док  военной диктатуры. Если бы мог.
Но  Грачев понимал,  что ни  Громов, ни  он  сам  не  смогут уже в  нынешнем
состоянии страны обеспечить на  столь огромном пространстве  порядок военной
диктатуры. Не говоря уже о многом другом  и не принимая во  внимание реакцию
мира, любая попытка установки диктатуры неизбежно приведет к расколу  страны
и к такому излому ее территории, что ядерные ракеты, которыми эта территория
буквально  нашпигована,  сами  по  себе   взлетят,  превращая   в  пепел  не
американские города, как было задумано, а свои собственные.
     Нет ничего  страшнее русских гражданских войн, под каким  бы соусом они
ни подавались. Будь  то "смутное время" или бесконечные крестьянские  войны,
или  та гражданская война,  которая разгорелась  после 1917  года,  когда  у
России,  к  счастью, еще  не было  ядерного оружия. А  будь  оно,  можно  не
сомневаться, что обе стороны пустили бы его в ход, ни секунды не колеблясь.
     И  поэтому  раздражало то, с какой легкостью  Руцкой идет на разжигание
гражданской войны в стране, будоража главкомов угрозами и искусами.
     В  данной обстановке  Грачев  почел бы  за благо вообще ни  во  что  не
вмешиваться и оградить армию от поползновения обеих враждующих сторон, снова
схлестнувшихся  в смертельной борьбе за власть. Не вмешиваться,  чтобы снова
не подставить армию, как  это сделали  горе-политики  в августе  91-го года,
пытавшиеся с помощью армии сделать то,  с чем  должен справиться милицейский
наряд.
     Армия еще не  пришла полностью в себя от  августовского шока, и  вот на
нее снова  алчно  смотрят  политики  с  нутром  авантюристов и  авантюристы,
которым захотелось поиграть в большую политику.
     Но  если на  вершине  пирамиды военной иерархии Грачев более-менее  мог
быть  уверен в том, как поведут  себя  главкомы и высшие  работники аппарата
Министерства обороны, то за нижестоящих командиров даже он не мог поручиться
не только перед президентом, но и перед самим собой.
     Сам  Грачев мог служить хорошим  примером  для многих генерал-майоров и
даже полковников, как мгновенно  можно  взлететь на самую  вершину пирамиды,
превратившись, как по мановению волшебной палочки, в генерала армии, а может
быть - и  в маршала. Хотя звание  маршала и отменено для мирного времени, но
сделали ведь исключение  в  свое  время для  генерала Язова.  Сделают  и для
кого-нибудь другого.
     Грачев уже знал мнение командиров  так называемых "придворных" дивизий:
Кантемировской и  Таманской  (4-й  гвардейской  танковой  и 2-й  гвардейской
мотострелковой),  -  которым  уже   не  раз  в  своей  послевоенной  истории
приходилось   обеспечивать   в  столице   дворцовые   перевороты   различной
интенсивности, зависящей от колебаний генеральной линии партии.
     Преторианцы - гвардейцы генерал-майоры  Борис Поляков и Валерий Евневич
- без  обиняков дали  понять министру, что они, конечно, выполнят приказ, но
лучше было бы не вмешивать армию в это грязное дело. Сначала эти люди вместе
развалили Союз и пустили страну  колесом с горы  (генералы избегали называть
фамилии, и было  ясно,  что все  политические новости они черпают  из газеты
"День"),  а  теперь передрались между  собой и перетягивают  на свою сторону
армию. Есть милиция, есть  целая армия бездельников с  Лубянки - пусть они и
наводят  порядок.  В  душе Грачев был совершенно с  ними согласен. И  был бы
согласен полностью, если бы не одно обстоятельство.
     За  время  пребывания на высшем военном  посту страны - посту  министра
обороны  - он  уже очень  вошел во вкус и  ему  очень не хотелось этот  пост
покидать. Именно  президент Ельцин сделал его, в обход многих, более опытных
и  старших по званию генералов, министром обороны, обеспечив ему  немыслимую
даже  в  мечтах  военную  карьеру,  превратив его  из никому  не  известного
генерал-майора в  генералы  армии  и выдвинув на  один из наиболее высоких и
престижных постов в государстве. Грачев был реалистом, и хорошо понимал, что
его дальнейшая  деятельность и  личная  судьба накрепко связаны  с  жизнью и
судьбой президента Ельцина.
     В России звания и должности отбирают с  гораздо большей легкостью,  чем
дают.   Он    сам   не   так    давно   одним   росчерком   пера   превратил
генерала-авантюриста  Дмитрия Якубовского  в лейтенанта, и  отлично понимал,
что  точно  также могут поступить  (и  поступят!) с ним самим, если что-либо
случится с его патроном. Он ни на минуту не забывал, что  "президент" Руцкой
уже  отстранил  его от должности и  назначил на эту  должность Ачалова.  Это
только  первый шаг. Далее  последуют увольнение из  армии, лишение воинского
звания,   назначение  всевозможных   расследований,  конец  карьеры,   когда
перечеркнут всю его службу  и забудут даже  о "Золотой звезде", полученной в
Афганистане.
     Уже сейчас  в оппозиционной прессе  появляются статьи  каких-то  беглых
прапорщиков о том, как они от имени министра обороны торговали "мерседесами"
и поставляли  ему  девочек.  Уже интригующе  показывают  кадры, снятые из-за
глухого  забора операторами  телевидения,  многоэтажных генеральских  дач  с
подземными гаражами и  теннисными кортами, банями и  площадками  для  гольфа
(чтобы  не  отстать  от  мировой  моды).   Еще  свежи  разоблачения  бывшего
государственного контролера Юрия Болдырева о тех ужасающих случаях коррупции
и   казнокрадства,   которые  тот   обнаружил   в   Западной  группе   войск
генерал-полковника Бурлакова, где имя министра обороны всплывало чуть ли  не
на каждой странице. Болдырева удалось погнать с должности, и саму  должность
ликвидировать за ненадобностью. Но это пока  есть  "харизматический лидер" -
президент  Ельцин, который  нужных  и  верных ему людей способен защитить от
всех наскоков. Значит, и мы должны защитить его ото всех, кто всеми правдами
и  неправдами  хочет  сделать  пост  Ельцина   вакантным  или  попросту  его
уничтожить.

     14:30

     Президент  России и  Верховный Главнокомандующий ее Вооруженными силами
Борис Николаевич Ельцин, по его собственным словам, не умел  жить без риска.
Рутинная работа наводила на него скуку  и заставляла мозг лихорадочно искать
путей обострения обстановки. Привычки весьма странная для президента страны,
хотя будучи долгое время первым секретарем Свердловского обкома КПСС, Ельцин
этой привычки не имел, а напротив, делал все возможное, чтобы никоим образом
не обострять отношения  с кремлевскими старцами, и даже по их  команде  снес
знаменитый  на  весь мир  Ипатьевский дом -  последнее пристанище несчастной
семьи императора  Николая II, где эта семья и сам император были безжалостно
расстреляны  по личному  приказу  Ленина.  "Об этом  я жалею  до сих пор", -
признавался Ельцин  в частных беседах,  хотя было не совсем  ясно, о  чем он
сожалеет: о расстреле царской семьи или о сносе дома инженера Ипатьева.
     В  то  же  время в Свердловске  был  построен огромный, двадцатиэтажный
небоскреб,  где  разместился местный  обком КПСС. Здание,  возвышающееся над
всем городом и  получившее  в  народе  меткое  название  "член  КПСС",  было
помпезнее  любого  другого   пристанища  обкома  на  всей  территории  СССР,
превосходя  их  и  по  размерам,  и  по  безвкусице  исполнения. Злые  языки
поговаривали,  что Ельцин, будучи  строителем по  профессии,  строил  здание
обкома  по  своему  собственному проекту.  Огромное здание  местного  обкома
должно  было  символизировать  особую  важность Свердловска  и  Свердловской
области, где  сконцентрировалось около  40%  военной  промышленности бывшего
СССР.  Город  и область  производили  все:  от стратегических ракет и боевых
самолетов до бактериологического  оружия. Именно  во времена Ельцина собака,
убежавшая  со  стенда  одного  из  сверхсекретных  институтов,  инициировала
вспышку в городе сибирской язвы.
     Помимо  этого, область была заполнена секретными и  подземными городами
либо вообще  не имеющими названий,  либо скрывающимися под  индексами, вроде
Свердловск-42 (а таких "свердловсков" было более двухсот).
     Если  в чисто  феодальной  структуре  административного  деления  РСФСР
каждая  область  вполне  могла считаться герцогством (или "вотчиной  первого
секретаря",  как   однажды  глубокомысленно  заметил  Михаил  Горбачев),  то
Свердловская  область  вполне  могла считаться  "Великим  герцогством"  или,
говоря  по-русски, великокняжеской  территорией, а  ее  первый  секретарь  -
великим князем. Однако, в связи с некоторой удаленностью великого  княжества
от центра, Свердловский властелин оставался некоторым образом в тени на фоне
великого  князя Московского или Ленинградского. Он не был даже ни членом, ни
кандидатом в члены  Политбюро. Однако,  ему  было  позволено построить самое
большое   в  стране  здание  обкома,  что  в  иерархированном   до   абсурда
тоталитарном  коммунистическом   царстве   никак  не  могло   быть   простой
случайностью. Центр внимательно  следил за наделенными беспредельной властью
первыми  секретарями обкомов, не позволяя им демонстрировать свое  величие и
блеск своего двора, способных хоть немного затмить сияние кремлевских звезд.
     Кроме всего перечисленного, в распоряжении Ельцина находился гигантский
по  размерам, так называемый  "Приволжско-Уральский военный  округ" и  особо
вышколенный контингент КГБ, привыкший действовать в таком  режиме, о котором
уже давно забыли изнеженные и разложившиеся "чекисты" Москвы и Ленинграда.
     Таким образом, Борис Ельцин занимал положение, которое вполне позволяло
ему  подняться и на  следующую ступеньку  партийной пирамиды, то есть  стать
генеральным  секретарем  и  получить  власть,  которая  не  снилась  никаким
султанам и эмирам из сказок Шахерезады.
     И его бунтарский дух, и любовь к риску никак не  проявлялись вплоть  до
1987  года, когда  переведенный в Москву на  должность первого секретаря МГК
КПСС и включенный в качестве кандидата в члены политбюро, Ельцин вдруг  стал
демонстрировать  воинственное  инакомыслие, никогда  не  виданное  на  столь
заоблачных  партийных верхах. И хотя сегодня речь Ельцина на том октябрьском
пленуме  ЦК КПСС, посвященном 70-летию  Октябрьской  революции, читается как
невинная рождественская проповедь, тогда он из-за нее вылетел из Политбюро и
из  секретарей  московского  горкома. По  заросшему тиной  партийному болоту
сначала пошли круги, перешедшие в столь стремительные  водовороты, которые в
итоге поглотили КПСС, затем  Советский  Союз, а теперь грозили  поглотить  и
Россию, и самого Ельцина.
     Секретарем  обкома в коммунистические  времена можно было стать, только
имея ряд определенных качеств, которыми обычные люди не только  не обладают,
но даже и не  предполагают, что такие качества  могут  существовать у людей,
внешне ничем не отличающихся  от  других Божьих созданий.  Случайный человек
мог  пробиться  в  секретари какой-нибудь  цеховой  "первички",  но  выше  -
никогда.  А  уж  о первом секретаре  обкома  и говорить  нечего.  Достаточно
вспомнить  хотя бы несколько других секретарей обкомов той поры:  Гришина  в
Москве, Романова  в  Ленинграде, Медунова в  Краснодаре,  Лигачева в  Омске,
чтобы понять,  в  какой шеренге  и  в  какой  школе  готовил себя  Ельцин  к
должности первого свободно избранного президента России.
     Но несгибаемая позиция перечисленных  и других коллег Ельцина в обкомах
в ЦК и Политбюро на  поверку оказалась простым параличом, который  охватил и
их,  и  всю  страну,  заведенную  паралитиками   в  тупик,   где  она  стала
разваливаться  на  глазах. Огромная,  отученная  мыслить и  работать,  масса
партийной  номенклатуры,  привыкшая   следовать  за   вождем,  в  ужасе   от
надвигающейся  катастрофы  стала  метаться  в  поисках  нового  вождя  среди
охваченных параличом  руководителей  КПСС, чтобы этот вождь указал им путь к
спасению. Эта масса уже успела разочароваться в Горбачеве, не говоря уже обо
всех остальных. Именно  в этот  момент Ельцин  подобно  горьковскому  Данко,
вырвавшему себе сердце, чтобы  его пламенем указать дорогу остальным, вырвал
из своего сердца партийный билет прямо на последнем, XXVIlI-м съезде КПСС, и
бросил  его  на  стол,  указав дорогу  остальным.  В  партии начался  обвал,
завершившийся в августе 91-го года.
     Обгоняя  друг  друга, все спешили  выйти  из партии.  Болото  высыхало,
оставив на дне только тину,  которая, хотя и воняла, но была уже практически
безопасна,  поскольку  все, кому это  было нужно,  быстро сообразили,  чтобы
остаться в партии нового вождя, нужно побыстрее выйти из КПСС. Теперь  будут
требовать в анкетах данных не  когда ты вступил в  КПСС, а когда ты  из КПСС
вышел. Чем раньше, тем больше почета и шансов попасть на теплое место.
     Харизма   Ельцина,  таким  образом,  складывалась  не  только  из   его
"великокняжеского прошлого", дававшее  ему  право, подобно принцу Оранскому,
возглавить одну из  территорий  разваливающейся империи, но  и  из-за явного
желания взять  в свои  руки  власть  в  период небывалого крушения,  на  что
необходимо большое мужество. Нет ничего отраднее, как  в период поражения  и
почти  полного  хаоса  услышать повелительный голос  "Слушай мою  команду" и
сгруппироваться вокруг  того, кто нашел в себе  хладнокровие и  смелость эту
команду отдать.
     В самом деле, трудно  представить себе Лигачева, Романова, Рыжкова  или
даже  Крючкова с Язовым, стоящими на башне танка и,  несмотря  на  кажущуюся
безнадежность собственного положения,  с задором читающих указы, объявляющие
твоих противников вне закона.
     Не   менее  трудно   было  для   первого   секретаря  обкома  с   такой
непринужденностью  "идти   в   народ",  как  говорили   встарь,   или  стать
"популистом", как  любят говорить ныне. А затем из  популиста превратиться в
первого  в тысячелетней истории  России всенародно избранного президента, не
оставившего ни единого шанса своим многочисленным соперникам.
     Можно с уверенностью сказать, что не будь в этот момент у России такого
лидера, как  Ельцин,  сама Россия уже вряд  ли  существовала,  агонизируя  в
бесчисленных  конфликтах,   развязанных  тщеславными   и  неумными   мелкими
партийными  князьками  и ханами.  Но сохранившийся в  них  страх, выкованный
былой партийной дисциплиной,  заставил их признать Ельцина в качестве  главы
государства.  Среди бывших <i>русских</i>  правителей никто не имел больших прав на
"московский  стол",  чем  он.  И  это  объективная  истина,  ибо   партийная
номенклатура     давно     перестала     быть     даже     привилегированной
аппаратно-чиновничьей  верхушкой,  а  превратилась   в  сословие   со  всеми
свойственными  именно сословию предрассудками.  И  с точки зрения  сословия,
Ельцин имел  право  в силу  своей знатности.  Это стабилизировало обстановку
наверху.
     Что же касается народа, которому впервые разрешили практически свободно
высказать свою волю на выборах, хотя обычно мнением народа  в таких вопросах
совершенно  не  интересовались,  то для  него Ельцин  стал  некоторой смесью
бунтаря и мученика, чем-то вроде Ивана-царевича, не  побоявшегося (в отличие
от других) прыгнуть в кипящий котел, чтобы вылезти из него еще более сильным
и красивым, а главное - более легитимным.
     История,  на всех своих самых крутых  поворотах, проводит  естественный
отбор национальных руководителей, спасающих свои страны в тот момент, когда,
казалось, их  уже никто и ничто спасти не может. А развернуть такую огромную
страну,  загнанную  в  смертельный  тупик  бредовыми  марксистско-ленинскими
заклинаниями  и  не  только  развернуть,  но  и  заставить, пусть с лязгом и
скрежетом, идти по новому пути - эту  задачу никто, кроме Ельцина, не мог бы
выполнить. Его либо зарезали  бы  на следующий день,  либо тихо убрали  бы в
психбольницу, либо скончался бы в "Кремлевке" от "простудного заболевания".
     "Кто  еще мог повернуть эту полурелигиозную страну, в которой сплавлены
страх с  гневом,  а лицемерие  - с  чувством  собственного  достоинства?"  -
резонно спросил  как-то  Геннадий  Бурбулис,  бывший  преподаватель научного
коммунизма, а ныне  - один из  ближайших  советников  Ельцина,  которых  тот
перетащил в Москву из Свердловского областного и городского комитетов КПСС.
     Ельцину удалось развернуть Россию в  самый последний момент, когда  уже
казалось неминуемым, что она разделит участь Советского Союза. И удалось это
сделать,  в  отличие,  скажем, от Петра Великого, фактически  без крови, без
массовых  казней, без  обычной для России беспощадной мстительности  властей
нынешних  властям  предыдущим. Даже арестованные члены  так называемого ГКЧП
были  вскоре  выпущены из  тюрьмы, а  суд  над ними превратился  в  какое-то
ленивое шоу, никак не напоминающее ту  железную поступь военных  трибуналов,
когда сами арестованные находились у власти.
     Однако, никто -  ни сам президент Ельцин, ни его ближайшие  сотрудники,
помогавшие  ему  на краю бездны  развернуть  гигантскую  страну,  - не  знал
толком,   куда   рулить  дальше.  Фарватер,  по   которому  прошла  западная
цивилизация,  казался слишком узким  и опасным  для России,  имевшей  другие
габариты. Никто  не  знал,  сядет  страна  на мель  на  очередном  повороте,
подорвется ли на мине,  которую кто-либо ей услужливо подставит на  пути, не
выкинет ли  на берег,  разваливаясь на куски. А другого фарватера, прорытого
специально для России, для ее "особого пути", не существовало, и прорыть его
не представлялось возможным.
     Тем большим был искус  повернуть назад. Назад к добрым  старым временам
партократии,  Госплана и тотального распределения, забыв,  куда эти  славные
времена завели Советский Союз. По большому счету, те, кто боялся  или просто
не хотел идти вперед, и слились в непримиримую оппозицию, желая во что бы то
ни стало затормозить, а то и вовсе остановить движение вперед.
     А  президент  желал  продолжать  движение по избранному  пути,  отлично
понимая, что нет ничего более страшного, чем остановка на минном поле, когда
часть его уже пройдена.
     Это делало  схватку неизбежной, а  в  такой  ситуации  никакие  писаные
(особенно не им) законы не могли остановить президента Ельцина.
     Можно  вспомнить,  как  23  августа  1991  года, когда возвращенный  из
форосского  плена  Горбачев  что-то  невнятно  пытался объяснить  российским
депутатам,  Ельцин "в  качестве разрядки" объявил своим  указом  о  роспуске
КПСС. Разве роспуск КПСС  был конституционен? Но общество давно ждало этого,
ибо  нарыв  давно созрел  и требовался  легкий  укол  скальпелем, чтобы  его
прорвало и избавило организм от опасности общей гангрены.
     Разве  было  конституционно  Беловежское  соглашение?  Но  опоздай  это
соглашение  на месяц, и  республики СССР схлестнулись бы с  Россией в войне,
которую нельзя было назвать гражданской. Никто уже не помнит, как облегченно
вздохнули те,  кто всего  через  год  стал  орать о  "Беловежском заговоре",
погубившем СССР.
     А  введение президентства  в России непосредственно  под  Ельцина  было
конституционно? Но его все хотели, и оно стало реальностью.
     Ельцин  всегда знал, когда и  при каких обстоятельствах  с  наименьшими
потерями он может переступить черту, не считаясь с законами.
     И сейчас он знал,  что  Верховный Совет под водительством  Хасбулатова,
формально  защищенный неприступными статьями Конституции, всем надоел и всех
раздражает.  Более  того,  Верховный  Совет сплотил  вокруг себя  все  силы,
готовые  на  все, чтобы  снова оттащить страну назад - в тот самый тупик, из
которого ее удалось вывести.
     Представлялась прекрасная возможность прихлопнуть всех  одним ударом. А
вместе  с тем,  предметно показать,  что в  России  есть власть, способная в
любых условиях навести порядок. Даже в условиях демократического беспредела.
     Слабость  позиции президента Ельцина заключалась в том, что искренне не
желая возвращения страны в тоталитарно-плановое вчера, он  и  его  советники
плохо себе представляли курс,  по  которому  следовало двигаться дальше, ибо
уже становилось ясно, что для того заколдованного круга, в  котором билась и
конвульсировала  огромная страна, нет ключей, и ни один из западных рецептов
сработать не может.
     Чего  еще, видимо,  не  понимал президент Ельцин, что страна, которую в
течение  70  лет  коммунисты  держали в  замороженном  состоянии,  вовсе  не
оттаяла, как надеялись смелые экономисты, проектируя реформы.
     Привитая  народу  чудовищным  методом  массовых  убийств  иждивенческая
психология  профессиональных  нищих  заставляла  каждую  клеточку  огромного
российского организма снова и снова генерировать тоталитаризм в самых разных
его проявлениях.
     И несмотря  на то, что Ельцин, впервые  в  русской истории, посмеивался
над своими карикатурами  в прессе, пытался вдумчиво разобраться в претензиях
к нему  справа и слева, не обращал внимания на грязные выпады и оскорбления,
пытаясь  поддержать  в  стране полную  свободу  печати, собраний и  союзов -
основы любой  демократии,  он  оставался тоталитарным  лидером,  хотя  и  не
понимал этого. Он поймет это позднее, но более дорогой ценой...
     На  Ивановской   площади   Кремля,  улыбаясь   в   объектив  телекамеры
специальной  бригады   при   управлении  администрации  президента,  силовые
министры обменивались рукопожатиями с президентом и друг  с другом. Грачев и
Ерин были в генеральской форме, Галушко и президент - в штатском.
     Министры   демонстрировали  свою  верность  президенту,  давая   понять
Руцкому,  как   опрометчиво  и   глупо  он  поступил,  назначив  собственных
министров.
     - Какое будущее вы видите  для Верховного Совета? - спросил  остающийся
за кадром голос президента Ельцина.
     Как обычно,  медленно чеканя слова (чтобы до  всех дошло),  с  каменным
выражением лица, на котором шевелились только губы, Ельцин ответил:
     -  Верховного Совета более  не существует.  Он  распущен. Выборы нового
парламента в декабре, вместе с референдумом по новой Конституции. Народ  сам
сделает выбор.
     -  Что  вы  скажете  по  поводу   того,  что  Верховный  Совет  объявил
президентом России Александра Руцкого? - спросил голос за кадром.
     Губы Ельцина дрогнули в усмешке:
     - Это несерьезно.
     Силовые министры почтительно молчали.
     -  Если  Верховный  Совет  не  подчинится  вашему  указу,  вы  намерены
предпринимать какие-нибудь  конкретные меры, чтобы заставить их это сделать?
- допытывался голос за кадром.
     -  Никаких силовых мер против Верховного Совета предпринято не будет, -
заверил президент. -  Думаю,  они сами все поймут. Конечно, если руководство
Верховного   Совета   спровоцирует   какие-либо   нарушения   законности   и
правопорядка, мы примем соответствующие меры. Но я надеюсь на их разум.

     15:40

     Смотря  по  телевизору  на летучее  интервью Ельцина, Александр  Руцкой
обратил внимание на то, что Ельцин ничего не сказал о  предстоящих в декабре
одновременных выборах президента и парламента. Речь шла только о перевыборах
парламента и референдуме о новой Конституции.
     Хасбулатов, раскурив трубку,  заметил по этому  поводу, что  необходимо
проявить инициативу и принять решение: перевыборы парламента и референдум по
Конституции  проводить   только  после  новых  президентских   выборов.  Для
проведения  всех этих мероприятий гражданин  Ельцин  должен покинуть Кремль,
передать до выборов свои полномочия законному президенту Руцкому...
     В этот  момент  погас экран телевизора,  потом снова зажегся, мигнул  и
опять погас.
     По  старой  советской  привычке  Руцкой  ударил  по  крышке  телевизора
кулаком. Эффекта  не было никакого. И  тут только оба обратили внимание, что
погасли и лампы дневного света на потолке.
     Хасбулатов нажал кнопку выключателя настольной лампы.
     Света не было.
     Быстро соединившись со службой хозяйственного обеспечения, руководители
мятежа поняли, что огромное здание Белого Дома обесточено.
     Через  некоторое время  пришло  сообщение,  что  в  здании  отключена и
горячая вода.
     В принципе,  в  этом  не  было  ничего  страшного.  Белый  Дом,  как  и
большинство правительственных  зданий  бывшего  СССР,  всегда подсознательно
готовящихся  к  осаде, имел собственную электростанцию и автономную  систему
аварийного освещения. Аварийная система работала от аккумуляторов, и поэтому
долго  действовать  не могла.  Что  касается  электростанции,  то  она была,
во-первых, законсервирована, а во-вторых, у нее  не было запасов солярки. Но
все это  было,  как  говорится,  не смертельно.  Хуже  было  с самим  фактом
отключения света и горячей воды. Это означало, что власти, во главе в бывшим
президентом Ельциным, сознательно идут на обострение ситуации.
     Они  думают подобными методами  сломить  сопротивление,  как будто речь
идет  о принудительном выселении жильцов  из  идущего на капитальный  ремонт
дома. Ельцин и  его  компания только опозорят сами себя  подобными кухонными
приемами и ускорят свой бесславный конец.
     В  это  время  Руцкому  доложили, что телегруппа  американской компании
"Си-Эн-Эн"   прибыла,  чтобы  взять  у  него  интервью  для  американской  и
западноевропейской  аудитории. Руцкой сам попросил западных  корреспондентов
почаще  бывать в  Белом  Доме и  показать миру истинную  демократию на  фоне
грубой  и  вульгарной диктатуры  Бориса  Ельцина. Корреспонденты  вели  себя
как-то непонятно. Без особого энтузиазма.  Совсем не  так,  как должны вести
себя  западные  корреспонденты,  ведя  репортажи  из   стана  восставших  за
демократию  против  диктатуры.  Так, скорее, берут  интервью у подсудимых  -
опасных преступников,  прорвавшись  в  перерыве  судебного  заседания  через
кордон полиции и сунув в клетку микрофон, да так, чтобы никто, упаси Бог, не
подумал, что представляемое тобой телевизионное или информационное агентство
этому преступнику сочувствует.
     Насколько  было  известно Руцкому,  ни одна из записанных им  кассет  с
иностранными журналистами не  была полностью  показана  на Западе.  Нарочито
демонстрировали  его  не самые  удачные,  вырванные из контекста, выражения,
снабдив  их  при  этом  либо  ироническими,  либо   открыто  издевательскими
комментариями.  Он  уже  начинал понимать, что  против него ведется  большая
игра,  где президент Ельцин  - всего  лишь  наконечник копья, в то время как
древко находится неизвестно в чьих руках.
     Ведущая  телекомпании "Си-Эн-Эн" Клер  Шифман - хорошенькая женщина лет
тридцати,  говорящая по-русски  с легким акцентом,  но вполне прилично, была
очень приветлива.
     "Как  может  ваш президент,  - набросился на нее с  упреками  Руцкой, -
поддерживать  Ельцина, после того как  тот  самым грубым  образом  растоптал
Конституцию России, ту самую Конституцию, на которой он клялся".
     "Мы именно потому к вам и пришли, господин Руцкой, - улыбнулась Клер, -
чтобы довести до сведения американцев, в  том числе  и президента США,  вашу
точку зрения на происходящие события".
     "А  потом  снова  все  вырежете и  так  все  преподнесете, что  я  буду
выглядеть  круглым  дураком  или мелким хулиганом?"  -  с  обидой  в  голосе
поинтересовался "параллельный" президент России.
     "Господин Руцкой, - сказала Шифман. - У нас идет сейчас прямой репортаж
на   Америку.  Поэтому  вы  можете  говорить   все,  что   хотите.  Миллионы
американцев,  которые сейчас  собираются на работу или уже находятся в своих
офисах, включая мистера Клинтона, услышат каждое ваше слово".
     Руцкой недоверчиво взглянул на американскую телевизионную бригаду.
     Не  считая   Шифман,  три  человека  с   переносной   аппаратурой  явно
автономного питания, поскольку отключена электроэнергия. Опять вранье!
     Прямой  репортаж  на  Америку!  Рассказывайте  сказки.  Понесут  запись
Полторанину, а тот укажет, что вырезать, а что оставить.
     Поэтому Руцкой начал недовольным и обиженным тоном:
     "Внутри  Белого  Дома  нет  никаких  бандформирований,  как  утверждают
сторонники Ельцина, и никто не собирается организовывать провокации".
     "Никто  не плел  никаких  заговоров против Ельцина, - продолжал Руцкой,
подбодренный  кивками со стороны Клер Шифман. - Наоборот, именно  стремление
ублажить президента  привело  к тому,  что мы сегодня  имеем.  Есть законы и
Конституция,  которые просто надо соблюдать. Отказ от этого принципа ведет к
полному  хаосу  и  станет  основой  для   дальнейших  нарушении  законности,
правопорядка и демократии".
     Руцкой перевел дух и продолжал:
     "Нужно с сегодняшнего дня объявить, что  самое мелкое нарушение законов
и демократии  должностными лицами будет строго наказываться. Только  тогда в
государстве будет порядок. Россия  попала не просто в деликатное положение -
это позор, когда пьяный президент и его  окружение  довели  страну до такого
положения.  Ельцин  уже трижды  пытался  разыгрывать  такие  штуки,  позорил
Россию, и все это ему сходило с рук".
     "Но есть ли возможность выхода из ситуации?" - спросила Клер.
     "Есть,  -  ответил Руцкой. -  Для этого  необходимо полностью  отменить
вчерашний   указ   Ельцина,  выполнение  статей  Конституции,  одновременные
парламентские  и  президентские  выборы  в  период  январь-март  1994  года.
Верховный  Совет разрабатывает новый закон  о выборах в  парламент,  который
утверждается  съездом  народных депутатов.  Должен быть  создан  контрольный
наблюдательный  совет  субъектов  Федерации,  который  во  взаимодействии  с
Конституционным судом  будет  осуществлять контроль  за проведением выборов.
Прошедшие  дни  ясно  уже показали, кто есть кто. Я убежден, что  сторонники
Конституции и закона победят. Нас активно  поддерживает  провинция, меня там
знают. Я всегда  говорю  то, что думаю,  и  называю вещи своими именами... Я
считаю,   что   Россия   должна  пробудиться,  но  я   не  хочу,  чтобы  это
сопровождалось кровопролитием, бессмысленным и беспощадным бунтом".
     Руцкой помолчал немного и добавил:
     "Видите, что творится. Свет отключили и отопление. И это цивилизованные
методы?"
     Как бы в ответ на эти слова свет снова зажегся.
     То  ли   власти   передумали,  то   ли   удалось  наладить   автономную
энергосистему.
     "Спасибо, господин  Руцкой, -  сказала Шифман.  - Мы  переключаемся  на
наружную камеру".
     "Вы и снаружи снимаете?" - спросил бывший вице-президент.
     "Да, - пояснила Шифман. - Мы развернули круглосуточный монитор на крыше
одного из небоскребов напротив Белого Дома".
     "Да, да, - оживился Руцкой. - Снимайте. Покажите там своим, что у нас в
стране творится по вине кремлевской банды. Пусть посмотрят, за кого народ".
     Американцы  ушли.  Руцкой  снова  включил  телевизор   и  опять  увидел
ненавистное  лицо  Бориса Ельцина, идущего по Тверской  в окружении охраны и
трех   силовых  министров.  Время  от  времени   к  президенту  подпускались
корреспонденты с вопросами. Один  из них спросил Ельцина, гарантирует ли тот
одновременные парламентские и президентские выборы в декабре?
     "Я думаю, - ответил президент, - эти выборы надо разнести по времени. В
декабре провести выборы в новый парламент, а президентские, скажем, в июне".
     Он улыбнулся и добавил: "12 июня - это у меня счастливый день".
     Руцкой со злостью выключил телевизор.
     12   июня   1990   года   Ельцин   стал   президентом  России,   а   он
вице-президентом,  дав слово  чести офицера,  что никогда не подведет своего
шефа.

     16: 30

     Не успели уйти американцы, как Руцкого  предупредили о том, что генерал
Ачалов начал раздачу  автоматов  добровольцам,  записавшимся в  ополчение  у
представителей "Союза офицеров", стоявших у подъездов Белого Дома.
     "Президент"  разыскал "министра обороны" в  одном из  коридоров первого
этажа. Окруженный  группой людей в военной и полувоенной  форме  генерал, от
которого   за   версту  несло  "букетом"  из  дорогих   коньяков,  руководил
распаковкой  аккуратных зеленых ящиков  с металлическими ручками и стальными
замками.  В  открытых  ящиках,  выложенных  поролоном,  матово  поблескивали
новенькие автоматы Калашникова - прекрасные, как  и все потенциально несущее
смерть.
     Руцкой спросил Ачалова, кто распорядился о раздаче оружия?
     - Я распорядился! - весело ответил генерал.
     Рядом  с ним  стоял  подполковник Терехов,  на груди  у  которого висел
автомат  с укороченным  стволом и  откидным  прикладом, предназначенный  для
вооружения десантно-диверсионных групп.
     Руцкой онемел от удивления.
     - Александр Владимирович, - как ни в чем не бывало спросил Ачалов. - Ты
новость слыхал? Ростропович приехал. Значит, будет стрельба.
     - К нам? - глухо спросил Руцкой.
     В  августе  1991  года великий  виолончелист, прервав  свои  гастроли в
Германии,  тоже  неожиданно  появился  в Белом Доме, и  Руцкому  хорошо было
известно, что  он сделал это не только для того, чтобы  покрасоваться  перед
объективами  с  автоматом  Калашникова  в руках. Поэтому Руцкой  с затаенной
надеждой и спросил: "К нам?".
     Ачалов зло рассмеялся:
     - Ну, да, к нам! Держи карман шире! Будет теперь этого алкана услаждать
и около него вертеться. Говорят, прямо на Красной площади даст концерт.
     Вообще-то  связь  между  приездом  Мстислава  Ростроповича  и  раздачей
автоматов была очень туманной, и, видимо, отчетливо выглядела только в лихой
голове  генерала Ачалова. Поэтому Руцкой снова  настойчиво  поинтересовался,
кто  разрешил  министру   обороны  вооружать  полупьяных  ополченцев  боевым
смертоносным оружием.
     - Ты посмотри, что  творится, - сказал Ачалов, увлекая Руцкого к выходу
на балкон. Охрана  "вице-президента" еле  успевала  занять  нужные  позиции,
чтобы  чья-нибудь  хладнокровная пуля,  пущенная в окно,  не  оборвала столь
стремительную динамику российской Вандеи.
     На площади  перед Белым Домом  собралось уже  не менее 8 тысяч человек.
Сменяя  друг  друга, Бабурин,  Анпилов,  Константинов,  Макашов,  Уражцев  и
Умалатова  призывали их  к оружию, к восстанию,  к свержению  оккупационного
правительства предателя  Ельцина. Ораторы с  менее известными фамилиями  еще
меньше стеснялись  в выборе  выражений,  красочно говоря  о  жидовском  иге,
которому именно сейчас  должен быть положен конец. Так призывать  к оружию и
его не дать - значит погубить все  дело на корню. Люди должны  почувствовать
наконец, что от слов уже начался переход к делу.
     -  Но  это  не значит,  что оружие надо выдавать кому  угодно,  - снова
возразил Руцкой. - Ты что, Слава, не понимаешь, сколько в этой толпе обычных
уголовников и прочего сброда?
     "Савецкий  Саюз!  Савецкий  Саюз!"  - скандировала  толпа, возбужденная
боевыми речами ораторов.
     - Мы кому угодно не выдаем, - сказал Ачалов. - Только офицерам, которые
записались к  Терехову  в "Союз".  Нам  надо же  какую-то  оборону наладить.
Штатная  охрана  уже  выведена  из  подчинения  Верховному  Совету,  и  Ерин
потребовал, чтобы они покинули здание и прибыли в МВД. Как они себя поведут,
неизвестно.
     Генерал снова рассмеялся:
     -  И  какой ты президент, если у тебя нет гвардии. Мы уже  сформировали
президентский полк. Можешь смотр произвести.
     Разговаривая,  они  подошли к 20  подъезду, возле которого шла  раздача
оружия и формировались боевые отряды. Ребята из "Союза офицеров" со звездным
орлом на  груди  все  уже были обвешаны оружием.  У  подъезда толпился самый
разный народ. Вербовщики  спрашивали: "В какой отряд запишешься?" И, получив
согласие,  интересовались  воинским  званием. Все  представлялись  офицерами
запаса, некоторые уверяли, что они - отставники. Многие, похоже, видели друг
друга впервые в  жизни,  но  некоторые  приходили уже  сплоченными группами.
Списки,  накарябанные  на  каких-то мятых  листках  неразборчивым  почерком,
передавались  раздатчикам  оружия. Офицерам в форме автоматы выдавались даже
без проверки документов. Некоторые предъявляли  военные билеты.  Когда их не
было, сходили студенческие билеты и заводские пропуска.
     Сам подполковник Терехов  с видом опытного зазывалы  кричал проходящим:
"Записывайтесь   добровольцами.  Получите  автомат,   как   у  меня".   И  с
удовольствием хлопал рукой по своему  короткоствольному  вороненому красавцу
[<i>Трое школьников 8-го  класса из Калининграда  Московской  области,  фамилии
которых известны  автору,  приехали к  Белому  Дому  и  получили автоматы по
ученическому  проездному  билету.  Разоружены  были  только  дома,  чуть  не
натворив больших бед.</i>].  Было видно, что сам подполковник радуется автомату,
как школьник. Видимо, за годы службы ему редко приходилось  видеть оружие, а
не то что им пользоваться.
     Мимо,  чеканя  шаг,  промаршировал   отряд   баркашовцев  с  новенькими
автоматами  на  груди. Вождь, как всегда, оказался прав. Удалось  без всяких
хлопот и "на  халяву"  получить столько оружия,  сколько  и  не  снилось. По
короткой команде отряд остановился, повернулся "напра-во!" и  поднял  руки в
нацистском  приветствии. К  20-му  подъезду уже маршировал  новый  отряд  со
свастиками на рукавах еще без оружия.
     Большая  группа людей явно  южного  типа,  именуемая  обычно в  сводках
"лицами  кавказской  национальности",  издавая  радостные  гортанные  звуки,
подобные клекоту  орлов  их  родных гор, грузила  автоматы и один  пулемет в
багажники  нескольких  "вольво"  на глазах всего  честного  народа и  редкой
цепочки  милицейского  оцепления. Последним  было  приказано ни  во  что  не
вмешиваться, что они с удовольствием исполняли.
     Руцкого, который, что ни говори, в Белом Доме был в достаточной степени
новичком,  довольно поздно дезертировав туда  из  команды  Ельцина,  удивило
такое  количество  оружия,  оказавшееся складированным в здании,  занимаемым
мирным  законотворческим  органом  Российской Федерации. Причем добровольцам
выдавались не  только пистолеты  и автоматы, но пулеметы и даже гранатометы.
Ему сказали, что  это штатное табельное  оружие  охраны  Верховного  Совета.
Однако   небольшое  по   численному   составу   милицейское   подразделение,
осуществляющее  охрану  Белого  Дома,  никак  не  могло  нуждаться  в  таком
количестве и в  такой номенклатуре вооружения. В одном из ящиков, к великому
удивлению Руцкого, оказались даже  зенитные ракеты "Стрела", которые  хотя и
были менее  эффективными, чем "Стингеры", но  вполне  могли  отбить охоту  у
любого подлетать ближе пяти миль к роскошному зданию российского парламента.
     Видимо, здесь уже давно и основательно готовились к нынешним событиям.
     У Руцкого впервые  появилась мысль,  что  он стал всего лишь  пешкой  в
чьей-то большой  игре с очень сложным сценарием, далеко выходящим за пределы
той склоки, которая завязалась между Кремлем и Домом Советов.
     Но  эта  мысль  сразу  куда-то  улетела  при  виде  генерала  Макашова,
возбужденно идущего  по коридору  в обществе каких-то молодцов в полувоенной
форме, но (к счастью или к сожалению) без оружия.
     Руцкого ждал еще  один  сюрприз. Оказывается, Макашов  хотел  захватить
здание  Государственного  комитета  по   чрезвычайным  ситуациям,  где  была
развернута  аппаратура  спецсвязи.  Группе  Макашова  удалось  проникнуть  в
здание, вскрыть несколько помещений, после чего они были задержаны до  этого
дремавшей  охраной.  Одно из помещений  оказалось на охранной  сигнализации,
звонок  которой  и разбудил охрану, хотя  еще не было и четырех  часов после
полудня. Макашов думал, что сейчас всем  им и крышка - арестуют. Но  охрана,
видимо, парализованная  видом трех  генеральских звезд  Макашова, всего лишь
почтительно  выпроводила  их  из здания.  "Вообще-то,  - докладывал  Макашов
своему президенту и министру обороны, - взять ГКЧС - не хер делать. Дай мне,
Слава, двух автоматчиков, и я тебе обеспечу связь со всем светом".
     Ачалов  обещал  подумать,  и  Руцкой понял,  что  Макашов, как  всегда,
проявил   личную  инициативу,   что   всегда  отмечалось   в  его  служебных
характеристиках. Так же было и в августе 91-го года, когда его войска  взяли
Самару и готовы были наступать дальше, вплоть до Москвы.
     "Эти  генералы  нас  могут  здорово   подставить",  -  сознался  Руцкой
Хасбулатову, рассказав, что творится в Белом Доме и вокруг него.
     Хасбулатов,  занятый  подготовкой  своей  речи,  которую  он  собирался
произнести  на  завтрашнем  съезде  народных  депутатов,   отреагировал  без
излишней нервозности:
     -  Главное  - за  нас  народ. Из регионов сообщают, что местные  Советы
коллективно готовят ультиматум Ельцину. Либо он отменяет свой указ от 21-го,
либо они назначают крупномасштабную акцию  гражданского неповиновения,  пока
он не уйдет со своего поста.
     В кабинете  присутствовали  заместители  Хасбулатова - Юрий  Воронин  и
Рамазан Абдулатипов.
     Воронин, бывший партаппаратчик из Казани, спросил Руцкого:
     - Александр Владимирович, вы говорите, что эти генералы могут  нас всех
поставить в  дурацкое наложение. Я  с вами  согласен.  Но вы  уверяли  нас в
течение почти полугода, что армия и даже афганские ветераны - за вас. Где же
армия?  Почему еще  ни одна воинская  часть  не  пришла к  Белому Дому?  Где
генералы,  которые обещали вам содействие? Если  вам не совсем  удобно к ним
идти, то назовите мне их фамилии, я пойду к ним сам и приведу их сюда вместе
с их частями.
     -  Не надо  тревожить  генералов пока, - с  легким  кавказским акцентом
вмешался  Абдулатипов.  -  Это правильно  - вначале  вооружить  народ, чтобы
власти  поняли,  что  народ  намерен  защищать  свои  права  на   свободу  и
демократию. Вооруженный народ - лучшее предостережение властям.
     Аварец по происхождению, врач по  образованию, партийный номенклатурщик
по профессии,  Рамазан  Абдулатипов, некогда заведовавший  в ЦК КПСС отделом
межнациональных отношений, знал, о чем говорил.
     С его легкой руки весь Северный Кавказ и Закавказье уже были превращены
в одну зону кровавого конфликта  именно на межнациональной  почве, детонатор
от которого всегда находился в отделе межнациональных отношений ЦК. Методика
была простой и по-ленински  четкой:  главное -  для начала вооружить  народ.
Причем  каждый  народ  отдельно:  ингушей,  осетин,  дагестанцев,  чеченцев,
абхазцев и так далее. И народ сам поймет, как ему бороться за свои права.
     Абдулатипов, не скрывая своих связей  со старыми партийными структурами
бывшего  Союза  и верности  коммунистическим  идеалам, даже  ныне числясь  в
Социалистической партии трудящихся Роя Медведева, несмотря на это, а, может,
быть именно  поэтому,  показывал всем образец  непотопляемости,  спокойно  и
элегантно перетекая из одной разгромленной структуры в другую. Из Верховного
Совета  упраздненного  СССР  он  перетек   в  Верховный  Совет  РСФСР,  где,
естественно,  состоял в блоке "Коммунисты  России"  и  даже,  как  известно,
предлагался блоком на ту самую должность, которую  ныне  занимал Хасбулатов.
Из  Верховного  Совета  РСФСР  Абдулатипов  перетек  в  заместители  сначала
Ельцина,  а затем  -  Хасбулатова, и даже  оказался одним  из той знаменитой
"шестерки",  выступившей  в  начале 1991-го  года против  Ельцина, кому  это
полностью  сошло с рук и позволило сохранить свой пост и  авторитет в глазах
правительства.   Подобная  непотопляемость  служила  хорошим  примером.  Для
других,  полагавших, глядя  на Абдулатипова, что и  им удастся так же  легко
исполнить "Гигантский слалом" на ухабах нынешней российской политики.
     Это была ошибка, подобная, по словам Бисмарка, туберкулезу,  невидимому
при своей начальной стадии.

     18:00

     Вернувшись  после  прогулки с  президентом  по центру  столицы, Николай
Галушко  немедленно  позвонил Евгению  Савостьянову.  Начальника  Управления
Министерством безопасности по Москве и Московской области не было на месте.
     Оказывается, он принимал корреспонденцию в  центре  общественных связей
Министерства, рассказывая, какие меры принимаются на Лубянке для поддержания
правопорядка в Москве вообще и в районе Белого Дома - в частности. На вопрос
одного из  журналистов, известно  ли ему,  что в Белом Доме началась раздача
оружия, Савостьянов, мягко улыбаясь в бороду, ответил, что не надо раздувать
слухи.  "Мы отслеживаем  ситуацию",  -  успокоил  он  представителей прессы,
смотревших на  него  встревоженными глазами.  Именно  в этот  момент к  нему
подошел  один из  сотрудников  центра  и  подал  Савостьянову  записку,  где
говорилось, что его срочно вызывает министр.
     Савостьянов  извинился,  прервал  встречу с  журналистами, оставив их в
тревожном недоумении, и отправился к Галушко.
     Министр сидел без  пиджака с выражением лица, которое вполне можно было
назвать подавленным.
     "Президент хочет,  чтобы все кончилось  побыстрее",  - с  усталым видом
напомнил  Галушко,   когда   Савостьянов   сел   за   стол   для  заседаний,
перпендикулярно стоявший к столу министра.
     "Я  говорил с президентом, -  ответил Савостьянов, - и  подтвердил ему,
что необходима минимум неделя-полторы для завершения..."
     Галушко сделал нетерпеливый жест рукой:
     - Да, да. Но ряд мероприятий необходимо начать уже сегодня.
     -  Сегодня-завтра,  - поправил  Савостьянов. - Мне кажется, что слишком
спешить нецелесообразно.
     -  И тем не менее, - не согласился  министр, - не следует переносить на
завтра то, что можно сделать уже сегодня, поскольку президент ждет.
     - Мероприятия, приуроченные к конкретной дате или к прихоти конкретного
лица, считались  одним из  главных недостатков  прошлого режима, - улыбнулся
Савостьянов.
     На лице Галушко появилось подобие улыбки:
     - Вы так и скажите президенту, Евгений Вадимович.
     - Я ему это уже сказал, - подтвердил Савостьянов.
     - И что президент? - поинтересовался Галушко.
     - Вы знаете не хуже меня,  - засмеялся главный  "чекист" Москвы, -  что
президент всегда соглашается с каждым, кого удостаивает беседой.
     -  Видимо,  со мной  он  говорил  несколько  позднее,  чем  с  вами,  -
нахмурился Галушко.  -  Потому  что он  особо  подчеркнул важность  быстрого
решения.
     - А что вы ответили? - спросил Савостьянов.
     - Я заверил президента, что так оно и будет, - вздохнул министр.
     - Молча? - снова улыбнулся Савостьянов.
     Как  ни пытался  Галушко идти в  ногу со  временем, его  подсознательно
раздражала манера Савостьянова вести  разговор в таком духе,  как  будто они
оба - генерал-полковники и прослужили в госбезопасности всю жизнь.
     Конечно, не следует забывать, что Савостьянов - личная креатура Ельцина
и, вообще, неизвестно кто такой, но все-таки и ему не следовало бы забывать,
как положено в системе КГБ:  получать инструкции не просто от начальства,  а
от  самого  министра.  Правда, и  Галушко не  следовало забывать, что  перед
утверждением его на  столь высоком, фактически  на самом  высоком российском
посту,  Ельцин звонил  Савостьянову и спрашивал  его мнение.  А  то на месте
Галушко мог  оказаться  кто угодно:  и  сам Савостьянов, и Степашин,  и даже
Галина Старовойтова.
     И еще  неизвестно, хорошо это  или плохо:  в  такое время оказаться  на
посту министра безопасности,  когда  помимо тебя, по  меньшей  мере,  дюжина
твоих подчиненных имеют напрямую выход на  главу государства  и даже об этом
не  докладывают.  И это  при  условиях,  когда  в  Белом Доме  сидит  Виктор
Баранников,   постоянно  напоминающий  о  своем   существовании  звонками  в
Секретариат. "Думает или нет Галушко подчиниться указу законного  президента
России  Руцкого и  сдать дела  ему, Баранникову. Отдает ли он себе  отчет  о
персональной ответственности за невыполнение указа президента? Ознакомлен ли
он с  последним законом, принятым Верховным Советом, который предусматривает
расстрел именно для таких случаев?" Судя по записи  разговора, звонил не сам
Баранников,  а кто-то из его людей. Но трудно было предположить,  что бы сам
Баранников об этом не знал.
     И хотя  профессиональный "чекист",  памятуя  о  славной  истории  своей
службы,   никогда  не  забывает  о  расстреле,  как  о  логичном  завершении
собственной  карьеры,  Галушко,  как,  впрочем,  и  все  другие,   подобного
завершения собственной карьеры,  естественно,  не хотел.  Но чувствовал, что
поставлен в самое, дурацкое положение.
     Еще   никогда   в   России   не   существовало   сразу   два   министра
госбезопасности, причем стравленных друг с другом в непонятной игре,  где на
кону может оказаться голова одного из них, а может быть, и обе.
     Новое  мышление совершенно не коснулось ни  одной  из голов  в  системе
безопасности, о чем сокрушался еще Михаил Горбачев.
     - Я вас попрошу, - после  некоторой  паузы  проговорил Галушко, - лично
проконтролировать все мероприятия, как на стадии подготовки, так и...
     Министр снова вздохнул и добавил:
     - Вы понимаете?
     Савостьянов кивнул головой и попросил разрешения идти.
     - Минутку, - сказал Галушко. - А что с грузом?
     - Все в порядке, - поднял на  него глаза Савостьянов. - Тот, что послан
коротким  путем, уже прибыл. А тот, что послан длинным путем, ожидается  дня
через два-три спецавиарейсом.
     -  Так почему  же сегодня такой  сбой графика? -  министр  сунул в  рот
какую-то таблетку и запил  ее водой из старомодного  графина времен  Виктора
Абакумова.
     Савостьянов внимательно взглянул на своего шефа,  подбирая слова, чтобы
ответить понятнее. Старое здание на Лубянке прослушивалось насквозь вдоль  и
поперек. Даже  неизвестно  кем. Всеми.  Цена слова всегда стоила здесь очень
дорого, а сегодня - и говорить нечего.
     - Во-первых, амбиции, - как бы в раздумьи произнес Савостьянов. - Вы же
знаете нашу армию. Она  считает себя очень хитрой и умной,  при планировании
просчитывает варианты на компьютерах до пятого  знака, а ведет себя  всегда,
как  слон,  ловящий  мышь  в посудной  лавке.  Лавка  разгромлена,  а  мышь,
естественно, сбежала. Это не их вина, это образ жизни.
     Получатель  груза  знает  это  не  хуже   любого  другого.  Все-таки  -
генерал-полковник.  Все должно быть подчинено логике войны. Это его слова. А
логика войны подсказывает, что  в конкретной обстановке  проиграет тот,  кто
сделает первый выстрел. Этот  выстрел будет очень громким - его услышит весь
мир. И, конечно, он его  делать не хочет, а потому даже  хотел отказаться от
гуманитарной помощи,  если так можно выразиться.  И отказался  бы, я уверен,
если  бы  не  некоторые слабости  его  характера,  которые  он  не  в  силах
перебороть...
     - Все это очень заумно, - проворчал министр. - Не переиграйте. Впрочем,
вы несете персональную ответственность  перед президентом и будете отвечать,
если...
     - Если  вас  волнует только  это,  - спокойно, без тени вызова  ответил
Савостьянов, - то,  разумеется, вся ответственность  лежит  на мне,  и я  не
собираюсь ни за кого прятаться. И прошу только, чтобы мне не мешали.
     -  Извините, - Галушко, смотревший до этого на полированную поверхность
своего  стола,  поднял глаза  на  своего  дерзкого  подчиненного, -  но меня
волнует не только это.
     Министр замолчал и стал нервно протирать очки.
     - Я вас слушаю, - почтительно отозвался Савостьянов.
     -  Евгений Вадимович, -  тихо, но очень  четко произнес Голушко. - Я не
знаю  и не интересуюсь,  какие  инструкции вы  получили через мою голову или
даже  относительно  моей  головы.  Но  я вас  прошу,  не  подставляйте  наше
ведомство  под  удар.  Я  нисколько  не  удивлюсь,  если узнаю,  что вся эта
кутерьма  затеяна главным образом для того, чтобы уничтожить нас как один из
государственных  институтов.  Независимо  от того, кто  из  них  победит,  в
проигрыше окажемся мы.  А  наша ликвидация  - это очередная  ошибка, которую
совершит  нынешнее  государственное  ведомство  в череде  уже  очень  многих
ошибок. Вы меня понимаете?
     Савостьянов ответил мягкой улыбкой:
     - Я тоже  здесь работаю.  И, сознаюсь вам,  мне тоже не  хочется отсюда
куда-нибудь уходить, а тем  более -  под  суд  за нарушение  фундаментальных
основ  государственного  права. Хотя,  как  вы знаете,  любое  право в нашей
стране - это крепостное право.
     - Я этого не знаю, - жестко отреагировал министр. - Можете идти.
     Вернувшись к себе, Савостьянов обнаружил,  что один из стоявших  на его
столе  телефонов надрывается от  звонков. Едва ли в Москве набралось  бы два
десятка человек, которые знали номер этого  телефона, связывающий начальника
управления  Министерства безопасности Москвы с  городской АТС. Все остальные
обязаны  были  пользоваться  средствами  спецсвязи или  через  дежурного  по
управлению.  Так что Савостьянов мог бы догадаться, кто  ему звонит, даже не
слушая голоса автомата, сообщающего помер телефона звонившего.
     Он  взял  трубку  и,   как   ожидал,   услышал  на  том  конце  провода
взволнованный  голос  Льва  Пономарева  -  депутата  от  демократов,  своего
товарища по демократическому  движению, которое группировалось  в свое время
вокруг Гавриила Попова - бывшего мэра Москвы.
     - Женя, - спросил Пономарев. - Как дела?
     - Неважно, - ответил Савостьянов.
     - Ты знаешь, что Ачалов и Макашов уже раздают автоматы в Белом Доме?
     По голосу было видно,  что  Пономарев изо всех сил  старается выглядеть
спокойным.
     - В самом деле? - переспросил Савостьянов.
     - Я тебе точно говорю, - закричал Пономарев.  - Там уже все маршируют с
оружием. Все: и баркашовцы, и казаки, и кто угодно.
     - Интересно, - проговорил Савостьянов. - А откуда у них столько оружия?
     - Ты  меня спрашиваешь? - взорвался Пономарев. - Я тебя  хотел  об этом
спросить. Вы что-нибудь думаете делать? Или будете отсиживаться, как обычно?
     - Лева, - вздохнул  Савостьянов. - Я тебе честно скажу, что макашовские
автоматы - это последнее,  что  меня сейчас волнует. Все даже  хуже, чем  ты
себе представляешь.
     - А что такое? - голос у Пономарева дрогнул.
     - Непобедимая  и легендарная очень хочет сказать свое веское слово и не
в  нашу пользу,  - ответил Савостьянов.  - Ты меня извини.  По телефону я не
хочу обсуждать такие вещи. Да, и права  не  имею. Но могу  тебе посоветовать
уехать куда-нибудь из  города. Во всяком случае - отослать семью куда-нибудь
подальше. Ты меня понял? Все, извини, дела.
     Савостьянов посмотрел на часы. Было 19 часов 25 минут. Он протянул руку
к кнопке селектора и приказал подать машину к подъезду к восьми часам.

     19:45

     Генерал  Грачев  отличался  от  всех своих  предшественников  на  посту
министра   обороны   богатой   мимикой   своего   лица.   Все   его  великие
предшественники - от маршала Ворошилова до  маршала Устинова и маршала Язова
- славились  тем, что  на  их лицах ничего  невозможно было прочесть,  кроме
надменного  самодовольства.  Генерал  Грачев не прошел сталинско-брежневской
номенклатурной закалки,  когда народу требовалось глядеть  на номенклатурное
начальство  не иначе, как на небожителей, а потому на лице  министра обороны
вечно  мелькали  то  улыбки,  то  недовольные  гримасы.  Словом,  настроение
генерала  было  всегда  написано  на его лице.  Новая  элита только начинала
формироваться,  и  ее  повадки были  много проще, чем  у небожителей ушедшей
эпохи,      хотя      и      сохранилось      врожденное     для      России
презрительно-пренебрежительное отношение к  собственному народу.  Но  тут уж
было решительно ничего не поделать.
     "Власть  в  России  всегда  была хорошей -  ей  с народом  не везло", -
заметил однажды один циничный историк и был, наверное, прав.
     Ныне на  лице  генерала  армии Грачева  читалось  глубокое  раздумье  в
сочетании с недовольством.  Генерал молчал.  Молчал  и сидящий  против  него
генерал-полковник  Громов,  бывший  начальник  Грачева, а теперь его  первый
заместитель,  один  из немногих офицеров, которому Грачев еще  мог доверять,
правда,  с  некоторыми оговорками. То, что  многие старшие офицеры  морочили
голову бедняге Руцкому,  а  потом с  той  же  ретивостью докладывали об этом
Грачеву,  чтобы, не дай Бог, чего не подумали,  было  скорее  не  страшно, а
противно. Любой из них мог,  услышав какое-либо неосторожное слово от самого
Грачева, немедленно доложить об этом  и  самому президенту, не забыв кое-что
прибавить  от  себя. Доносительству учили семьдесят  лет,  и не счесть числа
трагедий,  обрушившихся  на армию.  Ныне  трагедии превратились в  фарс, еще
более подогрев желание доносить друг на друга. Благо никого  не арестовывают
и не расстреливают. Совесть чиста, а сигнализировать нужно.
     Грачев, вернувшись после  прогулки с президентом, провел переговоры  по
шифро-спецсвязи  с  командующими  округами  и  флотами,  как  на  территории
нынешней России, так и бывшего СССР. Не везде, конечно,  но в большей части,
так  называемого, "ближнего зарубежья"  удалось сохранить  структуру единого
армейского подчинения. Некоторые  командующие вообще толком не понимали, что
опять  случилось  в  Москве.  Какое  назначение  получил  Ачалов?  Некоторые
полагали, что  Ельцин снял  с должности Грачева и  назначил Ачалова. Правда,
никто не  запрашивал  у  Москвы  разъяснении, считая, что центр их даст сам.
Приходилось   объяснять   долго  и  противно,  что   происходит  в  столице.
Командующие  округами  всегда  входили  в  местные  партийно-государственные
элиты,  будучи, как правило,  членами  бюро обкомов и  депутатами  Верховных
Советов разных уровней. Как партия прикажет.
     Ныне первые секретари обкомов перетекли в областные советы, сохранив на
командующих, по большей  части,  былое влияние. И все они,  а  это  уже было
ясно, встали на дыбы, узнав об указе президента No 1400.
     Некоторые  командующие  были  вполне  в  курсе  дела.  Правда,  никаких
директив  они от  Ачалова не получали, видимо, потому что  у  того  не  было
связи. Но были очень раздражены происходящим. Они советовали  Грачеву занять
позицию  самого  жесткого нейтралитета и ясно дать  понять обеим  враждующим
сторонам, чтобы они оставили армию в покое и никак на нее не рассчитывали  в
надвигающихся событиях.
     Честно говоря, Грачев именно так бы и поступил,  если  бы он всего пару
часов  назад не пообещал Ельцину полную поддержку Вооруженных сил. Во всяком
случае,  все командующие  округами подтвердили,  что даже не  шелохнутся без
приказа, подписанного Грачевым лично. По  их  настроению  можно было понять,
что они не шелохнутся, и получив подобный приказ. С одной стороны,  это было
вроде  бы  хорошо. Во  всяком  случае,  все  они  точно также поступят  и  с
приказами Ачалова, коль он найдет способ  им этот приказ переслать. Это было
хорошо, но этого  было мало. Оставалось, как всегда, надеяться на Московский
военный округ и на  гарнизон столицы,  во  многие  части которого  уже  были
доставлены  ачаловские  приказы. Командиры звонили  в  Министерство обороны,
требуя разъяснений.
     "Без моего личного приказа, - кричал  охрипшим голосом в трубку Грачев,
- подтвержденного устно и письменно, не предпринимать никаких действий, даже
если на вас будут падать бомбы!"
     Коллегия  Министерства,  куда,  помимо начальника  Генерального  штаба,
заместителей  министра  обороны   и  нескольких   высших  офицеров  аппарата
Министерства  входили и  главкомы  видов Вооруженных  сил, выглядела  так же
мрачно и  угрюмо, как  в  августе  1991  года,  когда  маршал  Язов  пытался
воодушевить генералов призывами к спасению социализма и СССР. Даже еще хуже,
поскольку августовские события были еще  у всех свежи  в памяти. Кроме того,
хотя с той поры прошло не так уж  много времени, армия деградировала с такой
быстротой, что ее уже нельзя было сравнить даже с армией 1991 года.
     Сформированная  по архаичному принципу  всеобщей  воинской  повинности,
огромная до  абсурда,  она  превратилась в уродливый  срез всего российского
общества,  впавшего,  по  меткому  выражению  одной американской  газеты,  в
"состояние  социального  озверения".  Гигантская  масса  вооруженных  людей,
сведенных в роты,  эскадрильи, дивизионы  и  эскадры,  как  и все  население
страны,  боролась за собственное выживание, пройдя за три года по тернистому
идеологическому пути "от третьего Рима до третьего мира". Дедовщина, ставшая
бичом армии, порождала  небывалое  для  русской и советской  армии  массовое
дезертирство. Любой сбежавший из части солдат, будучи пойманным, ссылался на
"дедовщину", независимо от того, имела она место в части или нет.
     А  официальная статистика  -  4500  солдат и матросов,  убитых в  своих
частях в  течение еще незаконченного 1993 года - создавали  для дезертирства
крайне благожелательный фон в глазах набирающего силу общественного мнения.
     Помимо  дезертирства,  были буквально провалены два последних призыва в
армию. Призывники предпочитали отправиться в тюрьму или в бега, а не явиться
в военкомат. Их вылавливали  чуть ли не на  улицах, пытаясь заткнуть зияющие
дыры некомплекта,  хотя  бы в  частях  стратегического назначения.  В  армию
хлынули целые  категории хронически  больных людей,  признанных  годными для
службы, умножая число мрачных трагедий.
     Едва  ли в лучшем положении находился офицерский  корпус. В  отличие от
своих солдат, идущих в армию на до смешного короткий срок в два года, где по
всем правилам российского абсурда первый год считались "молодыми",  а второй
- "дедами", офицеры шли в армию фактически на всю жизнь.
     Показатель  офицерской  смертности  в  мирное  время  хотя  и  считался
официально  секретным, был  известен всем  и  примерно  равнялся  солдатской
смертности,  хотя  офицеров было, разумеется, более чем на порядок меньше. И
хотя причины  смертности, если не  считать  самоубийств, были  принципиально
другими, чем  у  солдат,  от этого легче  не  становилось. Глобальные выводы
войск из  восточной Европы  и Прибалтики фактически  в чистое поле создавали
проблемы с размещением и обучением хотя бы офицерских и сверхсрочных кадров,
которые, как все отлично  понимали,  решить было  совершенно невозможно  при
всех благих намерениях собственного правительства и Запада.
     Офицеры практически были поставлены  перед вопросом, где раздобыть хлеб
насущный. Денежное содержание, хотя и  поднималось время от времени,  совсем
не  могло  соперничать с  галопирующей инфляцией, приводя привыкший к другой
жизни офицерский корпус в  состояние ярости  к  тем, кто  "развалил страну и
затеял эти проклятые реформы".
     Если к  этому  прибавить извечный  квартирный вопрос  и  тот  факт, что
денежные накопления офицеров за время службы превратились в пыль, то не надо
обладать большой фантазией, чтобы представить, с каким энтузиазмом офицеры и
солдаты  желали бы защищать президента в его  борьбе  с  Верховным Советом и
наоборот.
     Неминуемое крупное сокращение офицерского корпуса, включая и генералов,
которых  в Советской  армии накопилось  едва ли  не больше,  чем в остальных
армиях мира вместе взятых, порождало апатию, под  покровом которой вызревала
лихая  мысль:  не  разогнать  ли,  пока  не  поздно,  обе  ветви   власти  и
самостоятельно выступить врачевателем недугов, терзающих страну.
     При всей своей лояльности к  президенту генерал  Грачев  несколько  раз
даже в  публичных  выступлениях призывал политиков  разного  толка  оставить
армию в покое и  не провоцировать ее навести тот порядок в  стране,  который
она посчитает нужным.
     Но  армию в покос не оставляли.  Пользуясь  общим упадком и деградацией
общества, ее постоянно будоражили то деятели типа подполковника Терехова, то
неувядаемые марксисты товарища Зюганова, то общество "Память", то священники
из катакомбных церквей  с горящими фанатичным огнем глазами,  то авантюристы
типа  Дэви Марии Христос. И  только  демократы  фактически не  вели  никакой
работы  в Вооруженных силах, пустив  продекларированные военные  реформы  на
самотек  и  выбрав  из  всех  видов воздействия  на  армию лишь  урезание ее
бюджета, не считая смутных угроз ее вообще разогнать. Президент-демократ, он
же  Верховный  главнокомандующий,  должен был служить единственным  гарантом
приверженности   армии   светлым   идеям   демократии.   Единственное,   чем
правительство могло утешить армию - это постоянное напоминание о ее подвигах
в годы Отечественной войны. Но эта заезженная пластинка, непрерывно играющая
в течение 50 лет, с каждым годом становилась все менее эффективной, особенно
в реальностях сегодняшнего дня.
     Из  августовского  путча  армия,  по  выражению  тогдашнего  начальника
Генерального штаба генерала  армии Моисеева, выскочила "ошпаренной", и ни за
какие блага, ордена и чины  не  хотела, чтобы  ее снова окунули  с головой в
выгребную  яму  политической  борьбы   тщеславных  авантюристов,  подогретую
расплавленным металлом "социального озверения".
     Коллегия высказалась в поддержку президента, но с кучей оговорок.
     Добиться у президента четких социальных гарантий и известных привилегий
для кадрового состава Вооруженных сил.  Ясно и четко  сформулировать военную
доктрину  с  учетом того, что  Россия, как  правопреемница  СССР,  сохраняет
статус  сверхдержавы.  Прекратить все  попытки урезания  военного бюджета  и
быстрыми  законодательными методами  обеспечить призыв в  армию. И, наконец,
что  самое  важное, принять  срочные  экономические  меры,  чтобы спасти  от
разрушения драгоценный ВПК.
     Не  вводить ни одного военнослужащего на улицы столицы,  если президент
не даст своего согласия по всем пунктам их требований.
     А выполнение этих требований означал резкий поворот в обратную  сторону
от   всех   попыток   реформировать  экономическую  и   политическую   жизнь
агонизирующей страны.
     Но это никого из коллегии Министерства абсолютно не интересовало.
     Всем  были известны  те  посулы,  которые давал  армии Руцкой, если  та
поддержит его. Но  на  лихого  "полковника" ставить  боялись.  Из потока его
обещаний становилось  ясно,  что  большую  часть удастся воплотить  в  жизнь
только в  результате многолетних боевых действий,  исход которых  был, прямо
скажем,  проблематичным. Воевать же никому не хотелось, а по большому счету,
было  и  нечем.  Многие,  если  не головой, то инстинктом понимали:  втянись
сейчас страна в какие-либо  военные авантюры  даже с так называемым "ближним
зарубежьем" под  флагом восстановления СССР, и страна погибнет  окончательно
вместе с генеральскими дачами, банями, "мерседесами",  "приватизированной" и
"акционированной" собственностью и охотничьими угодьями.
     Поддержка  же Ельцина  означала  и  дальше сытую и  размеренную  жизнь,
огражденную высоким забором от страны и ее проблем.
     В перспективе, конечно.
     В заключение наметили, какие части можно быстро использовать, если того
потребует  сложившаяся  обстановка.  Пока  решили  не  трогать  Таманскую  и
Кантемировскую  дивизии,  приведя  в  повышенную  готовность   16-ю  бригаду
спецназа полковника Тишина и 218-й отдельный батальон спецназа подполковника
Колыгина.
     Было  еще одно обстоятельство,  которое  все присутствующие не могли не
принимать  во внимание.  События, последовавшие  после  августовского  путча
относительно  персональных  судеб  высшего военного руководства,  напоминали
осколки разорвавшегося снаряда, разящие  кого попало, вслепую. Маршала Язова
и  генерала  Варенникова посадили. А вот  маршала  Ахромеева  ликвидировали,
заставив всех  поверить  в то, что старый солдат  и  ветеран нескольких войн
способен повеситься, как забеременевшая десятиклассница. Начальника Генштаба
Моисеева - фактически главного заговорщика - с миром и почестями отпустили в
отставку.
     Министром обороны стал не генерал-полковник Кобец, постоянно мелькавший
на экране  телевизора как командующий обороной Белого Дома, которого уже все
прочили  на этот пост,  особенно после производства  его в генералы армии, а
никому тогда  не известный генерал-майор Грачев,  который даже не значился в
секретном справочнике ЦРУ "Военное руководство СССР".
     Нынешние события, независимо от того,  назовут их путчем или нет, также
могли очень больно ударить по всем, кто проявил инициативу или ждал приказа,
кто действовал решительно и  кто решительно ничего не делал. Здесь  пригоден
был  только старый, "совковый" - принцип: "не высовывайся",  по крайней мере
до получения гарантий.
     Но  гарантий никаких не было,  и  никто не думал  их давать. Во  всяком
случае, Грачев уже  несколько раз  пытался дозвониться  до  президента после
возвращения с прогулки. Президента не было, и никто из его аппарата не знал,
где Ельцин находиться.
     На лице Грачева была явная растерянность.

     20.35

     Министр безопасности  Руцкого генерал Баранников сидел в выделенном ему
просторном  кабинете,   подписывая  ордера  на  арест.  Сбоку  у  его  стола
пристроился   Сергей   Бабурин  со  списками  лиц,   подлежащих   аресту   и
интернированию "за попытку антиконституционного переворота".
     Списки были частично отпечатаны, частично - написаны от  руки  с массой
помарок и  исправлений.  Часть  фамилий была  вычеркнута,  а  над  ними были
написаны  новые.  Депутат  Иона  Андронов  несколько раз звонил по телефону,
интересуясь, не  забыли  ли  включить  в  список  Бурбулиса  и Козырева. Его
успокаивали,  уверяя, что  эти двое  есть  во  всех  списках,  но  настырный
Андронов  имел информацию,  что эти фамилии  хотя и вносятся  в  список,  но
каким-то  чудесным  образом из  всех списков  исчезают. Вот и сейчас, диктуя
Баранникову фамилии,  Бабурин, к своему  великому удивлению,  обнаружил, что
фамилия Бурбулиса  в его списке вычеркнута  жирными  красными  чернилами,  а
поверх нее  записан  какой-то  Фридман. Фамилия Фридман  считалась настоящей
фамилией министра  иностранных дел  Андрея  Козырева, а  настоящей  фамилией
Бурбулиса считался именно Бурбулис, поскольку лучше и нарочно не придумаешь.
Бабурин хотел  проконсультироваться с многоопытным Баранниковым, что все это
значит,  но  подняв  голову  от  списков, увидел, что  министр  безопасности
смотрит  на  дверь  своего  кабинета,   побледнев  так,  как   будто  увидел
привидение.
     Без стука и без доклада в дверь вошел начальник Управления безопасности
по   Москве   и   Московской   области  Евгений  Савостьянов,  как   всегда,
интеллигентно улыбаясь в свою аккуратно подстриженную бородку. Бабурин также
почувствовал  сильный  дискомфорт  и  даже прислушался,  не  происходит ли в
приемной какая-нибудь борьба,  в ходе которой люди  Савостьянова  бесшумными
стволами ликвидируют охрану генерала Баранникова.
     Но все  было тихо. Через открытую дверь слышалось лишь глухое щебетание
мужественных  голосов,  да  щелканье  пишущей  машинки,  печатающей  приказы
Баранникова.
     -  Женя?  Евгений  Вадимович,   ты  чего?  -  хриплым  голосом  спросил
Баранников,  опасаясь,  что  Савостьянов  сейчас  пристрелит  его  прямо  за
письменным столом.
     - Сдаваться  пришел? -  поинтересовался  менее впечатлительный  и более
наглый Бабурин.
     Пикантность ситуации заключалась еще  и в том, что всего полчаса  назад
Баранников  своим   приказом   назначил   Бабурина   начальником  Управления
безопасности   по   Москве   и   Московской  области.  Приказ   должны  были
соответствующим  образом  оформить,  утвердить  у  Руцкого, а затем  Бабурин
собирался с  ним  отправиться  на  Лубянку и вступить в  новую должность,  с
которой  было бы  гораздо легче проводить в  жизнь тот  самый  замечательный
закон о расстрелах, принятый  Верховным Советом по предложению Бабурина. Сам
составил  закон - сам  его и выполняй, энергично  проводя в жизнь. Все  было
правильно и логично.
     -  Сережа,  -  улыбнулся  Савостьянов,  усаживаясь  в  кресло  напротив
Баранникова, - сходи куда-нибудь погуляй,  проветрись. Народ там волнуется у
входа, скажи им что-нибудь, подбодри. А то погода портится, еще разойдутся.
     Бабурин покраснел, но подчинился, и, закусив губу, вышел из кабинета.
     Подойдя  к  машинистке,  он  взял с  ее  стола  списки, просмотрел  их,
зачеркнул  фамилию  Бурбулиса и  вписал  поверх "Савостьянов  Е.  В."  Затем
последовал полученному  совету  и  отправился на  балкон,  с которого в этот
момент перед замерзшей толпой ораторствовал товарищ Зюганов:
     "Товарищи,  -  кричал   в   мегафон  председатель   партии   российских
коммунистов и сопредседатель Думы русского национального собора. - Товарищи,
всмотритесь  в  одухотворенные  лица  Сергея  Бабурина,  Альберта  Макашова,
Александра Проханова, Виктора Анпилова. Неужели вы не видите, что это люди с
настоящим государственным умом и чистыми помыслами!"
     Услышав свою  фамилию, Бабурин,  настроение которого  и  так  уже  было
испорчено, раздраженно закусил губу, придавая  своему  лицу  провинциального
Мефистофеля совершенно  зловещее  выражение. Он не  любил Зюганова,  как  не
любят  друг  друга  люди с  одинаковыми  ухватками,  приобретенными в разных
отделах  одного и  того  же ведомства. Зюганову  еще в системе  КПСС удалось
пройти славный путь от инструктора до заместителя заведующего идеологическим
отделом ЦК КПСС.  Уже была квартира в номенклатурном доме, машина с шофером,
право входить в высокие  кабинеты, решать чужие судьбы. Его уже знали в лицо
даже члены Политбюро.
     Именно  Зюганов один  из  первых догадался,  что Горбачев  и  Яковлев -
агенты ЦРУ, губящие  партию  по  приказу из-за океана.  Почуяв  неладное,  в
страхе  потерять завоеванные привилегии,  Зюганов  стал одним из инициаторов
создания  Российской компартии, надеясь,  помимо всего прочего,  осуществить
мечту, свойственную всем мелким  чиновникам из ЦК: стать членом Политбюро. И
Зюганов  стал  им.  Пока  РКП  Зюганова  становилась  на  ноги,  лихорадочно
отписывая  на  себя  золотишко  и  имущество   умирающей  родительницы  КПСС
[<i>Подробнее об этом см. в моей книге "Золото партии".</i>], подоспел августовский
путч,  который Зюганов встретил с  восторгом, о  чем  свидетельствует  масса
документов  от  секретариата РКП и лично от  товарища Зюганова, посланных  в
адрес ГКЧП  и в низовые структуры своей партии.  После провала августовского
путча Ельцин запретил РКП, но  через  некоторое время,  благодаря энергичным
усилиям  председателя Конституционного суда Валерия Зорькина, эта преступная
организация снова  была легализована, дав возможность Зюганову вынырнуть  из
политического  водоворота, увлекающего его  и  его  идеологию в  канализацию
истории.
     Нахальный, но неумный демагог, он если чем  и отличался от Бабурина, то
лишь инстинктом хитрой осторожности, приобретенной в коридорах ЦК КПСС. Этот
инстинкт, очень похожий на крысиный, почти безошибочно подсказывал Зюганову,
когда нужно  юркнуть  в какую-нибудь  щель, чтобы  снова оттуда появиться  с
громкими воплями о нарушении свободы и удушении демократии. Эти крики из уст
профессионального  партаппаратчика  Зюганова,  чья  партия в  течение  почти
целого века душила свободу и  демократию  всеми методами вплоть  до массовых
убийств   миллионов  ни  в  чем  не  повинных  людей,  выглядели  еще  более
карикатурными, чем  в устах Бабурина, который, в конечном  итоге, был  всего
лишь искалеченным  коммунистической системой сибирским мальчиком с несколько
повышенным комплексом неполноценности, что никак нельзя считать недостатком.
     Между тем, Зюганов кончил свою речь с балкона, уступив место следующему
оратору, которые выступали непрерывно. Бабурин подошел к нему и тихо сказал:
"Савостьянов в здании".
     В глазах Зюганова  мелькнул испуг: не задержался ли он в Белом Доме, не
будучи депутатом, больше, чем нужно. Но ведь сегодня всего лишь 22 сентября,
в то время как...
     Сиплым шепотом спросил Бабурина: "Зачем? Не знаешь?"
     "К Баранникову пришел. Не знаю зачем", - ответил Бабурин.
     "Один?" - спросил Зюганов, оглядываясь по сторонам с выражением тревоги
на  своем  квадратном  лице  партидеолога, которому он  постоянно, но тщетно
пытался придать мину важного глубокомыслия.
     Бабурин  ничего  не  ответил,  а  только  стрельнул глазами в  сторону.
Зюганов  взглянул  в  этом  направлении  и  увидел, как  на  балкон  выходит
Савостьянов  в  сопровождении  двух человек в одинаковых черных пальто.  Шеф
столичного  КГБ  явно кого-то искал, медленно  проходя по балкону за спинами
вопящих в микрофоны  народных трибунов.  Те, кто его узнавал, как и Зюганов,
начинали испуганно оглядываться по сторонам или прижиматься к  стенам. Почти
все помнили, что указ президента снял с них депутатский иммунитет, а те, кто
им никогда не обладал, имели еще большие основания для беспокойства.
     Савостьянов покинул балкон и вышел на пандус огромного здания.
     Моросил дождь со снегом, усиливался холодный ветер. В нескольких местах
на  Краснопресненской площади  жгли костры.  За пеленой дождя тенями чернели
толпы  людей.  С  балкона надрывался громкоговоритель. Где-то исполняли гимн
СССР: "Нас вырастил Сталин на верность народу!"
     Савостьянов оглянулся по сторонам и, наконец, увидел того, кого искал.
     В обществе  нескольких офицеров  на пандусе стоял подполковник Терехов.
Савостьянов  направился  к  нему  и, мягко взяв под  руку,  увлек за  собой.
Несколько офицеров из  "Союза"  бросились  было за  ним,  но  сопровождавшие
Савостьянова  двое   преградили   им  дорогу:  "Спокойнее,   ребята,  ничего
страшного".
     Савостьянов и  Терехов  остановились  в шагах десяти  от них, о  чем-то
беседуя. Терехов сделал знак своим людям, чтобы те не беспокоились. Разговор
продолжался не более трех минут.
     Погрозив пальцем Терехову, на  что тот сделал жест ладонью типа  "все в
порядке", Савостьянов  и сопровождавшие его люди, перешагивая  через обрезки
водопроводных  труб, доски  и  сучки  деревьев,  пошли к машине.  К Терехову
подскочили его ближайшие соратники: подполковник Федосеенко и майор Никитин:
"Что он  от  тебя хотел?"  В  голосе  офицеров было  больше раздражения, чем
тревоги.
     "Сдаваться  приходил,  - насмешливо ответил  Терехов.  - Они сейчас все
забегали, как  тараканы. Спрашивал, не  найдется  ли для  него  какой-нибудь
должности. Он уже к Баранникову приходил, да тот его на... послал".
     "А ты что ему сказал?" - спросил подполковник Федосеенко своего лидера.
     "Я его тоже на... послал!" - отрубил председатель "Союза офицеров"
     Терехов  хотел  еще  что-то  сказать  по   этому  поводу,  но  какой-то
подбежавший капитан доложил, что его вызывает генерал Ачалов.
     Министр  обороны был пьян  и мрачен.  Он сидел, положив  локти на стол,
глядя  куда-то  в  пространство.  Терехов  за годы  службы  хорошо  научился
понимать  настроение  начальства,  а  потому  официально  доложил:  "Товарищ
генерал, подполковник Терехов по вашему приказанию прибыл!"
     [<i>Встречу на пандусе Белого Дома Савостьянова с Тереховым видели многие,
так  что сам Савостьянов вынужден был как-то это объяснить. Выступая позднее
на пресс-конференции, шеф МГБ столицы рассказал, что  взял с Терехова "слово
офицера"  о  том,  что ни он сам,  ни его люди не  устроят  в городе никаких
провокаций. К Баранникову же  он ходил  якобы затем,  чтобы  предупредить  о
последствиях  незаконной  раздачи  оружия.  О  чем  они кратко поговорили  в
кабинете, неизвестно, но  на следующий день Баранников в истерике прибежал к
генералу Степашину,  заверяя  его  в своей преданности  президенту  Ельцину.
Баранников,  если верить  Степашину,  уверял  его, что пришел  в  Белый  Дом
исключительно  для   того,  чтобы  воспрепятствовать   попаданию   оружия  в
"преступные  руки". Неизвестно, чем подбодрил Баранникова Степашин, но после
разговора  с  ним  Баранников  вернулся  в Белый Дом на  пожалованную Руцким
должность  министра безопасности и оставался там до самого конца,  т. е.  до
отправки в Лефортово.</i>]
     -   Ты  вот  что,  -  медленно  проговорил   Ачалов.  -  Чтобы  никаких
импровизаций! Понял? Без приказа чтоб ни гу-гу. Все ясно?
     Но Терехову было ясно не все.
     - Вот так и будем здесь сидеть? - набычился  он. - Люди  в бой  рвутся,
товарищ генерал.  Обстановка-то какая, посмотрите! Если мы начнем, вся армия
сдетонирует, и народ поднимется. Ленин о такой обстановке только и мечтал! А
так  сидеть что толку? Связи с округами нет. Ни с  кем нет.  Сидеть и ждать,
пока задавят?
     -  Все сказал? - поинтересовался генерал. - А теперь слушай меня. Связь
и все такое прочее - это не твоя забота. Я сам разберусь. Но если  твои люди
сделают хоть  шаг  без моего  приказа,  ты  крепко ответишь  за это.  Понял,
подполковник? Можешь идти.
     Когда Терехов вернулся  к своим офицерам,  те окружили  его, спрашивая,
что случилось.
     "Связь нужна, - задумчиво произнес Терехов. - Пропадем без связи. Нужно
что-то делать".
     Посыпались  разные предложения  - от захвата "Останкино" до штурма узла
связи Генерального штаба.  Однако, какими силами проводить эти  акции, никто
не знал.
     "Ладно, - сказал Терехов. - Что-нибудь придумаем".
     И  объявил,  что  едет  домой.  Никто не  возражал.  Все  знали,  что у
подполковника была жена и трое дочерей, которых он искренне и нежно любил. В
Белом Доме он  уже  сидел  почти  сутки,  вызывая  естественное беспокойство
домашних.
     На персональных "мерседесах" уехали домой и президент Руцкой, и  спикер
Хасбулатов,  чтобы вернуться позднее  на ночной чрезвычайный  съезд народных
депутатов, хотя уже было ясно, что кворум собрать не удастся.
     Генерал  Ачалов  прикорнул  на диване  в выделенном ему  кабинете.  Как
всякий  офицер  воздушно-десантных войск, генерал умел  пить. Но сегодняшний
коньяк был какой-то особый. Он  путал  мысли и валил с ног,  как неочищенная
"чача". Хотя сам по себе коньяк был превосходным.
     Сразу же  после отъезда Руцкого и Хасбулатова в Белом Доме снова  погас
свет. Запустить  автономную станцию не удалось. Замелькали  ручные фонари  и
свечи, запас которых обнаружили в одном из складских помещений.
     На  площади  продолжали  гореть  костры, у  которых  дремали  люди  под
пронизывающим ветром и налетающими снежно-дождевыми зарядами.
     Замолкли вещающие  почти круглосуточно  громкоговорители, установленные
на балконе здания-монстра.
     Кончался день 22 сентября 1993 года, не принесший, казалось бы, никаких
особо интересных событий. Но это было только на первый взгляд.
     В  воздухе  уже просвистел  МЕЧ ПРЕЗИДЕНТА. Но  никто тогда  не заметил
этого. Даже сам президент.
     Древнее искусство владения мечом никогда  не было доступно каждому, кто
имел право или привилегию носить меч.
     Виртуозы боя  на мечах,  которых было  одинаково мало  на  Западе и  на
Востоке  (хотя  на Востоке, конечно,  чуть больше), умели наносить удар так,
что ни противник,  ни присутствующие свидетели  не могли заметить ни полета,
ни удара меча, а порой - и самого меча. Только жертва удара начинала оседать
на землю, а подбежавшие к упавшему с ужасом (или с радостью) убеждались, что
голова  у того  отрублена, хотя еще и держится на месте - настолько тонким и
изящным  был  разруб.  А   виртуоз,   продемонстрировавший  свое  высочайшее
искусство, либо  тихо исчезал с места происшествия,  держа под  мышкой  меч,
который  все  ошибочно приняли за  посох  странника, либо,  напротив,  шумно
заказывали вина всем присутствующим, которые смотрели  на него с восхищением
и  мистическим страхом. А убитого тихо хоронили, пришив ему  голову  к  телу
суровыми  нитками,  чтобы он в более или  менее приличном виде мог предстать
перед Творцом.
     Искусство  владения мечом в  огромной степени зависело от  самого меча.
Легенды  сохранили нам имена  нескольких мастеров,  умевших  ковать воистину
волшебные мечи, обеспечивающие их владельцам, непобедимость и бессмертие. Но
не  в любых руках.  Совместимость руки и  меча  - это уже область совершенно
глубокой мистики, требующей тщательного изучения...
     Выкованный Лениным  "Пролетарский  меч" был настоящим волшебным мечом -
он  срубил столько голов, что ученые до  сих пор не  могут подсчитать точное
число.  Неуважающие  Ленина  говорят о  60 миллионах голов,  уважающие вождя
уверяют,  что  голов было  120  миллионов.  Пока  шел  академический  спор о
достижениях меча, Меч из "Пролетарского" стал "Партийным", а с  августа 1991
года превратился в "МЕЧ ПРЕЗИДЕНТА".
     Так, по крайней мере, считал сам Президент, хотя в действительности  он
не владел мечом, а был всего лишь его рукоятью...
     Государственный Меч, который до сих пор  красуется на визитной карточке
известного ведомства, разумеется, является обобщенным понятием.
     Большой  Государственный  Меч складывается  из тысяч  малых  мечей,  за
рукоятку которых сжимают руки, направляемые  совсем другими головами, рук не
имеющими.
     В  течение  70  лет  Большой   Государственный  Меч  остервенело  рубил
собственную  страну,  а  десятки  тысяч малых мечей - слепых,  как  и всякое
орудие, помогали ему в этой многотрудной работе, расчленив  в  конце  концов
страну, как говяжью тушу. А затем началась  разделка разрубленных кусков и в
первую очередь - России.
     Конечно, в наше время  всеобщей  деградации, героев этой книги "мечами"
можно назвать  с  большой натяжкой. Это уже не "мечи" и даже не "стилеты", а
скорее "заточки". Тем более, что руки, их державшие, больше  привыкли именно
к "заточкам",  чем к архаичным "мечам", в самом названии которых сохранилось
известное благородство.  Но  согласитесь,  что  назвать эту  книгу  "Заточки
президента" было  бы грубо и не  очень литературно, хотя бы уже потому,  что
"заточки", сложенные вместе все-таки составляли нечто  среднее между "мечом"
и "ломом". Такой  вот  наполовину "лом", наполовину "меч". "Лом президента"?
Тоже   не   звучит.   Пусть  останется   "МЕЧ   ПРЕЗИДЕНТА",   поскольку   в
государственных  руках любой лом превращается в  меч, будь то  "Пролетарский
меч" или "Лом правосудия".
     23 сентября все "мечи-заточки" пришли в действие.
     Пока  в  Белом  Доме  при   свечах  и  аккумуляторных  лампах  проходил
чрезвычайный  съезд  народных  депутатов,  на  котором   с  большими  речами
выступили Руцкой и Хасбулатов,  выдержав свои речи в  лучших традициях былых
партийных  съездов,  пока  генерал  Ачалов  получал  медицинскую  помощь  от
вчерашнего  коньяка, в  который, как  показал  анализ, чья-то "добрая"  рука
подмешала  сильнейший  наркотик,  пока,  вернувшись  в  Белый  Дом,  генерал
Баранников  (объявивший  свою  встречу  со  Степашиным  "гнусной  клеветой")
согласовывал с народными депутатами списки на арест (Иона Андронов вскочил с
места  и  заорал: "Бурбулиса не  забудьте  включить!"),  одним  словом, пока
происходила  вся эта рутинная  "партийно-хозяйственная"  работа, толпа перед
Белым Домом росла, и "мечи-заточки" продолжали  накалять обстановку, пытаясь
довести ее до состояния неконтролируемой истерии.
     Поздно  вечером  перед  толпою  с  балкона  выступил генерал Макашов, в
очередной раз призвав  собравшихся на  подвиги во  имя нашей  Родины - Союза
Советских Социалистических Республик. Толпа  послушно скандировала "Савецкий
Саюз! Савецкий Саюз!". В этот  момент неожиданно появившийся  Виктор Анпилов
нахально отпихнул генерала от  микрофона и сообщил, что подполковник Терехов
со   своим  "Союзом   офицеров"  взял  штурмом   здание  штаба  объединенных
Вооруженных сил СНГ, где идет бой.  Анпилов призвал всех собравшихся идти  к
штабу ОВС СНГ и закрыть  своими  телами доблестных  офицеров Терехова, чтобы
никто не смог блокировать это "первое освобождение народом правительственное
учреждение".
     Возможно, что по какому-то  сценарию  "анпиловских" бомжей  решено было
покрошить из автоматов именно в подобной ситуации, а затем уже разобраться с
остальными.
     В первое мгновение генерал Макашов оторопел.  Оторопел  настолько,  что
публично,  на  всю  площадь   обозвал   Анпилова  "провокатором"  и  призвал
собравшихся не трогаться с места. Стратегический ум генерал-полковника сразу
же  охватил  ситуацию:  Анпилов  уводит  толпу с  площади  на  Ленинградский
проспект в заранее расставленную ловушку. Белый Дом оголяется, и его (вместе
со всеми обитателями) берут голыми руками.
     Генерал  Грачев  уже объявил,  что  для его людей  требуется  всего час
работы, чтобы очистить здание Верховного Совета "от всей нечисти".
     Но Анпилов был  не из тех людей, кому легко можно было заткнуть глотку.
Он продолжал звать народ на штурм, и неизвестно, чем бы дело кончилось, если
бы не  появился один из  добровольных адъютантов  Макашова, доложивший,  что
штаб ОВС СНГ взят, и никто в помощи не нуждается.
     Макашова  и Ачалова просят  прибыть  туда и воспользоваться узлом связи
для передачи сообщений в округа и  гарнизоны от "законного" президента и его
министра обороны.
     Надо  сказать,  что  это  сообщение  озадачило  генерала  Макашова  еще
сильнее, поскольку  генерал-полковник  отлично  знал,  что в штабе  ОВС  СНГ
никакого  узла  связи  нет  и,  в сущности,  это даже и  не штаб  вообще,  а
гостиница, где останавливаются высокие военные чины, прибывающие в Москву из
дальних округов и так называемого "ближнего зарубежья".
     [<i>Именно  в это время  мэр Петербурга  Собчак погнал с должности  своего
вице-мэра адмирала Щербакова. Разъяренный адмирал устроил пресс-конференцию,
где  наряду, с  угрозами  в адрес  Собчака, поведал, что штаб ОВС СНГ, всего
лишь гостиница, где он неоднократно останавливался, и словом офицера заверил
всех  присутствующих,   что  "попытка   захвата  здания  -  чистейшей   воды
провокация".  Никто  и  не  спорит.   Только  провокации  всегда  устраивают
провокаторы.</i>]
     Какого черта Терехову понадобилось  штурмовать именно это здание? И кто
ему приказал?
     Собравшейся толпе,  призвав ее никуда  с  площади  не уходить, объявили
радостную новость, что штаб ОВС СНГ взят. Последовали громкие крики восторга
и "Ура!". Вдохновленная победой, площадь грянула: "Вставай, страна огромная,
вставай на смертный бой!".
     Полковник Терехов,  увы,  не  слышал  столь восторженной  оценки  своих
героических действий. Когда  его офицеры  на двух микроавтобусах подъехали к
штабу ОВС и начали разоружать охрану, состоящую  из солдат,  у которых на 15
человек было пять  пистолетов (из  них только два  -  с патронами), они были
перехвачены нарядом патрульной милиции,  у которых  на  всех  было  тоже два
пистолета.     Вооруженные    десантными    автоматами    люди     Терехова,
продемонстрировав   "высочайшую"   боевую   подготовку,  свойственную   всем
замполитам,  в  завязавшейся   перестрелке  убили   патрульного  милиционера
капитана   Валерия   Свириденко  и  пенсионерку-домохозяйку  63-х  лет  Веру
Малышеву, подскочившую на звуки выстрелов к окну собственной квартиры в доме
No54-а по Ленинградскому проспекту, что находился напротив штаба. После чего
разбежались, но вскоре были выловлены, все, разумеется, свалив на Терехова.
     Сам же  подполковник  Терехов, руководя сражением,  успел отдать только
одну команду: "Ну-ка,  взять  их!",  имея в виду  появившихся  милиционеров.
Однако  недостаток полководческого опыта  не позволил Терехову  использовать
преимущество  внезапного  нападения. Бросив  свою  армию на произвол  ОМОНа,
подполковник покинул  поле  боя. Хотя по предварительной договоренности  вся
его  группа  в случае  потери  контакта  друг  с  другом  должна была  снова
встретиться  в Белом Доме, Терехов, по вполне понятным причинам, в Белый Дом
не явился, а вскоре  в  совершенно подавленном состоянии председатель "Союза
офицеров" был обнаружен часовыми... на территории  ГРУ. Территория  Главного
Разведывательного Управления Министерства обороны - это не парк культуры, на
территорию  которого  может  попасть  человек,  даже  не  помнящий  себя  от
расстройства.  Да и не во всякий  парк  культуры можно пробраться  в  ночное
время, а уж тем более - на территорию ГРУ. Посторонний человек, обнаруженный
на территории ГРУ  -  это  ЧП  огромного  масштаба,  требующее  специального
тщательного расследования.
     Однако,   на   все  вопросы:  как   оказался  на  территории   Главного
Разведывательного Управления  - Терехов утверждал, что попал случайно, а как
- не помнит. "Был очень расстроен и бежал".
     Ему задали вопрос, зачем он организовал нападение на  здание  штаба, не
представляющее никакой  стратегической ценности с какой бы  точки зрения  на
это  ни смотреть.  Вначале  Терехов  упорно отвечал:  "Так  приказал генерал
Ачалов". Спрашивайте, мол, с  него [<i>Позднее Терехов изменил свои показания и
признал, что  "это  было  сделано для  того,  чтобы  активизировать действия
нового  министра  обороны  генерала  Ачалова",   который  вел  себя  слишком
пассивно.</i>].  У  Ачалова  спросили.   Специальный   следователь   генеральной
прокуратуры  имел   возможность  задать  этот   вопрос  генералу  уже  утром
следующего дня. Следователя не только пропустили в Белый Дом, но и допустили
к министру обороны.
     Ачалов  был  разъярен  действиями Терехова,  употребляя  фамилию лихого
подполковника только в  длинных очередях  матерных  ругательств.  Он наотрез
отказался   от   своей   причастности  к  этому  "совершенно   идиотскому  и
бессмысленному поступку", который  следователь квалифицировал как "разбойное
нападение,  повлекшее  человеческие  жертвы".  Генерал  был   совершенно  не
согласен  с подобной  оценкой и  добавил,  что  "этот  мудак"  (подполковник
Терехов)   действовал  исключительно  по   собственной   инициативе.  Однако
оправданий  Ачалова уже никто не услышал. "Узнаю Ачалова, - прокомментировал
происшедшее генерал армии Грачев. - Это типично его почерк!".
     Первая  боевая  операция,  проведенная подполковников  Тереховым и  его
"Союзом офицеров", в результате которой были  убиты патрульный  милиционер и
пожилая домохозяйка (кто-то ведь не  поленился выстрелить по силуэту женщины
в  окне  дома  на противоположной стороне достаточно широкого Ленинградского
проспекта), привели к целому водопаду необратимых событий.
     Результаты этих событий, когда пылала телестудия "Останкино", а в центр
Москвы  снова ворвались  гвардейские танковые дивизии  и легендарная дивизия
имени  Дзержинского, которые  незадолго  до  этого были осчастливлены личным
визитом  президента, хорошо известны, и нет  нужды вести хронику, как мы это
делали до сих пор.
     Горящий Белый Дом, грохот танковой артиллерии, расстреливающей этот дом
прямой  наводкой,  трупы людей на площади, трупы в Белом Доме, возглас  Клер
Шифман с боевого поста "Си-Эн-Эн" на крыше высотного дома: "Боже мой!" когда
американцы получили информацию  о пятистах убитых  в здании,  вопли Руцкого,
призывающего  авиацию  бомбить Москву, арест  руководителей  "парламентского
мятежа" и многое другое навсегда останутся в памяти тех,  кто это видел, как
очередная  и не  самая трагическая  страница в кровавой российской  истории.
Новым во всем этом деле  было то, что  впервые русские убивали  русских  при
стечении огромного  количества  зевак, пришедших  на эту  трагедию,  как  на
какое-то небывалое  театральное шоу.  Под пулями  и осколками,  восхищаясь и
сопереживая, стояли  женщины с колясками, пожилые люди, гуляющие с собаками,
школьники  целыми  классами,  туристы  и  много  прочего люда,  -  обобщенно
именуемого зеваками. Торговали ларьки, работали  магазины, падали чуть ли не
под  аплодисменты  и  крики  восторга  убитые  и  раненые,  танковые снаряды
рикошетом залетали в окна жилых домов,  сыпались стекла в посольстве США, по
которому с особым удовольствием палили с обеих сторон, выли сиренами "скорые
помощи", не успевая эвакуировать раненых, убитых складывали на газонах. "МЕЧ
ПРЕЗИДЕНТА" рубил все вокруг по-русски, от души.
     Телекомпания "Си-Эн-Эн" впрямую  демонстрировала очередной позор России
на весь мир, и нет необходимости этот позор подробно пересказывать.
     Поговорим о  тех "мечах-заточках", кто дал возможность  "БОЛЬШОМУ МЕЧУ"
обрушиться на русские головы. Поименно вспомним их, как национальных героев.

        СЕРГЕЙ БАБУРИН

     Первым  предложил выбрать  собственных  силовых  министров, и тем самым
обеспечил  полную  преданность президенту  со стороны  существующих  силовых
министров,  дав возможность Грачеву, Ерину  и Галушко, не колеблясь, принять
любые  меры к Верховному Совету,  который в начале событий находился в более
выигрышной позиции, чем президент.
     Бабурин  выступил  с   инициативой  подрасстрельных  законов,  поставив
руководство  Верховного Совета в идиотское положение и сделав его заложником
событий, лишив всякой позитивной инициативы.
     Бабурин лично составлял списки подлежащих аресту и делал все возможное,
чтобы об этом узнали за пределами Белого Дома.
     Назначенный  начальником Управления  госбезопасности по Москве приказом
Баранникова,  он приехал  на Лубянку, чтобы  вступить  в должность,  угрожая
сотрудникам своим законом о расстреле, побудив их, тем самым, приложить  все
усилия в обратном направлении.
     "Я  пришел  не  просить о чем-либо, - объявил  Бабурин  на Лубянке, - а
руководить  вами".  Фраза  почти   библейская  при  почти  евангелистическом
поступке,  благодаря которым агент "Николай" сумел  передать своим кураторам
нужную информацию.
     И получить нужные инструкции.
     Ибо Бабурин первым  известил всех обитателей  Белого Дома, что  дивизия
имени Дзержинского  перешла  на  сторону Верховного Совета,  чего  она,  как
известно, и не думала делать. (В этой связи интересно отметить, что в то  же
время депутат Лев Пономарев, позвонивший своему  другу Евгению Савостьянову,
услышал  от   начальника  московского  КГБ  ту  же  новость:  дивизия  имени
Дзержинского   перешла   на   сторону   Руцкого-Хасбулатова).   Это  событие
инициировало буйные беспорядки.
     Сергей Бабурин с просветленным лицом сообщил  с балкона ликующей толпе:
"Войска отказываются  служить Грачеву! И для них лучше будет, если отсидятся
в казармах. Мы сами способны арестовать всех негодяев!"
     Подбадривая  толпу  накануне  рейда  на  "Останкино",  Бабурин  орал  с
балкона:  "С  "Останкино"  вопрос  решен.  Эту  наркотическую  игру  средств
массовой информации  мы  должны прекратить в течение суток.  Победа будет за
нами. К нам переходят воинские части и ОМОНовцы..."
     Во всех речах Бабурина сквозит одна  и та же тема: армия и ОМОН перешли
на сторону Белого Дома, когда ничего подобного не было и в помине.
     Позднее  Бабурин раздавал  защитникам  Белого Дома ксерокопию  выкладок
"астролога"  Павла Глобы,  где на основании движения небесных светил делался
безапелляционный  вывод,  что Ельцин вскоре умрет  насильственной смертью, а
Руцкого и  Хасбулатова  ждет  резкий политический  взлет. (У  них было время
поразмыслить в Лефортово об астрологии как о точной науке).
     Прохаживаясь  с важным видом  между мальчишками в военной и полувоенной
форме,  видя  их  испуганные  и   тоскливые   взгляды,  Бабурин   успокаивал
обреченных: "Осталось  уже недолго, скоро этому кошмару придет конец". И был
совершенно прав.  Танки  и десантники  президента Ельцина уже окружали Белый
Дом.
     Сразу же после сдачи  Белого Дома распространился слух, что Бабурин был
схвачен и расстрелян. Затем слух  видоизменился: Бабурин был зверски избит и
брошен в тюрьму. Умные люди только  посмеивались, и  были  совершенно правы.
Белый Дом  еще  горел,  когда  живой  и  невредимый Бабурин с той  же наглой
улыбкой  появился на экранах телевизоров,  заявив, что слух о  его расстреле
"был  несколько преувеличенным". Равно,  как и  об аресте. Покинуть казенную
квартиру народного депутата Бабурин наотрез отказался, и вскоре объявился  в
новом парламенте, то бишь в Думе, вместе со  своим старым дружком Владимиром
Исаковым.
     Он  основал партию "Русский национальный  союз", от которой  собирается
выдвинуть свою кандидатуру в  президенты  на выборах 1996 года.  Россию ждет
великое будущее.

        ВИКТОР АНПИЛОВ

     Поставив  впереди своих "бомжей" пожилых женщин,  Анпилов начал уличные
беспорядки в  Москве, прорвал  цепь разбежавшейся  милиции  в  районе Белого
Дома, а  затем  на брошенных милицейских  грузовиках с  оставленными ключами
зажигания  повел  "Трудовую Москву"  к "Останкино", имея  военным советником
генерала  Макашова.  Они  ехали  по  улицам  столицы  с  поднятыми  красными
знаменами  мимо  стоявших на обочине бронетранспортеров  спецотряда "Витязь"
дивизии имени Дзержинского, которым командовал подполковник Сергей  Лысюк. С
бронетранспортеров махали руками  проезжающим анпиловским  машинам, что  еще
раз  подтверждало сообщение Бабурина и Уражцева  о том, что дивизия восстала
против "диктатуры Ельцина".
     Сам подполковник Лысюк руками не махал, а слушал  радиопереговоры штаба
дивизии с подразделениями,  ожидал,  когда в  эфире появится  его  позывной.
Лысюк был  "122-м". Наконец, начальственный баритон, принадлежавший кому-то,
кто может в боевой обстановке называть подполковника на "ты", изрек: "122-й!
Они мимо тебя проехали?"
     "Так точно", - ответил подполковник.
     "122-й, - продолжал  баритон, - поезжай за ними. Медленно поезжай. Ни в
коем  случае не  обгоняй. Встань там  неподалеку.  Жди  команды. Без команды
ничего не предпринимай. Ты меня понял?"
     "Понял",  - ответил Лысюк,  и  бронетранспортеры  медленно  покатили по
залитым солнцем столичным улицам.
     Между  тем, Анпилов и Макашов подъехали к  телестудии "Останкино",  где
Анпилов начал свой  очередной  митинг. Нет  нужды его цитировать, поскольку,
кроме  слов  "уничтожить",  "гнездо сионистов",  "захватить",  "на виселицу"
словарный запас "народно-рабочего вождя" состоял из одних завываний.
     Между  тем, Макашов инструктировал боевиков, как им действовать дальше.
Генерал  еще не остыл  от  штурма мэрии,  где он  дал историческую  команду:
"Гоните  всех чиновников  на... на улицу! Обрежьте все линии связи!" А затем
подытожил  содеянное,  заявив подвернувшемуся телекорреспонденту:  "Отныне у
нас не будет  ни  мэров, ни сэров, ни пэров, ни хэров". У генерала  было еще
приподнятое настроение, когда, подойдя во главе анпиловской толпы ко входу в
"Останкино", Макашов взял у Анпилова громкоговоритель и объявил: "Даю десять
минут   на  капитуляцию.  Тем,  кто  добровольно  сдастся,  тому  гарантирую
оставить..." Генерал засмеялся и закончил: "Оставить одно яйцо!"
     Генерал довольно захохотал, а от его истинно народной шутки засмеялся и
Анпилов, а также все их воинство, ощетинившееся автоматами и гранатометами.
     Отметим, что в этот момент Анпилов и Макашов  находились впереди своего
войска. Срок предъявленного им ультиматума  стремительно истекал, и  Макашов
выстраивал с помощью Анпилова  свое  войско в боевой  порядок таким образом,
чтобы оно попало под перекрестный огонь бронетранспортеров Лысюка, дремавших
на другом конце площади.
     Генерал   распорядился,  чтобы  один  из  грузовиков  протаранил  двери
телецентра, а вторые двери были бы разбиты выстрелом из гранатомета.
     Приказ был  столь  же  бездарным, как и приказ обрезать телефоны в  уже
захваченном здании мэрии. Грузовик не пролезал в дверь по габаритам, застрял
и создал защитникам прекрасную баррикаду.
     Но приказ - есть приказ. Пока готовились его выполнять, выяснилось, что
Анпилов и Макашов уже покинули поле боя. И как раз, когда  их машина мчалась
обратно  к  Белому  Дому,   некий  герой  из  "Союза   офицеров"  подошел  с
гранатометом к стеклянным дверям телецентра и прежде,  чем быть застреленным
охраной, выстрелил. В другие двери врезался грузовик. В грохоте, огне и дыму
посыпались стекла и затрещали автоматные