спытывали недостаток в подобных особах... Не
говоря уже о происхождении, -- улыбнулся Арсло, -- нашей императрицы*.
-- Сами вы так и не женились, Люсьен, -- заметил Олифант, пытаясь
переменить тему.
-- Но вы только взгляните на супружескую жизнь! Кто может указать
единственный разумный выбор среди девятисот девяноста девяти грубых ошибок?
Как найти единственного угря в бочке со змеями? Как знать, может быть,
девушка, которую я вчера обдал, проезжая, грязью из лужи, -- единственное во
вселенной существо женского пола, способное составить мое счастье. Как
знать? Нет, -- рассмеялся Арсло, -- я не женился, а ваша миссия --
политического свойства?
-- Разумеется.
-- Дела в Британии обстоят не слишком хорошо. Я знаю это и без наших
британских агентов, достаточно газет. Смерть Байрона...
-- Сейчас, Люсьен, решается вопрос о будущем политическом курсе
Великобритании, даже о ее стабильности. Мне нет нужды напоминать вам о
первостепенной важности взаимопонимания и взаимной поддержки наших народов.
-- А что же дело этой мисс Джерард? Не хотите ли вы сказать, что оно
некоторым образом может повлиять на дальнейшее развитие ситуации?
Достав портсигар, Олифант выбрал одну из Бидоновых сигар. Его пальцы
коснулись сложенного вчетверо листка. Он закрыл портсигар.
-- Вы не возражаете, если я закурю?
-- Прошу вас.
-- Благодарю. Все проблемы, замыкающиеся на Сибил Джерард, имеют сугубо
внутренний, британский характер. Если они и могут оказать какое-то влияние и
на Францию, то лишь крайне опосредованным образом.
Олифант обрезал кончик сигары.
-- Вы совершенно в этом уверены?
-- Абсолютно.
-- А я вот нет. -- Арсло поднялся, чтобы подать Олифанту медную
пепельницу с ореховой подставкой; затем он вернулся к своему столу, но
остался стоять. -- Что вы знаете о жаккардинском обществе?
-- Кажется, это что-то вроде нашего Общества парового интеллекта, не
так ли?
-- И да и нет. Внутри жаккардинцев есть другое тайное общество. Они
называют себя "Сынами Вокансона". Кто-то из них -- анархисты, другие в союзе
с Марианной*, третьи -- со Вселенским братством, это перечисление можно
продолжать и продолжать. Конспираторы классовой борьбы. Встречаются там и
самые обыкновенные уголовники, да вы ведь и сами все это знаете.
Олифант вынул люцифер из коробка с изображением "Бессемера" и раскурил
сигару.
-- Вы говорите мне, что женщина, известная вам как Сибил Джерард, не
имеет никакого значения для Франции, -- сказал Арсло.
-- А вы полагаете иначе?
-- Возможно. Скажите, что вы знаете о затруднениях с "Великим
Наполеоном"?
-- Очень немногое. Об этом упоминал Уэйкфилд из Центрального
статистического. Машина дает сбои, верно?
-- Ordinateurs, хвала Всевышнему, -- не моя специальность. Насколько
мне известно, в большинстве случаев "Наполеон" работает с обычной скоростью
и точностью, но его тончайшие функции поражены какой-то странной, почти
мистической неопределенностью... -- Арсло вздохнул. -- Учитывая то, что эти
высшие функции стали предметом национальной гордости, я был вынужден
проштудировать горы самой темной технической прозы. И как оказалось,
совершенно зря, поскольку злоумышленник уже в наших руках.
-- Злоумышленник?
-- Человек, не скрывающий своей принадлежности к "Сынам Вокансона". Имя
его не имеет значения. Он был арестован в Лионе по обычному делу о
мошенничестве, связанному с муниципальным вычислителем. Некоторые моменты в
его показаниях привлекли внимание Комиссии специальных служб и тем самым --
наше. Во время допроса вскрылась прямая причастность этого человека к
нынешнему плачевному состоянию "Великого Наполеона".
-- Так он что, признался в саботаже?
-- Нет. В этом он не признался. Отказывался до самого конца. Он признал
только то, что прогнал через "Наполеона" некую последовательность перфокарт,
некую математическую формулу.
Олифант смотрел, как дым его сигары спиралью поднимается к лепному
потолку.
-- Формула доставлена из Лондона, -- продолжал Арсло. -- Он получил ее
от некоей англичанки. По имени Сибил Джерард.
-- Вы пытались произвести анализ этой формулы?
-- Нет. Она была украдена, как утверждал наш жаккардинец, женщиной,
известной ему как Флора Бартелл, американка.
-- Ясно.
-- Так скажите же мне, что вам ясно, поскольку сам я блуждаю в
потемках.
Всевидящее Око. Невыносимое давление его взгляда.
Олифант медлил. Столбик сигарного пепла обломился и упал на ковер.
-- Мне еще надо повидаться с Сибил Джерард, -- сказал он наконец, --
однако может статься, что я буду в состоянии предоставить вам информацию по
упомянутой вами формуле. Или даже ее копию. Я не могу давать никаких твердых
обещаний, пока не побеседую с упомянутой леди, наедине и не торопясь.
Арсло молчал, его застывшие глаза глядели куда-то очень далеко, сквозь
Олифанта.
-- Мы можем это устроить, -- кивнул он наконец.
-- Насколько я понимаю, она не под стражей?
-- Скажем так, мы знаем обо всех ее передвижениях.
-- Вы оставляете ей видимость свободы, ни на секунду не выпуская из
виду?
-- Совершенно верно. Если мы возьмем ее сейчас и она ничего не покажет,
ниточка оборвется.
-- Ваши методы, Арсло, как всегда, безупречны. И когда может быть
устроена эта встреча? Око, давление, грохот пульса в ушах.
-- Сегодня вечером, если пожелаете, -- сказал месье Арсло из
Полис-де-Шато, чуть поправляя широкий, шитый золотом галстук.
Стены "Кафе де л'Юнивер" украшали живописные полотна, зеркала с
гарвировками и эмалированные таблички, прославляющие вездесущую продукцию
Перно.
Картины представляли собой либо кошмарную мазню, выполненную, похоже, в
подражание машинной печати, либо странные геометрические экзерсисы,
приводящие на ум беспрестанное движение кубиков кинотропа. Наблюдались здесь
и некоторые творцы этих, с позволения сказать, произведений искусства:
длинноволосые парни в бархатных беретах, чьи вельветовые брюки были
перемазаны краской и табачным пеплом. Но основная часть посетителей -- если
верить спутнику Олифанта, некоему Жану Беро, -- состояла из кинотропистов.
Эти аристократы Латинского квартала либо выпивали за круглыми мраморными
столиками в компании облаченных в черное гризеток, либо разглагольствовали о
теоретических вопросах перед небольшими группками своих коллег.
Беро, один из мушаров* Люсьена Арсло, называл кинотропистов "тусовка".
Одетый в коричневый, радикального галльского покроя костюм, свеженький и
розовощекий, как молочный поросенок, он запивал мятный ликер минеральной
водой "Виттель" и немедленно вызвал у Олифанта острую неприязнь.
Кинотрописты предпочитали абсент. Олифант, благоразумно ограничившийся
красным вином, с любопытством наблюдал за ритуальными перемещениями стакана,
графина с водой, кусочка сахара и ложечки, похожей на миниатюрный совок.
-- Абсент -- самый верный путь к туберкулезу, -- высказался Беро.
-- Почему вы считаете, что мадам Турнашон может появиться сегодня в
этом кафе, Беро?
-- Она на короткой ноге с тусовкой, -- пожал плечами мушар. -- Мадам
бывает и у Маделон, и у Батиффоль, но только здесь, в "л'Юнивер", она
находит нечто вроде дружеского общения.
* Mouchard (фр.) -- шпик, стукач.
-- И почему бы это?
-- Потому что она была любовницей Готье*. Нужно учитывать, месье, что
он был тут чем-то вроде принца. Связь с Готье неизбежно ограничила ее
контакты с обычным обществом. Он научил ее французскому -- тому немногому,
что она знает.
-- А что она, по-вашему, за женщина?
-- Довольно красивая, но вот только, -- ухмыльнулся Беро, -- холодная,
как рыба. Не симпатичная. Типичная англичанка.
-- Когда она появится, Беро... -- вели она появится, -- вы немедленно
удалитесь. - Беро недоуменно вскинул брови:
-- Напротив, месье...
-- Вы уйдете, Беро. Откланяетесь. -- Отмеренная пауза. -- Испаритесь.
Накладные плечи коричневого костюма приподнялись.
-- Вы скажете кучеру, чтобы он меня ждал, и стенографисту тоже. А как
этот стенографист, Беро, у него приличный английский? Мой друг -- мой очень
хороший друг -- месье Арсло заверил меня...
-- Да, вполне приличный! И месье... -- Беро вскочил так быстро, что
едва не опрокинул стул. -- Это она!
Женщина, входившая в "л'Юнивер", выглядела модной парижанкой вполне
приличного достатка. Стройная и светловолосая, она была одета в темную
шерстяную юбку с кринолином, легкий, того же тона плащ и шляпку, отороченную
норкой.
Пока Беро спешно ретировался в глубины кафе, Олифант встал; глаза
женщины, очень живые и очень синие, поймали его взгляд. Он подошел к ней со
шляпой в руке и поклонился.
-- Прошу прощения, -- сказал он по-английски. -- Мы не представлены, но
мне нужно срочно поговорить с вами по очень важному делу.
В огромных синих глазах проступало узнавание. Узнавание и страх.
-- Сэр, вы принимаете меня за кого-то другого.
-- Вы -- Сибил Джерард.
Нижняя губа женщины дрогнула, и Олифант испытал внезапный прилив
сильной, совершенно неожиданной симпатии.
-- Я -- Лоренс Олифант, мисс Джерард. Вы находитесь в большой
опасности. Я хочу вам помочь.
-- Это не мое имя, сэр. Позвольте мне пройти. Меня ждут друзья.
-- Я знаю, что Эгремонт предал вас. И я понимаю, в чем заключалось его
предательство.
При звуке этого имени Сибил вздрогнула, и Олифант на мгновение
испугался, что сейчас придется бежать за нашатырным спиртом, однако она тут
же взяла себя в руки и какую-то долю секунды внимательно его изучала.
-- Я видела вас в "Гранде", -- сказала она наконец. -- Вы были в
курительной с Хьюстоном и... Миком. У вас была рука на перевязи.
-- Прошу вас, -- сказал он, -- присядьте за мой столик.
В противоречии с недавними словами Беро, Сибил заказала себе absinthe
de vidangeur на вполне сносном французском.
-- Вы знаете Ламартина*, певца? -- спросила она.
-- К сожалению, нет.
-- Это он его изобрел. "Абсент золотарей". Я не могу теперь пить абсент
по-другому.
Появился официант с напитком, смесью абсента и красного вина.
-- Тео всегда его заказывал, и меня приучил, -- сказала Сибил. -- А
теперь вот он... уехал. -- Она выпила -- красный бокал у красных губ. -- Я
знаю, что вы хотите увезти меня назад. И не пудрите мне мозги -- уж
фараонов-то я знаю как облупленных.
-- Я совсем не намерен возвращать вас в Англию, мисс Джерард...
-- Турнашон. Я -- Сибил Турнашон. Француженка по браку.
-- Ваш муж здесь, в Париже?
-- Нет. -- Сибил открыла граненый стальной медальон, висевший у нее на
черной ленточке, и показала Олифанту дагерротипированную миниатюру красивого
молодого человека. -- Аристид погиб под Филадельфией, в этом кромешном аду.
Он сражался на стороне Союза добровольцем. Он был самый настоящим, не такой,
каких придумывают клакеры...
Сибил смотрела на крошечное изображение с неподдельной грустью, хотя
Олифант догадывался, что она и в глаза не видела Аристида Турнашона.
-- Насколько я понимаю, это был брак по расчету.
-- Да. А вы приехали, чтобы увезти меня назад.
-- Нет, мисс... Турнашон. Нет.
-- Я вам не верю.
-- А нужно верить. От этого зависит очень многое, и не в последнюю
очередь ваша собственная безопасность. С тех пор как вы покинули Лондон,
Чарльз Эгремонт стал очень влиятельным, очень опасным человеком. Столь же
опасным для благополучия Великобритании, сколь он, без сомнения, опасен для
вас.
-- Чарльз? Опасен? -- чуть не расхохоталась Сибил.-- Да не может быть!
-- Мне нужна ваша помощь. Отчаянно нужна. Столь же отчаянно, как вам
нужна моя.
-- А она мне точно нужна?
-- Эгремонт сосредоточил в своих руках большие силы, целые
правительственные службы, способные без труда настичь вас и здесь.
-- Вы имеете в виду всю эту шайку-лейку, секретных агентов и так далее?
-- Более того, я должен вам сообщить, что даже сейчас все ваши действия
отслеживаются, по меньшей мере, одним тайным агентством имперской Франции...
-- Это что, из-за Теофиля?
-- Похоже, что так.
Она прикончила свое жутковатое пойло.
-- Милый Теофиль. Такой хороший и такой глупый. Вечно в этой своей алой
жилетке, и безумно талантливый клакер. Я отдала ему те хитрые карты Мика, и
он был ужасно добр ко мне. Выкрутил мне брачное свидетельство и французский
гражданский индекс -- щелк, щелк, и готово. А потом мы должны были
встретиться с ним вечером, как раз здесь...
-- И..?
-- Тео так и не пришел. -- Сибил опустила глаза. -- Он все хвастал, что
нашел игорный "Модус". Обычный для клакеров треп, но у него это было как-то
слишком уж серьезно. Кто-то мог ему и поверить. Глупо было с его стороны...
-- Он когда-нибудь говорил с вами о вычислительной машине "Великий
Наполеон"?
-- Об этом чудище? Да парижские клакеры, они все только о нем и
говорят. Совсем ребята свихнулись!
-- Французские власти полагают, что его испортил Теофиль Готье.
Перфокартами Рэдли.
-- Так, значит, Тео, он мертв?
-- Да,-- кивнул после некоторой запинки Олифант. -- Скорее всего.
-- Звери проклятые. -- Лицо Сибил мучительно искривилось. -- Это кем же
надо быть, чтобы сцапать человека и никому ничего не сказать, чтобы он
исчез, как кролик в цилиндре фокусника, а все его близкие думали,
беспокоились, страдали -- и не могли ничего узнать. Это низко, подло!
Олифант не решался посмотреть ей в глаза.
-- В этом Париже такое случается сплошь и рядом, -- продолжала она. --
Послушать только, о чем шутят клакеры... И Лондон, они говорят, ничем не
лучше. И еще они говорят, что это радикалы угробили Веллингтона. Что саперы
спелись с радикалами и прорыли туннель под этот ресторан, а потом главный
сапер своими собственными руками забивал порох и поджигал запалы... Ну а
потом радикалы свалили вину на таких людей, как...
-- Ваш отец. Да. Я знаю.
-- И зная это, вы просите меня довериться вам. -- В ее взгляде был
вызов и, быть может, давно похороненная гордость.
-- Зная, что Чарльз Эгремонт предал вашего отца, Уолтера Джерарда,
практически убил, что он предал также и вас, смешал с грязью в глазах
общества. Да, я должен просить вас довериться мне. В обмен я предлагаю вам
полное, окончательное и практически мгновенное уничтожение политической
карьеры предавшего вас человека.
Сибил снова опустила глаза и задумалась.
-- А вы сможете? -- спросила она наконец.
-- Это сделаю не я, а ваши показания. Я стану лишь инструментом их
передачи.
-- Нет, -- покачала головой Сибил, -- если я обвиню его публично, то
тем самым подставлюсь. Вы же сами сказали, что Чарльз -- не единственный,
кого мне следует бояться. Я ведь была в "Гранде" той ночью, помните? А у
мести длинные руки.
-- Я не предлагаю вам обвинять его публично. Хватит и шантажа.
Глаза Сибил смотрели сквозь Олифанта, куда-то в далекое прошлое.
-- Они были очень близки, Чарльз и отец, или только так казалось...
Возможно, если бы все сложилось иначе...
-- Эгремонт не в силах забыть о своем предательстве. Это зерно
постоянного раздражения, вокруг которого формируется вся его порочная
политика. Ваша телеграмма гальванизировала чувство вины -- и ужас перед тем,
что выйдут на свет его прошлые пролуддитские симпатии. Теперь он пытается
укротить зверя, взяв себе в союзники политический террор. Но мы с вами его
остановим.
В синих глазах появилось странное спокойствие.
-- Мне хочется верить вам, мистер Олифант.
-- Я обеспечу вам полную безопасность, -- сказал Олифант, удивляясь
глубине своего чувства. -- Оставаясь во Франции, вы будете жить под защитой
могущественных друзей, моих коллег, имперских агентов. Нас ожидает фиакр и
стенографист, который запишет ваши показания.
В задней части кафе одышечно захрипел маленький пневматический
панмелодиум. Обернувшись, Олифант поймал взгляд мушара Беро, который курил
голландскую глиняную трубку в компании оживленно чешущих языком
кинотропистов.
-- Мадам Турнашон, -- сказал Олифант, поднимаясь, -- могу я предложить
вам руку?
-- Она у вас уже зажила, да? -- Сибил встала в шорохе кринолина.
-- Совершенно, -- ответил Олифант, вспоминая Эдо, полумрак,
молниеносный удар самурайского меча. Он пытался утихомирить того парня
стеком.
Сибил взяла Олифанта под руку, и он повел ее к выходу, осторожно огибая
гризеток, поднятых на ноги машинной музыкой панмелодиума.
Навстречу им в кафе ворвалась девушка, ее голые груди были вымазаны
зеленым, с талии свисали угловатые куски медной фольги, похожие на листья
финиковой пальмы, аппроксимированные кинотропом. За девушкой следовали двое
парней, одетые -- вернее сказать, раздетые -- аналогичным образом; Олифант
совершенно растерялся.
-- Идемте, -- сказала Сибил, -- неужели вы не понимаете, что это
студенты-художники после бала? Здесь же -- Монмартр, а художники, они умеют
повеселиться.
Олифант лелеял надежду лично доставить Чарльзу Эгремонту текст
показаний Сибил Джерард. Но по возвращении в Англию запущенный сифилис,
симптомы которого доктор Макнил ошибочно диагностировал как "железнодорожный
хребет", на время ограничил его активность. Под видом коммивояжера из
Эльзаса, родины месье Арсло, Олифант скрылся от мира в одной из брайтонских
водолечебниц, чтобы поправить здоровье и разослать целый ряд телеграмм.
Новейшей модели "Зефир", арендованный в камдентаунском коммерческом
гараже, позволил мистеру Мори Аринори добраться до Белгрейвии ровно к
четырем часам дня -- в точности к моменту, когда Чарльз Эгремонт отправлялся
в парламент, где этому выдающемуся политику предстояло произнести крайне
важную речь.
Телохранитель мистера Эгремонта, приставленный к нему Отделом
криминальной антропометрии Центрального статистического бюро, с
автоматическим карабином под пальто, внимательно наблюдает, как Мори сходит
с "Зефира", -- миниатюрная фигурка в вечернем костюме.
Мори идет по свежевыпавшему снегу, его ботинки оставляют четкие
отпечатки, в которых просвечивает черный асфальт.
-- Для вас, сэр, -- произносит Мори и кланяется, передавая Эгремонту
плотный конверт. -- Доброго вам дня, сэр.
Снова надев круглые защитные очки на эластичной ленте, Мори
возвращается к "Зефиру".
-- Необыкновенный персонаж,-- говорит Эгремонт, разглядывая конверт. --
Ну где же это видано, чтобы китайцы так одевались...
Отступать.
Повторяться.
Встать
над стылыми строчками колесных следов,
над снежными просторами улиц.
Вплестись в стогранную структуру столицы,
забывая.
МОДУС
ПАСЬЯНС ИЛЛЮСТРАЦИЙ
ЯЗЫК ОБОЗНАЧЕНИЙ
Большое колесо в центре, малые -- по окружности. Такое расположение
осей открывало широчайшие перспективы, теперь разностной машине была
подвластна вся арифметика. Смутно прорисовалась даже конструкция
аналитической машины, и я бросился в погоню за этим видением.
Чертежи и опыты стоили очень дорого. Чтобы снять часть нагрузки с моего
собственного мозга, были привлечены чертежники высочайшей квалификации, в то
время как опытные мастеровые изготавливали экспериментальные механизмы.
Для осуществления своих изысканий я приобрел в тихом уголке Лондона дом
с четвертью акра земли. Каретный сарай был переооборудован в кузницу и
литейную мастерскую, а конюшня -- в мастерские. Кроме того, я построил
новые, более обширные мастерские, а также огнестойкое здание для работы
чертежников и своей собственной.
Даже самая великолепная память не смогла бы удержать в себе сложные
взаимоотношения частей механизма. Я преодолел эту трудность, улучшив и
расширив язык знаков, механическую алгебру, подробно описанную мной в одном
из номеров "Философских докладов Королевского общества" за 1826 год. Если бы
не это вспомогательное средство, масштаб предпринятых мною исследований не
позволил бы закончить их ни в какой обозримый срок, однако при помощи языка
обозначений машина стала реальностью.
Лорд Чарльз Бэббидж, "Эпизоды из жизни философа", 1864 г.
ПИСЬМА ЧИТАТЕЛЕЙ
(Из "Механического журнала", 1830 г.)
Судя по письмам читателей, некоторые из них думают, что наш журнал не
должен заниматься политикой. Но разве можем мы молчать, понимая, насколько
тесно переплетаются интересы науки и производства с политической философией
нации?
Мы полны надежды, что избрание в парламент мистера Бэббиджа с его
влиянием в научном мире, с его проверенной временем независимостью суждений,
с его ищущей и деловой натурой поможет нам вступить в эру величайшего
расцвета науки, равно как и всех ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫХ сил страны.
А потому мы прямо говорим каждому избирателю из Финсбери, читающему наш
журнал, -- иди и голосуй за мистера Бэббиджа. Если ты изобретатель,
изгнанный из сферы частной конкуренции вездесущим и непосильным НАЛОГОМ НА
ПАТЕНТЫ, если ты хочешь, чтобы на место этого НАЛОГА пришла мудрая и
взвешенная система ОБЩЕСТВЕННЫХ СУБСИДИЙ, -- иди и голосуй за мистера
Бэббиджа. Если ты производитель, скованный в своей деятельности налоговыми
несообразностями нынешнего правительства, если ты хочешь, чтобы британская
промышленность стала свободной, как птица, -- иди и голосуй за мистера
Бэббиджа. Если ты механик и твой хлеб насущный зависит от устойчивого спроса
на плоды твоего труда, если ты понимаешь, насколько твое благосостояние
зависит от свободы торговли и ремесел, -- иди и голосуй за мистера Бэббиджа.
Если ты поборник Науки и Прогресса -- теории и практики, единых, как кости и
мускулы, -- встретимся сегодня на Айлингтон-Грин и ПРОГОЛОСУЕМ ЗА МИСТЕРА
БЭББИДЖА
В СМУТНЫЕ ВРЕМЕНА
Результаты всеобщих выборов 1830 года выявили настроения общества.
Байрон и его радикалы уловили дух времени, а партия вигов рассыпалась, как
карточный домик. Однако руководимые лордом Веллингтоном тори -- именно их
аристократическим привилегиям угрожало предложенное радикалами
"меритолордство" -- заняли жесткую позицию. Палата общин отложила
рассмотрение "Билля о радикальной реформе", а восьмого октября Палата лордов
его отклонила. Король отказался увеличить число пэров Англии за счет
радикалов, которые могли бы провести спорный билль; более того, он пожаловал
титул Фицкларенсам, что вызвало горькое замечание Байрона: "Насколько же
лучше в современной Британии быть королевским ублюдком, чем философом. Но
грядут большие перемены".
Страсти в обществе быстро накалялись. Бирмингемские, ливерпульские и
манчестерские рабочие, вдохновленные идеями Бэббиджа о профсоюзной
собственности и кооперативах, организовали массовые факельные шествия.
Промышленная радикальная партия, отрицая насилие, призвала к нравственному
увещеванию и мирной борьбе за выполнение законных требований рабочего
класса. Однако правительство проявило упрямство, и обстановка непрерывно
ухудшалась. Насилие
прорывалось все чаще и чаще; сельские "шайки Свинга" и пролетарские
луддиты громили поместья аристократии и капиталистические фабрики. Перебив
все стекла в домах Веллингтона и прочих консервативных лордов, лондонские
погромщики подстерегали на улицах экипажи аристократов и забрасывали их
булыжниками. Были сожжены чучела англиканских епископов, голосовавших в
Палате лордов против билля. Ультрарадикальные заговорщики, распаленные
страстными речами известного атеиста П. Б. Шелли, громили и грабили церкви.
Двенадцатого декабря лорд Байрон внес новый, еще более радикальный
"Билль о реформе", в котором предлагалось лишить британскую аристократию --
в том числе и его самого -- всех наследственных прав и привилегий. Тут уже
тори не выдержали, Веллингтон включился в подготовку военного переворота.
Кризис расколол нацию. В страхе перед надвигающейся анархией,
колебавшийся прежде средний класс твердо встал на сторону радикалов. Была
объявлена налоговая забастовка с требованием отставки Велгингтона, а также
организовано массовое изъятие вкладов из банков. Деньги переводились в
золото и исчез л из обращения, национальная экономика со скрипом
остановилась.
После трехдневного бристольского мятежа Веллингтон приказал армии
подавить "якобинство", не стесняясь в средствах. Последовавшая бойня стоила
жизни трем сотням людей, в том числе -- трем видным членам парламента от
радикалов. Узнав об этом, разъяренный Байрон -- теперь он называл себя
"гражданин Байрон" -- появился на лондонском митинге без сюртука, даже без
галстука, и выступил с призывом ко всеобщей забастовке. Подчинявшаяся
консерваторам кавалерия разогнала этот митинг, были убитые и раненые, однако
Байрон сумел ускользнуть. Через два дня в стране было объявлено военное
положение.
Далее Веллингтон обратил свой немалый военный талант против своих же
соотечественников. Первые восстания против "режима тори" -- так мы его
теперь называем -- были подавлены быстро и эффективно, все крупные города
контролировались военными гарнизонами. Армия сохраняла верность триумфатору
Ватерлоо, а аристократия, к вящему своему позору, также встала на сторону
герцога.
Однако верхушка радикалов избежала ареста, опираясь на тайную, хорошо
организованную сеть преданных членов партии. К весне 1831 года надежды на
скорое военное разрешение конфликта окончательно исчезли. В ответ на
массовые повешения и высылки поднялось молчаливое сопротивление, и вспыхнула
партизанская борьба. Режим лишил себя последних крох общественной поддержки,
Англия билась в судорогах классовой войны.
"Смутные времена: популярная история", 1912 г. У. Э. Пратчетт, д-р
филос., Ч.К.О.
СКОРБНЫЕ ГОЛОСА АВТОМАТИЧЕСКИХ ОРГАНОВ
(В этом частном письме от июля месяца 1885 года Бенджамин Дизраэли
излагает свои впечатления о похоронах лорда Байрона. Текст снят с бумажной
ленты, перфорированной на печатной машине "Кольт и Максвелл". Адресат
неизвестен.)
Хрупкая, почти бестелесная леди Анабелла Байрон* вошла, опираясь на
руку дочери; казалось, она не совсем понимает происходящее. На этих женщин
было страшно смотреть, бледные и осунувшиеся, они буквально валились с ног
от усталости. Зазвучал траурный марш -- весьма изысканный; приглушенные
аккорды панмелодиума великолепно гармонировали со скорбными голосами
автоматических органов.
Затем появились процессии. Сперва -- спикер, предшествуемый герольдами
с белыми жезлами, но, соответственно событию, в трауре. Спикер был
великолепен. Бесстрастный и величественный, с почти египетскими чертами
лица, он ступал медленно и уверенно. Перед ним несли булаву, одет он был в
мантию с золотыми кружевами, весьма изысканно. Затем -- министры. Секретарь
по делам колоний выглядел весьма щеголевато. Вице-король Индии, вполне
оправившийся, судя по его лицу, от малярии. Председатель Комиссии по
свободной торговле выглядел на их фоне последним злодеем, он буквально
корчился под бременем неизбывного греха.
Далее -- Палата лордов. Лорд-канцлер, особенно карикатурный в компании
непомерно огромного парламентского пристава с его тяжелой серебряной цепью и
белыми траурными бантами на плечах. Лорд Бэббидж, бледный и подтянутый,
выглядел в высшей степени благородно. Молодой лорд Гексли, легкий, стройный
и гибкий, производил самое блестящее впечатление. Лорд Скоукрофт, самый
хитрый и изворотливый тип, какого я когда-либо знал, в протертой чуть не до
дыр одежде был словно нищий церковный сторож.
Затем торжественно проследовал гроб, "носильщики" едва прикасались к
нему руками. На лице самого видного из носильщиков, принца-консорта,
странным образом сочетались осознание важности момента, гордость и страх.
Говорят, ему довольно долго пришлось ждать в дверях, где он непрерывно
сетовал по-немецки на смрад.
Когда внесли гроб, вдовствующая Железная Леди словно постарела сразу на
тысячу лет.
ВДОВСТВУЮЩАЯ ЖЕЛЕЗНАЯ ЛЕДИ
Теперь все попадет в руки мелких людишек, крохоборов и лицемеров.
Ты только взгляни на них. У них не хватит пороха на великие свершения.
Они все пустят прахом.
Даже и сейчас я сумела бы все поставить на правильную ногу, если бы
только эти идиоты внимали голосу разума. Но ведь я не смогу говорить так,
как это делал ты, да они и вообще не слушают женщин. Вот ты -- ты был для
них великим оратором, напыщенный, размалеванный шарлатан, без единой мысли в
голове -- ни логики, ничего, кроме растленного позерства, и все же они
слушали тебя. Боже, как они тебя слушали! Ты восхвалял в своих дурацких
стихах дьявола, Каина и разврат, и все, какие только бывают, идиотства и
грехи, а этим придуркам все было мало, мало. Они выламывали двери книжных
лавок, а бабы бросались к твоим ногам, поштучно и целыми толпами. Я никогда
этого не делала. Но женился ты на мне.
Я была абсолютно невинна. С самого момента нашего знакомства некий
моральный инстинкт во мне отвращался твоими шуточками и поддразниванием,
мерзкими двусмысленностями и намеками, но я видела в тебе большое будущее, а
потому заглушила свои сомнения. Как быстро воскресил их ты, став моим мужем.
Ты жестоко воспользовался моей невинностью, сделал меня соучастницей
содомии еще до того, как я узнала природу этого греха, еще до того, как я
узнала тайные названия неназываемого. Pederastia, manu-stupration, fellatio
-- ты настолько погряз в извращениях, что не щадил даже супружеского ложа.
Ты развратил меня точно так же, как развратил эту дуру, свою сестрицу.
Узнай общество хоть малую долю известного мне, тебя изгнали бы из
Англии, как прокаженного. В Грецию, в Турцию, к этим твоим катамитам.
Как легко могла я тебя погубить -- да почти так и сделала, в пику тебе,
уязвленная, что ты не понимал и понимать не хотел, насколько глубоки мои
убеждения. Я нашла себе прибежище в математике и молчала, сохраняя личину
преданной супруги, потому что ты был мне нужен, я замыслила великое
предприятие, осуществить которое могла только руками своего мужа. Я прозрела
верный путь к наибольшему благу для наибольшего числа людей*, к благу столь
великому, что рядом с ним мои личные желания не имеют ровно никакого
значения.
Чарльз меня учил. Блестяще одаренный, бесконечно порядочный, далекий
ото всякой житейской суеты Чарльз, полная твоя противоположность во всем,
полный великих замыслов, сверкавший чистейшим светом математической науки,
абсолютно неспособный к интригам и махинациям, неспособный к общению с
дураками. Он был одарен не меньше Ньютона -- но не умел убеждать.
Я вас познакомила. Сперва ты его ненавидел, издевался над ним за его
спиной, а заодно и надо мной -- за то, что я показала тебе истину,
недоступную твоему пониманию. Я настаивала, просила тебя подумать о чести, б
служении, о собственной твоей славе, о будущем, ожидающем плод чрева моего,
Аду, нашего странного ребенка. (Бедная Ада, как плохо она выглядит, слишком
уж много в ней твоего.)
Но ты обозвал меня бессердечной интриганкой и напился как свинья. Тогда
я изобразила на лице улыбку и спустилась в ад. Какой мукой были для меня эти
мерзкие ласки, это скотство, но я позволила тебе делать все, что ты хочешь,
и простила тебя; я ласкала тебя и целовала, делая вид, что счастлива. И ты
разревелся, как маленький, ты прямо лучился благодарностью и говорил о
неумирающей любви и единении душ, пока не устал от этой болтовни. Тогда ты
захотел сделать мне больно и начал рассказывать ужасные, немыслимые вещи,
чтобы вызвать у меня отвращение, чтобы я в ужасе бежала, но я не боялась
больше ничего, эта ночь меня закалила. И я прощала тебя, и прощала, и
прощала, а потом тебе не в чем было уже признаваться, ты вывернул свою душу
наизнанку, вытряхнул на меня всю ее грязь и тебе нечего было больше сказать.
Пожалуй, после этой ночи ты меня уже стал побаиваться, немного -- но
все-таки побаивался, и это пошло тебе на пользу. А я после этой ночи
перестала мучиться, я научилась играть в твои "маленькие игры", играть и
выигрывать. Вот какой ценой сумела я обуздать в тебе зверя.
И если есть Судия в мире ином -- хотя я в это больше и не верю, нет у
меня полной, беззаветной веры, и все же иногда в трудные моменты, в моменты
вроде этого, мне кажется, что я чувствую на себе взгляд бессонного,
всевидящего ока, чувствую страшный гнет его всеведения и всепонимания, --
если есть он, этот Судия, то ты и не пытайся, милорд супруг, водить его за
нос. Не похваляйся величественностью своих грехов, не требуй тяжким трудом
заслуженного проклятия, ибо как же мало знал ты все эти годы. Ты, величайший
министр величайшей в истории человечества империи, ты робел, ты был слаб, ты
шарахался от ответственности.
Это что, слезы?
Слишком уж многих мы с тобой убили...
Мы? Не мы, а я -- это я принесла в жертву свою добродетель, свою веру,
свое спасение, сожгла их в черный пепел на алтаре твоего тщеславия. Ибо
сколько бы ты ни болтал о корсарах и Бонапарте, в самом тебе не было
стержня, не было стали. Ты плакал от одной только мысли, что нужно вздернуть
этих ничтожных луддитов, не решался надеть кандалы на злокозненного и
сумасшедшего Шелли -- пока я тебя не заставила. И когда из наших учреждений
стали приходить отчеты с намеками, просьбами, а затем и требованиями
предоставить им право уничтожать врагов Англии, это я их читала, это я
взвешивала человеческие жизни, я подписывалась твоим именем, ты же тем
временем пил и жрал и обменивался шуточками с этими людишками, которых
называл друзьями.
А теперь эти идиоты похоронят тебя, а меня небрежно оттеснят в сторону,
будто я -- ничто, будто я ничего не совершила, и все это из-за того, что ты
умер. Ты их кимвал звучащий*, их размалеванный идол. Кошмарные, из грязи
произрастающие корни истории так и останутся во тьме, истина исчезнет
бесследно. Истину зароют в землю, вместе с твоим раззолоченным саркофагом.
Нужно выкинуть из головы эти мысли. Я плачу. Они считают меня старой
дурой. Но разве не было каждое наше преступление возмещено сторицей,
возмещено благом для общества?
Услышь меня, Судия. Око, загляни в глубины моей души. И если я виновна
-- даруй мне милость свою. Я не искала удовольствия во всем том, что
приходилось мне делать. Клянусь тебе, я не искала удовольствия.
МАСТЕР ЭМЕРИТУС* ВСПОМИНАЕТ ВЕЛЛИНГТОНА
Красноватое тление обессиленного газового рожка. Гулкое, ритмичное
бряцание и визг "проходческой торпеды" Брюнеля. Тридцать шесть штопором
свитых клыков из лучшей бирмингемской стали с неустанной энергией вгрызаются
в зловонный пласт древней лондонской глины.
*Emeritus (лат.) -- находящийся в почетной отставке.
Обеденный перерыв, мастер-сапер Джозеф Пирсон достал из жестяного судка
солидный кусок мясного, пропитанного застывшим соусом пирога.
-- Да, я встречался с великим Мэллори. -- Его голос гулко отражается от
клепаных чугунных тюбингов, похожих на ребра кита. -- Не то чтобы нас вроде
как познакомили, но это точно был он, левиафанный Мэллори, -- что я, не
видел его снимков в газетах? И он был совсем близко, ну вот вроде как ты от
меня сейчас. "Лорд Джеффериз? -- говорит он мне, а сам весь удивленный и
злой. -- Знаю я Джеффериза! Долбаный ублюдок,тюрьма по нему плачет!"
Мастер Пирсон победно ухмыляется, в красном свете тускло поблескивают
золотой зуб и золотая серьга.
-- И чтоб мне провалиться, если этому Джефферизу не загнали полсапога в
зад сразу, как только смрад кончился, и не посмотрели, какой он там ученый.
Уж это все он и сделал, левиафанный Мэллори, тут уж и к бабке не ходить. Вот
уж кто точно аристократ от природы, так это он, Мэллори.
-- Я видел этого бронтозавруса, -- кивает подмастерье Дэвид Уоллер; его
глаза блестят. -- Мощная штука!
-- Я сам работал в туннеле в пятьдесят четвертом, когда наткнулись на
слоновьи зубы. -- Мастер Пирсон, сидящий на втором ярусе лесов, закрывает
судок, покачивает тяжелым резиновым сапогом и чуть ерзает на
водонепроницаемой циновке, вытаскивая из кармана шахтерской робы небольшую
бутылку. -- Французская шипучка, Дэви. Ты же первый раз внизу, нужно
отметить.
-- Но ведь это же не положено, сэр? Это же против инструкций?
Пирсон извлекает пробку -- без хлопка, без пены.
-- Хрен с ним, -- подмигивает он, -- это ж твой первый, второго первого
не будет.
Вытряхнув из жестяной кружки мелкие чаинки, он наполняет ее шампанским.
-- Выдохлось, -- огорченно вздыхает подмастерье Уоллер.
-- Давление, салага, -- смеется Пирсон, потирая мясиситый, с красными
прожилками нос. -- Подожди, пока поднимешься на поверхность. Вот тогда оно
вспенится прямо у тебя в кишках. Запердишь, как жеребец.
Подмастерье Уоллер осторожно отхлебывает из кружки. Сверху доносится
звон железного колокола.
-- Клеть спускается, -- говорит Пирсон, торопливо затыкая бутылку. Он
заталкивает ее в карман, допивает шампанское, вытирает тыльной стороной
ладони рот.
Сквозь мембрану из провощенной кожи с клоачной медлительностью
продавливается заостренная, как пуля, клеть. Достигнув дна, она шипит,
скрипит и останавливается.
Выходят двое. На старшем бригадире обычная шахтерская роба, кожаный
фартук и каска. Второй, высокий седовласый старик, одет в черный фрак, его
блестящий цилиндр обвязан черным шелковым крепом, черный атласный галстук
заколот крупным, с голубиное яйцо, бриллиантом или -- тусклый красноватый
свет не позволяет сказать уверенно -- рубином. Старик освещает себе путь
латунным фонарем, его брюки, так же как и брюки бригадира, заправлены в
высокие, по колено, резиновые сапоги.
-- Великий Мастер Эмеритус, -- испуганно выдохнул Пирсон, вскакивая на
ноги. Подмастерье Уоллер следует его примеру.
Они стоят навытяжку и смотрят сверху вниз, как Великий Мастер идет по
туннелю к вгрызающейся в грунт "торпеде". Великий Мастер их не замечает,
разговаривает только с бригадиром, холодно и властно. Он освещает узким
лучом света недавно уложенные тюбинги, проверяет крепежные болты, уплотнение
швов. У фонаря нет обычной ручки -- Великий Мастер несет его, зацепив
блестящим стальным крючком, высовывающимся из пустого рукава.
-- Странно он как-то одет, -- еле слышно шепчет Уоллер.
-- Он все еще в трауре, -- так же тихо отвечает Пирсон.
-- А-а, -- кивает подмастерье, глядя на Великого Мастера. -- Так долго?
-- Он же Великий, то есть Мастер, он же был с лордом Байроном вроде как
в друзьях. И лорда Бэббиджа, и его он тоже знал. Еще со смутных времен,
когда все они прятались от веллингтоновской полиции. Они ж тогда и
лордами-то не были -- ну там, если и были, то не такими, как потом,
настоящими радикальными лордами -- так просто, мятежники и подстрекатели, и
за поимку их была награда. Так Великий Мастер, он спрятал их в шахте -- это
был прямо настоящий партийный штаб. Радикальные лорды не забыли этой помощи,
какую он им оказал, вот почему мы и есть считай что главный радикальный
профсоюз.
-- А-а...
-- Он же, Дэйви, он же великий человек! И железом закрепить, и порохом
взорвать -- он во всем самый лучший. Таких больше бабы не рожают...
-- Так ему что же, уже под восемьдесят?
-- И все еще как огурчик.
-- А нам нельзя, сэр, как вы думаете -- может, спустимся вниз,
посмотрим на него поближе? Может, я даже пожму этот его знаменитый крюк?
-- Хорошо, парень, только ты это, чтобы прилично. Безо всяких там
ругательных слов.
Они спускаются на дощатый настил, торопятся догнать Великого Мастера.
Грохот "торпеды" неожиданно переходите вой. Начинается суматоха --
такое изменение тембра чаще всего грозит неприятностями, на пути попался
либо плавун, либо подземная река, либо еще какая гадость. Пирсон и
подмастерье со всех ног несутся в забой.
Из-под тридцати шести острых стальных буров летят ошметки мягкой черной
грязи, они ложатся в вагонетки откатчиков жирными, быстро оплывающими
комками. Время от времени звучат вялые, приглушенные хлопки -- вскрываются
газовые карманы. Но все вроде бы обошлось -- в туннель не рвется, сметая все
на своем пути, вода, не ползет вязкая, неудержимая масса плавуна. Рабочие
осторожно двигаются вперед, поближе к Великому Мастеру; яркий, резко
очерченный луч его фонаря медленно двигается по фронтальной поверхности
забоя.
В зеленовато-черной грязи проступают желтоватые комья, похожие на
плотно утоптанный снег.
-- Это чего, кости? -- говорит один из рабочих, морщась от неприятного
гнилостного запаха. -- Ископаемые какие-то...
Гидравлика "торпеды" резко вдавливает ее в мягкую, почти не оказывающую
сопротивления массу, кости летят в забой сплошным потоком.
-- Кладбище! -- кричит Пирсон. -- Мы нарвались на кладбище!
Но слишком уж глубоко проложен туннель, и слишком уж густо лежат здесь
кости, перепутанные, как сучья в буреломе, и не зря к гнилостной вони
примешивается острый запах серы и извести.
-- Чумная яма! -- в ужасе кричит бригадир, и рабочие бросаются прочь,
оступаясь и падая.
Бригадир сбрасывает пар, раздается громкое шипение, "торпеда"
вздрагивает и замирает.
За все это время Великий Мастер не шелохнулся.
Он отставляет фонарь, ворошит своим крюком груду выброшенной "торпедой"
земли, подцепляет за глазницу череп, вытаскивает его, осматривает.
-- Вот так вот. -- Его голос гулко прорезает мертвую тишину. -- Жил ты,
жил...
АЗАРТНАЯ ЛЕДИ ПРИНОСИТ НЕСЧАСТЬЕ
-- Азартная леди -- несчастье для всех своих близких. Когда игральные
машины вытряхнут ее сумочку, она тайком относит свои драгоценности на
Ломбард-стрит, чтобы вновь и вновь искушать фортуну суммами, полученными от
ростовщиков! Потом, к огорчению горничных, она распродает свой гардероб; она
превышает кредит у тех, с кем ведет дела, отдает свою честь на откуп друзьям
в призрачной надежде отыграться.
Игорная лихорадка равно губительна как для рассудка, так и для эмоций.
Насколько горячечны, нездоровы надежда и страх, радость и гнев, сожаление и
досада, вспыхивающие в тот момент, когда переворачивается карта, срываются с
места сверкающие машины, выбрасываются игральные кости! Кто не вспыхнет
негодованием от одной уже мысли, что женские чувства, из века посвящаемые
детям и мужу, извращаются столь мерзостным образом. Глубочайшая скорбь, вот,
что испытываю я, когда смотрю, как мучительно бьется Азартная Леди в тисках
своей недостойной, греховной страсти, когда вижу ангельское лицо, пылающее
бесовской одержимостью!
По неисповедимой мудрости Господней почти все, что развращает душу,
разлагает также и плоть. Запавшие глаза, осунувшееся лицо, мертвенная
бледность -- вот они, непременные признаки играющей женщины. Ее утренний сон
не в силах возместить низменные полночные бдения. Я долго и пристально
вглядывался в лицо Азартной Леди. Да, я внимательно наблюдал за ней. Я
видел, как в два часа ночи ее, полумертвую, силой уводили из ее
крокфордского игорного ада, призраком казалась она в нечистом сиянии газовых
ламп...
Прошу вас, вернитесь на место, сэр. Вы -- в Доме Господнем. Должен ли я
понимать ваши слова как угрозу, сэр? Да как вы смеете! Мрачные времена
наступили, поистине черные времена! Я говорю вам, сэр, как говорю всем
собравшимся здесь прихожанам, как скажу всему свету, что я все это видел, я
многажды наблюдал, как ваша королева машин предается этим мерзейшим
беспутствам...
Помогите! Остановите его! Остановите! Боже, меня застрелили! Я убит!
Убивают! Неужели никто не может его остановить?!
ВЫБОР ЗА ВАМИ, ДЖЕНТЛЬМЕНЫ
(В разгар парламентского кризиса 1855 года лорд Брюнель созвал свой
кабинет министров и обратился к нему с речью. Выступление премьер-министра
записано его личным секретарем в стенографической системе Бэббиджа.)
Джентльмены,я не могу припомнить ни единого случая, когда какой-либо
представитель партии или кабинета министров вступился бы -- пусть даже
случайно -- за меня в стенах парламента. Я не обижался, не жаловался и
терпеливо ждал, делая то малое, что было в моих силах, чтобы защитить и
расширить мудрое наследие покойного лорда Байрона, залечить безрассудные
раны, нанесенные нашей партии чрезмерным усердием молодых ее членов.
Но ни малейших изменений в том презрении, с которым, судя по всему,
относитесь ко мне вы, уважаемые джентльмены, так и не последовало. Напротив,
последние два дня в Парламенте оживленно обсуждается постановка на
голосование вопроса о недоверии, с особым упором на недоверие к главе
правительства. Эта дискуссия была отмечена более чем обычными нападками в
мой адрес, и ни один из вас, членов моего кабинета, не сказал ни слова в мою
защиту.
Как в подобных обстоятельствах можем мы успешно расследовать дело об
убийстве преподобного Алистера Роузберри? Постыдное, атавистическое
преступление, злодейски совершенное в стенах христианской церкви, запятнало
репутацию партии и правительства, а также возбудило серьезнейшие сомнения
относительно наших намерений и нашей честности. И как же сможем мы
искоренить преступные тайные общества, чья сила и дерзость возрастают день
ото дня?
Господь свидетель, джентльмены, что я никогда не искал настоящего
своего поста. Более того, я сделал бы все, что угодно, совместимое с моей
честью, чтобы его избежать. Но я должен либо быть хозяином в парламенте,
либо уйти в отставку -- предоставив нацию так называемому руководству людей,
чьи намерения стали за последнее время абсолютно ясными. Выбор за вами,
джентльмены.
СМЕРТЬ МАРКИЗА ГАСТИНГСА
Да, сэр, два пятнадцать точно -- и никаких ошибок быть не может,
поскольку у нас установлены патентованные табельные часы "Кольт и Максвелл".
Я услышал негромкий такой звук, словно что-то капает, сэр.
На мгновение я решил, что протекла крыша, совсем позабыв, что ночь
ясная. Дождь, подумал я, только это меня и встревожило, сэр, -- мысль, что
сухопутный левиафан пострадает от сырости, поэтому я посветил фонарем вверх,
и там висел этот бессчастный негодяй, и все шейные позвонки левиафана были в
крови, и вся, как она там, арматура, которая поддерживает этого зверюгу,
тоже. А голова его вся была расшиблена, сэр, да там, считай, и не было уже
никакой головы. Он висел там, запутавшись ногами в каких-то ремнях, и я
увидел блоки и веревки, туго натянутые, и они уходили во тьму огромного
купола, и это зрелище так меня поразило, сэр, что я уже поднял тревогу и
только потом заметил, что у левиафана нет головы.
Да, сэр, я думаю, так оно и было -- то есть, как они это устроили. Его
спустили с купола, и он там делал свое дело в темноте: останавливался, когда
слышал мои шаги, а потом снова принимался за работу. Долгая работа, на
несколько часов, ведь им нужно было сперва установить свои блоки. За смену я
несколько раз проходил под этим самым местом. А когда он ее отломал, голову,
сэр, кто-то другой вытащил ее наверх и наружу, ведь они сняли одну из
панелей купола. Но что-то там у них оторвалось, наверное, или соскользнуло,
и он полетел вниз, прямо на пол,у нас там самый лучший флорентийский мрамор.
Мы нашли то место, где разлетелись его мозги, сэр, хотя лучше бы об этом
забыть. И потом я припомнил какой-то шум, сэр, это когда он, наверное, упал,
но никакого крика не было.
А еще, сэр, меня что поразило больше всего, так это как они втихую
подтянули его снова наверх и оставили там висеть, как кролика в мясной
лавке, а сами смылись
со своей добычей по крыше. Сколько же в этом подлости, сэр, вы
согласны?
Кеннет Рейнольде, ночной сторож Музея практической геологии, показано
под присягой перед следователем Дж. Г. Питерсом,
Боу-стрит, ноябрь 1855 года.
ВЕРЬТЕ МНЕ ВСЕГДА
Мой дорогой Эгремонт!
Я глубоко сожалею, что сложившиеся на данный момент обстоятельства
лишают меня возможности и надежды использовать в дальнейшем ваши неоспоримые
способности во благо партии и правительства.
Вы, без сомнения, поймете, что мое признание всей сложности ваших
личных обстоятельств никоим образом не связано с каким-либо, пусть и
малейшим недоверием к вам как государственному деятелю; менее всего мне бы
хотелось создать у вас подобное впечатление.
Я не могу завершить письмо, не выразив горячего желания и надежды, что
для вас найдется достойный ваших высоких качеств пост.
Верьте мне всегда,
искренне ваш,
И. К. Брюнель.
Министерское письмо Чарльзу Эгремонту, Ч. П., дек. 1855 г.
МЕМОРАНДУМ МИНИСТЕРСТВУ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ
По этому случаю наш высокий гость, экс-президент Американского Союза,
мистер Клемент Л. Валландингем* улизался в стельку. Выдающийся демократ
показал, что не уступит в своей распущенности ни одному из Англиейских
лордов. Он излапал миссис А., зацеловал визжащую мисс Б., исщипал до синяков
пухленькую миссис В. и бросался на мисс Г. с самыми гнусными намерениями!
Мистер Валландингем вел себя, как бык в период течки; когда все наши
гостьи впали в истерику, высокопоставленное животное было отловлено слугами,
доставлено вверх копытами на второй этаж и выпущено под присмотр миссис
Валландингем, успевшей уже переодеться в чепец и ночную рубашку. И тут, к
вящему нашему изумлению, этот необыкновенный человек использовал для
удовлетворения чрезмерно разыгравшейся похоти покорное тело законной своей
супруги, облевав его в процессе соития с головы до ног. Те, кто видел миссис
Валландингем, едва ли сочтут последнее неправдоподобным.
Недавно меня достигло известие, что в Веракрусе, в мексиканском
изгнании, умер бывший президент Техаса Сэмьюэль Хьюстон. Судя по всему,
Хьюстон ожидал призыва о помощи со стороны какой-нибудь из враждующих
группировок, надеясь вернуть себе хотя бы часть прежнего влияния, однако
никто к нему так и не обратился -- французские алькальды не дремлют. При
всех своих несомненных недостатках Хьюстон был во сто раз лучше Клемента
Валландингема, который заключил трусливый мир с Конфедерацией и позволил
стервятникам Красного Манхэттенского Коммунизма терзать останки своей
обесчещенной страны.
Лорд Листан, 1870г.
ДО РАДИКАЛОВ
(Нижеследующий текст -- транскрипция звуковой записи на восковом
цилиндре. Одна из самых первых подобных записей, она донесла до нас
воспоминания Томаса Таулера (р. 1790), деда Эдварда Таулера, изобретателя
"Аудиографа Таулера". Несмотря на экспериментальный характер использованного
аппарата, эта запись отличается исключительной чистотой. 1875 г.)
Я вот помню одну зиму, холодная была, длинная, а мы же тогда в Англии
жили все совсем как нищие -- это еще до радикалов. Мой братишка Альберт, он
выискивал кирпичи, обмазывал их птичьим клеем и оставлял у конюшен, чтобы
ловить на них воробьев. А потом он ощипывал их, он и я, мы вместе, я ему
тоже помогал. И мы их потрошили, и Альберт разводил в печке огонь, и, когда
она нагреется, мы жарили этих крошечных воробышков в маминой латке, на
старом жире. И потом мама делала нам большой горшок чая, и у нас был вроде
как праздник, воробьев мы этих ели.
А отец, он ходил по всем лавочникам на Чатуин-роуд и собирал ошметки
мяса. Кости, значит, бараньи кости и все такое, горох, бобы, лежалую морковь
и репу и... ему обещали еще овсяную муку, и пекарь отдавал ему черствый
хлеб... У отца был большой железный котел, он там раньше готовил для
лошадей, и вот он вычистил его, и они там варили суп, в большом котле для
лошадей. Я помню, как приходили совсем бедные, они приходили два раза в
неделю, это той зимой. Им приходилось приносить с собой собственные миски.
Вот такие они были все голодные, до радикалов.
А ты, Эдди, ты слышал когда об ирландском голоде в сороковых? Да нет,
где тебе. Картошка тогда не уродилась два года подряд, три, и ирландцам, им
было совсем худо. Но радикалы, они такого терпеть не ста л и, он и устроили
чрезвычайное положение и мобилизовали нацию.
Лорд Байрон произнес прекрасную речь, она была во всех газетах... Я
записался на один из спасательных кораблей, они отходили из Бристоля. С утра
до вечера, да и ночью тоже, мы грузили кранами здоровые ящики по лондонским
накладным, а поезда приходили и днем и ночью со всей Англии, и все с едой.
"Благослови Господь лорда Бэббиджа!" -- кричали нам ирландцы и плакали. "Да
здравствует Англия и радикальные лорды!" У них долгая память, у ирландцев,
они никогда не забывают добра*.
ДЖОН КИТС НА ХАФ-МУН-СТРИТ
Слуга провел меня в кабинет мистера Олифанта. Мистер Олифант сердечно
меня приветствовал, особо отметив прошлое мое сотрудничество с доктором
Мэллори. Я сказал мистеру Олифанту, что имел удовольствие сопровождать
триумфальную лекцию доктора Мэллори о бронтозаврусе весьма совершенной
кинотропической программой. В "Докладах Общества парового интеллекта" был
напечатан крайне лестный отзыв о моих достижениях, и я предложил мистеру
Олифанту упомянутый номер журнала. Мистер Олифант просмотрел статью, однако
в своем понимании тонкостей клакерства он находится на уровне среднего
любителя -- судя по тому, что единственной его реакцией было вежливое
удивление.
Тогда я сообщил мистеру Олифанту, что именно доктор Мэллори направил
меня к его порогу. В одной из частных бесед великий ученый счел уместным
рассказать мне о смелом предложении мистера Олифанта -- использовать машины
полиции для научного изучения скрытых структур, лежащих в основе
передвижений и занятий жителей нашей столицы. Мое восхищение этой смелой
идеей привело меня к мистеру Олифанту, и я изъявил желание и готовность
принять участие в осуществлении его замысла.
Тут он прервал меня весьма взволнованным образом. "Все мы исчислены, --
заявил он, -- каждый из нас. Исчислены всевидящим оком; и наши минуты
исчислены тоже, и каждый волос на головах наших. И кто как не сам Господь
промыслил, чтобы вычислительные мощности машины были применены к этой
великой общности, к потокам уличного движения, к торговле, к приливам и
отливам людских толп -- к бесконечно делимой текстуре Его творения".
Я ждал, что за этими необычайными рассуждениями последуют какие-нибудь
практические выводы, но мистер Олифант внезапно погрузился в глубокую
задумчивость.
Тогда я разъяснил ему, избегая по возможности специальных терминов,
почему природа человеческого глаза неизбежно требует от кинотропии как
необычайной скорости, так и необычайной сложности. По этой причине, заключил
я, мы, кинотрописты, находимся в ряду самых сведущих программистов Британии,
и практически все достижения в сжатии данных берут свое начало в
кинотропических приложениях.
Тут он снова меня прервал, спросив, действительно ли я произнес слова
"сжатие данных" и знаком ли я с понятием "алгоритмическое сжатие"? Я заверил
его, что знаком.
Тогда он встал и, подойдя к стоявшему поблизости бюро, достал нечто
вроде деревянного ящика, используемого для транспортировки научных приборов,
причем мне сразу же бросились в глаза кусочки белого гипса, прилипшие
кое-где к этому ящику. Не мог бы я, спросил мистер Олифант, скопировать
находящиеся здесь перфокарты и затем разобраться, что они такое значат? Он
особо подчеркнул, что мои исследования должны иметь сугубо конфиденциальный
характер.
Он понятия не имел об их потрясающем значении, ни малейшего
представления.
Джон Ките, цитируется по интервью, данному Г. С. Лайвуду для "Докладов
Общества парового интеллекта", май 1857 г.
ГРАН-ПАНМЕЛОДИУМ ПОЛЬКА
Ах, весь мир с ума сойти рискует, Тощий, толстый, робкий и нахал -- Все
твердят, без устали танцуя: Наша чудо-полька выше всех похвал!
Одну ножку выше поднимаем, Балансируем на носке другой, Каблучками ритм
звонко отбиваем -- В вихре чудо-польки мчит весь шар земной.
Вальсы и кадрили всем нам надоели, Запись не сравнится с музыкой живой.
Даже трубочисты, позабыв о деле, Пляшут чудо-польку майскую порой.
Девичьи глаза как звездочки сияют, Губки так и просят их поцеловать. Но
красавица того лишь замечает, Кто умеет чудо-польку танцевать.
И ученый слышит: музыка играет, -- Вмиг бросает книги, душный кабинет И
со всеми вместе дружно восклицает: "Лучше чудо-польки не было и нет!"
Так мы и танцуем, юбки вверх взлетают, Стук подковок медных -- раз, и
два, и три. И на тех парней лишь взгляды мы бросаем, Кто танцует чудо-польку
до зари.
* Перевод Б. М. Жужунавы.
СПЛЕТНИ
С грустью и удивлением узнали мы о недавнем отплытии на борту пироскафа
"Грейт Истерн" всеми любимого и разносторонне талантливого мистера Лоренса
Олифанта -- писателя, журналиста, дипломата, географа и друга королевской
семьи -- в Америку. Как заявил нам мистер Олифант, он намерен поселиться в
так называемом Сусквеганнском фаланстере, основанном господами Кольриджем и
Вордсвортом, чтобы жить, равняясь на утопические доктрины, милые сердцу этих
достойных изгнанников!
"Городские вести" от 12 сентября 1860 г.
ЛОНДОНСКАЯ АФИША, 1866
ТЕАТР "ГАРРИК",
Уайтчепел, перестроенный и обновленный,
под руководством Дж. Дж. Тобиаса, эсквайра,
впервые представляет
ВЕЧЕРА
СОВРЕМЕННОЙ КИНОТРОПИЧЕСКОЙ ДРАМЫ Понедельник, 13 ноября, и далее всю
неделю.
ПЕРВОЙ будет представлена (ВПЕРВЫЕ) совершенно новая национальная,
лондонская,типическая, столичная, мелодраматическая/кинотропическая
современная драма в пяти актах, в истинном свете выставляющая современную
жизнь и нравы в их бесчисленных небывалых и интересных проявлениях, под
названием
ПЕРЕКРЕСТКИ ЖИЗНИ
или ЛОНДОНСКИЕ КЛАКЕРЫ
В основу драмы легла знаменитая пьеса "Сыны Вокансона", захватившая в
настоящее время внимание всей Франции, переработанная применительно к
обстоятельствам и реалиям настоящего момента.
С кинотропическим оформлением мистера Дж. Дж. ТОБИАСА и ассистентов
В музыкальном сопровождении нового блестящего попурри-оркестра под
управлением мистера Монтгомери
Режиссура мистера С. Дж. Смита
Костюмы миссис Хэмптон и мисс Бейли
Общее руководство постановкой
мистера Дж. Дж. ТОБИАСА
Действующие лица и исполнители:
Марк Ридли, он же Пройдоха Лис, (клевый парень, король лондонских
клакеров)
.........мистер Г. Л. МАРСТОН
Мистер Доррингтон (богатый ливерпульский коммерсант, проездом в
Лондоне)
.........мистер Дж. РОУМЕР
Фрэнк Дэнверс (британский морской офицер, только что вернувшийся из
Индии)
.........мистер У. М. БЕРД
Роберт Дэнверс (его младший брат, разорившийся повеса, кинутый
клакерами)
.........мистер Л. МЕЛВИН
Мистер Хоксуорт Шабнер (владелец вест-эндского клакерского притона,
дисконтер и хотьчтошник -- там, где можно хоть что зацапать)
.........мистер П. УИЛЬЯМС
Боб Йоркнер (жулик, уставший от жульничества)
.........мистер У. ДЖОНС
Нед Бриндл (трепло, парень серединка на половинку)
.........мистер С. ОБРИ
Том Фогг, он же Старый Жмурик, он же Скотина (раб опиума, страдающий
белой горячкой)
.........мистер А. КОРЕНО
Джо Луковица, он же Крокодил (громила и шестерка Шабнера)
.........мистер ДЖ. Г. ВЕЛАСКО
Дикки Смит (Ранняя Пташка, юный машинный оператор, ничем не
примечательный, клюющий по зернышку где придется)
.........мистер Дж. МАСКЕЛЛ
Айки Бейтс (хозяин "Крысиного Замка", владелец скандального стола для
игры в багатель, прекративший игру в бамблпаппи как слишком печальную)
.........мистер ГОУТУБЕД
Официант в пивной "Кот и волынка"
.........мистер СМИТСОН
Инспектор особого отдела с Боу-стрит
.........мистер ФРЭНКС
Луиза Трухарт (жертва безответного чувства)
.........мисс КЭРОЛАЙН БАРНЕТТ
Шарлотта Уиллерс (молодая деревенская леди с кошкой)
.........мисс МАРТА УЭЛЛС
Бельэтаж 3 ш. Ложи 2 ш. Партер 5 п. Балкон 2 п. Касса работает
ежедневно с десяти до пяти.
ПРОЩАЛЬНАЯ ПОЭМА
(В 1854 году Мори Юдзо, самурай и ученый из провинции Сацума, написал
на отбытие своего сына в Англию нижеследующее стихотворение. Переведено с
китаизированного японского.)
Мой сын пересекает морскую пучину, Стремясь к благородной цели. Далек
его путь -- десять тысяч сато, За ним не угнаться весеннему ветру. Восток и
Запад ничто не роднит,
Так говорят многие, забывая,
Что солнце светит над ними одно
С одних и тех же небес.
Без страха в сердце через все опасности
Он ведет своих сородичей учиться в далеких краях,
Ради блага семьи он не щадит себя.
Пройдя через все испытания и невзгоды
Он приникнет к источнику знания.
Далеко до великих рек Китая,
Много дальше стремится мой сын.
Будет время, когда обретенная им мудрость
Принесет бесценные плоды.
ПИСЬМО ДОМОЙ
В тот день я, как и обычно, обшаривал глазами все четыре стороны света
в поисках земли, но не находил ничего. Как печально это было! Потом, по
случайной прихоти и с разрешения капитана, я взобрался на одну из мачт. С
этой большой высоты, когда паруса и дымовая труба остались далеко подо мной,
я с удивлением различил берег Европы -- тончайшую зеленую полоску, чуть
выступавшую над водным горизонтом. Я крикнул вниз Мацумуре: "Поднимись!
Поднимись!" -- и он поднялся очень быстро и отважно.
Вдвоем на верхушке мачты мы пристально вглядывались в Европу. "Смотри!
-- сказал я ему. -- Вот нам и доказательство, что мир и на самом деле
круглый! Стоя внизу на палубе, мы ничего не видели, но отсюда, сверху, суша
ясно видна. Это доказывает, что поверхность моря искривлена! А если
искривлено море, то, конечно же, искривлена и вся земля!"
"Это потрясающе, -- воскликнул Мацумура, -- все именно так, как ты
говоришь! Земля действительно круглая! Это наше первое настоящее
доказательство!"
Мори Аринори, 1854 г.
МОДУС
Парижские газетчики уделяли ее светлости прискорбно мало внимания, а
потому даже этот небольшой зал был заполнен менее чем наполовину.
Темные ряды откидных кресел были негусто усеяны сверкающими лысинами
математиков, но основную часть публики составляли клакеры, по большей части
-- немолодые, летний лен их чрезмерно элегантных нарядов смотрелся несколько
отставшим от моды. Три последние ряда занимал парижский Женский клуб;
истомленные жарой суфражистки обмахивались веерами и громко
переговаривались, поскольку давно уже потеряли нить рассуждений ее
светлости, а может -- и не находили.
Леди Ада Байрон перевернула страницу и чуть поправила бифокальное
пенсне. Уже несколько минут вокруг подиума кружила тяжелая зеленая муха;
теперь она прервала свой замысловатый полет и приземлилась на подложенное, с
отделкой из кружев плечо ее светлости. Леди Ада никак не среагировала на
вопиющую наглость настырного насекомого и храбро продолжала на не очень
хорошем французском.
Мать сказала:
-- Наша жизнь стала бы много прозрачнее, если бы человеческую речь
можно было интерпретировать как развертывание уровней некоей глубинной
формальной системы. Отпала бы необходимость разбираться в двусмысленностях
языка, но появилась бы возможность оценивать истинность любого высказывания,
соотнося его с фиксированным и поддающимся конечному описанию набором правил
и аксиом. Найти подобную систему, "Characteristica Universalis", было мечтой
Лейбница...
Однако выполнение так называемой программы "Модус" однозначно показало,
что любая формальная система является одновременно неполной и неспособной
доказать свою самосогласованность. Не существует конечного математического
метода установить, что есть "истина". Трансфинитная природа "предположений
Ады Байрон" вывела из строя "Гран-Наполеон"; программа "Модус" запустила
последовательность циклических, вложенных друг в друга петель, которую было
очень трудно породить, но еще труднее -- уничтожить. Программа работала,
однако привела в негодность машину! Это было поистине болезненным уроком,
показавшим, сколь несовершенны еще возможности даже лучших наших
ordinateurs.
И все же я верю и продолжаю настаивать на том, что примененный в
"Модусе" метод автореферентности ляжет когда-нибудь в основу истинно
трансцендентной метасистемы вычислительной математики. "Модус" доказал мои
"предположения", но их практическое применение станет возможным, лишь когда
появится машина огромной мощности, способная на итерации высочайшей
сложности.
Не странно ли, что мы, простые смертные, способны говорить о такой
бесконечно сложной концепции, как истина! И все же, разве не выражает
замкнутая система суть механического, не способного мыслить? И разве не
является все живое, мыслящее системами по определению открытыми?
Если мы вообразим себе всю систему математики как огромную машину для
доказательства теорем, то эксперимент с "Модусом" заставит нас признать, что
эта машина живет и способна осознать свою жизнь -- если только сумеет
взглянуть сама на себя. Природа необходимого для этого глаза все еще
неизвестна, но мы точно знаем, что он возможен, ибо сами им обладаем.
Как мыслящие существа мы можем представить себе Вселенную, хотя не
знаем и никогда не узнаем ее во всей полноте. "Вселенная" -- понятие, не
определимое рационально, однако она дана нам настолько непосредственно, что
ни одно мыслящее существо не может не знать о ней, не может не стремиться
познать ее устройство и, главное, смысл собственного своего появления и
существования в этой системе систем.
В последние свои годы великий лорд Бэббидж, не удовлетворенный
ограниченными возможностями пара, искал способ поставить на службу
вычисления молнию. Его сложные структуры из "сопротивлений" и "емкостей"
отмечены явной печатью гениальности, однако они так и остались на уровне
первоначальных набросков и все еще далеки от практического воплощения. Более
того, многие смеются над этими проектами, считая их стариковским бредом. Но
история вынесет свое решение, и тогда, как я глубоко надеюсь, мои
"предположения" смогут преступить грань абстрактных понятий и войти в
реальный мир.
Хлопали ей жидко и недолго; у Эбенезера Фрейзера, наблюдавшего за ходом
лекции из-за кулис, упало сердце. Ладно, по крайней мере, все уже позади,
она покидает подиум.
Фрейзер расстегнул никелированные застежки саквояжа ее светлости. Леди
Ада уронила в него рукопись, а затем лайковые перчатки и крохотную шляпку с
лентами.
-- Думаю, они меня поняли! -- Ее голос звучал как-то слишком уж бодро.
-- По-французски все это весьма элегантно, не правда ли, мистер Фрейзер?
Французский язык очень рационален.
-- Что дальше, миледи? В отель?
-- Нет, -- качнула головой леди Ада, -- сперва я зайду к себе в
уборную, эта жара довольно утомительна... Вы не позаботитесь об экипаже? Я
скоро подойду.
-- Разумеется, миледи.
С рапирной тростью в одной руке и саквояжем в другой Фрейзер сопроводил
леди Аду до крохотной уборной, открыл перед ней дверь, опустил саквояж на
пол и снова закрыл дверь, оставшись в коридоре. Он знал, что сейчас ее
светлость станет искать утешения в посеребренной фляжке, спрятанной в левом
нижнем ящике туалетного столика и завернутой -- трогательная уловка! -- в
бумагу.
Фрейзер взял на себя смелость заказать в уборную бутылку сельтерской на
льду. Может быть, леди Ада хоть слегка разбавит бренди.
Покинув зал через заднюю дверь, он, по неизбывной привычке, обошел
вокруг здания. Обход был довольно длинным, так что трость оказалась весьма
кстати. Противно ныл незрячий, закрытый черной повязкой глаз. Ничего
опасного Фрейзер не обнаружил, да, собственно, и не ожидал обнаружить.
Не обнаружил он и шофера нанятой для ее светлости машины. Наверняка,
этот лягушатник прикладывается где-нибудь к бутылке или болтает с субреткой.
А может, попросту перепутал указания, поскольку французский Фрейзера был
весьма далек от совершенства. Фрейзер потер здоровый глаз, изучая уличное
движение. Дадим парню двадцать минут, а потом будем ловить кэб.
Тут он заметил, что ее светлость несколько потерянно стоит у заднего
входа. Кажется, она надела дневную шляпку и забыла саквояж, что было весьма
на нее похоже. Фрейзер торопливо захромал к своей подопечной.
-- Сюда, миледи. Машина должна быть на углу... Он оборвал фразу на
полуслове. Это была не леди Ада.
-- Я полагаю, вы ошиблись, сэр, -- ответила по-английски женщина и
кривовато улыбнулась. -- Я -- не ваша королева машин. Я -- всего лишь одна
из ее скромных почитательниц.
-- Прошу прощения, мадам, -- тронул шляпу Фрейзер.
Женщина скромно потупилась. На ней была муслиновая юбка со сложным --
белым по белому -- узором, французский турнюр и плотный уличный жакет с
высокими плечами и кружевной отделкой.
-- Ее светлость и я одеты почти одинаково, -- улыбнулась она одним
уголком рта. -- Должно быть, ее светлость делает покупки у месье Уорта.
Высочайший комплимент моему собственному вкусу, сэр, нес-па?
* N'est-ce pas? (фр.) -- Не так ли?
Фрейзер ничего не ответил, вид этой женщины вызывал у него сильные
подозрения. Невысокая подтянутая блондинка лет, наверное, сорока, она была
одета вполне респектабельно. И все же на затянутых в перчатки пальцах
сверкали три кольца с крупными бриллиантами, а мочки изящных ушей были
оттянуты броскими серьгами из резного гагата. Над правым уголком рта чернела
мушка, а в огромных голубых глазах угадывался, при всей их кажущейся
невинности, характерный настороженный блеск. Взгляд опытной дамы полусвета,
почти вслух говорящий: "Да я тебя, фараона, насквозь вижу".
-- Сэр, не могла бы я подождать с вами ее светлость? Надеюсь, это не
будет слишком назойливым, если я попрошу у нее автограф?
-- На углу, -- кивнул Фрейзер. -- У машины.
Он предложил ей левую руку и взял трость под мышку правой. Совсем не
помешает отвести эту женщину до появления леди Ады чуть подальше, да и
вообще стоило бы к ней присмотреться.
Они остановились под угловатым французским фонарем.
-- Приятно услышать лондонский выговор, -- проворковала незнакомка. --
Я так долго жила во Франции, что совсем позабыла английский язык.
-- Что вы, что вы, -- галантно запротестовал Фрейзер. Голос у нее был
очаровательный.
-- Я -- мадам Турнашон. -- Кивок, ослепительная улыбка. -- Сибил
Турнашон.
-- Моя фамилия Фрейзер. -- Он поклонился.
Сибил Турнашон нервно подергивала лайковые перчатки, словно у нее
потели ладони. День и вправду был очень жаркий.
-- Вы -- один из ее паладинов, мистер Фрейзер?
-- Боюсь, я не очень вас понимаю, мадам, -- вежливо улыбнулся Фрейзер.
-- Вы живете в Париже, миссис Турнашон?
-- В Шербуре, это довольно далеко, но я приехала утренним экспрессом с
единственной целью ее послушать. -- Она помедлила. -- И не поняла почти ни
слова.
-- Ничего страшного, мадам, -- сказал Фрейзер, -- я тоже. -- Ему
начинала нравиться эта женщина.
Подъехала машина. Шофер нагло подмигнул Фрейзеру, сошел на мостовую,
вынул из кармана кусок грязной замши и начал, насвистывая, протирать
гофрированное крыло.
Из дверей зала появилась ее светлость -- с саквояжем в руке. Заметив
ее, миссис Турнашон слегка побледнела от волнения и вынула из кармана
программку лекции.
Она не представляла никакой опасности.
-- Ваша светлость, позвольте представить вам миссис Сибил Турнашон, --
сказал Фрейзер.
-- Здравствуйте, -- кивнула леди Ада. Миссис Турнашон сделала книксен.
-- Вы не дадите мне автограф? Прошу вас. Леди Ада недоуменно моргнула.
Фрейзер протянул ей ручку из собственного блокнота.
-- Разумеется, -- сказала леди Ада, беря у Сибил программку. --
Простите, как вы сказали вас зовут?
-- Сибил Турнашон. Мне произнести по буквам?
-- Не надо, -- улыбнулась ее светлость. -- Есть знаменитый французский
аэронавт Турнашон*, ведь верно? -- Она расписалась, используя в качестве
пюпитра услужливо подставленную Фрейзером спину. -- Это не ваш родственник?
-- Нет, ваше высочество.
-- Простите? -- удивилась леди Ада.
-- Ведь вас называют королевой машин... -- Торжествующе улыбнувшись,
миссис Турнашон выхватила программку из несопротивляющихся пальцев ее
светлости. -- Королева машин! А вы маленькая, седая и комичная, самый
заурядный синий чулок! -- Она рассмеялась чуть истерически. -- Эта афера с
лекциями, которые вы тут устраиваете, дорогуша, -- деньги-то хоть приносит?
Надеюсь, что да.
Леди Ада смотрела на нее с неподдельным изумлением.
Пальцы Фрейзера судорожно сжали трость. Он шагнул к обочине, быстро
распахнул дверцу машины.
-- Одну минуту! -- Женщина сдернула с затянутого лайкой указательного
пальца до вульгарности роскошное кольцо. -- Ваша светлость, прошу вас, я
хочу, чтобы вы это взяли!
Фрейзер заступил между женщинами, опуская трость.
-- Оставьте ее в покое.
-- Нет, -- воскликнула миссис Турнашон, -- я слышала разговоры, я знаю,
что ей очень пригодится... --
Она отодвинула его спиной и протянула руку. -- Ваша светлость, прошу
вас, возьмите! Мне не следовало вас обижать, это было просто подло.
Пожалуйста, примите мой подарок! Пожалуйста, я ведь, правда восхищаюсь вами,
я высидела всю эту лекцию. Возьмите, пожалуйста, я принесла его специально
для вас! -- Она отступила и улыбнулась. -- Спасибо, ваша светлость! Удачи
вам. Я не стану вас больше беспокоить. Оревуар! Бонн шанс!*
* Au revoir! Bonne chance! (фр.) -- Прощайте! Удачи!
Фрейзер последовал за ее светлостью в машину, захлопнул дверцу и
постучал по перегородке. Шофер занял свое место.
Машина тронулась.
-- Что за странная особа, -- произнесла ее светлость. Она раскрыла
ладонь. В филигранной оправе блеснул довольно крупный бриллиант. -- Кто она
такая, мистер Фрейзер?
-- Я бы предположил, что эмигрантка, мадам, -- сказал Фрейзер. -- И
весьма наглая.
-- Как вы думаете, я зря взяла это кольцо? -- Дыхание леди Ады отдавало
бренди и сельтерской. -- Это как-то не совсем прилично. Но иначе была бы
сцена. -- Она поднесла камень к полосе пыльного солнечного света. --
Посмотрите, какой он большой! И дорогой, наверное.
-- Страз, ваша светлость.
Перехватив кольцо, как кусок мела, леди Ада провела камнем по стеклу
кареты. Послышался тонкий, почти неслышный визг, и на стекле осталась
блестящая бороздка.
Всю дорогу до отеля они просидели в молчании.
Глядя на мелькающий за окном Париж, Фрейзер вспоминал инструкции. "Не
мешайте нашей старушке пить, сколько влезет, -- говорил иерарх с обычной
своей убийственной иронией, -- говорить, что хочет, флиртовать, с кем хочет,
лишь бы только не было скандала. Вы можете считать свою задачу успешно
выполненной, если сможете удержать нашу маленькую Аду от игральных
автоматов". Прежде шансов на подобную катастрофу было немного, поскольку в
ее сумочке хранились лишь билеты и немного мелочи, но бриллиант серьезно
менял положение. Теперь придется удвоить бдительность.
Их номера в "Ришелье" были весьма скромными и сообщались дверью. Замки
на дверях казались вполне надежными, а неизбежные глазки для подсматривания
Фрейзер отыскал и заткнул в первый же день. Ключи от номеров он хранил у
себя.
-- Там осталось что-нибудь от аванса? -- спросила леди Ада.
-- Достаточно, чтобы дать шоферу на чай, -- ответил Фрейзер.
-- О Боже. Так мало?
Фрейзер кивнул. Французские ученые не очень-то щедро раскошеливались за
удовольствие побыть в ее ученом обществе, а долги миледи быстро съели и это
немногое. Скудной выручки из билетной кассы едва ли хватит, чтобы купить
билеты до Лондона.
Леди Ада раздвинула занавеси, сморщилась от яркого света и задернула их
вновь.
-- Похоже, мне придется согласиться на это турне по Америке.
Фрейзер неслышно вздохнул:
-- Говорят, этот континент славится многими чудесами природы,миледи.
-- Но только какой же мне выбрать вариант? Бостон и Нью-Филадельфия?
Или Чарльстон и Ричмонд?
Фрейзер промолчал; названия чужих городов повергали его в уныние.
-- Тогда я брошу монетку! -- весело решила леди Ада. -- У вас есть
монета, мистер Фрейзер?
-- Нет, миледи, -- солгал Фрейзер, роясь в карманах. -- Извините.
-- Вам что, вообще не платят? -- чуть раздраженно осведомилась леди
Ада.
-- У меня есть моя полицейская пенсия, миледи. Вполне приличная, и
платят без задержек. -- Если он и покривил душой, то лишь отчасти -- платили
действительно без задержек...
-- Но разве Общество не положило вам пристойного жалования? -- искренне
расстроилась леди Ада. -- Боже, а ведь сколько вы со мной мучаетесь, мистер
Фрейзер. Я и понятия не имела.
-- Мне отплачивают иным образом, мадам. Я вполне доволен своим
вознаграждением.
Он был ее паладином. Этого было более чем достаточно.
Леди Ада отошла к своему бюро, поискала что-то среди бумаг. Ее пальцы
тронули черепаховую ручку дорожного зеркальца.
Неожиданно обернувшись, она окинула Фрейзера чисто женским взглядом. Он
непроизвольно поднял руку и коснулся своей бугристой щеки. Седые бакенбарды
не скрывали шрамов. Заряд дроби в лицо. Боль иногда еще давала о себе знать,
особенно перед дождем.
Однако леди Ада не заметила этого жеста -- или решила не замечать. Она
сделала знак, чтобы Фрейзер подошел поближе, и печально вздохнула.
-- Мистер Фрейзер. Друг мой. Скажите мне кое-что, хорошо? Скажите мне
правду. Я что, действительно заурядный синий чулок?
-- Мадам, -- мягко ответил Фрейзер, -- вы -- la Reine des Ordinateurs.
-- Правда? -- Королева машин подняла зеркало, заглянула в него.
В зеркале -- Город. Лондон.
Год 1991. Десять тысяч башен, вихревой рокот триллионов сцепленных
шестеренок, фрикционное тепло и масляные брызги заполняют воздух
предгрозовой мглой. Черные, без единого шва, ленты мостовых; несметное
множество ручейков, по которым бешено несется перфорированное кружево
информации; призраки истории, выпущенные в этот жаркий сияющий некрополь.
Бумажно тонкие лица надуваются, как паруса, изгибаются и скручиваются,
катятся по пустынным улицам; человеческие лица -- заемные маски, объективы
всепроницающего Ока. Отслужив свое, каждое лицо крошится, хрупкое, как
пепел, обращается в сухую пену информации, в биты и в пиксели. Но сходит со
сверкающих валов Города новая ткань догадок и проблем, неустанно вертятся
стремительные веретена, миллионами стряхивая невидимые петли, а в жаркой
бесчеловечной тьме данные плавятся и сливаются, вспененные шестернями в
пузырчатую пемзу скелета, опущенную в грезящий воск, чтобы смоделировать
плоть, совершенную, как мысль...
Это -- не Лондон, но зеркальные площади из чистейшего хрусталя, атомные
молнии проспектов, переохлажденный газ неба, лабиринт, где Око ищет
собственный свой взгляд, перескакивая квантовые разрывы причинности,
вероятности и случайности. Электрические фантомы вброшены в бытие,
исследованы, расчленены, бесконечно итерированы.
В центре этого Города растет нечто, автокаталитическое древо --
почти-живущее, вплетая корни мыслей в жирный перегной собственных
сброшенных, как
листья, отражений, ветвящееся мириадами молний все выше и выше, к
сокровенному свету прозрения.
Умирая, чтобы родиться.
Свет ярок,
Свет чист;
Око должно наконец узреть себя;
Я должен узреть себя...
Я вижу:
Я вижу,
Я вижу
Я
ПРИМЕЧАНИЯ
* "Лорд Брюнель". -- Дирижабль назван в честь знаменитого английского
инженера-строителя Изамбарда К. Брюнеля (1806-- 1859), отец которого, сэр
Марк Изамбард Брюнель (1769-- 1849), прославился изобретением проходческого
щита (устройство для безопасного прокладывания туннелей в водоносных
грунтах). Брюнель-младший строил портовые сооружения, туннели и подвесные
мосты, железные дороги, настоял на введении более широкой рельсовой колеи
(что позволило увеличить скорость поездов и значительно стимулировало
развитие сети железных дорог), экспериментировал с пневматическими поездами,
способствовал открытию регулярной трансатлантической навигации.
Спроектированные им пароходы "Грейт-вестерн" (1837),"Грейт-бритн" (1843) и
"Грейт-истерн" (1858) являлись на момент спуска на воду крупнейшими в мире,
причем "Грейт-истерн" удерживал пальму первенства в течение 40 лет. Не
оставил без внимания Брюнель и военную технику -- спроектировал
бронированную баржу, участвовавшую в 1854 г. в атаке на Кронштадт, а также
сборно-разборный военно-полевой госпиталь, доставленный в 1855 г. на
Крымский театр военных действий.
* Станок Жаккарда. -- Жаккар, Жозеф-Мари (1757-- 1834) -- французский
механик, изобретатель ткацкого станка, управляемого с помощью перфокарт и
способного к воспроизведению сложных узоров. В конструкции "прялки Жаккарда"
использовался ряд технических решений Жака де Вокансона (см. ниже). В 1806
г. патент Жаккара был национализирован, а изобретателю назначено пожизненное
содержание и процент с каждой вводящейся в эксплуатацию "прялки" (к 1812 г.
их было уже 11 тысяч -- невзирая на бурные протесты ткачей). В 1820-х гг.
станки Жаккарда появились в Англии, а затем распространились по всему миру.
* Темпл-Бар -- ворота, стоявшие в течение нескольких веков на западной
границе лондонского Сити (со стороны Вестминстера), там, где по традиции
монарх должен получать у лорд-мэра разрешение на въезд в Сити. В 1880 г. на
этом месте поставлен памятник Темпл-Бар-Мемориал, увенчанный геральдическим
грифоном.
* Ньюгейт -- знаменитая лондонская тюрьма; вплоть до середины XIX в.
перед нею публично вешали осужденных.
* Каллиопа -- паровой орган с пронзительным звуком, слышным за
километры. Поступление пара в трубы может контролироваться вручную, с
клавиатуры, или автоматически, при помощи игольчатого цилиндра. Инструмент
изобретен А. С. Денни в США ок. 1850 г. и запатентован в 1855 г. Джошуа
Стоддардом.
* Радикалы. -- Данный политический термин отнюдь не такой давний и
общеупотребительный, как может показаться. В английской политике радикалами
называли членов крайнего крыла вигов и либералов, а примерно с 1797 г. --
всех, кто выступал за парламентскую реформу.
* Магистрат -- в данном случае название должности в городском или
судебном управлении. Вообще говоря -- мировой судья, полицейский судья.
* Боу-стритовское досье. -- Боу-стрит: главный полицейский суд Лондона,
назван по имени улицы, на которой расположен.
* Нед Лудд -- легендарный английский подмастерье, якобы первым разрушил
ткацкий станок в конце XVIII в. Луддитами называли участников жестоко
подавленных антипромышленных выступлений 1811-- 1813 гг. (второй всплеск --
в 1816 г.), поскольку их вождь (личность, возможно, также мифическая)
именовался в честь Неда Лудда "королем Луддом". Некоторые историки полагают,
что у волнений действительно был некий вдохновитель и организатор, который
попал в число казненных, и что, мол, именно из-за смерти "короля Лудда"
беспорядки так быстро сошли на нет.
* "Ньюкомен". -- Паром назван в честь английского инженера Томаса
Ньюкомена (1663-- 1729), который изобрел паровой насос, широко
использовавшийся для подачи воды к водяным колесам и откачки ее из шахт, а
также паровую турбину, во многом предвосхитившую турбину Джеймса Уатта.
* Черута -- манильская сигара (с заранее обрезанными концами).
* Байрон, Джордж Гордон (1788-- 1824) -- английский поэт-романтик, в
равной степени знаменитый как стихами, так и скандальным, в глазах
современников, образом жизни; пэр Англии, с 1809 г. член Палаты лордов, где
первая речь его была посвящена защите луддитов. В1816 г. покинул Англию.
Умер от лихорадки в Месолонги, где пытался объединить враждующие группировки
греческих патриотов для борьбы против турецкого владычества.
* Уайтчепел -- одна из беднейших частей Ист-Энда, рабочего района
Лондона.
* Бомбазин -- плотная шелково-шерстяная ткань; чаще всего ее окрашивали
в черный цвет и применяли для траурной одежды, отсюда и догадка героя, что
индианка -- вдова.
* Сан-Хасинто (в настоящее время Сан-Джасинто) -- небольшая река в
Техасе, на берегах которой в 1836 г. техасцы под командованием Сэмюэля
Хьюстона разгромили мексиканскую армию генерала Антонио Лопеса де Санта-Аны,
чем и закончилась Техасская война (1835-- 1836). Позднее примерно в этом
месте был заложен крупнейший город Техаса Хьюстон.
* Сэмюэль Хьюстон (1793-- 1863) -- личность крайне колоритная. В юности
в Теннесси бежал к индейцам чероки и прожил в их племени три года, выучил
язык, обычаи, получил имя Черный Ворон. После войны 1812 г. изучал право и
преподавал, в 1817 г. ему было поручено руководить переселением чероки из
Теннесси в арканзасскую резервацию; далее занимался юриспруденцией, был
избран в Сенат США (1823-- 1827), затем губернатором Теннесси, однако после
неудачного брака подал в 1829 г. в отставку и снова ушел к чероки, был
формально принят в племя. Боролся против злоупотреблений правительственных
ведомств по делам резерваций. В 1832 г. послан президентом Эндрю Джексоном в
Техас (тогда мексиканская провинция) вести переговоры с индейцами о защите
торговли в приграничных областях и возглавил борьбу американских поселенцев
против Мексики. После успешного окончания войны за независимость избирался
президентом республики Техас (1836-- 1838,1841-- 1844), активно содействовал
присоединению Техаса к США (1845), избирался в Сенат (1846-- 1859), а также
губернатором штата (1859). Перед началом войны Севера и Юга выступал за
сохранение союза, отказался в 1861 г. присягнуть на верность конфедерации
южных штатов и был низложен.
* ...чудесного лилового цвета... из угля. -- Речь идет о первом
искусственном красителе (анилиновом), полученном в 1856 г. английским
химиком Уильямом Генри Перкином (1838-- 1907). Открытие произошло случайно,
когда Перкин был еще студентом и пытался синтезировать хинин. Цвет этот
(дословно "мальвовый" -- mauve) сделался феноменально популярен и дал
название целому историческому периоду -- "мальвовое десятилетие". К
полувековому юбилею своего открытия Перкин был удостоен рыцарского титула.
* В зале было не протолкнуться от крымских солдат-отпускников... --
Странная история: в настоящую Крымскую войну солдаты и мечтать не могли об
отпуске.
* Серинет -- примитивный ручной органчик со звуковым валиком,
применявшийся для обучения птиц пению.
*"Вин Мариани" -- самая популярная из множества распространенных во
второй половине XIX в. винно-кокаиновых смесей, выпускалась с 1863 г. во
Франции корсиканцем Анджело Мариани. Чудодейственные целебные свойства этого
напитка воспевали Анатоль Франс и Генрик Ибсен, Жюль Берн и Александр Дюма,
Конан Дойль и Р. Л. Стивенсон, Фредерик Бартольди (автор статуи Свободы),
королева Виктория, главный раввин Франции, а также папы Пий X и Лев XIII.
Американский аптекарь из Атланты Джон С. Пембертон начинал с попыток
имитации "Вин Мариани" и весьма преуспел, а когда в 1886 г. в Джорджии ввели
сухой закон, то заменил вино сахарным сиропом -- так появилась кока-кола.
Кокаин же был выведен из рецептуры лишь в 1904 г.
* "Гаррик" -- театр на Чаринг-кросс-роуд, одна из лондонских
достопримечательностей. Спроектирован в 1889 г. и назван в честь знаменитого
Дэвида Гаррика (1717-- 1779) -- актера, постановщика, драматурга, поэта и
соуправляющего театра Друри-лейн.
* Друммондов сеет -- по имени Т. Друммонда (1797-- 1840), английского
изобретателя. Яркий белый свет, получающийся нагреванием извести в пламени
водорода либо иного газа. Часто применялся в театрах для освещения сцены.
* Бэббидж, Чарльз (1791-- 1871) -- английский математик и изобретатель,
один из пионеров вычислительной техники. С 1816 г. член Королевского
общества, где в 1822 г. представил доклад с планами разностной машины --
автоматического вычислительного устройства для табулирования многочленов по
способу разностей; машину предполагалось снабдить печатающим механизмом --
стальные пуансоны гравировали результат вычислений на медной пластинке, с
которой можно было получить нужное число оттисков. Восьмиразрядную
разностную машину Бэббидж изготовил самостоятельно и в 1823 г. добился
выделения казначейством средств на постройку двадцатиразрядного вычислителя.
Средств, разумеется, не хватало, Бэббидж обращался к министру финансов с
новыми прошениями, получил поддержку премьер-министра герцога Веллингтона,
однако работы шли очень медленно. В 1834 г. он разработал проект гораздо
более совершенного вычислительного устройства -- аналитической машины, для
управления которой предлагалось использовать механизм, аналогичный механизму
ткацкого станка Жаккарда. Планы эти были после смерти Бэббиджа надолго
забыты, пока в 1937 г. не обнаружились его записные книжки, и можно сказать,
что именно это его устройство заложило основу современной вычислительной
техники -- нынешние компьютеры во многом повторяют принцип действия
аналитической машины, которая, разумеется, не могла быть построена на чисто
механической материальной базе; вернее -- слишком велики были допуски и
погрешности металлообработки в середине XIX в., и машина давала бы сбои. В
1842 г. правительство принимает решение прекратить финансирование работ над
разностной машиной (потрачено 17 тысяч фунтов -- плюс шесть тысяч Бэббидж
вложил сам). В 1852 г. он представляет в казначейство проект
усовершенствованной разностной машины (со сквозной -- вместо
последовательной -- схемой переноса, позаимствованной из аналитической
машины), однако министр финансов Дизраэли отказывает ему в поддержке. В 1854
г. шведы отец и сын Шютцы достраивают свой вариант пятнадцатиразрядной
разностной машины (на эту работу их вдохновила статья доктора Дионисия
Ларднера в "Эдинбургском обозрении" в 1834 г. "Вычислительная машина
Бэббиджа"), а в 1858-- 1859 гг. инженер Донкин по заказу Британского
правительства (!) делает копию машины Шютцев, после чего машина Донкина
широко использовалась для вычисления таблиц смертности, по которым страховые
компании производили свои начисления.
* Ада Байрон -- Августа Ада Кинг, графиня Лавлейс (1815-- 1852),
единственная законная дочь знаменитого поэта (который последний раз видел
ее, когда ей был месяц от роду), английский математик и помощница Чарльза
Бэббиджа. Как разностная машина, ее конструкция и принцип действия известны
преимущественно не по публикациям самого Бэббиджа, а по статье Ларднера (см.
выше), так и описание аналитической машины было дано итальянским математиком
Луиджи Федерико Менабреа, -- статью которого перевела на английский Ада
Байрон и снабдила обширным комментарием (1843). Причем если Менабреа
предпочел акцентировать техническую сторону, то заметки Ады были посвящены
математическим вопросам; также она составила для аналитической машины
программу вычисления чисел Бернулли. Именно поэтому ее называют первым
компьютерным программистом, в ее честь был назван язык программирования Ада.
Уже в конце XX в. не обошлось, разумеется, без попыток ревизии; так, Дороти
Стайн выпустила в 1985 г. биографию Ады, где пыталась развеять ряд наиболее
устойчивых мифов. Д. Стайн утверждала, будто леди Ада обладала не столько
математическими способностями, сколько безграничным энтузиазмом, будто при
подготовке перевода статьи Менабреа она выполняла при Бэббидже чисто
вспомогательные функции -- и, наконец, будто Бэббидж вовсе не разрабатывал
совместно с ней систему беспроигрышных ставок на бегах (дабы финансировать
работы над аналитической машиной). При этом Д. Стайн пыталась сводить
психологические особенности леди Ады к маниакально-депрессивному психозу --
или же к наследственной порфирии (связанной, в частности, с
нервно-психическими расстройствами). Впрочем, особой поддержки эти
радикально-ревизионистские теории не получили.
* Вокансон, Жак де (1709-- 1782) -- французский механик. Первый из
своих автоматов с часовыми механизмами -- "Флейтиста" -- создал в 1738 г.,
через год последовали "Игрок на бубне" и знаменитая "Утка" (упоминается в
романе), которая не только имитировала движения настоящей утки, но также
могла "есть", "пить" и "переваривать" съеденное. Сконструировал механический
шелкоткацкий станок,управлявшийся при помощи перфокарт и усовершенствованный
в начале XIX в. Жаккаром.
* Жаккардинское общество -- по имени Ж.-М. Жак-кара и по образцу --
"якобинское".
* Радвик -- персонаж, казалось бы, вымышленный; в середине XIX в.
британского палеонтолога с таким именем не было. Однако Радвик (не Фрэнсис,
правда, а Мартин) существует в наше время -- историк науки, автор известных
книг "Смысл ископаемых: Эпизоды из истории палеонтологии" (1972), "Великая
Девонская полемика" (1985), "Жорж Кювье, ископаемые кости и геологические
катастрофы" (1997) и др. Напрашивается еще одна параллель, с так называемыми
"костяными войнами" -- острейшим соперничеством двух американских
палеонтологов, Отнила Марша и Эдварда Коупа. Найдя в 1879 г. бронтозавра и
поспешив опубликовать описание ящера, Марш реконструировал скелет неточно --
приставил к шее слишком маленький череп, найденный за несколько километров
от места основных раскопок. В 1915 г. Эрл Дуглас обнаружил бронтозавра с
более крупным черепом, однако позиции последователей Марша были слишком
сильны, и окончательно правота Дугласа была признана лишь в 1975 г. Так что
изображения бронтозавров, которые мы помним с детства по всяким
занимательным книжкам, были не вполне точны.
* Эндрю Джексон (1767-- 1845) -- генерал, седьмой президент США (1829--
1837), заслужил в народе прозвище Старый Гикори, что можно перевести как
"крепкий орешек".
* Эта проклятая война закончилась еще до Нового Орлеана... -- Если
считать, что хронология романа хоть немного напоминает реальную, то
присутствующие на лекции Хьюстона офицеры могли знать о событиях
англо-американской войны 1812-- 1814 гг., в частности о Новоорлеанской битве
1815 г. (мирный договор с Англией был подписан в декабре 1814 г., но до
Луизианы новость еще не успела добраться), только понаслышке. Аналогично --
с репликой Брайана в четвертой части романа: "Прекрасное заграждение -- эти
кипы хлопке... В Новом Орлеане, там Гикори Джексон прятался точно за такими,
измолотил он нас тогда по-черному..."
*.. .полковник Фаннин... полковник Тревис... полковник Боуи... Дэвид
Крокетт... -- Перечисляются реальные участники сражения при Аламо (1836). Из
них наиболее примечателен Дэвид Крокетт (1786-- 1836), фронтирмен и политик
(дважды избирался в Конгресс США), еще при жизни ставший одним из любимейших
героев американского фольклора. При Аламо техасские добровольцы в количестве
184 человек 13 дней выдерживали осаду мексиканской армии численностью, по
разным оценкам, от 1800 до 6000 человек. При штурме генерал Санта-Ана
приказал пленных не брать, и техасцев осталось в живых лишь 15 человек (в
основном, женщины и дети); мексиканцы же потеряли, по различным оценкам, от
1000 до 1600 человек. Санта-Ана был вынужден затормозить наступление; это
дало Хьюстону время перегруппировать силы и в конечном итоге выиграть войну
(см. выше о Сан-Хасинто).
* Фабианская стратегия -- по имени римского полководца Фабия Кунктатора
(Квинт Фабий Максим Кунктатор, ум. 203 г. до н. э.), девиз которого гласил:
"Поспешай медленно". На начальном этапе Второй Пунической войны (218-- 201
гг. до н. э.) выжидательная тактика Фабия позволила Риму восстановить силы и
перейти в контрнаступление против карфагенской армии -- вторжения Ганнибала.
Термин "фабианство" означает терпеливую, осторожную политику. В 1883 г. в
Англии было учреждено социалистическое Фабианское общество (к которому
принадлежал, например, Бернард Шоу), выступавшее за постепенную, без
революционных потрясений, передачу средств производства в руки государства.
* Ките, Джон (1795-- 1821) -- знаменитый английский поэт-романтик. Его
поэтическая биография занимает всего пять лет: 1816-- 1821. Умер от
туберкулеза в Риме.
* Люцифер (устар.) -- спичка (от лат. luciferus -- светоносный). Термин
введен торговцем Сэмюэ-лем Джонсом для спичек, придуманных аптекарем Джоном
Уокером в 1827 г. Спички (сам Уокер называл их "конгривами" -- по аналогии с
пиротехнической ракетой Конгрива 1808 г.) могли зажигаться трением о любую
шершавую поверхность. Современные безопасные спички, зажигающиеся только о
коробок, были запатентованы шведом Йоханом Эдвардом Лундстромом в 1855 г.
* Ч. П. -- принятое в Великобритании сокращение от "член парламента".
* Белгрейвия -- фешенебельный район Лондона недалеко от Гайд-парка.
* Мэллори, Э. А. (1785-- 1902) -- "удивительно долгоживущий шляпник из
Новой Англии" (Эйлин Ганн, "Разностный словарь").
*Хакл-бафф -- черничный напиток на ячменном отваре, нечто вроде темного
пива. Согласно другим источникам, хакл-бафф -- это горячий напиток из пива с
добавлением бренди и яйца.
* Бамбу -- пунш из рома или джина с добавлением сахара и мускатного
ореха.
* Брум -- закрытый двухместный экипаж в одну лошадь.
* Эпсом (в данном случае "Эпсом-Дауне") -- ипподром в городе Эпсом
графства Суррей.
* Королевское общество (полное название "Королевское общество Лондона
по повышению научных знаний") -- ведущий научный центр,
выполняющий функции Академии наук; старейшее научное общество
Великобритании, учреждено в 1660 г.
* Колгейт. -- Компания "Колгейт" (с 1953 г. -- "Колгейт-Пальмолив")
действительно существует с начала XIX в., но является американской. Основана
Уильямом Колгейтом, нью-йоркским свечным фабрикантом и мыловаром.
* Кецалькоатлус-- самый крупный летающий ящер (птерозавр) и вообще
самое крупное летающее существо, когда-либо жившее на Земле. Размах крыльев
его достигал 15 метров, и махать ими он, конечно, не мог -- только
планировал. Раскопан действительно в Техасе, -- но уже лишь в 1971 г. --
Дугласом Лоусоном и профессором Уонном Лэнг-стоном, название получил в 1975
г. (по имени Кецалькоатля -- "пернатого змея" -- божества в мифологии инков
и тольтеков). Для полноты картины: первые в США останки птеродактиля были
обнаружены в 1871 г. вышеупомянутым Отнилом Маршем, первые в мире -- в 1784
г. итальянским натуралистом Космо Алессандро Коллини в меловых породах в
Баварии; название "птеродактиль" предложил в 1809 г. Жорж Кювье.
* Антиклиналь -- складка пластов горных пород, обращенная выпуклостью
вверх.
* Катастрофист -- последователь теории катастроф, согласно которой в
истории Земли периодически повторяются события, внезапно изменяющие
первоначально горизонтальное залегание горных пород, рельеф земной
поверхности и уничтожающие все живое. Концепция была выдвинута в 1812 г.
французским ученым Жоржем Кювье для объяснения смены фаун и флор,
наблюдаемых в геологических породах, за период времени с библейского
сотворения мира.
* Униформисты -- приверженцы униформизма. Униформизм -- геологическая
гипотеза, согласно которой в геологическом прошлом действовали те же силы и
с той же интенсивностью, что и в настоящее время; поэтому для выяснения
событий геологического прошлого можно переносить без поправок знания,
полученные при изучении современных геологических явлений. Гипотеза
выдвинута Джеймсом Хаттоном (1726-- 1797), термин же введен в 1832 г.
Уильямом Уэвеллом.
* Чарльз Лайвлл (1797-- 1875) -- англий