глуховатый, знакомый голос. -- Товарищ полковник, по вашему приказанию пленный доставлен, -- доложил офицер и отступил в сторону. Зяблов по-стариковски медленно поднялся из-за стола и вышел навстречу. В округлившихся его глазах светились и радость и изумление. -- Мартынов? Павел? -- тихо, почти шепотом спросил он. -- Собственной персоной, товарищ полковник, -- ответил Пихт-Мартынов по-русски. Зяблов быстро подошел к нему и крепко обнял. -- Здравствуй. -- Здравствуйте... Здравствуйте, -- снова повторил Мартынов, удивившись, как нежно звучит это обыкновенное русское слово: -- Кто думал, где мы встретимся... Он почувствовал, что язык стал каким-то непослушным и твердым. Впервые через два года он заговорил на родном языке и понял, как странно прозвучали его слова. Будто он вообще был немым и только сейчас обрел дар речи. Звук "л" соскальзывал, "г" получалось как горловое, твердое "х". -- Акцент у тебя сильный, -- как бы огорчившись, произнес Зяблов. -- Я боялся, что за русского не признают, когда вернусь домой. Зяблов на столе расстелил газету, достал из шкафчика бутылку водки, колбасу, соленый огурец и полбуханки ржаного хлеба. -- Ты раздевайся, покажись, -- сказал он, рассекая огурец на дольки. -- И вы, майор, раздевайтесь. Что? Удивлены? Если бы вы знали, какого мне привезли пленного! Павел сбросил полушубок и, улыбаясь, подошел к столу. -- Тьфу! -- притворно сплюнул Зяблов. -- Хоть бы эту железку сорвал. -- Он ткнул ножом в рыцарский крест, который висел на шее Павла. -- Переодеть, не смогли, что ли? -- оглянулся на офицера. -- Вы же сами приказали... -- Сам, сам, -- заворчал Зяблов. -- Я же не знал, что перед полетом Павлушка вырядится как олух царя небесного. Эта одежка у меня вот где сидит, -- он постучал себя по седой голове. Потом взял с тумбочки стаканы, поискал третий -- не нашел, снял с кувшина крышку. "Мне, старику, и этой хватит". И разлил водку: -- Ну, Павел, как говорят, за встречу! Водка обожгла горло. Павел закашлялся, пытаясь поддеть ножом пластик огурца. -- Что, крепка? -- обрадованно воскликнул Зяблов. -- Точно, крепка, как и весь наш народ. Крепки мы, черт побери! Устояли, устояли, Павлушка! Горячая волна захлестнула грудь. В этот момент от Павла умчалось все, чем он жил пять с лишним лет, -- и Зандлер, и Зейц, и Вайдеман, и Коссовски, н Мессершмитт, -- их как будто не стало, они существовали отдельно, призраками на другой планете, на чужой земле. Сейчас был только старый-престарый друг, бывший наставник по спецшколе Зяблов да офицер из особого отдела действующей армии, с лица которого все еще не сошли недоумение и растерянность: -- Скажите, "фоккер" добыли все-таки? -- спросил Павел. -- Добыли, -- кивнул офицер. -- Бросили батальон Ларюшина в бой. Оттеснили немца, уволокли на тягаче. А вот летчик успел все же скрыться. -- Из-за этого "фоккера" погибла у меня чудесная радистка Ютта, -- нахмурился Павел. -- Как это произошло? -- спросил Зяблов. -- Вы потребовали срочно передать данные об этом истребителе... Объекте Б. Я рискнул, и... немцы засекли рацию. Коссовски ее раскрыл. Зяблов выдвинул ящик и достал бланк принятой радиограммы, последней Юттиной радиограммы... Павел взял бланк. "Передаю данные объекта "Б". Мотор воздушного охлаждения БМВ-801, мощность 1650 сил. Скорость -- 600 км/час. Вооружение -- четыре пулемета 12,5-мм, две пушки 20-мм "Эрликон". Усилена броня под мотором и баками. Установлены в кабине пилота две бронеплиты из спрессованных листов дюраля. Кабина более поднята, благодаря чему улучшен обзор, особенно задней полусферы. Дальность действия..." Буквы перед глазами стали раздваиваться. Радист, принимавший эту телеграмму, дальше поставил знак "неразборчиво". Что произошло дальше, знал только Павел. Дальше ворвался Коссовски, Ютта схватила гранату и швырнула ее на пол... И Павел ничего не мог поделать. Когда забушевал огонь, он, якобы помогая пожарникам, лишь сжег уцелевшие клочки телеграммы и кода. Зяблов, думая о чем-то своем, собрал в газету остатки еды и спрятал пакет в стол. -- Вы, товарищ майор, идите отдыхать. Вот вам ордер в гостиницу, -- медленно проговорил он, -- а мы, Павел Мартынов, сегодня пободрствуем. Времени у нас в обрез... Офицер ушел. Зяблов, тяжело опираясь на подлокотники, опустился в кресло. Павла охватила внезапная жалость к этому седому и, видно, тяжело болеющему человеку. Зяблов здорово сдал после встречи в Париже. -- А я бы вас не узнал, Владимир Николаевич, -- осторожно проговорил он. Зяблов нетерпеливо махнул рукой: -- Главное, сейчас мы должны кто кого... А? Здорово достается немцам под Сталинградом? Знаешь, там самого графа Эйхенгаузена, знаменитого аса Германии, сбили. Значит, победим. -- Должны, -- сказал Павел. -- Правильный ответ. -- Зяблов достал из сейфа толстую папку. -- Ну, давай, начнем по порядку. За черным окном посвистывал ветер. Неизвестно, как он проникал через стекло и тихо шевелил старые твердые шторы. На ночной улице властвовала тишина. Кружил только мягкий и крупный снег. Зяблов перехватил грустный взгляд Мартынова и вздохнул: -- Знаю, Павлуша. Знаю. Только тебе повидаться не придется. Понял, товарищ майор? -- Уже и майор!.. -- Как на фронте, год за два, -- улыбнулся Зяблов и надел очки. -- Итак, первая часть твоей работы Швеция -- Вайдеман, Зейц, Испания -- Мельдерс, Удет и опять Вайдеман, а потом стравливание двух китов -- Хейнкеля и Мессершмитта, мне кажется, выполнена неплохо. Об этом я тебе говорил тогда, в Париже. Сейчас добавлю. Ухаживай за дочерью Зандлера, даже женись. Кстати, она может стать тебе неплохой помощницей. Дергай нервишки испытателя, устраивай диверсии, как это ты сделал в Рехлине. Зяблов подошел к окну, начинающему синеть, поскреб ногтем наледь. -- Ты привлек к работе Эриха Хайдте и Ютту, конечно, благодаря Перро, но ты их и потерял... Ошибка серьезная. Вернее, их несколько. Первая: ты наломал дров, когда с помощью Эриха Хайдте решил выкрасть радиостанцию с Ю-52... Слава богу, что эта история сошла с рук. Пока сошла, -- Зяблов поднял палец. -- В руках Коссовски сейчас есть веская улика -- Ютта пользовалась этой рацией. Коссовски пока лежит в госпитале, но будь спокоен, он все поставит теперь на свои места. -- Однако добывал рацию Эрих, я лишь шифровкой изложил ему план... -- Все равно Коссовски может нащупать твои связи с Хайдте. Вторая ошибка: зная о том, что функабвер прислал мониторы в Аугсбург и Лехфельд, ты все же заставил Ютту передавать сведения об объекте "Б", то есть о "фокке-вульфе-190". Тем самым ты погубил ее, Павел. -- Центр требовал срочного ответа на запрос. -- Понимаю, как важно знать, что это за птица -- новейший истребитель -- и какого сделать на нее охотника. Но рисковать радистом я бы лично не стал, поискал бы другие возможности. -- Я не знал о том, что приехал Коссовски. Он жил в Лехфельде нелегально. -- Ну и что же из этого? Коссовски не Коссовски, а функабвер-то был. -- Они вытащили свои мониторы из водосточных труб и машины перебросили в другое место. -- Нет, они ловко провели тебя, Мартынов. Ты видел в городе закрытые армейские машины? -- Видел. -- Так антенны они спрятали под брезент. Эти машины были даже замаскированы под санитарные. -- Точно! Я видел несколько санитарных машин, хотя в них особой надобности не было. -- Вот-вот. Теперь третья ошибка -- ты не сумел спасти Эриха Хайдте. Значит, правдоподобна версия, что он был убит на границе. -- Зейц все равно его бы не оставил в живых. Я получил от Хайдте через почтовый ящик последнее письмо. Зейц предлагал ему застрелить Коссовски и бежать. Эрих стрелять не стал, хотя пистолетом и деньгами Зейца воспользовался. В Коссовски стрелял сам Зейц. -- Это хорошо, что стрелял Зейц. Можно при случае взять этого черного карася на крючок. Но Коссовски выжил... -- Я просил Центр убрать Коссовски. -- Пока это сделать невозможно, Павел. Мы не можем послать человека с единственным заданием убрать этого Коссовски, хотя и, несомненно, талантливого и осторожного контрразведчика. Придется уж поискать какой-то другой выход... Зяблов подошел к столу и снова порылся в бумагах. -- Теперь Гехорсман... Перед нами стоит очень трудная задача привлечь этого доброго, но еще довольно темноватого немца к работе на нашей стороне. Сопротивление нацизму в Германии растет. Об этом говорит хотя бы тот факт, что Гиммлер казнил в 1939 году около сотни антифашистов, в 1941 -- тысячу триста, в нынешнем году -- более двух тысяч человек. А сколько погибло без приговоров! Но большинство немцев, привыкших к дисциплине и повиновению, еще не избавились от иллюзий. Видимо, к таковым относится и Гехорсман. Поэтому с ним надо работать очень осторожно и убедительно. -- В этом году мы потеряли Регенбаха, -- напомнил Павел. -- Если бы только его! Гестаповцам удалось разгромить крепкую и многочисленную подпольную организацию "Роте капелла". Ею руководили коммунист Арвид Харнак и молодой офицер Харро Шульце-Бойзен. Не стало таких стойких антифашистов, как писатель Адам Кукхоф, Ион Зиг, Ганс Коппи, Вильгельм Гуддорф, Вальтер Хуземан... Зяблов снова отошел к окну и раздвинул шторы. Занималась робкая, зимняя заря. Улицы и дома были в белом. По замерзшей Москве-реке тропкой шли женщины на работу в первую смену. Кое-где еще висели аэростаты заграждения, высеребренные инеем. -- Работать теперь надо в новых условиях, -- задумчиво проговорил Зяблов. -- Нет радиста, придется добывать новую рацию. Зяблов круто повернулся к Павлу: -- Как ты думаешь, "альбатрос" они все же бросят на фронт? Павел пожал плечами: -- Трудно сказать. Диверсии, которые мне удалось провести, серьезно подорвали доверие к этому самолету у высшего командования. Гитлер отдал приказ, в котором снова напомнил о прекращении работы над тем новейшим оружием, которое не может появиться на фронте через восемнадцать месяцев. Мессершмитт продолжает доводку "альбатроса" на свой страх и риск. -- Значит, торопятся? -- удовлетворенно произнес Зяблов. -- Выходит, так. -- Деталь существенная. Дальше? -- В Германии начинает ощущаться недостаток топлива -- бензина, керосина, масла. В скором времени это отразится и на "альбатросе". Кроме того, Мессершмитту не хватает летчиков. Факт, что нас бросили на фронт, говорит сам за себя. -- Помаленьку выбиваем, значит? -- Да. Летные школы не в состоянии удовлетворить нужды люфтваффе. -- Понадеялись на молниеносную войну, да просчитались. -- Гитлеровцы возлагали большую надежду на асов, -- начал рассказывать Павел. -- На западе это неофициальное звание присваивалось тому, кто сбил не меньше десяти самолетов противника. В первую мировую войну было сбито девять тысяч самолетов, пять из них -- асами, своего рода воздушными снайперами. У немцев своеобразная тактика -- асы свободны в выборе места и цели, они хорошо знают слабые и сильные стороны нашей авиации, виртуозно владеют самолетом, разумеется, смелы, дерзки, расчетливы. Спортивный дух, жажда боя -- вот что движет германским асом. -- Ничего, у нас тоже уже появились асы, и не одиночки, как барон Рихтгоффен или граф Эйхенгаузен, а тысячи толковых советских ребят. -- Это я почувствовал на себе, -- улыбнулся Павел, потирая шею. -- Вот-вот, а еще крест нацепил, -- засмеялся Зяблов и, помолчав, серьезно спросил: -- Какие модификации применяют фашисты у Сталинграда? -- "Мессершмитт- 109-Ф", "109-Г", "109-Г-2"... Но они только утяжеляют машину. Увеличивают число пулеметов -- добавочный вес, поставили более вместительные баки с горючим -- тоже. Увеличили скорость, форсируя двигатель, -- опять же лишний вес. В результате Вилли снизил показатели скороподъемности, вертикального и горизонтального маневра. А вот "фокке-вульф" -- машина хоть и тяжеловатая, но серьезная. Конструкторам надо призадуматься, чтобы наши истребители могли бить и этот самолет. -- Кстати, кто такой Фокке? -- спросил Зяблов. -- Основатель фирмы, профессор. Но гитлеровцы выгнали его с собственных предприятий и дали ему недалеко от Бремена заводишко, похожий на конюшню. Только имя его оставили. Невыгодно фашистам поступаться технической надежностью фирмы Фокке. Сейчас заводами руководит Курт Танк, бывший шеф-пилот Геринга, этакий пруссак в шрамах, с лицом, вырубленным одним топором. -- А Юнкерс, слышал, попал в опалу и незадолго до войны умер? -- спросил Зяблов. -- Да, заслуг Юнкерса, как крупного ученого и конструктора, фашисты не могли умалить. Самого измордовали, но имя оставили как ширму. Между прочим, в Германии не сообщалось о смерти Юнкерса. "Юнкере был, Юнкере остался", -- твердят они. Зяблов встал, близко подошел к Павлу. -- Ну, а теперь пока отдохни. Я вызову специалиста по реактивным самолетам. Подумаем вместе и оценим, что это за штука -- чудо-"альбатрос". Поймав вопросительный взгляд Павла, Зяблов положил ему руку на плечо. -- Отдыхать придется здесь, Павлуша. На улицу появляться тебе не надо. -- Вы говорите так, будто мне придется ехать обратно. Зяблов круто повернулся к Павлу: -- И именно из-за "альбатроса"! Павел лбом уперся в оконную раму и глухо проговорил: -- Я не был в России восемь лет... Я не знаю восемь лет, чем живет моя Родина! Пустите меня лучше на фронт! Я хочу убивать их, а не играть в друзей! Я устал, черт возьми! Некоторое время Зяблов молча смотрел на Павла, давая ему возможность выговориться. Но Павел замолчал, и Зяблов жестко произнес: -- Хорошо, Павел. Ты будешь работать в управлении. Хорошо... Я не буду говорить тебе банальные слова о том, что иной раз один человек, как ты, стоит целой дивизии. Ты просто уйдешь... Но там остались не только враги, но и друзья... Они борются. Они хотят победить. Нам придется восстанавливать все связи заново. Без уверенности в успехе. Без надежды на успех! Если этот "альбатрос" войдет в серию, он отдалит день нашей победы... Подожди, не перебивай! Идет страшная война, которая не снилась ни одному поколению. И если "альбатрос" ее затянет хоть на день -- он убьет тысячи людей. Людей, Павел! Зяблов прошел из угла в угол: -- Нам не нужен фашистский "альбатрос". Мы делаем реактивную машину во сто крат лучше, надежней, смертоносней. Но если тебе, или кому другому удастся взорвать "Альбатрос" в воздухе, наделать шума на всю Германию, мы подорвем окончательно доверие гитлеровцев к этой машине. Работа задержится, если не прекратится вообще... Вот смысл всего, что ты должен был сделать. Твой "Альбатрос", рядом с которым ты сидишь, мы ссадим с неба и без твоей помощи. Но нам рано сворачивать в сторону. Ох, как рано... Павел повернулся к Зяблову: -- Я вас понял, Владимир Николаевич... x x x В одиннадцать утра Павлу позвонил Зяблов. -- Мартынов? Заходи. Павел быстро сунул в новые валенки ноги, надел полушубок поверх серо-голубой немецкой куртки. В кабинете полковника он увидел высокого седеющего мужчину с живыми, карими глазами, чистым лицом и упрямым, несколько тяжеловатым подбородком. Одет он был в командирскую гимнастерку, но без петлиц, в гражданские диагоналевые брюки, заправленные в белые бурки. -- Знакомься -- Семен Феоктистович Бычагин, -- проговорил Зяблов. Павел назвал себя, выдержав пристальный взгляд Бычагина. На столе были разложены фотографии "альбатроса", присланные им еще через Перро-Регенбаха. Конструктор Бычагин высказал мысль, что хотя его бюро разрабатывает принципиально отличный реактивный самолет, пощупать, детально осмотреть "альбатрос" следует. -- ...Чтобы понять, какой зверь перед вами, его потрогать надо своими руками, -- сказал Бычагин. Горючего в топливных баках "альбатроса" хватало ненадолго. Но Зандлер придумал для дальних полетов подвесные баки. На первых порах они снижали скорость, но после выработки всего топлива и сброса баков самолет достигал скорости на нормальном крейсерском режиме. Топлива с подвесными баками могло хватить на час. За это время "альбатрос" пролетит около девятисот километров. Пилот может покинуть самолет над одним из партизанских отрядов, действующих в Словакии. -- Например, в районе Рудных гор? -- спросил Зяблов, рассматривая карту. -- Пожалуй, -- согласился Павел. -- Тогда мы посоветуемся с командованием, подумаем о такой возможности.. А пока возвращайтесь на завод и ждите нашего вызова. Прыгать с парашютом, я знаю, умеете. Попрактикуйтесь в ночных прыжках. Подзубрите немецкий... Когда Бычагин вышел, Павел сказал Зяблову: -- Я знаю этого человека. Вместе с ним поступал по путевке Осоавиахима в летную Ейскую школу. -- Точно. Семен Феоктистович заканчивал там школу да и сейчас, говорят, превосходно летает. -- Так вы думаете заслать его ко мне? -- Если начальство утвердит наш план, то кандидатуры лучшей я не вижу. Отлично знает язык, разбирается в реактивной технике. Может, ему и придется поднимать "альбатрос". -- А что должен в этом случае делать я? -- Мне кажется, что вас, занятых на испытательном полигоне Мессершмитта, в конце концов с фронта отправят обратно. Ты должен в Лехфельде устроить Бычагина на аэродром, помочь быстро освоиться с "альбатросом" и прикрыть в случае чего. Впрочем, детали мы продумаем поздней. Мне сдается, что действовать тебе придется через Зейца, -- он ведь теперь сидит у тебя на крючке довольно крепко. Расскажи о нем подробней, мы тоже будем думать, как его взять за глотку. Зяблов прошел из конца в конец кабинета, заложив руки за спину. -- Во всей этой истории главным мне представляется то, что если удастся угнать самолет, мы лишим Мессершмитта уверенности в успехе. Этим немедленно заинтересуются фашистская контрразведка и, разумеется, министерство авиации. Надо полагать, они надолго задержат работу над "альбатросом". -- Возможно, даже вообще запретят дальнейшие испытания, -- поддержал Павел. -- Пожалуй, могут запретить, -- согласился Зяблов. -- Конечно, сам самолет для нас теперь особой ценности не представляет, но ведь фашисты этого не знают. Следовательно, они подумают, что мы по типу "альбатроса" построим теперь свой истребитель и пустим его в бой. Зяблов ладонями пригладил белую голову и озорно подмигнул. -- Словом, Павлушка, надо Мессершмитта попридержать. Чтобы не сильно пускал пену -- Идет, Владимир Николаевич, -- засмеялся Мартынов. ...В одиннадцать вечера за Павлом приехал сопровождающий офицер из армейского особого отдела. "Эмка" понеслась по зимним, пустынным московским улицам -- Арбат, Никитские ворота, Воровского... -- Подождите минуту, -- вдруг, заволновавшись, попросил Павел. Он выпрыгнул на тротуар. Звонко заскрипел снег. Свернул на Молчановку, вбежал в подъезд большого старого дома. Из пыльного окна на последней лестничной клетке он поглядел на стену соседнего здания. Здесь было единственное окно. Окно ее комнаты. Когда-то в освещенном этом окне он видел золотистые волосы Таи, спускался с лестницы и шел к ней. Сейчас окно было завешено, и ни один луч не пробивался сквозь черную штору. Павел подумал, что Таи нет дома... "Почему же нет дома? -- подумал он. -- Но все равно я не могу к ней прийти Даже если бы она была одна... Но она вышла, наверное, замуж. Она никогда не могла быть одна..." Павел прижался лбом к холодному косяку и стал смотреть на темное окно. Может быть, всколыхнется, встревожится ее сердце. Каких-то сто метров лежали сейчас между ним и окном. Сто метров, которые не пройти и не вернуть никогда. Сто метров, и неизвестность, и темная штора, и война... Стекло покрылось белым инеем, по нему побежали морозные елочки, и все скрылось. Павел медленно пошел по лестнице вниз. Сопровождающий его офицер не на шутку встревожился. Он боялся опоздать на самолет. Если бы он знал, что творилось в душе Павла. По безлюдной улице шел человек в немецком мундире под полушубком и слушал в последний раз, как скрипит снег Родины, прихваченный морозцем, и как глухо постанывают старые дома... ГЛАВА ВОСЬМАЯ Побег -- Да очнитесь же! Вы понимаете по-русски? -- Что вы говорите? -- спросил Пихт. -- Куда нас везут? -- брызгая слюной, повторил офицер в эсэсовской полевой шинели без погон. -- Не знаю. -- Я немного понимаю. Вас допрашивали? -- Нет еще. -- Вы из эскадры "Удет"? -- Да. -- Нас расстреляют, -- эсэсовец приблизился к самому лицу Пауля. -- Эсэсовцев и асов они расстреливают еще до лагерей. Невдалеке шел бой. За березняком поблескивали синие всполохи. Не умолкая, бил пулемет. С тугим шелестом пролетали мины и взрывались где-то позади. Солдаты, охраняющие Пауля и эсэсовца, робко втягивали головы в плечи. Полуторка с потушенными фарами неслась на большой скорости, подскакивая на ухабах. -- Эй, не дрова везешь! -- прокричал старшина, склонившись к кабине шофера. -- Опасное место надо проскочить, немцы слева и справа, -- отозвался шофер. -- Да этих мы и здесь можем прикончить! -- Слышите, "прикончить"? -- прошептал эсэсовец. -- Кажется, они и вправду нас собираются расстрелять, -- проговорил Пихт. -- О, бог мой! -- простонал эсэсовский офицер. Машина нырнула в лощину и, обо что-то ударившись, встала. Шофер побежал вперед. -- В ручей залетели, елки-моталки! -- заругался он. -- А ты куда глядел? -- крикнул старшина. -- Так ведь темень, будь она проклята! Шофер потоптался у мотора: -- Придется вытаскивать. Давай двое мотайте в лес, рубите слеги. -- А этих куда? -- старшина кивнул на немцев. -- Да никуда они не денутся! Эсэсовец крепко сдавил локоть Пихта. Двое солдат спрыгнули на землю и пошли в лес. Один остался, прижавшись к кабине. Шофер возился у мотора. -- Бежим. Не все ли равно, где убьют? -- тихо сказал Пихт. -- А солдат? Пихт приподнялся и с силой ударил солдата в лицо. Тот повалился, даже не охнув. Эсэсовец схватил автомат, перемахнул через борт. За ним спрыгнул Пихт. Ветки хлестали по лицу, ноги натыкались на вывороченные пни, цеплялись за кочки. Минут через пять сзади послышалась стрельба. Эсэсовец, было приустав, подпрыгнул, словно его ударили хлыстом. Вскоре березняк кончился. Началась степь. Бой шел справа. Там взлетали ракеты, строчили пулеметы. Эсэсовец упал на землю -- его душила одышка. -- Где мы находимся? -- спросил его Пихт. -- Знаю, -- эсэсовец кашлянул и сплюнул слюну. -- Вчера еще здесь были мы. Он поднялся на четвереньки и пополз. У Пихта перчаток не было. Снег колол и резал пальцы. Через полкилометра эсэсовец остановился и приподнялся на коленях. -- Если не ошибаюсь, где-то здесь должна стоять подбитая танкетка. -- Вот что-то темнеет. -- Кажется, она. -- Как вас зовут? -- спросил Пихт. -- Готлиб Циммер. -- Нам надо еще перебраться через русские окопы? -- Ни черта вы, летуны, не понимаете в войне,-- ухмыльнулся повеселевший эсэсовец. -- Идемте. Циммер поднялся и, прихрамывая, направился к танкетке. -- Стой! -- крикнули из темноты. -- Свои! Командир третьей роты оберштурмфюрер Циммер. Из-под танкетки выполз солдат в пилотке, обмотанной шалью. -- О, господин оберштурмфюрер! Это я, Отто Ламерс, в секрете. И здесь же Мартин Хобе. А мы думали, попали вы к иванам. -- Был там, да вот с другом еще захотели пожить, -- Циммер похлопал по спине Пихта. -- Где сейчас командир батальона? -- Идите прямо, потом налево, в трехстах метрах увидите его дзот. -- А почему бой? -- Черт его знает! Иваны что-то взбесились и атаковали первую роту. ...Когда Циммер и Пихт рассказали о своих приключениях, командир батальона так расчувствовался, что сам написал письмо командиру эскадры "Удет" с просьбой наградить обер-лейтенанта Пихта за спасение Циммера, одного из лучших командиров его батальона. -- Гвардия рейха умеет ценить смелых людей, -- проговорил он напыщенно. -- Я дам вам адъютанта, он проводит до вашей авиагруппы. ...На аэродроме уже похоронили Пихта. Но когда он появился перед Вайдеманом в сопровождении эсэсовского офицера, у того полезли на лоб глаза от удивления. -- Пауль, живой! -- бросился он обнимать Пихта. Потом разорвал пакет, пробежал по строчкам. -- Узнаю своих! -- воскликнул он. -- Немедленно доложу командиру эскадры, черт возьми! А я тоже тогда едва унес ноги. -- Поздравляю. Но что-то мало вижу своих ребят. Вайдеман помрачнел. -- Шмидта помнишь? Погиб в том же бою. Потом Грубе, Миттель, Любке, Гюртнер... -- Дают жару? -- Как видишь. -- Вайдеман развел руками. Пихт снова включился в работу. Истребители по-прежнему сопровождали транспортные самолеты, дрались с ЯКами. Но с каждым днем к "котлу" летало все меньше и меньше самолетов. Участь окруженной армии была решена. Верховное командование немецкими армиями в России принял Эрих фон Манштейн-Левински. К рождеству пришел приказ командира воздушной эскадры "Удет" откомандировать Вайдемана, Пихта, механика Гехорсмана и еще нескольких летчиков обратно в Германию на испытательный аэродром в Лехфельд. x x x Холодный фронт, ворвавшийся в Европу из арктических областей, вконец испортил погоду. Дожди расквасили полевые аэродромы, дороги и тропы, по которым просачивались войска. В ночном небе не гудели самолеты, не блуждали прожекторы. Наступило временное затишье. Только однажды пост противовоздушной обороны засек пролетевший на большой высоте самолет. Радары долго вели его, но потом потеряли. ...Первое, что ощутил Семен Бычагин, был удар -- тугой поток швырнул его в сторону, под стабилизатор. Во тьме он успел заметить два красных языка от моторов и тень от самолета. "Четырнадцать, пятнадцать... двадцать... Пора!" Семен дернул кольцо, распахнулся ранец, зашелестел купол и рванул его вверх. Звезды исчезли. Семен почувствовал на лице капли. Попал в тучи. Ему показалось, что он висит и никуда не движется. Поудобней устроившись на брезентовой лямке, он посмотрел вниз. Сплошная мгла обнимала его со всех сторон. "Не ошибся ли штурман?" -- подумал Семен с беспокойством, вспомнив маленького веснушчатого штурмана, шмыгающего носом -- болел гриппом. Вдруг он услышал ровный глуховатый гул и улыбнулся. Это шумел внизу лес. "Что ж, для начала неплохо..." Шум леса слышался все сильней и сильней. Бычагин поджал ноги, руки положил на привязные ремни. Где-то вдали мелькнул огонек. Ветки больно хлестнули по лицу. Упав на землю, Семен быстро подтянул стропы. "Хорошо, что не повис на дереве". Саперной лопаткой он стал рыть под стволом яму. Пока рыл, взмок окончательно. Опустил руку в яму -- глубоко, не меньше метра. В парашют сложил перчатки, шлем, лопатку, комбинезон, завернул в брезентовый чехол и все это зарыл. Утоптав землю, он натаскал прошлогодних листьев и разбросал их вокруг. На мгновение посветил фонариком -- кажется, следов не осталось. Из второго ранца Бычагин вынул шинель, деньги, кепи и трость. "Если штурман не ошибся, надо идти на север". Достал компас. Фосфоресцирующая стрелка показала направление. "Nun, Ich mochte gerr gauptshturmfuгег Seiz kennenlernen"1, -- подумал он и двинулся в путь. (1 "Ну, а теперь я хотел бы познакомиться с господином гауптштурмфюрером Зейцем".) Несколько раз он попадал на одинокие хутора в лесу. Собаки поднимали неистовый лай, тогда приходилось делать крюк. Наконец уже перед рассветом Бычагин вышел на автостраду. Идти стало легче. Ни попутных, ни встречных машин не попадалось. Немцы проводили время в приятных сновидениях. Из предрассветных сумерек выплыли кладбищенские кресты из серого песчаника и могилы мертвых пилотов с воткнутыми в землю самолетными винтами. "Вот и Лехфельд", -- догадался Бычагин. Городок был знаком ему по многочисленным фотографиям, которыми в свое время снабдил его Пихт. Он узнавал кирки, замок Блоков, пивные, дорогу, ведущую к авиагородку. В семь утра Бычагин остановился перед особняком Зейца, осмотрел себя, тщательно вытер с ботинок налипшую глину и позвонил. Зейц брился. С удивлением он оглядел незнакомца и отступил в глубь комнаты. -- Простите за раннее вторжение, гауптштурмфюрер, -- нагловато произнес Бычагин, бросая в угол ранец. -- Лейтенант Курт Хопфиц. -- Слушаю вас. Бычагин из кармана френча достал пакет и передал Зейцу. На пакете был изображен личный гриф штандартенфюрера Клейна, непосредственного начальника Зейца, и штамп: "Секретно. Государственной важности". Зейц всегда робел при виде этих слов. "Секретно" -- означало для него то, что он удостаивался особой чести знать, чего не знают миллионы сограждан. "Государственной" -- следовательно, он посвящался в интересы государства, и все, что ни делал, сообразовывалось с политикой рейха. "Важности" -- стало быть, все, что в документе излагалось, носило характер высшей целесообразности, оправдывающей любые средства. Осторожно он разорвал пакет и извлек бланк штандартенфюрера. "V Управление Главного имперского управления безопасности. Гауптштурмфюреру СД Вальтеру Зейцу, Аугсбург -- Лехфельд. Податель сего, Курт Иозеф Хопфиц, облечен особым доверием в ликвидации агента иностранной разведки по кличке "Март". Приказываю устроить указанное лицо инженером на объект "А" и оказывать всемерную поддержку". Здесь же в пакете были диплом об окончании высшей инженерной школы в Любене и офицерская книжка инженер-лейтенанта люфтваффе Курта Хопфица с указанием частей, где служил он начиная с 1940 года, -- Штутгарт, 8-й авиакорпус, Крит, Ростов... -- Вы действительно там служили? -- спросил Зейц. -- Думаю, что справки наводить вам не придется, гауптштурмфюрер. -- Хопфиц сбросил шинель и без приглашения развалился на диване, давая этим понять, что ему, в сущности, на Зейца наплевать. "Странно, почему господин штандартенфюрер не известил меня телеграммой", -- подумал Зейц, но Хопфиц сам ответил за него. -- Вас, видимо, удивило то, что господин Клейн не известил заранее о моем приезде? -- Признаться, да, -- ответил Зейц. -- После дела Регенбаха и некоторых других людей повыше нам дано предписание по возможности ограничить бюрократическую переписку. Из нее агенты черпали любопытные сведения. Кстати, это письмо храните пуще глаза и никому не показывайте, иначе оба мы с треском полетим к праотцам. -- Я же должен как-то объяснить Мессершмитту и Зандлеру. -- Бросьте, гауптштурмфюрер! Кого рекомендует служба безопасности, принимают без малейшей задержки. Сварите мне кофе! "Все же мне надо связаться с Клейном", -- решил Зейц, включая в сеть кофейную мельницу. Из ранца Хопфиц вытащил бутылку французского коньяка "Наполеон", небрежно сорвал золотистую фигурку императора с пробки и наполнил рюмки. -- От того, насколько мы сработаемся с вами, Зейц, будет зависеть судьба этого самого Марта. А вам чин штурмбаннфюрера и Железный крест не помешают, хотя, между нами, рыцарей рейха орденами не так уж часто балуют. Хопфиц пригубил и в упор посмотрел на Зейца. -- Вы согласны со мной? Зейц ухмыльнулся. -- То-то. Теперь расскажите о своих подозрениях. С вашими докладами я знакомился, но хотелось бы из первых уст и без грамматических ошибок. ...Ночью Зейц позвонил в Берлин своему начальнику штандартенфюреру Клейну. Однако телефон в Берлине молчал. Зейц позвонил через час, потом через полчаса. В трубке по-прежнему раздавались продолжительные гудки. Тогда Зейц переключился на телефон оберштурмбаннфюрера Вагнера -- заместителя Клейна. -- Почему не отвечает штандартенфюрер Клейн? -- переспросил Вагнер. -- И не ответит, черт бы вас побрал! Вчера во время бомбежки его машину обстрелял какой-то мерзавец, из Клейна он сделал решето. Сейчас ведем следствие. -- Господин оберштурмбаннфюрер, -- выдавил из себя Зейц, -- несколько дней назад ко мне был направлен господином Клейном некто Курт Хопфиц... -- Ну и что? -- оборвал его Вагнер. -- Так я хотел доложить, что он устроен на работу, и я, со своей стороны... -- Вы умница, Зейц! Продолжайте выполнять приказы так же старательно, -- в голосе Вагнера Зейц уловил иронию. -- Но почему-то господин Клейн прислал лишь пакет с личным штандартом, но не известил меня телеграммой о приезде Хопфица. -- Да вы в своем уме! -- заорал Вагнер. -- Сидите там, как курочки, а здесь не прекращаются бомбежки! Через несколько секунд Вагнер успокоился. -- Кого, вы говорите, направил господин Клейн? -- Курта Хопфица... С дипломом инженер-лейтенанта и заданием ликвидировать русского агента Марта. -- Курт Хопфиц... -- Вагнер, видимо, записал это имя и проговорил. -- Хорошо, я узнаю о нем и вас извещу! Хайль! Зейц положил трубку и уставился на черную пластмассовую коробку аппарата. "Странная смерть... Очень странная смерть господина Клейна, -- подумал он. -- Конечно, о господине штандартенфюрере давно плачут черти, но все же как бы его кончина не была связана с появлением этого самого Хопфица..." В Лехфельде жизнь текла своим чередом. Профессор Зандлер назначил Курта Хопфица инженером на "Альбатрос". Несколько дней Пихт не мог встретиться с Хопфицем. Аэродром переводили в лес, спасая его от бомбежек. Наконец выдалась минута, когда они остались вдвоем. Они пожали друг другу руки, помолчали. -- Заброшен с рекомендательным письмом-приказом к Зейцу от штандартенфюрера Клейна. В Берлине действует группа обеспечения. -- Что должна сделать группа? -- Убить Клейна. Вернее, привести приговор Калининского суда в исполнение. -- Об этом приговоре мог знать Клейн? -- спросил Пихт. -- Должен. В нашей печати сообщалось о зверствах его особой айнзатцкоманды СС в Калинине и области. -- Это хорошо. Но если убрать Клейна не удастся, вы обречены. -- Директор приказал угнать "Альбатрос" как можно скорей. У меня есть миниатюрная рация. По ней я должен сообщить день и час вылета. -- День и час... -- повторил в раздумье Пихт и, что-то решив, выпрямился. -- Все ясно. День и час вам сообщу, Зейца беру на себя. Сойдитесь ближе с механиком Гехорсманом. Кажется, он уже готов нам помочь. Неожиданно завыла сирена. -- Воздушная тревога! -- ворвался в динамик голос диктора. -- Воздушная тревога районам Мюнхена, Аугсбурга, Лехфельда, Дахау... Пихт растолкал Вайдемана, и оба помчались на машинах к аэродрому. Техники дежурных самолетов уже запускали моторы. На горизонте полыхало зарево. Резкие лучи прожекторов метались по небу. Доносился отрывистый лай автоматических пушек, и среди звезд то тут, то там вспыхивали и погасали шарики разрывов. Набирая скорость, истребители один за одним уходили в небо. Пихт прикрывал Вайдемана. Он следил за его самолетом по красным выхлопам мотора. -- Фальке один, Фальке один, -- вызывал Вайдемана пост наведения. -- Слушает Фальке один. -- К району Аугсбурга курсом триста десять на высоте двенадцать тысяч метров направляется большая группа летающих крепостей Б-17. -- Понятно, -- отозвался Вайдеман и начал набирать высоту. -- Группа "Л", -- через минуту включился он в эфир, -- слушай мою команду -- идем попарно до высоты двенадцать. Первое звено атакует сверху, -- второе -- снизу. Новотный, Пихт и Вендель действуют самостоятельно по обстановке. Пихт пытался в черноте неба отыскать "летающие крепости", но не увидел их и решил пока держаться за Вайдемана. Вдруг внизу слева замелькали трассы. Их было так много, что они иногда походили на рой светлячков. Вайдеман, видимо, тоже заметил трассы и резко завалил машину в вираж. "Вот они, "крепости", -- подумал Пихт, щурясь от ослепительных трасс, которые неслись навстречу. Стрелки американских самолетов били наугад, пытаясь отогнать немецкие истребители. Вайдеман нырнул ниже. Какой-то прожектор достал длинное брюхо "крепости". Зеленая колючая трасса впилась в самолет. За мотором потянулся дымок, и вдруг яркая вспышка на мгновение ослепила Пихта. Вспыхнули бензиновые баки "крепости". Бомбовозы, очевидно, начали перестраиваться. Пихт и Вайдеман метались по небу, надеясь отыскать среди огня их пушек лазейку, но повсюду встречали плотную завесу. Где-то сбоку задымила еще одна "крепость". Потом еще одна. Американцы стали сбрасывать бомбы и разворачиваться. В эфире стоял невообразимый гвалт. Кричали все -- и американцы и немцы. Так, точно приклеившись к самолету Вайдемана, Пихт пролетал весь бой. Горючее было на исходе. -- Фальке один, ухожу на заправку, -- передал он. -- Ага, Фальке четыре, идем домой, -- отозвался Вайдеман и со скольжением на крыло стал проваливаться вниз. Пихт зарулил на стоянку и побежал к Вайдеману. Тот медленно шел навстречу, держа руками голову. -- Ты ранен? -- спросил Пихт. -- Да нет, но голова болит адски, -- ответил Вайдеман. Пихт рассмеялся. -- А ты здорово ссадил "крепость", Альберт, -- польстил он. -- Я ведь решил прикрывать тебя и все видел... -- Э, черт с ней, с "крепостью", -- махнул рукой Вайдеман. x x x Уже в конце января начались оттепели. По булыжным мостовым потекли мутные ручьи. Мокрые деревья запахли разогретой смолой. На балконах запестрели полосатые перины и матрацы -- хозяйки спешили их проветрить после слякотной и пасмурной зимы. От щебета воробьев и теплого влажного воздуха, от тошнотворной слабости и пронзительного крика мальчишек, играющих в войну, у Коссовски закружилась голова. Он забрел в сквер и опустился на скамью в мелких бисеринках брызг. Шеф-врач госпиталя посоветовал Коссовски найти более спокойную и менее опасную работу. Но разведчик и контрразведчик, к сожалению, расстается со своей работой только в случае смерти. Другого выхода Коссовски не видел. За четыре месяца госпиталя он много передумал, на свои места расставил события, разработал новую систему поисков загадочного Марта. Зейц сказал, что стрелял в него Эрих Хайдте. Версия правдоподобная. Хайдте следил за домом Зандлера, когда Ютта вела передачу. Озлобленный провалом, он мог выстрелить в оглохшего от взрыва гранаты Коссовски. Но почему изъятый у него после перестрелки на границе парабеллум стрелял ровно столько, сколько оказалось гильз на земле?.. Не верил Коссовски в то, что Март и Хайдте -- одно и то же лицо. Он снова и снова возвращался к Швеции, к Испании, Парижу, наконец, к дням неудач в Лехфельде и Рейхлине, и постоянно перед глазами возникали трое -- Зейц, Пихт, Вайдеман. Только кто-то из них мог быть Мартом. Под руководством Марта работали Ютта и Эрих Хайдте. Кто-то из них внес поправку в чертежи двигателя, и "альбатрос" потерпел аварию в ноябре 1941 года. Он или его помощники подложили мину в самолет в Рехлине. В материалах по делу брюссельской радиостанции Коссовски обнаружил кличку "Март". Значит, Март пользовался дублированной радиосвязью. Если Март -- это Вайдеман, тогда понятно его поведение в Рехлине, когда погиб не он, а его заместитель Франке. Перед тем полетом Вайдеман был с Пихтом... Если Март -- это Пихт, то, естественно, Пихту выгодно сохранить мнимого друга Вайдемана, от которого, надо полагать, он и узнает секретные данные. Если Март -- это Зейц, то вообще ему все известно из первых рук... Из агентурных данных Коссовски узнал о работах над реактивной машиной в Англии, США и Советском Союзе. И он заметил существенную деталь -- союзники форсировали исследования в области реактивной техники. Коссовски тяжело поднялся и побрел к себе в кабинет. На фронтоне здания на Вильгельмкайзерштрассе тяжело колыхалось огромное красное полотнище со свастикой. "Нет, не долго мы продержим тебя, Германия, -- подумал он и глухо застонал, сжав зубы, отчего шрам на лице побелел еще больше. -- Я должен поймать тебя, Март. Только поскорей надо собраться в Лехфельд". x x x Начинались полеты с новой площадки. Воздух сотрясался от грохота запускаемых моторов. Летчики забирались ввысь, выделывая там головокружительные фокусы. "Альбатрос" летал. На заводах в Аугсбурге Мессершмитт готовился запускать его в серию. Солдат-эсэсман вскинул винтовку на караул. Зейц козырнул и прошел в запретную часть аэродрома, опоясанную колючей проволокой. Сильно и крепко пахло лесом. Сквозь молодую зелень буков пробивалось солнце, ложилось косыми лучами на прелую землю. Зейц свернул с бетонной дорожки и пошел к стоянке напрямик, давя сапогами первые летние цветы, вдыхая чистый лесной воздух. Лес давал ему сейчас такое властное ощущение жизни, что хотелось просто идти и идти, ни о чем не думая, никого не подозревая. За свою жизнь Зейц убил одного, и то своего. Тень подполковника Штейнерта, который сгнил у Толедо, иногда посещала его. Она напоминала о себе так ощутимо, что Зейц однажды проснулся в холодном поту. Штейнерт, как и тогда в Испании, в отчаянии теребил ворот своего зеленого комбинезона и спрашивал: "Неужели вы не верите мне? Проводите меня до Омахи, и вы убедитесь в моей правдивости. Только до Омахи, это же всего десять километров!" В это время слева теснила марокканцев пехота интернациональной бригады, в лоб шли анархисты, справа заходили республиканские танкетки. "У нас нет времени провожать вас, Штейнерт", -- сказал Коссовски. "Тогда отпустите меня". -- "У нас нет оснований верить вам, Штейнерт". Коссовски наклонился к Зейцу и шепнул: "Убей его". "Хорошо, идите", -- сказал тогда Зейц. Штейнерт недоверчиво поглядел на обоих. Пихт в это время делал вид, что не прислушивается к разговору. Он безучастно смотрел в бинокль на густые цепи республиканцев. Штейнерт поднялся и вдруг резво пополз по брустверу. Зейц выстрелил из пистолета всего один раз. Пуля попала в затылок Штейнерт остановился, как будто замер, и, обмякнув, свалился обратно в окоп. "Так будет спокойней", -- проговорил Коссовски, вытирая платком мокрую подкладку кепи. Эх, если бы знал тогда Зейц, что это "спокойствие" испортит ему всю жизнь! Потом он стрелял в Коссовски. Но было далеко, и пуля прошла чуть выше сердца... Зейц вышел к ангарам "альбатросов". Под брезентовым навесом из деревянных брусьев был сколочен стенд. На нем стоял разобранный двигатель "юнкерс", Хопфиц и Гехорсман молча возились с деталями. Зейц остановился и стал издали наблюдать за инженером. По тому, как ловко он действует ключом, Зейц убедился, что Хопфицу хорошо знакома техника. Изредка Хопфиц поворачивался к Гекорсману и что-то показывал механику. "Нет, он служил в наших частях, -- подумал Зейц. -- Но почему о нем не знает Вагнер?" Вечером Хопфиц заметил за собой "хвост". Он омывался в душе, агент дежурил в коридоре, в столовой человек сидел за столиком поодаль, в пивном баре он тоже купил "Штаркбиер" и неторопливо сосал из большой фарфоровой кружки. Выходя, Хопфиц задержался в дверях, и его едва не сбил с ног выскочивший следом агент. -- Поосторожней! -- прикрикнул Хопфиц. К счастью, в этот момент мимо проходила машина-такси из Аугсбурга. Хопфиц сел в нее. В зеркальце заднего обзора он увидел, как агент метнулся к телефону. Выехав за Лехфельд, Хопфиц расплатился с шофером и вышел. Ровно в девять он увидел "фольксваген" Пихта и вскочил в машину. -- Как дела, Семен? -- спросил Пихт по-русски. -- Сейчас я едва оторвался от "хвоста". -- Тогда надо торопиться. -- Мы с Гехорсманом отлаживаем двигатели. Думаю, механик подвесит запасные баки и поможет взлететь. -- Поймет ли он, что его будет ожидать? -- Не знаю... Должен понять. -- По рации надо сообщить о точном дне вылета? -- Да. Центр остановился на Словакии. Туда к партизанам уже заброшен наш товарищ. Он примет меня. -- Если Зейц будет мешать, его придется убрать, -- проговорил Пихт. -- Я освобожу тебя от Зейца. -- Только ты береги себя, -- тоже на "ты" перешел Хопфиц. -- Да, разведчик нужен живой. Расставшись с Хопфицем, Пихт заехал к Элеоноре. Он решил прокатить ее. В последнее время девушка часто плакала. И сейчас, в машине, он заметил на ее глазах слезы. Острая жалость заставила Пихта притормозить и свободной рукой прижать Элеонору к себе. -- Эли, если когда-нибудь не будет меня, ты постарайся жить по-другому -- лучше, честней, что ли... -- Я стараюсь так жить... -- Наверное, ты переживешь наше чертовски проклятое время, но всегда помни -- другие люди, другие народы так же любят, страдают, мечтают, радуются и так же сильно хотят покоя, как ты и я. Этого не хотели знать фашисты, и за это люди растопчут их, как червей. Пихт говорил и говорил Элеоноре что-то еще, девушка не мешала ему. Он говорил о какой-то новой жизни, которую надо построить, если суметь дожить до нее. Та жизнь, какая была нужна ему, представлялась пока смутно, без реальностей. Он не знал, что потерял и что выиграл, потому что не мог угадать, как бы сложилась она в другое время. И еще не знал он о том, что в этот вечер он в последний раз видел Эли. x x x Утром, направляясь в летную комнату, Пихт лицом к лицу встретился с Зейцем. -- Пауль, я ищу тебя по аэродрому, мне нужно поговорить с тобой. -- Это надолго? -- спросил Пихт. -- К сожалению, надолго. Но у Вайдемана я узнал, полетов не будет, и я сказал ему, чтобы он освободил тебя на сегодня. Зейц подошел к своему "мерседесу" и открыл дверцу. -- Садись. День обещает быть жарким, не съездить ли нам искупаться? -- Поедем, я не против. -- Пихт почувствовал, Зейц что-то замышляет. Купальня примыкала к замку Блоков. С одной стороны она упиралась в старый сад, закрывший по берегам воду черными ивами, с другой была огорожена от города высокими деревянными брусьями, возле которых стояли под тентами полосатые брезентовые раскладушки. Здесь же был пляж -- чистый, с едва заметной желтизной песок, намытый со дна озера Фишерзее. На четырех бетонных ногах прямо над водой возвышалось кафе. Там посетителям подавали кофе, водку, сосиски и пиво. Пихт и Зейц взяли плавки и шапочки, вышли к воде. В этот ранний час купающихся было мало. Две девушки читали книги, лежа на раскладушках. Одна парочка забилась в дальний угол и обсуждала какие-то особые любовные проблемы. Зейц упал на песок, раскинул руки. -- Ты не чувствуешь, Пауль, что мы начинаем уставать? -- спросил он, закрыв глаза. -- Лично я -- нет. -- А мне иногда просто невыносимо ощущать свое одиночество и бесконечное копание в грязных душах людей. -- Наверное, ты отупел и озлобился, Вальтер. Зейц стремительно поднялся на локте. -- Да, я озлобился! Я чувствую, кругом много врагов и должен с ними бороться! -- Высокие слова, сказанные высоким стилем, -- усмехнулся Пихт. -- Ты знаешь, что вот уже несколько лет не дает мне покоя один человек... Март! -- Не знаю и знать не хочу. -- Так вот к нему прибыл связной -- Хопфиц! -- Зейц сел и уставился на Пихта, который сквозь темные очки, как всегда, безучастно смотрел на далекие облака. -- Что же ты молчишь? -- А что мне прикажешь делать? Ловить шпионов -- это по твоей части. Но... Хопфица ты не трогай, он хороший специалист. -- А если он русский? -- Ты правда устал, Вальтер. Возьми отпуск. -- Какой к дьяволу отпуск! Мне кажется, что готовится какая-то жуткая диверсия. Хотя Март молчит, но это затишье перед грозой. Пихт поднялся и, сняв очки, хмуро поглядел на Зейца. -- Вальтер, я прошу тебя об одном -- Хопфица не трогай, он надежный человек. -- Откуда у тебя такие сведения? -- Я видел его в деле и слышал его суждения только в пользу рейха. -- Если хочешь знать, то оберштурмбаннфюрер Вагнер в Берлине сейчас лихорадочно разыскивает его концы. Вполне может случиться, что русские заслали его от имени Клейна и одновременно убрали штандартенфюрера. Письмо направления я сдал в экспертизу, завтра ответят, подлинное ли оно. -- Ну что ж, -- помедлив, сказал Пихт, -- сегодня ты откровенен, как никогда. И знаешь почему? Ты хочешь узнать мое настоящее отношение к новому инженеру. Ведь и ты и Коссовски меня подозреваете в измене рейху. Так? Зейц увильнул от ответа -- Я бы давно арестовал тебя... -- Тогда в первую очередь ты поставил бы себя под удар. -- Ты снова намекаешь на Испанию? -- Нет, Вальтер. Мне от тебя ничего не нужно, вот разве... Коссовски... когда он узнает, что ты в него стрелял... Зейц дернулся всем телом. -- Ты не можешь знать этого, -- у него пересохло в горле, и проговорил он с трудом -- хрипло и тихо. -- У меня есть весьма надежные доказательства, Вальтер. Но, повторяю, мне от тебя ничего не нужно, и я не сделаю тебе плохого до тех пор, пока ты не встанешь на моем пути. Зейц сделал движение к одежде, где лежал пистолет -- Спокойно, Вальтер. -- Пихт положил свою руку на его одежду, -- Ты меня знаешь давно, я умею шутить, но когда говорю серьезно, то серьезно и делаю. -- Т-ты... Март! -- прошептал в ужасе Зейц -- Думаю, мы сработаемся с тобой так же хорошо, как и прежде, -- не обращая внимания на Зейца, продолжал Пихт, -- если тебе дорога голова на плечах, то пока выполни две просьбы: оставь Хопфица в покое, в случае чего заступись за него перед Берлином и сам постарайся куда-нибудь уехать в ближайшие дни... в целях своей же безопасности. Зейц уткнулся в песок, его руки дрожали. "Пожалуй, я погорячился, -- подумал Пихт, -- ну да теперь все равно. По крайней мере теперь-то я твердо уверен, что Хопфицу надо улететь немедленно" -- Я хочу выпить, -- пробормотал Зейц. Пил он много и не пьянел. Он опрокидывал рюмку за рюмкой и мрачно смотрел на стол. Лишь к вечеру его стало заносить. Водка сначала согрела душу, сделалось легче. Что-то он забормотал о старой дружбе, вспоминал дни молодости в Швеции. Потом плакал, потом стал дико орать. "Эх, какое еще будет похмелье!" Пихт с трудом втащил его в "мерседес" и отвез домой. В этот же вечер он зашел к Хопфицу и рассказал обо всем, что произошло в купальне. -- Я искал тебя сегодня, -- сказал Хопфиц -- Приехал Коссовски. Пихт сжал кулаки. -- Вот кого, Сеня, надо бояться больше всего... x x x Коссовски был достаточно опытен и хорошо знал Вайдемана. Дружеский тон он отбросил сразу же, как только вошел в общежитие. Вайдеман мог выворачиваться, увиливать от прямых ответов, если бы Коссовски снова начал распространяться о давних симпатиях. -- Я к вам по важному делу, господин Вайдеман, -- сказал он, козырнув. Вайдеман удивленно вскинул на него мохнатые брови и насупился: -- Если уж на "вы", то слушаю вас, господин Коссовски Коссовски сел напротив, так, чтобы свет от окна падал на Вайдемана. -- Вы отлично представляете, что в наше суровое время, когда Германия, напрягая все силы, воюет на нескольких фронтах, особенно крепок должен быть тыл, -- начал он. -- Вы читаете не политграмоту, как сопляку из "Гитлерюгенда". -- И вы знаете, что "Форшунгсамт", так же как и служба безопасности, вот уже два с лишним года охотится за русским агентом, -- не обращая внимания на реплику Вайдемана, продолжал Коссовски. -- Я его не видел и ничем не могу помочь. -- Вайдеман, мы с вами не маленькие! Я много думал, соединял вместе, казалось бы, несопоставимые события... Я привел в систему его деятельность в Швеции, Голландии, Франции, и у меня сложилось весьма определенное мнение об этом агенте... -- Черт возьми! Я-то здесь при чем? -- Не нервничайте, Вайдеман. Это вам не к лицу. Выслушайте сначала меня. Я разговаривал с многими людьми, которые так или иначе касались дел люфтваффе и особенно "Альбатроса". Они осветили мне картину деятельности агента, ну, назовем его условно... Март. -- Имя Коссовски произнес четко и громко, Вайдеман внешне не среагировал на это, а лишь забарабанил пальцами по столу. -- Так что делает Март? Он закрепляет свои позиции в Швеции, Испании, Польше, Франции... Март, прибыв в Лехфельд, присутствует на первых испытаниях "Альбатроса". Он умышленно тормозит работу у Хейнкеля и Мессершмитта. В начале войны встречается с Перро -- Регенбахом, связным из Центра, организует похищение радиостанции с самолета Ю-52, выходит на связь. Благодаря своему прочному положению он немало знает о люфтваффе и передает ценнейшие секретные данные своим хозяевам... Коссовски закурил сигарету и снова уперся взглядом в Вайдемана: -- Ютта, радистка, связанная с коммунистическим движением еще до нацистов, исправно передает телеграммы... Здесь мне не совсем ясна роль Эриха Хайдте. По-видимому, он был связным по линии Перро -- Март -- Ютта. Помимо информации, Март совершает диверсии. Он придумывает фарс с Юттой. То есть в тот час, когда я видел Ютту в кинотеатре, функабвер перехватил телеграмму за подписью "Март". Ютта сделала просто: когда выключили в зале свет, она пришла домой отстучала телеграмму и вернулась обратно смотреть картину. В Рехлине он закладывает в "Альбатрос" магнитную или тепловую мину. Сам, заметьте, в испытаниях не участвует -- погибает другой пилот, Христиан Франке... Наконец, он участвует в Сталинградской эпопее и каким-то образом делает так, что секретнейший истребитель "фокке-вульф-190" попадает к русским, а сам он спокойно возвращается в свою часть... После этого русские направляют Марту помощника. Вы, разумеется, знаете его... Это Хопфиц! Вайдеман вздрогнул, по лицу пошли багровые пятна. -- Разумеется, я умышленно опустил еще многие детали, так как считаю, что и этих достаточно для того, чтобы обвинить... -- Меня? -- спросил, глотнув слюну, Вайдеман. -- Нет. Пихта, -- прямо ответил Коссовски. Вайдеман поднялся и отошел в глубь комнаты. Коссовски внутренне улыбнулся -- атака удалась. "Все правильно, не ты, а Пихт, и только он может быть Мартом. Ты, Альберт, никак не подходишь к роли разведчика, а Пихт ловко воспользовался твоей дружбой и всюду тянул за собой". -- Но откуда ты знаешь, что Пихт работает на русских? -- спросил Вайдеман, помолчав. Коссовски знал первые телеграммы Марта, их содержание вряд ли бы кого интересовало, кроме русских. Но вслух он сказал уклончиво: -- У меня еще нет полной уверенности. Я хочу поймать его с поличным, применив метод его старого приятеля Эви Регенбаха -- гамбит... То есть жертвую и на этот раз внезапностью. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Посылка от Марта Зейц проснулся очень рано с тяжелой головной болью. Ныло тело. Ночная рубашка прилипла. Он повернулся на другой бок и застонал -- мозг в голове, показалось, разжижел и переливался, вызывая адскую боль. Дрожащими руками он вытащил из тумбочки бутылку коньяку и сделал из горлышка большой глоток. "Что же страшного произошло вчера?" Зейц сел на кровати и долго смотрел в одну точку. "Ах да!.. У Пихта есть доказательства, что он, Зейц, стрелял в Коссовски. Пихт был связан с Эрихом. Вероятно, у него есть записка от Хайдте". Зазвонил телефон. Зейц не хотел поднимать трубку, но еще более продолжительный и требовательный звонок заставил его ответить. Говорил оберштурмбаннфюрер Вагнер: -- Зейц? Какого черта вы молчали ночью? Слушайте важную новость. В Лехфельд сегодня вылетает Герман Геринг. Он решил посмотреть ваш чудо-истребитель. Организуйте немедленно охрану. Конечно, его будут сопровождать свои парни из "Форшунгсамта" и личной охраны. Но и нам следует позаботиться о безопасности рейхсмаршала. -- Понятно, -- глухо отозвался Зейц и, растирая лоб, спросил: -- Какие будут приказания относительно Хопфица? -- Хопфица?.. -- Вагнер помолчал. -- Пусть пока работает. Но вы не выпускайте его из рук и ради бога не дайте, чтобы его и Марта у вас из-под носа выдернул более расторопный человек "Форшунгсамта" Коссовски... -- А что, он выехал тоже к нам? -- Должен быть в Лехфельде вчера. Зейц положил трубку и скривился, словно от зубной боли. Все оборачивалось против него. Мир почернел, и потускнело будущее. Пихт -- это и есть Март, русский агент. Пихт будет шантажировать Зейца, и, может быть, им обоим придется вместе болтаться на одной перекладине. Коссовски? О, Коссовски, как всегда, выйдет сухим из воды и припишет ликвидацию Марта себе... А тут еще Геринг... Надо ставить на ноги всю охрану, беспокоиться, бегать. От одной мысли, что сейчас, когда разламывается на части голова, надо подниматься, ехать на аэродром, Зейца снова бросило в жар. -- А провалитесь вы все к черту! -- выругался он. Шатаясь, подошел к столу, хотел написать о Пихте, но пальцы тряслись, ручка выскальзывала из рук. Он смял бумагу, вытащил пистолет и заглянул в черное отверстие дула... -- Нет, нет! -- закричал Зейц, отмахиваясь, словно от наваждения. Тогда из аптечки он достал большую коробку люминала, высыпал таблетки в ладонь и стал их глотать одну за одной. У него еще хватило сил выбросить коробку в уборную, добраться до постели. Странный, сладковатый привкус пришел из желудка. Зейц почувствовал, что он теряет вес и у него останавливается сердце. Он погружался в сон без боли и страха, и волна блаженной легкости, наслаждения, покоя стала окутывать его с головы до ног. Внезапно в глазах вспыхнул какой-то яростно белый свет и долго еще метался в мертвеющем сознании. x x x Сообщение о прибытии Геринга вызвало переполох в Аугсбурге и Лехфельде. Мессершмитт сам примчался на испытательный аэродром и приказал готовить "Альбатрос" к полету. Хопфицу в помощь была придана группа инженеров с других машин. К полудню удалось закончить сборку нового двигателя и установить его в моторную гондолу. Мессершмитт вызвал Вайдемана. -- Господин майор, в этом полете вам нужно показать все, что может сделать "альбатрос", -- сказал он. -- Или сегодня, или никогда. За удачный полет вы получите пятнадцать тысяч марок. -- Я готов на все, господин директор, -- взволнованно произнес Вайдеман. -- Я верю вам, майор. Пока идите отдыхайте и ни о чем не думайте. Вайдеман ушел. "Альбатрос" выкатили на взлетную полосу, с минуты на минуту ожидая прибытия самолета из Берлина. Коссовски, получив телеграмму о Геринге, поехал к Зейцу, но дверь его квартиры оказалась закрытой. Он заметался по Лехфельду, но нигде Зейца не нашел. Тогда сам вызвал начальника аэродромной охраны унтерштурмфюрера Мацки и приказал оцепить всю площадку. "Но куда же запропастился Зейц?" -- подумал он, когда подготовка была закончена. -- Я сам удивляюсь, -- сказал Мацки. -- Господин гауптштурмфюрер отличался исключительной пунктуальностью. -- Может быть, он заболел и не открывал? -- Разрешите мне съездить к нему на квартиру еще раз, -- предложил Мацки. -- Едем вместе. Квартира, как и прежде, была заперта. -- Давайте, Мацки, взломаем дверь. Когда Мацки сорвал замок. Коссовски первым прошел в кабинет Зейца. Он почувствовал резкий запах коньяка. Гауптштурмфюрер неподвижно лежал на кровати. Коссовски схватил пульс -- он не бился. Коссовски побледнел. -- Вызовите "Скорую помощь" и отправьте на экспертизу труп, -- тихо проговорил он, чувствуя, как слабнут ноги. -- А мне надо скорей на аэродром. ...Транспортный самолет Ю-52, выкрашенный в серебристую краску, мягко коснулся аэродрома. Мессершмитт, Зандлер, высшие служащие фирмы вытянулись у трапа, накрытого бордовым ковром. В проеме распахнутой дверцы появилась тучная фигура райхсмаршала в бежевом мундире с тремя орденскими ленточками. Отдуваясь, Геринг спустился по трапу и сунул руку Мессершмитту, уставившись на него немигающим, свинцовым взглядом. -- Очень рад встретиться с вами, Вилли, -- сказал он надтреснутым, хрипловатым голосом, растягивая тонкий, лягушечий рот в улыбке. -- Показывайте же ваш феномен. Вайдеман побежал к самолету. "Альбатрос" рванулся по полосе, приподнял нос и круто взмыл вверх. Вайдеман набрал высоту и закрутил фигуры высшего пилотажа. От чудовищных перегрузок стекленели глаза, ломило плечи и позвоночник, но Вайдеман швырял и швырял машину по небу, выжимая из нее все, на что она была способна. Затем появился двухмоторный истребитель "мессершмитт-110". К его хвосту был прицеплен трос с конусом. Вайдеман бросил машину свечкой, сблизился с конусом и нажал гашетки пушек. Конус, пропитанный фосфорным составом, мгновенно вспыхнул белым огнем и растаял в воздухе. Вайдеман перевернул машину на спину и стал падать к земле. Метрах в ста он поставил "альбатрос" в нормальное положение и зашел на посадку. На белом рыхлом лице Геринга появились красные пятна -- рейхсмаршал, пораженный увиденным, был неподдельно растроган. -- С этим "альбатросом" мы покончим со всеми врагами! Поздравляю, Вилли! Ты снова сделал превосходный подарок рейху. Черные "мерседесы" увезли Геринга и его свиту в Аугсбург. Там Мессершмитт собирался показать рейхсмаршалу основные заводы. Вайдеман пошел пить кофе. Пихт, сидя в кабине своего самолета, подозвал Гехорсмана. -- Карл, ты готов помочь мне? -- Да, Пауль, -- ответил Гехорсман, не понимая взволнованного тона Пихта. -- Передай Хопфицу мой планшет. И заправь все баки полностью, подвесь дополнительные. "Действовать, действовать! Нельзя больше ждать ни минуты. Хопфиц сядет в кабину и запустит двигатели. Мне прикажут его сбить... А если поднимут другие истребители, я заслоню его. Если удастся уйти -- уйду. А если нет?.. Ну что ж..." Пихт развернул карту. Южнее словацких Рудных гор он нашел городок Рожнява. Недалеко от него партизаны должны поджидать Семена, который выбросится с парашютом. Остро отточенным красным карандашом Пихт провел курс с учетом ветра и магнитного склонения. Через каждые сто километров сделал на линии курса засечки. Их получилось восемь. Восемьсот километров... А горючего хватит на девятьсот. Горючего в обрез. Лишь бы Семен не заблудился. Сможет ли управлять совсем незнакомой машиной? Знает ли он, на какой идет риск? О себе Пихт не думал. Он заботился пока о своей ближайшей задаче -- уберечь "альбатрос", пока машина идет на взлет. Он сложил лист угольничком и сунул его в планшет. Гехорсман взял сумку и побежал к Хопфицу. Инженер вытащил из планшета записку, пробежал глазами. "Твой курс до места посадки найдешь в планшете. Я сделал расчеты. В бой не вступай. Главное, заберись как можно выше. Пока хватит сил, я буду прикрывать тебя. А потом действуй сам, только доберись живым. Счастливого пути!" Он взглянул на Гехорсмана. Механик делал вид, что возится с заклепками на капоте двигателя. "Знает ли он, что его будут пытать, добиваться признания, подозревать в соучастии? Единственный шанс на спасение -- сказать, что выполнял приказ инженера..." Гехорсман заправил баки горючим, небрежно швырнул Хопфицу меховой комбинезон Вайдемана, сказал как бы между прочим: -- На взлете "альбатрос" раскачивается с крыла на крыло, как жирная курица. Но Вайдеман не обращал на это внимания... -- Карл, я проверю машину на пробежке, -- со значением проговорил Хопфиц, натягивая комбинезон. -- Валяйте. Жмите эту кнопку! -- Гехорсман захлопнул тяжелый фонарь, легко спрыгнул со стремянки, почувствовав непонятную, давно утерянную легкость. Двигатель засвистел, хлопая вспышками в камерах сгорания. Спустив тормоза, "Альбатрос" тяжело перевалился на переднее шасси. Но тяга двигателей была еще не так велика, чтобы сдвинуть машину с места. Хопфиц подключил к баллону кислородную маску, поднял руку в теплой перчатке, как бы прощаясь. Фуражка, оставленная Вайдеманом, попала в струю раскаленных газов, взлетела и, кувыркаясь, скрылась в лесу. Рыжая обожженная трава на обочине бетонки приникла к земле от бешеного ветра. Потом взметнулась пыль, качнулись элероны на концах крыльев, будто огромная птица шевельнула перьями перед тем, как взлететь. Со стороны ангаров бежали эсэсовцы. Аэродромное радио разрывалось от крика Зандлера: "Что случилось? Кто идет на взлет без разрешения? Где Вайдеман?" "Альбатрос" пошел на взлет. Грохот двигателей забился в черных от копоти вязах, в тесных клетушках мастерских, в траве леса. Самолет оторвался от земли и нацелился острым носом в небо, где блуждали дымчатые облака. Гехорсман услышал звон на бетонке. К нему с автоматами бежали эсэсовцы с перекошенными лицами. Выли сирены. По полю неслись пожарные машины. Летчики во главе с Вайдеманом прыгали в кабины истребителей. И тут рванул машину Пауль Пихт. У самой земли он перевернул ее через крыло и ударил из всех пушек по самолетам, которые выруливали на взлетную полосу. Потом снова развернулся и снова стрелял. Он хотел сдержать самолеты, уберечь "Альбатрос". Два истребителя все же успели подняться в воздух. Среди них Павел без труда нашел тот, которым управлял Вайдеман. На форсаже он лез вверх, нацеливаясь для атаки. Он обстрелял его, но Вайдеман ловко увильнул от трассы. "С этим будет жарко, -- подумал Павел. -- Ну что ж, схватимся с тобой, Альберт!" Вайдеман открыл огонь с дальней дистанции. Он хотел напугать Павла, лишить уверенности. Павел нырнул под трассу и помчался вперед, разгоняя истребитель. Другой истребитель стал заходить ему в хвост. Вайдеман круто отвернул в сторону. Павел успел заметить его злое лицо, встрепанную голову. "Забыл шлем впопыхах". Земля осталась далеко внизу. Зелеными и коричневыми квадратами кружились поля, поблескивала на солнце вязь речек. Павел потянул ручку на себя и затормозил, выпустил щитки. Истребитель, который заходил в хвост, проскочил мимо. В желтом кресте прицела мелькнул его силуэт. Павел успел заметить, как трасса впилась ему в бок и оттуда, из черной дыры, вывалилось облако дыма. Но где Вайдеман? Он окинул взглядом небо, перевалив машину с крыла на крыло. Вайдемана не было. И тут подкралось предательское чувство страха. Павел не видел врага, но знал: он где-то рядом. Летчик сделал полупетлю и оглянулся -- Вайдеман тоже висел на хвосте. "На этот раз промахнулся... Но почему он не стреляет?" Он стал склонять машину в глубокий вираж. При перетягивании ручки на вираже "мессершмитт" срывался в штопор. Какая из машин свалится первой? Может, Вайдемана? Это была последняя надежда уцелеть. Чуть заметными толчками летчик двигал ручку в сторону и давил на педаль Истребитель вибрировал, рыская носом по горизонту. Павел оглянулся. Вайдеман тоже висел на критическом развороте, пытаясь поймать в прицел его машину. Очередь ударила по крылу, но не достала кабины. "Мессершмитт" покачнулся. Внезапно пришла простая мысль -- крутнуть нисходящую бочку. Пока Вайдеман кинется за ним, пройдет секунда. А секунда -- не так уж мало в стремительном воздушном бою. Он швырнул истребитель вниз и начал делать беспорядочные витки. Но Вайдеман разгадал маневр. Он понял, если кинется следом, то окажется внизу и русский расстреляет его. Прибавив газ, он угнал самолет в сторону и развернулся. Вышел в исходное положение для лобовой атаки и Павел. Кто отвернет первым? У кого не выдержат нервы? Машины с удвоенной скоростью понеслись навстречу. Никто не отворачивал. Вайдеман в какой-то миг понял: русский не отвернет и последним жутким усилием заставил себя не сворачивать тоже. Слишком многое их связывало в прошлом и слишком многое разделяло в это последнее мгновение... Карл Гехорсман, которого эсэсовцы уводили с аэродрома, увидел, как два истребителя ударились друг в друга, бело-красная вспышка расколола небо на части, расшвыряв куски металла. Но ветер быстро развеял дым, и снова в бездне синевы показались легкие, как мираж, розоватые облака. В это же время посыльный передал Коссовски расшифрованную перехваченную телеграмму: "От Марта Центру. Посылаю посылку двадцать седьмого апреля". Коссовски скомкал бланк и стал в бешенстве топтать его ногами. ЭПИЛОГ Утром 17 июня 1945 года инженер-полковник Семен Феоктистович Бычагин по долгу службы приехал в Лехфельд. Его сопровождал Хью Кэбот, специалист по реактивным моторам фирмы "Дженерал электрик". Тогда еще не было "холодной войны", и американец вел довольно откровенный разговор. -- У нас в Штатах упорно ходят слухи, что вы, русские, хотите в серии скопировать немецкий реактивный самолет Ме-262. Так ли это? -- Вы, очевидно, знаете о том, что один из этих самолетов нам удалось поднять и взорвать в воздухе? -- спросил Бычагин. -- Да! Это была превосходная акция! -- восторженно воскликнул Кэбот и покачал головой. -- Превосходная и... маловероятная. Бычагин загадочно улыбнулся. -- Могу поручиться за полную достоверность. Что же касается "альбатроса", как его называли немцы, то у нас укрепилось мнение, что это плохой самолет, сложный в управлении, неустойчивый в полете. Да и сами немцы так думают, поскольку они были свидетелями многих катастроф. Мы же создаем отечественные реактивные самолеты -- они легче по весу, проще в управлении, лучше и надежнее немецких. -- Для чего же вам понадобилась такая отчаянная акция? -- Хотели воочию убедиться, так ли уж страшен этот намалеванный черт... И убедились -- горит, как и все модификации Мессершмитта. -- Но самое главное, -- подумав, добавил Бычагин, -- угнав самолет, мы подрезали Мессершмитту крылья. После этого он пал духом, работы над "Альбатросом" затормозились. Это нам было на руку. Побродив по аэродрому, Семен Феоктистович вдруг решил съездить к Зандлеру. Городок почти не тронула война. Лишь кое-где из окон свисали белые простыни. Бычагин ударил колотушкой. Дверь скрипнула, на парадное вышла белокурая девушка с синими глазами. -- Элеонора Зандлер? -- Да, -- растерянно проговорила девушка, разглядывая незнакомого русского офицера и американца в военной форме майора. Вдруг ее глаза расширились от удивления: -- Вы, кажется, Курт Хопфиц? Я видела вас с Паулем! -- Когда-то я так рекомендовался вам, -- согласился Бычагин. Девушка расплакалась. Успокаивая ее, Бычагин и Кэбот прошли в гостиную. -- А где профессор Зандлер? -- спросил он, усаживая Элеонору на диван. -- Его увезли они, -- Элеонора кивнула на Кэбота. -- Он будет снова делать реактивные самолеты. Бычагин неторопливо закурил, рассматривая выцветшие фотографии асов на антресолях. -- Скажите, Элеонора, вы ничего не знаете о судьбе Пихта? Девушка низко опустила голову, на ее глазах снова появились слезы. -- Они с Вайдеманом в воздухе столкнулись лоб в лоб и оба погибли, -- глухо проговорила она. Дрогнувшими пальцами Бычагин смял папиросу. "Да, судьбу не обманешь. Он погиб, защищая меня..." -- А Гехорсмаь? -- Его увез Коссовски в Берлин. Механик все время молчал, а вот Коссовски... он после того, как пал Берлин, приехал в Лехфельд, хотел, видно, перебраться в Швейцарию, но машину занесло на повороте, и Коссовски сорвался под откос. Его нашли мертвым... Элеонора тронула Бычагина за плечо. -- Скажите, у Пауля была жена там, в России? -- Нет, -- произнес Бычагин. -- Я ношу его фамилию, -- она снова опустила голову. -- Память осталась со мной. -- Где вы собираетесь жить? -- Я останусь здесь навсегда и, может быть, когда-нибудь поеду к нему на родину... Посмотрю. Бычагин простился с Хью Кэботом, отпустил машину и медленно пошел по Лехфельду. Он шел и думал о человеке, который много лет жил и сражался на этих тихих улицах. Он еще не предполагал, что пройдет несколько лет, умрет Эрнст Хейнкель, удалится от дел Вилли Мессершмитт, с переменным успехом пробуя свои способности в строительном деле и конструировании сейфов, но их недоброй памяти фирмы останутся. Они снова будут делать для войны сверхзвуковые перехватчики, штурмовики, бомбардировщики. В сквере у городской ратуши перед замком Блоков он остановился. Старые деревья были вырублены, на обочинах аллей торчали скорбные черные пни. Бычагин поднял щит с дорожным указателем, на чистой обратной стороне химическим карандашом написал: "Здесь погибли майор Красной Армии Павел Мартынов и немецкий антифашист Карл Герхорсман". С размаху воткнул щит во влажную землю. Подошел американский солдат, помолчал, меланхолически прожевывая резинку. -- Кэмрид? -- спросил он. -- Да, друг, -- ответил Бычагин и отступил от щита несколько назад, прищуренными глазами глядя на карандашную надпись. Пока не смоют дожди, она будет напоминать о войне и подвиге. В то время разведчикам еще не ставили памятников в бронзе и камне.