йному ходу из подвала в лес я взял этот замок, разрушенный врагами во время Луарсаба Первого... Сейчас я спокоен. В подземелье укрыты сундуки с одеждой, едой и бурдючки с вином. А лес всегда даст тебе прибежище, хотя, надеюсь, и не дойдет до этого. Видно, Шадиман сам не верит в прочность царствования Симона, ибо замок в Носте до сих пор цел... Так что же случилось вчера? - Иорам ослушался Арчила и самовольно ушел с башни, где должен был стоять, пока трижды перевернутые песочные часы не покажут срок. Говорит, пить захотел... - Ушел со сторожевого поста?! Мой сын?! Предательство и беспечность с малого начинается... Как поступил Арчил? - Сурово. Изгнал Иорама из числа стражи и запретил ему подходить близко к стене, отнял коня и шашку, потом обругал приспешником Теймураза. Иорам хотел драться, но... без шашки какой поединок? Ко мне прибежал... - Ты не защитила? - Нет... Целый день страдал мальчик. Папуна хотел вмешаться, я воспретила... Вечером Иорам, совсем желтый, за советом ко мне пришел... - Что ты, моя Русудан, посоветовала? - Выпросить у Арчила позволение искупить вину, испытав на серьезном деле... Долго Арчил и слушать не хотел. Папуна все же вмешался, Хорешани поручилась... насилу уговорили... Сегодня всю ночь Иорам на восточной башне простоит... Если рассвет застанет его бодрым, Арчил обещал вернуть шашку и коня... - Молодец Арчил, но напрасно сразу простил. Надо было вернуть только шашку, а коня - если через месяц не будет вины... - И через год не будет, мой Георгий. Очень испугался мальчик, - говорит, на всю жизнь запомнит обязанности стража. "Кажется, разговор развлек Георгия", - подумала Русудан и стала рассказывать, как решила устроить дом на зиму... Потом, тесно прижавшись друг к другу, долго молчали. О чем думал Георгий? Быть может, о странной тишине, внезапно оборвавшей стремительную поступь жизни? Или о том, что вот он - чужестранец в когда-то родной стране и не знает, как быть дальше? "Нет, дума моя о большом, о страшном! Где Союз азнауров? Где ополченцы? Возможно ли жить, если половина сердца оставлена там, по ту сторону рогатки? Как воссоединить уже распавшееся?.. Во имя чего всегда воевал - знаю; но ради кого сейчас воюю - самому не ясно. Какому царю достанется моя победа, если... если не будет поражения? Не задают ли себе подобный вопрос ополченцы, не щадящие ни своей жизни, ни последних сынов? А если меня спросят, что отвечу им? Сражайтесь за Картли! Но испокон веков они сражались за Картли. А кто сейчас распоряжается царством? Не цари, а призраки в коронах! Так что же пожнут ополченцы на поле битвы? Ярмо и цепь! А я веду ополченцев, значит... неужели обманываю народ?! Нет! Тысячу раз нет! Воюем мы за обновленную Картли! За новое знамя, на котором будет начертано: царь и народ. О, скорей бы прервать невыносимую тишину! Она способна заглушить все смелые замыслы!.." И, словно угадывая думы любимого, Русудан тихо сказала: - Тишина - предвестник бури, не бойся ее, мой Георгий. Куда бы злонамеренная судьба нас ни забросила, мы останемся такими, какими созданы: буйными и непокорными. Никто не в силах лишить нас душевной гордости. Пусть люди не увидят ни твоих сомнений, ни моей печали... Замок спал, только сторожевые башни бодрствовали. На одной из них стоял навытяжку Иорам, положив стрелу на тетиву. Раза два ему даже показалось, что кто-то крадется к башенке, но, вперив взгляд в черную ночь, он скорее угадал, чем увидел: Арчил проверяет посты... Когда что-нибудь ждешь, оно не торопится прийти. Ночь, черная, бесконечная, когда же тебя сменит день? Кажется, чуть-чуть побелело небо. Издали прохладный ветерок донес несмелый призыв ночной птицы, потом - перед рассветом - петушиный крик, что-то чирикнуло на ветке. Рядом, разделяя испытание с любимцем, недовольно зевнул волкодав. Вдруг он понимающе взглянул на Иорама, вздохнул и уже хотел положить голову на лапу, но насторожил уши и ощерился. Напрягая слух, Иорам уловил осторожный топот коня... О этот сладкий звук подков! Он отраднее сазандари, отраднее веселого праздника. Почему же так медлителен путник? Может, друг боится потревожить утренний сон? Или враг крадется к спящему замку? Иорам поспешно натянул тетиву и притаился за стеной... Из леса выехал всадник в легкой бурке. Оглядываясь, медленно приближался. Вот он уже на проезде у замка, вот подъехал к воротам... Но нет, он не спешился, не постучал, а, подняв голову, оглядел башенки и двинул коня вдоль стен. Не показываясь, Иорам, подражая голосу отца, грозно крикнул: - Кто такой? Придержи коня! - Свой, свой, батоно... - Свой, а почему крадешься? Или неведомо тебе, что гость стучится в ворота, а не ползет, подобно змею, куда не следует? - Батоно, темно еще, не заметил ворота. - Вот пущу в твой глаз стрелу, сразу прозреешь!.. Слезай с коня! Стой! На свист Иорама прибежали дружинники. Узнав о приезжем, один бросился будить Арчила. Нет, не спал в эту темную ночь Арчил-"верный глаз": его мучила жалость к еще не окрепшему "барсенку", - не слишком ли сурово обошелся он с ним? Даже взрослому трудно простоять целую ночь... Но Моурави ничего не сказал, хотя видно, все знает. Не сказал, значит, одобряет... Сразу надо указать на неверный поступок, иначе всю жизнь будет думать, что прав... Эту мысль оборвал торопливый призыв. Узнав, что всадник один, Арчил велел приоткрыть ворота. Раньше пропустили озадаченного всадника, потом его коня, и сразу железные створы захлопнулись, тяжело упал крюк... Сквозь предрассветную муть Арчил разглядел приезжего и внезапно закашлялся, чихнул, что-то промычал и все же не расхохотался: "Вот борода! Наверно, сатана в цвет своих рогов окрасил, - иначе откуда такое?! Что? Гость спешит? Должен видеть госпожу Хорешани? Послание от князя Шадимана? Приятную весть услышал начальник охраны раньше госпожи Хорешани. Жаль, неудобно опережать пробуждение солнца, и гонцу следует сначала отдохнуть с дороги, отряхнуть с одежды пыль, а потом проситься в покои замка. Или он думает - у Моурави гонца в конюшне принимают?" Все больше томился рыжебородый, одна мысль теснилась в голове: вырваться, вырваться скорей! Лишь после утренней еды лориец был допущен в покои замка... Он было уже отчаялся: может, послание не примут; почему так томят? Правда, вино хорошее принесли, целого барашка, зажаренного на вертеле... Значит, не догадываются, что из Лоре. Может, подарок вынудит жену Саакадзе предложить гонцу погостить в берлоге "барса"? "Тогда, как ястреб, все осмотрю, а пока, как ежа, запертым держат..." Но тут звякнула задвижка, вошел Арчил с двумя дружинниками и пригласил лорийца следовать за ним... Коридор, поворот, снова темный свод, потом лестница, дверь и... лориец невольно отпрянул: перед ним стоял сам Моурави. - Вижу, гонец, смутил тебя Георгий Саакадзе? - Почему смутил? Очень хотел удостоиться тебя увидеть, батоно. Из Гурии никогда не отлучался. Где мог встретить Великого Моурави? Не в замке же светлейшего Мамия Гуриели. Там вход закрыт для простого купца. А теперь счастье улыбнулось, на такой случай даже подарок припас... Вели, батоно, из хурджини достать кальян, завернутый в шелковую шаль... - Кто тебе сказал, что в кальяне нуждаюсь?.. - Один купец сказал... Знаю, батоно, много у тебя драгоценных кальянов, но купец говорил, этот понравился... только не успел ты купить, будто спешно из Тбилиси ускакал... - Если правду говоришь - меня хотел повидать, назови купца. - Гурген, батоно, сын старосты тбилисского майдана... Трудно было уговорить продать мне кальян... Гурген без спора согласился, но как раз черт поставил на пороге лавки старосту... кричать начал: "Мы для Саакадзе ничего не продаем, мы, подданные светлого царя Симона, не хотим радовать отступника..." И еще много нехороших слов, батоно, о тебе говорил... пусть ему язык шакал отгрызет!.. Тут я догадался сказать: для себя покупаю... Заставил поклясться, потом продал... - А чем ты клялся, гонец? - Раньше себе потихоньку сказал: "Клянусь для виду", потом громко конем поклялся... - Увы, гонец, твой конь час назад околел. Лориец страшно побледнел и некоторое время сидел, выпучив желтые глаза, потом прошептал: - Конь... мой конь... - Видишь, гонец, как опасно быть клятвоотступником. Хорошо, женой не поклялся!.. Но раз ради меня согрешил, я вознагражу тебя лучшим конем арабской крови... - Да ждет тебя, батоно Моурави, удача на всех дорогах!.. - обрадовался мнимый гуриец. - Ради тебя на такое решился, батоно... Правда, ты этот кальян торговал? - Глупец! - вскрикнул вдруг Димитрий, сидевший до сих пор в тени. - Полтора года помни: если Моурави что торгует - тут же покупает... - Постой, Димитрий! Правда, мне один кальян понравился, хотел послать слугу, но забыл... Может, другой тебе продали, гонец? - Нет, как можно, батоно! На что мне фаянс, да еще темный... - И вдруг спохватился: - Вели, батоно, принести... Дато и Даутбек переглянулись. У обоих мелькнула мысль: "Вардан прислал весть". Эрасти поспешно вышел и вскоре вернулся с кальяном. Саакадзе бросил взгляд на кальян и с деланной радостью воскликнул: - Молодец, как раз такой торговал! - Взяв в руки кальян, он с детской непосредственностью стал восхищаться им: - Э, гонец! Вижу, ты не все знаешь, потому удивляешься: из этого кальяна сам Харун-ар-Рашид курил... Много отдал? Пораженный открытием, лориец тут же утроил заплаченные им за кальян деньги. - Видно, в Тбилиси и впрямь плохая торговля, если тебе так дешево продали антик из "Тысячи и одной ночи"... Но я не воспользуюсь твоей честностью и заплачу вдвойне... - Батоно... Моурави... - пролепетал лориец. - Когда хочешь, гонец, выехать? - Когда прикажешь, батоно. - Э, ты, мой гость, такую радость мне привез! Когда скажешь, тогда и коня тебе оседлают... Но, кажется, к госпоже Хорешани ты послан? Эрасти, проводи гонца... Поймав многозначительный взгляд Саакадзе, Эрасти чуть наклонил голову и сделал знак лорийцу следовать за собой. Оказалось, Хорешани ушла на прогулку. Тогда Арчил, Элизбар и Папуна принялись развлекать гонца разговором и угощать полуденной едой и прохладным вином... А Эрасти отправился в конюшню, вывел коня гонца и запрятал его в самый дальний сарай. В комнате Саакадзе говорили вполголоса, хотя подслушивать "барсов" некому было. Осмотрев со всех сторон кальян, Саакадзе уже не сомневался: в кальяне послание Вардана. Иначе незачем было устраивать шутовство с дешевым фаянсом, закрытым куском глины и запечатанным горячим воском. Дато, обнажив кинжал, принялся ковырять горлышко. Задача оказалась нелегкой, глина не поддавалась. Тогда Дато сказал: "Если нельзя открыть, надо разбить", и силой рассек шашкой горлышко кальяна. Двумя пальцами Дато извлек свиток. Даутбек вдруг стал серьезным, поднялся, закрыл дверь на засов и сел возле Саакадзе, который, расправив свиток, стал читать, вникая в каждое слово. Конечно, не приветствие всем сестрам отца, братьям матери, друзьям и родным, заполнившее начало послания, занимало Саакадзе. Даже сетование на невозможность приехать в Озургети на свадьбу любимой дочери двоюродного дяди не привлекло внимание "барсов": "...Хорошо, дорогой брат моей матери, ты догадался спросить, в каком товаре нуждается наш майдан. Все нужно. Майдан похож на высохший бурдюк. Особенно не забудь оружие. Пришли клинки, шашки получше отточи, - пусть враги почувствуют силу картлийской закалки... Спасибо беспокойному Саакадзе, некоторые купцы и амкары как на пожаре живут... тоже решили вооружиться. И если правда наш светлый царь Симон, да будет трон ему мягче бархата, решит всех призвать на борьбу с непокорным "барсом", сговорились амкары как один броситься из Тбилиси навстречу Саакадзе... Пусть только осмелится подойти близко к стенам нашего Тбилиси. Но, говорят, еще силен ослушник царя. Недаром Хосро-мирза больше не посылает, как раньше, малое войско, - урон большой от "дикого барса"... Верный человек сказал мне: из Кахети решил мирза вызвать на помощь Исмаил-хана... Но, верно, открыто боятся идти... А как иначе? Войско не мышь, под землей не пролезет... Да защитит нас святой Евстафий! Неужели никто не может избавить нас от хищного зверя, несущего царству смерть и разорение? Говорят, потому Исмаил-хан на помощь к нам не спешит, что засады боится, будто Саакадзе за каждым выступом от Кахети до Картли не только дружинников, но и бешеных собак в клетках держит... больше всего такого боятся, ибо от стрелы и шашки вылечиваются, а от бешеной собаки только смерть помогает... Еще такое знакомый человек рассказывал: будто Хосро-мирза и Иса-хан непременно живым хотят поймать "дикого барса", дабы с большой охоты вернуться к шах-ин-шаху с хорошим подарком... Только князь Андукапар не согласен: приняв магометанство, не хуже персидских палачей придумал расправу над врагом царя Симона... Все радуются: может, наконец настанет в Картли спокойствие... На этот раз не удастся Саакадзе избежать уготованного капкана. Кувшин золота обещан за его поимку... Многие хотят заработать и заслужить благодарность Метехи... Он об этом не догадывается, может попасться... Если гонец, прискакавший из Лоре и, как приклеенный, уже три дня сидящий в Метехи, наконец уедет в воскресенье, с ним пришлю это послание... не пугайся его красно-желтой бороды... Сам очокочи для устрашения людей такое не придумал... Глаза тоже желтые... может, язык тоже желтый, ибо хвастлив, как торговец тархуном. Кто поверит, что коня его сам метехский кузнец подковал, ибо не только в Лоре должен как ветер лететь, но и к Саакадзе - письмо госпоже Хорешани передать... и заодно проведать, крепка ли крепость Саакадзе... В бане разговор был, кругом голые смеялись: теперь каждый ишак летать собирается; если так пойдет, орлы лягаться начнут... Хорошо - церковь склоняется на сторону Метехи. Вчера епископ Алавердский и митрополит Дионисий к князю Шадиману проследовали. Трудно понять отцов церкови, ибо из Имерети, - думаю, от царя Теймураза, - тайный гонец приполз в одежде нищего... ко мне тоже за подаянием зашел... Может, лгал, уверяя, что царь Теймураз скоро вернется в Кахети, изгонит персов и снова воцарится. Пусть что хотят делают, наше дело торговать. В конце некий Евстафий счел нужным выругать всех "барсов", пожелать поспеть на ужин к лорийским голодным собакам или угодить на шампур каджи, который со своей шайкой, как лазутчик, притаился в мцхетском лесу... или на ужин к сатане, который почему-то нарядил своих подданных в русийские платья и спутал у Жинвальского моста мысли минбаши. Хосро-мирза много ругался, пока минбаши не убедил его, что это наваждение шайтана... майдан тоже так думает... Пусть все черти друг с другом перегрызутся, и тогда он, Евстафий, непременно попадет в гости к дорогому брату его матери..." Прошел еще день. К удовольствию лорийца, он предстал перед Хорешани. Прочтя послание Шадимана, она обещала лично послать гонца с ответом к князю. Но уехать в тот же день лорийцу не удалось, да он и не особенно торопился. Обильные яства, старое вино, особенно веселый разговор азнаура Папуна сильно поколебали мнение лорийца о "логове хищника"... До полуночи длился прощальный пир. Лориец хохотал до слез от острых рассказов Папуна. А Эрасти все подливал в чаши вина, и веселые гуляки, уже не зная, за что еще выпить, чокались, по предложению Папуна, за фазаньи гнезда... Лориец тоже хотел предложить тост, но неожиданно свалился с тахты и, сколько его ни тормошили, громко храпел. Уложив лорийца на тахту, Эрасти снял с него пояс и вышел. Папуна с дружинниками остался охранять спящего... Больше всех негодовал Димитрий: по его мнению, не стоило столько времени терять на рыжебородого сатану, а попросту избить и обыскать. Гиви тоже казалось, что Димитрий прав, и он даже вызвался сам расправиться с расхитителем дорогого вина, припасенного для более приятных вестников. - А ты уверен, Гиви, что лориец неприятный? - смеясь, спросил Дато. - Иногда дурак дороже двух умных стоит!.. - Правда, Дато, совсем без дураков тоже трудно, вот я целый месяц такого ищу. "Барсы" от души смеялись... Дверь отворилась, и вошел Эрасти, держа в руке пояс лорийца. Шум сразу оборвался. Георгий взял пояс, осмотрел, обнажил тонкий кинжальчик с изогнутой рукояткой, украшенной бирюзой, и осторожно стал приподнимать одну за другой серебряные шишечки. Наконец одна подалась, Георгий, нащупав пружинку, надавил и из тайника вытянул узкую трубочку. Аккуратно расправив свиток, он громко зачитал послание Хосро-мирзы к мелик-атабагу Лорийскому... "Барсы" все больше волновались... Даутбек смертельно побледнел, а лицо Димитрия покрылось багровыми пятнами... Тяжелое молчание оборвал Дато: - Выходит, Георгий, некуда нам податься из Ахалцихского пашалыка? Мы в западне? - Будем, если сами не устроим западню лорийскому владетелю. Наши подозрения подтвердил Вардан. Гуния клянется, что вокруг Самцхе-Саатабаго сеть раскинул лорийский владетель, всюду в народе сеет неудовольствие против меня. Предатель решил на моей крови разбогатеть, придется помочь ему... - Что, дорогой Георгий, намерен предпринять? - Даутбек тяжело вздохнул. - Поговорить с лорийцем. - Как ты, Георгий, догадался, что в поясе рыжебородый сатана ядовитый свиток держит? - Нетрудно было, мой Ростом: когда лазутчик неожиданно вместо Хорешани увидел меня, отшатнулся и схватился за пояс. - Дорогой Георгий, без тебя за всех "барсов" одного дурака никто бы не дал... Охнув, Эрасти опустился на тахту. - Гиви, - завопил Димитрий, - полтора кизяка тебе на язык. Ты что, шершавый мерин, когда-нибудь думаешь, что говоришь?.. А вы, пожелтевшие черти, почему рычите? - набросился Димитрий на хохотавших Дато и Даутбека. - Или печалиться вам не о чем? - Э, мой Димитрий, - заступился Георгий, - печаль печальные мысли подсказывает, а сейчас нам нужны веселые, - и, похлопав Гиви по плечу, снова бережно свернул узенькой трубочкой послание, заложил обратно внутрь пояса, захлопнул шишечку, велел Эрасти осторожно надеть на спящего лорийца и, посоветовав "барсам" провести остаток ночи на мягких тахтах, вышел... Да, необходимо побыть одному со своими тяжелыми мыслями. Необходимо разобраться в надвигающихся событиях... Ночь словно черным крылом прикрыла притихнувший сад. Откуда такая ночь? Почему крадется, подобно лазутчикам лорийского мелика? На сторожевых башенках вырисовывались, как серебряные звезды, наконечники пик. Изредка слышался условный свист перекликающихся стражей. В эту "бархатную" ночь сон позабыл прийти к Георгию Саакадзе. Он поднялся на площадку зубчатой стены, прислушался: "Где-то воют шакалы. Ну что ж, сейчас их время! Хосро-мирза может договориться не только с мелик-атабагом Лорийским, но и с Сафаром, задобрив обильными подарками. Самцхе-Саатабаго - последняя моя опора!.. Хоть и клянется Сафар в дружбе ко мне, но разве турецкая клятва не в одной цене с персидской?.. Когда-то лорийский владетель тоже клялся, но когда слишком сладко поют, всегда измену подозреваю... Хосро, наверно, лорийскому владетелю много обещал... Что ж, я тоже люблю одаривать друзей и врагов. Известно, чем питаются хищники, и Хосро готов им уделить часть, чтобы получить для "льва" львиную долю. Значит, необходимо поставить между Сафар-пашой и Хосро непреодолимую преграду... Лорийский владетель должен быть разгромлен... Иначе Хосро сожмет меня в смертельном кольце... После разгрома лорийского мелик-атабага придется установить особый надзор за Сафаром, атабагом ахалцихским... Но осторожность во всем. Мне нельзя восстанавливать против себя султана Турции. К его помощи я еще вынужден буду прибегнуть... Оттягиваю, сколько могу... И потом учту коварство шаха, в Картли не впущу; но тогда какая помощь от их стоянки за пределами Картли?.." День начался обычно. Мальчики Иорам и Бежан седлали коней для утренней езды. Для обмана любопытных, а может, и лазутчиков Метехи, пятьдесят дружинников четыре раза водили пятьдесят коней к реке, переодевались то в желтые чохи, то в синие, то в белые, - и получалось, что двести дружинников в замке. Дареджан за что-то бранила повара, а старая няня наблюдала за девушками, ткавшими новые подседельники для коней "барсов". Из конюшни доносились ржание и смех. Это пятьдесят дружинников, переодевшись в черные чохи, чистили коней и собирались вести их на водопой. Только в покоях Хорешани было необычно. На восьмиугольном столике приготовлены вощеная бумага, гусиные перья и золотистые чернила. Она намеревалась писать Шадиману. Дато подавал ей веселые советы, и Хорешани то смеялась, то сердилась. Приглашенные Русудан, Папуна, Даутбек и Георгий обсуждали полупросьбу, полуугрозу Шадимана. Хорешани со свойственной ей прямотой заявила: настало время твердого решения - или Даутбек женится на любящей его и любимой им Магдане, или навсегда откажется. Русудан поддержала подругу: нельзя держать девушку между льдом и солнцем. Мертвенная бледность разлилась по лицу Даутбека. Минуту он молчал, потом твердо заявил, что решение им давно принято... и оно не изменилось... - Тогда надо Магдану отправить к отцу, - с укоризной сказала Хорешани. - Монастырь от нее не убежит. В этих стенах и так слишком много молодости замуровано. Магдана, возможно, встретит в Метехи достойного князя и, если не полюбит, все же согласится стать его женой. Все ниже опускалась голова Даутбека, но он сурово молчал, словно сердце его не сжимали раскаленные тиски, словно рыдание не теснило грудь и страшные мысли не холодили голову. - Где у Даутбека совесть? - ругался Папуна. - Допустимо ли бросать девушку в пасть гремучему Шадиману?.. И еще много нелестных слов высказал Папуна. Но Даутбек молчал. Конец мукам друга решил положить Дато: - Главное, в такое время нельзя игрой с Шадиманом обострять и без того острое положение... Если бы даже хотел Даутбек, должен был бы пожертвовать личным... И Георгий признал разумными слова Дато. Затем, отец имеет право решать судьбу дочери; права и Хорешани: незачем обогащать монастырь новой жертвой... Внезапно Георгий понял, что не только из-за ущерба государственным интересам он ненавидел монастыри, но и за погубленную молодость золотой Нино... "Нино! О неувядаемый цветок моей юности!" Саакадзе вздрогнул, тревожно оглядел друзей. Нет! Никто не заметил... и спокойным голосом спросил: - Как думаешь, Папуна, твоего родственника Арчила не заменили новым смотрителем царской конюшни? - Э, кто посмеет? Арчил сам в коня превратился, пятого царя в метехской торбе дожевывает. Саакадзе расхохотался, поцеловал Папуна и посоветовал отправить Шадиману послание со священником, сейчас преданным дому Саакадзе за дары церкови. Пусть зайдет к Арчилу, передаст от Папуна приветствие и попросит внимательно следить, не понадобится ли помощь его, Арчила, княжне Магдане. Помолчав, перешли к обсуждению, как дать знать Вардану, что его послание оказало Саакадзе большую услугу... Дато тут же предложил способ, одобренный всеми. И Хорешани послала слугу просить священника древней церкви к полуденной еде... Тем временем, подружившись с лорийцем, Эрасти, гуляя по саду, охотно отвечал на расспросы. Что? Сколько Моурави дружинников имеет? Здесь, в замке, немного, всегда двести. А где много? Около Кехви, около Сурами тоже пять тысяч стоят... на Тбилиси готовится напасть Моурави... Потом таинственно признался, что в замке спрятан огненный бой, привезенный азнауром Дато из Русии. "Для важного дела бережем". Лориец счастлив. Еще бы! Привезти владетелю Лоре важные сведения и получить награду. Заметив Автандила в окне, машущего платком, Эрасти поспешил напомнить лорийцу, что Саакадзе ждет его на прощальную беседу. Даже спокойный Ростом согласился с Димитрием, что Георгий слишком много времени уделяет лазутчику... И все несказанно обрадовались, когда, наконец, сияющий лориец выбежал из дверей, вскочил на арабского жеребца, подаренного ему Георгием, и умчался. Димитрий свирепо теребил усы, а Гиви не переставал ахать, и было отчего: за поясом рыжебородого торчала изогнутая рукоятка кинжальчика, которым Георгий так ловко вскрыл тайную пружину в поясе. - Сегодня на рассвете выступим, друзья, к городу Лоре... - Как, Георгий, выступаем?! Возможно ли взять укрепленную крепость? Или забыл - у нас здесь только пятьдесят дружинников. - И все же, мой Даутбек, крепость мы возьмем. Начнем сами... Матарс, проберись к Квливидзе, пусть поспешит со стороны Джелал-оглы к северной стене Лоре, а ты, Пануш, - к Гуния и Асламазу, - пусть немедля пересекут Ташири-Лори, направят дружины к западным воротам крепости и начнут осаду. Мы вовремя подоспеем... Ты, Ростом, скачи к Бакару, скажи: необходимо пополнить конями и оружием наше ополчение... Бакар давно огорчался, что даже старикам приходится ходить пешком... Скажи суровому главе ополченцев, что мелик-атабаг Лорийский богат, а у наших ополченцев благодаря друзьям лорийского владетеля семьи голодают... Пусть Бакар подступает со стороны замкнутой поляны к главным воротам, там встретимся... Придется тебе, дорогой Папуна, скакать в Дзегви, Гамбар подымет Ниаби, Гракали, Ахал-Убани и Цители-Сагдари. Передай, пусть подойдут к замкнутой поляне, там встретимся. - Говоришь, выступаем сегодня? Но разве не месяц надо стоять у стен Лоре, чтобы разрушить хоть одни ворота?.. - Разрушать незачем, подойдем к Лоре, скрытые ночной темнотой. Пока наши азнауры и ополченцы будут осаждать Лоре, отвлекая внимание, лорийцы сами распахнут южные ворота. - Сколько ты заплатил лорийцу, кроме драгоценного кинжальчика? - Кинжальчик открыл нам тайну пояса... Каждая услуга требует расплаты... Зато Хосро услужил без задатка. Чему ты удивляешься, Даутбек, и ты, Ростом? Или вы забыли, что в послании мирза писал о помощи? Пятьсот сарбазов должны вот-вот подойти к южным воротам, но мы опередим Хосро, и вместо минбаши пять раз Дато прокричит кукушкой... Остальное произойдет быстро, ворота откроются, но не Хосро обрадует предателя, а я! Заставлю его хвастливое оружие покрыться ржавчиной от долгого бездействия... - Но, Георгий, условный крик могут изменить после рассказа лазутчика о тебе. - Лазутчик будет молчать, как рыба, ибо я вынудил его поклясться. Он ни слова не скажет ни атабагу, ни его главному советнику Сакуму, никому другому, что видел меня... - Э, Георгий... Вардану он тоже клялся. Клятва лазутчика - собачий лай. - Я вынудил его поклясться жизнью жены... Клятву Вардану нарушил - конь издох, мою нарушит... - Жена издохнет!.. - повеселели "барсы". - Ты, Гиви, угадал, так я ему обещал... Уже давно Папуна и "барсы" перестали серьезно обсуждать стратегию предстоящего боя. Внезапные налеты с малочисленными дружинами, быстрые "летучие" битвы приучили их не к рассчитанным построениям, как бывало раньше, а к дерзким наскокам, к беспечному отношению к своей жизни... Потому и сейчас никто из них не думал готовиться к бою, никто не задумывался о возможных неудачах: нет, неудач не будет, не должно быть... И, как всегда, "барсы" подзадорили Дареджан, и полуденная еда украсилась зажаренными на вертелах дикими гусями, фазанками, домашними каплунами. Папуна, решив выехать к ничбисцам после полуденной еды, поддержал "барсов". Только Георгий был задумчив, он знал, как много зависит от его смелого замысла... Знал, как риск велик. Но если удача? Тогда многое можно исправить, "А вдруг за воротами Лоре, как удалось выпытать у лорийца, не тысяча воинов, а гораздо больше? Вдруг Хосро удалось скрытно прислать персидские пушки? Лориец клялся: "Пушки только ожидают..." Доверять никому не следует. Отвага и осторожность - обязательные спутники летучей войны... "Барсы" беспечно относятся к ополченским сражениям, но я знаю - риску здесь больше... Приходится за них думать, чтобы уберечь от неожиданности... Тяжело, но следует взять и Арчила с десятью разведчиками. Женщин без охраны оставляю... Не больше двенадцати дней пройдет... Моя Русудан тайный выход знает... если... Нет! Никаких случайностей! Никто не разведает, что в замке нет охраны... Потом, стража не забудет каждую ночь подкатывать к воротам волков в железной клетке. В случае нападения волкам бросят мясо с порошком и, приоткрыв в стене потайную дверцу, выпустят на противника... Это сделает верный Омар, он все в Терки рвется... вернусь, пошлю с ним подарок воеводе... Кроме волков, пузыри с ядом усладят врага..." - Э, э, Георгий, не забывай - фазан вкусен горячий, а вино холодное... - Ты прав, мой Папуна... Твое здоровье, благочестивый отец! Священник, приглашенный к еде, торопливо поднял чашу; он с наслаждением вкушал праздничные яства. Видит бог, он был счастлив. Поездка в Тбилиси сулила много чистой радости... Вот он, бедный священник, обремененный многочисленной семьей, скучно доживал свой век, сокрушаясь отуречиванием паствы. Усердные молитвы и внимание к прихожанам, таким же беднякам, как он, не улучшали трапезу и одежду его семьи. Нередко священник другой церкви посмеивался над ним: "Даром крестишь, даром венчаешь, даром панихиду служишь... а свои дети голодают, это даже господу не угодно..." Священник сам знал, что плохо выходит, но от кого брать, от таких же голодающих? И вот Иоанн Креститель увидел его усердие и наградил чрезмерно. Да снизойдет небесная благодать на паству! Раньше, кроме оборванных чох и заплатанного женского платья, ничего церковь в своих стенах не видела. А сейчас? Все богачи бросились к нему, ибо семья Моурави, сам Моурави, если в замке находится, и вся "Дружина барсов", не считая слуг, конюхов, каждое воскресенье слушают его обедню... Сколько пожертвований, сколько подарков его семье! Богатые жители вдруг прозрели, вспомнили о древности церкви, тоже стали подражать обитателям замка Моурави. И, во славу святой троицы, церковь заново выкрашена, много ковров, свечей, церковные чаши. О господи, пути твои неисповедимы!.. Потом священник стал размышлять о поручении Хорешани купить церковную парчу ему на праздничную ризу, материю на платья его семье. Для себя она просила лишь купить фаянсовый кувшин, - вчера разбила... любимый был, даже черепок на образец дала, - священник нащупал в кармане рясы завернутый в лоскут черепок от разбитого кальяна и кисет с монетами... Прощаясь, священник обещал весь майдан обойти, но сыскать доброй дочери кувшин желаемой раскраски. Тут Хорешани, точно внезапно вспомнив, посоветовала: если сразу не найдет, пусть обратится к старосте майдана, он все знает. Одно - пусть не говорит, что для нее. Купец предан царю Симону и не захочет сделать ей, Хорешани, приятное. Никогда не лгавший священник со вздохом обещал сказать старосте, что для себя ищет... Неожиданно у самых дверей его догнал Гиви и, к беспокойству всех, сунул священнику несколько марчили, попросив привезти казахскую плетку, пусть майдан наизнанку вывернет, но достанет. Наверно, у амкаров-шорников. Долго после ухода священника ругали "барсы" безмозглого петуха за нарушение уговора ничего не поручать священнику, дабы не накликать на него подозрений Метехи и церкови. Искоса поглядывая на Саакадзе, погруженного в раздумье, Папуна вдруг заговорил о Вардане: кто знает, может, преувеличивает купец и осторожность его от страха? - Многим рискует Вардан Мудрый, потому осторожен. Но, дорогой Папуна, почему усомнился в Вардане? Какая ему сейчас выгода от Моурави? - Э, Ростом, хитрец знает: хочешь благополучной переправы через бурную реку, начинай строить мост с того берега. Осторожность его от тяжелого товара. - Товара? - Разве не знаете? Свойства товара отражаются на свойствах характера купца. Вардан больше парчой, бархатом, сукном ворочает, потому и мысли у него тяжелые... Вот кто шелком торгует - всегда шуршит чувяками, как влюбленный. А если сладости продает, столько слов сыплет, что сам становится липким... Зато купец, навязывающий лекарства, такой таинственный, что от страха больной спешит или выздороветь, или умереть... Я сразу разгадаю, чем купец торгует. - Очень хорошо! А который - оружием? - заинтересовался Автандил. - Непременно решительный. И с таким лицом обнажает шашку, будто сам полководец и вот-вот в бой бросится... только, говорят, в доме два засова на дверях повесил: один от воров, другой от хвостатых. Уверяют, любит оружейников чертово племя, ведь смерти помогают - значит, прибыль аду... - А который русийские сети всем навязывает? - Э, Гиви, это не купец, а ловец говорящей рыбы, потому веселый характер имеет. Продаст дураку сеть - хохочет, продаст крючок - за живот держится, чтобы от смеха не лопнуть. А если рукавицы продаст, покупатели в бане от смеха откачивают... - Лучше, друг Папуна, скажи, разве есть говорящая рыба? Я думал, рыба потому молчит, что воды полон рот... Почему смеетесь? Может, напрасно так думал? - Напрасно, мой мальчик. Тебе думать вредно, даже таинственный купец от такого не вылечит. - Пускай петух ему в горло плюнет, - в сердцах проговорил Гиви, - я после слов Папуна при встрече с таким, как от кудиани, открещиваться буду... - Не забудь рукавицы на такой случай натянуть. - И вместо бурки в сети закутаться. Даже за прощальной едой, несмотря на неизменную защиту Хорешани и к неудовольствию Дареджан, "барсы", желая развлечь Георгия, не переставали подшучивать над Гиви. Русудан и Георгий были молчаливы. Посвященная в предстоящее, Русудан обдумывала защиту в случае нападения на замок: "Иораму поручу восточные ворота, сама западные стану охранять... Но никто не должен знать о походе Георгия. Всем слугам скажу: неподалеку в лесу учение Арчил проводит, лишь свистнут - прискачет... Из ворот замка никого не выпущу, могут проговориться. Папуна вернется скоро и останется, он притворно спокоен. Пусть около Хорешани будет: она тревожится, ибо Дато совсем перестал дорожить жизнью... А все? Может, потому и побеждают? Да, жизнь любит смелых... Двенадцать дней! О, хоть бы они скорей миновали!.. Нет, продлятся вечность - надоедливые, скучные, как серый камень, как серый дождь. Начнут нашептывать самое злое, сеять сомнения... А вот сегодняшний день пролетел, словно ему под крылья стрелу вонзили... Георгий почти к еде не прикоснулся и вина выпил только первую чашу, за мое здоровье. Мой Автандил весь в трепете, еще не перестал встречать каждую битву, как возлюбленную... Он подобен сосуду, наполненному огнем... Мой Автандил! Мой мальчик! Как дорог ты сердцу моему... Что это со мною? Почему я... Нет, нет, жена Георгия Саакадзе не смеет предаваться печали, не смеет думать о личном..." Русудан поднялась, гордо откинула лечаки. - Дети мои, перед большим путешествием необходим сон. Мой Автандил, в полночь прикажи коней седлать. Саакадзе угадал настроение своей неповторимой Русудан, поднялся, преклонил колено и поцеловал подол тяжелого лилового платья. Русудан провела рукой по непокорным волосам Георгия: - Все будет хорошо! Мои дети, помните о нас - деритесь храбро, но не безрассудно... Берегите друг друга, ибо у Картли все меньше становится защитников. Темнота наступила сразу, будто упала опрокинутой чашей. Поспешно зажглись на черном куполе звезды. И вновь такая тишина охватила ахалцихскую землю, словно ничто не предвещало тревоги, словно безмятежный покой покорил мятежных. Георгий рванул ворот, что-то тяжелое душило его, что-то теснило, пригибало, слепило. И почудилось Георгию, что заблудился он в черной туче... И перед ним как будто внезапно возник острый утес. Георгий заметался, стремясь грудью пробиться к дорогам и тропам. Дикий рык рвался из сдавленного горла. - Куда? О господи! - Арчил было кинулся за Моурави. Рванув ворота, Георгий вышел из замка. Вышел... Разве так ходят? Нет, он, задыхаясь, мчался к лесу! Слишком тесен этот маленький замок... И, перегоняя его шаги, летели гневом взметенные мысли: "Раньше вырвусь на простор, чересчур узок скудный мир Самцхе-Саатабаго... Сначала освобожу Среднюю Картли... потом..." Обуреваемый яростью, мчался Георгий, натыкаясь на стволы, ломая ветви... Сдвинулся мрак, пошатнулась зеленая стена. Лес ожил, наполнился беспокойным говором зверей, шепотом встревоженных листьев, шуршанием опаленной травы. Тяжело вздохнул развесистый дуб. Саакадзе резко остановился. - Кто?! Кто говорит здесь со мною?! Кому близка моя ярость?! Где-то в кустарнике пискнул зверек, удивленно глянула из норы лисица на проносящуюся между сомкнутыми стволами большую тень. - Нет, это не каджи! Не житель ада, но и на тучу не похож, ибо шум его шагов подобен грохоту падающей ледяной глыбы. Тигр шумно вздохнул: - Это шагающая скала! - Нет, это не дэви, не житель бездны, но и на кентавра не похож, ибо взмах его руки подобен взмаху крыльев грифона... Рысь тревожно вскрикнула: - Это потрясатель громов! - Тише! Хур... ра... ак... Хура... ак! - хрипло закричал леопард. - Это человек! И сразу испуганно поднялись крупные и мелкие хищники. - Человек?! Какие беды несет он нам? Спасайтесь! Или притворитесь уже убитыми!.. - Тише! Тише, звери, не мешайте человеку! Он пришел к нам за помощью. Все больше распаляясь, ломая сучья, мчался сквозь гущу леса Георгий. - Ты, темная ночь, покровительница отчаянных, ответь мне... Нет! Нет, я больше не Моурави, и не великий, - ответь Георгию Саакадзе, который даже после смерти им останется... Ответь и ты, дремучий лес, разве не к вам прибег я в час страшного сомнения? Разве не вас вопрошаю? Или пламя сердца моего не обжигает вас? Или вечный покой опутал вас? Нет, неизменно бодрствующий не может уснуть. - Тише! - зарычал барс. - Не мешайте подслушивать замыслы носящего мое имя! - Я вопрошаю вас, древние старцы: разве не к вам прибегает народ, спасаясь от озверелого поработителя? Или не за вашими стволами воины выслеживают врага? Или не вы укрываете бегущих из княжеских замков! Или не в затаенных ваших ветвях веками куется свободная дума о счастье, о радостном смехе? - Но радость рождает победы! - Кто? Кто это сказал? Не ты ли, стройная чинара? Нет, не о войнах сейчас моя дума! Скажите мне, кто я?.. Бедный народ, когда перестанет литься твоя чистая кровь? Говорят, и я много ее трачу... Я?! Скажите, мудрецы, кто я? Почему так щедр на кровь народа? Почему на всем моем пути кровь и слезы? Почему стольким жертвую? Где мой зять, царь Луарсаб? Где сестра моя Тэкле? Где мой сын Паата? Почему в моей груди исступление огня и крови? Я спрашиваю тебя - слышишь, лес, - спрашиваю, кто я? Какой запас страданий таит еще моя судьба? Иль бог не дал мне сердца? Иль я рожден тираном? Почему молчите вы, мудрые старцы?.. Почему?! Что? Что сказал ты, старый граб? Я рожден народом, и воля народа предрешила мой удел?! А ты, нахмуренный дуб, обросший древним мхом, о чем кричишь? Народ повелел быть мне первым обязанным перед родиной? Значит, не осуждаете? Значит, я прав? Тогда не сетуй, лес, не сетуйте, крутизны и вершины, вскормившие мой дух, мою волю... Ни стоны, ни слезы, ни бездыханный труп друга, ни проклятья вдов не затемнят мой путь... Что стоят все страдания наши - была бы Грузия жива! Это ты сказал, строгий бук? Страданья пронесутся, как вихрь над пустыней, - и снова жизнь, снова солнце, а с ним и радость!.. Ты, ты, всегда зеленая пихта, говоришь мне о солнце?.. Где-то на верхушках блеснул слабый луч луны. Саакадзе вздрогнул, изумленно оглянулся: "Уж не сон ли потряс мою душу?" Со всех сторон его плотно обступили толстые стволы, о чем-то важном тихо перешептывались листья, смахивая, как слезы, прозрачные росинки. Полуночный холодок коснулся пылающего лба... Саакадзе осторожно раздвинул ветви, словно пресекая дружеские объятия, и зашагал. Он шел, не отдавая отчета куда... Внезапно где-то совсем близко из лунных бликов возник молодой печальный голос: Взвился орел над долиною, Кружится гордо над тучей, Никнут вдруг крылья орлиные. В сети попался, могучий. В гневе рвет сети заклятые. К солнцу, мятежный, стремится... Витязь с душою крылатою Разве смирится с темницей?.. Медленно спустившись с пригорка, Саакадзе сел на камень. Еще не проснувшийся ручеек заботливо, как детей, умывал кругляки. Саакадзе умиротворенно улыбнулся, взял мокрую гальку, нежно погладил и осторожно опустил в воду. - Это, господин, дочь лесника поет, - жениха проклятый бек в башню запер. - А тебе, видно, Дареджан жестко постелила, что вместо сна, беспокойный верблюд, всю ночь шатаешься по лесу? - Э... Имея беспокойного Моурави, и мягкая тахта жаровней сатаны покажется. Георгий Саакадзе поднялся, расправил могучие плечи. "Витязь с душою крылатой..." - Ну, пойдем, а то Арчил-"верный глаз" погоню за нами пошлет. - Кони уже оседланы, господин. По желанию суеверной Дареджан ворота открыла Хорешани. Выезжали по два, по три. Копыта лошадей были обмотаны войлоком. Не бряцало оружие... Ни говора, ни шелеста... На западной башенке, прислонившись лбом к холодному камню, Русудан острым взглядом смотрела в бледную даль, куда, как тени, исчезали любимые... ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ Если бы солнце, уподобившись дракону, вдруг вздумало забросать Тбилиси зелеными шарами, или небо, разнежась, обернулось голубым ангелом, - пожалуй, Метехи меньше был бы потрясен. Когда жалкий кма подошел к воротам замка, стража в гневе хотела оттолкнуть его: и как только осмелился стучаться в главные ворота! Но... что? что?.. Двор замка словно вздыбился, зашумел. Прибежал гостеприимец. - О Сакум! Первый советник владетеля мелик-атабага Лорийского! Лучше бы я ослеп, чем... А может, нарочно так пожаловал, для тайного разговора? В стороне шептались слуги: - Еще недавно как надменно въезжал этот самый советник в Метехи! Сколько кораллов, позолоты, чеканных украшений сверкало на берберийском скакуне! - А одежда из атласа, а обувь из сафьяна... Разве не уравнивали советника с самим владетелем! - А пять телохранителей, точно высеченных из камня, пять воинов, точно с картины страшного суда, разве не охраняли подарки царю, Хосро-мирзе, Иса-хану и князю Шадиману? - Два оруженосца, словно патриарха в собор, вели советника под руки по лестнице, спешно устланной ковром. Один оруженосец в вытянутой руке нес, как крест святой Нины, его золотую шашку, осыпанную эмалевыми цветами. На низкие поклоны не отвечал советник Сакум... И вот, жалкий, ободранный, украшенный липкой грязью, еле живой предстал советник Сакум перед Хосро-мирзой, боясь сесть, чтобы не запачкать арабский табурет. Порывисто войдя, Шадиман так изумился, что чуть не вскрикнул: "Что за шутовство? Неужели влиятельный советник только под видом нищего мог пробраться ради тайного дела?" И, обернувшись к чубукчи, приказал: - Для гостя бархатное кресло из моего покоя! Несясь по сводчатому коридору, чубукчи недоумевал: никому, даже знатному Липариту, не предлагал князь любимое кресло, в котором отдыхал, услаждаясь холодным вином, фруктами и своими мыслями... - А разговор! Помнишь, Гульшари, разговор?! - бегая по комнате, Андукапар сбросил пояс, потом скинул куладжу. - Может, князь, совсем разденешься? - насмешливо пропела Гульшари. - Сами виноваты: каждого ворона за орла принимаете! Но Андукапар, ничего не слушая, продолжал метаться: - Помнишь? Помнишь? Какой гордый, заносчивый был Сакум? Еще бы, он и его владетель уже стянули петлю вокруг бычьей шеи Саакадзе. Клялся: в Лоре отборная тысяча тебризцев, озверелых, как янычары... Все, решительно все было готово, чтобы оборвать последний вздох хищника... - Почему же не оборвали? - Гульшари деловито подула на рубин кольца и потерла бархаткой. - Почему? - Андукапар ощутил непреодолимое желание выбросить бархатку за окно. - И твоему рубину должно быть ясно, что для охлаждения пыла соседних турецких пашей необходимо было участие сарбазов... Иначе, - опасался атабаг Лорийский, - Турция не только за морем: может вмешаться. Стамбульский вор умеет подстерегать плохо спрятанное. Гульшари разразилась уничтожающим смехом: - И сейчас без улыбки не могу вспомнить: три дня торговались, даже от меня скрыли! Может, теперь скажешь, правоверный, на чем договорились? - Теперь эта тайна вот для того паршивого воробья, который другого места не нашел, как на твоем подоконнике оставить свой навоз... - А где Сакум оставил свой навоз после двухдневного пира в его честь? - Клянусь, у Шадимана в голове, - ибо, по змеиному замыслу, должен был прискакать рыжебородый гонец с ответом о согласии мелик-атабага на тысячу сарбазов с лучшим минбаши. Перед тем зазнавшийся владетель требовал прислать ему на помощь не меньше двух тысяч... С креслом в руках чубукчи застыл на пороге. - Кто? Турки? - Нет, Саакадзе! "Странно, - подумал Шадиман, - словно даже стены покраснели, никогда раньше такое за ними не замечал", - и гневно прикрикнул на чубукчи: - Сюда! - Опустившись в поданное кресло, сверкнул глазами и прошипел: - Вот какую радостную весть ты притащил нам, прыгая по болотам и ползая по оврагам?! Маленькие плутоватые глазки Сакума вспыхнули злобой. Он тоже вспомнил свой недавний въезд в Метехи и как-то весь подался вперед, сжал кулаки и прохрипел: - Пыль и грязь - не фамильная ценность, серная баня смоет. Я - советник, раньше надо выслушать... - Как, к серной бане гнал тебя Саакадзе?! - До меня дошло, что однажды возвращался с неудачной охоты на барса один родовитый князь, обильно поливаемый мутным соусом из дождевых капель, ибо небесный повар принял его за пережаренного фазана. А когда родовитый долетел до своего гнезда, то и птенчика там не оказалось... - Да поможет тебе аллах просветить смиренного Хосро. Что еще дошло до советника, пока он из жирного барана превращался в общипанного петуха? - Еще дошло, царевич из царевичей, что первое посещение одного высокорожденного Георгием Саакадзе пришлось как раз в то утро, когда у богоравного из конюшни последний слуга вывел на продажу последнего коня... Раньше надо выслушать... - Если до тебя больше ничего не дошло, то думай о настоящем, ибо сказано: дешевле верблюжьей слюны стоит заносчивость, исходящая из опустошенного бурдюка... Говори! И не стой! Ибо если табурет нельзя будет отмыть в серной бане, то сатана не воспретит подарить его слуге. Как пойманный в капкан, озирался Сакум: неужели это с ним так обращаются? Не эти ли лисицы лебезили перед ним, распустив льстивые слова, как пушистые хвосты? Разве не они хвалили его за советы и действия, обогатившие владетеля Лоре? А как перед Сакумом, знатным и могущественным, трепетали пригнутые им к земле подданные владетеля Лоре! Каким богатством сверкал его дом!.. Сакум опустился на подставленный чубукчи табурет и внезапно ощутил, что его былой блеск безвозвратно потерян, он лишь жалкий проситель... И потянулись слова его нудной, серой нитью. - Сначала рыжебородому лазутчику во всем сопутствовала удача. Притворившись больным, - так Сакума уверил рыжебородый, - он стал следить за берлогой хищника. Все высмотрел верный лазутчик: в замке двести дружинников, почти половина без коней. Стены хотя и высокие, но что для владетеля Лоре недоступно?! Сам Саакадзе куда-то скрылся со своей сворой, очевидно готовится к осаде Тбилиси: как хвастал младший сын Саакадзе. И вдруг не на Тбилиси, а на Лоре бросил сатана своих головорезов, и не двести, а две тысячи. Но Лорийская крепость, окованная железом, как ястребиное гнездо, нависла над лесистыми, а частью безлесными высотами. Можно еще прорваться на замкнутую поляну, примыкающую к подножию крепостной горы, но никак не вырваться: поляна пристреляна, и там царствует смерть. Владетель смеялся: пусть десять дней попрыгают, пусть повоюют у моего порога, охрипнут, а за это время Хосро-мирза минбаши с пушками пришлет. От воя и визга "барсов", от ударов в сатанинское дапи жители в ужасе затыкали уши и метались по улицам, не зная, кого молить о помощи... Уже ночь побледнела, когда, наконец, - как тогда условились в Метехи, - у южных ворот громко пять раз прокричала кукушка. И сразу по ту сторону стены раздались вопли: "Назад! Спасайтесь! Персы! Пушки везут! Пушки!" И такой конский топот, такое ржание потрясло воздух, что владетель не только уши - глаза зажал. Наверно, поэтому и крикнул неосмотрительно: "Открой, Сакум, скорей ворота. Пожаловал сам Иса-хан с грозными тысячами. Еще бы! Он лично хочет изловить ностевского зверя с его хвостовой свитой. Не следует и нам фазанить. Немедля отправь в погоню за "барсами" наше войско, ибо шах Аббас за поимку хищника одарит и меня и тебя!" Но лишь только по моему приказу открылись ворота, в них лавиной хлынули проклятые саакадзевцы... Едва я успел кинуться к владетелю, как следом ворвался сам "барс". Раздумывать было не время. Через тайный ход я и владетель Лоре, отважный мелик-атабаг, бежали к горным расселинам. О, горе нам! Саакадзе пленил жену и детей владетеля! Город Лоре разграблен и разрушен. "Сундук пошлин", наполненный золотом и серебром, тоже захвачен разбойниками. Особенно свирепствовали оборванные ополченцы. Откуда он их столько взял?! И мой дом дотла разграблен! На моих же коней взвалили сундуки, ковры, посуду, шелковые одеяла. Тащили все, что под руку попадалось. Кричали: "Трофеи! Трофеи! Все берите!" Унесли даже алый бархатный нагрудник, который я сам отнял у шемахинского караван-баши. Подбитый ватой, этот нагрудник для большей крепости был обит золочеными гвоздиками и предохранял не только грудь, но и затылок. Я счел недостойным прикрывать эту часть головы и спасался скачками. О разорении Лоре рассказал позднее, не скрывая истины, догнавший меня у ворот Тбилиси тот самый рыжебородый лазутчик, который удостоился получить от вас пояс с тайным запором. Да будет над тобой благожелательное небо, Хосро-мирза, окажи помощь нам, вырви из лап "барса" семью владетеля! Ты храбр, как лев, тебе сопутствует удача! - Не пой соловьем! Храбрость тут ни при чем! - оборвал Хосро льстивую речь. - Ты уверен в своем рыжем шайтане? - Я?! Да станет мне свидетелем мой ангел, я и сейчас доверяю ему свою жизнь! Пояс он передал мне целым. - А не потерял ты и пояс, как и нагрудник? - Нет, доблестный Хосро-мирза, я сохранил его, как и твое распоряжение... Позволь продолжить о рыжем шайтане: дом его тоже чуть не растащили, и только потому уцелел, что жена догадалась крикнуть: "Эй, рыжий сатана! Почему из ада не вызовешь свое войско?" Тут веселый "барс" расхохотался и говорит другим: "Оставим этот дом в покое, он достоин нашего снисхождения, а его жена, наверно, кудиани, если нас не испугалась. Э... э!.. Красавица, передай рыжему сатане, пусть меньше шляется около азнаурских владений, иначе остаться ему без хвоста, а заодно и без рогов!" Бедный мой лазутчик, трясясь от страха, вынужден был выслушать все насмешки, спрятавшись в стенной нише, а когда, слава богу, снова настала ночь, выскользнул через собачью лазейку из Лоре и сломя голову, не замечая Шулавери, кинулся в Тбилиси. Сакум продолжал униженно вымаливать помощь владетелю Лоре, пострадавшему из-за верности шах-ин-шаху. Но не до того было Хосро-мирзе, все мрачнее становились его мысли. И Шадиман торопился отделаться от назойливого просителя. Снова вызвав чубукчи, он приказал проводить советника в дом азнаура Дато Кавтарадзе. Хосро передернулся: "Бисмиллах, в дом прекрасной Хорешани! Может, там остались ее любимые сосуды для цветов? Может, мантилья небрежно брошена на тахту?.." И Хосро холодно оборвал: - Дом азнаура Дато мною занят. Шадиман хотел возразить, но, взглянув на упрямые скулы царевича Багратида, промолчал. - Может, светлый князь, - чубукчи низко поклонился, - проводить советника в дом ностевца Даутбека: тоже просторный, с длинноносым драчуном занимал. Но мысли Шадимана уже были далеко: всеми мерами надо отвлечь тбилисцев от опасных разговоров. А Сакум все тянул просьбу - помочь владетелю Лоре вернуть семью. Оценив в советнике свойство породистого мула - лягаться, даже будучи взнузданным, Хосро-мирза приказал чубукчи приготовить Сакуму одежду, коня и марчили и посоветовал ему отдохнуть, обещая подумать о помощи... Кто первый оповестил? Кто обронил, словно искру, слово, упавшее в самую гущу майдана? Неизвестно. Но тотчас восторженные возгласы: "Ваша! Ваша победителям!" громом ударили в стены Метехи. - Всеми мерами! - кричал Шадиман. - Где? Где рыжий сатана?! Пусть повторит весть о победе азнауров над Лоре! - злорадно потирал руки амкар Сиуш. И рыжего сатану хватали, тащили в духан, угощали, одаривали, заставляя без конца излагать подробности разгрома Лоре. Приверженцы Шадимана, Хосро и царя Симона держались отдельно, нащупывая на поясах кинжалы. Им преувеличенно вежливо кланялись приверженцы Саакадзе, похлопывая по кинжалам, висящим на поясах. Внезапно глашатай огорошил майдан новостью о празднике для горожан на аспарези. Будет джигитовка! - Бежан, выпьем! - Выпьем! - Роин, выпьем! - Выпьем! - Будет состязание в лело, будут для женщин танцы! - О!.. О Эсабер, выпьем! Чей праздник - того вино! Внезапно на площадь майдана ворвалась группа с зурначами. Образовали круг, и два марабдинца, оголенные по пояс, схватились в отчаянной борьбе. Гогот. Шум. Подзадоривающие крики: - Э-э! За живот хватай! Ого-го!.. Бросай, бросай Сакума! - Хо-хо-хо!.. Владетеля тоже бросай! - Вай ме!.. Кто внизу ляжет? - Владетель Лоре! - Хо-хо-хо!.. А сверху кто? - Победитель! Озлобленные марабдинцы предпочли исчезнуть с майдана. И тотчас снова заиграла зурна. Какие-то гуляки, с бурдючками под мышкой, горланя и распевая хвалу царю Симону, угощали всех красным вином. - Пейте, люди! За царя царей! - Эго-го! - Ваша, ваша победителям! - хватая чаши, орали развеселившиеся подмастерья. - Ваша! Ваша Хосро-мирзе! - провозглашали приверженцы Метехи. - Победа! Победа Георгию... - увидав начальника гзири, Сиуш закончил: - ...Победоносцу! И с хохотом подхватили молодые амкары: - Победа - победоносцу!.. О-о, Бакар, выпьем!.. Э-э, Сумбат, выпьем! Вы-пь-е-м! - За кого, ишачий сын, пьешь?! - заорал начальник гзири. - Непременно за победителя, батоно гзири! - За какого победителя, ишачий хвост?! - Как за какого? Разве в Картли нет победителей? - Ваша! Ваша, батоно гзири! - Чтоб длинный черт подавился таким весельем! - угодливо крикнул приверженец Шадимана. - Как ты сказал?! - начальник гзири угрожающе придвинул коня. - Хорошо Реваз сказал, - подхватил приверженец Хосро-мирзы: - Слезы в чашу сами падают... - Уксусом в горле вино свертывается! - выкрикнул третий, подымая пенящуюся чашу. И наперебой группа гуляк разразилась криками: - Правду! Правду сказал Сумбат! - Черту на ужин победителей! - Ваша! Ваша тому, кто явился, облепленный грязью! - В яму ишачьих прославителей! - под хохот толпы надрывался осатанелый начальник гзири. - Э, гзири, ломайте плети о спины свиней!.. Чье вино пьете, дырявые шкуры? Уксус? Попробуй перец, верблюжий помет! И на спины ничего не понимающих приверженцев царя посыпались удары плетей. Хохот захлестывал майдан. - Победа! Победа начальнику гзири! Под неистовый свист амкаров, под свист нагаек гзири кричал озорной подмастерье: - Где? Где рыжебородый сатана?! В духан, друзья! В "Золотой верблюд" тащите гонца радостной вести! - Выпьем! Выпьем! - Выпьем, Сиуш! Вардан усмехнулся и, прикрыв дверь своей лавки, сел за стойку. И он немало способствовал веселью майдана, но осторожность - аршин, отмеряющий бархат. Не то, чтобы ему было безразлично происходящее или бы он надеялся на приход покупателя, но, по совету Нуцы, держался в стороне: по ее мнению, в подобных случаях лучше ложиться посередине тахты, - пусть те, кто ляжет по бокам, тянут каждый к себе одеяло, все равно тепло достанется догадливому... "Неужели Хосро и сейчас не выйдет из-за прилавка Метехи отмерить азнаурам десять батманов пороха за Лоре? Похоже, что нет. Все царство Симона в одном Тбилиси замкнулось. Князья ворами о Метехи пробираются, больше ради милостей шаха Аббаса рискуют. А Моурави? По всей Картли скачет его конь! Если кто из князей слишком дерзко высунет уши из своего замка, Моурави одним взмахом шашки загонит обратно. Нуца права, это настоящий царь! Эх, Моурави, Моурави, почему не прислушался к желанию народа? Почему отверг мудрый совет старцев гор? А может, сейчас нападет и освободит нас от мусульманского рая? Нет, не подвергнет Моурави опасности жителей. Едва к стенам приблизится, сарбазы радостно ринутся грабить город. Прав Моурави, и так Тбилиси освободится. Царство - не лавка, не может долго царь в одном городе торговать обещаниями милостей шаха Аббаса. А правда, что "барсы" переодели дружинников в русийское платье? Любит Моурави путать мысли врагам. Умная Нуца, видя мое беспокойство, сварила гозинаки и отнесла смотрителю царских конюшен... Арчил тоже умный - догадался, для кого готовлю караван сведений, тайком рассказал: "Пожелтел Хосро-мирза, узнав о новом нападении Моурави на селение Лиси. И стоило - совсем рядом, два агаджа от Тбилиси. Из тысячи сарбазов минбаши спас только триста. А в Цадарети? Не успел стоявший на страже сарбаз крикнуть: "Непобедимый!", как юзбаши с сарбазами, бросив награбленное, в ужасе разбежались". Уменьшив еще на пол-аршина голос, Арчил такое отмерил Нуце: "Не решается царевич Хосро рассылать кизилбашей для сбора еды... А кормить надо?.." - ...Не время торговать!.. Пануш-джан, угощаю, люля-кебаб! Выпьем! Выпьем!.. Вардан теснее прижался к стене. Голоса, шумные, задорные, то удалялись, то приближались. Опасно, но если не я, Вардан, дам знать Моурави о Тбилиси, тогда кто? Скрипнула дверь. "Нездешний", - определил Вардан вошедшего, оценивая в четыре пятака старенькую рясу. - Недорогую парчу? А разве парча сейчас не дороже человеческой жизни? - Да защитит меня святая матерь, такая и даром не нужна!.. Сотворил господь человека по подобию своему... - Масхара! Ты как смеешь смеяться?! - орал за дверью начальник гзири. - Ваша! Ваша, батоно гзири!.. - ...и жизнь его да возвысится над суетой сует, - продолжал, несмотря на шум улицы, священник. - Хорошие слова, божьи, говоришь, но время сейчас скорее для рыка каджи. - Веруй, сын мой, веруй - и придут к тебе... - ...тащи, тащи в "Золотой верблюд"!.. Го... го... го!.. - ..."Все от Савы приидут, носяще злато, и ливан принесут... и дом молитвы моея прославится..." - Э, Гурген-джан! Что, как столб, стоишь? Пойдем выпьем! - Где наш староста? Где Вардан-джан?.. Что?.. В лавке?! Не время торговать!.. - Из далекого места изволил прибыть, преподобный? - Из Самцхе-Саатабаго. Вардан насторожился. Внезапно ватага подмастерьев ворвалась в лавку: - Выпьем, Вардан-джан, не время торговать! Увидев священника, рванулись к нему: - Благослови, отец, веселое вино! Выпьем! Наполнив две чаши, поднесли Вардану и священнику: - Мравалжамиер!.. Таши! Таши! Кто-то пустился в пляс. Притворно хмурясь, Вардан подбородком кивал на священника. Ватага с выкриками "таши! таши!" вывалилась из лавки. Вардан, будто от досады, поморщился и поплотнее прикрыл дверь. - Наверно, серьезное дело, отец, имеешь, раз так рискнул... Не для всех здесь ворота без скрипа отворяются... - Дщерь князю Шадиману привез и письмо к нему от благочестивой госпожи Хорешани. Осенило ее дар уготовить церкви. Изрекла чистыми устами: "Нет благолепия в служении, если ряса не отвечает величию неба... и дерзаю думать, богу смиренная молитва во всякой одежде угодна, но прекословить не решился. - Удостоился и я знать добрую княгиню Хорешани. Жаль, за азнауром замужем... долго ее отец, князь Газнели, не смирялся. - Суета сует! Лучше азнаурского не создал господь сословия, - врагов Христа сражают. Да ниспошлет господь бог им удачу!.. - Э-э, люди, на аспарези спешите! - надрывался глашатай. - Такое, отец, не советую здесь громко говорить, можешь себе повредить. - Истинно, жизнь моя в божьих руках. Правду никто не принудит сокрыть... Уразумел я, нет у тебя дешевой парчи. - Пусть у врагов Христа ни дешевой, ни дорогой не будет! Вардан запер на задвижку дверь, вышел в темный чуланчик, открыл ключом нишу и, выбрав три куска парчи, вернулся к прилавку. Под доносящиеся крики и чьи-то вопли священник с восхищением смотрел на переливавшуюся золотом и серебром парчу: - Благодать господня! Умудрил людей вездесущий сотворять подобную красоту! Но, мой сын, богатство сие не мне предназначено... - Еще цену не узнал, отец, уже недоволен... Парча стоит ровно половину монет, пожертвованных княгиней Хорешани... Немало удивился священник, узнав стоимость парчи: действительно, можно вернуть княгине почти четверть полученного. Он сказал об этом Вардану как раз в тот миг, когда купец со вздохом вычислял убыток от этой продажи. "Но Хорешани направила ко мне не в меру честного священника, - размышлял Вардан, - значит, еще поручение есть. Все же с ним осторожность, больше, чем с мошенником, нужна, - слишком открытый". И Вардан равнодушно спросил, не имеет ли еще какие-либо желания служитель неба. Обрадованный вопросом священник переждал, пока мимо дверей не промчалась ватага орущих подмастерьев, и извлек из кармана рясы свернутый платок. Вардан и бровью не повел, но был ему слишком хорошо знаком орнамент осколка. "Следовательно, Моурави знак посылает, что получил кальян и еще нуждается в сведениях о тбилисских делах. Знает ли священник об этом? Нет, робко просит достать кувшин такой же расцветки... "Сам нигде не нашел..." Еще бы! - Твоя правда, отец, я всех знаю, может, и помогу. Но почему только такой расцветки? Можно лучше найти. - Нет, нет, сын мой, не ищи лучшей! - священник, краснея, путано объяснил: - Разбила она... и непременно такой просила отыскать... - Отыщу... Долго пробудешь здесь? - Князь Шадиман сказал, после вторичной беседы отпустит... Еще надеюсь сподобиться святого отца лицезреть... Вот, сын мой, хула с твоих уст сорвалась на азнауров, а благодаря им церковь моя первой стала. - Об этом, отец, тоже советую не рассказывать, особенно у святого отца... Царю не покорны - значит, враги. Наверно, тебя будут спрашивать о... о жизни Саакадзе... - Если спросят, не оскверню уста ложью. - Прошу, отец, - взмолился Вардан, - никому не рассказывай, что у меня парчу нашел!.. Узнают в Метехи, княгини потребуют на каба себе, а цену половинную платят, убыток мне большой... лишь для церкови решил эти три куска держать... Я отмерю тебе, отец, сколько сторговал... Но советую взять вместе с кувшином - в день, когда покинешь Тбилиси. Священник заверил, что поступит по совету купца, и, немного помявшись, попросил помочь достать ему казахскую плетку для... Не дослушав, Вардан поспешно открыл дверь: - Э-э, Гурген! Нехотя оторвавшись от подмастерьев, в десятый раз передававших подробности боя в Лоре, слышанные от рыжебородого сатаны, Гурген вошел в лавку с пылающими от удовольствия глазами. Поклонившись священнику, он внимательно выслушал многозначительный приказ Вардана: - Понял, Гурген, какой товар нужен?.. Пусть Сиуш лучшую плетку сделает. Скажи: из Самцхе-Саатабаго служитель церкви прибыл... Должен угодить... рукоятку из слоновой кости пусть ввинтит... Через серебряные нити занавески и цветную синель проникло утро, скользнуло оранжевой полоской по полуоткрытым деревянным створкам, где хранилась лечаки, по бохче - атласному платку, расшитому золотом, по небрежно брошенным на табуретки изумрудным шальвари, кинуло блики на маленькие сафьяновые коши, заиграло бисерными кисточками малиновых подвязок, подкралось к несмятому покрывалу, белизной глади соперничающему с ледником, и коснулось полуопущенных густых черных ресниц. Магдана с трудом открыла глаза и, недоуменно озирая опочивальню, резко приподнялась на локтях. Под узорчатой кисеей рубашки неровно подымалась девичья грудь. Грустная улыбка тронула уголки губ Магданы, и она ладонью заслонилась от яркого света, словно стремилась сберечь какие-то сладостные видения. В тревожном, несбыточном сне ей привиделось Самцхе, окруженное лесисто-зелеными склонами, которые отражались в горных недвижных озерах, окаймленных темно-красными скалами. Из окон замка неслись призывные звуки чонгури, и с голубым отливом розы, в такт чарующей музыке, нежно шуршали у ног Магданы. И Даутбек, в ослепительно белой куладже, ласково нашептывал ей искрометные слова любви и указывал на гору, покрытую соснами, которая величественно расступалась, открывая безбрежный простор незнакомого мира. И оттуда широко струилась будоражащая сердце свежесть, подхватывала Магдану благоуханной волной и уносила в сверкающую неземную даль... И вдруг пробуждение... И сразу вспомнился отец, изысканно проводящий выхоленными пальцами по волнистой бороде и надменно взирающий холодными, как стекло, глазами. Кому же она здесь нужна? Отцу? Но он едва удостоил ее советом выбрать достойного мужа в Метехи, если она не желает очутиться в Марабде. А Гульшари не преминула подыскать "достойного", ибо царский замок, что бы ни случилось, должен, как повернутое роком колесо, продолжать вертеться... Так думала Гульшари, и не ошиблась. Молодые князья, рискуя попасть в плен к "барсу", устремились через горы, балки и леса в Тбилиси. Жениться на дочери всесильного Шадимана, взять за красивой княжной богатое приданое, удостоиться милости шаха и благосклонности Хосро-мирзы, а впоследствии заполучить владение Марабду... Стоит рискнуть! Особенно рьяно добивался согласия Шадимана князь Гуриели, двоюродный брат светлейшего владетеля Гурии. Он был достаточно молод и достаточно красив. Но Магдана без отвращения не могла смотреть на его большие выпуклые глаза, и походка его напоминала ей поступь рыси. Задобренная дарами князя, Гульшари добивалась согласия Шадимана на столь выгодный брак. "Пусть будет пока туман", - решил Шадиман и, не говоря ни да, ни нет, затягивал решение, но всячески старался, чтобы весть об этом сватовстве дошла до Саакадзе: "барс", кажется, все еще мечтает о союзе с Западной Грузией. Напрасно Магдана умоляла Гульшари избавить ее от ненавистного гурийца, напрасно, поборов страх, рискнула просить отца. Гульшари гневно заметила, что пребывание вблизи непристойной Хорешани испортило вкус княжны Бараташвили; а Шадиман, даже не дослушав, заявил: "Как я пожелаю, так должно быть! Знатный муж навсегда отучит дочь Шадимана от дружбы с врагами царства, азнаурами!" Магдана не находила себе места, то подолгу просиживала у овального окна, придумывая самые фантастические способы избавления от навязчивого жениха, то без конца осматривала подарки игуменьи Нино, казавшиеся раньше такими странными: вот кисет с марчили, плоский дорожный кувшин, наполненный целебным монастырским вином, узенький нож для выскабливания известки между камнями, вот черная мантилья, которую надевают монахини во время поездок, кремень и восемь толстых восковых свечей. Подробно, придерживаясь рассказа Зугзы, игуменья описала подземный ход, берущий свое начало из покоев бывшей царицы Мариам: стоит надавить золотой мизинец - влахернская божья матерь услужливо поворачивается вправо, пропуская в узкую потайную комнату. В этих покоях, где обитали издавна поколения цариц династии Багратиони, расположилась Гульшари, и сюда под разными предлогами зачастила Магдана, простодушно прося совета княгини в выборе ожерелья или слов, с которыми должна обращаться к родным возлюбленного жениха. Охотно просвещая "глупенькую", Гульшари не замечала пытливых взглядов Магданы, бросаемых ею на икону. Нет, мысли Гульшари парили в золотых облаках: молодые после венчания останутся на год в Метехи... Значит, и много знати... И хотя Шадиман медлит с ответом, но гонцы скачут во все замки, призывая на торжественный съезд. Воспользовавшись пребыванием Саакадзе в Самцхе-Саатабаго, прибыли Цицишвили, Палавандишвили, Джавахишвили. Колесо продолжало вертеться, и упоенная шумом Гульшари послала молодого князя Качибадзе в Твалади. Но никакие посулы не прельстили царицу Мариам: "Разве можно без ужаса вспоминать ее рабство в Метехи?" Гульшари решила насильно приволочь старую "сову", угрожая отнять Твалади. Мариам бросилась за помощью к Трифилию. Церковь вмешалась. В Метехи от католикоса прибыл епископ Афанасий. Озабоченный Шадиман поспешил к Хосро-мирзе. Через два дня в Твалади отправился гонец царя, он привез Мариам дары: кисет с золотом, волосоуборочные булавки с бирюзовыми голубками и пожеланиями здоровья царице. А высочайшее посещение Метехи зависит от самой царицы Мариам. На радостях Мариам отправила Симону ответный подарок: шкатулку с золотой змеей, некогда, при ее отъезде из Метехи, преподнесенную ей Шадиманом. На атласном свитке Мариам начертала: "Царь царей Симон, от начала Багратидов Второй! Меч величия и хранитель славы! Да будет над тобой голубое небо, но бойся змей! Согретые в твоем замке, они возжелают свернуться на твоем троне. Приложила руку царица цариц Мариам, из династии Багратиони". В другое время Гульшари разразилась бы бранью, но она смертельно боялась Хосро-мирзы, а это он сунул нос не в свое дело. Родственница, видите ли! А о блеске Метехи перс не заботится. А какой блеск, если нет ни одной настоящей царицы, которой бы она, Гульшари, могла повелевать... Хорошо, царевич Вахтанг прибыл. Обещает и Эмирэджиби... Узнав об огорчении "прекрасной княгини", Хосро после некоторого колебания решил исполнить ее просьбу и сам пригласил Липарита с семьей. Убеленный сединами князь принял это приказание и, к восторгу Гульшари, прибыл со всеми домочадцами, - прибыл открыто, не прячась по оврагам и лесам. Вначале был задан большой пир, потом малый - только для молодежи, потом "мусульманский" - лишь для женщин. Гульшари постаралась затмить всех нарядами и украшениями, а ее зрелая красота снова, как некогда, слепила старых и молодых, и они старались не замечать ее коварства. Не переставала радоваться Гульшари: наконец Метехи опять засверкал, и этот блеск дала замку она, сестра царя Картли!.. А Симон?.. Он тоже повеселел: женщины к нему благосклонны, а мужчины льстят и преклоняются. Но не ослепил этот блеск ни Шадимана, ни Хосро - они все напряженнее прислушивались к пустому шуму колеса... Князья веселились, но ни один не предложил царю свои дружины для подкрепления царского войска. А когда Шадиман сам об этом вкрадчиво заговорил, владетели единодушно принялись заверять, что они готовы всем жертвовать ради царства, но теперь, увы, крайне обеспокоены защитой своих замков, ибо народу мало, корма лошадям в обрез, живут как на качелях: вот-вот Саакадзе нагрянет и перевернет качающихся вверх ногами, а царство никакой помощи не в состоянии оказать. - Раньше, когда Саакадзе был Моурави, - вдруг выкрикнул Липарит, - царство владело лучшим войском, а теперь? Разве на сарбазов можно положиться? Одно знают - грабить! Для защиты от них тоже нужны дружины. А Ксанские Эристави? А Мухран-батони? Изумленно смотрел Джавахишвили на смелого князя: он один высказал общую мысль... Давно так тревожно не проводил Шадиман ночь - то зарывался в подушки, то вскакивал и подбегал к окну, то залпом выпивал чашу за чашей, - но сон бежал от ложа, гонимый тяжелым раздумьем. "Что случилось с жизнью? Вот сбылось желание - он вновь в Метехи. Но разве это царское жилище? Караван-сарай: кто ни приползет - всем рады!.. Хотел для блеска вернуть старика Газнели - отказался, говорит: внуку вреден воздух Метехи... А разве поручусь, что напрасно князь опасается Гульшари? Часто недоумеваю: откуда столько яду в красном сосуде? Очи - звезды напоминают, а язык - осиное гнездо... Хотел я своего царя... но разве Симон - царь? Ни одной мысли в голове под короной. Хотел княжество объединить... но разве это прежние князья? Скрытны троеликие, ничем не хотят помочь не только царству, но и себе... Слепцы! Не видят, что Саакадзе раскачал колонны их сословия, вот-вот рухнут. А они мечутся, не зная, к какому царю выгоднее пристать... Гульшари гордится, думает, собрала для царя букет князей! А они съехались, чтобы пронюхать, прочен ли Тбилиси... Побряцают языками, опустошат бурдюки вина и снова разбегутся по замкам. Андукапар половину своих дружин оставил охранять замок Арша, половину слил с отрядом телохранителей и держит в Метехи. Видно, правда: когда куладжа изнашивается, ничем ее не обновишь. Еще как будто совсем новая, но уже чуть протерся бархат и мех потускнел. Хотя для чужого взгляда еще незаметно, но хозяин знает - скоро бросить придется... А дальше?.. Может, персы уйдут и снова оживет Картли? А Саакадзе - тоже снова оживет? Вот если бы сговориться с ним, вместе бы возродили блеск царства, воссоздали мощное войско... Самый близкий моим мыслям, и самый далекий... Нет, не сговориться нам ни на чем. Рваная чоха - недруг бархатной куладже. А что, если колесо, ускорив кружение, скатится в пропасть! Иса-хан собирается напасть на Среднюю Картли, но когда?.." Не успел Хосро-мирза как следует открыть глаза, Гассан в радостном волнении поторопился рассказать виденный им сон: будто царевич перелез через ограду в чужой виноградник, но какую бы кисть ни сорвал, все оказывались кислыми; устав искать созревшие, мирза перелез обратно в свой виноградник и стал как вкопанный, полный изумления, ибо грозди винограда оказались золотыми... Видя задумчивость мирзы, Гассан придвинул к ложу низкий столик, поставил чашечку крепкого кофе; подумав, придвинул дорогую вазу - на случай, если мирзе захочется швырнуть в Гассана чем-либо потяжелее, чем чашечка... Но мирза молчал. Тогда Гассан принялся клясться, что милость шах-ин-шаха ждет Хосро-мирзу в Исфахане... "А может, старый обманщик соскучился здесь и нарочно такой сон увидел? - Хосро пристально посмотрел на опечаленного целостью вазы старого гебра. - Нет, мой Гассан ни разу не видел сна, ничего для меня не предвещающего". И Хосро снисходительно пообещал: если в Исфахане его встретят с золотым виноградом, то он, Гассан, получит затканный бирюзой халат, который каждый день, вот уже два полнолуния, не устает примерять... Довольный замешательством слуги, мирза погрузился в раздумье: "Гассан прав, надо уходить, но разве Саакадзе побежден? А посмеет ли кто, имеющий на плечах только одну голову, предстать перед шахом, не выполнив его повеления? А вдруг иверская божья матерь... О шайтан, не путай меня! Я хотел сказать: святой Аали начертал в книге судеб - быть Саакадзе Непобедимым... Видит... О Мохаммет, что сегодня со мною? Конечно, видит аллах, а не бог, что способ бешеной войны приносит Саакадзе большие победы, а персидскому войску большой урон... Минбаши нередко приходится самим уничтожать взбесившихся, коней и... даже сарбазов... Во имя Иоанна Крестителя... Хуссейна, хотел я сказать... Думаю, все равно, раз святые сами на язык просятся. Но не птица же Саакадзе - не может перелетать из Самцхе к дорогам Кахети и одновременно вести войну по всей Грузии. Значит, единомышленников у Непобедимого больше, чем предполагает Шадиман... Иса-хан не сегодня-завтра ринется в Среднюю Картли. Не опасно ли и мне медлить? Но действовать придется подобно смерчу: налететь, уничтожить и исчезнуть!.. Но да подскажет разгром Лоре осторожность... Хуже будет, если от кислого винограда Картли у меня разболятся зубы..." Хосро с этого и начал беседу с Шадиманом и Иса-ханом: или решающая война, или уход в Иран... Уход? Нет, это не улыбалось сейчас Шадиману: раньше завоевать у Саакадзе Картли, а потом да будет им гвоздем дорога! Нет войска? Из Кахети нельзя вывести? А на что подземный ход? До Марабды через балки проведут опытные марабдинцы, а из замка до Тбилиси путь уже испытан Хосро-мирзой. В Кахети войска больше, чем нужно, ведь неизвестно, выберется ли Теймураз из Имерети. А у Саакадзе хвостов не хватит пылить по чужому царству. Из Тбилиси он, Шадиман, отправит через подземный ход верных гонцов к Исмаил-хану и опытных проводников. Пусть Исмаил-хан оставит для охраны не более трех минбаши с тремя тысячами, а сам поспешит с остальным войском сюда... - Сюда или в Самцхе-Саатабаго, где после победы в Метехи Саакадзе полновластный хозяин? А разве по договоренности шах-ин-шаха с султаном Самцхе не находится под защитой Турции?.. Хороша защита! Такую дань Сафар-паша платит своему защитнику, что не только подданные, паша сам скоро без шаровар начнет джигитовать. - Удостой согласием, остроумный мирза, и мы пренебрежем договором с султаном и вторгнемся в Самцхе. Грозный шах-ин-шах одобрит все, что даст ему живого или обезглавленного Саакадзе... - Бисмиллах, не ты ли самый отважный из отважных? И кто посмеет думать иначе о сверкающем, подобно изумруду, Иса-хане? Но не шепнул ли тебе твой ангел-хранитель, что льву равный шах Аббас может одобрить вторжение в Самцхе и, чтобы успокоить султана, отдать за одного обезглавленного Саакадзе двух обезглавленных своевольников? Другое дело, если бы аллах догадался создать меня и тебя, хан Иса, с двумя головами, тогда, клянусь Меккой, не позднее чем в пятницу ахалцихцы увидели бы нас в мечети возносящими аллаху молитву за ниспосланную Ирану победу... Сначала Иса-хан сумрачно молчал, затем внезапно расхохотался: - О Хосро-мирза, ты восхитил меня, ибо, чувствую, многие ночи не усладе из уст предавался ты, а размышлениям о второй голове... - Ты, благородный хан, почти угадал, ибо у грузинских князей хотя тоже по одной голове, но зато нет соглашения с султаном о неприкосновенности Самцхе-Саатабаго. - Увы, мой мирза, грузинские князья совсем без головы, потому до сих пор никто из них и не нарушил неприкосновенность Самцхе. А разве имеющий хоть полголовы смог бы с полным спокойствием относиться в такой час к нуждам царства? - Ты не совсем прав, мой Шадиман, можно найти и самообольщающихся, которые имеют хоть и одну голову, но зато три лика. - Выждав, пока утихнет смех, Хосро продолжал: - В ночи раздумья меня озарила веселая мысль... Она, звеня браслетами, спросила: "Почему князь Зураб Эристави не посетил тебя?" - "Как почему, - удивился я, - ведь он зять Теймураза". "Что же, это не помешало ему, во вред царю Теймуразу, пропустить тебя через свое владение. Найди средство привлечь его в Метехи, и тотчас за ним потянется все высшее княжество, а за высшими поскачут средние, а за средними поплетутся низшие, и Метехи наполнится звоном чаш, а царство звоном оружия, ибо шакал первый предоставит свое войско для уничтожения Саакадзе, а заодно и царя Теймураза..." Шадиман не спорил. Уже после первых высказываний царевича Хосро о "шакале", почему-то зовущемся князем Зурабом, не переставал думать Шадиман о его привлечении... Но необходимо убедить арагвского владетеля в том, что его ждет в Метехи не западня, а почет. Надо написать так, чтобы притворство слов сокрыло мысли, дабы он сразу поверил. Оказывается, Хосро именно так и написал. Он дружески приглашал арагвского владетеля пожаловать в Метехи для переговоров. Царь Симон возжелал дать беспокойным хевсурам, пшавам, мтиульцам и мохевцам сильного царя. От князя зависит призвать из страны мечтаний к действительности давнишние желания. Пусть князь бесстрашно выразит покорность шаху Аббасу. Пусть поймет: царствованию Теймураза наступил конец, так пожелал шах-ин-шах. В Картли - Симон Второй. Кахети обещана законному наследнику, верному шаху Аббасу. Ни Теймураз, ни Саакадзе больше не смогут препятствовать владетелю Арагви. Два дня обдумывал Шадиман послание Зурабу, наконец просил царевича выслушать, что пришло время арагвскому владетелю возглавить княжеское сословие: хиреет оно, колеблется, теряет блеск, уподобляется овцам, которых преследует барс. Лишь рыцарь княжеского сословия, могущественный войском владетель Арагви может вновь поднять княжеские знамена. Медлить опасно, ибо до Метехи дошло, что Саакадзе решил исправить допущенную им когда-то ошибку и при помощи своих родичей - Иесея Ксанского, Мухран-батони, атабага Сафара и горцев воцариться в Картли. Да, да, горцы рвутся к "барсу"! А высшее княжество вместо объединения перед лицом такой опасности попряталось по своим замкам, в надежде, что Саакадзе, уничтожив владение "изменника" Зураба Эристави, пощадит "зайцев". Это ли не позор! Но открыто надо говорить: не устоять Зурабу Эристави без помощи Хосро-мирзы. Еще о многом красноречиво написал Шадиман. И Хосро-мирза одобрил. Внезапно Шадиман нахмурился, оборвал чтение, вновь охваченный сомнением: верное ли средство одно лишь послание? Осторожный Зураб, как и следует волку, сюда не приедет, побоится предательства. Необходимо предложить ему важного заложника. Но кого? - О Хуссейн, почему нигде не сказано, что недогадливость вреднее скорпиона? Разве прекрасной Магдане не предопределено стать царицей гор? Внимательно посмотрев на Хосро, раздосадованный Шадиман невзначай напомнил, что говорили они ранее о другом, и напрасно царевич забыл, что в Грузии женщин не отдают в аманаты! Иса-хан молчал, но Хосро поспешил напомнить, что именно по совету его, Шадимана, послал царь Георгий свою дочь Тинатин шах-ин-шаху в залог верности. А царь Теймураз - свою прекрасную мать, царицу Кетеван... Положение царства требует изворотливости. Польщенный Зураб уверует в отсутствие злого умысла и прибудет в Метехи, где ему вместе с горским троном будет предложена в жены прекрасная Магдана... Что? Женат? Церковь расторгла брак с златокудрой Нестан, расторгнет и с чернокосой царевной Дареджан! Уклонившись от прямого ответа, Шадиман задумался. Не то чтобы Шадиману жаль было дочь: после ее бегства к азнаурам она потеряла в его глазах ценность. Но Магдана носила фамилию Бараташвили, и уже в силу этого его коробила бесцеремонность Хосро. И помимо того, он, Шадиман, надеялся, что Магдана прельстит царевича. Княжеское достоинство требовало резкого отпора, а положение царства - мудрого смирения. - Послание завтра будет готово. Но с кем отослать? - Как с кем? - усмехнулся Хосро. - С тем священником, которого прислала прекрасная княгиня Хорешани. Кстати, ты почти не расспрашивал его о логове Непобедимого. Не сочтешь ли необходимым поговорить со служителем Христа? - Сочту, мой царевич, но не лучше ли отправить к Зурабу муллу? Служитель Магомета более защищен сейчас от ярости шакала. Обменявшись любезностями, они разошлись. Не пришлось долго Шадиману возмущаться бесцеремонностью Хосро. Настал день из дней, когда, наверно по совету веселого дэви, Саакадзе захватил Гартисскарские теснины, Гартисскарский замок-крепость и, вероятно, узнав о намерении Иса-хана, крепкими завалами закрыл вход в Среднюю Картли... "Скорей! Скорей, пока не поздно!" - И князь Палавандишвили первый вскочил на коня. "Скорей! Или ваши уши заложила заносчивыми речами Гульшари, что не слышите топота азнаурских коней?" - сердился Джавахишвили на княгинь, медливших со сборами. "Уже все замки на пути к Гартисскарским теснинам захвачены саакадзевцами и обращены в защитные крепости!" - кричал Цицишвили. "Скорей! Скорей! Так можно и свои замки потерять!.." - надрывались князья. И Метехи опустел... - ...Скорей! Скорей, люди! Опять победа! Опять тиши! Не время торговать! Праздник, Сиуш, твое здоровье, дорогой! Ясе, ваша! С какого солнца слетел, что так сияешь? Победа старому чеканщику. Победа! Э-э, гонец скачет! Ловите гонца! Выпьем! Выпьем, друзья... Если так пойдет, скоро молодой Джамбаз копытами ворота Тбилиси распахнет... - ...Если так пойдет, - возмущался Андукапар, - скоро хищник ворвется в Метехи. Тогда осторожному царевичу Хосро придется со стен прыгать, а медлительному Иса-хану, подобно кроту, под землей к Марабде прорываться... И почему сарбазы до сих пор верят, что сам аллах подсказал шаху Аббасу увековечить Саакадзе званием Непобедимый? Не пора ли муллам убедить сарбазов, что это проделки шайтана?.. Не дослушав, Шадиман махнул рукой и вышел из покоев царя, где впустую бесновался Андукапар. Не веселее было и в покоях Хосро, хотя мирза не бесновался, а, поджав ноги на тахте, упрямо посасывал чубук кальяна: - Медлить незачем, Зураб Эристави должен прибыть в Тбилиси. Послание следует доверить верному человеку... "Что надо от меня "змеиному" князю? - беспокоился Вардан, вызванный в Метехи. - Может, узнал о веселье на майдане? Буду о печальном думать, иначе выдаст блеск глаз. А вдруг новый налог с купцов хочет получить?.." И когда чубукчи ввел его в покои Шадимана, лицо купца выражало такое уныние, что Шадиман невольно вскрикнул: - Я думал, ты вместе с майданом радуешься! Саакадзе приближается, значит, торговлю подымать. Видно, при царе Симоне тебе нет расчета. - Светлый князь, разве тебе неведомо, что Моурави сам торговлю подымал? И даже если рассердишься, скажу: способ князя Андукапара заставить сыпать золото в сундуки Метехи неподходящий. Чем больше грозит - тем меньше в лавках товара. Тбилисцы тоже напуганы, боятся покупать; у кого есть монеты - прячут, у кого нет - голову пеплом посыпают, ибо сборщики князя Андукапара забирают последнее. Давно купцы просят к светлому князю Шадиману за помощью идти, все не осмеливался беспокоить... - Хорошо сделал, сейчас не время; выслушаю, когда вернешься. - Откуда вернусь? Никуда не собираюсь! - Это, купец, со всеми бывает - не собираются, а едут... Возьмешь верблюдов, будто в Гурию за товаром, а по дороге свернешь... послание должен отвезти в один замок... Ужас охватил Вардана: "Кто-то выдал меня, испытывает... Надо тоже испытать". Вардан подскочил и, задыхаясь, прохрипел: - Мне? Мне отвезти послание? Лучше, светлый князь, вели здесь убить - все равно саакадзевцы поймают, на куски изрубят! - Откуда узнают? За товаром купцам никто не препятствует путешествовать. - Этим Саакадзе не обманешь. Потом... разреши узнать, к какому князю посылаешь? Если тебе враг, на меня свою доброту захочет излить... - Не посмеет, не от меня одного послание, - сразу скажешь: от Хосро-мирзы приехал... - От царевича?! - Вардан вытер платком холодный пот: сомневаться незачем, продают Картли. Но вслух сказал: - Тогда саакадзевцы, наверно, повесят меня. Нет, светлый князь, лучше я сам в своем дворе повешусь - удобнее, без истязаний выйдет, и жена вовремя келехи справит... Может, священника пошлешь, веселей будет... - Хорошо, о веселом вспомнил... Что тебе рассказывал священник из Самцхе-Саатабаго? - Почему должен говорить, разве ко мне приехал? - А не показался тебе странным бег священника по майдану за каким-то кувшином? Может, ностевцам, помимо кувшина, и мед нужен? - Может, нужен... сам удивился... - И тут же решил: придется пожертвовать кувшином, чтобы спасти плетку. - Если пожелаешь, светлый князь, приглашу священника в гости и выпытаю, кто велел кувшин привезти. Сам он беден для такой прихоти. - Беден? А к тебе в лавку зачем приходил? Не на церковь ли просил? - На церковь тоже дал бы, только не просил. - Все знает "змеиный" князь, на десять аршин прибавлю осторожности. - Дешевую парчу для ризы, говорит, подыскиваю, госпожа Хорешани монеты пожертвовала. Майдан вдоль и поперек обегал, не нашел. У больших весов один добрый человек сказал: "Если у старосты не купишь - напрасно, отец, не ищи..." Как раз у меня оказалась... - Имеешь парчу и в Метехи не предложишь?! Разве не знаешь, как нуждаются придворные княгини в красивой одежде? - Такую красивую парчу я бы не рискнул тебе, светлый князь, на подкладку цаги предложить. Кусок валялся... Значит, пригласить священника в гости? - После твоего возвращения, ибо священник в гонцы Хосро-мирзы не подходит. - Не вернусь я... Но, может, недалеко ехать? - Когда выедешь, провожатый скажет тебе - далеко или близко. - Не пошлешь ли монаха, светлый князь? Если я погибну, торговля на майдане в сбитые белки превратится. С утра - пышные клятвы, к полудню - осевший голос, а к вечеру - пустой кисет. Все больше убеждался Шадиман в искренности купца. "Не вредно высмеять Андукапара за подозрительность. А купец прав, пошлю монаха. Странно, почему сам о том не догадался. Саакадзе сейчас с церковью заигрывает и не тронет жабу в черной рясе..." В маленьком домике смотрителя царских конюшен священник с утра дожидался чести предстать перед везиром. Угощая гостя приятной едой и беседой, Арчил, подбирая слова, простодушно рассказывал о Метехи... Конечно, не менее простодушно начнут расспрашивать священника "барсы", Папуна и поймут: Арчил остался верным другом... Встречая священника, Шадиман мысленно усмехнулся: "Уж не пост ли сегодня? Не страстная ли пятница? Почему вместо тонкого вина в серебряном кувшине мне подают глиняный кувшин с прокисшим уксусом?" Но священник оказался скорее каменной чашей, ибо сколько Шадиман ни раздувал беседу - дул на холодную воду. - Выходит, отец, ничего не поручил тебе Георгий Саакадзе? - Великий Моурави не удостоил вниманием мой отъезд, божьим делом занят. А напутствуя княжну, мне, по доброте своей, изрек: "Береги, отец, княжну, и да воздаст тебе по заслугам князь Шадиман". - Великий Моурави не ошибся, - иронически проговорил Шадиман, - вот нитка жемчуга, передай своей жене. А кисет с десятью марчили - дочерям. Но чем так занят был Саакадзе? - Не сподобил Моурави откровенностью, сам я уразумел: занят полководец низвержением в ад владетеля Лоре. Дозволь, князь, твоим подарком украсить икону божьей матери, ей более пристойно носить жемчуг, чем жене смиренного священника. - Это твоя воля. А много у Саакадзе азнауров собирается? - Не дело священника считать; на глаза много, часто в церкви не помещаются. - Вижу, отец, ты верен азнаурскому вождю! - Воистину верен, ибо азнауры суть воинство, охраняющее удел иверской божьей матери. Гонит Великий Моурави пакость адову, гонит врагов Христа, и да ниспошлет ему господь силы в десницу, оборотит меч его в расплавленную молнию! Да будет над Георгием Победоносцем сияние неба, да... - С кем, отец, говоришь? Светлый князь давно свежим воздухом наслаждается в метехском саду. Священник посмотрел на расплывшееся в смехе наглое лицо чубукчи, вынул кисет, положил на стол и с дрожью проговорил: - Передай, презренный раб, своему господину, что божья матерь без его жемчуга еще величественнее будет. А мои дочерни в старых одеждах обрели уважение горожан... Священника на мосту поджидал Гурген, прося благословить скромную трапезу в их доме. Оскорбленный Шадиманом священник обрадовался добродушному приглашению. Сидя на почетном месте за обильной едой, он с горечью передал свой странный разговор с Шадиманом. Вардан посоветовал гостю отправиться немедля в путь, ибо здесь незачем тратить время. Хурджини он сам обещает уложить, в нем праведный служитель алтаря найдет сшитую из парчи ризу, ибо парчу мог бы отобрать страж у ворот, калемкар и цветную кисею для семьи, и отдельно - его жене от Нуцы - кашемир на каба. Еду и вино на дорогу Нуца тоже приготовила... Наутро, провожая священника, Вардан перекинул через седло тугой хурджини, помог священнику сесть на лошадь и надел ему на руку казахскую плетку. - Кувшин в хурджини, отец. Догадался сразу, что искал ты для госпожи Хорешани. Передай ей: хотел наполнить кувшин медом, но боялся, по дороге разольешь. Зато плеткой азнаур останется доволен. Крепко держи в руке, не снимай, нарочно в хурджини не положил, пусть в дороге кожа запах потеряет. До Дигомских ворот, незаметно для стражи, священника провожал Сиуш, за ним, по разным сторонам, следовали несколько подмастерьев с кинжалами на чеканных поясах. В случае неприятности они бросятся в драку и спасут плетку... Издали Сиуш видел, как чубукчи Шадимана разочарованно поморщился, когда стражники, осматривая хурджини, вместо парчи вытащили ризу и тщетно палкой ковыряли в кувшине. Едва закрылись за священником ворота Тбилиси, как повеселевший Сиуш осчастливил подмастерьев приглашением в дом старосты Вардана, где, по желанию Нуцы, они осушат чашу вина за благополучное путешествие чистого, как ее обручальное кольцо, служителя алтаря. ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ В глубокое недоступное врагу ущелье Самухрано, окруженное первобытным непроходимым лесом, Георгий Саакадзе перенес свою стоянку. Инстинктивно он чувствовал, что ополченцам более по душе собираться в Картли: пусть Самцхе испокон веков грузинская земля, но сейчас ею владеют турки, - владеют, пока до них не дотянется меч картвелов. А разве по доброй воле отуречиваются месхи? Не месхи ли были некогда цветом картвелов? А теперь? Вот уже многие детей в церкви не крестят, а сразу к мечети приучают. Решение Саакадзе перенести стоянку вызвало в деревнях и городках бурное одобрение. И женщины охотно благословляли новых ополченцев: "Наш Георгий всегда одинаково с народом думает!" Замышляя освобождение Метехи от персидских войск, Саакадзе усиленно сосредоточивал на новой стоянке не только азнаурские дружины и народное ополчение, но и небольшие дружины Мухран-батони, возглавляемые Вахтангом, и дружины Иесея Эристави Ксанского. Основное войско этих двух княжеств Георгий Саакадзе решил держать для большой войны за освобождение Тбилиси. Притом не следовало забывать: у красноголовых еще много тысяч, и Хосро-мирза в любой час способен отважиться на решительную вылазку. Неразумно азнаурам сразу растрачивать основную силу. Суровы ополченцы. Вот они снова пришли под знамя Моурави, пришли из царских деревень, пришли добровольно, их никакие гзири не могли бы удержать, и беспрекословно подчиняются каждому слову своего вождя. Крепка и неразрывна их связь с азнаурами, забыты повседневные обиды, забыто все мелкое, личное... Одно крепко помнят ополченцы: или Саакадзе принесет им желанный мир, или они погибнут. Повторяя слова Папуна: "Худой и толстый у шаха сейчас в одной цене", ополченцы твердо знают, что дерутся они за Картли, за вечно прекрасную, неувядаемую Картли. Выходит - и за личное благо! Так сказал им Великий Моурави. И неустрашимы ополченцы Георгия Саакадзе, - не бывать приспешнику шаха, магометанину Симону, их царем! Не бывать! И суров сам Саакадзе. Каждое выступление обсуждает он сначала с "Дружиной барсов", Вахтангом, Иесеем, Гуния, Квливидзе и Асламазом, потом со всеми азнаурами, потом проникновенно беседует с ополченцами. Завтра поход на Аспиндза, а затем трудная осада сильно укрепленной Иса-ханом крепости Хертвиси; необходимо очистить этот оплот власти персов почти у самой границы Турции. Сейчас Самцхе единственная опора азнауров. Все надо предвидеть. Путь в Стамбул должен быть пробит и через Хертвиси и через Батуми. Бурей и натиском надо уничтожить постоянную угрозу окружения... Кроме дозорных, стан погружен в чуткий сон. Не спит только Саакадзе и в крайнем шатре - Димитрий и Даутбек. Завтрашняя схватка с врагом решит дальнейшее. Если победа останется за азнаурами, можно отправлять посланцев в Имерети, Самегрело, Гурию и Абхазети, можно просить объединиться для общей борьбы с персами, а заодно совместно изгнать Симона, ставленника шаха... Что обещать им за услугу? Равный раздел богатых трофеев, отвоеванных земель и... владений враждебных князей... Саакадзе в сотый раз мысленно проверял свой смелый план. За стремительно шагавшим Моурави следил с тоской Эрасти, сидевший у порога. Ведь завтра Моурави целый день не слезать с коня, откуда силы берет? Вдруг Эрасти исчез и вскоре вернулся с заспанным Папуна. Не то чтоб Папуна действительно предавался безмятежному сну, но сейчас ему нужно было прикинуться мучеником. Громко зевнув, он жалобно вскрикнул: - Георгий, у тебя хоть капля жалости осталась к друзьям или персы последнюю выпарили из твоей души?.. - О чем ты, мой Папуна? - О чем? Третью ночь шагаешь у меня под ухом. Я камень на голову положил, не помогает. Как молотом о камень стучат твои цаги... - Это не цаги, друг, мысли мои стучат... - Э, Георгий, поздно мысли ворочать, лучше силу в руке не теряй... Не от мыслей твоих сарбазы как сумасшедшие бегут... Вот в древности арабские полководцы хорошо свое дело знали! Ночью перед боем для храбрости наполнялись до самой шеи пилавом, заливались по уши шербетом для закалки - и до утра храпели, как взмыленные лошади. А утром выстраивали своих голодных воинов и выкрикивали приказания. Первый ряд, который начинал сражение, назывался у них "утро собачьего лая". Второй ряд, создавший перелом битвы, - "полдень колебаний". А третий ряд, заканчивающий сражение, - "вечер разгрома". Саакадзе обнял Папуна, мрачные мысли как-то вмиг испарились... Да, победа останется за ним, смешно сомневаться! - Так вот, мой мудрец, я сразу начну с третьего ряда... такой "вечер разгрома" им устрою, что забудут "полдень колебаний". - Тоже так думаю!.. Эй, Эрасти, беспокойный верблюд, давай кувшин с моим любимым и три чаши тащи - выпьем за сон Моурави перед "утром собачьего лая"... Вскоре кувшин опустел, и тут Георгий вспомнил, что давно не спал, и набросил бурку на могучие плечи. Папуна для верности растянулся рядом, а Эрасти у порога. Но предосторожность оказалась излишней: Георгий впервые за много дней заснул крепким, богатырским сном. Зато напрасно пытались последовать примеру друга Димитрий и Даутбек. Никакие стычки с персами не могли вытеснить воспоминание о посещении монастыря святой Нины. И сколько раз вместе со свистом сабель срывалось с губ любимой имя... А ночи? О, эти томящие душу бессонные ночи! Забыть, отбросить мысль - все разно бесполезно; и какой глупец сказал, что это в нашей воле... "Она по-прежнему хороша... что говорю я, неподкованный мул, - ругал себя Димитрий. - Она в тысячу раз прекраснее... Нино! Моя вечная, как звезда, Нино! Как горда твоя походка, как приветлива улыбка... Нино протянула руку с моим браслетом... браслет, которым дед обручил самоотречение с печалью... Думаю, нарочно надела, чтобы порадовать меня памятью... Почему время так быстро бежит? Наверно, мои седые волосы удивили ее... долго молчала, потом сорвала цветок, прижала к губам и тихо сказала: "Бедный мой брат, невеселую молодость я тебе уготовила; но, видит бог, если б моя воля, одного бы тебя, мой отважный витязь, выбрала..." Кажется, я, полтора ослиного хвоста мне на закуску, так растерялся, что взял у нее цветок и проглотил, н