л каноник. - Но как раз сейчас святой престол обеспокоен распространением ереси в Вармии и Поморье, а уж отцы инквизиторы всегда рады доказать свою преданность Риму. Но дело это и выеденного яйца не стоит. Вот я советую пану Суходольскому немедленно же отправиться в Краков и подать его величеству королю Зыгмунту жалобу на незаконные действия монахини Целестины и ее брата, покушавшегося на жизнь досточтимого профессора Ланге. Чтобы скрыть это злое деяние, они заточили в монастырь свидетельниц совершенного братом аббатисы преступления - девиц Митту-Амалию и Уршулу. К заявлению пана Суходольского я, как врач, пользовавший отца и дочь, прилагаю два свидетельства. Первое о том, что нанесенные профессору рыцарем Мандельштаммом побои привели к потере памяти и речи человека. Во втором свидетельстве я даю заключение о том, что девица Ланге находилась в здравом уме и содержание ее в монастыре под видом умалишенной незаконно. Я решил снабдить пана Суходольского письмом к Бернарду Ваповскому, старому моему другу и однокашнику... Последняя фраза отца Миколая была выслушана хозяином дома с почтительным вниманием: каноник Бернард Ваповский был влиятельным лицом при краковском дворе. Озабоченное выражение исчезло с лица Куглера. - Если Бернард Ваповский действительно захочет помочь пану Вацлаву, дело наше выиграно! - сказал он, облегченно вздыхая. - Бернард Ваповский действительно захочет помочь пану Вацлаву, - сказал отец Миколай так холодно, что румяное лицо Адольфа Куглера еще больше зарумянилось. А потом как ни в чем не бывало каноник продолжал: - Теперь дело за пустяками... Пан Суходольский сообщил мне, что испытывает временные финансовые затруднения. А поездка в Краков и хлопоты по всяким духовным и светским канцеляриям требуют больших денег... Однако, насколько я знаю, пан Суходольский так широко и охотно платит огромные проценты, что ростовщики наперебой станут предлагать ему свои услуги... - Но-но-но! - произнес хозяин дома и шутливо погрозил канонику пальцем. - Задолго до того, как я решился войти в эту уважаемую семью, я взял на себя ведение дел пана Суходольского. И сейчас тем более не откажусь помочь пану Вацлаву как советом, так и деньгами. Выручал я ведь его не однажды, выручу и нынче! - О Адольф, ты наш истинный друг! - в умилении воскликнул пан Вацлав, обнимая купца. Митта и Ванда, войдя, невольно стали свидетельницами этой трогательной сценки. - Вандзя! Митта! - так же умиленно сказал пан Вацлав. - Вот, а еще толкуют, будто купец никогда не сделает такого, из чего нельзя извлечь прибыль... А вот он, Вандзя, твой суженый, обыкновенный купец, в жилах его нет ни капельки шляхетской крови, а смотри, сколь он великодушен и благороден! - Иного вы бы мне, пан отец, в мужья и не избрали, - опуская глаза, промолвила Ванда. - Прошу прощения, Панове, - вмешался Коперник, - хотя я считаю, что дело ваше наполовину выиграно, но все-таки предложил бы, чтобы Збигнев с Миттой, а также Уршула с Францем на время переселились в Ольштын. Там их искать не станут, а наместник Ольштына - Тидеман Гизе - мой большой друг и сделает для них все, что в его силах... На время, - повторил он успокоительно, поворачиваясь к Куглеру, - пока пан Суходольский будет хлопотать за них в Кракове. У отцов инквизиторов длинные и цепкие руки. Необходимо обезопасить себя как можно тщательнее! А теперь я хочу извиниться перед любезным хозяином: мне нужно готовиться к отъезду, поэтому я вынужден покинуть этот гостеприимный дом. Сопровождаемый заверениями в любви пана Вацлава, благодарными взглядами Збигнева и Митты и низкими поклонами хозяина, Коперник удалился. Вскоре его примеру последовала и молодежь; Збигневу и Митте ведь тоже предстояли сборы в дорогу. - А теперь, Адольф, давай я обниму тебя по-настоящему, так как этого заслуживаешь! - выждав, пока все удалятся, воскликнул пан Вацлав. - Ты истинный друг нашей семьи, и я не сомневаюсь, что Вандзя будет с тобой счастлива! - Хотелось бы мне услышать это от самой панны Ванды, - с кислой миной освобождаясь от объятий пана Суходольского, заметил Куглер. - Э-э, ты не привередничай! - так и вспыхнул пан Вацлав. - Я дал за нее слово, а слово Суходольского - кремень! Берешь ты самую красивую девушку в Гданьске... Да что в Гданьске - пожалуй, и в Кракове мало кто может с нею сравниться! Милая, воспитанная, образованная, шляхтянка с кости и крови*. Да твоему отцу или деду и во сне такое не снилось! Небось в купцы-то вы из ремесленников, а может, из хлопов вышли? (* Польское выражение; соответствует русскому "до мозга костей".) Продолжи пан Суходольский такой разговор, не видать бы, пожалуй, ему денег Куглера как собственных ушей, но, к счастью, он вовремя опомнился. - Ну, да ладно, - виновато усмехнулся он, - не попомни моих глупых речей, Адольф! Правду говорит моя пани Ангелина: беда, когда шляхетская кровь мне в голову бросается... Куглер, сидя за своим столом, молча писал, изредка, точно подсчитывая что-то в уме, поднимая глаза к потолку. - Вот, - сказал он, присыпая написанное песком, - я, выяснив свои финансовые дела, решил, что могу ссудить моему будущему тестю десять тысяч талеров. А это бумага, которую вам придется подписать... - Вексель? Обязательство? - спросил пан Вацлав, охотно принимая из рук Куглера гусиное перо. - Но что-то ты раньше, Адольф, не требовал от меня никаких обязательств... Ладно, показывай, где мне проставить подпись! Купец с некоторым пренебрежением следил, глядя через плечо пана Вацлава, как тот царапает неумелой рукой пергамент, выводя свои закорючки. Ясновельможный пан был не шибко грамотен. - Да прочитали ли вы хотя бы бумагу, которую подписываете? - спросил Куглер в сердцах. - Вот уж действительно чисто шляхетское пренебрежение к делам! Какие могут быть обязательства между такими близкими людьми?! Каноник Коперник принимает меры для защиты жизни и свободы членов вашей семьи, а я принимаю меры для защиты вашего имущества... Отец Миколай правильно сказал: "У отцов инквизиторов длинные и цепкие руки". Пока вы будете возбуждать встречную жалобу против монахини и ее брата, святые отцы поспешат наложить секвестр на ваше имущество. А что к святым отцам попало, то и пропало... Попробуй, сними потом секвестр! Вот я и получил от вас расписку в том, что ваше имение Сухой дол поступает ко мне во владение до тех пор, пока вы не выплатите мне причитающиеся с вас десять тысяч талеров. Пан Вацлав растерянно посмотрел на него. - Сухой дол?! - воскликнул он. - Да там три мельницы, лучшая в округе конюшня, луга, лес. Не много ли Это за десять тысяч, Адольф? - Бог мой, неужели вы не понимаете, что это только формальность? Мог бы я потребовать в залог только одни мельницы, или эту вашу хатку в Осеках... Но я обязан поработиться как о своей будущей супруге, так и о ее семье! Если - пускай бог милует! - нагрянет инквизиция и вздумает оттягать ваше главное достояние, Сухой дол, я тут как тут - наложу на имение руку, а святые отцы останутся с носом! - Так-то оно так, - пробормотал пан Суходольский, - но я сразу ничего не соображу... "Сначала подписываешь, а потом соображаешь!" - подумал Куглер. - А может, пан Вацлав не верит в честность своего будущего зятя? - спросил он сухо, протягивая пану Вацлаву его расписку. - Прошу тогда уничтожить этот документ, но потом уже не бежать ко мне за помощью, если что случится! - Что ты, что ты, Адольф! - сказал пан Вацлав, отодвигая расписку на угол стола. - Я всегда верил тебе, а сейчас тем более верю! Ты ведь - и месяца не пройдет - станешь мне таким же сыном, как... - "как Збигнев" у него язык не повернулся сказать, и, чуть замявшись, пан Вацлав закончил: - как любой другой зять в шляхетском семействе. Заметил или не заметил эту заминку будущего тестя Адольф Куглер, но расписку его он, свернув трубочкой, спрятал в ящик стола, а ящик запер на замок. О том, что происходит в семье Суходольских, Каспер прежде всего узнал от отца Миколая, а через день и Адольф Куглер сообщил ему о беде, нависшей над этим беспечным домом. Он отыскал молодого человека в Осеках, где тот поселился по соседству с Францем и Уршулой. - Повлияйте на них, пан Каспер! - говорил купец с горячностью. - Прав отец Миколай: железо нужно ковать, пока горячо! Его величество король наш Зыгмунт настроен сейчас против Рима и с радостью поддержит старого шляхтича... А какие настроения будут у короля через месяц, никто не знает! Куглер зазвал к себе на ужин Каспера специально для того, чтобы тот уговорил пана Вацлава действовать. - Ради этого, - признался купец огорченно, - мне пришлось нарушить данное вам слово и оповестить Суходольских о вашем приезде... "Ну, чем скорее, тем лучше!" - решил Каспер, стискивая зубы. Здесь же, в гостиной Куглера, Каспер впервые после долгой разлуки встретился с Миттой. Для них обоих это был трудный день. Когда Каспер в сопровождении бледного и вдруг точно похудевшего Збигнева появился в комнате, Митта, вся вспыхнув, поднялась с кресла и сделала ему навстречу несколько шагов. "Так встречают человека много старше себя или умудренного большим житейским опытом, - промелькнуло в голове у Каспера. - Впрочем, я, конечно, и старше и опытнее этой бедной, милой и ни в чем не повинной девушки". Он молча склонился в низком поклоне. - Я очень рада вас видеть, пан Каспер... - Я - тоже, панна Митта... - Я должна вам объяснить, пан Каспер, почему я... Не думайте обо мне очень скверно... Когда пан Збигнев... - Не надо, Митта, - прервал ее Каспер. - Не надо никаких объяснений. Мы старые друзья, и не к лицу нам оправдываться друг перед другом. Я все понимаю, Митта, и полон самого подлинного уважения к вам... - Но я... я причинила вам такую боль и обиду... Каспер усмехнулся. - Вечной боли не бывает, Митта... Вот прошло всего несколько дней, и я... - Каспер хотел сказать: "И я уже начинаю к ней привыкать", но закончил фразу иначе: - и я, Митта, уже почти ее не ощущаю. Что же касается обиды, то вы взводите на себя напраслину: я нисколько на вас не в обиде! Слезы выступили на глазах у девушки. - Каспер, много лет назад я дала вам слово. И я должна его сдержать или уйти в монастырь, - так говорит отец Януарий, мой исповедник. А о батюшке моем позаботятся паны Суходольские... Я должна либо выполнить данную вам клятву, либо уйти в монастырь. Одно или другое... Сегодня я сообщила Збигневу свое решение, но он умолил меня дождаться вашего прихода. Я сделаю так, как вы мне подскажете. - Но разве отец Миколай не говорил с вами... - начал было Каспер. Девушка заплакала. - Отец Януарий - мой духовный наставник с малых лет, - едва выговорила она сквозь слезы. - Он говорит, что господь покарает за меня бедного отца... Отец Януарий и велел мне поговорить с вами и сделать так, как вы нам со Збигневом подскажете. Каспер оглянулся. - Збигнев, друг мой, подойди-ка сюда поближе! - И, обхватив товарища за плечи, Каспер подвел Збышка к Митте и насильно соединил их руки. - Вот что я могу подсказать вам! - безуспешно стараясь подавить волнение, произнес он громко. - Любите друг друга и будьте счастливы. Только обязательно пригласите меня на свою свадьбу! Происходящую в гостиной сцену наблюдали только что появившиеся в дверях хозяин дома и его невеста - Ванда Суходольская. В противоположность Куглеру, следившему за своими гостями с иронической улыбкой на губах, Ванда застыла на месте как очарованная, не спуская с Каспера горящих от восхищения глаз. - О, пан Каспер! Вы... вы золотая душа! Какое благородное сердце надо иметь, чтобы... - ...чтобы заставить забыть об этакой уродливой физиономии, - хихикнув, пробормотал пан Адольф себе под нос. Не ответив жениху ни слова, только окинув его негодующим взглядом, Ванда повернулась к брату: - Матушка и отец закончили сборы, дожидаются вас... Матушка надолго с отцом не расставалась еще с той войны... Нужно ее поддержать и утешить, и это твой долг, Збышек! Да и самому тебе с Миттой пора думать об отъезде! Такое наставление вам передал отец Миколай, уезжая... Митта и Збигнев несколько минут еще стояли, держась за руки и растерянно улыбаясь. Потом, не говоря ни слова, Митта подошла к Касперу и, поднявшись на цыпочки, поцеловала его в изувеченный лоб. Вечером, когда немного спала жара, провожали в дальний путь пана Вацлава. Было пролито немало слез. Три возка, груженные окороками, колбасами, копченой грудинкой, салом, маслом, вязками сушеных грибов, жбанами с домашним пивом, наливкой, штуками домотканого сукна и холста, заскрипели по дороге. Такими нехитрыми приношениями пан Суходольский надеялся смягчить сердца писцов и секретарей, от коих зависело продвижение или приостановка подаваемой им жалобы. Как ни странно, но старый шляхтич, обычно охотно и дававший и бравший деньги взаймы, решил на этот раз к талерам своего будущего зятя не притрагиваться. Выяснилось все же, что слывший когда-то первым кавалером и модником пан Вацлав непростительно отстал от краковских нравов. Столица сейчас мало ценила домашнюю снедь, наливки, домотканое сукно или холст. Краков потреблял заморские вина, заморские фрукты, индийские шелка и фландрские полотна, приглашал из-за границы поваров, лакеев и форейторов, а на все это требовались деньги, деньги и деньги! Прошла неделя, другая... От пана Вацлава не было никаких вестей. Легаты святейшей инквизиции, на счастье, в Гданьске не появлялись. Збышек и Митта уже не раз наведывались к Францу с Уршулой, обсуждая свой предполагаемый отъезд в Ольштын, но уехать пока не было возможности: сначала заболела Уршула и ждали, пока она поправится, потом совсем плох стал доктор Ланге. Наконец от пана Вацлава пришло послание, собственноручно нацарапанное старым шляхтичем. Видно, много пришлось ему пережить там, в Кракове, рука его сильно дрожала, с трудом выводя косые каракули. Половину послания совершенно невозможно было разобрать: чернильные кляксы, следы слез или воды, буквы, набегающие одна на другую, донельзя затрудняли чтение. Еле-еле разбирая отцовский почерк, письмо прочитала Ванда, сначала про себя, потом вслух - матери. Затем послание пана Вацлава перешло к Збигневу, от него - к Митте, Касперу, Францу и Уршуле. Последнему дали его прочесть Адольфу Куглеру. Письмо было столь неразборчиво, что домашние пана Суходольского поняли из него только то, что старый пан здоров, познакомился со многими влиятельными людьми, но что дела здесь делаются медленно и что ему придется задержаться в Кракове на месяц - два. Куглер с помощью увеличительного стекла разобрал все письмо от начала до конца. Прочитав его, он только покачал головой и, выдвинув ящик стола, снова пробежал глазами расписку своего будущего тестя. Потом, удовлетворенно щелкнув ногтем по пергаменту (бумаги, этого новшества, выделываемого из старых тряпок, купец для особо важных документов не признавал) снова спрятал расписку в ящик. Описывая нынешние нравы Кракова, пан Суходольский винился в своем упрямстве пани Ангелине: "Жалею я, дорогая женушка, что не послушал тебя и не избрал местом жительства Краков вместо Гданьска! Здесь наша Вандуся сделала бы, конечно, партию более подходящую, чем Адольф Куглер. Хоть и хороший он человек - и честный, и добрый, и благородный, - но все же купец, как ни говори!" Глава одиннадцатая ПРОСТЫЕ ДЕРЕВЕНСКИЕ ХЛОПЦЫ Брабанца - это, пожалуй, самый оживленный и самый кипучий район Гданьска. Здесь на улицах всегда встретишь больше людей, чем в центре города, потому что в центре богачи и аристократы разъезжают в каретах или, пользуясь услугами гайдуков, передвигаются по городу на носилках. Каспер с детства любил бродить по набережной, вступая в беседу с видавшими виды моряками всех стран и национальностей. Сейчас, однако, слоняться без дела ему было не с руки: он донельзя стосковался по работе, а к тому же безделье всегда приводит за собой раздумья и сожаления о прошлом, а этого Каспер боялся как огня. Старый друг капитана Роха Берната, узнав, что сын покойного уже водил корабли в венецианских и турецких водах, предложил ему сперва проследить за ремонтом каравеллы "Гелиос", а затем и принять командование над этим судном. Поселившись поблизости от Франца с Уршулой, Каспер все свободное время проводил у этих простых и добрых людей. Вечерами маленький домик Франца заполнялся разным портовым людом - матросами, корабельными плотниками, грузчиками, рабочими с верфей, да еще ребятами из солеварен и каменоломен. Там-то Каспер и сошелся впервые в жизни с городской беднотой. Друзья Франца вскоре сделались и его друзьями. Прямой и открытый характер Каспера располагал к нему этих людей. Рубцы на его лице свидетельствовали о том, что он много испытал в жизни, а простой наряд и загрубевшие от работы руки доказывали, что молодой человек мало выиграл в жизни от этих своих испытаний. Особенно сблизился Каспер с огромным, геркулесовского сложения, обладавшим громоподобным голосом кузнецом Петером Кенигом. Не умея ни читать, ни писать, кузнец неплохо разбирался во всем происходящем в Польше и в мире. Это был человек неглупый, вдумчивый, поэтому, очевидно, его так уважал и так льнул к нему весь рабочий люд с предместьев Гданьска. Время от времени Каспер навещал дом Суходольских. Пани Ангелина, которая поначалу побаивалась его шрамов и рубцов, понемногу свыклась с ними и находила, что Каспер настоящий кавалер, какие встречались только в добрые прежние времена: благородный, самоотверженный, готовый каждую минуту прийти на помощь тому, кто в ней нуждается. Правда, такой же отзыв добрая дама давала не так давно и Адольфу Куглеру. Однако умением успокоить пани Ангелину в самые трудные и тревожные минуты Каспер, на ее взгляд, далеко перещеголял даже жениха Ванды. - Ах, ах, пан Каспер, - не раз говаривала старая дама, - вас хоть к ране прикладывай! Какой чудесный ксендз из вас получился бы! Все смеялись, поглядывая на широкую грудь, на рабочие сильные руки молодого человека, на его статный торс. Смеялся и Каспер. Иногда по вечерам молодежь отправлялась в "Дом Артуса". Адольф Куглер, подыскав подходящих (другими словами- не отказывающихся от уплаты карточных долгов) партнеров, тотчас же скрывался в игорной комнате, а Каспер неизменно приглашал Ванду на танцы. Иногда он танцевал с Миттой, а Збигнев - с сестрой. Особенно нравились Касперу с Вандой медленные, плавные танцы, вроде недавно завезенных из Франции и Испании курантов и паванны. Не отказывались они покружиться и в стремительном родном обереке или пробежать по всем комнатам клуба в лихой мазурке. Весело взволнованный уходил в эти дни к себе домой, в Осеки, Каспер. Веселая и взволнованная возвращалась с танцев и Ванда. Как ни любила девушка брата, но иной раз она с недоумением и сожалением поглядывала на Митту. Как та могла... Збышек хороший, благородный, любит Митту, готов за нее в огонь и в воду, но... Да разве смог бы Збышек, перенеся все то, что пришлось претерпеть Касперу, остаться таким добрым, отзывчивым, даже веселым? Вспыльчивый и (девушка с огорчением это сознавала) легкомысленный Збигнев не чета своему ровному и спокойному товарищу! Легкомыслие шляхтичей Суходольских несомненно передалось этому единственному наследнику рода... А как интересно рассказывал Каспер о своей жизни в Италии, о пребывании у грозных казаков, о чете венецианцев - Бианке и Зорзио Зитто, о плавании по Средиземному морю... Когда же по ходу рассказа Касперу случалось коснуться жизни на галере, Ванда, нежно положив на его руку свою тонкую белую ручку, говорила: - О, не вспоминайте об этом, пан Каспер! Как-то молодой человек, глянув на эти лежащие рядом руки, сказал с улыбкой: - "Мавр и христианин". Так, панна Ванда, в Марокко называется похлебка из черных и белых бобов... Просто совестно рядом с вашей лилейной ручкой держать этакую грубую лапищу! Ничего не отвечая, Ванда, вдруг стремительно наклонившись, прикоснулась губами к его загорелой, загрубевшей и сильной руке. Долгое время пан Суходольский не подавал о себе вестей, семейные его стали уже тревожиться, как вдруг пришло долгожданное письмо. "С делами, - писал пан Вацлав, - уже покончено, отец Ваповский обещал мне поддержку и подмогу, король получил мою встречную жалобу, делу будет дан ход, и можете ждать меня в конце месяца". - Могу тебя порадовать, Адольф, - весело сказал Збигнев, повстречавшись вечером этого дня с сестрой, Куглером и Каспером у того же "Артуса". - Надо думать, что отцам иезуитам уже не придется накладывать лапу ни на наш дом в Гданьске, ни на наш Сухой дол. Отец пишет, что дела идут на лад. Но он очень поиздержался в Кракове... Придется, как видно, выслать ему немного денег. А я, кстати, получил письмо из имения, от пана Каэтана, управляющего. Он тоже сообщает приятные вести: хлопы наши понемногу оправились от разорения и наладили свои хозяйства. Только пан Каэтан почему-то спрашивает, кому следует выслать деньги, нам ли (я имею в виду матушку и Ванду) или... негоцианту пану Куглеру... Откуда-то он взял, что деньги следует выслать тебе! - добавил Збигнев со смехом. - Слыхал звон, да не знает, где он! Пан Каэтан человек бесхитростный и не осведомлен о том, что отец заложил у тебя и имение и дом только для того, чтобы спасти наше имущество от святых отцов инквизиторов! Адольф Куглер высоко поднял брови. - Не так уж он не осведомлен, этот ваш пан Каэтан, - сказал купец холодно. - Ему была переслана копия обязательства пана Вацлава, а также распоряжение, чтобы управляющий, как только соберется определенная сумма, деньги пересылал мне. Имение ваше ведь у меня в залоге и все доходы с него должны поступать мне. Збигнев, совсем как пан Вацлав, с силой дернул себя за ус. - Вы шутите, пан Куглер! - сказал он возмущенно. - Кто бы отдал вам в залог такое богатое имение за несчастные десять тысяч талеров? Если господь бог пошлет нам урожай, мы соберем... - "Соберем"? - ядовито перебил его Куглер. - Могу напомнить, что, пока я не занялся ведением ваших дел, этот ваш "бесхитростный пан Каэтан" даже не мог собрать суммы, необходимой для прожития вашей небольшой семьи. Я говорю не о военном времени, а о мирном, когда за двенадцать лет хозяйничанья пана Каэтана выдался всего один неурожайный год. Ведь и этих "несчастных" десяти тысяч у вас в нужный момент не оказалось! Збигнев молчал. Только на щеках его под кожей ходили злые желваки. - Деньги на дорогу пану Вацлаву я, конечно, вышлю... - продолжал Куглер. - Но до этого мне необходимо поговорить с панной Вандой. Мимо, в плавной паванне, раскланиваясь и приседая, прошла Митта с каким-то рослым шляхтичем. А где же Ванда? Ага, вот и она, обмахиваясь платочком, стоит у стены, а около нее, конечно, Каспер Бернат. Эта пара так была занята беседой, что Збигневу пришлось дважды окликнуть сестру. - Ванда, - сказал он, когда девушка со своим каналером подошла к ним, - купец Куглер хочет с тобой поговорить. Ни в этот день, ни когда-либо потом никто из близких панны Ванды не узнал подробностей ее разговора с женихом. Из комнаты, куда они удалились по просьбе Куглера, девушка вышла с пылающими от гнева щеками. - Все кончено, - сказала она Касперу со вздохом облегчения, - я уже не буду Куглершей! Господи, какое счастье! - Панна Ванда, - начал Каспер обеспокоено, чувствуя, как громко и радостно забилось его сердце, - панна Ванда, если вы имели неосторожность обидеть Куглера, то, боюсь, он отомстит вам. А от него всего можно ожидать... Теперь я имею право сказать вам это... - Я имела неосторожность, - ответила Ванда весело, - сказать купцу, что никогда его не любила и, конечно, никогда не полюблю. Что дала согласие выйти за него замуж, полагая, что он человек честный, благородный, всецело преданный интересам нашей семьи. А поскольку он и не честен, и не благороден, и не предан интересам нашей семьи, я возвратила ему его кольцо и взяла назад свое слово... Только не стращайте меня, пан Каспер, а поддержите в эту трудную минуту, - сказала девушка тихо. - Я у вас хочу учиться мужеству и самообладанию. Куглер сказал: "Сегодня вы прогоняете от себя Куглера, а завтра он выгонит вас с вашим братцем и батюшкой из вашего прекрасного городского дома и из вашего прекрасного Сухого дола!"... Но отнюдь не поэтому мне нужна ваша поддержка, пан Каспер. Мы со Збигневом готовы уже ко всему... Беспокоят меня только отец и матушка: как они перенесут это известие? Даже Юзеф, старый слуга Суходольских, был несказанно рад, что его панночка не сделается купчихой Куглершей. - Ведь вы подумайте, - говорил он жалобно, - придет он к старому пану, даже разрешения не спросит, развалится в кресле... А намедни стал палкой своей измерять зальце, где панночка и панич учатся заморские танцы... Говорит, что здесь он, мол, какую-то свою пантору устроит! Вечером Каспер в первый раз в жизни обманул своих друзей и не пришел, как обещал, к Францу, а там, дожидаясь его, собралось немало народу. Из Орденской Пруссии пришли нехорошие вести, и вот, чтобы потолковать о них с Каспером, Франц и зазвал к себе соседей и единомышленников. А Каспер, ничего не подозревая, танцевал в это время с Вандой в "зальце" Суходольских, так и не превращенном в "пантору" купца Куглера. Легкомысленный и беспечный дух дома взял верх над рассудительностью и благоразумием Каспера. - Порадуемся же немного, пока мы еще можем радоваться, - сказала Ванда, - и вы с нами, пан Каспер! Мне кажется, что вам необходимо каждый день петь, танцевать и веселиться, чтобы в вашей душе изгладились печальные воспоминания. Вернись Каспер в тот вечер пораньше, ему, возможно, довелось бы еще застать в живых своих старых друзей и однокашников - Сташка Когута, прозванного Жбаном, и Яся-Сороку. В сумерках, как раз тогда, когда Каспер с Вандой выполняли какие-то новые затейливые па, мимо домика Франца раз-другой прошел худенький монашек в грязной, заношенной рясе. Он заглянул в дверь, в окно, а так как в этой части города монахов не очень жалуют, то хозяин немедленно осведомился, что ему здесь нужно, и не очень любезно добавил приглашение убираться "до дзьябла". Монашек вместо ответа протянул записочку, адресованную Касперу Бернату. На грязном клочке бумаги старый однокашник Каспера - Ясь, прозванный Сорокой, сообщал, что он, Ясь, а также Станислав Когут арестованы святой инквизицией по обвинению в сочувствии и содействии еретику и споспешнику Томаса Мюнцера - бунтовщику Генриху Адлеру. "Сташка так пытали, - писал Ясь, - что размозжили ему руки и ноги, а у меня, хвала господу, пострадали только ноги, и я могу держать перо. Пишу тебе по-польски, а не по-латыни для того, чтобы если не ты, то другие смогли прочитать это письмо. Ни у меня, ни у Сташка нет ни одного зуба во рту: святой отец выбил их тяжелым распятием. Жить нам осталось недолго, значит, муки наши скоро придут к концу. Сожгут нас в ночь на святое воскресенье". Каспер вздрогнул от спокойного тона, каким сообщалась эта страшная новость. "Если брат Тадеуш застанет тебя, то он же проводит тебя на парусник и доставит в Крулевец, чтобы ты все увидел и рассказал кому надо о нашей смерти. Брата Тадеуша послали нам на выручку братья из Орденской Пруссии, но ни я, ни Сташек не можем двинуться с места. Хвала господу, что нам хотя бы не вырвали языки. Сташек перед смертью хочет поговорить с народом. А я, хоть и прозвали меня в академии Сорокой, красно и складно говорить не умею. Да хранит тебя господь, Каспер, как радостно будет нам со Сташком сознавать, что ты будешь при нашей кончине. Только в первые ряды не вылезай, спрячься в толпе! Твой старый товарищ Ясь. За Станислава Когута расписался тот же Ясь". С письмом этим до прихода Каспера познакомился Франц. Потом, созвав друзей, он им также его прочитал. Славные люди на разные лады строили планы, как бы отбить отца Станислава и отца Яна у отцов инквизиторов, но монашек объяснил, что это дело невыполнимое. Осужденные строго охраняются. А кроме того, если бы каким-нибудь чудом и удалось их освободить, до лодки с размозженными ногами они добраться не смогут... Жалел очень монашек, что не удалось ему повидать Каспера Берната, но ждать он не может, пора в обратный путь. Он, монашек Тадеуш, возьмет все же на свою душу грех и сообщит осужденным, что друг их Каспер прибыл вместе с ним в Крулевец, чтобы попрощаться со старыми друзьями. Петер Кениг и его товарищи вызвались проводить брата Тадеуша до гавани, где в стороне от других стояло у причала его маленькое суденышко. Горько и безнадежно плакал в ту ночь давно уже не плакавший Каспер Бернат. - Простые деревенские парни, - бормотал он сквозь слезы. Так когда-то назвал Станислава Когута и Яна Склембинского декан Краковской академии. - Ясь, милый Сорока-Ясь, прости меня! - с раскаянием обращался Каспер к товарищу, точно тот стоял тут же рядом. - Прости меня, Ясь, мы ведь с Генрихом заподозрили, что это из-за твоей болтовни стали известны имена участников нападения на монастырский обоз! "До воскресенья, - думал Каспер, - мне в Крулевец никак не добраться, даже если бы удалось раздобыть лодку!" Еще одно сообщение сделал друзьям Франца монашек Тадеуш, но в первые минуты это известие как-то не дошло до удрученного горем Каспера. Только к утру он осознал, какая опасность нависла над самыми близкими его друзьями. Сообщение исходило от Генриха Адлера из Орденской Пруссии. У мужицкого вожака были, очевидно, всюду друзья и соглядатаи. Брат Тадеуш сообщил, что люди брата Генриха проведали, будто в ночь на четверг от Крулевца отвалила бригантина, а на ней - барон Мандельштамм, а с ним - монахи, рыцари и ландскнехты. По словам одного из рейтаров, они направляются в Гданьск по повелению отцов инквизиторов, чтобы захватить подследственных еретиков Збигнева Суходольского, Франца Фогеля, а также беглых монахинь и колдуний Уршулу и Амалию-Митту, чтобы судить их и казнить до того, как расследованием этого дела займется королевский суд. - Ну, мы еще посмотрим, кто кого! - сказал Франц угрожающе, когда Каспер посоветовал ему со Збигневом, Миттой и Уршулой бежать во Фромборк, под защиту отца Миколая, а еще лучше - в Ольштын, к наместнику отцу Гизе. Однако, пораздумав, Франц решил, что Каспер прав. - Только до отъезда надо бы Збигневу с Миттой перебраться к нам, в Осеки. Шляхтичи и купцы в городе так отгородились друг от друга высокими заборами, что никто и не вступится, если на них нападут. А в Осеках мы живем на виду: если кто вздумает нас тронуть - тут же нас оборонят соседи! Портовому сторожу хромому Мацею было поручено зорко следить за бухтой. Как только он заметит подходящее к порту судно, он тотчас должен дать знать Францу и его товарищам. Под вечер Каспер, Збигнев и Митта были уже в домике Франца. Мацей сообщил, что бригантина еще не прибыла. В доме собрались друзья Франца. Они были потрясены готовящейся расправой инквизиторов со Станиславом Когутом и Ясем-Сорокой и были полны решимости отстоять хотя бы своих близких товарищей. Имя Генриха Адлера, как убедился Каспер, было и здесь хорошо известно. "Лодка мне уже обещана. Однако до утра трогаться не стоит, - решил Франц. - Если у Генриха нашлись соглядатаи среди людей кардинала и барона, то, кто его знает, нет ли у святых отцов своих соглядатаев здесь, в Осеках! Мало ли бездельников шляется в порту! И не увидишь, и не услышишь, как враги подберутся!.. - Послушай, - обратился он к кузнецу, - тебя, Петер, знают и ценят все парни не только в Осеках, но и в Шкотах, и на Бискупской горе... Собери десятка два своих молодцов и, если надо будет... - Понимаю, - отозвался Петер, - по мне, конечно, лучше бы не проливать крови, но, если придется, гданьские ребята не подведут... Вот только оружия настоящего у нас нет... - За этим дело не станет, - пообещал Збигнев, - весь наш "рыцарский зал" обыщу! - И, как ни уговаривали его Каспер и Митта, молодой Суходольский решил еще раз вернуться домой. Выходя на крыльцо, Збигнев заметил невзрачного маленького человечка, который немедленно нырнул за угол. "Так и есть, - подумал молодой шляхтич, - Франц прав: у святых отцов имеются здесь соглядатаи... Хорошо, что хоть мы с Каспером и Миттой прошли сюда незамеченными". И действительно, направляясь под вечер в Осеки, Збигнев много раз оглядывался, но ничего подозрительного не заметил. "Ну, уж теперь я этого мерзавца повожу!" "Водил" своего непрошеного спутника Збигнев по всему городу. Нырял в проходные дворы, заглядывал два раза "на огонек" в харчевни и наконец, убедившись, что шпион отстал, свернул к дому. Упаковав с помощью старого Юзефа все развешанное по стенам "рыцарской комнаты" оружие, Збигнев распрощался с плачущей матерью и Вандой. В сопровождении того же верного Юзефа он направился в Осеки. Старик шел следом за своим панычом, наблюдая, нет ли поблизости соглядатая. ...Стучали в свои колотушки ночные сторожа, редкие прохожие опасливо обходили Збышка стороной. Молодой Суходольский благополучно добрался до домика Франца. Ночь была мутная, мглистая. - Эх, и славная же ночка для бегства! - таким восклицанием встретил товарища Каспер. - Жаль даже, что придется ждать утра! Впрочем, и святым отцам такая ночь для высадки пришлась бы как нельзя более кстати! Время было позднее, но никто не ложился спать. Уршула вышла было во двор снять с частокола кринки и горшки и вдруг тотчас вернулась обратно. - Заприте дверь, - сказала она по виду спокойно. - Может, ничего страшного и нет, но из порта с набережной подымаются солдаты. - Проследи, к нам ли они сворачивают, - отозвался Франц так же спокойно. - Увидишь, что идут нашим переулком, - беги задами за Петером Кенигом! Прошло несколько минут. Франц выглянул за дверь. Где-то в конце переулка по направлению к его дому продвигалась группа людей. В тишине и темноте только слабо позвякивало и поблескивало оружие. - Уршула! - позвал он. Но жены его уже не было. - Ну, если это барон с ландскнехтами, - сказал Франц, возвратившись в дом, - нам нужно будет продержаться, пока не подоспеет кузнец со своими ребятами. А ну-ка, заваливайте окна и дверь чем придется! Загремели столы, тяжелые дубовые лари, скамьи, табуреты, кровати... Митта работала наравне с мужчинами, пока Каспер, подтолкнув Збигнева, не показал на нее глазами. Девушка была необычно бледна, руки ее дрожали. Збигнев отвел Митту на чердак и, заложив слуховое окно периной, оставил девушку там. - Верно, так-то будет поспокойнее, - заметил Франц. Дом превратился в неприступную крепость. Потом Франц, Збигнев и Каспер разобрали оружие и зарядили мушкеты и пистоли. В дверь громко и отрывисто стукнули три раза. - Кто там? - спросил Франц, раздувая фитиль аркебузы. - Открывайте во имя воинствующей церкви! - Вот что, молодчик, - отвечал Франц. - Если воинствующей церкви что от меня нужно, на это есть день! Проваливай-ка, а не то получишь сливу в лоб! - Живее! - вдруг донесся с улицы рыкающий бас. - Что вы там, заснули, что ли? Ломай дверь! - Барон Мандельштамм! - узнал голос Збигнев. В заваленном вещами окне осажденные оставили маленькую щелку для наблюдений. Не успел Франц подать знак, чтобы затушили масляную лампу, как к щели приникла чья-то физиономия и немигающий глаз попытался при свете небольшой коптилки оглядеть комнату. Франц сунул в щель еще не потухший фитиль. Человек заорал от боли и тотчас же отскочил от окна. - Что, не шляхетский способ обороны? - видя недовольное лицо Збигнева, спросил Франц. - А когда нас с вами, пан Збигнев, будут поджаривать на костре, вы и шляхетство свое забудете! Тс-с-с! - и, приложившись, тут же выстрелил. Громко охнув, один из ландскнехтов свалился к самым ногам лошади барона. - Доннерветтер! - заорал Мандельштамм. - Один окривел, второй убит - этак они мне всех людей изведут, а я за каждого солдата деньги плачу! Суньте аркебузу в окно и палите! Раз - мимо, два - мимо, но в конце концов кого-нибудь да подстрелите! Начальник ландскнехтов, подойдя к барону, стал что-то шептать ему на ухо. - К чертовой бабушке! - заорал тот. - Тогда пускай его преосвященство нанимает своих солдат. Давайте-ка сюда этого кривого! Ландскнехт подошел, прижимая к глазу тряпицу. - Ты рассмотрел, сколько там этих еретиков внутри? - спросил барон. Солдат молчал. - Тебе что, язык отстрелили? - грозно рявкнул Мандельштамм. По лицу ландскнехта расплывались слезы и кровь. - Их там не один человек, - сказал он дрожащим голосом. - Разрешите пойти на перевязку!.. - Кто схватит еретика живьем, - кричал Мандельштамм, - тому святой отец обещает пятьдесят талеров, а я за мертвого от себя еще двадцать пять добавлю! Вперед, ребята! Веселее! Первый из выполнивших приказание барона солдат упал тут же с размозженной головой. Трудно сказать, от чьей руки он пострадал: выстрелы Каспера и Збигнева прозвучали почти одновременно. Толпа вначале отшатнулась от окна, потом, понукаемая начальником, снова к нему придвинулась. Барон что-то кричал наемникам, стараясь все же держаться от опасного места подальше. - Не забывайте о двери! - предостерегающе шепнул Франц. Но было уже поздно. Тра-а-а-х! В вышибленную филенку просунулось тупое дуло аркебузы. - Наподдай! Наподдай! - командовал кто-то на улице по-немецки. - Наподдам! - с сердцем пробормотал Збигнев и действительно так наподдал по дулу, что на крылечке раздался треск сломанных перилец и что-то с грохотом рухнуло вниз. - Расходился наш пан шляхтич, - с одобрением промолвил Франц. - Небось в грудь мерзавцу под самые ребра его же аркебузу вогнал!.. Окошко! Окошко! Так и перебегали осажденные от двери к окну и от окна к двери. - Что-то Уршулы с подмогой так долго нет! - с тревогой сказал Збигнев. - Ночь, - коротко отозвался Франц. - Трудно людей созвать... - Бери их! - бесновался на улице барон. - Живыми или мертвыми бери! На крылечке слышно было кряхтение, какая-то возня. С грохотом повалился с самой верхушки заслона тяжелый дубовый табурет. - Эх, поддается дверь, - пробормотал Франц с досадой. - Давайте еще что-нибудь! - добавил он, оглянувшись. А Збигнев с Каспером уже подтащили к двери огромный куль с мукой. - Пускай они даже высадят дверь, - с угрозой пробормотал Збигнев, - мы с Каспером станем по обе стороны и будем защищать узкий проход. Вспомним о Фермопилах! Вспоминать о Фермопилах было некому: Франц вообще о них не слыхал, а Касперу было не до них - он с аркебузой наготове сторожил у окна. Вдруг он в тревоге повернулся к товарищам: - Барон отдал приказание поджигать дом! Осажденные прислушались. - Ленивые свиньи! - отдавался в узеньком переулке голос барона. - Где же факелы? Тащите их сюда! А вы вчетвером собирайте щепки, в порту этого добра много! Мы выкурим их всех, как лисицу из норы! В пылу гнева Мандельштамм забыл об осторожности. - Посторонитесь-ка! - сказал Франц товарищам. Долго он не целился. Беглый хлоп недаром столько месяцев пробыл в егерях у бургомистра Тешнера. С одного выстрела он валил оленя. В маленькой комнатке раздался ужасающий грохот. - Господин барон убит! - прорезал наступившую тишину чей-то пронзительный возглас. - И тебя туда же! - сквозь зубы пробормотал Франц. Второй выстрел последовал за первым. - Господин начальник убит! - раздался отчаянный крик. - Что делать, господин начальник убит! Франц Фогель не знал промахов. - Ну что ж, давайте в порт, к нашей бригантине! - предложил было кто-то из ландскнехтов и тотчас же испуганно нырнул в толпу: к домику Франца подскакал еще один всадник. - Кто это в порт собрался! - закричал он. - Первый же, кто повернет назад, отведает вот это! - Он вытащил длинный меч. - Ага, натащили щепы? Ну что ж, дом подожжем, а вы сторожите все выходы! Это тебе на бригантину захотелось? - повернулся он к рослому солдату с серьгой в ухе. - Если жив останешься, попадешь домой. Но не раньше, как выполнишь то, для чего тебя наняли! А пока подбери пяток товарищей и полезайте на крышу - как бы они через чердак не удрали... - Эге-ге, этот бархатный голос мне знаком! - пробормотал Каспер. Он внимательно прицелился, но курка не спускал. И аркебузы, и сабли, и ножи, и даже пороховницы Збигнев из дому захватил, но пороху в них было мало. Стрелять нужно было с выбором. - Что же ты медлишь? - прошептал Збигнев Касперу на ухо. - Это фон Эльстер, не узнал его, что ли? Но Каспер молча вглядывался в темноту. Вот по переулку прошло еще несколько человек. Кто-то в длиннополой одежде, раскинув руки, заслонил окно. - Запрещаю убивать кого бы то ни было, - раздался предостерегающий тихий голос. - Мы должны в целости препроводить всех к отцам инквизиторам. - Патер Арнольд! - не мог удержаться от восклицания Збигнев. - Драгоценный мой наставник! Вот тогда-то и прозвучал выстрел Каспера. Сколько раз, бывало, твердил ему старый рубака атаман Шкурко: "Ненавидеть или любить, сынок, можешь горячо, но целиться во врага надо холодно, с расчетом". Не до холода и не до расчета было сейчас Касперу, и он промахнулся. Больше пороху у четверых товарищей не осталось. Ландскнехты, послушные приказанию фон Эльстера, цепочкой окружили дом, столпились у крыльца, только к окну подходить остерегались. Слышно было, как тяжелые сапоги загрохотали по черепице крыши. - Митта! - сказал Збигнев. - Надо ее привести сюда! - Гореть всюду будет жарко! - проворчал Франц сердито. И, глядя в окно, добавил: - А вот уже и факелы несут! - Помолимся, ребята, - сказал он, опускаясь на колени. - Авось и без поповского последнего причастия попадем на тот свет! - И вдруг тут же вскочил на ноги. - Держитесь, братья, идем на помощь! - загремел у самых окон дома зычный голос кузнеца Петера. - Бей папистов проклятых! - Гляди назад! - заорал фон Эльстер. - Аркебузы - огонь! Раздался залп. Один факел, дымя, покатился в траву. Над толпой пронесся жалобный женский стон. - Уршула! - вне себя от ярости закричал Франц. - Уршулу убили! - отозвался голос из толпы. - Бей проклятых наемников, бей без пощады! Аркебузеры не могли сдержать яростный натиск кучки молодых парней, приведенных кузнецом. Десятка полтора здоровенных моряков с топорами, рослых грузчиков с баграми и дубинками до того стремительно налетели на ландскнехтов, что не прошло и часа, как схватка была кончена. Наконец можно открыть дверь! Збигнев бросился к отцу Арнольду. Кардинал, взобравшись на коня Мандельштамма, дал было шпоры. Его бывший ученик одной рукой схватил коня под уздцы, а другой - с силой рванул старика с седла, но тут же от удара мечом замертво свалился рядом с кардиналом на землю. Повторить удар рыцарь фон Эльстер не успел: острый крюк багра стащил его с коня. Едва он вскочил на ноги, как Каспер вонзил клинок ему в грудь. - За Збышка! За Вуйка! - хрипло приговаривал он. - А это - за Каспера Берната, проданного в рабство! Патера Арнольда прикончил кто-то из матросов. Подняв истекающую кровью Уршулу, Франц на руках, как ребенка, внес ее в дом. Оставшиеся без начальников и руководителей ландскнехты бестолково метались в переулке и разбегались по соседним улицам. Перед домиком Франца остались только убитые и раненые да толпились ребята кузнеца с дубинками, топорами и баграми. Каспер наклонился над распростертым у крыльца телом Збигнева. - Збышек! Откликнись! Скажи хоть слово! Збигнев тяжело и хрипло дышал. Кто-то посветил факелом, раненый на секунду открыл глаза и тут же закрыл их снова. На земле расплывалось темное пятно, подошвы Каспера скользили в крови. Осторожно приподняв Збигнева, Каспер с матросом внесли его в дом. Их догнали легкие шаги: это Митта, спустившись с чердака, в темноте и сутолоке разыскала своего любимого. Двое портовых рабочих привели обезоруженного ландскнехта с серьгой в ухе. - Что делать с подлюгой? - спросили кузнеца. - Мы уже после смерти начальников захватили его на крыше. - По справедливости их всех следовало бы вздернуть... Но что с них спрашивать! Эй ты, зови своих молодцов да подберите этих вот. - Петер показал на тела убитых и раненых. - Грузите их на бригантину и уходите, пока целы, в море! - Да ведь перевешают нас всех, как собак, если мы с таким грузом явимся в Кенигсберг, - мрачно прохрипел солдат с серьгой. - Скажут еще, пожалуй, что мы сами их... - Да, такие случаи бывали, - заметил Франц. - В замке Рутенберг наемники убили старого рыцаря и его сына, а сами переметнулись к Мюнцеру. - А кто тебе, дядя, велит тащить их в Кенигсберг? - усмехнувшись, заметил молодой матрос. - Море большое, камней на берегу хватит! А сами расходитесь по домам, платить-то вам уже некому! Ландскнехт промолчал и пошел собирать своих. Занималась заря. Надо было решать, что делать дальше. Перевязав Збигнева, заботу о котором взяла на себя Митта, Каспер присоединился к Францу и Петеру, расположившимся за столом потолковать о делах. Кузнец предложил Митту с раненым Збигневом, Франца и Уршулу отправить во Фромборк. - А зачем, не пойму, нам уезжать сейчас, когда со злодеями мы разделались? - возражал Франц. - Да и как раненых наших тревожить? - За то, что мы "разделались", нас тоже по головке не погладят, у твоего порога все это случилось... - резонно заметил кузнец. - Меня-то и матросов да грузчиков моих ищи-свищи - мало ли в порту матросов... Да и святая коллегия может назначить других людей для ведения вашего дела, - добавил он, подумав, - обвинение в святотатстве с вас еще не снято. А что до раненых... - Раненых лучше отца Коперника никто на ноги не поставит, - вмешался Каспер. - До Фромборка путь недолгий... А окрепнут немного - отец Миколай сам распорядится: в Ольштын ли их к отцу Тидеману переправить или в Гданьск. - И ты с ними? - спросил Петер. - Я останусь здесь. Мне ничто не грозит... Переселюсь к Суходольским до приезда пана Вацлава или возвращения Збышека... Нельзя в такое время оставлять в доме одних женщин! Да я ведь и ненадолго - ремонт на "Гелиосе" заканчивается, скоро отплыву в дальние страны... С первыми лучами солнца большая шестивесельная лодка отчалила от пристани Мотлавы. Каспер стоял на берегу и махал отъезжающим рукой. С тяжелым сердцем возвращался он в дом Суходольских. Было уже совсем светло, но Каспер несколько раз прошелся мимо крыльца, чтобы ранним приходом не обеспокоить хозяек. Ванду он застал в столовой одну: пани Ангелина, вне себя от тревоги за Збышека и Митту, молилась в спальне. - Только вы уж матушку не волнуйте, - сказал Каспер, закончив рассказ о событиях сегодняшней ночи, - когда вы ее достаточно подготовите, можно будет посвятить ее во все, но даст бог, Збигнев до того времени окончательно поправится... - Почему же пан Каспер не уехал с ними? Мой боже, у меня теперь ни на минуту не будет спокойно на сердце! - Мне ничто не угрожает, панна Ванда... И все же я попрошу пристанища в вашем доме, хотя бы до приезда пана Вацлава... Ванда молча с благодарностью пожала Касперу руку. С утра до вечера Каспер теперь пропадал в порту. Весна была в полном разгаре, и "Гелиос" вскоре должен был выйти в море. Ремонт подходил к концу. Каравелла вся сияла свежей краской, на бушприте уже развевался польский флаг. Корабль гордо и плавно покачивался у причала. Обитателей дома Суходольских беспокоило только отсутствие вестей от Збигнева и Митты. Наконец пришло долгожданное письмо из Фромборка. Збигнев уже мог сидеть, писать, играть с Миттой в шахматы. Об этом он и сообщал Касперу и Ванде. Здоровье Уршулы тоже быстро идет на поправку. Раны их, как оказалось, были не опасные. Отец Миколай принял беглецов с большим радушием, а сейчас собирается препроводить всех в Ольштын, где им будет еще спокойнее. Отец Тидеман в Ольштыне же повенчает Збышка с Миттой. Глава двенадцатая САМАЯ КОРОТКАЯ, НО ОЧЕНЬ ВАЖНАЯ ДЛЯ КАСПЕРА И ВАНДЫ К началу лета в Гданьск наконец возвратился пан Вацлав Суходольский. От него, как, впрочем, и от пани Ангелины, удалось скрыть трагические происшествия в Осеках. Домочадцы только сообщили старому шляхтичу, что Збигнева с невестой пригласил к себе погостить в Лидзбарк каноник Коперник, а венчать их будет сам наместник Ольштына каноник Тидеман Гизе. По покашливанию и по разглаживанию усов можно было судить о том, какою гордостью наполнило сердце пана Вацлава это известие. Однако он тут же пригорюнился. - Что за молодежь пошла нынче! - сетовал он. - Все у них в спешке! Все неожиданно. Раз-два - и свадьба! А приглашения разослать? А благословение у родителей получить? Ванда напомнила отцу, что разговоры о женитьбе Збышка ведутся уже давно. - Пусть так, но свадьбу необходимо отпраздновать как полагается: никто в роду Суходольских не венчался еще втихомолку! Тем более сейчас мы можем, себе это позволить. Над домиком нашим Солнышко светит, Слива цветет И порхают стрижи... - закончил свою речь пан Вацлав словами старой поморской песенки. Быть спокойным за свой дом, за Збигнева, за Митту у старого шляхтича были все основания. Разве не принял самым благосклонным образом король его встречную жалобу? И, если барон Мандельштамм и аббатиса еще не в тюрьме, это только потому, что старый разбойник, вероятно, сбежал из Польши, а монахиня, как видно, совсем выжила из ума. Вызванная на предварительный допрос, она изрыгала на собственного брата такие проклятия, что ее в конце концов, следуя указаниям из Рима, оставили в покое. Мать Целестина, например, во всеуслышание заявила, что бессовестно обманута родным братом, который уверил ее в безумии девицы Ланге, что нападение на обоз с монастырскими сокровищами совершил опять-таки ее брат, а никакие не Збигневы и не Генрихи, которых напрасно ищет святая коллегия. Вот с этим награбленным добром братец ее и скрылся от правосудия, - как видно, сбежал в Италию. Похоже, что это именно так: с ним вместе исчезли бесследно и его постоянные собутыльники - рыцарь фон Эльстер и патер Арнольд. В похищении двух монахинь фон Эльстер уж безусловно участвовал: он давно заглядывался на хорошенькую Уршулу, бывшую служанку Тешнера! Старуха не знала, что патер Арнольд, покинув пределы Польши, так высоко поднялся по иерархической лестнице! Знали зато об этом другие. И, когда настоятельница пояснила, что рыцарь и поп не оставят ее брата в покое, пока не выудят у него последний золотой, суд, опасаясь дальнейших разоблачений полупомешанной старухи, дело прекратил. Словом, обстоятельства складывались для старого шляхтича весьма благоприятно... Беда только, что деньги - свои и взятые взаймы у будущего зятя - пан Вацлав все поизрасходовал. Сообщая об этом с несколько смущенным видом, пан Суходольский вдруг обратил внимание на то, что за столом отсутствует их постоянный гость - купец Куглер. - А что это Адольфа третий день не видать? - спросил он, подозрительно оглядывая Ванду и Каспера. - Пани Ангелина, куда же подавался наш славный Адольф? Пани Ангелина, перекрестившись украдкой, только было собралась сообщить мужу о разрыве, происшедшем между Вандусей и Куглером, как дочь остановила ее движением руки. - Вот, пан отец, - сказала она спокойно, - в ваше отсутствие пришла эта бумага из суда... Вас вызывают ответчиком по иску Куглера, предъявленному вам на сумму в десять тысяч талеров. - Как это - ответчиком? - пробормотал пан Вацлав. - А ну-ка, давай сюда бумажку! Увы! Ванда была права: перед паном Вацлавом лежала копия искового заявления негоцианта Адольфа Куглера о взыскании с Вацлава Суходольского (Пся крев! Даже не написал "с пана Вацлава Суходольского"!) десяти тысяч талеров - ссуды, данной ему взаймы Куглером сроком на три месяца. - Никогда и разговора о трех месяцах не было! - воскликнул пан Вацлав возмущенно. - Все это его торгашеские враки! Пан Бронислав Винявский мигом утрет купчине нос - нечего наводить тень на ясный день, порочить честное имя Суходольских! Ну, Ванды теперь Куглеру не видать, как собственных ушей! Через несколько дней из суда последовал второй вызов, а еще через день пан Бронислав Винявский с поклонами и извинениями навестил пана Вацлава с просьбой не задерживать судопроизводства и явиться для дачи показаний. - Теперь ведь не те времена, когда шляхтич был хозяином в королевстве! - говорил судья виновато. - Теперь купец может требовать суда скорого и правого! Однако, если Куглер взвел напраслину на пана Вацлава, это ему так не пройдет! Пан Суходольский, слушая своего старого соратника, удовлетворенно покачивал головой, а вечером, как в добрые старые времена, затянул своим густым басом песенку про сливу и стрижей. После этого, однако, пан Вацлав больше уже не певал! В помещение суда пан Суходольский вошел орлом, покинул же он суд, ведомый под руки Каспером и Вандой, еле передвигая ноги и бормоча себе что-то под нос. Никто из присяжных шляхтичей, несмотря на все желание помочь своему собрату, не мог опорочить иск купца Куглера. - Это ваша подпись? - с надеждой спросил судья, после того как была зачитана расписка пана Вацлава Суходольского в том, что он для обеспечения и своевременного возвращения долга купцу Адольфу Куглеру закладывает ему свое имение Сухой дол и городской дом. В случае невозвращения этого долга в течение трех месяцев со дня подписания документа имение Сухой дол, равно как и дом в Гданьске, поступает в полное владение упомянутого купца Куглера. Пан Вацлав еще раз разгладил пергамент. - Подпись моя, - подтвердил он тихо. У Ванды вырвалось возмущенное восклицание, она даже привскочила с места, но Каспер удержал ее за руку. - Я хотела открыть всем, о чем толковал со мной Куглер тогда в "Артусе"! - У вас не было свидетелей, - печально возразил Каспер. - Догадываюсь, что он принуждал вас выйти за него замуж, грозя в противном случае разорить вашу семью. Но это сделал уже до него сам пан Вацлав, выдав купцу такого рода расписку. Итак, имение Сухой дол с его парками, лугами, мельницами и пашнями, а также роскошный дом Суходольских в Гданьске перешли во владение купца Куглера. Из всего имущества пану Вацлаву осталась небольшая избушка в Осеках, где раньше во время сплава леса ютились плотовщики. Задолго до того, как решение суда вступило в силу, пан Вацлав велел своим домочадцам перебираться в Осеки. - Пусть простит меня Збышек, - сказал он уныло, - не приготовил я ему с молодой женушкой достойного помещения! - И тут же придрался к дочери: - Вот ты крутила-финтила с женихами, а теперь оставайся в старых девках! Пани Ангелина с испугом оглянулась на Ванду. Вацлав со зла да с горя может бог знает что наговорить! А ведь Вандуся, как покорная дочь, три года назад, выполняя отцовскую волю, дала слово Куглеру. Больше женихов у нее не было. Старая дама ожидала взрыва негодования, дочь ее особо кротким нравом не отличалась, однако Ванда приняла слова отца с веселой улыбкой. - Ну что ж, останусь в девушках - буду покоить вашу с мамулей старость, - сказала она спокойно. - А если найдется хороший человек, вы меня благословите, правда, пан отец? Вы ведь больше не будете гнаться за богатством? Гданьский башмачный мастер Граббе ежегодно посылал своего доверенного человека в Крулевец - проведать цены на товар и заручиться заказами. В этот год по хозяйским делам в Крулевец отправился башмачный подмастерье Курт Грухов, закадычный приятель кузнеца Петера. Ему-то рабочий люд Гданьска и поручил расспросить у тамошних братьев о казни двух великих мучеников за дело народа - отца Станислава Когута и отца Яна Склембинского. Прошло немало времени, пока наконец Курт вернулся в Гданьск, весь посеревший от усталости и горя. Со всеми подробностями, хотя и с чужих слов, рассказал он, как шипели и стреляли огнем политые смолой бревна, из коих был сложен костер мучеников, как ветер раздувал пламя, а отец Станислав, точно ангел мщения, грозный и величественный, несмотря на напяленный на него колпак кающегося, держал свою последнюю речь к народу. Вытащив из рукава бумажку, где были записаны предсмертные слова отца Станислава, Курт Грухов попросил Каспера прочитать их вслух. - "Братья и сестры, - внятно и громко читал Каспер, - вот глядите, схватили меня по повелению слуги антихриста, восседающего на престоле в Риме, и повезли сюда, далеко от родного дома. Мучители мои полагали, что вы, немецкие люди, будете радоваться, глядя, как жгут поляка. Ошиблись приспешники Вельзевула! Господь наделил меня хорошим зрением, мне отсюда видны слезы на глазах женщин и сжатые кулаки мужчин! Подыми, добрая женщина, повыше своего первенца - придет пора, и он расскажет братьям своим и сестрам, как слуги антихриста пытались сжечь на костре правду, а сожгли только бренную мою оболочку! Следите внимательно: когда огонь достигнет моего сердца, правда белым голубем вылетит из него и взмоет в ясное небо!" Может быть, и сказал Сташек что-нибудь похожее на эту складную и очень напоминающую проповеди Лютера речь, но неизвестные доброжелатели записали ее, конечно, не дословно. А пожалуй, все-таки хорошо, что они ее записали. Курт Грухов божился, что многие жители Крулевца видели, как голубь правды взмыл над почерневшими останками отца Станислава и исчез в веселом синем небе. Второй осужденный, отец Ян, не мог сам взойти на костер - так размозжили ему обе ступни братья инквизиторы испанским сапогом. Черно-белый монах* попытался ему помочь, но отец Ян с презрением его оттолкнул и оперся об изувеченную руку тоже с трудом передвигающегося товарища. Никаких речей отец Ян не произносил, только когда огнем опалило ему лицо, тихо сказал: (* Черно-белое одеяние носили доминиканцы.) - Ныне отпущаеши раба твоего, господи! Однако этот тихий голос громом разнесся по всей базарной площади. Господь сотворил чудо, голос несчастного проник в самые отдаленные улицы и переулки, вошел в уши и сердца людей, разошелся по гавани, затрепетал в мачтовых реях... И до сих пор, переносимый ветром, он звучит по всему Крулевцу. Подмастерье божился, что, когда он пять дней спустя после казни прибыл в Крулевец, голос отца Яна был еще слышен - слабо, но достаточно ясно. И многие из рабочего люда Гданьска поверили подмастерью. С бьющимся сердцем выслушал Каспер известие о мучениях и смерти своих товарищей. Курт Грухов мог ошибиться, он мог, наконец, солгать, но и во лжи этой была какая-то своя святая правда. Не пять дней, а годы и десятки лет будут жить в сердцах людей последние слова мучеников, отдавших свою жизнь за правду. Этой же ночью Каспер, не выдержав, написал длинное послание отцу Миколаю Копернику. Кто лучше Учителя сможет ему объяснить, почему злые и ничтожные - лихоимцы, убийцы, грабители - торжествуют, а людей, сражающихся за правду, возводят на костры. От отца Миколая ответа не было. Пришло второе письмо от Збигнева. Вот оно-то как бы и послужило ответом на сомнения Каспера. Молодожены посылали Ванде и своему милому другу Касперу тысячи приветов, пожеланий счастья, здоровья, а Касперу особо - успеха в плавании. То, что им двоим с Вандой было написано одно письмо, наполнило душу молодого человека и надеждой, и тревогой, и радостью. В конце письма сделал небольшую приписку отец Тидеман Гизе. "Твое письмо, милый Каспрук, - писал наместник Ольштына, - было получено в бытность мою во Фромборке, однако отца Миколая оно не застало. Письмо я захватил с собою в Ольштын - во Фромборке слишком много любопытных людей, - берегу его нераспечатанным... Збигнев рассказал мне, - читал Каспер дальше, - что святые отцы инквизиторы захватили ваших коллег по Краковской академии, и я полагаю, что в письме своем ты обращаешься к отцу Миколаю с просьбой добиться их помилования". "Матка бозка, это я должен был сделать в первую очередь! - подумал Каспер с раскаяньем. - Впрочем, я и сам узнал об этой беде слишком поздно". "Однако еще до получения твоего письма отец Миколай уже шесть дней назад выехал в Краков похлопотать о несчастных. Так как это письмо мое доставит тебе верный человек, без опасения могу сказать, что я, как христианин, весьма жалею о том, что случилось. Как наместник же, знакомый к тому же с церковными делами, могу сказать: я давно уже предполагал, что хлопоты отца Миколая ни к чему не приведут. Его преосвященство епископ Маврикий Фербер поставил своей целью истреблять "лютерову чуму", а он сильнее при папском дворе, чем отец Миколай. И, как наместник же, не могу не добавить, что публичное сожжение скромных и честных людей, пускай даже они еретики, сильно отзовется в сердцах людей, кои будут при этом присутствовать. А это чревато последствиями, которые трудно предугадать. Должен тебе признаться..." "Еще один голубь правды, взмывающий в небо", - подумал Каспер растроганно. И вдруг, встретив далее в письме ненавистное ему имя Фабиана Лузянского, три или четыре раза перечитал это место. "...должен тебе признаться, что, относясь без всякого почтения к преемнику великого Лукаша Ваценрода - ничтожному Фабиану Лузянскому (историю с письмом магистра ты, конечно, помнишь хорошо!), я не тебе первому привожу разумное высказывание Фабиана: "Борьба Рима с Лютером должна вестись не насилием, а убеждением". ...В Гданьском порту ожидалось большое торжество: еще один корабль, выстроенный силами поляков, а затем затопленный союзниками Ордена, шведами, был снова поднят со дна, отремонтирован и готов к спуску на воду! "Гелиосу" - каравелле, в свое время в щепы разбитой бомбардами шведов, предстояло вторичное освящение, и Каспер, как капитан "Гелиоса", должен был принимать у себя на борту многочисленные делегации членов городского магистрата, членов общества судовладельцев, именитых купцов и просто видных людей города. Он очень боялся, что на судно, по свойственной ему бесцеремонности, пожалует и Адольф Куглер, но, к счастью, этого не произошло. Для того чтобы лишний раз повидать Ванду, Каспер передал пану Вацлаву с семьей приглашение прибыть на торжество, но гордый шляхтич отказался наотрез. "Я беден и ничтожен, - сказал он, - не с руки мне восседать рядом с богатыми купцами и чиновниками!" В бывшем домике плотовщиков в Осеках так привыкли к ежедневным посещениям молодого капитана, что пустовавшее место за столом бросалось в глаза. Несмотря на то что Каспер Бернат уже попрощался с семьей Суходольских, пани Ангелина нет-нет да поглядывала на окна. Да и собирать на стол у нее как-то пропала охота. - Будем мы сегодня ужинать или не будем? - с притворным гневом спросил наконец пан Вацлав. - Нынче он еще здесь, а вы ходите, точно в воду опущенные... А завтра небось уже начнете считать, далеко ли отплыл ваш Каспер от Гданьска! Старый шляхтич хотел еще что-то добавить, но, разглядев расстроенное лицо дочери, замолчал. А Ванда, забравшись в свою светелку, принялась было за вышиванье, но тут же его оставила. Полила цветы... Прозвонили к поздней обедне. Ванда взяла молитвенник. Он раскрылся там, где была закладка, - на молитве о плавающих и путешествующих. Девушка проглотила слезы. Она сама виновата! Каспер пообещал, что, улучив минутку, забежит проститься... С ней одной! А она... Матка бозка, какой у нее скверный характер! "Глупый обряд эти прощания, - так она и сказала. - А некоторые еще через силу выдавливают из себя слезы!" С горя девушка принялась еще раз перечитывать письмо Збигнева. Смешной какой этот Збышек - пишет ей заодно с Каспером, как будто можно людей соединить насильно! На приписку отца Тидемана Ванда не обратила внимания, но заботливость брата ее растрогала. Збигнев писал, что он давно ждал от Куглера самого плохого. "Какое несчастье было бы, Вандуся, - пояснял он, - если бы ты навеки соединила с ним судьбу! И не горюй, что пришлось нам переселиться в Осеки. Наш городской огромный дом старому Юзефу убирать было уже не под силу, а больше слуг держать мы все равно не смогли бы. В скором времени мы с Миттой вернемся, она будет помогать тебе и матушке по хозяйству, вот тогда ты оценишь ее немецкую аккуратность. Мы заживем на радость друзьям и на страх врагам. Митта очень понравилась всем - и в Ольштыне и во Фромбоке. Отец Тидеман даже сказал, что теперь он верит в то, что я смогу открыть в Осеках школу, поскольку Митта будет мне помогать..." В конце письма Збигнев заклинал сестру не падать духом, а Каспера просил поддержать ее словом и делом. Но... каравелла уже готова к отплытию, и Ванда не уговаривала Каспера остаться. Он-то для нее дороже всего на свете - дороже отца, мамули и даже горячо любимого Збышка... Но он, Каспер, он такой сильный, мужественный, смелый, умный, у него своя судьба. Слишком много бед свалилось на его еще молодую душу... Быть может, пройдет время, он вернется из плавания, и тогда... кто знает? А может, в этих волшебных дальних странах он позабудет о ней? Внизу хлопнула дверь. По лестнице простучали быстрые шаги. Ванда вскочила со стула, но снова заставила себя сесть. Как во сне увидела она склоненное над ней дорогое лицо, прямые тонкие брови и синие-синие, как гданьская бухта, глаза. Это был их первый поцелуй. После напутственной службы в костеле святой Елисаветы Каспер, ступив на палубу "Гелиоса", принял командование своей каравеллой. Отдав нужные распоряжения, он подошел к трапу и стал внимательно приглядываться к смутно светлевшему берегу. Вот у мола еле заметно выделяется стройная фигурка в плаще. - Отдать концы! - прозвучала команда боцмана. Каравелла стала медленно отделяться от причала. Девушка, стиснув руки, следила за отплывающим кораблем. - Будь счастлива, моя Ванда! - донеслось до нее с капитанского мостика, - Не забывай меня, Каспер! - прикрываясь плащом от ветра, прошептала Ванда. ЭПИЛОГ Глава первая ДОРОГА. ВОСПОМИНАНИЯ. РАЗМЫШЛЕНИЯ. Мальчик передвинул планку трикетрума и отметил что-то в своей самодельной тетради. Потом откинулся на спинку кресла и загляделся на усыпанное звездами небо. Сегодня оно было необычайно ясное, как в тех чудесных дальних странах, откуда отец привозит такие интересные рассказы и запах ванили и сандала в своем дорожном сундучке. Только там небо синее, а здесь - бледно-бледно-голубое... Было поздно. В доме все уже спали. Даже Вандзя, верный товарищ Вацка, зевая и потягиваясь, ушла вниз больше двух часов назад. Если бы не голод, который - единственный - мог заставить Вацка спуститься вниз, мальчик просидел бы за своими вычислениями до утра. С надеждой оглянулся он на стол. "Так и есть! Ну что за золотая у нас мамуля!" Ведь, не приготовь мать еды, он, просидев всю ночь напролет, так и лег бы голодный! С жадностью схватив кусок пирога в одну руку, а ломоть хлеба, густо намазанный гусиным жиром, - в другую, Вацек тут же и хлеб и пирог положил обратно на тарелку. Дело в том, что отец Миколай как-то сказал: "Мы люди и, в отличие от животных, должны управлять своими чувствами". Это замечание Миколая Коперника очень любит повторять своим близким капитан Каспер Бернат. О, кто-кто, но отец Вацка умеет управлять своими чувствами! Мама говорит, что если бы не это, он так и умер бы прикованным к скамейке гребцом на галере! Или потом, убедившись, как изувечено его лицо, отец мог бы ожесточиться на всю жизнь, бросить родину, близких, любимое дело... Отламывая по кусочку от пирога и от хлеба, Вацек неторопливо запивал их молоком и, только расправившись с ужином (а может быть, это следует считать завтраком? Скоро начнет светать!), с удивлением обнаружил под последним куском пирога на тарелке листок бумаги. "Поздравляю тебя, сынок, с твоим четырнадцатилетием! - прочитал он. - О еде ты вспомнил несомненно только сейчас, когда уже давно пробило двенадцать и, значит, наступило 10 мая! В день твоего рождения отец решил тебе сделать подарок. Завтра он с дядей Збышеком выезжает во Фромборк к отцу Миколаю. Ты столько раз просил его взять тебя с собой, так вот радуйся: желание твое будет исполнено! Дядя Збышек договорился с твоим учителем, тот отпускает тебя на десять - двенадцать дней. Постарайся же лечь пораньше, как только поужинаешь, чтобы перед дорогой встать свежим и бодрым. Спи спокойно! Мама Ванда". Легко ли выполнить это пожелание "спи спокойно", когда ты узнал такую замечательную новость! Вацек снова взглянул на ярко сверкающие звезды, его потянуло еще раз проверить свои вычисления - ведь на этот раз он лично передаст их отцу Миколаю! Но нет, мамуля с такою уверенностью написала "спи спокойно", что он обязан лечь немедленно. Внутренность крошечной башенки над домом капитана Берната в Осеках в точности походила на фромборкскую башню, которую отец столько раз описывал мальчику. Тут же, у стола, находилась и постель Вацка - скамья, покрытая волчьей шкурой. Подражая своему кумиру в мелочах, мальчик надеялся когда-нибудь стать на него похожим и в крупном. Прочитав наскоро молитву, Вацек нырнул под волчье одеяло и тут же его сбросил: на дворе весна, жарко! И вдруг понял, что хоть и весна, но ночи еще очень холодные, к утру бывают заморозки. Жарко ему не от тяжелого одеяла и не от первых лучей солнца, заглянувших в окно. Жаром обдало Вацка потому, что на ум ему пришло событие, которое случилось тоже в мае, ровно два года назад. Мальчик даже почувствовал, как сильно застучало его сердце, в точности как тогда, когда он узнал о поступке отца. Вацек до сих пор не понимает, как мог отец без спроса взять у него на столе тетрадь и отвезти ее канонику Миколаю Копернику! Рукопись двенадцатилетнего астронома носила пышное название "Геометрия звезд". Мамуля объяснила, что отец взял тетрадь с собою во Фромборк по ее просьбе, для того чтобы удостовериться наконец, действительно ли из мальчика может получиться ученый, а не капитан, как мечтают его родители. Отец Миколай был столь снисходителен, что, прочитав от начала до конца это "творение", отозвался о рукописи, что "она интересна, но свидетельствует о недостаточности знаний молодого астронома" (пан Езус, какой срам!). В тот раз Коперник прислал Вацку в подарок изданную в Гданьске книгу Георга Иоахима де Лаухена, более известного под именем Ретика, - "Первое повествование". В ней кратко излагались астрономические воззрения Коперника. В прошлом, 1542 году, в мае же, Вацек получил от Коперника новый драгоценный подарок: отпечатанную в Виттемберге главу из его обширного труда "Об обращении сфер". Глава называлась "О сторонах и углах треугольников, как плоскостных, так и сферических", и к ней было приложено много разъясняющих текст тригонометрических таблиц. И снова ее привез отец, который об эту пору всегда старается навестить своего дорогого Учителя, если только не уходит в это время в плавание... Теперь Вацек, конечно, ни за что не осмелился бы писать ученый труд, да еще давать ему столь многозначительное, но, по сути, ничего не означающее заглавие! Мальчик чувствовал, как и сейчас горят от стыда его щеки. Книгу Ретика он прочел, но еще плохо в ней разобрался. А вот руководство "О сторонах и углах" освоил настолько, что уже неплохо производит вычисления. Так уж у них - четырнадцатилетнего школяра и великого астронома - повелось, что, пользуясь любой оказией, Вацек отсылает во Фромборк свои чертежи и вычисления, а ему с обратной почтой привозят отзывы ученого о его труде. И надо сказать, что раз от разу отзывы эти становятся все полнее и обстоятельнее: отец Миколай, по великой своей снисходительности, заинтересовался молодым астрономом! В будущем году Вацлава Берната отвезут в знаменитую на весь мир Краковскую академию. Это большая честь, но... Но тогда он будет очень далеко от своего наставника. Вацек закрыл глаза. Какое счастье: через три дня в это время они уже будут во Фромборке! И какое счастье, что школьный учитель с такою легкостью отпустил своего первого ученика! Мальчик не знал, что, осведомившись у своего коллеги - пана Збигнева Суходольского, куда и зачем едет молодой Бернат, скромный отец Лукаш промолвил с благоговением: "Час, проведенный с великим человеком, может быть засчитан за год учения!" Против своего обыкновения, капитан Бернат решил на этот раз добираться во Фромборк не на корабле и не морем, а на лошадях. Дело в том, что его бригантина "Святой Миколай" только что вышла из ремонта, краска еще недостаточно просохла, а среднюю мачту, как ни жаль, придется все-таки заменить новой. Вначале Вацек с огорчением принял это известие, но потом рассудил, что от перемены планов он только выиграет: на корабле он видал бы отца только урывками, а в возке они бок о бок проведут не меньше трех суток. Наговориться можно будет вдосталь! Кроме того, раздобыл для них лошадей и взялся их доставить во Фромборк славный дядя Франц Фогель, которого так любят и маленькие Бернаты, и маленькие Суходольские. А уж как любят и балуют их всех дядя Франек и тетя Уршула, и выразить трудно! Дело в том, что своих детей у Фогелей нет. Пани Бернатова, предчувствуя, что угрожает ее дорогому мужу, подозвав Збигнева, отвела своего старшего в сторону. - Поклянись мне, Вацюсь, тут же, при дяде, что хотя бы в дороге ты не станешь досаждать отцу бесконечными расспросами. Он ведь еще не оправился от лихорадки и не отдохнул как следует... Вот дядя Збышек обещает, что по мере сил будет удовлетворять твое любопытство... Однако имей в виду, что он тоже очень устает в школе и едет сейчас во Фромборк не просто в гости, а по делу: отец Миколай разрешил ему перерисовать карту Вармии, вычерченную преподобным Александром Скультети, историком и географом. Помолчав, Вацек ответил со свойственной ему обезоруживающей искренностью: - Не стану я тебе, мамуля, клясться: мы ведь целых трое суток будем с отцом вместе, как же мне упустить такой случай?! - и виновато поднял на нее синие глаза под тонкими прямыми бровями. "Матка бозка! - подумала Ванда. - Вот такой же точно был и Каспер в молодости... И как это женщины всего мира не отняли, в свое время, у меня моего дорогого мужа?" Ванда Бернатова, гербу Суходольских*, была так счастлива в замужестве, что до сих пор не могла привыкнуть к этому счастью. (* Гербу Суходольских (дословно означает: "герба, то есть рода, Суходольских".) В данном случае - урожденная Суходольская.)) После полудня, когда солнце начало пригревать уже совсем по-весеннему, Вацек перебрался на облучок к дяде Франеку. Здесь никто не станет пенять ему за докучливые расспросы. Наоборот, показывая кнутом то вправо, то влево, дядя Франек охотно рассказывал мальчику о местах, мимо которых они проезжали. - Когда я был еще у этого, - говорил возница, кивая куда-то в сторону, - мы часто с ним ездили из Бранева во Фромборк и Лидзбарк, а то и через всю Орденскую Пруссию катались, пока кшижаки не закрыли границу. Вот он, видно, там и набрался кшижацкого духа, и пришлось ему за это отправиться на тот свет с пеньковой петлей на шее! И Вацек понимал, что речь идет о предателе польского народа, браневском бургомистре Филиппе Тешнере, хотя из презрения к бывшему своему господину Франц Фогель ни разу не назвал его по имени. - А вот видишь тот развилок дороги? - говорил Франц, показывая кнутом вправо. - Тут во рву мы и нашли несчастного пана Толкмицкого. Лежал он в луже собственной крови. Проклятые кшижаки - мало того, что ограбили купца, так, собачьи дети, еще отрубили ему обе руки! Мы сейчас же отвезли беднягу в Лидзбарк, к отцу Миколаю, это еще при жизни Ваценрода было... Каноник, можно сказать, чудом спас купца... Тот постоянно твердит, что остался в живых благодаря милости господней и искусству отца Миколая... Говорит: "Если бы понадобилась Миколаю Копернику моя жизнь, я и минуты не задумывался - и жизнь свою, и дом, и золото - все за него отдал бы!" Безрукого купца Толкмицкого из Эблонга хорошо знают в Гданьске. И в доме Бернатов он три или четыре раза бывал по своим делам. Вацку очень хотелось расспросить дядю Франека о временах, когда тот скитался по лесам, но бывший крепостной об этой поре своей жизни вспоминать не любил. Зато о похищении тети Митты и тети Уршулы Вацек слышал от Франца раз двадцать, не меньше. ...К сожалению, под вечер на солнце набежали тучи и минуту спустя стал моросить мелкий, совсем не весенний дождик. Отец постучал в окошко, предлагая Вацку снова перебраться к ним. В дороге хорошо думается. Хотя по весенней распутице лошадям трудно было тащить тяжелый возок, кроме Франца, никто этого не замечал. Фромборк! Сколько с этим замком связано воспоминаний и у Збигнева и у Каспера! Только Вацек может, поминутно высовываясь в окошечко, задавать то отцу, то дяде свои бесконечные вопросы. И каждый раз, удовлетворив любознательность или любопытство мальчика, Збигнев снова погружался в размышления. Фромборк! Здесь они с Миттой искали заступничества у отца Миколая, отсюда выехал их свадебный поезд в Ольштын... Двадцать лет прошло с тех пор, но не было ни одного дня, чтобы он, Збигнев, не благословил господа за то, что он послал на пути его Митту! С каким благородством, терпением и великодушием принимала она все испытания, выпавшие на их долю: болезнь и смерть ее бедного отца, столь внезапно свалившуюся на семью Суходольских бедность, смерть родителей Збигнева, которые своей любовью и заботой заставили невестку забыть о постигшей ее утрате... Да и со Збигневом в первые годы замужества Митте было нелегко. Несмотря на свою нежнейшую любовь и преданность, молодой супруг своей вспыльчивостью, упрямством и необузданностью часто огорчал ее. У них в семье это так и называлось: "шляхетство напало"... Сокрушенно вздохнув, Збигнев пошевелился на кожаных подушках возка. Этого было достаточно. Вацек тотчас же отозвался: - Дядя Збышек, ты не спишь? Вот отец говорит, что в тысячной толпе можно безошибочно узнать отца Миколая, такое благородное и открытое у него лицо и такие сияющие необычайным светом у него глаза... Как ты думаешь, если мне не скажут, что это каноник Коперник, я догадаюсь, что это он? Збигнев беспомощно оглянулся на шурина. В прошлом году, когда они навещали отца Миколая, тот был уже тяжело болен, много времени проводил в постели, почему и утратил обычно свойственную ему живость и подвижность. Тучный, одутловатый, он сейчас мало походит на портрет, который рисуется в воображении мальчика... Однако Каспер не заметил беспомощного взгляда Збигнева и не слышал вопроса Вацка. В дороге хорошо думается... Каспер тоже думал о своей жизни, столь неразрывно связанной с замком Лидзбарк, с замком Фромборк, с именем Коперника... О трудной судьбе этого великого ученого, в течение долгих лет осужденного на одиночество и безвестность... Ах, как прав был отец Тидеман Гизе, настаивавший на издании трудов отца Миколая! Хорошо, что хотя бы сейчас, на склоне жизни, Учитель увидит свое творение, отпечатанное - подумать только - в тысяче экземпляров! - Отец, скажи! - тронув его за локоть, произнес Вацек умоляюще. - Вацек спрашивает, - пояснил Збигнев, - сможет ли он узнать каноника Коперника, не предупрежденный заранее, что это он. Каспер удивленно поднял свои тонкие брови. - Конечно! - сказал он с убеждением. - А почему учение отца Миколая излагает Ретик, а не он сам? - задал новый вопрос Вацек. - И почему его называют то Ретик, то де Лаухен? И почему... Тут Збигнев протестующе поднял руку. Легче всего было удовлетворить любопытство племянника относительно личности самого Ретика. Збигиев и сам был до того восхищен этим смелым, умным и талантливым ученым, что мог говорить о нем часами. - Заметь, - начал он наставительно, - Ретик всего на год был старше тебя, когда о нем заговорили в Европе: в пятнадцать лет он уже слыл прославленным математиком. А в двадцать два года он был приглашен профессором в Виттенбергский университет! Родом он из швабской земли, из области Форальпенберг, в древности называемой Ретией. Вот он и переименовал себя на "Ретика" - родом из Ретии. Благородная скромность ученого, стремящегося прославить свою страну, но отнюдь не самого себя... Примеров такой скромности мы знаем много... Каспер с удовольствием слушал дельные и толковые рассуждения друга. Еще в Краковской академии мало кто мог сравниться в логике и красноречии со студентом Збигневом Суходольским. Правда, когда Збышек заговорил о благородной скромности, Каспер улыбнулся, но тут же упрекнул себя в душе за то, что все еще судит о товарище по воспоминаниям юности... Сейчас Збышек очень, очень изменился... - Возьми хотя бы Гжегожа из Санока*, - так же наставительно продолжал Збигнев. - Кто он, из какого рода, мы не знаем... Знаем только, что он прославил свой родимый Санок! Или тот же Войцех из Брудзева, или Ян из Стобницы - все они, как один, думали о прославлении своей страны, а не о собственной славе. Будучи видным ученым, Ретик в "Первом повествовании" даже не упоминает своего имени, он стремится только как можно яснее и понятнее изложить взгляды Коперника... (* Гжегож из Санока (1406-1477)-архиепископ, поэт, ученый, видный представитель Польского Возрождения.) - А почему отец Миколай сам этого не сделает? ...Ванда, конечно, права. Своими расспросами мальчишка может довести до отчаяния! Однако разве не убеждает милая Митта своего супруга в том, что человек, посвятивший себя воспитанию юношей, должен в первую очередь выработать в себе терпение, терпение и терпение... - Ты прочитал книгу Ретика, не так ли? - ответил он племяннику вопросом на вопрос. -Все ли в ней ты понял? - Я плохо ее читал, - признался Вацек огорченно. - Я тогда еще так мало знал... - Вацек не был бы сыном Каспера Берната, если бы не поправился тут же: - То есть я знал тогда еще меньше, чем теперь. А потом, - вздохнул мальчик, - когда я получил в подарок главу из книги самого отца Миколая, мне не захотелось уже читать "Первое повествование". - Бедный Ретик! - качая головой, сказал Збигнев. - А ведь он изложил взгляды Коперника до того ясно, что их сможет уразуметь каждый... Труды же отца Миколая предназначены для людей, уже хорошо знакомых с астрономией, математикой, логикой... Ретик не только позаботился о том, чтобы объяснить все непонятное в учении отца Миколая, но он и... - Збигнев, запнувшись, оглянулся на своего друга. - Ретик несколько смягчил и... как бы тебе сказать... Ну, поскольку ты у нас геометр, скажу понятно для тебя: Ретик несколько закруглил острые углы... Раздвинул их стороны... что ли... По лицу "геометра", однако, видно было, что он ничего не понял. "Как можно "закруглить углы"? - спрашивал он сам себя. - Дядя Збышек прекрасный ритор, логик, философ, отлично декламирует стихи, он, даже великолепно чертит карты. А недавно дядя Збышек вдвоем с молодым эблонгским ученым, родственником пана Толкмицкого, взялся писать историю Польши... Отец Тидеман Гизе, который сам много лет думал об этом, но, занятый иными заботами, так и не смог приняться за столь обширный труд, благословил дядю Збышка на этот, как сказал отец Тидеман, "подвиг". Однако об углах дядя говорит как-то непонятно... Или, возможно, в академии он узнал об углах больше, чем я в школе у отца Лукаша?" "Эх, все это проклятая выучка отцов доминиканцев! - видя недоумение племянника, подумал Збигнев с досадой. - Сказать много и не сказать ничего! У нас ведь даже урок такой был: "Красноречивое умолчание". Другими словами, "ходи вокруг да около, а о главном умалчивай!" И с новой энергией учитель принялся за новые разъяснения: - Ретик поставил себе целью подготовить читателя к тому, что открывается после ознакомления с полным изложением взглядов Коперника. Ведь в трудах этого великого человека кое-кто может усмотреть опровержение догматов священного писания... Кое в ком труды эти могут возбудить ненависть к ученому. - Ненависть к ученому?! - переспросил мальчик с испугом. - А разве ученый, человек, всю жизнь посвятивший благородной науке о звездах, может возбудить в ком-нибудь ненависть? Да ты сам же, дядя Збышек, рассказывал, как помогают и географам и астрономам изданные Коперником таблицы и расчеты... Кто же и за что может его ненавидеть?! Збигнев помолчал. Такие же или сходные с этим вопросы иной раз задавали наиболее пытливые из его учеников. Двадцать лет назад, тогда еще молодой учитель, он поклялся, что безжалостно изгонит из своей школы дух схоластики, не будет принуждать учеников зазубривать наизусть непонятные для них тексты, преподавать будет не на латыни, а на понятном и всем доступном польском языке. Отвечать на вопросы будет ясно и исчерпывающе. Если какой вопрос поставит учителя в тупик, он не постесняется объяснить, что знаний его для ответа недостаточно... Однако, несмотря на благие намерения, Збигневу иной раз приходилось обходить молчанием кое-какие вопросы, чтобы не толкать "малых сих" в бездну сомнений, в сумятицу противоречивых мнений. Но сейчас честные синие глаза были устремлены на него с таким доверием, что обойти молчанием вопрос племянника он не мог. - Отец твой чаще бывает во Фромборке, чем я, он отлично знаком с самим Ретиком, часто присутствовал при беседах отца Миколая с Тидеманом Гизе, епископом хелмским, убеждавшим Коперника опубликовать свой труд... И Ретик, и Тидеман Гизе, да, вероятно, и сам отец Миколай, знают, как часто ученые подвергаются гонениям за то, что открывают людям истину... Каспер! - с досадой обратился он к товарищу. - Ты больше знаешь о причинах, мешающих Копернику в течение почти двух десятков лет издать свой труд... Объясни же Вацлаву, чем это вызвано! Да ты спишь, Каспер, что ли? Убаюкиваемый монотонным покачиванием возка, ослабевший после жестокой тропической лихорадки, Каспер действительно задремал, но последние запальчиво произнесенные Збигневом фразы заставили его тотчас откликнуться. - Был, был такой грех, милый Збышек, вздремнул немного... Но я как будто разобрался, о чем идет речь... Я не очень сведущ в астрономии, но, плавая по морям, наблюдая там и тут небо, могу в точности сказать, что наука кое в чем не сходится с религией... Полагаю, что любой матрос, если бы он всерьез задумался об устройстве Вселенной, мог бы опровергнуть многие положения святого писания... Помню, я в начале своего пребывания в Лидзбарке просто ужаснулся открытиям отца Миколая, столь противоречащим писанию. И он напомнил мне тогда об ученых, которых святые отцы собирались ославить безбожниками, потому что те утверждали, что Земля шарообразна! А вот прошло очень мало лет, и шарообразность Земли признана истиной, не требующей доказательств! Так и с гелиоцентрической системой: пройдет время, и она завоюет признание... Ты понял меня, Вацюсь? - Понял, спасибо, отец! - произнес мальчик с облегчением. - Но я все-таки не о том... Неужели же Миколай Коперник мог испугаться темных церковников и поэтому оттягивает печатание своих трудов? - Да не испугался их отец Миколай! Открытие его настолько велико и бесспорно, что ему некого бояться! - Это вмешался в разговор с присущей ему горячностью Збигнев. - Да и стар уже отец Миколай и мало привязан к жизни... Но ему нужно, чтобы учение его восприняло возможно большее количество людей... И нужно, чтобы эти, как ты их назвал, "темные церковники" не помешали людям это учение усвоить... Коперник не боится, он хочет убедить своих противников! Отец Гизе, епископ хелмский, даже уговорил отца Миколая посвятить свой труд одному из просвещеннейших людей мира - папе Павлу Третьему... Много еще вопросов задавал Вацлав Бернат, будущий студент прославленной Краковской академии, и чаще всего ему отвечал Збигнев, как и было условленно раньше. Каспер, только изредка отвлекаясь от своих мыслей, прислушивался к беседе дяди с племянником. В дороге хорошо думается. Вспомнился Касперу фольварк панов Суходольских и маленькая Вандзя с расцарапанным носом... Мог ли он ожидать, что она займет такое место в его жизни! Вспомнился Касперу Збышек-Жердь, красивый и ловкий даже в уродующем всех студенческом подряснике. Горячий, искренний, увлекающийся Збышек! То он решал, что станет монахом и в черно-белом одеянии отцов доминиканцев отправится проповедовать слово божье диким язычникам. Постился, молился, чуть пол в костеле лбом не пробивал... То, после знакомства с отцом Фабианом Мадзини, разуверился в правоте святых отцов до того, что несколько лет не заглядывал в костел. Потом, решив вдруг, что он прирожденный воин "с кости и крови", стал изучать военное дело. В маленьком домике в Осеках появились мушкеты, мечи, польские сабли. Они и сейчас ржавеют в кладовой. Однако за последние годы Збышек нашел себе дело по душе и, как видно, делу этому уже не изменит. Долгое время он всецело отдает себя школе, по вечерам у себя в доме собирает ребят и даже по ночам мастерит для них какие-то таблицы, картинки... Слава о замечательном учителе пошла уже по всем гданьским предместьям, и сейчас у него отбою нет от учеников. Только однажды (это случилось в 1538 году) Збышек вдруг предупредил учеников, что вынужден оставить школу, а им - подыскать другого учителя. Ни уговоры, ни слезы ребят не помогли. Учитель не мог даже сказать толком, на время ли ему нужно отлучиться или навсегда. Все близкие Збигнева и даже Митта, всегда находившая ему оправдания, сочли этот поступок за недопустимое легкомыслие. Сам Каспер в ту пору был в Кадисе и не мог вступиться, за товарища. Потому что покинуть школу Збышек решил отнюдь не из-за легкомыслия. Отец одного из его учеников, тайный мюнцеровец, привез ему письмо от его милого друга и спасителя Генриха Адлера. Тот извещал своего бывшего однокашника, что собирается в Королевскую Пруссию. Тот же отец ученика предупредил пана учителя, что о приезде мужицкого вождя узнал страшный Ян Гозиус (тот самый, которого впоследствии прозвали "молотом еретиков"). На брата Генриха Адлера готовится засада. Вот Збигнев и решил проехать к границе, чтобы предупредить Генриха или, если будет нужно, помочь ему бежать. Неизвестно, как сложилась бы судьба самого Збышка, если бы ему удалось встретиться с мужицким вождем, но и письмо и предупреждение запоздали: Генрих Адлер кончил свою жизнь в борьбе с врагами, как подлинный народный герой и воин "с кости и крови". Переплыв реку и схваченный у переправы, Генрих, мокрый, раздетый и безоружный, каким-то образом ухитрился выхватить у одного из стражников меч и, прислонившись к стене, около часа отбивался от ошеломленных врагов, пока, весь истекающий кровью, не свалился бездыханный. Так Гозиусу и не удалось возвести его на костер и заставить отречься от Томаса Мюнцера, за дело которого Генрих боролся всю жизнь. После разгрома мюнцеровских отрядов, где, на взгляд Генриха, много молились и мало думали о военной подготовке, мужицкое восстание перекинулось из немецких земель в Вармию. Тут-то Генрих и предполагал возглавить движение кашубов, но погиб, так и не добравшись до своих. Последнее предсмертное письмо, в котором Генрих извещал Збигнева о своем приезде, Митта из опасения, как бы оно не попало в руки ревнителей католичества, решила сжечь. Збигнев же настаивал на том, чтобы оно хранилось в заветной фамильной шкатулке... Это был, кажется, единственный случай, когда Збигнев пошел против воли рассудительной Митты и когда супруги не разговаривали больше двух недель. К счастью, Каспер к тому времени вернулся из плавания и немедленно их примирил. Сейчас у них в доме мир, любовь и тишина... "Как у нас с Вандой", - мог бы подумать Каспер, но не подумал, потому что, на его взгляд, как у них с Вандой не могло быть никогда и ни у кого! Правда, что касается мира и тишины, то искать их в доме Бернатов был бы напрасный труд - горячий и нетерпеливый нрав Ванды передался всем четырем ее младшим. Характером в отца пошел только Вацек. Зато любовь прочно поселилась в этом доме... Каспер почувствовал, что ему душно, и, постучав Францу, попросил его остановить лошадей. Осмотрев колеса, оси, чеки, он потрепал удивленных лошадок по холкам и снова уселся рядом с притихшим Вацком. Збигнев давно уже похрапывал в углу возка. "Боже мой, боже, - пробормотал Каспер про себя, - двадцать лет семейной жизни, а я и сегодня влюблен в Ванду, как мальчишка, от одного воспоминания о ней теряю голову... Я понимаю, конечно, что существуют женщины красивее ее, но с такими мне еще не приходилось встречаться. Господь бог сохранил Ванде в ее преклонных летах обаяние и свежесть, но даже если бы лицо ее было покрыто морщинами, я любил бы ее не меньше: это ведь Ванда!" Супруги Бернаты, не глядя на то, что один сед уже давно, а у второй на висках тоже пробивается седина, до сих пор влюблены друг в друга. А стычки, если и происходят в доме Бернатов, то происходят по пустякам и тотчас же, благодаря мирному нраву хозяина, заканчиваются шутками и смехом. Между супругами существует единственное расхождение, до сих пор не разрешенное ни в ту, ни в другую сторону: Ванда, противу всякой логике, убеждена, что Каспер ее - самый красивый человек на свете. А когда муж пытается это мнение оспаривать, она, закусив губы и закинув голову, молча выходит из комнаты. Вацек давно уже перестал разглядывать большак и попадающиеся им по пути нищие селения, давно уже не задавал вопросов. Сунув в широкие рукава озябшие руки, он прикорнул около окошка. "Угомонился наконец, заснул..." - с лаской подумал отец. Но Вацек не спал. В дороге так хорошо думается... Как ополчались в свое время темные церковники на ученых, мальчик знал отлично. Недаром он считался лучшим учеником отца Лукаша, геометра, географа и картографа. Сейчас каждому школяру известно, что океан не составляет пяти седьмых поверхности земного шара и что между Европой и Азией расположен обширный, не знаемый дотоле материк! Сейчас отец Лукаш может спокойно произносить слова "земной шар", не опасаясь, что его схватят фискалы инквизиции. Истина победила! "Но, как видно, для того, чтобы истина победила, - думал мальчик, - человек должен принести себя в жертву этой истине, претерпеть сначала насмешки, бедность и одиночество... Не каждый при жизни пожинает плоды своих трудов... Вот в Нюрнберге будет отпечатан труд Миколая Коперника... А отец и дядя толкуют, будто кое-кто может усмотреть в нем опровержение святого писания... Но вероятнее всего, папа Павел Третий возьмет его под свою защиту... А вдруг не возьмет?!" Возок с путешественниками обогнала почтовая карета. Возница ее затрубил в рожок, и, откуда ни возьмись, на дорогу высыпали люди с пакетами, узелками, свертками бумаги... Это тоже выдумка отца Миколая. Каноник своим нарочным, которые каждые три дня совершают путь из Фромборка в Гданьск и обратно, велел прихватывать по дороге письма и посылки людей, которые сами не имеют возможности их доставлять. Отец Миколай сказал, что со временем такая доставка писем будет лежать на городских магистратах... И как на такого человека может ополчиться кто бы то ни был?! Теперь уже возок обогнал фромборкскую почтовую карету. Красивые серые в яблоках фромборкские тяжеловозы были крепки и выносливы, но не столь резвы в беге, как разномастные небольшие лошадки, которых дядя Франек раздобыл для поездки. "Как хорошо сказал когда-то наш учитель, добрый отец Лукаш: "Возведение храма науки требует человеческих жертв", - думал Вацек, совсем сонный. И вдруг вздрогнул и широко раскрыл глаза. - А что, если бы я, ну и другие, такие же, как я, уверовавшие в учение Коперника, взялись его распространять по всей земле? Ходили бы из города в город, из области в область и проповедовали бы его идеи? Вот этот пан Толкмицкий, например... Он будет рад сделать все для отца Миколая... Или хлоп панов Кшижановских... Отец Миколай на свои деньги выкупил его у жестокого хозяина, а потом отпустил на свободу... Только, конечно, для этого дела нужны люди ученые... Но, вероятно, и такие найдутся... Пан Толкмицкий человек весьма образованный... А что он безрукий калека, это еще лучше: больше будут к нему прислушиваться... Возьму с собой другого Вацка (сын Каспера имел в виду Вацка Суходольского, названного, как и он, в честь деда), хорошо бы взять нашу Вандзю, но... - Вспомнив, что мамочка тогда останется с одними сорванцами совсем одинокой, Вацек тяжело вздохнул: - Нет, Ванду маленькую брать не придется. А мы ходили бы и рассказывали о движении планет, о том, что Земля вращается вокруг Солнца, и пускай бы гнев темных церковников разразился над нами, а не над отцом Миколаем... А потом люди разобрались бы в истине..." "А что церковники сделали бы с нами? - пришло внезапно мальчику в голову. - Вдруг они засадили бы нас в тюрьму? Или отрубили бы нам руки, как пану Толкмицкому? Хуже всего, если бы они возвели нас на костер как еретиков!" Вацек даже вздрогнул от ужаса. Года два назад, когда он был еще совсем глупый, тетя Уршула рассказала ему, что в Орденской Пруссии, в Крулевце, инквизиторы сожгли на костре двух товарищей его отца. Наверно, эти несчастные претерпели страшные муки, потому что память о них живет в Крулевце, Гданьске и во многих других городах... В прошлом году из далекой Варшавы приезжали люди в село, где ксендзовал один из сожженных. Каждый из приезжих стремился взять себе что-нибудь на память о "святом". Они отщипывали ножом кусочки дерева от стола, от табуретки, которыми пользовался покойный... А когда хозяин дома попытался им противостоять, за приезжих вступилось все село: там отца Станислава Когута тоже считают святым! Наплакавшись после рассказа тети Уршулы, Вацек пробрался на черный двор, насобирал щепочек и, сложив маленький костер, попробовал держать над ним руку. Но не прошло и нескольких секунд, как, не стерпев боли, он завернул обожженную руку в полу одежды, а костер затоптал ногами. "Ничего! - утешал себя мальчик. - Тогда я жег себе руку по глупости, из ребяческого каприз