я, как пьяный поп, а отвечай, как должно. Что за отряд? - Отряд капитана Ландгаммера, чертово отродье! - Ландгаммера? Господи Иисусе! Куда же вы претесь, вшивое стадо! Здесь стоит славный отряд господина барона Каульбарса, а ваше место правее, вон там, у опушки, слепые олухи! - Молчать, падаль! - взревел вдруг густой бас. - Где ставка командующего? Веди меня туда, осел! А ты, Брауде, размести отряд, разбей бивуак. Ребят накорми, выдай им водки. Ну, шагай же, остолоп! - Пожалуйте за мной, господин фон Ландгаммер! - Это вмешался уже новый голос. - Часовой не признал вас! У господина командующего собрались все начальники отрядов. Не хватало только вашей милости. С минуту назад прибыл капитан Андраши. Каспер видел, как от остановившейся колонны отделился человек с факелом. За ним проплыли силуэты всадников. "Начальники отрядов... Совещание. - В голове у Каспера немедленно созрел план. - Пся крев! Такой случай упускать нельзя!" И он решительно двинулся вслед за всадниками - мимо костров, палаток, землянок, шагая через спящих на земле солдат. Всадники спешились подле огромного, освещенного изнутри шатра. На холсте его четко вырисовывался большой черный крест Тевтонского ордена. У входа в шатер стояло двое часовых с алебардами на плечах. Вокруг горели костры, бросавшие красноватые отблески на бородатые обветренные лица сидевших и лежавших вокруг костров солдат. Каспер спокойно, развалистой походкой подошел к трупе ландскнехтов. - Одолжите тепла от вашего огонька, - сказал он, коверкая немецкую речь на саксонский лад. - Садись. Тепло не сало, его от угощения не убудет. Ты что, прибыл с Ландгаммером? - С ним, чтоб чума его взяла! - выругался Каспер. Ему еще не приходилось когда-нибудь слышать, чтобы наемники очень любили своих начальников, а также чтобы начальники очень берегли своих наемников. Протягивая озябшие руки к костру, Каспер навострил слух, но из шатра не доносилось ни звука. Потом кто-то отрывисто произнес что-то по-немецки! Каспер слов не разобрал, потому что в это время солдат рядом с проклятьями принялся тушить загоревшуюся полу. К счастью, никто здесь не имел охоты к болтовне, один за другим солдаты стали пристраиваться на ночь. Костер затушили, раскаленные угли присыпали золой, и вскоре воцарилась тишина. Каспер тоже прилег и весь превратился в слух. - ...слушай, командующий, - донесся до него приглушенный бас Ландгаммера, - я тридцать лет воюю, но клянусь рогами Вельзевула, никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь осаждал крепость, не имея артиллерии или, на худой конец, стенобитных орудий. - Крепость?! Вы слышите, господа, капитан Ландгаммер называет этот скворечник крепостью! - отозвался приятный баритон. - Да я с одними своими швейцарцами и орденскими латниками возьму этот мусорный ящик! "Холера тяжкая! Где я слышал этот голос?" - старался припомнить Каспер. - Достопочтенный магистр Ордена приказал мне взять Ольштын, - продолжал обладатель приятного голоса, - и мы эту задачу должны выполнить немедленно. Ты что-то хотел сказать, Ландгаммер? - Боюсь, что твои швейцарцы только и пригодны для штурма скворечников! Как бы нам не просчитаться с Ольштыном... Смею сказать - пустая затея! - Все? Прекрасно. Люблю, когда мысль излагают кратко. Я собрал вас не для того, чтобы пререкаться, а для того, чтобы отдать приказ. С первыми лучами солнца отряды фон Каульбарса и господина Патрика отойдут шагов на триста в лес. Ты, Розенберг, отведешь конницу и расположишь ее на пятьсот шагов позади пехоты. На передней линии останутся в боевой готовности пехотинцы Ландгаммера и Андраши. Сколько у тебя солдат, Ландгаммер? - Восемьсот шестьдесят молодцов. - Отлично! А у тебя, Андраши? - Девятьсот двадцать копий, - коверкая немецкие слова, ответил венгр Андраши. - Ты, Андраши, и ты, Ландгаммер, охватите замок с обеих сторон. После залпа моих пушек броситесь на штурм. Мы вас поддержим. В это время все аркебузеры и арбалетчики возьмутся за дело. Канонирам трех пушек - бить только по воротам: пушчонки слишком малы, чтобы разрушить стены. В резерве отряд фон Ландера. Ему - находиться в лесу за Альтгаузом. Все ясно, господа? Капитаны, займите свои места в отрядах. Доброй ночи, друзья! Из шатра стали выходить начальники отрядов. В шатре остались, по-видимому, только командующий и шотландец Патрик. Командующий сказал капитану что-то по-английски. Английского языка Каспер не знал. Он понял только, что речь идет о Ландгаммере. Но, как видно, и командующий в английском был не силен, потому что он тут же перешел на немецкий. - Что запел бы эта заносчивая свинья Ландгаммер, если бы знал, что в Ольштыне имеются двадцать две пушки... Запасся, проклятый звездочет! Вчера мы это испытали на себе! Пускай же Ландгаммер и этот венгерский дикарь примут на себя первый залп. Но до штурма нужно выяснить, каков лед на Лыни... Черт пригнал в январе этот южный ветер! Как бы не нагрянула оттепель! В напряженном раздумье сидел Каспер у догоравшего костра. До замка Ольштын рукой подать, а попасть туда и предупредить отца Миколая невозможно. Невозможно, но надо! Но вот проклятая голова - ничего не придумает! В волнении Каспер поднялся, прошел несколько шагов и снова присел, обхватив руками колени. - Чего не ложишься? - спросил бородатый латник, пристроившийся у самых засыпанных пеплом тлеющих угольков. - Сон не берет? Бывает! Или, может, жену вспомнил? Брось эти думы. Лучше не вспоминать перед боем: плохая примета... К костру кто-то подошел. В слабом свете угольков Каспер различил шляпу с перьями. "Лейтенант!" - Каспер хотел было вскочить на ноги, но старый солдат остановил его, положив руку на плечо. - Не до этого сейчас, - пробормотал он сквозь зубы. Да и лейтенант, очевидно, понимал, что сейчас "не до этого". - Вы чьи, ребята? - спросил он. В голосе его прозвучали заискивающие нотки. - Капитана Ландгаммера, - ответил бородатый. - А ты? - спросил лейтенант Каспера. - Тоже капитана Ландгаммера. - Вот что, друзья, - начал лейтенант вкрадчиво, - надо пойти в разведку на тот берег Лыни. Выяснить, каков лед, а также велико ли сторожевое охранение с восточной стороны замка. "Вот он, счастливый случай, друг бездомных и бедняков!" - подумал Каспер. - Командующий фон Эльстер обещал за удачную разведку выдать смельчаку тройное жалованье. Ну как? Латники у костра молчали. "Фон Эльстер! Ага, вот почему мне так знаком этот вкрадчивый, приятный голос! - Каспер даже застонал от бешенства. - Но сейчас дело не в Эльстере. Случай сам дается в руки!" - На мое тройное жалованье жене с ребятишками не прожить и месяца! - мрачно отозвался бородатый латник. - А там у них вокруг замка выставлена стража - не нашей чета... Да еще, того и гляди, по дороге под лед провалишься! - Я пойду, господин лейтенант, - сказал Каспер, решительно поднимаясь. - Меня некому оплакивать, да и дома у меня, по правде говоря, нет. - Молодец! Как тебя зовут? - Карл Вольф из Саксонии. - Ну что ж, Карл, пойдем к берегу. Я проведу тебя через наши форпосты. - Эх, не сносить парню головы! - пробормотал бородатый, плотнее закутываясь в плащ. - Задание тебе ясно? - спросил лейтенант, стоя с Каспером на берегу Льши. - Только торопись, пока не рассвело! Тебе ведь придется идти в рост, ползком не годится: так крепость льда не проверишь! - Каспер молчал, и, чтобы подбодрить его, лейтенант напомнил: - Тройной оклад! Это не шутки! Авось тебя не подстрелят. Если доберешься до того берега, постарайся незаметно обойти замок с восточной стороны, откуда мы неожиданно для поляков начнем штурм. Есть сведения, что там не выставлена охрана. Проверь и это. Если господь бог поможет и ты вернешься, доложишь мне. Я лейтенант Розен. - Слушаю, господин лейтенант! - Ну, с богом! Валяй, лазутчик! Осторожно, крадучись, выглянул Каспер из-за прибрежных кустов. Лейтенант был уже далеко. В рост перебираться по льду через Лыню лазутчик и не собирался. Он полз долго, слабый лед поддавался под ним и потрескивал, и это наполняло сердце Каспера радостью: по льду кшижакам легче всего было бы перейти Лыню... - Нет, это вам не удастся, проклятые! - бормотал он сквозь зубы. Касперу казалось, что прошла целая вечность, когда он, изнемогая от усталости, достиг противоположного берега. Впереди смутно темнела громада замка. Забывая о предосторожности, о том, что на нем одежда ландскнехта, Каспер бросился вперед. - Стой! Кто идет? - услышал он окрик по-польски. - Не стреляйте! Не стреляйте! Я свой! К пану Копернику! - закричал Каспер. - Стой, говорят тебе, пся крев! Руки вверх! Каспер остановился и поднял руки. Из мрака вынырнули два дюжих молодца и в одно мгновение скрутили ему руки за спину. - А, лайдак, попался! Один из сопровождавших Каспера ополченцев бешено заколотил в ворота замка. - Кто стучит? - донеслось из-за ворот. - Пароль! - Черт, холера тяжкая с этими паролями! "Святой Себастьян!" - Что принес? - "Кровавые стрелы из тела своего", пся вера, открывай! - Открываю. Входите!.. Кого это вы? - Лайдака с того берега! - В подвал его! - Послушайте, братцы, - молил Каспер, - у меня важное и срочное донесение к пану наместнику. Доложите ему обо мне! - Врешь! - закричал один из стражей и крепко стукнул Каспера древком алебарды в спину. - А может, правда, доложить хоть бурграву? - в раздумье сказал второй. Каспера втолкнули в сырой и холодный подвал. Дверь с грохотом захлопнулась. Звякнули засовы. - Только бы они доложили, только бы доложили!.. - шептал Каспер, как молитву. Прошло с полчаса. Никто не являлся. Прошел, как видно, еще час. В малую отдушину под сводами подвала стал просачиваться слабый серенький свет. Ночь была на исходе. Пробираясь вдоль стены, Каспер наконец очутился у двери. Натужившись изо всех сил, он попытался высвободить замлевшие, скрученные за спиной руки. Какое счастье! На совесть затянутый ремень чуть ослабел. Дрожа от радости, Каспер высвободил одну руку, потом другую. Потом, стиснув от боли зубы, принялся изо всех сил колотить распухшими кулаками в дверь. Снова никого! Каспер в отчаянии прислонился к сырой стене. "Нет, холера тяжкая, достучаться необходимо!" Ему казалось, что весь замок сотрясается от стука, но снаружи, очевидно, его никто не слышал. И вдруг, когда Каспер из последних сил, точно на приступ, кинулся с разбитыми в кровь кулаками к двери, где-то рядом зазвенели ключи. Взвизгнули засовы. Дверь распахнулась, Перед Каспером, держа в руке зажженный фонарь, стоял старый, сейчас еще более постаревший, слуга Коперника. - Войцех! - закричал узник. - Войцех! - А ты кто же? - спросил Войцех, поднося к самому его лицу фонарь. - Откуда ты знаешь, немец, как меня зовут? - Войцех, присмотрись хорошенько, неужели меня нельзя узнать? - жалобно сказал Каспер. - Ты не хитри, немец, - сказал старый слуга строго, - а то мы на тебя управу найдем! - Войцех, это я, Каспер Бернат... Помнишь, студент... - услышал старый слуга в ответ. Фонарь выпал из его рук и покатился по кирпичному полу подвала. - Езус-Мария, это ты, Каспер?! Голубчик наш рыжий! Воскрес ты, что ли?! Ноги Каспера подгибались, перед глазами стоял красный туман. - Веди меня к отцу Миколаю! Немедленно! - пробормотал он, чувствуя, что еще минута - и он потеряет сознание. Три или четыре раза пришлось Войцеху останавливаться, чтобы дать Касперу передохнуть, пока они добирались до вышки... Уже у самой двери, выходящей на винтовую лестницу, старый слуга подхватил его под мышки и, как ребенка, потащил наверх. - Ты только ноги переставляй по ступенькам, - сказал он заботливо. Вот наконец и вышка. Над головой - серое предутреннее небо. Редкие звезды то выплывали из-за проходящих облаков, то снова скрывались. На низкой скамье сидел человек в темной одежде. На полу рядом стоял фонарь. Поодаль, на скамье, Каспер разглядел тетради, циркульные измерители, свернутую в рулоны бумагу. А вот он - в самом углу вышки - трикетрум. - Пан доктор! - окликнул Войцех человека в темной одежде. Сердце Каспера застучало и замерло. Он закрыл глаза. Ничего не было: ни мучительных лет рабства, ни той страшной минуты, когда бабка София сняла с лица его повязки. Только вчера Учитель дал ему задание - измерить угол звезды или проверить расчеты... И вот, выполнив задачу, он поднялся наверх. Вышка Ольштына очень походила на лидзбарскую вышку, с которой Каспер когда-то чуть не свалился вниз... Только сейчас астрономические приборы были безжалостно отодвинуты в сторону. Каспер вдруг осознал, до чего молниеносна человеческая мысль: как много он уже успел передумать, а Учитель только сейчас, не оборачиваясь, откликнулся на голос Войцеха: - Это ты, Войцех? - Я, пан доктор. - Войцех, полчаса назад ко мне поднимался бурграв... У заставы ополченцы наши задержали какого-то человека с той стороны. Пригляди, чтобы дали ему поесть. Только руки пускай ему снова завяжут! - Пане доктор, пане доктор, - начал было Войцех и вдруг, подтолкнув Каспера к наместнику, вышел. Коперник обернулся на стук двери и невольно вздрогнул, увидев человека в желто-красной одежде. - Кто вы? Что вам надо? - Учитель... Пане доктор... Отец Миколай, это ведь я, Каспер Бернат... Не узнаете меня? - Езус-Мария! Каспер! Жив? Ступай же, ступай ко мне! И Коперник сжал изнемогающего от усталости и волнения Каспера в своих объятиях. Глава восьмая ТРУДНАЯ ПРАВДА Коперник велел Касперу ложиться и спать спокойно, пока его не поднимут, но тому навряд ли удалось в эту ночь заснуть больше чем на полчаса. Едва он смыкал веки, как раздавались тяжелые, гулкие залпы. Стены замка сотрясались, в окнах дребезжали стекла. Каспер вскакивал со скамьи и выглядывал в окно. По замковым стенам бежали воины, туманное предрассветное небо поминутно озарялось багровыми вспышками. Выходить из комнаты Каспер не решался - рядом, в своем маленьком кабинете, спал отец Миколай, а Войцех шепнул гостю, что пан доктор вот уже который день не отдыхает как следует. Дверь открылась. - Пане Каспер, вот я принес вам еду, - окликнул его старый слуга. - Тише, - отозвался Каспер, - отец Миколай еще не встал! - Какое там! - махнул рукою Войцех. - Он, как только вас уложил, сам отправился на стену! - Старый слуга говорил ворчливо, но в словах его явно чувствовалась гордость за хозяина. - И ведь все там, на стене, - и солдаты и командиры, - в латах и в шлемах... От ядра ни шлем, ни латы, понятно, не спасут, но от осколков да от камней какая-то защита есть! А он, отец Миколай, как был в своей рясе, так и на стене в этой рясе командует! Безрассудство! Однако и слово "безрассудство" в устах Войцеха прозвучало, как "молодец". "Учитель никогда не был безрассуден, - подумал Каспер, - а с годами тем паче не станет он проявлять удальство. Значит, нужно ему без лат, без шлема стоять среди своих воинов..." - Ну, добрый Войцех, тогда я тоже поспешу на стену, - сказал Каспер, направляясь к двери. - Я тоже без шлема, но ведь не станут же кшижаки бить по своему, - добавил молодой человек с улыбкой, показывая на свою рейтарскую одежду. - Вот только бы наши не сбросили меня со стены! - Не сбросят, - успокоил его Войцех, принявший слова гостя всерьез. - О вас тут уже все знают... В замке у нас новости, плохие и хорошие, тут же узнают все - начиная с пана наместника и кончая последним ополченцем! Отец Миколай сказал, что стыдно ждать предательства от людей, которые, оставив дома жен и детей, явились сюда либо отогнать мерзких кшижаков, либо умереть. Он от воинов ничего не скрывает. "Надо верить в людей, рядом с которыми идешь на смерть, - сказал он, - тогда последний солдат, если у него хватит сметки, сможет заменить павшего офицера"... Вот так у нас и повелось: мы платим своим людям не деньгами, а доверием! Речь была слишком пространная, и последние слова славного Войцеха Каспер дослушал, уже сбегая по лестнице. - Да куда же вы, пане Каспер, поесть вам надо же! - крикнул Войцех ему вдогонку. - Тут и отец Тидеман Гизе, неужто вы не хотите его повидать? На замковой стене среди вооруженных людей Каспер отыскал отца Миколая. Рядом стоял бурграв в шлеме и латах. "Значит, пригодилось мое донесение! - с радостью отметил про себя Каспер. - Учитель сосредоточил оборону как раз на той стороне, откуда кшижаки намеревались неожиданно для замка начать наступление!" - Пан Тадеуш, прикажи канонирам поднять жерла на ладонь! - отдал Коперник распоряжение бурграву. - Бить вон по тем деревьям! Бомбарды навести на дорогу! Коперник был не в рясе, а в отороченном мехом плаще, с непокрытой головой. И много серебряных нитей разглядел Каспер в кудрявых волосах Учителя при ярком свете восходящего солнца. - Приготовиться! Внимание! - Коперник оперся о парапет стены, пристально наблюдая за противником. Каспер выглянул из-за зубца стены. Внизу, у самого подножия замка, извивалась Лыня. На том берегу чернели линии вражеских солдат. Вспоминая порядок их расположения, он стал пояснять план командующего фон Эльстера. Учитель слушал внимательно, время от времени кивая головой, не отрывая, однако, взгляда от противоположного берега. Вдруг на дорогу с запада вырвался отряд мчавшейся во весь опор конницы. - Это их главные силы! - крикнул Каспер. - Подкрепление для этих, ведущих осаду! Коперник резко опустил руку: - Огонь, Тадеуш! Пли! Разом ударили все пушки замка. Стены заволокло сизым душным дымом. - Огонь! Снова ударили пушки. - Аркебузы - в ход! Арбалеты! - прорываясь сквозь гром и вой орудийной пальбы, пронесся над стенами голос наместника. И вдруг - точно кто начал сыпать камнями по железному листу - затарахтели ружейные выстрелы. Покрывая их, гремели пушечные залпы. - Довольно! - приказал отец Миколай, отмахивая от себя едкие клубы порохового дыма. Каспер снова выглянул из-за зубца стены. Весь берег был усеян лежащими и ползущими ландскнехтами. На дороге творилось нечто ужасное: издали можно было разглядеть шевелящееся месиво из коней и людей, на всем скаку пораженных ядрами, пулями и стрелами. - Отходят! Отходят! - послышались крики на стене. Первый штурм кшижаков не удался. Враг отступил. - Сегодня можно отдохнуть, - сказал ольштынский наместник, отирая потное лицо полой плаща. - Но завтра снова следует ждать гостей! И верно, на следующее утро враги снова ринулись на штурм Ольштына. И снова их отбили. Кшижаки отошли с явным уроном. В полдень явился парламентер с просьбой разрешить подобрать и предать погребению убитых. Имена их парламентер прочел по листу: "тела славных героев - капитана Ландгаммера, капитана Андраши, капитана Каульбарса". Несмотря на предостерегающие знаки бурграва, Коперник разрешил унести с поля боя мертвых и даже подобрать раненых. "До чего же заботлив тевтонский командующий к павшим! - думал Каспер, наблюдая за обозниками, медленно передвигавшимися с носилками по затоптанной, растерзанной земле. - Трудно поверить, что это он же, фон Эльстер, и послал их на верную смерть". Враг не терял надежды овладеть замком. С небольшими передышками в один-два дня он снова предпринимал наступление. И каждый раз дозорные вовремя замечали оживление по ту сторону Лыни. Частые короткие удары колокола поднимали всех по тревоге. Много раз еще взбирался Каспер на вышку или на стены замка, и всегда его поражало умение и предусмотрительность вармийского каноника, волею господней ставшего военачальником. С неослабевающим интересом приглядывался Каспер и к действиям бурграва, а также просматривал реляции помощника Дрохвича, пана Язвицкого, посланного бургравом в тыл врага - в непроходимые чащобы и болота - задолго до того, как кшижаки появились у стен Ольштына. После первых тяжелых неудач атаки орденского войска стали ослабевать. Под огнем замковых пушек таяла их стойкость. Настал седьмой день осады. Солнце уже крепко пригревало землю. Черные пятна там и сям проступали на грязном снежном покрове. После жестоких морозов вдруг пришла оттепель - частый гость в Прибалтике. Ее-то и опасался фон Эльстер. Коперник и Каспер стояли на вышке дозорной башни. - Сын мой, мальчик мой... - сказал Коперник. Каспер вздрогнул. Снова ему почудилось, что не было этих страшных лет разлуки. - Я знаю, - продолжал Учитель, - что тебе не терпится о многом рассказать мне, а также и от меня услышать важные новости. Но сейчас то ли я постарел настолько, что не могу делать два дела разом, то ли я уверился в том, что ты достаточно возмужал и будешь спокойно дожидаться нужного часа, но... отложим разговор!.. Каспер, Каспер, а ну-ка, погляди, что это? Твои глаза помоложе моих... Неужто это наши с Язвицким во главе? Нет, это не были люди Язвицкого. Вправо от замка, там, где кончается лес, а подлесок постепенно переходит в холмистые поля, у излучины Лыни, в самом узком ее месте, где осаждающие недавно пытались настелить мост, снова собралась толпа орденских солдат. - Пан бурграв, пан бурграв! - позвал Коперник, видя, что кшижаки подвозят к излучине реки бревна, хворост, а стоящие на пригорке солдаты катят сверху камни и сбрасывают их в воду. - Эге, дело ясное, - отозвался Дрохвич, - собачьи дети думают перекрыть Лыню и отвести ее в старое русло, чтобы мы подохли от жажды... Но что делать? Со стен туда пушками не достанешь! - Да, положение скверное, - промолвил Коперник в раздумье. - Для пушек они слишком далеко... Остается одно - вылазка! Распорядись, кликни охотников, пан бурграв! Жаль, что никак не вызвать сейчас подмогу из лесу! - И, строго глянув на Каспера, добавил: - Не рвись, не рвись, никто тебя туда не пошлет! Ты не знаешь здешних мест - заплутаешься или провалишься в подмерзшее болото... А то напорешься на волчью яму... Их тоже для незваных гостей много заготовлено... - Тогда позвольте мне принять командование над отрядом, - сказал Каспер. - Вылазки, внезапные нападения - этому я у казаков научился. Я не подведу вас, Учитель! - добавил он тихо. Не дождавшись ответа, Каспер повторил с мольбой: - Вы доверите мне отряд? Коперник молча следил за тем, что делается во дворе замка. Потом, повернув Каспера за плечи в сторону ворот Ольштына, сказал коротко: - Ступай! Люди ждут уже. В добрый час! Около двух сотен человек в полной боевой готовности выстроилось у ворот. Каспер буквально слетел вниз, но не успел он отдать приказание спустить мост и открыть ворота, как Коперник снова окликнул его сверху: - Подожди, Каспер! Присмотрись-ка: кажется, господь бог посылает нам подмогу! Подымись на вышку - это уже наверняка пан Язвицкий! Раздосадованный задержкой, Каспер исполнил приказание Учителя. Ему не пришлось даже присматриваться: из самой чащи леса показался конный отряд. Всадники на мужицких лошадях были вооружены кто копьем, кто алебардой, а у иных красовался в руках кистень на длинной палке. Кое-где над конскими головами поблескивали косы. С таким нехитрым снаряжением, не придерживаясь воинского строя, отряд с гиканьем и криками несся прямо на закованных в латы орденских наемников. Вот тебе и пан Язвицкий! Не похожи они на регулярную армию! - Бей их, псов поганых! Бей кшижаков! - кричали мужики. - Это помощь нам, - воскликнул Каспер, - но и мы должны их поддержать! Ворота распахнулись, и отряд отлично вооруженных бойцов под командованием офицера в красно-желтом наряде, размахивающего шляпой, украшенной беличьим хвостом, ринулся на орденских наемников с юга, пока мужики крошили их с севера. Ведь за эту полную тревог и наблюдений неделю Каспер не нашел времени сменить немецкую одежду на другое платье. В рядах противника началась паника. Обороняясь, кшижаки отступали к своему лагерю. Не прошло и часа, как с ними было все покончено. К Касперу на грузном белом жеребце подъехал предводитель мужицкого отряда. На рукаве его расплывалось темное пятно крови. - Щука! - закричал Каспер, приглядевшись к нему. - Рыжий, друг мой! - воскликнул Генрих, спешиваясь. Товарищи крепко обнялись. - Сейчас, пожалуй, мне больше кличка "сивый" подошла бы, - сказал Каспер шутливо. - Да что это, Генрих, ты ранен! Немедленно садись на коня - и в замок! Генрих поглядел на высокие башни Ольштына, на его литые чугунные ворота и чуть поморщился. - Ну, что ты раздумываешь, Щука? - с укором сказал Каспер. - Тебе, видно, претит одно слово "замок", но погляди-ка: отстояли-то его наши бравые хлопы-ополченцы! А потом, тебя необходимо по-настоящему перевязать - это во-первых, а во-вторых, надо же потолковать старым товарищам!.. А ты, Щука, смотри-ка, сразу меня узнал! - добавил он, не скрывая радости. И прямолинейный, правдивый и холодный (недаром же его прозвали Щукой) Генрих Адлер покривил душой: о том, что Каспер Бернат пробирается к Ольштыну, он был предупрежден братом Робертом. В этом обезображенном красно-желтом ландскнехте и родная мать не признала бы его однокашника! - А чего мне было тебя не узнать? - пробормотал мужицкий вожак, отводя взгляд в сторону. Потом он отдал какое-то распоряжение своим, и люди его исчезли так же внезапно, как и появились. Ольштынский наместник встретил их у ворот. Он обнял Каспера и тепло приветствовал Генриха. - Добро пожаловать, панове, в наш замок!.. Э, да вы ранены? Ну, рукой вашей займусь я сам... В Ольштыне вы найдете приют на любой срок. Вы, я вижу, с Каспером старые знакомые, пан... - ...Генрих, - подсказал Каспер. - Генрих Адлер... - Устрой же пана Генриха как можно лучше и поручи его заботам Войцеха. Я считаю излишним, пан Генрих, говорить о том, как вы с вашими ребятами выручили нас сегодня. Пан сам понимает, что я чувствую... Генрих, не говоря ни слова, поклонился. Всю ночь напролет проговорили старые товарищи. Несмотря на рану и на большую потерю крови, Генрих не хотел укладываться и не отпускал Каспера от себя. - Давай сойдем вниз, к канонику Гизе, он ведет там дневник осады, - говорил Каспер жалобно. - Я уже столько дней в замке и до сих пор не удосужился наведаться к нему! А ведь он сделал для меня так много! Однако с Генрихом договориться было трудно. Одно слово "каноник" приводило его в бешенство. - Пока все воюют, твой каноник сидит себе внизу и ведет дневник осады. А Войцех тем временем доставляет на подносе прямо к его ложу яства и вина! Прямолинейный, правдивый и холодный Генрих умел быть иной раз чудовищно несправедлив: отец Миколай рассказал Касперу, что в начале осады Тидеман Гизе дни и ночи проводил с ним бок о бок на сторожевой вышке или на стенах замка. И, только когда было получено распоряжение его величества о том, что канонику поручается вести дневник осады, отец Тидеман. по горячей просьбе наместника, спустился вниз, в подвал, где можно было спокойно работать, так как туда слабее доносился грохот канонады. Здесь же он принимал и донесения лазутчиков, и те немногие вести из Великой Польши, которые, рискуя жизнью, доставляли гданьские и краковские курьеры. Неизвестно, почему Генрих заговорил о винах и яствах, подносимых к самому ложу Тидемана Гизе. В Ольштыне все, от наместника до последнего ополченца, питались скудно, а иной раз здесь ощущалась и нехватка воды. А что касается отца Тидемана, то он, страдая желудком, даже в хорошие времена ел мало, а вина в неразбавленном виде вообще не употреблял. Отец Тидеман уже знал от Коперника и Войцеха, что Каспер Бернат жив, здоров, вернулся в Польшу и вот уже несколько дней находится в Ольштыне. Старик был несколько обижен тем, что "мальчик" не нашел времени спуститься к нему в подвал. Надо сказать, что Каспер в глубине души побаивался этой встречи. Ведь это именно Тидеман Гизе когда-то откровенно восхищался внешностью Каспера. "Подлинный, чистейший старопольский тип! - говорил он. - Надо бы только, чтобы волосы были белокурые или русые". Касперу казалось, что встреча Тидемана Гизе с обезображенным Каспером Бернатом сулит им обоим много неприятных минут, но, пересилив себя, он решил больше ее не откладывать. Спускаясь в подвал, Каспер готовил слова приветствия, но все вылетело из головы, когда он подошел к маленькому старичку, утонувшему в глубоком кресле. Каноник Гизе остался таким же, каким знавал его Каспер: сухоньким, румяным, с ясными голубыми глазами навыкате... Глянув на обезображенное лицо статного молодого человека, целующего ему руку, отец Гизе поначалу Каспера не узнал, а потом, догадавшись, кто это, тут же смущенно принялся жаловаться на годы и на свою слабую стариковскую память. ...Но вот первые трудные минуты встречи уже позади. Отец Тидеман весело ощупывает мускулы Каспера и похлопывает его по широкой спине. - Вот это донесения наших из тылов врага, - говорит он вдруг, придвигая к молодому человеку кипу бумаг. - А ну-ка, тряхни стариной, мой мальчик, перепиши-ка все эти реляции. Король распорядился пересылать ему все сведения о славной обороне Ольштына. Мы так и сделаем, но... - Каноник лукаво глянул на Каспера. - Но нужно, чтобы и у нас в замке остались копии... Переписывая реляции, Каспер воочию убедился, как распорядительно, разумно и даже хитроумно была предначертана и осуществлена оборона Ольштына. Судя по всему, Альбрехт поначалу собирался взять Ольштын в клещи - с востока и запада. Поэтому Ежи Конопацкий, воевода Поморский, гоня свою конницу напрямик через кустарники и болота, из-под Моргана пробился к Ольштыну. Часть конницы он послал к Ливскому Млину под Остругом, чтобы в случае надобности задержать кшижаков, а сам с половиной знамен двинулся к Ольштыну и стал бивуаком под городом. В крепости, как уже знал Каспер, держали оборону люди бурграва ольштынского Дрохвича. У канониров, по распоряжению Миколая Коперника, день и ночь был наготове деревянный уголь для запалов. Лазутчики из-под Оструга доносили, что кшижаки покинули эти позиции, нападения следовало ожидать только из-за Лыни - с востока. Часть пехоты Дрохвича была заранее, еще до прихода врага, расположена в зарослях на левом берегу Лыни. Клещи готовились не ольштынцам, а кшижакам! Старательно выполняя распоряжение отца Тидемана, Каспер ловил себя на том, что он еще старательнее прислушивается к грохоту канонады, доносящемуся извне. Каноник Гизе только посмеивался про себя, наблюдая, как "мальчик" то и дело откладывает перо. - На сегодня довольно, - наконец смилостивился он. - Но завтра прошу снова в подвал - к секретарским обязанностям. А пока поболтаем немного, по старой памяти. Отца Тидемана заинтересовал рассказ о помощи, которую оказал ольштынцам молодой предводитель мужицкого отряда. - Пришли его ко мне, мальчик! - сказал он Касперу. - Это тоже имеет отношение к "Истории обороны Ольштына". Завтра же мы с твоим другом потолкуем по душам. Касперу трудно было бы объяснить доброму старику, что с Генрихом им никак не столковаться. Он решил посоветоваться с отцом Миколаем или придумать какой-нибудь предлог, объясняющий нежелание Генриха спуститься в подвал, но никаких предлогов не понадобилось: на рассвете следующего дня кшижаки снова пошли в наступление. Враги двигались полукругом, выдвинув свое левое крыло к реке, где летом был брод. - Плохие лазутчики у рыцарей! - сказал отец Миколай Касперу. - Сейчас брода и в помине нету, вода высокая, а лед на ней, по приказанию пана Дрохвича, ежедневно разбивают топорами. Сегодня ночью ударил мороз, вот реку и затянуло корочкой, столь тонкой, что ни пешего, ни тем более конного она не выдержит! Кшижаки уже поняли свою ошибку и, сбившись в кучу, пытались перебросить на тот берег мостки, но тут и в лицо и в спину им загремели выстрелы: это действовали люди Дрохвича. Река была здесь слишком широка, лед слабый, гораздо лучше было бы форсировать Лыню много ниже, прямо под стенами замка. Туда, переменив направление, и двинул свои силы начальник кшижаков. Этого Коперник только и хотел. Наведя дуло своей пушки, он проверил прицел и с запалом в руке дожидался, пока под стенами замка соберется побольше врагов. Каспер видел, как тяжело отъехала назад пушка, как все вокруг заволокло синим дымом. И тотчас же из лесу в ответ на выстрел отозвались пушки пана Язвицкого. Начальники кшижаков скакали вдоль рядов своих дрогнувших отрядов, понуждая их снова идти в наступление. Особенно рьяно размахивал мечом человек в белом плаще с нашитым на нем черным крестом. Коперник прицелился еще раз и дал по нему выстрел. Начальник кшижаков тяжело рухнул с коня, а тот помчался прочь, волоча всадника по земле. К вечеру бурграв доложил Копернику, что враги покинули лагерь. На месте их стоянки дымились незатушенные костры, валялся мусор, издыхающие лошади. Коперник велел их пристрелить. Люди его в пылу гнева чуть было не пристрелили и раненого ландскнехта, забытого в походном лазарете. Наместник распорядился доставить его на носилках в замок. Отцом Миколаем руководило не одно человеколюбие. Солдат, придя немного в себя, перевязанный и накормленный, охотно давал показания. - Войско наше ушло обратно в орденские земли, - сообщил он, пересыпая свою речь проклятиями по адресу оставивших его товарищей, начальников, командующего фон Эльстера и даже самого магистра Тевтонского ордена. Да, у поляков верные сведения: капитаны отрядов, первыми принявшие огонь, все трое убиты. Из их солдат тоже мало кто остался в живых. Командующий фон Эльстер, говорят, храбрый человек, но ему пришлось отступить, так как Ольштын оказался твердым орешком. Взять крепость и город измором, как думал магистр, не было возможности: у кшижаков кончились запасы продовольствия. А кроме того, наемники отказались без поддержки артиллерии штурмовать замок. Магистр же ни пушек, ни продовольствия не мог доставить из-за бездорожья. - Один-единственный наш "единорог" герр Коперник превратил своим выстрелом в груду осколков, а четыре маленькие пушки завязли при переправе через болото. Что запасы продовольствия у кшижаков пришли к концу, защитники Ольштына поняли и без признания ландскнехта: в покинутом лагере они то и дело наталкивались на ободранные и освежеванные туши лошадей. Как видно, славные рыцари-крестоносцы, подобно татарам, не брезговали кониной. Ни одного кшижака не осталось под замком! - Отрадные вести, - удовлетворенно проговорил наместник, выслушав сообщение об отходе врагов. Оповещая о победе, в замке ударили в колокол. Ему отозвались колокола всех костелов города Ольштына. Прятавшиеся в погребах и подземельях люди высыпали на улицу. На ольштынском рынке снова стало черно от народу, но сегодня никто не продавал и не покупал. Люди обнимались, целовались. "Виват! Виват!" - гремело повсюду. Толпясь по обочинам улиц, горожане приветствовали своих избавителей. Тут же, откуда ни возьмись, в толпе засновали повара. Они разводили на улицах огромные костры и на них жарили, варили и пекли угощение для победителей и для местных горожан. На улицах, несмотря на мороз, были расставлены столы с угощением, и за столами не пустовало ни одно место. А в замке за ужином уже сидели Миколай Коперник, наместник ольштынский, по правую руку от него - Ежи Конопацкий, поморский воевода, по левую - Тидеман Гизе, дальше - бурграв ольштынский Дрохвич, староста Миколай Дзялинский и многие другие храбрые защитники Ольштына. На этот ужин Генрих Адлер Каспера не пустил. - Там будет слишком много богатых и знатных, - сказал он, - посиди лучше с сыном кладбищенского сторожа! Тидеман Гизе решил, что здесь, за торжественным и веселым ужином, он наконец встретится с мужественным предводителем мужицкого отряда, но, не видя за столом ни Каспера, ни его друга, решил сам наведаться на следующий день к выздоравливающему Генриху. Однако на следующий день отец Гизе уже был в дороге: король Зыгмунт затребовал его в Краков со всеми его записями. Злые языки поговаривали, что король Зыгмунт не то недолюбливал, не то побаивался покойного епископа вармийского. Злые языки были неправы: получив донесение об обороне Ольштына, а также обо всех военных действиях, предпринятых против кшижаков в Вармии и Поморье, его величество, поднеся к губам нежную ручку королевы Боны, произнес с укором: - Вот вы, ваше величество, и столь любезный вам пан Дантышек постоянно высмеиваете покойного епископа и всех его кровных. Чтобы вам не было очень скучно, назову только несколько имен людей, особо отличившихся при обороне нашего королевства: Миколай Коперник, каноник, со славой оборонял Ольштын. Большую помощь ему оказал двоюродный его брат Лукаш Аллен, староста Тчевский и второй его двоюродный - Ежи Конопацкий, поморский воевода. А ведь в жилах всех этих храбрецов течет славная кровь Ваценродов! - Рада за них, - отозвалась королева. - Но уже по одному этому можно судить, что покойный епископ всюду пристраивал свою родню. А этот бедный герцог Альбрехт, которого они разбили наголову и так унизили, разве по матери он не приходится родным племянником вашему величеству? Наконец Каспер мог на свободе поговорить со своим милым Учителем! Это случилось в тот вечер, когда Каспер поднялся к наместнику, чтобы еще раз поздравить его с победой. Поговорив о новостях, отец Миколай насильно усадил своего молодого друга в кресло. - Прежде всего скажи мне, как чувствует себя наш гость. Я, к сожалению, два дня был лишен возможности навестить своего больного! - Генрих чувствует себя отлично... Сегодня он собирается сам подняться к вам, чтобы поблагодарить за приют и лечение. - Каспер, - сказал отец Миколай проникновенно, - придет время, и враги мои, возможно, упрекнут меня за то, что я, каноник, рукоположенный святым престолом, дал приют в Ольштыне врагу католической церкви, стороннику Томаса Мюнцера - поборника дьявола. Но запомни: никакие политические или религиозные соображения не руководили мной. Я дал приют че-ло-ве-ку, прежде всего раненому человеку, который к тому же выручил нас в очень опасный для Польши момент, человеку, который, как и я; не хочет видеть в нашей стране бедных и обездоленных, который желает счастья нищему люду... - Из всего, что я слышал о Лютере и о Мюнцере, - возразил Каспер, - я заключаю, что оба они, хоть их и называют еретиками, достойны быть принятыми в любом замке Польши и Вармии. - Как всегда, скор на решения! - промолвил Коперник, с ласковой улыбкой оглядывая своего молодого друга. - Не кажется ли тебе, Каспер, что для нас словно и не было этих восьми лет разлуки? Ты, в точности как восемь лет назад, мало отдаешь времени на размышления и действуешь по первому побуждению сердца. Вот ты и Мюнцера и Лютера готов валить в одну кучу. А ведь первый - прав он или неправ в своих придирках к нашему духовенству - несомненно является подлинным заступником бедных и обездоленных. А Лютер... Что ж, он неглуп, этот августинец! Говорят, он долго странствовал по своей стране, толковал с простым народом о том о сем, о князьях церкви, о Риме... Своими проповедями о пороках, о корыстолюбии, о развращенности нашего духовенства он, что называется, попал не в бровь, а в глаз! Его поначалу и впрямь почитали чуть ли не за святого. А сейчас? От прежнего самоотречения Лютера не осталось и следа. Этот бывший заступник бедных заискивает перед знатью и купечеством, низкопоклонничает перед светскими владыками, которых недавно обзывал служителями Вельзевула и на головы коих призывал громы небесные... Впрочем, мне не следовало бы, может быть, осуждать этого человека, потому что Лютер первым из наших священнослужителей ополчился на меня и на мой "Малый комментарий", который - уж не знаю какими путями - попал этому невежде в руки... - добавил отец Миколай. - Не хочется мне наводить нашего гостя на такие разговоры, а то Генрих Адлер подтвердил бы тебе, что и Лютер и его соратник Мелангтон иначе меня не называют, как "дураком, который пытается перевернуть вверх дном все искусство астрономии". Я, мол, толкую о том, что Земля вертится вокруг Солнца, а это безусловно чушь и ерунда, потому что из святого писания мы знаем, что Иисус Навин приказал остановиться Солнцу, но отнюдь не Земле... Поговорим лучше о другом! - заметив омрачившееся лицо Каспера, сказал отец Миколай. И сказал он это так печально, что хорошо знающий своего Учителя Каспер почувствовал легкое беспокойство. - Вот круг твоих странствований и замкнулся: ты снова с нами, - продолжал Коперник. - Пришло время рассказать тебе обо всем, что тебя интересует. О судьбе письма магистра, которое ты добывал с таким самоотвержением... И о судьбе некоторых близких тебе людей... Тон Учителя растревожил Каспера. - Я предчувствую, что мне придется услышать нерадостные вести, - проговорил он чуть слышно, - Не только нерадостные, - мягко, с состраданием глядя на Каспера, произнес Коперник. - Прискорбные вести! Один бог знает, как мне трудно открыть тебе всю правду... Войцех, принеси свет! - крикнул он. В ожидании слуги Коперник сидел молча, опустив голову на руку. Когда свечи были принесены, он, отпустив Войцеха, начал: - Пан Конопка вручил мне письмо магистра накануне того самого дня, когда пришло известие о болезни его преосвященства Лукаша Ваценрода. Спустя недолгое время епископа не стало. Это и решило судьбу письма! Коротко изложил Коперник все обстоятельства, касающиеся письма, благородной роли доброго Вуйка, двуличной политики Фабиана Лузянского, а также рассказал о предательстве Филиппа Тешнера, передавшего письмо магистру и совершившего подмен. - Проклятие! - невольно вырвалось у Каспера. - Как мог он, подданный польского короля, пойти на это! - Он пошел значительно дальше, - с горечью сказал Коперник. - Неделю назад он по королевскому приказу был предан позорной казни за то, что, имея все возможности оборонять свой Бранев от врагов, открыл тевтонам ворота города! Какое счастье, что Лукаш Ваценрод не дожил до такого позора! Каспер видел, как тяжелы для Коперника эти воспоминания, но сам он с изумлением ощутил облегчение от сознания того, что мерзкий Тешнер наказан по заслугам. - И подумать только, - продолжал отец Миколай, - что юноша, почти мальчик, не рассчитывая на похвалы и благодарность, жертвует собой во имя родины, а человек, облеченный властью, наделенный богатством, принятый при королевском дворе... - Забудем прошлое, - спокойно остановил его Каспер. - Вот я здесь, с вами, и, клянусь, все испытания вспоминаю, как дурной сон. Коперник с нежностью поднял на него глаза, стараясь не задерживать взгляда на обезображенном лице Каспера. - У меня-то есть прибежище от всех житейских бурь, от наветов и несправедливости, - сказал он, указывая глазами на кипу тетрадей и скромно примостившийся в углу трикетрум. - Но для этого нужно быть всецело преданным науке. А о твоем будущем нам придется подумать всерьез. Каспер тем временем перебирал кипу рукописей и тетрадей. - "Начата в 1506 году", - прочитал он, открыв тетрадку. - Господи, да это же целая жизнь! - Да ты прав, мой мальчик, это вся моя жизнь. Иногда мне думается, что, когда будет закончена моя книга, с ней вместе закончится и мое бренное существование... Но увидит ли свет мое творение и когда именно, кто знает... - Коперник потянул рукописи к себе и отложил их в сторону. - Хочу спросить тебя совсем об ином... Какое впечатление произвел на тебя кардинал Мадзини? - О, это замечательный человек! Столь просвещенный и ученый муж, а как доступен!.. Принял меня, как родного... конечно, из внимания к вам, но я тут же почувствовал его расположение и доброту... Надо думать, он далеко пошел при папском дворе? Коперник с горечью покачал головой. - Ты ведь и не знаешь даже, что кардинал Мадзини был сослан в монастырь близ Балги и недавно умер. Весть о его смерти мне принес не кто иной, как твой друг Збигнев Суходольский. - Вы и Збышка знаете! - не мог удержаться Каспер от восклицания. - А что же это произошло с кардиналом? После такой блестящей жизни! Вот уж именно пути господни неисповедимы! Коперник молчал, задумавшись о тех, чьей злой волей была предопределена судьба Мадзини. - Отец Миколай, - осторожно окликнул его Каспер, - а каким образом вы повстречались со Збигневом? До меня дошли странные слухи о... разных его... приключениях. Точно вспомнив о какой-то тяжелой, но неизбежной обязанности, ученый с печальной решимостью попросил: - Каспер, будь добр, позови Войцеха! И, когда старый слуга появился в комнате, Коперник отдал ему удивившее Каспера приказание: - Приведи старика! - Слушаюсь, пан доктор, - тихо и понимающе отозвался Войцех. Каспер молчал, не решаясь ни о чем расспрашивать и чувствуя, что сейчас должно произойти нечто значительное. Войцех вернулся в кабинет в сопровождении лысого, сгорбленного старичка. Коперник высоко поднял свечу. - Приглядись, Каспер! Не знакомо ли тебе это лицо? Каспер пристально глянул на старика. Тот хихикнул, переминаясь с ноги на ногу и прижимая к груди шляпу. - Матка бозка! - пробормотал молодой человек с испугом. - Я ничего не понимаю, но, клянусь спасением души, это сам доктор Ланге! Или я сошел с ума... - Нет, ты в своем уме... И перед тобой действительно стоит тот, кого раньше величали доктором астрологии Георгом Ланге... Уведи его, Войцех... Коперник рассказал ошеломленному Касперу все, что он узнал от Збигнева. Заметив, как разволновался его молодой друг, он добавил: - А теперь соберись с силами, мой мальчик, иначе тебе не перенести того, что ты услышишь... - Но Митта, Митта, что с нею? Известно ли что-нибудь о ее судьбе, Учитель?! Без утайки поведал Коперник бедному Касперу все, что узнал о похищении Митты. - Генрих рассказал мне об этом, однако ни словом не обмолвился о том, что выкраденная ими монахиня и была Митта! - воскликнул Каспер. - Ну и молодцы! Значит, Митта жива и здорова? Теперь я понимаю, о чем толковал мне в Эблонге Ясь-Сорока! И Митта сейчас в доме Суходольских? Боже мой, боже мой, как смогу я отблагодарить этих прекрасных людей за все! - бормотал Каспер, забыв о своем решении никогда не разыскивать Митту и не показываться ей на глаза. Заслонившись рукой от света, Коперник молчал. - Каспер, - наконец начал он, - теперь я должен сообщить тебе самое, может быть, для тебя горестное... Уезжая из Кракова, ты оставил там свою нареченную. А сейчас ты встретишь... чужую невесту... - Я не понимаю вас, отец Миколай... - Только из уважения к памяти товарища Збигнев не решается просить у девушки ее руки... Скажу тебе прямо: Митта и Збигнев любят друг друга. Збигнев давно питает к ней нечто большее, чем дружеское расположение... - Я догадывался... - с трудом выговорил Каспер. - Не осуждай их. Тебя все считают погибшим: тебя ждали долгие годы и уже перестали ждать... Все это время Митта протомилась в монастыре. Она одна на целом свете, если не считать этого несчастного старика... Если бы даже Збигнев не был так красив, так умен и благороден, одна благодарность за спасение могла бы толкнуть девушку в его объятия. Но они оба помнят о тебе. Збигнев, повторяю, не решился просить ее руки только потому, что он твой друг. Я сделал это за него. - Вы? - сказал Каспер с ужасом. - Вы?! - Да! Митта несомненно его любит, но данное тебе слово мешает ей признаться в этой любви. Поэтому она решила пойти в монастырь. И вот, мой дорогой мальчик, я рассказал ей о любви Збигнева и... о ее любви... И если бы ты видел, как ожила она, как засветились ее глаза!.. Правда, тогда все мы думали, что тебя нет на свете... но если хочешь, я немедленно пошлю в Гданьск нарочного с известием о тебе. Каспер молчал. Все его пересеченное шрамами лицо передергивалось. Он смотрел мимо отца Миколая в окно, хотя навряд ли мог что-нибудь разглядеть - за стеклами виднелось черное небо, без звезд. - Не надо, отец Миколай, - отозвался он через некоторое время, - не посылайте никого. И заклинаю вас, никому ничего не говорите обо мне... Пускай Митта ничего не знает, пока не повидается со мной. Я ведь сам скоро буду в Гданьске! - Проехать в Гданьск сейчас не так просто... Я тоже собираюсь туда, выеду, как только прибудет новый наместник... Может быть, отправимся вместе? - Я очень рад буду побыть с вами, - ответил Каспер. - В дороге так хорошо говорится!.. Хотя... - Он с какой-то безнадежностью махнул рукой. Коперник сделал вид, что не заметил его жеста. - А пока, - сказал он, - прошу тебя и пана Генриха поездить со мной по деревням и помочь мне в устройстве наших несчастных хлопов. Твой друг отлично знает их нужды и сможет оказать существенную помощь и нам и этим обездоленным. Поездка отнимет у нас не больше трех-четырех дней... - Я рад хоть чем-нибудь быть вам полезным, Учитель, - сказал Каспер печально, - но уверен, что, беря меня с собой, вы не думаете о моей помощи... Наоборот, вы полагаете, что этим поможете мне... - и, наклонившись, почтительно поцеловал руку каноника. Он давно уже вышел из комнаты, а Миколай Коперник все еще сидел, съежившись в своем кресле. - Я убил его этим известием! Но иначе поступить я не мог... Господи боже мой, как легка иногда бывает ложь, и какой трудной может быть правда! Поездка по деревням заняла не три-четыре дня, а несколько недель. Коперник и Генрих, точно по уговору, не поднимали в беседах религиозных вопросов. У них и без этого было много дела: надо было помочь разоренным, обнищавшим хлопам. Тем более, что, привлеченный вестями о "милостивом наместнике", сюда стекался бедный люд со всей Польши. Надо было снабдить раздетых одеждой, больным раздать лекарства, перевязать и обмыть раненых. Все это делали сообща наместник епископа Миколай Коперник и заклятый враг епископа и всех церковников Генрих Адлер. И большую помощь им оказывал молчаливый, сильно поседевший, ладно скроенный, статный человек с обезображенным шрамами лицом. И Коперник и Генрих Адлер понимали, что Касперу необходимо чем-нибудь занять свои истосковавшиеся по труду руки, истомить свое тело работой до того, чтобы, положив голову на подушку, на собственный локоть, на камень, засыпать немедленно, без раздумий и сновидений. Поэтому они не возражали, когда Каспер, взвалив на плечи мешок, под тяжестью которого и добрый конь присядет на задние ноги, шагал по весенней, размытой дождями дороге, а потом, не отдохнув, кидался разбирать обугленные балки дома, вытаскивал из-под развалин трупы, носил больным пищу, перевязывал раненых и даже, случалось, нянчил осиротевших ребят. Делал он все это, однако, с каким-то остановившимся взглядом, точно в некой забытьи, точно это не он, а кто-то другой выполняет всю эту трудную и нужную работу. "Боюсь, что не Митта, а этот славный хлопец попадет в конце концов в монастырь!" - не раз с огорчением думал Генрих. "Неужели так и не отойдет и не смягчится это горячее и чистое сердце?" - не раз задавал себе вопрос Миколай Коперник. Глава девятая МИЛОСТЫНЯ Не поднимая в своих беседах религиозных вопросов, Миколай Коперник и Генрих Адлер научились, однако, отлично понимать друг друга. Что Генрих не рядовой, темный еретик, ополчающийся равно и на отцов церкви, и на ученых, и на поэтов, и на художников, - это Копернику было совершенно ясно. Должен был признать и Генрих, что Коперник не обычный наместник, не из тех, что привыкли разъезжать по своим владениям в великолепных, запряженных цугом каретах, мало обращая внимания на хлопов, падающих перед ними ниц по обочинам дороги. А ведь еще месяц назад Генрих, вынужденный затянуть свое пребывание в Ольштыне, сам этим тяготился, а к человеку, столь радушно предложившему ему свое гостеприимство, относился сухо и холодно. Еще месяц назад, в ответ на восторженные отзывы Каспера об отце Миколае, он ответил своему пораженному другу: "Хитер или умен пан Коперник, но историю родного края он помнит хорошо! Помнит, как плевелами и бурьяном зарастали после татарского нашествия польские нивы, помнит, как, точно стая голодных волков, ринулись на эти земли кшижаки, сначала робко - поселенцами, колонистами, а потом стали хозяевами этих земель... Вот и приманивает пан Коперник не немцев, а своих же, польских хлопов, на эти разоренные, заросшие бурьяном земли... Приманивает их надеждою на волю, надеждою на наделы, на освобождение от десятины и других налогов... Знает он хорошо мужицкую душу. И ходит по польской земле слава о милосердном вармийском канонике... А он не о хлопе думает, в государственного мужа играет твой Учитель!" Сейчас, разъезжая с отцом Миколаем по Вармии, Генрих должен был коренным образом изменить о нем мнение. Мужицкому вождю не раз доводилось слышать, как местные хлопы нахвалиться не могут своим паном наместником, который не жалеет ни времени, ни сил, ни здоровья, только бы помочь своим бедным мужикам. До Миколая Коперника доходили слухи о том, что разъезжающий с ним "немец" собирает какие-то сходки в разоренных деревнях, толкует о чем-то с мужиками, но, как выразился пан наместник, это была "не его забота". Это была забота папского престола и папских легатов, к которым каноник относился с должным почтением, но рвение коих и жестокость по отношению к инаковерующим не всегда понимал и одобрял. Отец Миколай и Генрих Адлер рады были, что Каспер Бернат как будто оставил мысль об отъезде в Гданьск, с головой окунувшись в порученные ему Учителем заботы о разоренном войной населении края. Однако на просьбу Генриха побыть с ним в Ольштыне до весны Каспер согласился с таким равнодушием, что у его товарища, отнюдь не склонного к чувствительности, больно екнуло сердце. Копернику и его спутникам пришлось вернуться в Ольштын раньше, чем они предполагали: 20 апреля 1521 года на взмыленных лошадях сюда прискакали королевские нарочные с важными новостями: его милость король Зыгмунт Первый заключил с Альбрехтом, магистром Тевтонского ордена, перемирие на четыре года. - На четыре года передышка! - сказал Коперник. - Хлопы наши, да и мы сами вздохнем наконец с облегчением! Вслед за первыми нарочными в Ольштын прибыл еще один курьер и вручил Копернику грамоту. Его королевское величество король Зыгмунт, повелитель Польши Малой и Великой, Королевской Пруссии, Поморья, Шлензка и Вармии, благодарил Миколая Коперника за доблесть, распорядительность и отвагу, помогшие ему отстоять Ольштын, и даровал Миколаю Копернику звание комиссара Вармии. В Ольштын же, по его королевскому повелению, должен прибыть новый наместник, коему и надлежит передать замок со всем его имуществом и снаряжением. - Значит, пока я не нужен, - заметил отец Миколай со своей мимолетной улыбкой. - Но любопытно знать, королевская грамота и звание комиссара Вармии - знак ли это того, что я отличен при дворе или наоборот - что король мною, как правителем Ольштына, недоволен? Хотелось бы мне также знать, кто сменит меня на этом поприще? Желательно, чтобы это не был кто-нибудь из членов вармийского капитула... Все присутствовавшие при этом хорошо поняли отца Миколая: когда отцы каноники вармийские, спасая свою жизнь и свое добро, спешно убегали от немцев, они кляли Коперника за то, что он якобы искушает господа, пытаясь с темными, не обученными военному искусству хлопами оборонять стоящий на плоской равнине замок от такого опытного, умелого и сильного противника, как Тевтонский орден! К всеобщей радости, вскоре стало известно, что заменить отца Миколая на его посту должен его старый верный и добрый друг - отец Тидеман Гизе. А еще через день прибыл и отец Тидеман. Поговорив о короле и о королеве, помянув недобрым словом королевского любимца Яна Дантышка, уговорившего Зыгмунта выбросить бог знает какие деньги на празднества в честь перемирия с тевтонами, о приближенных короля, превозносящих величайшие заслуги доктора церковного права Миколая Коперника, отстоявшего Ольштын и Вармию, Тидеман Гизе сказал: - Хоть и не охота кое-кому признавать твои заслуги, но ведь и впрямь, если бы не ты, мы бы уже не выдворили орденцев из Вармии. Но перемирие не должно нас успокаивать: Альбрехт ищет способа зализать раны и отлежаться в своем логове, чтобы снова броситься на Польшу и завладеть Королевской Пруссией! - Брат Тидеман, - вспомнил вдруг Коперник, - а ведь я не знаю, как сложились бы обстоятельства, если бы на помощь нам не подоспел пан Генрих Адлер. К сожалению, он не разрешил мне упомянуть его имя в реляции, посланной королю... - Пан Генрих Адлер? - переспросил маленький каноник обеспокоенно. - Брат Миколай, я привез важную новость, которую не мешало бы услышать и вам, пан Генрих, и тебе, Каспер. Все трое с удивлением повернулись к нему. - Не столь давно, - начал каноник Гизе, - в Пруссию прибыл чрезвычайный легат его святейшества папы - кардинал Арнольд фон Бреве. Папа возложил на него задачу обнаружить и истребить распространившуюся в этих местах Лютерову ересь... Так вот, этому кардиналу была подана жалоба матерью Целестиной, настоятельницей монастыря святой Екатерины. Аббатиса заявила, что в обители ее находилась некая девица - безумная Митта-Амалия Ланге, одержимая нечистым духом. Аббатиса доносила, что по дороге из обители святой Екатерины в доминиканский монастырь на обоз с монастырскими ценностями напала целая банда лютеран-сатанкстов. С помощью колдовства девицы Ланге бандиты похитили монастырские сокровища и увезли колдунью Амалию и ее сообщницу, тоже колдунью, монахиню Уршулу. В этом святотатственном деянии участвовали... - Тидеман Гизе остановился и оглядел присутствующих. Потом, понизив голос до шепота, закончил: - некий пан Збигнев Суходольский из Гданьска, Франц Фогель - беглый крепостной Филиппа Тешнера и еще третье лицо - друг Збигнева Суходольского... Кардинал фон Бреве ведет тайное расследование, виновные и не подозревают, что над ними нависла угроза. Дело-то это давнее... Вот этот третий... - Отец Тидемаи закашлялся. Генрих почувствовал, как Каспер сильно прижал его ногу под столом. Коперник сидел, выпрямившись и скрестив руки на груди. - Вот этот третий, - продолжал Тидеман Гизе, - споспешник Мюнцера... В этом месте отец Миколай спокойно прервал речь каноника Гизе: - Как жаль, брат Тидеман, что ты не запомнил имени третьего участника разбойничьего нападения... Гизе, глянув на друга, подтвердил: - Совершенно верно, беда с моей памятью! Надо же - забыл имя этого третьего! Наступило неловкое молчание. Его прервал деловитый, ровный голос Коперника: - Ну, друзья, нам с отцом Гизе пора заняться передачей Ольштына... Брат Тидеман, достаточно ли ты отдохнул с дороги? Не хочешь ли осмотреть замок? Каспер с Генрихом поднялись было с места. - Нет, нет, - остановил их хозяин, - уйдем мы с братом Гизе, а вы располагайте моими покоями, прошу вас! Каспер и Генрих остались одни. - Что же ты теперь будешь делать, Генрих? - спросил Каспер с тревогой. - Тебе необходимо скрыться от ищеек святой инквизиции! - Нападение на монастырский обоз - это, пожалуй, самая малая моя провинность перед святыми отцами, - ответил Генрих спокойно. - А от ищеек святой инквизиции я скрываюсь уже давно... Ну вот, сейчас перемирие, граница открыта, я смогу перебраться в Орденскую Пруссию... А лучше ты мне скажи, Каспер, что ты намереваешься делать? - Мужицкий вожак с удивлением заметил, что с лица его друга точно кто внезапно стер это ужасное, беспокоившее Генриха выражение отрешенности. "Нет, как видно, не достанется наш Рыжий монахам, не пойдет он замаливать свои и чужие грехи!" - с радостью решил он про себя. - Я еду в Гданьск, - ответил Каспер решительно. - Пожалуй, там я нужнее всего. Если Збышек с Миттой попадут в лапы к Бреве, мы и охнуть не успеем, как он отправит их на костер! Они ведь, как сказал отец Тидеман, и не подозревают об опасности... Только откуда стали известны имена всех участников нападения на обоз? Неужели их выдал кто-нибудь из домочадцев панов Суходольских? - А может, это Сорока натворил все своей болтовней? - высказал предположение Генрих. - Из той сотни слов, что он выбалтывает за минуту, десяток-другой может отправить на костер не только Митту и Збигнева... А где ты предполагаешь остановиться в Гданьске? - До меня дошли слухи, что из Орденской Пруссии перед началом войны бежало много народу в Гданьск. Говорят, что возвратились и мой отчим с матерью... Жить у них я ни за какие блага не согласился бы: ты ведь помнишь, как я ненавидел этого капитана Кучинского... Но повидать и успокоить матушку мне, конечно, необходимо! Кто знает, не дошли ли до нее слухи о моей гибели? Приеду, осмотрюсь в Гданьске, может, и матушка пожелает пристроить меня у кого-нибудь из своих старых друзей? - Ну, словом, если у тебя будет нужда в приюте, - сказал Генрих, - обратись к некоему Адольфу Куглеру... Ты даже, кажется, его знаешь... Он тайный лютерец, как многие из здешних немцев... Ненавидит попов... Видный и уважаемый в городе купец... Мерзавец, по всей вероятности, но принимает большое участие в судьбе Збышка. Он может быть тебе полезен. - Куглер? Куглер? - пробормотал Каспер. Он смутно помнил, что с этим именем связано что-то для него неприятное. - Ах, - сказал он наконец, - да это ведь тот самый купец, который взялся нас с Вуйком подвезти в Фромборк и без зазрения совести бросил посреди дороги! - А где ты видел совестливого купца? - возразил Генрих спокойно. - Думаю, однако, что сейчас он не откажется тебе помочь... Впрочем, лучше всего разыщи в Осеках корабельного плотника Франца и его жену Уршулу... Поначалу их приютили Суходольские, а нынче они переехали поближе к верфи. Назови мое имя, скажи, что ты мой друг и друг Збигнева, и тебя примут с распростертыми объятиями... - Ага, это те самые Франц и Уршула? - улыбнулся Каспер. - Колдунья и, надо думать, колдун? Но им ведь тоже грозит суд святой инквизиции! - Вот и следует их предостеречь! - Мог бы я остановиться и в странноприимном доме, - в раздумье сказал Каспер, - но знаешь, после твоих слов об Ясе-Сороке у меня что-то пропала охота толкаться по всяким поповским богадельням... Пойдем к канонику прощаться! Коперника они застали в маленьком кабинете с каноником Гизе. Отец Гизе был явно чем-то растревожен. Непомерно большими шагами мерил он кабинет, и в его обычно мягком голосе звенели сейчас гневные нотки. - Нет, брат Миколай, ты неправ, неправ и неправ! - говорил он, рассекая воздух своей маленькой рукой. - Как можно лишать людей познания истины! Как можно лишать людей знакомства с твоим учением? Ты обязан напечатать свой труд. Обязан! Лицо отца Миколая было непроницаемо и сумрачно. Он нервно постукивал пальцами по столу. - Сколько раз я просил тебя, брат Тидеман, не поднимать этого вопроса! Ты знаешь, что я не решил еще, когда смогу опубликовать свой труд, вернее - его теоретическую часть... Таблицы определения местоположения небесных светил - другое дело! Их я скоро выпущу в свет. А всю рукопись целиком... право, не могу тебе сказать... Несовершенство моих приборов удручает меня. Один господь бог знает, как намучился я, пытаясь определить отклонение Меркурия, и все-таки, неуверенный в правильности своих данных, вынужден был воспользоваться чужими наблюдениями, а ведь правильность их тоже сомнительна... Пойми же, что в таком важном деле доказательства мои должны быть неопровержимы! - Признанный авторитет астрономии - Птолемей, - возразил отец Гизе, стараясь говорить медленно и вразумительно, (а я надеюсь, что ты не станешь оспаривать его значение для науки), так вот, этот великий александриец ни одного своего положения не подкрепил ссылками на произведенные им опыты, и, однако, весь ученый мир на протяжении многих веков принимает, a priori его учение о Вселенной. А пифагорийцы? Кстати, дорогой Миколай, я не раз слышал, что тебя тоже кое-кто называет последователем пифагорийцев... Но разве пифагорийцы отдавали столько сил и времени на опыты и наблюдения, как ты? Прав был великий Аристотель, что "главная цель этих ученых состояла не в исследовании явлений, а в приноравливании последних к их собственным воззрениям и теориям". Ты же столько лет своей жизни отдал наблюдению за светилами, ты ничего не подтасовывал, ни одного своего положения не высказал только для того, чтобы без излишних трудов, без проверки объяснить непонятное тебе самому, и вот ты, ты, Миколай, не хочешь поделиться с людьми своими достижениями! - Пришли наши гости - очевидно, прощаться, - перебил его Коперник. - Что же, пан Генрих, и ты, Каспер, вы собираетесь уже в путь? Тидеман, ты сможешь завтра принять от меня Ольштын? Я поеду с ними! Тидеман Гизе был явно смущен и расстроен. - Если эта беседа ускорила твой отъезд, то заверяю тебя, что больше я о твоем труде не упомяну ни слова! - сказал он виновато. - Я не мог промолчать, я уверен, что правда на моей стороне, но такой ценой - я говорю о потере твоего расположения - я не стану добиваться и правды! Коперник был смущен и расстроен не меньше Гизе. Подойдя к своему старому другу, он крепко обнял его и прижал к груди. - Ты говорил от чистого сердца и, несомненно, желая мне добра. Ты вправе гневаться на меня за мою медлительность. Потом ты поймешь, что вызвана она отнюдь не робостью. Я готов принять все нарекания и даже гонения, когда будет опубликован мой труд. Но я так устроен, мой друг, что, не проверив окончательно своих выводов, не смогу их отдать в печать! - Сколько раз я убеждал себя промолчать, не говорить тебе всего, что я думаю... - пробормотал Гизе, - а вот поди ты... - А кому же, как не самому близкому другу, положено выкладывать всю правду, какою бы горькой и трудной она ни была! - перебил его Коперник, мимоходом взглянув на Каспера. - А что касается моего отъезда, то не тревожься: эти молодые люди подтвердят тебе, что я давно уже пообещал их подвезти, как только ты приедешь. В Гданьске меня ждут неотложные дела, а сообщенные тобою новости заставляют меня еще более поторопиться с отъездом. Давай же обнимемся в последний раз на прощанье! И добрейший отец Тидеман снова с готовностью бросился в объятия своего старого друга. На следующий день ворота Ольштына широко распахнулись, чтобы пропустить целый обоз из повозок и карет, увозящих челядь и писцов бывшего наместника, а также их имущество. Сам каноник Коперник ехал на гнедом рослом коне, а рядом с ним гарцевал Каспер Бернат. С Генрихом Адлером оба они распростились еще у ворот замка. - Отец Миколай, вы полагаете, что Ланге выдержит столь продолжительное и трудное путешествие? - спросил Каспер, с беспокойством показывая глазами на крытый возок, то и дело ныряющий по ухабам. - Он, конечно, очень слаб и немощен, - ответил Коперник тихо, - но будем надеяться, что господь бог даст ему силы добраться до Гданьска и встретиться с любимой дочерью. И кто знает, может быть, именно такое сильное потрясение и вернет ему разум... - А что вы думаете об этом нападении на монастырский обоз? - спросил Каспер осторожно. Отец Миколай вздохнул: - Не скрою от тебя, тяжело у меня на сердце. Когда приедем в Гданьск, я переговорю кое с кем из влиятельных отцов церкви, а потом мы сообща с тобой подумаем, чем можно помочь Збигневу и Митте и всем тем, кто принимал участие в освобождении девушки... Возможно, придется возбудить перед папским престолом ходатайство о наказании аббатисы монастыря святой Екатерины за незаконное содержание под видом умалишенной здоровой дочери профессора Ланге, поскольку оно имело целью скрыть преступление рыцаря Мандельштамма, посягавшего на жизнь отца девушки, профессора. Доказательства у нас в руках... Я надеюсь... - Учитель! - произнес Каспер, и такая мольба звучала в его голосе, что Коперник невольно даже приостановил коня. - Учитель, вы оплот, слава и гордость Польши. Умоляю вас не вмешиваться в это дело с ограблением. . Если вас заподозрят в сочувствии еретикам - да не дай господи! - на вас тогда немедля ополчатся все ваши недоброжелатели! Гданьск, родимый Гданьск, город детства Каспера, город его ранней юности, встретил своего давнего друга, как показалось Касперу, холодно и отчужденно. Бывший воспитанник отцов бенедиктинцев дважды прошел мимо здания своей школы, заглянул в окна, во внутренний двор, поговорил с привратником, но не встретил ни одного знакомого лица. Прежде всего надо навестить матушку. Слыхала ли она о его увечье? Знает ли она вообще, что он остался в живых? Каспер, прижимая руку к груди, точно стараясь умерить тяжелые удары сердца, направился к приморской части города. Хорошо знакомый запах каната, смолы и краски, мерный шум моря, встречи с мастеровым людом немного успокоили молодого человека. Дойдя до маленького деревянного домика (боже мой, каким обширным и высоким казался он когда-то!), Каспер постучался в голубую дверь. "Матушка, конечно, тут, это ведь по ее настоянию дверь много лет назад была выкрашена в голубой цвет... А вот, видать, краску недавно подновляли". За дверью раздались грузные шаги, столь не похожие на легкую походку пани Янины Бернатовой. "Прошло много лет, кто его знает, мамуля могла и постареть и отяжелеть... А может, она наконец взяла себе в помощь служанку?" - думал Каспер, подыскивая в уме слова утешения, которые смогут успокоить бедную матушку, когда она разглядит своего обезображенного сына. Дверь распахнулась. На пороге стояла высокая дородная женщина. С подозрением оглядывая незнакомого посетителя, она молчала. Каспер назвал себя. Женщина всплеснула полными руками, на ее круглом румяном лице проступили жалость и испуг одновременно. - Ай-я-яй! - запричитала она. - Значит, Каспер Бернат еще не знает, что мать его вот уже пять лет, как отошла в лучший мир? Да половина города Киля провожала ее на кладбище... Это, конечно, из уважения к Станиславу Кучинскому, члену совета старейшин кильских судовладельцев... Мы ведь с мужем только полгода назад вернулись в Гданьск из Киля. Станислав больше девяти месяцев носил траур по вашей матушке, - пояснила она с достоинством, - а женаты мы уже больше четырех лет. Не зайдете ли вы в дом освежиться пивом? Для Каспера было бы невыносимо зайти в родной дом, где распоряжается эта чужая женщина. Он поблагодари и откланялся. - Может быть, пан Бернат явился в надежде получить после матери наследство? - крикнула женщина ему вдогонку. - Но ведь пол-Гданьска знает, что пани Янина ни одного гроша не принесла Станиславу в приданое... Он сам, своими руками... Все, что есть в доме... Эта женщина, очевидно, иначе, чем по полгорода, людей не считала. Хотелось Касперу взять что-нибудь из матушкиных вещиц на память. Но, конечно, пол-Гданьска подтвердит, что вещи принадлежат второй жене капитана Кучинского. Махнув рукой, молодой человек завернул за угол. Он шагал по направлению к торговой части. - Где находится дом купца Адольфа Куглера? - спросил он у прохожего. Тот указал ему улицу и дом. Ударив молотком по наковальне (такой причудливый вид был придан молотку у входной двери), Каспер довольно долго дожидался, пока ему откроют. Наконец дверь чуть приоткрылась, дюжий слуга, смерив его оценивающим взглядом и, как видно, установив, что стоимость гостя невелика, грубо спросил: - Куда? К кому прешься? Каспер, схватив слугу за ворот, тряхнул его как следует. - Протри глаза, дубина! Пан Куглер дома? - Дома, дома, - пробормотал парень испуганно. В сенях послышались мерные, уверенные шаги, и в раскрытую половину двери выглянуло румяное лицо хозяина. - Что там, Михель? Эй, что ты делаешь, малый?! Каспер оставил оторопелого Михеля и шагнул к Куглеру. - Пан Адольф не узнает меня? Впрочем, это и понятно. Я - Каспер Бернат. - Боже милостивый! - всплеснул руками купец. - Какими судьбами? Мой бог, у меня в доме сам Каспер Бернат, которого все считают погибшим! Сколько же седины появилось в ваших рыжих волосах! "Доброе предзнаменование, - подумал гость, - если только человек этот не изменился со времени нашей встречи, то я, надо думать, нужен ему для чего-то, иначе он обошелся бы со мной еще почище, чем Михель". Адольф Куглер тоже вспомнил о далеких днях молодости. - Прошу вас, пан Каспер, - сказал он, предупредительно распахнув обе створки двери. - Я отлично узнал вас... Мы ведь встречались, помнится, в юности. Какая радость будет для всей семьи панов Суходольских! - Вы продолжаете вести дела пана Вацлава? - спросил Каспер. Ответом ему была самодовольная улыбка, растекшаяся по лицу хозяина. - Продолжаю, - пояснил он, - но уже не в качестве нанятого поверенного, а как близкий друг и будущий родственник! - И, так как Каспер вопросительно глянул на него, он продолжал: - Я ведь собираюсь стать... в некотором роде членом их семьи... Панна Ванда, дочь пана Вацлава, в самом непродолжительном времени сделается моей супругой... Вы помните, вероятно, как я просил вас когда-то замолвить за меня словечко? Сейчас я с такой просьбой к вам уже не обратился бы! Каспер помнил о Куглере и кое-что другое, но это сейчас не имело значения. Гораздо важнее было то, что Куглер, поскольку он женится на Ванде, захочет, вероятно, помочь Збигневу... Нужно только выяснить, известно ли купцу об опасности, нависшей над Збышком. Судя по тому впечатлению, которое осталось у Каспера после первой встречи, Куглер был не из тех, что ради друга может пренебречь преследованием святой инквизиции. - А как поживают все они? - спросил молодой человек невинно, поднимаясь рядом с хозяином по лестнице, ведущей в богато убранные покои. - Как Збигнев? Небось уже в епископы или кардиналы метит? - О, пан Збышек сейчас меньше всего думает о сане и о духовной карьере, - махнул рукой Куглер. - Вы попали в Гданьск как раз вовремя, - добавил он улыбаясь. - Если вы задержитесь здесь на неделю-две, вам придется танцевать на двух свадьбах разом!.. Прошу же за стол - перекусить немного, - добавил он, видя, что гость его, взявшись за спинку стула, так и застыл на месте. - Две свадьбы в один день - это по нынешним трудным временам не так просто! - Понимаю, - пробормотал Каспер, чувствуя, что ему не следует выпускать спинки стула из рук. - Ваша свадьба и... Збигнева... надо думать? Значит, вам удалось завоевать сердечко маленькой Вандзи? Впрочем, что это я? Она сейчас, вероятно, совсем взрослая девица! - Да, и я попросил бы вас называть ее полным именем, - сказал купец, виноватой улыбкой прося прощения за высказанную просьбу. - Знаете, детская дружба... игры... все это со временем отходит далеко... - Да у нас с панной Вандой и дружбы особой никогда не было. Она была совсем ребенком, когда я ее знавал... Я больше дразнил ее, - успокоил Каспер Куглера. - Мне просто любопытно было бы сейчас поглядеть на нее... Какая она? Значит, вы завоевали все-таки ее сердце? - повторил он. - Стучусь, стучусь в это гордое сердечко, - пояснил Куглер, - и, надо думать, в самом непродолжительном времени достучусь... Пан Вацлав принял мое предложение, панна Ванда дала свое согласие, пани Ангелина говорит, что о лучшем зяте и мечтать не приходится... Правда, сама нареченная еще ни словом не обмолвилась мне о любви, - добавил Куглер, беспомощно разводя руками. - Ну что вы, пан Куглер, какая же паненка будет говорить своему жениху о любви! Да это понятно само собой! - А повидать панну Ванду вы сможете в самом непродолжительном времени, - заметил купец, наливая гостю стакан вина. - Я потому и попросил вас только перекусить, что вскорости намереваюсь угостить вас неплохим обедом: часа через два я жду к себе все семейство Суходольских... Будет и Збышек со своей невестой - дочерью покойного профессора Ланге... Каспер вскочил с места. - Прошу простить меня, - сказал он взволнованно, - я не могу показаться им в столь растерзанном дорожном виде. Я, конечно, навещу семью своего друга, но несколько позже... А пока очень прошу вас, не сообщайте им о моем прибытии в Гданьск... В скором времени мы непременно с вами встретимся в доме панов Суходольских... - Понимаю, понимаю, - ответил купец, хотя понимал одно: пускай этот несчастный сбросит с себя дорожный костюм, пускай разрядится в шелка и бархат, но этих страшных шрамов с физиономии ему не стереть. А вслух он сказал: - Я, помнится, давно уже дал вам возможность убедиться, что отношусь к вам с огромным расположением. - О том, что он высадил Каспера из своего дорожного возка в Торуни, купец, очевидно, забыл. - Прошу вас заходить ко мне почаще... Я рад услышать вашу одиссею... Могу свести пана Каспера со многими видными, влиятельными людьми Гданьска... Пан Каспер, если не ошибаюсь, сын славного капитана Берната, а я как раз веду сейчас дела Гданьской судовладельческой компании, где в зале, на видном месте, висит писанный маслом портрет вашего достойного батюшки... "Ага, вот в чем дело, - сказал сам себе Каспер и поторопился попрощаться с хозяином. - До обеда еще два часа... Даст бог, мы с ними разминемся", - решил он, сбегая по широкой лестнице. Дойдя до соседней ограды, Каспер, оглянувшись на резное крыльцо Куглера, вздохнул было с облегчением. И вдруг из-за угла навстречу ему показалась целая процессия, направляющаяся к дому, который он только что покинул. Впереди, поддерживаемая под руки двумя служанками или приживалками, медленно выступала невысокая полная пожилая дама, а справа от нее, чуть отступя, чтобы не задеть ее шлейф, - представительный усач. "Паны Суходольские... Как мало они изменились!" - подумал Каспер. Но, матка бозка, какими судьбами?! Слева от пани Ангелины, тоже отступая на шаг и изредка перекидываясь с ней и с ее супругом фразами, шагал... доктор Миколай Коперник! Не замечая прижавшегося к стене Каспера, каноник прошел мимо. "Как же это Учитель и словом не обмолвился о том, что собирается к Суходольским или Куглеру?!" Однако задумываться об этом Касперу было некогда, глаза его перебегали с одного лица на другое и остановились на последней паре. Две девушки, точно для того, чтобы подчеркнуть разительное несходство свое, шли, замыкая растянувшуюся процессию. Одна, высокая, тонкая, темноглазая, была несомненно красива и прелестна, но взгляд Каспера был прикован к другой - золотоволосой. Шла она, склонив голову, и слушала, опустив ресницы, что говорила ее спутница. Глаза! Глаза Митты! Как хотелось Касперу поглядеть в них! Подходя к дому Куглера, пани Ангелина обратилась с каким-то вопросом к девушкам. Митта подняла наконец свои голубые, обведенные темными кругами глаза, и молодой человек должен был опереться на резную решетку. Это была и Митта и не Митта... Это, конечно, была не та Митта, которая когда-то в морозное зимнее утро рыдала у него на груди в заснеженном переулке Краковского предместья. Это была новая Митта, как бы старшая сестра прежней: те же черты лица, те же голубые глаза, но выражение этих глаз - о боже! - совсем иное... Ведь тогда - ранним утром, когда Митта рыдала, прощаясь с ним, на лице ее сквозь слезы, точно солнышко сквозь тучи, нет-нет да проступала детская простодушная улыбка... Недаром профессор Ланге частенько пенял дочери, что не подобает немецкой степенной девушке держаться этаким шаловливым котенком. Черты лица Митты остались, понятно, те же, но сделались как-то суше, строже... Сейчас перед Каспером была взрослая печальная прекрасная женщина с несколько изможденным лицом и горькой складкой у рта. Заточение в монастыре могло изменить ее характер, но - кто знает? - может быть, и разлука с любимым? Может быть, отец Миколай неправ... Ведь поется же в песнях, да и философы всех стран и эпох твердят о том, что истинная любовь не считается с разлукой и не тускнеет от времени... "Узнает она меня или нет? Если, несмотря на эти страшные шрамы, узнает, значит - любит, значит - будет любить... А тогда..." Каспер и сам не знал, что будет тогда... Белый, как мел, с неистово колотящимся сердцем, стоял он, дожидаясь, что Митта вот-вот встретится с ним взглядом. Когда девушка подошла поближе, рука его невольно потянулась к ней, а сердце замерло в ожидании ее слов, ее голоса. Он даже закрыл глаза в ожидании чуда. Первой, однако, отозвалась кареглазая девушка: - Смотри, Митта! Бедняжка - такой молодой, статный и так изранен! Стыд нам и грех, что люди, сражавшиеся за родину, должны протягивать руку за подаянием! Замедлив шаги, Митта в упор взглянула на Каспера. Губы ее горько сжались, что-то в лице дрогнуло от сострадания. Дрожащими пальцами нащупала она у пояса кошелек, а нежный, нисколько не изменившийся за эти долгие годы голос произнес: - Помолись, убогонький, за упокой души воина Каспера! В ладонь молодого человека легла холодная монета. Каспер открыл глаза и несколько мгновений, точно окаменев, не мог двинуться с места. Потом он весь как-то сжался, сгорбился и опрометью кинулся прочь. И вдруг все члены семьи Суходольских, доктор Миколай Коперник и сам вышедший навстречу гостям Адольф Куглер увидели, как Збигнев Суходольский, который стал было уже подниматься по ступенькам, круто повернул назад и с криком "Каспер! Каспер!" бросился вслед за странным человеком в дорожной одежде. Глава десятая ПРИЗНАНИЕ ПАНИ АНЕЛЬКИ САНАТОРОВОЙ Не для веселой застольной беседы, не отведать вкусные, отлично приготовленные поваром пана Куглера бигосы, паштеты и вертуты направлялся шляхтич Суходольский в дом своего будущего зятя. Дело в том, что сегодня утром, спозаранку, в дверь к пану Вацлаву постучалась испуганная, не снявшая даже папильоток и ночного чепца супруга его, пани Ангелина. - Вацек, - сказала она жалобно, - тут пришла ко мне какая-то женщина... Говорит, что она жена доктора, но этому трудно поверить. Знаешь, вид у нее... Поговори с ней и дай немного денег... Она такая растрепанная, что просто страшно. Болтает бог знает что... Про инквизицию, про какого-то раненого хлопа... Я не поняла и половины... И тут же, следом за пани Суходольской, в кабинет хозяина ворвалась маленькая, худая и действительно очень растрепанная женщина. - Ой, Езус-Мария, горе мне, горе! - кричала она, тревожа утренний сон еще не поднявшихся с постелей молодых обитателей дома. - Я сама погубила его своим языком! И молодого шляхтича, и эту странную больную паненку! Не слушая ее дальше, пан Вацлав осторожно выдворил из кабинета свою супругу и плотно прикрыл за ней дверь. - О чем вы говорите? - спросил он строго, поворачиваясь к ранней посетительнице. Но та уже судорожно рыдала перед распятием, ломая худые и не очень чистые руки. Слово за слово пану Вацлаву удалось выпытать у гостьи следующее: Иоанн Санатор, он же Иоганн Вальдманн, муж этой женщины, человек общительный, не отказывающийся в компании пропустить лишнюю кружку пива. Заработки у него неплохие, и жили бы они неплохо, если бы не эта его пагубная страсть и не его щедрый и расточительный характер. - Вот недавно, пусть пан Суходольский не обижается, ее Ганс бесплатно перевязал и смазал целебной мазью руку хлопа пана Суходольского... И бинты и мазь стоят денег, а Ганс не взял с больного ни гроша... Пан Вацлав удивленно поднял брови, припоминая, какой же это его хлоп обращался за помощью к доктору Санатору. Так и не вспомнив такого случая, он учтиво пододвинул посетительнице кресло. - Потом он был приглашен в этот прекрасный дом и лечил молодую паненку... Ясновельможный пан, правда, хорошо ему заплатил, но Ганс тут же отнес золотой в трактир и угощал всех пропойц города Гданьска. Мало того: когда она, жена его, как он говорит, его "обожаемая Анелька", напомнила, что ему следует повторно навестить больную паненку, Ганс ответил, чтобы она не мешалась не в свои дела, что к Суходольским он больше не пойдет, потому что паненку пользует теперь прославленный медик - отец Миколай Коперник, которому он, доктор Санатор, не достоин даже развязать ремень сандалий! Но ясновельможный пан знает ведь, - продолжала она, поднимая на пана Вацлава заплаканные глаза, - что в медицинской практике не положено, чтобы один врач отбивал у другого пациентов! Отец мой тоже был лекарем, не столь прославленным, как доктор Санатор, но и он никогда не пошел бы на такое нехорошее дело, как каноник Коперник! Гостья замолчала, размазывая по лицу слезы и грязь. - Я внимательно слушал вас, пани, - сказал пан Вацлав терпеливо, - но до сих пор не понял еще, в чем дело. Что касается доктора Коперника, то он не взял с меня ни гроша, а так как я все равно собирался уплатить доктору Санатору, если бы вместо него не пришел каноник Коперник, то пожалуйста... рад буду... - И пан Суходольский потянулся к шкатулке с деньгами. К его удивлению, гостья, зарыдав, ухватилась за его руку. - Не надо, не надо! - закричала она... - Вы спрашиваете, в чем дело? - Анелька Санаторова, тяжело вздохнув, вытерла слезы. - Я только чуть-чуть, совсем легонько ударила его, - призналась она, - ну, и накричала на него, что он, мол, не дорожит своим домом и детьми, лечит бог знает кого! Я ведь не медик, и не костоправ, и не цирюльник, но я тут же поняла, что рана, которую Ганс перевязывал слуге пана Суходольского, нанесена никак не топором! Господи, это самая обыкновенная колотая рана! Такие раны отец мой вылечивал десятками, если не сотнями... Когда мы в повозке ездили за полком... "Ага, вот где разыскал бедный Санатор эту особу! - подумал пан Вацлав с соболезнованием. - Дочка полкового лекаря! - Делая вид, что слушает, пан Суходольский подремывал, прикрыв глаза рукой. - Денег она не берет, придется пригласить ее к завтраку, пусть пани Ангелина меня простит, но я обязан это сделать!" И вдруг одна случайно достигшая его слуха фраза пани Санаторовой заставила его встрепенуться. - И девушка эта - гостья панов Суходольских - имеет такой вид, точно она полжизни просидела в тюрьме или подземелье. Самая ясновельможная паненка может, конечно, заболеть огневицей или даже - пусть бог милует - оспой или холерой, но Санатор достаточно опытный медик, чтобы понять, от чего страдала эта странная девица, а если это уж такая страшная тайна, не надо было со мной всем этим делиться! Он шикал, шикал на меня и даже попытался зажать мне рот рукою, но не тут-то было: я взяла и выложила ему все как полагается! Проверив, плотно ли заперта дверь, пан Вацлав прикрыл также и окно. - Все это пани высказала супругу, конечно, потихоньку, как и принято при супружеских ссорах, чтобы не навлечь на себя злословия соседей? - спросил он, поворачиваясь к своей посетительнице. - Горе мне, горе! - закричала та, запуская пальцы в свои и без того всклокоченные волосы. - В том-то и дело, что, после того как я Ганса ударила, он, хлопнув дверью, выскочил на улицу, а я бежала за ним по улице и кричала все, что только приходило мне в голову! Я даже не могу припомнить, что именно я кричала... Пусть простит меня ясновельможный пан, но я напустилась и на слугу пана, и на доктора Коперника... - Итак, пани пришла ко мне повиниться в том, что заодно со своим супругом пани обругала и моего слугу, и доктора Коперника, а может быть, и наш дом? - спросил пан Вацлав, несколько успокаиваясь. - Так вот, пускай пани не тревожится: мало ли что можно наговорить со зла... Вернувшись домой, пани, конечно, примирится со своим супругом. То, что он, имея жену и детей, пропивает последние деньги в трактире, конечно, достойно порицания... Но пани столь привлекательна, - тут галантный пан Вацлав приложил руку к сердцу, - что, если бы пани не была так сурова к своему супругу, он безусловно больше времени проводил бы дома, а не искал утешения в кабаках! Прошу пани к столу, у нас сейчас подадут завтрак. Пани поест, успокоится и, вернувшись домой, как ни в чем не бывало, ласково и нежно заговорит со своим супругом... За приглашением пана Вацлава последовал новый взрыв рыданий. - А где он, мой Гансик? Я пришла к ясновельможному пану, чтобы он помог мне его разыскать... Ведь все это произошло из-за того, что он лечил эту странную молодую паненку! Когда пришли эти трое людей, я была уверена, что это городские стражники. Я ждала их со дня на день. Но они оказались очень любезными... Один из них даже взял на руки нашего маленького и сказал, что у него красивое личико... - Позвольте, позвольте, - сказал пан Вацлав, довольно невежливо останавливая жестом свою гостью, - при чем здесь, не пойму, молодая паненка, и что за трое людей, и почему пани ожидала к себе в дом городских стражников? - Да, святые муки Христовы, разве я не сказала, что Ганс, когда напивается, превращается в дикого зверя? Вот он на днях, напившись, так ударил по голове писаря из магистрата пивной кружкой, что того вынесли из трактира на руках... Ганс, протрезвившись, сказал, что дело плохо, что его посадят за это в тюрьму. А паненка... Ну, я расскажу все по порядку. - Вытерев слезы и высморкавшись в подол юбки, пани Санаторова продолжала: - Эти трое людей приходили не из-за писаря... Они стали меня расспрашивать о раненом хлопе пана Суходольского, о больной паненке... Пан Вацлав кашлянул в усы. У него пропала охота приглашать эту женщину к столу. - Это было позавчера... А вчера пришли уже другие люди и увели моего Гансика! - закончила пани Анелька, ломая руки. - Я решила, что это стражники, но соседи говорят, что это фискалы святой инквизиции. Соседи уверяют, что моего Ганса будут пытать и выпытают у него всю правду о паненке, что была в заточении, и о раненом хлопе... А если Гансик будет молчать, его сожгут на костре! - А откуда соседям известно о больной паненке и об этом чертовом раненом хлопе - понять не могу, что это за хлоп? - спросил пан Вацлав, еле сдерживаясь, чтобы не стукнуть кулаком по столу. - Да, матка бозка, пан Езус и святые апостолы, как я могла молчать, когда на меня свалилась такая беда! - ответила Анелька Санаторова, рыдая. Однако, разглядев гневный, кирпичного цвета румянец, проступивший на щеках старого шляхтича, она тут же испуганно добавила: - Пусть пан простит меня, но у меня в голове все так перемешалось, что я уже и сама не знаю, что было на самом деле, а что только вообразилось моей бедной голове... Но за что бы ни забрали моего доброго Ганса, очень прошу ясновельможного пана помочь мне его разыскать! Пан Суходольский пообещал женщине помощь и поддержку. В сердцах выпроваживая гостью, он все-таки сунул ей золотой. Не заходя в столовую, он заглянул в комнату Збигнева. После разговора с сыном он несколько успокоился. Оба они со Збигневом решили, что мало ли о чем могут болтать соседи. Пьяницу лекаря, по всей видимости, арестовали за драку в трактире, а поскольку в пылу ссоры с мужем пани Санаторова во всеуслышание выкрикивала все, что приходило ей в голову, то, понятно, соседи могли сделать свои выводы. Особенно, однако, это тревожить не должно: люд, живущий рядом с Санаторами, все больше мелкий, ремесленный и мастеровой - такие с доносом в святую инквизицию не побегут. Потолкуют, потолкуют, да и забудут... Единственное, что тревожило пана Суходольского, - это то, что жену Санатора расспрашивали о Митте. Однако Збигневу он ничего об этом не сказал. Эта неряха и соврет - недорого возьмет. Может быть, она всю историю с инквизицией приплела для красного словца, то ли для того, чтобы припугнуть "ясновельможного пана", то ли, чтобы его разжалобить, а главное - чтобы заставить его принять участие в судьбе доктора. Збигнев должен был от начала до конца рассказать о похищении Митты. Ну что ж, и этот рассказ только содействовал успокоению пана Суходольского. Ни Збышка, ни Генриха Адлера, ни беглого хлопа казненного браневского бургомистра, оказывается, никто в тех местах в лицо не знал, а уж об именах их - нечего и говорить! А что Франц - этот самый беглый хлоп - был ранен, а доктор Санатор перевязывал ему рану - тоже ни о чем подозрительном не говорит. Мало ли кто мог его подколоть, ну, хотя .бы та же городская стража! Пан Вацлав до того рад был выяснить наконец, какого это его хлопа перевязывал доктор Санатор, что даже не очень рассердился как на то, что Франц обратился за помощью к мало знакомому лекарю (а по нынешним временам это большая неосторожность!), так и на то, что беглый хлоп назвался слугой из столь добропорядочного дома... Но вообще-то говоря, хорошо, что Франц съехал от них со своей хорошенькой Уршулой! Плотно и вкусно затем позавтракав и запив еду ароматной домашней сливянкой, пан Вацлав и вовсе успокоился. И в таком благодушном настроении он пребывал до тех самых пор, пока старый Юзеф, обойдя стол, не шепнул ему тихонько, что к ним пожаловал каноник доктор Миколай Коперник, просит никому, кроме хозяина, о нем не докладывать и сейчас дожидается пана Вацлава в его кабинете. "Опять что-нибудь по поводу Збигнева и Митты!" - вздохнул старый шляхтич, поднимаясь из-за стола. Откровенно говоря, как ни мила была ему эта злосчастная профессорская дочка, он, как отец, предпочел бы, чтобы Збышек добывал себе невесту более обычным путем. Однако, если бы сейчас кто-нибудь заикнулся, что не одобряет выбора молодого Суходольского, пан Вацлав почел бы это за жесточайшую обиду. Не тратя много времени на обязательное вступление, Миколай Коперник передал хозяину дома все тревожные новости, услышанные от Тидемана Гизе, головой ручаясь за их достоверность. Весть о том, что святая коллегия начала расследование по делу о святотатстве, ограблении монастыря и похищении двух монахинь, а главное, что в качестве обвиняемых привлекаются Збигнев Суходольский, Генрих Адлер и беглый хлоп Франц Фогель, поразила бедного старого шляхтича, как громом. Он, с трудом дослушав утешения каноника, молча сидел в кресле, сжимая побелевшие руки. - Отчаиваться, однако, не следует, - говорил Коперник, - вы обязаны собрать все свои силы, мужество и настойчивость, чтобы не дать своим близким попасть в цепкие руки святой коллегии. - Что же я могу сделать? - спросил пан Вацлав, с надеждой поднимая на него глаза. - Что нужно для того, чтобы спасти моего мальчика, ну... и его товарищей? - Повторяю: настойчивость, мужество и... конечно... деньги, - ответил Коперник. - Деньги на разъезды, на подарки всяким писарям, секретарям и, да простит меня господь, если я клевещу на этих людей, деньги судьям... К сожалению, у нас так заведено... Простите меня - мною руководит не простое любопытство, - в каком положении находятся сейчас ваши денежные дела? - Как вам сказать... - ответил пан Суходольский смущенно. - Хлопы мои разорены войною, а драть с них шкуру, как это делают некоторые, я не могу... Из своего Сухого дола я уже несколько месяцев ничего не получаю. Эти затруднения, понятно, временные, и к тому же здесь, в Гданьске, есть близкий мне человек, который охотно выручает меня при случае. Это жених моей дочери, - добавил пан Вацлав смущенно, - состоятельный купец... Кстати, он и посоветовал Збышку обратиться за помощью к вам, когда болела панна Митта... Так вот, не окажете ли вы моему будущему зятю, негоцианту Куглеру, честь и не пожалуете ли вместе с нами к нему на семейный обед? Адольф будет польщен визитом столь высокого гостя... - Семейный обед? - переспросил Коперник в раздумье. - Не члены семьи в таких случаях могут оказаться лишними... - Пане Коперник, - сказал шляхтич проникновенно, - мне трудно обращаться к вам с такой просьбой, но должен признаться... Мой будущий зять - человек умный и просвещенный, он к тому же еще и человек великодушный... но ваше присутствие, отец Миколай, заставит его... - ...заставит его быть еще великодушнее, не так ли? - закончил Коперник мысль пана Вацлава. Все, что он слыхал о Куглере, мало оправдывало сложившееся о нем мнение его будущего тестя. Может быть, это и было одним из обстоятельств, побудивших вармийского каноника исполнить просьбу старого пана Суходольского. Необходимо было прийти на помощь не столько этому доброму, но до крайности легкомысленному человеку, сколько Збигневу Суходольскому и Митте Ланге. Бедные влюбленные и без того достаточно настрадались! Вот потому-то и увидел пораженный Каспер Бернат в семейной группе шествующих к дому Куглера Суходольских и своего милого Учителя. Когда запыхавшийся Збигнев с некоторым запозданием присоединился к обедающим, две девичьи головки разом повернулись к нему. - Не догнал! - ответил молодой человек на обращенный к нему безмолвный вопрос. - Но это, конечно, не был Каспер! Ванда заметила, с каким облегчением вздохнула ее подруга Митта. Адольф Куглер расслышал фразы, которыми перекидывались его гости, - Был ли это Каспер или не был, - сказал он бодро, - давайте-ка выпьем за здоровье этого человека! Как-никак раны свои он получил в сражениях, а не в драке под трактиром! Давай свой стакан, Збышек! Збигнев опорожнил стакан. Куглер налил ему второй. Потом молодой Суходольский сам наполнил себе третий. Никто из присутствующих за обильным столом Адольфа Куглера и не подозревал, что двое из гостей крайне обеспокоены полученными из Ольштына новостями. Так умело скрывали отец Миколай и пан Вацлав свои чувства. Третий из гостей, молодой Суходольский, нисколько не принуждая себя к веселью, просидел весь обед, опустив голову и не притрагиваясь к еде. На это тоже не было обращено внимание, разве что Ванда несколько раз с тревогой оглянулась на брата. - Матка бозка! До чего же походкой, статью, рыжими хоть и с проседью волосами он походит на Каспера! - вдруг сам себе сказал молодой человек. Пан Вацлав не успел сообщить сыну о своем разговоре с каноником Коперником, Збышек и без того был чем-то расстроен. Свое же волнение старый шляхтич старался не выдавать. То и дело он поглядывал на отца Миколая и, чуть заметив на губах каноника подобие улыбки, оглушительно хохотал в ответ на грубоватые шутки хозяина дома. Галантно передавая соседям по столу солонки, хлебницы, соусники, он не отрываясь следил за выражением лица каноника. С облегчением вздохнул пан Вацлав только тогда, когда дамам были поданы сласти, а мужчины перешли в кабинет хозяина потолковать о делах. Шляхтич подивился спокойному тону отца Миколая, когда тот сообщал Адольфу Куглеру о нависшей над домом его будущих родственников беде. - Будь сейчас другое время, ничего не стоило бы отвести обвинение и от Збигнева, и от Генриха, и даже от Франца, - сказа