Михаил Абрамович Гершензон. Робин Гуд ----------------------------------------------------------------------- OCR & spellcheck by HarryFan, 17 August 2000 ----------------------------------------------------------------------- 1. О ТРЕХ СВЯТЫХ ОТЦАХ И МИЛОСЕРДИИ БОЖИЕМ Двенадцать месяцев в году, Двенадцать, так и знай! Но веселее всех в году Веселый месяц май. Двенадцать, но самый веселый - май! Зеленым шумом полны леса, по самый зеленый лес в Шотландии - Шервудский лес. Дождь обрызгал листву дубов, солнце торопится высушить землю, а в сырой прохладе лопается за желудем желудь, гонят кверху ростки остролист и чертополох, пробивая зелеными стрелами рыхлую прошлогоднюю прель. По узкой лесной тропе, то и дело пригибая головы и стряхивая с ветвей дождь радужных капель, ехали два всадника. Копыта лошадей глубоко уходили в разбухшие листья, мох и молодую траву. Птицы звонко пересвистывались над головами путников, словно потешались над неуклюжей посадкой толстенького, который трусил впереди. Он болтался в седле из стороны в сторону, так что распятие подпрыгивало у него на груди. Капюшон его плаща сполз на затылок, открыв дождевым каплям и солнечным лучам блестящую круглую, как тарелочка, тонзуру. Второй всадник, ехавший следом за ним, посмеивался, глядя, как короткие ножки его спутника беспомощно ловят подтянутые к самой луке седла стремена. Он одет был в такой же плащ, и такое же распятие висело у него на груди. Только поверх плаща и спереди и сзади нашито было по большому кресту. Не только по этим крестам можно было узнать в нем крестоносца: он сидел на коне прямо, чуть-чуть подавшись назад, и даже монашеский плащ не мог скрыть его могучего роста и широких плеч. Это была посадка воина, привычного к седлу и к дальним походам. - Подле острова Корсика, - говорил крестоносец, спокойно покачиваясь в седле, - подле острова Корсика водятся рыбы, которые, выскочив из моря, летают по воздуху. Пролетев около одной мили, они снова падают в море. Однажды Ричард Львиное Сердце приказал подать обед на палубе, и одна из таких летучих рыб упала на стол прямо перед королем... "Так, так", - постучал дятел, повернув головку и недоверчиво посматривая на крестоносца. Но тот продолжал: - Диковинная рыба также камбала. Вы знаете, отец приор, это рыба великомученицы Агафьи. Маленький всадник придержал лошадь. - Почему же вдруг святой Агафьи, каноник? Я слыхал, что камбала - это рыба богоматери. Говорят, что пречистая однажды пришла к рыбакам, которые вкушали от этой рыбы, и сказала им: "Накормите меня, потому что я - матерь божия". Но рыбаки не поверили и стали смеяться над нею. Тогда святая дева протянула руку к-сковородке, на которой лежала наполовину съеденная рыба, и половинка рыбы ожила и запрыгала на сковородке. С тех пор камбалу и зовут рыбой богоматери. А при чем тут святая Агафья? - Не верьте, отец, - ответил каноник, - Такие басни выдумывают люди, которые не видели света и всю жизнь просидели в своем приходе. Я знаю совершенно точно, что камбала - это рыба святой Агафьи. Когда мы покинули Сицилию, нам случилось пройти мимо огненного острова Мунтгибель. Когда-то он изрыгал столько пламени, что возле него высыхало море и огонь сжигал рыбу. И однажды большой огонь вырвался из жерла горы Мунтгибель и двинулся к городу Катанаму, где почивали чудотворные мощи блаженной Агафьи. Тогда жители города Катанама стеснились вокруг ее гробницы и выставили ее плащаницу против пламени. И огонь возвратился в море и высушил воду на расстоянии одной мили и сжег рыбу. Немногие из рыб спаслись полусожженными - от них произошла камбала, рыба блаженной Агафьи... Что с вами, святой отец? Маленький всадник так резко остановил свою лошадь, что конь каноника ткнулся мордой в ее круп. Отец приор испуганно вглядывался в лесную чащу, словно увидел в кустах жимолости страшное чудовище. - Что с вами, отец приор? - повторил свой вопрос каноник, убедившись, что ни справа, ни слева от дороги не видно ничего угрожающего. - Скажите, каноник, - прошептал маленький всадник, - ведь это... ведь в этих лесах скрывается Робин Гуд? Легкая тень пробежала по лицу крестоносца: может быть, просто птица пролетела между ним и солнцем, может быть, ветка, качнувшись, уронила на него прохладу. - Ну и что же? Надеюсь, вы не боитесь жалкого разбойника, отец приор? Очень тихо, точно опасаясь, как бы соседние дубы не услышали его слов, маленький всадник ответил: - Боюсь, дорогой каноник. Вы ведь знаете, я не из храбрых. И потом, вы слыхали, что говорил аббат в монастыре святой Марии? Они чаще всего нападают на нас, беззащитных служителей церкви. - Хотел бы я встретиться с этим хваленым разбойником! - сказал каноник. - Не думаете ли вы, что он страшнее сарацин? Оставьте заботу, отец приор. Вот эта кольчуга, - при этих словах крестоносец распахнул свой плащ, - вот эта кольчуга отразила тучи стрел под стенами Иерусалима, а этот меч, - тут он выдернул наполовину из ножен короткий меч, - будет вам такой же верной защитой, какой был королю Ричарду на Аскалонских полях. Дернув поводья, каноник объехал лошадь своего спутника и решительно двинулся вперед. Отец приор потрусил за ним, стараясь не отстать ни на шаг. С полчаса они ехали молча. Мало-помалу лошади ускоряли шаг; солнечные сетки гораздо быстрее скользили теперь по лицам всадников, непочтительные ветви задорнее сбрасывали на путников пригоршни алмазов, и распятие все яростней колотилось на груди неумелого ездока. Деревья расступились, и лошади пошли рядом, голова к голове. Отец приор оглянулся через плечо и прошептал: - Вы знаете, каноник, почему я боюсь Робин Гуда? В день святого Климента убежал у меня ослушный виллан, Клем из Клю. Прошел слух среди моих людей, будто он ушел к разбойнику в Шервуд. Плохо придется мне, если я встречу его в лесу. Горелый пень в сумраке леса часто прикидывается человеком, опустившимся на колени, а хитрые дрозды пересвистываются и вовсе разбойничьими голосами... - Хотел бы я знать, о чем думает лорд шериф, - громко сказал крестоносец. - И что ему стоит прислать сюда десяток хороших солдат! Будь я на его месте, через три дня голова разбойника болталась бы на рыночной площади в Ноттингеме! - Тише, тише, каноник, не искушайте провидение. А я так думаю, что шериф ничего тут не может поделать. Ведь у Робин Гуда нора - под каждым кустом. Поди-ка его поймай, когда каждый виллан, каждый раб готов отдать ему свою шкуру на сапоги и в беде поминает прежде его, а потом уж святую деву. Теперь то одна лошадь, то другая забегала вперед, и всякий раз отставшей приходилось нагонять свою соседку. - Да не спешите вы так, отец приор! - воскликнул наконец каноник, заметив, что его спутник окончательно выбился из сил. - Если вы будете так сильно болтаться в седле, у вас непременно лопнет подпруга. Бросьте поводья, пусть лошади отдохнут. Я не рассказывал еще вам, как мы встретились в Средиземном море с кораблем сарацин? Лошади пошли шагом; после быстрого бега они продолжали носить боками, шерсть на груди у них потемнела от пота. Каноник перекинул ногу через седло и сел боком, обернувшись к своему спутнику. - Завладев островом Кипром, мы двинулись к Аккре. Близ этого города мы заметили сарацинский корабль. Борта его были выкрашены зеленой и желтой краской, три высокие мачты уходили под облака. Мы узнали потом, что на этом корабле сарацины везли оружие всякого рода - пращи, луки, копья - и двести штук самых ядовитых змей на погибель христианам. Тучи стрел посыпались на нас. Наши галеры окружили корабль со всех сторон, но ничего не могли сделать. Король Ричард кричал изо всех сил: "Неужели вы дадите врагу уйти невредимым? Так знайте же: вы будете повешены тут же на мачтах, если сарацины уйдут живыми!" Маленький всадник бросил восторженный взгляд на крестоносца, потом украдкой скользнул глазами по зарослям справа и слева от дороги и продолжал слушать рассказ. - Эти слова придали нам храбрости, - рассказывал каноник. - "Смелее, воины Христовы!" - крикнул я. Мы накинули веревки на руль вражеского корабля и по этим веревкам взобрались на борт. Многим сарацины отрубили руки, многих сбросили в море. "На нос!" - крикнул я, расчищая мечом дорогу. Все мои товарищи пали, прославляя имя господне. И я очутился один на носу корабля. Десяток кривых сабель... Вдруг лошади стали. От неожиданного толчка крестоносец, сидевший в седле боком, едва не упал. Посреди дороги, протянув руку вперед, стоял монах в изорванном, заплатанном плаще. - Святые отцы, подайте нищему служителю Христову! - послышался голос из-под капюшона. - За весь день мне никто не подал ни фартинга на ужин. Услышав смиренные слова, маленький всадник облегченно вздохнул. Лицо его, мгновенно ставшее белым, снова оживилось. Он сунул было руку в кошель, когда крестоносец крикнул: - Проваливай с дороги, монах! Нашел у кого просить - у нищих служителей церкви! Нет у нас ничего, ступай своей дорогой. Каноник тронул поводья и проехал мимо нищего. Но нищий догнал его одним прыжком. Сильной рукой он схватил лошадей под уздцы и остановил всадников. - Святые отцы, - сказал он тихим, спокойным голосом, - неужели мы не заслужили у господа бога нескольких золотых монет! Братие, преклоним колена и воззовем к милосердию божию. Может быть, господь услышит нашу молитву и ниспошлет нам от щедрот своих на пропитание. Каноник положил руку на рукоять меча. Но монах заметил это движение. Он тряхнул головой, и капюшон упал ему на плечи. Молодое, румяное лицо оказалось у монаха. Русая бородка, ровные белые зубы под задорными завитками усов. Крестоносец поспешно слез с коня. Его маленький спутник стоял уже на коленях, сложив руки на груди для молитвы. Неловко подгибая длинные ноги, каноник опустился рядом с ним. Тут и монах преклонил колена. - Ну, братие, - сказал он, - вознесем молитву к престолу всевышнего. Повторяйте за мной: "Господи боже, внемли смиренным рабам твоим..." Святые отцы перекинулись быстрым взглядом. - Господи боже, внемли смиренным рабам твоим... - дрожащим голосом прошептал приор, подняв глаза к небу, заслоненному яркой зеленью дубов. - Господи боже, внемли смиренным рабам твоим... - торопливо прошептал за ним каноник. - "...и ниспошли нам на пропитание..." - ...и ниспошли нам на пропитание... - "...золота..." Не смея повернуть голову, маленький путник искоса посмотрел на крестоносца. Тот, втянув голову в плечи и согнув дугой могучую спину, повторял побелевшими губами: - ...золота... - "...елико возможно больше!" - громко воскликнул нищий монах, вскакивая на ноги. - ...елико воз-змо-жно... больше, - холодея от страха, прошептали святые отцы. - Отлично, братие! - сказал нищий. - Вы хорошо молились - видать, от чистого сердца. Уж, верно, господь услышал нашу молитву. Давайте же, братие, осмотрим карманы наши и поделим по-братски все, что послал нам всевышний. Начну-ка я первый. Лукаво посмеиваясь, нищий монах обшарил свои карманы. - Гм! Видно, я грешен перед господом богом: у меня в карманах ничего не прибавилось после молитвы. - И... и у меня ничего не прибавилось! - в один голос ответили святые отцы. - Разве? А мне почудился звон. Ведь у вас ничего не было прежде, ни фартинга? Сдается мне, все же молитва наша дошла до престола господня. Посмотрим, посмотрим, чем подарило нас милосердие божие... О! Да тут и впрямь что-то есть! Так воскликнул нищий монах, вытаскивая из кармана крестоносца туго набитый кошель. - А теперь у вас, святой отец! Второй кошель, не менее пухлый, упал на траву рядом с первым. Под пристальным взглядом нищего крестоносец скинул на землю свой плащ, разостлал его пошире и высыпал на него две пригоршни звонких монет. Он безропотно разделил их на три равные части. - Блажен, кто верует! - воскликнул монах, сгребая с плаща свою часть золота. - Возблагодарим господа за милосердие его! Но святые отцы не стали молиться на этот раз. Поспешно упрятав отощавшие кошели, они вскочили на лошадей и помчались прочь. Маленький всадник мешком повалился на шею своего скакуна и крепко вцепился руками в гриву. Зато крестоносец показал, как искусно умеют обгонять ветер храбрые победители сарацин. 2. О ЧЕТВЕРТОМ СВЯТОМ ОТЦЕ И только монах зашел в глубину, Он Робина кинул в поток. "Хочешь - поплавай, а хочешь - тони; Тебе выбирать, паренек!" Зеленая завеса скрыла всадников от глаз. Но нищий монах долго еще прислушивался к затихающему вдали топоту копыт и треску валежника. - Клянусь святым Кесбертом, - усмехнулся он, - эти молодцы потягаются в беге с любым оленем! Они слетят сейчас с обрыва в ручей - это так же верно, как то, что их золото звенит у меня в кармане. Глухой всплеск подтвердил его догадку. Раздвинув гибкие ветви орешника, монах достал из дупла векового дуба лук, колчан со стрелами и окованную железными кольцами дубину. Веселая песня понеслась по лесу: Жирные гуси, жареные гуси Прямо с вертела в аббатство летят. "Кому гусей горячих?" - Святым отцам кричат. Колчан скрылся под широким плащом, лук со спущенной тетивой повис за плечами. Монах зашагал по тропинке, вертя дубину над головой. Он шел не спеша, легкой походкой, глубоко вдыхая запах лопающихся почек и свежей травы. Иногда он подкидывал дубину вверх, сшибая с прозрачного зеленого свода осколки радуг, запутавшихся в мокрой листве. Где-то свистнула иволга, и монах ответил ей таким же звонким коленцем. Лесная тропа раздвоилась. В последний раз монах бросил взгляд на следы подков и свернул вправо. С каждым шагом лес становился гуще и глуше. Тропинка вилась ужом между кряжистыми стволами, нога то глубоко погружалась в сырой мох, то натыкалась на узловатые обнаженные корни лесных старожилов. Солнце едва пробивалось сквозь густую листву. Ловко ныряя под ветвями деревьев, перепрыгивая через упавшие стволы, монах пробирался все дальше и дальше на север. Тропинка давно пропала в подлеске, по монах не колебался в выборе дороги. На широкой поляне, окруженной шумной толпой лесных великанов, он скинул с себя вымокший до нитки монашеский плащ. Ярко вспыхнула на солнце малиновая куртка. Человек в малиновой куртке подбежал к молодому дубочку, который приподнимался к небу на самой середине лужайки, весело разминая ветви и пошевеливая листьями. - Эге! - крикнул человек, остановившись перед веселым деревцем. - А вот и моя стрела! Дерево было пробито стрелой, когда ствол его был еще гибок и тонок, как стебель. Стрела пробила дубок и засела в нем. А теперь ствол дерева окреп, поднялся кверху и унес с собой стрелу. Человек в малиновой куртке поднял руку, но не дотянулся до стрелы. - Подивился бы старый Генрих, если бы увидел, как вырос дубок за эти годы. И лука давно уже нет, который он подарил мне тогда за хороший выстрел, а стрела все цела. Он долго стоял не шевелясь, прислонившись плечом к молодому дереву. Ящерица пробежала по мокрым ремням его сандалий и юркнула в траву. - А какие глаза были у старика! - задумчиво сказал лесной бродяга и тряхнул головой, точно хотел сбросить невеселые мысли. Порыв ветра качнул вершины деревьев, обступивших поляну. - Да, Линдхерстский лес остается Линдхерстским лесом. Скоро будем к вам в гости! - воскликнул человек, отвечая дубам на поклон поклоном. - Сыщи тут, шериф, меня и моих молодцов. Подмигнув ястребу, парившему в небе, он пустился в обратный путь. Монашеский плащ высох уже; ящерица скользнула по нему и спряталась в капюшоне. Жирные гуси, жареные гуси, Жареные утки с выводком утят Прямо в аббатство, В смиренное братство... - Э, да мне сегодня удача! - рассмеялся лесной бродяга, спрыгивая с обрыва на берег ручья. - Поутру - два монаха, а вот и еще один. Однако, чтобы наполнить его бренное тело, не хватит и бочки доброго эля... Лесной бродяга бесшумными шагами направился к монаху, сидевшему на камне у ручья. Он подошел к нему так тихо, что тот и ухом не повел. Человек в малиновой куртке остановился, с удивлением глядя на грузную фигуру отшельника. Грубый суконный плащ, прикрывавший его плечи, был так широк, что под ним легко спрятался бы изрядный стог сена. Вокруг давно не бритой тонзуры мелкими колечками курчавились рыжие волосы. Задумчиво уставившись на воду, монах перебирал тяжелые свинцовые четки. - Хотел бы я знать, святой отец, - сказал вдруг человек в малиновой куртке, - хотел бы я знать, отец, много ли смирения помещается в таком здоровенном теле? Медленно повернулась круглая голова на короткой шее. Монах поглядел на малиновую куртку маленькими сонными глазами. - Смирение - мать всех добродетелей, - ответил он спокойно, без всякого удивления. - Будьте смиренны, яко агнцы, - так заповедал нам всеблагий господь. - Ну что ж, если ты и вправду смиренная овечка Христова, перенеси меня на тот берег, - приказал человек в малиновой куртке. Ни слова не говоря, монах, точно слон, опустился перед ним на колени. Лесной бродяга взгромоздился к нему на плечи. Шея монаха была так толста и крепка, что парню показалось, будто он уселся верхом на узловатую ветвь дуба. Свой лук и колчан он поднял над головой, чтобы не измочить их в воде. Дубинкой он помахивал в воздухе перед самым носом смиренного отшельника. А тот, покорно склонив голову, шагал по воде. Полая вода еще не сошла, и ручей был довольно широк и быстр, пенистая струя разбилась о грузное тело монаха. Сперва вода доходила ему до колен, потом поднялась по пояс, по грудь. - Но, но, осторожней, святой отец! Мне неохота купаться! - покрикивал на монаха ездок. - Небось вода холодна? А право, смирение - великая добродетель! Между тем отшельник приближался к берегу. Человек, испытывавший его смирение, приготовился было спрыгнуть на землю. Но вдруг он почувствовал, что широкая рука святого отца стиснула его руку повыше локтя. Словно перышко монах снял его со своей шеи и опустил на берег. - Брат мой, - сказал монах, подмигивая своему седоку, - смирение - великая добродетель. Не откажи, будь добр, перевези меня на тот берег. - Ого! - рассмеялся лесной бродяга. - Ты, я вижу, тоже любишь хорошую шутку! Ну что ж, долг платежом красен. Держи повыше мой лук и стрелы, чтобы они не намокли. - Ладно, ладно, уж я посмотрю. И дубинку мне дай заодно. Я, конечно, тяжеловат, но ты, видать, парень крепкий. Человек в малиновой куртке присел немного, когда на него навалилась гора, одетая в мокрый суконный плащ. Он не прочь был бы скинуть в воду своего седока, да больно крепко стиснул коленками его шею святой отец. Отшельник весело помахивал в воздухе дубинкой, и длинные стихи из священного писания так и сыпались с его языка. Пошатываясь под тяжелой ношей, лесной бродяга перебрался через ручей. - А ведь ты и впрямь тяжеленек, - сказал он, ступая на берег. - На все воля божия, - ответил отшельник, сползая с шеи своего нового друга. - Сколько ни умерщвляю плоть постом и молитвой, а все же... Но тут лесной бродяга одним прыжком вскочил на плечи святому отцу. - Прокати меня еще разок, приятель! Ты забыл, что мне надо на ту сторону, святой отец? Ну-ка, ну, поживей! Он похлопал отшельника по тонзуре, как понукает лошадь хороший ездок. И, безропотно повернувшись, смиренный служитель Христов снова вошел в ручей. К этому времени малиновая куртка впитала в себя столько воды, что стала пунцовой. Но этот цвет, очевидно, показался отшельнику недостаточно темным, потому что, дойдя до середины ручья, он вдруг так резко тряхнул плечами, что его седок взлетел в воздухе, кувыркнулся турманом и опустился уже не на широкую спину святого отца, а на неверную, пенистую поверхность потока. Молодец выскочил из воды с такой же быстротой, с какой вылетает из канавы брошенная туда ребятами кошка. Отшельник сидел уже на своем прежнем месте и, щурясь от яркого солнца, смотрел, как несется к нему, вертя над головой дубину, парень в пунцовой куртке. - Уж и выдублю я твою шкуру, святоша! - Это нехитрое дело, - сказал монах, перебирая четки, - нехитрое это дело - пересчитать ребра смиренному служителю церкви, у которого всего и оружия, что молитва да четки. А вот посмотрел бы я, как бы ты попрыгал, будь в руках у меня жердочка вроде твоей. При этих словах парень в пунцовой куртке остановился и опустил дубину. А святой отец, не дожидаясь приглашения, нагнулся и вытащил из-под куста отличную палицу, также окованную железом и сверкавшую от долгого употребления. Мокрый плащ его упал на землю, а дубина взлетела в воздух и принялась выписывать хитрые восьмерки над его головой. Лесной бродяга звонко рассмеялся. - Ай да монах! - воскликнул он. - Вот это монах так монах! Они закружились по поляне, обрушивая друг на друга град тяжелых ударов. Но в руках хорошего бойца дубина - отличный щит. Стук пошел по лесу, и пугливые синички поспешили вспорхнуть на самые высокие ветки. И как ни старались противники изувечить друг друга, дубина всегда встречала на пути другую дубину. Кукушка прокуковала долгую жизнь одному и долгую жизнь другому. Два часа бились веселые молодцы, и каждый прошел добрых пять миль, отыскивая слабое местечко у своего врага; и пунцовая куртка стала малиновой снова, а кожаная куртка отшельника курилась паром, когда наконец дубина святого отца с размаху хватила в самое темя молодца в малиновой куртке. Кровь потекла у него по лицу. - Вот это удар так удар! - сказал бродяга, роняя дубинку. - За этот удар я, пожалуй, прощу тебе рясу. Вскочив на ноги, он пустился к ручью, где лежал его лук. Не больше мгновения ему потребовалось, чтобы выхватить из колчана стрелу и натянуть тетиву. А когда он обернулся, святого отца уже не было на месте. - Никак, он провалился сквозь землю! - промолвил парень. Но тут из-за старого дуба показался отшельник - в железном колпаке, с мечом при бедре и со щитом в руках. - А я уж думал, что ты за святость свою вознесен в небеса, - сказал парень, вскидывая лук. - Давно не бил я в такую большую мишень! Но мишень оказалась на удивление проворной: щит сверкнул на солнце, стрела скользнула по нему и воткнулась в землю, дрожа от злости. - Ты зря перепортишь все свои стрелы, дружище, - сказал монах, отбивая с таким же проворством вторую и третью стрелу. - А пожалуй, они пригодятся еще тебе на этом свете. - За такое искусство я, пожалуй, прощу тебе и тонзуру, - сказал бродяга. - Но имей в виду, святой отец: стоит мне затрубить в этот рог - и четыре десятка моих молодцов будут тут раньше, чем ты успеешь прочесть отходную своей грешной душе. - Не спеши трубить, Робин Гуд, - рассмеялся монах, - стоит мне свистнуть вот в эти два пальца - и десяток добрых псов будет тут, чтобы встретить твоих молодцов. - Дай же мне обнять тебя, фриар Тук! Я обшарил весь Пломптон-парк, чтобы найти причетника из Аббатова Риптона! Да свистни же скорей своих псов, чтобы я увидел, правда ли это, чти собаки умеют на лету ловить пастью стрелы! Тут Робин Гуд дунул в свой рог и протрубил в него трижды. И отец Тук вложил в рот два пальца, и оглушительный свист прорезал лесную чащу. - Поглядим, поглядим, кто будет тут раньше, - промолвил монах, проверяя, целы ли железные кольца на дубине после хорошей драки. И сразу с двух концов затрещали ветки в лесу. Тридцать девять стрелков в зеленом линкольнском сукне вынырнули из густолесья. А навстречу им с лаем и воем, перепрыгивая друг через дружку, вырвались на лужайку к ручью дюжие рыжие псы. Отец Тук одним словом смирил их ярость, и они улеглись, скрестив передние лапы, вывалив мокрые языки из зубастых пастей. - Здравствуйте, молодцы! - сказал отец Тук, отирая со лба пот широким рукавом своей кожаной куртки. - Ради веселой встречи первым долгом закон велит промочить горлышко кружкой доброго эля. В трех полетах стрелы отсюда стоит моя скромная обитель. Олений бок, верно, ужарился в печи, если только не сгорел, пока мы с Робином тут разминали кости. Это, конечно, скромная трапеза для сорока молодцов! Но, клянусь святым Дунстаном, не всех оленей я перебил в королевских лесах. Псы, сшибая друг друга с ног, понеслись вперед по узкой тропке. Робин Гуд, обнявшись с отцом Туком, шел впереди всех молодцов. В трех полетах стрелы, там, где чаща казалась всего непроглядней, тропка вывела молодцов на просеку, к скромной обители отшельника. Сложенная из вековых стволов изба окружена была широким рвом, наполненным водой. Толстые цепи поддерживали узенький подъемный мост. 3. О ВЕСЕЛОЙ ВСТРЕЧЕ СТАРЫХ ДРУЗЕЙ И Робин обоих их за руки взял - И ну вокруг дуба кружиться! "Нас трое веселых, нас трое веселых, Втроем будем мы веселиться!" - Клянусь святым Дунстаном, видно, как она растет! - воскликнул Мук, сын мельника, обращаясь к своему соседу. Парень лежал на животе, подперев руками подбородок, и разглядывал пучок молодой травы, пробившейся на свет сквозь толстый слой прелого листа. - Кабы не обед, который урчит еще у меня в брюхе, ей-ей, я принялся бы за свежую травку, как добрый конь! - Вот ведь обжора! - рассмеялся Клем из Клю. - А я так и думать не могу о еде. Право, служи я по-прежнему своему приору, мне хватило бы такого обеда до самого Михайлова дня. - Охотно верю. Небось ты привык у него поститься и до Михайлова дня и после. Стрелки лежали на самом припеке у ручья, неподалеку от той лужайки, по которой недавно кружились Робин и отец Тук, стараясь пересчитать друг у друга кости своими дубинками. Темными заплатами по молодой траве разбросаны были зеленые плащи лесных молодцов. Кое-где еще курились костры и потрескивало на угольях недоеденное мясо. Многие спали, осоловев от вина и сочной оленины. Из избушки отшельника донеслись веселые звуки лютни. К тонкому звону струн присоединился густой голос отца Тука: Если ты купишь мясо - С мясом ты купишь кости. Если ты купишь землю - Купишь с землей и камни. Если ты купишь яйца - Купишь с яйцом скорлупку. Если ты купишь добрый эль - Купишь ты только добрый эль! - Пойдем-ка послушаем, как поет святой отец, - предложил Клем. - Сдается мне, что он ладит с лютней не хуже, чем с дубиной и чаркой. Псы, лежавшие на дороге, не шелохнулись при приближении стрелков. Перешагнув через псов, стрелки вошли в обитель отшельника. Посреди грубого дубового стола стоял пузатый бочонок, окруженный недопитыми ковшами из воловьего рога. Почерневший деревянный Христос терпеливо смотрел со своего креста на отца Тука, перебиравшего струны лютни. Робин Гуд, Маленький Джон и Билль Статли смотрели на святого отца с удивлением и восторгом, потому что толстые пальцы причетника с необыкновенной легкостью порхали по струнам, а песен в его зычной глотке был неистощимый запас. - Сколько монахов видал на своем веку, а такого не видывал, - сказал Билль Статли, когда отец Тук кончил петь. - Скажи-ка, отец, ты какого монастыря? Если в твоем монастыре все монахи вроде тебя, я охотно выложу последний шиллинг за тонзуру и, клянусь девой Марией, до конца дней не нарушу устава вашей обители! Отец Тук повесил лютню на колышек, вбитый в стену. Он лукаво усмехнулся. - Что ж, - сказал он, - коли хочешь повидать мой монастырь, отправляйся прямой дорогой в Рамзей, в графство Гентингдоншир. Оттуда рукой подать до нашего монастыря. Ты спроси, как пройти в Аббатов Риптон, - тебе всякий мальчишка укажет. Только ежели случилось бы тебе добраться до Риптона, избави тебя господь назвать там имя фриара Тука. Ибо в священном писании сказано: что посеешь, то и пожнешь. А я посеял там хорошие колотушки. - Билль, Билль! - укоризненно покачал головой Робин Гуд. - И не жаль тебе добрых товарищей, что собрался в монастырь? Если так не хватает тебе духовных наставлений, у нас будет отныне свой духовник, капеллан и келарь. Не так ли, святой отец? - Уж больно легко принимаешь ты людей в свою дружину, - заметил отец Тук. - А ну как я вовсе не агнец божий, а наемник Гая Гисборна или лесничий шерифа ноттингемского? - Не тревожься, фриар Тук, у тебя найдутся поручители, - раздался голос Маленького Джона. - Если доброе вино не отшибло у тебя памяти, может быть, ты вспомнишь виллана Рамзейского монастыря Джона Литтля? - Еще бы не помнить! Из-за него-то мне и пришлось попрощаться с Аббатовым Риптоном. Помню, конечно, помню! Парень был видный, на голову выше тебя, стрелок. - Неужто повыше? - Робин Гуд бросил быстрый взгляд на своего товарища. - А я-то думал, что не родился еще на свет человек выше нашего Маленького Джона! - Повыше, повыше, - повторил монах, - да, пожалуй, и в плечах пошире. Даром, что ли, случилась у нас потасовка? Когда взгромоздил он на себя целый стог сена и сказал: "Благодарствуйте, сэр сенешал", я думал, старик наш тут и протянет ноги... - Да ты расскажи толком, святой отец, - вмешался в разговор Клем из Клю. - А то наплел - ничего не понять. Что за сенешал такой и при чем тут сено? - А сенешал - это управляющий в нашем маноре, в Аббатовом Риптоне. Я приставлен к нему был писарем и сумку носил с писульками. - Отец Тук кивнул на большую кожаную сумку, подвешенную к потолочине. - Пришли мы с ним на заливной луг в Готоне - принять работу у косарей. Этот самый Джон Литтль отбывал в тот день барщину и принес с собой косу длиной в добрых семь футов, а окосье - с хорошую оглоблю. Сенешал мой было обрадовался, потому что Джон Литтль одним взмахом скашивал больше, чем трое других. Надо вам знать, что у нас испокон веку такое правило: в сенокос получает виллан за день работы столько сена, сколько поднимет на рукоятке своей косы. А если окосье сломается или коснется земли, он теряет сено и уходит ни с чем. Так вот, этот самый Джон Литтль, как кончил работу, поднял на своей оглобле целый стог сена, и коса не сломалась и не коснулась земли. "Благодарствуйте, сэр сенешал". И пошел прочь. А мой сенешал кричит: "Стой! Нет правила, чтобы такая была коса". Он крикнул людей, и началась тут драка. Сенешал на меня накинулся: "Ты что стоишь, как дубина?" Я говорю: "Не могу, мне надо сумку беречь". Он у меня хочет взять сумку, а мне не понравилась его повадка - вижу я, Литтль прав. Стукнул я сенешала сумкой по голове. Он обмер. Я одного, другого сшиб с ног и распрощался с проклятым Риптоном. Всего и осталось на память, что сумка да десяток пергаментных свитков. - Порадовались небось ваши вилланы пропаже! - сказал. Робин Гуд. - А ну-ка, фриар, покажи нам эти грамоты. Стрелки с любопытством склонились над телячьей сумкой бывшего риптонского писаря. Отец Тук вытащил из нее пачку желтовато-серых свитков. Лица стрелков побледнели, глаза заблестели, а брови нахмурились, потому что каждый из них был когда-то вилланом и знал, чего стоят эти узкие полоски кожи. - Вот он, хирограф Джона Литтля, - сказал отец Тук, раскатывая на столе ленту грубого пергамента, изрезанную по краю неровными зубцами. - А ну-ка, почитай, почитай, - вздрогнув, сказал Маленький Джон и положил руку на стол, придерживая конец упругого свитка. - Посмотрим, сколь ты силен в грамоте, фриар! Отец Тук хлебнул эля и принялся читать: - "Джон Литтль держит одну виргату земли от Рамзейского монастыря. Он платит за это в три срока. И еще на подмогу шерифу - четыре с половиной пенни; при объезде шерифа - два пенни сельдяных денег. И еще вилланскую подать, плату за выпас свиней, сбор на починку мостов, погайдовый сбор, меркет, гериет и герзум. На рождество - один хлеб и трех кур в виде рождественского подарка; на пасху - двадцать яиц; за право собирать валежник - двух кур..." Отец Тук читал, медленно покачиваясь из стороны в сторону. Клем из Клю, присев, внимательно смотрел ему в рот: искусство чтения удивляло его куда больше, чем искусство, с которым монах владел дубиной. Билль Статли, и Мук, и Робин, точно сговорившись, перевели взгляд с пожелтевшего пергамента на вечерние облачка - золотые кораблики, скользившие в вышине по вершинам дубов. - "...Каждую неделю, от праздника святого Михаила до первого августа, Джон Литтль должен работать в течение трех дней ту работу, какая будет ему приказана..." - Мы работали на господина по понедельникам, вторникам и средам, - задумчиво сказал Билль Статли. - "...Если ему будет приказано молотить, то за один рабочий день Джон Литтль должен обмолотить двадцать четыре снопа пшеницы или ржи или тридцать снопов ячменя..." - Вот и у нас было тридцать, - кивнул молодой Мук. - "...А при расчистке старой канавы он должен прокопать ров длиной в одну роду... Джон Литтль должен собрать за один рабочий день две связки хвороста и пятнадцать связок терновника. Он должен вспахивать каждую неделю, от праздника святого Михаила до первого августа, по одной полосе совместной плуговой запряжкой с другими вилланами". Облачка в небе вспыхнули малиновым огнем. С каждой строчкой новые и новые повинности обрушивались на несчастного виллана. Они оплетали его со всех сторон бесконечной паутиной. Каждое слово напоминало стрелкам о кабале, от которой они бежали в леса, и все выше и выше поднималось небо над избушкой отшельника, и привольнее шумели тронутые багрянцем вершины деревьев. Никто не заметил, как Маленький Джон, порывшись за пазухой, вытащил оттуда измятый, пропитанный пОтом клочок пергамента. - "...В обычные же сенокосные дни, - читал фриар Тук, - он получает столько сена, сколько может поднять на рукоятке косы, так, чтобы коса не коснулась земли..." Тут Маленький Джон швырнул на стол свою грамоту. - А ну-ка, святой отец, проверь, не сойдутся ли мои зубцы с твоими! Десяток широких ладоней сразу притиснул обе полосы пергамента к столу. Зубцы свитков сдвинулись и сошлись вместе так точно, будто нож только что раскроил грамоту на две половины. - "...Джон Литтль держит одну виргату земли от Рамзейского монастыря..." - эту строку прочел отец Тук на клочке пергамента, брошенном на стол Маленьким Джоном. Он поперхнулся от изумления и вытаращил свои маленькие глаза на стрелка. - Ну-ка, приглядись, фриар Тук, правда ли это, что твой Джон Литтль был на голову выше меня? И в плечах пошире? - А... а... а, пожалуй, что я и приврал, - отирая со лба пот, пробормотал отец Тук, и дружный хохот покрыл его слова. Робин Гуд налил полный ковш и поднял его высоко над головой. - За веселый Шервудский лес! - воскликнул он. - За королевских оленей и наши меткие стрелы! За тридцать девять моих молодцов и за сорокового - фриара Тука! Но фриар Тук решительно затряс головой. - Погодите пить за фриара Тука, - сказал он. - Я не могу сейчас вступить в дружину. Честный человек должен держать свои обеты. У меня есть еще должок перед святым Кесбертом, и, пока я не расплачусь с этим долгом, я над собой не волен. Робин Гуд насупился и с досадой посмотрел на отца Тука. - Какой же это обет ты дал святому Кесберту? Отправиться в святую землю защищать гроб господень? - Нет, Робин, до гроба господня посуху не пройдешь, а морем - какой корабль выдержит тяжесть такого брюха? Я поклялся святым Кесбертом отправиться в Ноттингем на состязание лучников и доказать всему свету, что лук в руках хорошего монаха посылает стрелы в мишень нисколько не хуже, чем в руках королевских стрелков. Состязание начнется в пятницу, так что нынче ночью мне нужно пуститься в путь. Робин Гуд ухмыльнулся, покручивая ус. Он кивнул головой. - Такие обеты мы уважаем, фриар Тук. Такие клятвы нужно держать твердо. Но только, сдается мне, но в обиде будет святой Кесберт, если вместо тебя в Ноттингем отправится Маленький Джон. Ведь он еще не расплатился с тобой за стог сена, который с твоей помощью унес с заливных лугов. Тут Робин подмигнул Маленькому Джону; тот поднял свой лук, натянул и спустил тетиву. Тетива пела. - Клянусь святым Кесбертом, - воскликнул стрелок, - я заплачу твой долг сполна, фриар Тук! Дай мне стрелу из твоего колчана. Отец Тук не заставил себя долго упрашивать. С притворным вздохом он протянул Маленькому Джону сплетенный из ивовых прутьев колчан. Тот вытащил стрелу и внимательно взвесил ее на ладони. Потом сунул ее обратно в колчан и выбрал другую, потяжелее. Широкий железный наконечник блеснул, как остро отточенный нож. - Хороша, - сказал Маленький Джон, - пряма и устойчива на ветру. - Он сравнил с нею стрелу из своего колчана. - Можно подумать, что их делал один стрельник. Не хромой ли стрельник из Трента? - Он самый. Кто же еще умеет сделать такую стрелу? Но у тебя теперь две одинаковые. Смотри же не спутай, помни, какая из них моя. - Не беспокойся, фриар, святой Кесберт будет доволен. Робин Гуд поднес к губам свой рог. Трижды протрубил рог. И не успел еще звук его затихнуть в глубине леса, веселая вольница собралась перед домом отшельника. Дружным криком приветствовали стрелки нового соратника - фриара Тука. Потом, рассыпавшись по чаще, двинулись к Шервудскому лесу. По лесной тропе шли только Робин, отец Тук и Маленький Джон, а впереди них, широкой грудью раздвигая орешник, трусили псы святого отца. Теперь кончилось время шуток. Робин Гуд толковал с друзьями о серьезных делах. Он говорил о том, что шериф ноттингемский все теснее смыкает кольцо вокруг горсти отважных стрелков. - Мы можем уйти в Линдхерстский лес, - говорил Робин. - Но что в этом толку? Нас только четыре десятка. А рабов в веселой Англии... Он не кончил фразы и некоторое время шел молча. Потом тряхнул головой. - Ступай, ступай в Ноттингем, Маленький Джон, - сказал он вдруг. - Постарайся разведать, что замышляют наши враги. Мы должны знать наперед, откуда грозит нам удар. Я подниму вилланов в Сайлсе и в Вордене. А пока... пока мы должны беречь наши силы, потому что во всей веселой Англии - только четыре десятка свободных людей, только четыре, только четыре десятка... Верхушки дубов и каштанов ловили еще последние лучи солнца, но в лесу уже было темно. 4. О ТОМ, КАК МАЛЕНЬКИЙ ДЖОН НАНЯЛСЯ К ШЕРИФУ В СЛУГИ "Хольдернес - родина моя, А имя мне - Гринлиф. Рейнольд Гринлиф, Зеленый Лист, - Так звать меня, шериф". Чье-то длинное тощее тело болталось на виселице, вертясь веретеном под резкими ударами ветра. На перекладине, охорашиваясь, чистила клюв ворона. Маленький Джон крепче сжал лук в руке и, стиснув зубы, чтоб не вдыхать отравленный воздух, пустился бежать. Он едва касался земли, спеша уйти подальше. Когда сердце гулко застучало о ребра, он раскрыл рот и глубоко вздохнул. Запах смерти остался позади. Вторая виселица ждала своей жертвы. Ветер раскачивал веревочную петлю. Красное, истерзанное вороньем тело болталось под третьим глаголем. А вот и четвертый и пятый... Это значит, что близко Ноттингем. Упряжка из восьми волов протащила по дороге перевернутый лемехом кверху тяжелый плуг. Повозка горшечника прогромыхала навстречу. - На праздник, стрелок? - окликнул Джона возница. - Торопись, народ собирается. У северных ворот посреди поля возвышался ступенчатый помост для шерифа и знатных горожан. Несмотря на ранний час, толпа простолюдинов широким кольцом окружала уже стрельбище. По случаю праздника святого Андрея ремесленный и торговый люд отдыхал от трудов. Крестьяне из соседних деревень спешили к городским стенам посмотреть на веселое состязание. В этот день они были свободны от барщины и не смели работать на своей земле. У коновязи, позванивая цепями, лениво жевали овес низкорослые лошаденки. Вокруг повозки мясника собрались лучники, прибывшие на праздник. Свесив ноги с повозки, мясник о чем-то спорил с ними. Маленький Джон узнал среди лучников Черного Билля, лесничего Бернисдэльских лесов. Встреча со старым знакомым не сулила ничего хорошего. И Маленький Джон остановился поодаль, облокотившись на коновязь. Опытным глазом он осмотрел своих соперников, а затем их оружие. Тут были разные луки: и короткие, которые держат при стрельбе впереди себя и натягивают к груди, и длинные, шестифутовые, из испанского тиса и клопа, простые и покрытые лаком, с роговыми накладками, - но Маленький Джон мог бы поклясться своей головой, что ни у кого здесь нет лука, сработанного Рудольфом Краком из Эльсби, а в кожаных и плетеных колчанах нет ни одной стрелы, выточенной хромым из Трента. Имя Робин Гуда вдруг долетело до слуха Маленького Джона. Позабыв осторожность, он подошел к повозке мясника. - Что же ты думаешь, - говорил мясник, обращаясь к тощему, как жердь, лучнику, - разве можно так выстрелить без помощи нечистой силы? Этому я ни за что не поверю. В нашем приходе есть один пилигрим, который обошел весь свет, человек святой жизни: и у гроба господня был, и на горе Сион, и в Вифлееме, и пальмовые листья принес из земли Иерихонской. Уж он-то знает. Он говорит, что стрелок, продавший душу дьяволу, берет святое распятие, как мишень, и стреляет в него стрелами. Он пускает в спасителя три стрелы, и дьявол дает этим стрелам твердый прицел. Из распятия брызнет на них пречистая кровь, и потом эти стрелы не знают промаха, потому что дьявол направляет их полет. - Только три стрелы, говоришь ты? А как же с другими стрелами? - спросил тощий лучник, сдвигая на затылок лисью шапку и отирая вспотевший лоб. - Другие стрелы могут попасть в цель, а могут пролететь мимо. Пустив эти три стрелы, колдун стреляет уже нисколько не лучше, чем всякий другой человек. Мясник, откинув голову назад, приложился к большой кожаной бутыли. Стрелки, глотая слюну, с завистью слушали, как булькает у него в горле вино. - А почему же Робин Гуд всегда стреляет без промаха? - спросил тощий лучник. - И в четвертый, и в сотый раз? - Почему ты знаешь, что он стреляет без промаха? - Люди так говорят. - Они ошибаются, - уверенно махнул рукой мясник. - Первые три стрелы убивают наверняка, остальные уже не во власти дьявола. Зато он может тебе отвести глаза. Когда колдун стреляет простыми стрелами в неживую мишень, дьявол может отвести глаза, и тебе покажется, будто стрела попала в цель. Выдерни такую стрелу из мишени и брызни на нее святой водой, она тотчас же обратится в дым. А если колдун стреляет простой стрелой в человека, сотвори молитву, и стрела пролетит мимо. - Это правда, - подтвердил Черный Билль, моргнув косыми глазами, блестящими, как уголь. - Меня однажды молитва спасла от стрел Робин Гуда. Я попался его бродягам в руки, они приставили меня к дубу и стали стрелять. Я сотворил молитву, и господь отвел от меня их стрелы. Целую тучу стрел пустили разбойники, и ни одна не задела меня... Лучники переглянулись. - Так-таки ни одна не задела? Неужто все пролетели мимо? - раздались недоверчивые голоса. Лицо лесничего покраснело. - Клянусь покровителем моим, святым Робертом, стрелы втыкались так близко, что я не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, мое платье было пронизано ими, по ни одной царапины не унес я на теле. - Клянусь святым Кесбертом, Черный Билль говорит правду! - воскликнул Маленький Джон, не удержавшись от смеха. - Он похож был на телячью шкуру, растянутую на доске у кожевника! Лучники дружно расхохотались. Черный Билль, узнав старого врага, схватился было за нож, но Маленький Джон мгновенно выхватил стрелу из колчана. - Постой, косоглазый! Ты забыл помолиться, чтоб господь спас твою шкуру. - Берегись, мы теперь не в лесу! - угрожающе прошипел лесничий. - Ты-то вернешься в лес, - усмехнулся тощий лучник. - Спрячь поскорее свой нож, не то заржавеет. И язык держи за зубами, пока шкура без дыр. А ты, парень, - обернулся он к Джону, - покажешь свое искусство через часок. Не тревожь тетиву понапрасну... Ну-ка, ну-ка, мясник, расскажи нам еще про колдовские стрелы. Черный Билль, насупившись, отошел в сторону. А мясник принялся рассказывать, как в их приходе, подле Донкастера, один колдун, желая иметь неминучие стрелы, выстрелил на перекрестке трех дорог в деревянное распятие и пронзил спасителя прямо в грудь. И тотчас же из раны вырвалась красная молния, и преступник упал, пораженный небесным огнем... Но в это время из ворот города вышла в торжественном порядке, с шерифом и его женой во главе, толпа по-праздничному разодетых рыцарей и горожан. И мясник забыл рассказать, что случилось с распятием и с колдуном, а слушатели его забыли о том, что рассказ не кончен. Все смотрели, как рассаживаются по местам знатные зрители. - Так вот он каков, шериф ноттингемский! - повторял Маленький Джон, не сводя глаз с высокого старика, одетого в пурпурную, расшитую золотом мантию. - Так вот он каков, Ральф Мурдах, завтрашний мой господин! Постой, погоди, шериф, сыграем мы с тобой веселую штуку! Герольд протрубил в серебряный рог. Лучники отделились от толпы и выстроились в ряд у подножия деревянного помоста. К ним присоединился десяток стрелков из стражи шерифа, в тяжелых шлемах и кольчатых железных рубахах. За двести ярдов поставлена была мишень - доска с тремя нарисованными кругами. Народ нетерпеливо шумел, пока лучники метали жребий и устанавливали порядок стрельбы. Маленький Джон улыбнулся, когда жребий поставил его в одну пару с Черным Биллем. Наконец приготовления были окончены. Солнце грело лучникам спины и ярко освещало мишень. Прозвенела первая тетива, и стрела вонзилась в третий, самый широкий круг. Вихрастый мальчуган, не в силах пробиться сквозь тесную цепь толпы, просунул голову между ногами одного из зрителей. - Плохой выстрел, - с видом знатока сказал он приятелю, сидевшему на земле под самым канатом. - Дядя Бен говорит: нужно с трех выстрелов дважды ударить в самый маленький круг, в воловий глаз, чтобы стрелять по второму разу. Маленький Джон забавлялся, глядя, как долго целятся слуги шерифа и как плохо слушаются их стрелы. Средний круг ощетинился уже дюжиной стрел, а воловий глаз все еще был не тронут. Тощий лучник в лисьей шапке, споривший прежде с мясником, первый попал в середину мишени. Две стрелы, почти не целясь, он всадил в воловий глаз, третья пошла вкось и воткнулась в широкий круг. Кто-то в толпе захлопал в ладоши. - Ястреба видать по полету, - ухмыльнулся Маленький Джон. - Бьюсь об заклад, парень набил себе руку на королевских оленях!.. Ну, Черный Билль, покажи честному народу, как стреляет королевский лесничий. - Уж не хуже вашего брата! - огрызнулся Черный Билль и шагнул к черте. Лесничий долго-долго прицеливался. Он сощурил глаза в узкую щелку, и от этого его лицо, обросшее черной как смоль бородой, искривилось в смешную гримасу. Стрела сорвалась с тетивы и вонзилась в воловий глаз. - Браво, Билль! - закричали в толпе. - Гляди не промажь во второй раз! Лесничий снова поднял лук. Он оттянул тетиву до правого уха и застыл прищурясь. - Да ну стреляй! Вконец окривеешь! Но Черный Билль не выстрелил. Он проворчал что-то в бороду, бросил на землю свою стрелу и достал из колчана другую. Лесничий так старательно прицеливался, словно с трудом нащупывал в воздухе узенькую дорожку к мишени. И вторая стрела впилась в воловий глаз рядом с первой. Не обращая внимания на крики восторга, Черный Билль сунул палец в рот, послюнил его и поднял над головой. Он проверял направление и силу ветра. И третья его стрела так же долго выбирала дорогу и так же верно ее нашла, как первые две. - Три из трех! - объявил начальник городских стрелков, наблюдавший за ходом состязания. Черный Билль отвесил низкий поклон в ту сторону, где сидел шериф, потом насмешливо глянул на Маленького Джона. - Вот как стреляют лесничие королевских лесов! - сказал он. - Ну-ка, сделай получше, бродяга! Но Маленький Джон не хотел раньше времени показывать свое искусство. Ему нужно было только получить право участвовать во второй стрельбе. Небрежной походкой подошел он к черте и с такой быстротой спустил все три стрелы, что первая еще дрожала, когда третья ударила в мишень. - Пресвятая дева! - воскликнул мясник, вытянувшись во весь рост на своей повозке. - Он высыпал их, как горох! Еще маленько, они догнали бы одна другую. - Две из трех! - объявил начальник стрелков и приказал людям поставить вторую мишень. - Вот теперь мы с тобой потягаемся, - сказал Маленький Джон лесничему, когда слуги отсчитали от черты триста тридцать ярдов, воткнули в землю шест и повесили на нем кольцо, сплетенное из ивового прута. Восемь лучших лучников дожидались, чтобы герольд протрубил в свой рог: три стрелка ноттингемского гарнизона, трое лесничих, тощий лучник в лисьей шапке и Маленький Джон. Рыцарь, сидевший подле шерифа, встал, скинул с плеч конскую шкуру, которая прикрывала блестящую кольчугу, и потребовал, чтобы ему дали лук. Он тоже хотел принять участие в народной забаве. - Гай Гисборн! Гай Гисборн! - пронеслось в толпе. - Где это видано, чтобы стрелять по второй мишени, не стрелявши по первой? - сказал с досадой тощий лучник. - Нет такого закона! - Чудак! - пожал плечами Маленький Джон. - Для господ закон не писан. Стрелки расступились, уступая дорогу рыцарю. Маленький Джон проводил его глазами. Он слыхал, что Гай Гисборн поклялся изловить Робин Гуда и две недели кряду рыщет в лесах, надеясь напасть на его след. Герольд протрубил начало второй стрельбы. Рыцарь бросил наземь перчатки, поднял лук и выстрелил. - Сэр Гай Гисборн! - воскликнул шериф. - Я вижу, вы стреляете из лука так же отлично, как владеете мечом и копьем на турнирах. У вас глаз столь же верный, как сердце. Стрела, пущенная рыцарем, пронзила кольцо и воткнулась в шест. Он выстрелил снова, но на этот раз промахнулся. - Проклятый лук никуда не годится! - сказал рыцарь и швырнул лук в сторону с такой силой, что, ударившись о землю концом, лук высоко подпрыгнул и громко хлопнула лопнувшая тетива. Шериф поспешил успокоить своего друга: - Не горячитесь, сэр Гай. Во всяком деле нужна привычка, и все же вы с первого раза взяли верный прицел. Смотрите, моим стрелкам не везет сегодня. И правда, стрела за стрелой пролетали мимо мишени, и лучники один за другим покидали поле под веселые крики и насмешливый свист толпы. Только трое стояли теперь у черты: тощий стрелок, Черный Билль и Маленький Джон. Тощий стрелок всадил одну стрелу в шест рядом со стрелой Гая Гисборна. Ветер отнес в сторону вторую и третью. - Ну, ребята, ложитесь спать: Черный Билль начинает щуриться! - Билль! Слышишь, цыган? Пососи пальчик еще разок - авось высосешь счастье! - Клянусь господом богом, хитрое дело - стрелять в такую мишень! - Глядите, глядите, он метит в сторону, чтобы обмануть ветер! - И кверху, чтобы взять мишень на излете! Целиться было трудно: ветер усилился, а к тому же на таком большом расстоянии метить надо было много выше мишени, чтобы стрела описала в воздухе широкую дугу и уже на излете ударила в цель. В первый раз Черный Билль взял прицел слишком низко, во второй - чересчур высоко. В третий раз лесничий целился так долго, что какой-то шустрый воробышек успел усесться на стреле Гая Гисборна, в самой середке ивового кольца. Он чирикнул раз и другой, перескочил на стрелу тощего лучника и принялся щипать ее оперенье. Это привело в восторг толпу, следившую за состязанием. Со всех сторон понеслись возгласы: - Валяй, Билль, бей, не то он совьет гнездо, прежде чем ты выстрелишь! Да, пожалуй, выведет птенцов! Тетива прозвенела, и перышки взлетели над мишенью. Вычертив в воздухе правильную дугу, стрела вонзилась в шест, пригвоздив к нему воробья. - Хороший выстрел, Билль, - сказал Маленький Джон. - Только если бы ты метил мне в сердце, я превратил бы тебя в ежа, прежде чем ты успел бы спустить тетиву. Нельзя ли очистить мишень от дичи? Я не охотник на воробьев. Остановившись в двух шагах от черты, Маленький Джон поднял кверху длинную тяжелую стрелу и воскликнул, обернувшись к помосту: - Эту стрелу посылаю не я! Эту стрелу посылает отец Тук из Аббатова Риптона по обету, данному им святому Кесберту! Одно мгновение только помедлил стрелок. Снаряд, сработанный хромым стрельником из Трента, сорвался с тетивы и, блестя на солнце стальным наконечником, описал широкую дугу. И прежде чем зрители успели подивиться искусству стрелка, вторая стрела и третья прошли сквозь кольцо. С такой силой были пущены стрелы, что ни одна из них не засела в шесте: тяжелые наконечники расщепили его, как тонкий прут. Шериф встал со своего места, но долго не давали ему говорить восторженные крики. Наконец, когда шум улегся, он спросил Маленького Джона: - Как твое имя, стрелок, и откуда ты родом? Маленький Джон припал на одной колено, отвесив шерифу глубокий поклон. - Рейнольд Гринлиф мое имя, - ответил он. - А родина моя - Хольдернес. - Такой ловкости в стрельбе я никогда еще не видал! - воскликнул шериф, обращаясь к Гаю Гисборну. - Я возьму его к себе в дружину, сэр Гай. Рыцарь кивнул головой. - Я бы дорого дал, чтобы иметь среди своих людей таких молодцов. Шериф подозвал к себе Маленького Джона. - Рейнольд Гринлиф, - сказал он ему, - я хочу, чтобы ты остался у меня в Ноттингеме. Ты будешь сыт и одет и ни в чем не будешь знать отказа. А платы я положу тебе двадцать марок в год. - Уж не знаю, что скажет мой господин, - словно колеблясь, пробормотал Маленький Джон. - Если вашей милости будет угодно, лорд шериф, я поеду спрошу у него. - В этом я не могу отказать тебе, стрелок. Хороший слуга должен быть верен своему господину. Я подожду, а ты возвращайся скорей. - Хорошо, - решительно тряхнул головой Маленький Джон. - И если мой господин отпустит меня, я буду служить вам, лорд шериф, верой и правдой, так же верно, как святой отец Тук служил в Аббатовом Риптоне. 5. О ДОБРЫХ ВИЛЛАНАХ САЙЛСА И ВОРДЕНА И пахарь в поле бросил плуг, Кузнец оставил молот, Старик бежит, стуча клюкой, Как будто снова молод. В день святого Петра в веригах зазвенели косы на полях вокруг Сайлса. Высоко поднимались рожь и ячмень; тяжелые колосья и в ночь не остывали: золотые упругие ости шуршали теплом, как горячие обломки солнечных лучей. На заре косари выходили на барщину. Они шли к господским полям мимо своих полосок. Жаворонки взлетали из-под ног. В полдень звенели жаворонки в синем небе, а косари запевали песню: Коси, виллан, сплеча, сплеча, Покуда нива горяча, Овес, пшеницу и ячмень, Пока придет Михайлов день. Господский хлеб мы снимем в срок, Отбудем помочь и оброк, А с нашим хлебом подождем, Пока поляжет под дождем... С господских полей урожай ручейками и реками тек в закрома, а на болотистых и каменистых боватах вилланов хлеб все стоял; пернатые воры клевали зерно, и мыши растаскивали его по своим подземельям. В день святого Михаила, когда, окончив уборку, веселятся монахи и рыцари, пришел глимен в Сайлс, весь день бродил из землянки в землянку, из дома в дом и нигде не нашел веселья. Солнце скатилось под уклон. Глимен привязал медведя у колодца посреди дороги и ударил по струнам лютни. Он пел невеселую песню про доброго виллана и про злого старосту - рива. Говорилось в песне о том, как злой староста - рив - пришел к виллану. В руках у рива был свиток телячьей кожи с печатью зеленого воска; этот свиток был длинным и долгим, как путь грешника в аду. Злой рив развернул свой свиток и стал спрашивать доброго виллана: "Две боваты земли ты держишь от благородного лорда сэра Стефена. Не так ли?" "Именно так, - отвечал пахарь. - Одну бовату камня я держу, благородный рив, и одну бовату болота". "Заплатил ли ты в этом году господину два шиллинга и шесть пенсов скатпенни?" "Заплатил, благородный рив". "А шестнадцать пенсов аверпенни?" "Заплатил, благородный рив". "Полчельдрона овса?" "Полчельдрона овса". "Двух кур, десять яиц?" "И двух кур и десять яиц, благородный рив". "А работал на барщине по три дня в неделю?" "И по три и по четыре работал, кроме пасхальной недели и троицыной, потому что таков обычай". "А являлся ли на четыре осенних помочи для жатвы?" "Со всей семьей приходил, благородный рив, - с тремя сыновьями и двумя дочерьми, только жена оставалась дома". "А вспахал и взборонил ты три роды земли по повинности, называемой аверерт?" "И не три, не четыре, а шесть род я вспахал по повинности, называемой аверерт". "А сделал ли ты для господина лодку к ярмарке святого Кесберта?" "Сделал, благородный рив. К весенней ярмарке я сделал поллодки вместе с Вильямом Кривым, а к осенней - пол-лодки вместе с Джоном Бедиком". "Хорошо, - сказал благородный рив. - Ты говоришь правду, потому что так записано у меня в свитке с печатью зеленого воска. Но мне стало известно, виллан, что ты совершил грех против своего господина. Молол ли ты свой ячмень на мельнице, принадлежащей благородному сэру Стефену?" "Нет, - ответил крестьянин. - Я молол свой ячмень дома, на ручной мельнице, и ничего не заплатил за помол сэру Стефену, потому что мельницу эту я вырубил из камня своими руками". "Как же ты думаешь, что будет с тобой за этот грех?" "А будет со мной, благородный рив, то же, что ждет меня за второй мой великий грех". "А какой же второй твой грех?" - спросил доброго виллана рив и опять развернул свой свиток. "А второй мой грех - я убил благородного рива!" Так воскликнул добрый виллан и ударил рива ножом. И злой рив лежал на дороге убитый, и никто не стал хоронить его, и свиньи сглодали свиток с печатью зеленого воска и правую руку благородного рива... Вот какую песню спел глимен в день святого Михаила, в веселый праздник Майклмас, и добрые вилланы дважды повторили припев, потому что им понравилась смелая песня. - Хорошая песня, хорошая песня! - сказал крестьянин с рыжими волосами, которого звали Билль Белоручка. И он опять повторил припев: Вилланскую подать, Погайдовый сбор Платите, вилланы, И весь разговор! Налог на дорогу, На дом и на двор Платите, вилланы, И весь разговор! И долго молчали пахари у колодца в Сайлсе, а в небе уже показалась первая звездочка. - Кто ж из вас придет на помощь доброму виллану, который убил благородного рива? - спросил глимен, которого звали Робин Гудом. Но все молчали, потупив глаза. Тогда стрелок, не говоря ни слова, отвязал медведя от колодезного столба. Он вытащил из-за пояса сыромятную плеть и вытянул медведя по морде. Зверь с удивлением посмотрел на своего хозяина. Черная пасть его приоткрылась, обнажив пожелтевшие пеньки зубов. И в тишине, как далекий гром, прокатилось грозное рычание. - Смотрите, - сказал Робин Гуд, - у зверя кольцо в носу я зубы сгнили. Но он рычит под плетью. А вы... Он обвел собравшихся пристальным взглядом. Злая усмешка скользнула по его лицу. - Кто же из вас придет на помощь человеку, который несмел поднять руку на благородного рива? - Мы все готовы, - тихо ответил крестьянин с рыжими волосами, которого звали Билль Белоручка. И лицо его было рыжим - столько было на нем веснушек. - Да, мы готовы, глимен! Так ответили вилланы, старые и молодые. Робин Гуд оперся на медведя, обхватив руками его мохнатую шею. Он смотрел в ту сторону, где дорога, взбегая на холм, поворачивала к Вордену. В тусклом вечернем свете видна была темная толпа, спускавшаяся с пригорка вдали. Красные огни факелов мерцали сквозь ветви придорожных ракит. - Слушайте, - сказал стрелок, высоко подняв руку, - в Вордене зарычали медведи. Теперь слышны уже были и голоса. Издалека толпа казалась маленькой, но она запрудила всю улицу, докатившись до Сайлса. Рябой, широкоплечий, приземистый крестьянин шел впереди, окруженный вилами, ножевыми клинками, насаженными на палки, и факелами. На длинной прыгающей жерди он нес срубленную голову старосты. - Скателок, это ты?! - крикнул Билль Белоручка, вглядываясь в лицо вожака. Со страхом и радостью смотрели все на окровавленную голову рива, освещенную шатким пламенем факелов. Над ревом и гулом толпы висели возгласы: - К манору! К манору! Жечь писцовые книги! Медведь зарычал и прижался к Робин Гуду. Вилланы из Вордена смешались с вилланами из Сайлса. - Мы идем к сэру Стефену жечь писцовые книги! - сказал рябой Скателок. - В этих книгах и наше горе! - сказал Билль Белоручка. А вожак из Вордена продолжал: - Добрые вилланы! Вам знакома эта голова. В Вордене некому больше гнать нас на барщину и некому собирать оброк. Мы сожгли мельницу, где вы оставляли сэру Стефену треть от каждого чельдрона зерна. Мы разбили большие жернова. Покажите, что осталось от господской мельницы, люди! Осколки гранита пошли по рукам. - Мы сожжем все грамоты, где записана наша горькая доля! Все податные списки, все свитки зеленого воска, каждый лоскут телячьей кожи, какой найдется в маноре! К манору, к манору! Робин Гуд с тревогой вглядывался в толпу. Он не мог отыскать ни Билля Белоручки, ни других сельчан, которые только что повторяли припев его песни. Когда вилланы из Вордена двинулись вперед, он помедлил один у колодца, дивясь, почему так дружно исчезли жители Сайлса. - Так-то, старик, - грустно сказал он, вороша густую шерсть на загривке медведя. - Видно, зря я старался: слишком много рабов в веселой Англии, слишком мало людей. В это время сразу из всех переулков хлынул народ. Темноту разорвали редкие факелы. Горящая смола осветила топоры и косы, мечи, вилы, дубины, босые ноги и сотни сверкающих глаз. - К манору! К манору! Жечь писцовые книги! Билль Белоручка бежал впереди с косарем, каким вырубают кустарник в канавах. - Ну, мое оружие при мне, - усмехнулся Робин Гуд, вскидывая лютню к груди и поправляя лук за плечом. - Идем, старина. Звона струн не было слышно в шуме. Но голос глимена перекрыл все голоса: Служили мы верно До этих пор. В руках у виллана Блестит топор. Нынче начнется Другой разговор. Крепко построен Господский манор, Но меч у виллана Остер, остер! До неба встанет Жаркий костер. Пахари, дружно! Сильней напор! Нынче веселый Начнется спор. Медведь бежал вперевалку, осторожно выбрасывая вперед лапы, чтобы их не отдавили в толпе. 6. О ШУМНОМ ОБЕДЕ В ДОМЕ ШЕРИФА НОТТИНГЕМСКОГО Есть у меня и для хлеба мешок, Чтоб корки просить у порога, Для соли мешок, для зерна, для вина, А последний - для звонкого рога. За отдельным столом, на возвышении, сидел шериф ноттингемский Ральф Мурдах со своей женой. Пониже, за большим столом, сидели рыцари, старшие начальники городской стражи, любимые слуги шерифа и торговый люд Ноттингема. Прислужники внесли глиняные миски с водой, и гости ополоснули руки. Священник прочел молитву, и трапеза началась. Повара на огромном деревянном блюде принесли зажаренного целиком барана. Шериф первый вытащил из-за пояса нож, навострил его о сапог и отрезал по куску себе и жене. Блюдо с бараном обошло большой стол; под конец круга на нем осталось только несколько голых костей. Перед каждым из гостей на широком ломте хлеба дымилось душистое, щедро приправленное пряностями мясо. Вино широкой струей потекло в серебряные кубки. Гости, подлизывая сало, стекавшее по рукам, слушали песню заезжего менестреля. Менестрель прибыл из германского города Вормса, где сидел заточенный в темницу король Англии Ричард. - Я спою вам песню, сложенную королем, - сказал менестрель. Он прижал подбородком к плечу свою скрипку и запел. Дробный дождь барабанил по пергаменту, которым затянуты были окна, заглушая голос певца и плач скрипки. Три-четыре пса вертелись под столами, то и дело поднимая грызню из-за лакомой кости, а у порога распахнутой настежь двери толпились полуголые, измокшие нищие, оспаривая добычу у собак. Рейнольд Гринлиф отведал и баранины, и голубей, и кур, и каплунов. Менестрель пел на провансальском наречии, непонятном для шотландца. Сперва стрелка позабавила тонкая фигура менестреля, шелковый кафтан и визгливый женский голос. Потом ему наскучило слушать, он откинулся на спинку скамьи и обхватил руками колени. "Пищит, как девчонка! То ли дело песни отца Тука!" - подумал Рейнольд Гринлиф. Дружный раскат грома заглушил на мгновение голос менестреля. "А славно они сейчас проводят время в Бернисдэльских пещерах. Небось изловили какого-нибудь монаха и считают его казну..." Он протянул руку, взял с блюда жирную жареную утку и, широко размахнувшись, кинул нищим за дверь. Вокруг неожиданной добычи началась драка. Но в это время подковы процокали по камням, и всадник, подмяв одного из нищих, круто осадил коня у самого порога. - Привет благородному лорду шерифу и знатным гостям от сэра Стефена! - сказал гонец, опускаясь на колени перед шерифом. Скрипка взвизгнула, менестрель сразу смолк. Вся одежда гонца была залита грязью, так что нельзя было даже различить, какого она цвета. Конь тоже казался серым. Он тяжело носил боками, белоснежные сгустки пены повисли на уздечке. Шериф встал со своего места. - Что случилось у сэра Стефена? - спросил он. Гонец отер лицо подкладкой плаща и с усилием перевел дух. Рейнольд Гринлиф вгляделся в сухое, старческое лицо, воспаленные глаза. Он не знал этого человека. - Сэр Стефен просит благородного лорда о помощи. Моего господина постигло несчастье. Вилланы из Сайлса и Вордена подняли руку на моего господина. Они убили старосту в Вордене и посадили его голову на кол. Они разбили двери вотчинного суда в Дэйрволде и сожгли на костре все писцовые книги, податные списки, свитки зеленого воска и ренталии, все, какие там были. Они повалили судью на землю и топтали его ногами, пока он не умер... Гонец выдохнул все это сразу и замолчал. Гости сбились в кучу. Шериф и рыцарь Гай Гисборн стояли рядом, глядя прямо в рот гонцу. Они наперебой забрасывали старика вопросами. - В чьих руках манор? - Сколько воинов у сэра Стефена? - Кто вожак вилланов? - Когда ты выехал из Дэйрволда? - Как, вилланы в Дэйрволде? - Кто еще убит?.. - Все скажу, - поднял руку гонец. - Они осадили манор. У вотчинного суда их было не меньше чем пятьсот человек. Вожаков у них, сколько я знаю, трое. Первый... - Гонец боязливо оглянулся по сторонам. Даже сквозь слой грязи было видно, как побледнело его лицо. - Разрешите назвать, благородный лорд шериф? Ральф Мурдах подался вперед и кивнул головой. - Первому имя - Робин Гуд, - шепотом промолвил гонец, и эхом отдалось в зале имя стрелка. Гонец снова поднял руку. - Скателок из Вордена, - назвал он второе имя. - И Билль Белоручка из Сайлса... Они обложили вотчинный суд три дня назад, на рассвете. После того как сожгли свитки, часть разошлась по домам. Вокруг манора - не больше ста человек. Сэр Стефен сам охраняет манор. Двадцать три вооруженных защищают стены... - Как ты выбрался оттуда, старик? - перебил гонца Гай Гисборн. - Я прикинулся, будто с ними, и показал им подземный ход в манор. Но ход был засыпан. Мне поверили, потому что я сам из Дэйрволда. Рейнольд Гринлиф стиснул в руке тяжелый оловянный кубок. Смятый в комок, тяжелый кубок выпал из его руки и с глухим стуком упал под стол. - Попомним мы тебе этот подземный ход! - прошептал он, стараясь покрепче запомнить лицо старика. - Как звать тебя, гонец? - спросила жена шерифа. И Рейнольд Гринлиф дважды повторил долетевший до него ответ: - Эдвард. Эдвард из Дэйрволда. Теперь шериф с Гаем Гисборном и другими рыцарями обсуждали, какую помощь выслать сэру Стефену. Гай Гисборн никому не хотел уступить главенства в отряде. Он заявил, что отряда, который есть в Ноттингеме, мало. К утру готовы будут двинуться в путь его ратники, прямо из замка. Гонец тотчас же поскачет назад и даст знать сэру Стефену, что помощь идет. Манор должен держаться. Ни один виллан не уйдет от суда. Шериф кликнул писца. Вместе с Гаем Гисборном он сел диктовать послание сэру Стефену. Толстый нищий загородил своим дородным телом всю дверь. Рейнольд Гринлиф обернулся и громко воскликнул: - Вот это нищий так нищий! Уж наверно бенедиктинец... Много постился ты на своем веку, святой отец? И куда тебе столько мешков? - Как же, как же, благородный господин! - низко кланяясь, ответил монах, просовывая голову в дверь. - Один мешочек у меня для хлеба, если милосердие ваше пожертвует корочку бедному пилигриму. Один мешочек - для зерна, коли случится протянуть руку у порога житницы, полной даров божьих. Вот этот мешочек - для соли. А этот, - тут монах осенил себя крестом, - для вина, если милости вашей будет угодно... - Так и быть, - усмехнулся Рейнольд Гринлиф, - для твоих десяти мешков придется пожертвовать тебе лепту вдовицы. Он отломил маленький кусочек хлеба и протянул его нищему. Монах подхватил подаяние и бросился целовать руку стрелку. - Задержи гонца, - шепнул монаху Рейнольд Гринлиф и, притворно поморщившись, выдернул у него руку. - Пошел вон, бродяга! - прикрикнул он на нищего. - От тебя разит вином, как из бочки. Монах согнулся в три погибели, еще раз поклонился и окунулся в дождь. 7. О СТРАДАНИЯХ ОТЦА ТУКА Монахам враг, шерифу враг, Стрелкам свободным друг - Таков он был всегда, толстяк, Веселый фриар Тук. Отец Тук, тяжело пыхтя, остановился посреди дороги. Пот катился градом по его щекам вперемешку с дождем; от мокрых лохмотьев шел пар. Ноттингем исчез за поворотом дороги, а впереди только глубокие следы конских копыт цепочкой тянулись вдоль, и каждая ямка спешила заплыть мутной пузырчатой жижей. - Клянусь святым Кесбертом, - сказал отец Тук, - у проклятого старика четыре ноги, а у меня только две! Но я догнал бы его, если бы не эта пузатая бочка! - Он с ненавистью посмотрел на свой толстый живот. - Хлюпает, как у лошади селезенка. Ах ты, жирный кабан, только на то и годишься, чтоб перегонять эль и мед, перегонный котел! И подпругу-то не сумел подрезать, толком! А уж если Маленький Джон велел задержать гонца, стало быть, дело не шутка. Подобрав полы плаща, он вздохнул и пустился снова бежать. Дождь поредел и совсем перестал, а толстяк все бежал, с великим трудом перебирая обросшими глиной ногами. - Стой! - воскликнул он вдруг, вглядываясь в следы на дороге. - А подпруга-то лопнула как-никак! С полчаса уж, наверное, он тут протоптался. Уж теперь я его догоню! Свернул бы он только на Сайлс. А если на Ватлинг? Ищи тогда ветра в поле! Отец Тук выбрал высокий каштан, у которого низко начинались ветви, обхватил ствол руками и стал карабкаться вверх. Кое-как он добрался до первой ветки и перекинул через нее ногу. Ему долго не удавалось подтянуться так, чтобы навалиться на ветку брюхом, и он раскачивался, вися вниз головой, а ветер пузырем надувал мокрый плащ. Стрелок помянул, по своей привычке, святого Кесберта, а потом и святого Дунстана, и Вольфхэда, и Вульфстана, и сорок угодников, и деву Марию. Видно, дева Мария услыхала его, потому что она помогла ему вскарабкаться на скользкую ветвь. И хотя непристойно святому отцу обнажать свои телеса, прежде чем лезть дальше, фриар Тук сбросил вниз на траву изорванный плащ, показав дроздам и дятлам широкую взмокшую спину, плечи, похожие на добрые окорока, и грудь, изукрашенную хитрой татуировкой: тут были и кресты, и сердце, пробитое стрелой, и рыцарский герб, составленный из четок, бочки и лука со стрелами. Отдышавшись немного, святой отец полез с ветки на ветку, стараясь ставить ноги поближе к стволу, чтобы не подломился какой-нибудь предательский сук. Так взбирался он выше и выше, пока верхушка дерева не заходила под его тяжестью, как тонкая былинка. Отсюда он увидел перекресток и гонца, подъезжавшего к тому месту, где раздваивалась дорога. - Святая Мария, пречистая дева, - твердил фриар Тук, раскачиваясь на верхушке каштана, как тяжелая груша, - пусть свернет он к Сайлсу, потому что тогда уж наверное остановится на ночь в сторожке у Черного Билля! А ну как свернет на Ватлинг? Тут счастье оборотилось лицом к толстяку, потому что всадник действительно свернул по пути к Сайлсу. А когда фриар Тук добрался до нижней ветки, он даже вскрикнул от радости: четыре десятка псов вихрем неслись по дороге. Издали казалось, что они и вовсе не касаются земли. - Осторожно, дьяволы! Дайте мне спрыгнуть, ведь я раздавлю вас! Да что вы за умники! Полегче, полегче, Волк, ты собьешь меня с ног! Не время теперь целоваться. Уж я знаю, ты меня и в преисподней отыщешь, хитрец. Ха-ха! Посмотрим, какую рожу скорчит сатана, увидя таких провожатых! Полно скакать тебе, Волк, принимайся за дело. А ну догони, возьми! С этими словами отец Тук ткнул вожака мордой в дорогу. - Фью-ить, фью-ить, - свистнул он. И пес, распластавшись над землей, понесся по следу, а за ним и вся стая. В один миг собаки скрылись вдали. - Ну, теперь я могу не спешить, - облегченно вздохнул отец Тук. Он накинул на плечи плащ и зашагал по дороге. Солнце выбилось из-за туч у самого горизонта, посылая вдогонку стрелку длинные, узкие полосы света. Дорожные кочки заиграли золотом; тощая тень, смешно покачиваясь, побежала впереди отца Тука. Отец Тук был еще в лесу, а тень - на опушке; отец Тук - на опушке, а тень - на лугу; отец Тук - на лугу, а тень побежала уже по медной щетине сжатого ячменя. Запряженная четырьмя парами волов, тащилась по полю повозка с камышом. "Никак, во всей Шотландии не осталось камыша, чтоб навить еще один такой воз", - подумал отец Тук. Рядом с возом тащился крестьянин на крошечной лошаденке. Он сидел боком на ее костлявом хребте, босыми пятками выбивая дробь по едва прикрытым шкурой ребрам. Лицо пахаря было все в морщинах и горело на солнце, как еловая кора. - Слышь, молодец, не продашь ли своего скакуна? - окликнул крестьянина отец Тук. Тот удивленно вытаращил глаза. - А? Чего? - спросил он, повернувшись к стрелку и приставив к уху ладонь. - Продай своего коня! - повторил отец Тук погромче. Крестьянин затряс головой: - Не продажный. - Не хочешь продать - подари, - весело сказал отец Тук. Две золотые монетки заблестели у пахаря в руке; оправившись от удивления, он принялся отбивать поклоны щедрому монаху. Отец Тук взял лошадь за холку и взгромоздился ей на спину. - Господи боже! - закряхтел он. - У этой клячи хребет острее меча: чего доброго, разрежет тебя на две половинки! Но! Но! Но! - подгонял своего скакуна отец Тук, корчась и морщась при каждом толчке. - Мне, конечно, простятся все грехи за эту муку. Крестоносцы пот хвалятся, что сарацины в святой земле сажают их на кол. Посидели б они на такой скотине! То-то крестьянин сидел на ней боком. Он попытался сесть боком и сам. По хребет скакуна становился острее с каждым шагом, и как ни садился святой отец, он не мог избавиться от мучений. Тогда отец Тук скинул с себя лохмотья и покрыл ими спину лошаденки, точно седлом. Нахлестывая прутиком злополучную клячу, он доехал до перекрестка, где дорога сворачивала на Сайлс. Холодный ветер обдувал голую грудь монаха. У него была теперь только одна забота - подтягивать то и дело сползавшее седло. К ночи он подъехал к сторожке Черного Билля. Звонкий лай собак встретил его. А яркая лупа осветила веселую картину: на лужайке перед лесной сторожкой, окруженные тесным кольцом собак, лежали два человека: лесничий Черный Билль и гонец сэра Стефена. Они не смели пошевельнуться, потому что при малейшем их движении сорок зубастых пастей поднимали грозный храп. Конь гонца, волоча по земле недоуздок, пощипывал травку в придорожной канаве. Отец Тук не спеша натянул плащ на плечи, потом потрепал вожака по шее. - Дай тебе бог здоровья, Волк! Смирно, собаки! Лежать!.. Тебе, Черный Билль, отдохнуть невредно - небось притомился на королевской службе. А тебя как зовут, старина? Как?.. Эдвард из Дэйрволда? Дай сюда мне письмо шерифа... Нету? Что ж, я даром страдал от самого Ноттингема? Но письмо, конечно, нашлось, как только все сорок псов по слову монаха вскочили со своих мест и застыли, ожидая дальнейших приказаний. Этой минутой воспользовался Черный Билль: в два прыжка он очутился на пороге своей сторожки и захлопнул тяжелую дубовую дверь, прежде чем псы успели ухватить его за пятки. - Вот уж неприветливый хозяин! - проворчал отец Тук, пряча в карман трубку пергамента. - Ну да не беда, мы скоро будем в Дэйрволде. Помнится, есть там харчевня "Золотой бык". Там и прочтем шерифову грамоту за кружкой доброго эля... Волк, домой! Домой, щенята!.. Ты, старик, шагай куда хочешь, да смотри не путайся под ногами: попадешься снова - не пощажу! Он вскочил на лошадь гонца и погнал ее к Дэйрволду. 8. О ТОМ, КАК ОТЕЦ ТУК ПОПАДАЕТ ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ Богатым все - земля, и лес, И солнце, и вода. Но, видит бог, настанет срок - И сгинут господа. С четырех сторон вокруг замка сэра Стефена горели костры. Огненные мошки улетали в ночную темь. Робин Гуд и Билль Белоручка переходили от костра к костру. Вилланы спали у огня на вязанках хвороста, на сене, на сорванных с петель дверях. Но спали не все. Часовые расхаживали между кострами, не спуская глаз с подъемного моста и стен манора; бодрствовали многие и у костров: кто следил за огнем, кто подковыривал обувь, кто оттачивал на камне железный прут. - Как же ты раздобыл столько луков и мечей, Белоручка? - окликнул Билля один из парней. Билль обернулся, и широкая улыбка осветила его лицо. Он узнал в говорившем своего племянника Эльфера. Юноша, голубоглазый и рыжий, был только на пять лет моложе дяди. - Как ты назвал меня, мальчик? - с напускной строгостью спросил Билль. - Так, как все мы зовем вожака из Сайлса! - не задумываясь, ответил юноша; он горд был, что, как взрослый, принимает участие в борьбе. Билль рассмеялся. - Ну ладно. Зови и ты, как все. О чем ты спросил меня, Эльфер? - Говорят, ты добыл где-то пропасть луков и мечей. Где ты взял их, дядя? - Рыцарь один подарил. - Какой же это рыцарь поможет виллану оружием? Господа всегда стоят друг за дружку. Если бы мы так же дружно держались, от господ давно не осталось бы и на племя. Со всеми бы сладили: головы прочь, а землю себе. Ни тебе барщины, ни податей, ни оброка! Нет, правда, скажи, где ты взял оружие, Билль? - Любопытен ты, Эльфер, однако. Слыхал про такого рыцаря - сэра Ричарда Ли? Юноша подался вперед, отставив в стороны острые локти. - У сэра Ричарда Ли, что в Вирисдэле? - Это его совет, - кивнул Белоручка на Робин Гуда, присаживаясь на колоду рядом с племянником. - Знаешь, наш Робин каков: в мишень не промажет, и песню скажет, и с бубном спляшет, и на всякую выдумку остер. Сэр Стефен кто? Норманн из франкской земли, не так ли? А Ричард Ли? - Этот - шотландец, - протянул Эльфер. Он с недоверием взглянул на дядю, потом на Робин Гуда, который беседовал с вилланами у соседнего поста. - Ну и что ж из того? Что норманн, что шотландец - оба живут нашим горбом. У норманнов рабы и вилланы - и у наших рабы и вилланы. Правильно я говорю, Скарлет? Скарлет встал, протирая глаза. Маленький, востроносый, он одет был в лохмотья; на шее блестело широкое медное кольцо, на котором выбито было имя сэра Стефена, потому что Скарлет был рабом. - Чего тебе, Эльфер? - Ты скажи мне, кого лучше иметь господином: норманна или шотландца? Скарлет запустил палец между кольцом и шеей и усмехнулся. - Хочешь дать мне другого хозяина? Так, по мне, уж лучше совсем без ошейника. - Вот и я говорю, - сказал Эльфер, - что проказа, что черная оспа - все равно от чего помирать. Сэр ли Стефен или сэр Ричард Ли... - Постой, мальчик, это всякому ясно, - перебил его Билль. - Речь идет не о том. Шотландский рыцарь норманнскому враг. Почему? Потому что норманны пришли из-за моря и отняли у наших господ всю землю, какая получше, и нашего брата в придачу. Робин и говорит: если мы деремся с норманном, нам шотландец поможет. Ну, думаю, была не была! И отправился к сэру Ричарду Ли. А тот, как услышал, что мы обложили зАмок, повел меня в оружейную и сам отобрал для нас тридцать луков с колчанами и двенадцать мечей! Так сказал Билль, и, едва он вымолвил это, Эльфер схватил его за руку. - Дай же мне меч, дядя! У меня только тупая коса! - Мечи - часовым. Пойди скажи, чтобы дали тебе лук: я знаю, стрелять ты мастер. А меч добывай-ка сам. Билль Белоручка с Робин Гудом двинулись дальше. Издалека еще они услыхали громкие голоса. Тут никто не спал, все сгрудились вокруг косоглазого, черного, как жук, человека. Он говорил, размахивая факелом, и густая копоть кувыркалась над его головой. - Сорную траву надо вырвать с корнем! Мы разбили змеиные яйца, но змеи остались. Они положат новые, нам на погибель! - Правильно! Правильно говорит косоглазый! Пусть не останется тут ни одного писаки, который умеет вписывать в желтый пергамент нашу судьбу! - Ты не знаешь, кто этот парень? - спросил Робин Гуд Белоручку. - Я не видел его ни в Сайлсе, ни в Вордене. - Идемте в харчевню "Золотой бык"! - кричал косоглазый. - Там сидит монах, который немало на своем веку перепортил телячьей кожи. Клянусь святым Дунстаном, это пес сэра Стефена! Вилланы бросили костер и кинулись в темноту. Робин Гуд и Билль Белоручка задержались, чтобы остановить часовых, которые, выхватив из ножен мечи, побежали следом за толпой. Вдали, прыгая из стороны в сторону, уходил в темноту факел косоглазого; он и вовсе пропал в ночи, и только далекий гул голосов доносился из мрака, когда Робин Гуд с Белоручкой бросились догонять толпу. Запыхавшись от быстрого бега, они остановились у входа в харчевню. Дверь распахнута была настежь, но вилланы запрудили проход: не всем удалось протиснуться вперед, и каждый старался через головы других увидать, что происходит в харчевне. В темноте и давке никто не заметил, что пришли вожаки. - Вот монах, вот лютый волк, который прикинулся овцой! Бейте его! - долетел до Робина чей-то голос. Робин пробрался вперед и увидел за широким столом бродягу-монаха, толстого и широкого в плечах. Десяток дюжих рук схватили его, но монах и плечом не повел, чтобы освободиться. Рядом с ним стоял косоглазый, которого удерживал Скателок. - Бейте его! Выпустим кишки из толстого брюха! - кричали вилланы со всех сторон, и только теснота мешала им пустить в ход оружие. Скателок что-то кричал, но его голоса не было слышно. Чернобородому удалось отшвырнуть его от себя, и в ту же минуту он выхватил у монаха из-за пазухи пергаментный свиток. - Глядите, глядите! Он везет сэру Стефену письмо от шерифа! Острая жердь уперлась в ребра монаху, чьи-то пальцы сдавили ему шею. Робин Гуд рванулся вперед, но тут монах вскочил с моста. Нападавшие скатились с него, как гончие псы с затравленного кабана. - Берегись, Черный Билль! - крикнул он, и тяжелый дубовый стол опрокинулся, на мгновение загородив тучное тело монаха. Бочка с вином закачалась над головой толстяка. - Не жалко вам, христиане, божьего дара? Этой бочкой я прихлопну десяток из вас, и нам нечем будет опохмелиться на ваших поминках! Круг раздался при этих словах: монах играл в воздухе бочкой, как легким поленцем. Все притихли. И тут раздался громкий окрик Робин Гуда: - Не трогать монаха, ребята! Поглядите прежде, что за грамоту он везет! Бережно опустил монах на пол бочку. Между тем Скателок вырвал пергамент из рук косоглазого и вскочил на скамью. - Бараны! Чтоб вас разорвало на части! Чтоб дьявол дубил вашу шкуру! Горелые пни! Огородные пугала! Разве же можно так? Ах, чтоб вас громом убило! Понимаете вы, безмозглые твари, покарай вас святой Вульфстан и Вольфхэд... Он размахивал над головой пергаментным свитком, но ничего толкового не мог произнести, потому что ругательства и проклятья сыпались у него с языка, как горох. Монах был, пожалуй, спокойнее всех. Он слушал, слушал, как бранился виллан, и вдруг звонко расхохотался. - Хороший прием вы устраиваете святому отцу, который, не щадя живота, спешит вам на помощь! - воскликнул он. - Грамоту я уж давно прочел Скателоку, а вы... - Чтоб вам на том свете сам сатана... - продолжал громыхать Скателок, заглушая слова монаха. - Да замолчи ты, трещотка! Тебе бы быть бабой, а не мужиком! - отмахнулся от него монах. - Был бы я чуть-чуть послабее, пришибли бы меня, как комара. И где у вас голова, если всякий лесничий из королевских лесов вертит вами, как кобель хвостом? Я, ей-ей, думал - сдохну, пока вез вам эту писульку. Ну-ка, дай сюда, виллан! Вот смотрите, что пишет шериф ноттингемский вашему господину. Запинаясь на каждом слове, отец Тук прочитал послание шерифа сэру Стефену: - "Держитесь, сэр Стефен. В пятницу утром сэр Гай Гисборн поведет вам на помощь отряд в двести ратников на конях, в полном боевом снаряжении. Захватим бунтовщиков врасплох, скорый суд произведем на месте. Шериф ноттингемский Ральф Мурдах". Мутный рассвет вползал в харчевню. Крестьяне стояли молча, словно проклятье Скателока сбылось и их пришибло громом. Ненавистью горели глаза. И Робин поспешил положить руку на плечо своему другу. - Это отец Тук! - сказал он спокойно, и, хотя говорил он тихо, каждое слово его звучало громко в нависшей тишине. - Отец Тук, из Аббатова Риптона. И ваше счастье, что знает он грамоту. А где косоглазый? Но Черного Билля не было, он точно провалился сквозь землю. Скателок наконец управился со своим языком. Он кричал раздраженно, брызжа слюной, размахивая узловатыми руками: - Нас предал Эдвард из Дэйрволда! Он донес обо всем шерифу! Эх, попался б он мне, я б его, клянусь святым Вульфстаном... Весть о перехваченном письме успела уже облететь весь Дэйрволд. Толпа у дверей все росла. Кто-то крикнул: - На приступ! К манору! Но Робин Гуд остановил людей. - Стойте! - сказал он. - Нам не взять манор голыми руками. Мы прольем свою кровь на радость врагу, а завтра отряд Гая Гисборна втопчет в грязь уцелевших. Он вышел на дорогу, чтобы всем было слышно. - Вы знаете, вилланы, что Робин Гуд никогда не был трусом. Но храбрость храбростью, а расчет расчетом. У нас людей немного да лук один на троих. В лесу мы б еще потягались с ратниками, а в открытом поле затевать с ними драку - кого не порубят, потопчут конями. Если хотите совета, совет мой такой: у кого нет дома жены и детей, отправляйтесь со мной. Перехватим Гая Гисборна в дороге и потреплем, сколько хватит стрел и мечей. А там рассыплемся по лесу - ищи-свищи! А кто останется тут - по домам! Как придет сюда Гай Гисборн, все валите на нас. Так ему и скажите: дескать, мы тут ни при чем. Чтобы мы да против нашего господина?! Это все Робин Гуд, проклятый разбойник, Билль Белоручка, да еще Скателок, да пятый, десятый - все, кто бежал к разбойнику в Шервудский лес! - А еще я скажу, - вынырнув из толпы, добавил маленький Скарлет, - если тут нам драться, в Дэйрволде, немного останется от ваших домов. А в лесу нам можно будет размахнуться пошире. Добрый час еще спорили вилланы, потому что руки чесались у всех и многие хотели идти в лес с Робин Гудом. Солнце встало уже, когда опустела дорога перед харчевней "Золотой бык". Кто двинулся в Сайлс, кто в Ворден. Билль Белоручка, и Эльфер, и Мук, сын мельника, пошли из деревни в деревню, чтобы все рабы и вилланы сэра Стефена узнали, как рычали медведи вокруг господского манора. А другие стрелки и еще девять-десять молодцов, прихватив колчаны и луки, отправились с Робином навстречу Гаю Гисборну. - Мы вернемся сюда, сэр Стефен, - говорил Скарлет, поглядывая через плечо на грозные стены манора. - Мы вернемся сюда, сэр Стефен! - повторял он, запуская руку между шеей и широким медным кольцом, на котором выбито было имя его господина. 9. О ВСТРЕЧЕ РОБИН ГУДА С СЭРОМ РИЧАРДОМ ЛИ И руки помыли, и вытерли оба, И сели плечом к плечу. Хлеба довольно, вина - хоть залейся, Оленины - ешь, не хочу. Двенадцать месяцев в году, и самый веселый - май. Однако и позднею осенью молодцы в Бернисдэльском лесу проводили время славно. Дым костров поднимался к высоким темным сводам пещеры. Свежая дичина клокотала в котлах, дразня стрелков удивительным ароматом. - Не пора ли нам обедать, Робин? - спросил Билль Статли. - У меня в желудке сто тысяч чертей дерутся на кулачки. Погляди на фриара Тука: он и так похудел после драки с Гаем Гисборном. Того и гляди, душа разлучится с телом. Отец Тук, сидя на камне у входа в пещеру, старательно оттирал куском песчаника тяжелый франкский меч. Задорный дождь остановился с разбегу у самых его ног и повис густой завесой, обдавая толстяка тонкой водяной пылью. - Нет уж, - отвечал Робин Гуд, - ты знаешь, Билль, мой обычай: без гостей не садиться за стол. Кого-нибудь ребята да приведут: не королевского гонца, так нищего бродягу. А пока добрый Тук потешит нас веселым рассказом. - Ладно, рассказов и басен у меня всегда полон кошель, - отозвался монах, продолжая свою работу. - Вот жили да были в славном городе Лондоне отец с тремя сыновьями. Позвал раз отец сыновей, и сказал им: "Пора вам, ребята, учиться делу. Выбирайте любое ремесло, неволить вас не хочу. Сроку даю вам год со днем. Кто лучше выучится за этот срок своему делу, тому завещаю все свое богатство". Вот один из них стал кузнецом, другой - брадобреем, а третий - солдатом... Отец Тук выставил меч наружу, под дождь, и точильный камень с присвистом заскользил по мокрой стали. - ...Проходит год со днем. Собрались сыновья, чтобы похвалиться своим искусством. Кузнец говорит отцу: "Садись на коня и гони вскачь. Я могу перековать его на всем скаку". И правда, перековал. Брадобрей говорит: "Спусти собак, пусть поднимут зайца. Я обрею его на лету". И правда, обрил. Тут пошел дождь. А третий сын говорит: "Мне дождь не страшен: я успею отбить мечом каждую каплю, и дождь меня не намочит". А дождик-то был не хуже, чем этот. - Отец Тук кивнул головой на занавес ливня, висевший перед входом в пещеру. - Ну и что же? - спросил Скателок. - Третий сын взял свой меч и ну вертеть им над головой! И вертел им так быстро и ловко, что ни одна капля не успела упасть на его кафтан. - А ну-ка, попробуй, фриар Тук. Может быть, и тебе достанется наследство! - подмигнул толстяку Робин. Дружный хохот загремел под сводами, когда монах, взмахнув мечом, выскочил вон из пещеры. Меч кружился над его головой с такой быстротой, что не было видно клинка; блеск мелькающей стали и брызги слились над ним в одно сверкающее кольцо. - Глядите, глядите! Нимб святого отца Тука! Молнию, молнию руби, фриар Тук! А ей-богу, он разрубил! - Нет, ты все-таки не получишь наследства. Хватит с тебя и нимба, - сказал Робин Гуд, глядя, как струйки воды катятся по плащу монаха. - Однако, если ты и вправду не прочь пообедать и дождя не боишься, как третий сын, отправляйся-ка ты с кем-нибудь, да хотя бы со Скателоком, на Ватлингский перекресток. Там скрещиваются четыре дороги и место высокое. Уж, верно, оттуда вы кого-нибудь приведете к обеду. Скателок неплотнее запахнул свой плащ, отец Тук накинул на голову капюшон, и стрелки исчезли за серой пеленой дождя. - Еще месяц назад мы прошли бы здесь посуху, нам не нужно было бы для этого даже вертеть над головой мечами, - сказал отец Тук, сворачивая с тропинки в чащу. Вековые дубы и буки так густо росли здесь, что даже поредевшая ржавая листва защищала от дождя. Приземистый Скателок легко скользил под ветвями деревьев; отец Тук с трудом прокладывал себе дорогу в чаще, едва поспевая за легким на ногу приятелем. Извилистый лесной коридор вывел друзей на поляну, по которой, словно грибы-великаны, разбросаны были могильники древних британцев. Пот вперемешку с дождем катился по лицу фриара Тука, когда, одолев наконец долгий подъем, они ступили на гладкие плиты дороги, проложенной римлянами восемь столетий назад. Отсюда, с пригорка, далеко видна била окрестность. Солнце прорвало тучи, и каменная лепта, сбегавшая к западу, ярко блестела под косыми лучами, а на востоке, над лесом, широкой дугой, едва не кольцом, встала сверкающая радуга. Скателок, прикрыв ладонью глаза, внимательно всматривался в даль. - Смотри! - воскликнул отец Тук. - Кто-то едет сюда из Понтефракта. Клянусь святым Патриком, не дальше как через час мы вознаградим себя за долгий пост! Когда всадник выбрался на освещенную закатным солнцем дорогу, зоркие глаза стрелков разглядели, какого гостя шлет судьба. Рыцарь, одетый в черную кольчугу, понуро покачивался в седле. В правой руке он держал копье, у левого локтя болтался маленький щит. - Вряд ли он сдастся без боя, - промолвил отец Тук, доставая из колчана боевую стрелу. - Приготовься, приятель, как бы нам не упустить долговязого. С этими рыцарями вечные хлопоты: чуть что, они хватаются за меч, не то что наш брат, монах. Скателок с уважением взглянул на опытного стрелка и тоже приготовился к драке. А всадник, погруженный в глубокое раздумье, а может быть задремав, доверился своему коню и ехал, не глядя на дорогу. - Привет вам, сэр рыцарь! - громко окликнул его отец Тук. - Мой господин просит вас свернуть с пути и разделить с ним его скромный обед. Всадник придержал коня и с удивлением вскинул глаза на фриара Тука и Скателока. - Ты, верно, принял меня за другого, стрелок. Меня не знают в этих краях. Кто твой хозяин и где его замок? Отец Тук, держа стрелу за стальной наконечник, почесывал ее древком свою тонзуру, смущенный убогим видом рыцаря, его мокрой изрубленной кольчугой и конем, который стоял, широко расставив облепленные грязью ноги, словно приготовился околеть. А Скателок и вовсе растерялся, услыхав дружелюбный голос всадника. - А... а... не ошибся ли ты в самом деле, фриар Тук? - пробормотал он, подмигивая товарищу так выразительно, что рябое лицо его покрылось морщинками. Отец Тук лукаво улыбнулся. - Нет, сэр рыцарь, - сказал он, - тут нет никакой ошибки. Мой господин - Робин Гуд, а замок его - в Бернисдэльском лесу. - Я слыхал это славное имя, - спокойно ответил рыцарь. - Я охотно сверну с дороги, чтобы увидеть, правду ли говорит молча о вашем господине, хотя я и думал обедать в Донкастере или Блейтсе. Он послушно повернул коня и последовал за стрелками. Так молча и ехал, не глядя по сторонам, пока Скателок с отцом Туком вели его коня под уздцы к Бернисдэльским пещерам. Скателок шел нахмурившись, потому что никак не мог взять в толк, зачем нужна Робину такая жалкая добыча, а отец Тук то и дело поддразнивал неопытного стрелка. Робин Гуд вышел гостю навстречу. - Привет тебе, рыцарь! - воскликнул он. - Наш охотничий стол накрыт, и мы рады всякому, кого посылает нам случай. Мои молодцы проголодались так, что готовы жевать тетиву своих луков. Задайте же корма коню, ребята, и скорее за стол. Сэр рыцарь, ты сядешь здесь, у огня, чтобы поскорее просохла кольчуга, не то ржавчина сгложет ее прежде, чем изрубят вражьи мечи. Низкие козлы покрыты были уже длинными дубовыми досками, которые прогибались под тяжестью жареных уток, рыбы, пирогов, эля и заморского вина. Три десятка молодцов в зеленых кафтанах уселись за стол и так дружно принялись работать челюстями, как будто отродясь ничего не ели. И каждый с усмешкой следил за тем, как старательно потчует Робин долгожданного гостя. Потому что таков был обычаи у лесных охотников: сперва накормить знатного путника до отвала, а потом облупить, как яичко. Только Билль Белоручка сидел в дальнем конце стола и хмурился, не спуская с рыцаря глаз, да Скателок неодобрительно посматривал то на отца Тука, то на Робина: ему жаль было злосчастного гостя. Веселый стрелок не спросил у рыцаря ни имени, ни цели его пути. - Нынче дичь в лесах хороша и рыбы много в прудах. Нет страны краше старой Шотландии, нет в Шотландии леса, что поспорил бы с Шервудом и Бернисдэлем. Так приговаривал Робин. И молодцы ухмылялись и переглядывались друг с дружкой, потому что изо дня в день веселый стрелок повторял эти слова рыцарям и монахам, а те от страху давились куском жирной дичины и никак не могли донести до рта кубок темного эля, не расплескав его дрожащей рукой. Наконец гость окончил обед и утер рот рукой. А Робин Гуд, по обычаю вольницы, обратился к нему с учтивым вопросом: - Хорошо ли поел ты, сэр рыцарь? На это рыцарь ответил: - Три недели уже мне не случалось так обедать. - А не думаешь ли ты, сэр рыцарь, что негоже благородному господину угощаться у стола простого пахаря без приличной расплаты? Тут стрелки затаили дыхание, с любопытством ожидая ответа. Обычно при этих словах знатные путники менялись в лице: тот затрепещет, как осиновый лист, этот схватится за свою мошну или выхватит из ножен меч. Но рыцарь не трусил и не вспылил, только смущенно потупил глаза. - Увы, дорогой мой виллан, мне нечем с тобой поделиться, - с виноватой улыбкой промолвил рыцарь. - Денег у меня так мало, что совестно и предлагать их тебе за гостеприимство. - Так отвечали мне рыцари и аббаты, начиненные золотом, как скорлупа яйцом, - сказал Робин Гуд. - А ну-ка, Статли, проверь, правду ли говорит наш гость. Билль Статли отошел в сторону, где лежало седло рыцаря, пошарил в переметных сумах. - Кошели пусты, как гнезда по осени, - доложил он, подкидывая на ладони несколько мелких серебряных монет. - Тут и половины фунта не наберется. Робин Гуд пристально посмотрел на гостя. Иссеченная кольчуга и смелый взгляд незнакомца рассказали ему историю рыцаря лучше всяких слов. - Ты шотландец, сэр рыцарь? - спросил он, и даже Скателок не услышал в его голосе насмешки. - Я побился бы об заклад, что тебя ощипали норманнские вороны. - Ты угадал, Робин Гуд. Зовут меня сэром Ричардом Ли, мой замок стоит в Вирисдэле. Испокон веков вирисдэльские земли принадлежали моему роду. Сто лет назад мой прадед поднял меч против норманнов, вторгшихся в нашу страну; он бился плечом к плечу вместе со славным Хиревордом. С тех пор мы немало увидели горя. Все, что есть у меня теперь, - это старый замок моих отцов и клочок земли, который завтра уже будет отнят у меня аббатством святой Марии. - Скажи же мне, рыцарь, - спросил Робин, наливая вина себе и гостю, - что случилось с твоей землей? Какое право имеет на нее аббатство? - Мой сын убил знатного норманна Франсуа Тайбуа. Он убил его в честном бою, на турнире, но родные убитого схватили моего Энгельрика, чтобы сжить его со свету. Я заложил свою землю аббатству святой Марии, чтобы выкупить его. Выкупил, а сын мой бежал. Четыреста фунтов я должен аббату, и, если завтра я их не возвращу ему, он выгонит меня из замка и отберет землю, потому что завтра истекает срок уплаты. Летучая мышь, разогнавшись в погоне за невидимой мошкой, впорхнула в пещеру, плеснула крылом у плеча сэра Ричарда Ли, ломаным бесшумным полетом