в реке - мутная, в прилив - с солью. За хоро-
шей водой на чай и варево ходили за село,  под угорышек к ключу, обне-
сенному деревянным срубом. Ходить приходилось далековато, и зимой воду
возили в ушатах на чунках.
     - Не тем занялся,  Дорофей!  - укорил его Панькин, посмотрев, как
хозяин вставляет копылья в полоз. - Не вовремя чунки вяжешь!
     Дорофей оставил работу, свернул цигарку. Медлительный, спокойный,
он являл собой полную противоположность Панькину,  нервному, озабочен-
ному.
     - Так ведь и чунки нужны,  - отозвался Дорофей, улыбнувшись и ог-
ладив бороду. - А ты чего так взвинчен? Колхозом болеешь?
     - Ну, болею не болею, а забот хватает. Дело-то ведь шибко серьез-
ное.  Пойдут ли мужики в колхоз?  Кое-кто воду  мутит,  помехи  чинит.
Зловредные бабенки подписи собирают против. Кто их взнуздал?
     Дорофей стряхнул пепел.
     - Тот,  кто  хочет жить по-старому.  Думаю,  Обросим...  Его рука
чувствуется,  вороватая.  Все украдкой из-за угла из кривого ружья це-
лит.
     - Кое-кому их лыко будет в строку,  - сказал  Панькин,  поморщив-
шись:  прибаливала  рана  в  боку.  -  У  кого есть суденышки,  тот не
очень-то расположен к колхозу.
     - Время  возьмет свое.  Вон в газетах пишут - везде коллективиза-
ция. И нас она не минует.
     - Так-то оно так...  Я разослал людей по избам:  объяснить народу
что к чему. Ты бы, Дорофей, поговорил с рыбаками.
     - Плохой я агитатор. Не умею красно говорить.
     - Зато у тебя авторитет. Одного твоего слова хватит.
     Дорофей сунул под лавку полозья недоделанных чунок.
     - Анисима ты не прощупывал?  От него тоже многое зависит. Уважают
его в деревне.
     - У него еще не был. Мужик он осторожный. На зверобойке, на льду,
привык к осторожности-то. А собрание - тот же лед. То-о-нкий! Одно нам
может помочь...
     Панькин помолчал, обдумывая мысль.
     - Что? - спросил Дорофей.
     - Артельность  у  наших рыбаков в крови.  Начнем хоть бы с давних
времен:  пришли сюда новгородцы, поселились - и избы строили вместе, и
карбаса  да лодьи шили сообща.  Построились,  обжили пустынь - стали в
море промышлять.  А там в одиночку - прямая погибель. Зверя бить - ар-
телями, навагу на Канине ловить - тоже. Чуть ли не всей деревней зиму-
ем там... И колхоз - дело тоже общее, артельное.
     - Все,  что сказал,  верно, - неторопливо крутя папиросу, заметил
Дорофей.  - Артельность у помора в крови. Однако на нее ты не очень-то
надейся.
     Панькин вопросительно поднял светлые брови.
     - На  зверобойке и на путине мужики - народ дружный,  - продолжал
кормщик.  - Каждый за товарища готов жизнь положить. А вернулись в се-
ло,  получили  свою долю добычи - и разошлись по избам.  Артели больше
нет.  Каждый сам по себе.  Каждый печется о своем добре,  о  хлебе,  о
семье,  о достатке, о деньгах. Скажи, есть ли хоть один рыбак, который
не мечтал бы завести себе какое ни на есть суденышко да иметь от  того
выгоду?
     - Все хотели бы жить богаче и независимей, - согласился Панькин.
     - Ну вот, - Дорофей с улыбкой взял со стола газету. - Я вот начи-
тался нынче газет и мало-мальски стал разуметь, что такое коллективное
хозяйство.  И ты, конечно, прекрасно это знаешь... К чему я клоню? А к
тому,  что мужик мечтает иметь свои орудия и  средства  промысла.  Что
это? Частная собственность! А колхоз означает, что эти орудия и средс-
тва промысла должны быть общественными.  Значит,  мечте мужика  каюк?!
Значит, он в хозяева никогда не выбьется! Верно?
     - Конечно.  Хозяйчиком,  частником никому не быть. Хозяином своей
судьбы  и  достатка через колхоз - другое дело.  А все ли это понимают
правильно?  Не все. Вот нынче у нас кооператив. Сколько в нем рыбаков?
Только половина.  Остальные воздержались от вступления,  хотя и видят,
что кроме пользы от этого ничего нет.
     - Правильно.  Многие мужики через кооператив выправились,  зажили
лучше.
     - И  это  видят.  Однако  выжидают.  Новое дело всегда со скрипом
идет. Трудновато придется, коль речь пойдет о колхозе.
     - Трудновато. Но должны справиться. Не справишься - с тебя голову
сымут, - рассмеялся Дорофей.
     - Надо справиться. А ты глубже стал разбираться во всем этом. Пе-
ред созданием кооператива у тебя сомнения были. Растешь, брат! - полу-
шутя-полусерьезно  заметил  Панькин,  и,  озабоченно надвинув шапку на
лоб, позвал: - Пойдем к Анисиму. Поглядим, куда он нос воротит. Теперь
Вавилы нет,  он от купца независимый. Дальнее родство с Вавилой, прав-
да, цепью висит на его ногах. Но, может статься, порвет цепь.
     На улице было тихо.  Мороз смяк.  С северо-востока наползли тяже-
лые,  занявшие все небо у горизонта облака.  Панькин подумал:  "Погода
меняется. Недаром старая рана ноет". И Дорофей, глянув вокруг и глубо-
ко вздохнув повлажневший воздух, заметил:
     - К ночи ударит заряд. Моряна подходит.
     В здешних местах бывает так:  с моря подкрадется непогода -  вмиг
накроет землю.  Широкий сильный ветер понесет хлопья липкого снега - и
ничего вокруг не видно.
     День, два бесчинствует вьюга.  Потом ветер спадает,  обессилев, и
берет тогда деревню в свои ледяные лапы мороз.
     Перемены погоды  в  Унде часты и резки.  Оттого у стариков всегда
ломит суставы, да и у молодых рыбаков иной раз появляются головные бо-
ли.
     Было три часа дня,  а в избах уже кое-где  замерцали  красноватые
огни.  Панькин шел напористо и быстро, широко размахивая руками. Рядом
тяжело ступал Дорофей.
     Анисима дома не оказалось.  Бабка,  мать жены,  сообщила,  что он
ушел на свадьбу к Николаю Тимонину и явится, видно, только к ночи.
     - Черт! В такое время свадьбу затеял! - проворчал Панькин.
     - Тимонину можно простить:  семь дочерей, четыре на выданье, одна
уж совсем перестарком стала,  вековухой. Куда мужику девок сплавить? -
снисходительно оправдал его Дорофей. - Хоть одну выпихнул замуж - и то
радость.
     К Тимонину решили не заходить - не время пировать. Но когда хоте-
ли быстро проскользнуть мимо его избы,  их все же заметили в окошко, и
хозяин, низенький, полный, плешивый, мигом выкатился на крыльцо, зама-
хал руками.
     - Тихон! Дорофей! Загляните на минуточку! Не обойдите мою избу! Я
дочку...  дочку замуж выдаю.  - Он сбежал с крыльца и вцепился корявой
рукой в рукав Панькина, потащил его в дом. - Идем, идем!
     - На минутку! Только на минутку! - сопротивлялся Панькин.
     - Я и говорю, на минутку! Разве я не так говорю? - бормотал хозя-
ин.
     Изба встретила новых гостей взрывом пьяного восторга:
     - Начальство пришло! Уважили!
     - Тихон Сафоныч! Душа человек!
     - Ноне свадьбу без попа справляем! По-новому!
     - Место! Место в красном углу!
     - Идите-ко сюда, садитесь.
     Напрасно Панькин пытался объяснить, что им некогда, что они зашли
на минуточку из уважения к хозяину и к молодым Его никто не слушал.
     Перед Панькиным и Дорофеем уже стояли чайные  стаканы  с  водкой,
братина с квасом, на тарелки навалили гору закуски. Панькин решительно
отставил стакан и взял маленькую рюмку.  Дорофей, пряча в бороду лука-
вую смешинку,  захватил в широкую ладонь стакан с квасом.  Как ни бди-
тельно следили гости за вновь пришедшими,  он ухитрился все-таки обме-
нять  водку на квас,  отодвинув стакан с водкой к изрядно захмелевшему
Гришке Хвату, что сидел рядом.
     Панькин поздравил молодых, выпил рюмочку, закусил. Дорофей осушил
стакан с квасом, потянулся вилкой к тарелке.
     Взвизгнула гармоника-ливенка,  бабы  пустились в пляс - подметать
широкими сарафанами пол. Панькин под шумок выбрался из-за стола и нап-
равился к выходу. Дорофей - за ним.
     На улице остановились.
     - Отделались  от застолья.  Там засядешь - до утра,  - облегченно
промолвил Панькин, вытирая рукавом потный лоб.
     Их окликнули:
     - Тихон! Дорофей! Погодите-ка.
     С крыльца сошел Анисим. Он был навеселе, но не очень.
     - Уф!  Жарища там!  - выдохнул он.  - А не пойти нельзя было. Вот
что я хотел вам сказать... - Анисим перешел на полушепот. - У Обросима
сегодня сборище.  Подбивает мужиков против колхоза.  Тех, которые пок-
репче хозяйством, да тех, кто у него в долгах.
     - Кто тебе сказал?
     - Жена. От баб слышала.
     - Ладно. - По лицу Панькина пробежала тень озабоченности. - Хоро-
шо, что в известность поставил. Иди догуливай. А мы своими делами зай-
мемся.
     Анисим не уходил,  намереваясь еще что-то сказать,  и наконец ре-
шился:
     - В колхоз обязательно всем вступать?
     Панькин переглянулся с Дорофеем:  "Вот она, родионовская осторож-
ность!"
     - Это дело добровольное, - ответил он. - А ты что, против?
     - Да нет, я не против... Как все, так и я.
     Родионов, опустив голову, словно бы в раздумье, поплелся к крыль-
цу тимонинской избы.  Когда он отворил дверь сеней, на улицу вырвалась
песня:

                     Крылата гулинька порхает,
                     Летит к дружочку своему,
                     Красива девушка вздыхает,
                     Сидит в высоком терему...

     Дорофей не ошибся: к вечеру деревню накрыло крепкой морянкой. Ве-
тер сбивал с ног, снег залеплял лицо, одежду, и люди, шедшие по улице,
казались вывалянными в сугробах.
     Подняв воротник полушубка,  глубоко сунув руки в карманы, Дорофей
почти ощупью шел по узкой тропинке к избе Обросима. В ней будто не жи-
ли: ни звука, ни огонька в окнах.
     "Может, это  неправда,  что сборище?  - подумал Дорофей.  - Может
быть, уж спят?"
     Но, подойдя вплотную к крыльцу,  приметил в кухонном окне тонень-
кий лучик света,  пробившийся в щель между занавесью и косяком. Посто-
ял, поднялся на крыльцо, прислушался и решительно звякнул витым желез-
ным кольцом о кованую пластинку замочной скважины.  Лучик исчез: види-
мо,  занавеску плотно задернули. Дорофей загремел кольцом настойчивее,
громче.
     - Кто там? - в голосе Обросима тревога и явное недовольство
     - Это я, Дорофей.
     Обросим медленно,   словно  нехотя,  отодвинул  засов,  приоткрыл
дверь:
     - Чего, Дорофеюшко, так поздно? Мы со старухой спать ложимся.
     - На минутку. По делу.
     Дорофей легонько толкнул дверь от себя.
     - Впусти в избу-то! Ведь не вор, не разбойник! Не с кистенем при-
шел!
     - Говори, какое дело-то? - Обросим, ногой придерживая дверь, соп-
ротивлялся натиску Дорофея.
     Но Дорофей поднажал на дверь и,  не обращая внимания на растеряв-
шегося хозяина, вошел в избу.
     - Мир честной компании!  - сказал он,  увидев за столом с десяток
мужиков.
     Жена Обросима, бледная, с усталым напряженным лицом, выглянула из
горницы и тотчас скрылась.
     - Садись,  Дорофеюшко!  - льстиво заговорил Обросим,  не в силах,
однако,  скрыть  неприязнь.  - Не хотел я широко праздновать свой день
рождения,  потому тебя и не позвал.  Прости.  Времена нынче такие, что
лучше все делать потихоньку. Мне ведь пятьдесят годков стукнуло.
     Гости поспешно и вразнобой заговорили:
     - С днем рождения, Обросим Павлович!
     - Дай бог здоровья да удачи в торговых делах!
     - Ну, ладно, - сказал Дорофей. - С днем рождения!
     Он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Из-за самовара
выглядывал Борис Мальгин,  здоровый мужик лет двадцати пяти, однофами-
лец Родьки Мальгина.  Раньше он работал на складах Ряхина, ворочал тя-
желые мешки и бочки. Иной раз помогал купцу в домашних делах: ездил за
дровами, сеном.
     - Значит,  день  рождения!  -  спокойно  загудел  бас Дорофея.  -
Так-так...  А я сегодня на свадьбе побывал.  Везет на застолье. А дело
меня привело к тебе,  Обросим,  такое: сидел дома, вязал сеть, и лампа
погасла - керосин кончился.  Не найдется ли у тебя взаймы хоть с  пол-
литровку? Спать еще рано, да что-то бессонница привязалась.
     "Притворяется, сукин сын!  Пронюхать пришел, чем мы тут занимаем-
ся.  Панькин подослал!" - Обросим сделал постное лицо и,  позвав жену,
распорядился:
     - Там,  в чулане,  бидон с керосином. Возьми бутылку, налей Доро-
фею.
     Супруга, накинув ватник,  зажгла фонарь,  вышла и вскоре принесла
керосин.
     - Спасибо,  - словно бы ни о чем не догадываясь и ничего не заме-
чая, поблагодарил Дорофей. - Ну, празднуйте. Мешать вам не буду. Изви-
ните. Пока!
     Крыльцо заметено снегом. Ветер налетел, захватил дыхание, яростно
кинул ворох липких снежинок в лицо. Дорофей застегнул полушубок.
     - Экая завируха!  - сказал Обросим, выпуская его на улицу. - Доб-
рый хозяин собаку не выгонит,  а тебе керосин понадобился.  Ну, проще-
вай!
     Он захлопнул дверь. Засов заскрежетал яростно, с визгом.
     "Так, - размышлял Дорофей, тихонько выбираясь через сугроб на до-
рогу. - Значит, под видом именин собрал-таки мужиков, Гришка Патокин -
бывший приказчик Ряхина. Свой парусник имеет, три тони семужьих... Де-
мидко Живарев - шесть озер неводами облавливает, десять мужиков на не-
го работают каждое лето... Дмитрий Котовцев, двоюродный племяш Оброси-
ма,  преданный  дяде душой и телом...  Слыхал:  сватал Обросим за него
Феклу Зюзину, да та выгнала свата... Все крепенькая братия. Мешать бу-
дут на собрании. Но хорошо, что я их всех увидел у Обросима. Ему крыть
будет нечем!"
     Дорофей заметил позади громоздкую фигуру.  Насторожился.  Человек
нагонял его.  "Борис Мальгин, - узнал Дорофей. - Это он на меня выгля-
дывал из-за самовара"...  Мальгин поравнялся с Дорофеем,  держа правую
руку в кармане. Сказал глухо:
     - Я домой. Нам по пути.
     Дорофей молча посмотрел на него через плечо: "Чего он руку в кар-
мане жмет? Будто камень там держит..."
     - Почему не досидел за столом?  - спросил Дорофей.  - У  Обросима
вина много, пил бы до утра.
     Мальгин молчал, щуря глаза: ветер со снегом бил прямо в лицо.
     - Значит,  полвека прожил купец. Теперь другую половину разменял,
- продолжал Дорофей.  - Что делать! Годы идут на убыль, как вода в от-
лив. А прилива уж не ожидай...
     - Какие годы? Какие к черту годы? - вдруг взорвался Мальгин. - Ты
что, в самом деле поверил в именины?
     - А почему бы и не  поверить?  Сидят  друзья-приятели,  поднимают
чарку во здравие хозяина... Ну а если не так, зачем же собрались, если
не секрет?
     - А ежели секрет? - Борис, замедлив шаг, заглянул в лицо Дорофею,
и тот почувствовал,  что Мальгин сильно взвинчен,  чему причиной могло
быть  не  только выпитое вино.  В его поведении чувствовалась какая-то
нервозность.
     - Ну,  ежели секрет,  тогда уж я не буду расспрашивать. Только...
Только все ваши секреты шиты белыми нитками. К нашему собранию готови-
лись? Думали-гадали, как его сорвать? И что надумали? Ладно, можешь не
говорить. И так ясно...
     Мальгин молчал.  Он  теперь  ступал  по снегу медленно и не очень
уверенно, что-то обдумывая.
     - Все ясно,  говоришь? - спросил он. - Нет, брат, не все тебе яс-
но... Тебе не может быть все ясно. Понял?
     - Почему не может?  Мо-о-ожет,  - сказал Дорофей медленно, словно
бы нехотя. И вдруг спросил отрывисто, невзначай: - Бить будешь?
     - Кого? - тотчас отозвался Борис.
     - Да меня.  Кого ж еще?  Ведь Обросим послал тебя расправиться со
мной,  потому что я оказался свидетелем вашего сборища. Парень ты здо-
ровенный,  косая сажень в плечах. Кого же еще послать? Ты своим хозяе-
вам - прежде Вавиле,  а теперь Обросиму - верный слуга. Так? Вот и ве-
лел он тебе тюкнуть меня по голове,  спустить на лед...  Метель  следы
закроет...  Пролежу  до половодья,  а там утащит меня со льдом в море.
Так или не так?
     - Так, - с холодной решительностью сказал Борис.
     Дорофею стало от этого холодка не по себе,  хоть и был он  не  из
робкого десятка.
     Оба остановились. Ветер трепал полы одежды, тормошил со всех сто-
рон, будто торопил.
     - Ну так что? - спросил Дорофей зло и грубо.
     - А ничего. Бить я тебя не стану.
     - Боишься?
     - Нет.  Просто не за что тебя бить. Причины нет. Понял? И человек
ты хороший.  Это Обросим хотел тебе рот заткнуть. А мне какая корысть?
И кто он такой,  чтобы я приказы его исполнял? Я хотя и горбил на куп-
цов с детства,  а все же человек самостоятельный и гордость свою имею.
Не стану скрывать:  когда ты ушел, Обросим сказал: "Иди, Борька, дейс-
твуй по уговору".  А уговор у нас был такой,  что ежели кто  ненароком
придет и накроет всю компанию,  того догнать на улице и... Вот Обросим
стал меня посылать,  и я не отказался. Потому, что если бы я не пошел,
он бы послал другого. А другой очень свободно мог бы тебя пристукнуть,
потому, что они уж все крепко выпили и злоба в них ходит-бродит... А я
пил мало - не хотелось. И злобы во мне нету. Для нее причины тоже нет.
     - Так-так.  Значит, ты, Борька, у меня оказался вроде ангела-хра-
нителя?
     - Думай, как хошь...
     - Ну спасибо за откровенность. Чего в кармане-то держишь? Ножик?
     - А ничего.  Просто так, - Борис торопливо вынул руку из кармана,
надел на нее рукавицу.  - Прощай. Спи спокойно. Но засов на двери зад-
винь понадежней...
     Дорофей, удивляясь  всему  происшедшему и с трудом удерживаясь от
того,  чтобы не оглянуться,  свернул к своей избе. Борис пошел дальше,
потом остановился,  вытащил из кармана чугунную гирю-пятифунтовку, ко-
торую дал ему Обросим. Взвесил ее на ладони, размахнулся и швырнул да-
леко в снег...

        ГЛАВА ВТОРАЯ
                                  1

     В этих местах,  близ мыса Воронова, что тупоносым изгибом вдается
в воды Мезенской губы и смотрит на север к Баренцеву морю, бывает так:
все спокойно, прилив сменяется отливом, ветер-побережник гонит в нево-
да серебристую боярышню-рыбу семгу.  Но вот с моря Баренцева со свире-
пым полуночником приходит накат,  и море, неистовствуя, несется на бе-
рега, кидается на отмели, заливая их, мутя воду, роняя на песок клочья
пены. Лохматятся, свирепеют волны, ставя бревна плавника в полосе при-
боя торчком.
     Накат подобен очистительному летнему ливню с грозой.  После  него
на побережье становится тихо. Море ластится к берегу, сквозь разрывы в
тучах в приполярной сумеречности проблескивает веселый солнечный  луч.
Рыбаки выходят на путину и возвращаются с хорошим уловом.
     Новое, подобно морскому прибою,  нахлынуло на  Унду,  взбудоражив
все и всех.
     ...Обросим Чухин явился на собрание, когда зал уже был полон. Ку-
пец  хотел было с независимым видом пройти на передний ряд,  где народ
сидел пореже.  Но,  приметив необычно торжественную,  даже праздничную
обстановку, протиснулся в угол и пристроился там на узкой скамейке.
     Шесть ламп-десятилинеек,  развешанных  по  стенам,  освещали  зал
красноватым  светом.  Кумачовая  скатерть покрывала длинный некрашеный
стол.  Позади, у стены было развернуто знамя кооператива "Помор", бор-
дового цвета с бахромой из крученого шелка. Алым шелком на знамени вы-
шит герб РСФСР.  Под этим знаменем,  у стола сидели в президиуме Пань-
кин, еще три члена кооператива и уполномоченный из Мезени.
     Обросим стал незаметно высматривать в рядах  ундян  своих  людей.
Бабы, что пили у него чай и собирали подписи под листками, сидели ряд-
ком, положив чинно руки на колени. Лица у них были постные, в глазах -
настороженное  любопытство.  Мужики  расселись в разных местах.  Чухин
нахмурился: "Раз сидят не вместе, значит, и петь будут по-разному".
     Обросим внимательно слушал, как Панькин отчитывался о работе коо-
перативного товарищества. У него выходило вроде бы все гладко: и дохо-
ды имелись, и пайщики получали, что положено за их труд.
     Потом Панькин начал говорить о колхозе.  Зал притих,  все сидели,
не  шелохнувшись.  Слышно было,  как потрескивают в лампах фитили да в
углах вздыхают и крестятся старухи.
     Со всех сторон посыпались вопросы и реплики:
     - Все ли могут вступать в колхоз?
     - Обобществлять что будут?
     - А тони? Что останется тем, кто в колхоз вступить не пожелает?
     - Как будут распределяться доходы?
     - Можно ли выйти из колхоза, когда кто захочет?
     - А как будет с мироедами?
     - Да кто у нас мироеды-то?
     - Есть тут еще...
     Панькин ответил на все вопросы. Председательствующий спросил, кто
желает высказаться по существу.
     Обросим опять обеспокоенно зашарил глазами по рядам. Но мужики, с
которыми он, кажется, договорился заранее обо всем, почему-то избегали
встречаться с ним взглядом.
     Зачин сделали активисты, члены "Помора". Они признали работу коо-
перативного товарищества хорошей и согласились с Панькиным в том,  что
теперь от кооператива - прямая дорога всем в колхоз.  Обросим слушал с
досадой и раздражением: его сторонники молчали, словно воды в рот наб-
рав,  впору хоть говорить самому.  Однако осторожность мешала ему под-
нять руку. Он помнил о судьбе высланного из Унды Вавилы Ряхина. В отк-
рытую ему было идти нельзя. Чухин привык брать горячие уголья из очага
чужими руками.
     "Неужели бабы  не  выручат?" - Обросим поднял голову и встретился
взглядом со Степанидой.  Незаметно кивнул ей,  и она, воспользовавшись
паузой, подняла руку.
     - Слово имеет Степанида Клочьева, - объявили из президиума.
     Степанида выбралась  из  рядов  и положила перед Панькиным листок
бумаги.
     - Вот здесь все сказано,  - промолвила она резковатым, неприятным
голосом и вернулась на место.
     Панькин пробежал бумагу и нахмурился. Из зала раздались возгласы:
     - Чего там написано?
     - Читай!
     - Хорошо.  Читаю,  - отозвался Панькин.  - "Мы, трудящиеся рыбаки
Унды, полагаем, что прежняя жизнь нас вполне ублаготворяла..."
     Когда он закончил читать, в зале поднялся шум. С трудом восстано-
вив порядок, Панькин спросил:
     - У кого еще есть такие листы? Прошу подать в президиум.
     Больше листов  никто не подал.  Обросим напрасно метал молнии ис-
подлобья на притихших баб. Те, видимо, трусили.
     - Нет больше? Так... Какое будет мнение собрания о заявлении, по-
данном Клочьевой?
     - Степанида вроде лорда Керзона,  - раздался в тишине насмешливый
голос Григория Хвата. - Предъявила нам ультиматум.
     - А кто подписался-то под бумагой? - спросил Анисим.
     - Тут стоит шесть подписей.  Они неразборчивы, - ответил Панькин.
-  Я  думаю,  товарищи,  что это заявление составлено рукой классового
врага. От кого вы получили этот лист, Степанида?
     Клочьева молчала.
     - Сами вы не могли сочинить такую бумагу по причине  неграмотнос-
ти. Чья рука писала? Ответьте собранию, не скрывайте.
     Клочьева сидела молча,  сжав тонкие злые губы. Руки ее на коленях
вздрагивали.
     - Впрочем,  я,  кажется, одну подпись все-таки разобрал, - сказал
Панькин.  - Сотникова.  Видимо,  Пелагея Сотникова.  Пелагея, ваша это
подпись?
     Поднялась молодая, бойкая женщина, в платке, опущенном на плечи.
     - Ну, моя подпись.
     Зал насторожился.
     - А не можете ли вы нам ответить, что заставило вас расписаться?
     - Могу.  Отчего  же не могу?  - спокойно отозвалась Пелагея.  - Я
пряла шерсть,  пришла Степанида и сказала:  "Подпиши эту  бумагу.  Все
подписываются,  и ты подпишись.  Это, говорит, заявление против колхо-
зу". А я спросила: "Почему против?" А она: "В колхозные невода рыба не
пойдет,  потому что они будут ничьи, коллективные, и все рыбаки, гово-
рит,  будут жить впроголодь".  Ну, пристала она как банный лист... я и
подписала.
     - Ясно, Пелагея. А вы сами-то как думаете насчет колхоза? - спро-
сил Панькин.
     - А что я?  Как все. Я думала, все подпишутся, а тут только шесть
подписей. Она, значит, меня обманула?
     - Понятно.  Садись,  Пелагея.  Так кто же вам дал лист, Клочьева?
Объясните собранию.
     Обросим сидел как на горячих угольях:  "Неужто выдаст?" Но Клочь-
ева молчала.
     - Ну раз не хотите говорить,  так я скажу,  - Панькин поднял  над
головой заявление.  - Текст этой бумаги написан рукой Обросима Чухина.
Уж я-то знаю его почерк. Случалось в долговой книге расписываться!
     - Это клевета!  - замахал руками купец. - Клевета на честного че-
ловека.
     - Можно  устроить  экспертизу.  Но сейчас не до этого.  - Панькин
свернул лист и спрятал его в карман.
     - Самая бессовестная ложь!  - не унимался Обросим. Забыв об осто-
рожности или уже решив,  что терять ему нечего, он поднялся с места. -
И от кого она исходит?  От председателя кооператива,  партейца. Я буду
жаловаться!  Да!  И еще скажу тебе,  Панькин, всю правду-матку. Вот ты
все  грозишь,  всяких там классовых врагов выдумываешь.  Потому люди и
молчат, боятся слово сказать. А я скажу. Это заявление, которое ты по-
ложил  безо  всяких последствий себе в карман,  есть не что иное,  как
мнение трудящегося народа!  Трудящиеся рыбаки не желают идти в колхоз,
а ты их тянешь туда силком! Разве ж так можно?
     Панькин улыбнулся и развел руками:
     - Да кого же я тяну?  Сами рыбаки высказываются за колхоз! А про-
тив я пока не слышал ни одного слова, кроме разве тебя да Клочьевой...
     - Дак люди-то боятся сказать против-то!
     Зал зашумел неодобрительно. Обросим понял, что этот шумок явно не
в  его  пользу,  махнул  рукой и с обиженным видом начал пробираться к
двери. Но его удержал Григорий Хват, почти насильно усадив рядом с со-
бой.
     - Сиди! Собрание еще не кончилось, - сказал он.
     Обросим вынужден  был остаться.  Опустив голову,  он думал о том,
что все его планы провалились. Мужики выпили водку, надавали кучу обе-
щаний,  а  теперь от него отвернулись.  Известно:  каждому своя одежка
ближе к телу. Он допустил непоправимую ошибку идя теперь напролом. Об-
росим поднял голову и увидел сидящего неподалеку Дорофея.  Тот, смерив
его презрительным взглядом,  отвернулся.  - "Уж не проговорился ли ему
Борька Мальгин а том,  что я велел ему разделаться с Киндяковым?  Если
так - то я пропал". Обросим тихонько встал, но Хват крепко взял его за
полушубок:
     - Сиди, а то надаю по шее!
     Опять пришлось сесть. И тут слова попросил Дорофей.
     - Все началось с того, что вечером у меня усохла лампа, и я пошел
к Обросиму просить взаймы керосина.  Стучусь.  Хозяин вышел в сени, но
меня в избу не хочет пустить. Мне надо зайти - на улице метель, холод-
но, а он держит дверь - и все тут. Ну я все-таки проявил настойчивость
и втиснулся в избу.  И что же?  Сидят у него за столом человек  десять
мужиков,  пьют вино и ведут беседу. А беседа, как я потом узнал, шла о
том,  чтобы помешать организации колхоза. И вот сегодня все проясняет-
ся.  Обросим поил вином мужиков, а они молчат, как воды в рот набрали.
И правильно делают.  Чувствуют, кто есть самый злейший враг новой жиз-
ни, и подпевать ему не хотят или боятся, потому что здесь они окажутся
в меньшинстве!
     - Вранье!  - крикнул Обросим.  - У меня был день рождения. Ничего
против колхоза не говорили.
     - Говорили!  И день рождения у тебя,  Обросим,  не в феврале, а в
июне,  перед троицей. Ни под какие святцы ты его зимой не подгонишь. Я
это проверил точно. Ну вот, слушайте дальше. Значит, я оказался свиде-
телем этого сборища, и решил Обросим меня избить, чтобы я, запуганный,
молчал, а то и вовсе убрать... Послал он следом за мной одного челове-
ка,  - из тех, что были у него, - чтобы исполнить приговор. Однако че-
ловек тот,  - я не буду пока называть его имени, - оказался порядочным
соседом и на преступление не пошел, а рассказал мне все начистоту.
     - И не стыдно тебе такое наговаривать?  Не верьте ни одному слову
Дорофея! - кричал Обросим.
     Зал загомонил возмущенно. Панькпн стал требовать тишины. Дорофей,
когда поутихли, закончил:
     - Вот что я хотел сказать собранию.  Теперь прошу меня записать в
члены колхоза с семьей,  а таких,  как Обросим Чухин,  не подпускать к
нему за версту.
     Районный уполномоченный, который внимательно следил за ходом соб-
рания,  сказал, что заявление Киндякова будет принято во внимание и по
делу поведется следствие.  Тогда уж Дорофею придется назвать и фамилии
тех, кто был у Обросима...
     Возбуждение поулеглось,  и собрание вновь повернуло  в  спокойное
русло. Сторонники купца благоразумно молчали. Собиравшие против колхо-
за подписи бабы,  струхнув, мяли листы в карманах и молили бога, чтобы
"пронесло".  Последнее слово оставалось за большинством рыбаков, а они
решили создать в Унде рыболовецкий колхоз "Путь к социализму".  В него
вступило почти все село.
     Анисим Родионов на собрании не выступил.  Он весь вечер  просидел
молча,  следя за событиями и морща лоб.  Видно было, что он напряженно
думает,  и думы в мужицкой голове ворочаются медленно и туго. Но когда
стали  голосовать,  Анисим  одним из первых поднял руку за колхоз,  и,
глядя на него, проголосовали и те, кто колебался до этого.
     Фекла Зюзина на собрании не была. "Не пошла наша агитация впрок",
- отметил про себя Родион.
     Собрание закончилось под утро,  когда в лампах выгорел керосин, и
они одна за другой стали гаснуть. Расходясь, ундяне говорили между со-
бой:
     - Как-то нынче жить станем?
     - Если бы суда настоящие поиметь!
     - А Обросима-то, видно, тю-тю! Под арест.
     - И поделом. Ну-ка стал мутить воду!
     - Да и человека еще порешить хотел чужими руками...
     По распоряжению  сельсовета с ряхинского дома сняли сургучную пе-
чать и замок и отдали первый этаж под клуб,  а второй - под  колхозную
контору.
     Председателем вновь организованной артели избрали Панькина,  ска-
зав ему:
     - Ты, Тихон, на кооперативе напрактиковался руководить.
     Жизнь в Унде опять стала поворачивать в новое русло.

        2

     Родион, сидя на лавке у окна,  точил нож о наждачный брусок.  Нож
большой, с толстым крепкой закалки клинком, откованный кузнецом по за-
казу  покойного  отца.  Вжик-вжик-вжик - однотонно отзывалась сталь на
каждое движение.
     Лицо парня сосредоточено, рукава рубахи подвернуты. Рядом на лав-
ке - мешок из нерпичьей кожи, в него Родион складывает все необходимое
в путь-дорогу.
     Сквозь серебряные заросли узорчатого инея в окно пробивается ску-
поватый дневной свет. Тишка, придя из школы и поев, устроился с книгой
у другого окна.  Возвратилась из магазина мать,  принесла  в  холщовой
сумке сахар да крупу. Настороженно поглядела на Родиона.
     - Куда собираешься?
     Тишка опередил брата с ответом:
     - На зверобойку идет. Мужики собираются, и он с ними.
     Мать растерянно  села на лавку и как заколдованная все глядела на
нож, который ходил взад-вперед по бруску. И вдруг сказала строго:
     - Не пущу!
     - Почему, мама? - спросил Родион, не прерывая своего занятия.
     - Не пущу!  - звонкий голос матери сорвался на крик, пронзительно
резанул слух.
     Родион перестал ширкать о брусок. Тишка оставил чтение. Оба обер-
нулись к Парасковье.
     - Да что вы, мама! - сказал Родион с укором.
     - Не пущу-у-у!  - Мать ударила кулаком по  столешнице.  Забрякала
посуда,  сложенная горкой. - Отец пропал, и ты теперь туда же глядишь?
Не пущу-у-у!  - заголосила,  как по покойнику.  Из глаз хлынули слезы,
грудь тяжело и часто заподымалась. - Не пущу!..
     Родион испугался, подошел к ней.
     Мать схватила его за плечи, стала уговаривать:
     - Не ходи, Родя, на зверобойку. Там - погибель. Там батя пропал!
     - Да что вы, мама, успокойтесь! - в растерянности твердил Родион.
     Парасковья утерла слезы концом  платка.  Глубоко  и  взволнованно
вздохнула,  стала  прибирать  посуду со стола на полку.  Из рук выпало
блюдце,  покатилось по полу,  но не разбилось.  Тищка кинулся к  нему,
поднял.
     Родион взял нож, попробовал большим пальцем острие. Мать смотрела
на зверобойный нож, которым распластывают тюленей, почти с ненавистью.
Родион взял с лавки толстую черемуховую палку и перерезал ее одним на-
жимом острого клинка наискосок. Остер нож!
     - Не пущу,  - коротко и зло повторила Парасковья еще раз.  - И не
собирайся.
     Родион вспыхнул,  взмахнул ножом,  и он вонзился в  лавку,  глухо
тюкнув о дерево.
     - Мужик я или не мужик! - в сердцах крикнул он.
     - Мужик. Однако не пущу! - упрямо сказала мать. - Сиди дома.
     Тишка с ехидцей обронил:
     - Сиди под мамкиной юбкой...
     Парасковья проворно схватила с лавки обрезок палки и метнулась  к
младшему сыну. Тишка сорвался с места и кинулся к двери. Удар пришелся
по ягодице - сильный, резкий. Тишка ойкнул, схватился за тощий зад ру-
кой - и вон из избы как был - без шапки, без пальтишка. Убежал от гре-
ха подальше к дружку-соседу.
     - Вырастила  детей себе на горе!  - распаляясь,  бранилась Парас-
ковья. - Еще сопля висит до нижней губы, а уж острословить начал!
     - Батя ошибку допустил, - убеждал мать Родион. - От артели отбил-
ся,  юровщика не послушался.  А я эту ошибку повторять не буду. Законы
поморские помню!
     Мать молчала.  Однако знала: "Уйдет. Все равно уйдет! Не удержать
ничем... Характер отцов - упрямый, крутой!"
     Родион выдернул из лавки нож,  отер тряпицей лезвие и сунул его в
ножны.  Чтобы не распалять мать, кинул под лавку мешок и решил со сбо-
рами повременить до завтра, когда у матери сердце оттает.

        3

     К северо-востоку от Архангельска до самого  Мезенского  побережья
тянутся необозримые,  малообжитые просторы: тундровые болота, торфяни-
ки,  по берегам речек - луга и полоски лесов.  А реки - с  диковинными
названиями, какие есть только на Севере: Лодьма, Пачуга, Кепина, Золо-
тица, Сояна, Мегра, Полта, Кельда, Кулой... До самого Абрамовского бе-
рега,  где приютилась на краю материковой земли Унда, - тонкие волнис-
тые нити рек и пятна озер. И лишь кое-где маленькие точки далеких глу-
хих деревень,  куда добираться можно лишь зимой на оленях,  а летом на
лодках - где по рекам, где волоком.
     Зимой все заботливо укутано снегами. Снега, снега, без конца, без
края...  Когда лютуют морозы, этот обширный край и вовсе кажется нежи-
лым.
     Летом природа тоже не ласкает взор живописным  пейзажем.  Но  как
только выйдешь к морю, все мгновенно преображается. Холодное Белое мо-
рюшко плещется,  словно былинное, сказочное диво. И когда глянет солн-
це,  в отлив в полосе прибоя светятся теплыми радостными красками пес-
ки, словно где-нибудь на юге.
     Белое море  выносит  из  вод бескорые,  мытые-перемытые корневища
столетних сосен и лиственниц, взятые неведомо где - то ли в мезенских,
лешуконских да онежских лесах,  то ли в чащобах Предуралья. А иной раз
виновато выложит волна обломки корабельных бортов, поплавки от неводов
да закрученные папирусными свитками куски бересты...
     А в глубинах таится своя,  малоизвестная человеку жизнь. Там, где
воды Белого моря смыкаются с морем Баренца, у Канинского берега, гуля-
ет треска,  пикша да камбала. По осени с ледоставом в реки заходит не-
реститься навага.  Близ Лумбовского залива, что на Терском берегу, тя-
нутся подводные заросли ламинарий - водорослей семиметровой высоты.
     В более теплых,  чем в иных беломорских местах,  водах Кандалакш-
ского залива зимой обитает сельдь:  и мелкая  егорьевская,  и  крупная
ивановская. Встречаются здесь и полярная камбала, ледовито-морская ли-
сичка,  драгоценная семга,  толстобрюхий окунь-пинагор с трехцветной -
оранжевой, желтой, зеленой - икрой, чир, пелядь, полярный сиг, живоро-
дящая рыба бельдюга,  и весьма редкие звездчатые скаты, и случайно за-
шедшие сюда макрели,  и морские хищницы - полярные акулы, чистое бедс-
твие для рыбаков-ярусников... Да разве перечислишь все, чем богато мо-
ре! А больше всего оно знаменито морским зверьем - гренландскими тюле-
нями, нерпами, моржами, морским зайцем.
     Веками жили поморы зверобойным промыслом...

        4

                                            Поморы - красные голенища.
                                                             Поговорка
     В середине  февраля  семьдесят  зверобоев  колхоза отправились на
зимний промысел тюленя.  Это был первый массовый выход на лед от  кол-
лективного хозяйства,  и Панькин возлагал на него большие надежды.  От
удачи на зверобойке будет зависеть авторитет колхоза и  авторитет  его
как председателя.  Немало пришлось похлопотать правленцам,  чтобы соб-
рать,  починить зверобойные лодки,  снабдить мужиков всем необходимым,
разведать хотя бы приблизительно залежки тюленьих стад.
     ...Ледяные поля изломаны свирепым норд-остом, приливными и отлив-
ными течениями. На пути - большие льдины со стамухами и торосами, раз-
водья с тяжелой,  как свинец, черной водой. Сплошного ледяного покрова
в этих местах нет:  в прилив льдины стискивает, в отлив они разрежают-
ся.  Высота наката здесь достигает шести-семи метров.  Бьются  друг  о
друга льдины, крошатся, ломаются. Причудливыми нагромождениями выпучи-
ваются торосы.
     Гляди, зверобой, в оба! Не оступись в промоину, не опоздай до на-
чала отлива выбраться на берег. Пять минут припозднишься - пойдет вода
обратно,  и быть тебе в уносе, а если не сумеешь засветло управиться с
битым зверем и угодишь в пoтемь,  иди осторожно, не напорись на торос,
притаившийся в кромешной тьме.
     Семерник - зверобойная лодка с полозьями вдоль киля, рассчитанная
на семь человек,  сработана на диво - легкая, прочная, по снегу сколь-
зит, что санки. Гнутые частые шпангоуты пришиты к тесинам-набойкам уз-
кими ремнями.  В носу и в корме вместо кокор плоские доски,  обшивка к
ним прихвачена коваными гвоздями.  К бортам с обеих сторон прикреплены
лямки  из  тюленьей кожи,  в которые впрягались мужики.  В двух первых
лямках у носа идут подскульные,  наиболее крепкие и, выносливые - Гри-
горий Хват и Родион Мальгин. Родион налегает на лямку справа. На ногах
- бахилы, на плечах - совик, на голове - ушанка. Лицо серьезное, с му-
жицкой упрямкой.  Слева Хват двигается легко, почти не кланяясь ветру,
лямку тянет весело,  будто играючи. За ним, сгорбившись и оскользаясь,
плетется  Федька Кукшин.  Того мать тоже не пускала на зверобойку,  но
отец,  немощный,  хворый,  приказал идти:  пора зарабатывать на пропи-
танье.  Шея у Федьки замотана шарфом - боится застудить горло. По дру-
гому от Федьки борту шагает Дорофей.  И Анисим тут же.  Трепыхаются на
ветру полы его оленьей малицы. За ним в ватнике и заячьем треухе - еще
один мужик, сосед Анисима. Седьмым, толкая лодку в корму, шагает Нико-
лай  Тимонин.  У него опять радость:  вторая дочь вроде бы "забагрила"
жениха, и с возвращением отца с промысла намечается новая свадьба.
     Ветер сечет лица снежной колкостью.  Холодина лютый, но зверобоев
иной раз на неровных местах и пот прошибает,  хотя идут без добычи. На
обратном пути будет при удаче сходить семь потов...
     Ночевали прямо в лодке, на береговом припайном льду, под оленьими
одеялами,  под  брезентом-буйном,  согревшись пшенной кашей да горячим
чаем, приготовленными на костерке.
     Родион шел на зверобойку впервые:  "Вот так же хаживал и батя,  -
думал он.  - Его дороженька стала моей.  Хоть матушка и не  пускала...
Идти-то все равно пришлось бы! Не нынче, так весной, не весной, так на
будущий год.  Каждый помор должен побывать на льду,  Иначе какой же он
мужик?"
     Вспоминал, как его провожали.  Мать, Тишка и Густя долго шли сле-
дом, потом отстали, помахали руками. Родион видел, как мать поднесла к
глазам концы полушалка.  Густя, отвернувшись от ветра, прикрывала лицо
варежкой. Тишка бодрился: махал шапкой, и ветер тормошил его волосы...
     Утром, когда с береговых льдин выбрались на плавучие, Гришка Хват
с Николаем Тимониным, вскинув берданки за спину, пошли вперед, на раз-
ведку тюленьих лежбищ.  О том, что зверь где-то близко, подсказали му-
жикам  вороны.  И стайками,  и поодиночке они летели от берега в море,
надеясь добыть себе пищу возле тюленей. Старинная примета.
     - Только  ветер  бы не сменился,  - сказал Дорофей,  обеспокоенно
поглядев на небо, на облака.
     - Вроде бы не должен,  - отозвался Анисим, вставив в снег меж об-
ломков льда высокий шест с привязанной на вершинке  тряпицей-махавкой,
указывавшей разведчикам обратный путь. - В эту пору тут всегда держит-
ся полуночник. Но как знать! Ветрам не прикажешь!
     Он долго смотрел на небо,  становился к ветру так,  чтобы ощущать
его напор щекой,  что-то прикидывал и наконец сказал, что если ветер и
спадет, то не раньше вечера. Однако надо на льду долго не "чухаться".
     Родион, приметив в стороне большую стамуху, взобрался на нее. Фе-
дор - тоже,  стал рядом.  Увидели:  Хват и Тимонин, отойдя от лагеря с
полверсты,  повернули обратно, шли ходко, пригибаясь, словно под пуля-
ми.  А еще парни заметили на льду темные пятна: будто весь край льдины
усеяли камни-валуны. Родион и Федька пошли к юровщику.
     - Зверь близко. Хват с Николаем обратно идут.
     - Это ладно,  - отозвался юровщик.  - Будем готовиться.  Наденьте
рубахи. Багорики чтобы были под рукой, веревки. Ножи проверьте.
     Тем временем подошли разведчики. Хват сказал:
     - Штук полета на лежке.  Отсюда с полверсты, не боле. Лед на пути
гладкий.
     - Так...  - Анисим осмотрел каждого артельщика, придирчиво прове-
ряя снаряжение,  хотя и проверять как будто было нечего:  все с собой,
все в полном порядке.  - Я беру на себя сторожа, а вы, Гриша и Микола,
бейте по лысунам, что с краю. Ну, двинулись!
     В белых "стрельных" рубахах,  надетых поверх одежды для маскиров-
ки, зверобои двинулись вперед. Дойдя до того рубежа, где уже надо было
передвигаться ползком, Анисим первым лег на лед и заскользил по снегу,
работая локтями и коленями. За ним последовали другие. Родион опустил-
ся столь поспешно, что ушиб колено, но тут же забыл о боли.
     Теперь они издали были похожи на рассыпавшееся по снегу маленькое
приблудное тюленье стадо.  Ползли и ползли, не ощущая усталости, кото-
рая придет позже. Их взгляды были устремлены вперед, и древний охотни-
чий азарт все более овладевал ими.
     Ветер гнал поверх льда поземку. Подползали к залежке с подветрен-
ной стороны.
     ...Тюлень любит полежать на льду.  Чем больше он  облежался,  тем
становился спокойнее и в воду шел неохотно, особенно в хорошую погоду,
когда нет снегопада. Беспокойно в стаде бывает тогда, когда оно только
выходит из воды и укладывается на лежку,  когда тюленихи ласкают, пог-
лаживая ластами,  своих детенышей.  Первое время тюлени ведут себя  на
льду осторожно,  часто осматриваются по сторонам, принюхиваются к воз-
духу.  Убедившись, что опасность им не грозит, стадо начинает подремы-
вать,  а то и вовсе спать. У кромки льда ложатся лысуны - самцы. Мате-
рый опытный тюлень охраняет покой сородичей,  бдительно посматривая по
сторонам, готовый в любую минуту подать сигнал: в воду.
     ...Выстрел ударил неожиданно,  и тюлений сторож  опустил  голову.
Анисим перезарядил винтовку и прицелился снова. Забухали берданки Хва-
та и Тимонина,  и через несколько минут  на  краю  льдины  образовался
барьер из мертвых лысунов, отрезая остальным путь к воде. И тут зверо-
бои вскочили и с багориками кинулись к тюленям,  в панике ворочающимся
на  льду.  Воздух огласился разноголосым ревом.  Словно детишки малые,
кричали беспомощные бельки, лежащие возле тюлених.
     Родион, подбежав к лысуну,  поднял багорик. Зверь, проворно рабо-
тая ластами,  выгибая спину,  сделал попытку увернуться от смерти.  Но
Родион  опять  забежал спереди и ударил его по мягкому,  незащищенному
темени. Лысун дернулся и затих.
     В охотничьем азарте Родион подбегал то к самке,  то к лысуну.  Но
вот перед ним оказался белек,  белый как снег, тюлений детеныш. Подняв
голову,  он кричал истошно, словно ребенок, у которого отняли соску, и
глядел круглыми черными глазами прямо в глаза парню.  Тот поднял баго-
рик, но не ударил, опустил руку...
     - Родька! Чтоб тебя! Ты чего? - загремел голос Хвата.
     - Торопитесь,  братцы! - кричал Анисим. - Скоро отлив! Ветер сме-
нится - пропадем!
     Родион увидел, как Хват взмахнул багориком. Белек затих...
     Мужики, перебив стадо,  взялись за ножи.  Родион,  положив на лед
багорик, повернул тюленью тушу вверх брюхом, приладил ее меж ног и по-
лоснул острым,  как бритва,  клинком по всей длине туловища.  Брызнула
кровь  на бахилы,  в лицо...  С тушен он по неопытности возился долго.
Когда отделил шкуру, у других уже было обработано по пять-шесть туш.
     Дорофей снисходительно посматривал, связывая шкуры в юрок1.
     1 Юрок - связка тюленьих шкур.

     - Второй раз тебя,  Родька,  окрестили, - сказал он. - Первый раз
поп в купели,  а нонче мы на льду тюленьей кровью помазали.  Теперь уж
ты самый настоящий зверобой!
     К Родиону  подошел  Гришка  Хват и,  словно бы оправдываясь перед
ним, заметил:
     - Если замахнулся, так уж бей!..
     Друг за другом зверобои двинулись в обратный путь,  волоча за со-
бой юрки и оставляя на снегу алый след - "красную гриву".  На ошкурен-
ные тюленьи тушки накинулись теперь вороны...

        5

     С уходом мужиков на зверобойку в Унде стало  малолюдно.  Бабы  да
старики правили домашним хозяйством, дети весь короткий день проводили
в школе.
     Иероним Маркович  Пастухов  в  эти дни большей частью сидел дома:
вязал мережи, тюкал на сеновале топором, мастеря широкие охотничьи лы-
жи  по заказу соседа-промысловика.  Изредка он навещал своего приятеля
Никифора Рындина.
     Однажды морозной  ночью,  когда  ухали  бревна в срубах и с исси-
ня-черного неба глядело,  не мигая, огромное око луны, Пастухов шел из
гостей от Рындина.  У них были именины внучонка,  восьмилетнего Пашки.
Жена Иеронима на гостьбу не пошла.
     - Чего там?  Винищем заливаться! Поди, ты на даровщинку-ту сам не
свой.  Я лучше посижу у Дарьи с прясницей. Помни: ежели поздно явишься
- не пущу!  Да напьешься,  увязнешь в сугробе - помощи от меня не жди.
Поди с богом,  выпивоха несчастный.  Сам-от хворой, еле ноги перестав-
лят,  а глотка-то луженая!  Нет, чтобы, как люди, посидел дома, воздел
на нос-от очки да Евангелье почитал,  либо Житие святых,  али пасьянсы
расклал по-благородному.  Или хоть бы катанки подшил!  - Она возвысила
голос до фальцета и швырнула мужу в ноги старые валенки.
     Иероним выскочил на крыльцо как ошпаренный.  Постоял, прислушива-
ясь,  как в избе что-то бренчит и гремит, и радуясь, что вовремя успел
шмыгнуть за дверь, пока супруга вконец не разбушевалась и не запустила
в него чем-нибудь потверже валенка.
     "Пасьянсы! - думал он, ходко шагая по тропке к избе Рындиных. - И
слово-то какое мудреное! И где она его выкопала-то! И что тако означа-
ет - не ведаю".
     Термин "пасьянс" остался бытовать среди унденских баб в  наследс-
тво от Меланьи Ряхиной, которая как-то от скуки позвала соседок и ста-
ла им преподавать уроки карточных гаданий.
     Никифор принял приятеля преотменно.  Усадил в красный угол и пот-
чевал от души. Большое внимание к гостю проявили и зять Рындина, и мо-
лодуха,  и даже именинник,  который угостил его карамелькой.  В разгар
дружеской беседы Иероним спросил у Никифора:
     - Скажи ты мне, пасьянсы что тако означат?
     Никифор подумал и ответил с уверенностью:
     - Эт-то ругательно слово.
     Дедко Иероним стукнул по столу.
     - На овчину переделаю!
     - Кого, Ронюшка? - миролюбиво спросил Никифор. - Уж не меня ли? И
за что тако?
     - Свою старуху! - Иероним в великом возмущении замотал головой. -
Каких еще ругательств не придумает, кикимора старая!
     - Ладно, успокойся. Нервенный больно стал. На старух вниманье об-
ращать - не жить!  Ей-богу.  Сразу ложись в домовину.  Оне, пока моло-
ды-то были, так все ластились, влезали в душу ужом, а как почуяли, что
скоро пора на погост, так вовсе ума лишились. Едят мужиков поедом.
     Стали петь песни,  потом, разойдясь, плясали, потом целовались, а
после  опять  сели за стол.  Именинник Пашка уже давно спал,  и вскоре
зять Никифора с женой убрались в горенку.  Старуха тоже  забралась  на
печь, сказав: "А к лешему! Вас не пересидишь!" А Иероним и Никифор все
клялись в дружбе вечной и неизменной.
     Лишь около полуночи друзья распрощались, и дедко Иероним без осо-
бой охоты отправился домой, гадая, спит его супруга или нет и как зак-
рыла дверь:  на засов или на щеколду.  Если на щеколду, то он бы зашел
без шума и завалился спать. А если на засов, придется ломиться в дверь
и принимать на себя пулеметный огонь.
     Улица была пустынна.  Покачиваясь, словно призрак, Иероним Марко-
вич тихонько шагал по дороге,  как слепой, тыча посошком. Остановится,
потычет, бормоча: "Сугроб? Сугроб. А туточки? Нет, твердо", - и сдела-
ет шаг вперед. Пропал бы, если бы не посошок!
     Если отбросить в сторону домашние неурядицы, настроение у Иерони-
ма  Марковича было отличное.  Этому немало способствовала неповторимая
красота светлой морозной ночи,  когда все привычное оборачивается  ка-
кой-то другой, незнакомой стороной. Взять хоть те же избы - обыкновен-
ные,  большей частью старенькие,  с потемневшими от времени и  непогод
срубами.  В этот час они выглядели красавицами. Снег на крышах, словно
пышное пуховое одеяло, голубой-голубой, блестит и сверкает яркими мел-
кими искрами.  И вдали, за избами, везде, куда ни кинешь взгляд, голу-
беют снеговые просторы. А у самого окоема голубизна переходит в густую
синеву.  И в том краю неба, где темнее, длинные иглы, тонкие, светлые,
широкой извилистой лентой нависают над землей,  находясь в  постоянном
движении.
     Иероним даже остановился,  положив обе руки на посошок. "Господи!
Какая  красота!"  - прошептал он и пошел было дальше.  Но тут же снова
стал как вкопанный и начал мелко-мелко креститься, бормоча первую при-
шедшую на ум молитву. Из ближней избы на крыльцо вышел кто-то в белом,
словно привидение.  Иероним замер ни жив ни мертв. Однако присмотрелся
и убедился, что это женщина. Высокая, статная, в одной рубахе и... бо-
сиком.  Женщина постояла у косяка,  опершись о него рукой,  шагнула  в
сугроб,  наваленный у самых ступенек, склонилась, взяла горсть снега и
стала тереть лицо и грудь.
     Иероним точно завороженный смотрел на ее полные красивые руки, на
темные волосы, веером распущенные по спине. "Да что такое? Ведь живая!
Ей-богу,  живая",  - подумал он и, крадучись, стал подходить ближе, но
не заметил прясла от полузанесенной снегом  изгороди.  Наткнувшись  на
него, Иероним перевернулся через обындевелую жердь и полетел головой в
сугроб, воткнувшись в него, словно кол в землю.
     "Вот те  и  пророчество старухи!  Вот те и пасьянсы!..  Погибаю в
сугробе",  - мелькнуло у него в голове. Он изо всех сил барахтался, но
усилия ни к чему не приводили:  голова все больше уходила в сугроб,  и
Иероним уже начал задыхаться.
     И тут кто-то с силой дернул его за ноги и мигом выволок из снега.
Иероним глубоко вздохнул,  потом стал подниматься. Выбравшись снова на
дорогу, отыскал посошок и шапку. И только тогда, вспомнив о своем бла-
годетеле,  так неожиданно пришедшем ему на выручку,  оглянулся кругом,
отыскивая его.  Но никого,  кроме женщины,  что стояла на крыльце,  не
увидел.
     А та вдруг подняла руки, сжатые в кулаки, и пошла на него.
     Иероним ойкнул и - откуда только взялась прыть - помчался  бегом,
не оглядываясь и бормоча: "Свят.. свят... свят..."
     Он уже не помнил,  как очутился возле избы, обеими руками забара-
банил в дверь.

     Запасаясь теплом на ночь, Фекла сильно натопила в зимовке лежанку
и закрыла ее с жаром, не заметив головни.
     Около полуночи она проснулась,  ощутив тошноту. Сердце то замира-
ло, то билось сильными и редкими толчками. Голова была тяжелой, в вис-
ках стучало. В избе было душно, припахивало чадом.
     "Угорела!" - Фекла сошла с кровати. Руки и ноги дрожали, еле слу-
шались. Пол ходил ходуном. Фекла почувствовала, что теряет сознание. С
трудом,  в чем была,  она выбралась на улицу. Свежий воздух и снег по-
могли ей.
     Тут ее и увидел дедко Иероним.  Когда он кувырнулся в сугроб, уже
отдышавшаяся Фекла пришла ему на помощь. А затем, рассердившись, пошла
на него с кулаками.

        6

     Чтобы колхозу поскорее стать на ноги,  окрепнуть, необходимо было
выходить на промысел трески, сельди, камбалы в открытое море - на Мур-
ман,  в Кольский Залив,  к берегам Канина Носа. А судов не было. Шхуна
отплавала  свое  и не могла больше справляться с крутой штормовой вол-
ной.  Бот нуждался в ремонте,  небольшие суденышки - доры и карбаса  -
могли только жаться у берегов на ближнем лове.  Недавно организованная
моторно-рыболовная станция дала колхозу в аренду сейнер, но этого было
мало.  И  Панькин решил отремонтировать ряхинский бот "Семга" да зало-
жить на стапелях новый.
     Мастеров-корабелов в Унде не занимать.  Издавна здесь шили и кар-
басы,  и промысловые зверобойные лодки,  парусники - шняки и лодьи,  а
позднее и - боты.  Мастерство переходило от дедов к сыновьям и внукам.
"Мачты - залюбуешься, корма - как ракушка хорошая!" - говаривали рыба-
ки  и  зверобои,  похваливая  на  диво сработанные суденышки унденских
умельцев.
     Живал когда-то  в селе Новик Мальгин,  знаменитый корабел.  Дере-
венские богачи всегда,  бывало, ему заказывали не только карбасы, зве-
робойные лодки и брамы1 для кошелькового лова, но и боты парусные. Но-
вик считался по этой части мастером непревзойденным.  Учиться  к  нему
приходили плотники с Ручьев,  Золотицы и даже с Прионежья.  Сколько на
своем веку сшил этот мастер судов - не счесть. Уже в глубокой старости
он  передал все секреты ремесла ближайшим помощникам.  Среди них был и
Николай Тимонин, который, когда Новик умер, продолжил его дело. Расто-
ропный,  смекалистый,  из тех, кто "на свои руки топора не уронит", он
шил лодки и боты вплоть до революции.  Потом заказов к нему  поступать
не стало, и его артель распалась.
     1 Брама - вспомогательная лодка-неводник при лове сельди с бота.

     Теперь Панькин вспомнил о нем.
     - Корабельное дело не забыл,  Николай? Колхозу очень нужны масте-
ра: ряхинский бот спустить на воду, заложить новое судно. Колхоз боль-
шой, а плавать не на чем.
     Тимонин погладил рукой обширную розовую плешь. На добродушном ли-
це засветилась тихая улыбка: давно мечтал о топоре!
     - Корабельное дело я не забыл,  - с достоинством  ответил  он.  -
Собьем артель и что надо - сделаем!
     В свою артель Тимонин взял Гришку Хвата да Евстропия Рюжина, и по
прозвищу Немко.  Рюжин - мужик средних лет,  глухонемой,  слыл великим
трудолюбцем, все схватывая на лету. Он был мастером на все руки: чинил
и перекладывал печи,  столярничал,  малярничал,  врезал стекла в окна,
мог при нужде шить сапоги,  катать валенки,  а более всего любил кора-
бельное дело.
     Стало потеплее и посветлее, и мастера пришли к боту, поставленно-
му под берегом на подпоры-срубы.  Тимонин облазил трюм, обстукал бока,
тщательно осмотрев посудину до последнего шва.
     Бот в сильный шторм попал на мель у Унскнх Рогов в Двинской губе,
близ Пертоминска. Ударом о камни повредило шпангоуты. Команда, наложив
пластырь и беспрестанно откачивая воду ручным насосом,  с великим тру-
дом добралась до дому.
     В свое  время  Николай Тимонин сам шил этот бот,  а когда "Семга"
попала "Уне на рога",  он шел на ней кормщиком. Теперь ему же приходи-
лось ее чинить.
     - От себя,  как от судьбы,  не уйдешь! - сказал Тимонин, осмотрев
судно.  - Два шпангоута надо сменить, кницы у бимсов2 тоже, внутреннюю
и наружную обшивку шириной в три доски заменить. Да и киль внутри тре-
щину дал по слою. Придется накладки ставить, болтами притягивать.
     2 Шпангоуты - поперечные крепления днища судна;  бимсы -  брусья,
поддерживающие палубу; кницы - деревянные или железные детали для свя-
зи бимсов с бортом судна,

     Он сбил на затылок шапку. Немко стоял рядом, бросая зоркие взгля-
ды  на мастера,  на поврежденный бот и кивал,  все понимая по движению
губ Тимонина.  Штаны у Немка заправлены в старые валенки  с  загнутыми
голенищами.  На ватнике во всю спину заплата. На голове кожаный черный
"колпачок ползальный":  в них зверобои подкрадываются по льду к нерпам
да  тюленям.  Если  глянуть  спереди на промышленника,  подбирающегося
ползком к залежкам,  ни дать ни взять лезет  тюлень:  плечи  белые  от
"стрельной  рубахи",  а голова черная от колпачка,  как тюленья морда.
Лицо у Немка рябоватое.  Немножко грустные глаза посажены глубоко  над
выдающимися вперед скулами.
     Григорий Хват отчаянно дымил "козьей  ножкой"  и  посматривал  на
судно с безнадежностью во взоре.
     - Стоит ли овчинка выделки? Бот-то старый. Года два стоял на при-
коле. Вон, кажись, на корме вороны гнездо свили!
     - Ничего,  еще поплавает,  хотя возни с ним будет и много. Дерево
крепкое, просмоленное, - отозвался Тимонин и обратился к помощникам: -
Ну, за работу, благословясь!
     Те принялись осторожно снимать поврежденную обшивку.

        ГЛАВА ТРЕТЬЯ
                                  1

     Опять к поморской деревне подкралось лето. Июнь стоял прозрачный,
солнечный,  но прохладный: все время, не переставая, дули резкие ветры
с полуночной стороны.  Даже в заветерье, хоть и на солнышке, ватник не
снимешь.
     Жизнь в Унде текла по-прежнему,  без особых  происшествий.  Рыба-
ки-семужники  сидели в избушках на тонях грустные:  семга в невода шла
плохо.  Сейнер бороздил море где-то у Мурмана. Оттуда время от времени
приходили  сообщения об уловах рыбы да рыбаки передавали приветы своим
семьям.
     Дорофей выйти  в  море на "Семге" не смог.  Тимонин добросовестно
починил ее, проконопатил пазы, осмолил заново корпус, однако двигатель
на  боте стоял старый,  требовалось заменить кое-какие части,  а их не
было.  Правление колхоза послало моториста  Офоню  Патокина  в  Архан-
гельск, наказав ему без запасных частей не возвращаться.
     Тресковый промысел уже был в разгаре,  а в августе должен был на-
чаться лов сельди. Но судно стояло на приколе.
     Дорофей, подобрав команду,  ходил темнее тучи,  занимаясь  делами
вовсе  не  рыбацкими:  разгружал  с барж товары,  прибывшие в рыбкооп,
плотничал.
     Колхозники рубили будку для электростанции,  которую обещали при-
везти из Архангельска к осени.  Электрический двигатель в селе ждали с
великим нетерпением: никогда здесь не видели лампочки Ильича. И с пус-
ком станции районная контора связи обещала также радиофицировать село.
     Унда круглый год, исключая время белых ночей, жгла в лампах керо-
син,  а радио заменяли звонкие голоса баб,  каждое утро  судачивших  у
родникового колодца.  Именно здесь по извечной традиции рождались вся-
кие слухи и множились деревенские новости: у кого родился ребенок, кто
собирается жениться, к кому приехали из дальних мест гости, какая дев-
ка нашла себе жениха,  а какая,  по-видимому,  не найдет,  оттого, что
некрасива да неповоротлива.

     У Мальгиных захворала мать.  Случилось это внезапно: пошла на по-
веть задать корм корове да овцам - в глазах потемнело,  и  она  упала.
Родион, когда она очнулась, уложил ее на кровать. Сбегал за фельдшери-
цей,  и та велела Парасковье полежать с неделю,  принимая лекарства, а
после  наказала никакой тяжелой работы не делать.  Парасковья полежала
два дня и встала,  но ей опять сделалось плохо, и она не поднималась с
постели почти до конца месяца.
     Родион и Тишка по очереди дежурили возле больной. Сами и печь то-
пили, и варево готовили, и скот кормили, и даже доили корову.
     Парасковья поднялась в конце июня,  с первым летним дождем. Услы-
шав шум на улице,  она посветлела лицом, сунула ноги в меховые туфли и
тихонько подошла к окну.
     - Слава богу, дождичек! К теплу, значит. А мне пора вставать.
     Родион до этого никогда не видел мать хворой.  Привык к тому, что
она  спозаранку топила печь,  звенела ведрами.  Бывало,  целый день не
присядет отдохнуть - все у нее дела.  А если и  сядет  на  лавку,  так
опять же с работой - за прялку.
     "Плохо будет,  если мать сдаст,  - думал он.  - Беречь ее надо. В
море нынче с Дорофеем не бывать. Как ее без присмотра оставишь? Погожу
до осени, а там - на Канин пойду".
     Струи воды  хлестали в оконце,  стекая на землю мутными потоками.
Изредка поблескивала молния.  Этот веселый шумный  дождик  принесен  с
юго-запада шелоником. Желанным гостем пришел этот ветер. Поморы назва-
ли его в честь родины дедов и прадедов - Новгородчины,  где течет река
Шелонь. Ветер с отчего края, добрый, теплый, обычно к вечеру стихал и,
по словам стариков,  "уваливался в постель к женке", никогда ей не из-
меняя...
     Парасковья обвела взглядом избу:  всюду чисто, посуда вымыта, пол
выметен. Она одобрительно посмотрела на старшего сына. Тишки не было -
пропадал с удочкой на реке.

        2

     Унда спала.  Даже собаки не брехали. Поморские псы не обучены ла-
ять попусту.  Чужие люди здесь показывались очень редко,  а своих всех
собаки знали наперечет.  Молчаливый и строгий характер рыбаков,  каза-
лось, передавался и собачьему племени...
     С полуночи, не переставая, дул ветер - зябкий, бесприютный, слов-
но бобыль-бродяга. Ночи летом в этих местах светлые: солнце, нырнув за
горизонт,  сразу начинает подниматься снова.  Местные жители  к  этому
привыкли. А иной заезжий человек в такую ночь мается, страдает бессон-
ницей, глаза не могут привыкнуть к бело-розовому свечению.
     Рублеными теремами стоят избы с коньками на крышах.  Старая церк-
вушка подпирает небо своими луковками, крытыми осиновым лемехом. В бы-
лые времена поморы, вернувшись с богатой добычей, не заходя домой, шли
в нее благодарить Николу Угодника за удачу.  Если смотреть белой ночью
на село с реки, веет от него чем-то древним сказочным, былинным.
     Вечером молодежь гуляла по улице с гармоникой,  с песнями.  Играл
на гармошке Федька Кукшин - единственный мастер по этой части.  Но те-
перь час поздний,  и все давно разбрелись по избам.  Только по  задам,
мимо амбарушки Мальгиных,  где прежде покойный Елисей хранил сети, не-
торопливо шла Фекла Зюзина.  Она долго сидела на берегу,  раздумывая о
своей одинокой жизни, наплакалась, жалеючи себя.
     Амбарушкой Мальгины почти не пользовались.  Там был свален в углу
старый полуистлевший невод да стояли ушаты и бочонки, в которых солили
рыбу впрок. Дверь на замок не запирали, только совали в скобу колышек.
Теперь  колышка не оказалось,  дверь была прикрыта неплотно,  и Фекле,
когда она шла мимо, послышалось, что в амбарушке кто-то шебаршит.
     Она тихонько приблизилась и услышала жаркий шепот:
     - Родя... Родя... Ох!
     - Голуба моя, Густенька!.. Любимая...
     Голоса смолкли.  Фекла сверкнула в молоке белой ночи черными гла-
зами и отошла от двери.
     А рано утром она с двумя  ведрами  пришла  к  роднику  за  водой.
Здесь,  на  свежем воздухе,  бабы прочищали с ночи горло.  Бойкая речь
слышалась далеко.
     - В рыбкооп товаров навезли, - говорила высоким голосом жена Хва-
та Варвара.  - Сказывают,  полушалки есть шерстяные.  Надо бы купить к
осени.
     Росту Варвара небольшого,  но мягкая и сдобная,  словно булка  на
дрожжах. Меж тугих щек - задорной пуговкой вздернутый нос.
     - А ситцевы платки есть? - спросила длинная, словно жердь, тонко-
ногая Авдотья Тимонина. - Мне бы к покосу надо ситцевый!
     - Про ситцевы не знаю, - ответила Варвара, зачерпнув воды.
     - Парасковья Мальгина с постели поднялась.  Хворала долго! - Сме-
нила тему разговора Авдотья.  - Что такое с ней приключилось?  Старше-
му-то сыну Родьке пора,  верно,  жениться. С Густей Киндяковой который
год милуются! Будет Парасковье дельная помощница.
     - Как не пора. Ежели мать больная да по хозяйству боле обряжаться
некому, давно пора, - подтвердила Варвара, поднимая на плечо коромысло
с ведрами.
     Фекла, зачерпнув воды и бросив взгляд из-под  темного  платка  на
баб, будто невзначай обронила:
     - Уж оженились...  Каждую ночь в амбарушке на сетях полеживают! -
Подхватила ведра и, не сказав больше ни слова, удалилась.
     Варвара с коромыслом на широком мягком плече и Авдотья с  ведрами
в вытянутых руках многозначительно переглянулись.
     - Вот ведь как ноне бывает!  - покачала головой Варвара.  - Ну  и
молодежь пошла! Ни стыда, ни совести!
     - И не говори, Варварушка!
     По Унде поползла ядовитая и грязная сплетня. Тем же утром она по-
пала в уши отцу Густи, ходившему спозаранку на склад за гвоздями, что-
бы строить электробудку.
     Дорофей сидел за столом и завтракал, когда из горницы вышла дочь.
Она  молча поплескала из умывальника в лицо холодной водицей,  заплела
косу,  и свежая со сна,  с сияющими глазами, села к столу. Мать налила
ей в блюдо ухи, поставила кринку простокваши.
     Дорофей исподлобья кидал на дочь суровые  взгляды  и,  недовольно
покряхтывая,  дул на варево:  уха была горячая,  с огня. Густя уловила
перемену в настроении отца и подумала: "С чего бы?"
     - Дожили!  - в голосе Дорофея горечь и обида.  - По деревне треп-
лют: Киндякова дочь по ночам в мальгинской амбарушке мнет сети с хаха-
лем! Скоро в подоле принесет, того и гляди! Позор!
     - Что вы, батя, говорите-то несусветное! - возмутилась Густя.
     Лицо ее запылало. На глаза навернулись слезы.
     - Молва не по лесу ходит, по людям! - повысил голос отец.
     Ефросинья замерла у печи с ухватом, округлив от изумления глаза и
не в силах вымолвить ни слова.
     - Да что вы,  батя,  родной дочери не верите? Али не были молоды,
не гуляли по вечерам? - сказала Густя.
     Есть она  не могла.  Деревянная ложка плавала в ухе,  кусок хлеба
выпал из руки на скатерть.
     - В наше время было не так!  - отрезал отец. - В наше время с ве-
черки домой провожать не разрешалось! А нынче...
     Он не договорил, махнул рукой, вылез из-за стола и стал у окошка.
Жена попыталась успокоить:
     - Ты зря,  Дорофеюшко, на Густю накинулся. Мало ли чего бабы ска-
жут! Оне ведь как сороки...
     - Молчать!
     Густя убежала в горницу,  легла ничком на постель,  роняя слезы в
подушку.  Ефросинья всплеснула руками,  поглядела ей вслед и стала вы-
таскивать из печи чугун. Ухват скользнул по донцу - чуть не опрокинула
варево.
     Дорофей взял  из-под  лавки  топор,  пошел  на  стройку,  хлопнув
дверью.  Испуганный  кот метнулся от порога под ноги хозяйке,  которая
нечаянно наступила ему на хвост...

     Парасковья целый день сидела дома,  штопала белье, на люди не вы-
ходила. Родион, узнав, что про него и Густю говорят по селу, возмущал-
ся,  но помалкивал,  чтобы не расстраивать мать.  Но сплетня вползла в
избу с приходом Тишки.  Он попросил поесть,  сел за стол и,  плутовато
посмотрев на Родиона, не без ехидства сообщил:
     - Мам,  сказывают,  Родька Густю Киндякову ночью в амбарушке шшу-
пал!
     Родион пнул его под столом. Тишка уткнулся как ни в чем не бывало
в тарелку со щами,  преувеличенно старательно  работая  ложкой.  Мать,
побледнев, спросила:
     - Это правда, Родион?
     - Для того и девки, чтобы щупать, - попробовал Родион отшутиться.
     - Господи!  Как же можно так-то?  Девичью честь  беречь  надобно.
Ведь дело это серьезное.  Что люди-то скажут? Меня на старости лет по-
зоришь!
     - Ничего у нас такого не было...  И давайте, мама, прекратим этот
разговор. Мало ли что насплетничают... А кто видел?
     - Родя, Родя, - укоризненно сказала мать и заплакала, утирая гла-
за фартуком.
     - Кажись,  скоро Густька на живот пополнеет, - радостно продолжал
Тишка. - Так бают по деревне!
     Родион не  удержался,  дал брату изрядного тычка.  Тишка кинул на
стол ложку и, чуть не плача, закричал:
     - Ты что дерешься? Я ведь уж не маленький, я могу и сдачи дать!
     Родион шапку в охапку - и вон.
     Выйдя из избы,  он в сердцах стукнул кулаком о перила крыльца. Из
сеней послышался тихий голос матери:
     - Родион, я должна знать правду.
     Родион резко обернулся:
     - Поверь, мама, любовь у нас чистая. Правду говорю!
     - Ладно,  Родя,  верю,  - прошептала мать.  - Тишке-ябеднику  уши
оборву. Иди в избу-то, не кипятись!
     Вечером к Мальгиным явился Дорофей.  Он был в подпитии, что с ним
случалось  весьма редко.  Слегка стукнулся головой о низкую притолоку,
поморщился.  Кинул кепку на лавку и сел  без  приглашения.  Глаза  его
сверкали. Парасковья стала неподвижно посреди избы, как бы прислушива-
ясь к чему-то.
     - Надо поговорить с глазу на глаз,  Парасковья Петровна!  - хмуро
сказал гость.
     - Говори. Родька в горенке. Тишка на улице.
     - Нехорошие слухи ходят,  Парасковья. Вся деревня нам кости пере-
мывает.
     - Знаю.
     - А знаешь, так чего молчишь? Я своей Августе сделал выволочку. А
Родька в святых угодниках, верно, ходит?
     - Святым  не назову,  а вины за ним не вижу.  И напрасно ты дочку
обидел. Напрасно!
     - Напрасно,  говоришь? - помолчав, сказал неуверенно Дорофей. За-
пал у него стал проходить. - А ежели не напрасно?
     - Кому поверил?  Первому встречному?  - Парасковья надвинулась на
Дорофея,  величественная,  суровая.  - А я верю сыну. Вот так верю! Не
таковский он, чтобы девку позорить!
     - Ты в свидетелях не была...
     Из горницы вышел Родион.
     - Дядя Дорофей,  - сказал он.  - Объяснять я вам ничего не  буду.
Однако скажу честное слово: мы с Густей перед людьми и друг перед дру-
гом чисты.
     Дорофей озадаченно помолчал.
     - Н-ну ладно, - сказал он и вышел.
     Дорофей направился к избе Феклы Зюзиной,  узнав,  что она пустила
слушок.
     Щуплый дедко Пастухов, идя по улице в галошах, надетых на шерстя-
ные носки, спросил:
     - Куды торопишься, Дорофеюшко? Больно шибко шагаешь!
     Дорофей не ответил.  Только кивнул.  Вот и дом Зюзиной.  Киндяков
шагнул в темные сени, нашарил дверь, рванул ее на себя.
     Какое произошло объяснение меж ним и Феклой,  слышали только сте-
ны...
     Вернувшись домой,  Дорофей зашел в горницу. Густя сидела у окна и
смотрела на улицу. На отца она даже не взглянула.
     Дорофею захотелось приласкать дочь, но он не решился. Только ска-
зал:
     - Прости меня,  старого дурака, Густенька. Прости, что поверил не
тебе, а поганой сплетне...

        3

     Клуб теперь переместился в нижний этаж просторного ряхинского до-
ма.  В небольшом зале устраивались вечера, показывали кино. В боковуш-
ках - библиотека, комната для чтения, помещение для репетиций и спевок
хора.
     Сегодня кино нет. Старый фильм уж надоел, а новый еще не привезли
из Мезени. Густя открыла библиотеку и стала выдавать книги.
     В библиотеке было уютно и чисто. На окна Густя повесила собствен-
норучно сделанные занавески из мадаполама с прошвами.
     С полчаса у барьера толпились ребятишки - обменивали книги. Когда
ушел последний посетитель,  Густя раскрыла томик и стала читать, чтобы
скоротать время.  И тут кто-то облокотился о барьер. Густя подняла го-
лову. Перед ней стоял молодой парень в морской фуражке с "крабом".
     - Не узнали? - спросил он, вызывающе улыбаясь.
     - Нет, не узнала, - ответила Густя. - Вам что?
     - Да я... вроде домой пришел.
     Улыбка его была холодной, нарочитой.
     - Это как понимать - домой?
     - А так...  - парень взял книгу, подержал ее в руке, как бы взве-
шивая, и небрежно положил на место. - Это дом моего отца.
     - Этот дом? А-а-а! - протянула Густя. - Венька?
     - Угадали. Ряхин Венедикт... Вавилович.
     Густя внимательно посмотрела на парня.  Разве узнаешь сразу!  Она
помнила Веньку подростком,  хвастливым и трусоватым. А тут - почти му-
жик! Над губой темнеют усики.
     - Каким ветром тебя занесло сюда? - спросила она.
     - Ветер жизни носит мою лодью по океанам-морям  белого  света!  -
Венедикт  огорошил Густю замысловатой фразой.  - Да...  И вот я пришел
домой. А дома-то и нет. Папаша в местах отдаленных, а я, оставив мама-
шу в Архангельске,  подался на Мурман.  Как видите,  не пропал. Плаваю
старшим матросом на тральщике. И, между прочим, собираюсь подать заяв-
ление в комсомол. Как думаете, примут?
     - Откуда мне знать? - пожала плечами Густя и подумала: "К чему он
тут комсомол,  приплел?  Каким был,  таким и остался, хоть и фуражка с
"крабом"!"
     Венедикт рассмеялся беззвучно, натянуто:
     - А почему бы не принять?  Сын за отца не в  ответе.  Папаша  был
собственник,  эксплуататор,  владелец  судов и лавок.  А у меня ничего
нет. Я пролетарий. Я советский матрос. И матрос, скажу вам, не хваста-
ясь,  хороший.  Первой статьи. На судне меня уважают, на берегу пьяным
под заборами не валяюсь.  С девушками обходителен.  Почему бы не  при-
нять?
     В словах Ряхина Густя уловила плохо скрытую иронию.  Он снял  фу-
ражку, положил ее на барьер.
     - Как все изменилось! И вы тоже. Кто бы мог подумать, что из Гус-
ти Киндяковой получится этакая красавица!  Удивительно.  До чрезвычай-
ности удивительно!
     - Вы сюда надолго? В отпуск?
     - В отпуск. Надолго ли - будет зависеть от обстоятельств. Понима-
ете?
     - Не понимаю.
     - Так  я  вам  объясню.  Вот если познакомлюсь с хорошей девахой,
скажем,  с такой,  как вы,  может,  и останусь недельки на две. Закачу
свадебку  и  потом  увезу свою любовь в Мурманск.  Посажу ее там в те-
рем-теремок об одной комнате с электрическим пузырьком под потолком, с
ковром на полу и кроватью с никелированными шарами. А сам пойду в море
селедку ловить. Вернусь - куча денег. Гуляй вовсю!
     - Веселая жизнь!
     - Да,  - самоуверенно ответил Венедикт.
     Густя неожиданно расхохоталась, но тут же оборвала смех.
     - На Мурмане вы набрались форсу!
     - Вот  так,  дорогая  Густенька,  - пропустив ее слова мимо ушей,
продолжал он.  - Прибыл я сюда,  можно сказать, бросил якорь в Унде по
зову сердца.  Родина есть родина. Хоть тут у меня никого и нет, однако
родная земля зовет. И принял тут меня хороший человек, бывшая наша по-
вариха-кухарка Фекла Осиповна Зюзина. Знаете такую?
     - Как не знать, - сдержанно отозвалась Густя.
     - У нее теперь и дрейфую. Очень любезно приняла... Долго вы наме-
реваетесь,  Густенька,  сидеть сегодня за этим барьером в данном очаге
культуры, в бывшей ряхинской спальне?
     - А почему вы об этом спрашиваете?
     - Хотел бы прогуляться с вами по свежему воздуху. Старину-матушку
вспомнить. И, как моряк, открою вам душу нараспашку: очень уж вы милы.
Так милы,  что ничего бы не пожалел для того,  чтобы сойтись с вами на
одном курсе, борт о борт.
     - Спасибо  за приятные слова,  мурманский моряк первой статьи.  -
Густя не без умысла перешла на витиеватый ряхинский тон.  - Однако нам
с вами не по пути. Курс у нас разный
     Ряхин вздохнул,  помолчал, не спеша взял фуражку, надел ее и неб-
режно козырнул:
     - До чрезвычайности сожалею. Однако вы подумайте. Я здесь еще по-
буду...
     - Тут и думать нечего,  - сухо ответила Густя и принялась за чте-
ние.
     К двери Ряхин шел медленно,  осматривая стены,  потолки.  Отметил
про себя:  "Ни черта не следят за домом.  Не белено давно.  Обои какие
были при папаше, такие и остались... "
     Закрыв клуб,  Густя уже поздно вечером отправилась домой. На сви-
дание с Родионом не пошла, хотя они и уговаривались встретиться.
     Нет, она не разлюбила Родиона и не разлюбит.  Однако сегодня злые
языки испортили настроение. Пусть все уляжется, пусть пройдет ощущение
стыда и незаслуженной обиды.

     Появлению Венедикта Фекла,  казалось,  была рада. Она приняла его
как родного брата.  Сразу вспомнила прежнюю жизнь  в  ряхинском  доме,
своих хозяев и смотрела на Веньку почти с любовью, потому что истоско-
валась в одиночестве:  ни поговорить, ни посидеть за столом, хотя бы у
самовара, не с кем.
     Венька прибыл с пароходом из Архангельска днем, а вечером, узнав,
что в клубе работает Густя Киндякова,  по словам Феклы,  "девка краси-
вая,  умная, и не узнаешь теперь", отправился туда, втайне рассчитывая
завоевать ее расположение. Фекле это было на руку.
     Однако из первого объяснения ничего не вышло, и Венька вернулся в
Феклину зимовку ни с чем.
     На его деньги Зюзина накупила в рыбкоопе всяческой снеди, и, ког-
да  Ряхин вернулся,  на столе миролюбиво попискивал старинный латунный
самовар, и хозяйка, принаряженная, помолодевшая, пригласила гостя "от-
кушать".
     - Как мамаша-то поживает?  - поинтересовалась Фекла,  ставя перед
гостем водку, стакан чая и тарелки с едой.
     Венька вздохнул, ответил грустно:
     - Мамаша  здорова.  На  работу  устроилась  в шляпную мастерскую.
Дамские головные уборы делает.
     - Вот как! - удивилась Фекла. - Значит, вроде швеи мастерицы? Ку-
печеска-то женка!
     - Ничего  не  попишешь  Новые времена,  новые порядки,  - говорил
Венька,  наливая в рюмки. - Грустит, конечно, частенько в слезах быва-
ет... Папашу жалеет.
     - А он-то пишет хоть?
     - Редко. До чрезвычайности редко. - Венька расстегнул ворот белой
рубахи, пригладил волнистые рыжеватые волосы. - Ну, Фекла Осиповна, со
встречей!
     Фекла бережно подняла рюмку за тонкую ножку  красивыми  пальцами,
улыбнулась:
     - Не употребляю никогда. Одну только рюмочку с вашим приездом...
     Она бросала из-за самовара на Венедикта пристальные взгляды,  от-
мечая про себя,  что парень вырос,  верно, уж крепко стал на самостоя-
тельные ноги. У моряков заработки приличные, здоровьем не обижен - па-
паша-то у него чистый медведь!  Но некрасив Венька,  не то что Родька.
Что-то бабье сквозит в его жестах,  в манере держаться... Мужик, в об-
щем, незавидный.
     - Закусывайте,  Венедикт Вавилович,  - угощала она.  - Селедочка,
яишенка... морошка моченая. Попробуйте, что бог послал.
     Венька принялся есть, причмокивая и похваливая хозяйкин харч.
     - Имущество я долго хранила, - сказала Фекла, - а потом сельсовет
распорядился  продать  с  торгов.  Я  ничем не пользовалась.  Истинный
крест!  Чужого мне не надо.  Только уж, признаюсь, Венедикт Вавилович,
когда корова растелилась, так я телку к себе прибрала. Вырастила. Сво-
ей не считаю: потребуется - берите. Можете продать...
     - Правильно и сделала, - жуя, махнул рукой Венька. - Заработала у
нас честным трудом. Пользуйся и считай своей.
     - Спасибо вам, - сказала Фекла.
     Утолив голод, Венька сыто жмурился, поглядывая на Феклу.
     - А вы - красивая женщина! - сказал он.
     - Полно вам! Какая тут красота! Годы идут...
     - Чего  замуж не выходите?  - Венька взял папиросу и,  размяв ее,
закурил.
     Фекла долго молчала, потом нехотя ответила:
     - Не найду себе подходящего человека. Все не по нраву...
     - Жаль.  До чрезвычайности жаль... - Венька выпустил кольцо дыма,
прищурился на Феклу и предложил: - Едемте со мной в Мурманск. Выходите
за меня замуж. Со мной не пропадете.
     - Ох,  что вы!  - вспыхнула Фекла,  а сама подумала: "Раньше отец
сватал,  а теперь сын..." - Зачем мне Мурманск? В Унде родилась, здесь
и жить буду. Никуда не поеду.
     - Напрасно,  напрасно...  Я  бы мог вас полюбить,  - самоуверенно
сказал он.
     - Вы  много моложе меня.  Да и никакой любви меж нами быть не мо-
жет.
     - Это почему же? - удивился гость.
     - Не знаю почему... а знаю, что не может. Это так.
     Спать Фекла постлала гостю на полу, сама, прошептав молитву и по-
шуршав юбками, улеглась, на кровать.
     В избе было душно.  В углу тикал сверчок. Над русской печью с ти-
хим потрескиваньем лопалась по щелям бумага,  которой был оклеен пото-
лок. На комоде в лад верещанью сверчка неторопливо и спокойно тарахтел
старый будильник.
     Венька долго не мог уснуть,  ворочался на тюфяке, сдержанно взды-
хал.  Близость Феклы его волновала.  Он тихонько встал и  пробрался  к
кроватки. Вцепившись в край одеяла, стал нашептывать Фекле на ухо лас-
ковые слова.  Фекла,  будто спала,  не двигалась и не отвечала. Матово
рисовалось  в полусвете белой ночи на подушке ее лицо,  волосы стекали
по плечу.  Венька коснулся его губами.  Но Фекла вдруг открыла глаза и
сказала строго:
     - Отойди. Рука у меня тяжелая. Прибью.
     И, вырвав край одеяла, крепко закуталась, повернувшись к стене.
     Венька, набравшись смелости,  чему способствовал туман в  голове,
хотел было прилечь на край кровати. Фекла повела плечом - и он скатил-
ся на пол.
     Утром Фекла, будто ничего не произошло, вежливо улыбалась, щурила
глаза и потчевала гостя:
     - Покушайте  оладьев  горяченьких.  Такие,  бывало,  любил Вавила
Дмнтрич.
     Венька без особого аппетита жевал оладью и отводил взгляд.
     А вечером он снова пришел в библиотеку и, выждав, когда Густя ос-
танется одна, заговорил с нею. Он расточал ей похвалы, щеголяя развяз-
ным жаргоном мурманских морских волков. Густе это надоело.
     - В  твоих ухаживаниях я не нуждаюсь,  и нечего ходить сюда.  Вот
еще, взял моду! Приехав так веди себя как следует...
     - Не зазнавайся, милочка, - насмешливо сказал Венька. - Хвост все
равно запачкан. Мы ведь тоже кое-что знаем!
     Лицо у  Густи  запылало от стыда и обиды.  Она вскочила со стула.
Голос срывался:
     - Как ты смеешь... говорить... такое!
     И тут же умолкла:  у порога стоял Родион. Он слышал слова Веньки.
Густя испугалась его вида:  губа закушена, глаза темные, недобрые. По-
дошел к Веньке, выдавил сквозь зубы:
     - Пошли  на  улицу.  Поговорим на свежем воздухе...  Тут нельзя -
культурное заведение.
     Венька перетрусил, глаза забегали.
     - А о чем говорить? Я не к тебе пришел.
     - Кое о чем. Или боишься?
     - Чего мне бояться? Пошли.
     Он посмотрел на Густю с презрением и направился к двери. Родион -
за ним.
     Густя, оставшись одна, вышла из-за барьера и заметалась по комна-
те. "Драться будут!" - подумала она.
     - А ну, повтори, что ты сказал Густе? - потребовал Родион. - Пов-
тори!
     - Какое тебе дело до того,  что я сказал? - зло отозвался Венька,
пряча руку за спиной. Проходя по сеням, он успел незаметно снять с се-
бя матросский ремень с тяжелой латунной пряжкой и,  обернув конец вок-
руг кулака, приготовился к драке. Родион взял его за грудки.
     - Оскорблять Густю я тебе не позволю! Извинись перед ней!
     Венька, не долго думая, замахнулся пряжкой, но Родион вовремя пе-
рехватил ремень левой рукой,  а правой ударил Веньку по скуле. Тот изо
всех сил рванул ремень,  но Родион держал его крепко. Тогда Венька ко-
ротко,  тычком,  изо  всей силы сунул кулаком Родиону под дых.  Родион
согнулся от боли: "Научился драться, поганец!" Но мгновенно выпрямился
и поддал Веньке снизу в челюсть.  Венька охнул и, выпустив ремень, по-
шатнулся, чуть не упал.
     - Родя-я! Брось! Оставь его! - крикнула Густя с крыльца.
     Венька отер рукавом кровь,  поднял оброненную фуражку и молча по-
шел прочь.  Ему было больно и стыдно оттого, что Родион, как и прежде,
взял верх.  "Ладно, отплачу! - мстительно подумал он. - Это ему так не
пройдет".
     Он спустился к воде,  умылся и бесцельно побрел по берегу, погру-
зившись мыслями в прошлое.
     Мать, увозя его в Архангельск,  говорила, что в Унде плохо, скуч-
но, и ей хочется хоть немного пожить в городе с родителями. Она уверя-
ла сына, что осенью к ним приедет и отец, еще не зная, как круто обой-
дется с ним жизнь.
     Венедикт тогда тоже мечтал о  городской  жизни,  о  новых  друзь-
ях-приятелях.
     Но жизнь в Архангельске сложилась,  против ожиданий,  не  так  уж
благополучно.  Правда, родители Меланьи встретили дочь и внука хорошо,
предупредительно.  Но прежнего достатка в доме не  было.  Дед,  как  и
раньше,  работал в банке,  однако теперь уже не коммерческом,  а госу-
дарственном.
     Вместе с родителями жил и брат Меланьи с женой,  которая была да-
леко не в восторге от возвращения золовки.  Она сразу же почувствовала
к Меланье и к ее сыну неприязнь.  Начались упреки, косые взгляды, ссо-
ры.
     После одного  бурного столкновения с золовкой Меланья ушла из до-
му.  Она сняла комнату у чужих людей и начала работать в шляпной  мас-
терской,  так как сбережения подходили к концу. Венька, окончив восемь
классов, поступил на курсы матросов, организованные Севг-осрыбводом. А
после  курсов устроился на рыболовное судно,  которое в скором времени
приписали к Мурманскому порту.
     Напрасно Меланья уговаривала сына остаться в Архангельске. Венька
поступил по-своему: сказались отцовская упрямка и тяготение к самосто-
ятельной жизни. Мать он навещал лишь изредка. Та жила теперь замкнуто,
сразу постарела и подурнела.
     Став моряком, Венька написал об этом отцу, и он напутствовал сына
в новую жизнь своим родительским благословением.  Писал Вавила редко и
в письмах был сух и сдержан. Меланья сожалела о том, что в трудную ми-
нуту оставила мужа.  В одном из писем она просила у него прощения, за-
веряла,  что будет ждать Вавилу. Он сухо ответил: "Ждать долго. Я тебя
связывать не хочу. Устраивай свою жизнь, как хочешь и как можешь".
     Венька плавал  на траулере.  Он все чаще подумывал о женитьбе,  о
том, что необходимо увезти мать в Мурманск.
     Говоря Густе,  что  приехал  он в Унду по зову сердца,  Венька не
лгал и не преувеличивал.  Живя вдали от родных мест, он все время тос-
ковал по ним,  мечтал когда-нибудь приехать сюда хотя бы на денек-дру-
гой.  Если бы не крутые перемены в жизни родителей, он бы давно навес-
тил Унду.  То, что здесь никого из близких не осталось и дом занят под
казенные учреждения,  удерживало его.  Он долго колебался,  прежде чем
собрался побывать на родине.
     О доме, об отцовском имуществе он не сожалел. То, что земляки мо-
гут отнестись к нему плохо,  недружелюбно,  его не смущало:  "Примут -
хорошо,  не примут - ладно.  Только бы посмотреть на речку, на избы на
берегу,  на паруса дор1 и карбасов, пусть и чужих. Увидеть бы чаек-по-
морников, летающих над прибойной волной, полюбоваться закатом и восхо-
дом солнца,  угрюмостью облаков в ненастье... А если представится слу-
чай, то и сходить на озера с сетями за рыбой". Но подвел его вздорный,
самоуверенный и заносчивый характер, который с детства ничуть не изме-
нился.
     1 Дора  - моторное деревянное судно для прибрежного плаввания.  В
рыболовецких колхозах использовалась как транспортное средство.

     ...Час был  поздний.  На  берегу - ни души.  Солнце закатилось за
низкие фиолетовые облака,  которые затянули небо у горизонта.  По реке
поплыл редкий,  как крупная сеть, туман. На фарватере бот "Семга", го-
товый к выходу в море: Офоня Патокин наконец-то привез запасные части.
     Венька глядел  на бывшее отцовское судно,  и сердце его сжималось
от тоски и обиды. "Зачем я приехал сюда? - размышлял он. - Все тут те-
перь чужое. Батан бот - чужой, село - чужое, люди - тоже. Увидят - еле
кивнут,  проводят любопытным взглядом:  дескать, что за диковина такая
явилась - и все..."
     Он посмотрел на  "Семгу",  стоявшую  неподвижно,  с  двойственным
чувством.  Бот напомнил ему о детстве,  об отце...  И вместе с тем те-
перь,  после того как Веньке довелось видеть в Мурманске огромные  ко-
рабли, бот казался ему маленьким, жалким и примитивным.
     Венька решил завтра же уехать в Архангельск.

        4

     Дорофей стал готовиться в путь.  Получил на складе снасти, прови-
ант,  горючее и,  вернувшись домой, велел жене и дочери истопить баню:
вечером накануне отплытия он, как водится, собрался побаловаться вени-
ком на жарком полке на дорогу.  А потом,  по старинному обычаю полага-
лось собрать на "отвально" родичей и близких знакомых.
     Густе Дорофей наказал:
     - Родиона позови. Пусть знает, что я на него не серчаю.
     - Ладно, батя, - сказала дочь.
     Дорофей трижды брал приступом полок.  Веник уже истрепался.  Тело
стало малиновым. Покряхтывая, Дорофей ворочался в жару на банном полке
так, что доски под ним прогибались.
     Отдышавшись в предбаннике,  он надел чистое шуршащее белье, поси-
дел на порожке, накинув верхнюю одежду.
     Дома уже все было собрано на стол,  и на лавках чинно сидели гос-
ти,  ожидая хозяина. Родион шушукался в горенке с Густей. Услышав стук
двери на кухне, Густя позвала его:
     - Батя явился. Идем!
     Еще с порога Дорофей, сняв кепку, низко поклонился гостям.
     - Здравствуйте-тко, гости дорогие! Спасибо, что пожаловали. Прошу
за стол!
     Рассаживались за двумя составленными рядом столами,  не торопясь,
уступая друг другу место. В центре застолья - почетный гость, Панькин.
     За последнее время Панькин несколько изменился внешне:  вроде  бы
постарел,  осанка стала солиднее, лицо пополнело. В торжественных слу-
чаях председатель теперь надевал рубашку  с  галстуком.  Но  внутренне
Панькин оставался тем же, каким был, - беспокойным и решительным в де-
лах. Обширное хозяйство колхоза доставляло ему массу хлопот. В конторе
председателя  застать  было трудно:  он то садился в моторный карбас и
ехал по семужьим тоням, мерз там на ветрах по двое-трое суток, ночевал
с  рыбаками  в  тесных избушках,  а иногда на той же моторке торопился
вверх по реке осмотреть луга - не пора ли начинать покос:  колхоз имел
стадо коров,  чтобы обеспечивать молоком детей рыбаков. Из Мезени и из
Архангельска часто приходили грузы для артели.  Их  надо  было  спешно
доставлять  с  парохода на берег.  И еще требовалось считать колхозную
копейку,  разумно ее расходовать.  Так что, если Панькин и был в селе,
то домой приходил лишь поздним вечером.  Жена с некоторых пор дала ему
полушутя-полусерьезно прозвище Забота.  "Опять мой Забота к  ужину  не
явился", - встречала она его, когда он, усталый, избегавшийся, еле пе-
реступал порог старой избенки.  И, не очень рассчитывая на положитель-
ный ответ,  шутливо предлагала: "Ты бы, Заботушка, сегодня хоть выход-
ной день устроил.  А то совсем от дома отбился. Даже и не ночуешь. Где
и у кого ты две ночки спал? Неужто люба какая завелась, разлучница?"
     Панькин, отшучиваясь,  успокаивал жену.  Прозвище Забота было до-
машним.  Свято оберегая председательский авторитет,  жена на людях его
так не называла.
     Что касается взаимоотношений с односельчанами, то для них Панькин
оставался простодушным,  шутливым, свойским, однако в делах был требо-
вательным  и порой резковатым на язык.  Справа от Панькина сел хозяин,
слева - Родион.  Среди гостей были  племянники  Дорофея  и  Ефросиньи,
зятья, сваты, братья, шурины, сестры.
     Панькин встал, поднял чарку и провозгласил:
     - Дорогие гости! Пожелаем Дорофею Никитичу и его команде попутно-
го ветра, удачи в ловецком деле и благополучного возвращения!
     - За поветерь! - дружно подхватили гости древний тост.
     - С отплытием вас, Дорофей Никитич!
     - В добрый час! Богатых уловов!
     - Первую чару,  благословясь!  - поддержал и находившийся тут  же
дедко Никифор.
     Иероним, его приятель, прихворнул и не мог прийти в гостеприимный
дом кормщика.
     Поглядывая на гостей,  ставших веселыми,  разговорчивыми,  Родион
вспомнил, как много лет назад, когда еще были живы дед и бабка, прово-
жали на промысел отца, уходившего покрученником на купеческом парусни-
ке.
     - Чего пригорюнился? Вишь, как Густя старается для тебя! - сказал
Дорофей Родиону.
     Ефросинья и Густя то и дело меняли на столе кушанья.
     Родион понял,  что Дорофей забыл о недавнем неприятном происшест-
вии со сплетней, и не обижался на кормщика.
     - Жаль,  не пришлось с вами идти, Дорофей Никитич, - сказал он. -
Мама плоха нынче. Осенью отправлюсь на Канин.
     - Не горюй!  Сходим еще не единожды. Дорофей задумчиво улыбнулся,
радуясь домашнему уюту и расположению к нему односельчан.  Обычай про-
водов был соблюден. Завтра - в море!

        ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
                                  1

     Река Унда,  по которой выходило в море много  поколений  рыбаков,
как  северная  неторопливая песня струилась меж неприютных пустынных в
низовьях берегов в Мезенскую губу. В верховьях по берегам росли ельни-
ки, ближе к устью - лишь травы, болотные мхи да мелкий кустарник-стла-
ник.  В приливы река, разбавленная морской водой, раздавалась вширь, в
отливы мельчала, обнажая песчаные отмели и островки.
     Верстах в трех от села вверх по реке был низинный луг с  ласковым
и поэтичным названием Оленница. Когда-то в этих местах стадами бродили
дикие олени.  В свадебные дни хоры ухаживали за важенками1,  пили воду
из ручья, струящегося из тундры, отгуливались за лето. Когда они выби-
рались к реке, берег, как живой, шевелился от множества спин животных.
Разлив узорчатых рогов напоминал заросли старого вереска.

     1 Хор - самец-олень, важенка - самка.

     Теперь диких оленей не стало.  Ненцы сбили их в большие стада,  и
на  берега  они  выходили в сопровождении пастухов и косматых полярных
лаек.
     В середине лета ундяне запасали на Оленнице сено для скота. А се-
нокосной поре предшествовала заготовка дикого лука.  Огородничество  в
этих краях не прижилось:  лето короткое, холодное, солнца мало, частые
заморозки губили все на корню.  А без овоща,  без зелени здесь, побли-
зости от Полярного круга, легко можно заболеть цингой. Потому-то жите-
ли и заготовляли на зиму дикий лук, засаливая его, словно капусту.
     Откуда и как он здесь появился - неизвестно.  Вероятно, произрас-
тал издревле сам по себе,  как морошка или клюква,  никем не  сеянный.
Перья тонкие, как молодой хвощ, жесткие, а луковки - величиной с доль-
ки некрупного чеснока. На вкус - лук как лук. Он рос в изобилии, как в
других местах по берегам растет трава-осока.
     В последнее перед поездкой на покосы воскресенье Родион  собрался
на  Оленницу  за  луком.  С ним поехал Тишка,  уже давно отдыхающий от
школьных забот на каникулах, и еще вызвалась в поездку Густя.
     Столкнули лодку на воду.  Ожидая девушку, Родион нетерпеливо пос-
матривал в сторону деревни,  а Тишка, сидя в корме, надраивал суконкой
блесну у дорожки.
     Наконец появилась Густя с бураком за плечом, и не одна, а с Сонь-
кой Хват.  Сбежали по тропке, остановились у воды. На ногах сапоги, на
плечах старенькие кацавейки,  на головах косынки,  у Густи - синяя,  у
Соньки - розовая с цветками-ромашками.
     - Ладно,  поехали!  - Родион оттолкнулся от берега и сел в весла.
Напротив него на банке - Густя и Сонька,  за ним,  в корме,  - Тишка с
рулевым веслом. Как только отъехали от берега, он принялся разматывать
шнур дорожки: "Авось щучонка хватит!"
     Родион сначала греб сильно, рывками посылая лодку вперед. О борта
плескались волны.  Пригревало солнце. Вода блестела в его лучах, вспы-
хивала перламутром.  Густя, закрыв глаза, подставила лицо солнцу, лас-
ковому, теплому.
     - Солнышко! - сказала она. - Так редко оно навещает нас!
     Лодка ткнулась  носом в кочковатый перегной берега.  Все вышли из
нее, взяв бураки.
     Разбрелись по лугу, стали собирать лук. Девушки пели припевки:

                     Хорошо траву косить,
                     Которая зеленая.
                     Хорошо девку любить,
                     Которая смышленая.

     Потом сели отдыхать,  перекусили. Тишка предложил Родиону пойти в
лес, поискать удилищ. А девчата легли на траву.
     - Любишь Родьку? - спросила Сонька с оттенком зависти.
     - А чего же не любить? - улыбнулась Густя.
     - Баской парень,  умница. Хороший будет мужик в дому, - по-взрос-
лому  сказала Сонька и вздохнула.  - А мне так пока не нашелся хороший
парень. Нашелся - так бы полюбила! Уж так полюбила-а! Да не скоро най-
дется. Не баская я: вишь, курносая, в детстве оспой переболела. На ли-
це, говорят, будто черти горох молотили...
     - Не горюй.  Ведь молода еще.  Все, что тебе сужено, - твое и бу-
дет.  - Густя вытянулась на траве и глубоко  и  шумно  вздохнула  всей
грудью. - А давай-ка пошутим над парнями!
     - Как?
     Густя встала, осмотрелась. Ребят не видно.
     - Ищи камень поболе!
     Девушки нашли увесистый камень-голыш, вытряхнули из бурака Родио-
на лук,  положили камень на дно и опять набили бурак зеленью. Попробо-
вали поднять - вдвоем еле оторвали от земли.
     - Велик камень, - сказала Сонька. - Надорвется парень.
     - Ничего. Поглядим, сколько у него силенки.
     Ребята вернулись без удилищ - лес мелкий.  Родион  поднял  бурак,
удивляясь его непомерной тяжести, взвалил на спину, только витая ручка
заскрипела.
     - Что-то тяжел сей год лук,  - сказал он,  поглядев на девчат. Те
засмеялись.
     - Не знаю, почему тяжел, - ответила Густя, отводя взгляд.
     Родион молча подошел к лодке,  поставил бурак  и  стал  выгребать
лук,
     - Каменья возить домой ни к чему,  - вывалил камень, снова собрал
лук и внес бурак в лодку. Девушки переглянулись и запели:

                     Ой, под горку ноги ходки,
                     Едет миленький на лодке.
                     В лодке два веселышка,
                     Весела беседушка.


        2

     Отмерцали тихие приполярные зори,  отава на лугах потемнела,  по-
жухла от непогоды.  Скучные сентябрьские дожди назойливо царапались  в
избяные окна,  низкие бахромчатые лохмотья облаков, гонимые восточными
ветрами, волочили из океана серые космы влаги и туманы,
     Рыбаки еще не вернулись с промысла.  Те, кто оставался в деревне,
сидели по избам, вязали сети из суровья, мастерили на поветях да в са-
раях к зимнему лову рюжи.
     Родион и Федька готовились к поездке на  Канин.  Изба  Мальгиных,
заваленная обручами и сетной делью, смахивала на мастерскую.
     Тишка в конце августа уехал в Архангельск. Он поступил в мореход-
ное  училище.  Мать управлялась по хозяйству:  готовила пойло скотине,
возилась с горячей запаркой.  Родион сидел на низенькой  табуретке  и,
разложив  на лавке перед окном все необходимое для работы,  деревянной
иглой вязал из пряжи крылья - длинные сетные полотна для рюжи, которы-
ми рыба в воде направлялась в горловину снасти.
     Волосы у него,  чтобы не свисали на глаза,  подобраны в сетку  из
шелковых крученых ниток,  связанную Густей. В окошко бьется ветер, тя-
нет свои заунывные песни.  Плохо вмазанное стекло в раме  позвякивает.
Зябко  дрожит  на ветру еще не сброшенной потемневшей листвой корявая,
приземистая - не выше изгороди - черемушка:  вверх  почти  не  растет,
стелется, греется возле земли.
     В избу вошел Федька Кукшин,  сел на лавку,  вынул из кармана  то-
ненькую книжечку в серой невзрачной обложке.
     - Вот тут про навагу описывают,  - сказал он.  - В правлении взял
книжку. Почитаем? Надо знать, что будем ловить.
     - Ну читай, - согласился Родион.
     Федька придвинулся ближе к окну, раскрыл книжку и начал читать:
     - "Навага принадлежит к семейству тресковых рыб,  куда  относятся
также треска,  пикша,  сайда и ряд других. По своему внешнему виду она
имеет сходство с треской, отличаясь от последней в первую очередь сво-
ими меньшими размерами".
     Родион покачал головой.
     - И на треску похожа, и размеры меньше... Да это ясно и без книж-
ки!
     - Слушай дале, - Федька продолжал читать: - "Не менее сложны вза-
имоотношения наваги с рыбой сайкой.  Крупная  навага  охотно  питается
сайкой и поедает ее в немалых количествах".
     - Что верно,  то верно. Навага сайку ест. Но и сайка, в свою оче-
редь, охотится за мелкой навагой. Обычно эти рыбы избегают друг друга.
В этом, значит, и есть сложность взаимоотношений?
     Родион положил иглу на лавку,  зевнул, стал ходить по избе, расп-
равляя спину, затекшую от долгого сиденья.
     - Ты,  видно, не в настроении? - промолвил Федька, пряча книжку в
карман. - Уж не поссорился ли с Густей?
     - Не-е, - протянул Родион. - Чего нам делить? Я о другом думаю...
Тишка вот учится, а я на всю зиму на Канин пойду.
     - Можешь не ходить. Валяй в Москву, в университет! Ломоносов, бы-
вало, пешком ушел.
     - С четырьмя-то классами? Какой, к лешему, университет!
     - Да,  брат Родя... У тебя теперь дорога одна: Густя тебя захому-
тает.  Тишка вернется капитаном либо штурманом - к нему в команду пой-
дешь матросом. Ты скажи, когда свататься будешь?
     Родион опять сел за вязанье.
     - А ты что, сватом хочешь быть?
     - Сватом не умею. Дружкой - могу.
     - Дорофей не пришел с промысла. А нам скоро отправляться на Чижу,
- уклончиво заметил Родион.
     - Незавидная твоя судьба,  - вздохнул Федька,  и не понять было -
сочувствует  он  Родиону или шутит.  - А все-таки жениться-то хочется?
Скажи по правде.
     - Оставим эти пустые разговоры. Тут дело серьезное.
     - Конечно,  серьезное, - тотчас подхватил Федька. - Недаром гово-
рится:  "Что весел?" - "Да женюсь".  - "Что голову повесил?" - "Да же-
нился..."
     - Вон в ту мережку,  что в углу лежит, надо поставить еще два об-
руча. Вицы под лавкой, - перевел на другое разговор Родион.
     Федька озорновато блеснул глазами и,  наклонившись,  стал длинной
рукой шарить под лавкой.

        3

     "Семга", пройдя Зимнезолотицкий берег, вышла в горло Белого моря.
До Унды оставалось около десяти часов ходу при спокойной волне.  Поры-
бачили хорошо, направлялись домой.
     В кубрике для команды рыбаки собрались обедать. С камбуза принес-
ли большой бачок с наваристой ухой, широкий противень с горой нажарен-
ных звенышков камбалы и морского окуня.
     Рыба уже изрядно приелась команде:  больше месяца питались дарами
моря.  И Дорофей принес из своих запасов к общему столу несколько кру-
гов копченой колбасы, закупленной в поселке рыбокомбината. Рыбаки ожи-
вились.  Гришка Хват, сдирая огромной рукой тоненькую кожуру с колбас-
ного куска, похвалил капитана:
     - Запаслив ты, Дорофей Никитич! А я дак то, что в рыбкоопе купил,
давно уж съел. Одни обновы несъедобные жене да дочке оставил. Может, и
по чарочке нальешь перед домом-то?
     Григорий знал,  что у Дорофея в заветном месте хранится  жестяной
бидончик со спиртом, взятым еще из Унды на тот случай, если кто-нибудь
простудится или невзначай в шторм побывает за бортом.
     Но Дорофей был тверд и стоек, как чугунный кнехт.
     - Морской устав бражничать не велит. Не помните, что там сказано?
Так напомню: "Пьянство дом опустошит, промысел обгложет, семью по миру
пустит,  в долгах утопит.  Пьянство у доброго мастера хитрость отымет,
красоту ума закоптит.  А что скажешь - пьянство ум веселит, то коли бы
так,  кнут веселит худую кобылу". Так что ешьте колбасу, а выпить нет.
За борт вылил.
     Рыбаки засмеялись. Хват взял из горки ломоть хлеба.
     - Стоек,  стоек, Дорофей Никитич. Морской-то устав есть, дак ведь
он уж, поди, устарел? Ноне по новому уставу живем - рыболовецкой арте-
ли!
     - Устав у помора единый,  вечный и нерушимый,  - отозвался  Доро-
фей... - Я приметил: ветер что-то на восток забирает. Не дай бог штор-
мяга к ночи навалится!  Надо, чтобы головы были свежие, а руки послуш-
ные!
     ...Дорофей тревожился не напрасно.  К вечеру стала  разыгрываться
непогодь.  В  горле  Белого моря и так не бывало спокойно:  тут всегда
толкутся суматошные волны.  Лохматые, сердито кипящие, они кидаются на
каждое проходящее судно порой с самых неожиданных сторон.  А тут к ве-
черу стал крепчать,  свирепея,  северовосточный ветер. Он затянул небо
мглой, приволок низкие тучи с дождем. Бот стало трепать ненастьем, как
бумажный кораблик под проливнем.  Верхушка мачты с клотиком чертила  в
небе дуги.  Сигнальный огонь,  словно живой светляк, испуганно метался
во все стороны.
     Рыбаки, надев  штормовки,  придерживаясь за туго натянутые леера,
проверяли, все ли надежно закреплено и ладно ли задраены люки. Дорофей
у штурвала,  напряженно вглядываясь в сумеречные волны,  пытался найти
линию горизонта. Но в небе не было ни единого просвета.
     Дорофей позвал Григория Хвата:
     - Проверь карбас на буксире. Не оборвало бы трос!
     Пройдя в корму, Григорий высмотрел внизу за бурлящей кипенью волн
карбас-неводник. Он был почти весь залит водой. Хват наклонился, пощу-
пал толстый пеньковый канат у самого гакаборта1.  "Ничего не перетрет-
ся", - решил он и хотел уже повернуть обратно. Но тут судно резко нак-
ренилось,  и Григория окатило водой,  как из ушата. Волна накрыла его,
захлестнула лицо,  захватила дыхание,  леер выскользнул из  рук.  Хват
ударился о фальшборт и в ту же секунду провалился в бездну.  В послед-
ний момент случайно вцепился в буксирный канат за кормой и, собрав си-
лы, отфыркиваясь, подтянулся.
     1 Гакаборт - обрез кормы.

     Григорий оказался за бортом у обреза кормы.  В голове  мелькнуло:
"Не у