только человек отклоняется от этого срединного пути, он отдает
свою жизнь во власть одному из полюсов, его движение вверх
прекращается, начинается движение в сторону; чем больше человек
отходит в сторону, тем более радикальным становится его экстремизм.
Духовный экстремизм на любом уровне есть вещь чрезвычайно опасная.
Дети, рожденные от духовного экстремизма, взрослеют через века, и
только тогда люди прозревают истинную суть вещей. А во младенчестве
всякий ребенок прелестен. Коммунизм, гуманизм - все это дети
духовного экстремизма, соблазненность в сторону, мечтания о спасении,
но не акт спасения, не путь.

Срединный путь - это своего рода цирковой канат для канатоходца.
Легкое движение в сторону от сбаланси рованного равновесия, и ты
летишь вниз, потеряв равновесие, духовный экстремизм начинается с
легкого, едва уловимого движения в сторону, в сторону от центра, от
носительно которого сбалансировано движение.

Антиномия - это берега, которые предохраняют движение реки сознания
к морю сверхсознания. Река, вышедшая из берегов, пренебрегшая
берегами, не только останавливается в своем движении или
существенно замедляет его, но и несет смерть всему живому,
обитающему на ее берегах.

Итак, окунемся в мир духовно-нравственных антиномий, силовое поле
которых и образует "узость" пути.

Имманентность и трансцендентность, ощутимо реальное и запредельное.
Эта антиномия относится и к Богопознанию, и к самопознанию
человека, и к истории богочеловеческого процесса. Она напрямую
связана с представлениями о присутствии Бога в мире, о глубинной
основе мира и его причинности.

59

Историческое христианство сдвинуло равновесие этой антиномии в
сторону имманентности, приспособив образ Бога к падшему миру.
Представление о Боге как о владыке этого мира, в руках которого
судьбы всего человечества, легко вульгаризировалось до образа
существа с садистическими наклонностями, ибо как иначе назвать
владыку, который допускает войны, наказывает родителей зверским
убийством у них на глазах их любимого чада и творит прочие ужасы.

При такой постановке вопроса получается, что не жизнь есть эманация
Бога, а Бог есть эманация жизни, что, по сути, и является основным
атеистическим аргументом.

В этой связи важно отметить, что жизнь хотя и является творческим
актом Бога, но это жизнь, сотворенная по образу и подобию Бога, то
есть творение с печатью великого Автора. Эта печать - свобода. Из
биологических творений самой большой свободой обладает человек. Это,
несомненно, ставит его выше прочих творений жизни, но делает его
судьбу трагичнее, ибо свобода не есть спонтанное волеизъявление, это
волеизъявление с последствиями, когда приходится отвечать за
принятое решение, нести бремя ответственности. Поэтому не Бог, а
человек несет ответственность за все происходящее в мире, за горе,
страдание, войны и прочее. Это историческая судьба, историческое
бремя человека, отпавшего от Бога. Ибо вся история - это творчество
человека, макроистория и микроистория. Так вот, с точки зрения
макроистории человечество пока находится в состоянии подмастерья,
который осваивает азы мастерства, портя при этом большое количество
материала. Но без этого подготовительного периода невозможно чистое
творчество - сначала робкие и неудачные попытки, потом ремесло и
только потом высокое искусство. В этом заключается эсхатология
истории, эсхатология восхождения к высшему творчеству в
соответствии с достоинством высочайшего дара - Божественной
надтварной свободы. В этом надежда ожидания

60

Бога, в этой надежде Его имманентность сотворенному Им и отпадшему
от Него миру.

Духовный экстремизм имманентного в богопознании - это дело рук
оощей массы исторической церкви. Аристократическое христианство в
лице великих мистиков исповедовало всегда Бога
трансцендентно-имманентного (для меня трансцендентность Бога
наиболее высоко прозвучала в творчестве Мейстера Экхарта и Иоанна от
Креста).

Антиномия трансцендентно-имманентного играет большую роль в
самопознании человека. Мне кажется, что большинство
антропологических концепций недооценивают роль трансцендентного в
судьбе человека. Каждый человек несет в себе печать надтварной
божественной свободы. И эта печать - призвание к трансцендентному.
Печать надтварной Божественной свободы есть глубинная воля
человека, основа его личности, все остальное - индивидуальный
экстерьер, психофизическая масса человека, которая имеет свой уровень
воли, но воли слепой, не способной к самоосознанию, воли имманентной,
способной установить диктат над волей трансцендентной.

Развитие глубинной основы личности человека есть путь личного
спасения и преображения психофизической сферы человека.

Нарушение равновесия антиномии трансцендентно-имманентного на
антропологическом уровне часто приводит к конфликту или
противоречию между свободой и необходимостью. Встает вопрос, как
сочетать свободу на духовном уровне и необходимость или
закономерность в сфере материальной жизни?

Надо либо отказаться от одного ради другого и объявить абсолютную
свободу, что, конечно же, не приведет к абсолютной свободе в условиях
отпадшего от Бога мира, а приведет лишь к абсолютной анархии, а
затем к тотальному хаосу, ибо это будет настоящая война злых воль,
каждая из которых будет претендовать на большее жизненное

61

пространство, на большую территорию в ущерб остальным, и они будут
пожирать друг друга. В истории это, к сожалению, имеет много
конкретных проекций.

Можно, наоборот, провозгласить абсолютную необходимость. Но и это
абсурдно, ибо необходимость, или детерминизм, не может быть
абсолютным законом, так как существует детерминизм разного уровня.
Нужно будет создать иерархию уровней необходимости. В истории это
выразилось разными видами тотальной власти; такие общества долго
не удерживаются. Либо вспыхнет своего рода гражданская война
детерминизмов до состояния унифицированного равенства. История
знает воплощение и этих тенденций. Если довести данную мысль до
логического конца или абсурда, то покой наступит лишь тогда, когда
возникнет единая и неделимая психофизическая масса.

Если же не пренебрегать ни свободой, ни необходимостью, то придется
установить некую соотнесенность этих понятий между собой, некую
иерархию. И тогда каждое из понятий можно определить диалектически
и, следуя гегелевской традиции, вывести формулу, что свобода - это
осознанная необходимость или необходимость - это осознанная свобода,
в зависимости от того, что считать более значимым. Последнее мне
ближе. Я всегда понимала необходимость как ту степень свободы,
которую я, как свободный человек, свободно могу воспринять. А
окружающий мир будет меняться по мере изменения моей воли,
качества моей воли. Покуда мы живем в мире, изменившем Богу, не
воспринявшем Бога во всей полноте, природный детерминизм является
некими цепями, сдерживающими нашу злую волю, и одновременно теми
потенциальными возможностями, которые дремлют внутри нас.
Выпустить их на свободу, где царит злая воля, - это значит обречь мир
на скорую погибель. Чем более свободным человек становится от зла,
тем более раскрывается его суперспособность преодоления природного
детерминизма, например способности исцеления или ясновидения у

62

многих святых (не путать с современной модой на целительство).

Понятие же свободы как осознанной необходимости, по существу,
атеистическое понятие. Если воспринимать Бога личностно, то что же
это за суперличность, достоинства которой зависят от элементарной
материи, а такая зависимость в рамках этой формулы становится
очевидной; ибо что есть Бог, если не свобода сверхбытия. Всякая
свобода определяется сверхбытием, то есть бытием хотя бы ступенью
выше элементарного бытия. Что же это за свобода сверхбытия, которая
зависит от законов элементарной жизни? В такой ситуации Бог
отпадает за ненадобностью, что и доказала советская история.

Если же руководствоваться пантеистической концепцией, то эта
формула - свобода есть осознанная необходимость - еще как-то
действовать может, но тогда должно усложниться понимание материи,
должен возникнуть своего рода духовный материализм. Большинство
оккультных школ идут именно по этому пути, пытаясь приспособить
или развить материю (в данном случае психофизическую сферу человека)
до уровня Божественной свободы, что само по себе не плохо, но не всегда
эффективно. Ибо понятие Божественной свободы не может быть
умозрительным, оно должно быть экзистенциальным - через личное
опытное познание, причастие, сопереживание. К Божественной свободе
нельзя двигаться вслепую через обожествление материи, иначе легко
ошибиться, приняв определенную степень совершенствования материи
за предел Божественной свободы (например, преодоление сил
гравитации). Таких соблазнов в наши дни много. Отчасти это наследие
теософских и антропософских течений начала XX века, которые
продемонстрировали неспособность к мистическому познанию
трансцендентного через явное тяготение к магии как средству
господства над миром через законы необходимости. Бердяев, как мне
кажется, очень точно назвал это "космическим прельщением эпохи".

63

Современные последователи этих направлений явно тяготеют к Востоку
(Индии, Китаю), но не всегда для того, чтобы черпать знание о
трансцендентном, а чаще для того же господства над царством
необходимости хотя бы отчасти, так как там, в отличие от
христианской культуры, хорошо разработаны системы физического
совершенства.

Итак, нарушение равновесия антиномии трансцендентно-имманентного
очень опасно. Но где же пролегает "узкий путь", который не нарушает
это равновесие? Для меня это прежде всего Иисус Христос, Его
личность. Его жизнь. Его смерть. Основное в христологии - это догмат
о неслиянности и нераздельности природы Бога и человека. Живой
Богочеловек - начало в истории "узкого пути" для всего человечества.

Экзистенциальная возможность и необходимость познать
трансцендентное в Боге через реализацию трансцендентного в человеке
есть спасение имманентного в человеке и в мире; в этом
эсхатологический смысл истории. Но не следует думать, что вне
исторического христианства нет спасения. Дух равновесия
трансцендентно-имманентного нащупывается по-разному в разных
религиозных традициях, и не важно, как это определяется
терминологически, важна экзистенциальная суть, дух.

Библейской культуре изначально очень свойственно трансцендентное
стремление, которое можно условно назвать библейским
волюнтаризмом, волей к прорыву в запредельное, волей, побеждающей
слепую волю плоти, глубинной волей свободы, волей, побеждающей
непобедимое. Такова трансцендентная воля Авраама, Давида, Иова и
других. Благодаря прорывам этой трансцендентной воли творилась
библейская история. В Иисусе Христе воплотилось ее равновесие с
имманентной природой.

Это равновесие не было вынужденным, не было детерминированным, но
достигнутым, завоеванным, иногда в жесточайших испытаниях, как,
например, в Гефсиманском саду.

64

Логическим продолжением антиномии трансцендентно-имманентного
является антиномия эзотерического и экзотерического; соблюдение
равновесия здесь не менее актуально.

У исторического христианства два греха - это альянс с земной властью
и упрощение учения для народа, до уровня народа, больший акцент
именно на то, чтобы учение Христа было доступно каждому, в ущерб
воспитанию человека до уровня восприятия тайны Христа. Внутренняя,
глубинная суть искупления, спасения сберегалась для посвященных, а
для простых существовал доведенный до магического уровня ритуал. Не
было проблемы личности, была проблема количества обращенных, или
"спасаемых". Побеждал дух демократической причастности над духом
аристократической отданности, внешнего над внутренним.

Это нашло свое отражение в этике и породило психологию
бесконфликтного согласия, конформизм, а также и в эстетике - в
пышности храмовых украшений, обрядов.

Равновесие антиномии эзотерического и экзотерического можно
определить евангельской фразой "Вера без дел мертва", когда глубина
внутреннего познания оставляет заметный след не в виде
символического акта, театрального действия, а в виде бытийственно
значимого деяния. И чем больше ущемляется эзотерическое, тем
очевиднее экзотерический экстремизм, преобладание символически
значимых действий. Эзотерический экстремизм в человеческой
интерпретации грозит обернуться духовным материализмом, ибо
желание освободиться от обремененности плотью можно осуществить
только через свободу духа, иначе это может обернуться плотской
одержимостью, когда все силы будут сосредоточены на средствах
"освобождения", на внешнем.

Не менее важной является духовная антиномия консервативного и
революционного. "Узкий путь" этой антиномии проявляется в кризисах
развития. Если равновесие не соблюдается, то развитие представляет
собой крайне неуравновешенный процесс. Консервативный экстремизм

65

сдерживает уже не чрезмерность движения, а всяческое движение и
может привести к абсолютной остановке. Консервативный экстремизм,
как правило, разрешается революционным экстремизмом, энергия
взрыва которого может быть убийственной.

В истории Церкви консервативный экстремизм порождал
многочисленные ереси и духовное диссидентство, - в частности,
монашество зародилось как духовное диссидентство.

Очень важными представляются и моральные антиномии. Первая - это
антиномия милосердия и справедливости. Здесь человеку нащупать
"узкий путь" бывает чрезвычайно трудно. Ветхозаветное "око за око"
пренебрегает милосердием в пользу справедливости. В истории
человечества очень разнообразно проявляется этот ветхозаветный крен.

Парадокс новозаветного милосердия - "если кто ударит тебя в правую
щеку твою, обрати к нему и другую" - не принимает плотское сознание,
отдаваясь с наслаждением нескончаемой войне за справедливость до
тотального уничтожения. Новозаветную интерпретацию воспринимают
не как рубеж, окончание справедливости "око за око", а как модуль
ежедневной практики с мазохистским оттенком.

Следующая антиномия - смирение и дерзновение. Изза постоянного
нарушения равновесия этой антиномии в опыте исторического
христианства понятие дерзновения приняло смысл дерзости. И как
результат - дерзость атеистической доктрины, обернувшейся
насильственным усмирением личности до унифицированного
стереотипа.

Человеку очень важно различать, в чем смириться перед волей Божьей,
а в чем положиться, скорее, опереться на свою волю, дерзнуть.

Без смирения нет покоя, без дерзновения нет творчества, а значит -
смерть. Беспокойное творчество - хаос. Нетворческий покой - окостенение
и тоже смерть.

66

Антиномия частного и общего оборачивается проблемами соединенности
и разобщенности. Экстремизм здесь проявляется не реже, чем в других
антиномиях. Любое частное тяготеет к преодолению одиночества или
изолированности через идентификацию с общим, и наоборот:
насильственная общность вызывает бегство в уединение.

Между тем соблюдение этой антиномии очень важно для эсхатологии
человеческой истории, не для индивидуального, а для общего спасения.
История вообще движется личными прорывами, личностями,
открытыми для других.

Экстремизм общего оборачивается унифицированной соединенностью.
Экстремизм частного - непреодолимой разобщенностью. Для человека
полезно не одиночество, а уединение время от времени, а для коллектива
людей - дифференцированное различие индивидуальностей.

Антиномичный закон "узкого пути" - закон динамики движения духа,
закон творческого конфликта, но не противоречия, творческого
конфликта, необходимого для процесса развития, для творческой
эволюции. В этом смысл истории. Возможность такого движения -
печать надтварной свободы, которую человек реализует или пытается
реализовать через любовь и познание. В этом заключается личная
эволюция - направление сознания, называемое мет ареал измом.

Что же есть человек и что такое эволюция Божественного в человеке?
Человек - это некая целостность, в которую входят: "физио" (плоть -
физика и химия), "сома" (тело, эстетика), "психео" (душа, этика, религия,
психология), "спирито" (дух, творчество, диалог).

Каждая часть этой целостности обладает своим содержанием и
определенной значимостью. Но целостность от набора содержаний
отличается тем, что целостность определяется иерархией различных
содержаний. Иерархия - это своего рода распределение ролей,
распределение значимости, когда каждому содержанию отводится
конкретное место.

67

Нарушение иерархии - это нарушение целостности, а для человека это
означает раскол личности. Это не означает смерть, это означает жизнь
в виде болезни. Человек всегда болеет, если в нем нарушена целостность.
Это может быть пренебрежение каким-либо из содержаний. Существуют
тысячи разных заболеваний из-за нарушения физического и
химического баланса плоти: вирус, инфекция, травма, органическое
поражение или внутриутробная травма, дисфункция, - это только
категории нарушений. В каждой из категорий множество
разновидностей. Медики, как правило, объединяют два содержания в
одно:

"сома" - это и плоть, и тело. В антропологии "тело" имеет больше
значение формы, в которую заключена плоть, то есть это не столько
физиологическое понятие, сколько эстетическое. Это не только
внешность буквальная, но и любая форма внешнего поведения - походка,
манера держать себя, поведение, стиль. Пренебрежение этими
содержаниями тоже болезнь. Человек неряшливо одетый, плохо
причесанный, грязный, вульгарный, чавкающий, плюющий на улице -
это уже заболевание не только личное, но и общественное, ибо такой
человек нарушает гармонию мира. Можно сказать, что манеры - это
эстетическая совесть.

Пренебрежение содержанием "психео" еще более опасная вещь, хотя и не
обладает такой очевидностью, как "сома" или "физио". "Психео" гораздо
более тонкая материя. "Психео" включает в себя такие сферы, как
психология, этика и религия. "Психео" -это понятие "я" в человеке:
самоощущение, самовосприятие, самосознание, самореализация. И
поскольку человек - существо коммуникативное, то есть общающееся,
созданное для общения, понятие "я" в человеке всегда подразумевает
наличие других "я", а значит, и восприятие "я" другого или других и
степени "его" или "их" вовлеченности в "мое" существование. Вот почему
это не только психология, но и

68

этика - нормы взаимодействий, религия, то есть связь с Высшим "Я".

Пренебрежение содержанием "психео" - это либо ущемление области "я",
либо ущемление области других "я", либо ущемление области Высшего
"Я". Все это тоже болезнь, но болезнь, по-другому выражающаяся, чем
болезнь "физио" и "сомы". Наверное, болезнь "психео" можно сравнить с
радиацией. Больной человек, он как бы носит в себе источник радиации
и распространяет ее вокруг себя, попутно получая дозу радиации от
других "больных". Радиация, воздействуя на живое, вызывает мутации.
В данном контексте имеются в виду мутации сознания. В области
религиозного таковыми мутациями являются мунизм, дианетика,
неоязычество, все стремящиеся к концу света. (Подробнее об этом
написано в журнале "Знамя"   8 за 1995 год, в статье "Внебрачные дети
религиозных идеологий".)

Существует множество разновидностей мутаций сознания в области
"этнического" - политические взгляды и социальные установки. Это
любые формы национализма, расизма, шовинизма, дискриминации и
эксплуатации; кастовость общества, с одной стороны, и попытки
построения бесклассового общества, с другой стороны.

Еще большее количество мутаций существует в области психологии, в
области "я" и других "я". Недаром сказано:

"Возлюби ближнего своего, как себя самого". Человек, как правило, не
умеет любить ни себя, ни других. Поэтому и в семьях любовь
встречается очень редко. Семья может держаться на чем угодно, но
реже всего на любви. Поэтому и существует огромное количество
неврозов, психозов, фобий, маний и т. д. и т. п.

Самая последняя и самая главная часть человеческой целостности -
"спирито" - чаще всего ущемляется. Что же это за область? Человек
создан по образу и подобию Божьему. "Спирито" - это и есть область
образа и подобия

69

Божьего или, точнее сказать, область, где образ и подобие Божие
должны проявиться.

Как же образ троичности запечатлен в человеке?

У человека есть три фундаментальные потребности:

любовь, познание и свобода.

Свобода - это бесстрашие духа. Бесстрашие не есть отсутствие страха,
это его преодоление, попытка и возможность стать выше страха. Ибо
страх сдерживает, сковывает, это нечто формообразующее, начальное,
это лишь начало премудрости (Притчи Соломона, 1, 7), закон.

Христа упрекали в бесстрашии перед законом, в нарушении его
незыблемости. А Он отвечал, что "пришел не нарушить закон, но
исполнить". Страх владеет скупцом, тем, кто дорожит малым или
большим своим состоянием и его старательно сберегает, будь то его
собственная душа, идея, завод, кольцо с бриллиантом или фрагмент
открывшейся истины.

Блажен тот, кто нищ, он ничем не владеет, ничто не сберегает, а
значит, и не ведает страха, и все совершенное радует его, ибо он всему
может причаститься. Он паломник, странник. Он идет по жизни, как
по дороге, любуется открывающимися видами, пересекает леса, реки.
Его взгляд - бескорыстный взгляд любящего красоту, а не
утилитарный взгляд владеющего и пользующегося своим владением. Он
не скажет: "Мне не нравится этот желтый цветок, так как у меня для
него нет подходящей вазы, другое дело вот этот розовый, он будет
гармонировать со шторами на моем окне".

Страх - это предел, ограниченность, высокий забор, из-за которого не
видно окрестностей. Пока человек мал, ему не стоит выходить за его
пределы. Безбрежность будет для него губительна. Чтобы научиться
ориентироваться в мире, надо хорошенько изучить малое пространство.
Но надо приучать свою душу к возможной безграничности, глядя, как
свободно перелетают через этот высокий забор птицы.

70

Переросток, трепещущий от страха, как только открывают калитку, -
жалкое зрелище, даже если на нем епископское облачение, а в голове
полный шкаф книг про свободу.

Итак, бесстрашие духа -бесстрашие перед неизведанным - это
способность преодолеть тварную природу, которая реагирует на
неизведанное агрессивностью, защитой от страха, отвержением и
ощериванием против всего незнакомого. Бесстрашие - это открытость
жизни, открытость стихиям, открытость Богу, способность
противостоять стихиям, не отворачиваясь от жизни, когда "в центре -
не долг, а дух, сверхчувство любви. Божья воля любви. Божья задача
любви, мой духовный путь" (Г. Померанц).

Всякое проявление любви или познания рождается от импульса
надтварной свободы, трансцендентного волюнтаризма. Чем меньше
энергии трансцендентного волюнтаризма, тем заземленное любовь, тем
более эмпирическим является познание, тем ближе оно к
информированности, к так называемому кроссвордному знанию, к
узнаванию.

Познание и узнавание различаются так же, как скольжение по
поверхности и движение вглубь, требующее несравненно больших
усилий. Познание - теоцентрично, узнавание - эгоцентрично, познание -
иерархично, узнавание - демократично. Познание движимо верой,
интуицией, уравновешиваемой смирением перед замыслом Творца и
дерзновением восторга творчества, узнавание опирается на
посюсторонний опыт, для узнавания характерны преимущества слова
над контекстом, факта над концепцией.

Познание - это не значит найти порядковый номер в реестре ценностей.
Подлинное познание - погружение в реальность настолько, что человек
постигает природу происходящего; когда нет познания, человек
взаимодействует по касательной, трется своей поверхностью о
поверхность происходящего. При действительном познании собственная
оболочка не мешает проникнуть за оболочку

71

происходящего, это погружение в реальность, это не только
интеллектуальный процесс, это процесс духовный. Это не объем знаний,
это динамика осмысления.

Я не храню знания, как книги на полках, важно не запомнить, а
уловить дух. Важно не какой веры человек, а какого духа.

В церкви много людей, которые, как подбитые птицы (чаще вороны, чем
чайки), летать не могут и только смотрят на небо. В том, что такие
люди высказывают, мысли нет, а есть пересказ прочитанного. Это небо
они не выбирали, им указали, а они смотрят. Не надо путать замирание
с покоем, мление с любовью, узнавание с познанием.

Должен быть экзистенциальный запрос - мне нужно это знать! Должен
быть волевой импульс говорить и думать о том, что действительно
существенно и действительно захватывает. Если есть без аппетита,
толку все равно не будет; так и с познанием. Какой-нибудь деревенский
мальчик, ставший ксендзом, прочитает тома моральной теологии,
понять не поймет, а только надуется от собственной значимости.

Большинство людей, уверовав, в основном меняют внешний стиль
жизни, но не происходит экзистенциальной перемены. Бывает так, что
изменение стиля жизни выгодно по тем или иным причинам, - к
примеру, бывает эротическая непригодность, неразвитость,
неспособность на разделение чувства и т. п. И "подбивать" ущербных и
неполноценных людей на "крестный путь" непродуктивно и опасно.
"Причащайтесь и спасайтесь" - это церковный миф, чтобы удерживать
паству при церкви как организации. Человека нужно вдохновлять на
развитие и эволюционирование. Человек - это бездна, но "обжито" у него
очень маленькое пространство, где он имеет эгоистически
фиксированную точку зрения, и все удовольствия и разного рода
интеллектуальные вторжения для него лишь тогда являются
удовольствиями и приемлемыми вещами, если они входят в эту
фиксированную область его

72

пространства, которое он бдительно охраняет. В жизнь, в реальность,
надо входить, как в море, а люди в большинстве своем сидят у берега,
как в тазу с теплой водой.

Я хочу спросить вас. Замирало ли когда-нибудь от полноты ваше сердце
при виде игры утреннего или закатного света на водной глади реки или
океана, вдохновлялись ли вы когда-нибудь, как только можно
вдохновляться, музыкой Баха, музыкой леса - ритмическим
чередованием звуков и пауз, вспыхивала ли когда-нибудь ваша душа
ответным огнем при взгляде в глаза и душу другого? И если да, то как
долго вы могли удерживаться на высоте этих чувств, сколько в вашей
жизни таких мгновений и сколько долгих лет будничной скуки?

Вы мечтаете о свободе. Но ваша свобода в том, чтобы менять одну форму
зависимости на другую. Достаточно ли вы свободны, чтобы в плохую
погоду чувствовать себя счастливым, даже если нет крыши над
головой? Достаточно ли вы свободны, чтобы, встречаясь с дурными
людьми и даже пострадав от них, не заразиться агрессией и
мстительностью? Достаточно ли вы свободны, чтобы не поддаться
прелести ложных теорий, чтобы отличить подлинное от бутафорского,
чтобы последовать за истиной вопреки многому, а может быть, всему?
Или вам больше по нраву маленькая свобода - ручная, комнатная,
домашняя, частная, национальная, персональная? Может быть, вам
нужно ровно столько свободы, чтобы ею манипулировать в своих
муравьиных интересах? И тогда всякую большую по сравнению с этой
индивидуальной свободой воспринимаете как ненужное бремя, как
чужую прихоть или придурь, как беззаконие или наказание. Вы хотите
невесомой свободы, свободы без тяжести ответственности, и чем больше
ответственность, тем меньше вы уже хотите свободы. И наконец, о
счастье, жесткие объятия найдены. Объятия, которые освободят нас от
тяжести собственного веса, от свободы делать свою жизнь, творить
совершенную гармонию. Ничего страшного, что

73

эти объятия, освобождая нас от свободы, освобождают нас и от
безбрежности жизни. Зачем ходить, бегать и плавать, лучше
потихоньку передвигаться на костылях. Ничего, что ноги здоровы, их
можно подогнуть или подвязать. Ничего, что они затекают в таком
неестественном положении, ко всему можно привыкнуть до такой
степени, что все неестественное станет естественным и наоборот.

Вы жаждете любви. А умеете ли вы что-нибудь, кроме как раскрывать
рот и запихивать в него все, что вам кажется вкусным и полезным?
Умеете ли вы принимать в подарок не только вещи, но и красоту,
радость, талант другого? Умеете ли вы все это видеть, а не просто
скользить взглядом, не отдавая себе ни в чем отчета? Умеете ли вы все
это беречь, а не просто пользоваться? Умеете ли вы все это терпеливо
взращивать?

Умеете ли вы что-нибудь давать? Не деньги и не вещи, а пространство
своей души, не жестко фиксированное, как в вагоне согласно купленным
билетам, а всю океаническую безбрежность своей души. Сберегаете ли
вы свои душевные сокровища, чтобы ими поделиться?

А хотите ли вы великой любви или вы предпочитаете при случае
заниматься любовью? Любовь в виде презерватива, который всегда в
кармане пиджака или в сумочке. Или любовь в виде выигрыша в
лотерею - без всякого труда сразу куча денег, заплатил пошлину и
наслаждайся. Или любовь, как тунгусский метеорит, - упало что-то и
придавило, не вывернешься.

Как легко прикрыться цинизмом, словно фиговым листком,
провозгласив, что любви нет, если ее нет, да и не может быть в чьей-то
малогабаритной жизни.

Вы стремитесь к познанию. Но сколь часто это мотивированное
познание младенцев, которым необходимо просто ощупать окружающие
предметы, чтобы приспособиться к своему окружению. Познание,
которое стремится овладеть, использовать. Познание причинное,
мотивированное, а значит, несвободное, скованное, зачастую
агрессивное.

74

Мир воспринимается, как труп на столе патологоанатома. Разрежем -
посмотрим.

Процесс познания - как изучение инструкции по пользованию вновь
купленным механизмом. Познание манипулятивное, познание, не
свободное от волевого корыстного решения, что есть эта жизнь,
познание как доказательство правильности этого решения, познание
как реализация бреда.

О, где ты, познание, не мотивированное ничем, кроме любви к Жизни,
познание чуткое, нежное, внимательное, свободное от опасений, страха,
обиды, горечи, разочарований, необходимости агрессивного состояния
самозащиты?

Где ты, совершенная любовь и свобода?

Отвечая самой себе, скажу, что жизнь - это не что-то ставшее, это
становящееся, это динамический процесс, антиномично завязанный, и
задача человека не отталкивать экзистенциальную тоску, как льдину
от берега, а совершать эволюцию в тринитарном единстве любви,
познания и свободы.

Завоевания творческого духа действительно имеют форму рукописи,
которая не горит, когда небытие становится бытием. Метареапизм - это
значит воспроизвести троичность внутри себя, это синтез любви,
познания и свободы. Но в реальности человек меньше того, чем он
может быть, ибо свобода ограниченна, любовь несовершенна. И на мой
взгляд, самой емкой областью для человека является познание, именно
в нем наиболее полно может реализоваться и дух свободы, и дух любви.
Это не значит, что любовь меньше познания, в тринитарном единстве
нет количественного различия. Любовь - это смысл, цель, а познание -
это направление, процесс. Направление - первично, первый шаг, а смысл
более значимая вещь в онтологическом понимании: чем яснее смысл,
тем эффективнее процесс.

Иисус Христос дает этот смысл. С момента появления на свет, я, как и
всякий ребенок, всякое творение, жаждала идеального состояния
безграничной любви.

75

Идеальное состояние безграничной любви можно описать следующим
образом, правда весьма условно: это должен быть мир, где "я" имеет
уникальную и вечную значимость, но "я" не должно быть одиноко, оно
должно жить в мире, полном всем и всеми, и при этом все и все должны
не по принуждению, а в свободной любви, признавать уникальную и
вечную значимость моего "я". И конечно же, все другие "я" должны
обладать тем же, чем и мое "я".

Чтобы это стало возможным, все "я" должны быть безграничными,
незамкнутыми, не теряя при этом своей уникальной формы. Точнее,
такое состояние можно было бы определить как прозрачность -
всегдашняя готовность изливать и вмещать Свет и Любовь.

Очень скоро я познала ограниченность любви. Сначала я познала
ограниченность любви других "я" по отношению ко мне. Некоторые "я"
ограничивали любовь в количественном отношении - любили меня "для
меня", но не столько, сколько бы мне хотелось; некоторые же "я"
ограничивали любовь в качественном отношении - любили меня "для
себя", любили какую-то "часть" меня для достижения своих целей, а
некоторые и вовсе отказывали мне в любви.

Осознание ограниченности любви - это первый трагический опыт
познания, это предчувствие смерти, которое наполняет неизъяснимой
тоской.

Оказавшись в такой ситуации, люди ведут себя по-разному. Одни
бывают настолько потрясены осознанием или ощущением
несовершенства любви, что словно каменеют от метафизической боли,
эта боль ранит их в буквальном смысле, как копье. Эта рана или
судорога от боли фиксируется - вплоть до материализации, поражая
нервную систему человека. Такие люди, как правило, либо заболевают
психически, либо закладывают фундамент в здание будущей болезни.
Такая пораженность есть следствие неразрешенное(tm) внутреннего
выбора - то ли идеальной

76

любви не бывает вовсе, то ли она бывает, но ее нужно долго искать. Эта
внутренняя неразрешенность делает человека уязвимым вплоть до
смерти, подобно ослику из притчи, умершему от голода между двух
стогов из-за невозможности выбрать, к которому подойти.

Другие люди, испытав трагический опыт познания несовершенства
любви по отношению к самому себе, делают вывод - идеальной любви
нет. Такой вывод защищает человека от метафизической боли, но
одновременно защищает человека и от любви. Человек строит внутри
себя глухую крепость. И хорошо еще, если он сделал вывод об
отсутствии идеальной любви на онтологическом уровне, тогда он
бывает вполне доволен своим существованием - жизнью в глухой
крепости с достаточным количеством жизненных припасов, то есть
удовольствий, компенсирующих хотя бы отчасти отсутствие идеальной
любви. Такими удовольствиями могут быть спорт, наука, сексуальные
утехи, коллекционирование, политика, общественная деятельность,
различные хобби, производство потомства и многое другое.

Но если вывод человека об отсутствии идеальной любви умозрительный
- на уровне аргумента разума, а не на уровне глубинного волевого
выбора, тогда жизнь его в глухой крепости превращается в пытку, он
становится узником по- неволе, словно сам себя помещает в глухое
подземелье, мечтая о солнце и свободе. Человек при внешней
целостности живет в состоянии внутренней раздвоенности, когда
глубинная воля противоречит разуму, не соглашается и не хочет
согласиться с ним. Подобное состояние чревато неврозами и
возможными самоубийствами.

В такой ситуации, как правило, оказываются люди, которые не находят
в себе достаточно мужества, чтобы устремиться в неизвестность поиска
идеальной любви, они в глубине души очень хотят идеальной любви,
любви по отношению к себе, но не от себя, потому их так страшит

77

поиск в неизвестности. Ведь такой поиск сопряжен с жертвами самого
себя - нащупыванием пути в бездорожье. И совсем неизвестно, найдешь
ли этот путь, дойдешь ли до идеальной любви, получишь ли
компенсацию за все свои жертвы...

И наконец, не самая многочисленная группа людей, которые, изведав
трагический опыт познания несовершенства любви по отношению к
самому себе, находят доста- точно сил, чтобы определить для себя:
идеальная любовь существует, но она находится в "тридевятом царстве,
в тридесятом государстве". Не все люди, сделавшие такой вывод,
одинаковы в своем поведении. Есть среди них мечтатели-идеалисты,
которым для счастья достаточно лишь запаха с кухни этого
"тридевятого царства, тридесятого государства".

Таких людей много в церкви - они веруют млея, они, в определенном
смысле, отторгают некоторую жесткость, заключенную в векторе
"усилия, которым берется Царство Божие", отторгают и остроту "меча
обоюдоострого", им достаточно лишь увидеть блеск этого меча,
занесенного над другими.

Но есть и те, кто хочет и пытается достигнуть этого "тридевятого
царства, тридесятого государства". В свое время, столкнувшись с
трагическим знанием несовершенства любви по отношению к самой себе,
я испытала нечто вроде личного апокалипсиса, в какое-то мгновение
небо для меня действительно свернулось как свиток. Но поскольку во
мне был очень сильный заряд жизнелюбия, метафизическая боль не
поразила меня до смерти, и даже рана, нанесенная, казалось бы, в самое
сердце, не лишила меня способности двигаться. Я не отвергла
существования идеальной любви. Для меня идеальная любовь только и
могла быть источником жизни, и ни в коем случае не наоборот.

Итак, выбор был сделан - идеальной любви нет в моей жизни, но где-то
она должна быть. Выбор тогда

78

является действительно выбором, а не умозрительным реше- нием или
аргументом только разума, когда есть волевая устремленность к
определенной цели. Волевая устремленность дает способность
концентрации энергии человека, всех его возможностей для достижения
определенной цели. Волевая устремленность диктует определенный тип
поведения. Исследовав поведение человека, можно судить о состоянии
его воли и об адекватности этому состоянию, провозглашаемого на
вербальном уровне, типа поведения.

Поначалу мой выбор был не глубоким, не затрагивал воли, а касался
только сознания. Я, подобно доброму молодцу, оказалась на распутье у
камня, на котором было начертано, как в сказке: "Направо пойдешь -
коня потеряешь, налево пойдешь - замертво упадешь, прямо пойдешь -
истину обретешь".

Моя воля пока к истине не стремилась, но сознание приняло решение о
поиске истины, и меня начало бросать то вправо, то влево, несмотря на
предупреждение на камне у перепутья. Начался своего рода
эмпирический поиск истины. Я, как слепец, ощупывала все, что
попадалось под руку: нет ли в этом идеальной любви. И только,
пожалуй, неустанность в таком, казалось бы, безнадежном поиске
говорила о созревании действительно волевого выбора.

Мой волевой выбор был связан с устремленностью к диалогу.
Диалогические отношения могут быть лишь на основе общего
устремления к познанию. Жизнь, как и любовь, нужно осознать, а
осознав, не отвергнуть.

Существует три гносеологических вопроса: что может Бог для человека,
что может человек для Бога и что может человек для человека.

Эволюция как духовное устремление к диалогу определяется
изживанием некрофилии - энергетики разрушения,

79

страха и ограниченности. Дух - это замысел. Материя - реализация. И
если человек воплощается, то основным смыслом этого воплощения
является определение степени своей некрофилии, которая нуждается в
изживании, ибо некрофилия - это основное препятствие для диалога.

Эффективность развития сознания гораздо важнее, чем материальное
усовершенствование, духи либо неуничтожимы вовсе, либо более
долговечны по сравнению с материей, время над ними не властно, по
крайней мере не имеет такой прямой власти, как над материей.
Возможно, духи "развиваются", пока не становятся святыми. Поэтому
энергию надо отдавать тому, над чем время не властно. В материи есть
частный смысл, но спасительного смысла - нет, следовательно, человеку
надо предпочитать духовное, а это означает развитие в себе способности
к диалогу. Но человек, к сожалению, всегда не свободен. Допустим, в
нашей стране он освободился от советской идеологии, но у него тысяча
других несвобод, есть несвобода движения темной, слепой воли, которой,
чтобы освободиться, нужно прозреть на самое себя. Отсутствие чужой
свободы так же мешает взаимодействию, как и отсутствие своей
собственной. Большинство людей находится в состоянии агрессивной
самообороны, как галчата в гнезде, которые открывают рот, и если не
получают ожидаемой пищи, то "долбают" друг друга. Человек угнетает
другого не только из-за личной, но и из-за метафизической угрозы.
Страх ограничивает и сковывает сознание, и только диалог с Богом и
другими людьми помогает человеку преодолевать страх и
ограниченность.

Но для того чтобы человек был способен к диалогу, ему необходимо
осознать свои собственные исходные установки, коды поведения и
мышления, которые "вросли" в его сознание. Гегель говорил, что
главнейшее свойство комического персонажа - это его несокрушимое
доверие к самому себе. Поэтому полезно иногда и посмеяться над

80

собой, через это происходит отстранение от самого себя, от чего-то
привычного и принятого, своего рода дискредитация упрямства, и
человек начинает видеть, что другой такой же богоподобный.
Сократовская ирония как раз заключалась в том, чтобы внушить
людям недоверие к собственным предпосылкам. Если человек этого не
понимает, то это будет игра в познание, игра отвлеченными понятиями,
человек будет продуцировать ограниченный жизненный опыт как
знание, и, когда его утверждения подвергнутся сомнению или критике,
это неизменно произведет эмоциональную задетость с последующей
агрессией, а в лучшем случае это будут монологи в порядке общей
очереди. Потому в диалог хорошо вступать с людьми, которые всегда в
пути и для которых философские вопросы всегда остаются открытыми;
с остановившимся человеком диалог невозможен, он всегда будет
подгонять действительность под свой опыт, а его "объективные" оценки
мира будут похожи на дневниковые записи.

Со времени развития психологии исчезают герои, ибо каждого человека
можно просмотреть с позиций сексуальных и эмоциональных запретов и
т. п. - все это действительно работает в человеке, из чего можно понять
мотивы его действий и высказываний. Как правило, в мотивированном
познании деструктивные личностные импульсы переносятся на других,
человек никогда не сознает, что он сам "злодей", иначе для него
осложняется жизнь и нужно на самого себя переносить проблемы и
сдерживать свою деструктивность, поэтому он стремится "вывернуться"
и перейти на нетравматичную для себя ноту в познании. Од- нако
жизнь без самопознания - это тоже боль, но неправильная.

Мыслить - это значит дать место внутри себя самого некоему потоку
реальности. Качество мышления определяется тем, сколько может
вместить человек, как долго он может вмещать этот поток, что он
может вместить. Следует

81

выявить и определить некоторые типы мышления, а именно:
скользящее мышление (оно подобно рассматриванию витрины магазина,
то есть сродни некой ситуативной случайности); оценивающее мышление
(оно как выбор перед покупкой с максимальной пользой); учебное
мышление (его можно сравнить с примериванием нарядов, хотя в гости
нужно идти только через месяц); глубинное мышление (онтологическое
познание).

Следует рассмотреть онтологическое познание как метаисторический
процесс. Это означает, что онтологическое познание имеет определенные
уровни, которые соответствуют вполне определенным историческим
эпохам. Первый уровень - буквальный (формальное, внешнее знакомство
с идеей, привыкание, элементарный контакт на уровне младенца,
который каждый вновь встречаемый предмет тянет в рот); далее
следует символический или аллегорический уровень (вживание в идею
через специальные слова, жесты, действия, через создание образов,
интерпретирующих идею, сюда также входит и отвлеченное служение
идее); затем идет моральный уровень (конкретное служение идее,
сопричастность, соединение с идеей); последний и самый высокий - это
анагогический уровень (жизнь в идее, творчество в идее, уровень
духовной реальности, который является содержанием жизни).

Каждый уровень имеет два этапа - материалистический и
идеалистический. На буквальном уровне познания большее
пространство занимает материалистический этап, и только в конце
происходит переход к идеалистическому этапу, а затем наступает
кризис и свершается поворот к символическому уровню. На
символическом уровне познания большее пространство занимает
идеалистический этап, лишь в конце осуществляется переход к
материалистическому этапу, затем кризис и переход к моральному
уровню. Но для нас, живущих в конкретную историческую эпоху,
моральный уровень только еще грядет, если всю историю рассматривать
с точки зрения метаисторического

82

богочеловеческого процесса. Мы живем в новые "средние века" или,
точнее, годы. Материалистический этап символического уровня - это
мировая идеологическая эпоха. Мы живем во времена ее кризиса.
Кризис - это трещина между "мирами". Кризис не должен означать
отвержение накопленного или возврат к началу, но достижение
состояния высшего, чем предыдущее.

На буквальном уровне материалистический этап начинается с первого
откровения человеку о Боге до появления Богочеловека.
Идеалистический этап буквального уровня -это интерпретация
откровений.

Идеалистический этап символического уровня - это Средние века, а
материалистический этап - Возрождение и весь последующий отрезок
времени до наших дней.

Материалистический этап морального уровня - это доверие не слову, а
делу. Идеалистический этап - это попытка синтеза слова и дела,
стремление к Логосу как слову-действию, период духоносности.

Идеалистический этап анагогического уровня - творческий взрыв,
ответное откровение человека Богу. Материалистический этап - "конец
времен", завершение первого этапа богочеловеческих взаимоотношений.

Эти уровни отражают метаисторический процесс развития человечества
в целом, а в лице отдельных личностей они имеют самое разнообразное
воплощение. Существует тождество состояния сознания и реальности
или той ее части, в которой данное сознание присутствует и которую
данное сознание вмещает.

Наряду с метаисторическим процессом задействован
метапсихологический процесс, развитие которого можно сравнить с
маятником. Метапсихология "маятника" выражается в
психологическом колебании из стороны в сторону - состояние духовного
пьянства. Искалечив себя в одном отношении, человек сохраняет до
известной степени возможность развиваться в других отношениях, что
и позволяет ему эволюционировать.

83

Главный смысл трагического отрезка нашей истории - затянувшегося
на 70 лет прыжка в утопию - это перенесение центра тяжести,
коррекция истории, - истории Церкви, пренебрегшей человеком,
упростившей его до уровня усредненного объекта спасения; истории
общества, не имеющего духовного авторитета, но страдающего от
духовного диктата Церкви. Расторжение брака общества и Церкви -
общества как совокупности институтов выживания человека в этом
мире и Церкви как института поиска духовных смыслов - произошло в
силу упрощения антропологических проблем, понимания антроподицеи
исключительно как обязанности спасения. Историческое христианство
почти совсем не занималось человеком. И результат -
секуляризированная наука, медицина, секуляризированная психология
и сомнительная попытка исследования душевно-духовной сферы в
рамках антропософии и теософии XIX-XX веков.

Фрагментарное видение, то есть специализация без универсализма, - это
большое зло и является огромной помехой для диалога. Бывает так, что
специалист по психиатрии даже при обычном общении со своими
друзьями ставит им диагноз, а специалист по пищеводу объясняет
нарушение мозговой деятельности дисфункцией пищевода.

Трудно познать полноту истины через исчерпывающее познание всего
многообразия индивидуального. Ибо индивидуальное в эгоистическом
стремлении к самосохранению воздвигает границы, преодолеть которые
бывает почти невозможно. Вот почему так трудно понять человеку
человека, одной человеческой общности другую, вот почему враждуют
одна научная теория с другой, одна религиозная традиция с
родственной, одно государство с соседним.

А всякая попытка преодоления воздвигнутых границ воспринимается
как агрессия, захват, воля к умерщвлению.

В Боге нет границ, но нет смешения, унификации, которую так боится
личность. В диалогическом единстве трех ипостасей содержится вся
истина и все знание. Мы идем к

84

Богу от частного знания, но, придя к Нему, мы должны действовать
наоборот, исключив фрагментарное видение мира и человека, и самих
себя. Эволюция Божественного в человеке - это движение от целостности
зерна к целостности плода.

В наше время наблюдается поиск внешней посвященности как
компенсация внутренней непосвященности. Но творческий человек тем и
велик, что умеет настраиваться в резонансную волну в Единое, однако
он всегда должен помнить, что познание научное, дифференцированное
должно переходить в объемное и интегральное, а это может
осуществляться только в тринитарном единстве любви, познания и
свободы. Познание вне любви и свободы - ограниченно. Свобода вне
любви и познания - это свобода эгоиста, свобода обезумевшего хирурга.
Любовь без познания и свободы - слепа и бескрыла. Птице для полета
нужно два крыла, а человеку - любовь и познание, чтобы воспарить в
свободе.

Ноябрь 1995 г.

<a name="Tradition"></a>
         * ТРАДИЦИЯ И ЭКЗИСТЕНЦИЯ, ИЛИ В ЧЕМ НУЖДАЕТСЯ ЦЕРКОВЬ?
* 

Нет нужды распространяться в том, что Церковь историческая и
Церковь невидимая, или харизматическая, не всегда совпадают, а
зачастую и противоречат друг другу.

Мне бы сейчас хотелось поговорить об онтологии Церкви - о Церкви как
духовном институте.

Вероучительный пафос Церкви девятым валом обрушивался многие
годы на человеческое сознание. И это было во многом оправданно.
Укоренение в истине начинается с чисто внешнего привыкания к ее
звучанию, если все рассматривать с точки зрения общечеловеческой
эволюции. Дух улавливают не многие. Большинство людей скорее
реагируют на форму, которая должна наполняться и оживляться духом.

Когда большие массы воды, повинуясь внутренней силе, двигаются
волной к берегу, то неизбежно происходит смешение разных уровней. Я
думаю, это во многом верно и для истории Церкви. Апологетический
пафос во многом скрыл самое существенное в Церкви - Христа, Иисуса
Христа, Человека из Назарета. Иными словами, в современной Церкви
отсутствует христоцентризм, экзистенциальный христоцентризм,
когда учение Христа является не идеологической доктриной, а образом
жизни, образом чувства, мысли, действия.

Многие современные верующие больше католики, православные,
лютеране и т. д., чем христиане. Я не против конфессионального
разнообразия, нет. Но я убеждена, что конфессиональные различия
возникли во многом из-за

86

одностороннего понимания духа Христа, когда на фоне целостного духа
возникала ограниченная идея о Христе. А идея так легко превращается
в идеологию. Потому я против подмены бытийственности
идеологическим пафосом. Именно идеологическая интерпретация бытия
является причиной розни и враждебности между людьми, так как в
большей степени опирается на внешнее, чем на сущностное. Попробуйте
сравнить на буквальном уровне цветок липы и розу. Ведь между ними
ничего общего нет, но оба претендуют на звание цветка, значит, один из
них - цветок истинный, другой - мнимый. Каждый думает, что
истинный - это он, а мнимость другого является злым умыслом.

Но это все следствие, а причина одна - отсутствие христоцентризма,
христоцентризма экзистенциального, а не символического. Упоминание
имени, символическое изображение и поклонение не всегда
сопровождаются постановкой сути учения краеугольным камнем всей
жизни. А проникнуть надо именно в суть, уловить дух за внешней
скупостью событий и слов Учителя.

В чем же причина подмены христоцентризма экзистенциального
христоцентризмом символическим, попросту - в чем причина
вытеснения Христа из христианства?

Первое, и самое главное, это трансцендентность, своего рода
сверхмерность того, что говорил и делал Христос, к чему призывал всем
своим существованием.

И действительно, как вместить благо, которое не противоречит смерти,
и до такой степени полно не противоречит, что подчиняется ей
биологически?

Неподчинение закону жизни в акте грехопадения толкнуло человека на
негативный путь познания, и, по существу, вся человеческая история -
история изживания тупиков своего сознания, когда чисто эмпирически,
на собственных ошибках человечество учится выравнивать лабиринты
своих путей. Именно этот негативный путь познания привел
человечество на встречу со смертью. Через подчинение смерти

87

человек может вновь обрести возможность полноты познания. Принятие
смерти не означает своего рода добровольного самоубийства.
Подчинение смерти есть правильное восприятие и отношение к смерти в
жизни человека и в момент смерти. Более всего на свете человека
страшит смерть в своем онтологическом значении, как окончание,
конец, категоричность "никогда". Страх смерти делает человека ее
рабом. Человек не может освободиться от присутствия смерти и
утверждает смерть почти каждым своим поступком, словом,
движением мысли. Ибо все, что не утверждает жизнь, ее отрицает (Мф.
5, 22). Энергия смерти в каждом неблаговидном поступке и слове. Думая
негативно, мы убиваем жизнь, жизнь в себе, в других, жизнь вокруг
нас. Отрицая смерть в смерти, люди утверждают смерть в жизни.
Принять смерть в смерти - значит принять смерть как рубеж
негативного познания, переход в область познания позитивного.

Именно это засвидетельствовал нам Человек из Назарета - Иисус
Христос, Спаситель. Он начертал для нас жизнью и смертью путь
богопознания. Эволюция человечества - это эволюция богопознания. В
момент грехопадения человек не испугался смерти, потому что не знал
ее вкуса. Своим Божественным происхождением человек обречен на
свободу, а свобода - это не только наличие выбора, но и бремя
ответственности за сделанный выбор, способность вынести свой выбор.
Человек сделал выбор в пользу смерти, и ему дана великая привилегия
- вынести бремя смерти. Только тогда он дорастет до Бога. То, что
человеку нужно вынести бремя смерти, Иисус засвидетельствовал Своей
смертью. А как это вынести, Он засвидетельствовал Своей жизнью. А
то, что все это имеет великий смысл, следует из Его Воскресения.

Как высоко над обыденным сознанием надо подняться, чтобы
воспринять все это целокупно, чтобы воспринять всего Христа, чтобы
полюбить Его, а полюбив - понять.

88

Но для большинства Иисус из Назарета остается загадкой, тайной,
притягивающей или отталкивающей. Даже если и хочешь познать эту
тайну, то неизбежно, рано или поздно, выбиваешься из сил, такой
существенной отдачи она от нас требует. Кого из людей не посещали
высокие мысли или высокие чувства, но как долго человек может
удерживаться на их уровне? Внутреннее напряжение труднее человеку
дается, чем внешнее, да и оно совсем на него не похоже.

И когда оскудевают силы дотянуться, неминуемо возникает желание
упростить себе задачу, упростить, адаптировать самого Христа, свести
все к внешнему образу, интерпретировать на свой лад.

В переводческом деле есть такое понятие: "калька" - дословный, как бы
копирующий перевод, не учитывающий надвербальный уровень языка и
вследствие этого неизбежно искажающий смысл. Так вот, в таком
случае всегда получается "калька".

В истории Церкви это обнаруживается различными культами: культ
Богородицы и различных святых, когда отраженный от Христа свет,
растворенный в личности святого, заменяет, а иногда и отменяет
самого Христа, культ догмы, культ церковной иерархии, культ
отдельных понятий или символов, культ традиции - то есть всего того,
что нуждается лишь в уважении, почитании, изучении.

Да и сам образ Христа часто настолько символизирован, что ни
эстетически, ни этически не согласуется с Благой Вестью. И становится
понятен пафос иконоборцев. Если обратиться к различным среднего
уровня иконографическим, а в большей степени живописным
интерпретациям Христа, то перед нами предстанет суровый
болезненный аскет или странный благодушествующий человек, который
и страдал-то отчасти, а если и умер, то не по-настоящему. Если все эти
изображения легализированы, значит, они удовлетворяют людей,
значит, большего им и не нужно. То

89

же самое касается и большинства словесных портретов, интерпретаций
Иисуса Христа.

Духовный аристократизм Спасителя остается невостребованным.
"Много призванных, но мало избранных". Катастрофически мало тех,
кто избирает именно этот духовный аристократизм. И несмотря на то,
что христианская идеология завоевала значительную часть земного
шара, истинных последователей, аутентичных христиан, ничтожно
мало. Именно этим объясняется исторический "проигрыш"
христианства.

Христос не оставил строго регламентированных правил поведения. Он
даже не записал Свои поучения. Для многих это может быть поводом
обвинить Его последователей, описавших историю Его жизни, в
субъективности или недостоверности. Лично для меня это -
подтверждение великого дара человеку - дара свободы. Менее всего
Христос хотел приговорить к определенному мировосприятию. Он лишь
свидетельствовал о том, где проходит благодатный путь для человека.
Обращение Христа к человеку - это обращение из сердца в сердце,
обращение к центральной сущности человека, к святая святых. Для
многих это все равно что выкупаться зимой в проруби или удержать на
руках гору.

Бхактиведанта Свами Прабхубада так проповедовал в 60-е годы в
Америке: "Мы уважаем Христа. Но посмотрите - разве его заповеди
выполнимы? Возлюбить всех среди общей озлобленности? Не грешить и
в мыслях, живя в мире соблазнов? Называть себя "истинными
христианами" сейчас могут или святые, или лицемеры. Мы предлагаем
реальный путь: мантра и небольшие ограничения в быту. Такие, как
вегетарианство, отказ от курения и алкоголя... Эти неудобства
восполняют вам радость и экстаз от мантры. А впереди - спасение
души. Не гонитесь за недостижимым".

Да, многие не выдерживают и не выносят "узкий путь"
духовно-нравственной определенности при полной

90

внешней свободе, предпочитая начать с периферийного
регламентирования. Что ж, это тоже путь.

Указание не на внешнюю, а на внутреннюю, центральную, глубинную
определенность открывает возможность индивидуального
разнообразия, не противоречащего друг другу. Мне кажется, что в этом
Церковь должна усмотреть провиденциальное указание на развитие
персонализма, когда личный подвиг веры важнее коллективного
проторенного пути. "Важнее" в данном случае не значит единственно
возможный, но, безусловно, более значимый, так как история движется
личностями, они прокладывают пути, по которым потом проходят
многие. И нельзя всех загонять на один-единственный,
унифицированный путь, это противоречит Божьей воле. Может быть, на
первый взгляд есть люди, которые нуждаются в крепкой руке закона,
которым будет полезен такой путь. Но утверждать так можно только в
унисон с Великим Инквизитором из романа "Братья Карамазовы".

Чрезмерность апологетического пафоса не только ущемляет дух
персонализма, но и существенно нарушает равновесие ортодоксии и
ортопраксии, равновесие, которое достигается воплощением ортодоксии
в ортопраксию, когда правильное действие есть естественное
продолжение правильной веры, ибо "вера без дел мертва". В истории
Церкви ортопраксия принимала такие причудливые формы, что само ее
наличие вызывает сомнения. Погоня за ортодоксией поглотила всю
энергию и, по существу, вытеснила ортопраксию. Результат этого
процесса - процветание клерикализма и иерократии как неизбежная
плата за увнешневление церкви.

Накормить голодного, обогреть холодного, помочь больному и
заключенному - все это остается в большей степени теоретической
необходимостью, а на практике составляет лишь незначительный
процент деятельности Церкви и существует порой именно как
"деятельность Церкви",

91

деятельность уставного свойства. Это, конечно, не плохо, но еще не
хорошо.

Хотим мы того или не хотим, а именно хотение определяет, согласны
мы или не согласны с каким-либо утверждением, но внешнее и
внутреннее находятся в прямой взаимосвязи, когда внутреннее
определяет внешнее. В странах христианской культуры, - правильнее
было бы сказать, в странах, отталкивающихся от христианской догмы,
ибо христианская культура в онтологическом смысле не реализована ни
в одной стране мира, - социальная политика и экономика во многом
зависят от состояния Церкви. Например, в Америке сегодняшняя
благоприятная ситуация существует благодаря религиозной и
политической смелости первых поселенцев. Протестантская
деловитость, квакерская непредвзятость и раскрепощенность - вот что
составляет позитивный дух Америки.

Экономическое процветание ФРГ во многом результат Штутгартского
покаяния, провозглашенного Советом Евангелической церкви Германии
19 октября 1945 года. Покаяние породило состояние свободы,
необходимое для творческого предпринимательства, ибо подлинное
покаяние не есть забвение вины, но высвобождение из-под ее гнета для
активных действий, для обновленного творчества.

Польша и Италия - это две самые католические страны в мире. Мне
кажется, что католицизм в этих странах измеряется не качественно, а
количественно: количеством храмов, священников, монахов, процессий.
Конечно, духовная культура этих двух стран имела свои взлеты,
подарившие миру Франциска Ассизского и Максимилиана Кольбе. Но
сейчас речь идет не о взлетах, а о естественном уровне духовных
институтов. Именно этот уровень обусловливает бытовое преувеличение
католицизма. Например, в Польше каждый деревенский дом имеет
маленькую застекленную нишу извне, в которую вставлена часто очень
безвкусная пластмассовая статуэтка, изображающая Богородицу. В
начале и в конце каждого селения

92

воздвигается большой крест, который украшают лентами и цветами.
Если сравнивать подобный опыт с первохристианским отношением к
кресту как страшному месту гибели самого дорогого Человека, когда
изображение креста страшило, то становится понятным, почему
молодежь носит крест как украшение в ухе.

Еще более интересной темой представляется мне взаимосвязь между
состоянием Церкви как института духовности общества (в странах с
другой религиозной культурой эту функцию исполняют
соответствующие культурной традиции религиозные движения, школы
или иные структуры) и социалистической доктриной. Мне кажется,
пришло время предъявить Церкви, в данном случае не конфессиональной
или автокефальной, а вселенской, именно как институту духовности,
органу духовности общества, счет за атеизм.

В нашей стране, когда у нас на глазах рухнула империя с
коммунистической ориентацией как высшей фазой развития
социализма, наметилась тенденция считать коммунизм "русским"
явлением, как когда-то считался национал-социализм явлением сугубо
"немецким". И то и другое - историческая ошибка. Вполне понятно
желание спихнуть всю ответственность на кого-то, в данном случае на
народ, который стал материалом для реализации этих идей в крайней
степени. Существует некий общечеловеческий архетип этих идей. И
каждая культура создает свой слепок этого архетипа. Мне не раз
приходилось слышать определение "русский атеизм". Безусловно,
существует "русский атеизм" как национальная, индивидуальная
интерпретация атеистической идеи. Но в таком случае существует и
"итальянский атеизм", и "французский атеизм" и т. д. Считать атеизм
или коммунистическую идею сугубо "русским" явлением так же
ошибочно, как, например, считать стремление к прибыли явлением
английским или голландским. Это не значит, что с России снимается
историческая вина за коммунистическую утопию, атеистическую
идеологию. Но историческая

93

вина не снимается и с Литвы, Эстонии, Латвии, Польши, Франции,
Италии и других стран, которые переболели или носят в себе бациллы
этой болезни. Это грех общечеловеческий, и если это не осознать, не
выявить конкретно, а не абстрактно в себе, то возможны рецидивы
болезни в той или иной форме.

Атеизм - это качество духовности, качество богопознания,
свойственное каждому конкретному человеку, народу и всему
человечеству в целом. Богопознание бывает разное - негативное и
позитивное. Негативное богопознание чаще всего связано с идеей
атеизма, то есть с отрицанием Бога. Как правило, это честная, но
ограниченная позиция. Ее честность заключается в нежелании
мириться с суеверным, искаженным представлением о Боге. Интуитивно
или генетически, подчас подсознательно, почти каждый человек
чувствует разумную логику Жизни, ее первопричину, смысл и цель,
надтварность первопричины, смысла и цели, то есть некий Сверхсмысл,
или Бога. Бог карикатурный неприемлем, человек отвергает такого
бога, зачастую выплескивая с водой и младенца. Этот порыв часто
оборачивается ограниченностью, когда сознание, отказавшись от
реального богопознания, вооружается соответствующим символом веры,
а богопознание проявляется на уровне бессознательного, существует в
эмбриональном состоянии, иногда обнаруживаясь в жизни человека
самым неожиданным образом. Но, превращаясь в идеологию, атеизм
перестает быть познанием, ибо всякая идеология имеет весьма
косвенное отношение к познанию, так как познание предполагает
процесс, предполагает развитие, а идеология - это замкнутая в самой
себе форма.

Позитивное богопознание - весьма сложное, неоднородное явление,
похожее на материк со своими возвышенностями и впадинами.
Богопознание позитивное не исчерпывается фактом признания Бога.
Оно с этого лишь начинается. Богопознание - это процесс; как только
он останавливается, Бог подменяется кумиром, идолом. Идол может
быть

94

очень примитивным, это значит - бог-опознание равно пути в один
шаг. Человек может пройти и значительное расстояние, но если он
остановился и подвел черту, он сотворил себе кумира. Разве будет морем
стакан морской воды, вылитый в какой-либо сосуд? Вместимость и
форма сосуда не играют роли. Важно, что это не море. Как наивен и
близорук человек, который своими ограниченными понятиями
пытается описать безграничность Божью! Очень часто ограниченное
богопознание оборачивается скрытым атеизмом. Ибо всякое
фрагментарное, периферийное, частное познание, возведенное в степень
абсолютной, безоговорочной истины, оборачивается ложью по
отношению к полноте истины. Это все равно что утверждать: "Растение
- это то, что находится под землей", хотя корневище растения
действительно находится под землей.

Богопознание сродни биологической эволюции. Как только процесс
слишком индивидуализируется, отходит от столбовой дороги развития,
то он превращается в тупиковую ветвь.

Психология атеистического восприятия зиждется на неспособности, в
силу самых разных причин, к богопознанию позитивному
(неспособность вовсе не означает ущербность (inferiority)) или же на
неудовлетворенности типом позитивного богопознания, лежащим на
поверхности общественного сознания.

Обратимся к последней причине, ибо она в большей степени
свидетельствует о зависимости состояния Церкви и феномена атеизма.
Мне кажется, уместно говорить именно о феномене и своего рода
институте атеизма, так как атеизм давно уже вышел за рамки частных
убеждений, за рамки простого учения, даже за рамки государственной
идеологии, во многих странах мира он существует просто как способ
жизни большинства населения.

Давайте проследим зависимость между состоянием Церкви как
духовного института и возникновением частного мнения, а затем
убеждения атеистического свойства.

95

Человек приходит в мир... и обнаруживает удивительный, динамичный
мир. Человек познает динамику жизни через движение и время в
конкретном мире, через противоречия, амбивалентность,
антиномичность в абстрактном мире. И это познание отнюдь не
сводится к сугубо интеллектуальной деятельности. Пожалуй, большее
значение, особенно на начальных ступенях восприятия мира, имеет
эмоционально-чувственное познание и познание волевое. Если для
удовлетворения интеллектуального познания минимальное требование
- это сведения, некий объем информации об искомом предмете, то для
эмоционально-чувственного и волевого познания важно качество этих
сведений как единого целого, экзистенциальная значимость. Прежде
чем утверждать: "Я это знаю", человеку важно произнести: "Мне
нравится это", "Я хочу это знать".

До сущностной "информации", необходимой для интеллектуального
познания теистической концепции, еще худобедно можно докопаться в
церкви. Хотя в разные времена положение в этом смысле было
различно. Это только в наше, условно говоря, демократическое время,
приблизительно последние сто лет, наверное, нет книги, которую при
желании нельзя было бы достать и прочитать; библиотеки мира
десакрализированы. А ведь еще не канули в Лету времена, когда
аристократический догмат о Троице, о неслиянности и нераздельности
природы Христа, Бога и человека, считался интеллектуальным
излишеством, зато всячески насаждался демократический догмат о
вечных адских муках. Так ведь не все же книжные люди, далеко не все,
стремятся к интеллектуальному познанию. А для
эмоционально-чувственного и волевого познания очень важна система
образов. А каковы же образы, которые предоставлены в распоряжение
людей? Все ли храмы являются шедеврами архитектуры, все ли
иконографические работы подобны рублевскому Спасу или Троице, все
ли живописные полотна подобны крошечной работе Фра Беато Анжелико
"Иоанн Креститель", и, наконец, те, кто

96

представляет собой образ знания, - священнослужители... Мне
кажется, это самое слабое звено во всей системе образов. Сила Христа
заключалась в том, что Он был воплощенный Логос, "Слово стало
плотью". Плоть же слов большинства священнослужителей -
многоречивость, пышность облачения, авторитет юрисдикции, его
назначения и церковный интерьер. Видя все это, человек часто делает
именно такой вывод: "Мне это не нравится", "Я не хочу это знать", "Я
знаю, что это не так, как утверждают все эти образы". Рождается
атеистическое направление чувств, воли, которая ищет
интеллектуального подтверждения. Рождается энергия бунта против
всей этой консервативной статичности, рано или поздно происходит
взрыв, который приносит человеку облегчение. Ибо хотя взрыв и
экстремальная форма движения, но это движение, и по своей
онтологической сущности бунт ближе к Богу, чем фанатичный
консерватизм, он происходит ради Бога, хотя само имя при этом
отрицается. Конечно, энергия бунта не всегда бывает однозначно
чистой, а от этого во многом зависит и форма бунта. Но желание бунта
- это стремление вырваться из ограниченного пространства. Если Бог
- это ограниченное пространство, то я за бунт атеизма.

Но если атеизм как индивидуальный путь познания и имеет право на
церковную легитимацию, то атеистическая идеология - весьма опасная
вещь. Если в процессе познания заложено движение, то всякая
идеология стремится к статичности, к консервации определенных
результатов познания. Идеология атеизма - это застывший бунт,
застывший бунт несколько хуже застывшего консерватизма. А если еще
при этом утверждать, что данные результаты познания являются
вожделенной целью, которая оправдывает любые средства ее
достижения, то не грех, как говорится, и оружие взять в руки.
Воинственность в данном случае не является исключением,
прерогативой атеистической идеологии. Возникновение атеистической
идеологии - реакция на религиозную идеологию, ее историческое
отражение,

97

историческое возмездие. Атеистическая идеология в нашей стране
просто вывернутая наизнанку православная идеология со всей ее
эстетикой и этикой. (Не православная вера и культура, не православный
дух, а именно православная идеология, православный чин. Та же
сакрализация ритуала, та же сакрализация внешней дисциплины,
своего рода "послушания", тот же вульгарный апологетический пафос в
отстаивании своей точки зрения, то же смешение помпезности и
аскетизма в украшении капищ.) Это историческая, так сказать,
карикатура, хотя довольно мрачная. И если Церковь будет и в
дальнейшем делать вид, что все это к ней не относится (речь идет,
конечно же, не только о Русской православной церкви), история может
вновь состроить жуткую гримасу.

Церковь должна поставить перед самой собой вопрос о невоплощенности
христианского духа и связанного с этим кризиса богопознания.
Рождение и развитие атеизма, укоренение его в социальной жизни
человека, в психологии обязывает к этому. Атеизм легализировал в
застывшей форме то, что было незаконно вытеснено из духовной жизни:
динамику взрыва в процессе познания, личность человека и его нужды.
В определенном смысле атеизм - это продолжение апофатической
традиции, почти преданной забвению, отрицание существования
вульгаризированного бога. Атеизм уравновесил в метаисторическом
смысле вульгаризированную катафатическую традицию. Все
вышесказанное не есть апология атеизма, а лишь призыв к преодолению
фрагментарного, периферийного богопознания. Церковь должна взять на
себя ответственность за все происходящее в мире, за развитие и ход
истории, либо она окончательно будет предана забвению в своей
традиционной роли, будет наказана забвением.

1992г.

<a name="Day"></a>
         * "И БУДЕТ ДЕНЬ" * 

Лекция, прочитанная на курсах евангелистов в г. Риге в июне 1995 г.

Самая главная тема земного познания для меня - человек. История,
наука точная и гуманитарная, богословие, искусство, политика - все
это творчество человека, авторское творчество, и личность авторов
имеет принципиальное значение, так как материалом этого творчества
является в очень большой степени внутренняя жизнь человека,
конкретного автора: любое творчество человека мотивировано его
внутренней ситуацией. Можно сказать: любая активность человека есть
зеркальное отражение его "психограммы" полностью или частично.
Человек проговаривает или прописывает (это зависит от вида
творчества) то, что составляет конституцию его внутренней жизни.
Правда, это послание нужно уметь прочесть, так как буквальный
уровень "высказывания" не всегда совпадает с бытийственным уровнем
говорящего. Цельность человека - состояние довольно редкое. Гораздо
чаще встречаются люди с раздробленным внутренним миром, что и
проецируется вовне в аллегорическом, иносказательном виде, когда
бытийственный мотив человека трансформируется почти до
неузнаваемости. В этой ситуации расшифровать высказывание бывает
не просто. Очень часто такое творчество принимает образ
морализаторства, поучения, назидания - своего рода моралите. Как
правило, это послание хоть и направлено вовне, но адресовано самому же

99

автору в качестве компенсации за переживаемый разрыв своей жизни. С
появлением экзистенциальной традиции важным в творческом
высказывании стало именно буквальное отражение бытийственного
уровня непосредственно переживаемого автором. Появился своего рода
исповедальный жанр или, точнее, потребность в нем. Это не исповедь в
чистом виде, так как это не осмысленное в определенном свете или с
определенной точки зрения изложение своей жизни, это скорее честная
попытка выразить реальный процесс жизни или ситуацию в жизни
автора без всякой жесткой моральной позиции. Такой разворот человека
к самому себе стал существенной необходимостью особенно в последнем
столетии. Психоанализ, различные психотехники, экзистенциальная
философия, богословие (теология после Освенцима), экзистенциальная
литература, экзистенциальный кинематограф (авторский кинематограф
Бергмана, Феллини, Тарковского), экзистенциальная живопись
(неоимпрессионизм и авангард) - всем этим человечество обязано
"кризисному сознанию", ощущению неэффективности всякого внешнего
развития без развития и динамики внутренней жизни, без
самопознания.

Итак, потребность самопознания появилась, теперь эта потребность
должна быть осознана или укоренена. И этот процесс медленно, но
происходит. Если принять образ Василия Кандинского о сущностном
развитии человечества как о движении вперед и вверх остроконечного
треугольника, то получается: "Весь треугольник движется медленно,
почти незаметно... и там, где "сегодня" было его острие, "завтра" (по
внутреннему смыслу эти "сегодня" и "завтра" подобны библейским
"дням" творения) оказывается уже следующая часть, то есть то, что
сегодня было доступно только высшей вершине, что всем другим
частям казалось бессмысленной болтовней, становится завтра полным
смысла и чувства содержанием жизни второй части" (В. Кандинский. "О
духовном в искусстве". Ленинград,1990).

100

XX век - это время преодоления границ. Технический уровень развития
цивилизации поспособствовал в очень сильной степени превращению
границ государственных, национальных, религиозных,
конфессиональных в границы прозрачные, так как любая информация
- речь идет прежде всего о сакральном знании -- доступна
практически любому человеку, во всяком случае ищущему уж точно.

Но еще в большей степени этому способствовало то обстоятельство, что
XX столетие -- это время смерти "внешнего бога". Внешнее поклонение,
внешняя вера, внешняя интерпретация Бога более не работают в
сознании человека, по крайней мере в сознании большинства.
Исторический опыт показал, что внешним Богом легко
манипулировать, почти как неодушевленным предметом, он становится
приложим даже к самым аморальным реакциям. В худшем случае его
запросто можно отложить в сторону, объявить несуществующим, сжечь
книги и иконы, взорвать храмы и насладиться уничтожением людей,
которые теперь стоят не больше денег.

Конечно, Церковь продолжает свое существование как хранительница
Святого Писания и предания, но роль ее в современном обществе
ничтожно мала. Это в большей степени музей под открытым небом,
который приятно и полезно посещать время от времени, но жить в музее
невозможно, а тем более ждать, что музейный работник сумеет
ответить на экзистенциально значимые вопросы. Церковь похожа на
сторожа, который охраняет вход в замок, в подвалах которого хранится
сокровище. Но вот только сам замок обветшал и почти разрушился,
сокровище уже больше никого не интересует, а сторож, не оборачиваясь,
продолжает охранять прошлое, не ведая о его нынешнем состоянии.

В 1980 году в Москве должна была состояться летняя Олимпиада. Нас,
студентов иностранных отделений, готовили в качестве
гидов-переводчиков для работы с иностранцами. В программу
подготовки входила книжка " 100 вопросов и ответов", содержавшая
около 100 каверзных

101

вопросов, которые свободные иностранцы могли задать носителям
тоталитарной идеологии, и ответы, которые должны были прозвучать в
доступной для них форме. Через год с небольшим мой поиск подлинного
привел меня в церковь. Я подрабатывала переводами. Это был объемный
4-томный труд по моральной теологии Геринга для студентов Рижской
католической семинарии. К моему разочарованию, я узнала тот же дух,
как и в совет- ской агитке "100 вопросов и ответов", при служении
совершенно противоположной идее. Безусловно, эта идея нравилась мне
гораздо больше, но я решительно не хотела быть носителем какой-либо
идеологии. Для меня неприемлемо было внешнее служение даже самой
благородной идее при игнорировании моего внутреннего мира. Такое
положение вещей сковывало мою свободу. С ограничением внешней
свободы я могла примириться, я была молода и необузданна, и даже
нуждалась в определенных ограничениях, тем более привычка к
внешним ограничениям свободы была, ведь мы тогда жили в очень
несвободном обществе. Но вот пожертвовать свободой внутренней,
свободой познания, свободой любви, - конечно, не свободой эроса, а
свободой агапе, - я не могла. Это было мое единственное достояние,
которым я дорожила и дорожу до сих пор, как ничем иным.

На христианских богослужениях, как правило, читают символ веры.
Это перечисление всего того, что составляет конституцию христианской
веры. Существуют, конечно, определенные конфессиональные различия,
для некоторых они весьма важны, но речь сейчас не об этом. В основе
любого символа веры лежит апостольский символ веры, по преданию
составленный непосредственно учениками Христа, это краткий перечень
основ веры без всяких комментариев. То, что для апостолов было
непосредственным экзистенциальным опытом, превратилось почти в
мертвый ритуал. По преданию, каждый из учеников Христа составил
свой вариант символа веры, а при сопоставлении все

102

варианты совпали. Ведь апостолы выразили свой опыт веры. Если же
большинство нынешних верующих попросить не прочитать
канонический символ веры, а попытаться сформулировать кредо, исходя
из своего непосредственного опыта, то полученный вариант наверняка
не совпадет с апостольским символом. Правда, вряд ли кто-нибудь из
них признается в этом. А когда опыт жизни человека не совпадает с его
верой, вернее, провозглашаемой верой, то либо эта вера мертва, либо
человек живет с двоеверием: одна - парадная, то, во что хотелось бы
верить, с чем соглашается мой разум, другая - для каждодневного
пользования, к чему меня бессознательно влечет. Мир такого человека
расколот, его жизнь похожа на весенний ледоход на реке. Сначала
кажется, ничего страшного, лед только треснул, но его части все еще
плотно прилегают друг к другу, можно спокойно двигаться, соблюдая
известную меру осторожности. Но подо льдом живая река, ее течение
размывает хрупкую целостность треснувшего льда, льдины ломаются,
начинается интенсивное движение. Теперь уже не походишь, спастись
можно, только выбрав прочную на свой взгляд льдину. Этот выбор и
есть экзистенциальная вера, не провозглашаемая, а реальная, именно
она и остается последним оплотом человека. Ибо вера- это, в конечном
счете, устремление глубинной воли человека, а не периферийных
желаний или умозрительного влечения. Направление этого устремления
очень часто не совпадает с верой провозглашаемой, верой
умозрительной, верой-идеей.

У апостолов, к моменту провозглашения символа веры, вера глубинной
воли и вера идеи были суть одно. У Осипа Мандельштама есть
замечательные слова о гармоничном взаимодействии формы и
содержания: "Форма- это выжимка сути". Вера глубинной воли
апостолов материализовалась, обрела вербальную форму в апостольском
символе веры. Если же материализовать веру глубинной воли
подавляющего большинства "верующих", практикующих христианскую
форму религиозности, то получится потрясающий

103

паноптикум. Но люди, за исключением подвижников, а их единицы за
всю двухтысячелетнюю историю существования христианской
идеологии, редко задумываются о чистоте своей веры, о своем
единоверии. Запрет на грех и одновременно очень смутное понимание,
что же, собственно, такое грех, стали надежной цензурой против всякой
формы интроспекции.

С одной стороны, человек знает, что, согласно церковным
представлениям, он унаследовал греховную природу первого человека
Адама, но что это конкретно, применительно к себе самому, он не знает.
Существует, конечно, перечень смертных грехов, но это весьма общие и
архаические определения, скорее заклятья, чем интерпретация;

современному человеку это объясняет очень мало, а часто и запутывает.
С другой стороны, у каждого человека есть субъективные переживания
своего несовершенства, своей слепоты, жестокосердия, упрямства и
прочих "прелестей", есть еще сны и фантазии, странные желания,
которые свидетельствуют, что и в подсознании не царит мир и
гармония. Все это вместе складывается не просто в знание, но и в
ощущение, правда весьма туманное, своей "греховности". Следовало бы,
конечно, во всем этом разобраться и навести порядок. Однако церковная
традиция не выработала никакого иного отношения к греху и
греховности, кроме запрета, а это оборачивается для конкретного
человека запретом на всякую интроспективу, на самопознание. А как
обрести человеку мир, не зная, что этому препятствует, как
освободиться от пут, которые невозможно нащупать в потьмах
неведения? От чего бежать и к чему стремиться?

В этой ситуации вопрос о том, в чем же заключается идеал
гармонического состояния, также становится туманным и
неопределенным, и столь же трудно решаемым. Такое состояние "скорби
и тесноты", выражаясь библейским языком, в переводе на язык
современного знания означает экзистенциальную фрустрацию -
бытийственное поражение. Вынести это достойно может только человек
великого

104

мужества, подобно нашему современнику старцу Силуану,
скончавшемуся в 1938 году на Афоне. Его ответ на состояние
бытийственного поражения - "держи ум твой во аде и не отчаивайся".
Его мужество, величие его мужества заключается в том, что он не
разрушился от переживаемого внутреннего и внешнего неблагополучия
мира, дисгармонии мира, не впал в отчаяние или мстительную
агрессию, влекущие за собой деструктивные действия, не впал в
патологическую зависимость от дисгармонии мира, толкающую на путь
приспособления и оправдания этой дисгармонии. Напротив, он
использовал этот опыт неблагополучия как фундамент для созидания
инобытия в самом себе и только таким образом - в мире. Большинство
же людей не справляются с этой ситуацией "бытийственного
поражения" или, точнее сказать, справляются неправильно - они либо
начинают переделывать мир, а это всегда путь поиска врагов, с
которыми нужно расквитаться, либо приспосабливаются к
неблагополучию, легализируя его как неизбежность течения жизни, и
тогда занимаются поиском утешительных радостей, либо впадают в
депрессию и постепенно саморазрушаются.

XX столетие - это время признания и оправдания интроспективного
направления в жизни человека. Но в основном это относится к культуре
секулярной. До некоторой степени исключение составляет "теология
после Освенцима" - направление в немецком лютеранском богословии,
поставленном перед необходимостью осмысления связи культуры
"христианской" Германии и ужасов фашизма. Наиболее выдающейся в
связи с затрагиваемой темой является работа Пауля Тиллиха
"Мужество быть", - правда, я не уверена, что она доступна на русском
языке. Тиллих определяет веру как захваченность тем, что касается
меня безусловно. Людей в большинстве своем непосредственно "касается"
отнюдь не христианский путь спасения через Голгофу. В свое время
Бисмарк очень остроумно подметил, что с Нагорной проповедью
империю не построишь.

105

Непосредственно людей "касается" метафизическое беспокойство (тоска
по смыслу и жажда примирения), от которого они хотят избавиться
чаще всего путем построения именно империи личной или
коллективной. Путь, предлагаемый Христом, требует от людей совсем
другого - не бежать и прятаться от этого "беспокойства", в том числе и
за фигурой самого Христа, а с великим мужеством вглядеться в это
"беспокойство", исчерпать его, измерить его своей жизнью, пройти
сквозь него.

Для меня Церковь в ее теперешнем состоянии - это самая старая
партия на земле, я имею в виду Церковь христианскую, включавшую в
себя все конфессии. Для чего люди объединяются в партию? Первая
глубинная потребность - это приумножить свою малую силу.
Переживание своей малой силы, недостаточной для самореализации, -
состояние вполне нормальное. Реакция на это состояние может быть
разной: это может быть устремленность к развитию - желание
приумножить свою силу изменением самого себя, расширением и
углублением своих пределов, совершенствуясь; притом такое
совершенствование люди интерпретируют очень по-разному, в
зависимости от уровня осознания, в чем же заключается сила. Другой
тип реакции - изменение не самого себя, а ситуации вокруг себя,
ситуации, которая гарантировала бы собственную неизменность. Это
приумножение силы за счет накопления, суммирования по партийному
типу. На глубинном уровне - это отталкивание от развития, от роста,
от процессуальности к динамике, это стремление к неизменности за
счет аккумулирования ею других "я", что и дает иллюзию расширения
своих пределов, своих возможностей. Иногда элементы разного типа
реагирования переплетаются в жизни одного человека в причудливый
рисунок. Обе тенденции находятся в борении друг с другом. Исход этого
единоборства - победа той или иной тенденции. Итак, начав свой путь
с переживания собственной малости, ограниченности, человек
устремляется либо к совершенствованию и

106

развитию, либо к замиранию и накоплению. Для развития
определяющей является индивидуальная ситуация, для замирания -
коллективная ситуация.

В нынешней Церкви все определяет коллективная ситуация.
Индивидуальный опыт всегда слишком революционен для Церкви из-за
кажущегося или объективного противопоставления коллективному
опыту. И если даже в дальнейшем этот индивидуальный опыт
включается в тело самой Церкви, например посредством канонизации
жизни того или иного подвижника, то часто это бывает похоже на
ситуацию, когда человек случайно или намеренно глотает ложку, -
исторгнуть без хирургического вмешательства он ее уже не может, но и
переварить тоже. Так и живет с металлической ложкой в желудке.
Святой Иоанн Креста, к примеру, неоднократно подвергался анафеме
при жизни и после смерти за "революционность" своего опыта. Великий
испанский мистик, поэт и богослов претерпел от своих собратьев полную
меру хулы и поношений: девять месяцев его держали в сточной яме,
регулярно истязая физически и морально, неоднократно ссылали "на
покаяние" в глухие места, инквизиция уничтожила большую часть его
письменных трудов, его объявляли еретиком, но с течением времени -
канонизировали. Святая Тереза Авильская была канонизирована
спустя 40 лет после смерти, а в дальнейшем за ее вклад в дело Церкви
была удостоена почетного титула "учителя Церкви", но при жизни она
была под пристрастным следствием инквизиции за свои книги. Пять
лет длилось заключение и следствие по делу о ереси другого испанского
мистика - ученого монаха, поэта и музыканта Луиса де Леона,
сумевшего в конце концов оправдаться. Преподобному Максиму
Исповеднику, одному из виднейших византийских богословов, в 82 года
произнесли анафему, пытали, отрезали язык и правую руку, а затем
сослали на Кавказ за взгляды, ценность которых смогли оценить лишь
потомки после его смерти.

Можно привести множество и других примеров, но остановимся лишь на
этих. Опыт христианских подвижников

107

или святых, как правило, присутствует в теле Церкви, как ложка в
желудке, этот опыт принят, но не усвоен. Принимая этот опыт, его
адаптируют, упрощают, а затем тиражируют. Вокруг подвижников
возникают движения, ордена; но как мало последователи бывают
похожи на самих основателей! Существует восточная притча об одном
учителе, который имел четвероногого друга - черного кота. Перед тем
как углубиться в созерцание и достичь просветления, он привязывал
своего кота к дереву, чтобы тот не отвлекал его своими играми и
ласками от высшей сосредоточенности. Его последователи также завели
себе по черному коту. Они регулярно выполняли те же действия, что и
их учитель: находили раскидистое дерево на утесе, привязывали к нему
кота, садились поодаль, устремляли взор вдаль, но... просветления не
достигали... Просветление - это всегда индивидуальное открытие,
открытие самого себя свету. Нет общих правил, приложимых к
каждому, есть общие направления, пути, вступая на которые человек
все равно должен найти свой ключ к индивидуальной темнице своей
души.

Секуляризация культуры, начавшаяся как кризис Средневековья, -
весьма интересный процесс. Это своего рода прорыв к определенному
развитию, которое уже никак невозможно было адаптировать к телу
Церкви. Прорывы духовного развития адаптировать было возможно,
так как "сила", развиваемая подвижником, была родственна идее,
носителем которой являлась Церковь. Культура же стала сферой, где
получили возможность для развития силы, не состоящие в таком
прямом родстве с идеей Церкви.

Здесь будет уместно разъяснить, какой срез реальности я обозначаю
словосочетанием "идея Церкви". Для начала важно отметить, что идея
Церкви - это не простая формула, которая лежит в основе большинства
существующих или существовавших в человеческой жизни идеологий.
Идея Церкви - это своего рода история богочеловеческих
взаимоотношений. Вот краткое ее изложение. Бог с

108

любовью сотворил мир, а затем человека "по своему образу и подобию",
как венец творения; человек подверг сомнению этот образ и подобие,
человек согрешил. Этот грех отравил его суть и исказил мир, погрузив
мир во зло. С тех пор тоскует человек по неповрежденному образу и
подобию Божьему. И отвечает на это Бог, заключая и обновляя заветы
свои с избранниками. Новый Завет - это завет с каждым, кто изберет
путь не приспособления к миру зла, а к изживанию зла в себе самом,
обновляя свое мужество на этом очень нелегком пути, взирая на опыт
жизни Сына Человеческого - Иисуса Христа, Сына Божьего, который,
не имея в Себе искажения образа и подобия Творца, претерпел все муки
мира зла. Так в мир вошла очевидность Святого Духа - непобедимость
неискаженного образа и подобия, непобедимость творческой воли
Божьей. И когда-нибудь, в конце времен, когда исчерпано будет время,
отпущенное человечеству для развития образа и подобия Божьего,
состоится суд - проявление результата этого развития, состоялось
развитие или нет, и судьей будет Тот, в Ком никогда не искажался этот
образ и подобие, - Иисус Христос. И касаться этот суд будет всех -
живых и умерших. И в ком проявится этот образ без искажений, тот
будет пребывать в вечности и в гармонии.

Церковь называется невестой Христовой, это объединение людей,
стремящихся ко Христу. Существуют конфессиональные различия в
том, каким должно быть это устремление в самом общем виде. Отчасти
это отражается в названии конфессий и доминаций. Православие - это
в идеале устремление, сосредоточенное на правильности своей веры,
своей связи со Христом. Католичество - устремление к "кафоличности",
вселенскости и всеобщности этой связи. Протестантские доминаций
часто носят имена своих основателей и исходят из их видения, каким
должно быть это устремление. Но есть и иные, например баптисты, для
которых устремление ко Христу должно начаться с
109

осознанной потребности крещения, или адвентисты, для которых
важнейшим, но не единственным является сосредоточенность на
эсхатологическом чувстве, и т. д. и т. п.

Религиозные подвижники всегда стремились развить в себе "силу"
связи с Богом, а это не противоречит идее Церкви, хотя, как правило, не
сочетается с потребностью коллективной безопасности, духом любой
партии. В Церкви возобладал дух партии не сразу. В катакомбные
времена, когда за исповедание христианской веры можно было
заплатить мученической смертью, вера и была "захваченностью" тем,
что касалась человека безусловно. И если человек был захвачен
стремлением к безопасности, он не мог стать христианином. Тогда
Церковь не была партией безопасности, это была сфера наибольшей
опасности. Затем христианство было легализировано, а затем взято на
вооружение как интенция для объединения земель и народов из-за
универсализма своей обращенности. Христианское обращение было
адресовано всем и каждому. В этом обращении каждый мог уловить
смутный или явный смысл своей жизни. Такое учение было очень
удобной формой объединения, конечно, если его предварительно
упростить до отдельных лозунгов, отдельных заклинаний. Так
христианское учение превратилось в форму государственного или
национального объединения, так поселился дух партии в Церкви, дух
объединения ради коллективной безопасности, конкурирующий с духом,
со стремлением к единению с Богом. Два духа в одном теле.

Как же распределились их сферы влияния? А вот каким образом:
Церковь стала партией конституционного христианства, наподобие
Англии - страны конституционной монархии. Реальная власть в
Англии принадлежит парламенту и премьер-министру, королева и ее
двор - лишь почетная символика, связь с историческим прошлым. Так
и Церковь:

реальная суть ее -дух партийности, стремление к безопасности,
почетная символика - христианское учение, адаптированное в разных
вариантах для тех или иных целей, так

110

как представления, в чем же заключается безопасность, в достаточной
мере разнятся между собой. Макс Вебер в своей знаменитой книге
"Протестантская этика и дух капитализ- ма" (Москва, "Прогресс", 1990)
убедительно доказывает контраст между хозяйственными
достижениями лютеран и католиков. Известная поговорка гласит:
"Одни хорошо едят, другие крепко спят". Это означает, что в понятие
безопасности "партии католиков" входит трудно искореняемое презрение
к деятельности, для которой нажива является самоцелью. Такая
деятельность мыслится как нечто постыдное, нечто такое, с чем можно
мириться лишь как с некой данностью жизненного устройства. Это
остается, несмотря на все видоизменения доктрины во времени.
Выражаясь образным языком поговорки, для хороших католиков
важнее всех экономических достижений крепко спать со спокойной
совестью. У лютеран на этот счет совесть спокойна. Претворяя в жизнь
идею "sola fide", Лютер выводит центральный догмат всех
протестантских исповеданий, который отвергает ка- толическое
разделение нравственных критериев христианства на "praecepta" и
"consilia" (заповеди и советы), догмат, который единственным средством
стать угодным Богу считает не пренебрежение мирской жизнью с высот
монашеской аскезы, а исполнение мирских обязанностей так, как они
определяются для каждого человека его местом в жизни; тем самым
эти обязанности человека становятся его "призванием". Таким образом,
в понятие безопасности "протестантской партии" входит представление
о необходимости продуктивности любого труда, а это и означает
возможность "хорошо кушать" так как призваний ремесленников,
обеспечивающих земными благами, больше, чем призваний мастеров,
творящих нетленное.

Победа, которую одерживает дух партийности в Церкви над духом
устремленности к Богу, приводит еще к одному печальному
последствию. Это распространенность детской позиции человека,
детской в смысле инфантильной, не стремящейся к развитию, к
взрослению, а значит,

111

и к взрослой ответственности за себя и мир. Членство в партии
удовлетворяет потребность в силе без всякого развития и мучительного
взросления: "моя сила" - это весь объем "нашего пространства", "наших"
установок, "наших" критериев и идеалов. Когда-то Христос призвал
людей уподобиться детям, но отнюдь не в смысле инфантильности, а в
смысле готовности к любви, в смысле отзывчивости на любовь,
потребности в любви.

С горечью можно заметить, что большинство людей уподобились детям,
но в худшем смысле этого слова, большинство людей инфантильны. Они
похожи на детей, примерявших взрослые одежды, да так в них и
оставшихся, это состарившиеся дети - дети, которым за сорок, а то и
за семьдесят лет. Потребности таких людей - это детские радости
получения новых игрушек в виде колбасы и замков, своих детей и
приятелей и т. д. и т. п.

Свобода таких людей - это детская свобода, свобода выбора с
отталкиванием от ответственности за сделанный выбор.
Ответственность таких людей - детская ответственность в виде
неисполненного обещания ответа. Взаимодействие таких людей - это,
по сути, детские игры - репетиция жизни. Цели таких людей - это
детские цели - овладеть взрослыми аксессуарами, взрослой формой без
взрослого содержания, как пробуют дети курить в семь лет, чтобы
перепрыгнуть в мир взрослых. Очень часто люди таким же образом
пытаются перепрыгнуть в мир Христа и отравляются, как семилетние
курильщики.

При таком положении вещей Церковь, к великому сожалению, играет
лишь роль института по охране детства, по охране инфантильности.

Еще в конце прошлого века Фридрих Ницше писал в своей знаменитой
работе "Так говорил Заратустра" (Москва, "Мысль", 1990): "Поистине
долго придется нам ждать, пока кто-нибудь опять воскресит тебе
твоего Бога. Ибо этот старый Бог не жив более: он основательно умер".
Мне

112

хорошо понятен пафос ницшеанского послания, в котором больше тоски
по Богу Живому, нежели приписываемого ему атеизма. Правда, в этих
словах больше захваченности чувством, чем глубокого и детального
осмысления проблемы. А вихрь чувств - это вещь опасная, в
особенности для неустоявшейся личности. За прошедшие после этого сто
лет человечество накопило достаточно уже опыта по выплескиванию
вместе с водой и ребенка. Можно отречься от Бога или от этого имени,
как некоторые поклонники Ницше, но искоренить потребность в том,
что этим именем обозначается, можно только вместе с гибелью
человеческой жизни на земле. И потому для человека умер не Бог, а
лишь истлели ветхие одежды, в которые Его облачили. И теперь, когда
это произошло, должна быть написана новая страница в истории
богочеловеческих взаимоотношений. Ибо пришло время нового диалога с
Богом, интересное время и трудное, когда теодицея должна быть равна
антроподицее, оправдание Бога должно быть равно оправданию
человека и наоборот. В устах поэта это звучит так:

И тот, кто нас безмерно боле,
Кто держит каждого в горсти,
Склоняясь к нам, смиренно молит:
- Дай мне ожить в тебе - вмести!

3. Миркина

Человеку нужно вместить Бога, не усеченного и упрощенного до
отдельной части и тем оболганного, а всю бездну Бога, Бога Живого. И
эту реплику в богочеловеческом диалоге может и должен сказать
только человек. Какую-то роль может в этом сыграть еще и Церковь,
если сможет выработать более актуальную и динамичную
антропологическую концепцию, какую-то роль может сыграть в этом и
культура, если преодолеет энтропию фрагментарного сознания.

113

<a name="Voluntarism"> </a>
         * БИБЛЕЙСКИЙ ВОЛЮНТАРИЗМ В СВЕТЕ МЕТАПСИХОЛОГИИ * 

Три лекции, прочитанные на курсах евангелистов в г. Риге в июле 1995 г.

<a name="Voluntarism1"> </a>
Лекция   1
         Смысл человеческой жизни и его нарушение 

Современная психология имеет несколько отличную от христианской
концепцию о человеке - психологическая антропология отличается от
христианской. Правда, по большому счету, не существует более или
менее стройной антропологической теории ни в психологии, ни в
христианской догматике, но по разным причинам. Есть лишь
определенное отношение к определенному кругу вопросов. И если мы
изберем позицию максимального интереса к человеку и его целостности,
то психологическое знание и знание религиозное смогут дополнить друг
друга, а не вступать в противоречие.

Существует восточная притча о том, как нескольких слепцов попросили
исследовать, а затем описать слона. Каждый слепец ощупал то, что
было в пределах его досягаемости. Один из них сказал, что слон - это
большая и гибкая труба, другой - что это мощная колонна, третий -
что это веревочка. Мы с вами тоже в какой-то степени

114

слепцы - наше видение ограниченно в силу многих причин, но мы
будем умными слепцами, мы дополним свое малое знание малым
знанием других, и это будет уже очень немало.

Для начала я предлагаю рассматривать человека как второе лицо в
богочеловеческом диалоге: с одной стороны - Бог, с другой - человек.
Вся история человечества - это история богочеловеческого диалога,
успешного и не очень, диалога, у которого есть свои взлеты и свои
падения. И каждый человек, живущий на земле, имеет к нему
отношение. И прежде чем обратиться к вопросу о том, какое же
отношение к нему имеем мы с вами и как это отражается на нашей
жизни, поговорим о том, что было в прошлом и какой опыт накопило в
этом человечество. Мы поговорим о вкладе человека в историю
богочеловеческих отношений.

Начнем с грехопадения.

Прежде всего давайте попробуем разобраться, почему же было так
важно соблюдение запрета: не срывать плодов с древа познания добра и
зла.

Сотворенный человек не являл собой совершенство, хоть и был сотворен
по образу и подобию Божьему. Сотворенность по образу и подобию
Божьему означала возможность достичь совершенства, пройдя при этом
определенный эволюционный процесс. Сотворенный человек был пока
лишь зерном, из которого должен был, по замыслу, произрасти
прекрасный цветок. Человек должен был научиться владеть дарованной
ему свободой, подобно тому как он учится говорить и владеть своим
телом.

Человек является потому венцом творения, что ему дарована
максимальная свобода, в том числе свобода от детерминизма добра, от
предопределенности добра. Человек свободен не творить добро, и в этом
проявляется максимальная свобода, он свободен не жить, не любить, не
творить. Все остальные творения следуют детерминизму жить,
размножаться, цвести, плодоносить, у них нет свободы этого не делать.
Они уходят из жизни, лишь исчерпав всю свою энергетику, либо от
несчастного случая, либо от

115

внезапной перемены условий жизни, когда у них недостаточно
энергетических ресурсов приспособиться.

Человеку потому дарована такая максимальная свобода, чтобы он сумел
дорасти сам, без чьей-либо помощи, до св