што здесь отцы, откуда? -- забормотал испуганно послушник.
     -- Скорбим животами, сынок, всю  ночь  муки  принимаем, --  придвигаясь
ближе, плаксиво гнусавил монах повыше ростом.
     Дозорный, заметив в рукаве незнакомца  блеснувший  нож, метнулся было в
сторону.
     Петр, словно тигр,  прыгнул  на растерявшегося послушника, мигом свалив
его с ног.
     -- Дурак, бежать надумал, -- отрывисто говорил он, затыкая чернецу рот,
-- хорошо, жив остался. Голову чуть тебе не оторвал.
     -- Ну-к что ж, быстрая вошка завсегда первая на гребешок попадает. Идем
дале, -- торопил Степан.
     Малыгин бросил у стены связанного монаха и повернул за угол.
     Вслед  за Малыгиным  тихо,  как тень, двигался Степан.  Спустившись  по
каменным ступенькам, друзья подошли к тяжелой железной двери.
     Степан   долго  возился  у  замка.  Наконец  дверь  открылась.  Пахнуло
сыростью.  Выкрошив огонь,  Малыгин  зажег  факел.  Ярким  огнем  осветилось
глубокое подземелье. Прижавшись друг к другу, на каменных плитах спали люди.
     -- Ребята, вставай, эй! -- радостно крикнул Малыгин.
     Мужики  подняли  головы,   сонно  зашевелились.   Петряй  спустился  по
выщербленным ступеням на каменный пол.
     -- Яков Рябой здеся? -- спросил он, двинувшись к узникам.
     Мужики  испуганно   зашептались.   Из  темной   кучи  грязного  тряпья,
позвякивая цепью, поднялась высокая и худая фигура.
     -- Я Рябой, -- раздался спокойный глуховатый голос.
     На Петра глянули  исподлобья холодные,  жестокие глаза.  Мужик  казался
нестарым,  но резкие морщины густо бороздили угрюмое лицо  и  широкий лоб. У
рта залегли глубокие складки.
     Жмурясь от света, он шагнул к Малыгину.
     -- От Фомы Гневашева присланы, -- сказал Петряй, на волю выведем.
     Мужики радостно и громко загомонили.
     --  Не  шуметь,  дьяволы!  --  властно  прикрикнул  Яков.  Рябой, резко
повернувшись к мужикам.
     Шум сразу утих.
     -- От Фомы? Видать, не забыл. -- Голос Рябого потеплел.
     --  Не забыл, выходит, -- отозвался Малыгин. -- А ты  пошто с ножом-то?
-- покосился он одним глазом на Якова Рябого.
     -- Жизни лишить  хотел, --  нехотя ответил Рябой,  -- давно случая ждал
ребят  вывести. Смотри, чепи-то у всех  перепилены. Ты Фому Гневашева назвал
-- жизнь себе уберег. Монахи двери не открывали,  боялись: вон в то  оконце,
-- показал он, -- хлеба кинут, и все, возьми их.
     -- Вот ты каков! -- вступился молчавший Степан Шарапов. Он с удивлением
рассматривал мужика. -- Молодец, с волками жить -- по волчьи выть. А теперь,
ребята, пойдем, время волочить зазря нечего.
     Радостно блестели глаза у мужиков.  Не  веря еще  своему  спасению, они
тихо выходили из подземелья.
     С  ликованием  встретили  крестьяне  освобожденных  товарищей. И  когда
забрезжил рассвет, захватив казначея и  келаря, они всем скопом двинулись  в
лес. На поляне, окруженной частым кустарником, мужики остановились.
     -- Казнить злодеев! -- раздалось из толпы.
     -- Вора миловать -- доброго казнить!
     -- Под дерево попов, под корни! -- кричали мужики.
     Словно  из-под  земли появился Яков  Рябой и, сверкнув  волчьим глазом,
указал на огромную сосну. Мужики бросились к дереву. Одни стали обкапывать и
подрубать корни, другие, держа в руках  веревки, ловко вскарабкались к самой
вершине.
     -- Корневанием  казнить  будут,  -- тихо  сказал мореходам Малыгин,  --
страшная казнь.
     -- Вали дерево на энти кусты! -- раздался голос Рябого.
     Подрубив с одной стороны  корни,  мужики дружно ухватились за веревки и
стали  клонить  на себя  сосну.  Подрубленные корни, отделившись  от  земли,
ощетинились: под ними зияло углубление.
     -- Веди злодеев! -- приказал тот же голос.
     Несколько человек схватили упиравшихся  монахов, приволокли к  сосне и,
бросив на землю, затолкнули их расслабленные тела под корневище.
     Монахи, судорожно  глотая ртом  воздух, обезумев  от  страха,  пытались
вырваться из-под корней, но мужики длинными кольями удерживали их.
     -- Бросай веревки, -- загремел Яков Рябой.
     Дерево,  зашумев  ветвями,  выпрямилось.  Раздался  короткий  отчаянный
вопль. Мужики торопливо забросали корни землей.
     Мореходы  перекрестились,  вытерли  пот,  выступивший со лба. Несколько
минут прошло в молчании.
     --  Натерпелись горя мужики, -- оправдываясь, сказал Степан, -- ох  как
натерпелись, оттого и лютуют.
     Пришло время расходиться. Мореходы готовились к  походу в скиты. Мужики
спорили и рядили, что делать дальше.
     Шарапов сидел  нахмурившись  на  замшелом  валуне.  Рухнула надежда  на
помощь монастыря. Предстояло  одним  искать затерянный в лесах  раскольничий
скит, проникнуть  сквозь стены и  запоры,  вырвать  Наталью  из  цепких рук,
увести из-под носа сторожей.
     -- Степан, -- услышал он знакомый глуховатый голос, -- послушай-ка!
     Мореход поднял голову. Перед ним стоял Яков Рябой, подходили остальные,
освобожденные из монастырской темницы узники.
     -- Хотим с вами в  леса податься, -- твердо сказал  Яков, -- мы на себя
всю вину  за мир берем, дак  здесь  все  едино нас  плетьми запорют.  --  Он
помолчал, посмотрел на  обступивших его мужиков.  -- Порешили ребята помогти
доброму делу: Фома-то про невесту  нам все обсказал... Скопом в лесу вернее.
Не сумлевайся, Степан, найдем девку.
     Мужики одобрительно закивали головами.
     -- И отец со мной в леса уходит  и жена. -- Яков Рябой  положил руку на
плечо  маленькой бледной  женщины. --  Детишек-то бог  прибрал. -- Он тяжело
вздохнул. -- И Фома  Гневашев с нами. Поможем вам, а потом ищи ветра в поле,
--  опять заговорил Яков, хищно  раздувая  ноздри длинного носа. --  Русская
земля длинна, широка, не клином сошлась.
     Крепко пожал руки мужикам Степан.
     С  первыми  лучами  утреннего  солнца  крестьяне  отряда Якова  Рябого,
вооруженные  вилами,  топорами  и рогатинами,  одетые в  дранье  и  заплаты,
выступили вместе с мореходами в трудный поход.

        Глава двадцатая. ПО ЗВЕРИНЫМ ТРОПАМ

     Вечерело. Лес окутался  пронизывающей  сыростью.  По низинам поднимался
туман. Небо темное, недоброе, ночь обещала быть холодной.
     Отряд  Якова  Рябого шел  прямиком по лесной  чаще, по  болотам и топям
карельской тайги. Многочисленные озера и реки, большие и малые,  преграждали
путь людям, одежда  и обувь  давно промокли. Вожак сбился с  пути, люди  шли
наугад Несметные комариные полчища  доводили мужиков до исступления,  лица и
руки у них вспухли и нестерпимо чесались. Но сейчас усталость заглушала все,
люди валились с ног, не чувствуя даже голода.
     Вот   опять  вышли  к  лесному  озерку,  поросшему  болотной  травой  и
кустарником.
     --  Это Лешозеро, -- признал  Яков Рябой, -- деревенька  здесь  была. А
приписали мужиков к заводу, невтерпеж стало жить, всем миром в леса ушли.
     Сквозь ветки кустарника, разросшегося у самого берега, виднелись темные
контуры каких-то строений. С радостью бросились мужики к жилью.
     Да, совсем недавно здесь была деревенька -- жили люди. Теперь с десяток
заброшенных изб  угрюмо  глядели в лес пустыми  оконцами. Двери  либо забиты
накрест досками, либо приперты колом. По щелям тесовых крыш буйно разрослась
трава, а кое-где проглядывала нежная березовая поросль.
     Под  ночлег путники заняли большую  и лучше других сохранившуюся  избу,
стоявшую у самой воды. На обширный крытый двор вели тяжелые резные ворота. В
окнах,   обрамленных  узорчатыми  наличниками,   торчали  остатки   слюдяных
пластинок. Дверь висела  на  одной петле; порывы  ветра раскачивали ее,  она
жалобно стонала, словно сетуя на  судьбу.  Во  дворе нашлись сухие березовые
дрова, а верх под крышей был забит сеном.
     Мужики  стали готовиться к ночлегу: кто  рубил и носил дрова, кто колол
лучину. Некоторые большими охапками волокли сено для спанья.
     Необъятная русская печь  топилась по белому, в избе  сделалось  тепло и
уютно.
     Не у  каждого хватило  терпенья  дождаться  варева;  многие уснули. Кто
раскинулся на печке, томясь в тепле, кто на сене, кто на лавках.
     Отец Якова  Рябого -- Василий, тихонький старичок, всю дорога маявшийся
ногами, поглядев по стенам,  принес охапку пахучей травы и стал разбрасывать
ее.
     --  Ты, дедушка,  пошто травку принес?  -- недовольно  покрутили носами
мужики.
     --  Клопиная травка,  сынки, клопов здесь необоримая  сила,  -- пояснил
старик.
     Степан и Петр Малыгин расположились на  сене. Перед сном, разомлевшие в
тепле, они лениво перебрасывались словами.
     -- Заснем, что ли? -- позевывая, спросил Петряй.
     -- Заснем. Спать не писать -- только глаза зажать.
     -- Слышь, ветер гуляет?
     -- С дождем ветер-то.
     -- А нам нипочем.
     -- Не в лесу.
     -- Баньку ба, а, Степа?
     В ответ послышался легкий храп.
     В  одном  из  углов избы,  дымясь  и потрескивая,  горит  лучина.  Фома
Гневашев,  курносый мужичок  с оттопыренными  ушами,  готовится заговаривать
зубную боль у огромного, жилистого, обросшего до глаз бородой Орефы.
     -- М-м-м, ох, -- стонет великан, ухватившись за щеку, -- скорей,  Фома,
начинай. Ох, не могу-у-у-у, все нутро тянет проклятый зуб.
     Гневашев положил на лавку кусочек  воску, корочку черного хлеба, щепоть
соли и с важным видом долго шевелил губами.
     -- Аминь, аминь, -- сказал он вслух. -- Ну, таперя, Орефа, приготовься,
ужо заговаривать начну.
     -- Да что мне готовиться-то, у-у-у, побойся бога. -- Орефа, словно бык,
замотал головой.
     -- Божественное поминай: пресвятые богородицы, анделов...
     --  М-м... бога для начинай, Фома... Ох,  у-у-у!  --  взвыл  мужик.  --
Удавлю, дьявол... -- И он, вращая глазами, кинулся на Гневашева.
     --  Стану  благословясь,  пойду  перекрестясь, -- отпрянув, затараторил
Фома, --  из избы  дверьми,  из  двора воротами  под восточну  сторону.  Под
восточной стороной стоит часовня. А в этой часовне стоит Антипа, зубной бог.
Помолюсь Антипе, зубному богу: "Антипа, зубной бог, сходи на буево, на буеве
лежит мертвый мертвец, спроси у энтого  мертвеца, не болят ли  у  нею  жилы,
зубы и не тоснут ли у него скулы?"
     Фома кинул быстрый взгляд  на больного. Орефа раскрыл  рот,  с надеждой
уставился на знахаря.
     -- Ответил мертвый мертвец Антипе,  зубному богу: "Не болят  мои  жилы,
зубы,  не  тоснут мои  скулы". Так бы не болели у недужного  раба Арефа.  Не
болели  бы жилы,  зубы,  не госнули  бы  у  него  скулы.  Аминь.  Ну вот, --
помолчав, сказал Гневашев,  -- таперя  воску на зуб положи и соли откушай...
Всю, всю ее, матушку, погреби. -- Фома подождал, пока мужик, морщась, глотал
соль. --  А  опосля всего корочку  пожуй... И божественное  поминай, молитвы
святые. Назавтрие все как рукой снимет...
     Надоедливо  вершинами  деревьев шумел  ветер.  Ударил проливной  дождь,
яростно барабаня по крыше.
     Со всех  углов избы раздавался храп, пахло потом нечистых  человеческих
тел, еще чем-то кислым и душным.
     Старичок  с  больными   ногами  улегся  рядом  со  Степаном.  Он  долго
ворочался, охал, надрывно  кашлял, отхаркивался и  плевал. Под утро, когда в
окнах чуть засерел рассвет, Василий Рябой разбудил Шарапова.
     -- Степанушко, -- с усилием промолвил он, -- подвинься ко мне.
     Степан подвинулся ближе. Старик с оханьем приподнялся на локте.
     --Ты  сына мне спас, -- зашептал он, не спуская  блеклых,  уставших  от
жизни  глаз  со Степана. --  Ведома мне река.  Недалече... зерна  жемчужного
много,  -- Василий  тяжело  вздохнул. --  От  Феодора, душегубца, сколь  мук
принял  -- того места не открыл,  а тебя награжу. Знаю, куда  идешь. На дело
деньги пойдут.  Сыну велел  -- он укажет... один иди. -- Старик откинулся на
изголовье и замолк.
     --  Ну-к  что ж,  спасибо,  отец, --  благодарил  растерянный,  немного
смущенный Степан.
     Он  не заметил, как  в  темноте совсем  рядом  зашуршало  сено, на  миг
приподнялась чья-то лохматая голова.
     Степану показалось, что старик что-то хочет сказать еще. Но напрасно он
ждал. Василий захрипел, дернулся,  закинул голову. Реденькая седая бороденка
поднялась кверху.
     К рассвету стало тишеть, показалось солнце.
     Утром Василия  Рябого  хоронили  всем  скопом. Над  небольшим  холмиком
забелел березовый  крест.  После похорон к  Степану подошел Яков и,  взяв за
локоть, отвел его в сторону.
     --  За жемчугом  седни идем, -- смотря  в  сторону, сказал  он, -- тебе
одному покажу, так отец велел.
     --  Знаю, -- раздумывая  и дымя трубкой, ответил  Шарапов,  -- много ли
ходу туда?
     -- В трое суток обернемся. -- Яков отмахивался от дыма. -- Мужики здесь
обождут.
     -- Ну-к что  ж, пойдем.  Ежели есть чем в кармане звякнуть, так можно и
крякнуть -- деньги  во как надобны! У богатого,  говорят, черт детей качает.
Постой, -- спохватился Степан, -- что мужикам скажем?
     -- Недалече стоит  часовенка,  скиток,  --  помолчав, ответил  Яков, --
праведный  старец там живет. Скажешь, наказывал тебе отец подаяние в поминки
старцу отнесть, не обессудят мужики.
     ...Яков Рябой, человек молчаливый и угрюмый, вел Степана среди болот  и
топей.  Часто  им  приходилось  валить  вековые  ели  и  по зеленым  мосткам
пробираться через трясины.
     -- Люди говорят, -- бурчал он, оглядывая со всех сторон высоченную ель,
-- дерево туда ронят, куда оно качнулось, а мы сами его гнем, куда надоть.
     Перебрели  несколько  мелких речушек.  Обошли  озеро, густо  засыпанное
опавшими листьями.  По болотам шли,  перепрыгивая  с кочки на кочку, помогая
себе шестами, -- впереди Яков, за ним Степан.
     Привычный  ходить  по  льдам,  Степан  и  здесь  не отставал от  своего
проводника.
     К  вечеру путники добрались  до  небольшой речушки  с  прозрачной,  как
слеза, чистой водой.
     -- Пришли, -- сказал Яков.
     Не  говоря  больше ни слова,  он стал рубить у  самого берега  высохшее
дерево.
     -- Роняй еще одну сушину, вон ту, -- указал он, видя, что Степан взялся
за топор.
     Из нескольких бревен  мужики быстро сладили плот,  связав его с помощью
жердей и гибких прутьев.
     -- Готово,  --  осматривая со всех сторон свое сооружение, сказал Яков.
-- Назавтрие, как солнышко встанет, начнем с богом... А сейчас ушицу сварим,
рыбки пожуем.
     Нарезав  гибких ивовых прутьев,  Яков принялся плести  небольшую сетку.
Степан с удивлением глядел, как быстро в умелых руках спорилась работа.
     -- Ну и ну, -- ощупывая руками готовую сеть, похвалил он, -- мне бы и в
день таково ладно не сделать.
     -- У морехода  в другом сноровка, а я лесной человек,  всю  жизнь здесь
прожил, -- ответил Яков.
     Побродив с сетью по реке, он выловил несколько больших рыбин.
     Когда принялись за густую уху, Яков сказал:
     -- Эдак бы на заводе!
     -- Плохой харч, что ли, на заводе-то?  -- уписывая за обе щеки, спросил
Степан.
     -- А то... дадут щи -- хоть кнутом хлещи, пузыря не выскочит. Каша суха
да горька,  без  масла... А  за день наломаешься -- руки не поднять, -- Яков
замолк.
     -- По своей воле на заводах работал? -- любопытствовал Степан.
     --  По своей воле? -- удивился Рябой. -- Да в  жизнь  бы не стал! Житье
там -- лещу на сковородке легче. Сильем загнали. -- Вдруг он перестал есть и
прислушался.
     -- Птица гомонит, слышишь? От испугу эдак-то. Видать, человек близко.
     Несколько пташек с тревожным криком вылетели из прибрежных кустарников.
Яков  вскочил. На бледном лице загорелись по-волчьи глаза, вздулись  жилы на
худой загорелой шее.
     Глядя на  него,  Степану сделалось  не по себе. А Яков, ощупав на поясе
нож, ринулся в кусты,
     --  А-а-а-а! --  раздался  хриплый  человеческий  вопль. Послышался шум
борьбы.
     Опомнившись, Степан бросился помогать товарищу. Но Яков управился  сам.
Он  появился  на  берегу,  держа  за  ворот яростно отбивавшегося  лохматого
мужика.
     Увидев в руках Степана пищаль, мужик перестал сопротивляться.
     --  Иди,  злодей,  иди. Что задумал, проклятый? -- Якова снова охватила
ярость. Он схватил мужика за волосы и, повалив, долго возил лицом по траве.
     -- Молись богу, -- выпустив свою жертву, тихо сказал Рябой, -- пожил на
свете, хватит. Вскормили змейку на свою шейку.
     Мужик  понял, что пришла смерть.  Дико  вращая  глазами,  он  рухнул на
колени.
     -- Яков Васильевич, пощади, по  бедности  я!  Детишки  дома, оголодали.
Степан, Степушка родной, заступись! -- молил он, ползая на коленях.
     У  Степана задрожала пищаль в руках. Яков,  заметив колебания Шарапова,
решил дело сам...
     --  Лютости  в тебе  много, Яков. Страшный  ты человек, --  укладываясь
спать, сказал Степан.
     -- Не я -- он нас жизни решил бы, -- нехотя ответил Рябой, -- знаю его,
подлый мужик. Не единожды в тюрьмах за воровство сиживал...  В лесах  всякие
люди живут.
     В ночь стало студено. То ли от холода, то ли от пережитого Степан долго
не мог согреться и заснуть.
     Утром  Шарапов проснулся от птичьего  гама. Рассвет  только  начинался.
Яков уже встал  и что-то  мастерил, сидя на пенечке. На костре варилась уха.
От котла разносился ароматный дух.
     Увидев,  что  Степан  проснулся,  Яков подошел  к  нему, держа в  руках
трубку, сделанную  из березовой коры, и  шест  с  расщепом на одном конце. В
расщеп была вставлена небольшая палочка.
     --  Без этой снасти раковину добыть трудно, -- объяснил  он. -- Видать,
не промышлял ране-то? На-кось, тебе сделал.
     -- Слыхать  слыхал, а самому  чтоб -- не приходилось, -- рассматривая с
интересом орудие ловли, ответил Степан.
     Закусив  ушицей, мужики полезли на плот. Подняв тяжелый камень  со дна,
служивший вместо якоря, они протянули плот немного вверх по  течению.  Здесь
камень бросили снова.
     -- В  трубу смотри,  Степан, вот так,  --  показывал Яков,  --  увидишь
раковину, в расщеп прихватывай.
     Степан  долго  ничего  не видел.  Но  когда глаза  привыкли  к  темному
однообразию речного дна,  ему  удалось подцепить  в расщеп  корявую  на  вид
ракушку.  Степан бросил  свою  добычу  в  берестяную  кошелку, стоявшую  под
руками. Взглянув, Яков одобрительно кивнул головой. Раковина была большая --
величиной с хороший кулак.
     День выдался  погожий.  На  безоблачном небе ярко светило  солнышко.  В
такую погоду  искать  жемчужины было  легко,  не  то что  в пасмурный  день.
Медленно передвигая  плот  по реке и  проглядывая дно,  ловцы напромышляли к
солнечному  закату  полную  корзину. У Степана с непривычки ломило  спину  и
болела шея.
     -- Темно,  -- наконец  сказал  Яков,  -- на  сей день довольно.  Пойдем
смотреть, что бог дал.
     Расстелив  оленье  одеяло,  мужики  сели,   поставив  рядом  берестяную
кошелку.
     -- Учись, Степан. -- Яков взял нож  и стал осторожно раздвигать створки
жемчужницы.  Первая раковина  была  пустая.  --  Не  угадал,  --  недовольно
пробурчал он, бросая раковину в реку. -- Пустую-то ее и открывать не надо --
так видно.
     Попадались мелкие матовые  жемчужины то с горошину размером, то с рыбью
икринку.  Яков молча  клал их  в мешочек. Но, открыв большую, неприглядною с
виду раковину, он оживился.
     --  Счастье, -- сказал  Яков, показывая  черную  жемчужину величиной  с
лесной орех.
     Жемчужина была прозрачна, на солнце вспыхивала и искрилась. Переливаясь
огнями, она будто дышала.
     -- Ну-к что ж, красивая, -- не  мог удержаться от восхищения Степан. --
Дорого ли такая стоит?
     --  Ежели в Архангельске продашь, сотню в карман положишь. Черная-то не
в  пример  дороже...  Большая, поболе  воробьиного  яйца. Другой  всю  жизнь
проищет, не найдет.
     Когда  открыли все раковины,  в мешочке  у Якова  оказались  пять белых
больших  жемчужин,  одна  черная,  два десятка  жемчужных  зерен размером  с
большую горошину и горсть мелкого жемчуга.
     -- Бери.-- Яков  снял мешочек с пояса  и протянул его Степану. -- Бери,
Степан, все твое!
     --  Почему все?  Пополам, Яков, вместе собирали,  --  стал отказываться
Шарапов.
     -- Так велел отец, -- отрубил  угрюмый  мужик и сам привязал  мешочек к
поясу Шарапова. -- Ежели понадобится, еще наберу.
     -- Ну-к что  ж,  спасибо, друг,  выручил,  теперь и  на  свадьбу  Ивану
хватит, -- взволнованно благодарил Степан.
     Под вечер следующего дня мужики возвращались в деревеньку Лешозеро.
     По  дороге не раз и  не два пытался заговорить Степан,  но  Яков упорно
отмалчивался.
     -- Вишь,  как охмарило тебя,  -- с укоризной оказал Степан,  -- впервой
вижу такого. Али умишком пообносился?
     Взглянув на разобиженного Шарапова, Яков собрался ответить, но вдруг  в
ближних кустах дико вскричала сова. Мужики прислушались. Сова проплакала еще
раз.
     -- Не  птица, человек голос подает, -- буркнул Яков, -- нас остерегает.
-- Поднеся сжатые ладони к губам, он ответил пронзительным совиным плачем.
     -- Да ты, я вижу, на все руки мастер, -- открыл было рот Степан.
     Яков предостерегающе поднял руку.
     -- Побережись языком болтать, -- прошептал он.
     Несколько минут прошло в молчании. В лесу тишина;  только ветер  шуршал
осиновым листом. Совиный крик  раздался ближе. Хрустнул под ногами валежник.
Зашевелились ветви  молодых березок,  и  в  зеленях  возникла взлохмаченная,
волосатая голова.
     -- Гневашев, ты? -- спросил Яков.
     -- Я,  -- ответил небольшой  мужичонка, выползая из кустов, -- воистину
я.
     -- Пошто кричал? -- строго спросил Яков Рябой.
     -- Солдаты  в деревне, -- быстро заговорил Гневашев, -- седни в полдень
из  Каргополя пришли, истинно так. Наши  в  избе заперлись. Воевода приказал
всех колодников монастырских изловить -- и в Питер на правеж, истинно так. А
в Питере разговор один: кнутом драть ноздри рвать -- да на вечную каторгу.
     --  Ну-к  что  ж,  выручать  надо  ребят,  --  сказал  Степан.  --  Эх,
задержались мы! Не пошли бы за... Яков грозно вытаращил глаза на Шарапова.
     -- Ходили, значит, нужда была, -- отрезал он. Степан прикусил язык.
     --  Офицер высокий, око тряпицей  черной перевязано, истинно так. Нашим
мужикам  офицер кричал: "До утра ежели не выйдете -- живыми  сожгу", истинно
так. Меня Петро Малыгин упредить погнал.
     -- Как со двора сошел? -- спросил Рябой.
     -- Тесину отогнул, пождал, пока дозорный  отвернулся,  и вышел, истинно
так.
     -- Ладно,  молодец,  -- похвалил Рябой. --  Пойдем,  Степан, посмотрим,
пока не стемнело; свой-то глаз вернее.
     Разговаривая,  Фома Гневашев отворачивался,  стыдливо  прикрывал  рукой
распухший нос и черное пятно под глазом.
     -- Кто те рожу расквасил? -- всмотревшись, хмуро спросил Яков Рябой.
     Гневашев вздохнул.
     -- Дьявол волосатый отблагодарил, -- криво усмехнувшись, ответил он. --
Арефа, чтоб его икота заела.
     -- С чего  ба, кабыть мужик  он смиренный,  зазря  мухи не  обидит,  --
притворно удивился Яков.
     -- Случай  вышел, --  мямлил  Гневашев,  -- зубом Арефа маялся. За ночь
рожа  у него  -- что твой котел, вспухла,  скосоротилась, дак он,  озлобясь,
кулачище свой сунул, истинно так.
     -- Эх, Фома, Фома, хороший ты мужик, а  не в свое дело встреваешь, -- с
укором сказал Яков, -- знахарь...
     У  большой  избы,  где  закрылись  мужики,  горели  костры,  в  котлах,
подвешенных на треногах, что-то варилось.
     Несколько голых солдат бродили с сетью в озере.
     Из ближнего домика  вышел офицер. Он осмотрел ружья, сложенные в козлы,
обошел дозорных.
     На задах,  у самого  озера, топилась большая баня.  В избушку, стоявшую
рядом с офицерской, то входили, то выходили солдаты.
     Погода стояла тихая, теплая.
     Прапорщик  налегке,  без мундира, снова  вышел из дома и  направился  в
баню. За  офицером шел  денщик со  свертком  и зеленым березовым веником под
мышкой. Денщик  вернулся  в  избу  и  опять  прошел  в баню, неся  зажженный
слюдяной фонарь...
     Время  подошло  к полуночи. На  темном  небе  ярко  горят звезды.  Чуть
светится  подслеповатое  окно  в бане...  Погасли  костры.  Офицер не  велел
держать огня, чтоб не  слепило глаза дозорным. Лагерь затих.  Слышно, как  у
большой избы переговариваются солдаты.
     -- Солдаты! Эй, помогите! Помоги... -- раздался истошный вопль, и опять
все смолкло.
     Дверь из бани открылась, двое мужиков вынесли  голое человеческое  тело
и, бросив в лодку, спрыгнули сами. Мгновение -- и лодка скрылась в камышах.
     Крик был услышан. Раздались выстрелы: стреляли дозорные.  К бане бежали
полуодетые солдаты с ружьями.
     Пользуясь смятением, Фома  Гневашев бросился к большой избе, где сидели
мужики. Отодвинув засов, он заорал:
     -- Ребята, выходи-и-и!
     Мужики ринулись на улицу. Загорелись смолистые ветки. Появились  Степан
и Яков.
     -- Утоп прапор, ребята, таперя не укусит, -- объявил Яков Рябой людям.
     Он   преобразился:  из  хмурого,  нелюдимого   мужика   превратился   в
энергичного  командира.  С  небольшим  отрядом   Яков  бросился  на  солдат,
закрывшихся в бане.
     -- Степан, -- крикнул он на ходу Шарапову,  -- к  солдатской избе беги!
Ежели солдаты ружья кинут -- не бей.
     Навстречу Шарапову бежал в  подштанниках,  босиком каргопольский  мужик
Милонов.
     -- Ребята, --  вопил  Милонов,  -- не троньте меня,  ребята, помилуйте.
Силком воевода заставил солдат вести...
     Мужики, не задерживаясь,  ворвались  в избу. Солдаты, словно испуганные
бараны, сбились в кучу.
     -- Бросай ружья, служивые! -- крикнул кто-то, замахиваясь топором.
     -- Бросай, ребята! -- Один из солдат швырнул пищаль.
     Молча кинули ружья  остальные и подняли  руки. Высокий солдат  с седыми
отвисшими усами шагнул вперед.
     -- Мужики, --  спокойно  сказал  он,  -- не хотим  мы  кровь  проливать
безвинно. Кровь-то одна у нас, мы...
     --  Изменник!  --  раздался громкий  голос. Хлопнул выстрел  --  солдат
покачнулся  и  медленно повалился на пол. Выбив ногой оконную раму, выскочил
из избы фельдфебель, стрелявший в солдата.
     Мужики  в ярости вскинули ружья. Раздались выстрелы.  Проклиная убийцу,
Малыгин бросился в погоню.
     -- Петряй, вернись,  -- крикнул Степан, -- все  равно не миновать наших
рук  мерзавцу! Из лесу не уйдет... Ну-к  что ж, а  вас, солдаты,  не тронем,
идите себе с богом домой.
     Из бани прозвучало несколько выстрелов. Кто-то кричал, ругался.
     -- Конец, ребята, -- услышали  мужики голос  Якова Рябого, -- отбились.
Теперь нам одна судьба -- по лесам  жить.  Проживем.  Здесь-то  нас  матушке
Лизавете не  достать!  Руки  коротки, бабонька,  чтоб тебе  пусто было. А  в
несогласьи кто -- уходи, не держим.
     Окинув зорким взглядом товарищей, Яков Рябой добавил:
     -- До скита отсель  рукой подать. На другой день будем. Поможем Степану
девку взять, а там...
     Утром отряд Якова Рябого двинулся к выгорецким скитам.

        Глава двадцать первая. ИЗУВЕРЫ

     Утром в  скит Безымянный приплелся  старец Амвросий. В драной  шубенке,
весь покрыт грязью...  Старец  пытался говорить, но  язык  не слушался  его.
Соборные  отцы  поволокли  очумевшего  Амвросия в баню. Полный день работный
мужик Пимен, изломав несколько веников,  отпаривал полумертвого странника. К
вечеру Амвросий ожил.
     -- Спасибо, замереть не  дали, -- кланялся он соборным старцам. -- Трое
суток в лесу блуждал, как жив из трясины выбрался, и сам не знаю.
     --  Бог  тебя спас, отец  Амвросий,  не хотел твоей смерти, --  ответил
большак. -- Откуда ты путь держишь? Зачем сам один в лес пошел?
     -- Многих заблудших вернул я к  древнему благочестию, -- тонким голосом
рассказывал Амвросий, --  многие  годы за святый крест,  за  бороду  мученья
приемлю. По наущению  антихристову  оклеветали  злоковарные люди, и повелела
матушка царица, -- злобно выговаривал старец, -- меня плетьми сечь и гнать в
дальнюю  сторону.  Упредили  добрые люди, унес  ноги  из  Питера.  Думал,  в
Пигматке  отсижусь,  да не  привел  господь. Царица  за мной солдат послала,
ночью во двор  к Прибыткову ворвались.  Хозяин меня задами вывел,  и я,  аки
зверь, таясь от людей, прямым путем в Безымянный. Солдатам ваш скит вовек не
найти.
     Старцы  слушали  молча. Когда  Амвросий  кончил,  они  переглянулись  и
потупили глаза. Сафроний не сразу решился на разговор.
     -- Думаю  я,  отче  любый, тебе в нашем скиту оставаться  не  след,  --
ворковал большак. -- А вдруг и к нам солдаты нагрянут? Окружат  скит и тебя,
как гнуса,  в западне возьмут.  Вот что, отче любый,  мы назаутрие  карбасик
крытый пошлем, тебя в Кеми у надежного человека захороним... Ежели солдаты к
нам пожалуют, упредим --  хозяин тебя дальше отвезет...  А здесь, коли  скит
окружат, и тебе не уйти, и нам всем животом не откупиться. Разорят скит, как
бог свят, разорят. Как,  отцы любые,  так  ли говорю?  -- Речь  у  него была
томная, вкрадчивая.
     -- В согласии мы, -- ответил  старец  Аристарх. --  Простого мужика  на
место  умерших  в книгу вписать можчо, и  концы  в воду,  а тебя не сокрыть.
Правду большак сказал: Амвросию назаутрие дальше ехать.
     Амвросий  маленькими колючими  глазками  прощупывал  старцев. Загорелся
было, хотел  сказать укорительно,  но  смолчал.  Понял: о  себе  святые отцы
пекутся.
     -- Как скажете, братья. -- Амвросии вздохнул и склонил голову. -- Тяжка
мне путная долгота, да что делать...
     Стали вздыхать и соборные старцы.
     --  Отец Сафроний, -- раздался испуганный голос за дверью, -- отопрись,
беда, солдаты близко...
     Сафроний впустил мужика.
     --  Словно  волчья  стая,  по  болотам  идут,  --  рассказывал  старцам
запыхавшийся трудник. -- Пищали у всех, бердыши.
     -- Скажи, Николушка, сколь им ходу до скита? -- спросил большак.
     -- Демьянову топь  им обойтить осталось, к полдню,  не ране,  будут, --
ответил мужик, робко озираясь по сторонам.
     Соборные старцы побледнели, изменились с лица. Амвросий, сложив руки на
груди, сидел прямой и строгий.
     --  Скажи,  любый,  привратнику,  --  распорядился  большак,  --  пусть
накрепко ворота закроет, отпереть всегда успеем.
     Пыхтя, Сафроний поднялся и, волнуясь,  стал  ходить по  горнице. Он был
тучен, лицом красен  и с небольшой  плешью. Маленькие глазки плавали точно в
жиру.  Волосы, длинные,  прилизанные, спускались небольшими кудрями. Походка
смиренная, тихая, осторожная. Волчьи зубы имел Сафроний и лисий хвост.
     Неожиданно поднялся Амвросий.
     --  Настало  время,  братья,  принять крещение  огненное,  -- облизывая
пересохшие губы, громко сказал он.  -- Через святую смерть приемлем царствие
небесное.  -- Глаза старца  загорелись огнем безумия. -- Не  дадим  нечистым
войти в скит,  не дадим измываться антихристу!  --  Он  задыхался,  потрясая
высохшими руками.
     Соборные старцы  рядились недолго,  времени не было. Пришлось уступить.
Откажи Амвросию, впусти в  скит солдат --  все равно  конец  общежительству:
разорят,  разгонят.  А старик по  всему  свету разнесет: не  могли, дескать,
благочестие отстоять, как должно святым отцам.
     Однако  старцы приметили: уж больно  легко  согласился  Сафроний.  Даже
путного слова против не вымолвил, но в глаза не посмели сказать.
     Скит зашумел, зашевелился, словно потревоженный улей. На призывный звон
колокола  к  часовне  бежали  люди.  Старец-городничий  шнырял  по кельям  и
службам,  наблюдая, чтобы  собрались все. Часовня  наполнилась  народом.  От
дыхания двух сотен человек стало душно.
     Появился   Сафроний,  окруженный  соборными  старцами.  Красная  лысина
большака покрылась потом,  седая  бородка заметно тряслась.  Он поднял руку.
Многоустый шепот затих.
     -- Братья и сестры, -- срывающимся голосом спросил  Сафроний, -- все ли
здесь?
     -- Все, -- послышалось с разных сторон.
     Большак истово перекрестился и, запинаясь, начал молитву.
     -- Вершите, отцы, -- окончив и поклонившись на все стороны,  сказал  он
соборным старцам, -- не мешкайте.
     Городничий,  стоявший  у  двери,  задвинул  засовы.  В  мертвой  тишине
забрякали  ключи. Другие  старцы  наглухо  закрывали  тяжелыми  бревенчатыми
щитами окна,  для  крепости  закладывали  их  брусьями. В часовне  не  стало
дневного  света. Дрожащие огоньки  лампад и свечей  едва освещали  застывшую
толпу и лики святых на темных иконах.
     Когда старцы  стали  раскладывать в  моленной смолье  и сено, толпа  не
выдержала, загудела; раздались истерические вопли, женский плач и стенания.
     Люди поняли -- готовится гарь.
     Мужики из трудников  в  смертной тоске рыскали  глазами по  всем углам,
подумывая о спасении.
     -- Братья и сестры, -- выступил вперед старец Амвросий, -- близки слуги
антихристовы. Постоим за древнее благочестие!  -- Он преобразился, глаза его
пылали страстным огнем. Круто и властно держал он  себя. -- Очистимся огнем,
братья и сестры, обретем царствие небесное!
     Высокий  и худой, как шест, с горящими глазами, в длинной белой рубахе,
старец  был страшен.  Но  его  неподдельная  страстность  захватывала людей.
Амвросия стали слушать. Вопли и стенания утихли.
     А в закутке, скрывшись от взоров, шептались двое.
     -- Сдается мне, -- говорил старец  Аристарх, -- крутит большак. В речах
путается, словно другое что в мыслях.
     --  Гнус! Отца родного  за  гривну  продаст Сафроний, -- злобно ответил
другой старец.-- Уйдет от гари, как бог свят, а нам помирать.
     --  Следить за ним надо, глаз не спускать. Куда он, туда и мы, глядишь,
живыми выйдем.
     -- Идут слуги антихристовы, --  бесновался с амвона Амвросий, --  идут,
идут  звери  лютые. Возлетим с огнем на небо, спасемся, братья и  сестры! За
двоеперстное сложение, за молитвы святых животы свои отдадим!
     В молельне раздались  всхлипывания, сдерживаемые рыдания женщин. Мужики
глядели дико, словно затравленные звери.
     -- Вижу, разверзлись стены, -- подняв руки кверху,  вопил  Амвросий, --
вижу огонь  и дым великий. Народу множество в белых ризах, -- закатив глаза,
он затрясся в  неистовстве, -- вижу врата небесные в сиянии райском и народ,
восходящий в небеса.
     Амвросий упал на колени.
     -- Молитеся, братья и сестры!
     Крестясь, люди шумно повалились на деревянный пол  часовни,  забились в
истерике женщины.
     --  Вижу  еще,  -- продолжал выкрикивать Амвросий,  --  закрылись двери
небесные,  впустив  праведников.  Горе грешникам,  кои  спасение  нечестивое
обрести восхотят, в огонь и дым с небес будут свергнуты.
     Плач и  стенания усилились. Рыдая, ломали  в отчаянии  руки женщины. От
смрада и копоти лампад, одуряющего запаха воска все закрутилось, завертелось
в  глазах. Казалось, ожили бородатые святые на  темных иконах,  зашептались,
закивали головами...
     Степан  с товарищами  долго стучались у ворот скита. Все было  мертво и
тихо. Вконец мужикам надоело.
     --  А  что,  ребята,  не  махнуть ли  нам через забор? -- поглядывая на
высокий частокол, спросил Малыгин.
     --  И  то  правда,  -- согласился  Яков Рябой,  -- давай,  мужики,  кто
помоложе.
     Охотники  нашлись.  Приложив   к  забору  бревно,  двое  мужиков  разом
перемахнули во двор. Открыв ворота,  они впустили остальных.  Во  дворе было
пусто.
     -- Эх, святые отцы и  матери,  куда  вас  черт  унес?! -- не  на  шутку
всполошился Степан Шарапов.
     Мужики обыскали все постройки и, не встретив ни души, разводили руками.
     -- Словно ветром выдуло, -- удивлялись они.
     -- В  церкви заступники  наши, -- крикнул  Малыгин, -- заперта церковь.
Однако внутри шум слышен, будто пчелы в улье гудят. -- Он нагнулся, приложив
ухо к дверям.
     Петряй торкнулся в дверь, но ответа не получил.
     -- Постучать разве  еще, --  как-то нерешительно протянул Яков Рябой.--
Да как тревожить людей -- молитвы богу возносят.
     -- Негоже людей тревожить,  -- отозвались  мужики, погоди малость. -- В
скиту они заметно робели.
     --  Коней  без  призору  бросили,  полоумные,  -- с  укоризной  заметил
Малыгин,  глядя  на  два  пустых  воза  у  ворот.  Лошади,  понурив  головы,
переминались с ноги на ногу.
     Ямщик подошел к коням.
     -- Хорош,  --  сказал он,  оглаживая вороного жеребца, -- хоть сейчас в
тройку. Любой купец не побрезгует, хорош, слова нет.
     Потянулись мужики. Обступив лошадей, они  долго по косточкам  разбирали
их  достоинства  и  недостатки.   Но  и  лошадей  надоело  смотреть,  решили
отдохнуть.
     Вечерело, солнце клонилось к лесным вершинам.
     Степан дважды ходил к церкви стучаться.
     --  Неладно здесь что-то, --  беспокоился он. -- Ежели народ в  церкви,
почему не отзовется? И в службе долгота.
     --  А ты дубину возьми,  сподручнее,  -- посоветовал Петр.  --  Дубиной
ежели по двери ахнешь, глухой услышит. Греха не бойся, не то бывает.
     --  Попробуй,  Степан,  -- согласился кто-то  из мужиков, -- что  время
тянуть.
     -- Жрать охота, ажно животы подвело.
     Все скопом снова собрались у часовни. Степан взял в руки палицу.
     --  Перекрестись,  мореход,  -- посоветовал  Гневашев, -- перекрестись,
греха меньше возьмешь. Истинно так!
     Степан перекрестился и  три раза бухнул дубиной в дверь. Мужики затаили
дыхание.
     --  Кто здесь  и чего  вам  нужно?  -- раздался  приглушенный  голос из
церкви.
     -- Царские люди, -- во  благо соврал Степан, -- по делу, игумена вашего
надо.
     --  Отойдите,  слуги  антихристовы,  --  раздалось  в  ответ  громко  и
повелительно, -- оставьте нас, или мы сгорим!
     Мужики с испугом глядели друг на друга.
     --  И сгорят, убей меня бог, сгорят! -- рявкнул  волосатый Арефа и снял
шапку.
     Степана вдруг осенило.
     -- Думают, дураки, мы скит разорять  пришли. Святоши  заумные, дьяволы!
-- ругался он.--Упредить надо, кто мы
     И снова в дверь посыпались удары.
     -- Отцы святые, -- взвыл Шарапов не своим голосом, -- крестьяне мы,  за
древнее благочестие стоим, отопритесь бога ради, отцы святые!
     В  церкви  все  замерло. Прислушавшись,  Степан  еще  с  большей  силой
затарабанил в двери.
     --  Перепугаем старцев до смерти, -- остановил  Степана Малыгин, -- и в
самом деле сожгутся.
     Неожиданно  раздалось  многоголосое  громкое  пение.  Пели  похоронное,
берущее за душу.
     Мужики застыли, открыв рты и выпучив глаза. Стало страшно.
     -- Дым! -- в ужасе завопил Малыгин, указывая на стены церкви.
     Из волоковых окон валил густой дым, клубами уходя в небо.
     -- Наташенька, голубка милая! -- дико  закричал Степан. -- Ломай двери,
братцы, разбирай стены!
     -- Со святыми упокой, -- словно в ответ, донеслось из церкви.
     Опомнясь, бросились  с  топорами мужики. От многих рук подались толстые
бревна стен, затрещала тяжелая дверь.
     Но  огонь в  церкви  быстро  разгорался.  Длинные языки пламени  лизали
тесовую крышу, пламя охватило купол.
     С ликованием мужики вытащили из  стены первое бревно.  Но радость  была
преждевременной: из провала посыпалась щебенка. Святые отцы церквушку ладили
крепко, в две стены, закладывая между ними камнем.
     Пение  в молельной прекратилось. Теперь  кричали страшно, дико. Запахло
жареным мясом.
     Бросив  бесполезную работу, мужики кинулись к двери  и, словно тараном,
вышибли ее. Огонь  и дым  вырвались из церкви.  Поливая  друг  друга  водой,
мужики храбро  кинулись в полымя. Длинными  баграми вытаскивали человеческие
тела, кучей лежавшие на полу. Те, что лежали сверху, обгорели, обуглились, а
внизу -- задохнулись от дыма.
     В наступившей темноте ярко пылала церковь.
     С полсотни  человек  удалось вытащить на двор. Немногие ожили на чистом
воздухе. По  счастью,  ветра не  было.  Мужики  не  дали выгореть  скиту.  А
церковь, рухнув, сгорела дотла.
     Степан,  оборванный  и  мокрый,  с  опаленной  бородой,  метался  среди
спасенных, разыскивая Наталью.
     В одной из келий мужики  отыскали трясущихся, потерявших от страха язык
большака Сафрония,  дородную начальную матку Таифу и трех  соборных старцев.
Среди них был Аристарх.

        Глава двадцать вторая. НА РАЗБИТОМ КОРАБЛЕ

     Когда  затихли выстрелы,  Иван  Химков, укрытый деревянными  обломками,
поднял  голову. С палубы  брига доносились крики, хриплая  ругань.  Матросы,
повиснув  на  реях,  ставили  паруса. Бриг  медленно разворачивался;  набрав
ветра, корабль рванулся вперед, оставляя за собой пенящиеся струи.
     Первый выстрел  пиратской  пушки ранил  Химкова.  Рухнула  сбитая ядром
мачта; тяжелый парус  накрыл кормщика,  и  он  вместе  с  обломками рангоута
вывалился за борт. Химков не видел, как пираты перебили  его  товарищей,  не
помнил,  как выбрался на поверхность,  как держался  на воде,  уцепившись за
сломанный рей. Взрыв пороховой бочки вернул Химкову сознание.
     "Все кончено, -- подумал он, -- погибла лодья".
     Но смертельно раненный "Святой Варлаам" остался на плаву. Пушечные ядра
не смогли потопить лодью, шитую вицей  и деревянными гвоздями, да вдобавок с
пустыми трюмами.
     Иван Химков видел, как быстро удалялся  пиратский  корабль. Потонул  за
горизонтом зеленый корпус,  ушли  в воду и  рубка  и  мостик.  Потом  вместо
высоких мачт  с большими парусами  виднелась маленькая белая точка. Но и она
быстро растаяла в морской дали.
     Взор Химкова с надеждой обратился к лодье, искалеченной, свалившейся на
один борт. Казалось,  лодья приближалась к нему,  вернее, ветер наносил кучу
бревен и досок на "Святой  Варлаам". Обломки мачт и рей, спутанные такелажем
и разодранными парусами, вместе  с Химковым медленно двигались вдоль  борта.
Перед глазами  кормщика  возникли  рваные закраины  дыр, глубокие  царапины,
отставшие доски обшивки.
     "Как попасть  на корабль? Кабы не  раненая рука... Покричать  разве? --
мелькнула мысль. -- Ребята помогут".
     -- Э-гей! -- крикнул Химков. -- Отзовись.
     Но  все мертво на лодье. Только море шумит да тоскливо кричат  чайки...
Он крикнул еще раз. Опять молчание.
     Стуча зубами от холода, пересиливая  боль, Химков ухватился за  толстую
веревку, свисавшую с кормы, и забрался на палубу.
     Но  лучше бы  ему  не видеть  того, что  открылось глазам.  На  залитых
кровью, расщепленных ядрами досках неподвижно лежали его товарищи.
     Шатаясь словно пьяный, трясущимися руками  он ощупывал  их безжизненные
тела.  Тут были  не все,  кто остался с  ним на лодье.  "Надо искать, скорей
искать", --  проносились  бессвязные  мысли.  Он  оглянулся: толстое  дерево
бизань-мачты свалилось набок; на верхней рее ветер трепал мокрые отяжелевшие
обрывки парусов; на самой корме кучей  лежала  рваная парусина; черной змеей
извивался спутанный смоляной трос.
     Химков бросился в свою каюту. Но и она разрушена  начисто. Вся кормовая
часть лодьи была затоплена и глубоко сидела в воде. Сорванный с крючьев руль
с громким стуком бился на волне о кормовые обводы.
     -- Тут порох рвали, -- догадался Химков.
     Нос судна пострадал меньше, он выступал над водой выше, чем отяжелевшая
корма. В поварне, где жили промышленники,  все разбито и разбросано; на полу
валяются открытые поморские сундуки. Все, что можно было унести, разворовали
пираты. Химков посмотрел на пустые койки. "Вот здесь за тонкой перегородкой,
-- вспомнил он, -- спал Егор Ченцов с рыжим веселым внуком Федюшкой. А здесь
у  камелька  коротали  свободное  время  молодые носошники  Семен Городков и
богатырь Степан Ружников..."
     Химков  вернулся  на  палубу.  Он  должен  выполнить священный долг  --
похоронить мореходов. Привязав к ногам убитых по  тяжелому камню, Иван запел
поморскую  погребальную,  но слезы  мешали ему.  Снова  и снова повторял  он
печальные слова.
     -- Студеное море, -- так и не  закончив  молитву, сказал Иван, -- прими
мореходов, детей своих. Простите, други...
     И вот он снова сидит один в поварне...
     Черная тоска  охватила  Ивана, зачем он живет, одинокий,  затерянный на
разбитом корабле в бескрайнем Студеном море? Какие муки ждут его впереди?
     В тяжелых думах прошло немало  времени. Ему вспомнился далекий Грумант.
Как живой,  встал перед глазами суровый  отец, поднялся  из небытия богатырь
Федор; Степан, весело улыбаясь, говорит ему что-то теплое, хорошее.
     --  Но  ведь  я один, -- будто споря,  повторял  Иван  Химков, --  один
ведь!..  Наташа,  -- позвал  он громко и испугался.  Знакомое,  близкое  имя
прозвучало  чужим,  далеким.  Безвинная  смерть товарищей потрясла  Химкова,
отодвинула все остальное куда-то далеко, за пределы настоящего.
     Вот он встрепенулся,  потер рукой лоб, посмотрел вокруг себя. Страшной,
безысходной казалась действительность...
     Но жизнь предъявляла свои права. Проснулся голод. Неодолимые силы бытия
заставили его подняться, действовать. Порывшись в хламе, валявшемся на полу,
Химков нашел половину соленой трески и несколько ржаных сухарей.
     Едва утолив  голод,  он почувствовал  страшную  усталость. Бросив кусок
оленьей шкуры на уцелевшую койку, Иван свалился и тут же уснул как мертвый.
     Целые сутки  проспал Химков,  а проснувшись, не стал прикидывать, много
ли у него надежды на спасение, -- его мучила жажда, он думал  только о воде;
потеря крови  и соленая треска давали себя знать. Снова Иван стал шарить  по
ларям   в   поисках   съестного.  В  боковой  кладовке  он  нашел  несколько
полузасохших хлебов, внизу под  поварней  непочатую бочку ягоды морошки... В
нижней  кладовке  сохранился  не  тронутый  пиратами  плотничий инструмент и
немало корабельных гвоздей. Эта находка ободрила Химкова.
     "Поглядим,  чья  возьмет,  полдела  с  топором-то",  --  радовался  он,
оглаживая надежное  мужицкое оружие. Пришли  мысли о починке лодьи. Конечно,
исправить "Святой Варлаам", вернуть его  в строй было невозможно, но кое-как
залатать  дырявый корпус,  спасти корабль от затопления в  штормовую  погоду
Иван был  в силах.  Помочь лодье  продержаться  на воде  как можно дольше --
сейчас это было самым главным.
     В раздумье Химков поднялся на палубу. Он посмотрел на потемневшее небо,
обвел взглядом далекий горизонт. На западе тучи  приняли  страшный штормовой
облик. Погода портилась.
     -- Бережись, Иван, -- сказал Химков сам себе, -- надо торопиться. Ежели
погодка прихватит, недолго твоя дырявая посудина поплавает.
     Особенно беспокоила  Хнмкова большая, в аршин, рваная  пробоина; нижним
краем она почти касалась  воды.  Не  откладывая дела, он принялся  мастерить
беседку, необходимую для  работы за бортом. Потом  выбрал три широкие доски,
обрезал их, просверлил  дыры для деревянных гвоздей. Одному работать тяжело,
но упорство и настойчивость всегда побеждают. Заколотив последний деревянный
нагель  и  проконопатив пазы,  он  отдыхал  с радостным  чувством  человека,
избежавшего ценой тяжелого труда грозной опасности.
     Но что это? Иван вздрогнул от неожиданности, ему почудилось, будто лает
собака. Лай доносился с  левого борта. Бросившись туда,  он увидел разбитый,
опрокинутый вверх дном карбас. По широкому  днищу,  заливаясь  лаем, метался
пес Дружок.
     --  Дружок,  пес ты  милый,  -- позвал  Иван,  радуясь  собаке,  словно
товарищу, -- подожди, вытащу...
     Он  остановился  и  протер глаза. Теперь  ему  казалось,  что  он видит
бледное  лицо человека,  рыжую  бороду, руку, вцепившуюся в  разбитое  днище
карбаса.
     --  Сеня,  Городков!  -- Иван чуть  не прыгнул  от радости за  борт. --
Неужели?! Да, это Семен, -- глянул он еще раз, -- живой?!
     Химков бросился к якорному  вороту, схватил лежавший  там багор и ловко
подцепил крючком  толстую  шерстяную  куртку  Городкова.  Он  подтянул ближе
неподвижное тело и, собравшись с силами, выхватил Городкова на палубу. Семен
не  дышал. У него раздроблена правая голень, рассечен лоб, весь он в синяках
и ссадинах.
     Долго возился Химков,  стараясь привести в чувство друга, окоченевшего,
наглотавшегося  соленой  воды. И когда  всякая надежда была  потеряна,  веки
Семена вздрогнули. Он вздохнул раз, другой,  на лице появилась жизнь. Открыв
глаза, он уперся мутным, бессмысленным взглядом в Химкова.
     -- Иван Алексеевич, -- прошептал Семен, -- ты?
     Напрягая  мозг,  он старался  вспомнить,  что  же случилось. Неожиданно
лодью сильно  качнуло.  Семен покатился к другому  борту. Дико вскрикнув  от
боли, он снова впал в беспамятство.
     Грозно  хмурилось небо. Громадные волны гнались  друг  за другом, шумно
опрокидывая  пенистые  гребни.  Мелкой  водной  пылью   туманился  горизонт.
Непогода вовсю раздувала мехи, грозно набирал силу ветер.
     Химков  решил  спрятать товарища  в  поварне; набегавшие волны  грозили
снести их обоих с  палубы. Плотно  закрыв  крышку  люка,  он раздел  Семена,
заботливо  уложил  на койку, укутав сухим  одеялом. Химкову  пришлось крепко
привязать  товарища.  Лодью  качало, больной перекатывался с боку  на бок, а
каждое  движение причиняло  нестерпимую  боль. Он  метался  в  жару, бредил,
кричал, ругался. Иван старался помочь страдальцу. С трудом держась на ногах,
он промыл раны, вытер соль, кристаллами выступившую на его лице, прикладывал
к пылающему лицу холодные тряпицы, давал пить сок моченой морошки.
     Всю   ночь  ревело  море.   Всю  ночь,  словно  щепку,   бросали  волны
полузатопленную  лодью. Лишенный  мачт, разбитый корпус то тяжело  оседал  и
покрывался водой, то поднимался над волнами,  и тогда с палубы  стремительно
скатывались шумные водопады.
     Трое суток не утихала погода. Несколько  раз Семен приходил в сознание,
просил пить и снова впадал в забытье. Химков почти не  надеялся на спасение.
Каждый сильный удар  волны  грозил разрушить корабль.  Сквозь  щели палубы в
поварню  проникала вода, журча и плескаясь в кромешной  тьме, она еще больше
удручала кормщика.  В это страшное время Химков не чувствовал  голода, раз в
сутки он с трудом разжевывал черный сухарь, запивая глотком ягодного сока.
     На четвертый день ветер успокоился. Утром, открыв глаза, Химков  увидел
яркий свет. Солнечные лучи вливались узкими полосками сквозь  щели палубного
люка. Городков спал, тяжело и часто дыша. Спертый сырой воздух давил грудь.
     Химков  открыл крышку  люка, сразу стало легче.  Он выбрался на палубу,
влез  на обломок бизань-мачты,  внимательно  стал  оглядывать  горизонт:  не
покажется ли парус проходящей лодьи? Но тщетны надежды -- паруса не было.
     Вернувшись  в  поварню, он удивился. Семен  сидел под люком и, упершись
спиной в лестницу, точил свой нож.
     -- Ожил, -- обрадовался Иван, -- а я думал...
     -- Спасибо, Иван Алексеевич, без тебя... --Семен благодарно взглянул на
Химкова. --  Дьяволы, что с ногой сделали, боюсь,  загниет. -- Он попробовал
острие ножа на пальце. -- Дак решил отрезать... -- Городков перетянул жгутом
ногу выше колена и подвинулся ближе к свету.
     -- Помоги, Иван Алексеевич, подержи ногу-то.  --  И Семен спокойно стал
отделять ножом суставы разбитой голени. -- Вот и все, -- сказал он с горькой
улыбкой, вытирая запотевший лоб.
     Затишье недолго баловало мореходов. Опять поднялся ветер. Волны снова и
снова  перекатывались  через  палубу  лодьи. Медленно  шло  время  в  темной
поварне. Дни и ночи смешались...
     Однажды  страшный  удар  разбудил  Химкова.  Хлестнули палубу брошенные
ветром  тяжелые брызги.  Над его  головой  с  грохотом  прокатились  соленые
потоки.   Лодью  швырнуло   в   сторону,  стремительно  повалило  куда-то  в
пропасть... Взвизгнув, бросилась на грудь Химкову перепуганная собака. Точно
проливной дождь ворвался в  поварню: пазы на палубе раздались, и вода  текла
как сквозь решето.
     В  непроглядной тьме, вцепившись в борта койки, сжавшись в  смертельной
тоске, Иван ждал конца. Но лодья и на этот раз выдержала. Вздрагивая, словно
большое испуганное животное, она медленно выходила из пучины.
     Остальные валы были  меньше, удары  слабее. Сон больше  не приходил.  В
голове  Химкова,   словно  в  бреду,  стремительно  и   бессвязно  сменялись
воспоминания,  вставали  картины прошлого. Время  шло, слух  стал улавливать
какие-то странные звуки: не то журчала вода,  не то  кто-то плакал  жалобно,
точно ребенок.
     "Неужто Семен?" -- не понял Химков.
     -- Семен, -- позвал он, -- ты что?
     Все стихло. "Показалось", -- подумал Иван. Но приглушенные всхлипывания
раздались снова.
     Химков  придвинулся  вплотную  к  товарищу,  ласково  провел  рукой  по
вздрагивающей спине.
     --  Сеня, что  горевать, брось.  Вернемся  ежели, помогу, не  оставлю в
беде.
     Городков шевельнулся.
     -- Федюшка, -- прохрипел он,  словно чья-то рука сдавила ему  горло, --
Федюшка... Ваня,  -- вдруг  страстно заговорил  Семен. --  Я по пьяному делу
табак  забыл  в  городе купить, мучился все без табака-то.  Так  он, так он:
"Дяденька Семен, говорит, не тужи, я тебе табачку принесу, у немцев на бриге
выпрошу". --  Городков  всхлипнул. -- В прошлом годе дружок мне рассказывал,
-- снова  стал он шептать. -- В Питере на купецком новоманерном судне зуйком
плавал. Мучили  его матросы, били  зря,  терпел, говорит, все..  И случилось
так, пропал  у боцмана золотой...  Ты слышишь,  Ваня?  И он сказал на зуйка.
Послушали матросы боцмана,  решили наказать килеванием за  воровство. Мальцу
шестнадцать лет в те  поры было... На коленях просил, перед иконой клялся --
не поверили.. Так и протащили под килем на веревке. Как жив остался --  один
бог  знает... Страшное  он  мне  за чаркой поведал,  не  стерпел  зла, ночью
боцмана топором зарубил... Сказать  тебе,  Ваня,  и  пьян я был,  а не мог с
убивцем сидеть, ушел и  дружбу бросил...  Не мог лютости понять... А сейчас,
сейчас, Ваня, -- Городков заскрипел зубами, -- понял, через Федюшку понял. И
плакал я  от лютости, -- с дикой страстью говорил он, -- боялся, в живых  не
останусь, боялся, некому будет за Федюшку горло тем зверям перегрызть.
     Горячая волна охватила Химкова. Страстные слова друга зажгли его душу.
     --  Отомстим,  Сеня,  за Федюшку, за всех отомстим.  Невинного кровь --
беда; отомстим. -- И он крепко обнял товарища.
     Еще  не  раз вода потоками заливала  поварню,  но  друзья  не  замечали
яростных атак разбушевавшегося моря. Прижавшись друг к другу, они говорили о
том, что волновало их сердца.
     -- А  почему, Ваня,  -- шептал Семен, -- каждая копейка,  каждый  кусок
хлеба  нам  во  как  приходится? Гляди, зимой мы  во льдах  погибали. А  что
заработали?  Хворобу  на  старость...  А  сейчас  от  вражьей  руки  мученья
принимаем. Живы будем, опять домой с пустыми руками, а дети пить-есть хотят.
Мало им моря, --  гневно говорил Семен, -- живи, радуйся,  зверя  промышляй,
рыбу лови --  всегда сыт будешь. Так нет, не хотят разбойники честным трудом
жить, все чужбину хватают.
     Шло время. Ветры и течения  носили в безбрежном  Студеном море разбитую
лодью. Друзья бережно  расходовали свои запасы, их хватило на двадцать дней.
Вторые сутки  Химков был без воды. Последний раз он отдал свою долю -- ложку
ягодного сока -- другу. Семен поправлялся медленно,  нога гноилась и болела.
Потеряв много крови, он с трудом восстанавливал свои силы.
     А море  было спокойно. Лодья плавно  покачивалась  на  небольшой волне.
Только небо было темное, осеннее.
     -- Дождика бы! -- молил Химков, с надеждой глядя на черные тучи.
     Но дождя не  было.  К полудню  показалось  солнце,  небо  очистилось, и
последняя надежда утолить  жажду  исчезла. Вдали  показались  фонтаны.  Киты
прошли  совсем близко  от  лодьи.  Солнце отсвечивало на  блестящих,  словно
отполированных  спинах  животных.  С  сожалением  Химков  проводил  взглядом
китовое стадо. Точно  дразня  мореходов, из  воды  показалась усатая круглая
морда нерпы, еще одна. Тяжело вскинулась большая рыба. И тут, глядя  на нее,
пришла спасительная мысль.
     Умелые руки Ивана быстро смастерили удочку, и  в тот же  день несколько
больших головастых  рыб оказалось  на палубе "Святого  Варлаама". Попадалась
треска.  Друзья ели  ее сырой -- огня  не  было. Высасывая  из  сочной сырой
мякоти влагу, они утоляли жажду.
     Через три дня  пошел  дождь. Подставив под холодные струи большие куски
брезента и обрывки парусов, Иван собрал целую бочку воды. Теперь мореходы не
унывали и крепко верили в спасение. Эта уверенность удесятеряла их силы.
     Прошло еще две недели. Семен чувствовал себя гораздо лучше, простая, но
свежая  пища хорошо  помогла здоровью.  Дружок  тоже  окреп и  ожил,  весело
носился по палубе. Одно мучило мореходов -- холода. Без огня в долгие темные
ночи было трудно согреться.  Как скучали они по вечерам  о теплой  печке,  о
миске горячего супа! А холода с каждым днем делались все злее и злее.
     Проснувшись как-то утром, Химков заметил  на  горизонте  белую  полоску
льда,  а на  ней  широкой полосой отсвечивало белесое ледяное небо. Лодейный
остров,  гонимый  ветром, медленно приближался к  ледяным  полям. Кормщик не
знал, радоваться ему или печалиться. Что готовит судьба в холодных льдах?
     На  палубу вышел Семен  и  тоже  стал  смотреть  на белую  полосу,  она
понемногу  ширилась, уходила вдаль. Вот и высокие торосы выступили на  льду,
затемнели покрытые льдом снежницы. Но что это?  Во льдах Семен увидел что-то
необычное. Он вздрогнул. Опять посмотрел. Нет, зрение не обмануло.
     -- Ваня, -- чуть слышно сказал Семен, -- чужие паруса!
     Непримиримую  злобу  услышал  Иван в  его голосе  и сразу понял,  о ком
говорит друг.
     Теперь и Химков увидел  паруса зажатого льдами корабля. Это были паруса
хорошо знакомого мореходам брига с зеленым корпусом.

        Глава двадцать третья. ДЕМЬЯНОВА ТОПЬ

     Рассвет только  начался.  На  восходе вспыхнули  первые краски утренней
зари. В  лесной  чаще  шумно  завозились птицы;  из кустов  шиповника  бодро
прозвучала  первая  заливчатая трель  и  внезапно оборвалась.  Лесной  певец
словно испугался: не рано ли?
     И вдруг со всех сторон разом зацокало, засвистело, защебетало  пернатое
царство.
     На поляну  вышел бурый медведь. Переваливаясь и волоча лапы, он оставил
блестящий  ярко-зеленый  след  на траве,  поседевшей от росы. Зверь медленно
пересек  поляну  и скрылся  в  ольшанике. Из  кустов  долго слышался треск и
недовольное сопение.
     Тревожно заклохтала куропатка, из  травы выпорхнул вспугнутый  кулик...
Вильнув рыжим хвостом, прошмыгнула лисица.
     Утренний  воздух  неподвижен.  Чуть-чуть  шевелится  низкий  туман  над
застывшим озером. Над туманом темнеет  спина  большого лося. Голова зверя не
видна, он то ли дремлет, то ли пьет студеную воду.
     Еще дальше, над обширной  Демьяновой  топью, тоже  стелется  туман.  Он
прятал  таящие  гибель  вязкие,  коварные  трясины.  Из  тумана,  словно  из
глубокого  снега,  торчали  верхушки  небольших худосочных  елей, березок  и
кустов ольшаника.
     На  другом   берегу,   заросшем   дикой  смородиной,   играют  волчата.
Растянувшись на траве, худая волчица спокойно глядит на забавы щенят.
     Вдруг  мать  насторожилась,  встала,  втянула  вздрагивающими  ноздрями
лесные запахи. Ее острые уши зашевелились,  шерсть вздыбилась. Зверь был худ
и страшен. Летняя шкура торчала клочьями. Чуть не до земли свисали оттянутые
соски.
     К западу от Демьянова  болота над вершинами деревьев поднимались черные
клубы дыма: там горел большой костер.
     Сняв с огня дымящийся котелок,  у костра расположились два человека  --
Егор и Потап Рогозины. Мужики завтракали, черпая деревянными  ложками жидкую
кашу.
     Положив голову на лапы, тут же лежал их верный Разбой.
     Все ярче и ярче разгоралась заря.
     В  лесной тишине раздались  дружные  удары  топоров.  Прошумев листвой,
валились  на землю  молодые  березки. Встревоженное воронье с резким  криком
поднялось над лесом.
     Топоры без устали стучали до самого полдня.
     Панфил  Данилыч Рогозин  послал  сыновей  разведать  железную  руду  по
болотам. А  случится  найдут  --  накопать и поставить  в кучи для просушки.
Работа предстояла тяжелая, не на один день, и братья решили строить жилье --
немудреный шалаш из березовых жердей, крытый зеленым дерном.
     Поработав вдосталь, братья сели передохнуть и  по-харчить. Насытившись,
утерев губы, старший -- Егор -- вынул кисет, расшитый стеклянными бусами,  и
стал неторопливо набивать трубку.
     -- Маловат будто дом, --  жуя  ржаной хлеб и запивая квасом,  заговорил
Потап.
     -- По нужде десятерых спать уложишь, откровенно говоря, а  нас двое, --
отозвался брат. -- Для ча хоромы-то?
     -- Найдем  здесь  руду, -- продолжая  жевать,  спрашивал Потап, --  как
мыслишь?
     -- Как бог даст, -- хрипел трубкой старший. -- Найдем, надо быть. Самое
для руды место. Окрест по болоту краснота выступает.
     Братья  посидели молча.  Егор курил, Потап наклонился к своему  любимцу
Разбою и ласково почесывал собаке за ушами.
     --  Отмаяться  бы  скорее,  от комаров  сгибнешь,  --  снова вступил  в
разговор Потап.
     -- Десять дней  здесь жить, откровенно говоря, раньше дела не управишь,
-- ответил старший. Он встал, с хрустом потянулся. -- Начнем, братан.
     Братья  принялись вырезать  из земли  большие пласты дерна и укладывать
поверх плотного  ряда  жердей.  Дело  не  тяжелое,  но  кропотливое.  Совсем
обвечерело, когда мужики закончили работу.
     Утром братья принялись искать руду. Рудознатцем был Егор. Острым еловым
колом он тщательно прощупывал землю. С силой втыкая кол в травянистую почву,
Егор прислушивался:  руда  издавала характерный  шуршащий звук.  Вынув  свое
орудие, он  долго  рассматривал приставшие  частицы почвы, мял их пальцами и
пробовал на вкус.
     Обойдя без малого десятину и взяв сотню проб, Егор позвал брата.
     -- С  удачей,  братан, --  говорил  он, показывая в горсти  красноватую
глину, -- откровенно говоря, похвалит за руду отец.
     Егор снял с вспотевшей головы шляпу и с маху надел на кол.
     -- Давай лопаты быстрея! -- Его обуял искательский задор.
     Мужики расчистили  небольшую площадку  от  дернового слоя. И Егор  стал
копать руду, набрасывая ее в кучу.
     --  Потап,  --  радостно  вскрикнул  он,  присев на корточки, --  мощна
рудица-то! -- Он  отмерил на лопате  пальцами  толщину рудного  слоя. -- Две
четверти,  тик  в  тик.  Откровенно  говоря,  теперь   можно  попу   молебен
заказывать, -- весело пошутил Егор.
     Пес, спокойно лежавший на солнышке, стал шевелить ушами, подняв морду и
раздувая ноздри. Вдруг он вскочил и, повизгивая, бросился к ногам Потапа.
     -- Что,  зверя почуял, эх  ты,  Разбой-разбойник!  --  приласкал собаку
Потап. -- Зверя много в лесу, иди отселя, ложись.
     Но  Разбой  не  уходил.  Он  залаял. Лаял он по-особенному  -- жалобно,
взвизгивая и подвывая.
     Видя,  что на него не обращают внимания, пес покружился  возле Потапа и
вдруг  пулей помчался прочь.  Добежав до ближних зарослей ольшаника,  Разбой
еще раз обернулся и с громким заливистым лаем скрылся в кустах.
     -- Разбой, сюда.  Разбой!  --  закричал Потап. Но  пес не вернулся. Лай
быстро удалялся, стал едва слышным и вскоре совсем затих.
     -- Не на зверя пес побежал, -- задумавшись, проговорил старший брат, --
привык он к зверю. Ежели только знамого человека почуял...
     -- Похоже на то, -- ответил Потап. -- Да кому здесь быть?.. Отец разве?
-- Он вынул небольшой компасик, висевший  в кожаном мешочке у пояса. -- Нет,
в другую сторону Разбой побег.
     Пес долго не возвращался. Потап не выдержал.
     --  Неладно,  брат, --  воткнув  в  землю  лопату, сказал он. -- Боюсь,
пропадет Разбой. Жалко пса.
     -- Откровенно говоря, собака умней бабы, -- рассудительно ответил Егор,
посматривая  на кусты,  -- на хозяина не лает.  --  Он опять закурил, пуская
густые клубы дыма.
     Вскоре  Разбой прибежал.  Он  весь был  перепачкан  в грязи и  какой-то
пахучей  гнили. С отрывистым лаем прыгал пес возле  хозяев,  порывался вновь
бежать и снова возвращался. Братья недоумевали.
     -- Эге, -- вдруг бросился к собаке Потап, -- дай-ка, Разбой.
     Он схватил пса и снял  у него  с шеи нитку матовых белых бус.  Это было
ожерелье из мелкого  жемчуга, обычное украшение почти всех девушек Поморья и
Карелии.
     -- Смотри, -- Потап протянул брату жемчуг.
     Егор попятился.
     -- Чур нас от всякого лиха, -- испуганно сказал он. -- То лешего утеха.
     --  Чем бояться чертей, лучше бояться людей.  От лешего, брат, мы обиды
не видывали, а вот от человеков... Эх, Егор, срамно: на медведя один ходишь,
а лешего испугался. А ежели девка либо баба в беду  попала, нам знак подает?
Смотри, Разбой куда тянет...
     Пес, не переставая лаять, то кружился у ног  братьев, то бросался им на
грудь, всячески стараясь привлечь внимание.
     -- Как  хочешь, брат, а я пойду. -- Потап подтянул штаны, взял  пищаль,
заткнул за пояс топор.
     Егор тоже стал молча снаряжаться, и скоро братья с баграми в руках  шли
за  собакой. Радостно лая, Разбой бежал впереди,  часто оборачиваясь, словно
сомневаясь, впрямь ли хозяева идут за ним. Осторожно ступая, мужики медленно
пробирались по зыбкой почве.
     --  Помогите, погибаем, -- чуть  слышно донеслось из глубины болота. --
Помогите!
     -- Бабы в болоте тонут, --  ускоряя шаг, бросил Потап брату. --  Эх ты,
леший!
     Но Егор  был другого  мнения. Он  любил каждое дело прощупать  со  всех
сторон.
     -- А ежели лешак заманивает? Тут до беды недолго, топи кругом. Страшное
место.
     Братья  продолжали двигаться, оглядывая каждый кустик, каждый  бугорок.
Голоса, зовущие на помощь, делались громче и громче.
     Наконец  увидели  людей.  Две  девушки  в  черных сарафанах  с  узкими,
длинными рукавами,  простоволосые,  смешно  подстриженные  в кружок, истошно
кричали и махали руками. Братья побежали.
     Разбой бросился к  одной из девушек и, радостно скуля,  принялся лизать
лицо и руки.
     -- Наталья,  -- узнал  Потап,  --  зимой  у  нас гостила,  Наталья!  --
закричал он и бросился бежать, не разбирая места.
     -- Берегись, Потап, -- орал вдогонку брат, -- пропадешь!
     -- Наташа, милая, зачем здесь? -- тяжело дыша от бега, спрашивал Потап.
Испугавшись своих слов, он густо покраснел и смолк.
     -- Спасите, человек погибает, -- умоляла Наташа, -- спасите! Потапушка,
-- вдруг признала девушка и, протянув ему руки, зарыдала.
     Подошел Егор и тоже хотел поздороваться с Наташей, но вдруг остолбенел.
     Взгляд  его упал на  торчавшую из воды  голову.  Всклокоченные  длинные
волосы, синее лицо, выпученные страшные глаза...
     -- Леший,  -- охнул Егор,  пятясь и крестясь, -- спаси и помилуй! -- Он
дернул Потапа за рукав. -- Оборотни заманивают, -- зашептал он, побледнев.
     Встреча была такой неожиданной, а голова в болоте так страшна, что даже
Потап заколебался.
     Видя замешательство братьев, вступилась Прасковья.
     --  "Оборотни заманивают"!  --  презрительно сказала  она  дрожащим  от
холода,  и страха голосом.  -- Дурень, а еще  мужиком  прозывается. Да разве
собаки к оборотням ластятся!  Вот  тебе  крест  святой, на  вот,  смотри. --
Девушка стала креститься.  -- Хватит, что ли? -- зло  сказала она. -- Теперь
человека спасайте.
     Мужики успокоились, посветлели лицами.
     -- Как  его угораздило-то, -- все еще недоверчиво спросил Егор,  кивнув
на торчавшую голову.
     -- Провалился, --  со слезами сказала Наталья. -- Совсем было в трясине
утоп, да дерево внизу попалось. На цыпках стоит, омертвел: боится, обломится
сук-то.
     --  М-да,  -- посмотрел  Егор на страшные глаза, на синее, помертвевшее
лицо.  --  Ежели   деревья  приволочь,  тогда  разве...  бежим,  Потап,   --
спохватился он, и мужики бросились в ельник.
     Срубив  две небольшие елки,  братья  подтащили их к торчащей в  трясине
голове.
     -- Эй, человек, -- крикнул Егор, осторожно подвигая очищенный от ветвей
ствол, -- хватайся, друг!
     Над трясиной мелькнула рука, потянувшаяся к спасительной жерди.
     --  У-у-у-о-о-а! -- раздался жалобный крик. Голова скрылась, показались
на мгновение руки, судорожно сжимавшиеся и разжимавшиеся пальцы.
     -- Упокой, господи, раба твоего, -- закрестилась Прасковья.
     Мужики сняли шапки, заплакала Наталья...

        x x x

     В  шалаше  было  тепло  и  уютно.  От  зелени,  устилавшей  пол,  пахло
березовыми  вениками. Мокрая  женская  одежда  висела  на  протянутой вверху
жерди. У двери снаружи горел костер. Распространяя аромат, истекая -- жиром,
на вертеле жарились четыре большие куропатки.
     Полураздетые девушки, закрывшись березовой зеленью, грелись у огня.
     Слово за  словом поведала Наталья о всех своих  невзгодах: о сватовстве
Окладникова, о Химкове, об обмане родной матери. Рассказала и о ските.
     Мужики слушали, затаив дыхание.
     -- Увидели мы собаку, -- заканчивала свой рассказ девушка,  --  думали,
волк, испугались. Смотрим, ластится. Вспомнила я  тогда Разбоя. Придумали мы
бусы ему на шею надеть.
     --  Из скита-то, девоньки,  как ушли?  -- спросил Егор.  --  Ворота  на
запоре, откровенно говоря, у ворот сторож.
     --  Спал  привратник,  -- объяснила Наташа. -- Намучились  мы  в  лесу.
Мужик-то  наш,  Долгополов, на чепи сидючи,  совсем  обессилел.  Да и  умом,
видать, тронулся. Прасковьюшка, поди, с полдороги его на плечах  волокла. До
болота дошли,  отдыхаем, а тут Илья вовсе ума  решился.  "Не  могу, говорит,
больше  ждать,  мне  самого  императора  Ивана Антоновича, дескать,  спасать
надо". И пошел напрямик по болоту...
     -- Н-да, история, откровенно  говоря, -- сказал  старший брат. -- А ты,
Прасковья, откеда? -- с любопытством спросил он.
     Пришел черед и Прасковье поведать свою судьбу.
     --  Вот  какие  дядья на свете есть,  изверги, -- отозвался  Потап.  --
Твой-то, значит, так решил: девку в монастырь, а себе отцово достояние?
     -- Ах, урви ухо, сучий сын,  такую девку в монастырь, -- Егор посмотрел
на могучие плечи, на высокую  грудь Прасковьи.  --  Да  я б  ему, откровенно
говоря...  --  Егор, разгорячась стукнул  .кулаком по  слеге.  Шалаш заходил
ходунам.
     -- Ну ты,  осторожней, медведь! --  прикрикнул на него  брат.  -- После
драки кулаками махать нечего. Говори, что с девками делать?
     Долго сидели молча, думали.
     -- Вот  что,  -- решил наконец  Егор, -- откровенно говоря, ежели девки
нам  помогут да и мы поспешим, в пять ден  все  дела управим -- и домой.  Из
нашего дома до Каргополя недалече. В Каргополь Наталью проводим...
     Девушки с радостью согласились.
     --  А Прасковью куда?  Дома оставим? --  пошутил Потап, лукаво прищурив
глаз.
     --  Довольно  языком  болтать,  --  огрызнулся  брат,   --  высоко  еще
солнце-то. Откровенно говоря, седни много еще сделаем. Одевайтесь, девки, --
бросил Егор, поднимаясь.

        Глава двадцать четвертая. СЛЕДОПЫТ

     Степан все  еще  сидел  в  скиту,  надеясь хоть  что-нибудь выведать  о
Наталье Лопатиной. На следующий  день после пожара  общежительные  братья  и
сестры, оставшиеся в живых, понемногу пришли в  себя, и Степан начал розыск.
Он  опросил всех, ничего путного  не добившись. Одно стало  ясным  -- в день
пожара никто не видел Наташу.
     Старик привратник сначала отнекивался.
     -- Знать не знаю, ведать не ведаю. Никто не уходил, никто не  приходил,
-- упрямо твердил он.
     В это время  женка  Якова Рябого, Пелагея, ходившая по кельям смотреть,
как живут бабы в скиту, принесла Степану кусок плотной бумаги.
     --  Смотри-ко, мореход, белицы в Натальиной  келье нашли,  говорят, тут
все прописано.
     Это   был  чертеж   морского   хождения   к  землице  Грумант.   Степан
заинтересовался.   Там,   где  надлежало   быть  надписи,  значилось  четкой
славянской вязью: "Жить невмоготу стало. Ушли  из скита вместе  с Прасковьей
Хомяковой да с Ильей Долгополовым, что сидел на чепи. Лучше в лесу  сгибнем,
чем здесь пропадать. Наталья Лопатина".
     Обрадованный Степан снова взялся за привратника.
     -- "Никто не уходил, никто не приходил"!  -- передразнивал он  старика.
-- А трое из скита сбежали...
     -- Винюсь, не вмени оплошку  за  грех,  прости,  -- захныкал старец. --
Заспал  я, одначе  слышал, как засовом  гремели.  Проснулся,  да  поздно.  А
сказать не  посмел.  Боялся гнев на себя навести.  Крутенек на расправу отец
Сафроний, ох как крутенек.
     --  Мне  прощать  тебя нечего, -- ответил Степан. --  Покажи-ка  лучше,
отец, погреб, где у вас человек на чепи сидел. Пойдем, Яков, взглянем.
     Дверь  в  землянку  оказалась  открытой  настежь.  Сафроний, нахмурясь,
рассматривал цепи.  У стенки жались оставшиеся в  живых старцы. Они охали  и
ахали на все голоса.
     -- Утек злодей, -- стонал Аристарх, -- что теперя киновиарху скажем?
     -- Семь  бед, один ответ. -- Сафроний волосатой рукой  перебирал ржавую
цепь. -- Перепилил, аспид, чепь... А напилок свой человек дал, вот что, отцы
любые, страшно, -- плутоватые глазки игумена забегали.
     -- Эхм, ех, -- скулил  нарядчик, --  в моленную  бы его, крамольника...
Ему бы с праведными в царствии  небесном куда  бы как  хорошо.  Оплошку брат
городничий дал.
     Сафроний  укоризненно взглянул на  испуганное лицо отца городничего, но
смолчал.
     Степан осмотрелся. С деревянных стен почерневшего сруба сочилась гниль.
Все  было  покрыто  плесенью.  Каменный  стол  и  каменные  лавки  блестели,
отшлифованные узником.  Вместо постели еще  три камня,  покрытые полустертой
кожей. Оконце маленькое, выходило к глухой стене коровника. В углу из дикого
камня и глины сложено подобие небольшой печи.
     Степан  сунул  руку  в  рванину,  лежавшую  на  постели,  и  тотчас   с
отвращением отдернул -- там копошились вши.
     --  Злодеи, -- сдерживая кипевшую ярость, сказал  Степан, --  по какому
праву  живого  человека мучили? Отвечай, большак!  -- От гнева лицо  Степана
покрылось красными пятнами.
     --  А  где  твоя  правда  в  скиту  спрашивать, а?  -- выступил  вперед
Аристарх. Его бородка тряслась от злости.  --  Может,  по  слову  государыни
правеж учинишь, а? Колодники, рваные ноздри, нет вам в скиту места.
     --  Здесь  наша  большина, -- спокойно  сказал  Яков Рябой, --  не моги
супротивничать. Ишь, святые,  начудодеяли, людей сожгли, а сами целы. У  нас
разговор короткий, -- оборвал он, -- враз плетей попробуешь.
     -- Плетей?!  -- взвизгнул  Аристарх,  размахивая  высохшими руками.  --
Поцелуй пса во хвост, табашник, еретик... Я те порву поганую бороду!
     --  Чужую бороду драть  --  своей не  жалеть,  --  все так же  спокойно
ответил Яков. -- А что, Степан, --  посмотрел он  на  товарища,  -- проучить
разве? Хоть жаль кулаков, да бьют же дураков.
     В  глазах  Рябого зажглись  волчьи  огоньки. Надулись жилы на загорелой
шее. История принимала крутой оборот.
     -- Постой, постой, друг, -- отстранил Рябого Петряй. -- Я сам поговорю.
Тебя отцом Аристархом кличут ? --строго спросил он у старца.
     -- Тебе что за дело, насильник?
     -- А  вот  что:  худо,  где  волк  в  пастухах,  а  лиса  в  птичницах.
Марфутку-то помнишь?
     Старик отшатнулся.
     -- Что молчишь, али горло ссохлось? Ну-кось,  дерни меня  за бороду. --
Малыгин выставил  свою рыжую лопату. -- Дерни, праведник, -- наступал он  на
старика. --  Ах  ты,  распутный бездельник,  чтоб  ты сгорел,  проклятый! --
плюнул  ямщик,  видя,  что  Аристарх  спрятался  за  грузного  большака.  --
Зацепи-ка еще Марфутку, тады живым не уйдешь.
     Мужики засмеялись. Гнев отошел от сердца.
     --  Довольно тебе, Петряй, -- вмешался Степан Шарапов, -- поговорил,  и
ладно. Святым отцам и без нас вдосталь по шеям накладут...
     Малыгин,  мореходы  и  Яков  Рябой  вечером  угощались  хмельным медом.
Большак Сафроний, желая задобрить мужиков, приказал выкатить из погреба  две
большие бочки.
     -- Степушка, -- обнимаясь, говорил захмелевший Рябой,  -- не кручинься,
друг. Ты море знаешь, а я в лесу хитер. Найду Наталью. Не сумлевайся, вот те
Христос, найду. По такой погоде след долго стоит.
     --  Спасибо, Яков,  --  растрогался Степан.  --  Ежели  Наталью найдем,
последнюю рубаху для тебя скину. Жених в море, на меня вся надея. Понимаешь?
     --  Жалею,  не  кончил подлого  старика,  --  бубнил  свое Малыгин.  --
Марфутка-то...
     -- Голодная лиса и  во сне кур  считает, -- с досадой сказал Степан. --
Надоел, паря.
     Петряй пригорюнился,  облокотился  о  стол  и  запел неожиданно тонким,
жалобным голосом:

                       Приневолила любить
                       Чужу-мужную жену.
                       Что чужа-мужна жена --
                       То разлапушка моя.
                       Что своя-мужна жена --
                       Осока да мурава,
                       В поле горькая трава,
                       Бела репьица росла,
                       Без цветочиков цвела...

     -- Эх, ребяты, заскучало ретивое, душа горит!..
     Мужики  погуляли славно.  Общежительная  братия то ли с горя, то  ли от
большого  поста  и  долгого воздержания  веселилась круто.  Долго  скитницам
пришлось отмаливать грехи, долго они вспоминали веселых мужиков.
     Утром  Яков Рябой не  забыл  своего  обещания. Встал он раньше всех,  с
петухами, и, разбудив Степана, сказал:
     -- Пока спят, пойдем след Наташкин искать.
     Степан без слов поднялся.
     Окунув головы  в ушат с водой и поеживаясь от утренней прохлады, мужики
вышли за ворота.
     -- Эй, сторож, не спишь? -- подмигнул мимоходом Степан  привратнику. --
Ну-к что ж, я ведь так, -- добавил он, видя, что старик всполошился.
     Яков Рябой по-собачьи шарил  по  траве.  Он  часто  пригибался, ковыряя
пальцем землю. Дул на примятую траву, разглядывал каждую травинку.
     -- Нашел, -- радостно закричал Яков, -- вот он, след!
     Степан кинулся на зов.
     -- Смотри здесь,  Степа, вот  мужик босой шел, хромал на левую ногу,  с
поволочкой  шаги-то, сразу видать,  чепь  долго  носил.  Правой  ногой шибко
приминает, а левой чуть. А вот сапожки девичьи -- махонькие, с подковками. А
третий в лаптях, тяжеленек шаг-то, -- объяснил следопыт.
     --  Это девка Прасковья, -- обрадовался Шарапов, -- про нее и  в письме
писано.
     -- Видать, в теле девка, вишь,  как трава  примята  и травинки в  землю
вдавлены. Мужичок не тяжел -- кость одна весит.
     Яков Рябой увлекся и, сверкая глазами, все говорил и говорил.
     Степан  с удивлением посматривал на  товарища "Вот  те и молчальник! --
думал он. -- Словно подменили человека".
     У деревянного раскольничьего креста  о восьми концах Яков остановился и
полез в кусты.
     --  Ну-тка,  Степан,  гляди.  -- Он  громко  засмеялся,  радуясь словно
ребенок.  -- Здесь  утра  дожидались, -- объяснил  Яков,  березу на  постелю
ломали. Мужик сухари ел, смотри, крошки. Девка лапти переобула. Чистые онучи
надела,  а старые,  вон  они. -- Он указал на тряпки,  висевшие на сучке. --
Женки  здеся  вместе  лежали. Теперь  буди мужиков, похарчим -- и в лес,  --
сказал Яков, поднимаясь с колен. -- Никуда  от  нас Наташа не уйдет. Так-то,
мореход.
     Степан  воспрянул духом. Надежда найти девушку  теперь  не казалась ему
далекой и смутной, как раньше...

        x x x

     Солнце  только  поднималось  из-за  горизонта,  а мужики уже  брели  по
болоту. Точно волчья стая,  шли цепочкой, один за одним, след в след.  Иначе
ходить не решались.  Один неверный шаг  на топком  болоте мог  стоить жизни.
Впереди уверенно вышагивал Яков Рябой.
     На следующий день в  полдень, ни разу не сбившись  с  пути, Яков привел
отряд к месту гибели Долгополова. На сухом бугорочке нашли разбитую глиняную
кружку,  обрывок  веревки,  несколько размокших ржаных сухарей и голубенький
кружевной платочек. Вокруг все было притоптано и примято.
     Каждую вещь  Яков ощупывал своими  руками.  Он долго  бродил по болоту,
что-то разглядывая. Заметив кусочки красной земли, приставшие к свежей щепе,
он удовлетворенно хмыкнул. Яков спросил товарищей:
     -- Ну-тка, смекаете, мужики?
     --  Смекать-то  смекаем,  Яков  Васильич,  истинно  так,  --  почесывая
затылок, за всеш ответил Гневашев, -- да ты лучше сам объясни.
     Лицо Якова стало грустным.
     --  Сгиб  в  болоте   хромой,  --  сказал  он,  вздохнув.  --   Пришлые
мужики-рудознатцы, двое их было,  девок спали.  Видать,  они  недалече  руду
ковыряют, девки к ним пошли... Собака с мужиками была, --  помолчав, добавил
Яков.
     -- И што таперя? -- опять спросил Гневашев.
     -- В гостях скоро будем, вот что.
     Через  час  Яков привел мужиков  к зеленому  домику  искателей  братьев
Рогозиных. Здесь их  жрало разочарование -- ни в шалаше, ни поблизости людей
не  было.  Шалаш окружали  участки развороченной земли,  раскиданные  пласты
свежеснятого дерна, кучи красноватой болотной руды.
     В очаге еще тлел огонь. На видном месте  хозяева оставили  для  пришлых
странников каравай ржаного хлеба, целого копченого глухаря и немножко соли в
берестяном  лоскутке.  У входа торчал  шест с болтавшейся на ней  тряпкой --
знак, что хозяева вернутся.
     -- Где были, там нет, где шли, там след. -- Яков с досадой бросил оземь
шапку.
     -- Ну-к что ж, -- ответил обескураженный Степан, -- видать, планида нам
догонять  вышла. Вокруг носу вьется девка, а в руки не дается. --  Он присел
около очага и, захватив рукой уголек, закурил трубку.
     --  Делать  нечего, мужики. По-темному не  пойдешь,  отдыхай, -- скрепя
сердце решил Яков. -- А ты, Фома Гневашев, дозорным встанешь.

        Глава двадцать пятая. НА МАЧТЕ СИГНАЛ БЕДСТВИЯ

     Среди ночи мореходы проснулись от сильных толчков, сотрясавших лодью. В
темноте да второпях они тыкались во все углы и не сразу нашли люк на палубу.
Ругаясь, потирая ушибы, мореходы выбрались из темной поварни.
     Ночь  была  ясная,  звездная.  Яркая   полная  луна  покрыла   серебром
колыхавшееся  море,  а  льды,  освещенные  ее мертвым  светом,  казались  не
настоящими,  какими-то  плоскими, будто  обструганными под  рубанок.  Сбитая
ветром кромка льда шевелилась; качаясь,  взбрасывая фонтанами воду, льдины с
грохотом бились друг о друга.
     Встретив  сплоченные  льды, волны  шумели, словно  прибой у  скалистого
берега. Покачиваясь, тяжелые льдины задевали корпус "Святого Варлаама", били
и толкали его.
     Кормщик понял: жить кораблю осталось считанные минуты. Надо выходить на
лед,  и выходить как можно  скорее.  Удары  покачивающихся  на  волнах льдин
опасны для корпуса самого крепкого корабля. А  "Святой Варлаам", потрепанный
жестокими  ударами судьбы,  едва держался на  плаву.  Еще  один-два  хороших
толчка, и корпус его развалится, как поленница дров.
     Но и выйти сейчас на лед не простая задача, особенно для калеки Семена.
Однако выбора не было.
     -- На лед! -- крикнул Химков.
     Нырнув в поварню, он  сорвал со  стены икону, заткнул за  пояс топор  и
ринулся наверх.  Огромная льдина  поднялась  над водой, оголив  свои  острые
закраины, и,  качнувшись, рухнула вниз. Затрещала, застонала  лодья... В эти
минуты  смертельной опасности  только  отчаянная смелость могла спасти жизнь
моряков.
     Химков   первый   перескочил  на   льдину.   Едва  держась  на   широко
расставленных ногах, он успел  подхватить поскользнувшегося  товарища. Когда
ледяной обломок, на котором спаслись мореходы, снова поднялся на волне,  они
увидели во льдах жалкие деревянные остатки.
     На вторую льдину Химков с Семеном перебрались благополучно. Удерживаясь
на скользкой поверхности баграми, помогая друг другу, они медленно двигались
по качающимся, грохочущим льдам.
     -- Везет  нам, Семен,  --  сказал Химков, перейдя через опасную ледяную
кромку,  --  видать, бог  не  без  милости, а  мореход не  без  счастья.  Не
пропадем.
     --  Говори: господи подай, а  сам  руками хватай, --  отозвался  Семен,
тяжело дыша, -- дальше-то что будем делать?
     -- На бриг надо идти, -- Химков махнул рукой туда, где виднелись мачты,
-- все  равно у нас  и огня нет, и жрать нечего. Таково наше  дело, что идти
надо смело.
     -- Пойдем, --  согласился Семен.  Он был радостно возбужден. Ковыляя на
костыле, Семен не отставал от Химкова; мысль  о мщении окрыляла его, вливала
новые силы.
     На пути встречались гревшиеся на  солнце нерпы и тюлени. Морские жители
любопытно поглядывали на людей, но не боялись их, не уходили в воду.
     "Не пуган зверь, -- отметил  про себя  Химков. --  Неужто  на бриге нет
людей?"
     Одолев  половину  пути,  друзья  присели  отдохнуть.  Дружок,  спокойно
улегшийся было у  ног  Семена, насторожился и  злобно  зарычал. Посмотрев на
корабль,  мореходы  увидели  дымок,  курившийся  над   палубой.   Они  молча
переглянулись.
     -- Вернемся, а? -- нерешительно спросил Химков.
     -- Ты как хошь, а  я  пойду, -- не  глядя на друга,  ответил Семен.  Он
поднялся и, поправив пояс, сделал первый шаг.
     -- Сподручнее, Сеня, вдвоем-то, -- тихо  отозвался Химков, шагнув вслед
за ним.
     И друзья снова пошли по льду, направляясь к пиратскому кораблю. Они шли
молча до самой встречи с людьми.
     Обойдя большой торос, мореходы увидели  двух чужеземцев: матросы сидели
с  удилами в руках  у большой промоины.  Бриг  был совсем  рядом  --  в двух
десятках шагов. Мореходы остановились.
     -- Что за судно? -- будто  не зная, показал на бриг Химков. -- Давно ли
во льдах?
     --  Русский, -- закричал один  из ловивших рыбу, -- русский мореход! --
Он  встал  и подошел  к  поморам.  --  Я  -- Билли,  -- ткнул  себя  в грудь
чужеземец. -- Я знаю говорить по-русски. О, вы совсем худой! -- изумился он,
разглядывая мореходов.
     Билли  оказался  словоохотливым парнем.  Угостив  поморов табачком,  он
рассказал, как шесть недель назад  корабль попал  во  льды,  как  спустя две
недели часть команды сбежала на единственной исправной шлюпке.
     -- Теперь нас осталось  двенадцать человек, -- закончил Билли, -- мы не
можем выбраться из этих проклятых льдов... -- Пират грязно выругался.
     Химков,  в свою  очередь,  рассказал чужеземцам выдуманную  им  историю
кораблекрушения.
     -- Только я, кормщик, и матрос, -- он показал на Городкова, -- остались
в живых после ужасной бури.
     -- О,  вы капитан! -- обрадовался  Билли. --  Пойдемте на судно. Вы нам
сможете оказать большую услугу.
     -- Пойдем, -- согласился Химков, -- поможем чем можем. Пойдем, Сеня! --
Он пристально взглянул на товарища и незаметно пожал ему руку.
     На паруснике было  пусто и тихо.  Поскрипывал рангоут, хлопали на ветру
позабытые,  ненужные  сейчас  паруса.  От  толчков  льда  корпус брига  чуть
вздрагивал. Палуба  была  грязная,  неубранная.  Повсюду  царил беспорядок и
запустение. Пират привел мореходов в матросский кубрик на носу брига.
     Спустившись по крутому  трапу, Химков осмотрелся.  На  грязных  скамьях
вокруг топившейся печки  сидели люди. Пол был заставлен тяжелыми матросскими
сундуками,  бочками и ящиками. Початая бочка солонины распространяла крепкий
дух. На столе  в медных  подсвечниках горели  две оплывшие  свечи.  Валялись
пшеничные сухари, объедки снеди.
     Химков  шагнул  к столу.  Опираясь  на  костыль,  рядом встал Городков.
Бледные, худые, дико заросшие волосами, они мало походили на живых людей.
     Одноглазый толстяк в бархатном жилете и нелепой куртке с золотым шитьем
долго рассматривал поморов.
     -- Н-да, -- наконец произнес он, -- ты говорил с ними, Билли?
     -- Это  русский шкипер, --  ответил матрос, кивнув на  Химкова.  -- Они
потерпели кораблекрушение. В живых остались только двое.
     --  Шкипер?!  --  Одноглазый  подпрыгнул на  табуретке.  --  Это меняет
дело... Вы можете вывести наше судно из льдов? -- обернулся он к Химкову. --
Билли, переведи. Вы будете нашим  шкипером до первого  английского порта. Мы
дадим, --  он посмотрел на матросов, --  жалованье вперед.  Так, ребята?  --
Увидев на лицах пиратов согласие, боцман вытащил кошелек.
     -- Пятьдесят золотых гиней,  -- говорил он, звеня монетами. -- Недурно,
а?
     Двенадцать пар глаз впились в Химкова. Он молчал, раздумывая, как быть.
Его  душила дикая злоба.  Иван  вспомнил все:  гибель товарищей, смертельные
муки, голод...
     -- Ну, говори! -- В голосе Одноглазого послышалась угроза. -- Если нет,
то... -- Он запнулся, встретив спокойный взгляд синих глаз Химкова.
     -- Я согласен, -- твердо  ответил он, -- ежели будет мне повиновение, я
выведу  корабль. Перескажи им, Билли... Но где ваш шкипер? Неужто он покинул
бриг?
     Матрос перевел. Боцман снова переглянулся с товарищами.
     --  Ладно, мы согласны, -- пробурчал он, --  капитан всегда  капитан...
Так, ребята?
     Послышались  одобрительные  восклицания.   Матросы  оживились.   Боцман
отсчитал пятьдесят гиней и спрятал в кошелек.
     -- Берите, сэр. -- Он проводил жадным взглядом  в карман Химкова каждую
монету.
     --  А теперь покажите господину  капитану  его каюту...  ты,  Билли. --
Боцман злорадно ухмыльнулся. --  Х-ха, там он узнает, что случилось с  нашим
дьяволом.
     Вслед за Билли на палубу поднялся Химков.  Постукивая  костылем, тяжело
взобрался по лестнице Семен. Когда шаги поморов стихли, одноглазый обернулся
к матросам.
     -- Х-ха, мы отвернем ему голову, как только самый зоркий  из нас увидит
черный материк. Так,  ребята?  Европейские порты не очень-то подходят сейчас
для  нашего корабля.  Мы могли без  убытка положить в карман этому парню все
наши гинеи. Х-ха, капитан, пусть командует. --  Толстяк самодовольно выпятил
живот, расстегнув три верхние пуговицы на жилете.

        x x x

     -- Сюда, сэр, -- показал Билли на дверь капитанской каюты.
     Химков  толкнул  дверь.  Из  темной  каюты   пахнуло  густым   смрадом.
Пересиливая отвращение, мореходы вошли.
     Привыкну в к темноте, глаза Химкова стали различать предметы: вот стол,
на  столе истрепанная морская  карта,  пустая бутылка  из-под рома, огромный
парик с бантом на косичке. У  потолка -- клетка с  дохлой заморской  птицей.
Все ящики выдвинуты, дверцы шкафов распахнуты, содержимое разрыто, выброшено
на пол.
     "Вверх  дном все перевернули,  искали, видать,  что-то",  --  догадался
Химков.
     В  углу  из-под  коечной занавески  торчали  грязные  ботфорты.  Химков
откинул  шторы и  застыл от  неожиданности:  на койке  лежали  разложившиеся
останки капитана Томаса Брауна.  Труп был прикручен к койке крепкой смоленой
веревкой.
     -- Собаке собачья смерть, -- плюнув, сказал  Семен. -- Не угодил своим.
Что ж, одного подлеца  сбросим со счета... Смотри-ка, Ваня! -- С отвращением
приподняв подушку, он вытащил два длинных пистолета. -- Теперь не  с пустыми
руками.
     --  Исправны! -- радостно отозвался Химков,  осмотрев оружие. -- За это
ему спасибо, -- кивнул он на мертвеца, -- уберег.
     На  палубе  собралась  команда.  Пиратам  не   терпелось  увидеть,  чем
окончится  шутка боцмана, как  поступит  русский капитан. "Наверно, он будет
кричать,  ругаться", --  посмеиваясь,  рассуждали  они.  Но  позабавиться не
пришлось.
     --  Билли, -- приоткрыв дверь, распорядился  Химков,  -- убери дрянь из
моей каюты!
     Через минуту  он поднялся на  мостик  и  как  ни в чем  не бывало  стал
разглядывать лед в большую подзорную трубу.
     Разочарованные матросы, поеживаясь на холодном ветру, быстро разошлись.
Убирать  каюту  и  прислуживать  новому капитану  боцман  послал  негритенка
Цезаря. В прошлом году капитан Томас Браун выменял его на Западном берегу за
десять серебряных колокольчиков и пять коралловых бусин.
     Мореходам впервые довелось увидеть настоящего негра.
     --  Черен,   как  смертный  грех,  --  говорил  Семен,  с  любопытством
разглядывая  его  круглое лоснящееся  лицо, широкий  нос, толстые  губы.  --
Глянь-ка, Ваня, -- осторожно тронув курчавые волосы негритенка, позвал он --
что твой войлок волосья и гребень не возьмет...
     Мальчик, увидев,  что  его новые  хозяева  ничуть  не сердятся,  весело
улыбался,  сверкая  белыми  зубами.  Он оказался  на  редкость  смышленым  и
сообразительным. С одного взгляда негритенок тотчас догадывался, что от него
хотят.
     На  следующее утро Иван  распорядился прибрать корабль.  Обалдевшие  от
безделья пираты весело взялись  за дело. Мусор,  скопившийся  за много дней,
полетел за борт. Палубу выскребли, вымыт, убрали паруса,  привели в  порядок
такелаж.
     Химков придирчиво следил за уборкой, залезая в  каждую щель, осматривая
каждый  парус, каждую веревку. Вместе с  тем он знакомился  с кораблем. Ведь
ему  никогда  не  приходилось плавать  на таких  судах.  Заметив оплошность,
Химков делал строгие замечания.
     -- Да, сэр, будет исполнено, сэр, -- то и дело слышалось на палубе.
     -- Х-ха, он совсем неплохой моряк, -- получив очередной выговор, шепнул
боцман длинновязому Майклу -- с ним держи ухо востро.
     Еще  два  дня матросы собирали лед  и вытаивали  из него  воду.  Химков
показал им, как  отличить старый  пресный лед от солоноватого, негодного для
питья. Под конец Одноглазому велели починить  потрепанные  паруса. Несколько
дней  провозились   матросы   с   парусиной,   орудуя   нитками,   иголками,
гардаманами1.  А  боцман,  короткий и  толстый, важно расхаживал  по палубе.
________________
     1 Приспособление, надеваемое на  ладонь, для проталкивания большой иглы
при шитье.

     В ящике под койкой Химков нашел большой медный окант. Пираты с завистью
смотрели,  как  русобородый  шкипер  мерил  высоту Полярной звезды и  что-то
вычислял  на  бумаге.  Определить место  в  море, где  находится  бриг,  он,
конечно, не мог, но знать хотя бы одну широту было необходимо.
     За две недели,  проведенные на бриге, мореходы окрепли, вошли в тело. В
кладовке Брауна  хранилось вдосталь белых галет,  варенья, сливочного масла,
копченой свинины и много других полезных вещей.  Негритенок  готовил вкусные
обеды и ужины; по утрам мореходы наслаждались сладким горячим кофе.
     В свободное время Семен учил негритенка говорить по-русски, и Цезарь, к
великому удовольствию учителя, быстро запоминал слова.
     Как-то ночью ударил  мороз,  посыпал мелкий  колючий снег. Проснувшись,
помрачневшие пираты с  беспокойством поглядывали на покрытые снегом льды. Но
Иван был  спокоен.  Если переменился ветер, он обязательно расшевелит  льды.
Так и случилось. Лед,  окружавший  бриг,  ожил, начал  двигаться, там  и сям
показались  узенькие полоски воды. Наступило время действовать. И тут Химков
показал свой опыт  и  знания.  Он  заставил протянуть вперед корабля крепкие
пеньковые тросы, их крепили на ледовых якорях и выхаживали шпилем.
     Корабль  медленно  двигался  между льдинами;  ему помогали  топорами  и
баграми,  вырубая  и  расталкивая  лед. Пираты, те,  что  выхаживали  тросы,
затянули песню, ее подхватила вся команда:

                         Наши утлые шлюпки
                         Сорвала волна,
                         И сказал
                         Капитан удалой:
                         -- Будет плакать моя
                         Молодая жена.
                         В эту ночь она станет вдовой!..

     Химкову  такая работа  была  не  в  диковинку. Он  умело  распоряжался,
показывая  и помогая сам,  где  было трудно.  А  невеселая матросская  песня
продолжала раздаваться в холодных льдах:

                         Мы работали дружно,
                         Тонули мы врозь --
                         Это было
                         Судьбой суждено.
                         Уцелевшего бота
                         У нас не нашлось,
                         И пошли мы
                         На темное дно, на дно, на дно,
                         За русалкой
                         На темное дно1.
________________ 1 Перевод с английского С. Я. Маршака

     Вечером бриг "Два ангела" вышел  из  льдов и под дружный  победный клич
команды закачался на чистой воде. Пираты ликовали.
     Семен  Городков  не принимал  участия  в работе.  Нахмурившись,  грозно
посматривая на пиратов, он ходил по палубе, постукивая костылем. Много ночей
он ложился спать с подозрением на товарища.
     -- Все в порядке, сэр, --  доложил боцман,  вместе с переводчиком Билли
появившись перед Хнмковым, -- судно готово к плаванию, сэр!
     -- Поставить все паруса.
     -- Будут  ли встречаться  еще льды,  сэр?  --  спросил  боцман  уже  за
порогом.
     -- Да, льдов в море много, -- осторожно ответил Иван, --  скоро увидите
сами.
     Поднявшись  на  мостик,  Химков  внимательно  присматривался  к  работе
матросов.  Стоя  на реях, они  ловко управлялись  с  грубой  парусиной. Бриг
медленно набирал ход.
     --  Курс юго-запад, -- скомандовал  Химков.  -- Заглянув  в  компас, он
подождал, пока судно легло на курс.
     -- Так держать! Курс на юго-запад, -- еще раз повторил он.
     -- Да, да, -- обрадовано  отозвался  боцман, --  на  юго-запад, хороший
курс. -- Немного потоптавшись возле рулевого, он ушел.
     Дул  ровный и сильный северо-западный ветер. Корабль шел правым галсом,
вполветра, все ускоряя и ускоряя  ход. Не глядя на расступившихся перед  ним
матросов, Химков прошагал к трапу и спустился вниз.
     -- Экая холодная ночь! -- сказал он, войдя в каюту и потирая руки.
     Семен  Городков ничего не  ответил.  Лежа  на узком диванчике, он хмуро
глядел в потолок.
     --  Иван Алексеевич,  -- помолчав,  зло сказал он,  -- выходит, ты так:
попал в стаю, лаешь  не лаешь, а хвостом виляешь? Не  ждал я  такого... Куда
мы? В Африку? Тьфу, как ты им веры дал! Кончат они нас, злодеи...
     -- Сеня, да я... --  Химков посмотрел  на дверь  и  понизил  голос:  --
Окромя Архангельска, я никуда... Откажись я тогда -- душу бы вынули. Задумал
я... -- Иван нагнулся совсем близко к товарищу.

        x x x

     На баке отбили восемь склянок. Четыре часа утра,  совсем темно, на небе
видны все  звезды. На  руле  сменились матросы. Из кубрика раздалась звучная
перебранка. И опять тихо.
     С однообразным рокотом покорно расступается море под  острым форштевнем
брига. Изредка в  борт с громким всплеском ударяют волны. Мерно поскрипывает
рангоут, сердито свистит в снастях ветер.
     Около пяти часов сон особенно крепок. Хлопнула дверь капитанской каюты.
На мостик  вышел Химков. Постукивая  костылем  по ступенькам трапа, вслед за
ним взобрался Семен Городков.
     Рулевой  обернулся.  Увидев  на  мостике  шкипера,  он  снова  принялся
ворочать штурвал: поворот вправо, полповорота влево.
     Химков стоял, сжав топор, не решаясь подойти к пирату.
     -- Ваня,  пора, --  зашептал  Городков, заметив  колебания друга. -- За
Федюшку,  помнишь?  Не  пожалели мальчонку, --  жарко выдохнул он,  скрипнув
зубами. -- За наши мучения, Иван Алексеевич, милый, душа горит! Топор, богом
прошу. -- Семен протянул дрожащую руку.
     -- На. -- Химкова самого била лихорадка.
     Схватив топор. Городков с маху ухнул рулевого.
     -- Становись на руль, -- хриплым,  чужим голосом сказал Химков. Ухватив
под  мышки  неподвижное  тело, он  спихнул  его  в  море. За  бортом  тяжело
всплеснулась вода, и опять все стихло.
     -- Я пойду, --  придя в себя, шепнул Химков, -- крикну --  поворачивай.
Все, как говорено.
     Городков  согласно кивнул.  Осмотрев  спрятанные за  пазухой пистолеты,
подозвав Дружка, Химков осторожно спустился вниз. Неслышно ступая по палубе,
он пробрался  на  бак  и  закрыл  засовы люка  в матросский кубрик,  обрезал
крепления запасной  грот-стеньги  и привалил ею крышку  люка. С обоих концов
Иван привязал тяжелую стеньгу к железным кольцам, ввинченным в палубу.
     -- Давай, Сеня! -- раздался его взволнованный голос.
     На повороте громко захлопали паруса. Иван Алексеевич бросился к брасам.
Выбиваясь из сил, обдирая кожу на ладонях, он с трудом справился с парусами.
Курс на юго-восток! Теперь полный ветер гнал корабль вперед.
     -- Паруса, эй! -- крикнул первый проснувшийся в кубрике.
     Дрессированные  матросы, услышав хлопанье парусов, мигом скатывались  с
коек. Переругиваясь спросонья  между  собой,  они полезли по  трапу. Люк  на
палубу  оказался  закрытым... Раздались  проклятья,  одиннадцать здоровенных
мужиков ревели, словно дикие звери. В крышку люка посыпались удары.
     -- Эй, зверье! -- крикнул Химков, подойдя к вентилятору.
     Голоса внизу смолкли.
     --  Я,  Иван  Хамкав,  --  с  глухой  яростью  сказал  он,  --  кормщик
потопленной вами лодьи "Святой Варлаам", повернул бриг в Архангельск.
     Отборные ругательства градом посыпались  на голову Химкова. Крышка люка
задрожала от сильных ударов.
     Иван, не  раздумывая,  сунул  пистолет в  круглую  дыру  вентилятора  и
спустил  курок. Внизу кто-то отчаянно завопил.  Матросы горохом посыпались с
трапа,  раздались  ответные выстрелы. Но люковую крышку  больше не  трогали:
лестница очень хорошо простреливалась через вентилятор.
     -- Ежели вздумаете  бунтовать,  -- дрожа от  ярости, крикнул Химков, --
всех перестреляю, как собак бешеных!
     Внизу молчали.
     -- Дружок,  -- приласкал  собаку  Иван, -- сидеть!  --  Он  показал  на
крышку. -- Сторожи, понял, Дружок?
     Пес завилял хвостом и уселся на палубе возле люка.
     Бриг "Два  ангела" птицей летел  по  новому курсу. Ветер  набирал силу,
гнул мачты.
     На востоке, облака оделись в пурпур. Светлело. Начинался день.
     В каюте негритенок с воплем бросился к ногам Химкова. Он видел все, что
произошло, и, обливаясь слезами, умолял не убивать, пощадить его.
     -- Я нет. Я хорошо, -- повторял он русские слова, глядя на Ивана ясными
умными глазами.
     В суматохе Химков совсем забыл  про  негритенка.  Что с ним делать? Все
это время мальчик честно прислуживал кормщику  и его другу. Вместо зуботычин
и  проклятий новые хозяева дарили его лаской  и теплым вниманием. Негритенок
всей душой привязался к поморам. Но теперь, когда враги стояли лицом к лицу,
на  чьей стороне он  окажется,  как поступит, не будет  ли  помогать тем,  в
кубрике... Можно ли ему верить?
     -- Боцман плохо, я буду бить, -- негритенок, дрожа всем телом, выхватил
нож и всадил его в стенку каюты.
     --  Ладно, Цезарь.  -- Химков погладил мальчика  по курчавой голове. --
Ладно, ты с нами...
     Первые  лучи утреннего светила озарили  белые паруса  брига. Вспыхнула,
заискрилась далекая,  через  все  море,  огненная дорога.  И  корабль,  весь
залитый кровавым светом, стрелой несся вперед, казалось, прямо к солнцу.

        Глава двадцать шестая. ВСТРЕЧА

     Сон да дрема на  кого не живет! Задремал и  дозорный Фома  Гневашев,  а
когда  проснулся  --  было  поздно.  Солдаты в смешных  шапочках и  коротких
куртках  крутили ему  за спину руки.  Плохо  соображая  спросонья,  Гневашев
громко закричал, предупреждая товарищей.
     Но  императорские  егеря, захватив  врасплох  спящих мужиков, не теряли
времени даром;  отбиться, убежать не удалось никому.  Мужиков  обезоружили и
согнали в кучу.
     В егерские части  солдаты подбирались молодые, ловкие -- не чета старым
служакам из каргопольской крепости. И одеты они были легко  и удобно: вместо
сабли  и тяжелой  котомки, отягощавших  гарнизонных  солдат, егеря носили  в
портупее короткий штык и на  поясе --  патронташ. Закаленные суровой военной
выучкой, они не страшились тяжелых походов по лесам и болотам.
     Отряд  поручика Васильчикова  больше  двух  недель  гонялся за  старцем
Амвросием,  разыскивая  скит Безымянный; солдаты сбились с  пути и  случайно
наткнулись  на спящий лагерь Якова  Рябого. Рассвет только начинался. Нехотя
отступали серые, угрюмые  сумерки. Тяжелый ночной туман пронизывал все живое
холодом и сыростью. Потухавший, костер курился легким, чуть заметным дымком.
     Мужики  стояли  жалкие, растерянные, понурив  головы. Якова от бессилия
душила бешеная злоба. Удивленно глядели серые глаза Степана Шарапова. Петряй
Малыгин застыл с раскрытым ртом. Громко плакал от злой досады Гневашев.
     Рядом с шалашом на гранитном валуне сидел офицер с веселыми  глазами, в
железной кирасе, отороченной по краям красной кожей,  и беззаботно помахивал
хлыстом.  Собираясь  чинить  суд и  расправ