движением, которое "не допускает взаимопроникновения измерений". Предлагать
примеры этого движения не имеет смысла, ибо оно присуще каждому телу.
Второе движение есть движение сцепления (так мы его называем).
Благодаря этому движению тела не допускают разобщения в какой-либо части при
соприкосновении с другим телом, сохраняя взаимную связанность и
соприкосновение. Это движение схоласты называют движением, которое "не
допускает пустоты". Так, вода привлекается вверх действием высасывания, или
насоса, плоть -- действием кровососных банок; так, вода задерживается и не
вытекает из пробуравленных сосудов, пока устье сосуда не будет открыто для
воздуха; так же обстоит дело и в бесчисленных других явлениях этого рода.
Третье движение есть движение освобождения (так мы его называем).
Посредством этого движения тела стремятся освободиться от давления и
напряжения, превышающего естественное, и остаться в подходящем для них
объеме. Примеры этого движения также бесчисленны. Таково (в отношении
освобождения от давления) движение воды при плавании, воздуха при полете,
воды при гребле, воздуха при порывах ветра, пружины в часах. Не плохо также
обнаруживается движение сжатого воздуха в игрушечных ружьях детей, когда
дети выдалбливают палку ольхи или другого дерева и затыкают ее с обеих
концов куском какого-либо сочного корня. Затем они вталкивают этот корень
или другую затычку с одного конца. Тогда на другом конце палки корень
выбрасывается с шумом, и притом прежде, чем его коснется вталкиваемый
корень. Что же касается освобождения от растяжения, то это движение
обнаруживается в том воздухе, который остается после высасывания в
стеклянных яйцах, а также в струнах, коже и ткани, когда они сокращаются
после растяжения, если только это растяжение не укрепилось в течение
продолжительного времени, и т. д. Это движение схоласты обозначили как
движение "из формы элемента", впрочем довольно неудачно, ибо это движение
относится не только к воздуху, воде или огню, но и к телу любого состава,
как к дереву, железу, свинцу, пергаменту и т. д., каждое из которых имеет
свойственную ему меру объема и от этой меры на какой-либо заметный объем
пространства отходит с трудом. Однако, ввиду того что указанное движение
освобождения есть наиболее очевидное из всех и относится к бесчисленному
количеству явлений, было бы благоразумно хорошо и ясно выделить его. Ибо
некоторые по крайней небрежности смешивают это движение с упомянутыми двумя
движениями противостояния и сцепления, а именно: освобождение от давления --
с движением противостояния и освобождение от растяжения -- с движением
сцепления, как будто сжатые тела отступают или расширяются для того, чтобы
не последовало слияние измерений, а растянутые тела собираются и сжимаются
для того, чтобы не появилась пустота. Между тем если бы сжатый воздух
пожелал принять плотность воды или сжатое дерево -- плотность камня, то не
было бы никакой необходимости в слиянии измерений, и все же сжатие этих тел
могло бы быть много большим, чем они выдерживают каким бы то ни было
образом. Точно так же если бы вода пожелала расшириться до разреженности
воздуха, а камень -- до разреженности дерева, то не было бы необходимости в
пустоте, и все же их растяжение могло бы быть много большим, чем они
выдерживают каким бы то ни было образом. Дело доходит до слияния измерений и
до пустоты только при крайних пределах сгущения или разрежения; а эти
движения протекают и заканчиваются задолго до того и представляют собой не
что иное, как стремление тел оставаться в своих пределах (или, если угодно,
в своих формах) и не удаляться от них внезапно, если только изменение
происходит мягкими средствами или посредством согласия. Но еще гораздо более
необходимо (ибо это многое влечет за собой), чтобы люди знали, что
насильственное движение (его мы называем механическим, а Демокрит, которого
в даваемом им объяснении первых движений надо причислить к посредственным
философам, называл движением толчка) есть не что иное, как движение
освобождения, а именно от сжатия к расслаблению. Ибо при всяком простом
подталкивании или бросании через воздух движение, или перемена места,
происходит не ранее, чем части тела будут сжаты сверх своего естества
внешним воздействием. Тогда, когда одни части последовательно подталкивают
другие, устремляется все тело, и не только продвигаясь вперед, но
одновременно и вращаясь, чтобы таким образом части могли освобождаться или
претерпевать это состояние равномерно. Но об этом движении достаточно.
Четвертое движение, которому мы дали имя движения материи, некоторым
образом противоположно движению, названному нами движением освобождения.
Действительно, при движении освобождения тела отвращаются, убегают,
уклоняются от нового размера, или нового объема, или нового расширения, или
нового сжатия (ибо это разнообразие слов обозначает то же самое), и всеми
силами стремятся вернуться в прежнее состояние. В этом же движении материи,
наоборот, тела стремятся к новому объему, или размеру, и стараются
приблизиться к нему охотно и быстро и иногда путем самого бурного усилия
(как в движении пороха). Средства же этого движения -- хотя и не
единственные, но наиболее могущественные или по крайней мере наиболее частые
-- суть тепло и холод. Например, если воздух расширяется вследствие
растяжения (как при высасывании воздуха из стеклянных яиц), то он движим
большим желанием восстановить свой прежний объем. При сообщении же тепла,
наоборот, он стремится расшириться и желает нового объема и охотно переходит
в него, как бы в новую форму (как говорят); и после известного расширения не
старается возвратиться, если только его к этому не побуждает приближение
холода. Но это не есть возвращение, а повторное преображение. Таким же
образом и вода, если ее пытаются сжать, подвергая давлению, сопротивляется,
желая стать такой, какой она была, т. е. шире. Но если является сильный и
продолжительный холод, она охотно и добровольно преображается до плотности
льда; и если холод продолжается все время и не прерывается потеплением (как
это бывает в более глубоких пещерах и погребах), она обращается в кристалл
или в подобную материю и никогда не принимает прежнего вида.
Пятое движение есть движение непрерывности. Под этим мы понимаем не
простую и первичную неразрывность одного тела с другим (ибо это есть
движение сцепления), но непрерывность известного тела в себе самом. Ибо
совершенно достоверно, что все тела избегают ослабления непрерывности, одни
-- больше, другие -- меньше, но все в известной степени. Так, если в твердых
телах (как в стали или в стекле) сопротивление ослаблению непрерывности
наиболее сильно и упорно, то даже и в жидкостях, где движение этого рода
кажется прекращающимся или по крайней мере ослабевающим, все же не
наблюдается его полное отсутствие; оно сохраняется и здесь, хотя как бы в
наиболее низких степенях, и обнаруживается во многих явлениях, так,
например, в водяных пузырях, в округлости капель, в тонких струйках
стекающей воды, в вязкости клейких тел и тому подобных явлениях. Но наиболее
обнаруживается это стремление, если пытаться довести прерывность до
мельчайших частей. Ибо в ступках после разбивания до известной степени
пестик уже больше не действует; вода не проникает в слишком малые трещины;
даже и самый воздух, несмотря на тонкость его тела, не тотчас проникает в
поры более плотных тел, но лишь длительным внедрением.
Шестое движение есть движение, которое мы называем движением выгоды или
движением нужды. Посредством него тела, если они, находясь среди совершенно
чужеродных и как бы враждебных тел, получают возможность избежать этих
чужеродных тел и присоединиться к более близким телам (хотя бы эти близкие
тела были такими, у которых нет тесного согласия с ними), тотчас принимают и
избирают их как предпочтительные и как будто считают это выгодным (откуда мы
и взяли название), как если бы они ощущали нужду в таких телах. Например:
золото или другой металл в форме фольги не любит окружающего воздуха;
поэтому, если оно встречается с каким-либо осязаемым и плотным телом (как
палец, бумага и что угодно другое), оно тотчас к нему пристает и не легко
отрывается. Так же и бумага или ткань и другие тела этого рода не ладят с
воздухом, который проник в их поры; поэтому они охотно впитывают воду или
жидкость и вытесняют воздух. Так же сахар или губка, погруженные в воду или
вино, если часть их выдается и далеко поднимается над вином или водой,
понемногу и постепенно привлекают воду или вино вверх.
Отсюда получается превосходное правило для открытия и разложения тел.
Ибо если можно, оставив разъедающие кислоты, которые сами открывают для себя
путь, найти тело, сообразное и более согласное и дружественное какому-либо
плотному телу, чем то, с которым последнее смешано как бы в силу
необходимости, то это плотное тело тотчас отрывается и расслабляется и
принимает внутрь себя то второе, исключив или удалив предыдущее. Это
движение выгоды действует или имеет силу не только при соприкосновении. Ибо
электрическое действие (о котором Гильберт и другие после него пустили
столько сказок) есть не что иное, как стремление тела, возбужденного легким
трением и плохо выносящего воздух, но предпочитающего какое-либо другое
осязаемое тело, если оно находится поблизости.
Седьмое движение есть то, которое мы называем движением большего
собрания. Посредством этого движения тела несутся к массам соприродных им
тел: тяжелое -- к земному шару, легкое -- к окружности неба. Это движение
схоласты легкомысленно обозначили как естественное движение -- очевидно,
потому, что извне нет ничего заметного, возбуждающего это движение (и
поэтому они считали это движение прирожденным и присущим самим вещам), или
же потому, что оно не прекращается. Но это и не удивительно, ибо земля и
небо всегда присутствуют, тогда как причины и начала большинства остальных
движений, наоборот, то отсутствуют, то присутствуют. Поэтому схоласты
полагали это движение вечным и собственным, ибо оно не прерывается и тотчас
является тогда, когда прекращаются другие; остальные же движения они
полагали заимствованными. Однако это движение в действительности достаточно
непрочно и вяло: оно как бы уступает и подчиняется другим движениям, пока
они действуют, если только оно не совершается в телах чрезвычайно большой
массы. И хотя это движение столь наполнило мысли людей, что от них почти
скрылись остальные движения, однако люди мало о нем знают и впадают во
многие ошибки относительно него.
Восьмое движение есть движение меньшего собрания, посредством которого
однородные части в каком-либо теле отделяются от инородных и сочетаются
между собой. Посредством этого движения также и целые тела подобного
вещества обнимают и лелеют друг друга и, когда оказываются сблизившимися до
некоторого расстояния, притягиваются друг к другу и сходятся. Так, в молоке
сливки всплывают, а в вине осадки опускаются через некоторое время. Ибо это
происходит не только вследствие движения тяжести и легкости, когда одни
части устремляются кверху, а другие опускаются к самому низу, но и в гораздо
большей степени вследствие стремления однородных частей к схождению и
соединению. От движения нужды это движение отличается в двух отношениях.
Во-первых, в движении нужды преобладает побуждение враждебной и
противоположной природы; в этом же движении части соединяются (если только
отсутствуют препятствия и оковы) в силу дружбы, хотя бы и отсутствовала
чуждая природа, вызывающая раздор. Во-вторых, отличие состоит в том, что
соединение здесь теснее и совершается как бы с большим выбором. В том
движении, чтобы избежать враждебного, сходятся и не очень родственные тела,
в этом же сходятся вещества, связанные совершенно братским подобием, и они
как бы сливаются воедино. Это движение присуще всем сложным телам, и в
отдельных случаях оно было бы хорошо заметно, если бы только не связывалось
и не обуздывалось другими устремлениями тел, нарушающими это схождение.
А связывают это движение главным образом три обстоятельства: косность
тел, узда господствующего тела и внешние движения. Что касается косности
тел, то достоверно известно, что осязаемым телам присуща некоторая вялость,
большая или меньшая, и боязнь перемещения. И если они не встречают
побуждения извне, то предпочитают остаться в том положении, в каком
пребывают, чем привести себя в лучшее. Но эта косность разбивается с помощью
трех воздействий: или тепла, или силы, исходящей от какого-либо родственного
тела, или живого и мощного движения. Что касается, во-первых, помощи от
тепла, то она дала повод определить тепло как то, что "разделяет разнородное
и собирает однородное". Это определение перипатетиков по заслуге осмеял
Гильберт, который сказал, что это то же самое, как если бы кто-либо
определил человека как то, что сеет пшеницу и сажает виноградные лозы; ибо
это определение является лишь определением посредством действия, и притом
частного. Но это определение еще более ошибочно, потому что и эти действия
(каковы бы они ни были) не исходят из свойств тепла, но являются
привходящими (ибо это же совершает и холод, как мы будем говорить
впоследствии), а именно вызываются стремлением однородных частей к
схождению; тепло только помогает разбить косность, которая раньше связывала
это желание. Что же касается помощи от способности, приданной близким телом,
то она удивительным образом обнаруживается в снаряженном магните, который
возбуждает в железе способность удерживать железо вследствие подобия
веществ, причем косность железа разбивается способностью магнита. Что же
касается до помощи от движения, то она замечается в деревянных стрелах, у
которых также и острие деревянное. Они проникают глубже в другое дерево, чем
если бы были оснащены железом. Это происходит вследствие подобия вещества,
причем косность дерева устраняется быстрым движением. Об этих двух опытах мы
говорили также в афоризме о скрытых примерах[140].
Связывание же движением меньшего собрания посредством обуздывания со
стороны господствующего тела мы наблюдаем в разделении крови и мочи холодом.
Ибо, пока эти тела будут наполнены деятельным духом, который, как господин
целого, располагает и сдерживает их отдельные части, до тех пор однородные
части не сойдутся вследствие этого обуздывания. Но после того, как этот дух
испарится или будет подавлен холодом, части, освобожденные от узды,
сойдутся, следуя своему естественному стремлению. Поэтому и происходит, что
все тела, содержащие острый дух (как соли и тому подобное), сохраняются под
воздействием постоянной и крепкой узды господствующего и властного духа.
Связывание же движения меньшего собрания посредством внешнего движения
лучше всего наблюдается в движениях тела, задерживающих гниение. Ибо всякое
гниение основывается