е гнилая оказалась.  Наверное,  из нее и
режут. Вторая жизнь старого дерева.
     На Садовой,  около Летнего сада,  Сигизмунд взял пассажира.
Старика.  Сигизмунд удивился,  увидев, как тот голосует. Старики
обычно не голосуют,  а этот уверенно поднял руку. Оказалось - по
дороге.   Посадил  пассажира,   зарядил  ему  тридцатку.  Старик
невозмутимо согласился.
     Это был типичный петербургский старичок - из той вымирающей
породы,   что  носит  черные  беретики  и   вкусно  рассказывают
презабавнейшие истории из былой жизни.
     Старик оказался театральным художником. Считал своим долгом
развлекать по дороге молодого человека.  А развлекая -  поучать.
Однако поучал он ненавязчиво, развлекал же любопытно.
     Сигизмунд выслушал историю о  провалившейся премьере.  Дело
было в далекие шестидесятые.  Шли полувялые гонения на христиан.
Львам  их,  правда,  не  бросали,  а  вместо  того  отправляли в
психушку.
     - ...И вот -  представьте себе! - у меня дома прячутся двое
беглых из психушки.  А  я  тогда работал в  Ленкоме.  Мы ставили
"Седьмое июля". Вы помните, что было седьмого июля?
     Сигизмунд, разумеется, не помнил.
     - Седьмого июля восемнадцатого года был мятеж левых эсеров.
Работая  над   костюмами  я,   естественно,   изучал  документы,
фотографии -  осталось довольно много снимков.  В  тот день была
страшная жара,  вечером -  гроза...  Все щеголяли в  футболках и
майках.  Ну,  революционные матросы -  в тельняшках. Но режиссер
запретил и футболки, и тельняшки. На Марусю Спиридонову напялили
кожаную  тужурку,  а  на  Железного Феликса  -  шинель  до  пят.
Представляете?  Театральное  руководство из  кожи  вон  лезло  -
хотело получить за этот опус Ленинскую премию. И вот - просмотр.
Явилось все  начальство,  партийное и  прот-чее.  А  перед самым
началом к режиссеру подходит наш рабочий сцены,  такой был у нас
Михал Семеныч,  и говорит: мол, раз такое дело - проставляйся. И
тот -  видимо, с перепугу - проставился до спектакля. Что стало,
как выяснилось в финале, его роковой ошибкой.
     А  финал был задуман весьма торжественный.  Когда все,  кто
остался в  живых,  примирились и  решили совместно строить,  так
сказать,  светлое будущее, появляется Ленин. Ленин говорит речь,
а  за  его спиной медленно восходит солнце.  Оно было сделано из
веревок-лучей  и  подсвечено снизу багровым светом.  Это  солнце
помещалось у  нас на штанкете номер тридцать один.  А рядом,  на
штанкете номер тридцать,  находилась другая декорация -  большой
черный крест из одной антирелигиозной пьесы.  Тоже подсвеченный.
И вот,  когда Ильич завел свою торжественную речь, Михал Семеныч
- а  он  уже принял -  перепутал кнопки,  и  на  глазах у  всего
партийного синедриона за  спиной  у  Ильича опустился гигантский
черный крест!  И с подсветкой, представляете? Все онемели, кроме
Ленина -  он не видел.  А кстати,  обошлось. Премию, конечно, не
дали.  А  я  сижу  и  думаю:  у  меня  дома двое беглых христиан
прячутся, а я тут из-за какой-то глупости переживаю...
     Сигизмунд с удовольствием посмеялся.  Старичок заговорил об
упадке  театрального  искусства.   Чтобы  поддержать  беседу  на
должном  уровне,  Сигизмунд рассказал о  премьере "Побратимов" в
театре "Бомбоубежище". Старичок поморщился, как от зубной боли.
     - Все  это...   ПУСТОЕ,  -  выговорил  он  выразительно.  -
Атмосфера -  вот что ушло. И, боюсь, безвозвратно. Вы, Сигизмунд
Борисович,  еще застали,  конечно,  эти вечера в Филармонии?  Вы
помните  те  времена,  когда  люди  ходили  слушать  музыку?  Не
нынешние богачи,  не иностранцы -  нет, простые ленинградцы? Они
ведь  не  мыслили  своей  жизни  без  музыки,  без  театра,  без
Филармонии!  Вы  помните,  каким событием была каждая премьера в
БДТ?  Вы ходили в оперу?  Ходили, конечно. Вы тоже больше любили
Малый Оперный?  Я  -  да.  Он уютнее Мариинского...  -  Старичок
говорил красивым,  звучным голосом,  вкусно  проговаривая каждое
слово.  - Взять бинокль, программку. Смотреть, как рассаживаются
оркестранты,  настраивают  инструменты.  Этот  удивительный  шум
перед началом спектакля.  Волнующийся занавес. Приходит дирижер.
Взмахивает палочкой.  Устанавливается тишина.  И вот - музыка...
Сперва медная группа,  потом  вступает группа деревянных духовых
и, наконец, скрипка...
     Этот  разговор вызвал у  Сигизмунда поток воспоминаний.  Он
вспоминал не столько события,  сколько запахи, звуки тех далеких
лет.  Старичок давно вышел - ему нужно было до Кушелевки - а его
голос  неотвязно  звучал  у  Сигизмунда  в  ушах.   Аспид  любил
Мариинский театр.  А  в  Мариинском театре любил  "Дон  Кихота".
Смотрел раз десять,  если не больше. И всегда в большом антракте
брал шампанское.  Когда-то об этом Сигизмунду рассказывала мать.
Потом это прочно забылось,  а вот теперь всплыло. Странное дело!
Сигизмунду вдруг начало казаться,  будто и он ходил с Аспидом на
"Дон Кихота".  Будто они вдвоем с  дедом в большом антракте пьют
шампанское.  Даже  вспомнил,  какое.  Сладкое.  В  буфете было и
сухое, но дед предпочитал сладкое.
     Опрощаться  Мариинка  начала  еще  в  советское  время.   В
какой-то  момент  там  появились женщины  в  брюках.  И  даже  в
джинсах. У матери это вызывало жгучее негодование.
     А  сейчас  там  от  иностранцев  не  продохнуть.  И  все  в
"брульянтах". И билеты по сорок баксов.

        x x x

     Сигизмунд любил Девятое Мая.  Даже не  потому,  что в  этот
день  в  городе  всегда  нагнеталась атмосфера праздника,  пусть
скорбного -  в  советское время,  или  натужно-помпезного -  при
новой власти,  но праздника. И не из-за старых фильмов, которыми
в  эту  неделю  обычно  полонился  телеэкран.  Хотя  эти  фильмы
Сигизмунду нравились, особенно комедии.
     Просто  с   Девятого  Мая   традиционно  начиналась  весна.
Накануне мать всегда мыла окна,  открывала рамы. А закрывала их,
кстати,  перед  Седьмым  Ноября.  Так  и  жили  от  праздника до
праздника. Как говорит Вика, циклически.
     И  неожиданно -  будто плотину прорвало -  хлынули какие-то
очень   давние   воспоминания.    Седьмое   или    восьмое   мая
шестьдесят-лохматого  года,   Сигизмунд  с  другими  мальчишками
носится по  двору,  мать моет окно,  кричит сверху:  "Гошка,  на
четвереньках не ползай! Опять угваздаешься!"
     День такой сегодня,  что ли?  Сигизмунд ничуть не удивился,
когда мать завела разговор о старых кинопленках.
     Разговор этот всплывал регулярно.  Пару лет назад Сигизмунд
рассказал,   что  сейчас  можно  переводить  восьмимиллиметровые
кинофильмы на  видео.  Тогда только-только эта услуга появилась.
Мать  загорелась.  Кинопроектор -  советский  дерибас  "Русь"  -
сломался еще в приснопамятные времена. С тех пор пленки валялись
невостребованно.
     А видеоплейер у родителей был. Сигизмунд презентанул матери
на день рождения - тогда же, пару лет назад. В те дни дела вдруг
резко пошли в  гору  -  естественно,  ненадолго.  Успел подарить
видак  и   набор  мелодрам.   Родители  видеоплейером  почти  не
пользовались - побаивались хитрой "вражеской" техники.
     И вот мать снова вытащила бобину.
     - Давай ее сюда,  -  сказал Сигизмунд.  -  В  ближайшие дни
сделаю.
     Ему вдруг показалось, что это очень важно.

        x x x

     В эту ночь Сигизмунду почти не спалось.  Снились бессвязные
сны.   Становилось  то  холодно,  то  жарко.  Мучительно  боялся
ворочаться,  чтобы не толкнуть Лантхильду.  В свое время Наталья
вбила в него накрепко страх задеть будущего ребенка.
     Наконец вязкая ткань сна порвалась,  и Сигизмунд очнулся. В
груди  непривычно  щемило.  Одолевала  тоска.  Хотелось  плакать
навзрыд  и  биться  головой  о  стену.  Или  кассету с  янкиными
записями послушать - да магнитофона нет. Разбит.
     Встал, решил покурить и выпить чаю. На кухне горел свет.
     Вамба.
     - Ты что не спишь? - хрипло спросил Сигизмунд. - Слепан!
     Вамба попытался объяснить,  но запутался в  словах и махнул
рукой.  Сигизмунд так  понял,  что  и  Вамбу нынче тоска гложет.
Домой вандала тянет.
     ...ДОМООООЙ!.. ААААА!..
     Посидели.  Выпили чаю.  Сигизмунд выкурил сигаретку.  Потом
Вамба сильно сжал его руку чуть выше локтя и ушел спать.

        x x x

     Первое, что почувствовал Сигизмунд, открывая гараж, - вонь!
     Шибануло  так,  что  сомнений не  осталось.  Пахло  уже  не
трупами,  а  какой-то  откровенно  химической гадостью.  Ноги  у
Сигизмунда ослабели. Только этого не хватало! Может, не надо, а?
Сколько их там еще? Четверо? Пятеро? Сам Лиутар, сын Эрзариха, с
дружиною явился?  Где, мол, Вамба, сын Валамира? Он мне недоимку
в бюджет задолжал!
     Взбодрив себя идиотским смешком,  Сигизмунд вдруг решил:  а
ну их,  вандалов, в пень! Посидят - сколько их там - в Анахроне,
да и передохнут. Хватит с него натурализаций.
     Целый  день  Сигизмунд  проходил,   как  в  угаре.   Уже  к
четвертому  часу  дня  его  начала  мучительно терзать  совесть.
Лиутар, сын Эрзариха? Да? А вдруг там ребенок? Как в том случае,
у деда.  Тогда перенесло девочку.  Невинное дитя.  Перепугалась,
бедная, наголодалась, настрадалась... А?!
     Сигизмунд посмотрел на себя в  зеркало и  неожиданно плюнул
своему отражению в глаз.
     Напялил ватник. Взял в гараже железные ограждения - черт бы
их побрал! - и обреченно потащился в Анахрон.
     В  этот  раз  идти  было страшно.  Сегодня не  было никаких
предположений - что да как. Сегодня была уверенность. В Анахроне
кто-то  есть.  И,  возможно,  не первый день.  Не чудилась тогда
вонь. Ох, не чудилась! И спал плохо поэтому.
     В  Анахроне  стояла  гробовая тишина.  Такая,  что  в  ушах
звенело.  Где-то  глубоко в  зеве  колодца еле  слышалось мерное
капанье воды.
     Сигизмунд буквально заставил  себя  приблизиться к  окуляру
наблюдательного устройства.  Неприятно.  Стоишь спиной к пустому
коридору,  откуда может в любой момент появиться...  кто-нибудь.
Или  что-нибудь.   Но  гораздо  хуже  было  то,  что  за  спиной
оказывался также  бездонный колодец.  Веяло  от  него  чем-то...
этаким. Не к ночи будь помянуто!
     - Ну,  Стрыйковский,  -  проговорил Сигизмунд,  старательно
разрушая тишину. Тишина не разрушилась. Голос увязал в ней.
     Сигизмунд еще  раз  бросил взгляд через плечо и  прильнул к
окуляру.
     И тут же отпрянул, как от удара.
     В камере был человек!

        x x x

     Человек    сидел,    повернувшись    широкой    спиной    к
наблюдательному  устройству,  сгорбившись  и  свесив  голову.  В
слабом свете лампочки Сигизмунд видел его мощные, покатые плечи.
Человек был  устрашающе огромен.  И  грязен.  Серо-пегие  волосы
разметались по  спине.  Он  не  подозревал о  том,  что  за  ним
наблюдают.  И не шевелился. Но он был жив. Сигизмунд безошибочно
ощущал это.
     Он  был  живой,  сильный и  страшно свирепый.  Его  глодала
ярость.
     Сигизмунд перевел дыхание.  Вытер пот со лба. Что же теперь
делать-то?  С  этим монстром не  совладаешь.  Пока разинешь рот,
чтобы его уговорить - мол, дружба-фройндшафт, - разорвет. Голыми
руками.
     Взгляд  Сигизмунда  невольно  устремился  к  стеллажу,  где
соблазнительно   поблескивали   никелированные  цилиндры.   Одни
содержали седативные,  другие -  отравляющие вещества. Зеленые и
красные. Отравляющие, разумеется, красные.
     Ну так что -  ввинтить баллончик в гнездо,  вон оно, нажать
на  кнопочку...  а  завтра,  когда все как следует проветрится и
будет   произведена  санация  камеры  (все-то   мудрый  Аспид  с
коллегами предусмотрел!)  -  багром и в колодец.  И никаких тебе
проблем.
     Решение принимает он,  Сигизмунд.  Единолично. И спрашивать
за это решение с него никто не будет. Некому.
     Сигизмунд  решительно  подошел  к  стеллажу.  Взял  в  руки
запыленный баллончик.  И  нечего разводить интеллигентские нюни.
Вамба,  небось,  своими руками человек пять -  никак не меньше -
зарубил.  Да и на Вавиле,  по здешнему законодательству, столько
висит -  на вышку потянет.  А он,  Сигизмунд, их честными людьми
считает. За один стол с ними садится.
     Сигизмунд ввинтил баллончик в гнездо.  Все. Осталось нажать
на   кнопку.   Еще  раз  заглянул  в   окуляр.   Человек  слегка
пошевелился, потер затылок. Снова замер.
     Ах,  чтоб  его!..  Сигизмунд живо  представил себе нынешнюю
ночь и завтрашнее утро.  Тоненько взвыл от ужаса. И не то, чтобы
трупов боялся...  Завтра придет, откроет дверь. Можно респиратор
одеть  на  всякий  случай  -   вон  висит.   Можно  даже  костюм
биологической защиты напялить.
     Труп будет лежать на  нарах.  Всего и  дел  -  зацепить его
багром,  дотащить до  колодца и  спихнуть.  Но вот как раз этого
Сигизмунд представить себе не мог.
     Всхлипывая,  он  вывернул баллончик.  Заставил себя вернуть
его на  стеллаж.  Взялся за зеленый.  И  похолодел.  А  вдруг он
что-то перепутал?
     Да гори оно все синим пламенем!..

        x x x

     Вся  тусовка,   за  исключением  скалкса,   была  в  сборе.
Сигизмунд понял это,  едва переступил порог.  Из кухни доносился
голос Аськи и сочный смех Вавилы. Вот ведь необидчивые!
     Завидев Сигизмунда, Аська оживленно заговорила:
     - Представляешь,  Морж,  я  тут  такую статью прочитала про
смертную казнь  через повешение!  Оказывается,  человек в  петле
живет двадцать секунд.  А  некоторые -  больше.  Ну,  у хорошего
палача -  двадцать, а у фигового - до минуты, вот ужас-то. Я тут
глаза закрыла и  стала отсчитывать эти двадцать секунд,  слушай,
это  очень  долго,  это  просто  кошмар,  как  долго.  Я  бы  не
выдержала...  Я  потом полночи не  спала.  Меня  Вавилыч утешал,
утешал...  Слушай,  Морж,  а что ты такой зеленый? Тухлых котлет
обожрался?
     Сигизмунд  понял,   что  еще  немного  -   и  его  стошнит.
Встретился глазами с Вамбой.  Вамба сразу перестал улыбаться. Во
взгляде водянисто-серых глаз шурина мелькнула тревога.
     - Хвас? - спросил он негромко.
     Теперь и Вавила замолчал, построжал лицом.
     - Вы чего,  мужики?  -  недоумевала Аська. - Из-за смертной
казни?  Так ведь это я так. У нас в стране, между прочим, просто
мочат,  в смысле -  расстреливают. А в Америке... Вика, переведи
им про электрический стул!..
     - Вика, - тихо сказал Сигизмунд, - переведи Вамбе...
     Все замолчали.
     - Что стряслось?  -  спросила Вика.  -  Да ты сядь. На тебе
лица нет.
     И встала, освобождая ему место.
     Сигизмунд тяжело плюхнулся на табуретку.
     - Еще  один перенос,  -  сказал он  обреченно.  -  Человек.
БОЛЬШОЙ.  Переведи им. Мне помощь нужна. Пускай одеваются и идут
со мной. Меч пусть возьмут. Только пускай в газету завернут, что
ли, а то ведь арестуют нас... средь бела дня... Да, и пусть пока
ни о чем не спрашивают, ладно?

        x x x

     - Уроды,  сволочи,  гады,  фашисты! Все, все мне испортили!
Мудозвоны,  суки,  козлы вонючие,  падлы!  У человека один раз в
жизни!  Чтоб вас  так!  -  надрывалась Аська,  бежавшая сбоку от
Сигизмунда.  Сигизмунд в  ватнике и оба вандала в куртках мрачно
шествовали  гуськом,   волоча   ржавые  помятые  ограждения.   У
Сигизмунда  на  плече  лежал  громадный  разводной  ключ.  Аська
семенила  рядом,   ругалась,  орала  и  охотно  разъясняла  всем
встречным-поперечным,  что вот,  эти мудозвоны газовщики свадьбу
ей  сорвать  хотят.  Газ  перекрыли.  Перепутали  что-то.  Пирог
свадебный,  конечно, уже погиб! Так прямо в духовке и погиб! Как
в  Освенциме,  в  газовой  камере!  Встречные слушать  Аську  не
хотели, обходили процессию дугой. Только бабка какая-то осудила.
Правда, осудила не по делу - аськины туалеты и прическа бабке не
глянулись.  Их и  осудила.  Аська попыталась вступить с бабкой в
военный конфликт, но была нейтрализована Вавилой.
     Вавила, играющий роль жениха-неудачника, солидно повторял:
     - Так бутем зенитса, Ассика?
     У Виктории была роль класса "кушать подано". Она вышагивала
с другой стороны,  держа под мышкой завернутый в газету меч. Вид
у Вики был отрешенно-мрачный. Время от времени Вика торжественно
возглашала:
     - Заткнись ты, Анастасия. И без тебя тошно.
     Все  это,  по  мнению Аськи,  являлось конспирацией высшего
уровня.
     По  соседству с  заветным люком бродили совершенно ненужные
тетки с жирными мопсами.
     - Аська! Ликвидируй баб! - прошипел Сигизмунд.
     Аська охотно перешла на почти-ультразвук. Скандал заполонил
собою все пространство двора-колодца, и находиться рядом с люком
сделалось невыносимо.
     - Лезь,  лезь, скотина пьяная! Ишь, налил зенки! Лезь, тебе
говорю!  Пирог погиб!  Все погибло!  Один раз в  жизни бывает!..
Лезь, животное! Ты, отброс бесплатного абортария!
     Сигизмунд  молча  забрался  в  люк.  Следом  втиснулись оба
вандала.  Аська вдруг замолчала, поспешно огляделась по сторонам
и  тоже юркнула в  лаз.  Сигизмунд вдруг почувствовал,  как  его
обхватывают аськины цепкие лапки.
     - Не стремайся,  Моржик!  Я с тобой,  -  быстро проговорила
она.
     В конце коридора горел свет.  Было очень тихо.  Потом вдруг
по  подземелью прошел  отдаленный гул,  наполнив тело  противной
вибрацией.
     И стих.
     - Что  это  было,   Морж?  -  прошептала  Аська.  Ее  шепот
отозвался в тишине оглушительно.
     - Хер  его  знает,  -  отозвался Морж.  -  Иногда здесь так
бывает.
     Из темноты донесся недовольный голос Вики:
     - Кто-нибудь подаст мне руку, раздолбаи?
     Сигизмунд  поспешно  помог  ей  спуститься  вниз.  Зашуршав
газетой, Вика распаковала меч.
     - Газету  положи  здесь.  Пригодится на  обратном  пути,  -
сказал Сигизмунд.
     - Без тебя знаю, - отрезала Вика.
     Они стояли в тоннеле. Сигизмунд закрыл дверь.
     - Отрезаны... - прошептала Аська.
     - Только не  устраивай здесь  фильм  ужасов,  Анастасия,  -
проговорила Вика.
     Сигизмунд вручил Вавиле разводной ключ.
     Вандалы, получив в руки оружие, заметно приободрились. Чего
нельзя было сказать о Сигизмунде.
     Сигизмунд  впритирку  обошел   Вавилу  в   узком   тоннеле.
Почему-то  отметил,  что от  того несет кетчупом и  луком.  Жрал
недавно, скотина жизнелюбивая.
     Взяв на себя роль командира, Сигизмунд повел свой маленький
горе-отряд   на    штурм   Анахрона.    Против   целого   одного
потенциального врага.
     Новая  вибрация  настигла  их  на  подходах к  предбаннику.
Сигизмунд слышал, как сзади ойкнула Вика. И тут же забыл о ней.
     Оказавшись  перед   лицом  неведомой  опасности,   которую,
возможно,  предстояло отражать оружием,  вандалы и двигались,  и
держались  совершенно иначе,  чем  в  обыденной  жизни.  Ступали
бесшумно,  как кошки.  Неуловимым движением Вамба оказался около
колодца.  Сигизмунд хотел  было  предостеречь,  чтобы  не  упал,
держался  осторожней,   но   Вамба  уже  наклонился  над  краем.
Прислушался. Потом бросил что-то Вавиле.
     - Он говорит...  там кто-то есть... - послышался из-за спин
несчастный голос Вики. - А кто там может быть, Морж?
     - Да нет там никого... Там глубина - знаешь какая?
     - А на фига тут колодец,  Морж?  - деловито спросила Аська.
Переступила с ноги на ногу.
     - Только ты хоть туда не суйся!  Не вытащить будет...  Туда
вообще-то жертв неудачного переноса отправляют.  Вот и багор для
этого. И лебедка...
     - А мы его тоже будем... туда? - спросила Аська.
     - Заткнис, Ассика, - сказал Вавила. Он тоже прислушивался к
безднам колодца.
     Сигизмунд видел,  что Вавила обменялся с  Вамбой понимающим
взглядом. Это Сигизмунду очень не понравилось.
     - А там что? - Аська повернулась к стеллажам.
     ...И  тут  неожиданный приступ  ужаса  с  невиданной доселе
силой нахлынул на всех собравшихся.  Буквально пригнул их к полу
свинцовой тяжестью.  Вика шумно задышала ртом.  Видно было,  что
близка  к  истерике.   Так.  Остановить.  Немедленно  остановить
истерику.
     - Вавила,  дай ей по морде!  -  рявкнул Сигизмунд, разрывая
плотную ткань тишины. - Виктория, переведи ему!
     Аська резко развернулась и влепила Вике пощечину.
     - Тихо,  тихо, - проговорила Аська, тут же погладив Вику по
покрасневшей щеке. - Морж, это что?
     Вика тихонько расплакалась.
     - Ничего  страшного.  Обыкновенный  приступ  ужаса.  Эффект
какой-то здешний.  Меня предупреждали,  чтобы я не боялся.  Все,
кто с Анахроном работал, к этому ужасу потом привыкали.
     - Кто-то... смотрит... - выдохнула Вика. - В спину...
     У нее стучали зубы.
     Сигизмунд почувствовал, как по спине у него бегут мурашки.
     - Там никого нет, Виктория. Это глюкасилы.
     Вандалы озирались,  щерясь и  диковато поблескивая глазами.
Вамба начертил перед собой охранительный знак.  Сигизмунду вдруг
показалось -  расстроенные нервы,  должно быть,  -  что  знак на
мгновение засветился в воздухе.
     Ужас постепенно отступал.
     - Все в порядке? - спросил Сигизмунд.
     Аська молча кивнула. Она была бледна.
     Сигизмунд  прильнул  к  окуляру.  Он  чувствовал,  что  все
остальные смотрят ему  в  затылок.  Еще бы  -  здешний "хозяин".
Нынешний жрец Анахрона.
     Человек был в камере.  Теперь он лежал на нарах лицом вниз.
Сигизмунд ощутил панический страх. Вдруг он умер? А вдруг болен?
Чумой,  например?  А вдруг сошел с ума?  Сколько приступов ужаса
ему пришлось пережить,  пока он сидел в приемной камере? Не зная
о  том,   что  происходит,   опасно  ли  это,  кончится  ли  это
когда-нибудь...
     - Там  он,  -  хрипло  проговорил Сигизмунд,  отрываясь  от
окуляра.
     - Пусти-ка!  -  Аська оттолкнула Сигизмунда.  - Точно. Есть
там кто-то.
     Уставившись на костюм бактериологической защиты,  Сигизмунд
покусал губу. Надеть? Не надеть? А остальные?
     - В общем, действуем так. Виктория, сможешь перевести?
     - Постараюсь,   -   постукивая  зубами,   отозвалась  Вика.
Выглядела она - гм - неважно.
     - Женщинам в  камеру не входить!  Я вхожу первый,  ребята с
оружием пусть подстрахуют у входа. Если этот на меня нападет...
     Вика,  запинаясь,  стала  переводить.  Вандалы  выслушали с
бесстрастными лицами.
     Была  не  была!   Сигизмунд  взялся  за  рычаг  отпирающего
механизма. Герметическая дверь с чавканьем распечаталась.
     Исключительно ловко  оттеснив  Сигизмунда в  образовавшееся
отверстие просочились вандалы и замерли по обе стороны от входа,
держа оружие на замахе.  Они не произнесли ни слова,  не бросили
ни одного лишнего взгляда. Сигизмунд явственно понимал, что если
сейчас облажается, то вандалы будут презирать его до конца дней.
     Стараясь  унять  внутреннюю дрожь,  Сигизмунд заставил себя
войти. Приблизился к нарам.
     ...Если этот сейчас схватит его за горло и начнет душить...
Человек  живет  в  петле  двадцать  секунд.  За  двадцать секунд
вандалы  что-нибудь  да  успеют.  Эта  дурацкая мысль  почему-то
здорово приободрила Сигизмунда...
     Наклонился.  Взял человека за плечо и рывком перевернул его
на спину.
     Старик. Без сознания.
     - Аттила! - взревел Вамба нечеловеческим голосом. Отшвырнув
Сигизмунда, метнулся к неподвижному старцу.
     Вид у старика был самый что ни на есть вандальский. Широкое
лицо  пересекали два  шрама:  один  задевал лоб,  правую бровь и
правую щеку,  второй кривил губу.  Судя по обилию морщин и цвету
лица,  дед  за  свою  долгую  жизнь  успел  предаться  множеству
пороков, из коих пьянство было наипервейшим.
     Спутанные  лохматые  волосы  пятнала  неопрятная желтоватая
седина.
     Старец  тяжело  дышал,  широко раздувая крылья носа.  Вамба
хлопотал над аттилой, бубня и причитая. Вавила топтался рядом.
     - Валамир!  -  пояснил он  Сигизмунду,  встретившись с  ним
взглядом.
     В приемник Анахрона всунула голову Аська.  Быстро, воровато
огляделась.
     - Ядрен батон! Гадость какая! Настоящий зиндан!
     И скрылась.
     Сигизмунд вышел из камеры. Обтер лицо ладонью. И вздрогнул.
     Вика  стояла,  прижавшись спиной к  стеллажу и  наставив на
Сигизмунда багор.
     - Уймись! - грубо сказал он ей.
     Вырвал багор у Вики из рук, швырнул в угол, дернул Викторию
за плечо.
     - Иди лучше туда, помоги. Там человеку плохо.
     Вика помотала головой.  На  лбу  у  нее выступили бисеринки
пота.
     Из камеры Вамба с Вавилой выволокли бесчувственного аттилу.
Тот свешивался, как пьяный, мотал лохматой головой.
     Снова прошла вибрация. На стеллаже зазвенели цилиндры.
     - Уходим!  -  выдохнул Сигизмунд. Он задраил дверь приемной
камеры, деловито выключил свет. На Анахрон пала кромешная тьма.
     - Ой! - послышался викин голос. - Что это было?
     - Свет я выключил, дура! Аська, фонарик у тебя! Зажги!
     - Ой, а я его, кажется, обронила... А нет, вот он.
     В темноте запрыгало желтое пятно.
     Компания  медленно  двинулась  по  тоннелю.  Сигизмунд  шел
последним. Отойдя метра на два от входа в предбанник, обернулся.
По всему предбаннику бегали голубоватые огоньки.  А над колодцем
сгустилось  черное  марево.  Огоньки  туда  не  забегали,  будто
обтекали это место.
     Сигизмунд нашел в темноте потную руку Вики и сжал ее.
     - Все в порядке, - прошептал он. - Сейчас выйдем.

        x x x

     После пережитого стресса Аська оказалась единственной,  кто
вспомнил о том,  что меч неплохо бы завернуть в газету.  Сверток
Анастасия всучила Вике.
     - Давай, лезь. Только осмотрись сперва. Зря не светись.
     Вика, оскальзываясь на лестнице, выбралась первой. Следом -
Аська. Сверху понеслось:
     - Ой!  Солнышко,  птички!  Цыпа-цыпа!..  Хорошо-то как! - И
почти без  паузы:  -  Свадьбу мне  изгадили,  паразиты,  бомжара
пьяная! Гайку отвернула! Газ перекрыла! Пирог сгиб в духовке!
     Вамба  полез  следующим.  Сигизмунд с  Вавилой поддерживали
аттилу снизу,  Вамба  тащил батюшку за  подмышки.  Вообще старый
Валамир был тяжел, как славянский шкаф. Все время норовил грузно
осесть на голову Сигизмунду.
     Наконец "бомжару пьяную" выгрузили,  положили на  асфальте.
Вавила и  Сигизмунд выбрались на  свет  Божий  и  закрыли крышку
люка.  Сигизмунд понял,  для кого предназначался аськин концерт.
Во  дворе  возле  "ауди" цвета  "металлик" стояла,  презрительно
кривя  губы  и  посматривая  на  окна  третьего  этажа,  холеная
барынька. Ждала, видать, кого-то.
     - Что делать будем?  - обратился к "коллегам" Сигизмунд, не
забывая  через  слово  материться.  Его  очень  устраивало,  что
барынька вынуждена при сем присутствовать.
     - В ментовку его,  гада!  -  театрально вскричала Аська.  -
Пусть нары жопой давит! Сука! Свадьбу мне сгубил!
     От барыньки исходили волны острой неприязни ко всей честной
компании. Она из последних сил не замечала скандала.
     Вамба  был  очень  встревожен.  Он  сказал  что-то,  Вавила
кивнул.
     Вика перевела:
     - Говорит, что быстрее надо его домой нести.
     Вдвоем  они  подхватили аттилу за  плечи  и,  как  пьяного,
поволокли прочь со двора.  Забрав ограждения и ломик,  Сигизмунд
пошел следом.  Аська,  утухая, ворчала. Вика молча шагала рядом.
Завернутый в газету меч она несла под мышкой.

        x x x

     Сигизмунд молил  всех  известных ему  богов,  включая  Бога
Единого,  чтобы по  дороге не встретить никого из соседей.  Боги
услышали. Аттилу беспрепятственно дотащили до квартиры.
     Лантхильда  увидела  батюшку.   Остолбенела.  Вытаращилась.
Ужаснулась.  Распереживалась,  раскудахталась.  На  Сигизмунда с
тревогой и верой уставилась козьим взором.
     Аттилу сгрузили на тахту в "светелку".  Комната наполнилась
булькающим звуком трудного дыхания старика.
     Вика  неожиданно обрела  прежнюю  строгость и  деловитость.
Потребовала нашатырь.
     - В аптечке там возьми, - махнул рукой Сигизмунд. Усталость
накатила вдруг такая,  что ноги подгибались.  - Аська, свари мне
кофе!
     - У тебя жена есть.
     - Ладно, хорош говниться. Свари. Сил нет.
     Аська  довольно бойко  заговорила с  кем-то  по-вандальски.
Ишь,   натаскалась.   Вандальский  язык  с   его  взвизгивающими
интонациями был просто создан для аськиного голоса.
     Вика  поднесла к  носу  аттилы  нашатырь на  ватке.  Аттила
широко  раскрыл  очень  светлые серые  глаза.  Взгляд,  поначалу
бессмысленный,  вдруг налился бешенством. Дергая бородой, аттила
что-то произнес хриплым голосом.  Чуть повернул голову,  заметил
Вамбу -  и  вдруг заехал тому  в  нос.  Из  носа у  Вамбы тотчас
обильно потекла кровь.
     - Ни хрена себе,  -  пробормотала Аська.  -  Это что,  твой
тесть, Морж?
     Сигизмунд не ответил.
     - Он спрашивает, где Сегерих, - бесстрастно перевела Вика.
     Внутри у Сигизмунда что-то оборвалось.
     - Скажи, нет здесь никакого Сегериха.
     Однако старец,  казалось,  утратил интерес к происходящему.
Опять закрыл глаза и тяжело задышал.
     - Я за валидолом, - проговорила Вика.
     В  комнату прошлепала Лантхильда с  чашкой кофе.  Протянула
кофе Сигизмунду.  Тот непонимающе посмотрел на  чашку,  а  потом
машинально выпил. Усталость внутри все ширилась.
     - Аська, - сказал Сигизмунд, - дай ключи от твоей квартиры.
Через пару часов вернусь.  - Помолчав, добавил брезгливо: - Если
помирать начнет,  вызывайте "скорую".  Отправляйте как бомжа.  Я
больше не могу.

        x x x

     Томительно долго ехал на автобусе -  добирался до аськиного
дома. Войти в гараж, чтобы вывести машину, уже боялся. Казалось,
неведомый Сегерих, подстерегает за каждым углом.
     Зарасти  все   дерьмом!   Пусть  хоть  треснет  Анахрон  от
сегерихов! Хватит. Надоело.
     Сигизмунд, отвернувшись, мрачно смотрел в окно. Над городом
сгущался синий весенний вечер.  Болела голова.  Странно болела -
медленно пульсировало в  висках.  В  горле застряла беспричинная
тоска.  Будущего не было.  Не просматривалось. И вообще все было
очень плохо.
     Неожиданно весь автобус заполнил крикливый каркающий голос.
Сигизмунд оторвался от окна,  посмотреть - кто орет. Оказалось -
сумасшедший старикашка.  Что-то  много  их,  безумных  стариков,
развелось в городе за последнее время. Но этот выделялся даже на
общем  фоне.  Грязный и  страшно худой  старик облепил все  лицо
синей  изолентой.   Кусок  на  щеке,  кусок  на  лбу,  кусок  на
переносице.  На  щетинистом подбородке.  Два куска накрест -  на
щеке. Полная клиника.
     Вскарабкавшись  в   салон,   старикашка  тут  же   принялся
надрываться.  Вещал.  Оповестил окружающих,  что все плохо.  Так
плохо, что хуже некуда. Вот у него геморрой обострился. Во такая
шишка. Во такая! Врачиха говорит - правосторонний.
     - А?  -  требовательно кричал  старец,  вперяясь взглядом в
сидящих с каменными лицами теток.  - Правосторонний, говорит! А?
Правосторонний!  Правосторонний,  я  вам  говорю!  -  повысил он
голос. - Ты морду-то не вороти, дура! Правосторонний!
     - Мужчины! Уймите его! - воззвала тетка.
     Пассажиры остались безучастны.
     - Пенсии  нет!   -  надрывался  сиплым  клекочущим  голосом
заклеенный изолентой старик.  -  А?  Нет пенсии!  Всю войну!  На
Ленинградском  фронте!   Всю   войну!   Под  Сталинградом!   Под
Бер-р-рлином!  -  взвыл он.  -  За  антихриста кровь пррроливал!
Сталина на вас нет!  Врачиха говорит:  правосторрронний!  Врраги
нарррода!  Свечу - кто сделал? Вредители! Враги народа! Нарочно,
нарочно!   Правосторонний!   -   Старик  призадумался,  а  после
продолжил более связно.  -  Беру свечу!  А ее вредители сделали!
Слуги антихриста ее сделали!  Враги народа! Пятно на голове - а?
Неспроста пятно на  голове!  Это отметина!  И  кукурузу сеять он
приказал! Да! Ты морду-то не вороти! Нажрала морду-то!
     Сигизмунд  старательно  давил  в   себе  острейшее  желание
скрутить мерзопакостного старикашку за  грудки и  вышвырнуть его
из автобуса. Чтоб грянулся об асфальт и издох к чертям собачьим.
     С  другой стороны,  человек этот  безумен.  А  его  даже  в
психушку не берут. На какие шиши его в дурке кормить-то? Кому он
сдался?  Все тихо ждут, пока сам подохнет. Или пока какой-нибудь
Сигизмунд его  вот так -  из  автобуса...  Ну  их  на  хрен.  Не
дождутся. Пусть орет.
     - Беру я  ее,  а  она не во рту тает,  а в руке!  -  кричал
старикашка. - Не во рту, а в руке! - И захохотал визгливо. Потом
осерчал: - Я ее сую, сую... - Он выразительно показал, как сует.
Народ старательно смотрел в другую сторону.  -  А она упирается.
Шишка  не  пускает.  Не  лезет свеча!  Скользкая,  сволочь,  как
Керенский!  И синяя...  как пятирублевка.  По пальцам,  сволочь,
размазывается.  Разма-азывается,  разма-азывается...  Гадина! Ты
морду-то  не  вороти,  дура!  Вот  пальцы!  -  Старик растопырил
грязные пальцы с  желтыми обкуренными ногтями.  Сунул их под нос
несчастной  тетке  и  хрипло  взревел:  -  Во-от!  Во-от!  Синим
вымазаны! Видала? Я сейчас к врачихе этой еду.
     Автобус остановился.  Сигизмунд молча вышел и две последние
остановки до аськиного дома прошел пешком.
     Шел,  выстраивая в голове концепцию.  Видимо, банальную. Но
сейчас она казалась Сигизмунду необыкновенно важной и глубокой.
     Почему,   интересно,  в  нас  с  детства  вбивают  какую-то
чудовищную жизненную схему, по которой мы должны:
     а) родиться и обучиться "жизни";
     б) породить себе подобных и обучить их "жизни";
     в) сделаться старыми,  никому не нужными, и подохнуть среди
клистирных трубок и общего раздражения?
     Ведь существует второй путь.  Точно существует.  Путь,  при
котором старость не становится тягостью.
     Пример:   ленинградский  старичок  в   черном   беретике  -
театральный художник.
     Да и другие есть. Есть, есть же примеры достойной старости!
Почему люди подходят к  этому возрасту такими разными путями?  И
каким  путем  нужно  подходить к  ней,  чтобы не  превратиться в
такого вот  жалкого старикашку с  изолентой на  морде?  А  ведь,
возможно,  с  тем ленинградским художником этот,  в изоленте,  в
одном батальоне в землю зарывался. Очень даже возможно.
     Видимо,  правы  мудрецы,  когда говорят,  что  нужно больше
думать о смерти.  Постоянно о ней думать.  Не в том смысле,  что
панически ее  бояться,  просыпаться по  ночам  в  холодном поту,
вздрагивать  под  одеялом.   Нет  -  просто  всегда  знать,  что
когда-нибудь мы умрем. И брать смерть в советчики.
     И   тогда  человек  к   старости  не  мутнеет,   а   как-то
высветляется.  Делается все чище и тоньше...  и когда он наконец
умирает, то кажется, будто он не умер. Просто стал светом.
     Это все глюкасил,  подумал под конец Сигизмунд.  Глюкасил и
переутомление.
     И  все же дома у него лежит еще один старик.  Любопытно,  к
какому  из  двух  типов  он  относится.   И  что  теперь  делать
прикажете?

        x x x

     Сигизмунд  вошел  в  аськину  комнату  и  замер.  Помещение
загромождали гигантские спилы липы. Кто-то проделал титаническую
работу,  перетащив в комнату почти все поваленное дерево.  Между
огромными кусками ствола вилась от двери к  окну узкая тропинка.
Пол  усыпан стружкой и  мелкой щепой.  На  столе  у  окна  кучей
навалены деревянные фигурки.
     Сигизмунд  разворошил  их,   стал  рассматривать.  Свирепые
божки,  фантастические звери и  птицы с растопыренными крыльями,
схематические лица в завитках бороды,  бесконечные орлы. Все это
сплеталось  в   неразделимой  схватке,   грызлось  между   собой
насмерть, страдало, умирало, терзалось дикой яростью, изнемогало
от  нечеловеческих мук.  В  комнате стоял  острый  запах  мокрой
древесины.
     В  углу комнаты высился столб -  этого тоже раньше не было.
Со  столба,  вырезанные друг над другом,  таращились три мрачные
хари.  Что характерно -  столб не был липовым.  Спилили,  должно
быть, еще что-то. Хари были жирно раскрашены театральным гримом.
На  бороде  у   одной  из  них  налипла  сгущенка.   К  сгущенке
приклеилась шальная весенняя муха.
     На  кухне  среди  гор  немытой посуды обнаружился еще  один
идол.  Этот был пониже,  широкий,  кряжистый.  По антигуманности
рожи  мог  дать  фору  всем  трем  из  комнаты.  Кроме  зверской
физиономии идол обладал громадным,  размером едва ли не в полный
рост самого идола,  раскрашенным спиралями фаллосом.  На  фаллос
кто-то легкомысленно повесил клетчатую кепку.
     Сигизмунд кое-как пробрался между бревен.  Упал на  кровать
за шкафом. И стал смотреть в потолок.
     Да,  по  всему  видать,  бизнес здесь поставлен на  широкую
ногу. Чувствуется влияние Вавилы.
     Мысль  опять  вернулась к  вандальскому деду,  что  валялся
сейчас у  Сигизмунда дома.  А  ну как обклеет морду изолентой да
пойдет  чудить?   А  следующий  кто?   Сегерих?  Или  одноглазый
десятник?
     Одно Сигизмунд сказал себе твердо:  если в  приемной камере
нарисуется  Лиутар  с  дружиной,   придется  вкручивать  красный
цилиндр. И жать, жать, жать, жать на кнопку!!!
     В  замке  входной  двери  заскрипел ключ.  Сигизмунд дернул
ртом. Кого там еще несет? Аська, что ли, соскучилась?
     Нелегкая принесла раба Дидиса.
     - Э, кто-о здес? - хозяйски крикнул он.
     - Я, - отозвался Сигизмунд. А мог бы и не отзываться.
     - Сигисмундс! - обрадовался скалкс, входя в комнату.
     На  скалксе  были  джинсы,  гигантский свитер  до  колен  с
дурацким оранжевым значком "Я крутой". За спиной у него болтался
несоразмерно  крошечный  грязноватый  рюкзачок.  Длинные  патлы,
перехваченные ремешком, придавали Дидису вид заправского хипаря.
По  всему было заметно,  что  раб вполне освоился в  сегодняшнем
мире.  Гармонию  слегка  подпортила  манера  заплетать  лохматую
бороду в косу.
     - Что  это  тут у  вас за  пилорама?  -  спросил Сигизмунд,
показывая на древесину.
     Раб бойко ответил:
     - Режем.
     - И Вавила режет?
     - Йаа!
     - А ты?
     Скалкс,  естественно, тоже был припахан к производственному
процессу.
     - А как эти махины-то сюда приволокли?  -  полюбопытствовал
Сигизмунд.
     Раб пожал плечами.
     - Я  -   таскал.  Вавила  -  таскал.  Нощщь!  -  И  добавил
наставительно: - Краст надо нощщь!
     - Что, и Аська таскала?
     - Нии.  Ассика -  мешат.  Ассика -  шухер.  Викаа - стремат
себя.
     Сигизмунд  невольно  представил  себе  титанические  фигуры
Вавилы и  его  раба,  движущиеся в  ночном мраке  с  гигантскими
древесными спилами на спине. Это какой же первобытной мощью надо
обладать!
     Сигизмунд махнул  рукой  в  сторону изделий,  наваленных на
столе.
     - А это кто резал?
     Дидис  поглядел  на  фигурки,  на  Сигизмунда,  лежащего на
кровати.  Сгреб фигурки в подол необъятного свитера, поднес их к
кровати и вывалил на Сигизмунда. Затем стал показывать. Мол, вот
эту - он, Дидис, резал. И вон ту. И эту тоже.
     - А Вавила-то что резал? - лениво спросил Сигизмунд.
     Мнение  Вамбы  о  жопорукости Вавилы отчасти подтвердилось.
Вавила  производил  одинаковых,   как  с  конвейера,   тупорылых
ублюдков,  застывших  в  невыносимой свирепости.  Все  остальное
великое разнообразие фигурок было делом рук  скалкса.  Включая и
больших стационарных идолов.
     По поводу идолов Дидис охотно пояснил,  что вон те три рожи
в  комнате -  это,  так сказать,  боги хозяина,  Вавилы то есть:
Доннар,  Вотан и  Бальдр.  А  в  кухне -  в кухне...  (тут голос
скалкса прозвучал благоговейно) -  там Замолксис. Настоящий бог,
фракийский.
     - Ну, и как торговля?
     Дидис принялся объяснять,  что он на лоток стоят и продават
за  бумагу.  Бумага -  хороший.  На  бумага -  покупат.  Жратва,
шмотка.  Ассика делат долги - Дидис покрыват. Так Вавила сказат.
Вавила сказат - Дидис делат.
     Из   дальнейшего  повествования  Дидиса   явствовало,   что
вавилины ублюдки уходили худо.  Вавила, терзаемый высокомерием -
господин все-таки!  -  цены на  свои изделия зарядил ядерные.  А
Дидис - он скромненько.
     До Дидиса на этом лотке торчок один стоял.  Плохо торговат.
Уплыват товар. Торчок путат, вмазан есть. Дидис хорошо торговат,
Дидис не путат, Дидис не вмазан.
     Торговую деятельность Дидис  быстро  поделил  на  "лоток" и
"левак". За "лоток" процент имел, конечно, смешной, зато "левак"
с лихвой покрывал все.
     - Хозяин орат -  Вавила приходит.  Хозяин молчат, - добавил
Дидис.
     Затем к  великому изумлению Сигизмунда Дидис залез в карман
джинсов,  вытащил пачку  смятых  денег  и  принялся их  считать.
Выучился,  сволочь.  Пересчитав выручку, раб ухмыльнулся и вдруг
что-то вспомнил.
     - Да! Сигисмундс! Вавила сказат - надо менат!
     - Что менат?
     - Другая денга - менат!
     "Другая денга" хранилась в  тумбочке.  Там  лежало двадцать
долларов США и семь фунтов стерлингов.
     - А это еще откуда?
     Оказалось, что баксы набежали по мелочи, а фунты выручили в
самый  первый  день.   Стационарных  "тройных"  идолов-то   было
вырезано два.  Один из них Вавила незатейливо прихватил с собой,
взвалил на  плечо и  поволок на "точку".  Там идолище поганое со
свистом ушло к  зажравшимся буржуям.  Трое красномордых англичан
приобрели произведение искусства за сущий бесценок.  Буквально с
руками оторвали. Унесли, ликуя.
     - Господи,   как  они  его  через  таможню-то   попрут?   -
пробормотал Сигизмунд.
     Сигизмунд забрал валюту, обещав обменять ее в банке.
     Тем  временем  Дидис  продолжал  развивать производственную
тему.  Кроме липы,  технология требовала другой "тервы" -  более
темной и  более  твердой.  Такую  терву  умельцы тоже  отыскали.
Ободрали перила  на  соседней лестнице.  Там  терва  была  очень
подходящая.
     Вот он, вандализм. Начинается!..
     Сигизмунд порылся в деревянных фигурках.  Выбрал одну - две
положенные набок мужские головы, сцепленные вьющимися бородами -
и  повесил себе на шею.  Дидис смотрел ревниво и  жадно,  однако
возражать не посмел.
     Ну все,  пора уходить.  Сигизмунд вдруг понял, что выносить
присутствие раба-коммерсанта он больше не в  состоянии.  Это уже
перебор. Лучше уж тесть-вандал, подыхающий у него на квартире.
     - Кстати, - злорадно сказал Дидису Сигизмунд, уже одеваясь.
- Валамир нашелся.
     - Валамир тут есть? - изумился скалкс.
     - Йаа.
     Судя по выражению лица скалкса,  ничего хорошего Сигизмунда
не ожидало.


        Глава шестнадцатая

     Мрачные  прогнозы  скалкса  полностью  оправдались.  Папаша
Валамир очухался и теперь давал прикурить.
     В доме густо воняло корвалолом.  Едва Сигизмунд вошел,  как
Виктория, озабоченно хмуря бровки, поведала, что аттилу пытались
кормить молоком с  сахаром и  что  аттила блеванул на  тахту.  А
теперь вот желудком мается.  Судя по тому,  как стонет,  -  рези
страшные.
     И  действительно из  "светелки"  доносились душераздирающие
стоны.  Сигизмунд  заглянул.  Увидел  спину  Вавилы.  Равнодушно
скользнул взглядом, закрыл дверь.
     - Делайте что хотите, - сказал он устало и ушел на кухню.
     Кобель был  заперт там.  Лежал,  положив морду между лап  и
поглядывая  печальными  коричневыми  глазами.  Сигизмунд  ощутил
внезапное родство с псом -  таким же никому не нужным аборигеном
этой квартиры, как и он сам.
     Вот,  значит, как происходили варварские вторжения. Римляне
начинали ощущать себя чужими на собственной родине. И, поскольку
бежать им было некуда, вымирали.
     Из "светелки" страшно взревел аттила. Сигизмунд пинком ноги
захлопнул дверь кухни.
     Мгновение спустя  дверь  приоткрылась.  Сигизмунд сдавленно
зарычал.
     - Да я это,  Морж, я, - поспешно сказала Аська, втискиваясь
на кухню. - Покурить пришла.
     Сигизмунд  обреченно обмяк  на  табуретке.  Прикрыл  глаза.
Решил подождать, пока Аська уйдет.
     Аська закурила.  Поглядела на Сигизмунда пристально.  Потом
сочувственно произнесла:
     - Да, Морж. И как ты все это выдерживал, бедненький?
     - Что выдерживал? - вяло спросил Сигизмунд. - Тебя, что ли?
     - Да нет.  При чем тут я? Ты же туда один ходил, под землю.
Совсем один-одинешенек!  Мы  вон,  целой кодлой пошли,  мужики с
оружием,  - и то едва в штаны не наложили. Я думала - все, умру.
Страшно же!
     - Да нет, ты хорошо держалась. Да и Вика - нормально. Там и
не такое случается.  Люди с ума сходили... Зеки на испытаниях. -
Видя,  что  Аська  глядит на  него  с  возрастающим восхищением,
Сигизмунд  поневоле  заговорил с  небрежно-отрешенной интонацией
много пережившего героя. - Один офицер - старый большевик, между
прочим,  политкаторжанин,  человек еще царской закалки,  - после
Анахрона застрелился.  Выбрался на свет -  и ба-бах себе в висок
из табельного оружия!..
     - Да ты что! - ужасалась Аська. - А ты один... и без всякой
закалки, даже не политкаторжанин...
     - В  колодец  так  и  подмывало  броситься,   -   продолжал
Сигизмунд.  -  Несколько раз  лица видел.  В  темноте всплывали.
Манили. Один раз деда встретил.
     - Какого деда?
     - Моего  деда,  Стрыйковского.  Который над  пианино висит.
Знаешь,  какая у него партийная кличка была? Аспид! Оборачиваюсь
- а он стоит! Только ты об этом молчок!
     - Он что, живой там стоял? Ну, перемещенный из времени?
     - Хрен его знает, какой он там стоял.
     Аська передернула плечами.
     - Брр!  Я вообще не представляю себе,  как буду спать после
этой прогулочки.
     - А тебе,  Анастасия,  спать и не придется.  Будешь старого
вандала пестовать. Вон, опять разбушевался.
     Аська озабоченно поморгала.
     - Вавила болтает, что дед от пережитого умом тронулся. Мол,
Валамир  и  раньше  был  умом  некрепок...  Вамба  с  Вавилой не
согласен.  Вамба говорит -  надежда есть,  оклемается батюшка. В
общем,  не  знаю,  кому  и  верить.  -  И  добросердечная  Аська
пригорюнилась. - Слушай, Морженька, а вот скажи: много народу на
эту штуку работало, на Анахрон?
     - Много,  - уверенно сказал Сигизмунд. - И все погибли. Кто
облучился, кто так...
     - Вот почему так выходит, Морж? Столько сил, столько денег,
столько народу загубили -  а  получилось говно?  Ведь всегда так
получается!  Как  вбабахают всего  -  так  говно!  -  Аська  зло
прищурилась. - Я большего дерьма, чем этот твой Анахрон, в жизни
не  видела!  Я  ведь пятнадцать суток еще  при Совке сидела,  за
мелкое хулиганство.  Так ведь даже и  там такого говна не  было!
Слушай,  может,  взорвать Анахрон? Чтобы жилось спокойнее? - Тут
Аська заметно оживилась. - У меня есть один знакомый пиротехник.
Ему проставиться - и готово! Взорвет все к херам!
     - Анахрон взорвать,  Анастасия, - взрывчатки не наберешься.
Он же по всей стране, как метастазы.
     - Жаль,  -  сказала Аська. - Я бы взорвала. Господи, мы так
спокойно жили. Так все было хорошо. Размеренно.
     Сигизмунд покосился на Аську и не выдержал - захохотал.
     - Вот и хорошо, Моржик, - материнским тоном заметила Аська,
- вот  ты  и  развеселился.  А  что  так  рано  вернулся?  Плохо
отдыхалось?
     - Слушай, Анастасия, что там у тебя за лесопилка?
     - Феньки делаем. Дидис не заходил?
     - Заходил. Баксы просил продать, ублюдок.
     - А ты продай, Морж, продай. Кстати, у мужика золотые руки.
И ряха колоритная.  Там полторговли на этой ряхе держится. Народ
как его видит - так сразу кончает.
     - Не светили бы вы его там.
     - Что нам,  теперь всю жизнь в подполье отсиживаться?  Да у
него все справки есть.
     - Какие еще справки?
     - Ты что думаешь,  я человека без справок отправлю? Погоди,
я Вику кликну.
     - Не  надо Вику!..  -  возразил Сигизмунд,  но было поздно:
Аська сорвалась с табуретки и вернулась с Викой.
     - Уф!   -   сказала  Вика.  Плюхнулась  за  стол,  схватила
сигареты. - Заснул, вроде. Вот зануда.
     - Слушай,  Виктория, а он правда умом тронулся? - осторожно
спросил Сигизмунд.
     - Откуда  я  знаю?   -   огрызнулась  Вика.   -  Ворчливый,
капризный, всеми недовольный старец. Свалился на нашу голову!
     - Да ты-то тут при чем? - разъярился вдруг Сигизмунд. - Это
все на мою голову свалилось! На мою!
     Аська быстро перебила:
     - Виктория,   покажи  Моржу  справки,   которые  ты  Дидису
надыбала. А то Морж волнуется.
     Драгоценные справки хранились у  Вики в  специальной папке.
Вика вообще любила бумаги и умела их беречь.  Имелся у нее такой
талант - к созданию, умножению и сохранению архивов.
     Справки имели вид заслуженный и,  судя по  всему,  за много
лет использования устроили не одну пипловскую судьбу.
     Их  было две.  Каждая из  них  представляла собою маленький
шедевр.
     Первая,  выданная военкоматом города Туапсе,  подтверждала,
что "гражданин Михайлов Н.Я. действительно находился в 1957 году
на  действительной воинской  службе,  где  подвергся ваздействию
ряда   неблагоприятных   фактаров,   пагубно   отразившихся   на
детародных працесах".
     Справка  была  выдана  для  предоставления  в   горисполком
вышеозначенного города  для  ходатайства об  улучшении  жилищных
условий  гражданина Михайлова  Н.Я.  с  нарушенными "детародными
працесами". Чтобы было, где их восстанавливать, надо полагать.
     Подписал документ майор Александриди К.С.
     Вторая  справка являлась логическим следствием первой.  Она
была  выдана в  1975  году  гражданину Михайлову С.Н.  в  городе
Коканде управлением тамошнего здравоохранения в лице кокандского
психдиспансера.  Подписана была лечащим врачом С.Г.Подопригорой.
Кокандские  медики  авторитетно  свидетельствовали  о  том,  что
гражданин Михайлов С.Н.,  рожденный от гражданина Михайлова Н.Я.
(см. выше), является полным и законченным дебилом, непригодным к
действительной и какой-либо иной воинской службе.
     Ознакомившись  с   обоими  шедеврами,   Сигизмунд  не  смог
сдержать восхищения. Аська, внимательно наблюдавшая за ним, пока
он читал, затарахтела:
     - И  ведь  ты  только представь себе,  Морж,  они  ведь обе
настоящие!
     - К ним еще устная легенда прилагается,  -  сказала Вика. -
Она как народное предание передается из  уст в  уста.  Вместе со
справками. Кучу народу так от армии отмазали.
     - Кучу - это сколько? - спросил Сигизмунд.
     - Двоих.
     Согласно преданию, было так. Будущий отец дебила - работник
культуры.  Гениальный кларнетист. Будущая мать дебила - работник
культуры.    Библиотекарь.    Очень    интеллигентная   женщина,
начитанная.   Отца  забирают  в  армию.  Он  становится  военным
музыкантом. Играет в оркестре.
     Имеется  генерал.  Любитель  военных  оркестров.  Он  возит
Михайлова-старшего с кларнетом и весь остальной оркестр за собой
по всей стране.  И  вот однажды приезжает генерал с оркестром на
какую-то  Богом забытую РЛС.  И  надо же  было такому случиться,
чтобы кларнетиста угораздило попасть под луч локатора!
     Все! Детородная функция - к чертям!
     НО  ОН-то  ОБ  ЭТОМ НЕ  ЗНАЛ!  ЕМУ ЖЕ  ОБ  ЭТОМ НЕ СКАЗАЛИ!
Генерал,  сволочь,  знал.  Но  генералу дела не  было до бедного
музыканта. При Совке и не такое делалось.
     Потом,  конечно, узнал, бедолага, но было поздно. Дебил уже
народился.
     - Так вы  это что...  Дидиса теперь за дебила выдаете,  что
ли? - удивился Сигизмунд.
     - А что!  - вызывающе сказала Аська. - Он знаешь как может,
если надо, дебила показать?
     Тут Аська сама показала дебила,  да так, что Сигизмунд даже
устрашился,  -  выкатив глаза,  скосила их к переносице и как-то
очень естественно пустила изо рта слюну.
     - Он  даже лучше умеет,  -  добавила Аська,  приводя лицо в
первоначальное состояние.
     - Мы  его  прикрытие на  всякий случай усилили,  -  сказала
Вика.  -  У  Дидиса в  кармане копия  справок,  плюс  фотография
какого-то     участника     гражданской     войны     -      это
Михайлов-совсем-старший.  Дедушка.  Кроме  того,  данная легенда
является базой  для  другой легенды -  об  албанском драматурге.
Причем заметь,  Морж,  как  виртуозно сработано -  ничего же  не
проверить!
     - И что, он это все без запинки рассказывает?
     - Ты,   Морж,   как  вчера  родился!  Естественно,  он  это
рассказывает с запинками! Как и положено дебилу!
     Из "светелки" донеслось требовательное мычание аттилы.


        Глава семнадцатая

     Первые несколько дней  пребывания аттилы в  светлом будущем
оказались  для  Сигизмунда  весьма  тягостными.   С   тестем  он
встречался только в  коридоре,  когда того  вели  под  руки -  в
ванную или  по  иным надобностям.  Всякий раз Сигизмунд ловил на
себе  тяжелый угрюмый взгляд старика.  Видно  было,  что  папаша
Валамир ненавидит его всей душой.
     Единственным   облегчением   для    Сигизмунда   было    то
обстоятельство,   что   ненависть   Валамира   выглядела  вполне
осознанной и что дед, стало быть, вовсе не спятил.
     Лантхильда перетащила свое рукоделие в  "светелку" и часами
просиживала  возле  Валамира.  Выла  какие-то  горестные  песни,
услаждая  слух  батюшки.  Валамир  Лантхильду,  судя  по  всему,
одобрял.   И   рукоделия  ее  одобрял,   и   тягучие  песни,   и
беременность. Все это было аттиле по сердцу.
     Иногда Лантхильда сладким голосом звала в "светелку" Вамбу.
Вамба недоверчиво косился, озирался, но шел. Затем из "светелки"
начинал  доноситься скрипучий голос  старца  -  распекал  сынка,
пилил,  наставлял и  бранил на  чем  свет стоит.  Вамба в  ответ
бубнил что-то малоубедительное.
     Следует  отдать  должное  старому  Валамиру  и  его  чадам:
Сигизмунда они  пока  что  не  трогали.  Иногда Вамба доносил до
Сигизмунда  реляции  из  "светелки".   Больше  всего  "светелку"
занимал вопрос о том, где может находиться Сегерих.
     Сигизмунд  чувствовал,  как  жизнь  постепенно  заполняется
дремучей  косностью.  Осталось только  встать  на  четвереньки и
оскотиниться.  Вспоминал,  неустанно себя  дураком обзывая,  как
умилялся  по  первости над  Лантхильдой.  Жалел  ее.  Все  родню
лантхильдину  представить  себе  пытался  -   как,   мол,   она,
бедненькая,  в  землянке  жила?  Вот  она,  лантхильдина  родня!
Умиляйся! Уподобляйся!
     Иногда  несбыточно  вспоминалось,   как  с  легким  скрипом
ввинчивается в гнездо цилиндр, помеченный красным...

        x x x

     Получил      наконец      видеозапись,      сделанную     с
восьмимиллиметровой кинопленки. Решил посмотреть.
     Старый хрыч  в  этот  день  особенно свирепствовал.  Может,
погода на него так действовала.
     Пленка была  переведена на  видео без  каких-либо монтажных
изысков.  Оператор в  большинстве случаев  остался  неизвестным.
Иногда было понятно,  что снимал отец.  В одном случае Сигизмунд
заподозрил руку Аспида.
     После  обязательного мерцания испорченных кадров показались
пятилетний Сигизмунд с  дедушкой  Аспидом  возле  магазина.  Они
топтались на  месте возле большого магазинного окна.  Дед  то  и
дело дергал Сигизмунда за руку и, наклоняясь к уху внука, что-то
говорил ему,  показывая на камеру.  По всему было видно, что вся
эта киносъемка Аспиду смертельно неинтересна.  Сигизмунд наконец
поднял  голову,   посмотрел  в  объектив  -   этого  от  него  и
добивались. После чего съемка закончилась.
     Затем   появился   пятилетний  Сигизмунд  на   трехколесном
велосипедике. На Сигизмунде была тугая вязаная шапочка с мыском.
     Сигизмунд вспомнил эту  шапочку.  Он  ее  терпеть  не  мог.
Находил,  во-первых,  безобразной.  А во-вторых,  она давила. Но
мать заставляла носить, потому что "не дуло в ушки".
     Маленького  Гошу  на  велосипедике показывали очень  долго,
назойливо  и  неизобретательно.  Сигизмунд  просмотрел запись  в
ускоренном режиме. Так оказалось повеселее.
     Центральным блоком  записи  оказался день  рождения матери.
Стол ломился от  изобилия.  Оператор любовно заснял все  салаты,
селедку под шубой, студни, колбасу, красную рыбу... Странно было
смотреть сейчас на  еду,  которая была приготовлена тридцать лет
тому назад.
     Незатейливая запись неожиданно втянула Сигизмунда в прошлое
почище любого Анахрона.  Он  вспомнил все.  Все  звуки,  запахи.
Вспомнил, о чем говорилось за столом.
     Тетя Аня пришла со  своим студнем.  Они с  матерью готовили
студень по разным рецептам,  соперничали.  Гости охотно отведали
оба блюда,  потом сравнивали, рассуждали тоном знатока. Тетя Аня
вдруг  пошла  красными  пятнами  -   ей   показалось,   что   ее
недостаточно оценили.
     Теперь,  глядя на тетю Аню образца шестьдесят шестого года,
Сигизмунд увидел на  ее  лице трагический отсвет блокады.  Тогда
это не бросалось в глаза.  Удивительно - со времени войны прошло
двадцать лет,  а  этот трагизм в складке губ,  в росчерке бровей
так и остался. Сгладился только совсем недавно.
     Вспомнил крепкие духи тети Ани  и  солдатскую шутку деда по
этому поводу.  Дед  мелькнул в  кадре лишь на  мгновение.  Видно
было,  что  оператор -  похоже,  снимал отец -  старался деда не
снимать.
     Заново переживая этот  день  и  видя его  глазами взрослого
человека,  Сигизмунд вдруг понял,  что  тетя  Аня  была в  семье
посмешищем. Почему - непонятно.
     Отец  томительно и  скучно подолгу задерживал камеру то  на
бутылках,  то  на поднятых рюмках.  Рюмки эти Сигизмунд сразу же
вспомнил.  Хрустальные "тюльпанчики" шестидесятых. Они потом все
разбились, один за другим. Отец по этому поводу шутил, что мать,
мол, стеклянную посуду не бьет - только хрустальную.
     Очень много снимали мать. Теперь Сигизмунд мог оценить, что
мать была в  молодости красива.  На этой записи мать была моложе
его теперешнего лет на семь.
     Затем  отец  попытался заснять на  пленку Сигизмунда.  "Для
истории,  Гошка!  Давай,  улыбнись!"  Сигизмунд  сидел  рядом  с
Аспидом,   всей   кожей   ощущая  его   презрение  к   суетливой
деятельности подвыпившего отца, и мотал опущенной головой. Потом
поднял лицо -  тут-то его и засняли. Тогда он вывалил язык, стал
кривляться и говорить гадости.  Отец потом смеялся, говорил, что
кино немое и гадости не записались.
     Сигизмунд пытался вспомнить, что именно он говорил, надеясь
шокировать назойливого оператора, но так и не смог. Ушло.
     Мать потом Сигизмунда ругала.  Говорила, что ей было стыдно
перед гостями. Сигизмунду и самому было стыдно.
     Просматривая день  рождения матери,  Сигизмунд вдруг понял,
что   единственный  человек   из   всей   семьи,   который   его
по-настоящему интересует,  -  это  Аспид.  Но  как раз Аспида на
записи практически не было. Возможно, кстати, неприязнь отца тут
не   при   чем.   Не   исключено,   что  сработала  квалификация
конспиратора, умевшего непринужденно избегать любых съемок.
     Завершалась пленка  осенней  прогулкой по  Елагину острову.
Оператор пустился в изыски,  снимал то дрожащие на ветру листья,
то плавающие в лужах веточки,  то желуди,  то лебедей. Немного -
Ангелину,  задумчиво прогуливающуюся по аллеям. И совсем чуток -
десятилетнего  Сигизмунда.  Он  забрался  на  дерево  и  наотрез
отказался делать что-либо еще.
     Выключив видеомагнитофон, Сигизмунд посидел некоторое время
в задумчивости.  Ему было грустно -  до ломоты в груди. Он вдруг
остро ощутил,  как распалась его семья. Еще в начале семидесятых
семья была - большая, сплоченная. Пусть каждый жил своей жизнью,
пусть отношения между членами этой семьи были сложными, но семья
БЫЛА.   Потом  дед  умер,  Сигизмунд  уехал  от  родителей,  все
развалилось.
     А жаль.

        x x x

     Однако  долго  сожалеть  о   распаде  семьи  Сигизмунду  не
пришлось.  Шестнадцатого мая  одна  тысяча  девятьсот  девяносто
седьмого года в  двадцать часов ноль шесть минут по  Московскому
времени  -   свершилось:  к  валяющемуся  на  диване  Сигизмунду
заглянула Аська и мрачно сказала:
     - Морж, идем. Там тебя этот старый хрен зовет.
     - На что я ему сдался?
     - Вот ты его и спроси.
     Сигизмунд  с  кряхтением  поднялся.   Аська  с  подозрением
покосилась на него.
     - Хоть ты,  Морж, на ходу не рассыпайся. А то уже тошнит от
хворых.
     - На себя полюбуйся, - огрызнулся Сигизмунд.
     Достало.  Все достало.  В  собственном доме по вызову хожу.
Какой-то  старый  дегенерат  аудиенцию  назначает.  Гнать,  всех
гнать! Измыслить, как - и к едрене фене.
     Нарочно шаркая шлепанцами,  Сигизмунд проник в  "светелку".
"Старый  дегенерат"  развалился  на  тахте.  Рядом  вила  гнездо
заметно растолстевшая Лантхильда.  Тут же  верхом на стуле сидел
Вамба.  Что-то  замысловатое плел из тонких ремешков.  Сплетет -
расплетет... Сплетет - расплетет...
     Едва  Сигизмунд вошел,  в  него  уперся хмурый взор  из-под
кустистых  бровей.   Изуродованная  шрамами  физиономия  старого
вандала обратилась к "зятьку".
     Старец  источал  какой-то   свой   особенный  запах.   Плюс
корвалоловая вонь.
     - Чего? - буркнул Сигизмунд. - Звали?
     Старый вандал некоторое время пялился на  Сигизмунда молча,
мрачнея с  каждой секундой.  Затем,  брызгая слюной и разъяряясь
все больше,  заговорил. В исполнении папаши Валамира вандальская
речь звучала песьим брехом. Гав! Гав!
     Хватило  даже  скудных познаний Сигизмунда,  чтобы  понять:
старец ярился,  требовал,  обличал... Все крутилось вокруг имени
"Сегерих".  Мол,  вынь да положь Сегериха! Сигизмунду тестюшка и
слова  вставить не  давал.  Наконец выдохся и  заткнулся.  Снова
мрачным взором сверлить принялся.
     Сигизмунд  перевел  взгляд   на   Вамбу.   Вамба   выглядел
озабоченным.
     - Йаа,  Сигисмундс,  -  закивал Вамба, - Сегерих! Сегерих -
хвор ист?
     - А мне почем знать?
     - Посем?  -  Вамба  повторил знакомое слово.  Потер  пальцы
понятным жестом, будто купюры слюнил. - Нии "посем"! Хвор?
     Старый пень снова ожил. Завопил с удвоенной силой. Сегерих!
Чтоб был!  Здесь!  Немедленно!  Ну?  Что стоишь? Где Сегерих-то?
Ну-ка быстро, ноги в руки - искать!
     Лантхильда тихонечко кивала  Сигизмунду с  умильным  видом.
Мол,  Сигизмундушка, ну что ты, право. Видишь - батюшка Сегериха
просит? Что тебе стоит, коли так уж приспичило старому человеку!
Сходи, уважь. Поищи.
     Постепенно наливаясь "свинцовой мерзостью бытия"  по  самые
уши, Сигизмунд медленно повернулся и молча вышел из "светелки".
     Аська  сидела  на  кухне,  покуривала.  Завидев Сигизмунда,
встрепенулась.
     - Чайку хочешь,  Морж?  Слушай, меня он тоже достал. Во как
достал!  Все говорит,  говорит,  поучает...  За мальчика принял,
сиськи щупал,  чтобы  проверить,  потом хохотал,  по  спине меня
хлопал  -   чуть  душу  наружу  не  выбил...  А  знаешь,  я  ему
понравилась.  Он  считает -  это отменная шутка волосы срезать и
так ходить. Вамба рассказал ему про меня и Вавилу...
     - А что - ты и Вавила? - удивился Сигизмунд.
     - А ты не знал?
     - Откуда мне знать? Я над тобой со свечкой не стою.
     - Да  мы  уж  давно.  Его  кольцо в  пупе прикололо.  Ну  и
пошло...  А  меня -  хайры.  Ну и  другое тоже.  У  него шрам на
животе,  только не от аппендицита. Папочка Валамир говорит, мы с
Вавилой друг другу идеально подходим. Мол, два раздолбая.
     - Да  это  он  просто  радуется,   что  Вамба  на  тебя  не
позарился.  Вавила  старой сволочи -  никто,  а  Вамба  все-таки
сынок.
     - Да  ну  тебя  в   задницу.   С   тобой  как  с  человеком
разговариваешь...  Или ты ревнуешь, Моржик? Так я ведь тебя тоже
люблю... А чего ему от тебя надо было?
     - Какого-то Сегериха.
     - А где он?
     - Кто?
     - Сегерих.
     - Да хер его знает, этого Сегериха! Я его в гробу видал!
     Аська неожиданно сказала, давя окурок:
     - В самом деле, Морж, что ты кобенишься. Сходил бы, поискал
этого Сегериха.  Сам видишь,  волнуется дед. Еще копыта отбросит
от переживаний.
     - Будет вам сейчас Сегерих! - заорал Сигизмунд. Вскочил.
     - Ты хоть чай-то допей! - в спину ему крикнула Аська.

        x x x

     Сигизмунд шел в  Анахрон,  грохоча заграждениями и  яростно
бормоча себе под нос:
     - Будет вам сейчас Сегерих! Будет вам Сегерих!
     На полдороге обнаружил,  что впопыхах не переоделся.  Так и
выбежал в хорошей куртке. Да и фиг с ней. Отомщу! За все отомщу!
     Но  спустившись и  остановившись перед заветными кирпичами,
открывающими  подземный  ход,   Сигизмунд  вдруг  задумался.  Он
пережил  здесь   столько  ужаса,   видел   столько  страшного  и
неприглядного...  И там, в темноте, в черном зеве колодца, ждало
что-то... какой-то неведомый провал.
     И  все  же  раз  за  разом он  находил в  себе  силы идти в
Анахрон,    заглядывать   в    приемную   камеру,    осматривать
"предбанник". Ни отвращение к бесчеловечному порождению жестокой
эпохи, ни стерегущий за каждым поворотом страх, - ничто не могло
остановить его.
     Почему?  Ведь не ярость же,  в  самом деле,  погнала его из
кухни в  Анахрон!  И  всяко не  тревога за  судьбу какого-то там
Сегериха!  И  меньше всего  -  желание потакать капризам старого
вандала,  оккупировавшего "светелку"  и  тиранящего  оттуда  всю
тусовку.
     Нет, совсем не в этом дело. Совсем не в этом.
     А в том,  что Анахрон неудержимо притягивал к себе. Звал. И
это было сильнее любого страха.
     Сигизмунд вошел в тоннель и закрыл за собой потайную дверь.
Впереди тянулся темный ход.  Но и мрак, и одиночество, и страх -
все  это  казалось  малой  платой  за   наслаждение  оставить  в
недосягаемой дали бессмыслицу "верхней" жизни.
     Здесь,  под  землей,  в  недрищах  Анахрона,  имелась  своя
алогичность.  Но -  другая.  Может быть, более высокого порядка.
Волюнтаризм акта Творения.  Бессмысленность претворения биомассы
в разумное существо. Нелогичность Создателя.
     Жрец Анахрона, блин!
     И  ведь снова побежишь отсюда,  умирая от  ужаса!  И  снова
будешь возвращаться.
     Опять   вспомнились  кадры   семейной   "хроники":   Аспид,
презрительно  глядящий  и   на  застолье,   и   на  любительские
кинопотуги отца...  Еще бы тебе,  дед,  не кривиться! Ты играл в
куда более захватывающие бирюльки.
     Неожиданно,   будто  въяве,  увиделась  и  кинокамера.  Она
называлась  "Спорт-2"  и  являла  собою  толстостенную  железную
коробку,   из  которой  пипкой  торчал  крохотный  объектив.   И
помещалась она в очень жестком футляре. Почти таком же большом и
твердом,  как деревянная кобура от  маузера,  которую дед хранил
как реликвию германской войны.
     Анахрон был сегодня чрезвычайно активен.  Сигизмунд ощущал,
как  пульсирует пространственно-временная ткань.  А  может,  это
была игра воспаленного воображения.
     К  приемной камере  Сигизмунд приближался с  опаской.  Если
Сегерих - или, скажем, Лиутар с дружиной - здесь, то... А, пошло
все на хрен!  Всех,  всех натурализую,  пропишу к себе, поселю в
"светелке" и  на  кухне.  Лиутару  нашепчу,  что  старый  пердун
Валамир,  мол,  его  с  дерьмом  тут  смешивал.  Вообще  интриги
разведу. Или схожу с вандалами Зимний возьму. Кто тут временные?
Слазь! Кончилось ваше время.
     А  может  вообще на  вандальских мечах  да  копьях взойти в
кресло   начальника  нашего  РЭУ?   Квартиру  вандалам  выделить
казенную, а дворника оттуда - гнать, гнать...
     В  камере,  как и  ожидал Сигизмунд,  никого не  оказалось.
Заходить туда он не стал. Закурил.
     Почему-то не хотелось покидать помещение Анахрона.  А куда,
собственно,  идти?  Домой?  Квартира теперь, почитай что, тю-тю.
Аська,  сучка,  и та... С вандалом спуталась. И ведь плевать ей,
что он вандал.
     Лантхильда... Нет, все, поломата жизнь, поломата!
     ...На  этот  раз  Анахрон сработал мгновенно.  Не  было  ни
страха,  ни гула,  ни дрожи,  ни предчувствий.  Не было удушья и
умирания. Сигизмунд вдруг оказался в овраге. Том самом. Он сразу
узнал это  место.  Почему-то  он  лежал на  спине.  Над  ним  на
рассветном небе горела одинокая звезда. И едко пахло гарью.
     Затем  склон  стремительно  надвинулся  на  Сигизмунда.  Он
испугался, что сейчас ударится лицом. Однако этого не произошло.
Сигизмунд почувствовал сильный толчок.  Перед глазами расплылись
радужные круги.
     ...Сигизмунд с  размаху  сел  на  что-то  твердое.  Посидел
неподвижно,   прислушиваясь  к   ощущениям  в  теле.   Пошевелил
пальцами. Согнул ногу. Потом осторожно открыл глаза.
     Он сидел в промерзшей песочнице посреди двора, под деревом.
Это  была  старая  заслуженная ива,  вросшая  в  решетку.  Ветер
шевелил на  земле  жухлые  листья.  Рядом  с  решеткой виднелись
ржавые качели.  Снег,  судя по всему,  еще не выпал. Наблюдались
"заморозки на почве". Ноябрь, что ли?
     Возле качелей уныло возилось двое детей.  Дети поглядели на
Сигизмунда без  особого интереса.  Вскоре их  внимание полностью
переключилось на проходившую мимо кошку.
     Сигизмунд,   кряхтя,  встал  на  четвереньки,  выбрался  из
песочницы, отряхнулся и пошел со двора.
     Перенос! Точно - перенос.
     Странное ощущение охватило Сигизмунда. Он знал, что Анахрон
перенес его КУДА-то. Видимо - в недалекое прошлое. Но это-то как
раз   определить  несложно.   Куда   удивительнее  было  другое:
Сигизмунд  не   сомневался  в   том,   что  перенос  этот  очень
нестабилен.   Он  буквально  ощущал,   как  напряжена  вся  мощь
Анахрона, как натянуты незримые канаты, удерживающие его здесь и
сейчас.
     Двор был знаком.  Он  находился в  десяти минутах ходьбы от
того  дома,   где   жил   сейчас  Сигизмунд.   Потом  этот  двор
реконструировали, песочницу, разумеется, убрали, ржавые качели -
тоже, иву спилили... В каком же это было году?
     Треклятого Сегериха -  "правильного мужика"  -  поблизости,
вроде бы, пока не просматривалось.
     Покачиваясь, Сигизмунд прошел арку и выбрался на канал.
     Была поздняя осень; уже смеркалось. Сигизмунд оглядел себя:
кроссовки,  джинсы,  куртка.  Немного не  по сезону,  но сойдет.
Холодновато, конечно.
     Двигаясь, как на автопилоте, свернул на Банковский переулок
и вышел на Садовую,  к Апраксину двору.  Пока что было безлюдно.
Сигизмунд нарочно  пошел  этим  переулком.  Пытался привыкнуть к
случившемуся.
     Ой-ой-ой.  "СЛАВА КПСС!"  Куда же  это мы попали?  Вернее -
КОГДА?
     Впечатление от Садовой было сопоставимо с ударом сковородки
по физиономии.  По улице шли "польта".  Молодые, старые, средних
лет.  Серые, черные, коричневые. Суконные, какие-то сиротские. В
руках  покачивались тяжеленные  "дипломаты".  Женщины  с  убогим
кокетством  вихляли  клетчатым  "полусолнце-клешем".  Сигизмунд,
конечно,  помнил эти приталенные пальто на однокурсницах.  Тогда
это казалось очень женственным.
     В  сгущающейся серости  ноябрьских  сумерек  пронзительно и
безотрадно желтели облупленные стены домов.  Стыл голый асфальт.
Обостренно не хватало пушистого снега.
     Направо,  в направление площади Мира,  -  как легко на язык
вернулось это  название,  -  уже  маячила  уродливая конструкция
шахты метрополитена.  В  каком же году она появилась?  Кажется в
84-м. Или в конце 83-го?
     На проводах и фонарях тряпками обвисли красные флаги.
     Несколько  минут   Сигизмунд  молча  стоял,   привыкая.   С
ужасающей стремительностью возвращались,  заполняя мозг, прежние
названия. И прежние навыки.
     Скользнул глазами  по  фасадам  -  не  мелькнет ли  портрет
нынешнего любимого вождя? Потом осенило: газеты. Купить, что ли,
в   "Союзпечати"   какую-нибудь   "Ленинградскую   правду"   или
"Вечерку"...  Полез в карман,  вытащил полторы тысячи...  Тотчас
спохватился.   Торопливо  запихал  назад.   И   вовремя.   Сзади
Сигизмунда похлопали по плечу.
     Мент. Лейтенант. Неразборчиво пробормотал что-то. Сигизмунд
уловил:  "...документики".  Тут же прошиб холодный пот. С трудом
совладав с  собой,  полез в карман куртки -  вроде,  паспорт там
был.
     Паспорт там  и  был.  Хорошо хоть  паспорт действительный -
такие в  семидесятые годы выдавали.  Да  только вот  гражданство
подкачало.  Вклеено было в  серпастый-молоткастый,  что является
товарищ такой-то гражданином России.
     Мент взял паспорт, вперился взглядом во вкладыш.
     - Фарцовщик, - донеслось до Сигизмунда.
     - А эт-то что такое? - Мент ткнул во вкладыш.
     - В  нашем  посольстве  в  Гондурасе  вклеили,   -  услышал
Сигизмунд собственный голос.  -  Я за границей получал. Родители
там работали... Геологи.
     А  у  самого  в  голове  лихорадочно вертелось:  только  бы
вернул!  А  то  дернет  Анахрон назад,  в  конец  девяностых,  и
объясняйся там  без паспорта в  ментовке:  мол,  потерял...  лет
пятнадцать тому назад...  ваш один взял, еще при Совке... Нет, в
каком точно году,  не помню,  товарищ капитан. То есть, господин
капитан.  Ах,  я такой рассеянный,  такой рассеянный,  можно мне
новый паспорт сделать?
     Мент  закончил любоваться вкладышем,  быстро перелистнул на
прописку,   удостоверился.   Похлопал  паспортом  по  ладони.  С
огромным подозрением посмотрел на Сигизмунда.  Нехотя вернул ему
паспорт и зашагал прочь.
     Сигизмунд  перевел  дыхание.   Хорошо,  что  мент  не  стал
сопоставлять год  рождения  с  внешностью Сигизмунда.  Да  и  то
обстоятельство,  что вторая фотография уже вклеена...  Так какой
все-таки год?
     А  год на дворе оказался оруэлловский.  1984-й.  У кормила,
пошатываясь,  стоял  ветхий  старец  Черненко.  Последние  вялые
судороги Совка, наиболее тупое и скудоумное время.
     Заканчивалось  14  ноября  1984  года.  Сигизмунд  брел  по
Садовой,  не переставая изумляться тому, в какое серое время он,
оказывается,  жил.  Глазу  постоянно  не  хватало  ярких  пятен,
ставших   уже   привычными.    Красного,    правда,   наблюдался
переизбыток...
     Лица  в  толпе тоже были иными.  Куда больше евреев и  куда
меньше кавказцев.  Один  южный  тип  за  минувшие тринадцать лет
почти  полностью  сменился  другим.  Теперь  поневоле  начинаешь
жалеть о  евреях -  может быть,  они были пронырливы,  но  тихи,
интеллигентны и  мирны.  Чего нельзя сказать о  пришедших им  на
смену.
     И на всех встречных лицах -  независимо от национальности -
жуткая  совковая  штамповка.  Оказывается,  и  это  почти  ушло!
Исчезло -  Сигизмунд не  успел  даже  отследить,  когда именно -
неизбывное  выражение  терпеливой покорности,  которое  выделяло
советского человека в любой толпе, в любой точке земного шара.
     Господи!   Неужели  именно  эти  годы  остались  в   памяти
Сигизмунда как  лучшие в  его  жизни?  Ему  было  тогда двадцать
четыре...
     Даже если бы  Сигизмунд и  встретил сейчас самого себя,  то
вряд  ли   узнал  бы.   Наверняка  таскал  тогда  что-то  серое,
маловыразительное. И морду имел скучную, совковую.
     Прошел  галереи Гостиного.  Там  роились безликие оголтелые
толпы  -   давали  какой-то  дефицит.   Сапоги,   наверное.  Или
нейлоновые куртки.
     Вышел на Невский.  А Невский уже и тогда был болен. Невский
заболел в конце восемьдесят второго года. Что-то случилось с ним
неуловимое, словно хворь какая-то одолела.
     А   в   голове  будто  таймер  тикает:   В   ЭТОМ  ВРЕМЕНИ,
СТРЫЙКОВСКИЙ, У ВАС ПОЧТИ НЕТ ВРЕМЕНИ!
     И  чем  больше удалялся Сигизмунд от  дворика с  промерзшей
песочницей,  тем сильнее напрягались незримые нити,  тем труднее
было Анахрону удерживать его в восемьдесят четвертом.
     Пассаж.  На  крыше  соседнего  дома  -  реклама  кинотеатра
"Молодежный":  там  шел  фильм  "Игрушка"  с  Пьером  Ришаром  -
любимцем   публики.    Книжный   магазин   "Ленинград",   всегда
полупустой.  Елисеевский.  Конечно,  очереди. Магазин "Подарки".
Без  рекламы  "LANCOME".  Улица  Толмачева,  перетянутая красным
лозунгом с  призывом "ЛЕНИНГРАДЦЫ!  ДОСТОЙНО ВСТРЕТИМ..." что-то
там,  не дочитал,  прошел мимо.  Дом Пионеров с  огромной доской
почета и фотографиями ТАСС. Аничков мост с позеленевшими конями.
Красное   здание   дворца   Белосельских-Белозерских,   оно   же
Куйбышевский  райком  партии.   Красный  флаг   на   крыше.   На
противоположной стороне - Дом Журналиста. Еще один красный флаг.
В  окнах большие снимки каких-то производственных сцен.  Магазин
"Океан",   острый  запах  рыбы.   Проходя,   Сигизмунд  привычно
поморщился.
     Невский  непривычно  чист.  На  асфальте  -  ни  банок,  ни
сигаретных пачек,  ни  дурацких упаковок от  дешевых  сладостей.
Невский  непривычно  сер  и  тускл.  Ни  дебильной  рекламы,  ни
праздничных витрин.
     Очень  много  военных.  Военные  тоже  серые,  безрадостные
какие-то. Война в Афгане еще идет.
     Улица  Рубинштейна,  уходящая направо.  Малый Академический
театр,   а   чуть  подальше  -   Дом  народного  творчества.   С
ленинградским рок-клубом.
     "Гастрит".  Запах солянки.  Пьяноватые мужчины. А народищу!
Стопроцентной окупаемости было заведение.
     Кинотеатр "Титан".  Дорогой был  кинотеатр,  вспомнил вдруг
Сигизмунд.  Везде  билеты  на  вечерний сеанс  стоили  пятьдесят
копеек, а в "Титане" - семьдесят. А зал неудобный - кишка.
     На миг Сигизмунд запнулся у  афиши.  А фильмец-то там шел -
"Бал". Помнит Сигизмунд этот фильмец. Очень даже помнит.
     Кинотеатр "Знание".  Там по пьяни хорошо отсиживаться было.
Крутили старые  немудрящие ленты.  А  стулья  там  были  как  на
детских утренниках,  хлопающие.  И  почти  все  -  с  оторванным
коленкором.
     А из дверей "Октября" вьется длинный, полубезнадежный хвост
очереди.
     А как, оказывается, человек отвыкает от очередей! Наверное,
это  было  первое,  от  чего Сигизмунд отвык,  едва лишь грянула
перестройка.  Интересно,  на  что  они  так рвутся?  Иностранное
что-то крутят, не иначе.
     Вот и  Литейный.  Налево пойдешь -  в  "Букинист" попадешь.
Направо пойдешь...
     Глухо бухнуло и на мгновение замерло, пронзенное восторгом,
сердце. Красная стена, четыре желтоватых окна.
     ОН ОТКРЫТ.
     И НИКТО НЕ ПОНИМАЕТ, КАКОЕ ЭТО ЧУДО, ЧТО ОН ОТКРЫТ!
     Сигизмунд с  трудом дождался,  пока загорится зеленый свет.
Еще  на  противоположной стороне  тротуара  зашарил  глазами  по
стоящим  у  красной  стены  людям  -  выискивал  знакомые  лица.
Бесполезно.  Нет там знакомых лиц.  Да и зрение за годы подсело.
Впору очки покупать.
     Пересек Владимирский - как реку переплыл.
     Вошел -  сразу,  не колеблясь. И тотчас Сигизмунда обступил
желтоватый тусклый свет,  неясное мелькание лиц,  краснеющие над
стойкой автоматы-кофеварки. И запах.
     Говорят,  именно  запахи  острее  всего  будят  в  человеке
воспоминания.
     Будят -  не  то  слово.  Слишком слабое.  Все  шесть -  или
сколько их там у человека -  чувств воспряли разом, пробужденные
этим густым духом,  почти вонью, пережаренного кофе "плантейшн".
И  еще примешивался неуловимый и  не воспроизводимый потом нигде
запах,  застрявший в волосах и свитерах собравшихся. Сладковатый
- анаши, кисловатый - старого пота.
     И все это был "Сайгон".
     Сигизмунд стоял  в  "предбаннике",  бессмысленно лыбясь  от
счастья и ощущая себя здесь совершенно своим - с длинным хайром,
в странноватом для 84-го года прикиде.
     Он был дома. Среди своих.
     И мгновенно окунулся в атмосферу полной свободы духа,  ради
которой,  собственно,  и  ездил сюда все  годы,  что  трудился в
Первом Полиграфическом. И раньше, когда учился в ЛИТМО.
     Вынырнул   Витя-Колесо,   вычленив   Сигизмунда   взглядом.
Заговорил утробно-трепещущим голосом:
     - С-с-слушай, м-мужик... д-д-д...д-добавь на коф...фе. Н-не
хв-ватает...
     Сигизмунд развел руками, все еще лыбясь.
     - Нету у меня. Самому бы кто добавил.
     Витя понимающе закивал и куда-то унырнул.
     Блин,  неужели действительно так  и  не  выпьет здесь кофе?
Ведь это - в последний раз! В самый последний! В пост-последний!
     Сигизмунд  все  явственнее ощущал,  что  больше  шансов  не
будет.
     Кругом  тусовались.  Аборигенов  в  толпе  было  немного  -
процентов десять от силы.  Дремучие хиппи. Остальные в "Сайгоне"
были  посетители.   Гости.   Так  называемые  "приличные  люди",
интеллигентские мальчики и  девочки,  которым  почему-то  вольно
дышалось только  здесь.  И  совсем уже  спившиеся персонажи.  Но
случайных людей здесь не водилось. Или почти не водилось.
     Полутемные  зеркала  в  торце  зала  отражали  собравшихся,
умножая их  число вдвое.  До какого-то года этих зеркал на было.
на их месте находились ниши,  где тоже сидели. Потом "Сайгон" на
какое-то  время  закрывали.  Делали  косметический ремонт.  Этот
ремонт  воспринимался городом очень  болезненно.  Видели  в  нем
происки  партии  и  правительства в  лице  близлежащего райкома.
Знали бы,  что их ждет через несколько лет!  Но они не знают. Их
счастье.
     Одно время после косметического ремонта в "Сайгоне" не было
кофе.  Якобы  в  городе дефицит этого продукта.  Якобы кофеварки
сломались. Или еще что-то малоубедительное. Предлагали чай.
     Брали семерной чай -  издевательски. Мол, пожалуйста, чашку
кипятку и семь пакетиков заварки. Спасибо.
     С  этим пытались бороться,  наливая прохладную воду,  чтобы
чай  хуже  заваривался.  Чайная  эпопея  продержалась  не  долее
месяца,  хотя оставила болезненную зарубку в памяти. Потом то ли
сдались, то ли смилостивились - вернули в "Сайгон" кофе.
     После   того   достопамятного   косметического  ремонта   и
появились зеркала...
     Кругом   велись   длинные  мутные   разговоры,   безнадежно
затуманивая и  без того не  отягощенные ясностью мозги.  Рядом с
Сигизмундом кто-то  пытался выяснить у  кого-то  судьбу какой-то
Кэт. В беседу вступило еще несколько пиплов. Нить разговора была
потеряна почти мгновенно. Даже Сигизмунду, который не был знаком
ни с  одной из Кэт,  через три минуты стало очевидно,  что пиплы
имеют в виду по крайней мере четырех девиц по имени Кэт.  Судьбы
и  похождения этих Кэт в разговоре причудливо переплелись.  Так,
Кэт  из  Ухты  однозначно  не  могла  совершать  подвиги,   явно
позаимствованные из биографии той Кэт, что тусовалась в Москве и
была обрита наголо в КПЗ,  причем злобные менты сперва поджигали
ей хайр зажигалками,  а потом уже брили электробритвой. Так и не
разобравшись,  о какой из Кэт,  собственно,  речь,  пиплы плавно
перетекли на совершенно иную тему.
     Кругом звучали неспешные диалоги:
     - Слушай, ты откуда?
     - Из Лиепаи.
     - А... Ты знаешь Серегу... Боба?
     - А как он выглядит?
     - Волосы светлые, бородка жиденькая такая... Он из Киева.
     - А... Знаю конечно.
     - Он опять в психушке.
     - А... Слушай, ты знаешь Томми из Краснодара?
     - А как он выглядит?
     ...Крошечная,  очень беременная девица в  феньках до локтей
бойко поедала чахлый бутерброд и  не  без  иронии рассказывала о
потугах Фрэнка создать рок-группу.  Мол,  она  уже  перевела для
него с английского очень классные тексты. И усилитель купили. На
шкафу лежит, большой, как слон...
     ...И  словно въяве видел Сигизмунд комнату,  где стоит этот
шкаф,  - какую-то нору в коммуналке где-нибудь на Загородном или
Рубинштейна,  эти  голые  стены в  засаленных обоях,  исписанные
по-русски и  по-английски,  но  больше по-английски,  эту  вечно
голодную  тощую  кошку,   грязноватый  матрас  на   полу  вместо
постели...  И полное отсутствие какой-либо жизни. Принципиальная
и исчерпывающая нежизнеспособность.
     "...Ой,  пойдем,  пойдем,  пока вон  тот  человек к  нам не
привязался.  Вон тот,  видишь?  Я его...  побаиваюсь. Знаешь, он
недавно решил, что он - Иисус Христос. Пришел в церковь во время
службы и говорит:  спокойно,  мол,  батюшка,  все в порядке -  Я
пришел..."
     - А тебя как зовут?
     - Дима...  А  в  последнее  время...  (застенчивая  улыбка)
...стали звать Тимом...
     По соседству гуторили об ином.  Человек, обличьем диковатый
и причудливо сходный с вандалом,  захлебываясь слюной и словами,
талдычил,  что вообще-то он собирается на Тибет. Через Киргизию.
Сразу нашел трех попутчиков.  Причем один из  них на  Тибете уже
был...
     - ...Слушай, пойдем домой. Мне что-то холодно.
     - Чего тебе холодно?
     - Да я джинсы постирал и сразу надел.
     - А зачем ты их постирал?..
     - ...Имя Господа Моего славить дай мне голос!
     - Это ты сочинил?..
     - Эй, чувачок!
     Сигизмунд,   завороженно   слушавший   эту   какофоническую
симфонию, не сразу сообразил, что обращаются к нему.
     - Эй!
     Его  легонько дернули за  рукав.  Он  обернулся.  Перед ним
стояла   тощая   девица   с   лихорадочно  блестящими   глазами.
Голенастая.   В   вылинявших   джинсах   и   необъятном  свитере
неопределенного оттенка.  У  нее  были длинные светлые секущиеся
волосы.
     - Ой,  феня какая классная! - сказала девица и бесцеремонно
протянула  руку  к  груди  Сигизмунда.  Там  болталось  дидисово
изделие. - Можно?
     Она подняла глаза. И тут он ее узнал.
     - Аська?
     Она  замешкалась.  Опустила  руку.  Склонила голову  набок,
прищурилась.
     - Вообще-то  меня  Херонка зовут,  -  резковато проговорила
она.  -  Слушай,  а  откуда  я  тебя  знаю?  -  И  уже  деловито
осведомилась: - Слушай, ты Джулиана знаешь?
     Сигизмунд покачал головой.  Это  ни  в  малейшей степени не
обескуражило Аську-Херонку.
     - Может,  ты Джона знаешь?  Только не того, что в Москве, а
нашего.  С  Загородного.  Ну,  у  него  еще  Шэннон гитару брал,
правда, плохую, за шестнадцать рублей, и струны на ней ножницами
обрезал по пьяни. Не знаешь Джона?
     Сигизмунд понимал,  что  может  сейчас запросто сознаться в
знакомстве с  Джоном и  наврать про этого Джона с три короба,  и
все  это вранье будет проглочено,  переварено и  усвоено Великой
Аморфной Массой "Сайгона",  все  это  разойдется по  бесконечным
тусовкам  и  сделается  частью  Великой  Легенды,  и  припишется
множеству Джонов, умножая их бессмысленную славу.
     Однако Сигизмунду не  хотелось ничего врать Аське.  Не знал
он никакого Джона. И Шэннона не знал. И Джулиана - тоже.
     - А Фрэнка знаешь?
     - Это который с усилителем на шкафу?  - сказал Сигизмунд. -
Знаю.
     - Во! - ужасно обрадовалась Аська. - Слушай, а вот это - "Я
позывам  Ярилы  сердечно  рад  -   та-та-та-та...   не  помню...
Провоняла бромом вся страна,  поверьте,  это любовь" - не ты для
Фрэнка сочинял?
     - Нет...  Слушай,  мать.  Угости кофейком. Я тебе феню свою
подарю.
     Аська нахмурилась.
     - Идем.
     И  деловито протолкалась к  одному из  столиков.  Приткнула
Сигизмунда.  И  тут  же  напустилась на  двоих,  попивавших свой
кофеек.  Те  откровенно  принадлежали к  разряду  "посетителей".
Однако случайными людьми ни в коем случае не являлись.
     Один был тучен,  рыжеволос и громогласен. Он что-то с жаром
говорил,  брызгая слюной.  Второй  внимал.  Этот  второй,  плохо
выбритый,  исключительно патлатый, в черном костюме и галстуке -
впрочем,  донельзя засаленном,  с криво сидящими на крупном носу
очками  в  тонкой  "золотой"  оправе,  напоминал  гробовщика  из
дешевого фильма ужасов.
     Сигизмунд подавился кашлем.  Он  узнал обоих.  Рыжеволосый,
несомненно,  был дядя Женя.  Молодой,  восторженный.  Все так же
булькал, кипел, сипел и вкручивал.
     "Гробовщик" до  сих  пор живет где-то  неподалеку.  С  ним,
изрядно потрепанным жизнью,  Сигизмунд то и  дело сталкивается в
супермаркете.  А  в  день  исчезновения Лантхильды он  гостил  у
Виктории - бродил с ней по каким-то лингвистическим дебрям.
     Правильно говорят:  Ленинград -  город маленький.  И почему
это,   интересно,   с   одними  людьми  по  жизни  сталкиваешься
постоянно,  а с другими -  никогда? Один каррасс, как выражается
старик Воннегутыч?
     - Самое...  - разносился знакомый голос дяди Жени. - Да что
там Мадам понимает... это... у них на психфаке, самое, это...
     - Слышь, Гэндальф, - наехала на "гробовщика" Аська, - денег
дай.
     Дядя  Женя,   слегка  набычившись,  уставился  на  Аську  с
подозрением. Гэндальф шумно обрадовался.
     - Херонка! А Фрэнк электрогитару купил, знаешь?
     - Усилитель,  - неожиданно встрял Сигизмунд. - Большой, как
слон. На шкафу лежит.
     - Правда? Я не знал.
     - Слушай,  Гэндальф,  а это -  "воняет бромом вся страна" -
это не ты сочинил? - спросила Аська.
     Дядя Женя внезапно визгнул.
     - Что?!  -  тоненько  вскрикнул он.  -  Бромом?  Как,  как?
"Воняет бромом вся, это, страна"?
     - Денег дай, - вспомнила Аська.
     - Слышь, Эл, - обратился к дяде Жене Гэндальф, - денег дай.
     - Самое...  это... - завозмущался дядя Женя, суетливо вертя
головой.
     - Да не жмись, завтра отдам, - наехал Гэндальф.
     - Ну,  самое,  ну,  Гэндальф,  это,  ну ты...  и-и... точно
отдашь?
     - Дык. Давай-давай.
     Бормоча, что ему деньги завтра обязательно надо, потому что
книги  покупать,   распечатку  одну,   самое,   запрещенную,  но
фотографии  сделали,   самое,   распечатали  и   всего  в   трех
экземплярах на  весь Союз,  так что непременно надо,  невыносимо
надо,  чтоб завтра деньги были...  Бубня и  сопротивляясь...  И,
наконец,  сдавшись  под  натиском ухмыляющегося Гэндальфа,  дядя
Женя выдал рубль.
     Тот  самый  полузабытый рубль  цвета заживающего синяка,  с
Лениным.  Очень мятый.  Исключительно долгоживущий.  Не  то  что
нынешние тысчонки, рвущиеся уже через год.
     Гэндальф тут же вручил рубль Аське.
     - Живи, Херонка.
     Аська тотчас ввинтилась в кофейную очередь.
     Дядя Женя вдруг захохотал и повторил:
     - "Бромом"! Ну, это... Ну, самое, придумали!..
     Сигизмунд с  изумлением смотрел,  как легко расточают время
эти  люди.  Им-то  что!  Они у  себя дома.  Сигизмунд все острее
чувствовал драгоценность каждого мгновения.
     Прибежала  Аська.   Принесла  кофе.   Сахар  в  голубеньких
аэрофлотовских упаковках.  Сигизмунд положил себе  один кусочек,
Аське досталось три.
     Гэндальф  с   дядей   Женей   вели   между  собой  какой-то
малопонятный разговор.
     Сигизмунд отпил  кофе.  Мелькнула мысль:  а  ведь  в  конце
девяностых такой кофе можно отведать,  пожалуй, только в дешевой
закусочной где-нибудь в Риме. Или, скажем, в Неаполе. Потому как
кофеварки   в   "Сайгоне"   стояли   итальянского  производства.
Устаревшие, конечно.
     Аська рядом тарахтела,  мало  интересуясь,  слушают ее  или
нет.
     Сигизмунд поглядывал на нее, поглядывал на остальных...
     Из своего времени Сигизмунд знал, что все они - кто доживет
до тридцати,  до сорока -  будущие неудачники.  Возможно,  они и
сами - осознанно или нет - программировали свою жизнь как полный
социальный крах.
     Здесь, в "Сайгоне", который мнился неким пупом земли, и был
корень   глобальной   неудачливости  целого   поколения.   Здесь
угнеталось тело ради бессмертного духа, здесь плоть была жалка и
неприглядна,  а  поэзия  и  музыка  царили безраздельно.  Битлз.
Рок-клуб. "Пропахла бромом вся страна", в конце концов.
     Я стану поэтом, я стану жидом -
     Все, что угодно,
     Лишь бы не нравиться вам!
     Чьи это стихи,  застрявшие в  памяти с юных лет?  Явно ведь
откуда-то отсюда!
     И    неостановимо,    со   страшной   закономерностью   это
принципиальное угнетение тела  ради духа вело к  полному краху -
как тела, так и духа.
     Снова  мелькнула в  памяти  надпись "ЭТОТ  МИР  -  СРАНЬ!",
которую Аська сделает спустя много лет,  перечеркивая котяток на
календаре.  Большой ребенок дядя  Женя,  играющий с  вандальским
мечом.   Похмельный  Гэндальф  с  кефиром  в  супермаркете.   Та
неизвестная Сигизмунду знакомая Аськи, умершая от наркотиков. Да
и   сам  Сигизмунд,   чье  социальное  положение  в   1997  году
забалансирует на грани полного и окончательного краха...
     Что ж,  программа будет выполнена. Станем поэтами и жидами,
не будем никому нравиться. А жизнь заберут в свои руки те, кто в
"Сайгон" не ходил. Даже в качестве посетителей.
     А пройдет еще лет десять - и настанет эпоха унитазов.

        x x x

     - ...Ты  что смурной такой?  -  донесся до Сигизмунда голос
Аськи. - Пошли лучше покурим. Слушай, у тебя курить есть?
     - Курить есть.
     Они  вышли  на  Владимирский.  Уже  совсем  стемнело.  Мимо
грохотали  трамваи.   Трамваи  были  красные  и  желтые,  совсем
старенькие,  -  без всякой рекламы,  без идиотски жизнерадостных
призывов  "Отдохни!   Скушай  ТВИКС!".  Машин  было  значительно
меньше. Иномарок и вовсе не встречалось.
     Аська  зорко  бросила взгляд направо,  налево,  знакомых не
приметила,  полузнакомых отшила вежливо,  но  решительно.  Алчно
потянулась   к   сигизмундовым  сигаретам   и   вдруг   замерла,
разглядывая пачку в тусклом свете, падавшем из окна.
     - Что ты куришь-то?
     Сигизмунд, обнищав, перешел на "Даллас".
     - Ну ты крут! Это что, американские? Ты че, фарцовщик?
     - Нет.
     Аська затянулась, поморщилась. Посмотрела на Сигизмунда.
     - "Родопи"-то лучше.
     - Лучше,  -  согласился Сигизмунд.  И вспомнив,  снял с шеи
феньку. - Держи.
     - Ты это правда? Я думала, ты шутишь.
     - Какие тут шутки.  Владей.  Она тебе удачу принесет.  Мужа
рыжего по имени... Вавила.
     Аська-Херонка засмеялась.
     После сайгоновского кофе  Сигизмунду вдруг показалось,  что
мир наполнился звуками и запахами. Их было так много, что воздух
сгустился.
     И  вдруг  от  короткого  замыкания  вспыхнули троллейбусные
провода.  Прохожие сразу шарахнулись к  стенам домов.  Сигизмунд
обнял Аську-Херонку за  плечи,  и  они  вместе прижались к  боку
"Сайгона".
     Сигизмунд  был   счастлив.   Над  головой  горели  провода,
бесконечно тек  в  обе  стороны вечерний Невский,  и  впервые за
много лет Сигизмунд никуда не  торопился.  Он  был никто в  этом
времени. Его нигде не ждали. Его здесь вообще не было.
     Он  стоял  среди  хипья,  чувствуя лопатками стену.  Просто
стоял и  ждал,  когда приедет аварийная служба и  избавит его от
опасности погибнуть от того, что на него, пылая, обрушится небо.
     И  "Сайгон",  как  корабль  с  горящим такелажем,  плыл  по
Невскому медленно, тяжело и неуклонно.

        x x x

     На прощание Аська поцеловала Сигизмунда, сказала "увидимся"
и  нырнула  обратно в  чрево  "Сайгона".  Сигизмунд пробормотал,
поглядев ей в спину:
     - Увидимся, увидимся...
     И  перешел Невский.  В  кулаке  он  сжимал  десять  копеек,
которые Аська сунула ему,  чтобы он,  бедненький, мог доехать до
дома.
     Сигизмунд   чувствовал,   что   время   истекает.   Анахрон
беспокойно ворочался под  страной  Советов в  недрах  земли.  Но
уходить из  оруэлловского года без трофея не хотелось.  Подумав,
Сигизмунд зашел  в  книжный  магазинчик,  над  которым светилась
надпись "ЛЮБИТЕ КНИГУ - ИСТОЧНИК ЗНАНИЙ". Этой надписи долго еще
жрать электричество -  ее снимут одной из последних,  заменив на
какую-то рекламу.
     На  прилавках  лежала  невообразимая  серятина.   Процветал
соцреализм:   городской  роман,  деревенская  проза,  литература
лейтенантов -  теперь уже престарелых лейтенантов. Приключения и
фантастика -  за  макулатуру.  Продавщица отрешенно  и  скучающе
глядела поверх голов.
     Сигизмунд  открывал  и   закрывал  книги.   Читать  нечего.
Впрочем,  в  конце  девяностых тоже  будет  нечего читать.  Тоже
серятина,  только  крикливая:  полуголые бабы,  одетые так,  что
ходить-то  трудно,  не  то что мечами махать;  полуголые мужики,
лопающиеся от  мускулатуры;  совсем  голые  монстры,  у  которых
лопается все, что не чешуя...
     Сигизмунд испытующе глянул на продавщицу. Интересно, что бы
она сказала, увидев такую книжку?
     Однако надо что-то покупать. Во-первых, за десять копеек, а
во-вторых, быстро. Анахрон все настойчивее требовал к себе.
     И  тут  взгляд  Сигизмунда  упал  на  брошюру,   освященную
портретом тогдашнего вождя.  Нашел!  Бинго!  -  запело в  душе у
Сигизмунда.  Трепеща,  заглянул туда,  где в старое доброе время
писали цену.
     Брошюра -  вот неслыханная удача!  - была оценена как раз в
десять копеек.
     Сделав скучающее лицо,  Сигизмунд в  пустом зале  подошел к
кассе и  пробил десять копеек.  С чеком направился к продавщице.
Нарочито независимым тоном потребовал дать ему  брошюру "ВЫСОКИЙ
ГРАЖДАНСКИЙ ДОЛГ НАРОДНОГО КОНТРОЛЕРА".
     Продавщица метнула взгляд на  длинный хайр  Сигизмунда,  на
его  светлую  джинсовую  куртку,  кроссовки...  С  кислым  видом
бросила на прилавок брошюрку.
     - Мерси, - буркнул Сигизмунд.
     Сунул брошюрку за пазуху.  И не оглядываясь пошел к выходу,
спиной чувствуя подозрительный взгляд.
     Пора! Надо уходить во дворы.
     Сигизмунд нырнул в первую же подворотню.  Попутно отметил -
какие  скучные,   оказывается,  были  настенные  надписи!  Кроме
сакрального слова из трех букв, будто и слов-то других не знали.
Ни тебе "КАПИТАЛ ШАГАЕТ КАК ХОЗЯИН",  ни тебе "ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА",
ни  тебе "БОГАТЫЕ БУДУТ ГОРЕТЬ В  АДУ" или  там  "ЛИТВА,  ПРОСТИ
НАС!"
     И  тут  его подхватило и  бросило.  Лицом прямо в  облезлую
стену...

        x x x

     Этого переноса Сигизмунд не помнил.  Не то спал,  не то был
без  сознания.   Ему  показалось  только,  что  тянулся  перенос
бесконечно долго.
     Какое-то время Сигизмунд лежал неподвижно. В смеженные веки
назойливо  бил  свет  лампочки.  Кругом  стояла  ватная  тишина,
нарушаемая лишь журчанием воды.
     Сигизмунд  чуть  повернул  голову.   Увидел  грязно-зеленую
стену.
     Он понял.
     И  тут  его  охватила паника.  Он  просто взвыл  от  ужаса.
Попался!
     Плохо   соображая,   что   делает,   Сигизмунд  подбежал  к
герметично закрытой двери  и  начал молотить по  ней  кулаками с
криком:
     - Выпустите меня отсюда! А! Выпустите!..
     Дверь,  естественно,  не поддавалась.  Сам же и закрывал!..
Сигизмунд  несколько раз  боднул  ее.  У  него  тотчас  заболела
голова.
     Всхлипывая и пошатываясь, Сигизмунд побрел обратно к нарам.
Завалился на них.
     Кошмар  случившегося все  больше  завладевал  мыслями.  Он,
Сигизмунд,  -  единственный, кто посвящен в тайну Анахрона. И он
же  оказался пленником адской  машины.  Его  никто  не  выпустит
отсюда. Никто.
     Некому.
     Первые несколько часов Сигизмунд обдумывал свое  положение.
Лихорадочно искал способ выбраться.  И чем дольше размышлял, тем
глубже проникался уверенностью, что выбраться отсюда не удастся.
     Стало быть...
     Стало быть,  вероятнее всего ему придется умереть здесь. От
голода.
     В принципе,  каждый человек знает,  что когда-нибудь умрет.
Ужас вызывает не мысль о  смерти.  Ужас вызывает определенность.
Когда смерть обретает и вид, и сроки.
     Паника росла.  Как за  соломинку ухватился за надежду,  что
Анахрон сработает еще  раз  и  вынесет его отсюда.  Но  здесь от
Сигизмунда  ничего  не   зависело.   А   умолить  бога  Анахрона
невозможно. Потому как нет такого бога.
     Тогда Сигизмунд попробовал обратиться к тому Богу, который,
по уверениям Федора,  существует.  Но ни одной молитвы толком не
знал.  Вдруг понял,  что обращается к  Творцу всего сущего как к
"Богу Федора".  Мол, Бог Федора, коли ты такой могучий, - услышь
меня, я здесь!
     Так.   Все.  Крыша  едет.  Пора  приходить  в  себя.  Белых
верблюдов посчитать, что ли?
     Однако  это  не  слишком  помогло.  Сигизмунд,  истомленный
переживаниями, провалился в зыбкое забытье.
     Толком поспать ему не удалось.  Лампочка светила и светила,
не давая глазам покоя. Разбить ее, что ли? Запустить кроссовками
и...  остаться в  полной темноте.  Наедине с кошмарами,  которые
обязательно повылезают изо всех углов.
     Нет,  лучше уж лампочка.  Можно,  в конце концов, куртку на
голову натянуть.
     Звон  тонкой  струйки воды  из  ржавого крана,  поначалу не
слишком заметный, постепенно стал ввинчиваться в мозги.
     Неожиданно перед  глазами  начали  вспыхивать белые  пятна.
Сперва показалось -  в  глазах рябит.  Но нет.  Это был еще один
эффект Анахрона. Вся камера наполнилась пульсирующими огоньками.
Сигизмунд наблюдал за ними с интересом,  сам дивясь тому, что не
испытывает страха.
     Затем огоньки погасли. Будто и не было.
     За  самонадеянность Сигизмунд был  наказан спустя  короткое
время,  когда  по  всему  подземелью прошел утробный низкий гул.
Рычало то  громче,  то тише.  Сигизмунд,  парализованный ужасом,
сидел на  нарах,  скорчившись.  Его  будто пригвоздило к  доскам
тысячами гигантских ледяных игл.  Сейчас  Сигизмунд точно  знал,
что там,  в глубинах колодца, яростно беснуется кто-то огромный.
Какая-то подземная безымянная сила,  которую вызвали к жизни дед
и его сподвижники.
     Правильно  говорили  Вавила  с  Вамбой.  В  колодце  кто-то
таится. Вандалы - люди, близкие к природе. Они чуят.
     Рычание становилось все тише и  наконец заглохло.  Страх не
отпускал еще с полчаса.  Но постепенно Сигизмунд расслабился.  И
тогда его вновь начало терзать неумолчное журчание воды.
     Сидя на нарах,  Сигизмунд обхватил голову руками, покачался
из стороны в  сторону,  попробовал петь,  но тут же отказался от
этой затеи.
     Потом почувствовал, что рядом кто-то есть.

        x x x

     Сигизмунд  осторожно  повернул  голову  и  почти  до  крови
прикусил  губу,  чтобы  не  заорать.  На  нарах,  на  расстоянии
вытянутой руки от Сигизмунда, сидел Аспид.
     Дед  был облачен в  полосатую пижаму и  стоптанные тапки на
босу ногу.  На голове у него красовалась треуголка, сделанная из
газеты.   Скрестив  на  груди  руки  и  зажав  в  зубах  длинную
"герцоговину",   дед   невозмутимо   попыхивал   папиросой.   На
Сигизмунда он не обращал ни малейшего внимания.
     Некоторое время Сигизмунд опасался предпринимать какие-либо
действия.  Потом понял,  что дед то  ли  не замечает его,  то ли
делает вид, будто не замечает, то ли вообще является иллюзией.
     Осмелев, Сигизмунд начал разглядывать Аспида.
     Протянул руку.  Коснулся плеча  Аспида.  На  ощупь дед  был
вполне  живой  и  теплый,   однако  на  прикосновение  внука  не
отреагировал. Просто спустя мгновение почесал плечо.
     Точно, не замечает!
     Сигизмундом овладела  безумная радость.  Анахрон  наверняка
подает ему знак!  Ключ,  которым можно открыть камеру! Возможно,
тайна зашифрована где-то  здесь,  она кроется в  обличии деда...
Сигизмунд впился в Аспида взглядом. А тот знай себе покуривает.
     Газета.  Может быть,  разгадка - там? Сигизмунд почти носом
уткнулся в газету.  Это была "Правда" от...  Батюшки! От 5 марта
1953  года.  С  портретом Сталина в  траурной рамке.  Знаменитый
шнобель Отца Народа упирался аккурат Аспиду в  переносицу.  Один
пышный  ус  свисал  к   аспидовой  брови.   Отчеркнутые  красным
карандашом,  бросились в  глаза  слова:  "...в  памяти советских
людей".
     Сигизмунд  зашевелил губами.  "В  памяти  советских людей".
Должен же  быть здесь какой-то  скрытый смысл?  Но какой?  Какое
вообще  это  имеет  отношение к  пленению Сигизмунда в  приемной
камере ленинградского терминала?
     Дед  докурил папиросу,  бросил  окурок на  пол.  От  окурка
разлетелись искры,  тут же обернувшиеся белыми огоньками,  какие
уже  бродили  по  камере.   Огоньки  умножались,  окутывая  деда
светящимся роем, и в конце концов съели его.
     Сигизмунд  пал  на  нары,  заложил  руки  за  голову.  Стал
соображать.  Имело ли явление Аспида какой-то тайный смысл?  Или
не имело? Еще одна дурацкая выходка Анахрона? Но зачем?..
     Он снова прокрутил в голове все, что заметил в облике деда,
и понял:  никакого тайного (да и явного) смысла в случившемся не
было.  Скорее всего,  и деда в камере не было.  Просто Сигизмунд
увидел какую-то  картинку из прошлого.  А  может,  грезится ему.
Может, он уже сошел с ума. Запросто.
     Голода он  пока  не  чувствовал.  Сигизмунд перевернулся на
живот,  несколько раз с силой ударил кулаками по нарам,  а потом
натянул куртку на голову и плакал, пока не заснул.

        x x x

     На  этот  раз  он  выспался.  Пробудил  его  жгучий  голод.
Сигизмунд пошарил  в  кармане  куртки.  Нашел  кусочек собачьего
корма "Чаппи".  Брал на прогулку,  чтобы вознаграждать кобеля за
послушание.
     Рассосал. Запил ржавой водой из-под крана.
     Возвращаясь к нарам,  заметил что-то на полу.  Наклонился и
поднял окурок.
     Это был свежий окурок от "герцоговины".
     Сигизмунд повертел бумажную гильзу в пальцах, чувствуя, как
в  душе нарастает паника.  Из последних сил взял себя в  руки и,
пытаясь быть хладнокровным,  спалил окурок на огоньке зажигалки.
Пепел растоптал по полу. Вот и все.
     Снова улегся. Уставился в потолок.
     Вода текла все громче.  Этот звук разъедал мозги. Сигизмунд
понял, что сходит с ума.
     Да.   Хлипкое  создание  -  человек.  Такая  способность  к
выживанию,   такой   превосходный  инструмент  по   осознанию  и
преобразованию действительности, то есть - разум человеческий...
Но  посади все  это великолепие на  нары в  закрытое помещение и
пусти там струйку воды -