, спросить: почему хан и его семья носят звезды из темной ткани, в то время, как на других шанки я их не видел? Это знак семьи хана? - Нет, - сказал Ахимен, глядя на коврик между своими скрещенными ногами. - Мы носим траур, человек из Киммерии. Мои люди только что сняли черные звезды Смерти, проносив их месяц. Мы будем носить свои звезды целый год, и к концу этого времени звезды будут приколоты к телам двух рабов, а эти рабы - сожжены. Мысли Конана обратились к двум маленьким обнаженным рабыням, но он не был потрясен. Эти люди были воинственным племенем. Иоггиты были их смертельными врагами, а обычаи есть обычаи. И к тому же Конан жил в Шадизаре, где в храмах, посвященных многим странным богам, исполнялись как нельзя более отвратительные и ужасающие обряды, как с животными, так и с людьми, и кровавые жертвоприношения, которые были такими же древними, как и сама его раса - раса самых жестоких животных во всем мире. - Гость погружен в траур вместе с хозяином, - сказал Конан, опустив взгляд на свой коврик. - У хана шанки был другой сын, который теперь потерян для него? - Нет. Дочь. Я послал ее, в знак почести и большой дружбы, хану замбулийцев. Она была девой в расцвете юности, несорванная белая роза скал. Среди этих людей, живущих за стенами, дочь пустыни зачахла и умерла. Нам сообщили об этом. Хан замбулийцев послал известие, что она ожидала ребенка, без сомнения, сына; хан хотел почтить нас, положив ее тело рядом с телами своих предков и своих женщин. Мы прощаем ему это, ибо он не мог знать, что она не хотела бы быть вот так заточенной в земле. Ее следовало, конечно же, вернуть в пустыню, которая была ее домом, где ее сожгли бы и прах развеяли по ветру, чтобы он соединился с песками. - Конечно, - отозвался Конан. - Я опечален этими мыслями, - сказал Ахимен, - а так не подобает вести себя в присутствии гостя-воина! "Отдай горю время, отведенное для горя, - говорит нам Теба, - и радости - время для веселья, и всегда радушно принимай гостя в шатрах шанки". Зульфи! Наполни нам чаши! - Ахимен обратил на Конана пылающий страстью орлиный взор. - Мы напьемся вместе, воин из Киммерии! "А утром я отправлюсь в Замбулу с распухшей головой, - подумал Конан. - Надеюсь, нам не придется напиваться до того, как мы поедим!" Им не пришлось, хотя блюдо из приправленных пряностями овощей, сваренных в пиве, и куски, оторванные от широких, плоских лепешек маслянистого, начиненного чесноком хлеба из цельной пшеничной муки, не показались пиршеством человеку с холмов Киммерии, который ел мясо практически с рождения, - несмотря на всю аппетитность подсоленных яств Акби. А вот жажду они вызвали. * * * - Ты... ты так красива, - сказал Конан Испаране утром, даже не пытаясь скрыть свое изумление. Он открыл глаза, лежа на спине, и обнаружил, что она сидит рядом с ним. Ее брови были со знанием дела выщипаны, чтобы придать им определенную форму, и смазаны жиром; ее губам, хоть они и были выкрашены в жутковатый черный цвет, как у женщин шанки, была с помощью косметики придана форма и блеск; глаза, обведенные углем, казались огромными, а с ресниц уголь прямотаки сыпался; ногти были накрашены лаком. Ее покрывали алые одежды шанки. Большой белый опал на цепочке из сплетенного верблюжьего волоса, сверкая розовыми и зелеными искрами, тяжело покачивался между ее грудей, подчеркивая их выпуклость. Конан приподнялся и сел в шатре, в который он не помнил, как заходил, и увидел, что ногти на ногах Испараны тоже накрашены лаком. У нее были очень красивые ступни, и кожа на них была не темнее, чем у него. - Ты... отвратителен, - бесстрастно сказала она. - Тебя почти втащили сюда намного позже восхода луны; ты был пьян, бормотал что-то, и от тебя воняло чесноком и их пивом - и сейчас еще воняет! Он ухмыльнулся, отмечая при этом, какой тяжелой кажется его голова, и гадая, будет ли она выражать протест, если он перейдет к активным действиям. - И ты меня не убила. - Убить тебя? Зачем мне тебя убивать? - Ну как же, Спарана, - сказал он, опуская свою очень большую ладонь на ее бедро, - мы с тобой соперники и заклятые враги, разве ты не помнишь? - Я помню. А еще я бросила кинжал, который спас тебе жизнь, помнишь? - Помню. Я благодарен тебе. Значит, мы союзники. И ты даже не обыскала меня. Она посмотрела на него. - У тебя с собой кинжал, два неплохих граната на шнурках из верблюжьего волоса - к удаче, по поверьям этих лунатиков, - неплохое кольцо, спрятанное в кошельке, и этот хлам, от которого несет чесноком, у тебя на шее. Конан ухмыльнулся - он предусмотрительно натер глиняный "амулет" со вставленными в него стекляшками шанкийским хлебом, когда почувствовал, что вот-вот отключится. Значит, она его обыскала! - А если бы Глаз Эрлика был спрятан на моей прекрасной персоне? - Ну, я бы распорола заднюю стенку твоего шатра твоим же кинжалом, дорогой Конан, а потом воткнула этот кинжал под твои воняющие чесноком ребра и была бы теперь за много лиг к югу отсюда! - Ах, Спарана, Спарана! Какой мерзкой каргой ты хочешь быть! Как повезло нам обоим, что ты не нашла драгоценный амулет своего драгоценного хана. И он притянул ее вниз к себе. - Уф, - пробормотала она. - Пиво и чес... Лицо Конана выразило протест, и он приказал ей убираться прочь и помалкивать. 11. ШПИОНЫ ЗАМБУЛЫ Факелы мигали. От них клубами поднимался вверх маслянистый дым, который добавлял густоты зловещей черноте балок, соединяющих каменные стены, поднимающиеся от темного, твердого земляного пола. Жертва свисала с одной из этих балок, и ее ноги едва касались пола. Человек в черном капюшоне еще несколько раз обернул ужасно тонкую веревку вокруг ее запястий и бездушным рывком завязал надежный узел. Ее тело качнулось, и пальцы ног напряглись, чтобы не оторваться от пола. Она - очень белокурая, и юная, и обнаженная, если не считать рубцов, - судорожно втянула в себя воздух, и тело ее содрогнулось от вырвавшегося у нее долгого стона. Ее руки были связаны так крепко, что в кисти не поступала кровь. Человек в капюшоне затягивал веревки, пока они не начали сдирать кожу, впиваясь в запястья и предплечья. Теперь она совсем не чувствовала своих рук, только покалывание в них. Она спрашивала себя - обреченно, словно речь шла о ком-то другом, - были ли они темно-красными, или пурпурными, или уже почернели. Странно, но она ощущала жар в руках; так подтянутые кверху, они должны были бы мерзнуть. Она сделала еще одну попытку вырваться, но убедилась, что это бесполезно. Она была связана так, что была совершенно беспомощна и не могла сделать ни малейшего движения. Ее пятки чуть-чуть не доставали до пола... так что она касалась его только пальцами и подушечками ступней. Человек в черном капюшоне был высок, и у него были длинные руки. Булькающие, горловые, резкие звуки вырвались из ее пересохших губ, которые она никак не могла сомкнуть. Двое людей в мантиях наблюдали за ней. Один из них сказал: - Вверх. Она всхлипнула, услышав этот приказ. Она знала, что он означает. Веревки тянулись от ее запястий вверх и были перекинуты высоко над ее головой через балку, обернутую кожей. Человек в черном капюшоне подтянул ее вверх так, что ее ноги оторвались от пола. Ее вопль был ужасным. Двое мужчин в мантиях наблюдали за ней в молчании, и факелы мигали. Человек в черном капюшоне начал поднимать и опускать веревку вместе с подвешенным над ней грузом, словно звоня в огромный колокол. Его большой живот напрягся от усилий. Болтающаяся на веревке жертва, подскакивая вверх и падая вниз, начала беспрестанно стонать; ее ребра, казалось, пытаются прорваться сквозь плоть. Ее вытянутое, обмякшее тело крутилось и раскачивалось, как маятник, и в то же самое время веревка дергала его то вверх, то вниз. Пот лился с нее ручьями. Она всхлипывала с каждым, трудно дающимся ей вздохом. - Говори! Она услышала голос; она заскулила, и слезы покатились по ее щекам, но она не произнесла ни слова. - Я не вижу, к чему продолжать это. Используй раскаленное железо. - Не-ет... - пробормотала она, и ее голова упала на грудь. Человек в черном капюшоне закрепил конец веревки так, что только пальцы ног жертвы касались земляного пола, и вытащил из-за пояса перчатку. Он натянул ее, шагая к жаровне, зловещей черной твари с огненными волосами, присевшей на своих трех ногах. Из нее торчали деревянные ручки двух тонких прутов из черного железа. Он вытащил один из них; конец прута был раскален добела. Он пожелтел, пока человек в черном капюшоне неторопливо возвращался к своей жертве, которая широко раскрытыми глазами следила за его приближением. Она снова пробормотала "нет" этим едва слышным голосом, и он поднял прут. На глазах у наблюдающих людей в мантиях он твердо, безжалостно прижал прут к ее телу, которое извивалось и дрожало от ужасного предчувствия. Из ее горла вырвался крик; ее голова дернулась вверх и назад, и новые струйки пота, блестя, покатились по ее телу. Люди в мантиях услышали резкий шкворчащий звук и почувствовали запах горелого мяса. - Хватит. Человек в капюшоне отвел прут в сторону. Его жертва висела перед ним, всхлипывая, тяжело дыша; она ощущала запах паленой кожи. Пот лился с ее тела и склеивал ее волосы. - Говори! Она несколько раз сглотнула, захлебываясь воздухом, всхлипывая, тяжело дыша. - Еще раз. Человек в капюшоне сделал движение, и она почувствовала, как жар железа приближается к ее телу. - Перестаньте. Я скажу вам. Ее голос был монотонным, безжизненным, умоляющим. - Перестань, - сказал человек в мантии - тот, у которого был меч. У более молодого человека, стоящего рядом с ним, оружия не было. Красивый медальон из золота, жемчуга и топазов словно горел у него на груди поверх туники. - Что ж, говори. Держи прут наготове, Балтай. Человек в черном капюшоне остался стоять рядом с ней с прутом в руке, словно надеясь, что она скажет недостаточно. Он был крупного сложения, высокий и тяжелый. - Ты шпионка Балада? - Да. - Ты служишь женщине по имени Чиа, и живешь здесь, во дворце, вместе с ней, и шпионишь за ней и за мной в пользу этого предателя, Балада. Она заколебалась; человек в капюшоне шевельнул рукой. - Да, - сказала она, соглашаясь даже с тем, что Балад был предателем. - Он платит тебе? -Да. - Как он тебе платит? - Мои... мои родители живут хорошо... и не знают почему. А... я... я... - Говори! - Я должна получить покои моей госпожи, когда Балад захватит Замбулу, и... и она должна будет служить мне. - Идиотка! Аквилонийская дура! Ты можешь себе представить, чтобы величественная аргоссианка Чиа, которую я называю Тигрицей... можешь ли ты представить себе, чтобы она согласилась служить тебе? Ты заключила идиотскую сделку, и посмотри, куда это тебя привело! - Ба... Балад заставит... заставит ее! - О, конечно. Конечно, заставит! Ты не проживешь и дня, как она воткнет в тебя несколько своих драгоценных булавок для одежды, глупая ты аквилонийская потаскуха! Каким образом ты передаешь сообщения предателю Баладу? - Он... он не предатель! Он пытается освободить Замбулу от... - Балтай! Человек в капюшоне отреагировал движением руки и затянутой в перчатку кисти. Конец прута уже немного остыл и стал красным, но все же сделал свое дело, и они услышали это и почувствовали носом; она вскрикнула и, обмякнув, закачалась на веревках. Вода и крапива привели ее в чувство. Она рассказала, что три дня из каждых десяти встречалась с дворцовым стражником Хойджей и передавала ему сообщения. Нет, она сама никогда не видела Балада. Он послал ей известие и тот самоцвет, который они нашли спрятанным в ее волосах. Нет, она не могла показать им это известие; она не умела читать, и записку унесли обратно. Она уверена, что узнала печать и его имя. - Это мог быть твой смертный приговор, ты, глупая тварь! - Не-ет... - Хватит. Балтай, положи прут на место. Поднимись сюда. У пленницы вырвался долгий вздох, и она, обмякнув, повисла на веревках, пытаясь опереться на пальцы ног и тяжело, с усилием дыша. Человек в капюшоне сунул прут обратно в жаровню и поднялся по двадцати и пяти ступеням, ведущим из подземной темницы к двоим в мантиях, стоящим на площадке лестницы. - За мою спину, - сказал его господин, и Балтай шагнул за спину человека с мечом. Другой человек в мантии тоже отступил назад на шаг, так что Актер-хан остался стоять в одиночестве перед ними. - Убей ее, - сказал Актер, и в ту минуту, когда хан произносил эти слова, губы второго человека шевельнулись. - Уф! - пропыхтел палач и еще больше отступил назад, ибо из ножен, висящих на боку у его господина, сам собой выскользнул меч. Он какое-то мгновение колебался в воздухе, потом понесся вниз, в подземелье и, описав небольшую дугу, словно его держал в руке бегущий - или летящий - невидимый человек, погрузился в грудь пленницы - чуть слева от середины. Актер-хан улыбнулся и, продолжая улыбаться, повернулся к своему магу. - Нехорошо было лишать Балтая такого прелестного объекта для долгой финальной пытки, - сказал он, - но кто мог бы устоять и не применить твой чудесный меч, Зафра! Зафра скупо улыбнулся в ответ. - Возможно, мой господин оставит этого охранника, Хойджу, Балтаю, как... возмещение, - сказал молодой волшебник. Актер-хан кивнул и повернулся к палачу. - Да будет так, Балтай! Хойджу скоро приведут к тебе. Покажи ему... это, - сказал он, указывая вниз, в подземелье, где висела Митралия, аквилонийская служанка Тигрицы Чиа. Она уже не дышала. - И проверь, знает ли он кого-нибудь еще, кто замешан в этом деле. Поработай над ним, Балтай. - О, мой добрый господин знает, что я это сделаю! - Да - и еще я знаю, что ты сделаешь, как только мы двое покинем твои владения, ты, негодный извращенец! - Актер улыбнулся. - Идем, Зафра, королевский маг Замбулы! - Мне принести моему господину его меч? - Балтай! Вытащи меч из этой коровы и принеси его мне! - Мой... мой господин... - Не бойся, Балтай, мой верный пес; как и ты, этот меч повинуется только твоему хозяину. Он не причинит тебе вреда. Теперь это просто меч. Балтай не торопился, спускаясь по ступенькам, и Актер улыбнулся своему магу и даже положил руку тому на плечо. - Мой верный Зафра! - спокойно сказал он. - Насколько ты ценен для меня! И ты был прав - она действительно была шпионкой и выдала нам другого шпиона. Признаюсь, кстати, - я опасался, что она может обвинить мою Тигрицу! Однако девчонка явно ненавидела ее и завидовала ей, и Балад сделал бы Чиа рабыней - если бы ему когда-нибудь удались его безумные планы! Зафра слегка поклонился. - Я должен сказать моему господину, - отозвался он столь же спокойно. - У меня появились подозрения, когда я заметил, как она вела себя, когда я посещал ее хозяйку, твою Тигрицу. Мой господин Хан вспомнит, как по случаю того, что я преподнес ему меч, он послал Тигрицу Чиа ко мне. - В тот же самый вечер. Конечно, я помню. Ты говоришь мне, что ты... был с ней после того раза? Зафра не поднимал головы. - Мой господин, это так. Я должен сказать тебе, хоть мне и было тяжело собраться с духом. Мы провели... довольно много времени вместе. Актер расхохотался и снова похлопал мага по узкому плечу. - Ты любишь ее, Зафра? - Мой господин, - честно сказал Зафра, - нет. - А как ты думаешь, она тебя любит? - Нет, господин Хан. - Ну тогда, поскольку я послал ее к тебе для твоего развлечения и начал все это сам, как я могу возражать против того, что мой королевский маг проводит время с неотразимой Тигрицей, а? Я не могу высказать, как я благодарен тебе за то, что ты сказал мне, Зафра, - ибо я знал, уже несколько недель. Месяц, и даже больше, - Актер улыбнулся удивленным глазам своего мага. - Однако я найду тебе женщину, которая будет только твоей, Волшебник Замбулы. - Вот твой... меч, господин Актер-хан. - Ах да, - Актер повернулся и взял клинок у Балтая. - Ты хорошо поступил, что вытер его до блеска, Балтай! - Я всего лишь вернул ей кровь, господин Хан. Она ничего не заметила. Актер-хан, смеясь, вышел из темницы вместе со своим магом, и немного погодя два человека передали в руки Балтая безоружного молодого стражника. Поскольку Хойджа был абсолютно ни в чем не виновен и почти не знал Митралию, он посмотрел на ее тело без особых эмоций; он и до этого видел мертвых женщин, хоть, правда, ни у одной из них не было на теле следов от девяноста или более ударов раскаленным железным прутом. * * * - Он действительно знал о нас, Чиа, - сказал Зафра. - Теперь мы в безопасности; он был так благодарен мне за то, что я "признался" в нашей дружбе. - А Митралия? - Умерла, бедняжка. Настой, который ты дала ей по моему велению, сделал свое дело, и мое заклинание тоже; она в самом деле созналась, что была шпионкой Балада, и сказала именно то, что я приказал ей сказать, когда ее сознание было открытым и беспомощным предо мной. Она обвинила того охранника, о котором ты говорила... - Хойджу. - Да. - Хорошо. Эта скотина имела дерзость открыто пялиться на меня, - Чиа вздохнула и нежно погладила его. - Однако мне будет не хватать Митралии; она любила мои волосы и расчесывала их лучше, чем кто бы то ни было! Теперь мне придется искать другую служанку и учить ее! Зафра усмехнулся. - Посмотри, я причешу их своими пальцами. Мне думается, наш хан сам выберет следующую девушку, которую пошлет к тебе! - Хм-м... но... Зафра? Хойдже не в чем признаваться. - Значит, он ни в чем не признается. Балтай будет поражен его мужеством и силой воли - и рассержен тоже. Хойджа долго не протянет. - Ах, Зафра, Зафра! Мой любимый гений. - Я не отрицаю этого, любовь моя. Но только теперь будь крайне осторожна, когда будешь передавать сведения агенту Балада. 12. ЭСКОРТ ДЛЯ ДВУХ ВОРОВ Хаджимен и десять восседающих на верблюдах шанки должны были сопровождать Конана и Испарану в Замбулу. Это решение, объявленное Ахименом, не встретило возражений, и Конан не видел никаких оснований, чтобы возражать самому. Он помешал Испаране шокировать шанки просьбой принести ей мужскую одежду, предназначенную для езды верхом, указав ей, что алые одежды шанкийских женщин достаточно просторны, чтобы позволить ей сидеть на лошади, а для этих людей, их друзей, сама мысль о женщине в каких бы то ни было штанах казалась варварской и даже того хуже. - Ну и что? Я еду в компании с варваром! - Они этого не знают, Спарана. А теперь повесь блеск-камень себе на шею и собирайся. Нет смысла ждать до полудня, чтобы отправиться в путь. - Конан. Он уже поднялся, чтобы уходить; теперь он оглянулся. - У меня был меч, Конан. Ты забрал его. У меня был кинжал, и я использовала его, чтобы спасти тебя, - хотя только Эрлик знает, почему! Конан вопросительно посмотрел на нее. Он уже поблагодарил ее; он знал, чего она хотела сейчас, и пользовался возможностью обдумать это. - Мне нужен меч и кинжал, - сказала она. - С охраной из одиннадцати человек на верблюдах тебе вряд ли понадобится оружие. - Сказал стигиец кушиту! - Хм, - он очень слабо улыбнулся ей. - Ты права. Первый вопрос, который задали эти люди, был о том, почему у тебя нет оружия. Та наша лошадь несет на себе целый арсенал! Меч и кинжал Хассека, и Сарида... - И мои... - И тех пяти иоггитов, плюс два меча, которые мы с Хассеком... приобрели в Шадизаре. - И мой меч. - Да, и твой меч... а! Подожди, Спарана. Выйдя из шатра, Конан подошел к тому тюку, который он называл их "арсеналом", и развязал его. Хаджимена - на глазах Ахимен-хана - киммериец заставил принять добрый аквитанский меч самарритянина Сарида. Потом он показал им диковинку - ужасный ильбарсский нож Хассека. Еще он показал шанки клинок без эфеса, принадлежавший некоему королевскому агенту из Шадизара в Заморе, и лаконично обрисовал историю его приобретения. Шанки расхохотались; и Хаджимен, и другие встречали в Замбуле самоуверенных фатов - которых они называли "хфатами" и от которых многое вытерпели. Люди пустыни выразили свое восхищение выработкой и ценностью усыпанного корундами кинжала дорогого Ферхада, с его отделанным серебром клинком. - Это подарок для моей возлюбленной Испараны, - сказал Конан. - Я сохраню тот, который она использовала, чтобы... помочь мне в схватке с этими иоггитами. Хаджимен сплюнул. Конан с готовностью сплюнул тоже. "Восхитительный обычай", - подумал он, обещая себе снова и снова упоминать в разговоре одетых в зеленое джазихим, чтобы присоединиться к шанки в ритуальном сплевывании. - Это жест настоящего мужчины, - прокомментировал Хаджимен подарок Конана его "возлюбленной женщине". - Я навьючил на своего верблюда одежды, которые стали мне малы, когда я в шестнадцать лет внезапно вырос. Я знаю, что женщина Конана - воин. Как только мы отъедем отсюда на достаточное расстояние, и мой отец и другие не смогут об этом узнать и прийти в ужас, я подарю эти одежды женщине-воину, которую зовут Испарана. - Это очень любезно, - сказал Конан, - хотя ей нравятся ее роскошные наряды женщины-шанки. "Примерно так же, как мне нравится есть крапиву", - подумал он. Значит, Хаджимен представлял либеральное новое поколение, вот как? Досадно; шанки могут измениться под его властью, когда придет очередь Хаджимена называться ханом. - Мне жаль, что у нас нет одеяний, достаточно больших для нашего гостя, - продолжал Хаджимен, - кроме каффии и одежды для езды на верблюде, которые мы с удовольствием преподносим ему. - Они мне нравятся, - улыбаясь, сказал Конан, хотя, по правде говоря, ему было жарко в халате на подкладке и в кольчуге, которую ему еще предстояло омочить в крови, несмотря на то, что он владел ею уже два месяца. Поскольку шанки не носили кольчуг, Конан прикрыл свою туникой, которая сейчас приходила в полную негодность с изнанки, как и любая одежда, которую носят поверх кольчуги или чешуйчатых доспехов. Конана ожидала награда в Замбуле! Тогда, если ему захочется, он сможет нарядиться в алую тунику, расшитую узорами! На киммерийце были надеты широкие, раздувающиеся малиновые шаровары шанки; они были ему слишком коротки, но он не обращал внимания на это. Сапоги прикрывали ему икры; сколько же человеку нужно одежды на ногах? - Когда я вручу это оружие Испаране, - сказал он, - мы будем готовы покинуть пристанище шанки. - Но не их компанию. Наши верблюды опустились на колени, ожидая Конана из Киммерии. - Называй меня просто Конаном. - Я только что сделал это, гость моего племени. Конан, улыбаясь, повернулся и пошел к Испаране. Она с суровым, мрачным выражением лица застегнула на талии пояс с ножнами и слегка сдвинула его так, чтобы меч свисал вдоль ее левой ноги. После этого она выразительно посмотрела на более короткие ножны у себя на правом боку, а потом на Конана. - А мой кинжал? Ты ведь вытащил его из тела этого иоггита, не так ли? Конан сплюнул на манер шанки и улыбнулся. - Да, хотя это было нелегко. Слетев с лошади, он упал на раненую руку и пригвоздил ее к своей груди твоим кинжалом. Я сохраню его себе на память. Помнишь, как мы впервые встретились, Испи... - "Спарану" я еще терплю, - заявила она. - "Испи" я терпеть не буду! - ..Двое воров, - продолжал он, - свирепо глядящих друг на друга через эту жуткую комнату Хисарр Зула? Кто бы мог поверить тогда, что в один прекрасный день ты спасешь мне жизнь - совершенно сознательно! - Я действовала не думая. - Как и в тот день, когда нас схватили хорезмийцы? Ты вышибла меня из седла, и это после того, как я уложил нескольких этих собак-работорговцев и обеспечил нам возможность бегства. Испарана, наряженная в развевающиеся, бесформенные красные одежды, с губами, выкрашенными в черный цвет, и глазами, огромными и сияющими внутри обводящей их черной черты, - Испарана покачала головой. - Нет, в тот день я думала! В конце концов, из-за тебя я потеряла обоих своих верблюдов и все свои припасы. А теперь отдай мне свой кинжал, вор-варвар! - Это было через день после того, как я снял у тебя с шеи Глаз Эрлика, пока ты спала. - Собака! Пыхтящая варварская свинья! - А я-то опасался, что ты уже покончила со всеми этими ласковыми именами, которые я привык ожидать от тебя и смаковать, Спарана. - И еще ты подсматривал за тем, как я раздеваюсь и купаюсь в том озерце в оазисе! И у меня на бедре навечно останется шрам, ты, коварная варварская гадюка! Конан напомнил ей об этом специально, чтобы проверить ее реакцию. Она не кричала и не выхватывала меч. - Теперь я жалею об этом, Испарана, - и я не имел понятия, что так случится. Я более чем рад, что фальшивый амулет был у тебя в кошельке на бедре, а не висел у тебя на шее, когда колдовство Хисарра расплавило его. Мне бы очень не хотелось, чтобы на этой красивой груди остались шрамы. - Значит, она тебе нравится, ты, любящий распускать руки боров-варвар? - Она мне нравится, Спарана. И я не прикоснулся к тебе той ночью в оазисе. - А почему, Конан? Ты - уже потом - называл меня неотразимой. Я спала, а ты перед тем подглядывал за мной. Ты мог бы... - Я не насильник, Испарана, - спокойно и с достоинством сказал Конан. Она уставилась на него. - Лживый, вонючий, шелудивый пес! Всего несколько дней назад... - Это было две недели назад, и это не было насилием, - сказал Конан и уставился на нее в ответ. Когда Испарана отвела взгляд, молчаливо признавая его правоту, Конан продолжил: - В тот день ты пыталась убить меня, и из-за тебя погибли Сарид и Хассек. Хассек был хорошим человеком, Спарана. - Что ж... Сарид не был таким, но мне теперь жаль, что я использовала его и что он мертв. И что из-за меня он убил твоего иранистанского друга. - Однако, если бы ты не соблазнила и не использовала Сарида... - Мне не пришлось его "соблазнять", Конан. - Если бы ты не использовала Сарида и не поехала на север, мы с тобой никогда не встретились бы снова и не объединили бы наши силы, Спарана. Или я должен называть тебя госпожа Килия? Она скорчила гримасу. Это было имя, которое он использовал в тот день, когда их захватил караван работорговцев из Хорезма - в оазисе, где Конан перед тем украл у нее Глаз, а она, размахивая мечом и сыпля ругательствами, помешала ему бежать, вследствие чего ее верблюды скрылись в ночи. Хорезмийцы не поверили тому, что она была какой-то там госпожой Килией, равно как и тому, что она - родственница короля Самарры, как утверждал Конан. Он жестоко расправился с тремя или четырьмя из них - и после этого она нанесла ему такой удар, что он лишился чувств, и бежала. К несчастью, другие люди из каравана схватили ее, после чего она и Конан провели несколько дней в веренице невольников. - А на самом деле была какая-нибудь Килия, Конан? - Да. Девушка из Аренджуна, - ответил Конан, припоминая, как эта стерва требовала его смерти, после того, как он щедро тратил на нее выпивку и свое обаяние. - Просто девушка, Испа. Не женщина, как ты. Испарану едва ли можно было назвать жеманной, но тут она заговорила мягко, ласково, заглядывая при этом ему в глаза. - У тебя было множество девушек, не так ли, - и женщин? - Несколько, - сказал Конан, пожимая плечами. - Так, как для тебя существовало множество мужчин. - Кое-кто, - сказала она, копируя его жест и думая о том, каким отвратительным любовником был Сарид. - Ты пытаешься заставить меня признать, что ты потрясающий любовник и что я больше не надеюсь увидеть тебя разрезанным на куски и скормленным собакам - твоим братьям, вороватый пес. Он покачал головой. - Ах, ты пытаешься вскружить мне голову ласковыми прозвищами, любовь моя. Нет, я не стараюсь заставить тебя что-либо признать, - добавил он, услышав за стенкой шатра рев ожидающего верблюда, и вытащил кинжал, который прятал у себя за поясом на спине: кинжал Ферхада, королевского агента из Шадизара. - Вот. Твой кинжал, госпожа моя. - Но это не мой... Конан! В него... в него вставлены драгоценные камни... это рубин! Это, несомненно, два сапфира... может ли это быть изумруд? - Может. А вот здесь, на клинке, может быть серебро. Вероятно, только ослабляет лезвие. Сомневаюсь, чтобы этот хорошенький прутик мог сильно пригодиться в качестве оружия, Спарана, - он был близок к смущению, что бы это ни было. - Но ты можешь продать его и купить целую бочку ножей, которые смогут резать и колоть. Вместе с какими-нибудь роскошными замбулийскими одеждами. Она не отрывала взгляда от ножа, вновь и вновь поворачивая его в руках. - О, этот прелестный камень - это же пелагерен, - бормотала она. Внезапно она подняла глаза, и Конану на мгновение показалось, что алчность сделала ее взгляд как будто стеклянным. Потом он осознал, что глаза были подернуты влагой. Испарана? Слезы?!! Ее рука стиснула украшенную камнями рукоять. - Я никогда не продам этот подарок, Конан. Как ты мог подумать, что я сделаю это? Это подарок от тебя! Конан сглотнул и почувствовал себя примерно так, словно его подвесили за большие пальцы рук. - Ну... в конце концов, я украл его. Она улыбнулась ему. - О Конан! Что же еще, как же еще такие, как мы с тобой, могут приобрести что бы то ни было? Мы с Карамеком оба были ворами в Замбуле; разве ты этого не знал? Вот поэтому Актер-хан послал нас так далеко на север, чтобы вернуть себе Глаз, который похитил Хисарр Зул. Если бы он пообещал нам только, что нам не отрубят руки, - потому что нас поймали, и таковым должно быть наказание, - мы бы не стали трудиться. Нам было обещано полное прощение, видишь ли, и никаких сообщений Турану, у которого везде есть свои агенты, и награда по возвращении в Замбулу, достаточная для того, чтобы у нас не было нужды воровать снова. - Ну что ж, - признал Конан, - ты украла его у старого Хисарр Зула, а не я. Я был тем, кого он поймал! Она рассмеялась и внезапно сжала его в объятиях. - О Конан, дорогой, неужели ты думаешь, я поверю, что подарок от тебя будет куплен за деньги?! - Лучше назови меня шелудивым псом или свиньей-варваром, или... даже гадюкой, - обеспокоено сказал Конан. - Я привык слышать от тебя такие обращения. Она, все еще прижимаясь к нему, тихо сказала: - Конан... Он высвободился из ее объятий и повернулся к отвернутому пологу шатра. - Идем, Испарана. Наш эскорт на верблюдах ждет нас. И хан Замбулы тоже... и награда, достаточная для того, чтобы у нас не было нужды воровать снова. А после этого... самая большая комната в самой большой таверне Замбулы? - Да, - вскричала она с горящими глазами. - Самая большая, в Королевской Таверне Турана, для господина Конана и его... для госпожи Килии? И они, смеясь, вышли на солнце. 13. ЗАМБУЛА Воины на верблюдах первыми заметили людей на лошадях - или одного из них. Мгновение спустя- после того, как шанки испустил крик и указал на приближающегося всадника, чей шлем сверкал на солнце, этот всадник придержал лошадь. Шанки тоже остановились, меньше чем в миле от человека на коне, в котором легко было узнать одетого в мундир солдата. Они увидели, как он поднес к губам медную трубу, и услышали, как он затрубил в нее. Словно в ответ вдали, слева от него, раздался звук другой трубы. За ней последовали третья, справа, и потом еще одна, гораздо дальше. И еще одна. Хаджимен поднял руку вертикально вверх. Его люди-и двое всадников на лошадях, которых они сопровождали, - придвинулись ближе к его дромадеру. - Будьте готовы к атаке или к сражению, - приказал он, - и без моей команды ничего не делайте, только двигайтесь вперед - шагом. Конану и Испаране пришлось подождать, пока десять шанки не подтвердили вслух получение приказа. Потом одиннадцать верблюдов и восемнадцать лошадей зашагали вперед по сверкающему песку. Несколько минут спустя всадники в шлемах и желтых кушаках, подтянувшись, взяли их в клещи, и они оказались в окружении солдат. - Замбулийцы, - пробормотал Хаджимен. - Стойте. Ничего не делайте без моей команды. - Привет, шанки! - воскликнул командир всадников. Хаджимен с высоты своего дромадера оглядел каждого из двадцати солдат и не увидел вынутого из ножен оружия или арбалетов с натянутой тетивой. Он поднял правую руку. - Хаджимен, сын Ахимена, Хана шанки, приветствует воинов Хана замбулийцев, - произнес он как нельзя более звучным голосом. - Знает ли Хан замбулийцев, что мы едем к нему, чтобы обменять лошадей на рыночной площади? Конан прислушивался к тому, как голос Хаджимена, выходящий из его диафрагмы, уходит в пустыню и теряется в ней. - Если эти двое с вами - Испарана из Замбулы и ее спутник, то мы посланы сопровождать их. - Я Испарана! Конан послал вперед коня, которого он, как и обещал ему, назвал теперь Шагающим по Барханам. - Я Конан, киммериец. Я еду вместе с Испараной из Замбулы. Как ваш хан узнал, что мы приближаемся? - Я не знаю, э-э, Конан. Он сказал нам, что это так, хоть и не назвал нам твоего имени, только ее. Он послал нас проводить вас в город и ко двору. - Очень любезно со стороны вашего хана, - слегка забавляясь, сказал Конан. - Эти шанки тоже нас сопровождают. У тебя есть имя? - Я Иабиз, префект. А это с тобой Испарана из Замбулы? - Я сказала, что это я, Иабиз, и я тебя знаю, - крикнула она. - Мы привезли то, что желает Актер-хан. - Хорошо. Твоим людям, шанки Хаджимен, нет нужды ехать до самой Замбулы, - у этого большеносого типа было лицо, как у хищной птицы. - О нет, мы поедем, - сказал Хаджимен, оглядываясь вокруг. - Так много всадников, чтобы сопровождать двоих! Конан и Испарана - наши друзья, и наш хан поручил нам проводить их в лагерь замбулийцев. И мы едем менять лошадей, ты не забыл? Замбулийский префект поднял палец и почесал подбородок в том месте, где его борода раздваивалась. Он сидел, чуть наклонившись вперед, и было заметно, что у него начинает расти брюшко. Так он восседал на своей крупной гнедой лошади и жевал усы, размышляя. - Что ж, тогда, наверное, мы должны ехать все вместе. Мы получили подобное же поручение от нашего хана. - Мы будем счастливы, если воины Хана замбулийцев присоединятся к нам, - сказал Хаджимен, не проявляя при этом абсолютно никакого энтузиазма. Конан ухмыльнулся. Один-два шанки хихикнули - и то же самое сделал по меньшей мере один человек в ярком двойном кушаке и шлеме с замбулийскими вымпелами. Киммериец взглянул вверх на Хаджимена, восседающего на своем одногорбом верблюде. Вождь шанки кивнул. Верблюды шанки начали шагать вперед. Двое, которых они сопровождали, ехали среди них, и префекту Иабизу пришлось действовать. Воспользовавшись удобным моментом, он развернул своего гнедого и шагом направился в сторону Замбулы, так что со стороны казалось, будто он возглавляет весь отряд из одиннадцати верблюдов, пятидесяти восьми лошадей, одной женщины и тридцати одного мужчины, в дополнение к своей обеспокоенной персоне. Его люди медленно подтянулись, охватывая группу верблюдов и идущих в поводу лошадей, в центре которой ехали два объекта этого мощного эскорта. Конан оглянулся на Испарану и усмехнулся. - Удовлетворяет ли госпожу размер нашей свиты? - Да, господин Конан, - ответила она, и они дружно рассмеялись. * * * Несмотря на то, что замбулийцы так же осознавали важность своей миссии и так же добросовестно испытывали чувство собственности по отношению к двум своим подопечным, как и шанки, всем удалось избежать инцидентов в течение следующих нескольких дней. Наконец Конан увидел, как из пустыни вырастают башни и купола города. Потом он увидел его сверкающе-белые стены. Весь этот ансамбль постепенно вырастал, и Конан смог различить деревья: пальмы и искривленные оливы. В конце концов Иабиз подозвал к себе двух своих людей и тихим голосом отдал им какие-то распоряжения. Они дважды протрубили в трубы, обращаясь к этим медленно приближающимся стенам, а потом галопом удалились. Позади них взвихривались небольшие клубы желтоватой пыли, так что казалось, будто их преследуют песчаные демоны. К тому времени, как вся компания достигла ворот, они стояли широко раскрытыми. Отряд въехал в них и оказался на широкой мощеной дороге, которая, как заметил Конан, была с обеих сторон надежно защище на стенами. Температура между этими стенами была высокой, хотя сам город начинался немного дальше. Некоторое умение в обращении с лошадью и верблюдом позволило Иабизу подождать, пока Хаджимен поравняется с ним. - Ты знаешь путь к рынку, - сказал замбулиец. - Да. Мы доедем с нашими друзьями до дворца, а оттуда поедем на рынок. - Шанки Хаджимен, сын хана, - верблюды не допускаются на Королевскую Дорогу! И ко дворцу может приблизиться не более двадцати всадников одновременно. Хаджимен бесстрастно глядел на него с высоты своего дромадера. Молчание охватило их, как туман, и вместе с ним возрастало напряжение. - Префект, - сказал Конан, и Иабиз, которому опять стало очень не по себе, оглянулся на него. - Лучше забудем на сегодня про одно правило и слегка подправим другое. Нас тринадцать. Ты поступишь мудро, если ты и шестеро твоих людей поскачете вместе с нами, в то время, как остальной твой отряд поспешит вперед, или последует за нами и с подобающим отрывом, или поедете по другой дороге. - Никому это не понравится... - И мне в том числе, - заверил Конан беднягу. - Но я всего лишь предложил решение этой проблемы. Оно спасет твое лицо и покажет, что у тебя есть кое-какие чувства. Попытка решить проблему как-то по-другому может поставить под угрозу отношения между шанки и Замбулой. Носатый префект оглянулся по сторонам. Его губы беззвучно шевельнулись, и теперь он, казалось, чувствовал себя не только обеспокоенным, но и попросту несчастным. Наконец он кивнул и приказал своему помощнику отобрать дюжину людей и следовать за ними, шагом, после того, как весь отряд во главе с ним, Иабизом, свернет на Королевскую Дорогу, пересекавшую их путь чуть дальше. Вот так воровка Испарана вернулась в Замбулу - город садов, и тутовых рощ, и зданий, увенчанных куполами, и алых башен, - вернулась в окружении эскорта, привлекающего к себе столько же взглядов, что и королевский кортеж. Вот так Конан впервые вступил в Замбулу: в шароварах, белой каффии и в развевающемся халате шанки, надетом поверх кольчуги; сопровождаемый солдатами в шлемах и воинами шанки на верблюдах; направляя свою лошадь шагом по Королевской Дороге к похожему на луковицу куполу дворца одного из верховных сатрапов Турана, который никогда о нем не слышал. И ни один из глазеющих на него горожан не мог догадаться, кем был этот явно важный человек, который был настолько высок ростом, что его ноги свисали с коня так же, как у других людей, когда они сидят верхом на пони. Префект Иабиз, по-прежнему создавая видимость, что он тут главный, ехал с торжественным, бесстрастным видом впереди всех. Его взгляд был устремлен вперед, а левая рука картинно лежала на бедре. Позади этой странной процессии мерно шагали шестнадцать лошадей без всадников: четыре вьючных животных Конана и Испараны, тюки на которых теперь значительно уменьшились в объеме, и обученные для езды в пустыне лошади, захваченные у иоггитских разбойников. Ахимен-хан выбрал себе двух лошадей из Конановых пяти, и одного коня Конан подарил Хаджимену, так что теперь только два животных были собственностью киммерийца. Он не заикнулся Испаране о том, что он считал своей собственностью и бывших скакунов Сарида и Хассека. Едущая рядом с ним Испарана меньше всего была похожа на замбулийскую женщину. У них, как заметил Конан, были не так сильно обведены глаза, а губы, если и были накрашены, имели красный или пурпурно-розовый оттенок. И еще он увидел, что эти женщины не имели обыкновения носить много одежды, к несчастью для обладательниц отвислых, трясущихся животов. Дворец, приближаясь, становился все выше. Он вырастал среди беспорядочного нагромождения пристроек из серого и белого камня, отделанных по фасадам выкрашенными в желтый цвет колоннами; широкий пролет ступеней песчаного цвета был увенчан прорезанной бойницами оборонительной стеной и вел к высокой резной двери. За стеной возвышался сам дворец - многочисленные башни, стены из раскрошенных глиняных кирпичей и огромный темный купол, подобный гигантской луковице, только что вытащенной из земли. Придворные и чиновники, в шароварах и мантиях, туниках и кафтанах, спешащие по своим разнообразным делам, останавливались и глазели на приближающуюся массу людей. Верблюды на Королевской Дороге! Этот гигант со своей накрашенной женщиной в шанкийской одежде должен быть поистине важной персоной! У подножия широких дворцовых ступеней Конан повернулся к Хаджимену. - Хорошо ли торгуются шанки? Хаджимен позволил своим губам растянуться в улыбке и на мгновение показать зубы. - Шанки торгуются лучше, чем замбулийцы! - Хорошо, - отозвался Конан, - поскольку мы в Замбуле. Так что обменяй всех моих шестерых лошадей вместе со своими - на жемчуг, или ожерелья из замбулийских монет, или что-нибудь подобное, что будет легко нести. И мечи в тюке у этого гнедого обменяй тоже. - Для нас будет удовольствием и честью совершить обмен для Конана из Киммерии. - Пусть сын хана назовет место, где мы встретимся через несколько часов. Скажем, на закате. - Шанки будут у верблюжьих загонов в квартале, называемом Бронзовым, - или там будет кто-нибудь, кто встретит и проведет Конана. Киммериец кивнул и спешился. Замбулийцы в богатых одеждах, стоящие на верхней площадке лестницы, наблюдали за ним. Конан обошел вокруг своей лошади и протянул руки, чтобы помочь Испаране. После минутного колебания ее лицо разгладилось. Она с улыбкой позволила снять себя с лошади, словно была знатной дамой. Поскольку она была представительницей своего хана, Конан решил проявить доброту; он позволит ей похвастаться своими знаниями перед своим нанимателем. Когда ее ноги коснулись земли, он задержал ее на достаточное время, чтобы пробормотать, пряча губы в ее волосах: - Я ношу амулет под своей одеждой. Ты можешь сказать ему это. - Но ты... когда ты успел спрятать его там? Она отступила назад, совсем чуть-чуть, и нахмурилась, пытаясь понять, верить ему или нет. - Несколько месяцев назад, в Аренджуне. - Но... - Но ты не нашла его, когда обыскивала меня в нашем шанкийском шатре несколько ночей назад! - сказал он, сдержанно улыбаясь. - Он был там. Я повесил его себе на шею через день после того, как убил Хисарр Зула и сжег его дом. - Но... нет! Ты хочешь сказать, что эта уродливая... штуковина? Конан благодушно улыбнулся. Без сомнения, некоторые из открыто любопытствующих наблюдателей спрашивали себя, почему женщина с черными губами, одетая в белое шанкийское платье поверх красного шанкийского сирваля, сыплет проклятиями, поднимаясь рядом с Конаном по ступеням дворца. Вопрос, заданный Конаном стоящему рядом с ним человеку, был небрежным: - Кто-нибудь позаботится о наших лошадях, не так ли? - Да, - сказал Иабиз и повернулся, чтобы отдать соответствующий приказ. Потом он заторопился вслед за Конаном и Испараной, которые продолжали идти, не останавливаясь. - На тот случай, если тебя отпустят, когда мы все еще будем у хана, Иабиз, - сказал Конан, отвечая свирепым взглядом на взгляд какого-то сановника в шелковых одеждах, который, должно быть, весил не больше, чем лошадь, - потом я буду подыскивать себе таверну. Ты знаешь, что я начну с верблюжьих загонов в Бронзовом Квартале не позже, чем на закате. - А если хан пожелает задержать тебя дольше? Конан с важным видом шагал вперед; какой-то человек в великолепных одеждах отступил в сторону. - Не пожелает. - Я... - Покупателем буду я, - сказал киммериец. - Не так ли, Спарана? - ...Отродье изводящей верблюдов, пораженный гнилью в паху гадюки... да.... сын и наследник кхитайской рыжей дворовой суки... - Я постараюсь быть там, - сказал Иабиз. - А что с ней такое, воин из Киммерии? Вы двое что, поссорились? - Она безумно влюблена в меня и боится, что Актер-хан разлучит нас, чтобы добраться до ее прелестного ротика, - ответил Конан, и они вошли во дворец вместе с Испараной, которая все еще продолжала истощать свой запас ругательств. 14. ГЛАЗ ЭРЛИКА Прежде всего Конан проверил, чем можно защищаться в просторном тронном зале Актер-хана и как из него можно выйти. Его и Испарану провели через вход, закрывающийся двумя тяжелыми дверьми, которые, как заметил Конан, надежно запирались изнутри посредством огромного деревянного бруса, окованного железом и уравновешенного по оси, чтобы его было легче поднимать и опускать. В тридцати шагах слева выкрашенную в кремовый цвет стену прорезал высокий одиночный портал с обшитой панелями дверью. Такая же дверь нарушала однообразие стены в сорока шагах справа. Обе двери были закрыты, и других Конан не увидел. Трон из фруктового дерева, с высокой спинкой и украшенной серебром резьбой, стоял на возвышении, примыкающем к стене напротив главного входа. Он стоял в центре этого возвышения, в двадцати шагах от Конана. Позади него стену прорезали четыре узкие высокие ниши, пропускающие в зал воздух и свет. Их глубина помогла Конану определить, насколько толстыми были внешние стены дворца. Каждое из этих окон, высотой по плечо человеку, было обрамлено желтыми занавесками, на которых был вышит червеобразный узор с цветками львиного зева в зеленых, алых и белых тонах. Под каждым таким окном-бойницей стоял большой горшок из неглазурованного камня, опоясанный медными обручами, и из него храбро торчало какое-то растение с восковыми на вид листьями. Эта длинная-длинная стена поддерживалась и оживлялась пятью полуколоннами, или пилястрами, с резными львиными головами и одним-единственным украшением. Конан решил, что последнее служило не только для убранства зала. Всего в локте, или около того, слева от трона, который отстоял от стены примерно на такое же расстояние, в камень были вбиты два штыря. Каждый из них удерживал скобу, которая казалась золотой и была, скорее всего, изготовлена из менее благородного, но позолоченного металла. Скобы поддерживали - примерно в пяти футах над полом - изогнутые ножны, обвитые полосками серебра и красной кожи. Из ножен торчала украшенная самоцветами рукоять меча. "Возможно, он принадлежал основателю Замбулы, - задумчиво пробормотал про себя Конан. - Или это Государственный Меч Актер-хана, символ его правления, который ему не хочется носить, сидя на троне. Возможно, дар государя Турана". Особого значения это не имело. То тут, то там в зале высились огромные колонны из дерева или раскрашенного камня, по виду напоминающего дерево. Длинные руки Конана не смогли бы обхватить ни одну из них. С каждой стороны возвышения так же неподвижно стоял великолепно одетый стражник. Оба стражника смотрели в пустоту. На возвышении, с каждой стороны трона стоял человек. Советники, решил Конан, - визири. Тот, что был справа от хана, носил мантию и парчовое верхнее платье в коричневых и алых тонах. Серебряная цепь покоилась на его груди - под подбородком, который был чисто выбрит, хотя остальная часть его лица была скрыта под бородой и усами. Он уже начинал лысеть. "Не очень-то счастливый человек", - подумал Конан. Человеку слева от хана, без сомнения, было лишь немногим больше двадцати, и его лицо под странным, высоким коричневым головным убором нельзя было назвать некрасивым. Его стройные ноги были обтянуты узкими красными штанами, поверх которых была надета простая белая туника; на груди сверкал внушительный медальон из золота, жемчуга и солнечных топазов. "Глаза, как у змеи, - отметил Конан, - и полны гордости и ума". У обутых в фетр ног каждого из предполагаемых советников сидел писец; один был довольно старым, а другой - удивительно молодым, крупного сложения; между ними сидел на троне Актер-хан. Его вряд ли можно было назвать уродливым, хотя, возможно, на его лице уже начинали проступать следы разгульной жизни, и его брюшко было уже довольно заметным. Блестящий взгляд его темных глаз сместился с киммерийца на Испарану, снова на мгновение вернулся к Конану и окончательно остановился на женщине. - Испарана из Замбулы возвращается к своему хану, - послышался голос за спиной Конана, - и вместе с ней - Конан, киммериец с далекого севера. - Доложи визирю Хафару, префект, - произнес Актер-хан, и Конан уловил в его голосе скрытое возбуждение. Префект Иабиз, лысеющий сановник и старый писец устремились к двери слева от Конана, прошли через портал и закрыли дверь за собой. Все было сделано быстро, но Конан успел отметить значительную толщину обитой панелями двери. Актер-хан заговорил снова. - Почему человек с далекого севера прибыл вместе с нашей служанкой Испараной? В этот момент Конан осознал, в насколько уязвимом положении он находился, и почувствовал внезапный озноб при воспоминании о непредсказуемости Испараны - и о нескольких причинах, по которым она могла бы испытывать наслаждение и приятное возбуждение при виде того, как его хватают, пытают-убивают. - Он помог мне, - сказала Испарана, и напряжение Конана ослабло лишь самую малость. - Конан из Киммерии несет то, за чем я была послана. Глаза хана, разделенные ястребиным носом, неотрывно глядели на Конана. - Конан из Киммерии, ты находишься в присутствии Актер-хана, правителя Замбулы и окружающих ее земель во имя и в качестве сатрапа Илдиза Великого, Короля Турана и Владыки Империи. В этом зале не должно быть опасности ни для тебя, ни для меня. Твое оружие будет возвращено тебе, как только ты выйдешь за дверь, которая находится у тебя за спиной. У Конана защекотало под мышками. Вооруженные копьями стражники, стоящие по обе стороны первой ступеньки возвышения, смотрели в пустоту, однако, казалось, были готовы ко всему. Конан оглянулся по сторонам и увидел четырех солдат в доспехах и шлемах. Они не отрывали от него глаз. Он сглотнул слюну и почувствовал, как по его позвоночнику пробежали мурашки. Отдать оружие! Оказаться во власти этого сатрапа, этих вооруженных людей - и каприза Испараны! Ему это было очень не по вкусу. Однако за эти несколько секунд он представил себе возможную альтернативу. Правитель, восседающий на троне, приказал ему сдать оружие. Он может молча согласиться и передать хану амулет, который тот так ценит; или подвергнуться аресту; или попытаться с боем проложить себе дорогу - из дворца, в котором кишмя кишат вооруженные стражники, а потом из враждебного города, окруженного пустыней? "У меня нет выбора", - подумал он, и его взгляд на короткое время переместился к мечу, подвешенному на стене. Как быстро он сможет до него добраться в случае необходимости; как быстро он сможет выхватить его из ножен и обернуться, чтобы попытаться дать отпор? "Пока буду идти к той двери, чтобы последовать за Хафаром и Иабизом", - подумал он, потому что был не в состоянии не предусмотреть подобное действие. Он нашел впечатляющие слова. - Ни один чужестранец не должен приближаться к королю в его покоях, имея при себе оружие, - сказал он и расстегнул пояс, на котором висели ножны меча и кинжала. Не оборачиваясь, он отвел оба конца пояса от своих бедер назад, и чьи-то руки, протянувшись из-за его спины, взяли их. Конан стоял безоружный, отдавшись на милость Испараны и Актер-хана. - Покиньте нас, - сказал Актер-хан. - Зафра и Уруй останутся со мной и этими нашими двумя вернувшимися слугами. Оба стража трона, словно ожившие статуи, пересекли зал в ширину, прошагав мимо Конана и Испараны, и вышли. Конан услышал, как за ними закрылись створки большой двери. На возвышении остались стоящий человек в странном головном уборе и сидящий писец, этот молодой здоровяк. "Почему, - спросил себя Конан, - писец остается в зале во время секретного доклада агента хана?" И тут же ответил сам себе, - принимая во внимание размеры писца: "Уруй - телохранитель. Но тогда этот худощавый парень в дурацкой шляпе... что он здесь делает?" Он жалел, что задал Испаране слишком мало вопросов. Тронный зал был теперь пуст, не считая пятерых человек. Конан и четверо замбулийцев. Враги? - Испарана - ты принесла мне Глаз Ээлика? - Да, господин Хан. - Принеси его сюда, моя превосходная служанка. Она взглянула на Конана. - Он у меня, - сказал киммериец, отмечая, что рослый писец переменна позу и пристально наблюдает за тем, как он подносит обе руки к своей шее. Конан вытащил из-под одежды ремешок, на котором болталась усыпанная стекляшками капля обожженной глины, снял его через голову и протянул вперед руку. Сплющенная с одной стороны полусфера, явно не имеющая никакой ценности, повисла в воздухе, медленно поворачиваясь. Актер-хан нахмурился было при виде предмета, совершенно очевидно не являющегося его ценным амулетом, но тут Конан присел на корточки и осторожно постучал куском глины по полу, выложенному чередующимися красными и розовыми плитками, - еще и еще раз. Глина треснула, раскололась, распалась на кусочки. Испарана следила за происходящим так же зачарованно, как и человек на троне. Конан поднялся на ноги. Снова он протянул вперед руку, и снова некий предмет медленно закружился на конце кожаного ремешка. Подвеска в форме меча была примерно равна по длине мизинцу Конана. Неограненный рубин образовывал головку рукоятки. На каждом конце перекрестия сверкал большой желтый камень, вертикально пересеченный одной черной полоской. Камни, отстоящие один от другого примерно на дюйм, казалось, глядели, как жуткие желтые глаза, с обеих сторон длинного, острого серебряного носа. - Глаза Эрлика!!! Голос Актер-хана, едва ли громче шепота, был полон страсти. Правитель возбужденно наклонился вперед, и его ладони так сжали изогнутые подлокотники трона, что костяшки пальцев побелели. Взгляд его темных неподвижных глаз был не менее стеклянным, чем у "глаз" амулета. Конану показалось, что сатрап собирается встать. Однако Актер этого не сделал. Одна рука оторвалась от подлокотника трона и протянулась вперед, ладонью вверх. - Мне! - сказал Актер-хан все тем же задыхающимся голосом, выдающим внутреннее напряжение. После трех месяцев опасных приключений и кажущихся бесконечными путешествий и трудов, причиной которых была эта побрякушка, Конану почти не хотелось расставаться с ней. Почти. И все же он не понес ее к этой замершей в ожидании королевской руке. Вместо этого он поймал руку Испараны и вложил в нее Глаз Эрлика. - Это всегда было твоей миссией и твоим делом, Спарана, - сказал он достаточно громко, чтобы его услышали на возвышении. - Заверши его. Испарана, в своем шанкийском сирвале, тунике, кафтане с рукавами - и с черной косметикой на лице, - пересекла зал, направляясь к своему повелителю. Конан увидел, что его протянутая вперед рука дрожит. Неужели действительно его жизненная сила была заключена в этой маленькой безделушке? Неужели он вот-вот станет .непобедимым, неужели его теперь нельзя будет убить? Конан наблюдал за происходящим, и внезапно ему в голову пришла совершенно посторонняя мысль: что только высоким женщинам следует носить раздувающиеся шаровары. Испарана положила Глаз Эрлика на ожидающую, дрожащую ладонь, и кулак сатрапа сомкнулся вокруг амулета. После всего этого долгого времени, и ужаса, и потерянных жизней не случилось ничего волшебного или драматического. Хан Замбулы получил свой Глаз Эрлика. Нанятая им воровка опустилась на одно колено и склонила голову, а он откинулся назад с долгим вздохом. - Поднимись, Испарана, превосходная служанка, - приказал он, и она встала. На груди его, поверх многоцветной шелковой мантии лежал медальон, подвешенный на золотой цепочке тонкой работы. Он представлял собой крылатый квадрат из того же самого металла, с отчеканенными на нем надписями. В центре был изображен крупный шарообразный цветок, и такие же цветки, но поменьше, украшали каждый угол. Серебряные листья загибались внутрь и удерживали цветок, который представлял собой рубин величиной с глаз колибри. - Вы оба хорошо себя зарекомендовали, - сказал Актер-хан, - и я более чем доволен. Конан из Киммерии - приблизься. Конан шагнул вперед, размышляя о том, что очень умно поступил, отдав амулет Испаране с учтивыми словами, которые предназначались как для нее, так и для сатрапа. Киммериец был безоружен. Без привычной тяжести пояса ему было не по себе; он чувствовал себя словно обнаженным - и как нельзя более уязвимым: преданным на милость женщине, отмеченной из-за него уродливым шрамом; женщины, которая, если бы не он, вернула бы амулет сама - два месяца назад. (Вернула бы? Это было неизвестно. Одну, ее могли бы схватить хорезмийцы, - а без него она все еще была бы невольницей, без сомнения, проданной в Аренджуне или Шадизаре.) Хорошее отношение этой женщины приобрело для него особое значение здесь, в тронном зале чужого города. И он не был в нем уверен. Поравнявшись с ней, он остановился и коротко кивнул головой, что должно было изобразить легкий поклон. - А какой, - спросил Актер-хан, - была твоя роль в предприятии, занявшем у Испараны так много месяцев? Конан - который гораздо сильнее чувствовал на себе взгляд бесстрастных глаз человека в шляпе, стоящего рядом с ханом, чем взгляд самого хана, - решил сказать правду. - Частично это была моя вина, что прошло так много месяцев, Хан Замбулы. Сначала мы встретились как соперники, как враги, хотя теперь она знает, что я был беспомощным слугой Хисарр Зула. Все четверо замбулийцев выказали удивление таким открытым признанием, которое киммериец позаботился смягчить, упомянув о том, что был обращен в рабство Хисарром. - А Хисарр Зул? - Тот, кто был изгнан из Замбулы десять лет назад, - ответил Кован, - и кто в пустыне убил своего брата Тосию, который впоследствии в образе Песчаного Чудовища наводил ужас на Драконовы Холмы, тот, кто украл амулет Актер-хана и самую душу Конана из Киммерии... он мертв, господин Хан. Человек рядом с сатрапом заговорил в первый раз. - Ты убил его? - Да, и уничтожил его огнем. Его дом тоже сгорел. - А его... знания? - напряженно спросил Зафра. - Его свитки, его приборы? - Все, - Конан пожал плечами. - Все сгорело вместе с ним. Я не притронулся бы ни к чему. - Превосходно! - воскликнул Актер-хан, и Конан увидел его зубы. Он заметил, что на лице Зафры ловилось выражение разочарования и некоторого отвращения, и понял, что этот человек остался недоволен. И вот туг-то он понял, что Зафра, должно быть, волшебник, несмотря на свой молодой возраст. Да, он был старше Конана, и Испараны тоже. Но Конан прежде считал, что маги, для того, чтобы обладать всеми необходимыми познаниями, должны быть стариками. Теперь он осознал, что это было смешно. Человек становится старым, только побыв раньше молодым, и любой мастер может умереть, так, чтобы подмастерье продолжил его дело. Или, как предположил киммериец, человек может так же искусно и ловко обращаться с волшебством, как он сам - с оружием. Он понял, что находится в присутствии не просто мага, но, возможно, главного мага в этой округе - и что ему лучше относиться к этому человеку с уважением и опаской. Он был прав, Актер представил Зафру как Волшебника Замбулы, упомянув, что его здесь не было, когда Испарана отправлялась в путь. Испарана склонила голову. Она узнала его медальон и поняла, что человек в феригийском колпаке занимает высокое положение. Столько перемен за какую-то треть года, прошедшую е тех пор, как они с Карамеком уехали из города, где она родилась! Ее собственный медальон беспокойно зашевелился на ее груди при этом легком поклоне. Это было напоминанием: да, действительно, столько перемен! Теперь ей не понадобится возвращаться в Переулок Захватчиков! Он произвел ее на свет и обучил ее; теперь ее карьера воровки, и лгуньи, и по временам уличной девки сделала ее богатой. Она взглянула на Конана. - Хисарр Зул сказал, что этот Глаз - магический, - заговорил он. - Зафра поддерживал с ним магический контакт? Ты знал, что мы приближаемся к Замбуле, волшебник? Рот Зафры растянулся в улыбке, но заговорил не маг, а Актер-хан. - Должен ли Волшебник Замбулы сказать тебе, Конан из Киммерии, где побывал Глаз Эрлика? - Я скажу тебе сам, - ответил Конан, хотя раньше абсолютно точно не собирался этого делать. - Мы с Испараном не намеревались утаивать что-либо от Сатрапа Империи Турана, - Вы с Испараной были противниками, даже пытались убить друг друга. Однако теперь вы друзья. - Вместе, - сказал Конан, - мы вернули твой амулет. Мае какое-то время пришлось служить Хисарр Зулу. Он в буквальном смысле слова владел моей душой. - Значит, он все же добился такой способности! - возбужденно проговорил Зафра, и тут же его лицо стало выглядеть несчастным, когда он понял, что позволил себе проявить свои чувства. - Да. Конечно же, он хотел завладеть твоей душой, Хан Замбулы. Мне пришлось добыть амулет и вернуть его ему. И я сделал это, загнав несколько лошадей и почти загнав себя, чтобы перехватить Испарану в пустыне. Я вернул амулет Хисарру, который потом попытался предательски убить меня. Я смог убить его, и... - Было время, - произнес Актер-хан, задумчиво глядя на чужестранца, - когда вы оба повернули и вместе с Глазом направились назад, на север. Губы Испараны были поджаты, когда она сказала: - Мы были обращены в рабство хорезмийцами. Нам удалось освободиться. - Но потом ты снова направилась к Замбуле, а Глаз продолжал двигаться на север, - сатрап кивнул в сторону киммерийца. - Вместе с этим человеком, как я теперь думаю. - Это правда, - сказал Конан, прежде чем Испарана успела заговорить; он почувствовал себя в высшей степени неуютно, напоминая Испаране об этом эпизоде их прошлого. - Я обманул ее - или, скорее, ее обманул Хисарр Зул, при помощи копии Глаза. "Мне не следовало затрагивать эту тему!" - Она думала, что у нее настоящий амулет. - Копия! - рука Актер-хана дернулась вверх и схватилась за талисман. - Успокойся, господин, - без запинки сказал Зафра. - Ты носишь настоящий и единственный Глаз Эрлика, ибо я проследил его путь сюда. - А что стало с копией, сделанной Хисарром? - спросил хан лишь с чуть меньшим напряжением. - Уничтожена, - ответила Испарана. - Хисарр Зул сделал так, что она расплавилась, чтобы удостовериться, что Конан принес ему настоящий амулет. Копия осталась где-то в пустыне. Жаль, потому что Конан сказал мне, что камни и золото были настоящими. Но, конечно, это была просто безделушка, не обладающая никакими свойствами амулета. Конан глянул на меч на стене и на сидящего писца, который, как он предположил, был телохранителем и у которого под одеждой должно было быть спрятано какое-нибудь оружие. Киммерийцу совсем не нравилась эта тема разговора. Испаране напоминали о ее боли, о ее шраме, а все, что ей было нужно, чтобы выдать Конана целиком и полностью, - это произнести лишь несколько слов. - Спасибо Хануману, - сказал Актер Испаране, - что в то время ты не носила амулет на себе. И если бы у Конана был меч, его рука сейчас потянулась бы к рукояти. - Да, - сказала Испарана, бросив взгляд на киммерийца, - мне повезло. Успокоенный Конан постарался, чтобы его вздох облегчения не был слишком явным. Была ли ее любовь, ее привязанность к нему истинной? Простила ли она его по-настоящему? Может, она собиралась шантажировать его; может быть, ей нужна была эта власть над ним, возможность предать, хоть я без желания на самом деле принести ему вред. Конан быстро соображал. Поскольку он предположил, что Зафра уже все знал, он подумал, что будет мудро рассказать об этом самому, прежде чем люди на возвышении подумают, что загнали его в ловушку. - Глаз, в таком состоянии, в котором ты его видел, когда я вошел сюда, побывал также в Шадизаре и Хауране. - А Конан, - добавила Испарана, - ни разу не попытался убить меня и замолвил слово, чтобы меня освободили из рабства, хотя мог бы оставить меня невольницей хорезмийцев. "Точно, я это сделал, - подумал Конан. - Какой я герой!" Актер кивнул, взглянул на своего волшебника и улыбнулся, словно желая сказать: "Ну что ж, мы это знали; он говорит правду!" Затем хан откинулся назад и расслабился. Конан предположил, что испытание было позади, но тем не менее мысленно был настороже. - Вы будете обедать вместе со мной, - сказал Актер-хан. - Я хочу услышать о ваших приключениях. - Честь, оказанная нам, просто невероятна, - чуть не задохнувшись, отозвалась Испарана и наклонила голову так низко, что ее подбородок почти коснулся груди. - Воину из Киммерии оказана великая честь, господин Хан, - сказал Конан. - Однако сын Ахимен-хана будет ждать меня у верблюжьих загонов в Бронзовом Квартале. Есть ли у меня время, чтобы поедать ему весточку? - В этой истории появляется даже Ахимен-хан! - произнес Актер и ошеломление покачал годовой. - А что, если я пошлю ему эту весточку сам? И тот же посыльный устроит вам обоим ночлег в Королевской Таверне Турана. Это, и обед будет лишь первой наградой, которую ты получишь из моих рук, Конан из Киммерии. Как уже знает Зафра, я как нельзя более щедрый правитель - для тех, кто хорошо мне служит. А, воин? Хорошо. Мы позаботимся о том, чтобы вас искупали и дали вам одежду, после чего, за обедом, вы расскажете мне о тех явно многочисленных и разнообразных приключениях, которые вам пришлось испытать, прежде чем вы вернули мне мой амулет! 15. КОНАН-ГЕРОЙ Для тех немногих тканей, к которым привык Конан, "белое" обычно означало диапазон от определенного сорта бежевого, приближающегося по оттенку к пергаменту из кожи ягнят, до чуть желтоватого кремового. Конан видел белый цвет, который был по-настоящему белым: цвет молока. Он никогда не испытывал желания потратить на такую белую ткань деньги, даже в тех немногих случаях, когда мог себе это позволить. И шелк он раньше тоже не носил - так же, как в подарок правящего монарха. Поэтому одеяние из кхитайского шелка, предоставленное теперь Ханом, было для киммерийца втройне в новинку. Он чувствовал, что выглядит как нельзя более благородно, почти царственно, в мерцающей белой, окаймленной красным, тунике, закрывающей ему руки до локтя и спадающей ниже середины бедра. По душе ему был и широкий, замечательно легкий пояс из красного фетра. Хотя он восхищался короткими башмаками из того же красного фетра, которые носили Актер-хан, Зафра и Хафар, и хотя он считал, что пара таких башмаков отлично подойдет к поясу, ему принесли сандалии. И все же он оставался Конаном; он вышел, чтобы лично посмотреть, как ухаживают за его лошадью в дворцовых конюшнях, и чтобы положить свою кольчугу и остальную одежду вместе с седлом. Шагающий но Барханам трижды не отозвался на это гордое новое имя и повернул голову и взглянул на своего хозяина только тогда, когда Конан в отчаянии назвал его "Гнедыш". "Вот и давай после этого глупым животным благородные имена", - подумал киммериец. Он вернулся во дворец через заднюю дверь, у которой его остановил стражник. Конан прошел внутрь с минимальным рявканьем и без всяких угроз. На Испаране тоже был белый шелк. Платье без рукавов было длинным и облегающим, и Конан мгновенно заинтересовался и возбудился. Но с этим ничего нельзя было поделать; они встретились, когда их вели на обед к сатрапу. На обеде присутствовали лишь те же пятеро: хан и его маг, предполагаемый писец с запястьями и плечами борца, Испарана и Кован. Им прислуживали мальчики, в чьих жилах текло некоторое количество стигийской крови. Трапеза была превосходной, хоть и слишком изысканной и обильно сдобренной пряностями. Им подали большое количество мяса, и Конану пришлись по душе свежие фрукты. Понравилось ему и вино Актер-хана. "Писец" Уруй не произнес ни слова, чем натолкнул Конана на мысль, что этот рослый парень мог быть глухонемым, - или у него мог быть вырвав язык. Зафра говорил мало, а больше сидел, задумчиво прислушиваясь к разговорам с проницательным видом, который усиливал беспокойство Конана в такой же степени, что и льстивый змеиный взгляд мага. Актер-Хан задавал много вопросов и налегал на абрикосовое вино. Конан и Испарана вели большую часть разговоров. То значительное количество вина, которое Конан опрокинул себе в глотку, совсем затуманило ему голову к тому времени, как они закончили трапезу и Актер подал знак, что больше не хочет слушать. И он, и Конан нетвердо стояли на ногах, и языки у обоих сильно заплетались. Сатрап, находящийся под сильным впечатлением от услышанного, подарил киммерийцу прекрасный золотой кубок и десять монет - туранских "орлов", более ценящихся и, таким образом, более внушительных, чем замбулийские деньги, - поклялся, что такого героя ждет еще большая награда. Несмотря на то что хан подарил молодому северянину еще и роскошный широкий плащ, сшитый из многих ярдов алой материи, Конан провел ночь во дворе. Он был не в том состоянии, чтобы пересечь город пешком или верхом. При пробуждении его встретили головная боль и мрачная, злая Испарана, и он дал обет оставить вино в покое на всю жизнь. Тем не менее он не переставал радоваться своей удаче и гордиться собой. Облаченный в одежды, подаренные ему монархом, он пообедал и напился вместе с монархом, - и на этот раз не с мелким князьком из пустыни. И он не видел ничего, что противоречило бы его впечатлению об Актер-хане как о хорошем парне. Актер-хан был занят: правитель должен править, и принимать решения, и выслушивать многих людей, которых он предпочел бы даже не видеть. Конан и Испарана, жуя по дороге инжир и абрикосы, покинули дворец в сопровождении префекта Иабиза. Он выбрал маршрут для путешественников, показал им Замбулу и в конце концов привел их к прекрасно большой таверне, на вывеске которой был изображен золотой грифон на алом фоне: Королевская Таверна Турана. Там их не просто встретили; их прибытия с нетерпением ожидали с прошлого вечера. Хозяин таверны не знал, по какой причине их комнаты были заказаны от имени самого Хана, и поэтому был как нельзя более услужлив. Его заботливость поистине граничила с раболепием. Конан, находящийся в более чем оживленном расположении духа, не мог не напыжиться. Несмотря на то, что он провел немало времени в тавернах, его никогда так не обхаживали, и он никогда не останавливался в таком роскошном месте и не был предметом такого внимания со стороны остальных постояльцев. Не пришлось ему беспокоиться и о размерах счета за выпивку или о количестве кружек пива, которое он мог себе позволить. Их комната была поистине лучшей в этой лучшей из таверн Замбулы. Возбужденные, опьяненные Конан и Испарана, обращаясь друг к другу "мой господин" и "моя госпожа", удалились в эту просторную комнату, чтобы сменить одежду, и задержались там. Внизу Иабиз много минут ждал, пока они соизволят спуститься, и когда они наконец появились, сияя, не сказал им ни слова. Ликующая парочка направилась в Бронзовый Квартал, который, хоть и был убогим, вряд ли мог сравниться со Свалкой или Пустыней. Они почувствовали запах верблюжьих загонов задолго до того, как их увидели, и услышали трубные голоса животных прежде, чем достигли места, где они были размещены. Здесь Конан узнал, что один из его золотых "орлов" может быть достаточной платой за всех и к тому же завоевать ему уважительное обращение. - А каким Конану показался Актер-хан? - спросил Хаджимен. - Он в гораздо лучшем настроении теперь, чем когда мы прибыли, клянусь Кромом! И к тому же оа щедр. Достаточно приятный человек, если оказать ему услугу. Испарана бросила взгляд на жизнерадостного Конана, а Хаджимен спросил: - Он говорил о моей сестре? - Ну... нет, Хаджимен, - ответил Конан более сдержанным тоном. - А он носит по ней траур? - Да, - сказала Испарана, и Конан, взглянув на нее, почувствовал, как ее пальцы толкают его в спину под прикрытием его роскошного алого плаща. - Ты же видел у него черную повязку, Конан. - А, да, - отозвался киммериец, до которого дошло, что она оказывает Хаджимену услугу. - Я столько всего видел, что чуть не забыл об этом. - Это хорошо, что Хан замбулийцев носит траур по дочери шанки, - кивая головой, сказал сын хана Хаджимен; однако он не улыбнулся. Конан тронул желтый рукав воина пустыни. - Он кажется совсем не плохим человеком, друг и сын друга, - сказал он с шанкийской церемонностью. И подумал: "Для правителя это странно! Хотя я бы не стал ручаться за мягкий нрав его волшебника!" * * * - Пост капитана в твоей страже! - эхом отозвался Зафра, и Актер-хан бросил на него резкий взгляд. - Прошу прощения, мой господин, - более спокойным голосом продолжал волшебник, - но потрясение преодолело мою сдержанность, когда ты заговорил о том, чтобы взять на службу такого человека, как этот Конан, и поместить его в самом дворце, так близко к твоей особе. Актер-хан откинулся назад и устремил на мага колючий, внимательный взгляд. - Ты хорошо мне служишь, Зафра. Я доверяю тебе, я прислушиваюсь к тебе. Говори. Скажи же мне, какое впечатление он произвел на тебя. - Он молод, и тщеславен, и жаждет... - Зафра оборвал свою речь. - Господин Хан, он вернул Глаз Эрлика и, совершенно очевидно, является непревзойденным воином. Крайне находчивый молодой человек, и более чем опасный в обращении с оружием. Крайне находчивый. Крайне опасный. Также совершенно очевидно, что у тебя сложилось о нем высокое мнение. Лучше я не буду говорить на эту тему. - Зукли! Принеси нам вина! - крикнул хан. не отрывая от Зафры довольно встревоженного взгляда. - Говори, Зафра. Мои уши и мой интерес обращены к тебе. Говори, Волшебник Замбулы, которому хан верит. Он находчив, ты говоришь, и молод, и тщеславен. Все это очевидно для каждого, у кого есть глаза, и ни одно из этих качеств не является пороком. И ты собирался добавить еще что-то и оборвал себя на полуслове. Скажи это. Говори. Тебе кажется, что мне не следует доверять этому юноше-северянину, Зафра? Зафра раздавил маленькую фруктовую мушку на своем отделанном тесьмой зеленом рукаве. - Он нецивилизован, Актер-хан. Варвар из каких-то далеких северных земель, о которых мы ничего не знаем. Кто может сказать, какие у них варварские обычаи или кодексы? Некоторое презрение к знати, я думаю, и даже к особам королевской крови. Он ушел из своего племени. Он ушел на поиски чего-то другого; этот юноша - ловец удачи. Он необуздан, господин Хан, и, по моему мнению, неуправляем. Я бы не стал доверять подобному человеку пост поблизости от своей персоны, независимо от его возраста. Он... не знает покоя. Что может заставить подобного типа успокоиться, расслабиться, прекратить желать большего? - Хм-м, - сатрап взял вино, принесенное кушитским мальчиком-слугой, и сделал тому знак удалиться. - Я слышу, и я понимаю. А Испарана? - Воровка из Переулка Захватчиков! Теперь она получила полное прощение, и более того - она была возвышена, обедала с самим Актер-ханом! Воровка, женщина, которая крала и продавала свой товар и, без сомнения, самое себя на этих вот улицах! И... тьфу! Она любит этого заносчивого киммерийца. - Да, по-моему, я это заметил... - Они уже сослужили свою службу. Подумай сам: у человека есть прекрасно обученная птица. Он ис пользует ее в течение многих лет, и она охотится для него, как никакая другая. Однако в один прекрасный день она прилетает с охоты и выклевывает ему глаз. Не лучше ли ему было бы сразу заметить признаки ее недовольства, решить, что теперь хороший слуга стал опасен, и удалить его? Лучше, чтобы у Конана и Испараны не было возможности болтать про Глаз или... оказать тебе дурную услугу, господин Хан. Актер-хан, мигая, осушил свой серебряный кубок и налил себе вина. Зафра не прикоснулся к своему вину. Он наклонился ближе и заговорил тихим, настойчивым голосом: - Подумай. Подумай об этом человеке и его породе. В Аренджуне он сражался с людьми из городской стражи, ранил и убивал - и ускользнул от них. Он не был наказан за это, и таким образом его самонадеянность и неуважение к властям усилились. Он не раз оставлял Испарану с носом - а она любит его! Какие уроки он извлек из этого? У нас есть только слово этого варвара. Откуда мы можем знать, что великий маг не выполнил условий сделки, обещанной им варвару, который вернул ему Глаз? В Шадизаре он каким-то образом вступил в союз с аристократкой из Хаурана. Там же он убил дворянина из Кота - дворянина, и в присутствии самой королевы! Теперь она тоже мертва. А Конан? Оказавшись снова в Шадизаре, он опять завязал стычку со стражей, и опять остался в живых, - не получив ни раны, ни царапины, ни наказания. Актер-хан потряс головой и рыгнул. - Настоящий мужчина. Да, и опасный. В комнате зажужжала муха. Хан сердито нахмурился; Зафра, казалось, ничего не заметил. Все его внимание было сосредоточено на хане и на его словах; голос мага по-прежнему был тихим и напряженным. - Неукрощенный, о Хан! Скажи еще, что он и иранистанец, с которым он путешествовал на юг, намеревались привезти Глаз тебе! Иранистанец был убит. Конан оказался в компании Испараны из Замбулы. Без сомнения, он получил бы награду, если бы передал твой амулет в руки Иранистана. Но теперь человек, связававший его с Иранистаном, оказался мертв, а замбулийка была под рукой, и, без сомнения, после того, как он передал бы Глаз законному владельцу, его ожидала бы награда... Понимаешь? Актер кивал, потягивая вино. Его глаза были прищурены. По краю его кубка проползла муха, и он даже не заметил этого. - Итак... Конан героически вернул амулет тебе. И теперь его приветствуют, и награждают, и чествуют, как героя! Авантюриста, необузданного и беспринципного. Он понял, что может поступать, как ему заблагорассудится, этот Конан! Кого он уважает? Что он уважает, этот человек, убивший вооруженных городских стражников, и мага, и высокородного дворянина? Какие уроки извлек он из всего этого? Почему он должен уважать вообще кого-то или что-то, кроме самого себя? Что еще показал ему его жизненный опыт? Дай ему власть, и он захочет еще большей власти. Дай ему ответственность, и он возьмет на себя еще больше, чем ты ему дал. Вскоре он начнет мечтать о полной власти. Он многое знает о тебе, господин Хан! Без сомнения, Балад захочет связаться с ним! Я думаю, что такой беспринципный, необузданный варвар прислушается к человеку, который пытается лишить тебя трона, и заключит с ним сделку! Актер-хан налил себе еще вина. Он не видел, как взгляд Зафры оторвался от его лица, однако рука мага одним непрерывным движением выстрелила вперед, смахнула со стола муху и раздавила ее о штанину. - Мне кажется, Зафра, - задумчиво сказал Актер, - что ты оказал мне еще одну услугу. Мне кажется, ты помешал мне совершить ошибку, вызванную слепотой моей благодарности и моего слишком доброго сердца, - Актер-хан какое-то мгновение раздумывал об этом - о чистоте и опасной чрезмерной доброте своего сердца. - Да, и я слишком возвысил Испарану. Однако девчонка неплохо сложена, не так ли? К радости Зафры, от двери послышался чей-то третий голос: - О хан, визирь ждет с... Актер-хан обратил гневный взгляд на своего адъютанта: - Вон! Он может подождать! Я занят! Когда перепуганный бедолага адъютант скрылся за дверью, Актер снова осушил кубок и взглянул на своего волшебника. - Да. Лучше пусть его не знающая препятствий карьера будет обуздана здесь, в Замбуле, чем еще другие городские стражники, может быть, даже мои собственные Шипы, и другие дворяне падут жертвами его несдержанности и его не вызывающей сомнений доблести. Да. Хм-м... Зафра... и не... согласился бы ты принять Испарану в дар от своего хана? Ибо Актер-хан заметил, как Зафра смотрел на нее, а хан не был еще полным болваном. Зафра шевельнул рукой... - Конечно, согласишься. Хафар! Хафар!!! Ко мне! Через несколько мгновений визирь открыл дверь, и его важное лицо вопросительно уставилось на повелителя. - Схватить Конана и Испарану. Передай это капитану, и еще скажи, что он должен выполнять приказы моего превосходного слуги и советника, Зафры. Лицо Хафара не выразило никаких эмоций, ибо подобная способность и делала человека хорошим визирем у такого хана и еще позволяла ему остаться в живых, а Хафар этой способностью и обладал. - Мой господин, - отозвался он, и этого было достаточно. -- Потом избавься от всех остальных проклятых льстивых просителей, и жалобщиков, и лизоблюдов, Хафар, и принеси мне те глупые документы, которые я должен подписать и скрепить печатью. - Мой господин. Зафра и Хафар вышли из зала бок о бок, но не вместе. Актер-хан, с умным видом кивая головой и поздравляя себя с тем, что проницательность и здравомыслие позволили ему приблизить к себе такого человека, как Зафра, протянул руку за вином. 16. КОНАН-БЕГЛЕЦ Остальные завсегдатаи Королевской Таверны Турана были хорошо воспитанными и денежными людьми или умело притворялись таковыми. Однако они приостанавливались, чтобы поглазеть на человека, вошедшего в таверну и целеустремленно пробиравшегося между столами. Белая каффия полностью покрывала его голову, оставляя на виду лишь молодое, бородатое, покрытое темным пустынным загаром лицо. Его широкие шаровары вздувались над сапогами, в которые они были заправлены. Шаровары были малиновыми, рубашка с длинными рукавами - желтой, а на груди был приколот кусок черной материи в форме звезды. Он подошел прямо к столу личного гостя Хана, и большинство присутствующих наблюдало за их встречей. - Хаджимен! - приветствовал его Конан. - А я думал, что мой друг вернулся в дом шанки. Хаджимен, лицо которого было обеспокоенным или же по-настоящему серьезным, покачал головой. - Я остался. Он взглянул на Испарану, сидящую напротив киммерийца за маленьким треугольным столом. Ее одежды мало что скрывали, и Хаджимен торопливо отвел глаза. Конан подал знак хозяину. - Мой друг Хаджимен из племени шанки присоединится к нам. Давай, - сказал он сыну хана шанки, - садись с нами. Хаджимен сел. Вокруг них начали подниматься кружки, и возобновились разговоры. Многом хотелось бы познакомиться с этим грубоватым человеком, оказавшим какую-то очень ценную услугу их хану, но кодекс поведения клиентов, посещавших столы Королевского Турана, не позволял заговаривать с ним. - Сын хана шанки выглядит обеспокоенным, - сказал Конан. Хаджимен взглянул на него глазами, в которых, казалось, горе соперничало с ужасом или, возможно, яростью. - Я расскажу моему другу Конану и его женщине. Некоторые говорят, что моя сестра вовсе не умерла от лихорадки, а была... убита. Некоторые говорят, что она вовсе не ждала ребенка, как сообщил нам хан замбулийцев, но на самом деле была девственной и отвергла его объятия. Конан сидел в молчании, пока перед Хаджименом ставили кубок и новую большую кружку с пивом. Потом виночерпий отошел. Конан мог посочувствовать переживаниям шанки, но с трудом находил подходящие слова. И еще он взвешивал вероятность рассказанного: дочь пустыни, отданная своим отцом в дар великому сатрапу Империи Турана, - и чтобы она отвергла сатрапа? Конан видел со стороны шанкийских женщин только покорность - и еще он припомнил непристойное украшение, которое носила другая сестра Хаджимена. - В городе, где живут такие люди, как эти, - осторожно сказал он, - на каждое событие ты услышишь три разных слуха. Хаджимен налил себе пива, сделал огромный глоток, налил снова. - Я знаю. Я не сказал, что верю тому, что услышал. Я рассказал моему другу из племени киммерийцев только потому, что Теба говорит: обеспокоенный человек - одинокий человек, и еще говорит, что никому не следует быть в одиночестве. Испарана спросила: - Но из-за чего дочь Ахимен-хана из племени шанки могла быть убита здесь, в Замбуле? Хаджимен заглянул в свой кубок, покрытый красной глазурью, и обратился к его содержимому. - В этом нет для нас чести. Потому что она была девственницей и опозорила себя и свой народ, предпочтя остаться таковой. - А-а, - Конан понял дополнительную причину душевных терзаний Хаджимена. Если то, что он услышал, было правдой, то девушка опозорила себя и своего отца - и, конечно же, своего брата и вообще весь свой народ. Так будут думать шанки, ибо они были маленьким, древним, связанным обычаями племенем. Так что было бы лучше, если бы эта история никогда не вышла на свет; это осрамило бы ее отца и его народ. Неважно, что другие не увидели бы здесь причин для позора; шанки жили для шанки, а не для всех остальных. Из того, что Конан видел, он понял, что быть шанки очень нелегко. С другой стороны, она была подарком хану от хана. Если бы этот хан был опозорен, а она убита... можно ли было одобрить такое? Без сомнения, на Актер-хане лежал более тяжкий грех. Однако, насколько Конан понимал, это могло быть иначе для Хаджимена... и, возможно, наказанием за такое поведение - девушка-подарок, отказывающая выбранному для нее мужчине, - была смерть. Конечно же, не замбулийскому владыке было приводить приговор в исполнение. И все же... Да, Конан мог посочувствовать переживаниям Хаджимена и стоящей перед ним дилемме, хоть и не мог полностью их понять. С большой осторожностью он сказал: - Эта история - этот слух... Он говорит, что она оттолкнула Актер-хана, и он убил ее в порыве раздражения? - Говорят, что она не была убита так, под горячую руку. Она сделала то, что ты сказал, да, - но была убита позже, хладнокровно. Хладно... О! Да, Конан знал, что для этих людей это означало "бесстрастно". Он прикоснулся к скованному обычаями молодому жителю пустыни - мимолетно, ибо не был уверен в том, что следует и чего не следует делать по понятиям шанки. Ему вовсе не хотелось оскорбить одного из тех, о ком у него было такое высокое мнение. По мнению киммерийца, это были хорошие, и благородные, и трогательные люди. - Итак, сын хана шанки не вернулся к шатрам Своего племени, - сказал он, испытывая раздражение от необходимости излагать свои мысли таким уклончивым образом. - Что он намеревается делать? - Оставаться среди замбулийцев, - сказал Хаджимен, едва разжимая губы, и уставился на стол. - И попытаться узнать все, что можно узнать. - Искать Правду. - Да. - И если этот мерзкий слух - правда, то перед моим другом по-прежнему будет стоять вопрос выбора, и ему по-прежнему нужно будет принять решение. - Да, - ответил Хаджимен, не поднимая глаз. - Хаджимен. Шанки тупо посмотрел на Конана и моргнул. - Да, я обращаюсь к тебе прямо и называю тебя по имени. Хотя я и уважаю обычаи шанки, сейчас мы не среди твоего племени. И его обычаи - это не обычаи моего народа. Мы называем наших друзей по имени. Хаджимен - я Конан. И у тебя есть друзья в Замбуле. Немного помолчав, Хаджимен сказал; - Хан замбулийцев благоволит к Конану. - Да. - Пока, - вставила Испарана, которая лучше Конана знала своего правителя. Хаджимен еще какое-то время смотрел на Конана, потом коротко кивнул, осушил свою кружку и начал подниматься на ноги. - Я буду оскорблен, если не поставлю тебе выпить, пока ты находиться в моем временном доме, - остановил его Конан, намеренно дважды используя прямое обращение. Хаджимен снова обратил на него свой очень серьезный взгляд. Через какое-то время он заговорил: - Это пиво Актер-хана? - Да. Хаджимен кивнул, бросил на стол монету и вышел. - Гордый человек, - сказал Конан. - И он так и не обратился ко мне прямо. - Я думаю, ты не оскорбил его, - отозвалась Испарана. - Надеюсь, нет. Меня раздражают их речевые условности. Я не рожден для церемоний, Спарана. И все же мне не хотелось бы обидеть его или вообще кого-нибудь из шанки. Как ты думаешь, в эту историю о его сестре можно верить? - Да. Ты не знаешь Актер-хана, Конан. Ты видел только благодарного монарха. Конан пожал плечами. - Я знал многих правителей. Я бы не стал протягивать голую руку, если бы кто-нибудь из них держал меч! Но труднее поверить во вторую часть этой истории, Спарана: что дочь Ахимен-хана отвергла Актера - или любого другого мужчину, которому ее пода р и л и. - Некоторым из нас, - ответила Испарана, - не нравится, когда нас. дарят, кому угодно и кто угодно! - Испарана, ты настоящая женщина. И ты не такая; ты не воспитывалась среди шанки, и к тому же их ханом. - Да, это правда. Слава богам. Однако я понимаю, что ты хочешь сказать. Предположим, что в душе она всегда была бунтаркой - подобно мне - и никогда не осмеливалась проявить это или предпринять что-либо, пока она жила среди шатров шанки. Здесь... может быть, она решила попытаться. - Думаю, это возможно, - сказал Конан. Его глаза были устремлены на человека, входящего в таверну, но не видели его. - По-моему, лучше не говорить ничего об этом. Но я попытаюсь как-нибудь узнать. - А ты уверен, что хочешь знать? - Знания не повредят мне, Испарана. Если этот слух - правда, то не мне, а Хаджимену следовало бы уехать домой прежде, чем он все узнает! Она улыбнулась и коснулась его руки, распознав некоторое сочувствие в этом столь суровом юноше; потом она подняла глаза и полуобернулась, следуя за его взглядом. Киммериец усвоил урок и дал себе обет, правда, неформальный, - он никогда теперь не садился в таверне спиной к двери. Таким образом, он наблюдал за приближением человека очень обыкновенной внешности, с отвислыми щеками, в длинном, плотно запахнутом плаще из обыкновенной домотканой серовато-коричневой ткани. - Прошу прощения. Один человек там, за дверьми, хочет поговорить с киммерийцем Конаном. Конан остался сидеть с бесстрастным лицом, по-прежнему сжимая в руке кубок великолепной работы и в то же время изучая этого человека, который подошел к нему так спокойно. Испарана тоже разглядывала этого неприметного человечка. Вокруг них остальные постояльцы были по-прежнему верны своему рождению, или деньгам, или претензиям: они ни на что не обращали внимания. - Ты знаешь меня, - сказал Конан. - Пусть он войдет и выпьет со мной. - Занятой вечер, - мрачно сказала Испарана и заглянула в глубокий вырез своего темно-красного шелкового лифа, отчего на ее подбородке образовались складки. На ней был медальон, подаренный Актер-ханом; своим нижним изгибом он чуть задевал верхний изгиб ее груди. "Этот вечер должен был быть только нашим", - подумала она, но не произнесла этого вслух. - Он поговорит с тобой за стенами этой таверны, - сказал незнакомец Конану. - Он не хочет показываться на людях? - Возможно. Возможно, ты не хочешь, чтобы тебя видели вместе с ним. Конан улыбнулся. - Хорошо сказано. Но тогда почему я вообще должен хотеть говорить с ним? - Не делай этого, Конан! - Разговоры никому не вредят, - сказал человек в плаще, но Конан, которому пришел на ум Хаджимен, знал, что это не так. И все же... Он внимательно изучал незнакомца. Тот не казался особенно опасным. Он вообще не казался опасным. Он не выглядел как человек действия или силач. "Интересно, - подумал киммериец, - кто же хочет поговорить со мной по секрету?" И большая шишка его киммерийского любопытства сказала: "Почему бы и нет?" Он откинулся назад от стола. - Распахни плащ. Незнакомец бросил на него короткий вопросительный взгляд и подчинился. Под длинным серо-коричневым плащом на нем была туника с бахромой, едва доходящая до колен. Его пояс был нешироким, и на нем не висели ножны меча. Конан слегка расслабился, но не полностью. - Я хочу, чтобы ты вытащил свой кинжал левой рукой и оставил его здесь, у моей спутницы. Подумав какое-то время, незнакомец кивнул. - Мы не собираемся убивать тебя, Конан из Киммерии. Мы вообще не желаем тебе зла. Он положил на стол кинжал, который был таким же незамысловатым и утилитарным, как и плащ: это было просто приспособление для еды. Испарана спросила: - Кто это - "мы"? - Я и тот, кто хочет поговорить - только поговорить - с твоим спутником, Испарана. - Его зовут Балад? - Нет. - Конан, не ходи. - Ты знаешь нас обоих, - заметил Конан посыльному, потом, обращаясь к Испаране, сказал: - У меня с собой меч и кинжал, а этот человек безоружен. Я пойду на встречу с его хозяином" Он взглянул на незнакомца, чтобы проверить, как тот отреагирует на это последнее слово. О" не увидел никакой реакции. - Я бы не пошла, - сказала Испарана, не скрывая своего беспокойства. Конан поднялся на ноги. - Никуда не убегай, Спарана - и не слишком много пей без меня! Я вернусь, чтобы осмотреть твой медальон - с очень близкого расстояния. Он подошел к виночерпию и выпросил у него абрикос. Потом он вернулся к посыльному, который, вместе со всей своей массой каштановых волос, был на целый фут ниже киммерийца. - Я иду за тобой. Конан был важной персоной. Остальные постояльцы таверны украдкой наблюдали за тем, как он, жуя абрикос, исчезает за дверью вслед за худощавым человеком в длинном темном плаще. - Ты знаешь, - сказал, оказавшись на улице, фруктоядный Конан, словно продолжая разговор, - мне нравится носить меч. Так приятно чувствовать его у своего бедра. - Я слышу тебя и понимаю. Тебе нечего бояться. - О, я знаю это. - Я хотел сказать... Незнакомец не стал утверждать очевидное и замолчал, Они поняли друг друга. Конан, возможно, по-глупому согласившись следовать за неизвестным в неизвестное - ив темноту замбулийских улиц в центре города - напомнил своему проводнику, что вооружен, и так же тонко дал ему понять, что ничего не боится. Они пересекли улицу. На другой стороне свет был скудным, а тени - более глубокими. Конан дошел вслед за своим проводником до перекрестка и сделал резкое движение вперед. - Ты чувствуешь это? Идущий чуть впереди проводник отозвался: - Да. Это твой кинжал? - Нет, твой. Чуть выше твоей поясницы. Если я надавлю, ты умрешь или будешь парализован. Что будет хуже? - Это, без сомнения, мудрая предосторожность осмотрительного человека, но в ней нет нужды. Тайна не всегда означает опасность. - А вынутый из ножен кинжал не всегда идет в дело, - хоти такой поговорки в Киммерии нет. Ты можешь понять, что у меня нет причин доверять тебе. -Да. Они повернули за угол, и Конан щелчком отбросил в сторону абрикосовую косточку. Его провели в дверь. Короткая передняя заканчивалась целым рядом дверей и лестниц; проводник повел его наверх - в темноте. Конан незаметно вытер измазанную абрикосовым соком руку о плащ своего спутника. Они дошли до площадки, и проводник трижды постучал в дверь, одновременно просвистев три ноты. Дверь открылась изнутри, и Конан сузил глаза, защищаясь от яркого света. В комнате были две лампы, стол и три стула, вытертый овальный ковер работы жителей пустыни, кувшин и две глиняные кружки и всего один человек. Его одежда была такой же тусклой, как и у его посыльного, - красновато-желтого цвета. Проводник вошел. Конан последовал за ним. Ожидавший их человек закрыл дверь. Конан услышал снаружи какой-то шорох и встретился глазами с хозяином комнаты. - Дозорный, - сказал тот.; он был похож на торговца, и ему было уже за сорок. Конан кивнул. - Я вооружен. - Если только ты не собираешься совершить убийство, Конан из Киммерии, это не имеет значения. Конан продолжал разглядывать своего собеседника. Его волосы отступали назад, обнажая высокий, блестящий, шишковатый лоб. Седина светилась в его бороде, словно иней. Его длинная туника - или короткая мантия - красновато-желтого цвета была окаймлена зеленой вышивкой, а окруженные множеством морщинок глаза казались прищуренными из-за набухших под ними сероватых мешков. Его нос был большим, но не крючковатым. - Я должен доверять тебе, Конан из Киммерии. Надеюсь, что могу. - Я слышу глупые слова, - сказал Конан, отступая от своего проводника, чтобы продемонстрировать длинный клинок, торчащий из его большого кулака. Справа от себя он заметил узкое окно; в комнате не было других окон или дверей, кроме той, через которую они вошли. - Ты доверяешь? Это я действую доверчиво. Я пришел, не зная, как зовут вас обоих. Его собеседник улыбнулся. - Хочешь вина? - Нет. Я покинул уютную таверну и хорошее общество. Я собираюсь скоро вернуться, чтобы выпить со своей спутницей. Двое замбулийцев обменялись взглядами. - Ты откровенен. - А ты нет. Я здесь. Говори. - Тебе знакомо имя Балад, Конан? - Твой проводник утверждал, что он ведет меня не к Баладу. - Значит, ты о нем слышал. - Ему бы хотелось быть ханом над Замбулой. - Ты все так же откровенен. - Ты все так же говоришь ненужные вещи. - Мы не враги, Конан. У тебя нет причин для недружелюбия. Это все, что ты знаешь о Баладе? - По всей видимости, я здесь, чтобы узнать больше. Говори. - Ты будешь слушать речи о Баладе, о друг Актер-хана? Конан пожал плечами. - Осыпанный его милостями, а не друг. Актер-хан обязан мне. Я ничем не обязан ему. И вообще, его проклятый амулет дорого мне обошелся. Если я тебя выслушаю, это почти ничего не будет мне стоить и ничего не будет значить. Это было правдой - и к тому же, как он подумал, хорошо звучало. Очень хорошо. К нему обратились заговорщики! Да, он выслушает то, что они собираются сказать. Неужели они осмелятся вести переговоры с человеком, осыпанным столькими милостями Актера? В таком случае, они либо чрезвычайно глупы, либо поистине отважны, и Конану хотелось бы знать, какое из этих двух предположений было верным. Он молча ждал с ничего не выражающим лицом. - Балад считает, что Актер-хан - не лучший правитель для Замбулы и, без сомнения, не лучший для ее народа. Говорящий сделал паузу, чтобы проверить, какое впечатление произведут на Конана его слова; по лицу Конана ничего не было видно. Двое заговорщиков обменялись взглядами. - Тебе лучше вернуться в таверну. Проводник Конана оставил их наедине. - Меня зовут Джелаль, Конан. Тот, кто привел тебя сюда, не знает этого. Конан знал, что Джелаль думал произвести на него впечатление тем, что назвал свое имя. Однако киммериец цинично предположил, что этого типа могли звать вовсе не Джелалем. Кроме того, Конан ему не верил. Проводник, без сомнения, знал какое-то имя, с которым обращался к своему старшему в организации Балада, и зачем бы этому старшему называть Конану какое-то другое имя? Киммериец продолжал хранить молчание. Его лицо оставалось неподвижным. - Акгер-хан боится собственной тени, - сказал Джелаль. - Он превращается в тупого пьяницу и не делает ничего, чт