пахло только помойкой. Над ней громоздилась стена сквота, так что надо пошевеливаться, пока какому-нибудь придурку не пришло в голову бросить в окно бутылку или же что похуже. Только выйдя на авеню, Lnm` сбавила шаг, но и то ненамного; карман ее жгли наличные, и Мону переполняли планы, как их потратить. Совсем ни к чему, чтобы тебя обули, тем более сейчас, когда все идет к тому, что Эдди все же удастся выклянчить им обоим билет отсюда. Она все колебалась, верить ей или не верить; ей очень хотелось сказать себе: да, дело верное, они практически уже уехали, а с другой стороны, она уж знает, каковы они, эти верные дела Эдди. Разве не была Флорида одним из таких дел? Как тепло в этой Флориде, и какие там пляжи, и сколько там простаков с деньгами самое место для небольших трудовых каникул, которые уже растянулись в самый долгий в Мониной жизни месяц. Ладно, во Флориде тепло, а если точнее, чертовски жарко, как в сауне. Пляжи, если они не частные, заражены какой-то дрянью, в неглубоких впадинах плавает брюхом вверх дохлая рыба. Возможно, на частных пляжах картина та же, но только этих пляжей и не видно заграждение из колючей проволоки и кругом охрана в шортах и полицейских рубашках. Эдди всякий раз распалялся при виде оружия, которое носили охранники, он не уставал описывать ей каждую пушку в отдельности с доводящими до полного отупения деталями. Впрочем, у него у самого пушки при себе не было, по крайней мере, Мона ничего такого не знала и считала, что это даже к лучшему. Иногда запах дохлой рыбы забивался другим, хлорным, который жег небо, его приносило с фабрик, расположенных выше по побережью. Если здесь и встречались лохи, то это были те же клиенты, к тому же они не особо стремились платить вдвойне. Пожалуй, единственное, что могло во Флориде нравиться, это наркотики: легко достать, дешевы и, по большей части, промышленной концентрации. Иногда Мона представляла себе, что запах хлорки на самом деле запах миллиона лабораторий, варящих какое-то невероятное снадобье. Все эти маленькие молекулы бьют острыми хвостиками, так им невтерпеж попасть по назначению, выйти на улицу. Свернув с авеню, она направилась вдоль лотков с едой эти торговали без лицензий. От запаха пищи сводило желудок, но она не доверяла уличной кормежке разве что в случае крайней необходимости. И потом, в пассаже полно мест, где возьмут наличные. Посреди заасфальтированного сквера, бывшего на самом деле автостоянкой, кто-то играл на трубе: рокочущее кубинское соло отражалось, возвращалось искореженным от бетонных стен, умирающие ноты терялись в утреннем гаме рынка. Уличный проповедник- евангелист вскинул руки над головой, в воздухе над ним этот жест скопировал блеклый, расплывчатый Иисус. Проектор помещался в ящике из-под мыла, на котором стоял проповедник, а за спиной у него висел потертый нейлоновый короб с батареями и парой динамиков, которые выступали над его плечами, как две безглазые хромированные головы. Евангелист нахмурился, глянул вверх на Иисуса и подкрутил что-то у себя на поясе. Иисус будто икнул, позеленел и исчез. Мона не смогла удержаться от смеха. Глаза проповедника полыхнули гневом господним, на грязной щеке задергались шрамы. Мона повернула налево в ряды торговцев фруктами, выстраивающих пирамиды апельсинов и грейпфрутов на побитых металлических тележках. Вошла в низкое здание со сводчатым потолком, приютившее вдоль проходов постоянных своих обитателей торговцев рыбой, фасованными продуктами, дешевыми хозяйственными мелочами; здесь же располагались десятки прилавков со все возможной горячей пищей. Здесь, в тени, было чуть прохладнее и не так шумно. Она нашла вонтон с шестью свободными табуретами и села на один из них. Повар-китаец обратился к ней по-испански, она заказала, ткнув пальцем. Когда в пластиковой миске появился суп, Мона расплатилась самой маленькой из банкнот, а на сдачу получила восемь засаленных картонных жетонов. Если Эдди не врет, если они действительно уезжают, она не сможет ими воспользоваться. Если же останутся во Флориде, она всегда сможет их потратить еще в каком-нибудь вонтоне. Мона покачала головой. Нужно уезжать, нужно. Толкнула истертые желтые кружочки назад через крашеный фанерный прилавок. Оставь себе. Повар смахнул их под прилавок невозмутимо и без всякого выражения; голубая пластмассовая зубочистка застыла в углу его рта. Взяв из стакана на прилавке две палочки, Мона принялась вылавливать из миски змейки лапши. Из прохода за котлами и жаровнями китайца за ней наблюдал какой-то пиджак. Пиджак, пытающийся косить под кого-то другого: aek` спортивная рубашка и солнечные очки. То, что это пиджак, было видно по тому, как он стоит. К тому же зубы слишком белые и прическа... ну разве что у этого была борода. Человек делал вид, что просто смотрит по сторонам, будто пришел за покупками, руки в карманах, рот сложен как ему кажется в рассеянную улыбку. Он был симпатичный, этот пиджак, во всяком случае, та часть его лица, что не скрывалась за очками и бородой. А вот улыбку симпатичной не назовешь. Она казалась какой-то прямоугольной и открывала почти все тридцать два зуба. Мона поерзала на стуле, чувствуя себя несколько неуютно. Платить наличными это вполне законно, правда, делать это нужно по правилам иметь налоговый чип и все такое. Внезапно она осознала, что в кармане у нее деньги. Мона сделала вид, что изучает лицензию на торговлю пищевыми продуктами, приклеенную пленкой к прилавку. Когда она снова подняла глаза, пиджак уже ушел. На одежду ушло полсотни. Пришлось прошерстить все восемнадцать вешалок в четырех магазинах все, что имелось в пассаже, прежде чем на что-то решиться. Торговцам не нравилось, что она меряет столько вещей, но ведь денег, которые можно тратить, у нее сейчас было больше, чем вообще когда- либо. Покончив наконец с покупками, она обнаружила, что давно уже наступил полдень. Солнце Флориды поджаривало тротуар, когда она пересекла стоянку с двумя пластиковыми сумками в руках. Сумки, как и одежда, были по держанными: на одной напечатан фирменный знак обувного магазина в Гинзе, другая рекламировала аргентинские брикеты из переработанного криля. Мона шла и перетасовывала в уме покупки, выдумывая различные прикиды. На противоположной стороне сквера евангелист открыл свое шоу, врубив запись на максимальную громкость и почему-то с середины псалма должно быть, разогревался до брызжущей слюной ярости, прежде чем включиться. Голографический Иисус тряс рукавами белого балахона и гневно жестикулировал небу, потом пассажу, потом снова и снова небу. Вознесение, говорил он. Вознесение грядет. Чтобы не проходить еще раз мимо сумасшедшего проповедника, Мона свернула наугад в сторону и обнаружила, что бредет вдоль выгоревших на солнце карточных столов с разложенными на них дешевыми индонезийскими симстим- деками, бэушными кассетами, цветными занозами микрософтов, воткнутых в кубики из бледно-голубого стиролона. Над одним из столов был прилеплен по стер с изображением Энджи Митчелл, такого Мона еще не видела. Остановившись, она уставилась на него голодным взглядом, впитывая сперва макияж и прикид звезды, потом стала рассматривать фон, пытаясь сообразить, где сделан снимок. бессознательно погримасничала, подстраивая свое лицо под выражение лица Энджи. Не совсем улыбка. Что-то вроде полуусмешки, быть может, немного печальной. К Энджи Мона испытывала совсем особые чувства. Потому что и клиенты ей иногда говорили это была на нее похожа. Как будто она ей сестра. Разве что нос другой у Моны более курносый, и у нее, у Энджи, нет этой несносной россыпи веснушек на щеках. Монина полуусмешка под Энджи стала шире, пока девушка рассматривала звезду, омытая красотой плаката, роскошью запечатленной на нем комнаты. Она решила, что это какой-нибудь замок. Вероятно, там и живет Энджи, конечно, в окружении бесчисленных слуг, которые о ней заботятся: кто-то же должен укладывать ей волосы и помогать с одеждой, потому что видно, что стены там сложены из больших валунов и у зеркал тяжелые рамы сплошь золотые с листьями и ангелами. Возможно, надпись в нижней части постера и подсказала бы ей, что это за замок, но Мона не умела читать. Во всяком случае, никаких траханых тараканов там нет, в этом-то она была уверена, и никакого Эдди тоже. Мона опустила взгляд на стим-деки и ненадолго задумалась, не спустить ли на один из этих аппаратов оставшиеся деньги. Но тогда у нее не хватит на кассеты, и к тому же эти деки такие старые, некоторые даже старше ее самой. Была еще какая-то как ее там? Тэлли; но она была звездой, когда Моне исполнилось всего лишь девять. Когда она вернулась, Эдди ее уже ждал. Снял с окна пленку, напустив в комнату жужжащих мух. Эдди валялся на кровати, покуривая сигарету, а наблюдавший за ней в пассаже бородатый пиджак сидел на сломанном стуле, так и не сняв очки. Прайор, Так он себя назвал, как будто имя у него отсутствует вовсе. Как s Эдди фамилия. Ну у нее у самой фамилии тоже нет, если не считать Лизы, но это скорее просто еще одно ее имя. Пока он торчал в сквоте, ей никак не удавалось понять, что этот человек за птица. Мона подумала, что это, наверное, от того, что он англичанин. Впрочем, и пиджаком его назвать трудно, во всяком случае, настоящим пиджаком, за которого она приняла его в пассаже. И здесь он не просто так, что-то у него на уме, только пока неясно, что именно. Порой он не спускал с нее глаз, смотрел, как она упаковывает вещи в принесенную им голубую дорожную сумку с надписью Люфтганза, но в его взгляде она не чувствовала никакого зуда, никакого намека на то, что он ее хочет. Он просто за ней наблюдал, постукивая солнечными очками по колену, смотрел, как курит Эдди, слушал его брехню и говорил не больше, чем требовалось. Когда он говорил, обычно это было что-то смешное, но Мону сбивало с толку то, как он это делал: не понять, когда он шутит, а когда нет. Мона собирала вещи, а в голове была такая легкость, как будто она дохнула стимулятора, но полный кайф еще не пришел. Мухи трахались на окне, ритмично ударяясь о пыльное стекло, но ей было плевать. Уехала, она уже уехала! Застегнуть молнию на сумке. К тому времени, когда они добрались до аэропорта, пошел дождь дождь Флориды, мочащийся теплой водой из ниоткуда. Раньше она никогда не бывала и аэропортах, знала их лишь по стимам. Машина Прайора, взятый напрокат белый датсун, была без водителя и всю дорогу оглашала салон заводной музыкой из квадратных динамиков. Высадив их вместе с багажом на голый бетон возле выхода на посадку, она укатила в дождь. Если у Прайора и была дорожная сумка, то где-то в другом месте. У Моны на плече висела ее Люфтганза, а Эдди стоял возле двух черных чемоданов из кожи клонированных крокодилов. Одергивая на бедрах новую юбку, Мона думала, удачные ли она купила туфли. Эдди явно наслаждался собой руки в брюки, плечи приподняты, чтобы показать, что он занят чем-то важным. Ей вспомнилось, как она впервые увидела его в Кливленде. Он тогда приехал к ним на окраину посмотреть тачку, которую продавал старик, до основания проржавевшую трехколесную шкоду. Старик выращивал сомов в бетонных чанах, окружавших их грязный двор. Когда появился Эдди, Мона была в доме в длинном просторном трейлере с высоким потолком, водруженном на бетонные блоки. В одной из боковин трейлера прорезали окна прямоугольные дыры, заделанные поцарапанным пластиком. Она стояла у плиты, над которой витал запах помидоров и лука, подвешенных в сетках сушиться, когда почувствовала его присутствие в дальнем конце комнаты, почувствовала мускулы и широкие плечи, его белые зубы, черную нейлоновую кепку, которую он неуверенно комкал в руке. В окна било солнце, освещая голую убогую комнату, пол выметен, как заставлял ее это делать старик... но это было как надвигающаяся тень, кровавая тень, когда она услышала биение собственного сердца... а он подходил все ближе. Вот, проходя мимо, швырнул кепку на голый откидной стол, уже не робко, а так, как будто жил здесь всегда, и прямо к ней, проведя рукой с ярким кольцом на пальце по масленой тяжести волос... Тут вошел старик, и Мона отвернулась, делая вид, что занята чем-то у плиты. Кофе, бросил старик, и Мона пошла за водой наполнить эмалированную кастрюлю из отводной трубы с крыши; вода булькала, стекая сквозь угольно-черный фильтр. Эдди со стариком сидели у стола, пили черный кофе, ноги Эдди широко расставлены под столом, колени напряжены под выцветшей джинсовой тканью. Улыбался, жестикулировал, торговал у старика шкоду. Мона вспоминала, как он все гнул свою линию. Он, мол, берет тачку, если у старика есть на нее лицензия. Старик встает, роется в ящиках. Глаза Эдди снова нацелены на нее. Она вышла за ними во двор и смотрела, как он усаживается в потрескавшееся виниловое седло. Выстрел из выхлопной трубы вызвал бешеный лай черных собак старика. Едкий, сладковатый запах выхлопных газов от дешевого спирта, и рама дрожит между его ног. Мона смотрела, как он позирует между двумя чемоданами. Как же сложно совместить эту сегодняшнюю картинку с тем, почему на следующий день она уехала вместе с ним в Кливленд на той самой шкоде. У шкоды было маленькое встроенное радио, которое на ходу заглушал мотор, но его можно a{kn слушать тихонько ночью в поле возле дороги. Настройка не работала, так что приемник ловил всего одну станцию призрачную музыку с какой-то одинокой вышки в Техасе. Стил-гитара то звенела, то растворялась в ночи. А она чувствовала свою влагу, прижимаясь к его ноге, и жесткую сухую траву, которая щекотала ей шею. Прайор поставил ее голубую сумку в белый вагончик с полосатой крышей. Мона полезла следом, слыша слабые испанские голоса из наушников кубинца- водителя. Потом Эдди запихнул ей под ноги свои чемоданы, и они с Прайором тоже сели. И покатили к взлетной полосе сквозь стену дождя. Самолет оказался совсем не таким, какие она знала по стимам, изнутри он совсем не походил на длинный роскошный автобус с рядами кресел по сторонам. Самолет был маленький, с заостренными хрупкими крыльями и такими окошками, что казалось, будто машина все время косит глазами. Поднявшись по металлической лестнице, Мона попала в округлое помещение с четырьмя креслами и однообразным серым ковром повсюду: и на потолке, и на стенах тоже, все чистое, холодное и отчужденно серое. За ней вошел Эдди и сел с таким видом, будто ежедневно это проделывал, распустив галстук и вытянув ноги. Прайор нажимал кнопки у двери. Дверь со вздохом закрылась. Мона взглянула в узкое, в каплях воды окошко на огни взлетной полосы, отражавшиеся в мокром бетоне. А сюда ехали на поезде, подумала она, от Нью-Йорка до Атланты, потом пересадка. Самолет задрожал. Ей послышалось, как, оживая, что-то проскрипел фюзеляж. Пару часов спустя Мона ненадолго проснулась в затемненной кабине, оказывается, заснула, убаюканная протяжным гулом реактивного двигателя. Эдди спал, полуоткрыв рот. Возможно, Прайор спал тоже, а может, он просто сидел с закрытыми глазами она не знала. На полпути в сон, который на следующее утро она уже не смогла вспомнить, ей почудились звуки того техасского радио тающие стальные струны, вибрирующие, словно боль. ГЛАВА 9. ЛЕЧЬ НА ДНО Джубили и Бакерлоо, Серкл и Дистрикт. Кумико рассматривала маленькую глянцевую карту Лондона, которую дал ей Петал, и зябко ежилась. Холод, исходивший от бетона платформы, проникал даже сквозь подошвы ботинок. И старая же она, черт побери, рассеянно сказала Салли Ширс. В ее линзах отражалась закругляющаяся к потолку стена в чехле из белой керамической плитки. Прошу прощения? Труба... Новый клетчатый шарф был завязан у Салли под подбородком, и с каждым следующим словом изо рта у нее белым облачком вылетал пар. Знаешь, что меня мучает? То, как иногда прямо у тебя на глазах на станции наклеивают новый слои плитки, не сняв сперва старую, или просверливают дыру в стене, чтобы провести какие-нибудь провода. Тогда ви дишь все эти наслоения плитки... Да? Но ведь станции все сужаются и сужаются, так? Это как сужение вен... Да, с сомнением сказала Кумико, я понимаю... Салли, а мальчики вон там... Что означают их костюмы? Это Джеки. Их еще называют Джеки Дракулы. Четверо Джеков Дракул нахохлились, как вороны, на противоположной платформе. На них были неприметные черные дождевики и начищенные армейские ботинки со шнуровкой до колен. Один из них повернулся, обращаясь к другому, и Кумико увидела, что волосы у него стянуты назад и заплетены в косичку, перевязанную маленьким черным бантом. Повесили его, сказала Салли, после войны. Кого? Джека Дракулу. После войны здесь одно время практиковали публичные казни. От Джеков тебе лучше держаться подальше. Ненавидят любых hmnqrp`mveb... Кумико с радостью вызвала бы Колина, но модуль Маас-Неотек был запрятан за мраморным бюстом в той комнате, куда Петал подавал еду, а тут еще подошел поезд, ошарашив ее архаичным перестуком колес по стальным рельсам. Салли Ширс на фоне залатанной изнанки городской архитектуры, в ее стеклах отражается путаница лондонских улиц и переулков, помеченных в каждую эпоху экономикой, пожарами, войнами... Кумико, уже совершенно запутавшись, где они, собственно, находятся после их с Салли трех поспешных и, на первый взгляд, совершенно случайных пересадок, безропотно позволяла тянуть себя из такси в такси. Они выскакивали из одной машины, ныряли в двери ближайшего универмага, чтобы воспользоваться первым попавшимся выходом на другую улицу и сесть в другое такси. Хэрродз 9, сказала Салли, когда они поспешно пересекали богато украшенный зал, высокий потолок которого подпирали колонны из белого мрамора. Кумико щурилась на толстые красные ломти вырезки и бараньи ноги, разложенные на многоярусных мраморных прилавках, предполагая, что все это пластиковые муляжи. Потом снова на улицу. Салли подзывает очередное такси. Ковент-Гарден 10, бросает она шоферу Прости, Салли, но что мы делаем? Заметаем следы. Теряемся. Салли пила горячий бренди на веранде крохотного кафе под припорошенной снегом стеклянной крышей. Кумико пила шоколад. Мы потерялись, Салли? Да уж. Во всяком случае, я на это надеюсь. Кумико подумала, что сегодня Салли выглядит старше: возле губ залегли морщинки усталости или напряжения. Салли, а чем именно ты занимаешься? Твой друг спрашивал, по-прежнему ли ты отошла от дел?.. Я деловая женщина. А мой отец? Он деловой человек? Твой отец самый настоящий бизнесмен, котенок. Нет, не такой, как я. Я вольный стрелок. В основном вкладываю деньги. А во что ты вкладываешь? В таких же, как я, пожала она плечами. Тебя что, разбирает сегодня любопытство? Она отпила еще глоток. Ты советовала мне стать своим собственным шпионом. Хороший совет. Однако требует некоторой ловкости и умелого применения. Ты здесь живешь, Салли? В Лондоне? Путешествую. А Суэйн, он тоже вольный стрелок? Это он так думает. Он под чьим-то крылом, к тому же держит нос по ветру. Здесь это необходимо для дела, но лично мне действует на нервы. Она допила бренди и облизнула губы. Кумико поежилась. Тебе не стоит бояться Суэйна. Янака смог бы съесть его на завтрак... Нет, я подумала о тех мальчишках в подземке. Такие худые... Дракулы. Банда? Бозоцоку, сказала Салли с вполне сносным произношением. Кочевые племена, так? Ну, во всяком случае, что-то вроде племени. Слово было не совсем подходящее, но Кумико решила, что уловила суть. А худые они потому, что бедные. Салли жестом подозвала официанта, чтобы заказать еще бренди. Салли, сказала Кумико, когда мы добирались сюда, наш маршрут, все эти поезда и такси, это для того, чтобы убедиться, что за нами никто не следует? Ни в чем нельзя быть уверенным. Но когда мы ходили на встречу с Тиком, ты не предпринимала никаких предосторожностей. За нами без труда мог бы кто-то идти. Ты нанимаешь Тика шпионить за Суэйном и делаешь это совершенно открыто. А потом столько предосторожностей, чтобы привести меня сюда. Почему? Официант поставил перед Салли дымящийся стакан. А ты зоркий маленький котенок, ведь правда? Подавшись вперед, она вдохнула пар бренди. Просто так, идет? В случае с Тиком я просто пыталась встряхнуть кой-кого, вызвать какую-нибудь реакцию. Но Тик беспокоился, как бы Суэйн его не обнаружил. Стоит Суэйну узнать, что Тик работает на меня, и он его не тронет. Почему? Потому что знает, что я могу его убить. Она подняла стакан; вид у нее сделался вдруг счастливый. Убить Суэйна? Вот именно. Салли выпила, будто подняла тост. Тогда почему ты так осторожна сегодня? Потому что приятно почувствовать, что стряхнула с себя все это, вырвалась из-под колпака. Вполне вероятно, что нам это не удалось. А мо жет, и удалось. Может, никто, вообще ни один человек не знает, где мы. Приятное чувство, а? Тебе никогда не приходило в голову, что ты, возможно, чем-то напичкана? Предположим, твой отец, предводитель якудза, приказал вживить в тебя крохотного жучка, чтобы раз и навсегда получить возможность проследить, где его дочь. У тебя такие чудные маленькие зубки. Что, если папочкин дантист спрятал в одном из них немного железа, пока ты была в стиме? Ты ведь ходишь к зубному? Да. Смотришь стим, пока он работает? Да... Вот видишь. Возможно, он прямо сейчас нас слушает... Кумико чуть не опрокинула на себя шоколад. Эй. Полированные ногти постучали по запястью Кумико. Об этом не беспокойся. Он бы так тебя не послал, я имею в виду, с жучком. Это бы и его врагам дало возможность тебя выследить. Но теперь понимаешь, что я хотела сказать? Приятно выбраться из-под колпака или, во всяком случае, попытаться. Просто побыть самой собой, так? Да, сказала Кумико. Сердце продолжало глухо стучать где-то в горле, а паника все росла. Он убил мою мать, вырвалось у нее, и вслед за словами на серый мраморный пол кафе устремился только что выпитый шоколад. Салли ведет ее мимо колонн собора Святого Павла, идет не спеша, молчит. Кумико, в бессвязном оцепенении от стыда, улавливает, регистрирует отрывочную информацию: белая цигейка на отворотах кожаной куртки Салли; масляная радужная пленка на оперенье голубя вот он заковылял прочь, уступая им дорогу; красные автобусы, похожие на гигантские игрушки из Музея Транспорта. Салли согревает ей руки о пластиковую чашку дымящегося чая. Холодно, теперь всегда будет холодно. Мерзлая сырость в древних костях города, холодные воды Сумиды, наполнившие легкие матери, зябкий полет неоновых журавлей. Ее мать была хрупкой и смуглой, в густой водопад темных волос вплетались золотистые пряди как какое-нибудь редкое тропическое растение. От матери пахло духами и теплой кожей. Мать рассказывала ей сказки: об эльфах и феях, и о Копенгагене, городе, который был где-то там, далеко-далеко. Когда Кумико видела во сне эльфов, они являлись ей похожими на секретарей отца, гибкими и невозмутимыми, в черных костюмах и со свернутыми зонтами. В историях матери эльфы вытворяли много забавных вещей, да и сами истории были волшебными, потому что менялись по ходу повествования и никогда нельзя было предугадать, какой будет этой ночью конец. В сказках жили принцессы и балерины, и Кумико это знала в каждой из них было что-то от матери. Принцессы-балерины были прекрасны, но бедны, танцевали во имя любви в сердце далекого города, где за ними ухаживали художники и молодые поэты, красивые и без гроша в кармане. Для того чтобы поддержать престарелых родителей или купить новый орган занемогшему брату, принцессе-балерине иногда приходилось уезжать в чужие края быть может, даже в Токио, чтобы танцевать там за деньги. А танец за деньги, подразумевалось в сказках, не приносит счастья. Салли привела ее в робата-бар в Эрлз-Коурт11 и заставила выпить рюмку q`je. Копченый плавник рыбки фугу плавал в горячем вине, придавая ему оттенок виски. Они ели робату с дымного гриля, и Кумико чувствовала, как отступает холод, но не оцепенение. Обстановка бара вызывала неотвязное ощущение культурного разнобоя: бару как-то удавалось сохранять традиционный японский дизайн и в то же время он выглядел так, как будто эскизы оформления делал Чарльз Ренни Макинтош. Странная она, эта Салли Ширс, гораздо более странная, чем весь этот их гайдзин-Лондон. Вот она сидит и рассказывает Кумико всякие истории, истории о людях, живущих в Японии, которая совсем не похожа на ту, что знает Кумико, истории, которые проясняют роль ее отца в этом мире. Ойябун, так назвала она отца Кумико. Мир, в котором происходили истории Салли, казался не более реальным, чем мир маминых сказок, но по немногу девочка начинала понимать, на чем основано и как далеко простирается могущество ее отца. Куромаку, сказала Салли. Слово означало черный занавес. Это из театра кабуки, но сейчас оно означает человека, который устраивает всякого рода дела, то есть того, кто продает услуги. Что означает: человек за сценой, так? Это и есть твой отец. И Суэйн тоже. Но Суэйн кобун твоего старика или, во всяком случае, один из них. Ойябун- кобун, родитель-ребенок. Вот откуда Суэйн черпает свою силу. Вот почему ты сейчас здесь: потому что Роджер обязан своему ойябуну. Гири, понимаешь? Он человек высокого ранга. Салли покачала головой. Твой старик, Куми, вот он действительно большой человек. Если ему понадобилось сплавить тебя из города ради твоей же безопасности, это означает, что грядут какие-то серьезные перемены. Выбрались прошвырнуться или просто выпить? спросил Петал, когда они вошли в комнату. Оправа его очков блеснула в свете лампы от Тиффани на верхушке бронзового со стразами дерева, которое росло на буфете. Кумико очень хотелось взглянуть на мраморную голову, за которой прятался модуль Маас- Неотек, но она заставила себя смотреть в сад. Снег там приобрел цвет лондонского неба. Где Суэйн? спросила Салли. Хозяин в отлучке, проинформировал ее Петал. Подойдя к буфету, Салли налила себе стакан скотча из тяжелого графина. Кумико заметила, как поморщился Петал, когда графин с тяжелым стуком опустился на полированное дерево столешницы. Просил что-нибудь передать? Нет. Ждешь его сегодня вечером? По правде говоря, не могу сказать. Обедать будете? Нет. Мне бы хотелось сэндвич, сказала Кумико. Четверть часа спустя, оставив нетронутый сэндвич на черном мраморном столике у кровати, она сидела посреди огромной постели. Модуль Маас- Неотек разместился между ее голых ног. Салли она оставила глядеть на серый сад за окном в обществе виски Суэйна. Кумико взяла модуль в руки, и в изножье кровати, передернувшись, сфокусировался Колин. То, что я буду говорить, все равно никто не услышит, поспешно прошептал он, прикладывая палец к губам, и это к лучшему. Комната прослушивается. Кумико хотела было ответить, потом кивнула. Хорошо, сказал он. Умница. У меня есть для тебя записи двух разговоров. Один между твоим хозяином и его домоправителем, другой между твоим хозяином и Салли. Первый записан через пятнадцать минут после того, как ты припрятала меня внизу. Слушай... Кумико закрыла глаза и услышала позвякивание льдинки в стакане. Где наша маленькая япошка? спросил Суэйн. Упакована на ночь, ответил Петал. А девчонка-то разговаривает сама с собой. Странно. О чем же? На деле чертовски мало. Вообще-то, с некоторыми это бывает... Что бывает? Говорят сами с собой. Хочешь ее послушать? Господи, нет. А где очаровательная мисс Ширс? Совершает моцион. В следующий раз вызови Берни, посмотрим, чем она занимается на этих своих прогулочках... Берни. Тут Петал рассмеялся. Да он вернется назад в ящике, порезанный на кусочки! Теперь рассмеялся Суэйн. Пожалуй, и так неплохо, и так: и от Берни избавимся, и жажда знаменитой девки-бритвы будет утолена... Да, налей нам еще по одной. С меня хватит. Пойду спать, если я тебе больше не нужен... Иди, отозвался Суэйн. Итак, сказал Колин, когда Кумико открыла глаза, чтобы обнаружить, что он по-прежнему сидит на постели, в твоей комнате сидит срабатывающий на голос жучок. Домоправитель прослушал запись и услышал, как ты обращаешься ко мне. Идем дальше. Второй фрагмент, пожалуй, поинтереснее. Твой хозяин попивает очередной стакан виски, входит наша Салли... Привет, услышала девочка голос Суэйна, ходила подышать воздухом? Отвали. Ты же знаешь, что это вовсе не моя идея, сказал Суэйн. Постарайся не забывать об этом. Видишь ли, они и меня держат за яйца. Знаешь, Роджер, временами я испытываю сильное искушение тебе поверить. Попробуй. Это облегчит жизнь нам обоим. А временами я борюсь с искушением перерезать твою чертову глотку. Твоя беда, дорогая, заключается в том, что ты так и не научилась передавать дела другим. Ты все так же стремишься обо всем заботиться собст венноручно. Послушай, ты, задница, я знаю, откуда ты взялся, и я знаю, как ты стал тем, кто ты есть. И где и что ты можешь нашептать в шайке Канаки или кого- то еще. Саракин! Этого слова Кумико никогда раньше не слышала. Я снова получил от них сообщение, светским тоном сказал Суэйн. Она еще на побережье, но все идет к тому, что она вскоре сделает свой ход. Скорее всего, двинет на восток. Назад в твои давние охотничьи угодья. Похоже, это и вправду наш шанс. Сам дом вне обсуждения. На том участке пляжа столько личной охраны, что ее хватит, чтобы остановить средних размеров армию. И ты по-прежнему будешь убеждать меня, что это всего лишь обычное похищение, Роджер? Будешь говорить, что ее будут держать до получения выкупа? Нет. О том, чтобы продать ее назад, ничего не говорилось. Так почему бы им не нанять эту армию? Нет никаких причин останавливаться на средних размерах, так ведь? Набрать наемников, так? Нанять у какой-нибудь корпорации ребятишек из элитного отряда по извлечению. Не такая уж недоступная она цель, крадут же из исследователь ских центров самые крутые мозги. Вызвать этих гребаных профи.... В сотый раз тебе говорю у них другие идеи. Они хотят, чтобы это сделала ты... Роджер, что у них на меня, а? Я хочу сказать: ты и вправду не знаешь, что именно у них на меня есть? И вправду не знаю. Но на основании той распечатки, которую мне вручили, могу рискнуть выдвинуть предположение. Ну? Все. Никакого ответа. Есть еще один момент, продолжал Суэйн, это всплыло только сегодня. Они хотят, чтобы все выглядело так, как будто она вышла из игры. Что? Обставить все так, как будто мы ее убили. И как, скажите на милость, мы это устроим? Тело они предоставят. Мое предположение: Салли покинула комнату без дальнейших комментариев, сказал Колин уже своим голосом. Здесь конец записи. ГЛАВА 10. ОБРАЗ Час он провел, проверяя подшипники пилы, потом еще раз их смазал. Стало уже слишком холодно, чтобы работать. Придется даже пойти на большее согреть помещение, где он держал остальных: Следователей, Трупожора и Ведьму. Одного этого будет достаточно, чтобы нарушить хлипкое равновесие их с Джентри договоренности, но это бледнело перед тем, как объяснить сделку с Малышом Африкой и факт присутствия на Фабрике двух чужих. С Джентри не поспоришь ток ведь принадлежит ему, потому как именно он выдаивает из Ядерной Комиссии электричество. Без ежемесячных заходов Джентри с консоли, этих ритуальных процедур, которые поддерживают у Комиссии иллюзию, что Фабрика находится где-то в другом месте и что это другое место исправно оплачивает счета, никакого электричества просто не было бы А кроме того, Джентри в последнее время стал совсем странный, подумал он, чувствуя хруст в коленях, когда попытался встать. Слик достал из кармана куртки пульт управления Судьей. Джентри был убежден, что у киберпространства есть некий Образ, какая-то всеобщая форма, вбирающая в себя всю совокупность информационных баз. Нельзя сказать, что это была самая сумасбродная идея, с какой Слик когда-либо сталкивался, но убежденность Джентри, что этот его Образ абсолютно, тотально материален, граничила с одержимостью. Постижение Образа стало для него сродни поискам Грааля. Слик однажды отстимил ролик Ноулиджнета о том, какова форма Вселенной. Слик еще тогда сообразил, что Вселенная это все, что вокруг. Так какая же у нее может быть форма? Если у нее есть форма или там образ, значит, и вокруг нее что-то есть, иначе в чем же Вселенной иметь форму, верно? Идем дальше: есть форма или образ не важно и есть что-то еще, так разве тогда не будет и это что-то тоже частью Вселенной? Впрочем, это не совсем та тема, на которую стоит трепаться с Джентри, потому что Джентри вполне способен завязать твои мозги узлом. Но Слик все равно считал, что киберпространство это не Вселенная, а просто способ представления данных. Ядерная Комиссия всегда выглядит как большая красная ацтекская пирамида, но ей вовсе не обязательно выглядеть именно так. Если Комиссия захочет, то может заставить свои базы принять любую форму. У больших компаний есть даже копирайты на то, как выглядит принадлежащая им информация. Так как же можно считать, что у всей матрицы в целом есть какой-то определенный образ? Но даже если он есть, то почему это должно иметь хоть какое-то значение? Он коснулся клавиши подачи питания. В десяти метрах от него дрогнул и загудел Судья. Слик Генри ненавидел Судью. Вот чего никогда не понять в искусстве обычным людям. Нет, само создание Судьи, без сомнения, принесло ему неко торое удовлетворение. Но важнее другое то, что, построив эту штуку, он выкорчевал Судью из себя, перенес боль и страх туда, где их можно было видеть, наблюдать за ними и, наконец, освободиться от самой идеи Судьи. Но какое это имеет отношение к нравиться или любить? Почти четырехметрового роста и вполовину этого в ширину, безголовая фигура в чешуйчатом панцире стояла, мелко подрагивая. Чешуйки у Судьи были особого цвета ржавчины, как, скажем, ручки у старой тачки, отполированные трением множества ладоней. Слик долго искал способ добиться такой поверхности, перепробовал множество химикалий и наждаков и, найдя наконец точное сочетание, обработал им большую часть робота во всяком случае, старые детали, выкопанные в мусоре. Конечно, холодные зубья циркульной пилы и зеркальные поверхности суставов подобной обработке не подвергались. Но в остальном Судья был именно такого оттенка ржавчины, имел такую фактуру поверхности, как какое-нибудь очень старое орудие и поныне остающееся в постоянном пользовании. Слик передвинул большим пальцем рычаг управления, и Судья сделал шаг вперед, потом следующий. Гироскопы работали как надо: даже с оторванной рукой робот двигался с жутким достоинством просто переставляя огромные ступни. Слик ухмыльнулся мутному свету Фабрики. Судья топал к нему раз-два, раз-два. Стоило только захотеть, и Слик мог бы вспомнить каждый этап jnmqrpshpnb`mh Судьи. Временами ему и вправду этого хотелось. Просто ради успокоения, которое приносила мысль, что он на это способен. Он не мог припомнить, когда бы у него что-то не получалось, но иногда казалось, что такое тоже возможно. Вот почему он построил Судью. Потому что совершил когда-то некий проступок, причем не очень серьезный, но его поймали, и даже дважды, его судили и приговорили. Приговор был приведен в исполнение, и теперь он не в силах был вспомнить вообще хоть что-то, в лучшем случае памяти хватало минут на пять кряду. Да, угонял машины. Машины богатых. Не надейся, сказали ему, тебе гарантируют: за что сидишь, ты не забудешь. Работая джойстиком, он заставил Судью развернуться и пройти в соседнюю комнату. Путь предстоял неблизкий по проходу между рядами бетонных выступов в потеках влаги, на которых когда-то стояли токарные станки и сварочные агрегаты. Высоко над головой среди пыльных балок свисали мертвые плети порванных флюоресцентных трубок; там иногда гнездились птицы. Синдром Корсакова так они это называли: это когда с твоими нейронами делают что-то такое, от чего в памяти потом не задерживаются краткосрочные воспоминания. Так что время, которое ты отсидел, оказывается потерянным временем. Слик вроде бы слышал, что больше такого не делают, по крайней мере, не в наказание за грандиозные автомобильные кражи. Те, кто там не бывал, полагают, что это не так уж и плохо: отсидел в кутузке, но память о ней стерта. На самом же деле все совсем не так. Он вышел, когда кончился срок, и три года оказались выстроены в длинную цепочку смутных вспышек растерянности и страха, отмеренных пятиминутными интервалами. Дело даже не в самих интервалах, их все равно не вспомнить, а вот переходы... Так вот, когда все кончилось, ему потребовалось создать сначала Ведьму и Трупожора, потом Следователей и теперь, под самый конец, Судью. Проводя Судью вверх по бетонному пандусу туда, где ждали все остальные, он услышал, как где-то на Пустоши Джентри заглушил мотор. Общество людей вызывает у Джентри болезненное беспокойство, думал Слик, направляясь к лестнице; впрочем, верно и обратное. Чужие могут почти физически ощутить сжигающий Джентри Образ; эта его зацикленность примешивалась ко всему, что бы он ни делал. Слик понятия не имел, как Джентри справляется с собой во время своих вылазок в Муравейник. Может, он просто имеет там дело с людьми такими же зацикленными, как и он сам, с одиночками, ходящими по краю на задворках рынков наркотиков и софта. Каза лось, на секс Джентри плевать. Казалось, ему это настолько до лампочки, что Слик даже гадать не пытался, чего могло бы захотеться ковбою, если бы он все же решил захотеть. Что до Слика, отсутствие секса было основным недостатком Пустоши, особенно зимой. В летнее время иногда еще можно найти девчонку в одном из ржавых маленьких городков; именно это потянуло его тогда в Атлантик-Сити, почему он и оказался в долгу у Малыша Африки. Впоследствии он сказал себе, что лучше всего сосредоточиться на работе. А вот сейчас, взбираясь по ходящей ходуном стальной лестнице к подвесному мосту, который вел к логову Джентри, Слик обнаружил, что размышляет, как выглядит Черри Честерфилд под всеми своими куртками. Он вспомнил ее руки, какие они были быстрые и чистые, но это заставило его увидеть перед собой лицо человека на носилках, трубку, накачивающую жидкость в его левую ноздрю, Черри, промокающую ватой его впалые щеки. Слик поморщился. Эй, Джентри, гаркнул он в железную пустоту Фабрики, я поднимаюсь... Три вещи в Джентри не были острыми, тонкими и натянутыми: глаза, губы и волосы. Глаза были большими и блеклыми, голубыми или серыми в зависимости от освещения; губы полными и подвижными, а волосы вечно забраны назад в светлый растрепанный петушиный хвост, который подрагивал при каждом шаге хозяина. Худоба Джентри не имела ничего общего с истощением Пташки, плодом диеты задыхающихся от самих себя городков и расшатанных нервов. Джентри был просто узким плотно упакованные мускулы и ни грамма жира. Одевался он клево: облегающая черная кожа, украшенная черными как смоль бусинами стиль, который Слик помнил еще по своим дням с Блюз-Дьяконами. Бисер на коже, да и все остальное заставляли Слика предполагать, что Джентри около тридцати. Самому Слику было столько же. Когда Слик вошел, Джентри прищурился на него в свете стоваттной k`lonwjh, давая этим понять, что он просто еще одно препятствие, вставшее между ним, Джентри, и Образом. Он как раз водружал на длинный стальной стол пару мотоциклетных корзин; выглядели они тяжелыми. В свое время Слик вырезал несколько секций крыши, вставил, где надо, рамы и прикрыл отверстия листами жесткого пластика, потом заделал швы световых люков силиконом. Затем пришел Джентри в маске и с распылителем, втащил за собой двадцать галлонов белой латексной краски. Не утруждая себя уборкой, Джентри просто залил толстым слоем краски весь мусор, грязь и потеки голубиного помета вроде как приклеил все это к полу. И красил снова и снова, пока комната не стала более или менее белой. Джентри покрасил все, кроме световых люков. Потом Слик начал поднимать из цехов Фабрики аппаратуру: вагонетку компьютеров, киберпространственные деки, ог ромный старый голопроекционный стол стол тогда чуть было не поломал лебедку, эффекто-генераторы, десятки коробок из рифленого пластика, набитых тысячами микрофишей, которые Джентри накопил за время поисков Образа, сотни метров оптокабеля на новеньких пластиковых катушках, что говорило Слику о промышленной краже. И книги, старые книги с обложками из ткани, наклеенной на картон. Слик даже не думал, что книги могут быть такими тяжелыми. И пахло от них чем-то печальным, от старых книг. С тех пор как я уехал, ты тянешь несколько новых ампер, сказал Джентри, открывая первую из корзин. Твоя комната. Раздобыл новый обогреватель? Он стал быстро копаться в корзине, будто искал какую-то вещь, нужную ему срочно и позарез, а он по ошибке засунул ее невесть куда. Слик прекрасно знал, что ничего Джентри не ищет, что это реакция на неожиданное вторжение кого-то пусть даже хорошо знакомого ему человека в его замкнутое пространство... Да. И складские помещения снова пришлось подтопить. Слишком холодно работать. Нет. Джентри внезапно поднял глаза. Это не обогреватель. Сила тока не та. Ну, хмыкнул Слик, исходя из теории, что ухмылка заставит Джентри подумать, что он глуп и его легко напугать. Что ну, Слик Генри? Это не обогреватель. Джентри с резким стуком захлопнул крышку корзины. Ладно, можешь мне рассказать, что у тебя там, не то я вырублю тебе ток. Знаешь, Джентри, не будь я здесь, у тебя было бы гораздо меньше времени на... для всего. Слик многозначительно поднял брови, указывая на проекционный стол. Дело в том, что у меня двое гостей... Он увидел, как Джентри подобрался, бледные глаза расширились. Но ты их не увидишь, не услышишь даже вообще ничего. Они и на глаза тебе попадаться не будут. Не будут, сказал Джентри, обходя с дальнего конца стол, голос его звучал напряженно, потому что ты сплавишь их отсюда, верно? Две недели максимум, Джентри. Вон. Сейчас же. Лицо Джентри вдруг оказалось в нескольких сантиметрах, и до Слика донеслось спертое изнуренное дыхание. Или ты исчезнешь вместе с ними. Слик был тяжелее ковбоя килограммов на десять, и эту разницу в основном составляли мускулы, но это Джентри никогда не смущало. Казалось, ему вообще наплевать на то, что с ним может случиться. Однажды Джентри ударил его в лицо. Слик тогда опустил глаза на увесистый гаечный ключ у себя в руке, и его охватило смутное недоумение. Джентри держался неестественно прямо и уже начинал трястись. Слик давно себе уяснил, что Джентри не может спать во время своих отлучек в Бостон или Нью-Йорк. Он и на Фабрике-то не всегда ложился. А из СОБА возвращался и вовсе истерзанный, и первый день всегда был самым тяжелым. Взгляни-ка, сказал Слик, как говорят с готовым расплакаться ребенком, и вытащил из кармана взятку Африки. Он поднял пакетик повыше, чтобы Джентри его было лучше видно: синие дермы, розовые таблетки, мерзкая с виду какашка опиума в красном мятом целлофане, кристаллы магика, похожие на жирные желтые лепешки мокроты, пластиковые ингаляторы с заца рапанными ножом именами японских производителей. От Африки, сказал Слик, покачивая пакетик. Африки? Джентри взглянул на пакет, потом на Слика, обратно на пакет. Какой Африки? От Малыша Африки. Ты его не знаешь. Он оставил это для тебя. Почему? Потому что ему было очень нужно, чтобы я ненадолго приютил его друзей. Я у него в долгу, Джентри. Я несколько раз повторил ему, как ты не любишь, чтобы кто-нибудь здесь сшивался. Как тебе мешают чужие. Поэтому, соврал Слик, он сказал, что ему хотелось бы оставить тебе немного кайфа в возмещение за неудобства. Взяв пакет, Джентри поддел ногтем шов, разорвал. Вынул опиум и протянул его Слику: Не понадобится. Вынул один из дермов, выдавил его из упаковки и осторожно налепил на внутреннюю сторону правого запястья. Слик остался стоять, рассеянно разминая опиум между большим и указательным пальцами и мерзко хрустя целлофаном. Джентри тем временем прошагал вдоль стола обратно и открыл корзину, откуда выудил пару новеньких черных кожаных перчаток. Думаю, мне лучше... познакомиться с этими твоими гостями, Слик. А? Слик потрясенно сморгнул. Да... ну... Тебе на самом деле не обязательно, я хотел сказать, разве это не... Нет, отрубил Джентри, вздернув воротник куртки. Я настаиваю. Спускаясь по лестницам, Слик вспомнил об опиуме и швырнул его через перила в темноту. Он ненавидел наркотики. Черри? Стучась под взглядом Джентри в собственную дверь, Слик чувствовал себя ужасно нелепо. Бам, бам. Никакого ответа. Открыл дверь. Рассеянный свет. Это Черри повесила абажур на одну из лампочек накрыла ее конусом из желтого факса, примотав бумагу стальной проволокой. Другие две девушка вывернула. Самой ее в помещении не было. Носилки, однако, были на месте. Их обитатель все так же лежал завернутый в синий нейлоновый мешок. Оно поедает его, подумал Слик, глядя на нагромождение оборудования жизнеобеспечения какие-то трубки, баллоны с жидкостью. Нет, сказал он самому себе, оно не дает ему помереть, как в больнице. Но тягостное впечатление не исчезало: что, если оно высасывает его по капле и будет сосать, пока не высосет досуха? Слик вспомнил Пташкину болтовню о вампирах. Да уж, прокаркал Джентри, огибая его, чтобы встать у изножья носилок, странные у тебя знакомые, Слик Генри... Джентри обошел носилки, осторожно держась на расстоянии метра от застывшей фигуры. Джентри, может, тебе лучше подняться наверх? Дерм... Наверное, ты слишком много принял. Правда? Джентри склонил голову набок, в глазах у него метались желтые огоньки. Он подмигнул. Почему ты так думаешь? Ну... Слик помедлил. Ты не такой, как всегда. Я хочу сказать, не такой, как был раньше. Ты думаешь, меня понесло, а, Слик? Да. А мне по кайфу, когда меня несет. Что-то я не вижу, чтобы ты улыбался, сказала от двери Черри. Это Джентри, Черри. Фабрика вроде как его дом. Черри из Кливленда... Но в руке у Джентри откуда-то возник тонкий черный фонарик, и ковбой принялся изучать сетку тродов, покрывавшую лоб спящего. Потом он вы прямился, луч упал на немаркированный модуль и снова метнулся вниз, чтобы пройтись по черному кабелю к сетке тродов. Кливленд, наконец проговорил Джентри, как будто это было слово, которое он когда-то слышал во сне. Интересно... Он снова поднял фонарь и наклонился, чтобы получше рассмотреть то место, где кабель уходил в модуль. И Черри... Черри, он кто? Луч уперся в изнуренное, раздражающе заурядное лицо. Не знаю, ответила Черри. Не свети ему в глаза. Можешь сбить ему REM или еще что. А это? Он осветил толстую серую пластину. Эл-Эф, низкочастотник. Так говорил Малыш. Парня он называл Графом, а эту штуку Эл-Эф. Она запустила руку под куртку, чтобы почесаться. Ну тогда... Фонарик щелкнул, и луч погас. Джентри повернул к ним лицо, в его глазах ярким светом горел пламень одержимости интересно, это дерм Малыша так по нему вдарил, что ли? совсем глючный стал. Слику вдруг показалось, что Образ должен быть прямо тут, пылает сквозь лоб Джентри всем напоказ, разве что только сам Джентри его не видит. ... это должно быть именно тем, чем и должно быть.. ГЛАВА 11. ОТПУСТИВ ТОРМОЗА Мона проснулась, когда самолет зашел на посадку. Прайор, кивая, слушал Эдди, вспыхивал на каждом кивке своей прямоугольной улыбкой. Возникало впечатление, как будто улыбка всегда была на лице, просто пряталась за бородой. Прайор успел переодеться, значит, его чемодан был в самолете. Теперь на нем был неприметный серый деловой костюм и галстук в косую полоску. Он стал похож на тех лохов, на которых Эдди натаскивал ее в Кливленде, разве что сидел костюм по-другому. Она однажды видела, как лох примеривает костюм тот мужик, что возил ее в гостиницу Холидей Инн. Примерочная магазина примыкала к вестибюлю гостиницы. Лох стоял посреди комнаты в одном белье, весь в квадратах голубого света, и рассматривал свое изображение на трех больших экранах. На экранах не видно было голубых линий, поскольку на каждой голограмме лох был в другом костюме. Моне пришлось прикусить язык, чтобы не рассмеяться; система была снабжена косметологической программой: на каждом экране клиент выглядел иначе, чуть вытягивалось лицо или делался тверже под бородок лох же вроде ничего такого не замечал. Потом он выбрал костюм, влез в тот, в котором пришел, на том все и кончилось. Эдди что-то объяснял Прайору, какой-то узловой момент в архитектуре очередной своей аферы. Мона научилась отключаться от содержания его речей, но сам голос все же до нее доходил. Эдди всегда разглагольствовал так, будто твердо знал, что никому не понять всех уловок, которыми он так гордится, поэтому говорил он медленно и доходчиво, как разговаривают с маленькими детьми, и к тому же понижал голос, чтобы создать видимость доверительности. Прайора это, похоже, не беспокоило. А потом Моне показалось, что Прайору вообще плевать, что там болтает Эдди. Зевнув, девушка потянулась. Самолет дважды подскочил на бетоне посадочной полосы, развернулся и сбавил ход. Эдди не переставал трепаться. Нас ждет машина, перебил его Прайор. А куда вы нас везете? спросила Мона, не обратив внимания на гримасу Эдди. Прайор улыбнулся своей картонной улыбкой. В нашу гостиницу. Он расстегнул ремень. Мы пробудем там несколько дней. Боюсь, большую часть времени тебе придется провести в своем номере. Заметано, сказал Эдди, как будто то, что ей придется сидеть в четырех стенах, было его идеей. Ты любишь стимы, Мона? спросил Прайор, по-прежнему улыбаясь. Конечно, ответила она. Кто ж не любит? А у тебя есть любимые записи, Мона? Есть любимая звезда? Энджи, несколько ошарашенно сказала она. Кто же еще? Улыбка стала чуть шире. Хорошо. Мы достанем тебе все ее последние записи. Вселенная Моны состояла, по большей части, из мест и предметов, где она физически никогда не бывала или которые сама никогда не видела. Аэродром северного Муравейника в стимах не имел запаха. Его подредактировали, решила она, точно так же, как у Энджи никогда не бывает ни месячных, ни головной боли. Но как же тут воняет! Как в Кливленде, даже хуже. Когда они только-только сходили с самолета, Мона было подумала, что это просто запах аэропорта, но стоило им выйти из машины, чтобы пройти несколько метров до входа в гостиницу, вонь лишь усилилась. К тому же на улице было адски unkndmn, ледяной ветер кусал ее за голые лодыжки. Вестибюль отеля показался ей гораздо просторнее, чем в Холидей Инн, хотя само здание было более старым. В вестибюле толпилось народу больше, чем в любом стиме, но повсюду чистые синие ковры. Прайор оставил ее ждать у рекламы орбитального курорта, пока они с Эдди отошли к длинной черной стойке поговорить с женщиной с медной именной табличкой на груди. Мона чувствовала себя глупо в белом пластиковом дождевике, который Прайор заставил ее надеть, как будто думал, что ее прикид недостаточно хорош для этого места. Примерно треть толпы состояла из япошек, которых она посчитала туристами. У всех, похоже, было при себе какое-нибудь записывающее снаряжение: видео-, голо-, а у нескольких на поясе даже симстим-модули, но в остальном они совсем не были похожи на денежные мешки. А она-то думала, что у всех японцев полно денег. Наверное, они просто ловчат, скрывают, решила она. Мона увидела, как англичанин отправил женщине через стойку кредитный чип. Женщина взяла чип и пропустила его через металлическую прорезь. Прайор положил ее сумку на кровать, широкий пласт бежевого темперлона, и коснулся панели на стене, после чего справа разошлись портьеры. Здесь, конечно, не Риц, сказал он, но мы постараемся, чтобы тебе было удобно. В ответ Мона только что-то уклончиво пробормотала. Риц так называлась котлетная в Кливленде, и она не поняла, какое отношение эта забегаловка может иметь ко всему происходящему. Взгляни, сказал он, твоя любимица. В обитое плюшем изголовье кровати оказался встроен стим-модуль, а рядом небольшая полочка с набором тродов в пластиковой упаковке и штук пять кассет. Тут все новые стимы Энджи. Интересно, кто приготовил кассеты, и не попали ли они сюда после того, как Прайор спросил, какие стимы она любит? Мона показала ему собственную улыбку и отошла к окну. Муравейник выглядел в точности так, как в стимах; окно было похоже на голографическую почтовую открытку, за ней знаменитые здания, названий которых она не знала, знала только, что они знаменитые. Серый цвет куполов. Белизна снега оттеняет путаницу решеток геодезиков, а за всем этим серый фон неба. Счастлива, детка? спросил Эдди, подходя сзади и кладя ей руки на плечи. А душ у них тут есть? Прайор рассмеялся. Передернув плечами, она сбросила руку Эдди и с сумкой в руках скрылась в ванной. Заперла за собой дверь. Слышно было, как Прайор опять рассмеялся, а Эдди снова завел шарманку о своих аферах. Присев на унитаз, Мона открыла сумку и выкопала косметичку, где хранился магик. У нее осталось четыре кристалла. Должно хватить. Хватило бы и трех, но когда число их уменьшалось до двух, она обычно начинала соображать, как сравнять счет. Она не слишком часто закидывалась, во всяком случае, не каждый день, разве что в последнее время, но это потому, что Флорида начала ее доставать. Теперь можно и сократиться, решила Мона, вылавливая кристалл из пузырька. Кристалл напоминал твердую желтую карамельку, сперва ее надо раздавить, потом растереть между двух нейлоновых пластинок. Измельченный стимулятор издавал слабый, чем-то схожий с больничным, запах. К тому времени, когда она покончила с душем, оба они ушли. Мона долго нежилась в ванной, пока это ей не наскучило. Во Флориде она пользовалась в основном душами возле общественных бассейнов или на автобусных станциях и в тех и в других требовались жетоны. Она предположила, что и в этот, в отеле, встроен приборчик, который отмеряет расход воды и заносит потом в счет как это было в Холидей Инн. Здесь, под пластмассовым распылителем, висел большой белый фильтр, а наклейка на кафеле глаз и слеза означала, что во время мытья старайтесь, чтобы вода не попала в глаза, совсем как в бассейне. В кафель был встроен ряд хромированных краников, и если по очереди нажимать на кнопку под каждым, получаешь шампунь, гель для душа, жидкое мыло, масло для ванны. После этого возле кнопки загорается красная точка, потому что это включается в твой счет. Или в счет Прайора. Мону только порадовало, что они ушли. Так хорошо ос таться одной, да еще под кайфом и чистой. Ей редко удавалось побыть в одиночестве, разве что на улице, а это совсем не то. Она завернулась в огромную купальную простыню, где на махровой стороне было выбрито какое-то слово. Наверное, название отеля. Прошла к окну, оставляя за собой мокрые следы на ковре. В квартале от отеля стояло старомодное здание. Уходящие вверх уступы стен были стерты и изрыты так, что придавали фасаду видимость горного склона с валунами, травой и водопадом. Водяной поток падал, разбивался о камни, падал дальше. Это вызвало у нее улыбку: с чего бы им так выпендриваться? Там, где вода падала на камни, поднимались струйки пара. Но не может же вода просто так течь на улицу, подумала Мона, это стоило бы слишком уж дорого. Она решила, что воду насосами закачивают обратно наверх и используют вновь, гоняя по кругу. Что-то серое пошевелило головой там, наверху, вскинуло большие изогнутые рога, словно хотело посмотреть на нее, Мону. Отступив на шаг по ковру, она моргнула. Какой-то баран, но это, должно быть, дистанционка голограмма или вроде того. Животное тряхнуло головой и принялось жевать траву. Мона рассмеялась. Приход. Магик прошелся волной по внутренней стороне лодыжек, закопошился в лопатках. Холодное стягивающее покалывание, и больничный запах где-то в небе. Раньше она боялась, но со временем страх ушел. У Прайора нехорошая улыбка, но ведь он пешка, просто мерзкий пиджак. Если у него и есть Деньги, то принадлежат они кому-то другому. И Эдди она больше не боялась; скорее она боялась за него, поскольку теперь ясно видела, как его воспринимают другие. Ладно, подумала Мона, это неважно. Она больше не выращивает сомов в Кливленде, и никто никогда не вернет ее назад во Флориду. Она вспомнила спиртовку, зимний утренний холод, старика, нахохлившегося в своем огромном сером пальто. Зимой он утеплял окна вторым слоем пластика. Тогда тепла печурки хватало, чтобы обогреть помещение, потому что стены были обиты листами жесткого пенопласта, а поверх них древесно- стружечными плитами. Там, где проглядывал пенопласт, его можно было ковырять пальцем. Если старик тебя за этим застукает разорется. Содержать в тепле рыбу холодной зимой значило только то, что у Моны прибавлялось работы: приходилось накачивать воду на крышу, где стояли солнечные зеркала, отбрасывающие свет в такие прозрачные пластиковые трубки. Отчасти помогали и гниющие по стенкам баков водоросли... Когда идешь ловить сетью рыбу, поднимается пар. Старик обменивал рыбу на всякую еду, на то, что выращивали другие люди, на кофейные зерна; отбросы шли на корм рыбам. Он не был ее отцом, он повторял это очень часто, когда вообще открывал рот. И все же время от времени она задумывалась: а может быть, он ей все- таки отец? Когда Мона впервые спросила, сколько ей лет, он ответил, что шесть, так что она отсчитывала от этого. Услышав, как за ее спиной открывается дверь, Мона обернулась. В дверях стоял Прайор с золотой пластинкой ключа в руке. Борода раздвинулась, чтобы показать улыбку. Познакомься, Мона, сказал он, переступая порог, это Джеральд. Высокий, китаец, серый костюм, волосы с проседью. Джеральд мягко улыбнулся, проскользнул мимо Прайора в комнату и направился прямо к буфетной стойке что она, черт побери, здесь делает? напротив изножья кровати. Положил черный чемоданчик и нащелкал на замке код. Джеральд наш друг. Он медик, наш Джеральд. Ему нужно тебя осмотреть. Мона, подал голос сам Джеральд, вынимая что-то из чемоданчика, сколько тебе лет? Шестнадцать, ответил за нее Прайор. Шестнадцать, повторил Джеральд. Штуковина, которую он держал в руках, походила на черные защитные очки, этакие затемненные линзы со зловещими шишками сенсоров и проводками. Значит, чуть-чуть набрасываем? обернулся он к Прайору. Тот улыбнулся. Сколько вам не хватает? Десяти лет? Ну не совсем, отозвался Прайор. Совершенства не требуется. Джеральд перевел взгляд на Мону. Вы его и не получите. Он зацепил дужки очков за уши и на что-то m`f`k; под правой линзой загорелся огонек. Но есть степени приближения. Луч скользнул к Моне. Речь идет всего лишь о косметических процедурах, Джеральд. Где Эдди? спросила Мона, когда врач подошел ближе. В баре. Позвать его? Прайор взялся за телефон, но тут же положил трубку назад, так и не набрав номер. Что это? Она сделала шаг назад. Медицинское обследование, сказал Джеральд. Больно не будет. Он загнал ее к окну, лопатки над полотенцем вжались в холодное стекло. Кое-кто собирается предложить тебе работу и очень хорошо за нее платить. Им нужна полная уверенность в том, что ты совершенно здорова. Луч вонзился ей в левый глаз. Она на каких-то стимуляторах, сказал он Прайору уже совершенно другим тоном. Постарайся не моргать, Мона. Луч переместился на другой глаз. Что это, Мона? Сколько ты приняла? Магик. Она сморщилась от света. Холодные твердые пальцы взяли ее за подбородок, наклоняя голову вправо. Сколько? Кристалл... Луч погас. Гладкое лицо китайца оказалось близко, очень близко, защитные очки утыканы всякими линзами, прорезями, маленькими бляшками из черных стальных петелек. Знаешь ли, нет никакой возможности определить, насколько он чист, пожурил медик. Он чистый, совсем чистый, сказала она и захихикала. Отпустив ее подбородок, Джеральд улыбнулся. Ну это не будет проблемой, сказал он. Ты не могла бы открыть рот? Пожалуйста. Рот? Я хочу посмотреть твои зубы. Мона перевела взгляд на Прайора. С этим тебе повезло, сказал Прайору Джеральд, с помощью все того же лучика заглядывая ей в рот. Состояние вполне удовлетворительное, и по конфигурации он близок к требуемой модели. Коронки, пломбы. Мы знали, что можем на тебя рассчитывать, Джеральд. Сняв очки, Джеральд с полминуты молча глядел на Прайора. Потом повернулся к черному чемоданчику, чтобы убрать прибор. И с глазами тоже удачно. Очень похожи. Только подкрасить. Теперь из чемоданчика появился пакет; китаец разорвал его и натянул на правую руку светлую хирургическую перчатку. Сними полотенце, Мона. Устраивайся поудобнее. Она посмотрела на Прайора, на Джеральда. Вы хотите посмотреть мои бумаги, анализ крови и всякое такое? Нет, сказал Джеральд, с этим все в порядке. Она выглянула в окно, надеясь увидеть барана, но тот исчез. И небо теперь казалось гораздо темнее. Развязав полотенце, она дала ему упасть на пол, потом легла на спину на бежевый темперлон. Это не многим отличалось от того, за что ей обычно платили, даже заняло меньше времени. В ванной комнате, с раскрытой на коленях косметичкой, размалывая себе очередной кристалл, Мона решила, что имеет полное право на паршивое настроение. Сперва Эдди сваливает куда-то без нее, потом является Прайор с этим жутким медиком да еще говорит, что Эдди будет спать в другом номере. Там, во Флориде, ей не помешало бы немного свободы от Эдди, но здесь-то все по- другому. Ей совсем не хотелось оставаться одной, а попросить у Прайора ключ она до смерти боялась. У него-то, черт побери, ключ есть, чтобы он мог в любое время приводить сюда своих кошмарных приятелей. И что это, интересно, за сделка? И история с пластиковым дождевиком тоже сидела занозой. Чертов одноразовый пластиковый дождевик. Она вспушила измельченный магик между нейлоновыми пластинками, осторожно ссыпала в ингалятор, резко выдохнула и, приложив мундштук к губам, вдохнула. Облачко желтой пыли осело на перепонках горла; какая-то часть, вероятно, даже дошла до легких. Она как-то слышала, что это, мол, bpedmn для здоровья. Когда Мона шла в ванну, чтобы закинуться, у нее не было никаких особенных планов, но потом, когда в основании шеи начало покалывать, она обнаружила, что думает об улицах вокруг отеля, по крайней мере, о тех, какие она видела из окна машины. Там клубы, бары, магазины со шмотками в витринах. Музыка. Вот что сейчас бы не помешало, да и толпа тоже. Можно затеряться в толпе, забыть о самой себе, просто быть. Дверь не заперта, это она знала; Мона уже попробовала ее открыть. Впрочем, за ее спиной дверь автоматически захлопнется, а у нее нет ключа. Но она же остановилась в этой дыре, так что Прайор не мог не зарегистрировать ее у стойки. Мона задумалась, не спуститься ли ей вниз, чтобы попросить у женщины- администратора ключ, но от одной мысли об этом ей стало как-то не по себе. Знает она этих пиджаков за стойками и то, как они на тебя смотрят. Нет, решила она, лучше остаться в номере, застимить новье Энджи. Десять минут спустя она уже была на пути к боковому выходу и бегом из главного вестибюля. В голове пел магик. Снаружи моросило. Может, капало с куполов? Для вестибюля она накинула белый дождевик, решив, что Прайор, в конце концов, знает, что делает, а вот теперь и сама была рада, что захватила его с собой. Выудила мятую распечатку факса из переполненного мешка с мусором и прикрыла им голову, чтобы не намочить волосы. Было не так холодно, как до этого, опять же неплохо. Ни один из предметов ее туалета нельзя было назвать теплым. Оглянулась вправо-влево по авеню, решая, куда пойти. Перед ней с полдюжины почти одинаковых фасадов гостиниц, строй такси-рикш, глянцевое на дожде поблескивание шеренги небольших магазинов. И люди, целые толпы, как в центре Кливленда, но все так клево одеты и идут с таким видом, будто они крутые, и у всех у них есть куда идти. Просто слейся с ними, подумала она. Магик придал ей сладкое второе дыхание, которое окунуло ее в реку симпатичных людей даже думать не надо. Только постукивать по мостовой каблучками новеньких туфель, держа над головой факс, и вдруг заметить опять удача, что дождь перестал. Она не против была бы поглазеть на витрины, когда толпа несла ее мимо, но подхвативший Мону поток сам по себе был удовольствием, а потом никто ведь не останавливается. Мона решила удовлетвориться беглым осмотром каждая витрина как новая вспышка красок... Одежда была точь-в-точь как в стимах, а некоторые вещи вообще таких фасонов, какие она нигде до сих пор не видела. Мое место здесь, думала она. Мне все это время надо было быть здесь. Не на рыбной ферме, не в Кливленде и не во Флориде. Вот оно, настоящее место кто угодно может сюда приехать, и не нужен для этого никакой стим. Она ведь никогда не видела этой части города в стимах, той, где люди живут постоянно. А звезда вроде Энджи... Это не ее город. Энджи развлекалась бы где-нибудь в высоком замке с другими звездами стима, а не здесь на улице. Но, Боже, как тут красиво, ночь такая яркая, вокруг струится толпа, несет ее мимо всех этих чудесных вещей, которые, если повезет, сами упадут тебе в руки. А вот Эдди это все не нравится. Во всяком случае, он всегда трепался о том, как тут дерьмово, слишком много народу, квартирная плата слишком высока, слишком много полиции и конкурентов. Ну да, а выждал ли он хотя бы пару секунд, когда Прайор предложил сделку? А впрочем, она, кажется, знает, почему Эдди так собачится. Он провалился здесь, как-то по-черному влип или свалял дурака. Не то он сам не желает, чтобы ему об этом напоминали, а может, есть люди, которые не забудут ему напомнить, как только Эдди вернется. Это явно слышалось в злости, с какой он отзывался об этом месте, точно так же, как Эдди ругал любого, кто сказал бы ему, что его гениальные планы не сработают. Каждый новый приятель, такой ловкач и умница в первый вечер, на следующий же день становился полным придурком, беспросветным тупицей, ума ну ни на грош. Мимо огромного магазина с классным стим-оборудованием в витрине да уж, экипировка для асов вся такая матово-черная, хрупкая, под сенью голографической Энджи, которая смотрит на прохожих с этой своей знаменитой, чуть печальной улыбкой. Как они все скользят мимо! Что да, то да королева ночи. Толпа-река вытекла на какую-то круглую площадь, место, где встречались четыре улицы, и закружилась вокруг фонтана. Мона брела, сама не зная куда, h ее вынесло прямиком к фонтану а люди вокруг растекались во всех направлениях без остановки. Не беда, и здесь тоже были люди, некоторые даже сидели на потрескавшемся бетоне чаши. В центре фонтана стояла статуя, мрамор выветрился, углы оплыли. Что-то вроде ребенка верхом на огромной рыбине, а может, дельфине. Казалось, дельфинья пасть вот-вот готова выплеснуть водяную струю, если бы фонтан действовал. Но он не работал. Поверх голов тех, кто сидел на краю чаши, Моне было видно, что в воде плавают размокшие факсы и белые пластиковые стаканчики. Потом толпа у нее за спиной растаяла, отодвинулась изогнутой стеной тел, и тут на фоне фонтана вдруг отчетливо проступила будто подсветку включили троица, уставившаяся на нее с бордюра. Жирная девица с крашеными черными волосами, рот полуоткрыт, наверно, всегда такой, сиськи вываливаются из красного резинового корсета. Блондинка с длинным лицом и тонким синим шрамом помады, рука, похожая на птичью лапку, мнет сигарету. Мужчина с поблескивающими маслом руками, голыми, несмотря на холод, переса женные мускулы камнями бугрятся под синтетическим загаром и неприличной тюремной татуировкой... Эй ты, сука, с каким-то даже весельем окликнула жирная. Н'деюсь, ты не с'-ик-бираешься к'го-то здесь подцепить? Устало оглядев Мону, блондинка одарила ее блеклой я тут ни при чем ухмылкой и отвернулась. Будто черт на пружинках, с места вскинулся сутенер, но Мона, повинуясь жесту блондинки, уже двигалась сквозь толпу. Он схватил ее за руку, шов пластикового дождевика с треском разошелся, и Мона локтями протолкалась обратно в толпу. Верх взял магик и... следующая картинка она сознает, что до троицы уже больше квартала, приваливается к какому-то железному столбу и сползает по нему вниз, кашляя и обливаясь потом. А магик вдруг опять иногда такое случается поставил мир с ног на голову, и все кругом сделалось отвратительным. Лица в толпе казались загнанными и голодными, как будто всем им нужно срочно бежать по каким-то сугубо личным делам, а свет за стеклами магазинов стал холодным и жестким, и все вещи в витринах были выставлены лишь для того, чтобы сказать ей, что ничего такого у нее никогда не будет. Где-то звенел голос, злой детский голос, нанизывающий непристойности на одну бессмысленную бесконечную нить. Осознав, чей это голос, Мона примолкла. Левая рука мерзла. Она опустила глаза; рукава не было, а шов на боку разошелся чуть ли не до пояса. Сняв дождевик, она просто завернулась в него: может, тогда его жуткий вид будет не так заметен. Волной задержанного адреналина нахлынул магик, и Мона спиной оттолкнулась от столба. Ноги сразу подогнулись в коленях, и она еще успела подумать, что вот-вот отключится... Но магик опять сыграл с ней одну из своих шуточек, и вот она сидит на корточках во дворе у старика, летний закат, слоистая серая земля искорябана черточками игры, в которую она играла... но теперь она просто прячется, без всякого дела, смотрит мимо массивных чанов туда, где в зарослях черники над старой покореженной автомобильной рамой пульсируют светлячки. Из дома у нее за спиной льется свет и доносится запах пекущегося ржаного хлеба и кофе, который старик кипятит снова и снова, пока, как он говорит, ложка не встанет; он сейчас там, читает одну из своих книг, переворачивает иссохшие, крошащиеся коричневатые листы, нет ни одной страницы с целым углом. Книги приносили в потертых пластиковых мешках, и иногда они просто рассыпались в пыль у него в руках. Но если он находил что-нибудь, что ему хотелось бы сохранить, то доставал из ящика маленький карманный ксерокс, вставлял батарейки и проводил машинкой по странице. Она так любила смотреть, как из щелки вылезают свежие копии, с их особым запахом, который быстро исчезал, но старик никогда не давал ей подержать ксерокс в руках. Временами он громко читал вслух с какой-то странной заминкой в голосе, как человек, пытающийся что-то сыграть на музыкальном инструменте, за который он не брался многие годы. Эти его книги, никаких историй в них не было... Что это за история, если у нее нет ни начала, ни конца и никаких анекдотов она тоже не рассказывает? Эти его книги... Они были как окна во что-то уж очень странное, старик никогда не пытался что-либо объяснить; должно быть, сам ничего в них не понимал... а возможно, не понимал никто... Тут улица обрушилась на нее снова больно и ярко. Мона потерла глаза и закашлялась. ГЛАВА 12. АНТАРКТИКА НАЧИНАЕТСЯ ЗДЕСЬ Я готова, сказала Пайпер Хилл, с закрытыми глазами сидевшая на ковре в некоем подобии позы лотоса. Проведи левой рукой по покрывалу. Восемь изящных проводков тянулись из гнезд за ушами Пайпер к устройству, лежащему у нее на загорелых коленях. Энджи, завернувшись в белый махровый халат, смотрела на светловолосую Пайпер с края кровати. Черный тестирующий модуль закрывал ее лоб, как сдвинутая наверх глазная повязка. Энджи сделала, как было сказано, легонько проведя подушечками пальцев по грубому шелку и небеленому льну скомканного покрывала. Хорошо, скорее себе, чем Энджи, сказала Пайпер, касаясь чего-то на пульте. Еще. Энджи почувствовала, как пальцы ощущают фактуру ткани. Еще. Снова настройка. Теперь она уже могла различить отдельные волокна, отличить шелк от льна... Еще. Ее нервы взвизгнули, когда кончики пальцев, с которых словно содрали кожу, оцарапал стальной завиток шерсти, толченое стекло... Оптимально, сказала Пайпер, открывая голубые глаза. Из рукава кимоно она извлекла флакон из слоновой кости и, вынув пробку, протянула его Энджи. Закрыв глаза, Энджи осторожно понюхала. Ничего. Еще. Что-то цветочное. Фиалки? Еще. Голова закружилась от густых, доводящих до тошноты испарений теплицы. Обоняние в норме, сказала Пайпер, когда поблек удушливый запах. Не заметила. Энджи открыла глаза. Пайпер протягивала ей крохотный кружок белой бумаги. Только бы это была не рыба, сказала Энджи, лизнув кончик пальца. Коснулась бумажного конфетти, подняла палец к языку. Как-то один такой тест Пайпер на месяц отвадил ее от блюд из морских продуктов. Это не рыба, с улыбкой ответила Пайпер. Волосы, которые она всегда стригла очень коротко, создавали у нее над головой маленький выразительный нимб, оттенявший поблескивание графитовых разъемов, вживленных за ушами. Пресвятая Жанна в кремнии, сказал однажды Порфир. Истинной страстью Пайпер, похоже, была ее работа. Все эти годы она была личным техом Энджи, а кроме того, у нее сложилась репутация человека, незаменимого при улаживании всякого рода конфликтов. Карамель... Кто здесь еще, Пайпер? Закончив с Ашером, Пайпер застегивала молнию на нейлоновом с защитными прокладками кожухе пульта. Час назад Энджи слышала, как прибыл вертолет. По мере того как отступал сон, до нее доносились смех, потом шаги на веранде. На этот раз она отказалась от своих обычных попыток провести опись сна если это можно было назвать сном: наплывали чужие воспоминания, потом утекали прочь, откатывались на недостижимый для нее уровень, оставляя смутное эхо образов... Рэбел, ответила Пайпер, Ломас, Хикмен, Нг, Порфир, наш Папа Римский. А Робин? Нет. Континьюити, позвала она, встав под струю душа. Доброе утро, Энджи. Тор Фрисайд. Кому он принадлежит? Top был переименован в Мистику-2 нынешними совладельцами, компаниями Джулианна Груп и Карриббана Орбитал. Кому он принадлежал, когда там записывалась Тэлли? Тессье-Эшпул СА. Я хочу побольше узнать о Тессье-Эшпулах. Антарктика начинается здесь. Сквозь поток воды Энджи недоуменно воззрилась на белый круг динамика. Что ты говоришь? Антарктика начинается здесь двухчасовой документальный видеофильм. Исследование истории семейства Тессье-Эшпулов, снятое Гансом Беккером, Энджи. Он у тебя есть? Конечно. Дэвид Поуп недавно его заказывал. Фильм произвел на него большое впечатление. Правда? Когда? В прошлый понедельник. Тогда я посмотрю его сегодня вечером. Учтено. Это все? Да. До свидания, Энджи. Дэвид Поуп, Папа Римский съемочной группы. Ее режиссер. Порфир сказал, что Робин трезвонил на каждом углу, что ей слышатся какие-то голоса. Он говорил Поупу? Энджи коснулась керамической панели, вода стала горячее. Почему Поуп заинтересовался Тессье-Эшпулами? Она снова тронула щиток и охнула под иглами внезапно хлынувшей ледяной воды. Извне внутрь, изнутри вовне, фигуры из снов скоро всплывут, слишком скоро... Первое, что она увидела, войдя в гостиную, был картинно прислонившийся к подоконнику Порфир этакий воин племени масаи в складчатой накидке из черного шелкового крепа и черном кожаном саронге. Остальные встретили ее радостными возгласами, а Порфир, обернувшись, довольно хмыкнул. Ты застала нас врасплох, сказал развалившийся на кушетке Рик Рэбел. Он отвечал за монтаж и спецэффекты. Хилтон рассчитывал, что тебе захочется отдохнуть подольше. Нас вытащили чуть ли не со всего света, дорогая, добавил Келли Хикмен. Я был в Берлине, а Папа Римский на верху колодца, в самом разгаре творческого порыва, правда, Дэвид? Он оглянулся на режиссера, ища поддержки. Поуп это его, играя словами, съемочная группа величала Папой Римским 12 оседлал один из стульев эпохи Людовика XVI, упершись локтями в хрупкую спинку. Спутанные темные волосы падали на худое лицо. Когда позволяло расписание Энджи, Поуп снимал документальные фильмы для Ноулиджнета. Вскоре после того, как она подписала контракт с Сенснетом, Энджи анонимно приняла участие в одном из его минималистских арт-роликов: бесконечная прогулка по дюнам из испачканного землей розового атласа под искусственным стальным небом. Три месяца спустя кривая ее карьеры уже неуклонно ползла вверх пиратская версия этой пленки стала классикой андеграунда. Карен Ломас, дублерша Энджи, улыбалась из кресла слева от Поупа. Справа от него Келли Хикмен, костюмер, сидел на крашеном полу рядом с Брайаном Нг, учеником и помощником Пайпер. Ну вот, произнесла Энджи. Я вернулась. Простите, что мне пришлось выдернуть вас всех, но это было необходимо. Молчание. Чуть слышное поскрипывание позолоченных стульев. Брайан Нг кашлянул. Мы рады, что ты вернулась, сказала Пайпер, выходя из кухни с чашкой кофе в каждой руке. Снова возгласы радости на этот раз немного наигранной, потом все расхохотались. А где Робин? спросила Энджи. Миста Ланье в Лондоне, отозвался Порфир, уперев кулаки в затянутые в тисненую кожу бедра. Ожидаем с часу на час, сухо добавил Поуп, поднимаясь, чтобы взять себе чашку кофе. Что ты делал на орбите, Дэвид? спросила Энджи, принимая у Пайпер вторую чашку. Охотился за одиночками. Ты имеешь в виду одиноких людей? Нет, одиночек. Отшельников. Энджи, вмешался Хикмен, ты обязательно должна посмотреть атласное платье для коктейлей, присланное Девикком на той неделе! И у меня есть все купальные модели от Накамуры... Конечно, Келли, но... Но Поуп уже отвернулся сказать что-то Рэбелу. Эй, светясь энтузиазмом, подзуживал Хикмен, давай же! Пойдем примерим! Поуп большую часть дня провел с Пайпер, Карен Ломас и Рэбелом, обсуждая результаты утренних тестов Ашера и бесконечные мелкие детали того, что они называли новым включением Энджи. После ленча Брайан Нг поехал с ней на осмотр в частную клинику на Беверли-бульваре стены здания были выложены зеркальной плиткой. За те несколько минут, пока они ждали вызова в белой, заполненной цветами приемной ритуал, конечно: как будто назначенный визит к врачу, не сопровождайся он ожиданием, может показаться незавершенным, как бы ненастоящим, Энджи осознала, что задает себе один простой вопрос. Впрочем, не счесть раз, когда она этому удивлялась. Почему загадочное наследие ее отца veves, которые он прочертил в ее голове проскальзы вало незамеченным во всех до единого медицинских заведениях? Ее отец, Кристофер Митчелл, возглавлял гибридный проект, который в свое время позволил Маас Биолабс практически монополизировать рынок на ранней стадии производства биочипов. Тернер, человек, который увез ее в Нью-Йорк, дал ей что-то вроде досье на отца, биософт, скомпилированный ИскИном службы безопасности Мааса. Она погружалась в досье раза четыре за столько же лет. Наконец однажды очень пьяной ночью в Греции, после попытки перекричать Бобби, она швырнула досье с верхней палубы яхты какого- то ирландского промышленника. Она уже забыла причину ссоры, но прекрасно помнила смешанное чувство облегчения и потери, охватившее ее, когда короткий толстый цилиндрик блока памяти ударился о воду. Возможно, отец так ловко запрятал свою шараду, что она каким-то образом оставалась невидимой для сканирующей аппаратуры нейротехников. У Бобби была собственная теория, которая, как подозревала Энджи, была ближе к правде. Возможно, Легба, лоа, которому Бовуа приписывал способность к почти неограниченному доступу в киберпространственную матрицу, может изменять поток информации в момент его поступления на сканеры, представляя veves как прозрачные или несуществующие... Срежиссировал же Легба ее дебют в стим-индустрии и последовавшее за ним восхождение, в результате которого она затмила Тэлли Ишэм, мега-звезду Сенснета на протяжении целых пятнадцати лет. Но так много воды утекло с тех пор, как ею овладевали лоа, а теперь Бригитта сказала, что veves были прочерчены заново... Хилтон велел Континьюити выставить сегодня твою голову, сказал ей Нг, пока они ждали вызова. Да? Заявление для публики о твоем решении отправиться на Ямайку. Ты в нем хвалишь новые методы клиники, предостерегаешь против употребления наркотиков, горишь желанием снова взяться за работу. Благодарность аудитории плюс архивные съемки дома в Малибу... Континьюити мог генерировать видеоизображения Энджи и анимировать их по составленным из стимов шаблонам. Просмотр таких роликов вызывал легкое, но не сказать что неприятное головокружение один из тех редких случаев, когда она была способна напрямую осознать факт собственной славы. Из-за цветов прозвенел колокольчик. Вернувшись из города, она застала добровольных маркитантов на веранде за приготовлением барбекю. Энджи прилегла на кушетку под Вальмье, устало прислушиваясь к шуму прибоя. Из кухни доносилось, как Пайпер объясняет Поупу результаты осмотра. В этом не было необходимости, но оба они и Поуп, и Пайпер обожали подробности. Когда Пайпер и Рэбел, прихватив свитера, вышли на веранду и устроились у жаровни погреть над углями руки, Энджи в гостиной осталась наконец наедине q режиссером. Дэвид, ты собирался рассказать мне, что ты делал на верху колодца... Искал убежденных одиночек. Он запустил пятерню в спутанные волосы. Это желание появилось благодаря моему прошлогоднему проекту помнишь международные общины в Африке? Проблема возникла тогда, когда я поднялся наверх и выяснил, что каждый, кто решается на подобное, кто действительно живет на орбите в полном одиночестве, он, как правило, стремится к тому, чтобы так это и оставалось. Ты сам записывал? Интервью? Нет. Мне хотелось найти таких людей и уговорить их самим делать записи. И как? Не уговорил. Однако узнал несколько историй. Потрясающие байки. Один пилот с буксира рассказал мне, что на каком-то законсервированном японском заводе живут одичавшие дети-каннибалы. Короче, там, на орбите, у них чуть ли не своя мифология. Честное слово. Корабли-призраки, затерянные города... Если вдуматься, в этом есть даже какой-то пафос. Я хочу сказать, каждая из этих историй повествует о той или иной орбите, но что на одной, что на другой там все создано руками человеческими, имеет владельцев, занесено на карты. Будто видишь, как миф пускает корни посреди бетонной автостоянки. Но думаю, людям это необходимо, правда? Да, отозвалась она, думая о Легбе, о Маман Бригитте, о тысяче свечей. Однако, продолжал он, больше всего мне хотелось бы добраться до леди Джейн. Поразительная история. Совершенно готическая. Леди Джейн? Тессье-Эшпул. Это ее семья построила тор Фрисайд. Пионеры высокой орбиты. У Континьюити есть потрясающий видеофильм. Поговаривают, будто леди Джейн убила собственного отца. Она последняя в роду. Деньги кончились много лет назад. Она распродала все, приказала отпилить конец веретена и перебралась на новую орбиту... Энджи выпрямилась на кушетке, сцепив пальцы на плотно сжатых коленях. По спине побежали ручейки пота. Ты не слышала этой истории? Нет, проговорила она. Ну она сама по себе небезынтересна, поскольку дает представление о том, как ловко они умели уходить в тень. Подумать только, сколько денег они угрохали на то, чтобы держаться подальше от информационных агентств. Мать была Тессье, отец Эшпул. Они построили Фрисайд, когда ничего подобного просто не существовало. Фантастически разбогатели в процессе строительства. К моменту смерти Эшпула их концерн, "пожалуй, уже вовсю наступал на пятки Йозефу Виреку. И конечно, за это время они совершенно спятили и принялись подряд клонировать своих детей... Звучит... ужасно. И ты пытался... ты действительно пытался найти эту женщину? Ну я навел кое-какие справки. Континьюити достал мне фильм Беккера, ну а координаты ее орбиты, естественно, занесены во все справочники. Но как- то невежливо заявляться в гости, если тебя не приглашают, правда? А потом Хилтон вызвал меня обратно на Землю, снова за работу... Тебе нехорошо? Да, я... я думаю... Мне нужно переодеться, надеть что-нибудь потеплее. За послеобеденным кофе она, извинившись, пожелала всем доброй ночи. Порфир последовал за ней к лестнице. Все время обеда он старался держаться к ней поближе, как будто чувствовал, что ее снова что-то трево жит. Нет, подумала она, ничего нового. Просто сейчас в ней оживает то, чем она дышала, чем она жила раньше и всегда, все то, что так безжалостно закрывали от нее наркотики. Мисси будет осторожна, прошептал парикмахер так, чтобы, кроме нее, никто его не услышал. Со мной все в порядке, сказала она, поднимаясь на первую ступеньку. Слишком много людей. Я еще к этому не привыкла. Он стоял, глядя на нее снизу вверх, отблеск умирающих углей за его спиной высвечивал череп элегантно сработанный и в чем-то даже не человеческий. Энджи повернулась и стала взбираться по лестнице. Час спустя она услышала шум прилетевшего за съемочной группой вертолета. Дом, сказала она, теперь я посмотрю фильм Континьюити. Когда на свое место скользнул настенный экран, Энджи открыла дверь спальни и с минуту стояла на верхней площадке, прислушиваясь к звукам пустого дома. Прибой, жужжание посудомоечной машины, ветер, бьющийся в выходящие на веранду окна. Она повернулась назад к экрану и поежилась, внезапно увидев лицо, которое глядело на нее с зернистого стоп-кадра: брови, дугами выгнувшиеся над темными глазами, высокие хрупкие скулы и широкий решительный рот. Изображение начало расширяться, уходя во тьму зрачка: черный экран, затем белая точка, она растет, удлиняется, становится суженным к концам веретеном. Фрисайд. Вспыхивают немецкие титры. Ганс Беккер, сказал дом, озвучивая вступительный пассаж библиотечных работников Сенснета, немецкий видеохудожник, главной особенностью которого является пристрастное исследование жестко разграниченных областей визуальной информации. Его подход варьируется от классического монтажа до технологий, позаимствованных у промышленного шпионажа, от фантазий на темы глубокого космоса до киноархеологии. Фильм Антарктика начинается здесь, темой которого является изучение образов семейства Тессье-Эшпулов, в настоящее время расценивается как вершина карьеры кинематографиста. Патоло гически избегающий средств массовой информации индустриальный клан, ведущий свои операции из абсолютно закрытого орбитального дома, пред ставлял собой исключительно сложную цель. С исчезновением последнего титра белое веретено заполнило собой весь экран. Изображение сместилось к центру. Стоп-кадр. Молодая женщина в свободной черной одежде, фон неотчетлив. МАРИ-ФРАНС ТЕССЬЕ, МАРОККО. Это другое лицо, не лицо из заставки и не то, чьи воспоминания вторгаются в ее сны, и все же черты молодой Мари-Франс предвосхищают его, как будто под их покровом прячется личинка грядущего... Звуковая дорожка вплетала в наслоения статики и бормотание неразборчивых голосов атональные линии напряжения, а в это время изображение Мари-Франс сменилось официальным монохромным портретом молодого человека в крахмальном воротничке с топорщащимися уголками. Это было красивое лицо, с прекрасными пропорциями, но какое-то слишком жесткое, и во взгляде выра жение бесконечной скуки. ДЖОН ХЭРНЕСС ЭШПУЛ, ОКСФОРД. Да, подумала Энджи, я тебя встречала, и не один десяток раз. Я знаю историю твоей жизни, хотя мне и не позволено коснуться ее. И, если честно, вы мне совсем не нравитесь. Правда ведь, мистер Эшпул? ГЛАВА 13. ПОДВЕСНОЙ МОСТ Подвесной мост стонал и раскачивался. Носилки оказались слишком широкими, чтобы пройти между поручнями из натянутых веревок, поэтому их пришлось поднять выше и нести на уровне груди. Маленькая процессия ползла сантиметр за сантиметром по мосту над казавшейся бездонной темнотой. Впереди Джентри, крепко сжавший руками в перчатках ручки по обеим сторонам ног спящего. Слику достался более тяжелый конец, изголовье с привинченными к нему батареями и прочим оборудованием. Он чувствовал, как за ними следом пробирается Черри. Ему хотелось сказать ей, что им здесь вовсе ни к чему лишний вес, чтобы она убиралась вниз, но почему-то сказать не мог. Это была ошибка дать Джентри пакет наркотиков от Малыша Африки. Слик не знал, что это был за дерм, который вкатил себе Джентри, не знал, какая реакция начинается сейчас в его крови. Что бы это ни было, Джентри слетел с катушек, и теперь они качаются на этом чертовом подвесном мосту в двадцати метрах над бетонным полом Фабрики, и Слик готов был плакать или кричать от разочарования и обиды. Ему хотелось разбить что-нибудь, что угодно, но он не мог отпустить носилки. Чего стоила одна только улыбка Джентри, выхваченная из тьмы светом биодатчиков в изножье носилок. Свет падал ему на лицо каждый раз, когда Джентри делал следующий шаг назад по настилу... О Боже, голосом маленькой девочки сказала Черри, это просто трахнутый чертовый... Джентри вдруг нетерпеливо дернул носилки, и Слик едва удержал ручки. Джентри, сказал Слик, мне кажется, тебе стоит дважды над этим подумать. Джентри снял перчатки. В каждой руке он теперь держал по паре перемычек оптического кабеля, и Слику было видно, как дрожат разводные фитинги. Я хочу сказать, Малыш Африка серьезный мужик. Не порть ему игру. Ты не знаешь, с кем ты связываешься. Честно говоря, это было не совсем правдой, поскольку Слик знал, что Малыш слишком умен, чтобы делать ставку на месть. Но черт его знает, во что сейчас влипнет Джентри. Ничего я не порчу, сказал Джентри, подходя с переходниками к носилками. Послушай, приятель, вмешалась Черри, прервав ему вход, ты же можешь его убить. Его автономная нервная система просто полетит вверх тормашками. Почему ты его не остановишь? набросилась она на Слика. Почему ты просто не вышибешь из него мозги? Слик потер глаза. Потому что... ну не знаю. Потому что он... Послушай, Джентри, она говорит, что ты можешь прикончить несчастного ублюдка, если попытаешься сунуться в цепь. Ты слышал? Эл-Эф, низкочастотник, ответил Джентри, вот что я слышал. Зажав переходники зубами, он начал что-то делать с одним из коннекторов на серой пластине над головой спящего. Руки у него уже не дрожали. Мать твою, выдохнул Слик и прикусил костяшку пальца. Провод отошел. Одной рукой Джентри резко воткнул коннектор в разъем и стал быстро затягивать фитинг. Улыбнулся, все еще держа в зубах второй переходник. Катитесь вы ко всем чертям, бросила Черри, я умываю руки. Но не двинулась с места. Человек на носилках чуть слышно икнул. От этого звука волосы на руках у Слика встали дыбом. Отошел второй провод. Джентри вставил второй коннектор и стал затягивать фитинг и на нем. Черри тут же бросилась к изножью носилок, опустилась на колени, чтобы проверить показания приборов. Он это почувствовал, сказала она, поднимая глаза на Джентри, но показания вроде в порядке... Джентри отвернулся к своим консолям. Слик смотрел, как он вставляет в гнезда переходники. Может, думал он, все же как-нибудь обойдется. Джентри вскоре отрубится, носилки придется оставить здесь, наверху, пока не удастся заставить Черри и Пташку помочь ему перетащить их через подвесной мост. Но Джентри просто шиз; наверное, надо попытаться отобрать у него наркотики, может, тогда все вернется в нормальную колею... Я могу только верить, сказал Джентри, что это было предопределено. Предопределено ходом всей моей предшествующей работы. Я не стал бы претендовать на понимание того, как это могло произойти, но нас ведь интересует не почему, правда, Слик Генри? Он ввел с клавиатуры последовательность каких-то команд. Ты когда-нибудь задумывался над взаимосвязью между клинической паранойей и феноменом религиозного об ращения? О чем это он? спросила Черри. Слик мрачно покачал головой. Если он сейчас хоть что-нибудь скажет, это только подстегнет безумие Джентри. Теперь Джентри перешел к большому дисплею на проекционном столе. Есть миры внутри миров, продолжал он, не ожидая ответа на свой вопрос. Макрокосм, микрокосм. Сегодня вечером мы перетащили через подвесной мост целую Вселенную, то есть то, что вверху, похоже на то, что внизу... Конечно, было совершенно очевидно, что подобные вещи должны существовать, но я не смел и надеяться... Он с наигранной скромностью по- мальчишески оглянулся через расшитое черным бисером плечо. А теперь, сказал он, мы посмотрим на форму Вселенной, куда отправился путешествовать наш гость. И в этой форме, Слик Генри, я увижу... Он коснулся клавиши подачи тока на краю проекционного стола. И закричал. ГЛАВА 14. ИГРУШКИ А вот и вправду чудесная штука, сказал Петал, касаясь куба из розового дерева размером с голову Кумико. Битва за Британию. Над кубом возник ореол неонового света. Кумико наклонилась пониже и увидела, как, двигаясь будто в замедленной съемке, крохотный аэроплан развернулся и нырнул в серую пасть Лондона. Ее сделали, основываясь на военных хрониках, пояснил Петал. Камеры были установлены на прицелах. Кумико прищурилась, чтобы разглядеть почти микроскопические вспышки зенитных орудий в устье Темзы. Сувенир к столетию. Они находились в бильярдной Суэйна, в комнате с окнами, выходящими на подъездную аллею, на первом этаже дома номер шестнадцать. Здесь приютилась мягкая затхлость, эхо запаха паба. Благопристойность и порядок, присущие хозяйству Суэйна, в этом месте были смягчены благородным запустением: стояли кожаные кресла с потрескавшимися подлокотниками, темные массивные шкафы, тусклым пятном расползлось когда-то зеленое поле бильярдного стола... Черные стальные стеллажи были заставлены развлекательным обо рудованием, которое и заставило Петала привести сюда девочку перед чаем. Петал неспешно шаркал своими рваными тапочками на кротовом меху, де монстрируя имеющиеся игрушки. А что это за война? Предпоследняя, сказал он, переходя к похожему на первый, но большему по размеру предмету. Тот предлагал полюбоваться на голографическую схватку двух таиландских боксерок. Одна из них с разворота заехала пяткой сопернице в упругий живот, напрягшийся, чтобы сдержать удар. Петал тронул клавишу, и проекция исчезла. Кумико вернулась к Битве за Британию и ее взрывам, похожим на светлячки. А вот здесь у нас спортивные фиши на любой вкус, сказал Петал, открывая чемодан из свиной кожи, набитый сотнями записей. Он продемонстрировал еще с полдесятка других приборов, потом, почесав в затылке, стал отыскивать японский канал видеоновостей. Наконец нашел, но никак не мог отключить программу автоматического перевода. Посмотрел вместе с Кумико, как выпускной курс Академии служащих Оно-Сендаи отрекается от себя на слезоточивой церемонии выпуска. К чему все это? спросил он. Они демонстрируют преданность своему дзайбацу. Ну тогда ладно, протянул он и обмахнул видеомодуль пуховкой. Скоро будем пить чай. Стоило Петалу выйти из комнаты, Кумико сразу же отключила звук. Салли Ширс за завтраком не было, Суэйна тоже. Болотного цвета гардины скрывали ряд больших окон, выходящих все в тот же сад. Девочка посмотрела в окно на припорошенные снегом солнечные часы, потом отпустила штору. (Онемевший настенный экран вспыхивал бессвязными ви дами Токио, санитары в защитных пластиковых костюмах лазерами выпиливали жертву автокатастрофы из груды покореженной стали. ) У дальней стены громоздился массивный викторианский комод на резных ножках в форме ананасов. Замочная скважина в центре розетки, ин крустированной пожелтевшей слоновой костью, была пуста. Девочка потянула на себя дверцу; та чуть скрипнула и открылась. Из недр комода дохнуло химическим запахом древней полировки. Кумико недоуменно рассматривала черно-белую мандалу на задней стенке комода, пока та не сделалась тем, чем была в действительности, доской для игры в дартс. Блестящее полированное дерево вокруг было испещрено бесчисленными дырочками и царапинами. Кому-то из игроков не то что в мишень, даже в круг не удавалось попасть, решила она. Нижняя часть комода предлагала полюбоваться ящичками с изящными латунными ручками и обрамленными все той же слоновой костью скважинами. Опустившись на колени, Кумико оглянулась на дверь (настенный экран показывал теперь губы певца из какого-то кабаре в Синдзюку) и как можно осторожнее вытянула верхний правый ящик. В нем было полно дротиков, часть была аккуратно сложена в кожаные колчаны, остальные просто свалены кучей. Девочка закрыла ящик и выдвинула такой же слева. Мертвая моль и ржавая отвертка. Ниже помещался единый широкий ящик. При попытке открыть его ящик ужасающе заскрипел. Девочка снова оглянулась (рекламный ролик демонстрировал, как логотип Фудзи Электрик освещает Залив) никаких ophgm`jnb присутствия Петала. Несколько минут она провела, перелистывая порнографические журналы с японским текстом, которые, похоже, посвящались в основном искусству групповых отношений. Под стопкой журналов лежали запыленная куртка из вощеного хлопка и серая пластмассовая коробка; на крышке было оттиснуто: ВАЛЬТЕР. Сам пистолет оказался тяжелым и холодным. Подняв его из пенопластового ложа, она увидела свое отражение в синем металле. Кумико до сих пор никогда не держала в руках оружия. Серая пластмассовая рукоять казалась невероятно огромной. Девочка вернула пистолет в ящик и пробежала глазами японский раздел во вкладыше с многоязычной инструкцией. Это был пневматический пистолет: чтобы выстрелить, нужно качнуть рычагом где-то под стволом. Пистолет стрелял очень маленькими свинцовыми шариками. Еще одна игрушка. Аккуратно разложив содержимое по своим местам, она снова закрыла ящик. Остальные ящики оказались пусты. Закрыв дверцу комода, Кумико вернулась к Битве за Британию. Нет, сказал Петал, прости, но не выйдет. Он намазывал девонширское масло на сдобную пышку, тяжелый викторианский нож казался в его толстых пальцах детской игрушкой. Попробуй масла, предложил он, опустив массивную голову и вкрадчиво глядя на девочку поверх очков. Кумико стерла льняной салфеткой с верхней губы кусочек мармелада. Ты думаешь, что я попытаюсь сбежать? Сбежать? Так вот ты о чем подумываешь? Он серьезно и неторопливо ел свою сдобу и смотрел на падающий за окнами снег. Нет, ответила девочка. У меня нет намерения сбежать. Хорошо, отозвался он, откусывая еще кусок. На улице мне грозит опасность? О Господи! Конечно нет, сказал он с какой-то непреклонной веселостью. Ты там в такой же безопасности, как и дома. Я хочу пойти погулять. Нет. Но я же выхожу с Салли. Да, согласился он, она тот еще подарочек, эта твоя Салли. Я не знаю такой идиомы. Никаких прогулок в одиночку. Так г