ребок"  уже
вошел в пике и быстро мчался к земле. На высоте  не  больше  двухсот  метров
русскому удалось выровнять самолет.  Со  свистом  "ястребок"  промчался  над
крышей барака и врезался в ряды своих же  самолетов.  Взрыв  сильно  толкнул
воздух. Черное облако взвилось в небо.
     - Пожар! - закричали техники, бросаясь к шлангам и огнетушителям.
     Удет выключил мотор, откинул фонарь и устало спустился на землю. Он был
мрачен и зол,
     - Как вас зовут? - спросил Удет подбежавшего флаг-майора.
     - Шмидт.
     - Вы мне оказали дурную услугу, Шмидт. Кажется, последнюю...
     - Я не хотел неприятностей, - пробормотал флаг-майор.
     - Отныне вы будете фельдфебелем, Шмидт... Только фельдфебелем!  -  Удет
отвернулся и зашагал к своему "мерседесу".
     На обратной дороге он молчал. Лишь когда  машина  въехала  в  Берлин  и
покатила по набережной Руммельсбурга, Удет спросил:
     - Куда же ты без меня денешься, Пауль?
     - Не понимаю вас...

     - Ну, мало ли что может случиться со стариком Удетом...  Да  и  не  все
время боевой летчик будет сидеть на адъютантской должности.
     - Если я вам надоел...
     - Брось, Пауль, - перебил Удет. - Говори прямо, куда ты хочешь попасть?

     - Не знаю. Наверное, на фронт.
     - Сколько людей в России?
     - Около ста семидесяти миллионов.
     - И они все такие... фанатики?
     - Я не был в России, но боюсь - большинство.
     -  Какой  глупец  внушил  фюреру  мысль  начать  войну  с  Россией,  не
расправившись с Англией?! Это роковая  ошибка!  И  все  они,  -  Удет  ткнул
пальцем вверх, - все они жестоко поплатятся за это безумие!..
     Генерал-директор замолчал.
     Пихт осторожно посмотрел на его пепельно-серое  лицо.  Смутная  тревога
овладела им, как всегда в предчувствии большой беды.

                                   - 2 -

     "От   Марта   Директору.   Мессершмитт   модифицирует   свой   основной
истребитель. Новое  обозначение  "Ме-109Ф".  Увеличена  мощность  двигателя,
скорость, броневая защита. В  ближайшее  время  резко  увеличивается  выпуск
поршневого истребителя "Фокке-Вульф-190" с двигателем воздушного охлаждения.
В первых сериях для секретности предусмотрена мина, уничтожающая самолет при
аварийной ситуации. Для "Ме-262" поступили  турбореактивные  двигатели  "БМВ
109-003" и "Юнкерс-Юмо-109-004", развивающие  тягу  до  тысячи  килограммов.
Испытания назначены на конец ноября. Март".
     Ютта откинулась в кресле, прислушалась. Все  тихо.  Она  убрала  рацию,
подошла к туалетному столику, показала язык  своему  испуганному  отражению.
"Чего трусишь, худышка? Все в порядке, выигран еще один бой".

                                   - 3 -

     24 ноября 1941 года, как всегда  в  начале  седьмого,  капитан  Альберт
Вайдеман подъехал на  своем  "оппеле"  к  небольшому,  укрытому  за  высоким
железным частоколом особняку на Максимиллианштрассе.  Как  всегда  преодолев
мальчишеское  желание  перепрыгнуть  через  перила  подъезда,  он   степенно
поднялся по ступенькам и постучал пузатым молоточком в гулкую дверь. Он живо
представил себе, как сейчас возникнет перед ним лукавое личико Ютты, как она
примет у него фуражку и скажет при этом: "Капитан, я вижу  у  вас  еще  семь
седых волосков". А он ответит: "Выходит, всего сто восемьдесят  пять.  Я  не
сбился? Еще каких-нибудь три дня - и я получу обещанный поцелуй!" Эта  игра,
случайно начавшаяся с полгода назад, по-видимому,  веселила  обоих.  Капитан
"седел" все более быстрыми темпами.
     Он постучал еще раз. Но за дверью было тихо. "Ютты нет,  -  подумал  он
разочарованно, - потащилась куда-нибудь с Эрикой. А профессор? Ведь он  ждет
меня".
     Два раза в неделю профессор Зандлер знакомил своего главного испытателя
с основами аэродинамики реактивного полета.
     "Профессор наверху и не слышит, - догадался Вайдеман. -  Нужно  стучать
громче".
     Он со всего размаха хватил молотком по дубовым доскам.
     - Ну и силища! Вам бы в кузницу, господин капитан, -  раздался  за  его
спиной насмешливый голос Ютты. Она стояла у подъезда, искала в сумочке ключ.
- Вы уж простите меня, капитан. Бегала в аптеку.  Фрейлейн  Эрика  заболела.
Второй день ревет.
     - Что же так взволновало бедняжку? Выравнивание фронта под Москвой? Или
смерть генерала Удета? Его уже похоронили.
     - Неужели вы так недогадливы? Ведь вместе с  Удетом  разбился  Пихт!  А
Эрика влюбилась в него с первого взгляда.
     - О, это большое несчастье, - насмешливо покачал головой Вайдеман, - но
откуда у вас такие сведения? В официальном бюллетене о смерти Пихта  нет  ни
слова.
     - Он же обязан сопровождать генерала...
     - Ему сейчас не до любви, поверьте. Можете успокоить фрейлейн Эрику.  Я
думаю, что Пихт жив.
     - Он не разбился вместе с генералом?
     - Никто вообще не разбивался. Удет покончил с собой. Пустил себе пулю в
лоб в своей спальне.
     - Ой! Пойду обрадую Эрику!
     - Самоубийство национального героя - сомнительный  повод  для  радости,
фрейлейн  Ютта.  Я  буду  вынужден  обратить  на  вас   внимание   господина
обер-штурмфюрера Зейца.
     - А он уже обратил на меня внимание, господин капитан! Вот так! -  Ютта
сделала книксен и побежала наверх.
     Вайдеман огляделся. Прямо на него уставился с обернутого черным  муаром
портрета бывший генерал-директор люфтваффе Эрнст Удет.
     "А ведь этот снимок Эрика сделала всего полгода назад", - вспомнил он.
     - Альберт, вы пришли? Поднимайтесь сюда! - крикнул Зандлер.
     На лестнице Вайдеман столкнулся с Эрикой.
     - Альберт, это правда?
     "Счастливчик Пихт, - искренне позавидовал он. - С ума сходит девчонка".
     - Всю правду знает один бог. - Вайдеман  помедлил.  -  И  конечно,  сам
господин лейтенант.
     - Он не ранен? - В интонации, с которой  Эрика  произнесла  эту  фразу,
прозвучала готовность немедленно отдать последнюю каплю крови ради  спасения
умирающего героя.
     - Я не имел чести видеть господина лейтенанта последний месяц. Все, что
я видел, - так это его "фольксваген". Час назад он стоял у подъезда особняка
Мессершмитта.
     "Сколько же во мне  злорадства!  -  подумал  Вайдеман.  -  Ишь  как  ее
корежит! А чего я от нее хочу?"
     - Я думаю, что сломленный горем Пауль приехал к нашему уважаемому шефу,
чтобы попроситься у него на фронт.
     - Как вы страшно шутите, Альберт. Ведь вы его ДРУГ.
     - Больше чем друг. Я обязан ему жизнью.
     Вайдеман щелкнул каблуками. Но Эрика вцепилась в него:
     - О, правда? Расскажите, как это было?
     - Меня ждет профессор.
     - Папа подождет. Пойдемте ко мне. Когда это было и где?
     - Это было в Испании...

     Комната свидетельствовала о неустоявшихся вкусах ее  хозяйки:  вышивки,
сделанные по рисункам тщедушных девиц эпохи Семилетней войны,  соседствовали
с элегантными моделями самолетов. Рядом с дорогой  копией  картины  Кристофа
Амбергера висела мишень. Десять дырок собрались кучкой чуть левее десятки.
     - Это моя лучшая серия, - сказала с гордостью Эрика. - Я тренируюсь три
раза в неделю в тире Зибентишгартена.
     Она зашла за голубую шелковую ширму. Горбатые аисты строго  глядели  на
Вайдемана, как бы взывая к его добропорядочности. Он отвернулся и  увидел  в
зеркале,  как  аисты  благосклонно  закивали  тощими  шеями.  Голубой   шелк
волновался.
     - Я слушаю, Альберт. Вы сказали, что Пауль спас вас в Испании.  Он  мог
погибнуть?

     - Все мы там могли погибнуть, - нехотя буркнул Вайдеман. -  А  спас  он
меня, выполняя свой воинский долг. Республиканцы нас зажали в тиски, один их
самолет вцепился в мой хвост. Но Пауль отогнал его и вытащил меня из беды.
     - Видите, он настоящий герой! Вы подружились с ним в Испании?
     - Нет, раньше, в Швеции.
     - Как интересно! А что вы делали там?
     -  Об  этом  вам  лучше  расскажет  господин  лейтенант.   Он   обожает
рассказывать дамам о своих  шведских  похождениях.  Вот,  легок  на  помине.
Кажется, я слышу внизу его голос.
     - О Альберт, идите же к нему! Подождите! Скажите, я сейчас выйду.
     Пихт, как полчаса назад Вайдеман, стоял, задрав голову перед  портретом
Удета, выдерживая его мертвый взгляд.

     - У вас в доме еще остался черный креп? - повернулся он к Ютте.
     - Да.
     - Вчера, Альберт, в Бреслау разбился Вернер Мельдерс. Он летел с фронта
на похороны. Его сбили свои же зенитчики.
     Оба  летчика  и  Ютта  молча  перевели  взгляд  на  портрет  Мельдерса.
Широкоплечий, широколицый полковник Мельдерс улыбался снимавшей его Эрике.
     - Мельдерс командовал всеми истребителями легиона "Кондор"  в  Испании,
Ютта. Мы с Паулем выросли под его крылом.
     - Я принесу креп, -  сказала  Ютта.  Оставшись  вдвоем,  они  испытующе
оглядели друг друга.
     - Ну и гусь, - сказал Пихт. - Прижился?
     - Ты с похорон? - спросил Вэйдеман. - Как это выглядело?
     - Пышно и противно. Самую  проникновенную  речь  произнес  Геринг.  Его
записывали на радио. Гитлер не выступал.
     - Ну, а что говорят?
     - Кессельринг довольно громко назвал Удета дезертиром.  Генерал  Штумпф
утверждает, что он давно замечал симптомы сумасшествия. Но многие подавлены.
Йошоннек, начальник штаба люфтваффе, сказал мне: "Теперь я его понял".
     - Его убила Москва?
     - Москва его доконала. Русские начали ломать нашим авиаторам хребет,  и
Удет не мог вырвать самолеты для Западного фронта... Поэтому он много пил. И
не мог влиять на события. Со стороны все выглядит  намного  мрачнее.  Он  не
увидел выхода в будущем и обвинил себя за прошлое. В  конце  концов,  смерть
эта оказалась для многих выгодной. Виновник наказан  собственной  рукой.  Он
обелил других перед фюрером.
     - Что станет с тобой? Ты был у Геринга?
     - Да, я передал ему бумаги Удета, последнее письмо. Он налился  кровью,
когда читал. Но ко мне отнесся благосклонно. Сказал: "Кажется, вы  говорили,
и не раз, что на почве алкоголя у генерала наблюдается помутнение разума?" Я
подтвердил. Он приказал  мне  представить  обстоятельный  доклад  экспертам.
Вчера он подозвал  меня,  сказал,  что  понимает  мою  скорбь,  поздравил  с
капитанскими кубиками на  погонах  и  разрешил  взять  месячный  отпуск  для
поправки  здоровья.  Кстати,  Геринг  распорядился,   чтобы   никто,   кроме
гробовщика, не видел лица Удета...
     - И ты сразу кинулся к Мессершмитту?
     - С чего ты взял?
     - Ты заезжал сегодня к Вилли?
     Пихт расхохотался:
     - Альберт! Контрразведка по тебе плачет. Я завез его секретарше посылку
из Берлина. А уж если  говорить  серьезно,  я  попросился  к  нему  в  отряд
воздушного обеспечения.
     В это время дверь кабинета открылась и вышел профессор Зандлер.
     - Добрый вечер, профессор. У вас цветущий вид, - проговорил Пихт.
     - Добрый вечер, господин Пихт. Сочувствую вашему горю. Это  потеря  для
всех нас. Я очень ценил генерал-директора...
     - Мне  казалось,  профессор,  что  генерал-директор  не  очень  одобрял
избранное вами направление работ. Не так ли?
     - Его оценка менялась. Господин главный конструктор  говорил  мне,  что
генерал  Удет  очень  внимательно  прислушивался  к  его  доводам  в  защиту
реактивной  тяги.  Да  и  здесь,  в  этом  доме,  генерал  проявил   большую
заинтересованность в моих исследованиях. Я не сомневаюсь...
     - Конечно, вам, господин профессор, лучше меня  известна  точка  зрения
покойного генерала. Но разве для вас  секрет,  что  после  посещения  Удетом
Аугсбурга и  Лехфельда  министерство  еще  раз  потребовало  категорического
исполнения приказа Гитлера о восемнадцатимесячной гарантии начала  серийного
производства?
     - Сегодня мы можем дать такую гарантию.
     - Как! Ваш "Штурмфогель" уже летает?
     - Он взлетит завтра, - сухо сказал Зандлер. - Извините, господин  Пихт,
мне очень нужен господин капитан. Альберт, я вас жду.
     "Старый козел начал взбрыкивать, - подумал Пихт. - Неужели дело идет на
лад?"
     Он окликнул Вайдемана:
     - Альберт! Ты и вправду  собрался  завтра  подняться  на  зандлеровской
метле?
     - Ну да!
     - Пари, что завтра тебе не удастся оторваться от земли.
     - Ящик коньяка!
     - И ты навсегда откажешься от  всей  этой  затеи?  Поверь,  она  пахнет
гробом.
     - Нет, не откажусь. Отвечу тоже коньяком. Так что завтра в любом случае
перепьемся. С вашего разрешения, фрейлейн, - сказал Вайдеман, уступая дорогу
Эрике.
     - Вы живы, лейтенант? - спросила Эрика, сияя.
     - Извините, уже капитан, - поправил  ее  Пихт.  -  Я  не  мог  умереть,
оставляя после себя вдову. Строгий немецкий бог не простил бы мне  подобного
легкомыслия в исполнении столь  важной  национальной  задачи.  Здравствуйте,
Эрика! Я привез вам "Шанель".

                                   - 4 -

     Утром слегка подморозило. Вчерашний ветер  нагнал  на  взлетную  полосу
опавшие листья. Механики расчехлили самолет задолго  до  рассвета  и  начали
предполетный осмотр двигателей.
     Поеживаясь, Карл Гехорсман регулировал клапаны подачи топлива  и  думал
об Эрихе Хайдте, брате Ютты. "Что заставляет парня  рисковать?  Сидел  бы  в
своем ателье и копил марки, если уж ногу покалечил. Может, Гитлер  и  правда
победит, тогда немцы получат в России большие наделы и заживут лучше.  Почти
каждый верит в это. Может, и я заведу  себе  хозяйство.  Ха-ха,  "Образцовое
хозяйство Карла Гехорсмана с сыновьями"..."
     Гехорсман покрутил головой, представив себя в необычной роли.
     Работая в 1925 году в России и обслуживая самолеты Юнкерса, летающие по
договору с Добролетом на пассажирских линиях, Карл  ничего  не  имел  против
русских и теперь чувствовал, что русские сумеют постоять за себя.
     "Только ребятишек жалко. Написать  бы  им,  чтобы  они  сматывались  из
России, пока целы".
     Налив ведро бензина, Гехорсман вымыл руки  и  отступил  назад,  любуясь
серебристым "Штурмфогелем". Истребитель каждой своей  линией  был  устремлен
вперед.
     "А ведь если такой самолет пойдет в серию, он натворит  дел",  -  вдруг
подумал Карл.
     Новая мысль поразила его. Гехорсман  вытер  руки  паклей  и  подошел  к
Вайдеману. Тот сидел на ящике от запасных частей и курил, дожидаясь вылета.
     - Ну, кажется, все готово, господин капитан, - сказал Гехорсман.
     Подошла машина Зандлера, остановилась около  "Штурмфогеля".  Профессор,
нервно потирая руки, потребовал снова открыть капоты, чтобы лично  убедиться
в  готовности  двигателей.  Под  плоскостями,  как  и  прежде,  стояли  "БМВ
109-003", а в носу - поршневой тысячесильный "Юмо-211".
     После осмотра Зандлер подошел к Вайдеману:
     - Альберт, как и в прошлый раз, попытайтесь только взлететь. Рекорды ни
мне, ни тем более вам не нужны, если они оканчиваются катастрофой.
     - По-моему, я рискую большим, - проговорил, усмехнувшись, Вайдеман...
     - Все рискуем...
     Истребитель начал разбег. Альберт чуть потянул ручку на себя, но машина
не испытала желания  взлететь.  Конец  взлетной  полосы  стремительно  летел
навстречу. Через две-три секунды взлетать будет поздно... Вайдеман  еще  раз
рванул ручку  на  себя.  "Штурмфогель"  опустил  хвост  и  на  скорости  сто
шестьдесят километров в час оторвался от бетонки.
     "Норовистый же, чертенок", - мелькнула мысль.
     Под  крылья  понеслись  фонари  аэродромного   ограждения,   кустарник,
небольшое крестьянское поле, ореховый лес. Вдруг  на  высоте  сорока  метров
обрезало правый двигатель. Самолет, как утлая лодочка, шарахнулся в сторону.
Вайдеман интуитивно выключил левый двигатель. Теперь гудел только  поршневой
"Юмо".
     - Опять что-то стряслось с двигателями, - передал Вайдеман, вытирая лоб
перчаткой.
     - Попробуйте  набрать  высоту,  развернуться  и  сесть,  -  посоветовал
Зандлер.
     - Ладно.
     "Юмо"  тянул  изо  всех  сил,  но  для  него  все  же   был   тяжеловат
цельнометаллический корпус "ШтурмФогеля".
     Над замком Блоков Вайдеман развернулся и пошел на посадку.


         Глава восьмая АБВЕР ПОДНИМАЕТ ТРЕВОГУ 

     "Мы знаем, что советский народ победит.  Он  будет  бороться  на  своих
самолетах, в своих горах, вдоль своих рек и озер, над своими морями  до  тех
пор, пока всеразрушающее шествие фашистских сил не сгинет во тьме истории".
     Начальник штаба четвертой полевой армии, наступавшей на Москву, генерал
Гюнтер Блюментритт прочитал перехваченную телеграмму и покосился на подпись.
Ее автором был некто Карлис Ламонт,  председатель  американского  Совета  по
вопросам отношений с СССР. Впервые ему пришла мысль,  что  русская  кампания
может окончиться такой же катастрофой, какую потерпел Наполеон.
     Надежды вывести Россию из войны в  1941  году  провалились  6  декабря,
когда Жуков бросил войска в мощное контрнаступление. Сначала русские нанесли
удар севернее Москвы, форсировав канал Москва-Волга и разгромив левый  фланг
танковой группы генерала Рейнгардта. Одновременно  они  атаковали  четвертую
танковую группу.
     В последующие дни русские разбили вторую танковую армию Гудериана.
     Вся  гигантская  машина,  которая  стальной  лавиной  шла  на   Москву,
забуксовала в снегах. После отчаянных боев она покатилась обратно.
     Второй воздушный флот, брошенный на русскую столицу, только за двадцать
дней, с 16 ноября по 5 декабря, потерял около полутора тысяч самолетов.
     На памяти Блюментритта это  было  первое  жестокое  поражение  во  всех
кампаниях, которые вела Германия за время второй мировой войны.
     Над оскандалившимися гитлеровскими командирами разразилась  катастрофа.
19 декабря 1941 года Гитлер  снял  с  поста  главнокомандующего  сухопутными
войсками Вальтера фон Браухича. Гудериану было приказано убираться в тыл,  в
резерв. Командующий третьей танковой группой  генерал-полковник  Геппер  был
разжалован и лишен всех чинов и отличий. Такая же участь постигла командиров
помельче.

                                   - 1 -

     Капитан функабвера Вернер  Флике  удовлетворенно  хмыкнул.  Наконец-то!
Операция, ради которой он уже третий месяц  сидит  в  Брюсселе,  близится  к
концу. Почти все это время он провел у  распределительных  щитов  подстанции
Эттербеека, одного  из  пригородов  бельгийской  столицы.  Терпения  у  него
хватило, и вот награда.
     Когда,  еще  летом,  выяснилось,   что   наиболее   мощная   подпольная
радиостанция, передающая сведения на  восток,  находится  в  Брюсселе,  сюда
прибыл целый отряд мониторов - радиопеленгаторов. Но они засекли район  лишь
приблизительно: где-то в Эттербееке. И  тогда  Флике  засел  на  подстанции.
Начиналась передача, и он последовательно выключал дом за домом, квартал  за
кварталом, улицу за улицей. И  вот  сегодня,  13  декабря,  удача.  Выключен
очередной рубильник, и морзянка исчезла. Неизвестная станция смолкла.
     Впрочем, уже известная. Адрес точный: одна из трех двухэтажных вилл  на
Рю де Аттребэте.
     Флике  включил  рубильник.  Сейчас  в  комнате,  где   ведет   передачу
таинственный радист, снова зажегся свет, радист выругался и положил руку  на
ключ. Да, в наушниках снова затрещала морзянка.  Флике  посмотрел  на  часы:
23.15.
     В 23.20 два взвода СС выгрузились из машин. Солдаты натянули на  сапоги
носки, неслышно окружили три виллы.
     В 23.30 благонамеренные жильцы вилл на Рю де Аттребэте  были  разбужены
одиночными выстрелами.
     В 23.32 их сон был окончательно нарушен длинной автоматной очередью.
     В 23.33 глухой взрыв заставил их  выскочить  из  кроватей  и  осторожно
подойти к широким, до блеска вымытым окнам...
     Но больше уже ничто не нарушало пригородную тишину. Поругав беспокойных
немцев, потревоженные владельцы вилл вернулись к приятным сновидениям.
     В 23.45 командир роты СС докладывал капитану Флике: "Их было трое: двое
мужчин и девушка. Живыми взять  не  удалось.  В  камине  найдены  обгоревшие
страницы трех книг на французском языке".
     "Маловато, - подумал Флике. - Придется завтра продолжить обыск".
     На другой день во время обыска эсэсовцы задержали  пожилого  бельгийца,
постучавшегося в дверь виллы. Он оказался скупщиком кроличьих шкурок, и  его
пришлось отпустить после допроса.
     Поздно вечером,  14  декабря,  Перро  принял  радиограмму  Центра:  "От
Директора  Перро.  По  сообщению  Кента,  вчера   разгромлена   брюссельская
радиостанция.  Возможно,  захвачен  шифр.  Переходите  на  третью   запасную
систему. Чаще меняйте место передач и время сеансов. Директор".
     Такую же радиограмму в этот день получила в Лехфельде Ютта Хайдте.

                                   - 2 -

     Каждый  раз,  переступая  порог  "лисьей  норы",   полковник   Лахузен,
начальник второго отдела  абвера,  перебирал  в  уме  английские  поговорки.
Старый лис - адмирал Канарис  считал  себя  знатоком  английского  народного
языка и любил, когда подчиненные предоставляли ему возможность проявить свои
знания.
     Адмирал стоял у окна, вертел в  руках  знаменитую  бронзовую  статуэтку
трех обезьянок. Одна держала лапу  у  глаз,  как  бы  смотря  вдаль,  другая
приложила ладонь к уху, третья предостерегающе поднесла палец к губам.
     - Я всегда считал эту вещицу символом абвера - все видеть, все  слышать
и молчать. Не так ли? - спросил адмирал. Он поставил статуэтку  на  стол.  -
Садитесь, полковник. Вы слышали, чтобы обезьяны перебегали в чужие стаи?  Не
слышали?
     Лахузен посмотрел через  голову  адмирала.  На  стене  висела  японская
гравюра - беснующийся  дьявол.  Рядом  две  фотографии:  генерал  Франко  (в
верхнем углу размашистая дарственная подпись) и злющая собачонка -  любимица
адмирала такса Зеппль.
     - Полковник, вы,  конечно,  слышали,  что  дешифровальный  отдел  сумел
раскодировать  значительное  количество   радиограмм,   посланных   агентами
большевиков с начала войны до тринадцатого декабря. К сожалению,  затем  они
сменили  код,  и  пока  ни  одной  новой  станции  не  захвачено.  Судя   по
радиограммам, против нас действует не одна, а десятки подпольных организаций
или, что менее  вероятно,  одна  организация  с  многочисленными  филиалами.
Анализ передаваемой информации  показывает,  что  советская  разведка  имеет
доступ к самым жизненным центрам империи. Ее достоянием становятся  сведения
и решения, известные весьма  узкому  кругу  лиц.  Общая  ответственность  за
ликвидацию этой угрозы возложена фюрером на Гейдриха. Но... - Адмирал  потер
руки. - ...Но и мы не  можем  остаться  в  стороне.  Тем  более,  что  здесь
затронута честь мундира. В  списке  людей,  неоднократно  имевших  доступ  к
переданной информации, есть двое сотрудников отдела контрразведки люфтваффе.
     - Кто же?
     - Майор фон Регенбах и капитан Коссовски.
     - Это невозможно.

     - Вы хотите за них поручиться?
     Полковника передернуло.
     - Я сказал, что не верю своим ушам. Эвальд фон Регенбах...
     - У нас нет стопроцентной уверенности в предательстве кого-то  из  них,
но  факты...  Факты  весьма  уличающие.  Во  всяком  случае,  нам   надлежит
разобраться в этом деле раньше, чем спохватятся молодчики Гейдриха.
     - Вы поручаете мне установить слежку за обоими...
     - Слежка не помешает. Но одной слежки  мало...  Впрочем,  имеем  ли  мы
право  вмешиваться  в  дела,   относящиеся   к   компетенции   контрразведки
люфтваффе?.. Пусть они сами расхлебывают эту кашу.
     - Как! Вы хотите...
     - Вот именно, полковник. Вы очень догадливы последнее время. Пожалуй, я
смогу рекомендовать вас в качестве моего преемника.
     - О, господин адмирал...
     Лахузен приподнялся со стула.
     - Сидите. Вернемся к нашим обезьянкам. Я вас слушаю.
     - Вы предлагаете, чтобы они сооk then own goose?  -  Лахузен  припомнил
старую английскую пословицу.
     - Совершенно точно, полковник. Пусть  они  сами  изжарят  своего  гуся,
Побеседуйте с ними на досуге. По-видимому,  именно  среди  них  нам  следует
искать русского агента,  подписывающего  свои  донесения  именем  Перро.  Вы
знаете, кто такой Перро?
     - Французский сочинитель сказок. Красная Шапочка и Серый волк.
     - Вот именно.  Сказку  вам  придется  переделать.  Серый  волк  съедает
Красную Шапочку, и никакие охотники ей не помогут.
     У Канариса дрогнули уголки рга, и Лахузен позволил себе рассмеяться.

     - Еще один момент, Козловски...
     - Коссовски, господин адмирал.
     - Да, Коссовски... В сферу его  деятельности  входит  общий  надзор  за
обеспечением  секретности  работ  фирмы  "Мессершмитт  АГ".  Так  вот,   как
свидетельствуют эти радиограммы, - вы прочтете их, полковник, - в  Аугсбурге
действует весьма энергичная группа русских разведчиков во главе  с  каким-то
Мартом. Он буквально засыпал Москву технической  документацией.  А  вы  ведь
знаете, чем занимается сейчас Мессершмитт.
     - Так точно. Секретным оружием.
     - Увы, давно не секретным...
     - Значит, Коссовски...
     - Коссовски, как и вы, пять минут назад ничего не знал о  существовании
Марта. По службе, конечно, по службе. По службе он узнает об этом завтра. От
вас, полковник. Ясно?
     - Слушаюсь.
     - Я думаю,  он  сам  догадается  направить  в  Аугс-бург  подразделение
функабвера. Марта нужно унять.
     Канарис наклонил голову, давая понять, что инструктаж закончен. Лахузен
вышел. Вслед ему со стены корчил рожу черный японский дьявол.

                                   - 3 -

     В  середине  января  1942  года  на  центральном  ипподроме   Коссовски
неожиданно встретил Пихта. Тот стоял у паддока с группой офицеров, оглядывал
лошадей.
     - Крупно играете, капитан?
     Пихт обернулся, обнажил в улыбке сверкающие зубы.

     - Зигфрид! Не знал, что ты любишь играть на скачках.
     - Я здесь редкий гость. К азарту, ты знаешь, не склонен.
     - Идешь по следу? Крупная охота? Международная сенсация: шпион - жокей.
Тебе, Зигфрид, надо ставить на темных!
     Пихт  раскатисто  расхохотался.  Несколько   офицеров   заинтересованно
обернулись. Коссовски взял Пихта за локоть, отвел в сторону:
     - А ты предпочитаешь ставить на гнедых? Не так ли, Пауль?
     - Тайна ставок, тайна ставок. Тебе, Зигфрид, эта масть не нравится?
     - Я обожаю гнедых. Но что-то не вспомню случая, чтобы они забирали  все
призы. А к тому же какие жокеи! Мальчишки. Сопляки. Разве это  международный
класс?
     - Ты что-то мрачен сегодня, Зигфрид. Уже успел проиграться?
     - Человек, лишь изредка посещающий ипподром, не  может  позволить  себе
проигрывать. Я выиграю, как всегда, Пауль!
     Ударил гонг. Публика, отхлынув от паддоков,  осадила  лестницы  трибун.
Оглушительно, наперебой, закричали букмекеры.
     - Посмотрим, как придут. Твоя седьмая? - спросил Коссовски.
     - Первая. Точный выстрел. Твоя?
     - Одиннадцатая. Алый цветок. Фаворит. Пошли!
     "Бег  повел  Голштинец.  За  ним  Фуриозо.  Сбоил  Точный  выстрел",  -
объяснили по радио.
     - Можешь выкинуть билет, Пауль, - проговорил Коссовски.
     Пихт не ответил. Прильнув к окулярам бинокля, он следил за  борьбой  на
дистанции. Коссовски достал программу, подозвал букмекера.
     "С поля на первое место  выдвигается  Алый  цветок,  идущий  в  упорной
борьбе с Голштинцем. Сбоил Фуриозо..."
     Пихт опустил бинокль, лукаво посмотрел на Коссовски :
     - Ты что-то сказал, Зигфрид?
     - Поставим вместе, Пауль?
     - Что ты предложишь?
     - Есть хороший дупль. Свяжем двух фаворитов.
     - Это бессмысленно, Зигфрид. Кто-нибудь из них наверняка не  придет.  Я
не люблю дупль. Предпочитаю играть в одинаре против фаворитов.
     - Как у тебя идут дела после смерти Удета?

     - Завтра окончательно переезжаю к Мессершмитту: у меня, ты знаешь,  там
невеста. Смотри! - Пауль протянул бинокль.
     Растянувшаяся кавалькада приближалась к левому повороту.
     "Бег уверенно ведет Алый цветок.  На  второе  место,  обойдя  сбоившего
Голштинца, переложился Точный выстрел. Третья четверть пройдена за  тридцать
восемь секунд..."
     - Все мы начинаем жизнь темными лошадками -  и  Зейц,  и  ты,  и  я,  -
задумчиво проговорил Пихт. - А кто как закончит?  Фавориты  обозначаются  на
финише.
     К Коссовски подошел офицер. Сказал, что  на  его  имя  пришел  пакет  с
грифом "Весьма срочно. Совершенно секретно".
     - Вынужден удалиться. Надеюсь в скором времени увидеться с тобой у  нас
или в Лехфельде.
     - Сказать по правде, не люблю я ваши  научные  апартаменты.  Очень  там
тихо.
     - Зря. Искренне говорю, зря. У нас хорошие  ребята.  Умницы,  -  сказал
Коссовски, по привычке трогая свой алый шрам.
     - Дай им бог здоровья. До свидания.
     - До свидания. Желаю выиграть.
     Уже уходя с ипподрома, Коссовски услышал, как диктор объявил:  "Бег  на
первом месте закончил Алый цветок, выступавший под одиннадцатым номером".
     Коссовски замешкался, раздумывая, не  вернуться  ли  за  выигрышем,  но
потом подозвал такси и попросил отвезти его на Вильгельмштрассе.
     Приехав, он получил адресованный ему пакет. Его посылал  дешифровальный
отдел функабвера. Капитан Флике сообщал  дату  перехвата  радиограммы  -  14
января, то есть вчера.
     "От  Марта  Директору,  -  значилось  в  радиограмме.  -   Работы   над
"Штурмфогелем" продолжаются успешно. Как и  раньше,  задержка  за  надежными
двигателями. Над ними работает  фирма  "Юмо".  Делаю  все  возможное,  чтобы
тормозить работу Мессершмитта над реактивным самолетом. Март".
     Эта телеграмма была зашифрована новым кодом и прочитана.
     Коссовски встал и нервно прошел по кабинету. После того, как  он  узнал
от Лахузена о  существовании  Марта  и  его  радиостанции  в  Аугсбурге,  он
немедленно связался с Вернером Флике из  функабвера  и  попросил  его  лично
разыскать  подпольную  станцию.   Мониторы   вот   уже   полмесяца   утюжили
аугсбургские улицы и окрестности. Но пока Флике не мог напасть на след. Март
выходил на связь редко, в разное время суток, что трудно поддавалось анализу
и разработке какой-то определенной системы.
     Коссовски составил список лиц, имеющих доступ к секретнейшей информации
в фирме Мессершмитта. Получился он довольно внушительным - сам  Мессершмитт,
Зандлер, Зейц, механик  Гехорсман,  обслуживающий  "Штурмфогель",  Вайдеман,
второй испытатель  Фриц  Вендель,  летчики  отряда  воздушного  обеспечения,
Регенбах и он сам - Коссовски.
     Не сомневался Коссовски  и  в  том,  что  точно  такой  же  список  мог
составить  любой  сотрудник  контрразведки  абвера,  люфтваффе,  гестапо.  И
разумеется, пристальней присмотрится к Коссовски.
     Напротив фамилий условными значками Коссовски обозначил, кто из  них  и
какую информацию мог получить и передать в Москву.
     Мессершмитт? Смешно и думать.

     Зандлер? Труслив, малоопытен в таких делах, и вообще ему  нет  никакого
смысла работать  на  русских  весьма  сомнительным  методом.  Гораздо  проще
передать им всю документацию того же "Штурмфогеля".
     А его секретарша Ютта Хайдте? Умная, сообразительная девушка. Но она не
может знать многого из того, о чем сообщают телеграммы.
     Зейц? Коссовски вдруг вспомнил Париж, ресторан  "Карусель".  Тогда  они
сидели вместе  -  Коссовски,  Зейц,  Пихт  и  Вайдеман.  В  словах  гарсона,
подавшего бутылку, было употреблено слово  "март"...  Может  быть,  он  звал
Зейца? Зейц много знает и не так уж прост, каким старается казаться?
     Коссовски много прожил и видел всякое. И все  же  не  думал,  что  Зейц
может быть Мартом. В противном случае он оказался бы суперразведчиком.
     Механик Гехорсман? Коссовски раскрыл его дело. Нет, Гехорсман не может.
Правда, Зейц пытался связать его имя  с  пропажей  радиостанции  у  самолета
"Ю-52". Но у Гехорсмана оказалось надежное алиби. Его видели в "Фелине".
     Вайдеман? С фотографии на послужном списке на Коссовски глянуло широкое
большелобое лицо Альберта. Отчаянный парень, твердый товарищ... Далеко же  в
таком случае пошел капитан Альберт Вайдеман.

     Пихт? Коссовски недолюбливал баловней судьбы. Пронырлив,  легкомысленно
весел, смел до безрассудства,  но  не  слишком  умен.  Пихт  не  может  быть
разведчиком. У него нет терпения и логики, той логики и  последовательности,
с какой работает Март, водя за нос всю контрразведку люфтваффе.
     Регенбах? Милейший салонный Эви... В  последнее  время  Коссовски  даже
сдружился с Эвальдом - с ним  можно  было  работать,  не  опасаясь  подвоха.
Несколько  раз  Регенбах  даже  защищал  Коссовски,  давая   самые   лестные
характеристики своему подчиненному. А это для начальника - редкое  качество.
Но  откуда  тогда  у  него  потрясающая   осведомленность   о   деятельности
Мессершмитта в далеком Аугсбурге? Что-то Коссовски не помнит, чтобы Регенбах
просил какие-либо материалы, касающиеся работы над реактивными самолетами...
     Коссовски  снял  копии  с  личных   дел   людей,   имеющих   доступ   к
"Штурмфогелю", и начал записывать все, что могло  относиться  к  каждому  из
них.
     В дверь постучали.  Коссовски  машинально  прикрыл  газетой  бумаги  на
столе.
     Вошел Регенбах.
     - Что нового, Зигфрид, сообщает пресса?
     - Ерунду, - махнул рукой Коссовски.  -  Эхо,  так  сказать,  московской
битвы. Американцы пишут: "На обагренных кровью снежных полях  России  сделан
решительный шаг к победе". Англичане выражаются еще лестней:  "Мощь  русских
вооруженных  сил  колоссальна  и  может  сравниться  только  с  мужеством  и
искусством их командиров и солдат. Русские войска выиграли первый  тур  этой
титанической борьбы и весь свободолюбивый мир является их должником".
     - Я не  люблю  газет,  -  зевнул  Регенбах  и  положил  руку  на  плечо
Коссовски. - А вас не насторожило, Зигфрид, что одна из телеграмм, посланная
раньше из Брюсселя, была тоже подписана Мартом?

     - Мне кажется,  что  Март  пользовался  несколькими  станциями  -  и  в
Брюсселе, и в Лехфельде. Меня  не  удивит,  если  скоро  мы  перехватим  его
берлинскую телеграмму и тоже расшифруем.
     - Да, вы правы, капитан. - Регенбах отошел к окну и долго стоял,  глядя
на низкое берлинское небо.

                                   - 4 -

     В Берлине Пихт заканчивал свои  последние  дела.  Канительно  и  трудно
промчались  те  дни.  Среди  сослуживцев  нашлось  немало   таких,   кто   с
удовольствием  соглашался  выпить  одну-другую  рюмку  с  бывшим  адъютантом
генерал-директора Удета. Пихт написал рапорт с  просьбой  отправить  его  на
фронт. Начальник канцелярии рейхсмаршала генерал-майор люфтваффе  Димент,  с
кем Пихт не раз проводил время в обществе с Улетом, без обиняков заявил:
     - На фронте пока вам нечего делать. Оставайтесь в штабе.
     - Мне не хотелось бы, господин генерал... Здесь все стены напоминают об
Удете.
     Димент подумал и сказал:
     - Пожалуй, вы правы. Но согласитесь, Пауль, война  с  русскими  гораздо
тяжелей испанской войны. Гораздо!
     - Я готов воевать. - Пихт выпрямился. Димент развел руками и  посмотрел
на Пихта, как любящий отец на шалуна мальчишку.
     - Вы знаете, с каким уважением я относился к генерал-директору, и  ради
его памяти я обязан отнестись к вам с должным вниманием.
     - Благодарю вас, господин генерал.
     - Поэтому... - Димент нахмурился  и  постарался  произнести  как  можно
строже, - поэтому я советую вам устроиться  на  каном-либо  крупном  заводе,
скажем, у Мессершмитта, Хейнкеля или Юнкерса.
     Пихт задумался. Дименту показалось, что он озадачен,  вернее,  захвачен
врасплох этим предложением.
     - Что же я буду там делать? - спросил Пихт тихо.
     - В перспективе можете стать испытателем, если у вас такое  же  крепкое
сердце и нервы, как прежде.
     - У Мессершмитта работает мой друг... Еще  с  Испании...  Но  позвольте
подумать.
     - Разумеется.
     Пихт вышел из кабинета и закурил. Сразу же зазуммерил телефон. Адъютант
Димента скрылся за дверью и, через минуту выйдя, весело подмигнул Пихту:
     - Шеф звонит Мессершмитту о тебе.
     "Значит, Димент  заинтересован  в  лишнем  глазе  в  фирме  строптивого
Вилли", - подумал Пихт.
     Когда он вошел обратно к Дименту, генерал объявил о  назначении  Пихта,
как о деле решенном:
     - Надеюсь,  Пауль,  что  вы  и  впредь  не  будете  порывать  связей  с
министерством. В ваших же интересах. Нам нужно, чтобы у Мессершмитта  служил
наш человек. Я вас рекомендовал Вилли, и тот с радостью  согласился  принять
вас в летный отряд.
     Пихт рассмеялся:
     - Вы меня женили, а я даже не видел невесты.
     - Поверьте мне, старому волку, что для вас это  будет  самая  легкая  и
перспективная служба. Да, перспективная. А ваш рапорт с  просьбой  отправить
на фронт я пока положу в ваше же личное дело.
     У Вилли Мессершмитта были свои виды на Пихта. Разумеется, он  не  забыл
тех услуг, которые оказывал Пихт в бытность свою адъютантом Удета.  Но  даже
если бы забыл, то сейчас он хорошо знал, что Пихт в какой-то мере  останется
связанным с прежними сослуживцами и может оказать немало услуг фирме.  Кроме
того, Пихт в курсе дел других конструкторов, в первую очередь  Хейнкеля,  и,
конечно, он не преминет поделиться об этом с новым шефом,  то  есть  с  ним,
Мессершмиттом.
     ...Как  только   Пихт   приехал   из   Берлина,   секретарша,   которой
обер-лейтенант каждый раз привозил столичные подарки, сразу  же  доложила  о
нем Мессершмитту.
     - Садитесь, Пауль, - предложил Мессершмитт, но уже не встал  навстречу.
- Мне звонил Димент, и я готов дать  вам  любую  летную  должность.  Скажем,
испытателем на завод, где строят мои "сто  девятые".  Или...  -  Мессершмитт
хитровато посмотрел на Пихта, - или в Лехфельд. Мне сдается, что вы  большой
поклонник новых самолетов.
     - Боюсь, мы безнадежно отстаем от того же Хейнкеля, -  проговорил  Пихт
озабоченно.
     - Не понимаю, - насторожился Мессершмитт.
     - Доктор Хейнкель все же не может отказаться от своей  идеи.  Он-то,  в
отличие от наших министерских  тугодумов,  не  считает  фантастичным  быстро
построить реактивный самолет. Больше скажу - бомбардировщик!
     Мессершмитт заерзал в кресле, что не скрылось от внимания Пихта.

     - Объясните, Пауль.
     - Свои двигатели он приспособил на "Хейнкеле-111", и эта каракатица уже
летала с поразительной для себя скоростью!
     - Черт возьми, а я не могу отыскать подходящие двигатели!
     - Мне сдается, что профессор Зандлер...
     - Осторожен и  стар!  Но  планер-то  он  сделал  отличный,  я  не  могу
поступиться им.
     - Но вы можете ускорить испытания, чтобы  скорей  получить  официальный
заказ и запустить "Штурмфогель" в серию.
     Мессершмитт откинулся на спинку кресла и неожиданно спросил Пихта:
     - Вам не приходилось читать Ленина?
     - Н-нет. Это имя для истинного немца звучит слишком кощунственно.
     - Напрасно. Фюрер, как всегда, перестарался, приказав сжечь книги своих
врагов. Так вот, в "Философских тетрадях" Ленин отождествляет здравый  смысл
с предрассудками своего времени. У тех, от  кого  зависит  наша  работа  над
реактивными самолетами, нет взлета фантазии. "Позвольте,  как  может  летать
самолет без винта?"-передразнил кого-то Мессершмитт. - А мы  творим,  мы  не
можем не думать о будущем. Словом, мы правы, но слишком фантастичной кажется
наша  работа  сегодня.  И  если  я,  поторопившись,  разобью  еще  несколько
самолетов, реактивная авиация будет загнана в могилу, так и не родившись. Вы
понимаете мою мысль?
     - Вполне. И тем не менее, по-моему, надо торопиться вам.
     - Теперь "нам".
     - Да, нам. Со своей стороны я готов сделать все, что могу.

     - Тогда поезжайте в Лехфельд. Там у меня есть вакансия.  Пока  в  отряд
воздушного обеспечения. Согласны?
     - Слушаюсь. - Пихт пожал руку Мессершмитту и направился к двери.
     На улице было морозно. С Альп пришел холод. Снег весело поскрипывал под
ногами Пихта, приятно покалывало щеки.

     В спортивном магазине Пихт купил пистолет с инкрустированной  рукояткой
и приказал упаковать в коробку из-под детских игрушек. Для Эрики.
     Потом зашел на почтамт и отправил безобидное письмо старому берлинскому
приятелю. Что, мол, все складывается хорошо. Получил назначение и с радостью
готов служить на новом поприще, ради того чтобы жила и крепла Германия.

                                   - 5 -

     Двигатели    доктора    Франца,     заказанные     Мессершмиттом     на
моторостроительной фирме "Юнкерс", работали на  стендах  почти  беспрерывно,
оглашая  аэродром   раскатами   грома.   Если   у   них   окажутся   хорошие
характеристики, то Мессершмитт закажет сразу большую партию. В таком  случае
"Штурмфогель" мог бы скоро появиться на фронте.
     Профессор Зандлер пошел к испытательным стендам.

     Уже  вечерело.  Солнце  отбрасывало  длинные  косые  тени  от  леса   и
аэродромных построек. Ветер слабо  покачивал  флюгер.  Зандлер  шел,  вдыхая
чистый мартовский воздух, и думал: "Зачем существуют одержимые люди? Для них
нет ни солнца, ни жизни".
     Он остановился и стал долго рассматривать одинокий бук - его не срубили
сердобольные строители. Он рос рядом с ремонтными  мастерскими  и  стендами,
где проводились  сейчас  испытания.  Дерево  чуть  заметно  покачивалось,  с
набухших ветвей падали капли. Одна капля кольнула лицо Зандлера и  скатилась
ко рту. Профессор почувствовал горьковатый вкус смолянистой почки и пресный,
вяжущий - гари от копоти двигателей. "Вот и ты, как  этот  бук",  -  подумал
Зандлер и пошел дальше.
     У входа в мастерские его остановил солдат  с  автоматом.  Этот  парень,
конечно, давно знал конструктора, но все равно придирчиво осмотрел пропуск и
только тогда разрешил пройти к стендам.
     Зандлер шагнул в полутемный,  содрогающийся  от  дикого  гула  цех.  От
запаха керосина, масла и дыма  у  него  закружилась  голова.  Тускло  горели
лампочки. По скользкой лестнице Зандлер поднялся к пульту и увидел дежурного
инженера. Тот спал, положив голову на скрещенные руки.
     Вдруг Зандлер своим нервным,  возбужденным  чутьем  уловил  присутствие
кого-то еще. Он взглянул на работающие  двигатели  и  увидел  промелькнувшую
тень. Зандлер сильно толкнул инженера. Тот спросонья  уставился  на  приборы
пульта и сразу заметил, что один из двигателей работает на взлетном  режиме.
Машинально инженер уменьшил подачу топлива  и  уставился  на  встревоженного
профессора.
     - Немедленно тревогу! - крикнул Зандлер.
     Но за грохотом двигателей инженер не услышал его.
     Тогда Зандлер сам включил сигнал.  В  разных  концах  аэродрома  завыли
сирены. Все, кто был на аэродроме, бросились к мастерским,  где  над  входом
ярко-красным огнем горела лампа.
     Растерявшийся солдат у  входа  не  смог  сдержать  толпу,  и  несколько
человек прорвалось к стендам. Двигатели выключили.
     - Оцепить мастерские! Никого не впускать и  не  выпускать!  -  приказал
Зандлер. - Где Зейц? Через несколько минут прибежал Зейц.
     - Господин  оберштурмфюрер,  здесь  только  что  кто-то  был.  Дежурный
инженер спал, но, когда я зашел сюда, мне показалась тень вон там.
     - Здесь никто не появлялся, клянусь вам, - пробормотал позеленевший  от
страха инженер.
     - Молчать! - оборвал его Зейц и махнул солдатам.
     Те бросились  шарить  по  мастерской.  Зандлер  осмотрел  взволнованных
служащих. Взгляд его остановился на Пихте:
     - Как попали сюда вы?
     - Как все, по тревоге.
     - Но ведь по тревоге вам  полагается  быть  у  своей  машины,  а  не  в
мастерских.
     - Все бежали сюда, ну и мы не удержались! - вышел  из  толпы  Вайдеман,
вытирая запачканный маслом рукав френча.
     - Вы были вместе с Пихтом?
     - Нет, я его не заметил... Впрочем, и вас-то недавно разглядел.
     - А вы, Пихт, видели Вайдемана?
     - Я?.. Нет.
     - Какой  двигатель  работал  на  полную  мощность?  -  спросил  Зандлер
дежурного инженера.
     - Третий слева. "Юмо".
     - Что нужно сделать, чтобы заставить его работать на полную мощность?
     - Двинуть вот этот сектор на пульте. - Инженер потянулся  к  рычажку  с
оранжевой рукояткой.
     - Не трогать! - крикнул Зейц.
     - Около двигателя есть такой же сектор. Управление здесь  спаренное,  -
сказал инженер.
     - Мы найдем преступника по отпечаткам пальцев, - проговорил Зейц.
     Осмотрев все закоулки мастерской, эсэсовцы никого не  обнаружили.  Зейц
вызвал специалиста по отпечаткам пальцев, переписал  всех,  кто  оказался  в
этот момент рядом. Оставив усиленную охрану, он проводил Зандлера,  вернулся
к себе и срочно вызвал Берлин,  чтобы  доложить  штандартенфюреру  Клейну  о
происшествии.
     ...Профессор плохо спал в эту  ночь.  Только  несколько  рюмок  коньяка
сморили его. Однако проснулся он, как всегда, и появился у себя  в  кабинете
ровно в восемь. Затянувшись сигаретой, Зандлер посмотрел в окно на  одинокий
бук. "Может быть,  у  меня  вчера  была  галлюцинация?  Просто  от  сильного
утомления причудились чертики?" - подумал он и приказал продолжать испытания
двигателей.

     Снова по аэродрому покатился грохот запущенных  "Юмо".  На  них  больше
всего надеялся Зандлер. Они работали хорошо.
     "Конечно, показалось". Профессор шагнул к телефону, чтобы сказать Зейцу
об этом и вдруг услышал взрыв. С треском вылетело стекло. Зандлер бросился к
окну и увидел дым, окутавший мастерские.
     - Взорвался на взлетном режиме двигатель, - доложил дежурный инженер.
     - Какой?
     - "Юмо", на стенде третий слева.
     "Все ясно", - прошептал Зандлер, бледнея.
     Рядом действовал  агент.  Мысленно  Зандлер  перебрал  всех  инженеров,
техников, летчиков, которых знал: "Кто-то  из  них,  в  рабочей  куртке  или
мундире люфтваффе, - враг..."
     Дверь в кабинет отворилась, и на пороге вырос Зейц.
     - Как я и ожидал, преступник не оставил  отпечатков  своих  пальцев,  -
возбужденно сообщил он, - но агент все же не успел скрыть следов!
     Зейц,  стуча  каблуками  своих  великолепных  сапог,  подошел  к  столу
Зандлера и бросил перчатки:
     - Мои люди нашли их в баке с топливом! Профессор покосился на  перчатки
- обычные армейские перчатки из темно-серой искусственной кожи.
     - Таких перчаток, наверное, у каждого по паре, - усмехнулся он.
     - Нет и нет, господин профессор, -  засмеялся  Зейц.  -  Во-первых,  мы
знаем размер руки преступника. Во-вторых, вряд ли кто  из  техников  получал
такие перчатки на складе, а если получал,  мы  легко  установим.  В-третьих,
видите чуть треснутый шов? Преступник имеет привычку сжимать кулаки. Это  не
все, но уже многое. А вы, господин профессор, не  волнуйтесь  и  продолжайте
работу. Как поживает фрейлейн Эрика?
     - Спасибо, хорошо.
     - Передайте ей привет от меня. - Зейц улыбнулся и,  прощаясь,  приложил
руку к козырьку.

     Но Зандлеру не понравился оптимизм оберштурмфюрера. Оставшись  наедине,
он подумал о неприятностях, которые наверняка  свалятся  на  его  несчастный
"Штурмфогель". Даже несмотря на явную диверсию, двигатели "Юмо" и  "БМВ"  не
годились для летных испытаний. Они требовали серьезной доводки.
     Через несколько дней, не выдержав  взлетного  режима,  взорвался  мотор
"брамо".   Мессершмитт,   занятый    совершенствованием    модифицированного
винтомоторного истребителя "Ме-109"  все  же  нашел  время,  чтобы  серьезно
поговорить с Зандлером о  будущем  "Штурмфогеля".  Главный  конструктор  был
недоволен моторостроительными фирмами.	,,
     - Вы видите, что нам пишут с  фирмы  "Юнкерс"?  -  Мессершмитт  швырнул
Зандлеру телеграмму.
     В ответ на просьбу ускорить постройку новых двигателей фирма  сообщала,
что она сможет это сделать не раньше, как через восемь месяцев.
     - А война идет! - Мессершмитт кулаком ударил по  столу,  и  серебристая
модель его любимца "Ме-109" свалилась на пол.  -  Война  идет!  Она  требует
новых и новых машин - надежных и прочных. Лучше, чем у русских!


         Глава девятая ГОЛОСА ЛЕТА 

     С весны 1942 года после затяжных  дождей  по  всей  Европе  установился
устойчивый антициклон. Трупы  после  зимних  боев  успели  закопать  местные
жители, но сладковатый запах мертвых остался. Он и мутил  двадцатитрехлетних
солдат многотысячной армии  Паулюса,  наступающей  на  Волгу.  Эти  кадровые
солдаты прошли  по  Европе,  но  впервые  видели  такие  моря  полей,  такое
богатство земли, еще не тронутой огнем войны.
     5 апреля Гитлер подписал директиву,  составленную  генштабом  вермахта:
"Все имеющиеся в распоряжении силы должны быть сосредоточены для  проведения
главной операции на южном участке с  целью  уничтожить  противника  западнее
Дона, чтобы затем захватить нефтеносные районы на Кавказе  и  перейти  через
Кавказский хребет".
     Для рейха нужна была пшеница  Украины,  Кубани,  Ставрополья,  донецкий
уголь, бакинская нефть. В  перспективе  снова  рождались  заманчивые  планы:
вступление в войну Турции на стороне Германии, захват  Москвы,  вторжение  в
Иран и далее в Индию. Под  командованием  генерала  Фельми  был  сформирован
специальный корпус "Ф", предназначенный  для  действий  в  странах  Ближнего
Востока. Он укомплектовывался  солдатами  и  офицерами,  знающими  восточные
языки.
     Таранным  ударом  полевая  армия  Паулюса  и  танковая  Гота   прорвала
Юго-Западный фронт русских и ринулась на восток.

                                   - 1 -

     На  утро  18  июля  1942  года  Мессершмитт  назначил  новое  испытание
"Штурмфогеля", но его задержали дела в Берлине, и в Лехфельд он приехал лишь
к  вечеру.  Сам  Зандлер  без  главного  конструктора  проводить   испытания
"Штурмфогеля" на этот раз не решился.  Мессершмитт  вернулся  из  Берлина  в
самом радужном настроении.
     - Профессор, скоро я  вам  смогу  предоставить  отпуск,  -  объявил  он
Зандлеру, - вы поедете в Швейцарию или на Средиземное море.
     Зандлер в недоумении потер свой шишковатый лоб:
     - Я не понимаю вас, господин конструктор...
     - Скоро поймете. На Востоке у нас идут дела превосходно,  с  Россией  к
началу зимы все же мы покончим,  а  потом,  дорогой  профессор,  очередь  за
Индией, Америкой, даже Южной...
     - Тогда придется свернуть работы над "Штурмфогелем" ? - уныло  протянул
Зандлер.
     - Наоборот! - Мессершмитт возбужденно прошелся по  бетонной  полосе.  -
"Штурмфогель" - это прародитель тех самолетов, которые я вижу в  будущем.  А
те машины будут иметь стремительную скорость, может  быть  сверхзвуковую,  и
огромную бомбовую нагрузку! Они сотрут в пыль все небоскребы янки.
     Зандлер подумал, что Мессершмитт, очевидно, в Берлине был  на  каком-то
заседании,  где   обсуждались   новые   перспективы,   открывающиеся   перед
авиапромышленниками.
     "Штурмфогель" стоял на краю аэродрома. Около него утро и день  возились
инженеры и механики. Все было проверено и перепроверено,  но  они  не  могли
уйти от самолета по той лишь причине, что вложили  в  "Штурмфогель"  слишком
много своего труда.
     Мессершмитт и Зандлер повернули к самолету.
     - Разрешите начать испытания? - спросил Зандлер.
     - Разумеется, но перед этим я хочу поговорить с пилотами  Вайдеманом  и
Пихтом.

     Зандлер послал за ними механика.

Мессершмитт оглядел пилотов с явным удовольствием:
     - Как вам нравится работать у меня, господа?
     - Благодарим, господин конструктор, - ответил Вайдеман.
     - Я придумал такую штуку... Если "Штурмфогель" взлетит, то со стороны в
воздухе за ним будет присматривать другой пилот. Вы, Пауль.
     - Понятно, - кивнул Пихт.
     -  А  вы,  Альберт,  по  расчетам,  очевидно,  взлетите  вот  здесь.  -
Мессершмитт топнул по бетонке. - По  расчетам...  Но,  к  несчастью,  иногда
бывает, что и мы, конструкторы, ошибаемся.
     Вайдеман криво усмехнулся. В душе он  недолюбливал  и  конструкторов  и
инженеров. Ему казалось, что они слишком много времени проводят за бумагами,
а не около своего самолета. Но Мессершмитт в это время глядел  за  аэродром,
туда, где начинался кустарник.
     - Надеюсь, прошлой ошибки не  повторится.  Ребятишки  Юнкерса  сделали,
кажется, неплохой мотор... Можете готовиться к полету.
     - "К несчастью", "кажется"... - проворчал Пихт, когда они с  Вайдеманом
отошли. - Не завидую тебе, Альберт. Когда-нибудь ты наладишься в лучший мир.
     Вайдеман шел задумавшись.
     - И там передашь богу привет от меня, грешника, - продолжал Пауль.
     - А бог есть? - вдруг серьезно спросил Вайдеман.

     - Нет, бога нет, - ответил Пихт.
     Вечером  Вайдеман  зашел  в  ресторан  "Хазе"  и  там  встретил  Пихта.
Несколько рюмок он выпил одну за другой и захмелел.

     - Пожалуй, хватит, Альберт, - остановил его Пихт, -  тебе  ведь  завтра
лететь.

     - Чепуха! "Штурмфогель" взлетит у меня, как стрекоза.
     - Ну, тогда выпьем за то, чтобы ты завтра не сломал себе шею.
     - Если признаться по совести, я все-таки боюсь этой  машины,  Пауль,  -
нахмурился Вайдеман и  опустил  голову.  -  Я  не  знаю,  когда  она  начнет
взбрыкивать, Я делал на ней подлеты. Треску много, а сил нет.
     Пихт подлил вино в рюмки:
     - Это я виноват, что впутал тебя в эту историю.
     - Брось... Это все же лучше, чем на фронте. Здесь мой  враг  -  мой  же
самолет... Я не знаю, в какой момент он подставит подножку.
     Вайдемана уже заносило, и он начинал повторяться.  Вдруг  Пихт  заметил
Гехорсмана,  который  решительно  пробирался  через  толпу  танцующих  к  их
столику. Добравшись наконец, он шумно засопел:
     - Господа, завтра полеты, а вы...
     - Пошел вон, рыжий пес! - закричал Вайдеман.
     - Как вас развезло. А ну, вставайте!
     Огромными руками, как клешнями, Гехорсман обхватил Вайдемана и  потащил
к выходу. Пихт отворил дверцу своего "фольксвагена". Гехорсман  приложил  ко
лбу Вайдемана платок и вылил на голову  остатки  сельтерской.  Тут  Вайдеман
пьяно всхлипнул:
     - Милый рыжий песик, ты всегда шел со мной  рядом.  Испания,  Польша...
Господи, я никогда не мог пожаловаться на  мою  машину.  Я  знал  ее  каждую
косточку. Ты истинный немецкий мастер. Такие вот руки, - Вайдеман  попытался
схватить руку Гехорсмана, - всегда умели держать молот и винтовку...  Дай  я
тебя поцелую, рыженькая моя собачка...
     -  Хватит  лизаться,  -  легонько   отталкивая   Вайдемана,   проворчал
Гехорсман. - Я тебе не девчонка, а отец семерых детей.
     - А где они?
     - Солдаты фюрера, бьют русских...
     - Дай мне еще выпить за твоих солдат, Карл.

     - Э, нет. Я провожусь с вами всю ночь, но к утру  сделаю  трезвым,  как
стеклышко...
     Потому, что вчера перепил, Вайдеман и был в миноре.
     - "К несчастью",  "кажется"...  -  повторил  Пихт,  явно  смакуя  слова
Мессершмитта.

     - Чего ты заладил одно и то же? - раздраженно спросил Вайдеман.
     - Когда-нибудь мне придется раскошеливаться на цветы  к  гробу  лучшего
друга...
     - Прекрати! - оборвал Вайдеман, кривясь от головной боли.  -  Что-то  я
все хуже и хуже стал тебя понимать.
     Пихт и сам почувствовал, что сказал не то.
     - Нервы, наверное, сдают. Гибнут люди - сначала Удет,  потом  Мельдерс,
потом...
     - Прошу. Давай перед полетом не будем говорить о смерти. Я ее, курносую
ведьму, сам боюсь.
     Вайдеман пошел к своему самолету, Пихт - к своему.
     - Ну, рыжий дьявол, снаряжай! - крикнул, стараясь  казаться  беспечным,
Вайдеман.
     Карл Гехорсман помог ему надеть парашют и взобраться на крыло. Вайдеман
с облегчением опустился на сиденье и осмотрел  кабину.  Все  в  порядке.  На
привычных местах замерли знакомые  стрелки.  Они  оживут,  когда  загрохочут
моторы. Впереди, сквозь прямоугольник броневого стекла,  была  хорошо  видна
бетонная полоса.
     Вайдеман покосился на  узкие,  уходящие  назад  крылья.  Далеко  вперед
из-под них высовывались круглые, сигарообразные двигатели. "Черт знает,  что
можно ждать от вас?" - подумал Вайдеман и устало провел рукой по лицу.
     Сухо щелкнул переключатель рации.
     - Я "Штурмфогель", к полету готов, - пробубнил Вайдеман.
     - Хорошо, Альберт. Вы пристегнули ремни?
     Необычная забота Мессершмитта в первое мгновение  озадачила  Вайдемана.
"Покойнику всегда говорят ласковое". Он дотронулся до плеча и  с  удивлением
обнаружил, что забыл застегнуть привязные ремни.  Вайдеман  торопливо  нашел
их, стянул концы у замка. С лязгом металлические кольца  вошли  в  гнезда  и
зацепились за зубья.
     - Готов, - еще раз проговорил  Вайдеман.  Гехорсман  опустил  фонарь  и
помахал пилоту. Шум запущенных двигателей показался Вайдеману более  глухим.
Но тяга увеличивалась. "Штурмфогель" качнулся на носовое  колесо.  "Придется
брать ручку больше на себя", - подумал Вайдеман.
     - Прошу взлет! - крикнул он.
     - Взлет, - донеслось из наушников.
     Турбины сорвались на вой. Самолет начал разбег. Вайдеман  одним  глазом
покосился на указатель скорости. Стрелка уже перевалила за 150 километров  в
час. По расчетам, сейчас самолет должен оторваться от земли. Но по тому, как
тяжело он приседал и выпрямлялся на швах бетонных плит, Вайдеман понял,  что
"Штурмфогель" и на этот раз не взлетит! Он энергично потянул ручку на  себя,
стараясь увеличить угол атаки крыльев. Машина приподнялась, словно собираясь
выстрелить в воздух. Поздно! Скоро конец полосы. Вайдеман рывком убрал  тягу
подачи топлива и нажал на тормоз. Только сейчас он поблагодарил Мессершмитта
за напоминание о привязных ремнях. Его бросило на приборную доску,  ремни  с
хрустом впились в плечи...
     К самолету, как всегда, первым подбежал Гехорсман. Он привычно выдернул
Вайдемана из кабины и бережно опустил на землю.
     - Вы ударились? Вам нехорошо? - бормотал  он.  -  Не  нужно  было  пить
вчера.
     Вайдеман вдруг поднял на него налитые  кровью  глаза  и  с  неожиданной
силой ударил кованым ботинком по  колену  Гехорсмана.  Старик  скривился  от
острой боли. Его замызганная пилотка свалилась, болезненно вздрогнула  рыжая
с сединой голова.  Карл  медленно  выпрямлялся.  Удар  показался  ему  таким
несправедливым, что по глубоким черным морщинам потекли слезы.
     - За что? - прошептал он побелевшими губами.
     Вайдеман отвернулся.
     Подъехала машина Мессершмитта. Конструктор спрыгнул с подножки и быстро
подбежал к испытателю:
     - Что случилось, капитан?
     - Я не набрал нужной скорости. Это было невозможно.  Машину  все  время
тянуло на нос. Она не слушалась рулей.
     - Понятно. - Мессершмитт выпрямился и посмотрел  на  Зандлера,  который
уже успел подъехать на санитарной машине.

     - Что скажете, профессор?
     - По-видимому, для самолета с носовым шасси мала взлетная площадка.
     - Правильно. Но мне нужен солдатский самолет - простой в  управлении  и
обслуживании, умеющий взлетать с самых малых фронтовых аэродромов.
     - Необходимо сделать кое-какие расчеты.
     -  Делайте,  профессор!  Думайте,  впрягайте  своих  инженеров,  только
быстрей, быстрей!
     Мессершмитт сел в свою машину и пригласил Зандлера.
     - И еще одно обстоятельство, - проговорил он, когда  "мерседес"  набрал
ход. - Подумайте о замене Вайдемана. Психологическая  травма...  Вы  знаете,
что это такое, Иоганн?
     - Весьма относительно.
     - Это самое страшное для испытателя. Вайдеман дважды попадал в  аварию.
Дальше он будет бояться своей машины, потому что испугался ее еще до  начала
полета.

                                   - 2 -

     После неудачных испытаний "Штурмфогеля" Вайдеман не находил себе  места
несколько дней. Пихт пропадал у Эрики или отсыпался в общежитии, и его никак
не удавалось встретить одного.
     Странные чувства одолевали Вайдемана. Будущее вдруг заслонилось,  стало
страшным и черным. Настоящее уперлось в тяжелую дилемму:  продолжать  полеты
или отказаться, пока не сыграл в ящик? Зандлер предложил подумать.  Вайдеман
думал. Советов Пихта он стал почему-то остерегаться и,  однако,  нуждался  в
них. Особенно сейчас. Летать его обязывал долг, которому он служил уже много
лет. И в то же время он не хотел рисковать собой, так как  был  уверен,  что
может сделать что-то еще более значительное.
     Как-то вечером Вайдеман не выдержал одиночества. Он вышел  на  улицу  и
позвонил в дом Зандлера. Ответила Ютта.
     Вайдеман почувствовал, как от волнения вспотела чзрубка в его руке.
     - Что же вы, Альберт, не предложите мне свидания? - засмеялась Ютта.
     - У меня было много дел в последние дни,  Ютта,  -  глуховатым  голосом
проговорил Вайдеман. - Пауль у вас? Да? Попросите  его  заехать  за  мной  в
общежитие. Я его жду у подъезда.
     - Хорошо. До свидания, Альберт.

     В трубке загудели короткие сигналы, но Вайдеман долго еще стоял, прижав
ее к уху. Робость старого холостяка не позволяла сказать ему о своей любви.
     Пихт подъехал на своем светло-сером "фольксвагене" и открыл дверцу.
     - Я был излишне резок с тобой в тот день,  когда  собирался  лететь  на
"Штурмфогеле", - проговорил Вайдеман, усаживаясь.
     - И я.
     Стало сразу легко. Оба посмотрели друг другу в глаза и расхохотались.
     - Эх, старые козлы! - Пихт крутнул баранку влево к лесу, где за арочным
мостом возвышалось  красно-кирпичное  здание,  увитое  плющом,  с  вывеской:
"Добрый уют".
     Вайдеман заказал пива.
     - Кажется, ты отговариваешь меня летать на "Штурмфогеле"? - спросил он,
когда бармен отошел от столика.
     - Нет, - прямо ответил Пихт. - Ты будешь летать на "Штурмфогеле". Но  я
боюсь тебя потерять. Пока нет хороших двигателей, эта  машина  действительно
будет взбрыкивать, и неизвестно, в какой момент свернет тебе шею.
     - Зандлер предложил мне перейти на другую машину.

     - Откажись.
     - Хорошо, но тогда мне придется лететь снова.
     - На какое число назначено испытание?
     - На одиннадцатое августа. В Рехлине. Пихт  долго  барабанил  по  столу
своими длинными пальцами.
     - И все же в полете одиннадцатого августа  я  участвовать  не  буду,  -
вдруг решительно произнес Вайдеман. - Скажем, заболею. Или у меня поднимется
давление. А?
     - Кто может заменить тебя? Вендель? - спросил Пихт.
     - Нет, Фриц в это время будет испытывать другую модель "Штурмфогеля" на
основном аэродроме в Аугсбурге.
     -  А-а,  тогда  полетит  Франке.  Ты  видел,  он   вчера   приехал   от
Мессершмитта?
     - Наверное, он. Во всяком случае, его поставят запасным.

                                   - 3 -

     У Эриха Хайдте уже давно зажила нога, но на людях он ходил,  по  совету
Перро, тяжело опираясь на трость. По мере  того  как  все  глубже  и  глубже
уводил его лес, он ускорял шаги. В том месте, где автострада описывала дугу,
неподалеку от пивной "Добрый уют", на опушке рос старый дуб. Если  тщательно
обследовать потрескавшуюся, пепельно-серую кору, то опытный глаз заметил  бы
крохотную шляпку ржавого гвоздя. Стоит потянуть  ее  ногтем,  и  кусок  коры
отделится от ствола, открыв дупло.
     Лес посветлел. Скоро будет опушка. Эрих огляделся и пошел медленней. По
автостраде с шумом проносились машины, но здесь было тихо. Тяжелый, нагретый
солнцем лес, приглаженный и  вычищенный  от  листьев,  безмолвствовал.  Эрих
опустил руку в дупло и извлек маленькую пластмассовую коробочку,  обклеенную
красной лентой. Между концами ленты оставался зазор. Эрих  приложил  спичку.
Примерил. Зазор скрылся. Значит,  никто  посторонний  коробку  не  брал.  Он
натянул резиновые перчатки, которыми пользовался, проявляя  снимки,  и  снял
крышку.  Записка  была  предельно  краткой.  "Сообщите  Перро  для   Центра:
испытания 11.08. Для меня не позднее  десятого  достаньте  тепловую  мину  {
Мина, взрывающаяся от резкого перепада температур} или с часовым механизмом.
Оставьте здесь же. Март".
     "Придется ехать к Перро", - подумал Эрих.
     С тех пор как Эрих прибыл в Лехфельд, с Перро он встречался  дважды.  В
первый раз передал пленки с заснятыми боевыми самолетами люфтваффе. В другой
- большое зашифрованное письмо и микропленку "Штурмфогеля" от самого Марта.
     "Все-таки  интересно  было  бы  встретить  Марта.  Кто  он  такой?  Как
выглядит?" - подумал Эрих. И жгучее любопытство,  смешанное  с  уважением  и
гордостью за единомышленника по борьбе, наполнило его.


                                   - 4 -

     В пять часов утра  11  августа  1942  года  инженеры  и  техники  стали
готовить к полету новую модель "Штурмфогеля".
     На  этот  раз  "Штурмфогель"  испытывался  в  Рехлине  -  на  имперском
аэродроме.  Мессершмитту  не  терпелось  показать   самолет   высшим   чинам
люфтваффе, чтобы заручиться поддержкой и как можно скорее получить кредит на
продолжение работ над своим реактивным чудом.
     Генералы люфтваффе и Мессершмитт прошли на трибуну.  Руководил  полетом
Зандлер.
     В шесть должны были приехать Вайдеман и его дублер  Франке.  Но  пилоты
задержались где-то. Зандлер позвонил в санитарную часть.
     - Да, у нас, - ответил врач. - У Вайдемана повышенное давление...
     - Видимо, парень волнуется, и, естественно, у него повысилось давление,
- проговорил Зандлер как можно  более  спокойно:  он  хотел,  чтобы  сегодня
испытывал "Штурмфогель" Вайдеман, а не второй пилот, Франке.
     Но врач заупрямился:
     - Сейчас мы проведем дополнительное обследование, но  Вайдемана  я  все
равно не допущу к работе.
     - Тогда мы  рискуем  сорвать  испытания  в  присутствии  столь  высоких
наблюдателей.
     - Почему же? Пилот Франке здоров и скоро будет у  вас.  Вы  же  отлично
знаете порядки, утвержденные рейхсмаршалом.
     Зандлер бросил трубку. Техники вывели самолет  из  ангара  на  взлетную
полосу и стали заправлять баки горючим. Зандлер включил радио:
     - Франке ко мне!

     Через минуту летчик-испытатель Франке появился в диспетчерской.
     - Что с Вайдеманом? Серьезно?
     - Просто немного повысилось давление.
     - Он бурно провел ночь?
     - Нет. Отдыхал.
     - Тогда полетите вы, Франке. Инструкцию и план испытаний  усвоили?  Вам
надо поскорей забраться на высоту... От удачи сегодняшнего испытания зависит
вся наша работа.
     - Понимаю.
     -  А  эта  машина  пока  единственная,  годная  в  полет!  -  почему-то
разозлился Зандлер. - Идите одеваться!
     Франке, обескураженный суровым тоном профессора, вышел.
     В восемь утра Зандлеру доложили, что  самолет  и  летчик  к  испытаниям
готовы.
     Красный свет маяка в конце взлетной полосы сменился на зеленый.
     До Зандлера донесся мягкий, вибрирующий звук  -  заработал  компрессор.
Через минуту раздался громкий выхлоп. Из турбин вырвались облако белого дыма
и струи сине-алого пламени.
     - Создаю давление, - передал Франке.
     Инженеры и техники бросились к автомашинам, чтобы сопровождать  самолет
во время разбега и следить за работой турбин.
     Истребитель с грохотом двинулся вперед. Вот машины  отстали  -  самолет
заметно прибавил скорость.
     - Франке, дайте полную тягу! - закричал Зандлер в микрофон.
     - Тяга полностью, - передал Франке.

     - Как взлетите, сразу убирайте шасси!
     "Штурмфогель" тяжело повис над землей, вяло качнул  крыльями.  И  вдруг
сильная белая  вспышка  кольнула  глаза  Зандлера.  Через  несколько  секунд
долетел грохот взрыва - стекла в  диспетчерской  со  звоном  рассыпались  по
полу.
     Завыли  сирены.  Пожарные  машины   рванулись   к   месту   катастрофы.
"Штурмфогель" горел, окутываясь черно-желтым пламенем.
     - Франке! Франке! - тряс микрофон Зандлер, не  отдавая  себе  отчета  в
том, что летчик уже погиб.
     Когда он понял это, то уткнулся в пульт  управления  и  судорожно  сжал
виски.
     В толпе генералов, которые молча расходились к  своим  машинам,  понуро
шел Мессершмитт. Главный конструктор понимал, что теперь  ни  поддержки,  ни
тем более кредитов он не получит.

                                   - 5 -

     Коссовски получил известие  о  рехлинской  катастрофе  в  тот  же  день
вечером. Он взял из сейфа папку с  материалами  об  испытаниях  "Ме-262".  В
первой тетради были записаны все аварии и катастрофы,  которые  произошли  с
тех пор, как Мессершмитт начал заниматься реактивной авиацией.
     Двигатели не развили тяги. Авария. Испытатель Вайдеман... "Штурмфогель"
с  добавочным  поршневым  мотором  взлетел.  Прогар  сопла  левой   турбины.
Испытатель Вайдеман...
     На высоте 40 метров обрезало правый двигатель.  Испытатель  Вайдеман...
Взрыв  мотора  "брамо"  на  испытательном  стенде.  Причина  не  выяснена...
"Штурмфогель" с трехколесным шасси не  развил  взлетной  скорости.  В  конце
полосы Вайдеман затормозил...
     И  вот  11  августа  взорвался  самолет.  Испытатель  Франке  погиб.  У
Вайдемана было повышенное давление. О дне испытаний знали Зандлер, Вайдеман,
Франке, Гехорсман и другой обслуживающий персонал.
     "А  таинственное  исчезновение  мощного  передатчика  с   транспортного
"Ю-52"? - подумал Коссовски.
     В вечерние часы  его  мозг  работал  с  завидной  четкостью.  Вайдеман,
Вайдеман... В тот  момент,  когда  произошла  катастрофа,  у  него  внезапно
повысилось кровяное давление... Слишком прозрачно. Впрочем,  нет.  Если  так
настораживает  Вайдеман,  значит,  не  он.  Чутье  опытного  контрразведчика
восставало против Вайдемана. Кто же рекомендовал его в  Лехфельд?  Удет?  Но
Удет - это Пихт. Вайдеман - Пихт. Это Швеция, это Испания, Франция... И  еще
Зейц. И еще Гехорсман... Гехорсман - Зейц - Вайдеман - Пихт...  Тьфу!  Какое
смешное сочетание.
     Коссовски обратил внимание, что в  любых  раскладках  появляется  Пихт.
Пихт - это Испания, Железный крест, Мельдерс, Удет, Геринг... "Любопытно,  с
кем в последнее время встречался Пихт? - подумал Коссовски. - Встречаться он
мог где угодно. На ипподроме, в театре, кино, ресторане,  просто  на  улице,
даже на службе, пока работал  у  Удета.  На  службе?  Это  можно  проверить.
Конечно, это соломинка..."
     Коссовски написал заявку в бюро  пропусков.  Там  хранились  корешки  с
фамилиями посетителей министерства авиации и указывалось, к кому шел тот или
иной человек.
     Коссовски раскрыл окно. Большой  черный  город  спал.  Ни  огонька,  ни
единой души на улицах. Берлин  в  затемнении.  Ночной  прохладой  тянуло  от
Тиргартена, главного парка берлинского центра.
     "Пожалуй, надо идти домой.  У  сына  простуда.  Странно,  так  жарко  в
августе - и простуда..."
     Коссовски отдал ключи дежурному офицеру и пошел в настороженную,  почти
непроглядную ночь, только сверху накрытую редкими звездами.
     ...Утром, бреясь, Коссовски внимательно посмотрел на свое изображение в
зеркале. Волосы у лба начали редеть. Шрам - дань лихим юнкерским временам  -
прятался уже за глубокими  бороздками  морщин.  Кончики  усиков  опустились;
придется их подровнять  в  парикмахерской  господина  Бишофа  -  у  него  он
подстригался всю жизнь.
     Без четверти восемь Коссовски съел бутерброд  с  колбасой,  поджаренные
ломтики белого хлеба с ячменным кофе.
     Без пяти спустился к зеленому армейскому "оппелю",  курсирующему  между
квартирами сотрудников "Форшунгсамта" и министерством авиации.
     В свой кабинет он вошел в тот момент, когда большие электрические  часы
в коридоре с глуховатым перезвоном пробили восемь ударов.
     Минуту спустя штабс-фельдфебель из бюро пропусков принес ему объемистый
пакет с корешками пропусков.
     - Я могу предложить свои услуги, - сказал фельдфебель.
     - Нет, благодарю. - Коссовски никого не хотел  посвящать  в  тот  план,
который созрел в его голове.
     Через два часа несложного,  но  довольно  утомительного  перелистывания
корешков Коссовски наткнулся на фамилию Пфистермайстера, который посетил  28
августа 1939 года Пауля Пихта.
     "Зачем же потребовался постоянному  представителю  Хейнкеля  в  Берлине
Пихт?" - подумал Коссовски.
     Некоторое время он раздумывал, потом взял телефонную  книжку  и  набрал
нужный номер.
     -  Господин  Пфистермайстер?  Вас  беспокоит   капитан   Коссовски   из
научно-исследовательского отдела министерства авиации.
     - Слушаю вас, - поспешно ответил Пфистермайстер.
     - Не могу ли я поговорить с вами, скажем, через тридцать минут?
     - Хорошо, жду у себя в конторе.
     Когда-то  господин  Пфистермайстер  выглядел   шустрым,   преуспевающим
старичком, с плутоватыми, близко посаженными глазками. Сейчас  же  навстречу
Коссовски семенил глубоко увядший старик в простом пиджаке,  без  знаменитой
золотой цепочки на пенсне, согбенный и утративший, казалось,  все  жизненные
силы.
     Два его  сына  -  правда,  интенданты  -  служили  в  Богемии.  Но  там
партизаны,  а  их  пули  мало  разбираются  в  должностях  и  чинах   солдат
фатерланда.
     - Чем могу служить? - спросил Пфистермайстер.
     - Не припомните ли  вы,  господин  Пфистермайстер,  с  какой  целью  вы
посещали адъютанта Удета?
     - Адъютанта Удета? Назовите, пожалуйста, его фамилию.
     - Пихт, Пауль Пихт.
     - Ах, отлично помню этого  молодого  и  чрезвычайно  предупредительного
офицера. Н-но... мы говорили... о сущих пустяках.
     - Нам важно знать подробности этого разговора,  более  строгим  голосом
проговорил Коссовски.
     - Не помню... Нет, не помню. Кажется,  я  передал  какое-то  письмо  по
просьбе господина Хейнкеля.
     - Письмо? Вы не знали его содержания?
     - Простите, но это секрет фирмы, - посуровел Пфистермайстер.
     - Я выполняю важное государственное задание.
     - В таком случае спросите об этом самого доктора Хейнкеля.
     Пфистермайстер  хотел  узнать,  не  случилось  ли  чего  с  Пихтом,  но
Коссовски его опередил:
     -  Пауль  мой  хороший  знакомый,  даже  друг,  сейчас  он  работает  у
Мессерпшитта.
     - Тогда спросите Пауля, -  проговорил  Пфистермайстер  и  встал,  давая
понять, что больше он не может задерживать гостя.
     Коссовски ничего не оставалось делать, как выйти.
     "Все ясно. По тому, как вдруг уперся этот старый ослик, видно, что Пихт
кормится у Хейнкеля. Неудачи у Мессершмитта выгодны ему. А  возможно,  он  и
сам подстраивает эти неудачи..."
     Последняя мысль показалась Коссовски кощунственной.
     Вернувшись к себе, он снова достал личное дело Пихта  и  пытался  между
строчек справок, сухих  документов  и  характеристик  найти  лазейку,  чтобы
проникнуть в истинную душу Пихта.  Деятельность  в  Швеции  и  Испании  была
безукоризненной.  Франция?  Францию  следует  проверить.  Ведь  и   он   был
свидетелем случая в "Карусели", и к  нему  могло  относиться  слово  "март".
Заметил  Коссовски  и  такую  особенность:  как  только  начались  испытания
реактивных самолетов, Пихт развил чрезмерную  активность.  Он  присутствует,
правда с  Удетом,  на  испытаниях  "Хе-176"  в  Ростоке,  затем  в  Рехлине.
Приезжает на испытание "Штурмфогеля" к Мессершмитту...
     Вдруг какое-то необъяснимое чувство заставило Коссовски рассердиться на
самого себя:
     "Дался мне этот Пихт. Стареешь, друг. Из ума  выживаешь!  Вот  справка.
Пихт передал в фонд авиации 20 тысяч марок. Не из жалованья же. Ясно,  такие
деньги он мог получить от  Хейнкеля.  И  Пфистермайстер  их  вручил  Пихту".
Коссовски снова позвонил представителю Хейнкеля. И тот  наконец  подтвердил,
что вручил премию Пихту, как, впрочем, и другим энтузиастам реактивной тяги.
     "Нужно немедленно выехать в Лехфельд.  Кстати,  проверю,  чего  добился
Флике", - решил Коссовски и пошел к Регенбаху.
     - Да, да, я уже знаю о катастрофе, -  встретил  его  майор.  -  Что  вы
собираетесь делать?
     Коссовски хотел отделаться общими фразами, но Регенбах вдруг потребовал
рассказать обо  всем  самым  подробнейшим  образом.  Он  задавал  вопрос  за
вопросом, и хотел этого или не хотел Коссовски, но ему пришлось изложить все
подозрения, которые касались Вайдемана, Зейца, Пихта, Гехорсмана,  инженеров
Зандлера.
     - А Март, а  радиостанция  в  Аугсбурге  и  Брюсселе?  -  сухо  спросил
Регенбах. - Мне кажется, ищейка пошла по ложному следу.
     - Можете на  меня  положиться,  господин  майор,  -  официальным  тоном
проговорил Коссовски.
     Регенбах близко подошел к капитану и внимательно посмотрел ему в глаза.
     - Вы хороший шахматист, Зигфрид? - задал он неожиданный вопрос.
     - Играю немного.
     - Тогда вы, конечно, должны знать, что такое гамбит.
     - Начало партии, когда один из противников жертвует  пешку  или  фигуру
ради быстрейшей организации атаки на короля.
     - Совершенно верно. Слово "гамбит" происходит от итальянского выражения
"даре ил гамбетто" - подставить ножку. Так  вот,  Зигфрид,  чтоб  подставить
ножку этому самому Марту, нам придется разыграть оригинальный гамбит.
     - Чем же мы пожертвуем?
     - Внезапностью.
     Коссовски непонимающе поглядел на Регенбаха.
     -  Мы  сообщим  по  каким-либо  каналам   всем   подозреваемым   важные
государственные тайны. Разумеется, разные.  И  вполне  правдоподобные.  Если
кто-то из них  агент,  он  не  сможет  не  воспользоваться  радиостанцией  в
Аугсбурге. На это уйдет несколько дней, но мы  не  будем  горячиться,  будем
просто ждать.
     - Не ново, однако попробовать можно, - сказал Коссовски.
     В кабинете Коссовски между сейфом  и  окном  за  шторкой  висела  карта
Европы вплоть до Урала. Коссовски отодвинул шторку и стал изучать обстановку
на Восточном фронте. Потом он сел за стол и стал писать:
     "Для Вайдемана - на  Восточный  фронт  в  район  Дона  вылетает  особая
эскадра асов "Удет". Плата за  боевой  вылет  там  увеличивается  на  триста
пятьдесят марок.
     Скажет ему об этом офицер штаба  люфтваффе,  который  на  испытательных
аэродромах вербует добровольцев среди пилотов и техников.
     Для Зейца - 17 сентября в Ростов-на-Дону вылетает  рейхсмаршал  Геринг.
Самолет  -  "Ю-52"   с   обычными   армейскими   опознавательными   знаками.
Сопровождение - двенадцать "Ме-109".
     Источник информации - один из пилотов Геринга, приехавший в Лехфельд  в
краткосрочный отпуск.
     Для Пихта -  готовятся  к  отправке  на  русский  фронт  в  район  Орла
пятьдесят новейших истребителей "Фокке-Вульф-190".
     Операцию  проведет  ас-пилот  Вендель,  которого  якобы   отзывают   из
Лехфельда для сопровождения этой истребительной эскадры..."
     Коссовски сделал подобные наброски для Гехорсмана,  Зандлера  и  других
инженеров Лехфельда, которых можно было так или иначе подозревать в связях с
русскими.
     Дня два он составлял подробнейшие инструкции  для  лиц,  участвующих  в
операции. Утром третьего дня перед Регенбахом он положил  папку.  На  черном
коленкоре была приклеена полоска бумаги с надписью: "Операция "Эмма".

                                   - 6 -

     Ютта получила телеграмму из Берлина. Тетя просила достать очень  ценное
лекарство. Даже в столице его найти невозможно, а она так страдает  от  язвы
желудка. Если лекарство будет, то пусть Ютта не  посылает  его,  а  подождет
тетю. Она собирается навестить Эриха и Ютту в самые ближайшие дни.
     Днем позже Эрих получил письмо от  фронтового  друга.  Телеграмма  Ютты
давала совершенно новый, более сложный код к  расшифровке  письма.  Невинная
болтовня друга открывала тревожное сообщение Перро. Он написал о подозрениях
Коссовски, о скором приезде капитана в Лехфельд, а также о  том,  что  Марту
будет подсунута в ближайшее время фальшивка якобы  важного  государственного
значения. Пусть  он  ее  не  передает  Директору,  а  Ютта  отстучит  ложную
телеграмму с таким текстом: "ХРС  52364  72811  63932  29958  19337  27461".
Необходимо обезвредить Коссовски, но не в Лехфельде или Аугсбурге, а  где-то
в Берлине. Возможно, следует Марту запросить у Директора группу  обеспечения
для проведения этой операции.
     Эрих немедленно отправился к тайнику и  вложил  записку.  На  следующий
день пластмассовая коробочка в дупле старого дуба была уже пуста.

                                   - 7 -

     В три часа ночи капитана функабвера Флике разбудил дежурный  солдат.  В
районе  западной  окраины  Лехфельда  заработала  подпольная   радиостанция.
Мониторы устремились туда, но на полдороге радист оборвал связь.  Телеграмму
он передал предельно короткую. Службе перехвата все же удалось  ее  принять.
Как и ожидал Флике, она была закодирована. Опытный дешифровальщик определил,
что агент воспользовался неизвестным кодом.
     Флике передал телеграмму в различные дешифровальные отделы, в том числе
и в "Форшунгсамт" люфтваффе.
     Коссовски не на шутку взволновался.  Ее  содержание  с  головой  выдаст
таинственного Марта. В том, что  агент  попал  в  силки,  им  расставленные,
Коссовски  не  сомневался.  Операция  "Эмма",   несмотря   на   простоту   и
неоригинальность, по-видимому, сработала безукоризненно.
     Об этом он доложил Регенбаху.
     - Посмотрим, - уклончиво ответил Регенбах. -  Как  только  заполучу  от
дешифровальщиков настоящий текст, я немедленно вызову вас.
     Коссовски пытался  сесть  за  работу,  но  не  мог  сосредоточиться.  В
кабинете было солнечно и жарко. Он снял френч.  Высокий,  чуть  сутуловатый,
седой, он среди серых казенных стен казался чужим человеком.  Но  эти  стены
надежно оберегали его на протяжении многих лет. Он  входил  сюда  мучительно
долго,   прокладывая   ступеньку   за   ступенькой   в   свирепых   джунглях
подозрительности,  взаимной  слежки  и  вероломства.  Все  это   скрывалось,
разумеется,  за  тщательно  отрепетированным  дружелюбием,  простотой,  даже
фамильярностью подчиненных и начальников.
     Коссовски был слишком умен и осторожен, он  умел  вовремя  предупредить
надвигающуюся опасность. Сейчас же он вдруг  почувствовал,  что  она  где-то
рядом, но с какой стороны ее ждать, не знал.
     Так	прошел день. Сумерки накрыли город; Стало тише и прохладней. Где-то
далеко прокатывался гром. Коссовски задернул черную штору, положил  руку  на
включатель электрической лампочки, но света не зажег. Так и остался сидеть в
своем жестком кресле.
     Давно Коссовски не ощущал такого мерзкого состояния. В  последний  раз,
пожалуй, тогда, в Испании. Правда, с тех пор этот  кошмарный  страх  посещал
его по ночам. Смертельная опасность лавиной надвигалась  из  темноты,  и  не
было сил пошевельнуться, защитить себя. Кончалась жизнь. Но он не  мог  даже
крикнуть. И никто не услышал бы крик обреченного.
     От ночных кошмаров оставалась на  утро  настороженная  тень  в  глазах.
Откуда надвигается роковая беда?
     Беда таилась повсюду.
     Тогда, в Испании, он не уступил страху. Не  выдал  себя.  Но  внезапный
холод опустошил сердце и все тело, едва он услышал  протяжный  голос  Зейца:
"Выбора  у  тебя  нет,  приятель.  Нам  деваться  некуда,  и  тебе  придется
послушаться  нас.  Или...  Впрочем,  какое  дело  мертвецам  до  того,   что
происходит с живыми. Трупы не любопытны. И неразговорчивы..."
     Он не мог ничего ответить. Он знал, что  любой  ответ  приведет  его  к
гибели.
     Тогда его спас Пихт. Сейчас надеяться можно только на себя. К  тому  же
сила, навалившаяся на него теперь,  была,  очевидно,  беспредельно  огромнее
той, что угрожала ему в Испании...
     Вдруг сон улетучился, как паутина, сорванная ветром. Коссовски вспомнил
день, когда Регенбах как бы между  прочим  сказал:  "А  старикашка  Хейнкель
потихоньку лепит самолет-гигант с  четырьмя  реактивными  моторами".  Неделю
спустя служба радиоперехвата расшифровала телеграмму с подобным  сообщением.
Она была подписана именем Март... Почему пришло на память именно это?
     От резкого, короткого звонка Коссовски вздрогнул. Он поднял  телефонную
трубку и услышал голос Регенбаха:
     - Коссовски, немедленно едем в абвер к Лахузену.
     "Вот откуда началось", - подумал Коссовски.
     "Оппель" бесшумно мчался по широкой Вильгельмкайзерштрассе. Всю  дорогу
Регенбах молчал. Взвизгнули тормоза. Открылась и  закрылась  дубовая  черная
дверь.
     Коссовски вошел в кабинет начальника второго отдела абвера и доложил  о
прибытии. Регенбах отошел в тень. "Значит, он уже был у Лахузена", - подумал
Коссовски и снова ощутил на  сердце  мерзкий  холодок.  Опасность  огромная,
безжалостная.  Он  сам  был  ее  частицей  и   потому   хорошо   знал,   что
сопротивляться бессмысленно, если приговор уже вынесен. А приговор  вынесен.
Он прочел его в глазах Лахузена.
     Полковник  Лахузен  не  смог  скрыть  того  профессионального,   слегка
сострадательного любопытства, какое всегда испытывает охотник  к  смертельно
раненному зверю, сыщик - к пойманному с поличным вору, палач - к  смертнику,
а контрразведчик - к допрашиваемому шпиону.
     Лахузен заговорил  о  лехфельдской  радиостанции.  Начало  беседы  мало
походило на допрос. Полковник, казалось,  советовался  с  младшим  коллегой.
Советовался, мягко и настойчиво загоняя Коссовски  в  только  ему  известную
ловушку. Коссовски понял, что он  может  никогда  не  узнать,  какая  вполне
невинная фраза окажется для  него  роковой.  Когда  полковник  обмолвился  о
Регенбахе, присутствующем тут же, Коссовски уже знал точно, что  ему  нечего
надеяться на спасение.
     Лахузен поднялся, и лицо  его,  вначале  освещенное  слабым  отражением
настольной лампы, скрылось в тени.
     - Майор Регенбах сказал мне,  -  неожиданно  ласковым  тоном  заговорил
полковник, - что вам не терпится выехать в Лехфельд и самому поймать шпиона.
Поезжайте, Коссовски, ловите...
     - Да, но... - Коссовски так оглушило это разрешение, что  он  не  сразу
пришел в себя.
     - За чем же задержка? - спросил полковник.
     -  Мне  важно  знать,  расшифровали  или  нет  ту  телеграмму,  которую
перехватили после осуществления операции "Эмма".
     - Понимаю... Вам знать важно.  -  Лахузен  подошел  к  Коссовски  почти
вплотную и вдруг круто вильнул в сторону. - К сожалению, мы расшифровать  ее
не сумели. Вы свободны, капитан. Извините за поздний вызов. Такова служба...
Вы, майор, останьтесь...
     - Значит, Коссовски? - Лахузен взял текст расшифрованной телеграммы.
     Он гласил: "От Марта Перро. Предупреждение получил. Жду  срочно  лично.
Март".
     Телеграмма о том, что Хейнкель работает над созданием  четырехмоторного
реактивного самолета была послана Центру  и  подписана  Перро.  Лахузен  сам
просил Регенбаха намекнуть об этом Коссовски за несколько дней раньше.
     Но обвинение в  шпионаже,  считал  Лахузен,  слишком  серьезное,  чтобы
немедленно арестовать такого человека, как Коссовски.  И  поэтому  он  решил
выждать, когда тот сам выдаст себя и заодно  Марта,  с  которым  постарается
встретиться в Аугсбурге или Лехфельде.
     В ту же ночь, после ухода  Коссовски  домой,  был  вскрыт  его  сейф  и
изучено дело, которое он вел, расследуя аварии и катастрофы "Штурмфогеля".
     За Коссовски решено было установить самую тщательную слежку.
     Возможно, Лахузен имел бы больше оснований для ареста  Коссовски,  если
бы он знал о том, что произошло в Испании  в  жаркий  полдень  августа  1937
года.
     Но Лахузен об этом не знал. Знали трое: Зейц, Пихт и Коссовски.  И  все
молчали.


         Глава десятая ДЕНЬ КАТАСТРОФЫ 

     Как и в 1941 году, Геббельс стал вещать  об  окончательной  победе  над
Россией.  Горно-егерские  части   генерала   Дитля   рвутся   к   Мурманску,
единственному незамерзающему порту  на  советском  Севере.  Рейдер  "Адмирал
Шеер", войдя в арктические  моря,  потопил  легендарный  у  русских  пароход
"Сибиряков" и обстрелял порт  Диксон  в  устье  Енисея.  Ленинград  зажат  в
железных тисках блокады.
     Наступление на  юге  идет  с  блистательным  успехом.  Громадные  армии
Паулюса и Гота продвигаются все дальше  и  дальше  к  Сталинграду.  Операция
"Брауншвейг" осуществлялась без особых изменений. Для поддержки  наступающих
немецких войск с  воздуха  сюда  брошен  восьмой  корпус  генерал-полковника
Рихтгофена. Корпус в три-четыре раза превосходит силы советской  авиации  на
юге. В ночь с 22 на 23 августа 1942 года его эскадры получили приказ Гитлера
о тотальном разрушении Сталинграда.
     Бомбардировщики шли волнами, шли так тесно,  что,  казалось,  временами
заслоняли небо. Миллионы бомб сыпались на город, превращая его в руины.  Они
постепенно  перемещали  удары  к  Волге,  давая  свободу  действий  наземным
войскам, завязавшим кровопролитные уличные бои.
     В эти дни сверхдальний бомбардировщик "Юнкерс-390", вылетев из  Берлина
и приземлившись в Токио, привез германскому послу Отту шифровку о  том,  что
Германия после  захвата  Сталинграда  надеется  на  вступление  в  советское
Приморье Квантунской армии. В императорском кабинете министров генералу Отто
дали понять, что японский солдат с радостью пожмет руку германскому  солдату
на транссибирской магистрали.

                                   - 1 -

     "Испания, чертова Испания... Пихт привел этого самого Штайнерта к  нам,
- думал Коссовски. - Я не поверил его документам. Зейц застрелил  Штайнерта.
А ведь Штайнерт нес от Канариса секретный пакет Франко. Откуда я  тогда  мог
знать, что Штайнерт подполковник и что он хотел предупредить  о  наступлении
красных под Валенсией?! А мы не хотели тащиться с ним по жаре и горам. Когда
я получил приказ о розыске Штайнерта, я разрыл его могилу и труп  сбросил  в
реку. Но дело было сделано..."
     Лехфельд после духоты и столичной суеты всегда казался Коссовски чем-то
вроде  домика  его  старой  бабушки.  Такой  же  опрятный,  позеленевший  от
старости, тесный и добрый. Когда с аэродрома не  разносился  душераздирающий
вой турбин, над городком воцарялась глубокая, почти сельская тишина.
     Коссовски захотел немного освежиться и выпить пива.
     Размявшись после долгой дороги, он вошел в  пивную  "Фелина".  Час  был
ранний, и кельнер еще убирал низкий, отделанный под дуб зал с антресолями  -
там были номера. Извинившись, кельнер заковылял к стойке.
     - Вы были на фронте? - спросил Коссовски.
     - Да, ранен под Смоленском.
     - Бедняга...
     -  Почему  же,  господин  капитан?  Зато  меня  не  пошлют  обратно,  -
простодушно ответил кельнер.
     Коссовски усмехнулся, глядя на доверчивого  конопатого  парня,  и  стал
пить прохладное, крепкое пиво.
     - Вы больше ничего не будете заказывать?
     - Пожалуй, сосисок.
     Кельнер отварил сосиски и подал на маленькой картонной тарелочке.
     - Если позволите, я продолжу уборку, - попросил он.
     - Пожалуйста.
     Коссовски медленно жевал мясо и думал, с кого же начать разговор?
     "Пожалуй, с Зандлера. Этот старый тетерев  все  выложит  как  на  духу.
Чего-то он боится. Боится всю жизнь. Видимо, в молодости кто-то  его  сильно
напугал".
     После разговора с Лахузеном Коссовски понял,  что  должен  любой  ценой
найти этого самого Марта.
     На карту поставлена его жизнь. По тому, как изменил отношение Регенбах,
как говорил с ним Лахузен, а главное,  как  сильно  было  его  предчувствие,
Коссовски понял, что на нем лежит какое-то подозрение. Отвести его  от  себя
можно только в том случае, если Март попадет ему в руки живым или мертвым.
     Покончив с пивом и сосисками,  Коссовски  расплатился  и  направился  к
машине.
     - На аэродром, - бросил он.
     Шофер повел машину на большой скорости, петляя по узким улочкам.
     - Вы хороший водитель, - похвалил Коссовски ефрейтора.
     Шофер ухмыльнулся, но промолчал.  У  него  было  сытое,  широкое  лицо,
навыкате глаза  и  абсолютно  белые  ресницы.  Пилотка  неуклюже  прикрывала
большую голову.
     - Вы недавно служите в министерстве? - спросил Коссовски.
     - Давно. Просто я обслуживал другие отделы, - ответил шофер.
     Коссовски подумал, что этот шофер может работать и в абвере. А может, и
правда этот парень  послан  следить  за  ним?  Он  снова  ощутил  на  сердце
неприятный холодок, как за несколько часов до встречи с Лахузеном.
     Профессор Зандлер  принял  Коссовски  учтиво.  Они  были  почти  одного
возраста, и скоро между ними установилось взаимопонимание, разумеется, в той
мере,  какая  может  быть  в  отношениях   профессора   и   конструктора   с
контрразведчиком.
     Коссовски стал расспрашивать о делах, о людях, с которыми работает.  Но
скоро он заметил, что профессор старается быть предельно кратким.
     - Простите, господин Зандлер, - перебил  его  Коссовски.  -  Мне  нужны
детали даже незначительные. Ведь вам приходилось встречаться с журналистами,
они тоже просили деталей, чтобы более правдоподобно обрисовать ту  или  иную
картину. Кроме дочери, в вашем доме живет секретарша Ютта Хайдте?
     - Да. Но у меня нет никаких оснований подозревать  эту  старательную  и
милую девушку.
     Его длинные, в синих жилках пальцы дрожали. Он опустил руки на  колени,
стараясь скрыть это от Коссовски.
     Коссовски тоже смутился и опустил  глаза.  Ему  вдруг  стала  неприятна
собственная роль. "Человек изобретает, творит, отдает своему делу и нервы  и
жизнь. И вдруг мы объявляем его же работу секретной,  присваиваем  его  мозг
себе и вдобавок его же караем, если он  не  выполнил  нами  же  составленных
инструкций", - подумал он.
     - Кто часто посещает ваш дом, господин профессор?
     -  О,  многие  люди,  и,  как   вы   убедились   однажды,   разглядывая
фотографическую галерею моей дочери, известные, -  с  достоинством  произнес
Зандлер.
     - Я подразумеваю завсегдатаев вашего дома.
     - Ну, Вайдеман, Зейц, Пихт, Вендель, иногда Эрих.
     - Кто такой Эрих?
     - Хайдте, брат Ютты.
     - Вот как! Откуда он?
     - Был ранен. Сейчас содержит фотолабораторию напротив моего особняка.
     - С кем он живет?
     - Один. Впрочем, в одном доме с Зейцем.
     Новое имя насторожило Коссовски. "Ютта - Эрих...  Зейц!  Неужели  Зейц!
Или он профан, или очень умный разведчик?.."
     - Итак, господин профессор, 25 ноября 1941 года на высоте сорока метров
отказал правый двигатель? Зандлер кивнул.
     - Как раз тот, который был неправильно отрегулирован?
     - Да.
     - Испытывал Вайдеман?
     - Разумеется.
     - Вы не вспомните, как вел себя Вайдеман перед полетом?
     - Как обычно. Был деловит, весел и, я бы сказал, спокоен.
     - Он не ожидал аварии?
     - Странный вопрос, господин капитан. Какому летчику-испытателю  хочется
отправиться на тот свет, пока не призовет его бог?
     - Простите, господин профессор. Теперь поговорим о том дне, когда вы на
испытательных стендах у моторов заметили постороннее лицо.
     - Да, я вошел, и мне показалось, что один из двигателей работает не  на
обычном, а на взлетном режиме. Я подошел к пульту, дежурный инженер спал.  И
тут  я  увидел  промелькнувшую  тень.  Сам  включил  сирену.  По  тревоге  в
мастерскую сбежались все, кто  был  на  аэродроме.  Даже  пилоты.  Но  мы  в
мастерской никого не нашли.
     - Где сейчас инженер?
     - Он был уволен и послан на фронт. Кстати, это был  порядочный,  крайне
добросовестный человек. Я ничем не могу объяснить его сон на дежурстве.
     - Кого из пилотов заметили вы?
     - Пихта и Вайдемана.
     Коссовски  не  делал  пометок.  Его   натренированная   память   крепко
схватывала все, что могло относиться к делу. Просто на  листке  блокнота  он
чертил  замысловатые  фигурки,  что  делал  всегда,  когда  в  работе  решал
какой-нибудь ребус. Когда Зандлер произнес фамилии  пилотов,  завитушка  под
карандашом круто взбежала вверх.
     - И еще вопрос, господин профессор, - проговорил  он,  помолчав.  -  Вы
можете предположить, что рядом с вами действует иностранный агент?
     - Агент - могу. Иностранный - сомневаюсь. Может быть, антифашист?
     - Вы были в социал-демократической партии?
     Лиловые веки Зандлера вмиг одрябли. "Ага,  вот  чего  боится  профессор
Зандлер", - отметил про себя Коссовски, а вслух проговорил:
     - Меня вам нечего опасаться, я же не штурмовик и не гестаповец...
     - Да, я придерживался до 1920 года демократических взглядов, -  выдавил
из себя Зандлер.
     - Ну, кто из нас не был романтиком, - усмехнулся Коссовски.  -  Я  тоже
протестовал, когда убили Либкнехта  и  Люксембург.  И  даже  был  молодежным
функционером демократов.
     - Да, времена меняются, - вздохнул свободней Зандлер.
     - Ну, у меня  все...  Извините  за  эту  крайне  неприятную  беседу.  -
Коссовски простился и поехал в общежитие летчиков.
     Авиагородок располагался за Лехфельдом: прямой проспект с особняками  и
виллами,  в  которых  жили  служащие  Мессершмитта.   У   самого   аэродрома
выстроились бараки, одинаково длинные  и  низкие,  с  редкой  зеленью  перед
окнами. А за кирпичным забором с колючей  проволокой  тянулся  испытательный
аэродром.
     ...Вайдеман играл в джокер, когда в общежитие пилотов вошел Коссовски.
     - Зигфрид! Ты имеешь обыкновение  появляться,  как  дух,  бесшумно.  По
каким делам сюда?
     - Проездом, Альберт. Некоторым образом я теперь отвечаю за Лехфельд.  А
заодно решил навестить друзей.
     "Надо быть начеку с этим волкодавом", - подумал Вайдеман.
     - Кстати, ты хорошо выглядишь, - сказал Коссовски.
     - В двадцать восемь лет рано жаловаться на здоровье.
     - А почему же тогда, в Рехлине, у тебя вдруг повысилось давление?
     - Ах, вот ты о чем...  Честно  говоря,  меня  преследовала  неудача  за
неудачей. Много раз смерть заглядывала мне в глаза. Я испугался.
     - Ты не пил накануне?
     - Кажется, пил.
     - С кем?

     - С Пихтом, конечно.
     - Ты дружишь с ним?
     - Как сказать?.. Вначале были  дружны,  сейчас,  по-моему,  между  нами
пробежала какая-то кошка.
     - Почему?
     Вайдеман пожал плечами.
     - Раньше вас что-то объединяло. А сейчас дороги расходятся? - Алый шрам
на лице Коссовски напрягся сильней.
     - Да нет, ты неправ, Зигфрид, - набычившись произнес Вайдеман.  -  Я  и
сам не могу объяснить это. Хотя у него сейчас свои увлечения, у меня - свои.
     - Ютта?
     - Откуда ты узнал? - Шея Вайдемана сделалась пунцовой.
     Коссовски рассмеялся:
     - Уж если одна девица занята Пихтом, то другая...
     - У меня серьезно.
     - А у Пихта?
     Вайдеман вдруг разозлился:
     - Откуда мне знать, что у Пихта?! "Значит, Ютта - ее брат Эрих Хайдте -
Вайдеман", - мысленно протянул ниточку Коссовски.
     - Слушай, Зигфрид,  если  ты  приехал  сюда  искать  шпионов,  так  ищи
где-нибудь в другом месте, а не среди нас.
     Коссовски засмеялся:
     - Ну что ты, Альберт, в самом деле... Наоборот, я хочу вас  обезопасить
в случае чего. По старой дружбе.
     ...Вечером Коссовски уехал к Флике. Капитан функабвера жил  в  походной
мастерской мониторов.
     - Станция водит меня за нос, - пожаловался Флике. - За  все  месяцы  мы
смогли только определить район,  где  действует  передатчик.  Это  Лехфельд.
Близко от аэродрома. Может быть, авиационный поселок. Три  монитора  день  и
ночь дежурят в том районе,
     - Вас никто не может обнаружить?
     -  Нет.  Мониторы  скрыты  палатками  над  канализационными  колодцами.
Солдаты и офицеры переодеты и делают вид, что ремонтируют канализацию.
     - Вы хорошо придумали, Флике.
     - Но радист замолчал... Последняя радиограмма, кажется, расшифрована.
     - Да? - Коссовски чуть не выронил планшет, который держал в руках.
     - А вы разве не знаете? - удивился Флике.
     - Я уехал до того, как расшифровали  телеграмму,  -  медленно  произнес
Коссовски.
     "Они следят за мной, - подумал он. - Неужели стало что-либо известно об
Испании? Кто выдал - Пихт или Зейц? Или оба вместе?"

     Коссовски несколько раз хотел рассказать в абвере об убийстве  связного
Канариса подполковника Штайнерта,  но  не  хватало  духа  пройти  всего  три
квартала до всемогущего  управления  разведки  вермахта.  Несколько  раз  он
садился за бумагу и рвал ее, не дописав  строчки.  Из  троих  он  был  самым
виновным. Он приговорил Штайнерта,  Зейц  исполнил  приговор,  Пихт  остался
свидетелем... Если кто-то из них связан  с  Мартом,  Коссовски  будет  очень
трудно их обвинять.
     Впрочем, нет. Коссовски найдет выход, лишь бы только  напасть  на  след
этого Марта. Резидент в Аугсбурге и, возможно, другой  в  Берлине  снимут  с
него вину пятилетней давности. Даже сам Канарис...
     Он простил бы Коссовски за поспешное решение в Испании. Ведь в  Испании
все было очень сложно и запутано. Друг оказывался красным, красный переходил
на сторону Франко, как анархисты под Толедо. И откуда  знал  Коссовски,  что
Штайнерт не красный с поддельными документами? Его  никто  не  предупреждал.
Притом убивала жара, горы плавились от  зноя,  а  с  трех  сторон  наступали
республиканцы и теснили фалангистов.
     Нет,  Коссовски  сумел  бы  оправдаться,  если  бы  нашел  Марта,   его
радиостанцию.
     На следующий день Коссовски, переодевшись в штатский  костюм,  зашел  к
Эриху Хайдте. Фотоателье помещалось в довольно просторном  холле.  Коссовски
заметил две двери. Одна, вероятно, вела в фотолабораторию, другая - в  жилую
комнату.  Из  жилой  комнаты,  услышав  звонок,   вышел   довольно   молодой
седоволосый человек с тростью в руке, в голубом френче люфтваффе.
     У него были внимательные серые глаза, белый лоб.  Он  мало  походил  на
Ютту.
     Коссовски изъявил желание сфотографироваться.
     - Мне кажется, вы родственник Ютты? - спросил он, усаживаясь  в  кресло
перед аппаратом.
     - Да, ее брат.
     - Приятно познакомиться, Ютта меня знает.  Я  бывал  в  доме  Зандлера,
когда по делам министерства авиации приезжал в Лехфельд.
     Коссовски назвал свою фамилию. Эрих - свою. Только как  внимательно  ни
наблюдал за ним  Коссовски,  он  все  же  не  заметил  бледности,  мгновенно
покрывшей лицо Эриха. Возможно, этому помешали вспыхнувшие софиты, на минуту
ослепившие Коссовски.
     "Надо предупредить Марта, а может, он знает? Нет, все равно я  вложу  в
тайник  записку",  -  подумал  Эрих,  рассматривая  через   матовое   стекло
серьезное, немного грустное лицо Коссовски, его  опущенные  седеющие  усики,
шрам на щеке.
     - Вы часто видитесь с Юттой? - спросил Коссовски.
     - Нет. У нее свои дела. Не понимаем мы друг друга...
     Эрих вставил кассету и нажал спуск.
     - Готово. У вас не найдется сигареты, господин Коссовски?
     - Пожалуйста.
     Эрих с удовольствием закурил и присел на подоконник. Он хотел поболтать
с новым человеком.
     - Признаться, тянет на фронт. Встретить бы там старых друзей. Может, со
временем я бы окончил офицерскую школу.
     - В каком чине вас уволили?
     - Я был фельдфебелем. Летал на "дорнье". Но однажды какой-то  отчаянный
англичанин обстрелял нас, и вот... - Эрих показал на свою ногу.
     - А почему все же у вас разлад с Юттой?  -  спросил  Коссовски.  -  Она
придерживается совсем других взглядов, чем вы?
     - Да нет. Примерная девушка Германии...
     - А вы?
     - Я-то... - Эрих сделал вид, что смутился, но потом овладел собой. -  Я
не верю в богов. Я могу уважать вождя, но отдать жизнь хочу не за него, а за
родину, у которой есть этот вождь.
     - Вот вы какой! - улыбнулся Коссовски. - Но знаете, обожествление вождя
- это государственная политика.
     - Я солдат и мало что смыслю в политике. Отправили бы меня на фронт,  и
там бы я на деле, а не на словах показал, как я люблю Германию.
     "Нет, этот парень, пожалуй, не  может  быть  агентом  или  каким-нибудь
антифашистом: он слишком простодушен", - подумал Коссовски.
     - Вы часто встречаетесь с Зейцем и Пихтом?
     - Зейц - мой сосед, вполне порядочный  человек,  он  живет  наверху,  а
Пихт... Я его видел мимоходом. Он какой-то... заносчивый. Таких не люблю.
     - Почему же?
     - Слишком хвастлив. Как же, бывший  адъютант  Удета...  Таким  в  штабе
кресты вешают направо и налево.
     - Э-э, вот вы и ошиблись,  господин  Хайдте.  Он  был  отличным  боевым
летчиком и  крест  получил  за  храбрость.  Не  помню  точно:  или  он  спас
знаменитого Мельдерса, или Мельдерс спас его (Коссовски умышленно путал), но
крест он заработал честно.
     - Ну, да мне все равно, - махнул рукой Эрих.
     - А что вы думаете о Вайдемане?
     - Дубина. Волочится за Юттой и надеется, что она согласится  стать  его
женой. Уж если она пойде