ради этого поднялся до рассвета! - сказал Тешнер. - Как скажешь, досточтимый фон Бреве? - Ну что за умница наш Тешнер! - воскликнул вдруг рыцарь фон Эльстер. - Я только сейчас всю эту махинацию сообразил. Признайся, Филипп, ты, конечно, знал или подозревал, что этому молодчику дается какое-то важное поручение, а? И ты прислал сюда портрет этого рыжего поляка, чтобы в случае надобности каждый мог его опознать? Дай-ка, дай-ка я хорошенько погляжу на него. Значит, Рыжий уже в дороге? Жаль, если нам не придется встретиться в Риме! Хотя маловероятно, что посылают его в Рим, как сказано было Тешнеру... А то мы, может, и встретились бы с полячишкой в "Вечном городе"... Не все же мое время уйдет на прикладывание к туфле его святейшества, а? - И рыцарь весело захохотал. - Нельзя буквально обо всем говорить со смехом! - гневно оборвал его патер Арнольд. Филипп Тешнер молчал. Он уговорил Каспера послать свой портрет в Мандельштамм исключительно для того, чтобы досадить Копернику: вот, мол, как мальчишка дорожит его подарком! О том, что Касперу дают какое-то важное поручение, бургомистр и не подозревал. Да и сейчас он, честно говоря, был убежден, что пьянчужка бакалавр приплел в своем письме поездку студента для красного словца. Однако, поняв, насколько такая осведомленность и предусмотрительность может возвысить его в глазах друзей, он и не попытался возражать фон Эльстеру. Наоборот, он добавил важно: - Только будь я на месте моего братца, я никогда не остановил бы свой выбор на гонце с такою бросающеюся в глаза внешностью! Он рыж до того, что сам Фридрих Барбаросса мог бы ему позавидовать! Впрочем, и твоя борода, милый Гуго, бросается в глаза. Ни у турок, ни у греков, ни у испанцев, ни у итальянцев я не встречал такой иссиня-черной бороды... - Друг мой, - перебил его рыцарь, - этого студентишку посылают явно с какою-то секретной миссией, а я еду как полномочный посол Ордена! Еду с разрешения святого престола и с ведома императора Максимилиана, а также герцогов Саксонского, Мекленбургского и Померанского. Поэтому у меня нет надобности скрываться от кого бы то ни было. И намерения у меня самые миролюбивые, делающие честь и мне, и пославшему меня Ордену: я хочу помирить султана с дядей нашего великого магистра - королем Польши Зыгмунтом Первым. Последние слова его были покрыты оглушительным хохотом бургомистра Тешнера. Патер Арнольд сидел молча, пропуская сквозь пальцы золотую цепь своего нагрудного креста. В открытые окна внезапно ворвался лошадиный топот, скрип отворяемых ворот и людской говор. Все покрывали отчаянные женские вопли. - Тише! - сказал патер. - Расходитесь по комнатам, друзья мои. Сейчас не время пить и смеяться, наши хозяева вернулись с похорон. Пойду успокою бедную женщину. Глава восьмая РИМ В нежно-розовой утренней дымке лежал перед глазами Каспера "Вечный город" - Рим. Сегодня юноша впервые увидел его на заре, когда только взошло солнце, еще не жаркое, но уже по-летнему ослепительное. Косые широкие его лучи упали сначала на покинутые путниками холмы, потом на севере воспламенили воды озера Бранчано и, наконец, залили всю необъятную долину римской Кампаньи ровным благодатным светом. В коричневом плаще, подпоясанный простой веревкой, с посохом в руке, грязный с дороги и небритый, стоял Каспер и смотрел туда, где еще колыхался утренний туман над крышами Рима. Здесь Касперу предстояло приступить к выполнению порученного ему родиной важного и, как говорил Учитель, опасного дела. Да, Италия пылала в огне войн и восстаний, и здесь безусловно юноше очень помог сертификат вармийского епископа, гласящий, что "раб божий Каспер Бернат из Гданьска нуждается в отпущении грехов, которое он испросит у ног святого отца нашего Юлия Второго". Кающегося грешника то и дело останавливали отряды вооруженных людей, иной раз до того грязных и оборванных, что их можно было принять за разбойников с большой дороги, которые оказывались, однако, солдатами регулярной армии. А иной раз - чаще всего в горах - Каспера задерживали и настоящие разбойники. Надо сказать, что и те и другие надеялись найти при юноше золото, или ценности, или хотя бы оружие. Однако, узнав о цели его странствований, и испанцы, и французы, которых было полно на дорогах, и итальянцы отпускали его с миром. И вот Каспер в своем жалком рубище уже стучался в ворота великолепного палаццо кардинала Мадзини. Сквозь красивую резную решетку ограды юноша мог хорошо разглядеть высокого господина в богатой одежде римского патриция, в накинутом на плечи вишневом плаще. Рядом с ним по аллее шагал худой, невзрачный человечек, по виду садовник, и, указывая на тот или иной розовый куст и горячо жестикулируя, что-то объяснял патрицию. На стук Каспера оба подняли голову, но прогулку свою прервали только тогда, когда привратник, впустивший Каспера, с низким поклоном поднес господину в вишневом плаще переданный юношей пакет. Несмотря на то что на нем стояла надпись "Его высокопреосвященству кардиналу Мадзини в собственные руки", господин немедленно вскрыл пакет. Заметив растерянный взгляд Каспера, он пояснил с улыбкой: - Я Мадзини. Рад приветствовать вас в моем доме! О том, что ко мне из Вармии прибудут два гонца, я был предупрежден каноником Барковским. Однако в удостоверение того, что вы именно то лицо, которого я дожидаюсь, мне необходимо было узнать руку моего дорогого друга Миколая Коперника. Каспер отвесил низкий поклон. Нельзя же подойти под благословение господина, одетого в столь щегольское мирское платье! Юноше еще никогда не приходилось говорить с человеком, имеющим право носить кардинальскую шапочку. Правда, он знал, что Мадзини - товарищ Коперника по Феррарскому университету, где они вместе изучали церковное право, что кардинал чужд гордости и высокомерия, свойственных людям, стоящим в такой близости к святому престолу. Однако молодой человек был до того смущен, что у него вылетели из головы наставления вармийского каноника, и сейчас он даже не мог припомнить, как ему следует титуловать высокого хозяина палаццо. Но тот, очевидно, не нуждался во внешних проявлениях почтения. - Вы очень берегли это послание, сын мой? - обратился он к гостю, протягивая распечатанное письмо. - Смотрите, что пишет его преподобие. - Берег ли я его? - ответил Каспер. - Я даже... - Фразы юноша не закончил. Не сочтет ли кардинал его рассказ о том, что произошло у стен Верроны, за хвастовство? Разглядев письмо, Каспер прочел выведенные Учителем слова, почти в точности повторяющие текст сертификата: "Прибегаю к помощи Вашего высокопреосвященства и молю оказать всяческое содействие кающемуся грешнику - другу моему, польскому дворянину Касперу Бернату, сыну прославленного мореходца Роха Берната". Боже мой, а ведь из-за этих трех строчек Каспер чуть было не лишился жизни! Когда бородатые арбалетчики, обыскивая Каспера под Феррарой, обнаружили письмо Коперника, один из солдат немедленно попытался его вскрыть, - Брось, Джироламо, все равно читать не умеешь! - остановил его пожилой арбалетчик. Но Джироламо уже принялся взламывать печати. - Грамоте я не учен, - сказал он упрямо, - но вот говорят, из какого-то города кто-то переслал осаждавшим план укреплений и крестами отметил, где можно начать приступ. Каспер, вырвавшись из рук державших его солдат, схватил пакет. - Здесь нет никаких планов! - закричал он. - Ведите меня к вашему начальнику! Может, он сумеет вам объяснить, что я обязан доставить письмо в целости и что вскрыть его имеет право только тот, чье имя стоит на пакете! - Так-то оно так, но будить ради тебя начальника я не стану, - возразил Джироламо спокойно и, поняв, что добром Каспер письма не отдаст, принялся выворачивать ему руки. - Вздерни его на первом суку, - посоветовал пожилой солдат, - а письмо для верности сунь ему за пазуху, авось на том свете ему посчастливится его доставить... Если бы у старательного Джироламо нашлась при себе веревка, пожалуй, не добрался бы посланец Вармии до Рима, но тут, на счастье Каспера, из палатки показался заспанный, небритый начальник отряда. Расспросив, в чем дело, он велел пакет у Каспера отобрать, а самого его отпустить с миром. - Всех вешать - веревок не хватит! - объяснил он весьма вразумительно. Однако, пробежав глазами сертификат, обратил внимание и на пакет. - "Ма-дзи-ни", - по слогам разобрал он. - Его высокопреосвященству Мадзини. Да это же наш кардинал. Наш венецианец! Да знаете ли вы, ослы, что вы чуть было не наделали? А ты, парнишка, хоть и молод, но стоек и храбр, - повернулся он к Касперу. - Доставляй живее свое письмо и возвращайся к нам... По этому сертификату тебе все равно дадут отпущение грехов. Поступай же к нам в отряд, чтобы святому отцу было что тебе отпускать! Всего этого кардиналу Мадзини Каспер не рассказал. - Сейчас вам отведут комнату, - сказал хозяин палаццо. - Умойтесь с дороги и утолите голод. У Джакомо давно заготовлена для вас одежда. До завтрашнего дня я оставлю вас в покое. Можете отдыхать, гулять, читать - у меня неплохая библиотека... Побродите по Риму, здесь есть что посмотреть. Только сначала вам нужно оправиться после изнурительной дороги. "Друзья моих друзей - мои друзья", - добавил Мадзини любезно. - Располагайте моим домом, как своим... К вашей чести должен сказать, что я знаю очень немного людей, которые могут похвастаться дружбой Миколая Коперника Торуньского! Так, по старой студенческой привычке, величал кардинал уроженца прекрасного города Торунь - вармийского каноника. Когда Каспер собрался уже нырнуть в прохладную тень портика, указанного ему привратником, кардинал снова окликнул его. - Где вы научились такому итальянскому языку? - спросил он весело. - Вы глотаете буквы и шепелявите, как сицилиец. Я тоже так умею, нянька моя была родом из Сицилии. - И его преосвященство заговорил высоким хрипловатым голосом: - "Будет сделано, эччеленца*... Ризотто на столе - извольте кушать, эччеленца!" (* Эччеленца (итал.) - ваша светлость.) "Значит, вот каков мой итальянский язык, знанием которого я так гордился!" - подумал Каспер печально. За то короткое время, что юноша разговаривал с хозяином палаццо, солнце уже успело высоко подняться в небе. Медная обшивка двери обожгла Касперу руку. Умытый, переодетый и даже надушенный предложенным ему слугою розовым маслом, Каспер наелся до отвала, а затем отправился бродить по роскошным покоям палаццо, пока не очутился в библиотеке. Многое могло бы здесь заинтересовать краковского студента, если бы его не так клонило ко сну. Добравшись до своей комнаты, Каспер, не раздеваясь, не пожалев своего нового красивого платья, повалился на постель. Смутно, сквозь сон, он слышал, как его зовут к обеду, потом у самой его двери кто-то заиграл на мандолине, но Каспер не открывал глаз. Проспал он почти двадцать часов. На утро следующего дня его разбудила песня. В полдень тень всего короче, Джакомо, не потому ли Я тебя припоминаю В душный полдень сентября? - пел красивый высокий женский голос. Юноша закрыл глаза. Может быть, он все еще продолжает спать? Нет, горячие солнечные зайчики, бегающие по стене, оповестили, что час уже не ранний и что сон Каспера, к сожалению, кончился, а ведь снилось ему бледное низкое туманное небо Вармии, бледные излучины реки, бледные заросли ивы по берегам и бледное ласковое, не обжигающее солнце. Тени к вечеру длиннее, Джакомо, не так же ль длинно На любовь мою упала Тень прохладная твоя? - пел красивый женский голос где-то очень близко, почти рядом. Раздвинув тяжелые красные гардины, Каспер отшатнулся, ослепленный. Девушка с маленьким зеркальцем в руке, направлявшая из противоположного окна на Каспера солнечных зайчиков, громко расхохоталась и исчезла в глубине комнаты. Ее появление было столь мгновенным, что Каспер не успел ее разглядеть. - Эччеленца сойдет к завтраку вниз или разрешит подать еду в комнату? - постучавшись в дверь, вежливо осведомился величественный слуга. "Моей светлости, конечно, желательнее было бы поесть здесь, подальше от чужих глаз, - подумал студент. - Но нет, прятаться - недостойно поляка и посланца Великой Вармии!" - Ну, как вы отдохнули? - спросил кардинал Мадзини, указывая студенту его место за столом. Оглядев свежевыбритое мужественное лицо Каспера, густые, красивыми волнами лежащие волосы, статную фигуру и длинные стройные ноги, его высокопреподобие отметил про себя, что светский наряд гораздо выгоднее оттеняет привлекательность его гостя, чем ряса кающегося. - Марчелла! - крикнул за дверью женский голос. - А шапку ты куда дела? Меховую шапку! - Моя племянница, - показав глазами на дверь, объяснил Мадзини. - Узнав, что гость наш - польский студент, она тут же побежала переодеваться... В комнату вошла девушка, на первый взгляд та самая, что пускала солнечных зайчиков, но матка бозка, какая странная была на ней одежда! Синьорина была завернута в кусок пестрой ткани, руки ее от запястья до локтя были украшены медными браслетами, на шее повязана лента с нанизанными на ней шкурками каких-то мелких зверьков. Голову племянницы кардинала украшала огромная меховая шапка, напоминающая те, что носят казаки, только она была не смушковая, а из какого-то густого бархатистого меха. - Что это ты, Беатриче? - с удивлением спросил Мадзини. - Я хотела сделать нашему гостю приятное, - ответила Беатриче с достоинством. - Это ведь национальный польский наряд, тот самый, который так понравился его святейшеству на весеннем карнавале... Не забыла ли я чего-нибудь из принадлежностей туалета польской дамы, синьор студент? "Вы забыли, что Польша - европейское государство, имеющее своих философов, ученых, поэтов и художников. Вы забыли, что это великая держава, а не жалкое племя дикарей, украшающих себя медными побрякушками и прикрывающих наготу мехами", - хотелось сказать Касперу. Он молча прочитал про себя "Ave Maria" один раз, второй, третий, но это не помогало. Так как девушка, не слыша ответа на свой вопрос, смотрела на него с удивлением, он, до боли стиснув руки под столом, произнес медленно и спокойно: - Синьорина напрасно потратила столько времени, чтобы придать себе этот странный вид, ибо женщины на моей родине одеваются так же, как и дамы в Италии, Испании, Франции и прочих христианских странах... Может быть, меха, которыми они оторачивают свои подолы и воротники, несколько богаче, чем в перечисленных странах, но это только потому, что на родине моей климат суровее, чем в Западной Европе. Если бы синьорина в таком виде прошлась по улицам Кракова - это столица Польши - или по улицам Гданьска - это мой родной город, - за ней бежала бы толпа, а матери прятали бы от нее детей. Только сейчас Каспер разглядел, что у племянницы кардинала большие серо-зеленые глаза и чудесные золотые волосы, густыми прядями выбивающиеся из-под меховой шапки. Видя, как обиженно задрожали губы девушки, Каспер добавил по возможности галантнее: - Синьорину безусловно можно было бы признать за польку, но отнюдь не по одежде, а благодаря ее наружности. Польки справедливо слывут самыми красивыми женщинами в мире... - Я венецианка, - сказала Беатриче. С лица ее сбежало обиженное выражение. - Венецианки тоже славятся красотой, в особенности - золотыми волосами. Но почти все они красят волосы в золотой цвет при помощи всяких восточных специй, а у меня они такие от природы... Правда, дядя? Тут только Каспер решился поднять глаза на кардинала и убедился, что хозяин его, побагровев от сдерживаемого смеха, прикрывает рот специальным платком для вытирания губ. Такие же платки были положены у каждого прибора. От Миколая Коперника Каспер уже знал, что в богатых итальянских домах после трапезы люди моют пальцы в розовой воде, а губы вытирают платком. - Простите мою глупенькую девочку. Вина здесь, пожалуй, не Беатриче, а ее жениха. Этот молодой оболтус, собственно, и сделал для нее набросок этого так называемого "польского наряда"... Вам же мне хочется принести благодарность за то, что вы столь умно и благородно вступились за свою родину. Должен, однако, предупредить, что здесь вам придется сталкиваться с людьми, которые и не подозревают, что Польша находится в Европе, хотя в Риме уж это, должно быть, известно: в конклав кардиналов за последние пятьдесят лет четырежды входили поляки и кто знает, не будет ли в свое время на папский престол возведен кардинал из Кракова, Гданьска или... из Лидзбарка... А ты, Беатриче, с похвальным рвением изучаешь творения греков и римлян и не подозреваешь, что здесь, в Италии, могут процветать искусства, науки и ремесла только потому, что в свое время Польша приняла на себя все те беды, что готовились для Европы! В 1241 году родину нашего гостя затопили полчища татар, и, если бы они не встретили в Польше такого отчаянного сопротивления, они, возможно, двинулись бы дальше на запад. Но поляки мужественно отстаивали каждый свой город, село, каждую хижину, каждую пядь своей залитой кровью земли, и татары, вырезав половину польского населения, повернули обратно. Вот тогда-то и ринулись в Польшу другие варвары, еще более беспощадные, - рыцари Тевтонского ордена! Даже папа Климент Пятый, которого никто не упрекнет в излишнем человеколюбии, ужаснулся их жестокости. Молчаливый слуга вносил подносы один за другим, и Каспер поражался как богатому убранству стола, так и невиданным на его родине яствам и фруктам. Живя в приморском Гданьске, он повидал, конечно, больше, чем обитатели Великой или Малой Польши. Ему довелось даже как-то отведать ароматные сочные померанцы. Но длинные желтовато-зеленые плоды, предложенные ему Беатриче, несколько смутили его: Каспер не знал даже, как с ними надо обходиться. - Этих плодов из Италии к нам и не привозили, - сказал он, ища взглядом сочувствия кардинала. - Они и не растут в Италии, - ответила Беатриче холодно. - Это - бананы. Нам прислали их из Африки. Если ей и хотелось уязвить гостя, только что преподавшего ей урок, то это злое ее чувство быстро улетучилось. - Давайте-ка я вам его очищу, - сказала она любезно. Но, не удержавшись, не преминула добавить: - А не слыхали ли вы о земляных яблоках - бататах, которые привез генуэзец Коломбо из Нового света? Да и слыхали ли у вас, в Сарматии, о странах Нового света? Взяв из рук девушки раскрытый, как цветок, плод банана и отведав его душистую мякоть, Каспер с похвалой отозвался о прекрасном его вкусе. - Беатриче, ты опять попадешь в глупое положение, - заметил кардинал. - Отец синьора Каспера известный капитан, и он, вероятно, ознакомил сына со всеми новостями мореплавателей. - Отец мой, к сожалению, не дожил до открытия Вест-Индских островов, - ответил Каспер, - но должен вас предупредить, что Новый свет уже получил собственное имя, и одним из его крестных отцов был поляк - профессор Краковской академии Ян из Стобницы*. Еще до отъезда из Польши мне случилось прочитать в рукописи его предисловие к Птолемею. В скором времени труд его выйдет в свет, а в граверной мастерской в Кракове уже имеются оттиски карт работы Яна из Стобницы, где вновь открытые земли названы "Америка". (* Ян из Стобницы, или Ян Стобничка (ум. 1530) - профессор Краковского университета. В 1512 году издал "Космографию" Птолемея со своим предисловием.) - Ну что? - со смехом обратился кардинал к племяннице. - А ведь по виду гость наш тих и скромен. Я не ожидал, что он будет столь остер и находчив в споре. Каспер и сам этого не ожидал. "И откуда только у меня слова берутся? - думал он с удивлением. - И как хорошо, что мне пришел на ум этот Ян из Стобницы, да благословит его господь! Нет, видно, для того чтобы человек научился плавать, нужно бросить его в воду!" - Беатриче, - обратился кардинал к племяннице, - в наказание за свою оплошность ты должна развлекать нашего гостя в течение нескольких дней: я буду занят в канцелярии его святейшества. Покажи молодому человеку Рим. Только, выходя из дому, обязательно берите с собой плащи! Вы не знаете еще уловок нашего климата, - повернулся он к Касперу, - после знойного дня внезапно наступает холодный вечер. А если при этом подует ветер с болот, вы легко можете схватить нашу итальянскую лихорадку - инфлуэнцу. В других странах, если человек чихнет, никто на это не обратит внимания, а в Италии ему обязательно пожелают "доброго здоровья". Это потому, что инфлуэнца, уносящая сотни людей в могилу, тоже начинается с насморка! О чем могут беседовать двое людей одного примерно возраста, оба молодые, здоровые, не обремененные в эти минуты заботами? Бродя по залитым солнцем улицам древнего и вместе с тем вечно юного города, слушая плеск фонтанов и доносящиеся из плотно занавешенных от солнца окон песни, ловя иной раз цветок, брошенный с балкона, Каспер с Беатриче до наступления сумерек исколесили, если можно так выразиться о пешеходах, не меньше половины Рима. Несколько смущало Каспера то обстоятельство, что за ними неотступно следовала наперсница Беатриче - не то служанка, не то подруга - хорошенькая Марчелла. Девушка несла за госпожой ее плащ и кошелек. - Неужели вы полагаете, что я настолько слабосилен, что не смогу нести оба плаща? - спросил наконец юноша свою златоволосую спутницу. - Или я настолько ненадежен, что мне нельзя доверить кошелек? - У нас не принято, чтобы дворянин носил поклажу, если она тяжелее шпаги или стилета, - ответила Беатриче, морща свой хорошенький носик. - Даже кошельки за господами у нас носят слуги. Каспер понял, что ее "у нас" означает "не так, как у вас - в Сарматии". Он многое мог бы возразить на слова девушки. По пути сюда и здесь, в Италии, ему случалось видеть дворян, которые тащили целые тюки награбленного добра, много тяжелее стилета и шпаги, а что касается кошельков, то господа дворяне не брезговали носить не только свои, но и чужие кошельки. Чтобы позлить девушку, ему следовало бы сказать: "Можете спокойно нагрузить меня любой поклажей - я ведь дворянин только благодаря случаю: моему отцу, капитану Роху Бернату, дворянство было пожаловано покойным королем только пятнадцать лет назад за его заслуги в морском деле. И, стало быть, я три года прожил на свете, не будучи дворянином..." Но день был такой сверкающий и ясный, на душе у юноши было так светло, что Каспер решил не возражать Беатриче. И он тотчас же был вознагражден доброжелательным взглядом девушки. - А вообще-то, - добавила Беатриче тихо, - Марчелла сопровождает меня всегда и всюду, даже тогда, когда ее услуги совсем не нужны. Мой Джакомо (это синьор Орсини, мой жених) возненавидел бедняжку, хотя это приказ дяди и Марчелла совсем не виновата... У вас тоже стерегут молодых девушек? Каспер вспомнил знатных паненок, кареты которых сопровождали десятки рослых гайдуков, вспомнил, как утром через заснеженные сугробы бежала к нему Митта в сопровождении служанки, и тяжело вздохнул. - Стерегут точно так же, - сказал он, а сам подумал с тоской: "Митта, Митта, когда же мы с тобой увидимся?!" - Если бы вы приехали в Польшу... - начал было Каспер, но, оглянувшись, сказал: - Умоляю вас, синьорина, отойдите к фонтану, я немедленно к вам вернусь! Однако уже и Беатриче поняла, в чем дело: из трактира, мимо которого они прошли, вывалила толпа матросов, а среди них - выделяющийся своим ростом и широкими плечами курчавый верзила. Возможно, он и не замышлял ничего дурного, когда растерявшаяся Марчелла, споткнувшись, угодила прямо в его объятия. Но тут, обхватив девушку своими ручищами, курчавый принялся покрывать ее лицо поцелуями. Марчелла защищалась, как могла, храбро отбиваясь от нахала и молотя его своими кулачками. И Беатриче, не стерпев, кинулась не к фонтану, а вслед за Каспером - на защиту своей любимицы. - Умоляю вас, синьорина Беатриче, отойдите, вы будете мне только мешать, - пробормотал студент, отвешивая звонкую оплеуху верзиле и ногой отталкивая его товарища. - Э-э, синьорина Беатриче, последите-ка, что делается у меня за спиной! - крикнул тут же Каспер, почувствовав, что спина его стала горячей и мокрой. Боли от удара ножом он поначалу не ощутил. - Только, умоляю вас, держитесь подальше! Марчеллу наконец удалось вырвать из рук обидчика, и обе девушки теперь с замиранием сердца следили, как их отважный спутник борется уже с четырьмя противниками. С особым бешенством наступал на него курчавый верзила. - Per bacco!* - орал он изо всех сил. - Он ударил меня по лицу! Я не остановлюсь, пока не уложу его на месте! Он ударил меня по лицу!.. (* Итальянское ругательство.) Что-то зазвенело за спиной Каспера. Видя, как скверно приходится юноше, храбрая служанка швырнула ему свой маленький стилет. Однако и стилет сейчас мало чем помог бы, потому что зеваки, собравшиеся у трактира, уже начинали переходить в наступление. До этого они только подбадривали криками итальянцев и осыпали ругательствами чужака, которого они опознали по каким-то им одним понятным признакам. Кое-кто из них уже вмешался в драку. Дело могло бы принять для Каспера плохой оборот, если бы из-за угла внезапно не появился высокий чернобородый мужчина. Увидев человека в дворянском, сейчас порядком истерзанном платье, окруженного беснующейся толпой, чернобородый, очевидно привычный к такого рода происшествиям, тут же обнажил длинный меч. Когда же он стал спина к спине с Каспером, толпа вокруг них заметно поредела. Удары, которые наносил чернобородый, все как один попадали в цель. Товарищи курчавого уносили прочь уже третьего раненого. Наконец у входа в трактир остались только курчавый верзила, Каспер и чернобородый рыцарь. - Прикончить его для острастки прочим? - спросил спаситель Каспера, тяжело дыша. - Двое на одного? Да что вы, сударь! - возразил юноша возмущенно. - Не знаете вы еще итальянцев! - пробормотал рыцарь. - Когда-нибудь попомните мои слова... Ну, ты, - повернулся он к обидчику Марчеллы, - видишь, синьор согласен покончить дело миром. - Он ударил меня по лицу, не могу я покончить дело миром! - Ну вот, говорите с ним! - сказал рыцарь. - Слушай ты, малый, никогда не пытайся обнимать девушку, если не проверил, не идет ли сзади ее жених! На лице курчавого отразилось несомненное смущение. - Это была ваша невеста, синьор? - спросил он виновато. - Нет, - честно признался Каспер, - но у нас в Польше мужчина вступается за женщину даже тогда, когда видит ее в первый раз! - Значит, из-за первой встречной он ударил меня по лицу?! - снова заорал парень как бешеный. - Мы ведь порешили покончить дело миром, - сказал рыцарь. - Если бы не этот синьор, тебя уже не было бы на свете. - И он положил руку на эфес меча. - Лови! - крикнул он, бросая курчавому кошелек. - А вас я отведу к фонтану: вам необходимо отмыть от крови лицо и руки. Да накиньте плащ, чтобы этим синьоринам не стыдно было идти по улицам с таким оборванцем... Э-э, малый, брось-ка ты свои штуки! - вдруг строго прикрикнул он, выбивая из рук курчавого стилет и наступая на кинжал ногой. - Деньги получил, так чего же тебе еще? - добавил он, переломив стилет о колено. - Вот ваши деньги! - Курчавый швырнул кошелек на землю. - Он ударил меня по лицу! Он ударил меня по лицу! - твердил итальянец до тех пор, пока рыцарь не дал ему в спину пинка. Умываясь, Каспер морщился от боли и от недовольства собой. Болела колотая рана где-то под левой лопаткой, но она беспокоила юношу меньше, чем эти ссадины на физиономии. Точно прочитав его мысли, Беатриче сказала: - Ну, теперь этот чернобородый синьор доведет вас до дому. А мы с Марчеллой поспешим приготовить целебную мазь, от которой раны очень быстро затягиваются. Умывшись, пригладив волосы и по мере возможности исправив недочеты своего туалета, Каспер повернулся, чтобы поблагодарить своего спасителя. - Те-те-те! - вдруг пробормотал тот. - А не зовут ли вас Каспер Бернат? Я только сейчас узнал вас по удивительному сходству с вашим портретом... Однако, зная ваше имя, я считаю неудобным скрывать свое... Меня зовут Гуго фон Эльстер. Я послан магистром Тевтонского ордена к его святейшеству папе Юлию Второму. Миссия моя удалась, я покину Рим в самое ближайшее время и могу, если вам угодно, передать от вас весточку на родину. Как ни хотелось Касперу расспросить рыцаря о том, где тому довелось увидеть его портрет, и вообще расспросить о том, что творится в Польше, но юноша уже начинал привыкать к осторожности. - Если вам нужно передать весточку домой, - повторил рыцарь, - сообщите, где вас можно найти, и я... Но прежде всего я, по приказанию этих прекрасных синьорин, должен проводить вас до дому... - О нет, благодарю вас, я чувствую себя отлично, - возразил Каспер, морщась от боли под левой лопаткой. - Из Рима я попаду домой, возможно, раньше вашего, - добавил юноша краснея. (Вести застольные беседы Каспер научился, но лгать ему по-прежнему было трудно ) А встретиться мы сможем в этом же трактире, - добавил он, с раскаянием понимая, какой черной неблагодарностью платит человеку, столь самоотверженно пришедшему ему на помощь. "Не все же рыцари этого заслужившего столь печальную славу ордена убийцы, грабители и клятвопреступники!" - уговаривал себя юноша, но так и не добавил ни одного приветливого слова. Условившись о дне и часе встречи, новые знакомые расстались. "Фон Эльстер... Фон Эльстер... Почему мне так знакомо это имя?" - думал Каспер по дороге к палаццо Мадзини. И только перед отходом ко сну припомнил, что о рыцаре фон Эльстере из Эльстерштейна, отличном товарище и воспитаннике отцов доминиканцев, писал ему из Мандельштамма Збышек Суходольский. Глава девятая ПАОЛО РОТТА Целебная мазь Беатриче воистину оказалась чудодейственной: беспокоившая Каспера колотая рана под лопаткой быстро стала затягиваться. Но, к величайшему огорчению юноши, на левый глаз его продолжал наплывать огромный синяк, а нос, несмотря на примочки, совершенно утратил свою красивую форму. Каспер уже с тревогой дожидался дня, когда кардинал освободится от дел в папской курии и сможет его принять. Надо сказать, что и Беатриче, и даже маленькая отважная Марчелла не оставались равнодушными к переживаниям своего гостя: Беатриче ежеминутно измеряла синяк Каспера, а Марчелла старательно меняла примочки. Наконец Беатриче, посовещавшись со своей служанкой и наперсницей, заявила огорченно: - Мы решили вас не мучить. Синяк стал еще больше, а то, что он вместо синего делается желтым и зеленым, нисколько вас не украшает. Я ежедневно молюсь вашему святому Гаспаре, чтобы к тому времени, как кардинал вас вызовет, все окончательно зажило... А если дядя заметит... Я буду подслушивать под дверью, и, как только он обратит внимание на ваши синяки и ссадины, я брошусь к его ногам и расскажу, как храбро и великодушно вы себя вели! Каспер мог бы объяснить синьорине, что подслушивать под дверью недостойно девицы из такого знатного рода, но как он мог это сделать после того, что ему рассказали о папе Александре из знатного рода Борджиа! По плану, разработанному великим Леонардо да Винчи, в покои папы были проведены слуховые трубы из всех помещений его кардиналов, и его святость развлекался тем, что подслушивал их разговоры. После смерти Александра об этом пошли толки в Риме, и даже сейчас, много лет спустя, Каспер слышал, как в простом народе возмущались тем, что великий художник должен был тратить свое драгоценное время на такие капризы. Люди более осведомленные молчали, так как неизвестно было, не прибегает ли и папа Юлий Второй к такого же рода развлечениям. Каспер так и не сделал никакого замечания Беатриче и только с благодарностью склонился к ее руке. - Синьорина очень добра ко мне, но я надеюсь, что сам смогу отстоять себя в глазах кардинала. Скорее всего, упреки его высокопреосвященства будут справедливы, и я приму их с покорностью. Опасаясь недовольства Мадзини, Каспер, однако, даже не мог представить себе всех последствий драки у трактира. Разговор в библиотеке, случившийся на шестой день пребывания Каспера в Риме, заставил юношу серьезно призадуматься над тем, насколько он заслуживает доверия вармийского владыки и отца Миколая и не ошиблись ли они в выборе гонца. Лицо юноши, к счастью, постепенно принимало свой обычный вид. И все-таки, несмотря на тщательно заклеенные пластырем ссадины, а также на то, что, разговаривая с кардиналом, Каспер старался поворачиваться к нему правой, менее пострадавшей стороной лица, его высокопреосвященство, необычно строго оглядев юношу, сказал: - Мне думается, будет излишним упрекать вас в неосмотрительности, вы и сами, очевидно, достаточно себя упрекаете... О драке вашей мне известно... Я хочу только разъяснить вам, к чему бы повело, если бы вы пострадали более серьезно... Нет, я беспокоюсь не о вас, - добавил кардинал в ответ на успокоительный жест своего гостя, - я хочу, чтобы вы поняли, что произошло бы, будь вы лишены возможности выполнить возложенную на вас миссию. Человек, отдавший себя служению важному делу, обязан ради этого забыть обо всем: о доме, о родных, о любимой женщине, о славе, о тщеславии, о любых мелких, свойственных всем нам слабостях... Страшно подумать, что произошло бы, если бы вы не смогли сейчас отправиться в Константинополь и получить нужные письма! - В Константинополь?! - Каспер даже вздрогнул от неожиданности. "Ага, значит, это и будет тот "небольшой переход по морю", о котором говорил Учитель!" - Да знаете ли вы, в чем заключается поручение Миколая Коперника? - спросил кардинал, заметив растерянный вид Каспера. - Из разговоров с вами я понял, как горячо и преданно любите вы свою родину и ненавидите исконного ее врага - Тевтонский орден. Мне думалось, что и последнее черное дело магистра вам известно... Ну, что же, сейчас вы поймете, что для ненависти вашей прибавилось еще одно веское основание: Альбрехт, который по матери приходится племянником королю Зыгмунту, постоянно выражает своему дяде знаки внимания и родственного расположения. Так вот, вармийский владыка, а также друг мой каноник Коперник озабочены тем, чтобы доставить Зыгмунту явное доказательство вероломства Альбрехта... И доказательство это привезете вы! Вероломство Альбрехта простирается столь далеко, что он несколько месяцев назад обратился к турецкому султану с точно разработанным планом нападения на Польшу, ленником* которой магистр является до сих пор. Когда кшижаки прикопят достаточно сил, султан должен будет двинуть свои войска на восточные границы Польши. Это вызовет необходимость оттянуть к ним основные польские ратные силы. Вот тогда-то Альбрехт и нападет на Польшу с запада. Многого он не хочет: ему бы только оттягать у польской короны Вармию и Поморье, на которые он давно зарится... (* Ленник - лицо, находившееся в ленной (вассальной) зависимости от сеньора.) - "Только"! - пробормотал Каспер. - Да там же - богатейшие города, выход к морю... - Перехожу к вашей миссии, - продолжал кардинал. - Приходилось ли вам слышать о Калабрии? Я хочу сказать, знаете ли вы, что эта маленькая мужественная страна уже много лет сопротивляется испанским захватчикам? Несмотря на жестокие расправы - пытки, тюрьмы и казни, - Калабрия постоянно пылает в огне восстаний. Многие калабрийские патриоты были вынуждены бежать в Турцию, ибо за мятеж против его католического величества они были объявлены еретиками и заочно приговорены к сожжению. Для несчастных не осталось пристанища ни в одной католической стране. В Турции же их ожидало либо пожизненное рабство, либо переход в ислам. Большинство из этих людей избрало второе. Один из этих вынужденных принять ислам калабрийцев, человек умный, образованный и дальновидный, достиг в Стамбуле высокого положения при дворе султана. Оставаясь в душе добрым католиком, он все же надеется вернуться на родину. При папе Александре, испанце, это было невозможно. Сейчас же калабриец установил со мной тайные сношения, я обещал испросить ему прощение у святого отца нашего. За это он сообщает нам важные сведения о намерениях султанского двора... - Дважды изменник! - невольно вырвалось у Каспера. - И вы ему верите?! Это было не слишком вежливо со стороны гостя, но кардинал объяснил этот порыв молодостью и неопытностью Каспера. Мадзини замолчал, прикрыв глаза рукой. "Когда-то и я, как этот славный поляк, был молод, честен и доверчив, - думал кардинал, - но многолетнее пребывание при лживом, коварном и развращенном папском дворе постепенно вытравило во мне все добрые чувства..." Молчание становилось непереносимым. Каспер, поняв, что вел себя не так, как положено, с тревогой следил за кардиналом. Но вот Мадзини, словно очнувшись, провел рукой по лицу. - Вы спросили, верю ли я калабрийцу? Да, я ему верю... - И только брови его высокопреосвященства чуть дрогнули. - Он именно и сообщил нам о письме магистра... Ему удалось выкрасть или выкупить это письмо из султанской канцелярии... не безвозмездно, конечно... За письмо ему заплачено три тысячи дукатов. Вторые три тысячи привезете ему вы в обмен на этот важный документ. Из Венеции уже прибыл матрос и доложил мне от имени капитана, что судно, на котором вы отправитесь в Константинополь, готово к отплытию. Откинувшись на спинку кресла, кардинал снова с минуту помолчал. - Калабриец тоже дал мне знать, что дожидается моего гонца и денег. Но долго ждать он не будет: это же письмо он может продать Тевтонскому ордену. Тот за деньгами не постоит... Каспер, тяжело вздохнув, покачал головой. - Так понимаете ли вы, - спросил кардинал строго, - что произошло бы, если бы по вине вашей польской драчливости наш гонец не прибыл вовремя? Боцман Конопка в Риме, - добавил Мадзини негромко. Каспер привскочил было с места, хотел что-то сказать, но, остановленный жестом кардинала, промолчал. - Приучитесь управлять не только своими чувствами, но и своим лицом, своими движениями, не выдавайте без надобности своих мыслей, - сказал Мадзини. - Боцман Конопка в Риме, и даже здесь, в моем доме. Так вот, при встрече с ним вы не должны выказывать какие-нибудь чувства сверх тех, что положены молодому человеку, интересующемуся мореплаванием, при встрече с заслуженным моряком. Вы видитесь с ним в первый раз в жизни, запомните это хорошо! Зовут его Густав Кнебель... Вот, мой молодой друг, - сказал кардинал уже со своей обычной веселой улыбкой, - вы натворили такого, что мне придется перед отъездом дать вам отпущение грехов... Однако, - Мадзини снова сделался серьезным, - однако подлинная тяжесть совершенного станет для вас еще явственнее, когда вы увидите человека, с которым вам предстоит проделать путь в Константинополь. Введите Паоло Ротту, - отдал кардинал приказание слуге. Через некоторое время дверь библиотеки распахнулась, пропуская высокого, широкоплечего человека, одетого с грубым франтовством. - Это матрос Паоло Ротта, - представил его кардинал, - шурин Зорзио Зитто, капитана "Санта Лючии", на которой вы отправитесь в Константинополь. Капитан Зитто - мой дальний родственник и близкий друг, славный мореходец, объездивший все известные в христианском мире страны... Ротта также слывет в Венеции бравым матросом... А это вот Каспер Бернат. Разглядите хорошенько друг друга и утешьтесь: пожалуй, вы оба одинаково пострадали в драке! Сейчас на Ротте был красивый бархатный камзол, штаны с буфами, шелковые чулки и туфли, однако Каспер узнал матроса, как только тот вошел. Надо только признать, что там, у трактира, он выглядел живописнее и красивее. Не поднимая глаз, Каспер несколько раз прочитал про себя молитву. Он принялся за "Ave Maria" уже в пятый раз, когда кардинал предложил: - Подайте же друг другу руки, Паоло Ротта и Каспер Бернат! Паоло, слушай внимательно: этот молодой поляк приехал из своей далекой страны, чтобы под начальством капитана Зитто усовершенствоваться в морском деле. Вам предстоит долго плавать вместе, прошу же любить друг друга и жаловать! - Ваше высокопреосвященство, - отозвался Ротта, - я простой и грубый человек, может, и говорю я не так, как надо, но каждый на моем месте ответил бы вам то же: как могу я любить и жаловать человека, который меня оскорбил. Такая обида смывается только кровью! - Погляди-ка на него, Паоло, - возразил Мадзини терпеливо, - синяков и у этого малого предостаточно, но он же не обвиняет тебя в оскорблении и не жаждет твоей крови... - Пусть простит меня его преосвященство, на то и драка, чтобы после нее оставались синяки. Но он меня оскорбил, он нанес мне пощечину! - Так ли это, Каспер Бернат? - спросил кардинал, подавая студенту какие-то знаки. - Вы намеренно ударили его по лицу? - Да, ваше высокопреосвященство, - ответил юноша, опуская голову. - Он при мне оскорбил девушку и получил в наказание пощечину. - И добро бы он вступился за свою сестру или невесту! А то оскорбил меня из-за какой-то первой встречной смазливой девчонки! Каспер заметил, как хозяин его с облегчением выпрямился в кресле. - Паоло, - произнес кардинал, - ты немедленно возьмешь свои слова обратно! Девушка, за которую вступился твой будущий товарищ, не первая встречная, а синьорина из нашего дома, из палаццо Мадзини! Ротта посмотрел на кардинала и с сомнением покачал головой. Он не поверил его высокопреосвященству. Мадзини позвонил и велел слуге пригласить в библиотеку синьору Беатриче и Марчеллу. Девушки вошли, обнявшись. Марчелла вздрогнула, узнав своего обидчика, но промолчала. Молчала и Беатриче. - Узнаешь девушку? - спросил кардинал. - Ну вот, в другой раз в чужом городе веди себя осмотрительнее. А теперь, молодые люди, пожмите друг другу руки, а вы, синьорины, можете вернуться к своим домашним делам. - Как будет угодно вашему высокопреосвященству, - пробормотал Ротта покорно. Однако взгляд, которым он наградил Каспера, обмениваясь с ним рукопожатием, был далеко не дружелюбным. Заметил это, очевидно, и Мадзини. Он отдернул тяжелый красный занавес. В алькове за ним Каспер разглядел мраморное изваяние святой девы. - Помолимся вместе, дети мои, - сказал кардинал, опускаясь на колени. Прочитав молитву и склонившись в земном поклоне, все трое поднялись с колен. - Паоло, - обратился к матросу Мадзини, - поклянись перед святой девой, матерью господа нашего, что ты не станешь замышлять ничего дурного против жизни Каспера Берната! И вы, Каспер Бернат, дайте перед статуей святой девы клятву, что забудете ссору и по-дружески будете относиться к Паоло Ротте. Каспер охотно, без колебаний выполнил волю кардинала. Матросу же приказание Мадзини было явно не по душе. Но, осеняя себя крестным знамением и подняв для клятвы два пальца кверху, Паоло Рстта покорно повторил вслед за его высокопреосвященством: - "Клянусь перед лицом святой девы, покровительницы моряков, почитать жизнь синьора Каспера Берната священной и неприкосновенной, и да поразит меня рука господня, если я преступлю эту святую клятву!" - Аминь, - произнес кардинал. Обняв за плечи молодых людей, он проследовал с ними до своего кабинета. Здесь за стаканами драгоценного лакрима кристи) они продолжили беседу. (* Лакрима кристи (слезы Христовы) - сорт дорогого итальянского вина.) - Я рад, - говорил хозяин дома, - что мечта синьора Каспера наконец сбудется: под руководством такого опытного капитана, как Зорзио Зитто, юноша по пути в Константинополь несомненно продвинется вперед в освоении морского дела. Не правда ли, Паоло? А знаешь ли ты, что деверь твой подыскал для "Санта Лючии" отличного боцмана, очень заслуженного человека... Он плавал на судах Ганзейского союза по северным морям, но знает хорошо и Средиземное море, и Адриатику. Боцман Густав Кнебель, я думаю, придется вашей команде по душе. Лицо матроса сохраняло мрачное и суровое выражение. - А не из немцев ли он, ваше высокопреосвященство? - спросил Ротта и на утвердительный ответ кардинала с сомнением покачал головой: - Плавал я, правда, под командованием немца, плавал и с англичанином-капитаном, и с испанцем... Но капитану ведь не приходится говорить с матросами. Отдаст приказ шкиперу, тот - боцману, а уж боцман ближе всего к матросу... - Паоло Ротта снова покачал головой. - Какая же команда станет слушаться боцмана-немца, если он примется коверкать наш красивый итальянский язык? - Насколько мне помнится, - возразил кардинал, - в команде вашей не так уже много итальянцев. Я знаю, как намучался бедный Зорзио после холеры 1500 года, когда ему пришлось брать кого попало... Но это очень хорошо, Паоло, что ты заботишься о своих товарищах. Оказалось, однако, что матрос больше заботится о самом себе. - Бианка еще в прошлом году говорила, что Зорзио возьмет меня на каравеллу боцманом, - проворчал он. - А теперь, видите ли, немцы да поляки больше пришлись ему по душе. И, главное, как ты будешь говорить с этим немцем, порка мадонна!* (* Итальянское ругательство.) Ругательство сорвалось с уст матроса против его воли, и Ротта, извинившись перед его высокопреосвященством, тут же перекрестил рот. - Капитан Зитто не меньше твоего заботится о порядке на корабле, - сказал кардинал, начиная, как видно, терять терпение. - Боцман Густав Кнебель служил на многих кораблях, плавал в разные страны и объясняется на разных языках. Не поручусь, что он сможет по-итальянски завести разговор о любви, но скомандовать "наверх" или "убирай паруса" он безусловно сможет. Много часов спустя, оставшись наедине с Вуйком, Каспер убедился, насколько прав был Мадзини. Командовал по-итальянски боцман отлично и, к удивлению юноши, итальянские слова произносил чище, чем Каспер. О чем только не переговорили они в эту ночь! О своих странствиях, о том, как Каспер переваливал через Альпы и какие страшные зобатые люди попадались ему в горах, о том, как корабль Вуйка трепала буря, о предстоящем плавании, о матросе Ротте (Вуек его еще не видел), о роскошном дворце Мадзини, о том, какая хорошенькая и приветливая у кардинала племянница... - Ты не все мне говоришь, Касю, - поглядев пристально на своего любимца, с укором заметил пан Конопка. -Что-то гнетет твое сердце... Уж не влюбился ли ты в эту хорошенькую племянницу? От неожиданности Каспер даже фыркнул. - Что ты, Вуек! - ответил он просто. - Я жених Митты. Ты говоришь, меня гнетет что-то? Может быть, это потому, что мне предстоит плавание с человеком, который, несмотря на клятву перед изображением мадонны, продолжает меня ненавидеть... Но, скорее всего, это просто тоска по родине... Рассказ Каспера о столкновении с Паоло Роттой и о примирении с ним разволновал пана Конопку гораздо больше, чем он хотел показать. "На корабле - не на земле, где ты волен уйти от неприятного тебе человека", - рассуждал сам с собою боцман. И тут же решил упросить капитана поместить его поближе к Касперу. Дорога из Рима в Венецию не отняла у троих попутчиков много времени. Кардинал в достатке снабдил их деньгами и рекомендательными письмами для того, чтобы избавить их от вынужденных остановок в пути. Капитан Зорзио Зитто оказался на редкость приветливым и располагающим к себе человеком. Он и жена его, сестра Паоло Ротты, приняли юношу, как родного. - Такой молоденький, и так далеко от родины! - с состраданием говорила синьора Бианка, подкладывая за обедом гостю лучшие куски. - Я в его годы плавал уже в Африку и на Азоры! - сердито перебил ее Ротта. (Как все-таки он мало походит на свою милую и приветливую сестру!) - Скажет тоже "Африка и Азоры"! - воскликнула синьора Бианка. - Да ведь молодой человек прибыл из самой Сарматии! Много ли ты видел в Венеции людей, которые отважились бы забраться в те края?! Прав был кардинал Мадзини: на карте мира итальянцы Польшу помещали, очевидно, где-то за страной Сипанго и Катаем.* (* Так в те времена называли Китай.) Весь дом капитана Зитто принимал участие в сборах хозяина в дорогу. Путь предстоял нелегкий, и неизвестно было, что ожидает наших путешественников в столице страны полумесяца. Однако внешне беспокойства никто не выказывал. Предстоящее плавание даже не было темой разговора за столом. Говорили о чем угодно: о ценах на скот, о том, что испанцы вырезали целую деревню где-то около Пизы, что после семилетнего отсутствия из Индии вернулся какой-то генуэзец и привез мешок золота... Поглядеть на приезжего сармата в доме Зитто собрались соседи с женами и детьми. Один из приятелей капитана даже знал несколько немецких слов и вступил с Густавом Кнебелем в беседу. Каспер насторожился было, чтобы прийти боцману на помощь, но тот превосходно справился и один. Гданьщанин, что и говорить! И здесь, в Венеции, среди этих честных тружеников моря, Касперу вдруг почудилось, что он снова в родимом Гданьске, до того моряки всего мира схожи между собой! Капитан Зитто очень напоминал юноше его отца, капитана Берната. То же высушенное лихорадками всех широт сильное, складное тело, то же обветренное, загорелое лицо. Даже глаза у венецианца были такие же голубые, как у поляка. Гости капитана были столь же доброжелательны, как и хозяева. Когда боцман или Каспер не могли подобрать нужные итальянские слова, на помощь им приходили все - мужчины, женщины и даже дети. Так общительны и приветливы к чужеземцам люди этой страны. А что касается нравов, царивших в доме, то они в точности повторяли те, к которым Каспер привык в Гданьске. Капитан Зитто был весьма состоятельным человеком, из дальних плаваний он привозил, как понял Каспер, не только шелка или благовония для продажи, но и золото и слоновую кость. А синьора Бианка, нисколько не чинясь, сама управлялась на кухне, стирала белье и штопала одежду мужу и брату - ну в точности, как и матушка Каспера. - Может, дом наш покажется вам слишком низким и темным, - говорил капитан, вводя приезжих на крылечко, заплетенное глициниями, - но я не променяю его на мраморные дворцы! Я как был простым человеком в матросах, таким же остался и в капитанах... Жаль только, что ребятишек у нас нет - маленькими поумирали... Все добро придется оставить Паоло. Хотя бы он женился поскорее! И "Санта Лючия" ему же достанется, - добавил Зитто с невольным вздохом. После обеда никто так и не поднялся из-за стола, пока не подошла пора ужинать. Сперва Касперу показалось очень неаппетитным поданное синьорой Бианкой блюдо "тутти фрутти ди маре"*, но Вуек, отведав его, одобрительно крякнул и толкнул Каспера под столом ногой: ешь, мол, не пожалеешь! (* Тутти фрутти ди маре (итал.) - дословно: "все плоды моря".) Нет, все за этим столом оказалось вкусным: и рыба, и огромные крабы, и крошечные креветки, но лучше всего было вино, поданное в оплетенных соломой флягах. Вечером пели хором, и это тоже напомнило Касперу родину. Пели красивые венецианские, генуэзские и неаполитанские песни. Потом Каспер под мандолину исполнил "Паненку Крысю" и "Жалобу мазура". Под конец упросили и Густава Кнебеля спеть что-нибудь по-немецки, и бравый боцман, ни сколько не смущаясь, затянул "Песнь о потонувшем гданьщанине" - самую польскую из тех, что Каспер знал. Поздно ночью хозяева и гости отправились на Лидо полюбоваться при свете луны на "Санта Лючию". Да, это действительно была великолепная каравелла! Она хоть и стояла на якоре, но вся точно летела вперед со своей красиво изогнутой носовой частью, тонкими высокими мачтами и стройным узким корпусом. На что уж пан Конопка перевидал на своем веку кораблей, но и он только покрякивал и одобрительно прищелкивал языком, разглядывая судно. Ночью, несмотря на усталость и выпитое вино, Касперу не спалось. Он то представлял себе, что делает в это время Митта (в Польше сейчас уже сумерки), то прикидывал в уме, когда же они увидятся снова. Юноша ворочался с боку на бок, перекладывал со стороны на сторону горячую подушку, садился к окну и смотрел на звезды. Вот тут-то ему невольно довелось подслушать разговор хозяев. Венецианская речь так же отличается от языка, на котором говорят в Кампанье, как отличается речь краковяка от речи мазура или поморца. За столом, из уважения к чужеземцам, все старались говорить медленно и внятно, но и сейчас до сердца юноши дошли исполненные муки восклицания синьоры Бианки и ласковые, успокоительные ответы капитана. Каспер понял, что Зорзио Зитто тяжело болен и что жена его обеспокоена не на шутку. - Зорзио, мой Зорзио, - шептала она, - не оставляй меня! Паоло смотрит волком, а больше близких у меня нет. Я боюсь своего родного брата, Зорзио! - Да Паоло отплывает со мной в Константинополь, - отвечал капитан. - Пускай себе смотрит волком на турок, что тебе до него! Касперу показалось, что он лучше капитана понял тревогу бедной женщины. - Ты стал такой худой и бледный, - говорила она, - а по ночам весь покрываешься испариной... - Толстым и розовым мне уже не быть, - возражал хозяин дома, - прошли те времена, когда ты бегала ко мне на свидания, а тетушка Тереза обливала нас из окна водой. Таким молодцом я уже не буду никогда. Испарина испариной, но румпель я могу крутануть так, что и молодой позавидует, а ведь, как ни скажи, на той неделе мне уже восьмой десяток пошел! Услышав это, Каспер успокоился и закрыл глаза. Перед обедом он был свидетелем того, как капитан Зитто, взвалив на плечо мешок муки не менее пяти пудов весом, легко зашагал к сараю. Затем таким же порядком он отправил в сарай второй мешок, а затем и третий... Если человек в семьдесят лет способен на такое, жить еще ему и жить и опасения синьоры Бианки напрасны. Наутро Каспер присутствовал при погрузке "Санта Лючии". Он еще раз, уже при дневном свете, разглядел каравеллу. Корпус ее был наново выкрашен, паруса сияли белизною, сходни прогибались под ногами дружно снующих туда и сюда матросов, в воздухе сильно и крепко пахло морским канатом, смолой и какими-то пряностями. Команда работала споро и дружно, новый боцман, как видно, всем пришелся по душе. Перед самым отплытием неподалеку от "Санта Лючии" пришвартовался огромный корабль "Святой Бенедикт". Матросы смеялись: "Ишь как старается к нашей красотке "Лючии" поближе подобраться! Так и увивается!" Касперу хотелось расположиться в кубрике вместе с матросами, но капитан Зитто распорядился, чтобы его койку подвесили в каюте нового боцмана. "Вы сейчас не то матрос, не то ученик. Вот попривыкнете к нашей жизни, к нашим ребятам, тогда они сами перетащат вас в кубрик". Со "Святого Бенедикта" окликнули дежурного и осведомились, каким курсом пойдет судно. Узнав, что, как только покончат с погрузкой, "Санта Лючия" отбудет в Константинополь, с "Бенедикта" ответили, что они плывут туда же. - Никак не расстанется с нашей "Лючией", - хватаясь за бока, хохотал матрос. Однако "Святому Бенедикту" недолго пришлось "увиваться" подле "Санта Лючии". В тот же день, отшвартовавшись от берега, он взял курс на юго-восток. Очутившись наедине с Каспером в каюте, Вуек забросал его вопросами. Да и юноше не терпелось наконец поговорить по-польски. - Как тебе понравилась Венеция? А какой достойный и простой человек наш капитан! Заметил ли ты, как тяжело он болен? И все-таки отправляется в такой трудный путь, так как дал слово кардиналу доставить нас туда и обратно. Дважды я замечал сегодня, как он, белый как кость, прислонялся к стенке, пережидая, пока его оставит боль... Да, Каспер, что это ты давеча так приглядывался к этому "Бенедикту"? Пушек искал, что ли? Мне тоже показалось, что это не "купец"... Но если у них и есть пушки, то с первого взгляда этого не подметишь. - Да нет, Вуек, пушки его меня мало заботят. Приглядывался я потому, что мне почудилось на палубе "Святого Бенедикта" знакомое лицо... Помнишь, Збигнев мне писал из Мандельштамма о рыцаре фон Эльстере? Я и забыл тебе сказать, что рыцарь этот оказал мне в Риме неоценимую услугу: выручил меня во время драки с Роттой. А я даже не поблагодарил его как следует! Так вот, сегодня утром мне почудилось, что я его вижу на палубе "Бенедикта". Черная, ну просто иссиня-черная борода... Если бы я не знал, что рыцарь собирался на родину, я бы голову дал на отсечение, что это он! - Побереги свою голову, Касю, это какой-нибудь итальянец... Черная борода! - пожал плечами Вуек. - Сказал бы ты "рыжая борода" - так это здесь была бы редкая примета. А где ты видел итальянцев без черной бороды? Словом, если это был он, вы, даст бог, свидитесь в Константинополе. Христиане там норовят в кофейне грека Спиридона Акрита собираться... А то зазовешь его на "Лючию", если рыцарь не побрезгует такой простой кампанией... Наконец настал долгожданный час отплытия. С бьющимся сердцем ступил Каспер на палубу. Легкое длинное судно отдало концы. Провожающие на берегу замахали шапками и платками. Сначала Каспер еще различал в толпе синьору Бианку, ее соседей, парнишку, прислуживающего по дому... Потом толпа слилась в одно радужное пятно. Прощай, Венеция, так гостеприимно встретившая гостей из далекой страны, прощайте, добрая синьора Бианка, прощайте, кардинал Мадзини, прощайте, синьорина Беатриче, прощай, маленькая храбрая Марчелла! Белые барашки взбегали на маслянисто-зеленые гребни волн, а бесчисленные стаи чаек, точно прощаясь с судном, оглашали жалобными криками морское побережье. Прощай, Италия! Глава десятая МОРЕ Боцман Густав Кнебель оказался довольно придирчивым начальником, и поначалу Касперу это даже понравилось. Прежде всего боцман распорядился, чтобы, обращаясь к юноше, товарищи его отбросили слово "синьор". - Ты хочешь простым матросом проходить морскую службу? - заметил Вуек на третий же день плавания. - А кто, скажи на милость, на корабле зовет матроса синьором? По приказу боцмана Каспер с быстротой белки карабкался на мачту, крепил паруса на раскачивающейся рее, ежеминутно рискуя свалиться вниз. Эта работа матросу Бернату была знакома, и здесь он мог проявить и сноровку свою и ловкость. Однако одно дело по приказу отца своего, капитана корабля, проявлять умение и ловкость на виду у почтительно наблюдающей тебя команды, а совсем другое ежедневно подниматься чуть свет по свистку боцмана, мыть в свое дежурство палубу или кубрик, латать паруса, нырять в воду за отвязавшимся лагом. Уже через неделю ладони молодого матроса покрылись волдырями, а потом стали твердыми, как подошва. Все тело ныло от ушибов, царапин и ссадин. Трудно было, не выспавшись после ночной вахты, снова подниматься и выполнять повседневную работу. Но Каспер все переносил терпеливо: еще отец постоянно толковал ему, что, чем лучше капитан знает службу матроса, тем легче ему будет командовать кораблем. Но вот для Каспера, да и для всего экипажа "Санта Лючии" пришли тяжелые дни. Началось с того, что скользкая веревка как-то вырвалась из рук Каспера и его чуть не оглушило, когда огромная балка реи задела его по голове. Превозмогая боль, Каспер набрался терпения, справился со всеми неполадками и спустился на палубу. Едва успел он расправить плечи и передохнуть, как его босые ноги ожег удар линьком. Возмущенный, юноша обернулся и встретился глазами с разгневанным Вуйком. - Наверх! - заорал боцман так, что у Каспера заломило в висках. - Матрос Бернат, две вахты вне очереди! Только что прикрепленная Каспером рея оторвалась, и парус беспомощно повис, хлопая на ветру. Молодой матрос снова стал взбираться на мачту. Вечером, как ни хотелось Касперу спать после трудного рабочего дня, он отгонял сон, дожидаясь возвращения Вуйка. Тот, конечно, постарается поговорить со своим любимцем и начнет объяснять, почему он давеча так строго с ним обошелся. Каспер даже заготовил Вуйку отповедь: уж слишком, мол, ретиво боцман разыгрывает свою роль. Представляя себе это примирение, Каспер так и заснул одетый. Разбудил его грохот. В маленькой каюте все ходило ходуном, на полу перекатывались осколки глиняного кувшина, слетевшего во время качки. Посреди каюты стоял Вуек. Ни о каких извинениях, объяснениях или примирениях не было и речи. - Подымайся! - сказал боцман сурово. - Шторм! А тут, на беду, капитан всерьез захворал. Ступай на палубу и смотри, если ты снова будешь работать спустя рукава, посажу на сухари и на воду! Бурей сломало фок-мачту. Набежавшей волной оторвало доску от палубной переборки, доска задела котелок компаса и сбила его с постамента. В кормовой части судна открылась течь. Однако на каравелле было вдосталь запасено леса, смолы, пакли, не было здесь недостатка и в опытных плотниках, конопатчиках и парусных мастерах, поэтому раны судна были мало-помалу залечены. Гораздо хуже обстояло дело с капитаном "Санта Лючии". Вытянувшийся на своей койке, желтый, как лимон, с провалившимися глазами, то и дело облизывая пересыхающие губы, лежал Зорзио Зитто и отдавал приказания еле слышным голосом. Заботливо склонившись над ним, боцман Густав Кнебель старательно по движению губ капитана распознавал его команду и тут же, молнией взлетая на палубу и стараясь перекричать рев бури, передавал команду матросам. - Откачивайте не переставая воду! На пробоину наложите пластырь! - еле слышно говорил Зорзио Зитто. В беде узнаешь и друзей и врагов. Работая ночь и день, мокрый по пояс, с руками, ободранными в кровь, Каспер часто ловил на себе и насмешливые и сочувственные взгляды. Как жаль все-таки, что капитан не разрешил ему поселиться в кубрике с матросами! Конечно, многие из них считают его белоручкой, но он докажет и им и Вуйку, чего он стоит. Прошло, вероятно, дня два или три, а Касперу казалось, что он уже месяц трудится не разгибая спины. И уже то один, то другой из матросов, вытащив из-за пазухи фляжку, показывал на нее, с улыбкой приглашая поляка согреться. Когда буря немного поутихла и можно было передохнуть, к Касперу подошел молодой матрос Марио. - Гаспаре, - сказал он шепотом, - а что же это Ротта болтал, будто ты из какой-то Сарматии? Говоришь ты в точности, как мой дружок Филиппе. Уж я-то хорошо знаю, как говорят в Сицилии: три года спали мы с Филиппе на одной койке, делились последним сухарем и поверяли друг другу тайны... С тех пор я никак не найду себе товарища по душе. Вот заговорил ты по-сицилийски, а у меня даже сердце екнуло... Никакой ты не чужак! Ты даже лицом похож на Филиппе, только тот черный, а ты рыжий... - А где же он, твой друг?-спросил Каспер. - Такой видный был из себя парень, а вот в три дня скрутила его лихорадка. Зашили мы его в старый парус и опустили за борт где-то около Патмоса. Не успели мы с ним даже крестами обменяться. Ты, может, вернешься в Сицилию, так прошу тебя, разыщи его родных!.. Здесь, на "Лючии", народ все больше в летах, не с кем и словечком перекинуться. Я рад, что повстречался с тобой! Значит, не зря кардинал Мадзини и синьорина Беатриче потешались над цоканьем и пришептыванием Каспера, если даже здесь, на корабле, его принимают за уроженца Сицилии. С трудом разгибая одеревеневшую спину, Каспер сказал: - Я тоже рад, что могу перемолвиться с тобой словечком, а придет хорошее время - мы с тобой еще и споем и станцуем, я научу тебя нашим пляскам и песням, потому что Ротта не солгал - я и вправду чужак в вашей стране. Приехал я из далекой Сарматии, но ты увидишь, что это не помеха, если двое людей хотят между собой поладить. Креста на мне нет, только материнское благословение - образок моего святого... - И, сняв через голову просоленный, истертый, потерявший цвет шнурок, юноша надел образок святого Каспера на шею Марио взамен полученного от него медного крестика. От того же Марио Каспер узнал, как страшатся в команде возможной смерти Зорзио Зитто. - Ротта толкует, будто он тогда станет капитаном... Ох, и плохо нам всем придется! Не будь он братом доброй синьоры Бианки, мы уже давно набросили бы ночью ему мешок на голову и избили бы так, что он не скоро поднялся бы! - откровенно признался матрос. - Капитана Зорзио у нас все любят и ценят; человек он опытный, справедливый, вышел из таких же простых матросов, как и мы с тобой, но нисколько этим не чванится... А шурин его совсем иное дело! Еще до бури, как только капитан слег, я сам видел, как Ротта открыл свой сундучок и стал примерять на себя богатую одежду. Капитан, мол, помрет, а он останется на корабле за главного, так негоже тогда ему ходить в простой матросской одежде... Ежедневно мы молимся святому Джорджио за нашего капитана: пускай бы господь, нам на радость, сохранил ему жизнь! Сохранил бы нам нашего капитана и избавил бы нас от Ротты! Отец. Лука, судовой священник, тоже понимает, сколько бед может причинить Ротта и команде и судну, и ежедневно возносит молитвы вместе с нами... Вот гляди-ка, этот франт уже на капитанском мостике! - пробормотал Марио со злобой. И действительно, подняв глаза, Каспер у румпеля рулевого разглядел боцмана, а за его спиной - Ротту, который, отчаянно жестикулируя, в чем-то, как видно, убеждал Вуйка. Лица боцмана Каспер видеть не мог, однако и со спины было заметно, как отмахивается он от наставлений матроса. Оказалось, что, рассмотрев поврежденный компас, Ротта кое-как насадил стрелку на стерженек и велел Густаву Кнебелю менять курс каравеллы. - Компас не работает, - возразил боцман. - Если плыть по такому курсу, мы попадем не в Константинополь, а собаке под хвост, - очень точно перевел Вуек свою любимую польскую поговорку. Однако Ротта уже чувствовал себя на корабле хозяином. Оттолкнув боцмана, он взялся за румпель. Пан Конопка только плюнул с досады. - Готовьте шлюпки, - громко сказал он подвернувшемуся под руку Марио, - этот упрямец ведет каравеллу на камни! Ротта передернул плечами и продолжал держаться принятого курса. И, только когда рев воды у подводных скал стал очевиден, он с беспокойством начал оглядываться по сторонам. - Где этот ваш студент? - наконец спросил Ротта. - Правда ли, что он может определить местонахождение корабля без компаса? Тут команда впервые узнала, что Гаспаре, матрос-новичок, над которым они так часто потешались, - человек ученый. Марио, тот даже рот открыл от изумления. Однако мало кто верил в то, что Гаспаре сможет вывести корабль на правильный курс. Вуек подтащил Каспера к рубке. - Можешь исправить? - спросил он, указывая на компас. Каспер осмотрел компас и молча кивнул головой. У него еще не прошла обида на Вуйка. - А можешь узнать по звездам, где мы находимся? - Может быть, не очень точно, - сказал Каспер, подумав, - но примерно могу. - Тогда давай! - приказал боцман. Он стоял рядом с Каспером, наблюдая, как тот возится с компасом. Ротта отошел в сторону и с непроницаемым видом глядел куда-то в темноту, как будто совершенно не интересуясь ни компасом, ни Каспером. Когда компас был наконец водворен на место и стрелка его заиграла на острие, боцман с лукавой улыбкой подтолкнул Ротту в бок. - И платье твое тебе не помогло, - сказал он, с презрением оглядев щегольской наряд матроса. - Ты, может, и плавал много и матрос неплохой, но на капитанском мостике тебе не стоять! - И тут же весело скомандовал: - Эй, все наверх! По местам! Ставь паруса! По расчетам Каспера, каравеллу штормом отбросило миль на сто к западу от первоначального курса. Сделав измерения, Каспер определил, что они находятся поблизости от берегов Кипра. - Браво, Каспер Бернат, браво! - весело сказал Вуек и ласково добавил по-польски: - Держись, Касю, покажем им, что значат два гданьщанина! Опасность прошла, и боцман уступил свое место рулевому. - Ставь паруса! - кричал он в раковину, которая заменяла рупор. - Точно держи по ветру с четвертью! Так держать! Боцман отдавал команду за командой. Экипаж дружно и точно выполнял его приказания. При свете утренней зари "Санта Лючия" со вновь поднятыми парусами сделала разворот и двинулась к северо-востоку. Каспер несколько раз спускался по поручению Вуйка в капитанскую каюту и прислушивался к дыханию Зорзио Зитто. Ему почудилось, что грудь больного вздымается и опадает гораздо спокойнее, чем раньше, и он рад был оповестить об этом встревоженную команду. - Ну, Ротта, переодевайся, - не скрывая злобы, кричали матросы родичу капитана. - Не быть тебе хозяином каравеллы, не командовать тебе нами! - Да, кабы не Гаспаре, носиться бы нам по волнам, пока не развалилась бы наша красотка "Лючия"! - Смотрите-ка, - заливался хохотом Марио, указывая на Каспера и Ротту. - Оба как будто молодые, но у одного мозги в голове, а у другого в... А что, Ротта, не продашь ли ты поляку свой красивый камзол? Ему больше пристало носить господскую одежду! Каспер видел, как злые желваки ходили под скулами Ротты, но ему уже не было страшно за команду и каравеллу: скоро капитан Зитто займет свое место на мостике! Как уже было сказано, на каравелле не было недостатка ни в плотниках, ни в конопатчиках, ни в парусных мастерах. Был здесь и священник, был матрос-норвежец Кнут Расмуссен, которого бог наградил таким зрением, что он мог различать самые дальние предметы и в свои шестьдесят с лишком лет ночью видел, как кошка. Не было только на каравелле лекаря, а ведь все могло бы пойти иначе, будь капитану Зорзио Зитто своевременно оказана нужная помощь! Страшная это была ночь! Внезапно поднятый Вуйком с койки, Каспер в волнении бросился в капитанскую каюту. Здесь ему с ужасом пришлось наблюдать, как капитана непрестанно рвет кровью и желчью. Они втроем с Вуйком и Марио переворачивали до жалости легкое тело Зитто, остерегаясь, как бы он не захлебнулся. - Священника! - сказал больной между приступами рвоты. В каюту вошел отец Лука. Склонив головы, трое моряков поспешили к двери, однако капитан остановил их слабым движением руки. - Открытую исповедь, отец Лука! - сказал он умоляюще. - Это и исповедь и завещание, - пояснил, повернувшись к бледным от волнения свидетелям, священник. - Мы уже несколько дней назад договорились с синьором капитаном. Кто из вас умеет писать? - По-итальянски или по-латыни? - спросил Каспер, выступая вперед. - Я лучше справляюсь с латынью. Свидетели присутствовали при том, как умирающий каялся в своих грехах. Ему случалось и лгать, и грабить, и убивать, и преступать другие божьи заповеди, но самым великим своим грехом он считал то, что в свое время покрыл преступление и утаил от правосудия брата жены своей - Паоло Ротту, матроса каравеллы. Какое преступление совершил Ротта, капитан не сказал: он каялся в собственных грехах, придет пора - Ротта покается в своих, а бог все знает сам. - Мною руководила любовь к его сестре - моей жене, - говорил умирающий с трудом, - но сейчас, перед лицом всевышнего, со слезами каюсь в этом своем проступке. Я виноват также в том, что по огромной любви к жене своей я не отослал Ротту из Италии, а дал ему приют в своем доме и на своем корабле, хотя и понимал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Даже больше: три года назад почувствовав приближение смерти, я составил завещание, по которому "Санта Лючия" после моей смерти должна была отойти Ротте. Завещание это хранится в Риме, у его высокопреосвященства кардинала Мадзини... Но сейчас мы составим новое завещание, а прежнее кардинал должен будет уничтожить... Утомленный длинной речью, капитан в изнеможении упал на подушки. - Пишите! - сказал он погромче. И Каспер записал все, что продиктовал ему капитан. - "В лето господне 1511 сентября двадцать четвертого дня я, капитан Зорзио Зитто, пребывая в твердом уме и ясной памяти, завещаю моему душеприказчику по возвращении "Санта Лючии" из плавания выплатить каждому члену моей судовой команды сверх жалованья еще по десять золотых дукатов. Брату своей жены - матросу Паоло Ротте завещаю сверх этих денег еще три сотни дукатов, а также всю свою одежду. Все остальное имущество, движимое и недвижимое, завещаю жене своей, синьоре Бианке Зитто. Каравеллу "Санта Лючия" завещаю Компании венецианских судовладельцев с тем, чтобы, по их усмотрению, на каравеллу был поставлен капитан, а также боцман, если Густав Кнебель не сможет далее нести службу на каравелле. Господом богом заклинаю упомянутого Густава Кнебеля довести "Санта Лючию" до Константинополя и обратно в Венецию. Он на это время останется и капитаном судна. Доходы, которые Компания венецианских судовладельцев получит от торговли и перевозок грузов на "Санта Лючии", завещаю делить поровну между женой моей и компанией до самой смерти синьоры Бианки. Похоронить мою жену завещаю на средства компании. Брата жены моей Паоло Ротту завещаю списать с борта каравеллы тотчас же по возвращении в Венецию. На полученное наследство завещаю ему заняться торговлей или другим честным ремеслом. Душеприказчиком моим, как и по прежнему моему завещанию, остается его высокопреосвященство кардинал Мадзини. Прежнее мое завещание считать недействительным". Бумагу скрепили своими подписями сам капитан Зитто, отец Лука, матрос Каспер Бернат и матрос Марио Скампиони из Генуи. Когда очередь дошла до боцмана, он вопросительно глянул на Каспера, а тот едва заметно кивнул головой. И Вуек написал крупными буквами: "Боцман Густав Кнебель из Кенигсберга". Когда с оформлением документа все было закончено, мертвенно бледный капитан Зитто вдруг рывком приподнялся с подушек, - Приписку! - сказал он. - Я хочу сделать к завещанию приписку! Каспер снова взял перо и приготовился выполнить просьбу капитана. Но тот молчал, а священник, склонившись над ним, только ежеминутно отирал выступающий на его лбу пот. - Если почему-либо завещание это не будет доставлено кардиналу Мадзини, - тихо-тихо начал кающийся, - и если кто из четырех присутствующих свидетелей останется в живых, то... - Капитан Зитто замолчал. Каспер застыл в ожидании с пером в руке, но в эту ночь Зорзио Зитто больше не заговорил. - Я понял его, - сказал наконец Каспер. - Дописать? - И юноша обвел глазами присутствующих. Все молча склонили головы, и Каспер дописал завещание: "...он должен поклясться, что явится к кардиналу и под присягой засвидетельствует мою последнюю волю". Каспер вслух прочитал приписку. В холодеющую руку капитана вложили перо, он поставил свою подпись, а за ним расписались все остальные. К утру капитан Зорзио Зитто скончался. Похороны были такие, как обычно бывают в море. Отец Лука произнес надгробное слово, хотя и гроба никакого не было. Потом отслужили заупокойную службу. Тело капитана, облаченное в лучшую его одежду, зашили в парусину, к ногам подвесили груз и медленно опустили за борт. Мало оказалось среди присутствующих таких, которые не утерли бы в эту минуту слезу. Спустя еще одиннадцать дней "Лючия" после многих невзгод вошла наконец в бухту Золотого Рога, и перед глазами ее экипажа раскинулся подымающийся по холмам роскошный многолюдный, шумный Константинополь. Каспера очень удивляло, что Паоло Ротта на другой же день после похорон капитана действительно снял с себя свою праздничную одежду. Работал он теперь наравне со всеми и беспрекословно выполнял приказания Густава Кнебеля. О том, что покойным капитаном поручено боцману командование кораблем, оповестил всех отец Лука. Догадывался ли Ротта о готовящемся изменении в своей судьбе или смерть деверя так повлияла на него в хорошую сторону, Каспер не мог решить, да, по правде говоря, мало об этом думал. Трое суток ушло на разгрузку судна. Но Каспер уже в первый день отправился по указанному ему кардиналом Мадзини адресу и разыскал дом, в котором жил вероотступник-калабриец. Имя его не было Касперу известно, расспрашивать о нем кардинал запретил, но приметы дома были перечислены молодому человеку с такими подробностями, что он тотчас же узнал и витые колонки у входа, и золоченую кровлю, и свисающие с террасы гроздья лиловых глициний. Собираясь в первый раз в Галату* на разведку, Каспер не взял с собой никаких бумаг, но на следующий день, дождавшись сумерек, они, уже вдвоем с Вуйком, снабженные письмами и доверенностями, а также прихватив врученный им Мадзини вексель, отправились выполнять поручение вармийского епископа. Как и было велено кардиналом, они были переодеты в турецкое платье. (* Галата - деловая часть Константинополя.) Дойдя до высокой стены, окружавшей дом, Каспер, как было условленно, стукнул в узенькую калитку два раза коротко и отрывисто, а затем еще три раза с большими паузами. Послышался шорох. Кто-то подошел к калитке. - Во имя аллаха! Кто стучит? - спросили по-турецки. Вперед выступил пан Конопка. - Дружба и скромность, - тоже по-турецки ответил он. Калитка без шума распахнулась. Они вошли в большой тенистый сад. Почти в полной темноте следовали Каспер с Вуйком за еле маячившим силуэтом своего проводника. В молчании подошли они к богатому мраморному портику и, поднявшись вверх по лестнице, оказались в огромной, устланной коврами комнате. В полумраке они поначалу и не разглядели человека, сидящего на широкой тахте. И, только когда глаза привыкли к слабому освещению, Каспер разглядел, что лицо сидящего закрыто черным покрывалом с прорезями для глаз. Он поднялся и в ответ на приветствие поляков отвесил им низкий поклон. - Рад вас видеть, синьоры, - сказал он по-итальянски. - Надеюсь, вы извините мне этот маскарад? Садитесь, прошу вас, - добавил незнакомец. - Вот письмо, которое интересует известных вам лиц. Подойдите к светильнику и убедитесь, что это то, которое вам нужно. Сердце Каспера сильно стучало. Наступал момент, которого он так долго дожидался. Быстро развернув свиток, юноша внимательно прочел его при свете маленькой масляной лампы. Ему тотчас же бросился в глаза огромный герб Тевтонского ордена в начале письма. А внизу - характерная подпись магистра ордена Альбрехта, скрепленная печатью с тем же гербом. Касперу, в бытность его при дворе Лукаша Ваценрода, не раз случалось видеть и печать, и подпись магистра. Текст письма был латинский - Альбрехт по своему времени был образованным человеком. Письмо магистра было адресовано турецкому султану. - Известны ли вам условия? - спросил незнакомец. Каспер, поспешно передав Вуйку письмо, вытащил из-за пазухи вексель, выданный генуэзским банком святого Георгия своему представителю в Константинополе на три тысячи дукатов. Незнакомец, бегло пробежав банковское обязательство, спрятал его на груди. - Я рад был бы ближе познакомиться с вами, - сказал он учтиво, - но, к большому моему сожалению, весьма серьезные причины вынуждают меня закончить нашу беседу. Желаю вам удачи, синьоры, и благополучного возвращения на родину. Каспер поднялся. Оба они с Вуйком откланялись, делая вид, что не замечают протянутой им руки. Сопутствуемые тем же безмолвным провожатым, они направились к выходу. У калитки привратник вручил им два зажженных факела: на город спустилась черная бархатная ночь, а по местным обычаям с наступлением темноты каждый пешеход должен был иметь при себе факел либо фонарь или громко петь во избежание столкновений со встречными. Факелы догорели, пока путники наши добрались до порта. С удивлением разглядывая в темноте около "Лючии" огромную махину, очевидно, только что прибывшего корабля, Вуек с удовольствием поцркал языком: - Никак, это твой "Святой Бенедикт", а, Касю? Отшвартовались раньше нас на сутки, а прибыли, видишь, на сутки позже... Видно, их тоже потрепало бурей,.. Вот, может, действительно ты, даст бог, свидишься со своим заступником фон Эльстером. Да что ты кривишься, я тебя не принуждаю... Ну, да ладно, свидишься, не свидишься - твое дело. А мы, как закончим погрузку и ремонт, тут же в обратный путь двинем!.. Эх, я и забыл! - хлопнул вдруг себя по лбу боцман. - Синьорина Беатриче, племянница кардинала, просила привезти ей из Стамбула хоть маленький кувшинчик розового масла, а тут, оказывается, султан отдал строжайшее распоряжение, запрещающее вывоз благовоний из Турции и даже провоз их через его столицу! На "Святой Лючии", несмотря на поздний час, они застали команду в страшном возбуждении. Только что старики еле-еле растащили кинувшихся друг на друга Паоло Ротту и Марио Скампиони. Отчего началась ссора, никто толком не мог объяснить, но плохо то, что Марио со зла выболтал Ротте о завещании покойного капитана. - Не быть тебе уже больше на нашей красотке "Лючии"! - орал он, выплевывая кровь. - И в Венеции тебе уже не быть! Можешь отправляться в далекие страны и заводить там торговлю. А то сделай богатый вклад в монастырь, чтобы святые отцы замолили твои грехи! "Эх, Марио, Марио, крестовый мой брат*, как же ты оказался таким болтуном?" (* Люди, обменявшиеся крестами, назывались "крестовыми братьями".) Поднявшись этой ночью, чтобы сменить товарищей по вахте, Каспер долго, внимательно разглядывал бархатно-синее небо, раскинувшееся над спящим городом. "Вот бы здесь Учителю делать наблюдения за светилами! - подумал он. Тронув спрятанное за пазухой письмо, он улыбнулся в первый раз после смерти бедного Зорзио Зитто: - Как хорошо, что все закончилось! Обратный путь мы, даст бог, совершим без всяких затруднений. Вуек уже хорошо знает каравеллу, привык к команде, да и матросы, как видно, его полюбили". - Гаспаре! - вдруг из темноты окликнул его хриплый голос. - Гаспаре! С трудом Каспер узнал Паоло Ротту. Физиономия матроса была вся разукрашена синяками и кровоподтеками. - Что тебе, Паоло? - спросил юноша, стараясь подавить в себе чувство легкого злорадства при виде распухшего и посиневшего лица забияки. - Гаспаре, это правда, что болтал генуэзец? Правда, что Зорзио обошел меня в завещании? - Господь с тобой, Паоло! - воскликнул Каспер. - Капитан оставил тебе целое состояние! Даже ничего не делая, ты до смерти сможешь безбедно прожить на эти деньги! - Я не хочу ничего не делать! - заорал Ротта. - Я хочу командовать "Санта Лючией"! Зорзио дал слово Бианке, что оставит мне каравеллу! - Да, и он даже написал завещание, по которому тебе в собственность переходила "Санта Лючия"... Но, Паоло, посуди сам, разве ты можешь командовать таким кораблем? Капитан одумался и составил другое завещание. - Оно у тебя, Гаспаре? - спросил Ротта тихо. - Гаспаре, я всю жизнь буду молить за тебя бога... Гаспаре, порви, уничтожь это завещание! - Ты рассуждаешь, как ребенок! - сердито сказал Каспер. - При составлении завещания присутствовало трое людей, не считая священника, отца Луки. И, кроме того, капитан оговорил, что, если завещание не будет почему-либо доставлено Мадзини, тот из нас четверых, кто останется в живых, явится к кардиналу и клятвенно засвидетельствует последнюю волю капитана. - Завещание у тебя? - спросил Ротта таким тоном, что Каспер пожалел, что у него за поясом нет кинжала или пистолета, как у других матросов. "Что ему сказать? Завещание у отца Луки, но священник стар и немощен, а Ротта способен на все". - У меня, - ответил Каспер твердо. - А теперь ступай в кубрик и проспись! Ты так орешь, что перебудишь команду не только у нас, но и на соседнем судне. "Святой Бенедикт" стоял борт о борт с "Лючией". На палубе его действительно началось какое-то оживление, замелькали огоньки фонариков. Каспер даже разглядел на расстоянии трех протянутых рук темную фигуру человека, буквально перевесившегося за борт. - Я в последний раз молю тебя, Гаспаре Бернат, - сказал Ротта со слезами в голосе, - отдай мне завещание... Ради сестры моей Бианки, которая принимала тебя, как родного. "Ради нее я как раз не должен этого делать", - подумал Каспер, но промолчал. - Отдай завещание, проклятый поляк! - вдруг заорал Ротта. - Ты говоришь, о нем знает четверо людей? Так вот могу пообещать тебе, что никто из вас четверых не доберется до Венеции! - Ты что, хочешь провертеть дырку в днище "Санта Лючии"? - спросил Каспер презрительно. - Да ты потонешь вместе с нами! Впрочем, - вспомнил он вдруг, - пока я на "Лючии", ты не сделаешь нам ничего плохого. Ты поклялся перед мадонной, что жизнь моя для тебя священна и неприкосновенна. Ступай проспись. Ты, верно, хлебнул лишнего на радостях, что мы прибыли в Константинополь... Верно, Паоло, - добавил Каспер миролюбиво, - тебе нельзя пить. Под хмельком ты всегда ввязываешься в драки или несешь такую ерунду, как сейчас... Подумай лучше о добрейшей синьоре Бианке, как тебе утешить ее в горе... Теперь ты станешь богатым человеком, Паоло, со временем приобретешь фелуку, а потом - кто знает, - набравшись опыта, может быть, станешь заправским капитаном... Я много учился и плавал вместе со своим отцом, но мне и на ум не пришло бы командовать таким судном, как "Святая Лючия"! Да и ребята тебя недолюбливают, Паоло, ты сам это знаешь! - Отдай завещание! - хрипло пробормотал Ротта. Каспер пожал плечами и повернулся к нему спиной. Глава одиннадцатая БОГ ДАЛ - СВИДЕЛИСЬ Хотя боцман Якуб Конопка уже около пяти лет не заглядывал в Стамбул, но оказался прав: приезжие иностранцы по-прежнему собирались в кофейне Спиридона Акрита. Это было, пожалуй, единственное место в городе, где можно было отведать свинины и запить еду вином. Сейчас в ней собралась на поминки покойного капитана почти в полном составе команда "Санта Лючии". На корабле остались только дежурные по кораблю и люди, занятые по ремонту. Обычно до окончания плавания матросам избегают выплачивать причитающиеся им деньги, но Зорзио Зитто понимал, что в Турции никто не сбежит с корабля, да и к людям своим он успел приглядеться. Поэтому боцману Густаву Кнебелю задолго до прибытия в Константинополь было велено выплатить команде часть жалованья. Паоло Ротта подсел было к одному из столиков, но четверо ребят, не сговариваясь, отвернулись от него, а затем, воспользовавшись каким-то предлогом, перешли за соседний столик. Каспер видел, что Ротта сидит в полном одиночестве, и пожалел было брата синьоры Бианки, но не подошел к нему, так как спешил на "Лючию". Сегодня дежурным по кораблю оставался боцман с тремя стариками, завтра эту обязанность предстояло выполнять Касперу Бернату. Постепенно кофейню оставили и остальные участника пирушки. Хозяин кофейни уже несколько раз почтительно осведомлялся у одиноко сидящего посетителя, не угодно ли господину матросу какой-нибудь снеди, но Ротта не требовал ничего, кроме сладкой греческой водки. Время шло к вечеру, Спиридон Акрит заготовил уже было фонарь, чтобы довести своего захмелевшего гостя до набережной, когда к единственному занятому столику кофейни подсел новый посетитель. Подняв на него воспаленные глаза, Паоло Ротта снова опустил голову. - Синьор матрос, как видно, не узнает меня? - вежливо осведомился чернобородый человек в богатом плаще. Матрос пробормотал какое-то ругательство. - Я надеюсь, - продолжал чернобородый, - что гнев синьора относится не ко мне, а к поляку Касперу Бернату? Хмель Ротты как рукой сняло. - Откуда вы знаете Каспера Берната? - спросил он, внимательно приглядываясь к незнакомцу. - Кто вы такой? - Так как синьор меня не узнает, я сам покаюсь ему: это я помог в Риме Касперу Бернату во время драки у трактира. - Вы друг Каспера Берната? - спросил матрос угрожающе. - Я враг Каспера Берната. Больше того: я вчера находился ночью на палубе "Святого Бенедикта" и слышал ваш разговор, - пояснил чернобородый. - Я хочу и могу вам помочь, Кьянти!* - заказал он хозяину кофейни. - Сейчас мы с вами потолкуем, - добавил он, наливая матросу полный стакан. (* Итальянское вино.) - Я и так пьян, - пробормотал Ротта. - Вы действительно можете мне помочь? - спросил он, дрожащей рукой поднося стакан ко рту. - Ваше здоровье, синьор... синьор... - Фон Эльстер... Рыцарь фон Эльстер, - подсказал чернобородый. - Итак, у нас с вами общий враг, и мы должны объединиться, чтобы его одолеть. Неужели двое таких бравых мужчин не справятся с мальчишкой поляком? А тело его мы бросим на съедение константинопольским крабам. - Синьор рыцарь, знает бог, как я хотел бы видеть его мертвым! Он мало того, что оскорбил меня там, в Риме, но на корабле он натравил на меня всю команду и восстановил против меня капитана, моего деверя... - Ротта помолчал. - Но я не могу желать ему смерти, так как перед мадонной поклялся, что жизнь его для меня будет священна и неприкосновенна... - Да, я слышал, что болтал этот щенок, - заметил рыцарь презрительно. - Однако бывают случаи, когда его святейшество папа освобождает верующих и не от таких еще клятв. - Я венецианец и матрос, ваша милость, - возразил Ротта. - От моей клятвы меня не сможет освободить даже сам господь бог. Я поклялся перед статуей мадонны, заступницы и покровительницы моряков! Рыцарь фон Эльстер, помолчав, вдруг хлопнул ладонью по столу. - Идет! - сказал он. - Будет по-твоему: вот только полчаса назад у меня был разговор с одним турецким купцом... Как хорошо все сходится... Ладно, я помогу тебе обезвредить полячишку, а жизнь его пускай останется священной и неприкосновенной. Жив он останется. Понятно? Жив, но не больше. - Мне нужно больше, - пробормотал Ротта. - Мне нужно отнять у него одну бумагу... - О-ей! Мы словно сговорились с тобой: мне тоже нужно отнять у него одну бумагу... - Это имеет отношение к завещанию покойного капитана? - спросил матрос с опаской. Рыцарь вместо ответа только весело похлопал его по спине. "Черт побери, - подумал он обрадовано, - на этом письме магистра я, пожалуй, заработаю столько, что смогу выплатить половину своих долгов! Малую толику придется, вероятно, сунуть этому болвану, но вообще-то все хорошо складывается... Разразившаяся буря, правда, задержала нас, и прибыл "Святой Бенедикт" позже, чем итальянцы. И мальчишка, опередив нас, получил у ренегата Джулио письма магистра. Эх, не нужно было магистру так долго из-за них торговаться! Однако польский гонор сыграл с Каспером Бернатом плохую шутку: он, видите ли, не пожелал пожать Джулио руки на прощанье! Ренегат теперь рвет и мечет: Орден заплатил бы ему не меньше, а посланец Ордена, рыцарь, родственник самого великого магистра, не только пожал ренегату руку, но даже расцеловал его на прощанье. Правда, это случилось после того, как Джулио подсказал фон Эльстеру, как приобрести нужное письмо, но, кстати, сохранить для себя и шесть тысяч дукатов, ассигнованных Орденом на это дело". Хозяин кофейни уже дважды выходил в зал, потряхивая зажженным фонарем, но двое его запоздалых посетителей все еще беседовали о чем-то, низко склонившись друг к другу. Когда они наконец поднялись из-за стола, Спиридон Акрит потушил фонарь: его гостям он больше не понадобится - над куполами, башнями и минаретами Константинополя уже занималась розовая заря. Эту розовую зарю Каспер Бернат наблюдал с высоты капитанского мостика. Готовясь к сегодняшнему дежурству, юноша поднялся пораньше, чтобы сговориться с боцманом Густавом Кнебелем обо всем, что их обоих могло интересовать. Правда, поручение вармийского владыки и каноника Миколая Коперника уже выполнено: нужное письмо запрятано в тайничке, случайно обнаруженном Вуйком в их каюте, и можно было, казалось, ничего не опасаться, однако излишняя предосторожность никогда не мешает. Перламутрово-розовое море, гладкое, без единой морщинки, лежало внизу, ветер приносил аромат лимонных и лавровых рощ, не хотелось думать ни о чем дурном или опасном, но дело прежде всего. - Касю, - говорил пан Конопка, - все мы смертны. Тут, в этих теплых странах, люди мрут, как мухи, от лихорадки, холеры или чумы гораздо чаще, чем у нас на родине. Поэтому договоримся начистоту. Я ведь постоянно толкусь среди этого народа, вот и сегодня придется сходить в Перу* к одному знакомому купцу: надо же мне выполнить просьбу доброй синьорины Беатриче! Уж я буду не я, если хоть крошечный кувшинчик розового масла ей не раздобуду... Да, так вот: на тот случай, если со мной что станется, я кое-как нацарапал доверенность, по которой ты получишь здесь мое боцманское жалованье, а в Венеции ту сумму, что полагается мне по завещанию капитана. На эти деньги ты сможешь не только добраться в Венецию и в Рим, но и доехать до Вармии. В Риме ты, Касю, сообщишь кардиналу о результатах нашей поездки и, кстати, передашь синьорине розовое масло... (* Пера - район Константинополя.) - Да что с тобой, Вуек? Ей-богу, ты как старая баба с твоими предчувствиями! - воскликнул Каспер. - Почему это я один поеду в Рим или Венецию? Порви немедля свою доверенность! Розовое масло я синьорине Беатриче с радостью поднесу, но отправимся мы в Рим и в Венецию вдвоем. И не воображай, что ты откупишься деньгами: линьков твоих я все равно тебе не забуду! - И Каспер, как в детстве, потерся носом о щеку пана Конопки. - Не забудешь? Вот и хорошо! - серьезно заметил боцман. - Я и всыпал их тебе на добрую память! Никакое наставление так хорошо не запоминается, как удар линьком, я это на собственной шкуре испытал... Каспер был несколько иного мнения, но, не перебивая своего старого друга, с любовью разглядывал его осунувшееся за плавание лицо. - Да, кстати, - заметил вдруг юноша, - а ведь я тоже - по завещанию (бедный наш капитан!) и за службу на каравелле получу порядочный куш денег... Я и без твоей доверенности стану состоятельным человеком. Пора подумать и о семье... Как ты полагаешь, попросить ли мне отца Миколая, чтобы он замолвил за меня словечко... - ...отцу Митты? - закончил пан Конопка его мысль. - Ну что ж, это дело! Профессор хоть и недолюбливает каноника, но, если отец Миколай будет у тебя сватом, навряд ли Ланге решится отказать племяннику вармийского владыки... Каспер молчал. Он уже досадовал на себя, что затеял этот разговор. Даже с самым близким человеком нельзя говорить о таких сокровенных вещах... Только ночью, только наедине с собой... - Вот вернемся, Касю, на родину, ты женишься, купим домик, моя пани Якубова будет хозяйничать, мы неплохо заживем, хлопчик! - произнес боцман важно, а сам из указательного пальца и мизинца сложил джеттатуру*. (* Джеттатура - рожками вытянутые мизинец и указательный палец, якобы отгоняющие нечистую силу, снимающие "сглаз" и т. д.) "Это к его польскому суеверию добавилось еще и суеверие итальянское", - с улыбкой подумал Каспер, но сказать ничего не сказал. - Тревожит меня, Касю, - продолжал боцман, - что вы так и не поладили с Роттой. Знаешь, дружок, будь с ним помягче. Ох, горячий же народ эти итальянцы! Чистые поляки, что и говорить! А может, он совсем не такой плохой человек? Натворит что, вспылив, а потом кается... А? - Может быть, - подтвердил Каспер. Досада его на Ротту давно прошла, и ему даже было жалко глядеть на забияку, который в одиночестве слонялся по кораблю. Однако совсем не для разговора о Ротте поднялся Каспер в такую рань на капитанский мостик. - Вуек, выслушай меня внимательно и, прошу тебя, не перебивай. И не думай, что я заразился от тебя тревогой за свою или твою жизнь. Дело наше правое, и господь бог и святая дева будут хранить нас в пути. Я верю, что все закончится благополучно. Но, Вуек, все же толковать о Ротте или о розовом масле сейчас недосуг. Поговорим о деле: от того, справимся мы или не справимся со своей задачей, зависит счастье и горе нашей родной Польши. Каспер замолчал, а пан Якуб Конопка с тревогой следил за лицом своего любимца. "О Митте своей, никак, задумался!" - решил боцман. - Свидитесь вы с ней, и, надо думать, скоро, - сказал он, но синие глаза из-под прямых бровей так строго глянули на него, что пан Конопка смутился. - Я слушаю тебя, Каспер, - сказал он с какою-то робостью. - Дело наше, можно сказать, закончилось удачей, - произнес юноша. - Я свято верю, что с этим письмом мы благополучно вернемся в Вармию. Но, Вуек, поклянись мне, что, если мне не выпадет счастье вручить письмо магистра отцу Миколаю, ты сделаешь это за меня. Слышишь, поклянись, что сделаешь это, отложив заботу о моем здоровье, если меня уложит на койку лихорадка, даже отложив заботу о моей жизни, если ей будет что-либо угрожать... Боцман поднял было протестующе руку, но Каспер с силой потянул ее книзу. - Поклянись! - сказал он почти умоляюще. - Я уже клялся канонику Копернику, - возразил Якуб Конопка недовольно. - Какие тебе еще нужны клятвы? Подойдя поближе к боцману, Каспер обеими руками схватил его за руку. Юноше трудно было говорить, но нужно когда-нибудь однажды высказать все, что у него на сердце! - Вуек, Вуечку, - произнес он с такой нежностью, что пан Конопка снова почувствовал тревогу. - Вуек, я ничего, ничего не забыл! Когда пришло известие о смерти отца, ты три дня и три ночи плакал со мной на чердаке. И, когда привезли его тело в этом ужасном запаянном гробу, ты распоряжался всем у нас в доме, потому что и у меня и у матушки опускались руки от отчаянья... Потом, два года спустя, когда мне казалось, что я не перенесу этого ужаса (я говорю о том дне, когда матушка объявила, что выходит замуж за капитана Кучинского), ты один поддержал меня и не дал мне сотворить что-нибудь над собой... О том, что ты всегда готов пожертвовать своим счастьем, здоровьем, жизнью во имя родины, во имя долга, знал и отец мой, и я теперь знаю отлично... но, Вуек... - Каспер на минуту запнулся, на его побледневших было щеках пятнами выступал румянец. - Конечно, я не заслуживаю такой любви, но, Вуек, я-то знаю, как ты меня любишь... Поклянись же, что и эта любовь не помешает тебе выполнить свой долг! Боцман молчал. "Бог не дал мне счастья растить, собственных детей, - думал он, - и я нашел себе утешение в этом рыжем мальчугане... Пан Езус, как незаметно он вырос!" Вдруг что-то похожее на рыдание перехватило горло Якуба Конопки. "Вот таким же точно беспощадным к себе и даже к своим близким бывал и его отец, а много ли счастья видел он в жизни?" - Поклянись мне, Вуек, - еще настойчивее повторил Каспер. И, вытащив из-за пазухи маленький серебряный крестик, боцман благоговейно прижал его к губам. - Клянусь, Касю, - сказал он, - я сделаю так, как ты хочешь! Сменившись с вахты, пан Конопка, чтобы рассеять свои печ