жандармов, и родилась идея: из омута мещанско-кулацких низов вызвать на поверхность дополнительные промонархические силы, которые помогут выручить династию. "Монархия не могла не защищаться от революции, а полуазиатская, крепостническая, русская монархия Романовых не могла защищаться иными, как самыми грязными, отвратительными, подло-жестокими средствами"... (3) Систему таких средств, особенно широко пущенную в ход Плеве, а затем усовершенствованную Столыпиным и увенчала черная сотня (4), в первую очередь ее наиболее свирепая и многочисленная группа, назвавшая себя "Союзом русского народа". Структурно "Союз русского народа" окончательно оформился в октябре 1905 года. С этого же времени он открыто выступает как организация монархическая, расистско-шовинистическая и погромно-террористическая. В 1906 году вокруг "СРН" сконцентрировались другие монархические организации (в частности, так называемое "Русское собрание"). Поглотив таких групп, "СРН" в 1907 году сам раскололся, образовав две партии: Дубровинский СРН" (лидер А. М. Дубровин) и "Палату Михаила Архангела" (лидер В. М. Пуришкевич). Существенной разницы между ними не было; они разошлись главным образом в вопросе об отношении к Государственной думе. Главными органами организации были газеты "Русское знамя" (выходила с октября 1905 по февраль 1917 года), "Объединение" и "Гроза", специализировавшиеся, по выражению Витте, "в руготне на жаргоне публичных домов" (III-124). К кульминационному пункту событий периода революции 1905 года эта организация имеет филиалы ("отделения") почти во всех крупных городах страны; самые разветвленные и активные из ее отрядов действуют в Петербурге, Москве, Киеве и Одессе, фактически взятые на содержание правительством, спекаемые и используемые охранкой, ограждаемые полицией и жандармерией, поддерживаемые военными властями. После 17 октября 1905 года "Союз русского народа" выступает на политической авансцене империи как значительная и довольно опасная сила, располагающая денежными фондами, пропагандистскими центрами и полиграфической базой. Программная цель "СРН": спасение самодержавия и династии Романовых. Средство к достижению цели: массовый и индивидуальный террор. Социальные слои, поставляющие активистов и рядовой состав: мещанство, купечество, кулачество, чиновничество, духовенство; наконец, городское "дно", деклассированные элементы. Предпочтительно рекрутируются в действующие на местах отряды: дворники, извозчики, приказчики, официанты пивных и чайных, мелкие лавочники и ростовщики, отставные фельдфебели и урядники, трактиро- и притоносодержатели, обитатели городских трущоб, ночлежек и рынков - отсидевшие в тюрьмах воры, налетчики, сутенеры и т. д. Основала "СРН" группа крупных помещиков, предпринимателей и домовладельцев. Официальные лидеры организации: несколько известных в свое время адвокатов и священников, в остальном - типы неясного происхождения с темным прошлым, во многих случаях выходцы из Германии или тесно связанные с ней. В их числе: в Петербурге - фон дер Лауниц, фон Раух, Дубровин, Пуришкевич, Марков 2-й, князь Путятин; в Москве - Грингмут, Буксгевден, Гершельман. Восторгов, Ознобишин, Говоруха-Отрок; в провинции - Доррер, Дезабри, Нейгардт, Юзефович, епископ Илиодор (в Царицыне), епископ Гермоген (в Саратове), священник Виталий (в Почаеве) и -другие. Почаево было одним из центров расистской агитации "СРН", распространявшейся на всю страну. Точнее, таким центром был мужской Успенский монастырь в селе Почаево Волынской губернии. Значение монастыря для "союзников" определялось, во-первых, его богатством (он владел обширными землями и получал крупные доходы в виде ассигнований от синода и пожертвований от богомольцев); во-вторых, при монастыре издавна действовала типография, печатавшая Евангелия, псалмы, проповеди и прочую богослужебную и нравоучительную литературу. Черная сотня прибрала типографию к рукам и наладила здесь изготовление миллионными тиражами погромных листовок и брошюр. Кроме того, к 1805- 1906 году была превращена во всероссийский рупор расизма и человеконенавистничества газетка "Почаевские листки" (выходила с 1887 года); редактировал ее тот же Виталий. О главарях черной сотни Ленин писал в сентябре 1906 года в статье "Опыт классификации русских политических партий": "В их интересах вся та грязь, темнота и продажность, которые процветают при всевластии обожаемого монарха. Их сплачивает бешеная борьба за привилегии камарильи, за возможность по-прежнему грабить, насильничать и затыкать рот всей России" (5). Лейтмотив кликушеской агитации "Союза русского народа": на возлюбленного царя-батюшку наступают со всех сторон видимые и невидимые враги. Угрожают ему крамольник или инородец, чаще всего совместившиеся в одном лице. Истинно русский человек не может стать крамольником, тем более - восстать на своего обожаемого монарха; настоящего же крамольника достаточно слегка поскрести, чтобы обнаружить в нем инородца-поляка, еврея, латыша, татарина, кавказца, хохла, чухонца. Все сомнительны, всех следует согнуть в бараний рог. На таком идейном стержне с 1905 года и вращается пропаганда "Союза русского народа", преследующего прозрачные цели. Обличая "СРН" и его покровителей, представители демократической общественности и прессы подчеркивали, что он преследует в основном три цели: а) под шум погромов надломить боевую силу революции, физически истребить лучших людей русского рабочего класса; б) кровавыми эксцессами запугать либеральную буржуазию, принудив ее к отказу от требований свобод, от претензий на участие в государственной власти; в) одурманить расистской демагогией население, отвлечь его от борьбы против самодержавия, удержать трудящихся от участия в забастовках, митингах и других массовых выступлениях. Проповеди черной сотни столь низкопробны, что иногда и сановники с трудом скрывают отвращение к ней. Витте, в молодости сам бывший членом тайной монархической группы, квалифицирует "СРН" как "шайку наемных хулиганов", возглавляемых "политической сволочью" (II-271). Эта организация, отмечает он, способна "произвести ужасные погромы и потрясения, но ничего, кроме отрицательного, создать не может. Она представляет дикий, нигилистический патриотизм, питаемый ложью, коварством и обманом... она есть партия дикого и трусливого отчаяния"... (II-272). Ее члены начертали "на своем знамени высокие слова - самодержавие, православие и народность, а приемы и способы их действий архилживы, архибессовестны и архикровожадны. Ложь, коварство и убийство - их стихия" (II-507). Хоть и с некоторым опозданием, то есть уже будучи отстраненным от дел, все же Сергей Юльевич в конце концов открыл для себя, что "большинство правых, прославившихся со времен 1905 года, - негодяи, которые под видом защиты консервативных принципов преследуют исключительно свои личные выгоды, в своих действиях не стесняются ничем, идя на убийства и на всякие подлости" (1-283). Все без исключения руководство "СРН", как и отпочковавшейся от него "Палаты Михаила Архангела", состоит "из политических негодяев, тайных соучастников из придворных и различных, преимущественно титулованных, дворян, все благополучие которых связано с бесправием и лозунг которых гласит: не мы для народа, а народ для нашего чрева. Это дегенераты дворянства, взлелеянные миллионными подачками с царских столов" (11-272). Воинство же, ими на "подачки с царских столов" навербованное и распаляемое, состоит из темной, дикой массы "лабазников и убийц из-за угла... хулиганов самого низкого разряда... преследующих цели самые эгоистические, самые низкие, цели желудочные и карманные" (III-43). И это-то воинство повели на штурм крамолы, на спасение царской власти достойные его "вожаки - политические проходимцы, люди грязные по мысли и чувствам, не имеющие ни одной жизнеспособной и честной политической идеи и все свои усилия направившие на разжигание самых низких страстей дикой темной толпы" (11-272). Всех вызывала на смертный бой черная сотня; самосудом грозила всем, кто навлек на себя ее недовольство или подозрение. Но был на обширном фронте ее войны с подданными возлюбленного монарха участок на котором она орудовала с особой яростью - страстно и самозабвенно. Этой линией, на которую царева подворотная рать выдвинулась еще в начале века, была травля национальных меньшинств, то есть значительной части трудящегося населения империи, 6 и 7 апреля 1903 года происходит погром в Кишиневе. На улицах и в домах убиты и искалечены до пятисот человек. Даже в отчете местных властей центру о случившемся в те два дня кишиневская расправа названа "выдающейся по своей жестокости" (6). Но то была лишь прелюдия к кампании дальнейших преследований и избиений, которую развязали патроны и вдохновители черной сотни - фон Плеве, фон дер Лауниц, фон Раух, Путятин, Нейгардт и Буксгевден. Из края в край империи, по городам и весям катится мутный вал полицейско-черносотенных оргий, взбитый немецко-петербургскими уполномоченными царя, - попытка приглушить занимающиеся то здесь, то там сполоху революционного пламени. Возвестивший о свободах царский манифест в действительности возвестил о новых погромах. В следующие после выхода манифеста дни октября происходят погромы в Одессе, Екатеринославле, Томске, Самаре и Елисаветграде. Еще через несколько дней распоясываются черносотенцы в столице: они рыщут по Выборгской стороне и за Московской и Нарвской заставами, преследуют и избивают рабочих-активистов. В двадцатых числах октября в Москве охотнорядские группы пытаются бесчинствовать на Пресне и в Лефортове; одновременно разыгрываются сцены травли и истязаний в окраинных кварталах Гомеля и Бердичева. От рук наемных убийц погибают тогда Н. Э. Бауман в Москве, Ф. А. Афанасьев в Иваново-Вознесенске, А. Л.Караваев в Петербурге, другие деятели революционного и демократического движения в центре и на периферии. Власти и реакционная пресса ссылаются на "гнев народных низов", которые якобы стихийно выходят чинить самосуд, движимые любовью к царю и ненавистью к революции. Но для всех очевидно, что под "низы народные" подстраивается навербованный отделениями "СРН" и оплачиваемый из фондов охранки мещанский и уголовный сброд. Постепенно стандартизуется методика собирания этих элементов в банды и науськивания их на трудовое население; вырабатывается типовая схема зауряд - провокации. В район, намеченный, по выражению Плеве, к "проработке погромом", негласно являлся агент министерства внутренних дел, он же доверенное лицо руководства "СРН". Представившись губернатору (или полицейско-жандармскому начальнику), он вручал ему директиву о проведении монархической манифестации, передавал инструкции и, как правило, сумму из секретных фондов министерства. Деньги тут же передавались в местное отделение "СРН". На звон поступившей наличности, на зов своих атаманов выходил из подворотен, трактиров, притонов и толкучих рынков актив черной сотни - разновидности казанцевых и федоровых. Этап первый: подняв над собой хоругви, иконы и портреты царя, беспорядочная толпа угрожающе движется по городу или поселку. Время от времени местные вожаки "СРН", приостановив шествие, произносят подстрекательские речи. Распространяются листовки с провокационными призывами. Манифестация завершается молебном, после чего депутация идет на телеграф и от имени манифестантов отправляет на высочайшее имя депешу с изъявлением верноподданнических чувств любви и преданности. Этап второй: из Петербурга поступает ответная телеграмма с выражением благодарности и одобрения. Это сигнал. Вооружившись дрекольем и ножами, а кому сказано было - и огнестрельным оружием, "союзники" рассредоточиваются по улицам и кварталам и переходят к делу. Раздаются первые удары железными ломами в двери и окна бедняцких лачуг; слышатся первые крики женщин и детей; начинается шабаш грабежей, убийств и поджогов. Разбиваются по пути лавки, особенно усердно - винные; водку растаскивают, многие тут же напиваются. Зачастую черносотенцы наталкиваются на очаги сопротивления и отпора; быстро сплотившиеся рабочие дружины отбивают натиск пьяных банд. Особенно действенны эти ответные удары в тех случаях, когда на помощь дружинам быстро приходит масса рабочих с ближайших крупных фабрик и заводов. Тогда нередко завязываются баррикадные бои с погромщиками. Власти вызывают на помощь громилам полицию и жандармерию. В ходе столкновений каратели стараются дотянуться до руководителей рабочих организаций и боевых дружин. Схваченным с оружием в руках грозит смерть. Те, кому удалось отбиться от черносотенцев, зачастую становятся жертвами царской юстиции. Сотни людей из мирного трудового населения, спасшиеся от пуль и ножей громил, попали на виселицу или каторгу по судебным приговорам. В своей известной книге "Дни" В. В. Шульгин красочно описал разгул черной сотни в Киеве в 1905 году. В дни манифеста о даровании свобод он в качестве офицера (прапорщика) 14-го саперного батальона вывел группу солдат в район Демиевки на пресечение черносотенных насилий и грабежей. Он, Шульгин, был одним из тех, кто создание черной сотни благословил, кто вдохновлял и подталкивал ее на действия. И вот теперь он среди развалин и трупов пытается ее утихомирить... - Ну так вот... И говорю вам еще раз... Вы хотите царским именем прикрыться и ради царя вот то делать, что вы делаете... Ради царя хотите узлы чужим добром набивать! Возьмете портреты и пойдете: впереди - царь, а за царем - грабители и воры... Это вы хотите?.. Но они, черносотенные громилы и грабители, "оборачивались на бегу и смеялись нам в лицо. - Господин офицер, - зачем вы нас гоните?!. Мы ведь за вас. - Мы - за вас, ваше благородие. Ей-богу - за вас!.. Я посмотрел на своих солдат. Они делали страшные лица и шли с винтовками наперевес, но дело было ясно: Эта толпа - за нас, а мы - за них ... ("Дни", стр.25) Под этим объединяющим девизом - "вы за нас, а мы за вас" - власти и черная сотня с 1903 по 1906 год учинили погромы в ста шестнадцати городах страны. Только в первые недели после издания манифеста 17 октября жертвами черной сотни пали десятки тысяч человек. По жестокости превзошел все прежние одесский погром: здесь было убито свыше тысячи человек. Из цитированных записок бывшего прапорщика 14-го саперного батальона В. В. Шульгина явствует, что он, будучи послан в Демиевку на увещевание разгулявшейся черносотенной братии, выступил перед ней с нравоучением: следует воздержаться от постыдного марша, в котором шествуют "впереди царь, а за царем - грабители и воры". По-видимому, оратор - усмиритель обратил тогда свои упреки не по адресу. Дело было не столько в том, что мародеры пожелали видеть во главе своей рати царя, сколько в том, что царь пожелал стать и фактически уже стоял во главе этой рати. Те самые ландскнехты с титулами, которые на протяжении многих лет на совещаниях под его председательством и с его одобрения обосновывали пользительность для жителей империи голода, неграмотности и порки, там же доказывали пользу и целесообразность погромов. Они призывали готовить погромы, сами участвовали в их подготовке, отравляя инсинуациями общественную, атмосферу и обеспечивая подвигам черной сотни подходящий фон. Одним из специалистов по этой части становится с 1903 года некий Адальберт фон Краммер, член Государственного совета, прибалтийский помещик, соотечественник царицы и участник ее интимного кружка. Речи, произносившиеся им в Государственном совете в годы первой русской революции, поражают сходством с последующими монологами Геббельса и Штрейхера, произносившимися в Мюнхене и Нюрнберге спустя три десятилетия. Он буквально призывал к истреблению национальных меньшинств. Его речи одобрительно слушали на приемах и совещаниях генералы, губернаторы, высшие полицейские чины, лидеры "СРН". Поднимались с мест и спешили пожать ему руку фон Плеве, фон дер Лауниц, Меллер-Закомельский, Буксгевден и подобные им деятели, озарившие пламенем пожарищ небо Украины и Прибалтики за тридцать лет до появления там эсесовско-гестаповских головорезов. Улыбчиво - сочувственно внимал Краммеру на заседаниях в своем дворце и царь. Когда же речами фон Краммера возмутились даже некоторые буржуазные политики, требуя предания его суду за подстрекательство к самосудам, Николай II демонстративно присвоил ему звание статс-секретаря и послал в поместье под Ригой приветственную телеграмму. В декабре 1905 года произошли черносотенные кровавые погромы в Гомеле. Витте распорядился произвести следствие. Было установлено, что избиение жителей организовал с помощью "СРН" местный жандармский офицер граф Подгоричани. Сам он свою роль в случившемся не отрицал. Данные следствия Витте вынес на заседание в Совете министров. Заслушав доклад министра внутренних дел Дурново, правительство постановило: отстранить Подгоричани от должности и предать его суду. Царь, получив на утверждение журнал (протокол) заседания, поставил резолюцию: "Какое мне до всего этого дело? Вопрос о дальнейшем направлении дела графа Подгоричани подлежит только ведению министра внутренних дел". Из Гомеля Подгоричани пришлось уехать, но он ничего не потерял: с повышением в должности и звании был назначен в один из приморских городов на юге России. С энтузиастами карательного промысла обхождение царя было одно. Со скептиками - несколько иное. Одесским военным округом, в пределы которого входил Кишинев, командовал генерал Мусин-Пушкин. После апрельского (1903 года) выступления в Кишиневе черной сотни Мусин-Пушкин поехал туда выяснить поведение подчиненных ему войск. "Описав все ужасы, которые творили с беззащитными евреями, он удостоверил, что все произошло оттого, что войска совершенно бездействовали, им не давали приказания действовать со стороны гражданского начальства, как требует закон. Он возмутился всей этой историей и говорил, что таким путем развращают войска" (Витте, III-116). Докладная командующего поступила в Петербург. Царь, ознакомившись с ней, распорядился отозвать Мусина-Пушкина из Одессы, в аудиенции ему отказал, через военное министерство распорядился направить его в какой-то захолустный гарнизон. Безнаказанность окрыляла черную сотню. Бывало, что от осуждения громил (если случалось их задержать) не могла уклониться даже царская юстиция. Тогда царь сам освобождал их от наказания. О помиловании революционеров он запрещал и говорить в его присутствии; за "союзников" вступался по первой просьбе, да и без просьб, по своей инициативе. Он сам признался однажды в беседе с Коновницыным, что ведет "постоянную борьбу с собственным судом" в пользу черносотенцев. "Я знаю, - говорил он собеседнику, - что русские суды относятся к участникам погромов с излишней строгостью и педантизмом. Даю вам мое царское слово, что буду всегда исправлять их приговоры по просьба дорогого мне "Союза русского народа"". Приговоры "исправлял", а "исправив", мог послать в адрес подзащитного приветственную телеграмму, "царский поцелуй", благодарность, награду. "Под его горностаевой мантией черная сотня укрывалась, из-под трона российского она высовывала свое ядовитое жало; держава ее была сильна, сплочена и организована, как только могут быть крепки воровские и разбойные шайки, иначе всем им будет конец" (7). Долго не знали, кто пишет и где печатаются погромные прокламации "Союза русского народа", которыми от времени до времени наводнялись различные районы России. Потом выяснилось, что значительная часть этой продукции изготовляется в типографии, специально оборудованной в одном из зданий министерства внутренних дел; что наладили эту фабрику духовной отравы барон фон дер Липпе, сенатор барон фон Тизенгаузен и генерал фон Раух; что сотрудниками в них состоят шеф тайной службы Рачковский и жандармский ротмистр Комиссаров, а техническую сторону обеспечивают Вуич и Климович; и, наконец, что тексты для прокламаций частью поступают из... дворца. От кого именно? Наиболее грубые из этих зловещих писаний были, как установила пресса, плодом пера Д.Ф. Трепова; часть текстов писал фон Краммер, частенько бывавший в покоях царицы; упражнялись в этом литературном творчестве также Буксгевден, Нейгардт и генерал Богданович; несколько же листовок вышли из-под пера некоего "высокого автора", который предпочел свое имя не называть. В этой связи петроградская пресса после Февральской революции отмечала, что Николай II слыл в придворных кругах "недурно пишущим человеком", превозносились его "гибкий слог", "чувство стиля", да и сам он, видимо, числил за собой такие достоинства, почему, шефствуя над Всероссийским историческим обществом, счел не слишком обременительным для себя одновременно вступить и в Российское общество любителей изящной словесности. На званом обеде в Петербурге супруга премьера Витте сказала за столом: "А Рачковскому за его поганую типографию семьдесят тысяч рублей наградных дали". После чего за "несение пошлого вздора" в кругу гостей госпоже Витте дорога в дом хозяина была заказана. Из документов же царского правительства явствует, что в конце 1906 года Трепов действительно представил Николаю II доклад о работе подпольной фабрики прокламаций, на коем его величеству благоугодно было собственной рукой начертать: "Выдать 75 тысяч рублей Рачковскому за успешное использование общественных сил". Собственно говоря, "пошлый вздор" г-жи Витте мог бы быть еще "пошлее": она могла добавить, например, что в поощрение того же контакта с общественными силами, то есть с трактирными лакеями и ломовыми извозчиками, Рачковский и Комиссаров по повелению царя были награждены орденами: первый - Станислава, второй Владимира, не считая других милостей и поблажек. Что упустила мадам Витте за обеденным столом, возместил ее супруг в своих мемуарах. Он пишет, что черносотенцы "завели при департаменте полиции типографию фабрикации погромных прокламаций, то есть для науськивания темных сил, преимущественно против евреев" (III-138). Витте свидетельствует: "Государь после 17 октября больше всех возлюбил черносотенцев, открыто провозглашая их как первых людей Российской империи, как образцы патриотизма, как национальную гордость. И это таких людей, во главе которых стоят герои вонючего рынка..., которых сторонятся и которым порядочные люди не дают руки" (III-43). На первых порах контакты царя с лидерами "СРН" кое-как маскируются; они поддерживаются, с соблюдением некоторых правил конспирации, главным образом через таких посредников, как великие князья Николай Николаевич и Владимир Александрович, генерал Раух и князь Путятин (8). Пока не привык, Николай II в какой-то степени еще стесняется соприкосновения с "союзом этим, составленным из воров и хулиганов" (III-393). В дальнейшем "тайная, или, вернее, не демонстративная поддержка царем "Союза русского народа" делается явною, ничем не стесняющейся" (III-333). Насколько обе стороны уже "ничем не стеснялись", видно из того, что Дубровин, глава организации, открыто приглашается Николаем II во дворец для личных бесед; там же официально принимаются депутации "Союза русского народа". В декабре 1905 года на очередном приеме группы черносотенцев Николай получает из их рук подарок-два значка "СРН"; один прикрепляет к своей гимнастерке, другой - к рубашке своего полуторагодовалого сына. Эта братия влекла его к себе. В ее кругу он чувствовал себя легко и непринужденно. Он пускал ее в дворцовые покои, устраивал для нее угощения, церемонии раздачи наград, выносил наследника и передавал его из рук в руки, давал лабазникам и вышибалам становиться на колени и целовать край полковничьего кителя, край детской рубашки, пригоршнями высыпал на их молодецкие груди крестики, жетоны, медальоны и бляшки. Как нигде в другом общественном окружении, он был здесь в своей тарелке. Если на дипломатических раутах и государственных приемах у него прилипал к небу язык и он заикаясь с трудом выдавливал из себя несколько слов, то в этой компании, где представали перед его взором кувшинные рыла героев кистеня и оглобли, он становился словоохотливым, даже красноречивым, в нем загорался риторический огонек, поднималось ораторское вдохновение. Он мог в этом обществе запросто подвыпить и под хмельком сплясать "барыню". Он взывал к черносотенцам в тостах, приветственных обращениях и поздравительных телеграммах: "Объединяйтесь, истинно русские люди!"... "Искренне вас благодарю"... "Буду миловать преданных!"... "Вы мне нужны"... "Царское вам спасибо"... "Вы моя опора и надежда"... На верноподданнический адрес союза извозопромышленников, поставлявшего черной сотне актив, царь 23 декабря 1906 года отвечает: "Передайте извозчикам мою благодарность, объединяйтесь и старайтесь". На приеме во дворце он не стесняется при всех справиться у ярославского губернатора Римского-Корсакова о здоровье такого деятеля, как владелец мучного лабаза Кацауров - один из главарей местного отделения "Союза русского народа". За пределами ярославских лабазов и трактиров никто не хотел знаться с этим человеком. В сентябре 1906 года, когда председатель "СРН" Дубровин слегка занемог, генерал Раух привез ему на квартиру - на Большой Вульфовой улице на Петербургской стороне - личное соболезнование его величества с присовокуплением пожелания скорейшего выздоровления. А 3 июня 1907 года, в день, когда разгоном Государственной думы второго созыва Столыпин фактически совершил государственный переворот, Николай послал тому же Дубровину телеграмму. В ней, отбросив в сторону недомолвки, самодержец воззвал :"Да будет мне Союз русского -народа надежной опорой". "Безобразнейшая телеграмма эта, - писал потом Витте, - в связи с манифестом о роспуске второй Думы показала все убожество политической мысли и болезненность души нашего самодержавного императора". Увы, вздыхал экс-премьер, те из приближенных царя, которые могли бы удержать его от якшанья с черной сотней, "утеряли всякие принципы и действуют по минутному влечению, держа нос по ветру, как это делает хорошая легавая собака" (III- 393). Себя самого Сергей Юльевич в легавых, конечно, не числил. Между тем готовности "держать нос по ветру" царь требовал от каждого своего ассистента, стоявшего перед ним, и испытующе приглядывался, кто и в какой степени эту готовность проявляет. К тем из своих приближенных, кто не состоял в "Союзе русского народа" или не ладил с этой организацией, царь относился настороженно, нередко с подозрением. Похоже было, что о подрядился вербовать в черную сотню новых членов, не останавливая перед обработкой на сей предмет министров. "Отчего вы, Петр Аркадьевич, не запишетесь в Союз русского народа? - спросил он однажды Столыпина. - Ведь Дубровина там теперь нет". (Столыпин и Дубровин относились друг к другу неприязненно.) С таким же вопросом царь обратился в свое время к предшественнику Столыпина Витте, намекнув, что знает и помнит - в подобной организации Сергей Юльевич когда-то уже состоял (9). В другой раз Николай, беседуя с Витте, огорошил его вопросом: "Правду ли о вас говорят, что вы стоите за евреев?" (II-210). Вероятно, та же нота подозрения и скрытой угрозы прозвучала бы в вопросе царя, если бы он вздумал допытываться у своего премьера, а не "стоит" ли он, скажем, еще за украинцев ("малороссов"), или за армян, или за финнов, или, что было бы совсем уж предосудительно, за поляков?.. Ибо в основе отношения Николая II к своим подданным различных национальностей лежал, по определению Витте, "лозунг гонения всех русских граждан нерусского происхождения, иначе говоря, одной трети или около шестидесяти миллионов жителей империи". Если в прежние царствования некоторые окраинные области еще пользовались относительными льготами и послаблениями в смысле элементарных национальных прав или внутренней культурной жизни, то администрация Николая эти послабления стала отнимать и перечеркивать с резкостью, какой они не испытывали раньше. Последнего царя без преувеличения можно назвать организатором крупнейшего в истории империи наступления на элементарные права национальных меньшинств. Именно при нем империя особенно эффективно соперничала с некоторыми другими многонациональными дворянско-капиталистическими государствами, например, с лоскутной двуединой Габсбургской империей, в утверждении за собой репутации "тюрьмы народов". В эту эру, отмечают французские историки Лависс и Рамбо, в общем не слишком склонные критиковать деятельность царской администрации, все подводится под один ранжир... все народы, населяющие империю, надето одинаковое ярмо, воспрещается национальный язык, уничтожается национальная культура". Драконова политика дискриминации, преследования и подавления, политика разжигания национальной розни осуществляется по личным указаниям царя "во всех инородческих губерниях, на всех окраинах, опоясывающих Россию от Балтики до Кавказа". О том, что антисемитизм был официально провозглашенной идеологией и практикой царского правительства и едва ли не важнейшей принципиально-политической платформой, на которой базировалось единение (впрочем, зачастую лишь кажущееся) разношерстных реакционно-шовинистических и обскурантистских сил, хорошо известно. Однако, по выражению Лависса и Рамбо, "меры, принимавшиеся против поляков, зачастую были еще более суровы... Им пришлось гораздо больше, чем евреям, страдать из-за верности своему языку и религии". Поляки (не принадлежащие к аристократической верхушке) не могут занимать государственные должности. Они в юго-западных губерниях не могут владеть земельной собственностью. Польский язык в самой Польше вычеркнут из программ школ - сначала средней, затем начальной и, наконец, высших учебных заведений, включая Варшавский университет. Запрещено в учреждениях Царства Польского употреблять польский язык. Полиция под контролем царских чиновников сдирает с фасадов домов вывески на польском языке, таблички с написанными по-польски названиями улиц и площадей. В соседней Литве, как отмечают те же авторы, "гонения на польский язык приняли характер настоящей инквизиции". Казалось бы, прибалтийские провинции - Лифляндия, Эстляндия и Курляндия - традиционно пользуются поблажками со стороны царя. В итоге полутора веков таких поблажек здешнее дворянство - "в основном немецкие бароны, происходящие от древних меченосцев" - превратилось в рассадник генералов, министров и дипломатов для империи. Они пользуются в Прибалтике обширными привилегиями, владеют огромными землями, совместно с немецкой городской буржуазией задают тон в Риге, Ревеле и других крупных городах. Им в царской империи жаловаться не на что. Иное дело - эксплуатируемая этим слоем немецких господ эстонская и латышская народная масса. Еще в 1883 году сенатор Манасеин, по поручению Александра III, исследовал "проблему внутренней расшатанности управления в прибалтийских губерниях" и выдвинул проект мер, цель которых - эту систему управления "прибрать к рукам". С вступлением на престол Николая II центральные власти решительно берутся за реализацию наметок Манасеина. Начальные школы изъяты из ведения местных властей и переданы под контроль министерства просвещения. Ландегерихты заменены мировыми судьями, которые могут назначаться и сменяться только министерством юстиции. Окружные суды Ревеля, Риги, Митавы и Либавы подчинены Петербургской судебной палате. При этом в Прибалтике, как и в Польше, подавление национальной культурной жизни, война против языка сопровождается войной против религии, точнее, против традиционно сложившихся религиозно-церковных привязанностей народных масс - на фоне грубого полицейского давления, попыток навязать населению казенное православие. К лютеранству эстонцы и латыши были всегда более или менее равнодушны. В их глазах это была главным образом религия немецких господ. Однако лютые методы сначала графа Протасова, силой навязавшего православие ста тысячам эстонцев и латышей, а затем такое же усердие других царских администраторов вызвали в населении обратную реакцию: многие простые люди стали отчаянно отстаивать, отбиваясь от православия, лютеранскую веру, которой у них в действительности не было. Особое ожесточение на периферии империи вызвала практика насильственного отлучения детей у "инородческих" родителей с целью воспитания их в верноподданническом и православном духе. Отнимали (и увозили подальше, в другие губернии) детей у духоборов, униатов, иудеев, поляков-католиков, прибалтов-протестантов и т. д. Не всегда могли скрыть свое чувство отвращения перед лицом этого варварства даже некоторые из царских сановников. Ламздорф удрученно записывает однажды в дневнике, что "поступают печальные известия о насилиях, творимых в балтийских провинциях. Там имеются "православные", которые со времени своего крещения, о котором и не помнят, были воспитаны исключительно в лютеранской среде; если, в случае смешанного брака, их дети не бывают крещены в православной церкви, а власти узнают об этом столь естественном правонарушении, то детей отнимают от родителей. Можно ли представить себе подобные ужасы?" Перенесемся на Кавказ. Наместник Голицын доносит царю, что, на его взгляд, "армяне слишком о себе возомнили". К тому же, сообщает он, "армянская церковь способствует революционизированию местного населения". Чтобы проучить непокорных, наместник с согласия царя наложил секвестр на имущество армянских церквей. Государственный совет в особом заседании под председательством Фриша признает секвестр незаконным и подлежащим отмене. Царь отказывает в утверждении журнала (протокола) заседания совета, тем самым аннулируя его решение, и приказ о секвестре вступает в силу. Обращение с финнами. С воцарением Николая II отношение к ним становится все более жестким. Назначенный в 1899 году в Финляндию генерал-губернатором Бобриков резко усиливает практику исключительных распоряжений. 3 февраля 1899 года эта система увенчивается царским манифестом, аннулирующим значительную часть прежних традиционных прав финских учреждений. Сенат в Гельсингфорсе заявляет протест. Специальная депутация отправляется в Петербург с петицией, на которой поставили подписи пятьсот тысяч человек. Николай депутацию не принимает. В 1901 году отправляется к нему другая депутация с таким же обращением, он снова отказывается принять ее. Бобриков за свое полицейское неистовство поплатился жизнью (3 июня 1904 года он был убит финским буржуазным националистом - сыном сенатора Шаумана). Ту же практику на посту генерал-губернатора Финляндии продолжили в 1905-1908 году Н. Н. Герард и в 1908-1909 году В. А. Бекман. С просьбой "не травить финляндцев" (выражение Витте) обращался к царю его дед со стороны матери, датский король; но и это заступничество было оставлено без внимания. 17 марта 1910 года Столыпин, по указанию Николая II, вносит в Государственную думу проект положения "О порядке издания касающихся Финляндии законов и постановлений общегосударственного значения". Этой мерой царь хочет еще раз продемонстрировать, что он является "великим князем Финляндским", что его верховная власть над этой страной незыблема, что он намерен не ослабить, а еще более усилить механизм своего единоличного законодательствования в ней - по крайней мере "в вопросах, касающихся одновременно и великого княжества, и империи в целом". Анализируя сущность этих событий, В. И. Ленин в своей статье "Поход на Финляндию", опубликованной 26 апреля (9 мая) 1910 года, еще раз заклеймил позором "национализм самодержавия, давящего всех "инородцев"". Он разоблачает пустозвонство буржуазных либералов, выражающих лицемерное сочувствие угнетаемым царизмом национальностям - "фраза осталась фразой, а сущность пошла на пользу человеконенавистнической политике самодержавия", - и пророчески говорит: "Придет время - за свободу Финляндии, за демократическую республику в России поднимется российский пролетариат" (10). Витте советовал царю "предоставить евреям равноправие с другими подданными", но поскольку и у "других подданных" не было прав, "беспредметной была речь о каком-то уравнении в правах - все были уравнены в бесправии". В том числе украинцы и белорусы, которым отказано было в праве на национальную культуру и родной язык. В том числе кавказские народы, под кнутом царизма "возгоревшиеся так, что многие заговорили, что Кавказ нужно снова покорять". Впрочем, размышляли другие в правительственных сферах, "нужно покорить Россию, тогда нетрудно будет покорить Кавказ и привести к благоразумию Россию. Ну вот, пусть покорят Россию" (Витте, 11-207). Ничто не могло поколебать твердого убеждения Николая II: все специальные законы, направленные против национальных меньшинств, подлежат не отмене, а усилению; и если существует в империи сила, исполненная решимости эту систему травли и преследований поддерживать и отстаивать, то такой силой, по августейшему убеждению, является черная сотня. По действовавшему в Российской империи Основному уложению, проекты новых законов, прежде чем быть представленными на усмотрение царя, предварительно должны были проходить обсуждение и утверждение в Государственном совете (после 1905 года - также в Государственной думе). Ни один расистско-шовинистический акт, введенный в действие в последние десятилетия царизма, такой процедуры в названных инстанциях не прошел. Все подобные законы были проведены окольными путями и явочным порядком. Законопроекты, явно обреченные на провал в Думе или в Государственном совете, протаскивались, например, через так называемые Особые совещания при царе в порядке "верховного управления". Они могли получить силу закона с помощью одной только подписи царя на соответствующем докладе министра. Так, единоличной властью Николая II были проведены 1905-1910 годах почти все постановления, направленные против элементарных прав национальных меньшинств. Бывало, что осмеливались поднять голос против беззакония отдельные чиновники, даже сановники. Было время, когда сенат в целом пытался даже оказать сопротивление слишком грубым и бесчеловечным актам дискриминации. В таких случаях со стороны министра внутренних дел следовали всякие наветы на сенаторов как противодействующих администрации". Их "обходили наградами, переводили их из одних департаментов в другие, даже были случаи увольнения наиболее строптивых"... В конечном счете, "и сенат начал давать... толкования, которые из законов никоим образом не следовали" (Витте, II-212). В обход ли закона или на его основe - все равно: империю надо удерживать в постоянном напряжении погромной атмосферы; бандам "СРН" должна быть обеспечена психологическая возможность в любой момент выйти на разбой; демократическая общественность должна оцепенеть под мертвящим взглядом охранки и черной сотни. То, чего не успевают сделать Дубровин и Буксгевден, доделывают министр юстиции Щегловитов и прокурор Виппер; и наоборот - чудовищными судебно-расистскими спектаклями Щегловитова и Виппера протаптывается дорога к новым подвигам для таганских и демиевских молодчиков. Скоординировались между собой юстиция и полиция, охранка и генералитет, военно-полевые суды и жандармерия; с каждым из них в отдельности - "Союз русского народа"; и со всеми вместе взятыми - божьей милостью Николай Второй. Таким образом, на заключительном этапе существования царизма сложилась единственная в своем роде многослойная система, которую в общественных кругах назвали "карательным самодержавием". Роль Николая II в этой системе была главенствующая, участие в ее практике - прямое и непосредственное. Мера этого участия, по свидетельству современника, определялась тем, что "не было такой картины человеческих страдании, которая могла бы тронуть его высушенное вырождением сердце, и не было предела полномочиям, которые он готов был кому угодно дать для избиения своих подданных... В своеобразном саду пыток, в который волей самодержца обратилась империя его предков, было где разгуляться мстительному воображению, и Николай широкими жестами являл его миру" (11). Из Мариинского и Таврического дворцов фон Краммер и Пуришкевич с трибун Государственного совета и Государственной думы обличают "мировой жидомасонский заговор", направленный против двуглавого орла, и призывают государя императора каленым железом выжечь, вытравить из российской почвы иродово семя. Но ведь он в таких призывах вовсе не нуждается. Его незачем подталкивать - он сам идет. Идет охотно, в сознании своей миссии. (1) Теперь в этом здании находится детская музыкальная школа Петроградского района (2) Н. Э. Баумана убил Михалин (Михальчук) Н. Ф., 29 лет, черносотенец, дворник одного из домов по Немецкой (ныне Бауманской) улице, завсегдатай чайной Федотова на Разгуляе и трактира - закусочной на Таганке. Здесь Михалин подружился с Казанцевым. Последний прикрывал его при нападении на Баумана, а потом во время бегства. За убийство Баумана Михалин был предан суду, но помилован Николаем II. В июне 1906 года судился за кражу, приговорен к полутора годам тюремного заключения. Отсидев пять месяцев, был помилован по ходатайству министра юстиции И.Г. Щегловитова и выпущен на свободу. (3) В. И. Ленин. Полн. собр. соч., том XX, стр. 326. (4) Название "черная сотня" было заимствовано из эпохи Московского государства. Так именовались в старину мещанские ополчения, набиравшиеся в слободах и посадах в защиту царя. (5) В. И. Ленин. том XIV, стр. 26. (6) ЦГИАМ, ф. 540, on.1 д.. 739, л.12 (7) В.П. Обнинский. Штрихи былого. Москва, 1917 (8) По поручению Николая Николаевича, и Владимира Александровича генерал Раух оборудовал явку для негласных встреч в здании яхт-клуба на Крестовском острове. Здесь, в задних комнатах клуба, в 1905-1907 годах состоялся pяд совещаний представителей царя с черносотенными вожаками. В роли Связной подвизался князь Путятин, помощник гофмаршала императорского двора. (9) В молодости Витте состоял в конспиративной организации "Священная дружина". Она была основана 12 марта 1881 года элементами крайней монархической реакции в ответ на первомартовский взрыв на Екатерининском канале. Организация ставила своей целью тайную охрану царской семьи, содействие полиции и жандармерии в борьбе с революционным движением, не исключая методов террора. Витте вышел из "дружины" незадолго до ее самоликвидации, в ноябре 1883 года. (10) В. И. Ленин. Полн. собр. соч., том XIX, стр. 218-222. (11) В. П. Обнинский. Штрихи былого. Москва, 1917 ПОЛКОВНИК РОМАНОВ ВОЮЕТ С БЕЛОКУРОЙ БЕСТИЕЙ ПРЕЛЮДИЯ: УКУС ЯПОНСКОЙ БЛОХИ Важной, если не главной причиной возникновения русско-японской войны была экспансионистская, необузданно захватническая политика тогдашних правителей Японии. Движущей пружиной этой экспансии был бурный рост капитализма в Японии в последней трети девятнадцатого века. Он толкал молодую агрессивную буржуазию на захват территорий на азиатском материке; вынашивались в Токио планы создания своей дальневосточно - тихоокеанской колониальной империи. В ближней перспективе вырисовывалась программа поглощения Маньчжурии и Кореи, аннексий за счет Китая; в дальней - захват обширных русских областей, в том числе Сахалина, Приморья с Владивостоком и Хабаровском, Уссурийского и Приамурского краев. По первому разделу программы токийским экстремистам удалось сделать крупный шаг вперед в результате Симоносекского диктата, последовавшего за разгромом Китая в войне 1894-1895 года: тогда они отторгли от империи богдыханов острова Тайвань (Формозу), Пенхуледао (Пескадорские) и Ляодунский полуостров. Далее японцы убедились, что продвижение по этому пути агрессии и экспансии преграждает им - преследуя свои в такой же степени захватнические цели - царская Россия. Они почувствовали это, когда русский ультиматум (поддержанный Францией и Германией) заставил их отступиться от части уже присвоенной добычи (Ляодунский полуостров) и возвратить ее Китаю. Токийский генеральный штаб приступил к разработке плана нового вооруженного выступления - на этот раз в направлении русского дальневосточного Приморья, с фланговым охватом сопредельных русских, корейских и китайских областей. Особенно интенсивно повели японцы эту подготовку после того, как им удалось заключить военный союз с Англией (1902 год) и серию негласных контрактов на поставку оружия и других военных материалов с германскими концернами (1899-1902 годы). В Петербурге видели, что японцы готовят нападение. Но не слишком стремились его избежать. На русскую политику на Дальнем Востоке сильно влияла безобразовская группа. Сын петербургского губернского предводителя дворянства Александр Михайлович Безобразов, в молодые годы окончивший Николаевское кавалерийское училище, дослужился в гвардии до звания полковника, затем, выйдя в отставку, подвизался по коммерческой части в Сибири и на Дальнем Востоке. В 90-х годах он появился в Петербурге, развернул в дворцовых и буржуазных кругах агитацию за более активное противодействие японским притязаниям на азиатском материке, при этом завоевал личное расположение Николая II. Человек он был малограмотный и тупой, о чем свидетельствуют его курьезные, в стиле щедринского помпадура, письма к царю. У истоков безобразовской эпопеи стоял немецкий коммерсант фон Бриннер, уроженец Баден-Вюртемберга, при содействии русских властей получивший в 1896 году от корейского правительства концессию на эксплуатацию лесов по реке Ялу. В 1901 году концессия фон Бриннера с помощью русской правительственной субсидии в два миллиона рублей была преобразована в "Русское лесопромышленное товарищество", которое взяли под свое покровительство (негласно вступив в число его пайщиков) царь, Мария Федоровна, В. К. Плеве, контр-адмирал А. М. Абаза, адмирал Е. И.Алексеев. Правление общества обосновалось в Петербурге; главным ходатаем по его делам стал А. М. Безобразов, опиравшийся на свои связи с царской семьей и лично с Николаем. Отстаивая интересы компании, основанной фон Бриннером, выдвигая проекты новых концессий и спекулятивных комбинаций, Безобразов убедил царя и правительство в необходимости ответить агрессией на японскую агрессию. Это было тем легче сделать, что участники сформировавшейся "безобразовской группы", а в их среде оказался и сам государь император, в большинстве своем были лично и непосредственно заинтересованы в обогащении на дальневосточных авантюрах, на отчуждениях и спекуляциях. (Крупнейшим пакетом акций концессии на Ялу завладели Николай и его мать.) Компанией Безобразова и инспирировалась в Петербурге резко отрицательная реакция на японские домогательства. Чувствуя расположение к ней царя, она все настойчивей требовала от правительства "остановить" японцев, вплоть до применения вооруженной силы. Разоблачая политику царизма на Дальнем Востоке, В. И. Ленин писал: "Несовместимость самодержавия с интересами всего общественного развития, с интересами всего народе (кроме кучки чиновников и тузов) выступила наружу, как только пришлось народу на деле, своей кровью, paсплачиваться за самодержавие" (1). Вместе с тем царь и его приближенные, видя, что в стране назревает революционная буря, рассчитывали отвратить ее от себя с помощью маленькой, веселенькой, легко закругляющейся войны. Из этого расчета и исходили, выступая за войну, фон Ламздорф, фон Плеве, фон Розен - люди, в общем "рассудительные, но с немецким мышлением" (Витте, II-279). Что же касается самого Николая то он, по свидетельству Витте, был уверен, что "Япония, хоть может быть с некоторыми усилиями, будет разбита вдребезги". Придется, правда, не такую войну слегка потратиться, но, считает самодержец, и тут "бояться нечего, так как Япония все вернет посредством контрибуции". Он их знает, этих японцев, он их видел и разглядел. И нет у него другого для них прозвища, как "макаки". На предвзятости Николая и пренебрежительном его отношении к японцам нетрудно было сыграть тем из приближенных, кто рассчитывал извлечь из этого выгоду. Подлил масла в огонь и берлинский кузен Вильгельм. Николаю он наговаривал на японцев, а японцам - на Николая. Стравить Россию с Японией, а далее, по возможности, с Китаем; втянуть в дальневосточный конфликт русскую армию, вынудив ее ослабить прикрытие западных границ страны; повиснув над этой границей, оставленной без достаточной защиты, продиктовать России такие условия дальнейших экономических и политических отношений с рейхом, которые открыли бы ему путь к гегемонии над Европой. Таков был замысел Вильгельма. В 1898 году дальневосточная эскадра германского военно-морского флота с явно аннексионистскими целями вошла в китайский порт Циндао (точнее - Цзяочжоу, также Киао-Чао, Кяо-Чао - город и порт на южном побережье Шаньдунского полуострова). Через своего посла в Токио кайзер доводит до сведения японского правительства, будто Николай II сам предложил ему сделать этот шаг, чтобы и в дальнейшем "совместно двигаться в глубь Азии"; что царь советует немцам "сделать за Циндао следующий шаг", и одновременно "совместно с Россией) подготовиться к устранению японского барьера". Обозначилась перспектива резкой активизации политики и военных (приготовлений Японии против России. Несомненно, что один из сильных толчков к этому дал император Вильгельм своим захватом Циндао... В то время он всячески старался нас втиснуть в дальневосточные авантюры; он стремился к тому, чтобы отвлечь наши силы на Дальний Восток...; что было им вполне достигнуто". (Витте, II-143). Исследованиями советских историков Б. А. Романова и А.С. Ерусалимского давно доказано, что кайзер попросту лгал, когда говорил японцам о своей договоренности с царем. В действительности Николай ни в Петергофе, ни в каком-либо другом месте не давал ему согласия на немецкoe вторжение в Китай вообще, на захват германским флотом Циндао - в частности. В провокационных целях Вильгельм раздул версию о русско-германской договоренности на Дальнем Востоке, чтобы подтолкнуть развязывание конфликта в этом районе мира. Возникновению войны предшествовали длительные русско-японские переговоры. Они велись в Петербурге с 1901 года. Русскую сторону представляли Витте и Ламздорф, японскую - маркиз Ито. (Последний искусственно затягивал дискуссию до последнего момента, когда японцы без объявления войны напали на Порт-Артур). В тот момент, когда переговоры резко осложнились и стало очевидно, что японцы, невзирая на уступчивость Петербурга, клонят к разрыву, царь и царица выезжают в гости к родственникам в Дармштадт. Не считаясь с тем, что обострилась опасность войны, Николай забирает с собой в Гессен руководителей военного и внешнеполитического ведомств (в том числе министра иностранных дел Ламздорфа), а также группу генералов из своей военно-походной канцелярии (нечто вроде передвижного филиала Главного штаба). Эту свиту он размещает во дворце великого герцога (брата царицы) и с ее помощью пытается из Германии руководить как делами империи вообще, так и в особенности действиями своего наместника на Дальнем Востоке Алексеева. Для Вильгельма, напрягавшего в те дни все усилия, чтобы связать Россию вооруженным конфликтом на Дальнем Востоке, появление русского центра власти на германской территории было даром неба. На глазах у его разведки и генерального штаба ежедневно проходит поток русской секретной информации на восток и обратно. В герцогском дворце, кишащем шпионами кайзера (и первым среди них был сам гостеприимный герцог), русские офицеры день за днем отрабатывают штабную документацию, шифруют приказы и директивы, расшифровывают доклады и донесения, поступающие из Петербурга, Харбина и Порт-Артура. Изо дня в день немецкие дешифровальщики кладут кайзеру на стол копии перехватов. Он в курсе всех замышляемых ходов и маневров царского правительства на Дальнем Востоке, включая передвижения и боевую подготовку вооруженных сил. Вся переписка милого кузена лежит перед кайзером, как открытая карта. Он уверенно играет на обе стороны, сталкивая их и подстрекая. Установлено, что перехваченную в Дармштадте информацию кайзер (по крайней мере, частично) передавал японскому генеральному штабу. Витте ужаснулся, узнав об этой "вакханалии беспечности" в компании, разбившей свой табор во дворце Эрнста Людвига Гессенского. Министра двора Фредерикса, прибывшего из Дармштадта в Петербург, Витте спросил, как тот может равнодушно взирать на столь преступное отношение к интересам государственной безопасности. Фредерикс возразил: он уже обратил внимание государя императора на опасность утечки и перехвата сведений, но тот ничего не пожелал изменить. Осталось без результата такое же предостережение, сделанное Витте Ламздорфу. Современники свидетельствуют, что горечь потерь, причиненных внезапным и вероломным нападением японских милитаристов, переживала в 1904 году вся Россия. Было в сердцах простых людей много гнева и обиды. Возмущались честные люди в России и поведением царского правительства - его "безобразовским" авантюризмом и хищничеством, его слепотой, косностью и бездарностью, обрекавшими страну на слабость перед лицом внешней угрозы. Вестью о катастрофе на рейде Порт-Артура население было подавлено. Тщетно пытались в те дни власти и черная сотня вызвать промонархические манифестации - почти никто не пошел. Не видно было воодушевления на улице, не очень-то заметно оно было и во дворце. Предвидения бедствий не было настолько, что когда прибывший из Бессарабии предводитель тамошнего дворянства Крупенский встревоженно спросил царя: что же будет теперь, после ночного разгрома эскадры на рейде Порт-Артура, тот небрежно бросил: "Ну, знаете, я вообще смотрю на все это, как на укус блохи" (2). То, что Николай с таким веселым пренебрежением назвал укусом японской блохи, обернулось длительной и кровопролитной войной. Она продолжалась девятнадцать месяцев; она стоила России четыреста тысяч человек убитыми, ранеными, больными и попавшими в плен; она обошлась стране в два с половиной миллиарда золотых рублей прямых военных расходов, не считая пятисот миллионов рублей, потерянных в виде отошедшего к Японии имущества и потопленных противником кораблей. Черту под войной подвел Портсмутский мирный договор. Этим договором фиксировались итоги и сдвиги, которые берлинская шовинистическая пресса в те дни восхищенно определила как "дальневосточный феномен", или "японское чудо". В действительности чуда никакого не было. Токийский ларчик открывался сравнительно просто. Японскому милитаризму подставил плечо для подъема на пьедестал его маньчжурской победы германский империализм. И не он один. С апреля 1904 по июль 1905 года Япония получила от Германии, Англии и США четыре займа на общую сумму до полумиллиарда долларов, которыми была покрыта почти половина ее расходов на войну. Не меньшее, если не большее значение сыграли и немецкое оружие, и немецкий военный инструктаж. Кайзеровский Берлин начал оказывать императорской Японии всестороннюю военную помощь по крайней мере за десять лет до русско-японской войны. Японскую армию, высадившуюся в 1904 году на материке, фактически создали и обучили офицеры кайзеровской армии. Трехкратное увеличение численности японской армии с 1896 по 1903 год совершилось под их же руководством. Японскую морскую армаду, какой она к 27 мая 1905 года построилась в Цусимском проливе, чтобы встретить эскадру Рожественского, помогали строить и вооружать германские и английские кораблестроители и адмиралы-с их материально-технической помощью и при их консультации японский военно-морской тоннаж за те же восемь лет возрос в четыре с половиной раза. В результате, когда на Дальнем Востоке возникла война, против шестидесяти девяти изрядно послуживших кораблей русской Тихоокеанской эскадры выступили сто шестьдесят восемь японских боевых кораблей новейшего образца. Самый образ военного мышления японского генералитета носил в основе своей прусские черты. Не были исключением из этого правила ни старшие, ни высшие военачальники. Особенно "опруссачились" морские офицеры, поклонявшиеся системе фон Тирпица. За японской милитаристской кастой утвердилась уже в те времена кличка: "пруссаки Востока". Тесно связаны были и секретные службы Германии и Японии. Шпионские услуги во многих случаях были предметом дружеского обмена на безналичной основе. Сотни японских шпионов, взращенных под крылом германской разведки, орудовали в тылах русской армии, в Петербурге и Москве (о типе тогдашнего японского шпиона в русском тылу всегда напоминает нам известный рассказ A. Куприна "Штабс-капитан Рыбников" в европейских и азиатских крупных городах. Одновременно и Берлин делился с японцами секретной информацией, поступавшей из петербургской немецкой партии. В то время как администрация Николая II пренебрегла элементарное подготовкой отпора возможному японскому нападению, положившись на "авось", рассчитывая "шапками закидать" японцев, вероятный противник довольно отчетливо просматривал русский военный и экономический механизмы, заранее засек его бреши и слабые узлы и с первых дней конфликта оказался в состоянии наносить безошибочные удары. Сыграли на руку японцам и некоторые другие обстоятельства. При численности кадровой армии в один миллион сто тысяч человек и обученных резервов в три с половиной миллиона Россия к январю 1904 года имела на Дальнем Востоке всего лишь девяносто восемь тысяч солдат и офицеров (кроме двадцати четырех тысяч человек на охране КВЖД). Эти силы были разбросаны на пространстве от Читы до Владивостока и от Благовещенска до Порт-Артура. Подкрепления поступали медленно и неровно. Лишь к началу ляоянского сражения численность русской полевой армии в Маньчжурии достигла ста пятидесяти тысяч человек. Ее вооружение было слабым и по количеству, и по качеству. Первоначально (к январю 1904 года) в дальневосточных войсках насчитывалось сто семьдесят четыре полевых орудия и восемь (!) пулеметов. По скорострельности русская пушка превосходила японскую, но батареи снабжались только шрапнелью, гранат не получали. Вовсе не было гаубиц; мортир были единицы, и те устарелой конструкции, малой дальнобойности. Стрельбы с закрытых позиций русская дальневосточная артиллерия в первые месяцы войны фактически не знала. На считанные пулеметы в русской армии приходились сотни пулеметов в японской. Отставал технически флот. Программа военно-морского строительства оставалась к 1904 году незавершенной. Эскадры большей частью состояли из устарелых кораблей: со слабой артиллерией, низкой быстроходности, недостаточного бронирования. Сказалась в ходе войны и удаленность театра от центральной России-то, чего Николай II и его генералы заранее в расчет возможного столкновения не взяли. Дальневосточную армию связывала с внутренними губерниями нитка единственной колеи Симбирской магистрали; в районе Байкала дорога осталась недостроенной. Пропускная способность транссибирской магистрали составляла всего три пары воинских эшелонов в сутки. На месте действующая армия не имела ни резервов живой силы, ни военно-промышленной базы; у противника то и другое было под рукой. Не отвечал требованиям времени и уровень боевой подготовки в русских вооруженных силах, сконцентрированных на Дальнем Востоке. По старинке царь и его генералитет заботились главным образом о внешнем виде построений, стремились к эффекту парадов и маневров, остальным интересовались мало. По старинке практиковался сомкнутый строй под огнем противника, велась на поле боя залповая стрельба; заботы об индивидуальной подготовке стрелка не было, применяться к местности солдата не учили. Запасные, доставленные на маньчжурский фронт, с ходу скученными массами шли в бой, не зная свойств тут же полученной магазинной винтовки. Офицеры были подготовлены слабо: действовали, как правило, безынициативно, боясь ответственности. Особо тяжелыми последствиями обернулись пороки высшего командного состава. Одни военачальники, типа Е. И. Алексеева, не подходили к решению поставленных этой войной проблем уже по личным своим способностям, вернее, неспособности; другие, как Эверт, Маннергейм, Стессель, Скоропадский, Фок, Рожественский, тесно связанные с Германией, были внутренне слишком далеки от России и русского народа, чтобы действительно сильно хотеть победы, проявить уверенность и воодушевление, необходимые для ее достижения; третьим, типа А. Н. Куропаткина, не хватало смелости, воображения и воли. Отсюда - цепь неудач и провалов даже там, где их вполне можно было избежать. В своих расчетах эти люди неизменно преувеличивали численность японских сил, посеяли в армии манию страха перед японскими обходами и охватами и, постоянно прижимая войска к железнодорожной нитке, действительно давали японцам возможность совершать обходы и охваты. "Генералы и полководцы оказались бездарностями и ничтожествами... - писал Ленин в январе 1905 года в статье "Падение Порт-Артура". - Бюрократия гражданская и военная оказалась такой же тунеядствующей и продажной, как и во времена крепостного права. Офицерство оказалось необразованным, неразвитым, неподготовленным, лишенным тесной связи с солдатами и не пользующимся их доверием... Военное могущество самодержавной России оказалось мишурным. Царизм оказался помехой современной, на высоте новейших требований стоящей, организации военного дела..." И Ленин делал вывод: "Не русский народ, а самодержавие пришло к позорному поражению" (3). Нельзя сказать, что Николаю безразличны были течение и исход русско-японской войны. Прервав чтение рапортов и отчетов, он колесит по дорогам империи, инспектируя войска. Вот его маршруты 1904 года: в мае - побывал в Полтаве, Белгороде, Туле, Москве; в июне - Коломна, Пенза и Сызрань; в сентябре - Елисаветград, Николаев, Одесса, Кишинев и другие города юга и запада страны; круг этот завершен посещением Риги и Ревеля; в октябре - Минск, Витебск, Сувалки и другие города западных губерний; в декабре - Житомир, Жмеринка, Бирзула и другие районы Юго-Запада. Всюду он инспектирует и напутствует воинские части, отправляемые на Дальний Восток; раздает солдатам и офицерам образа и крестики; участвует в церемониях освящения новых военных кораблей, начатых строительством или сходящих со стапелей. Генерал М. И. Драгомиров тогда острил: "Бьем японцев образами наших святых, а они лупят нас снарядами и гранатами. Мы их образами, а они нас - гранатами. Ты его евангелием, а он тебя - пулей. Ничего себе война, веселенькая!" Им же, Драгомировым, пущена была в оборот лаконичная злая острота: - Война кое-каков с макаками... Весть о падении Порт-Артура застала Николая в пути, на станции Барановичи. Вечером он записывает в дневнике: "Потрясающее известие от Стесселя о сдаче Порт-Артура японцам, ввиду громадных потерь и болезненности среди гарнизона и полного израсходования снарядов. Тяжело и больно, хотя оно и предвиделось, но хотелось верить, что армия выручит крепость. Защитники все герои и сделали все, что можно было предполагать. На то, значит, воля божья". "Тяжело и больно"... Есть у него разные средства для восстановления душевного равновесия. Одно из них: стрельба по воронам. Стреляет он мастерски, почти из любого положения: стоя у дворцового окна, с коня, а то даже и с велосипеда. Каждую свою снайперскую удачу он отмечает в дневнике. Период главных дальневосточных событий почему-то совпал с особенной вспышкой этой его страсти - убивать ворон. Дневник пестрит записями: "Убил сегодня ворону"... "Убил двух ворон"... "Поехал на велосипеде, с ходу подстрелил ворону"... Еще у меня три расстрелянных вороны"... "Гуляли с мама, искали грибы, убил трех ворон"... "Гулял долго - пять ворон"... Быть может, эта страстишка, для истинного охотника постыдная, и в самом деле служила ему душевной опорой в трудные минуты... Из Порт-Артура поступает в Петербург весть о гибели флагманского броненосца "Петропавловск". Доложить царю о катастрофе должен К. Н. Рыдзевский, замещающий министра двора. Аудиенция назначена на три часа дня. Не без тревоги Рыдзевский ждет этого часа. Но вдруг - курьер из Зимнего: прием отменен. Рыдзевский облегченно вздыхает - хоть временно, но пронесло. Вскоре опять курьер - прием состоится в назначенный час. "Приезжаю, - рассказывал потом Рыдзевский. - Оказывается, государь на панихиде по Макарове. Ну, думаю, еще хуже вышло все. Но вот служба кончается. Царь в морской форме возвращается из церкви, весело здоровается со мной, тянет за руку в кабинет и говорит, указывая на окна, в которых порхали крупные снежинки: - Какая погода! Хорошо бы поохотиться, давно мы с вами не были на охоте. Сегодня что у нас - пятница? Хотите, завтра поедем?" Рыдзевский смущен, бормочет что-то невнятное, спешит уйти. А по дороге, спускаясь по дворцовой лестнице, видит с площадки: царь стоит у окна, вскинув ружье, и прицеливается в стаю ворон, крутящихся в сером зимнем небе... Стрелял он и настоящую дичь. Летом 1904 года, в дни Вафангоу и Ляояна, его занимает тетеревиная охота. Он записывает; "Убил двух тетеревей" (4). Хорошо вообще поболтаться запросто, без цели, в загородной глуши. В те дни, когда Куропаткин из Маньчжурии засыпает его шифровками, показывающими всю глубину бездарности и провалов на поле боя генералов Штакельберга и Фока, он отмечает в дневнике: "Баловался на речке, по которой ходил голыми ногами" (5). Тем же летом: "У меня случилось небольшое, но чувствительное горе: я лишился своего верного пса Имама" (6). Из дневниковых записей дней Цусимы (сражение произошло 14/27. мая) "17 мая. Тяжелые и противоречивые известия приходят относительно неудачного боя в Цусимском проливе Гуляли вдвоем. Погода была чудная жаркая. Пили чай и обедали на балконе". "19 мая. Теперь окончательно подтвердились ужасные сведения о гибели почти всей эскадры в двухдневном бою. Сам Рожественский, раненый взят в плен. День стоял дивный, что прибавляло еще больше грусти в душе. Завтракал Петя. Ездили верхом". "20 мая. Было очень жарко. Утром слышался гром вдали. Завтракала Е. А. Нарышкина. Принял Трепов, Гулял и катался на байдарке". Россия в войне 1904-1905 гг. не была побеждена. Вопреки всем неудачам и отступлениям, несмотря даже на Цусиму, Вафангоу и Мукден, русская военная и экономическая мощь и к концу войны намного превосходила японскую. Противник же был измотан и изнурен. Со своим государственным долгом, возросшим в 1904- 1905 году с шестисот миллионов до двух с половиной миллиардов иен, Япония стояла на краю финансового банкротства; к лету 1905 года ее потери составили сто тридцать пять тысяч убитых и умерших от ран, пятьсот пятьдесят четыре тысячи раненых и тяжело больных. Империалистическая Япония торжествовала, побледнев от кровотечения. Ее действительное состояние - с учетом быстро нараставшего в стране революционного брожения - было таково, что почти сразу же после Цусимы, 18 (31) мая 1905 года, японское правительство обратилось к президенту США Теодору Рузвельту с просьбой взять на себя мирное посредничество. Рузвельт согласился. Он передает по телеграфу в Петербург директиву американскому послу: просить аудиенцию у царя, а встретившись - постараться убедить его, что продолжение конфликта не выгодно ни одной из воюющих сторон, напротив, оно грозит обеим опасными внутренними осложнениями; что особенно нужен мир России, потрясенной волнениями и мятежами, которым, как полагает правительство США, надо через заключение мира поскорей положить конец. 25 мая (7 июня) посол принят. Николай выслушал его и сказал, что на переговоры согласен. На следующий день президент Рузвельт официально обращается к русскому и японскому правительствам с предложением вступить в переговоры о прекращении войны и заключении мира. Оба правительства отвечают согласием; русское - в соответствии с доводами президента о необходимости обратить силы на подавление революции; японское - в сознании своей фактической неспособности продолжать борьбу с Россией и с тем же тайным страхом перед ростом революционного настроения масс, все более проникавшихся пониманием того, что эта война чужда подлинным интересам трудящихся как России, так и Японии. Местом переговоров был избран американский городок Портсмут. Через Портсмут к удушению русской революции - таков был замысел. Но получилось у организаторов замирения нечто иное: через Портсмут - к дальнейшему ожесточению народных масс, возмущенных дальневосточной авантюрой, к новым революционным потрясениям. Особенность обстановки в России состояла еще в том, что в события все шире вовлекались вооруженные силы. С востока движется в центр страны армия, взбудораженная позором неудач, который навлекли на нее царские генералы. Солдаты заражают своими настроениями население; и наоборот - под влиянием подъема рабочего движения в стране нарастают революционные настроения в армии. Ее возвращения с Дальнего Востока власти и хотят, и боятся. Отношение к ней дворцовых верхов двойственное. Они хотели бы бросить возвращающуюся армию на народ, ее штыками подавить революцию. Из тех же кругов раздаются голоса, что армию в центр страны пускать нельзя. Многие из офицеров, кто вел воинские эшелоны с Дальнего Востока, не знали, что происходит в центре России. Князь Васильчиков, после заключения мира возвратившийся со своим полком в Петербург, рассказывал Николаю II, что он "до самого Челябинска не знал точно, что делается в стране"; он думал, что "уже не застанет в ней царскую семью, которая, по слухам, будто бы бежала за границу", а премьера Витте вместе с его коллегами по кабинету "ожидал увидеть на Марсовом поле висящими на виселицах" (Витте, III-148). Но для того и был заключен Портсмутский мир, чтобы подобного не случилось. "По моему глубочайшему убеждению, - писал Витте, - если бы не был заключен Портсмутский мир, то последовали бы такие внешние и внутренние катастрофы, при которых не удержался бы на престоле дом Романовых". Для того, следовательно, чтобы удержался на престоле дом Романовых, и в особенности для того, чтобы ему, Сергею Юльевичу, не повиснуть на Марсовом поле на перекладине, он и поехал за океан во главе мирной делегации. Спервоначалу, собственно говоря, ведено было ехать не ему. Но как-то так вышло, что пока стрелка компаса показывала на разжигание войны и подыгрывание провокаторским шашням Вильгельма - охотников участвовать в игре было в Петербурге хоть отбавляй; когда же подошел час сесть за стол с японцами, получить из их рук для оплаты счет и вступить в диалог с ними - желающих терпеть стыд и срам не оказалось. Задание было хлопотное, даже опасное: легко предвидеть, что тот, кто подпишет с японцами договор, в котором будут зафиксированы для России потери, особенно территориальные, рискует многим и лично - чего доброго, не снесет головы. Сначала пост главы мирной делегации был предложен Муравьеву, послу в Риме. Муравьев было согласился, рассчитывая получить за миссию по крайней мере сто тысяч рублей. Когда же выяснилось, что на поездку, включая суточные, гостиничные и проездные, ассигновано всего пятнадцать тысяч, он отказался, сославшись на нездоровье. Предложили миссию Извольскому, послу в Копенгагене, - тоже отказался. Предложили Нелидову, послу в Париже, - и тот уклонился. Тогда Витте велит ехать Ламздорфу, напомнив, что представительство на мирной конференции больше всего соответствует компетенции министра иностранных дел, "не говоря уже о том, что он (Ламздорф) был одним из главных виновников войны" (II-394). Но воспротивился и обычно исполнительный служака Ламздорф: не слишком утруждая себя аргументацией, он просто возразил, что "оставить свой пост не может". Витте явился во дворец с жалобой, что намеченные кандидаты один за другим отказались. Николай, не долго думая, велел на эти пятнадцать тысяч рублей ехать самому Витте. Позднее Витте вспоминал: "Так как я получил на поездку пятнадцать тысяч рублей и потом дополучил пять тысяч, всего двадцать тысяч рублей, то я должен был приплатить несколько десятков тысяч из собственного кармана". Как могло хватить казенных командировочных, жаловался Витте, если только за номер в портсмутской гостинице взимали с него триста восемьдесят рублей в сутки, и лишь по заключении договора, когда он перешел на положение частного лица, эту плату американцы снизили ему до восьмидесяти двух рублей в сутки (II-448). Конференция в Портсмуте открылась 27 июля (9 августа) 1905 года; переговоры длились двадцать семь дней. 23 августа (5 сентября) С. Ю. Витте от имени России и Дзютаро Комура от имени Японии подписали договор. Его результатом было утверждение японского империализма на азиатском материке. С этого времени токийское правительство в открытую возомнило себя хозяином Кореи (через два с половиной месяца после Портсмута оно навязало этой стране договор о протекторате, а спустя еще пятилетие, в 1910 году, включило Корею в состав Японской империи). Перешли к Японии Квантунский полуостров с Порт-Артуром и Дальним, южная ветка КВЖД, а также половина русского острова Сахалин (к югу от 50-й параллели). Но с добычей вышла из конфликта не только Япония. Чужими руками вытащил из дальневосточного костра груду каштанов и берлинский кузен Николая. Вильгельм поставил ставку на длительное изнурение России в этой войне. Расчет его оказался не столь уж неточным: от схватки, которая Россию действительно ослабила на многие годы, Германия, по мнению Витте, "выиграла больше всех". Добился кайзер "такого громадного результата... маневрами, основанными в значительной мере на том, что он, наконец, понял, что представляет собой Николай" (Витте, II-408). Еще 28 июля 1904 года Витте, по прямому указанию Николая, без всяких оговорок подписал в Берлине новый торговый договор с Германией, точнее, дополнительную конвенцию к русско-германскому договору о торговле и мореплавании от 1894 года. По этому соглашению немцы резко повышали импортные пошлины на русскую пшеницу и рожь; русские же ставки обложения германского промышленного ввоза в Россию оставались на прежнем, крайне низком уровне. Пошлины на вывозимый из России в Германию лес были снижены, но одновременно повышались тарифы обложения импортируемых изделий русской деревообрабатывающей промышленности. В общем и целом, еще более, чем в 1894 году, усугублялась роль русского экономического партнера как поставщика сырья. Договор был пронизан стремлением германских экспансионистов удержать Россию в роли источника дешевого сырья для германской промышленности, а также широко раскрытого, н защищенного барьерами рынка сбыта немецких промышленных товаров. И это был лишь один из призов, которыми берлинский кузен вознаградил себя за удачу поджигательского гешефта на Дальнем Востоке. Сталкивая Петербург с Токио, Вильгельм извлек для себя еще кой-какую поживу. Циндао. Воспользовавшись моментом, когда Россия и Япония вступили в вооруженное противоборство, кайзеровская Германия без особых помех укрепилась на этом захваченном еще в 1898 году плацдарме, открывавшем возможность дальнейшего империалистического проникновения в Китай. Не теряя времени, кайзеровские морские стратеги во главе с Тирпицем в течение 1904-1905 годов переоборудовали и оснастили Циндао как главную базу своего военного флота в Восточной Азии. Впрочем, удерживали они эту базу сравнительно недолго. Их японские выученики не дали им там засидеться. 23 августа 1914 года Япония, присоединившаяся к Антанте, объявила войну Германии и, воспользовавшись отвлечением сил кайзера на европейские фронты, захватили Циндао, а также группу тихоокеанских островов (Каролинские, Марианские и Маршальские). В руках японцев Циндао находился до 1921-1922 годов. Развернувшееся под влиянием победы Великой Октябрьской социалистической революции китайское революционное движение, а также активная поддержка, оказанная русским рабочим классом китайскому, вынудили японских империалистов убраться из Циндао; обратилось в шелуху пресловутое агрессивное "21 требование" Японии к Китаю. В дальнейшем японцы вновь пытались водвориться в Циндао, но с военной и прочей братской помощью Советского Союза китайский народ окончательно изгнал империалистических захватчиков - как японских, так и иных... . Роминтен. Подписав Портсмутский договор, Витте возвращается домой, а по пути, по указанию Николая II, наносит визит Вильгельму II в его охотничьем замке Роминтен, неподалеку от русско-германской границы. На станции у Роминтена русского премьера встретил, проводив к кайзеру, тот самый граф Эйленбург, в руках которого сосредоточивались все нити германского шпионажа в зоне русской западной границы, с центром этой службы в Вержболове - главном русском контрольном пункте на границе. Витте нашел Вильгельма в приподнятом настроении: ведь "дело его было в шляпе: война ослабила Россию и развязала ему руки с востока"... Премьера угощают завтраком и обедом. Тосты кузена берлинского во здравие кузена петербургского. Тосты за Портсмут и Бьерке. Кайзер самодовольно хохочет. После обеда "все держали себя весьма непринужденно, расселись на креслах около столика, пили кофе, пиво и курили". Хватит о делах, можно и поболтать о том, о сем. "Начали по очереди рассказывать различные смешные истории и анекдоты". Какие? Уж во всяком случае не о том, как Штакельберг, Фок и Стессель показали японцам свои спины. Говорили о зайцах, вальдшнепах, дамах и гусарах. "Император больше всех смеялся, причем меня поразило его отношение к графу Эйленбургу. Император не сидел на отдельном кресле, а на ручке кресла, на котором сидел Эйленбург, причем его величество правую руку держал на плечах графа, как бы его обнимая. Граф же держал себя менее всех принужденно, так что, если бы кто-либо взглянул в эту комнату, не зная никого из там находящихся, и его бы спросили, кто из присутствующих германский император, он скорее указал бы на графа Эйленбурга, нежели на Вильгельма. Обращение императора с ним показало мне, что он пользуется у кайзера особым доверием" (II-457). Преисполненные взаимной любви и преданности, почти в обнимку, и пошли навстречу грядущему кайзер и его обер-шпион, богом данная власть и ее тайная служба. От Циндао - к Бьерке. От Бьерке - к Свинемюнде. От Свинемюндек Потсдаму. От Потсдама - к Танжеру, к прыжку "Пантеры". И, вконец потеряв голову, поддавшись собственному исступлению, от марокканской провокации - к боснийской, от "Пантеры" - к Сараеву и далее - вплоть до того летнего августовского вечера, когда кайзеровский посол, войдя в кабинет Сазонова и не здороваясь, замычал: - Э... мэ... с настоящего момента... Германская империя... в состоянии войны... с Российской империей... Потом, в белой эмиграции, Сазонов вспоминал: он пошел через Дворцовую площадь в Зимний к царю, прибывшему из Петергофа, и рассказал ему во всех подробностях, как Пурталес вошел, как мычал, как вышел. На что государь император, задумчиво пошевелив усами, высочайше заметить соизволил: - Ницше писал, что они белокурые бестии. Масти они разной, но бестии, похоже, все. Местоимением "все" он метил, по мнению Сазонова, в кузена. "Очень он был в ту минуту зол на него". С сентября 1905 года, когда Витте в Портсмуте вытащил своего шефа из капкана, расставленного Вильгельмом, резко ослабела политическая зависимость Петербурга от Берлина, обозначившаяся в пору дальневосточного кризиса; параллельно нарастало и к 1914 году достигло предельной остроты напряжение в русско-германских отношениях. Предыдущие войны - японо-китайская, американо-испанская, англо-бурская - носили более или менее локальный характер. Надвинувшиеся к 1914 году события несли в себе заряд первого вооруженного столкновения глобального масштаба. Анализируя сущность русско-японской войны, В. И. Ленин относил ее к числу главных исторических вех того периода империалистической эпохи, который предшествовал первой мировой войне. Дальневосточный пожар 1904-1905 годов был своего рода прелюдией к мировому пожару 1914-1918 годов. По стопам генералов микадо спустя девять лет вышли в поход за жизненным пространством, зерном и рудой генералы кайзера. (1) В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. IX стр.155 (2) В. П. Обнинский. Штрихи былого. Москва, 1917. (3) В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. IX. стр. 155-158. (4) Дневник Николая Романова. Тетради 1904 г. Запись от 21 августа. ЦГИАОР. (5) Там же, запись от 4 июля. (6) Из письма Николая II великому князю Владимиру Александровичу. 27 августа 1904 ДВА ВЫСТРЕЛА НА ЛАТИНСКОМ МОСТУ В четыре часа пополудни 16 (29) июня 1914 года фельдъегерь поручик Скуратов поднялся из шлюпки на борт царской яхты "Штандарт", находившейся у побережья Ханко. С разрешения флаг-капитана адмирала Нилова фельдъегерь прошел по открытой палубе к столику, за которым играли в карты царь, царица и фрейлина Вырубова. Николай взял из рук отрапортовавшего поручика конверт, вскрыл его. Пробежав телеграммы, вложенные в конверт, быстро встал и в сопровождении Нилова пошел по палубе к своему кабинету-салону, взглядом пригласив за собой дам. До вечера все трое на палубе не появлялись. Яхта круто повернула от Ханко в море и на предельной скорости взяла курс на Кронштадт. Обе телеграммы, доставленные Скуратовым, содержали чрезвычайные сообщения. В одной из них подтверждалось известие, в неясной форме поступившее на яхту накануне: 15 (28) июня, в 10 часов утра, в боснийском городке Сараево молодой серб двумя револьверными выстрелами в упор убил австро-венгерского престолонаследника эрцгерцога Франца Фердинанда и его супругу Софи фон Гогенберг. Покушавшийся схвачен. Второе сообщение взволновало всех троих не меньше первого. За сутки до выстрелов в Сараево, в далеком селе Покровском, в Сибири, ударом ножа в живот был тяжело ранен Григорий Ефимович Распутин - Новых. Некая Феония Гусева, бывшая ею спутница по монастырским странствиям, напала на него, когда высокочтимый старец окруженный толпой почитательниц-богомолок. Мужики гонялись за ней потом по селу, все хотели схватить, а она не давалась, кричала: "Все равно убью антихриста!" И тем же ножом хотела сама зарезаться... Вечером "Штандарт" при потушенных огнях миновал Кронштадт, прошел к Петергофу. В Большом Петергофском дворце Александра Федоровна тотчас удалилась в свои апартаменты. Слугам вначале показалось - скорбят о Франце Фердинанде. Потом поняли: нет, о досточтимом Григории. Царица и ее фрейлина пришли в себя лишь тогда, когда из Тюмени поступила весть: жизнь старца вне опасности. Пока Распутина выхаживали в тюменской больнице (пролежал он там до конца лета), разразилась мировая катастрофа, поводом для которой послужили два сараевских выстрела. 2 августа 1914 года, через тридцать пять дней после того, как фельдъегерь поднялся с конвертом на яхту "Штандарт", Николай II в присутствии толпы сановников в Зимнем дворце официально возвестил стране, что ей навязана Германией война. На следующий день, 3 августа, в 11 часов утра, он в присутствии знати огласил тот же манифест в Георгиевском зале московского Кремля. Сараевское и покровское покушения, разумеется, связаны между собой только лишь тем, что произошли почти в одно время. Однако... Распутин впоследствии уверял всех, что, не будь этого случая с окаянной Феонией, не было бы... войны! Он, Григорий Ефимович, всегда был против того, чтобы царь воевал с "такой царской страной, как Германия". Он удерживал Николая II от столкновения с ней раньше, удержал бы и в то лето. Не потому, что вообще был против войны, а потому, что стоял за союз монархий против революции. Ради такого союза, считал он, стоило кайзеру уступить. Знал о такой позиции Распутина и потому благоволил к нему Вильгельм II. Потом, вслед за Вильгельмом, в узком кругу приближенных поминал Распутина добрым словом также и Гитлер. В пропагандистской компании Кеннана - Макмиллана - Шпрингера предается размышлениям о Распутине Роберт К. Масси. История, говорит он, движется алогичными, иррациональными ходами (1). Куда больше исторического смысла было бы, например, в ином исходе сараевского и покровского эпизодов. Остался бы невредимым в своем автомобиле эрцгерцог, а вместо него, с легкой руки Феонии, отправился бы к праотцам тюменский чудодей. Не пришлось бы тогда Романовым, Гогенцоллернам и Габсбургам пережить свой тотальный, почти групповой, крах. Не будь Сараева, не потеряли бы свои престолы "царь Николай, равно как и я". Так писал в 1926 году бывший кайзер Вильгельм бывшему царскому военному министру Сухомлинову. Организовали же покушение в Сараеве, по убеждению группы кельнских и геттингенских профессоров, коллективно выступивших на страницах венской газеты "Ди прессе" (2), "петербургское правительство и его военные". Мировой войны, считает эта ученая бригада, больше всех хотели Николай Николаевич, Брусилов, Самсонов и их коллеги. Они-то через свою белградскую агентуру - сербскую секретную службу - и послали навстречу эрцгерцогскому автомобилю гимназиста Гаврилу Принципа. Означенным способом им удалось спровоцировать взрыв, захвативший врасплох кайзера и Мольтке. До зубов вооруженная Россия напала на ничего не подозревавшую Германию, а также на Австро-Венгрию. Последние же, из просто душевной рассеянности, как-то упустили из виду, что к подобному возможному случаю надо было подготовиться. В 1914 году каверзный Николай внезапно вцепился в простофилю Вильгельма. Участник названной бригады (3), профессор Кельнского университета Теодор Шидер сам непоколебимо уверен и других хочет убедить в том, что в 1914 году Вильгельм II и Бетман-Гольвег, равно как в 1939 году Гитлер и Риббентроп, были решительными противниками войны. Некоторая разница между этими двумя парами, по мнению профессора, состоит разве лишь в том, что кайзер, оказавшийся в положении "изоляции и угрозы" и поддавшийся "реакции страха", действовал более оборонительно, фюрер же через двадцать пять лет принял тактику наступательную; если тот и другой внутренне готовы были пойти на риск войны, то лишь малой, локальной - "в первом случае Австрии с Сербией, во втором случае Германии с Польшей, не более того (4). "Австрийские государственные деятели, - пишет Адам Вандрушка, другой кельнский профессор, - находились летом 1914 года в почти безвыходном положении. У историка не поднимается рука написать в их адрес жестокое слово "повинны"; более уместны здесь слова - "им было суждено"; ибо эти слова заключают в себе веру в действие неисповедимых сил" (5). Ну, а раз заработали неисповедимые силы, тут уж ясно, что ничего не могли поделать в пользу спасения мира ни Вильгельм с Бетман-Гольвегом, ни Франц-Иосиф с Берхтольдом. Взять хотя бы последнего. Это он, будучи министром иностранных дел, больше всех в Вене похлопотал над составлением ультиматума такой сути и формы, чтобы Сербия никак не смогла его принять. Он же ультиматум передал, а 29 июля послал в Белград объявление войны. Но, подбирается теперь к читателю с новаторской находкой еще один профессор, Гуго Ханч, "хотя Берхтольд никогда не отрицал свою ответственность за события июля 1914 года, он до конца жизни был уверен, что иного выхода для него не было". И ведь какой благовоспитанный и утонченный был граф, не дерюга какая-нибудь, нувориш или узурпатор. "Мягкая, уступчивая натура... человек нежной чувствительности, впечатлительный... преданный искусствам и наукам"... Естественно, что при такой впечатлительности эта мягкая, уступчивая натура больше других в июне 1914 года опасалась, как бы сербы не согласились на все и не обошлось бы тогда дело без вооруженного столкновения. И еще эта нежная натура питала страх и недоверие к России. Не случайно, получив в молодости назначение в австрийское посольство в Петербурге, "он написал в своем дневнике: один лот радости, два лота огорчения и сто фунтов адского страха" (6). Сие неотвязное ощущение сопровождало графа до конца жизни, то есть до 1942 года, когда он смежил очи, окруженный друзьями в эсэсовской форме, "в своем дворце Бухлау в обширном родовом поместье Берхтольдов на моравской земле". Русскому нападению, видите ли, подверглась Габсбургская империя, бывшая, по мнению Ганса Вейделя, "раем" для населявших ее народов; к несчастью, "в этот рай, впоследствии ими утерянный, была вмонтирована адская машина", и машиной той был "начиненный бешеной яростью динамитный снаряд славянского национализма, к которому Россия задолго до 28 июня подвела свой бикфордов шнур" (7). Вену, как и Берлин, подточили петербургские козни. Безграничны были любовь и преданность славянских народов к Вильгельму и Францу-Иосифу, но все испортила своими наветами и диверсиями русская политика!.. Вспомните, взывает со страниц "Ди прессе" Иоганн-Христоф Альмайер-Бек, "те незабываемые дни начала первой мировой войны, величие которых не могут затмить даже первые дни начала второй мировой войны". Толпы людей вышли на бульвары Вены, запрудили улицы и площади городов по всей империи и, провожая взглядами уходящие на фронт войска, восторженно кричали им вслед: "Вы наши герои! Победы вам! До скорого свидания - в рождество!" (8) Еще один член авторской группы, университетский доцент Фриц Фельнер, с удовольствием воспроизводит слова князя Андраши, однажды доложившего Францу-Иосифу и Францу Фердинанду: "Наша политика (на Востоке) сводится не только к территориальным приобретениям; мы должны устремиться вперед также в моральном и экономическом отношениях; параллельно захвату земель должно осуществляться также мирное проникновение. Нести на Восток культуру и товары - такова ныне задача габсбургской монархии" (9). Поскольку же "Остен", то есть русский и другие славянские народы, отказались от чести быть облагодетельствованными культурой и товарами Габсбургов и Гогенцоллернов - газета "Нейе фрайе прессе" завопила после сараевских событий: "Болото должно быть осушено, дабы исчезла злокачественная лихорадка". Успеху дранга нах остен, считали сподвижники Франца Фердинанда - главы военной партии в Вене, будет способствовать "не боязливая сдержанность, а лишь бросок вперед... баня крови и стали - совместно (с Германией)проведенная победоносная война". Как представитель этого курса ("баня крови и стали") и выступил Франц Фердинанд. Он был одним из тех, кто давно мечтал толкнуть Европу и мир на "путь кровавого обновления". Вторжения, захваты и экзекуции были родовым занятием Гогенцоллернов и Габсбургов издревле. По части захватнических устремлений антантовские соперники мало в чем им уступали. Но зачастую напором агрессии, экспансионистским неистовством Гогенцоллерны и Габсбурги своих противников превосходили. Усиленно эксплуатируя рурско-рейнскую "кузницу оружия", которую предоставил в их распоряжение возникший в 1871 году бисмарковский рейх, они за двадцать-тридцать лет перед мировой войной развернули лихорадочную гонку вооружений и вскоре стали в центре Европы в вызывающе воинственной позе, вооруженные до зубов. Добившись ослабления России в дальневосточном столкновении, которое он сам стремился спровоцировать, Вильгельм II в последнее предвоенное десятилетие опередил своих потенциальных противников в степени боеготовности и ударной мощи и решил поскорей воспользоваться своим военным превосходством, пока время не сыграло против него. Летом 1914 года над пультом австро-германской стратегии борьбы за мировое господство, составным элементом которой был дранг нах остен, зажегся сигнал: "теперь или никогда!" Первую мировую войну готовили все империалисты, но особенно вызывающе настроены были германские, жаждавшие коренного передела мира в свою пользу. "Немецкая буржуазия, распространяя сказки об оборонительной войне с ее стороны, на деле выбрала наиболее удобный, с ее точки зрения, момент для войны, используя свои последние усовершенствования в военной технике и предупреждая новые вооружения, уже намеченные и предрешенные Россией и Францией" (10). Кайзеровская Германия хотела войны и развязала ее. Берлинский генеральный штаб ринулся в глобальную схватку, соблазненный разрывом в наличных военных средствах обеих сторон, точнее своим материально-техническим перевесом над противной стороной, в первую очередь - над царской Россией. Формулируя основные доводы, в силу которых центрально - европейскому блоку после сараевского инцидента не следовало бы дальше откладывать военное выступление, статс-секретарь по иностранным делам фон Ягов в июле 1914 года в своем директивном письме германскому послу в Лондоне подчеркивал, что "Россия в настоящий момент к войне не готова, а Франция и Англия также не захотят сейчас войны". Вывод: "Нанести плохо или мало подготовленному противнику нокаутирующий удар". Два пистолетных выстрела, прозвучавшие у въезда на Латинский мост в центре Сараева, возвестили о наступлении одного из грандиозных событий истории - первой мировой войны. Для России они прозвучали еще и сигналом окончания той внешнеполитической и военной передышки, которую дала ей с 1905 года кайзеровская Германия. В изображении нынешней шпрингеровской публицистики Вильгельм II, заслышав сараевские выстрелы, в ужасе простирает руки к небу, моля всевышние силы отвратить от него вызванную детонацией лавину. События обрушиваются на него, он же пытается от них уйти. Кто-то где-то подстрекает, провоцирует и бряцает оружием, толкая мир к краю бездны; он же, божьей милостью кайзер Вильгельм II, замер в оцепенении перед надвигающейся грозой, ни к чему не причастный. Свой очерк о состоянии и поведении Вильгельма в последние предвоенные дни Пауль Зете так и озаглавил: "Кайзер боялся войны - он ее не хотел" (11). Стоит по сему поводу взглянуть оробевшего кайзера сквозь призму тогдашней (в том числе австро-германской) документации (12). Несколько фрагментов (даты по н. ст.): 1. Из донесения фон Чиршки (13) от 30.VI.1914 года; "Граф Берхтольд сегодня сообщил мне, что, по всем признакам, нити заговора, жертвой которого пал эрцгерцог Франц Фердинанд сходятся в Белграде. Дело было задумано именно так, что для совершения преступления подобрали совсем молодых людей, чтобы они могли отделаться самыми легкими наказаниями". Ремарка Вильгельма II на документе; "Надеюсь, не отделаются. Вильгельм". "Теперь я многократно слышу здесь даже со стороны весьма серьезных людей, что нужно раз и навсегда свести счеты с сербами". "Теперь или никогда! Вильгельм". "Я использую любой повод, чтобы сдержанно, но весьма настоятельно и серьезно предостеречь (австрийские власти) от необдуманных шагов". "Кто его уполномочил на это? Какие глупости! Пусть Чиршки соблаговолит прекратить этот вздор! С сербами следует покончить, и именно сейчас, Вильгельм". 2. Из донесения фон Чиршки от 8.VII.1914 года: "Если бы сербы приняли все предъявленные им (Австрией) требования, для Берхтольда это был бы крайне неприятный исход. Он ломает себе голову над тем, какие еще можно было бы поставить Сербии требования, приемлемость которых была бы совершенно исключена". "Очистить Санджак! Тогда свалка немедленно налицо. Вильгельм". 3. Из донесения фон Чиршки от 10.VII.1914 года: "Австрийский военный министр с завтрашнего дня уедет в отпуск; Конрад фон Гетцендорф (главнокомандующий) тоже временно оставит Вену. Это делается умышленно - чтобы раньше времени не вызывать тревогу". "Ребячество. Вильгельм". 4.Из донесения фон Чиршки от IT.1914 года: "С передачей Сербии ультиматума здесь решили подождать, пока не уедет из Петербурга президент Пуанкаре". "Какая досада! Вильгельм". 5. Из телеграфного донесения германского посольства в Белграде от 24.VII.1914 года: "Энергичный тон и резкие требования австрийского ультиматума вызвали явное смятение у правительства Сербии". "Браво! Признаюсь, от венцев я подобного уже не ожидал. Вильгельм". "С сегодняшнего утра здесь идет заседание сербского совета министров под председательством престолонаследника". "Видимо, сам его величество уже соизволил из Белграда удрать. Вот какова оказывается на деле сербская дутая так называемая державность. И так обстоит дело со всеми славянскими государствами. Этой сволочи надо лишь покрепче наступать на мозоли! Вильгельм". 6. Из донесения фон Пурталеса (14) от 25.VII.1914 года: "Сазонов мне сказал: если Австрия попытается раздавить сербов, мы, то есть русские, вступим с ней в борьбу". "Ну хорошо же, валяйте! Вильгельм". 7. Из донесения фон Лихновски (15) от 29.VII.1914 года: "Сэр Эдуард Грэй (16) сегодня пригласил меня к себе. Он был спокоен, но очень серьезен, встретив меня заявлением, что положение все более обостряется". "Наглейший, неслыханнейший образчик британского фарисейства, какой я когда-либо до сих пор видел! И с такими мерзавцами вступать в какие-либо соглашения! Вильгельм". "Затем он сказал мне, что у него имеется для меня вполне дружеское личное сообщение... Он не хочет, чтобы в будущем кто-либо мог бы упрекнуть его в неискренности". "Ага! Подлый фарисей! Этих-то упреков ему и не избежать! Вильгельм". "Он сказал, что британское правительство намерено и далее поддерживать дружбу с нами и оставаться в стороне, но лишь до тех пор, пока конфликт ограничивается Австрией и Россией". "То есть мы должны покинуть Австрию... Неслыханная пошлость, поистине дьявольское фарисейство, зато вполне по-английски! Вильгельм". "Если мы и Франция, сказал он, окажемся вовлеченными в войну, окажемся вовлеченными примет иной оборот, и Англия вынуждена будет принять срочные решения..." "Она их уже приняла! Вильгельм". "Он сказал еще, что его правительство должно считаться с общественным мнением". "Этим общественным мнением, если правительство захочет, оно может легко управлять и вертеть, пресса ему беспрекословно повинуется. Британия открывает свои карты в тот момент, когда ей кажется, что мы загнаны в тупик и наше положение стало безвыходным. Гнусная торгашеская