х страницах портреты Бирштейна и Руцкого с подписью "Президент и вице-президент". Борис Бирштейн являлся президентом международной жульнической компании "Сиабеко", владельцем которой являлась покойная КПСС. Между тем, Ельцин сделал следующий шаг и неожиданно выгнал с должности министра безопасности Виктора Баранникова, туманно обвинив его в "неэтичном поведении". Можно было подумать, что министр не совсем удачно выполнил поворот "кругом", покидая кабинет Ельцина, и огрызнулся на сделанное замечание. Ходили разные слухи, что проворовалась жена министра, летавшая в Швейцарию на деньги Бирштейна и попалась на какой-то спекуляции двадцатидолларовыми сумочками, что на Баранникова "подвесили" гибель 25 русских пограничников, вырезанных исламистами на афганско-таджикской границе, что на него "крутой" компромат дал Якубовский - чуть ли не о связях с международным наркобизнесом и тому подобное. Сам Баранников, ссылаясь на предынфарктное состояние, никак свою отставку не комментировал, храня мрачное молчание. А в глазах его светилась дикая тоска. А выгнал президент Баранникова по очень простой причине. Он спросил министра безопасности впрямую, что ему известно о государственном перевороте, который готовят вице-президент и спикер? Естественно, Баранников ничего сказать об этом не мог, поскольку ничего не знал. А не знал он этого потому, что интриганы с Лубянки ему ничего не докладывали, ссылаясь, как обычно, на запрещение заниматься политическим сыском, тем более за особами столь высокого ранга, что даже в былые времена расцвета политического сыска не поощрялось, а, напротив, было категорически запрещено. Но тем не менее, через голову Баранникова, на стол президента легли бумага, где все последние действия Руцкого и Хасбулатова расценивались как подготовка к государственному перевороту. У президента, как у всякого правителя России, желающего дожить до блаженного восьмидесятилетнего возраста, было несколько собственных служб, дублирующих Лубянку. И не только дублирующих, но и внимательно за ней наблюдающих. Одна такая служба называлась "Правовым управлением" при администрации президента и возглавлялась генералом Котенковым, другая - нечто вроде "летучих отрядов безопасности" возглавлялась генералом Степашиным, занимающим пост председателя комитета Верховного Совета по обороне и безопасности. Было еще несколько подобных служб, тихо существовавших под вывесками разных аналитических и исследовательских центров. Именно эти службы и начали в свое время отстрел "гвардейцев Хасбулатова" по подворотням, когда спикеру неожиданно пришло в голову, что он - кардинал Ришелье. Ришелье был умнее. В сводке, которую получил президент, обстановка суммировалась следующим образом: "После проведения апрельского референдума, в провале которого Хасбулатов был почему-то твердо уверен, он был явно растерян и подавлен, явно пугаясь перспективы созыва очередного съезда народных депутатов, который откровенно собирался вновь поставить вопрос о снятии спикера с занимаемой должности в связи с, мягко говоря, служебным несоответствием. И сильным, и, вместе с тем, слабым качеством Хасбулатова является полное отсутствие у него каких-либо твердых принципов и, убеждений, кроме желания любой ценой сохранить за собой свой пост, сосредоточив в своих руках как можно больше власти. Таким образом, он является человеком, подчиняющимся инстинкту. В данном случае, инстинкту властолюбия, заглушающему в нем даже инстинкт самосохранения. Если еще вчера Хасбулатов считал себя твердым сторонником президента, демократом, борцом против коммунизма и "ненавистного центра", то сегодня открыто смыкается с непримиримой оппозицией, обнимаясь с Зюгановым и ему подобной публикой, начав произносить страстные речи по поводу возрождения Советского Союза и руководящей роли коммунистов. На последнем съезде коммунисты и националисты преподали Хасбулатову предметный урок, показав, кто на деле является хозяином положения в Верховном Совете. Спикер урок усвоил, после чего резко изменился и тон его публичных высказываний, где он делает все возможное, чтобы угодить коммуно-фашистам, засевшим в Верховном Совете. Неожиданно в речах Хасбулатова зазвучала тоска о ценностях реального социализма, которые мы "сатанистски пытаемся отбросить", печаль по империи, оценка внутренней и внешней политики страны с позиций ультрапатриотов. Главные направления ударов и тактические приемы, используемые им, очевидны. Это попытка консолидировать вокруг себя все силы, способные бороться с "нынешним режимом". Прослеживается твердое стремление явочным путем опрокинуть принцип разделения властей, утвердить верховенство советов, не только как законодательной, но и как исполнительной власти, реставрируя, таким образом, старый коммунистический режим в его еще худшем, более коричневом виде. В последнее время спланирована целая серия ударов по президентской власти, по самому президенту и особенно - по его окружению с первоначальной целью нейтрализации и ослабления деятельности президента, а затем и полной дискредитации президентства как института. Конечной целью является захват всей полноты власти. Замеченная в последнее время вспышка агрессивности группировок, входящих в так называемый "Фронт национального спасения", который на своем втором съезде поставил вопрос о необходимости перехода к наступательной тактике борьбы, ликвидации института президентства как такового и начала "народно-освободительной революции", говорит о координации действия Фронта, группировки которого созданы либо непосредственно КПСС, либо на ее деньги, с действиями Верховного Совета. Таким образом, экстремизм Верховного Совета смыкается с экстремизмом улицы и направляет его. Оппозиция, таким образом, готовится к ожесточенной конфронтации, которая по плану должна перерасти в гражданскую войну. Это желание подогревается безнаказанностью уже имевших место уличных беспорядков с человеческими жертвами, непрекращающимися попытками расколоть армию и, что самое главное, открытым переходом на сторону оппозиции вице-президента Руцкого, человека до мозга костей военного и, вместе с тем, крайне безответственного. Не умеющий решать никаких вопросов какими-то другими методами, кроме военных, этот человек, имеющий большие связи и известный авторитет в армейской среде, представляет опасность возникновения вооруженного конфликта в ситуации, когда его можно было бы избежать. Подобный конфликт не только может привести к крупным человеческим жертвам, но и стать детонатором междоусобицы, способной перерасти в гражданскую войну - первую войну такого рода в ядерной стране. Охваченный жаждой власти, вице-президент также уже управляется инстинктом своего властолюбия, который подавил в нем инстинкт самосохранения". Документ осторожно советовал президенту принять меры, чтобы предотвратить сползание к полному хаосу, порожденному безвластием. Далее в документе говорилось о двух параллельно развивающихся заговорах: конституционном и военном. Один заговор предполагал сбросить президента с помощью конституционной удавки, которую будет постепенно затягивать Верховный Совет. Душой заговора был более осторожный Хасбулатов. Второй - предполагал организацию массовых уличных беспорядков с постепенным втягиванием в них частей внутренних войск и армии, а ля 1917-й год со штурмом кремля, бегством или пленением президента "народом". К такому плану склонялись Руцкой и уличные вожди, представленные весьма пестро: от отставного генерала Макашова до лидера так называемой "Трудовой Москвы" Анпилова. Оба плана уже в общих чертах отрепетированы почти в реальной обстановке. Однако быстрое сползание Руцкого в сторону Хасбулатова повлекло за собой необходимость согласования двух планов в один с элементами того и другого. Чем, собственно, сейчас и занимаются заговорщики. Единственно, что на все это мог ответить министр безопасности генерал Виктор Баранников, это то, что его жена никогда не занималась спекуляцией двадцатидолларовыми сумочками. Возможно, это было и правдой. Но с должности он полетел. Затем наступила очередь Руцкого. Пешку, дошедшую до седьмой горизонтали, уже как-то неудобно называть пешкой. Она становится чрезвычайно опасной, и если ее невозможно быстро уничтожить, то нужно нейтрализовать. Это было необходимо, поскольку в итоге всех планов, а о некоторых из них не знал и сам Руцкой (будем объективны), президентом все равно становился он. Поэтому президент решил, что заодно уже пора (давно пора!) выгнать с должности и Руцкого, на что он (президент) права по Конституции не имел. Но поскольку уже несколько последних месяцев Руцкой и Шумейко, бывший зам. Хасбулатова, а ныне фаворит президента, охрипли от взаимных обвинений в казнокрадстве, грозя подать друг на друга в суд за клевету, но упорно этого не делая, Ельцин издал указ об отстранении обоих от должности до окончания следствия, возложенного на прокуратуру. Владимир Шумейко, фигурирующий в пленках Якубовича для пущей ясности как "Филиппыч", естественно, с готовностью на это согласился, подчеркнув, что сам просил президента о подобной мере. Руцкой же, фигурирующий в тех же пленках в более зашифрованном виде как "Усатый", о котором так беспокоился "Лысый", напротив, подчиниться этому указу наотрез отказался, назвав его незаконным. Последовало быстрое разъяснение, что "отстранение" от должности не является "снятием" с должности, а всего лишь временная мера для пользы следствия, после окончания которого вице-президент, коль прокуратура ничего не найдет в его действиях криминального, сможет вернуться на работу. Хотя, впрочем, никаких поручений у президента для него нет. Все кончились. Но все законно. Указ застал вице-президента в аэропорту, когда тот готовился лететь в Воркуту, чтобы поднять шахтеров против своего патрона. Указ президента лишал его возможности пользоваться спецсамолетами правительственного авиаотряда. Но вице-президент всегда смело шел навстречу опасности и заявил, что полетит за свой счет, хотя в недавних теледебатах с Гайдаром утверждал, что получает всего 63 тысячи рублей без налогов. В Воркуте его встретили примерно так, как некогда в Тушино встречали Лжедмитрия II - Тушинского вора. Без восторга, но с некоторым почтением: может, и вправду царь или станет царем, шут его знает? Поэтому поднять шахтеров одной матерной руганью в адрес Ельцина не удалось, а ответить на их претензии из-за полного незнания вопроса - тоже. Вернувшись в Москву, Руцкой, которого, как известно, в Кремль и Совмин было не велено пускать, окончательно поселился в Верховном Совете, в бывшем кабинете Шумейко, что само по себе было очень символично. Целые дни отстраненный от должности вице-президент проводил со своими двумя братьями и снующими туда-сюда генералами (главным образом, отставными), среди которых выделялся генерал Владислав Ачалов - народный депутат и советник Хасбулатова по военным вопросам. В прошлом командующий воздушно-десантными войсками и заместитель маршала Язова по "экстремальным ситуациям", Ачалов настолько вляпался в августе 1991 года в историю с ГКЧП, что даже не очень ретивая Российская прокуратура хотела было привлечь его к уголовной ответственности. Но Верховный Совет отказался снять с Ачалова "парламентский иммунитет", и прокуратура осталась ни с чем. Генерал некоторое время отлеживался в госпитале, а затем снова горячо взялся за дело, стараясь воплотить в жизнь многое из своих смелых задумок, порожденных талантом интригана, которые люди несведущие почему-то принимали за блеск стратегической мысли. Он так умел сыпать фамилиями своих "лучших корешей", обремененных генеральскими погонами, номерами воинских частей и местами дислокации, что даже старавшийся верить ему депутат, генерал Тарасов, также выгнанный после путча в отставку, как-то осмелился возразить Ачалову: "Вас послушать, так вся армия сразу придет к нам на помощь в случае узурпации Ельциным власти. Что-то мне не очень верится". "Вы, политработник, - одарив Тарасова выхлопом дорогого коньяка, отрезал Ачалов. - Что вы понимаете в армейских делах? Сидели себе в политотделах и жизни не знаете". Тарасов обиженно замолк и вышел из кабинета, а Руцкой и Ачалов, расстелив на столе карту Москвы и области, а иногда и страны, тыкали в нее пальцами и вилками, а огромного роста охранник (из бывшего рижского ОМОНа) молча выносил бутылки. С некоторыми генералами Руцкой встречался в частном порядке. Командующий Военно-воздушными силами генерал-полковник Петр Дейнекин встречал его, по старой дружбе, радушно. Патетики не было. Все, как обычно, поможем, если надо будет. Черт его знает, может, станет президентом? Потом глазами моргай. Генерал-полковник Громов, заместитель министра обороны, был более угрюм. Некогда Руцкой служил под его командованием в Афганистане, где Громов командовал всем "ограниченным контингентом" советских войск, сведенных в 40-ю армию. "Боря, - вещал Руцкой. - Ты помнишь, как я тебя отмазал в 91-м?" Громов занимал тогда пост заместителя министра внутренних дел - знаменитого Пуго, у которого у одного хватило духа застрелиться, когда стало ясно, что путч провалился. Отмазал Громова совсем не Руцкой, а также бывший подчиненный - генерал Грачев, командовавший тогда воздушно-десантными войсками, ныне ставший министром обороны. Да и отмазывать было не от чего. Генерал армии Варенников дал тогда им с Грачевым соответствующие инструкции, которые Громов, по совету Грачева, выполнять отказался. "Ладно, - уходил от прямого ответа генерал. - Ты, Александр Владимирович, политику толкай, а за нами дело не станет". Верхушка армии всегда была немногословной и хорошо чуяла, откуда дует ветер. Долгие годы службы создают хороший инстинкт самосохранения, который, как хорошо отметили аналитики из службы безопасности, был совершенно подавлен у Руцкого инстинктом властолюбия. С офицерами более низкого ранга говорить было проще. Как-то подполковник Терехов, лидер полуподпольного "Союза офицеров", привел к нему молодого полковника авиации, представившегося исполняющим обязанности командира авиадивизии, расквартированной в Тверской области. Фамилия полковника была Фомичев. Он признался Руцкому, что весь кадровый состав дивизии, включая прапорщиков и сержантов-сверхсрочников, уже готовы на все, чтобы свергнуть "оккупационный еврейский режим". Если понадобится, то по сигналу Руцкого, переданному на волнах открытого радио, дивизия поднимется в воздух и "обработает" цели, указанные вице-президентом. Эту дивизию и ее командира Руцкой хорошо знал, но полковника Фомичева не мог припомнить. Обычно исполняет обязанности командира один из его заместителей (главным образом, по летной подготовке) или начальник штаба. Обоих Руцкой тоже знал. Он поинтересовался у Фомичева, кто тот по должности. Оказалось, что заместитель командира дивизии по воспитанию личного состава. Другими словами, бывший начальник политотдела. Значит, хорошая дивизия, которой в отсутствие командира командует замполит. Кто лучше замполита знает настроение личного состава? В преддверии указа президента проводились совещания с так называемым "президиумом Верховного Совета" - самозванным органом, не предусмотренным Конституцией, но существующим по традиции. В России, по большому счету, оказалось, что труднее всего отказаться от разных "президиумов". Все равные неудержимо хотят все-таки быть "равнее" других... Обсуждалось несколько вариантов реакции на действия президента, которому решили (отчаянно труся) отдать инициативу действий, чтобы "он сам себя подставил". Большая надежда возлагалась на Соединенные Штаты и страны Европейского сообщества, где Конституция почиталась наравне с Иисусом Христом, а иногда и выше. Увидев столь наглое попрание президентом Конституции, мировые демократы публично вынуждены будут его осудить, поскольку в противном случае будут смешно и жалко выглядеть перед собственными народами. Так уверял советник Хасбулатова по вопросам международных отношений Иона Андронов. Кто-то вспомнил, что совсем недавно Маргарет Тэтчер находясь с неофициальным визитом в Москве, с недоумением воскликнула: "Как? Разве вы еще живете по старой коммунистической Конституции?" И заявила, что ключ к разрешению российских проблем лежит, в первую очередь в принятии новой Конституции. Это дало повод Хасбулатову раздраженно отреагировать: "Всякая заезжая бабенка еще будет нас учить!" Один из заместителей Хасбулатова, Агафонов, робко предложил, если президент разгонит "парламент", подчиниться силе, покинуть Белый Дом и включиться в досрочные выборы, которые после подобного указа президента можно будет легко выиграть и, таким образом, завершить переворот совершенно легальным путем. Досрочные выборы парламента и президента в итоге обернутся тем, что в стране будет новый президент, скорее всего - Руцкой, а непобежденный, но беззаконно разогнанный парламент останется почти на 100% старым. Почти, потому что новые выборы выкинут из него все остатки демократической шелухи, вроде Якунина, Молоствова или Шейниса. Конечно, останься у кого-нибудь в "президиуме" хоть капля здравого смысла, не подавленная инстинктом, план Агафонова был оптимальным и вел к желаемому результату наиболее коротким и прямым путем с минимальной долей возможности шумного скандала. Первым, естественно, запротестовал Руцкой. Он офицер, и само понятие "капитуляция" для него хуже смерти. В конце концов, у него есть пистолет, и он скорее пустит себе пулю в лоб, чем подчинится хоть какому-либо указу этого подонка. Подумайте, о чем вы говорите? Как можно выполнять указ человека, который этим самым указом сам ставит себя вне закона! Нет! Нужно открыто призвать к сопротивлению, выводить на улицы народ и наконец покончить с этим преступным режимом. Он сам испарится куда-нибудь в Израиль, когда увидит марширующие колонны верных нам полков, спешащих на защиту Конституции и Верховного Совета! Он, Руцкой, уверен, что произойдет именно так. Но даже если произойдет не так, он не намерен униженно покидать парламент по первому окрику человека, которого он считает преступником, погубившим СССР и все завоевания советского народа, сделавшим Россию посмешищем в глазах всего мира! Все остальные, зараженные пафосом речи отстраненного от должности вице-президента, склонялись также к решительному сопротивлению... Несмотря на всю готовность, прослушав речь президента, Руцкой почувствовал сильное волнение. Это не было столь знакомое ему волнение перед боевым вылетом. Скорее, это была растерянность человека, захваченного врасплох, несмотря на все предупреждения. Где-то в глубине души он надеялся, что у Ельцина все-таки не хватит духа подписать этот указ. Он вышел из шумейковского кабинета и поспешил к Хасбулатову. По всему Белому Дому, как по огромному боевому кораблю, звучал металлический голос принудительной трансляции: "Всем народным депутатам срочно собраться в зале заседаний на чрезвычайную сессию! Повторяю..." Этот голос, как сигнал боевой тревоги, взбодрил Руцкого. Навстречу ему по коридору, улыбаясь в бороду, шел сопредседатель "Фронта национального спасения", народный депутат Илья Константинов, никогда не отличавшийся изысканностью манер. Увидев Руцкого, он радостно закричал: "У твоего бывшего начальника крыша поехала, что ли? Он же сам себе делает импичмент!" Подобное панибратство от всякого мелкого хулиганья коробило генерала Руцкого. Многие нардепы имели к нему старые счеты, а ныне относились как к перебежчику. А к перебежчику, пусть даже очень полезному, всегда относятся как к перебежчику. Приходилось терпеть. "Всем народным депутатам немедленно собраться на чрезвычайную сессию!" - сиреной тревоги продолжала вещать трансляция. 22:30 Отставной генерал-полковник Альберт Макашов находился в помещении главного информационного центра Верховного Совета, пытаясь по информации, потоком бьющей с телевизионных и компьютерных экранов, составить впечатление о складывающейся в столице обстановке. Внутренняя телесеть Белого Дома передавала пресс-конференцию Хасбулатова, который был бледен, но внешне спокоен и даже пытался шутить. У него большой опыт подавления путчей, криво улыбаясь, уверял журналистов спикер. Заявление президента, с одной стороны, нельзя рассматривать иначе как попытку государственного переворота, но, с другой стороны, это же заявление фактически является сообщением Ельцина о том, что он слагает с себя свою должность. Такова реальность. Впрочем, заявил Хасбулатов, сейчас мы соберем сессию и все решим. Не волнуйтесь, все будет в рамках закона и конституции. По каналу Российского телевидения и "Останкино" передавали еще раз, в записи, заявление президента. На других экранах, как ни в чем ни бывало, мелькали рекламы, завывали космато-бородатые рокеры, мелькали герои бесчисленных западных телесериалов. Уголком глаза генерал поймал на одном из экранов зеленеющие слова "Оплата за наличные в долларах США" и громко, не стесняясь присутствия женщин-операторов, выругался матом. Страна оккупирована и гибнет. Вернее, уже погибла. Вся эта сволочь во главе с Хасбулатовым и Руцким сначала с энтузиазмом разваливала страну, а потом спохватилась - выход только в восстановлении СССР! Умники! Если у него был бы в подчинении хоть один полк, которому можно доверять, на который можно было положиться! Он, не колеблясь, арестовал бы весь этот сброд депутатов (кое-кого и расстрелял бы на месте), а затем повел войска на Кремль и навел бы, наконец, настоящий порядок в стране. Макашов был решительным и агрессивным генералом, хотя проявить себя в реальных боевых условиях ему за долгие годы военной службы возможности так и не представилось. За плечами Макашова были высшее военное училище и две академии: бронетанковая и генерального штаба, о военных кругах он считался признанным авторитетом по широкомасштабным операциям с применением крупных танковых и механизированных соединений. Продолжительное время генерал служил в Западной Группе войск на линии самой острой конфронтации с Западом. Красные стрелы на секретных оперативных картах стремящиеся к океану и разрезающие Европу на шесть неравных частей, долгое время были главным стимулом его жизни. Но нацеленные на советские города ядерные ракеты с американских подводных лодок лучше любых других аргументов охлаждали пыл танковых генералов, заставив самую мощную в мире бронетанковую группировку в течение более 40 лет топтаться на месте и разваливаться без всякой пользы, если не считать денежной компенсации добрых немцев. К этому времени Макашов уже командовал Приволжско-Уральским военным округом, территория которого была больше всей Европы. Из своего штаба в Самаре (тогда - Куйбышеве) генерал Макашов в бессильной ярости наблюдал, как сначала рухнула и развалилась Южная группа войск, дамокловым мечом висевшая над левым флангом НАТО, как начала разваливаться ЗГВ, как, терпя одно поражение за другим, убралась из Афганистана 40-я армия, как юлила и темнила родная КПСС, скрывая свое желание поскорее юркнуть в какую-нибудь щель с награбленной добычей. Как молниеносно был разгромлен Саддам Хусейн, на которого было столько надежд, тем более, что генерал Макашов был одним из разработчиков плана блицкрига против Кувейта, плана, будь он выполнен вовремя и без идиотских иракских импровизаций, мог нанести такой удар по престижу Соединенных Штатов, в сравнении с которым померк бы даже позор Вьетнамской войны. Но ничего не получилось! Не получилось благодаря предателям, засевшим тогда и в Верховном Совете СССР, депутатом которого был и сам Макашов, и в партийном руководстве во главе с самим генсеком Михаилом Горбачевым. Макашов еще тогда с трибуны партконференции призывал взять штурмом здание Верховного Совета СССР и СФСР и установить партийно-военную диктатуру. Никто не слушал. Все обделывали какие-то свои делишки и посмеивались. Обнаглевшая пресса открыто издевалась над генеральскими речами, намекая на возможность судебного преследования за призывы к открытому мятежу. В июне 1990 года на учредительном съезде Российской компартии почуявший демократию Макашов разразился проклятиями в адрес самого Генерального секретаря КПСС обвиняя его в предательстве и "сдаче Восточной Европы" В отчаянии он пытался пробиться в президенты России, но с треском проиграл выборы, поскольку ничего не мог предложить народу, кроме публичных телесных наказаний которые, по его мнению, "являются прекрасной воспитательной мерой". И, разумеется, именно генерал Макашов был одним из немногих командующих округами, которые не только выполнили все приказы ГКЧП в августе 1991 года, но сделали даже больше, чем это требовали заговорщики в Москве. Накопленный богатейший опыт в планировании стратегических операций генералу Макашову пришлось впервые применить на практике в своей родной Самаре. Придя в восторг от известия о создании ГКЧП, Макашов немедленно привел вверенный ему округ в состояние полной боевой готовности, отдав приказ "быть готовыми к ведению боевых действий" и приведя авиацию округа в 15-минутную готовность - с летчиками в кабинах. Кого генерал собирался бомбить с воздуха, так и осталось неизвестным, но на земле Макашов развернул действия во всем блеске своего оперативного таланта. Армейские части, получив ясный приказ "задерживать демократов и космополитов", быстро захватили контроль над областным центром, оккупировав телецентр и захватив областной издательский центр, разгромив по ходу дела ненавистную местную независимую телестудию "Скат". Радиостанции округа по всем правилам ведения электронной войны заглушили все местные радиостанции, чтобы до граждан не доходили "подрывные и провокационные" известия из Москвы, оставив свободный канал только для передачи приказов своего командующего. Но поскольку тот произносить речи не горазд, свободное между боевыми приказами эфирное время было заполнено круглосуточным непрерывным чтением записи "Слова к народу", незадолго до этого опубликованного газетой "Советская Россия", которое генерал повелел считать теоретическим руководством к действиям. 20 августа Макашов даже осмелился дать в Кремль телеграмму, где говорилось: "Военный Совет и войска округа обеспокоены нерешительностью по отношению к Ельцину и его окружению. Промедление смерти подобно..." Генералу повезло, что "августовский путч" был, по большому счету, внутрипартийным конфликтом, а потому никто не собирался особо сводить счеты даже с главными московскими "путчистами", не говоря уже об исполнителях из провинции. Макашова без лишнего шума выкинули в отставку, и с тех пор генерал постоянно украшал своими тремя генеральскими звездами всевозможные коммунистические и национал-демократические митинги и тусовки, где его постоянно прочили в будущие премьеры "патриотического правительства". Вместе со своими немногочисленными соратниками, Макашов упорно отказывался признать распад Советского Союза и роспуск съезда народных депутатов СССР. Он стал одним из организаторов так называемого "VI чрезвычайного съезда народных депутатов СССР", мистически проходившего при свечах (мстительные власти отключили свет) в колхозном клубе подмосковной деревни Вороново, на котором председателем президиума Верховного Совета СССР была единогласно выбрана Сажи Умалатова (к женщине меньше будут приставать). Та самая Умалатова, которая считала, что президента Ельцина нужно не просто повесить, а непременно вниз головой. Пользуясь безнаказанностью со стороны впавшей в летаргию власти, Макашов, как призрак прошлого царствования, появился в Приднестровье, чтобы, по его собственным словам, "организовать оборону". Приднестровскую "республику" совершенно несправедливо называли и называют самопровозглашенной. В действительности, "республику" провозгласил КГБ, сделав ее президентом своего платного провокатора Игоря Смирнова, дав ему в помощники своего кадрового костолома Антифеева, ставшего при Смирнове министром госбезопасности под фамилией Шевцов, так как находился в розыске за преступления на территории Прибалтики. Устами другого своего агента, Александра Невзорова, КГБ объявил Приднестровскую "республику" "первой, освобожденной от оккупантов, территорией Советского Союза" и попросил Макашова убедить заинтересованных лиц продолжить дело освобождения. По плану, командование расквартированной в Молдове российской 14-й армии должно было "во имя защиты русского населения" двинуть танки на Кишинев, а затем обратиться к Москве с просьбой о включении Молдовы в состав России. Этот план с разными вариациями должен был затем осуществиться во всех бывших республиках бывшего СССР, где постоянно нагнеталась напряженность по поводу положения "русского меньшинства", которое иногда более дипломатично называлось "русскоязычным". Единственное, что могло ответить командование 14-й армией на элегантное предложение начать на развалинах бывшего Союза крупномасштабную гражданскую войну, - это показать Макашову на дверь, что оно и сделало, причем даже в не очень учтивой форме. Взбешенный Макашов стал собирать собственную армию, состоявшую из осколков всяческих прибалтийских омонов, любителей приключений и разного рода уголовных элементов. Делая смотр своему воинству, Макашов обратился к ним с речью, где сказал: "Дай Бог, если я когда-нибудь буду командовать частями... чтобы у меня были такие солдаты, как в Приднестровье. Их не надо агитировать!", Бог, на которого сослался в своей речи Макашов, услышал его желание, и вскоре предоставил генералу покомандовать приднестровскими ребятами, которых "не надо агитировать". Сегодня, 21 сентября, генерал Макашов уже говорил с Тирасполем. Батальон "Днестр" готов вылететь в Москву по первому зову. Тогда же покомандовать не удалось. Москва, обеспокоенная возней в Приднестровье, сменила командование 14-й армией. Новый командарм, генерал Лебедь, чьи десантники в августе 91-го отбили у всех охоту лезть на штурм Белого Дома, не любил, когда по подразделениям вверенных ему войск шастали беспризорные генералы, не имеющие, к тому же, никаких официальных полномочий. Макашову пришлось покинуть Приднестровье и, надо сказать, вовремя. Когда началась стрельба, налаженная им оборона Бендер рухнула в одночасье, и только твердая позиция генерала Лебедя предотвратила взаимную резню, которая, наверняка, продолжалась бы бесконечно, как и в других районах межнациональных конфликтов. Макашов вернулся в Москву и стал ждать своего часа. Нельзя сказать, чтобы генералу нечего было терять. На волне демократического хаоса он приватизировал квартиры в Москве и Самаре, входил в совет директоров нескольких акционерных компаний, а его каменная трехэтажная дача со встроенной колокольней домовой церкви, украшенной барельефом православного креста, поражала воображение даже его коллег-генералов, чьи особняки, построенные за счет щедрот Министерства обороны, хотя и были добротными, но от них за версту веяло казарменной безвкусицей. Час Макашова настал. Шестым чувством старого солдата он понимал, что на этот раз без стрельбы не обойдется, и ноздри его раздувались, как перед командой, которую он сотни раз отдавал на учениях и маневрах разного уровня: "Танки, вперед!". Пока эту команду отдавать было некому. Да и сам вид генерала был совсем не воинственный. Сутулый, в старомодном синем плаще с пояском и старческом берете, он устало ходил по информационному центру, ожидая возвращения Ачалова, пытавшегося связаться с Министерством обороны, Генштабом и с командующими округами. Информация продолжала литься потоком. Уже председатель Моссовета Николай Гончар сообщил, что на 23:00 запланировано срочное заседание президиума Моссовета, а завтра, с утра, начнется сессия, которая выскажет свою точку зрения на указ президента. Гончар отметил, что нужно предотвратить обострение ситуации и тем более пресечь провокации, которые могут привести к кровопролитию. Уже председатель Конституционного суда Зорькин объявил о срочном созыве Конституционного суда, а один из судей, Лучин, поспешил заявить, что "в соответствии со статьей 121-6 Конституции Российской Федерации в нынешней редакции президент лишил сам себя властных функций". Информационные агентства, перебивая друг друга, сообщали новости: "В 21:40 началось экстренное заседание Конституционного суда. Собран полный кворум. На улице перед зданием суда находятся несколько автомашин с милицией. В здание суда прошли четверо гражданских лиц с автоматами..." "В 21:00 состоялось заседание президиума совета министров. По его окончании премьер Виктор Черномырдин подчеркнул, что "прежде всего нужно спокойствие", государственные учреждения должны работать в нормальном режиме. На вопрос корреспондента о возможном давлении на депутатов Верховного Совета премьер воскрикнул: "Боже упаси! Никаких "чрезвычаек"! Это исключено!" "Штаб Московского военного округа официально сообщил, что округ находится в обычном режиме. Никаких дополнительных приказов о повышении готовности не поступало". "Пресс-центр МВД заявил, что "никаких дополнительных приказов не было". "Министерство безопасности ответило, что "оно вообще ничего не знает о каком-то указе президента". "В пресс-службе президента сообщили, что Ельцин в настоящее время находится в своей загородной резиденции, а сама пресс-служба работает в обычном режиме"... В помещение центра быстрыми шагами вошел генерал Ачалов. Вид у него был несколько возбужденный. Все средства правительственной, высокочастотной и дальней связи, имеющиеся в распоряжении Белого Дома, были отключены. Он пытался дозвониться в Министерство обороны и в Генштаб. Ни один из известных ему телефонов, а знал он их почти все, не отвечал, включая многоканальные телефоны оперативных дежурных по направлениям. Это означало, что в компьютер центра военной связи дана команда на полное изменение телефонных кодов. Такие команды поступают в целях защиты связи от проникновения противника только в канун неизбежной войны, либо когда но всей стране объявлено чрезвычайное положение. Но чрезвычайного положения никто не объявлял. А ВОЕВАТЬ БЫЛО ПРОСТО НЕ С КЕМ. 22:45 Василий Липицкий не то что вошел, а просто ворвался в кабинет Руцкого. Если Вольского и Руцкого звали знаменем партии "Гражданский Союз", то Липицкого вполне можно было назвать его движущей пружиной. Липицкий в свое время окончил исторический факультет МГУ по курсу "Истории КПСС", был комсомольским "вожаком" факультета, где и вступил в КПСС. На факультете заметили энергичного и "идейного" юношу и "бросили" его в филиал ЦК ВЛКСМ - так называемый Центральный штаб студенческих отрядов, откуда открывалась прямая дорога в ЦК. Но в ЦК Липицкий не попал, а вернулся Университет, где занимался исследовательской работой в русле своей самой перспективной в СССР науки. Видимо, на этом поприще он добился-таки заметных успехов, поскольку в 1983 году был приглашен на работу в Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, который слыл кузницей кадров последнего, снабжая ЦК родной партии беспощадными интриганами, прожженными циниками и беспринципными карьеристами. Отдел, в котором работал Липицкий, выполняя заказ ЦК, был озабочен проблемой, как заставить население коммунистической империи лучше работать на родную партию и не воровать. Решая эту проблему, Липицкий в разгар перестройки, в 1989 году, умудрился защитить докторскую диссертацию на тему "Проблемы стимулирования созидательной деятельности", в которой цветными графиками было отмечено повышение производительности труда при правильно поставленном процессе идейно-политического воспитания трудовых коллективов. Производительность труда находилась в прямопропорционалыюй зависимости от авторитета и силы парторганизаций. Идеологически диссертация была безупречной, но в ЦК Липицкого так и не взяли. Ему удалось осуществить свою мечту только при рождении партии Ивана Полозкова, в ЦК которой он и повстречался с Руцким. Если ты собираешься делать свою карьеру в коридорах Института марксизма-ленинизма, то должен обладать интуицией и нюхом немецкой овчарки и гибкостью кобры, вспоминал недавно один из президентов молодых среднеазиатских республик, познавший эту науку на собственной шкуре. Но как бы то ни было, Липицкий сразу почуял, что паровозом его грядущей карьеры станет не "добрейший" Иван Кузьмич Полозков, а прямой, как бульдозер, и напористый авиационный полковник. И Липицкий стал его ведомым, особенно после того, как провалился на выборах в Верховный Совет в 1990 году. Совершая виражи вслед за своим "ведущим", Липицкий перелетел в блок "Коммунисты за демократию", затем - в Демократическую партию коммунистов России, которая после августовского путча была скромно переименована в Народную партию свободной России. 6 августа 1991 года Липицкого вместе с Руцким выгнали из КПСС "за деятельность, направленную на раскол КПСС". На короткое время Липицкий пропал из поля зрения, а затем вынырнул вместе с Руцким в "Гражданском Союзе", где вскоре стал председателем исполкома, оставаясь, на всякий случай, и председателем правления своей любимой НПСР, которая в свое время объявила себя наследницей КПСС, чтобы "через суд, на законных основаниях, вернуть народу партийные деньги". Но вопрос о наследстве КПСС, как известно, тихонько замяли, и кто-то быстро отбил у Липицкого охоту судиться за наследство покойной родительницы двух его новых партий, где ему регулярно за счет той же "родительницы" выплачивали зарплату и содержали автомобиль с шофером. И вот час настал. Пройдет еще немного времени и Руцкой станет президентом, открывая дорогу к власти "Гражданскому Союзу" - своей родной партии. Однако, следует заметить, что руководство "Гражданского Союза" оценивало реальную обстановку несколько иначе, чем это делал Руцкой, имея все основания полагать, что лихой "вице" может наломать таких "дров", и половины которых будет достаточно, чтобы отправить все руководство партии за решетку. Едва заявление Ельцина было передано средствами массовой информации, как руководство "Гражданского Союза" отправило в Белый Дом Липицкого, дабы напомнить Руцкому, чтобы тот вспомнил, что является сопредседателем партии, о чем опальный вице-президент, судя по его недавним высказываниям в адрес партийных коллег, видимо, слегка забыл. Руцкой встретил Липицкого без особого энтузиазма. Без ожидаемого: "Вася! Как я рад! Иди ко мне в вице-президенты!" У Липицкого, конечно, в данной ситуации хватило бы ума отказаться от этой чести, но приятно было бы такое выслушать и напомнить позднее, когда станет ясен исход нового кризиса. Но говорили долго. Руцкой просил, чтобы партия развернула мощную пропаганду в его пользу, связалась с оборонными заводами, готовя всероссийскую забастовку, чтобы Вольский публично и как можно скорее осудил Ельцина за предпринятый тем государственный переворот. Липицкий, отлично зная, что Вольский никогда этого не сделает, пока Ельцина, по меньшей мере, не упрячут в тюрьму или вынудят бежать за границу, тем не менее, пообещал Руцкому, что все будет сделано. В этот момент по внутренней трансляции объявили, что закончилось заседание президиума Верховного Совета, на котором решили, что президент Ельцин должен быть отрешен от должности за совершение государственного переворота, и его полномочия переходят к Руцкому. Через час, как только наберется достаточное для кворума количество депутатов, откроется внеочередная сессия для принятия исторических решений "во имя спасения Отечества и демократии"... Липицкий от души пожал руку Руцкому и хотел что-то еще сказать, но снова был прерван громкоговорителями, объявившими, что буфеты и прочие службы Белого Дома переходят на круглосуточный режим работы. Руцкой нервно посмотрел на часы и наклонился к селектору, поинтересовавшись, прибыли ли генералы Громов и Родионов. Ему ответили, что нет, не прибыли. "А Тулеев? - спросил Руцкой. - Звонили в Кемерово?" Ему ответили, что Тулеев уже здесь. Впустить? Пусть подождет, приказал Руцкой и что-то хотел сказать Липицкому, но в этот момент в кабинет вошел Виталий Уражцев, бывший полковник из Главпура, юрист и журналист, председатель всероссийского общества "Щит", основанного еще во времена перестройки для защиты прав военнослужащих. Уражцев, личность весьма одиозная, был одним из немногих, кого арестовали и отправили в Балашиху еще во времена августовского путча. При аресте он отмахивался от "чекистов" топором и, по его версии, был зверски избит, связан и брошен в кузов грузовика, что, однако, не помешало ему ровно через сутки снова появиться в Белом Доме свежим и здоровым, одетым в свежевыглаженный костюм к белую рубашку с галстуком. Тогда же, в эйфории одержанной победы, Уражцев, отвечая на вопрос корреспондента "возможен ли, но его мнению, еще один путч?", ответил: "Какой еще путч? Когда президентом - Ельцин, вице-президентом - Руцкой, мэры Москвы и Ленинграда - Попов и Собчак, говорить о каком-то новом путче может только очень обиженный Богом человек!" Неизвестно, чем Бог так уж сильно обидел Уражцева. Возможно, что Творец не очень жалует людей, раздираемых гордыней и тщеславием. В свое время Уражцев явно метил в замы министра обороны, но военное ведомство, как в коммунистические времена, так и после, очень прохладно относилось к каким угодно общественным организациям в своей системе. Поэтому никакого официального статуса обществу "Щит" давать не желало, очень косо на него поглядывая. Из окружения Ельцина Уражцева очень быстро оттеснили, поскольку искусством интриги он, как и Руцкой, владел на уровне полковника, что было явно недостаточно. Разочарованный полковник выбрал единственный путь, который оставался, чтобы кое-как сохраниться на политической поверхности, - путь уличного вождя. Да и тут он был не очень заметен, поскольку у него хватило ума все-таки как-то дистанцироваться от таких митинговых звезд, как Анпилов и Константинов. Не хватало у него нахальства, чтобы строить из себя теоретика, как, скажем, Проханов или Стерлигов, и сидеть в президиумах "Фронта национального спасения" между ними. Его выступления были более-менее взвешенными, а потому плохо доходили до сознания толпы, любившей простые, щелкающие бичом призывы. Тем не менее, а может быть и именно поэтому, в случае кризиса противостояния властей Уражцеву было на первом этапе поручено окружить Белый Дом толпами людей, чтобы, с одной стороны, продемонстрировать народную поддержку заговорщикам, а с другой, - сбить охоту у властей исполнительных, сломя голову, кинуться на штурм оплота законодательной власти. Уражцев не терял ни минуты. Подобная задача была по плечу любому офицеру, а тем более - такому прирожденному организатору, как он. К Белому Дому уже подтянулось достаточно людей, чтобы их могли заметить, хотя еще не настолько, чтобы имитировать всенародную поддержку. Несколько десятков разновозрастных мужчин, главным образом, пенсионеров и отставников, уже встали у входа в Верховный Совет, размахивая красными знаменами, выставив самодельные лозунги: "Вся власть Советам!", "Да здравствует КПСС!", "Диктатора под суд"! и тому подобное. Несколько парней помоложе, сваливая в кучу турникеты и таская откуда-то доски, начали сооружать у входа какое-то подобие баррикады. "Людей! Побольше людей! - приказал Руцкой, выслушав сообщение Уражцева. - Действуй, Виталий! Сейчас многое от тебя зависит". Уражцев вышел, и в кабинет с некоторой робостью вошел генеральный прокурор Валентин Степанков. Нынешний генеральный прокурор разительно отличался от своих предшественников, Вышинского, Руденко и даже недавнего Сухарева - крайней несолидностью и почти детским выражением лица. Эдакий губошлеп. Взлетевший на послепутчевой волне в кресло генерального прокурора прямо из прокуратуры какого-то забытого Богом сибирского райцентра, Степанков, надо отдать ему должное, отлично понимал, что это кресло могут из-под него выбить в любую следующую минуту, а потому и вел себя соответственно. За интервью брал деньги в валюте, погубил, с юридической точки зрения, процесс над членами ГКЧП, славы и денег ради опубликовав книгу о путче 91-го года, не обращал внимание ни на какие нарушения законов, фактически культивируя в стране "правовой нигилизм", как интеллигентно выражались некоторые газеты, или "уголовный беспредел", как выражались те, кто не любил использовать иностранных слов. "С приходом Степанкова на должность генерального прокурора, - сказала одна, острая на язык, московская публицистка, - наша страна, которая 70 лет являлась "политической зоной", превратилась в зону уголовную". Степанков вел свою тихую и довольно мелкую игру, не желая ни с кем ссориться или прослыть чьим-то сторонником, поставив себе довольно скромную цель, хотя в России с учетом занимаемого им поста эта цель выглядела трудно достижимой: уйти со своего поста без особо громкого скандала, минуя Лефортово. Услышав об указе Ельцина, Степанков почувствовал себя плохо, как и любой человек, очутившийся, подобно барону Мюнхаузену, между лязгающими пастями льва и крокодила, которые, желая сожрать друг друга, могли мимоходом проглотить и его, даже не заметив этого. Косо взглянув на Липицкого, Степанков уселся в кресло напротив мятежного вице-президента, всем своим видом демонстрируя готовность благожелательно выслушать все, что тот ему захочет сказать. "Вот что, Валентин, - начал Руцкой, глядя на полированную поверхность своего стола. - Значит, так. Надо уголовное дело возбудить против гражданина Ельцина за попытку совершения государственного переворота с целью... - Руцкой посмотрел на лежащую перед ним бумагу: - ...с целью свержения существующего конституционного строя. Как ты?" У Степанкова засосало в животе. Хорошенькое дело! Возбудить уголовное дело против президента страны! А как у этих все провалится? Затопчут сапогами. А если эти выиграют? Никак не представить точного расклада сил в стране. Кто за кого? Попадешь в сообщники... "Александр Владимирович, - сглотнув слюну, ответил генеральный прокурор. - Тут главное, чтобы все было законно, юридически безупречно. Не нужно спешить. Во-первых, необходимо решение Конституционного суда о незаконности указа. Во-вторых, решение съезда об отстранении главы исполнительной власти от...". "Какой съезд? - удивился Руцкой. - Когда есть поправка к 121-й статье..." Все эти поправки к Конституции, которые последнее время Верховный Совет лепил, как пирожки, юридически в стране не действовали, а многим правовым структурам вообще не были известны. "Нужно, чтобы все было по закону, - продолжал настаивать Степанков. - Съезд должен обязательно вынести свое решение. Если и вы начнете беззакония чинить, то отправьте в Кремль наряд и...". Руцкой проникновенно посмотрел на генерального. "Валя, - вздохнул он. - Сдается мне, что ты чего-то крутишь. Понимаешь, как важно, чтобы ты нас официально поддержал в борьбе с захватившими власть преступниками..." "Я всей душой, - согласился генеральный. - Но мне нужны юридические, повторяю, юридические обоснования для возбуждения уголовного дела. Я не могу возбуждать никаких дел, кроме проверочных, на основании телевизионной передачи, кто бы ее ни вел. Получу решение съезда, заключение Конституционного суда, текст указа и тогда - пожалуйста: соберу коллегию, и все, что надо, возбудим. А то попадем впросак, как в марте. Шум подняли, а выяснилось, что никакого указа и не было..." Руцкой мгновение помолчал, по-прежнему глядя в стол. "Хорошо, - сказал он. - Ты, наверное, прав, Валентин. Все, что надо, получишь очень скоро. Иди в зал. Скоро начнется сессия". На выходе генеральный прокурор столкнулся с входящим в кабинет из жужжащей, как улей, приемной народным депутатом Сергеем Бабуриным, напоминающим, благодаря фасону бороды и усов, что-то среднее между Мефистофелем, каким его изображали на русских провинциальных подмостках начала века, и персонажем порнографических открыток того времени. Он был намеренно медлителен и важен, как петух перед соитием. Небрежно кивнув Липицкому, он обратился к вице-президенту: "Александр Владимирович, юридический комитет считает, что...". Но в этот момент в кабинет ворвался запыхавшийся заместитель Хасбулатова Юрий Воронин - в прошлом ответственный работник ЦК Компартии Татарстана и руководитель Госплана республики: "Давайте в зал. Все уже собрались. Надо действовать быстрее". Липицкий встал и направился к дверям вместе с остальными. "Или вы будете со мной, здесь, - неожиданно сказал ему Руцкой, - или... Как хотите". Недалекий, обманутый авиационный полковник наивно предполагал, что он может ставить какие-то условия прожженным в интригах партаппаратчикам, у которых таких полковников, которыми можно пожертвовать в экстремальных ситуациях, была целая армия. Липицкий промолчал. Для себя он уже решил, что чем дальше он будет в ближайшее время находиться от Белого Дома, тем лучше будет и для него и для тех двух партий, которыми ему выпала честь руководить. Хотя охрана и пыталась оттеснить толпу корреспондентов из приемной и прилегающего коридора, сделать это, как водится, не удалось. Руцкой вышел на целый лес телекамер и микрофонов, взмахом руки приветствуя журналистов и давая попять, что не намерен никак комментировать события. Только одна девчушка умудрилась сунуть ему почти под нос микрофон и с теплотой в голосе спросить: "Как вы себя чувствуете, Александр Владимирович?" "Прекрасно!" - ответил Руцкой и упругими шагами пошел дальше. 22 сентября, среда, 00:04 Сергей Бабурин, сидя на своем месте в зале заседаний, видел и чувствовал, что Руслан Хасбулатов сильно нервничает, хотя и хочет изо всех сил казаться совершенно спокойным. Объявив об открытии внеочередной чрезвычайной сессии Верховного Совета, спикер обратился к Руцкому: "Александр Владимирович, прошу на ваше место". "Ваше место" - это пустующее кресло президента Российской Федерации. Стараясь не глядеть по сторонам, Руцкой поднялся в президиум и занял кресло президента. Так сбываются мечты. Бабурин усмехнулся. Впрочем, сардоническая усмешка всегда была как бы приклеена к его лицу, выдавая, если верить Фрейду, сильную закомплексованность, вызванную какими-то нарушениями в органах внутренней секреции. Сергею Бабурину было едва за тридцать, но это был человек, известный не только по всей стране, но и в мире. Особенно в Ираке, куда он несколько раз ездил, чтобы утешить Саддама Хусейна после поражения в Кувейтской авантюре, намекая ему, что еще далеко не все потеряно, и прося в долг до лучших времен. Саддам охотно давал. Тем более, что деньги в свое время были получены от КПСС, о которой иракский диктатор сохранил самые лучшие воспоминания. Сергей Бабурин по образованию был юристом, закончив совсем недавно Омский Университет. Короткое время проработал в парткоме, а затем был назначен деканом юридического факультета, явно обозначив себя в качестве напористого и стремительного карьериста, идущего к цели самыми короткими и оптимальными курсами подобно управляемой по проводу торпеде. Для этого были все основания. Еще в студенческие годы Сережа был завербован местным КГБ, и его "куратор", майор Горбунов из 5-го отдела тамошнего Управления КГБ присвоил ему оперативный псевдоним (а в просторечьи кличку) "Николай". Юридические факультеты, как отмечалось, - это вотчины КГБ, так что в самом этом факте нет ничего удивительного и даже, учитывая специфику СССР, пожалуй, и ничего особо предосудительного. Сколько таких "Николаев" работало и училось бок о бок с Бабуриным - известно одному Богу, ибо даже в КГБ никто не имеет права знать обо всей агентуре. Но одно дело - информатор секретной полиции, без которых ни одна спецслужба существовать не может, другое дело - провокатор политической полиции. Тут нужны другие качества, и ими Сергей Николаевич Бабурин был наделен с избытком. А поскольку пути секретной службы неисповедимы, неисповедимы и пути провокаторов. Бабурин был внедрен в демократическое движение Омска, ибо КГБ, естественно, был заинтересован в освещении этого движения изнутри, чтобы знать, кого брать в первую очередь, а кого - во вторую, когда придет время. Таланты Бабурина настолько раскрылись в "тылу врага", что его через "Демократическую Россию" решено было пропихнуть на выборах 1990-го года в Верховный Совет. Что и было сделано. Попав в Верховный Совет, Бабурин почти сразу заявил, что был и навсегда останется коммунистом. Его передали в центральный аппарат 5-го управления в Москве, а там, прочитав сопроводительные документы, составленные их коллегами из Омска, решили, что лучшей кандидатуры на роль председателя Верховного Совета просто нельзя придумать. В итоге два разных управления КГБ попали в патовую ситуацию, когда одно пропихивало на высокий пост Бабурина, а второе - Хасбулатова. Но тут случился августовский путч, который сбил с нахального Бабурина и его перетрусивших "кураторов" немного спеси. Быстро придя в себя, Бабурин организовал в Верховном Совете фракцию "Россия", снова подтвердив, что является коммунистом и продолжает жить в СССР. Некоторое время спустя на скандальном вечере газеты "День" в Центральном Доме литераторов Бабурин впервые всенародно обозвал Ельцина преступником, обвинив его в развале Советского Союза. Разумеется, у КГБ были все основания скорбеть о крушении империи и вещать об этом голосом Бабурина. Но ради справедливости следует заметить, что именно КГБ, на котором лежала главная ответственность за обеспечение безопасности и целостности СССР, и пальцем не пошевелил в свое время, чтобы предотвратить развал и гибель страны а, напротив, весьма этому способствовал. Теперь же, размахивая кулаками после драки, причем за кулисами, КГБ начал дирижировать целым хором своих провокаторов, громко и навзрыд оплакивающих покойную империю. Бурные аплодисменты, которые прозвучали на заявление Бабурина, свидетельствовали о том, что новый спектакль приближается к стадии генеральной репетиции, и главные роли в нем поручены актерам, претендующим на постоянную роль героев. Бабурин быстро вошел в эту роль, быстро выдвинувшись в лидеры гак называемой "непримиримой оппозиции", которая, не имея не только какой-нибудь четкой экономической программы, но даже и идеологической, занималась под мудрым водительством своих вождей-"героев" только тем, что от души поносила последними словами президента Ельцина, денно и нощно боролась с сионизмом, разоблачая последний как в кремлевском правительстве, так и по всему миру. Было ясно, что на такой платформе далеко не уедешь. Движению необходимо было срочно создать прочную идеологическую основу. Накануне VII съезда "куратор" Бабурина из КГБ (или МБР, как ныне невнятно называлась эта организация) срочно вызвал своего подопечного на явочную квартиру. Вместе с "куратором" пришли еще двое, которые, судя по гладким, с некоторым налетом интеллекта лицам и дорогим костюмам, представляли собой чинов, близких к руководству. Они поздравили Бабурина с политическими успехами, заявив, что очень рады выходу своего агента на национальную арену и передали ему ряд материалов с просьбой их обработать и опубликовать под своим именем в одной из оппозиционных газет более умеренного толка, чем, скажем, "День" или "Русское Воскресенье". Что же это были за материалы, вышедшие из недр организации, неоднократно хвастающейся, что собрала под своей крышей всю элиту аналитической и исследовательской мысли нации. КГБ, как известно, был устойчивым гибридом политической полиции и идеологической инквизиции, главной задачей которого было обеспечение покоя и процветания царствующей партийной элиты-номенклатуры, наслаждающейся "самым передовым в мире общественным строем" под защитой своего "боевого отряда", надежно изолировавшего элиту от народа, а народ - от элиты. Народ же нужно было не только держать в вечном страхе, истреблять, гноить в лагерях и учить работать за вымпел или грамоту с профилем Ильича, но и чем-то занять. Поэтому в течение 70 лет многомиллионный народ занимался поиском шпионов и диверсантов. Сначала, что говорится, всем миром выискивали агентов Антанты, саботажников, шпионов, диверсантов, кулаков, подкулачников, троцкистов, бухаринцев, фашистов, наемников империализма, уклонистов, оппортунистов, космополитов, врагов народа, агентов ЦРУ, сионистов, диссидентов. Уже на последнем вздохе "развитого социализма", перед самым крушением СССР, шеф КГБ Владимир Крючков придумал новый термин "агент влияния" и пытался мобилизировать на поиск "агентов влияния" все отбившееся от рук население страны. Крючков, как известно, отправился за решетку, даже не успев приступить к осуществлению своего гениального изобретения, поскольку и дураку ясно, что "агентом влияния" можно было объявить кого угодно, как когда-то "врагом народа". Над выдумкой Крючкова посмеялись и забыли. А совершенно напрасно, как говаривал вождь мирового пролетариата. Через некоторое время в газете "Советская Россия", где собрались публицисты так называемой "Чикинской школы", стремительно сбежавшие из социализма в национал-социализм, появилась огромная статья "Агенты влияния". Автором статьи был Бабурин, хотя для видимости он прикрылся еще тремя соавторами, никогда до этого не грешивших пером. Прошло всего полтора года с момента августовского путча, и 33-летний "баловень Российского парламента" Сергей Бабурин подхватил жупел "агент влияния", выпавший из ослабевших рук узника "Матросской тишины" Владимира Крючкова. "Агентами влияния", по мысли, почерпнутой Бабуриным из аналитических шедевров Министерства безопасности, являлись Бурбулис, Гайдар, Полторанин и прочие негодяи из ельцинского окружения. "Агентами влияния, - смело утверждал Бабурин, - являются "целые группы и движения. Например, "Демократическая Россия", - подчеркивал Бабурин, видимо, забыв что именно на платформе "Демроссии" он и пробрался в Верховный Совет. В статье делался намек, что "шпионами" руководит сам Ельцин. Иначе как объяснить недавний визит в Москву директора ЦРУ Гейтса и его встречу с Ельциным, если не тем фактом, что "дупло" оборудовано прямо в Кремле. Так американскому империализму удобнее. "Гласность, демократия, права человека, - объяснял читателям Бабурин, - всего лишь словесная мишура... цели, поставленные "хозяином"... Приверженность к демократии, общечеловеческим ценностям, достижениям мировой цивилизации являются характерными признаками, присущими всем агентам влияния". Это было, без сомнения, очень смелое заявление, если вспомнить, что оно было сделано в стране, где около 100 миллионов человек были безжалостно истреблены под яркие публикации и заявления именно такого рода. Статья об "Агентах влияния" была призывом прекратить сезон всяких там демократических дискуссий и открыть новый сезон посадок. Ибо с "агентами влияния" не следует ни спорить, ни церемониться. Их надо выявлять и истреблять. Если бы об этом вещал и мечтал сам Бабурин, то это можно было отвести на счет явной малограмотности провинциального карьериста, одуревшего от возможностей, предоставляемых демократией. Но это был крик мечты той самой "аналитической элиты", которая, перестав истреблять миллионами собственный народ, задыхалась, корчилась и пыталась всеми способами отсрочить свой неизбежный конец. Все, кому надо, поняли, а некоторые знали, кто вещает со страниц "Советской России" бабуринским голосом. А потому статья стала программной. Ее призыв сомкнуться в борьбе с "агентами влияния" на почве русского патриотизма и идеологии национал-социализма был услышан. Стремительность, с которой растерявшиеся было бывшие функционеры КПСС, КГБ, ХОЗУ, ВПК и прочих номенклатурных подворий коммунистического режима ринулись в новую идеологию, обгоняемые разномастными новыми карьеристами, невольно наводила на мысль, что автор известного афоризма о патриотизме как последнем прибежище негодяев был абсолютно прав. На обломках коммунизма "славные чекисты", оставшись без родной хозяйки-партии, возмечтали своими силами построить нацистско-православное царство. И в качестве одного из первых апостолов не нашли никого лучше Бабурина. Его пухлые щечки, усы и бородка эспаньолкой продолжали мелькать на красно-коричневых митингах разной интенсивности, в президиумах, на тайных квартирах и официальных приемах, на встречах с писателями, где блистал эрудицией, сравнивая съезды народных депутатов с "Бородинской битвой, где не будет победителей", предсказывая "летом пожар Москвы", а осенью - "бегство Наполеона". Мартовский съезд, на котором Бабурин сражался, как гладиатор, чтобы одним ударом смести с арены и Ельцина, и своего старого соперника Хасбулатова, действительно, не выявил победителей. Организованные ФНС весенне-летние беспорядки в Москве, хотя и не обошлись без человеческих жертв, к пожару столицы, слава Богу, не привели. И вот наступила осень - назначенное Бабуриным время "бегства Наполеона"... Бабурин слушал, как Хасбулатов, в голосе которого звучала скорбь, информировал собравшихся народных депутатов о том, что в стране произошел государственный переворот, подчеркнув, что кроме народных депутатов, Россию спасти некому. Спикер сообщил об уже принятых мерах: территориям дано указание провести сессии, установить контроль над прессой, радио и телевидением, в Москву вызваны на внеочередной съезд все депутаты. Организована и оборона Белого Дома. Ее возглавил генерал Ачалов, также народный депутат, - человек опытный, бывавший в переделках и похлеще. Еще более скорбным голосом Хасбулатов сообщил коллегам, что в здании отключена правительственная связь - это очень затрудняет руководство страной - и ставит на голосование решение Верховного Совета о "немедленном включении правительственной связи". Бабурин автоматически нажал кнопку "За". Все присутствующие проголосовали единогласно. Затем Хасбулатов огласил распоряжение Центральному банку - прекратить финансирование исполнительной власти. Это вызвало бурные аплодисменты. Бабурин не хлопал, но его приклеенная усмешка стала несколько зловещей. Все шло как-то медленно и томительно. Началась новая тягомотина. Хасбулатов стал зачитывать длинную телеграмму о том, что депутаты Октябрьского, Краснопресненского и Пролетарского райсовета Москвы признали указ президента на своей территории недействительным. Снова бурные аплодисменты. И, наконец, переход к главному. Ставится на голосование вопрос о лишении полномочий нынешнего президента Российской Федерации Ельцина Бориса Николаевича, посягнувшего на Конституцию страны и органы представительной власти. В зале устанавливается напряженная тишина, отвечающая важности момента, взорванная громом почти истерической овации. 144-мя голосами при шести воздержавшихся президент Ельцин объявляется низложенным. Тут же депутатам представляется новый президент России - Руцкой Александр Владимирович. Переждав оглушительные аплодисменты, Руцкой занимает трибуну. "Уважаемые сограждане! Довожу до вашего сведения, что с сегодняшнего дня в строгом соответствии с Конституцией и законами Российской Федерации я, Александр Руцкой, принимаю на себя исполнение обязанностей президента России..." С этим заявлением Руцкой уже выступил два часа назад. Заявление было записано на кассету, которую предстояло размножить, отправив затем во все концы страны и мира. Держа в руке брошюру с Конституцией РСФСР, Руцкой, пытаясь (тщетно) придать своему голосу какое-то подобие торжественности, приносит президентскую присягу. Если Бабурин и умел что-то делать профессионально (или, но крайней мере, гораздо лучше других) - это появляться у микрофонов в зале, что он демонстрировал на всех заседаниях Верховного Совета и съезда. Вот и сейчас, не успели прозвучать последние слова присяги Руцкого, а Бабурин уже стоял у микрофона. Не скрывая некоторого превосходства в тоне, Бабурин посоветовал новому "президенту" немедленно назначить своих министров во все ключевые Министерства, в первую очередь, конечно, в так называемые "силовые", то есть своих министров обороны, госбезопасности и внутренних дел - три опоры, на которых, как на трех китах, веками восседали все российские режимы. "Очень дельное предложение", - соглашается Хасбулатов. Руцкой с готовностью кивает и что-то записывает в книжечку. Вид у него какой-то суетливый, что и понятно. После долгих месяцев гонений и опалы к роли президента надо привыкнуть. Нужно время. Хотя бы месяц. Следующим от микрофона выступает народный депутат Михаил Челноков - тоже большой мастер захватывать микрофоны и закатывать внутрипарламентские истерики. Именно Челноков бросил якобы свои "ваучеры" в лицо вице-премьера Чубайса, хотя позднее выяснилось, что это были листки чистой нарезанной бумаги. Последние три месяца, несколько выбитый из колеи результатами мартовского съезда и апрельского референдума, Челноков, пробиваясь к микрофону, постоянно возмущал спокойствие в зале, пробуждая даже вечно дремлющее "болото" воплями о точной информации, что к Белому Дому стягиваются бронетранспортеры со спецпазом, ОМОНом, альфами и дельтами, что подписаны уже списки депутатов, подлежащих расстрелу на месте, аресту, интернированию, ссылке. Это случалось так часто, что даже его сторонники тихонько посмеивались. Нет, эта власть слаба. Она не способна защищаться. Гнилая демократия. Челноков предлагает немедленно снять с должности министра внутренних дел Виктора Ерина и назначить на его место его заместителя, генерала Дунаева, недавно снятого с должности указом президента. На этот раз закивали головами синхронно и Хасбулатов, и Руцкой. 01:30 Виктор Анпилов появился около Белого Дома во главе относительно небольшой колонны своих сторонников из организованной им партии "Трудовая Москва". У здания Верховного Совета шел непрекращающийся митинг. С балкона, меняя друг друга, выступали неизменные митинговые ораторы, вроде лидера коммунистов Зюганова и неистовой Умалатовой. Но как митинговые ораторы они и в подметки не годились Виктору Анпилову. Если верно, что Всевышний создает каждого человека для выполнения какой-то конкретной задачи, то Анпилов можно с уверенностью сказать, был создан специально для митингов. Никто лучше него не умел завести толпу простыми криками: "Смерть оккупационному правительству!", "На виселицу всех, кто поднимет руку на нашу социалистическую Конституцию!", "Мы уничтожим любого, кто..." и тому подобное. В прошлом третьеразрядный радиожурналист и мелкий стукач-провокатор КГБ, работающий с диктофоном в кармане и провоцирующий своих друзей и сослуживцев на "рискованные высказывания", а затем передающий эти пленки "куда следует", Анпилов нашел применение своим талантам только в эпоху демократии, получив, наконец, задание, достойное его. Крики "кровавый палач Ельцин", которые так любили реветь в микрофоны большие и малые лидеры "Фронта национального спасения", не влекли за собой никакой ответственности, - ни юридической, ни моральной, ибо в условиях российского варианта демократии от клеветы и оскорблений не был огражден даже глава государства. В России всегда, когда перестают вырывать языки за "хулиганские слова в адрес верховной власти и особенно ее представляющих", начинается нечто совершенно невообразимое. Как-то первый секретарь одного из московских райкомов партии выразил сомнение, что товарищу Сталину так уж к лицу тот френч, в котором "вождь всех народов" постоянно появлялся на людях. Секретарь пропал в тот же день, до сих пор не реабилитирован, и его семья не получает никакой пенсии. Немного позднее один из аппаратчиков ЦК поделился с каким-то дружком своим впечатлением о том, что "товарищ Брежнев что-то последнее время неважно выглядит". Времена уже были до неприличия либеральными, поэтому аппаратчика просто выгнали с работы за "распространение клеветнических измышлений", затем нагрянули с обыском домой и на дачу, нашли довольно большую сумму в долларах, начали следствие и довели до инфаркта. Теперь же на эти крики о "кровавом палаче" никто никак не реагировал. Ну, может быть, какая-нибудь либеральная газетка и задавала вопрос: как же так можно оскорблять впервые в истории России всенародно избранного президента? Но эту газету можно было разыскать разве что в какой-нибудь Центральной библиотеке. Все было бы ничего, но подобная индифферентность действовала на нервы крикунам, и, что самое главное, сами крики не приносили им желаемого удовлетворения, а потому и звучали весьма фальшива Уж очень хотелось, чтобы власти постреляли кого-нибудь, хотя бы из пулемета. Но кого? Тем, кто кричал, естественно, не то что под пулеметы, но даже и под милицейские дубинки лезть совершенно не хотелось. Даже товарищ Зюганов, заявивший как-то, что "не пожалеет жизни" во имя светлых идей, не мог четко ответить на вопрос одного наглого журналиста: о чьей жизни идет речь - его собственной или кого-то другого? Стал заикаться и что-то путанно объяснять о "социальной справедливости". Поэтому задание, возложенное на Анпилова, выглядело грандиозным и заложило основу одного из самых гнусных преступлений в послевоенной истории. В Москве, как, впрочем, и во всех крупных городах, имелось огромное количество бездомных и бродяг, официально именуемых в криминальных и социологических сводках как лица категории БОМЖ и З, что означало Без Определенного Места Жительства и Занятий. Ибо само слово "бродяга" или "бездомный" до недавнего времени было категорически запрещено употреблять, да и в наши времена эти слова употребляются сквозь зубы и с неохотой. В одной Москве "бомжей" было, если верить милицейским сводкам, более ста тысяч. Крушение СССР и экономический кризис, обрушившийся на Россию, почти удвоил их число за счет беженцев, бежавших из так называемых "горячих точек" бывшего Союза, где русское население неожиданно превратилось либо в "оккупантов", либо в "нежелательных иностранцев без гражданства". Спасаясь от резни, тысячи семей, бросая дома и нажитое за многие годы имущество, стремились в Москву, надеясь, что Родина-мать окажет им хоть какую-то помощь. И, как всегда, ошибались Бомжи жили на вокзалах, в подвалах домов и на чердаках, в заброшенных "долгостроях" и бомбоубежищах в палаточных городках, разбитых прямо на центральных улицах столицы, крутились на многочисленных рынках и барахолках, стихийно возникающих во многих районах гигантского города, чье население, в который уже раз в истории, думало не о жизни, а о выживании. Бомжи, как и все бродяги в мире, менее всего уважали какие-либо законы, а в сегодняшней Москве, где вал уголовной преступности грозил сокрушить все правоохранительные структуры и затопить город, огромное количество бродяг можно навербовать для совершения любых преступлений. Тем более, что основной процент бомжей составляли молодые и крепкие мужчины. Другие бы просто не выдержали подобной жизни. Именно из них Виктор Анпилов и предложил создать партию, которую, со свойственным ему удалым цинизмом, назвал "Трудовая Москва", а позднее - "Трудовая Россия". В самом деле, навербованный на вокзалах и толкучках контингент очень напоминал пролетариев в их классическом изображении на полотнах времен социалистического режима. Но как ни подходи к этому вопросу, необходимо признать, что хотя эти люди и не представляли рабочий класс, в новые вожди которого метил Анпилов, они, безусловно, являлись обездоленными и выброшенными из общества по миллиону различных причин. Работать с подобными людьми было достаточно легко. Бомжи рады любому заработку и, в принципе, готовы на любую самую грязную и тяжелую работу, если кто-нибудь рискнет эту работу им предложить. Имея огромные фонды, Анпилов мог навербовать подобных людей на "многотысячные народные демонстрации" под любыми флагами и лозунгами. В начале каждому платили от 25 до 50 рублей. Как обычно, из толпы быстро выделились прирожденные лидеры и "особопонятливые", которые сразу стали получать больше. По мере инфляции "гонорар" повышался, и к маю 1993 года некоторые активисты уже за разовую акцию получали до 20 тысяч рублей. В толпе бомжей можно было растворить небольшие, но хорошо обученные группы профессиональных уличных бойцов, которых особо отбирала специальная служба, открытая при Фронте национального спасения и напечатавшая по этому случаю даже специальные анкеты для лучшего отбора. Все бродяги имеют склонность к спиртному. Водка помогает выжить в тех нечеловеческих условиях, в которых приходилось им существовать. Это требовало дополнительных расходов, но позволяло, в случае необходимости, использовать специальные наркотики, превращающие людей в запрограммированных на сокрушение злобных роботов. Однако была необходима и какая-то идеология. Для бродяг их главным врагом, а, вместе с тем, и воплощением наивысшей власти, всегда был участковый, а то и просто постовой милиционер. Вид милицейской формы вызывал в них смешанное чувство страха и ярости. Милиция, как правило, с ними никогда не церемонилась, но и им приходилось порой отводить душу в рукопашных схватках, проходящих чуть ли не ежедневно в темноте паутины подвалов, переходов и проходных дворов гигантского загаженного, кишащего крысами и дико уголовной шпаной, лабиринта, в который была превращена "столица мира, сердце всей России". Другими словами, это был замечательный контингент, генетически настроенный на столкновение с органами правопорядка. Но этого было мало. Просто натравливать толпу на милицию, да еще за собственный счет, было бы и глупо, и вульгарно. Необходима была еще и какая-то политическая подоплека. Рассказывать бомжам сказки о социальной справедливости, царящей повсеместно в годы коммунистического режима, было бы самоубийством. Кто-кто, а они то познали эту самую "коммунистическую справедливость" лучше других на собственных шкурах. Объяснять им бесперспективность рыночной экономики в реальных условиях России? Объяснять им все преимущества парламентской республики перед президентской? Доказывать ненужность в России самого института президентства? Плакать о превращении России в сырьевой придаток Запада? Звать их в поход к теплым водам Индийского океана и разъяснять, что Кувейт является законной провинцией Ирака? Доказывать, что именно конверсия ВПК погубит Россию? Нет. Все это было от них настолько далеко, что явно не произвело бы ни малейшего впечатления. "С массами, - учил Ленин, - надо говорить на языке им попятном". А потому великий вождь и выиграл дебют своей смелой игры, когда зажег сознание масс гениальным лозунгом "Грабь награбленное!". Новый вождь пролетариата ничего нового, естественно, придумать не мог, а потому пустил в дело пусть старый, но вполне отработанный и редко дающий осечку метод, хотя и несколько затасканный от частого употребления. Было доходчиво объяснено, что в данный момент в России власть захватило жидовское правительство во главе с Беней Элцером. Фамилия варьировалась па разных политзанятиях: Элькин, Эльцман и тому подобное. Выбор простой: или ты за жидов, или - против. Если против, вступай в наши ряды и иди бить тех, кто не с нами. От ста до четырехсот бродяг по разным причинам гибнут в Москве ежедневно. Даже при наличии явных признаков насильственной смерти и даже зверского убийства правоохранительные органы никогда не снисходят до проведения какого-либо следствия. "Убит в очередной разборке", и все. Никто не ищет пропавших, никому они не нужны. А вчерашние собутыльники молча помянут приятеля, имени которого они зачастую просто не знали. Помянут, если найдут, что выпить. Это был идеальный контингент, которым решили пожертвовать во имя светлого будущего оставшихся без власти партийных функционеров всех мастей. НО ВЛАСТЬ УПОРНО ОТКАЗЫВАЛАСЬ СТРЕЛЯТЬ. В июне 1992 года Анпилов испытал свое воинство в условиях, максимально приближенных к боевым, если выражаться военным языком. Он повел толпу па штурм телестудии "Останкино" под нехитрым лозунгом "Бей жидов!", "Смерть жидам!", "Долой жидовское телевидение!", "Убирайтесь в Израиль!" и тому подобное. Таким способом подохшая партия пыталась восстановить потерянный контроль над электронными средствами массовой информации. Надо отметить, что навербованные Анпиловым бомжи и их прошедший политминимум "актив" оправдали каждую копейку из денег КПСС, которую Анпилов вынужден был на них истратить. Лихие лозунги анпиловского войска мирно уживались с немногочисленными красными флагами и портретами общепризнанных классиков марксизма Ленина и Сталина. Еще Гитлер заметил, что самые лучшие нацисты получаются из бывших перековавшихся коммунистов. И был совершенно прав. Лихие "анпиловцы" с упоением лупили своими лозунгами и фанерными портретами великих вождей милиционеров и работников телевидения. Хором ревели: "Смерть жидам!" Плевали в лица проходящим на работу дикторшам и ведущим, чьи миловидные облики знала вся страна. Стекла студии сыпались под градом камней. НО ВЛАСТИ НЕ СТРЕЛЯЛИ. Несколько дней продолжалась оргия у главной телестудии страны. На крытых, армейского типа, грузовиках беснующейся толпе подвозили водку. По этой причине и по причине полной безнаказанности ряды "анпиловцев" росли, формируясь у Рижского вокзала в колонны и двигаясь нестройными рядами к месту "боя". Власти не только не стреляли, но и пошли на переговоры с Анпиловым, рядом с которым во всем блеске своей формы генерал-полковника находился и Макашов. Держа перед собой громкоговоритель, Анпилов ревел простые и ясные лозунги: "Пусть оккупационное, антирусское (ему приходилось в публичных заявлениях несколько ограничивать себя и эпитетах) правительство услышит могучий голос трудового народа!" - "Бей жидов!" - ревела пьяная толпа. На переговорах выяснилось, что оппозиция всего-навсего требует фиксированного времени на телевидении, чтобы донести помыслы и чаяния "Трудовой Москвы" до всей России. На это требовалось столько эфирного времени, что переговоры зашли в тупик. Анпилов заявил, что в противном случае ему не удастся удержать "пролетариат" от разгрома телестудии, на которую его питомцы смотрели уже как на еврейскую лавочку где-нибудь в Кишиневе в начале 90-х годов. НАКОНЕЦ, У ВЛАСТЕЙ ЛОПНУЛО ТЕРПЕНИЕ. 22 июня 1992 года, в 51-ю годовщину нападения Германии на СССР, также на рассвете, милиция разогнала пикеты и палаточные лагеря "анпиловцев", окруживших "Останкино". У Рижского вокзала была рассеяна спешащая на помощь толпа. Привыкшие к безнаказанности "пролетарии" пытались оказать сопротивление, но у милиции был большой опыт обращения с подобной публикой. Несколькими ударами резиновых дубинок толпа была приведена в чувство, а вид подъехавших "воронков" побудил ее оставить поле боя. Сам Анпилов, как водится, в это время отсутствовал, но в тот же день собрал летучий митинг у одной из станций метрополитена и объявил, что при разгоне трудового народа были зверски убиты 7 человек, чьи трупы тайно увезли на грузовике в неизвестном направлении. Ни фамилий погибших, ни места их работы Анпилов назвать не мог. Работать никто из "Трудовой Москвы" никогда не работал, а фамилий их Анпилов, скорее всего, и сам не знал. Очень многие в его войске были "однодневками". При разгоне этого сборища при "Останкино" обнаружилась некая тактическая новинка: десятка два старушек с лицами добрых бабушек из народных сказок подбегали к милиционерам, вопрошая: "Сынок, ты что, за жидов?". Милиционеры зверели, но не отвечали, продолжая выполнять приказ. В России очень трудно отвечать на подобные вопросы. Но все, кому надо, заметили, что они сильно смущены, и приняли это к сведению. Старое оружие, подобное топору, к которому постоянно звали Русь "анпиловцы", надежно в своей примитивности. Конечно, было бы неправильно утверждать, что в "Трудовой Москве" собрались одни бродяги и бомжи. В партии, разумеется, был и "актив", в который, помимо самого Анпилова, входили еще человек 20, главным образом, оставшиеся без работы молодые партработники на уровне заводских партбюро, чье безделье средней сытости и возможность гадить всем подряд в рамках родного предприятия закончились, что было обидно и вызывало вполне попятную пролетарскую ярость. Это был замечательный "актив", для которого даже банда Геннадия Зюганова считалась "гнездом оппортунистов", не говоря уже о всех остальных. Когда во время осады "Останкино" власти, чтобы избежать беспорядков и кровопролития, пошли на переговоры с Анпиловым, тогдашний руководитель "Останкино" Егор Яковлев спросил у пламенного борца за народное счастье: "Вы говорите, что оппозиционерам времени не дают. Да, посмотрите, кто у меня с экрана не сходит - Павлов, Бабурин, Константинов". Перебивая руководителя телевидения, Анпилов неожиданно заорал: "Они не оппозиция, а дерьмо!". С этим определением указанных господ никто спорить не решился, но было совершенно очевидно, что Анпилов действительно не пожалеет ничьих жизней, кроме, конечно, собственной, для оправдания того высокого доверия, которое ему так неожиданно оказали. Между тем, в Москве уже начали огромным тиражом распространяться листовки с портретом "народного героя", под которым были начертаны пламенные слова: "Товарищ Анпилов, Раздайте патроны, И в бой нас веди, Генерал Макашов!". Подобные призывы требовали соответствующей отдачи, а нерешительное поведение властей, столь ярко продемонстрированное при великой осаде "Останкино", вдохновляло на новые подвиги. Перед первомайскими праздниками 1993 года колонна "Трудовой Москвы" была перемешана с так называемыми "офицерами" из тереховского "Союза офицеров" и примерно десятком-другим хорошо обученных уличных бойцов, натасканных различными группировками "Фронта национального спасения". Удалось спровоцировать мощные, давно не виданные в столице уличные беспорядки, в результате которых многие получили ранения, а один милиционер был убит. Сам Анпилов в "сражении" с милицией, естественно, не участвовал, но на многолюдном митинге перед шествием хрипло орал: "Вперед! Сметем... Уничтожим!", что даже у совершенно безразличной московской прокуратуры возникло желание его допросить. Это было сложно сделать, поскольку Анпилов, будучи депутатом Моссовета, имел "парламентский иммунитет". А между тем, надвигалось празднование 9 Мая, во время которого Анпилов пообещал продемонстрировать такое шоу, что первомайские события покажутся "елочным праздником" в детском саду. Власти, задерганные и озверевшие от недавних событий, разъяренная милиция, потерявшая своего бойца убитым и многих - ранеными, - все пообещали принять "меры", от которых никому не поздоровится. Мэр Москвы Юрий Лужков запретил все несанкционированные митинги и шествия на День Победы, на что "Трудовая Москва" и "Союз офицеров" хором ответили, что им на все запреты наплевать. Они проведут задуманные мероприятия в любом случае. В Москву стали срочно стягивать подразделения ОМОНа из области и соседних городов. Командиры спецназа давали короткие интервью телевизионным программам, где обещали разделаться со смутьянами какими-то новыми, еще не применяемыми методами. В итоге наиболее буйные руководители "оппозиционных" массовок - Проханов, Лимонов, Астафьев, Павлов и Филатов, во главе с генералом Макашовым - неожиданно укатили в Севастополь поднимать народ на борьбу против украинских оккупантов, оставив Москву полностью в распоряжении Анпилова и Терехова. И в этот момент Анпилов... исчез. 8 мая Анпилов был вызван в городскую прокуратуру, где должен был дать показания о кровавых беспорядках 1 Мая. Анпилов доказывал, что первомайские события были спровоцированы оккупационными властями, вызвавшими стихийное возмущение трудового народа. Поскольку переубедить его не удалось, а задержать в связи с неприкосновенностью было нельзя, Анпилова отпустили. После чего он и исчез. Как выяснилось позднее, Анпилов шел на встречу со своим "активом" из бомжей, которые, помятуя о первомайских днях, когда многим из них пришлось отведать милицейских дубинок и кулаков, потребовали на 9 Мая, то есть на завтра, деньги вперед. В итоге Анпилов, забыв главную заповедь вождя о том, что трудовой народ никогда не должен лицезреть своего фюрера иначе, как на трибуне, напился с "активом" до такого состояния, что был обнаружен только через сутки избитым и в состоянии глубочайшей похмелюги. От нового вождя мирового пролетариата несло, как от ликеро-водочного завода. Анпилов пытался отделаться от "актива" водкой, а выделенные для них средства, триста тысяч рублей, положить себе в карман, поскольку у вождя всегда больше трат, чем у народа. Когда-то это удавалось. Но, как указывал еще Ленин, сознательность пролетариата очень быстро растет в условиях революционной борьбы. "Актив", не отказавшись от халявной выпивки, забыв, что им была оказана великая честь пить вместе с вождем, потребовал и "бабок". А поскольку вождь попытался возражать, то быстро получил "в глаз", был обобран и выброшен на улицу протрезвиться. Поскольку неявка Анпилова на митинг была замечена всей страной и могла только сравниться с неявкой Андропова на ноябрьские торжества 1983 года, все ждали объяснений. Андропов, как известно, умирал (и вскоре умер), поэтому многие решили, что только смерть могла помешать Анпилову явиться на митинг. Было также замечено, что и многие "активисты" "Трудовой Москвы" равным образом проигнорировали мероприятие, которое, руководимое нерешительным Тереховым, прошло на редкость скучно и тихо. Анпилову пришлось срочно сочинять легенду, которая для выпускника факультета журналистики МГУ выглядела жалкой и примитивной. Впрочем, знавшие Анпилова по журналистской работе утверждали, что все публикации вождя всегда отличались примитивизмом и были шиты белыми нитками. По версии Анпилова, когда он вышел из городской прокуратуры, имея при себе триста тысяч партийных денег (якобы членских взносов рабочих, состоявших в "Трудовой Москве"), сразу же обнаружил за собой слежку. Поэтому, чтобы сбить "хвост", он, Анпилов, направился с Пушкинской улицы в центре Москвы, где располагалась прокуратура, петлять по столичным переулкам и, в итоге, оказался аж в Бутово - на дальней и весьма подозрительной окраине, которую и Москвой-то нельзя было назвать. Бутово известно как район наиболее кишащий бомжами. По версии Анпилова, именно в Бутове его и схватили неизвестные, одетые в "камуфляж" без знаков различия. Ему сунули в рот кляп, надели наручники, завязали глаза и повезли куда-то "в подмосковный лес". Там вождя мирового пролетариата, по его словам "профессионально избили". Избить профессионально - это значит не оставить на теле избиваемого никаких следов. "Партийный актив", разумеется, подобным искусством не владел, а разбитый лик вождя и огромный лиловый фонарь под глазом говорили совершенно обратное - били от души, но не профессионально. Затем в Анпилова "силой влили бутылку водки", отняли триста тысяч партвзносов и выкинули из машины в какую-то канаву, как и положено коварным классовым врагам. Был у Анпилова очень тяжелый разговор с "куратором", полковником Воробьевым. Врал и извивался, но в итоге все рассказал, как на духу. Полковник посочувствовал: "Тяжелая у тебя работа, Виктор Иванович, с таким контингентом надо всегда ухо держать востро. Еще хорошо отделался, могли убить запросто. Я эту публику знаю". Вместе придумывали версию, дабы обвинить во всем "оккупационное правительство". Версию кое-как состряпали, но долго не могли придумать: на кой ляд это все понадобилось "клике Ельцина"? Порешили так: власти-де решили, что похищение Анпилова "спровоцирует массовые столкновения трудового народа с ОМОНом, которые перейдут в бойню с объявлением по всей стране чрезвычайного положения и установления кровавой диктатуры Ельцина". Подобные слова, правда, сам Анпилов сказать не решился. Сложновато. Так что произнести их пришлось лично товарищу Зюганову на пленуме ЦК своих, по словам Анпилова, "дерьмовых оппортунистов". Благо, что "куратор" был общий. От себя Зюганов добавил, что власти вообще задумали убийство Анпилова, и это ужасное злодеяние было сорвано только мощной "трехсоттысячной демонстрацией рабочей Москвы", которой, естественно, никогда не было. Но коммунисты уж таковы: они считают, что навеки себя опозорят, если хоть раз скажут правду... Несмотря на полную нелепость анпиловской версии, а, может быть, именно благодаря этой нелепости, соратники Анпилова решили превратить его майские приключения в пролетарский подвиг, очень, кстати говоря, напоминающий "подвиг" Хорста Весселя с той лишь разницей, что Вессель все-таки погиб в пьяной драке, а Виктор Иванович уцелел. Сажи Умалатова, единственный оставшийся в стране человек, имеющий право присваивать звание Героя Советского Союза, предложила удостоить этим званием Анпилова по представлению "трудового народа". Пока сообщники Анпилова собирали подписи для представления, события в стране развивались столь стремительно, что вскоре забылись почти все анпиловские подвиги, а галопирующая инфляция превратила 300 тысяч пропавших партийных рублей в сумму, о которой даже было стыдно вспоминать... Неблагодарных бомжей в "Трудовой Москве" несколько разбавили пенсионерами и ветеранами, считая, что они окажут благодетельное влияние друг на друга. Набрать их было нетрудно, ибо гайдаровские реформы больнее всего ударили именно по пенсионерам, фактически уполовинив всем реальный жизненный уровень и превратив в пыль те накопления, которые люди собирали всю жизнь в надежде на обеспеченную старость. Выступая перед сбитыми с толку и выбитыми из привычной жизни стариками, Анпилов, с проникновенным лицом, говорил мягким голосом: "Как у нас было в старые времена, товарищи? И хлеба горбушку - и ту пополам... Справедливо было". Старики молча слушали и кивали. Хитрил коммунист Анпилов, а прекрасно знал, что если бы покойная КПСС не стала на народной крови столь неуемно жадной, которая не то что "пополам", а и тысячной долей не желала делиться с населением и сбежала, обобрав это население до нитки, вызвав сегодняшний кризис, то процарствовала бы родная партия еще тысячу лет, держа Виктора Ивановича в мелких провокаторах. А ныне перед его воспаленным взором открывалась дорога чуть ли не в вожди. Хотя те, кто направлял Виктора Ивановича, посмеивались над его амбициями, поскольку по варианту одного из планов (в случае его удачной реализации) самого Анпилова предусматривалось ликвидировать с целью превращения его образа в воспитательную легенду по образцу Павлика Морозова. Но пока его "армия" была нужна. И не только для дестабилизации обстановки в Москве (за пределами столицы "трудороссы", как их иногда называли, были практически неизвестны. Даже "Трудовой Ленинград" в подметки не годился московскому, поскольку там не связывались с бродягами, а пытались навербовать людей на заводах. Это было ошибкой, поскольку между настоящим рабочим и люмпеном - бездонная пропасть). Главной же задачей, неизвестной даже самому Анпилову до конца, было стремление подставить его "армию" под пули потерявшего терпение правительства, и тем самым подтвердить тезис о кровавости и бесчеловечности. Если бы этого, удалось добиться, то, при известных обстоятельствах, в этом можно было обвинить либо власти, либо самого Анпилова, либо их вместе, но в любом случае подобное событие могло дать в нынешней нестабильной ситуации хорошие политические дивиденды всем, кто привык их высасывать вместе с кровью... Едва узнав об указе президента и получив дружеское напутствие: "Давай, Витя, не подкачай!", - Анпилов стал собирать "актив". К его удивлению, "актив" встретил это известие без всякого энтузиазма. Жизнь в экстремальных условиях, а другими словами - нечеловеческая жизнь воспитала у бродяг шестое чувство, своего рода инстинкт, показывающий им предел, ту самую "красную черту", которую лучше не переступать. Даже "ветераны" осады "Останкино", почуяв неладное, отказывались, отнекивались, требуя повышенной оплаты, обещая подойти позднее, но по их глазам Анпилов видел, что к Белому Дому они не пойдут, по крайней мере, сегодня ни за какие деньги. Поэтому вместо огромной толпы, которая по плану должна была запрудить центральные улицы столицы, Анпилов подошел к зданию Верховного Совета примерно с сотней сторонников, половину которых составляли пенсионеры. Наоравшись с балкона и прослушав скандирование старческими голосами: "Савецкий Саюз! Савецкий Саюз!", Анпилов прошел в здание и направился в столовую. Во-первых, нужно было перекусить. Он выскочил из дома сразу после речи президента, и уже проголодался. А во-вторых, он знал, что в чрезвычайной сессии объявлен перерыв, и большинство депутатов находятся в столовой. Однако, войдя в столовую, где нардепы, сидя по двое, трое за столиками, что-то оживленно обсуждали, жуя "таганские" сосиски и ковыряясь вилками в тарелках со шпротами, Анпилов решил не стоять в буфетной очереди, а сразу перейти к делу. Идя между столиками, как ходили застрельщики на Новгородском вече, Анпилов стал громко призывать депутатов, чтобы те потребовали выдачи "народу" оружия. "Вооружить народ!" - это именно то, к чему, по легенде, призывал некогда Ленин. "Народ, - орал на всю столовую Анпилов, - должен получить оружие, чтобы иметь возможность защищаться от диктатуры до последней капли крови. Смерть диктатору!" За одними столиками неприлично захохотали, восприняв появление коммунистического вождя как появление коврового клоуна на арене. Другие, сосредоточив все внимание на еде, делали вид, что вообще не заметили появления Анпилова. Лишь немногие, готовые защищаться до "последней капли крови анпиловских бомжей", встретили появление Виктора Ивановича криками восторга и хлопанием в ладоши. Вошедший в этот момент в буфетную генерал Макашов, увидев Анпилова, поморщился. Он не любил этого, вечно размахивающего руками, фигляра и шпака, и не скрывал этого, хотя им часто за последнее время приходилось действовать совместно. Кроме того, побывав на балконе, Макашов мог убедиться, что на защиту Белого Дома пришли не более полутора тысяч человек, в основном, "профессионалов", для которых митинги и крики стали в последнее время не только образом жизни, но и единственным источником дохода (кроме пенсий, у кого они были). Генерал хотел было перекусить на скорую руку, но ожившая трансляция призвала всех депутатов срочно собраться в зале. 02:15 Александр Руцкой, стоя на трибуне, переждал бурные аплодисменты, призывая присутствующих поднятием руки успокоиться. Он собрал всех в зале, чтобы огласить свои первые указы, подписанные им в качестве президента страны. Зал затих. Согласно представлению избранников народа (кивок в сторону Сергея Бабурина) он, пользуясь властью президента Российской Федерации, отстраняет своим приказом от должности нынешнего министра обороны генерала Грачева и министра государственной безопасности генерала Голушко. На их места назначены: министром обороны - генерал Ачалов, министром безопасности - генерал (Руцкой сделал паузу) Баранников. Легкий шумок прокатился над залом. Все обернулись в сторону новых министров, сидящих в зале. Генерал Ачалов улыбчиво поклонился представителям народа. Его круглое лицо дышало, если так можно выразиться, лихим оптимизмом. Генерал Баранников, напротив, сидел с невозмутимым видом, даже несколько печальным. Совсем недавно, в марте, когда на Васильевском спуске президент обращался к толпе народа, явно давая понять, что не намерен подчиняться никаким решениям Верховного Совета, поставившим на голосование вопрос об "импичменте", Баранников, вкупе с другими силовыми министрами Грачевым и Ериным, стоял рядом с Ельциным, демонстрируя безусловную преданность. Его поведение в те дни вызвало даже раздраженную реплику Хасбулатова: "Баранников - это кто? Министр или адъютант?" Но не прошло и нескольких месяцев, как президент выгнал его как несоответствующего должности, и тут же на него начали вешать всех собак. Он молчал, поскольку знал, что на это у президента были все основания. Ведомство, которое он был поставлен возглавлять, не приняло его как чужака и отторгло из-за абсолютной несовместимости элитарного монстра с бывшим участковым инспектором. В короткий период его деятельности сотрудники КГБ, ухмыляясь, стали называть себя "чекаментами". И это в министерстве, где платили головами и за менее ехидные штучки в адрес руководства. Если при карабканьи по служебной лестнице нужны только азарт и наглость в сочетании с острым эгоцентризмом, то для тихого ухода из большой политики, минуя тюремную камеру, в России всегда требовались большое мужество и ум. Мужество у Баранникова было и ум, вроде, тоже, но последнее время он настолько запутался в своих делах с Руцким, что понимал: падение, окончательное падение вице-президента приведет к таким разоблачениям их совместной коммерческой деятельности, что ему навсегда придется забыть о спокойной старости на приватизированной даче. Что он сломает жизнь и себе, и своей семье, которую нежно любил. Увидев, что чаша политических весов вдруг резко качнулась в пользу Руцкого, он сам пришел в Белый Дом и предложил свои услуги. Надо сказать, что кандидатов на место "параллельного" министра госбезопасности было много, особенно из бывших генералов КГБ, выгнанных из системы еще после "августовского путча", но Руцкой, сохранив менталитет рядового полковника, как и всякий советский человек, смертельно их боялся. А Баранникова, как-никак, он хорошо знал и знал нечто такое о нем, что позволяло надеяться, что бывший участковы