срока. Потом найдешь меня и до занятия  столицы будешь рядом. Если через два
дня не вернешься, то...-- Кучум сухо щелкнул пальцами.-- Вопросы будут?
     Вэли-хан молча качнул поникшей головой. Когда Вэли-хан,  попрощавшись с
сыновьями и племянниками, покинул лагерь, Кучум проводил его долгим взглядом
и сказал тихо стоящему рядом Алтанаю:
     -- Вот всех бы их так переловить, да и на привязь посадить. А?
     -- Так в чем же дело? -- Простодушно откликнулся тот.-- Прикажи только.
     -- Да нет. Мы  иначе поступим. Зачем мельнику мышей ловить, когда кошка
есть. Пусть и они теперь друг друга ловят и на цепь садят. Понял?
     -- Понял,-- с готовностью согласился  Алтанай,-- а  когда всех поймаем,
то что делать станем?
     -- Песни петь  тогда станем,--  захохотал Кучум,-- только не скоро  еще
это случится.-- И медленно пошел прочь.
     На самом  краю лагеря стояла отдельно от других палатка, где помещалась
тщательно охраняемая Зайла. Вот  к  ней-то и  направился довольный событиями
сегодняшнего дня, немного усталый Кучум.
     Зайла неподвижно сидела  у противоположной от входа стены, подобрав под
себя ноги. Она только взглянула на вошедшего брата и продолжала оставаться в
том же положении.
     Кучум сделал несколько шагов по направлению к ней  и остановился. Затем
опустился на свободную подушку и спросил:
     -- Все  грустишь?  -- Сестра не  ответила.--  Ничего, скоро возьмем  их
главный город, и тогда я разрешу жить тебе, где хочешь.
     -- А как же мой муж? -- подала Зайла, наконец, голос.
     -- Нового выберешь. Их к тебе много пожалует. Поверь моему слову.
     -- Нет уж. Спасибо. У меня есть сын и негоже его бросать.
     -- Ничего, и с сыном возьмут,-- упрямо гнул свою сторону Кучум.
     -- Чего ж меня не спросишь -- нужен ли мне другой муж?
     -- Ой, сестра,-- вздохнул хан,-- многое в этой жизни не от нас зависит.
     -- Я никогда не прощу тебе этого,-- вспыхнула Зайла.
     -- Ну, это твое дело. Не горячись. Скоро решительное  сражение. Как все
закончится, один Аллах знает...-- И, не дождавшись ответа, он вышел.


        ЭХО ОГЛОХШЕГО БУБНА

     На  высоком холме,  у слияния  двух великих  сибирских рек --  Иртыша и
Тобола,  находилась  священная  роща всего сибирского народа...  Здесь  жили
главные шаманы,  охраняющие изваяния богов, оставленные еще древними  людьми
много, много лет назад.
     Из кедровых стволов были вырублены бог Пайпын,  бог Хума, с серебряными
рогами  на  голове,  отдельно  от  них  высился  лысый  хитрец,  покровитель
охотников бог Какына.
     У их подножья,  лежали многочисленные приношения, складываемые здесь не
одно столетие. Каждый воин, возвращающийся  из похода, считал  своим  долгом
положить самую ценную добычу своим  богам,  чтобы и в следующий раз принесли
ему удачу. Были здесь серебряные  блюда из южных стран, драгоценные кубки из
полуночных  земель, разное  оружие  и  сверкающие на солнце камни  лежали на
земле.
     Сами  шаманы  жили подаяниями,  и никто  из них никогда не взял  в руки
копья или лука для  охоты, не закинул сети в реку. Они были на  содержании у
своего народа.
     Даже их жизнь  не принадлежала им самим. Как только отзвучит последний,
положенный шаману прорицателем, бубен, вместе с его ударом кончалась и жизнь
шамана. Он ложился под дерево и уже не вставал. Рядом с шаманами жил большой
черный  священный козел, рога  которого  увиты лентами  и  украшены золотыми
пластинами. Не так боялись охотники встречи в лесу с медведем,  как  взгляда
агатовых  козлиных глаз: на кого он глянет или  приблизится -- того  ждет на
другой день немедленная смерть.
     Лишь  раз в год собирались на священной  горе все сибирские племена для
большого праздника. Да еще при начале войны  разжигали  священный  костер  и
молили богов послать удачу их народу.
     Завтра должно произойти решающее  сражение между  объединившимися между
собой  отрядами  сибирских народов  с  вторгшимися  в  их земли  ненасытными
степняками.
     Со  степняками пришли  их шейхи, которые грозились  повесить  сибирских
шаманов на деревьях, а их богов сбросить в воду.
     Едигир  и Бек-Булат  сидели на  земле перед не зажженным еще  священным
костром. Рядом расположились полукругом  прибывшие на битву ханы  и  беки из
сопредельных земель.
     Чуть  в стороне со  своими  братьями и детьми  степенный Епанча.  Гордо
подняв  голову,  посматривает храбрец Ебалак.  Рядом  с  ним  упрямо  хмурит
мохнатые брови Темир-бек.
     По другую руку от Едигира сидит его давний друг  Умар-бек, чуть дальше,
закрыв глаза, думая о чем-то своем, посеченный во многих схватках Качи-Гирей
с  многочисленными  родственниками своими. Хитрый Ураз-Бакий  примостился  у
самого костра и стреляет глазами по сторонам, прикидывая что-то в уме.
     Ниже  по  склону расселись старейшины из вогульских  родов. Отдельно от
них на  оленьей  шкуре в богатых праздничных одеждах  князь Демьян,  издавна
ведущий  дружбу  с русскими купцами.  Вокруг  него примостились три  шамана,
приплывшие с ним.
     Сзади  вторым  полукругом заняли места  вагайские князья, вперемешку  с
беками карагайскими, а совсем в стороне робкие терсяки и ишимцы.
     Ветер  налетает  на  священную гору,  треплет утоптанную  сотнями  ног,
упрямо  поднимающую кверху свои стебли, траву. Ворошит  волосы у застывших в
ожидании  людей. Волнует  реку,  гонит  волны,  глухо ударяющиеся  о  берег,
сотрясающие и осыпающие землю священной горы.
     Крутит ветер и стаю черных птиц, носящихся беспокойно в небе. А  птицы,
раскинув крылья,  кружат и  кружат над священной горой словно сказал им кто,
что не зря собрались здесь люди,  и интересно им увидеть, что  же люди будут
делать на высоком холме.
     Два молодых шамана вошли в круг.  В руках у них тонкий ремень из кожи и
длинная  сухая  палка.  Вставили они  палку в расщепленное сосновое  полено,
перебросили через нее ремень и принялись быстро тянуть ремень за  концы друг
к другу.
     Крутится   палка,   поскрипывает,   трется   о   полено:   "Бжик-бжик".
"Писк-писк", -- подпевает ей жалобно полено.
     Вошел  в  круг  шаман  постарше  с  бубном  в руках.  Пошел  по  кругу,
подпрыгивая и выкрикивая заклинания.
     "Бум! -- гремит бубен,-- Бум! -- зовет бубен духов сибирского народа.--
Здесь мы! Придите к нам!  Помогите! Направьте наши стрелы! Сделайте сильными
наши руки! Бум! Бум! Защитите нас от ран!"
     Раскачиваются  в  такт бубну  сибирские  воины, прихлопывают  в ладони,
помогают шаману вызвать духов своих.
     Быстрее и быстрее  крутят молодые шаманы палку, добывая священный огонь
из дерева.  Чистый  огонь. Их огонь. Оберегающий от ран огонь. "Бум! Бум! --
вздыхает  бубен.-- Кому  быть  завтра убитым?! Кому?!  Кому?!  Вам!  Вам! --
отвечает бубен.-- Вы! Вы! Воины! Вы!" -- Мы! Мы! -- подхватывают все.-- Нам!
Нам!
     Дымок показался из расщелины в полене. Пот капает с шаманов.
     Бешеная  пляска  шамана.  Не  разобрать  лица.  Не  разобрать  рук.  Не
разобрать  ног.  Только бубен.  Круг  вращающегося бубна. Да и не  бубен  то
вовсе, а солнце. Солнце! Солнце!
     Брызнуло  солнце  из  расщелины!  Затрепетал огонек! Язычки  пробежали.
Взорвался круг. Захлопали все. Закричали сотни глоток.
     -- Вах! Вах! Нас! Нас! Возьми нас!
     -- Вижу!!! -- кричит шаман.-- Вижу бога войны!!! Он спускается к нам!!!
     -- Возьми нас!!! -- просят воины.-- Мы твои!!!
     -- Не хочет он вас! Нет! Нет! Ему другие нужны! Он за ними пришел!!!
     Вспыхивает  могучий  костер на  священной горе.  Все  видят летающего и
кружащегося над ними бога войны.
     -- Вот он!!! Вот он!!! Черный,  как смерть!!!  У него хвост волка!!! Он
бьет без промаха!!! Он сама смерть!!!
     Закружился шаман и упал перед священным костром,  раскинув широко руки,
закатив  глаза, открыв в беззвучном крике  рот. Пена  идет  из  него.  То он
говорит с духом своим.
     -- Духи! Кругом они! -- кричат остальные шаманы и пускаются в пляс.
     Быстрее всех кружится главный шаман. В руке у него самый тяжелый бубен.
Он слышен на самом верхнем небе. Главный бубен.
     -- За кем ты пришел?! -- спрашивает главный шаман.
     -- Шел!!! Шел!!! Шел!!! -- вторят все.
     -- Кого возьмешь?! -- громче кричит шаман.
     -- Ешь!!! Ешь!!! Ешь!!! -- подхватывают все.
     -- Где они?! -- быстрее кружится главный шаман.
     -- И!!! И!!! И!!! -- выдыхает круг.
     -- Вот они!!!  -- кричит шаман и бросается из круга. Вскочили  на ноги.
Смотрят кругом.  Ждут, куда укажет  шаман.  Бежит  шаман к  дереву. Кружится
вокруг священного дерева, ищет, на кого бог войны  указал, за кем он пришел.
Нашел шаман, кого  искал.  Закричал громко,  призывно.  Стоит привязанный  к
дереву молодой степняк. Молчит. Взяли  его  в плен вчера. Сегодня  к  дереву
привели. На него указал бог войны, за его душой пришел. В руке у шамана нож.
Поднимает  он  нож  высоко. И  мелькает  нож  в его руке  и в  грудь молодую
упирается. А  из  груди его  шаман  достал сердце.  Живое  сердце. Сердце...
Возьми, бог войны, что просил. Возьми его. Оставь нам удачу... Дай силы. Дай
мужество.  Дай  победу.  Победу. Победу.  Победу!!!  Мы  твои  дети. Ты  нас
охранял. Сохрани нас!!!  Оборони  от врага. Порази врага в сердце. Пусти его
кровь!!!
     Капает  кровь  из  руки шамана...  Сжимается  рука  в  кулак...  капает
кровь... Берут воины копья, стрелы, сабли. Протягивают их к шаману... Железо
чует запах крови. Железо помнит кровь врага. Оно узнает завтра врага, найдет
врага. Поразит насмерть. Смерть... Смерть...Смерть...
     Нагибается каждый сибирский воин к земле священного холма. Берет горсть
священной  земли.  Нагибается воин к костру  священному.  Берет горсть пепла
священного.  Смешивает пепел  с  землей. Кладет  в ладанку.  Вешает  кожаную
ладанку к себе на грудь. Береги тепло от священного костра, человек. Береги,
воин, землю  священную  на  груди... Дает  большой  шаман амулеты  из когтей
медвежьих, росомашьих, вороньих. Носите, воины, амулеты.  Храни вас амулеты.
Принесите победу...
     Устали воины от пляски.  Попадали шаманы  от  пляски  на  землю. Нельзя
шамана тревожить. Надо воину отдохнуть перед боем...
     Разошлись все по своим становищам с верой в победу. Варят в котлах мясо
молодых  жеребят. Пьют воины  бузу  и  кумыс, дающие силу и  храбрость. Поют
воины песни у своих костров. Мужские песни поют. Верят в победу.
     Едигир с Бек-Булатом не  пошли от  священного костра в лагерь. Догорает
костер, постреливает  угольками, подмигивают стоглазые головни. Молчат ханы.
Глядят на огонь. Думают о своем.
     -- Тебе утром лучше ехать в столицу,-- тихо говорит Едигир.
     -- Отчего так,-- дернулся Бек-Булат в его сторону,--не доверяешь?
     -- Если  бы не доверял, то  возле  себя оставил,--  усмехается  старший
брат,-- в  Кашлыке женщины, дети да пять десятков воинов.  Рябой  Hyp  здесь
нужен. Кого туда отправлять -- не знаю...
     Помолчали чуть. Бек-Булат вздохнул и согласился:
     -- Ладно, видимо, так и придется поступить. Ты старший. Да...
     Слышны от костров  в лагере песни. Поют воины о грозном Маре, что пошел
в набег, а  дома оставил жену с молодым табунщиком. Через пять лет пришел из
набега, а  в юрте сидят пять сыновей его и кричат:  "Папа". Не ходи, грозный
Map, в долгие набеги, не оставляй молодую жену в одиночестве...
     -- Видишь,-- Едигир кивнул головой  туда, где невидимые  в темноте пели
воины о грозном Маре,-- и они о том же. Надо кому-то и дома быть.
     --  Все, решили,--  жестко  отрезал Булат,  все  же  обиженный  участью
охранника,-- поутру еду.
     Едигир, чтобы как-то переменить разговор, поинтересовался у брата:
     -- От Зайлы-Сузге вестей никаких не было?
     Бек-Булат  вздрогнул, будто  кто  плетью  огрел, и  его красивое,  чуть
удлиненное тенями лицо, помрачнело.
     -- Нет... Не было...-- И через паузу.-- И... видно не будет уже.
     -- Почему ты так говоришь, брат?
     Булат поворошил палочкой в костре. Взвились искорки в небо. Затанцевали
над ханами.
     -- Сон мне был вчера...
     --  И что  за  сон?-- Едигир удивился, что Булат, обычно  и  шаманам не
всегда доверяющий, вдруг заговорил о сне своем.
     -- Зайла-Сузге моя во сне приходила...  Прощалась...--  Видно было, что
он говорит с трудом, подыскивая каждое слово, и слезы душат его.
     -- Просила прощения, что покинула городок без меня.  Говорит, что пошла
к брату, чтобы остановить его от нападения на наши земли. Только не послушал
он ее, а закрыл в своем шатре... Вот...
     Едигир сидел, удивленный той глубиной страданий, что отразилась на лице
Булата. Он и  не подозревал, что брат  будет  столь сильно переживать утрату
Зайлы.
     --  Успокойся, брат,--  положил он руку  ему  на плечо,--  вот разобьем
завтра  войско этого степного шакала,  прогоним обратно и  освободим  Зайлу.
Никуда она не денется. Все будет хорошо.
     -- Не одолеть нам его,-- мрачно ответил Булат,-- не затем он пришел под
самую столицу, чтобы обратно бежать. Они будут драться насмерть.
     -- А мы? А наши воины разве не будут драться?
     -- Будут, да не так,-- с  горячей уверенностью возразил тот,--  или  ты
своих нукеров плохо знаешь? Они хороши  в набеге: ударят, схватят и обратно,
А где упорство нужно, когда раз за разом вставать  с  земли и снова на врага
бросаться,  --  то  не для них. У нас  даже борьба  на кушаках как проходит?
Бросил противника на землю и победил, А  у сартов знаешь как дерутся? До тех
пор, пока на ноги один встает -- все дерутся. Сколько сил есть.
     -- Ну,  я  не знаю, как  все,  а  я буду  драться, пока на ногах стоять
смогу,-- раздраженно ответил Едигир.
     --  Да  в тебе  я не сомневаюсь, а все эти беки...  ханы? Им,  думаешь,
охота сгинуть тут за твою славу? Нет. Ушло наше время...
     --  Да о  чем  ты говоришь? Или  ты струсил? Бек-Булат  встал  на ноги,
пошевелил чуть плечом и, тяжело вздохнув, ответил брату, как малому дитю:
     -- Эх,  Едигир,  Едигир...  Пока  ты по охотам скакал да за  степняками
гонялся, думаешь, я тут без дела сидел?
     В то время к костру от лагеря кто-то подошел, и Бек-Булат тут же смолк,
резко повернувшись, положил руку на кинжал.
     -- Я это...-- прозвучал сиплый голос Рябого Нура.-- Не помешал?
     -- Нет, нет. Не помешал,-- отозвался Едигир.-- Послушай, о чем брат мой
говорит. Может, ты  убедить его сумеешь.-- Hyp  присел на  корточки рядом и,
подняв голову, перевел взгляд на Бек-Булата.
     --  Так  я  о  чем говорю,-- продолжал тот,-- у  меня наушники  были на
каждом празднике, в каждом улусе, в каждом становище. Вначале они  сообщали,
что все беки довольны и нас с братом хвалят. Не поверил я  им, Напоил как-то
крепко.  Тут  они  и  разоткровенничались. Почитай,  что ни один  бек о  нас
доброго  слова не  говорит.  Понимаешь? И про  Соуз-хана я знал,  что тот  с
бухарскими  сартами  снюхался.  И  про  Сенбахту,  и...  он  махнул  рукой и
замолчал.
     -- Так что ж ты молчал?! Брат?! -- Едигир также вскочил на ноги.
     --  А-а-а...-- махнул он рукой,-- ну, скажи я тебе. А ты бы?  Резать их
начал? Вешать? И что? Ночью придушили бы в собственном шатре. И все.
     Едигир задохнулся, словно глотнул кипятку.
     -- Так что же делать? -- обратился он скорее к Нуру, чем к Бек-Булату.
     -- Раньше надо  было  думать, хан,--  ответил  тог,-- а  завтра драться
будем, и сам все увидишь... Мужайся...
     Рябой Hyp встал и пошел обратно в темноту. За ним захромал и Бек-Булат,
оставив Едигира одного.


        ИСКРЫ ТЯСЯЧИ САБЕЛЬ

     И  наступил день великой битвы между народом сибирским и степняками, на
эту землю без приглашения явившимися.
     Под знамена хана Едигира встали сотни Мара и  храброю Ебалака. От князя
Епанчи прибыли две сотни конников с длинными копьями. Пришли пешие нагайцы с
луками, бьющими без промаха на сто шагов. Сверкали круглыми стальными щитами
карагайцы,  заросшие  бородами  до  самых  глаз.  С  реки   Ишим  последними
объявились лучшие метатели дротиков низкорослые терсяки. Особняком держались
приплывшие в своих, устланных шкурами  диких зверей, лодочках вогулы с Конды
и остяки с нижнего  Иртыша,  люди  князя Демьяна.  А главная сила  ополчения
сибирского  расположилась  вокруг Едигира,  то  храбрецы  из  рода  Тайбуги,
поклявшиеся умереть на поле боя, но не пустить степняков в свои улусы.
     Сам Едигир расположился на  склоне крутого холма, где еще  вчера шаманы
призывали богов одержать победу над чужеземцами. Он с радостью вглядывался в
ряды  своих воинов, пришедших  по первому его  зову, чтобы сложить головы во
славу и величие его.
     Сплошной гомон от  людских голосов,  звона ратных  доспехов, лошадиного
ржания  стоял  над  местом  их  сбора.  Никто  не мог  устоять  на месте,  и
непрерывное  движение  огромной  массы  людей в  цветных  одеждах,  стальных
доспехах, с разными по форме щитами  напоминало волнующееся  под ветром поле
цветов в пору сенокоса. Каждый желал показать свою  удаль  и, разогнав коня,
проносился вскачь, подбрасывая вверх копье.
     Едигиру  казалось, что не на бой, а  на большой туй-праздник  собрались
они из дальних селений и вскоре, навеселившись и натешившись вволю, лягут на
землю, чтобы  отдохнуть  и  поспать после  гулянки. А  потом  медленно  и  с
песнями, усталые, разъедутся по домам.
     Он  встряхнул  головой,  чтобы прогнать это  наваждение, и с удивлением
отметил, что внутри  нет ни страха, ни тревоги перед битвой, а наоборот, все
поет и просится наружу.
     Подъехал Рябой  Hyp с беками,  а за  ними, чуть стороной,  остановились
юзбаши, ждущие указаний.
     -- Пора выступать? -- обратился к нему Hyp.
     --  Пусть  первым  идет   Темир-бек  вдоль  берега  и  завяжет  с  ними
перестрелку.  Качи-Гирей  остается в  центре  со  мной  и  ввяжется  следом.
Ураз-Бакий поведет сотни левой руки под самым холмом и, переправившись через
болото, зайдет  к степнякам сбоку.  Я пока останусь здесь и  буду наблюдать,
как пойдет дело. Карагайцев и терсяков оставим в засаде в низинке.
     --  Как  быть  с  остяками и демьянцами? -- хитро прищурившись, спросил
Умар-бек.-- Коней у них нет да из лодок своих они не вылезут.
     --  А...--  махнул хан  рукой,--  скажи им,  пусть сплавятся по реке  и
пугнут степняков с берега. Раненых пусть подбирают.  Толку от них все  одно,
как с козла молока.
     Все,   получившие   указания,  переглянулись,  обмениваясь  молчаливыми
взглядами, поправили доспехи и, развернув коней, направились к своим сотням.
     На холме остался Едигир с Рябым Нуром, сотня личной охраны да трубачи с
барабанщиками. Они подняли свои длинные трубы, и глухой, ревущий звук поплыл
над  сибирским  ополчением,  заставив  разом всех  подобраться,  замереть  и
приготовиться к выступлению. Через  малый промежуток ударили барабаны, будто
глыба земли упала с обрыва в иртышскую воду.
     --  Бум-ба-бах,  бум-ба-ба-бах,--  вздрагивала бычья кожа  на  кедровых
обручах.
     -- Вперед, воины! -- прокричали юзбаши.
     -- Вспорем брюхо степным шакалам-ам-ам!!! -- отозвались ряды сибирцев и
малой рысью, сотня за сотней, двинулись по Княжьему лугу.
     Кучум, еще с вечера облюбовав Лысую гору, находящуюся напротив Иртыша и
отрезанную от огромного  заливного луга небольшой речкой с топкими берегами.
На открытых местах  безымянной речушки  в  изобилии гнездились выводки уток,
сбивающихся перед отлетом в стаи, набирающих жира перед дальней дорогой.
     Из своего лагеря Кучум долго рассматривал ночью  огни костров,  которые
сибирцы без опаски жгли  на вершине огромного холма, на круче, возле слияния
двух рек. Костров он насчитал несколько сотен и понял, что силы там  собраны
немалые и во много раз большие, нежели у него.
     Он понимал, что, пойди  его нукеры на открытую сшибку с противником,  и
... рассеют, развеют их, как пожухлую траву.
     "Нет,--  размышлял он,-- тут лоб об лоб ничего не добьешься.  Мы  тебя,
медведь сибирский, хитростью брать будем! Так вот!"
     Утром, когда еще над  низиной стоял туман, хан с  половиной своих сотен
переправился через узенькую речушку и взобрался  по расщелине на Лысую гору.
Там, в зарослях огромных сосен,  укрыл своих нукеров, а  сам, взобравшись на
разлапистую вековую сосну, стал наблюдать за сибирцами.
     С  вечера к нему  подошли, незамеченные  сибирцами,  те, кто был давним
противником рода Тайбуги. Среди них были две сотни хана Сенбахту, Вэли-хан с
соплеменниками и приехал сам Соуз-хан, закованный с головы до ног в стальные
дамасские доспехи.
     Алтанай подкрался к сибирскому хану сзади и ткнул его древком копья меж
лопаток. Раздался громкий звон, и Соуз-хан чуть не вылетел из седла. Алтанай
расхохотался:
     -- Как  же ты драться  будешь, коль повернуться не можешь?  Вышибут  из
седла и не встанешь.
     Но Соуз-хан важно надул губы и высокомерно ответил:
     -- Я врага спереди встречу, а задними ногами моя кобыла лягается.
     Вновь  обретенных  союзников  Кучум  оставил  на  попечение  Алтаная  и
Сабанака в лагере.  Они должны были встретить сибирцев и заманить их поближе
к Лысой горе. А уж там... Аллах поможет...
     Всю ночь  степняки и их  союзники  плели  из  молодых  прутьев тальника
длинные  заграждения  вокруг  своего  становища,  Для прочности  их  крепили
толстыми кольями и засыпали песком. Плетеные изгороди установили в несколько
рядов и за каждый засели пешие с длинными луками.
     В  траве,  меж  кустов тальника, закрепили  туго натянутые  веревки  из
конского волоса.
     -- Как  только  они повалят,-- объяснял Алтанай стрелкам,-- ложитесь на
землю,  подпускайте  их  как  можно  ближе, а  лишь  потом  бейте наверняка.
Цельтесь в коней, а уж на земле мы их добьем.
     Вэли-хан держался вместе с  сыновьями  и, тяжело вздыхая, поглядывал на
Княжий луг и  холм,  где собрались главные силы соплеменников.  Старший его,
Амир, быстро  сошелся с Сабанаком  и  даже  поменялся с ним  кинжалом в знак
дружбы.
     --  Видишь, как твой старший молодцом держится,-- похлопал  добродушный
Алтанай старого хана по плечу,-- а ты как осенняя туча глядишь. Чего же так?
Живы будем, не помрем!
     Но  Вэли-хан твердо  решил,  что  или  перейдет  к  Едигиpy при  первой
возможности,  или  даст  себя  заколоть  любому  сибирцу,  но   руку  против
соплеменников не поднимет.
     Кучум из  своего укрытия услышал рев труб в  лагере сибирцев,  а  затем
ударили  барабаны, и  сотни,  разделившись  на три  колонны,  направились  в
сторону  его  лагеря. Одна  из  колонн шла прямо к  Лысой  горе, намереваясь
обойти лагерь с  тыла. Велико было искушение броситься на них сверху,  когда
они станут проходить мимо их укрытия.
     Но хан, закусив до крови губы, переломил себя и повелительно  шикнул на
завозившихся в сосняке воинов, которым также был виден маневр сибирцев.
     -- Тихо вы, храбрецы, придет и наше время. Сидеть до сигнала!
     Нукеры обмотали лошадям морды халатами,  чтобы не  выдали  себя ржанием
раньше времени.
     Наконец, колонна  сибирцев  прошла мимо них так близко, что слышны были
голоса переговаривающихся друг с другом воинов.
     Кучумовцы могли легко засыпать их стрелами, но тем самым раньше времени
обнаружили бы засаду.
     "Нет,-- успокаивал себя хан,-- раз задуманный план нельзя на дню десять
раз менять. Вверим себя в руки Аллаха! Мы его дети!"
     Едигиру также было видно со своего холма, как все три  колонны медленно
шли на сближение с противником. По глади Иртыша скользили долбленки  вогулов
и остяков, даже чуть опережающие остальные отряды. Но из лагеря степняков не
выехало ни  одного  конника. И тут впервые в  душу его закралось  сомнение в
успехе сегодняшней битвы.
     Он подозвал к себе Рябого Нура и вполголоса спросил:
     -- Они там еще спят? Как по-твоему?
     Желваки на  рябых  скулах его  менбаши  заходили,  брови  сдвинулись  к
переносью, и Едигир догадался, что и его мучает тот же вопрос.
     --  Не нравится мне их  спокойствие,  ох, хан, не  нравится,-- выдохнул
тот.
     -- Может, засаду приготовили? Лазутчики ничего такого не видели?
     Ночью к лагерю степняков были посланы несколько разведчиков, которые до
утра пролежали в густой траве, вслушиваясь в жизнь чужаков.
     -- Нет, только  сказали,  что те из тальника плетни вязали.  Значит, за
ними и прячутся. Вон, гляди внимательней.
     Едигир напряг зрение и рассмотрел  темные полоски,  окружающие  шатры и
палатки несколькими извилистыми рядами.
     -- Неужели пешими биться будут? -- глянул он с удивлением на Нура.
     -- Да-а-а-а, это на них не похоже... Что-то тут не так.
     -- А кони их где?
     -- Вон, видишь,--  Рябой Hyp указал рукой на ложбинку, из которой время
от времени  выглядывали спины и головы  пасущихся лошадей,--  спрятали туда.
Думают, что не увидим.
     --  Однако  вчера  их   поболе  было,--   настороженно   высказал  свое
предположение Едигир.
     Нур  какое-то  время  помолчал,  будто  подсчитывал  лошадей,  а  потом
завертел головой в сторону, противоположную от реки,  и вдруг  словно укусил
его кто.
     -- Смотри, хан, смотри,-- его рука тянулась  в сторону холма, где росли
огромные сосны,  видишь  след по траве  тянется. Ну, видишь? --  Нетерпеливо
показывал он  на тонкую полоску на траве.-- То кони или люди прошли утром по
туману в сторону Лысой горы. Понял теперь?
     --   Ага-а,--   удовлетворенно   протянул   Едигир   и   по-мальчишески
рассмеялся,--  разгадали  мы хитрость шакала степного.  Хи-и-тер! Ничего  не
скажешь! А?! Но и ты, как умудрился рассмотреть это след? Молодец!
     Лицо  Рябого  Нура озарилось  кривой  усмешкой,  но тут  же ее  сменила
обычная озабоченность.
     -- Что делать будем, хан?
     -- Надо выкурить их оттуда...
     --  Лес  поджечь.--  Нуру  вспомнилась неудачная  недавняя попытка  его
отряда отбить хана у степняков.-- Нет, долго и ничего не даст...
     -- Срочно поставить заслон! Вот что.
     --  Видно, так и придется,-- согласился  менбаша и поспешил вниз, чтобы
направить отряд оставшихся в резерве карагайцев к подножью Лысой горы.
     В  это время  первые  воины,  проскакавшие по  берегу Иртыша,  достигли
укреплений степняков.
     Еще  раньше  напротив  их  лагеря  оказались лодки, которые попробовали
приблизиться  к берегу, но дружный  залп  из-за плетней отогнал их  обратно.
Они,  видимо, решили  не ввязываться в схватку  и подождать, как развернутся
события, оставаясь на безопасном расстоянии.
     Конники  Темир-бека, разогнав  по песку  лошадей, низко  пригнувшись  к
седлам  и  выставив   впереди   себя  длинные  пики,  неслись  на  невысокие
заграждения.  За  ними  не было  видно ни единого человека, и  кто-то громко
крикнул:
     --  Спят  еще  шакалы! Сейчас мы их  разбудим! Первый  ряд почти достиг
плетня, и всадники  уже натянули  поводья, чтобы в  лихом прыжке перемахнуть
через него и ворваться в  лагерь.  Как вдруг навстречу им выкинулись  копья,
засвистели стрелы, и почти все  были  в одно  мгновение  сшиблены с лошадей,
покатились  по земле. Скачущие следом успели прикрыться щитами и перескочить
через  плетень,  заколов  нескольких лучников.  На  них  тут  же набросились
спрятавшиеся в лагере воины, стащили на землю, рубили саблями...
     Темир-бек, мчавшийся в  середине  конной  лавы,  рванул  коня за повод,
забирая  в сторону от берега вдоль укреплений, и хрипло, срывающимся голосом
заорал:
     -- Обходи их, ребята, обходи...
     Его услышали, крутнули коней  мимо  плетней, укрываясь щитами от  густо
летящих стрел, и выскочили к небольшому ложку, где и остановились.
     -- Готовь луки! -- сорванным голосом скомандовал Темир-бек,-- внутрь не
соваться...-- И пустил коня к укреплениям степняков.
     Сибирцы  изменили тактику и,  потеряв  почти полсотни, начали  на скаку
осыпать стрелами  защитников. Но это мало что давало, когда противник хорошо
укрыт.
     Подоспели  сотни Ураз-Бакия, вышедшие к лагерю  со стороны  Лысой горы.
Они также попробовали ворваться  в лагерь с ходу, но были остановлены градом
стрел и начали кружить перед лагерем.
     Конники показывали знаками тем, кто  находился  на  лодках,  чтобы  они
поддерживали их с воды, но те делали вид, что не понимают сигналов.
     Алтанай с Сабанаком и Амиром сидели во втором ряду, прикрытые плетеными
заграждениями, и  посылали стрелы в  крутящихся  на песке  конников.  Двоих,
перемахнувших  через плетень,  они  зарубили,  и  одежда обоих  юношей  была
забрызгана первой кровью противника.
     Глаза  Сабанака горели неудержимым желанием ринуться в бой,  и он время
от времени спрашивал у Алтаная:
     -- Ну, когда? Когда кинемся на них?
     -- Э-й-й,-- отмахивался тот,-- не спеши, еще успеешь...
     Наконец, Алтанай подал им  знак  и, низко согнувшись,  начал выбираться
меж плетней в сторону лагеря. Юноши поспешили за ним.
     В  глубокой лощине скрывались оставленные  с Алтанаем конники,  которым
стоило больших усилий сдерживать рвущихся навстречу шуму схватки коней.
     Алтанай взял под уздцы свою вороную кобылу и направился  впереди отряда
в  сторону  луговины.  Там  построились  по  четверо   в  ряд  и,   разобрав
заграждения, понеслись на  открытое место, чтобы ударить сбоку по гарцующему
перед лагерем противнику.
     Сабанак вырвался первым с обнаженной саблей в руках, несся, привстав на
стременах,  с широко  открытыми  глазами,  ощущая в  груди  щемящее  чувство
радости и свободы.
     --  А-а-а...-- донеслось  со стороны  сибирцев, и  их ряды выровнялись,
сомкнулись и кинулись навстречу коннице степняков.
     Прямо на  Сабанака  скакал,  низко пригнувшись к  седлу, широколицый  с
вытаращенными   глазами  и  хищно  оскаленным   ртом   здоровенный   воин  с
направленным на него  копьем. Сабанак  чуть скользнул  в седле, уклонился от
стального острия и выкинул сверху вниз саблю, отметив лишь, что она ткнулась
во что-то мягкое. Не оглядываясь, проскакал дальше  и успел прикрыться щитом
от сабельного удара наскочившего сбоку сибирца. Рубанул клинком по вытянутой
к нему руке и увидел широко раскрывшийся в болезненном крике рот. А конь уже
нес его в глубь сечи, где  виднелась  широкая спина Алтаная  и тонкая фигура
его нового друга Амира.
     Они  съехались  втроем,  и  Алтанай,  не  выпускающий  из  вида  своего
племянника, насмешливо кинул ему:
     --  Разве так рубят? Чему я  тебя учил?  Вот  ... гляди...-- И со всего
размаха опустил тяжелую саблю на голову теснившего его лошадью чернобородого
сибирца.
     Отряд Алтаная прорубился сквозь  ряды  сибирской конницы,  расколов  их
пополам, и теперь  всей мощью  и неистовством  плотно  сомкнутых рядов своих
загнали в иртышские воды одну отколотую половину.
     Воодушевленные   успехом   конников,  скрывающиеся  за  плетнями  воины
перемахнули  через  заграждения и  кинулись  на  вторую  половину  сибирской
конницы. В  едином  порыве  они, громко крича  и завывая на все  лады, кто с
копьем, кто с боевым  топором  в руках, сбили с седел нескольких всадников и
заставили  повернуть  на  луг остальных.  Надеющиеся на  легкую  победу  над
уступающими им в численности  степняками, сибирцы понеслись вскачь обратно к
холму.
     В  это  время  Кучум  соколом  кинулся со своими  запасными отрядами  с
вершины  Лысой горы и, прорвав  неплотные ряды  выставленного внизу заслона,
кинулся по Княжьему лугу наперерез отступающим.
     Увидев  скачущих на  них свежих  воинов,  сибирцы заметались  по  лугу,
многие из них бросились в воды Иртыша и  попробовали  спастись вплавь.  Лишь
небольшая часть  добралась  до основания холма.  Воины  Качи-Гирея торопливо
заслонили их и встретили несущихся степняков сотнями стрел.
     Масса  чувств овладевала  Едигиром, наблюдающим  сверху  за  сечей. Ему
хотелось  кинуться  самому  в  первых рядах  на  врага. Хотелось  кричать  в
исступлении  при виде трусости  и  нестойкости  сибирцев!  Хотелось рубануть
отступающих и заставить их повернуть обратно.
     Но  рядом  с ним  неотлучно находился  Рябой  Hyp,  который  лишь  грыз
крепкими зубами конец плетки и сводил к переносью брови, постоянно усмехаясь
чему-то своему.
     -- Что же они  так?! Что же... Трусы... Презренные трусы!  -- прокричал
Едигир  и  ударил  коня  пятками, намереваясь сорваться  по  склону холма  и
кинуться на степняков.
     Но Рябой Hyp вовремя поймал его повод и придержал, посоветовав:
     --  Хан,  ну,  хан,  нельзя  же  так...  Остепенись! Ничего  сейчас  не
изменишь. Вспомни, о чем говорили вчера.
     Но Едигир  грубо вырвал повод  из  рук неусыпного охранника  и  крикнул
прямо в лицо тому:
     -- Стой  здесь  и смотри, как твой  хан будет умирать,-- и поскакал  по
склону.
     Hyp  вздохнул, поправил  стальной шлем на голове и направился следом за
ханом.
     Сибирским   стрелкам  удалось  остановить  неудержимый  порыв  конницы,
возглавляемой  самим  Кучумом.   Те   отъехали   чуть  дальше  от  холма  и,
перестроившись,  поджидали спешащую к ним  пехоту.  Вместе с пешими  воинами
гордо ехал  и Соуз-хан, окруженный десятком  человек  личной охраны. Судя по
всему, он до сих пор даже не удосужился достать из дорогих, обшитых золотыми
нитками  ножен  длинную саблю.  Он  отсиделся за  плетнем,  когда Алтанай  с
Сабанаком рубились у лагеря с  сибирцами,  а когда последние побежали прочь,
то Соуз-хан  степенно  выехал  на  Княжий  луг и  не спеша поехал  к  холму,
надеясь, что с его земляками уже покончено.
     Отдельно  от всех держался Вэли-хан, также до сих  пор  не вступивший в
схватку. Это заметил Кучум и взмахом руки подозвал его к себе.
     -- Хан знает, как обойти холм и подняться на вершину?
     Вэли-хан молча кивнул.
     -- Тогда возьми десяток своих нукеров и займи его.
     Ничего не ответив, старый хан повернулся и поехал  в  сторону  от места
сражения,  окликнул своих нукеров и с  нехорошим чувством внутри  направился
выполнять очередное приказание Кучума.
     Едигир собрал вокруг себя всех главных беков и надеялся  своим примером
увлечь испуганных первой неудачей воинов на решительную схватку.
     -- Мы войдем в них железным кулаком, как нож в овечий сыр. Мы сделаем с
ними то, что им удалось:  расколем  их пополам  и  загоним в  реку.  Вперед,
храбрые беки! Я поведу вас!
     Рябой Hyp, подъехавший следом, поглядел на небо и увидел, что небольшие
тучки, которые утром лишь одиноко проплывали, гонимые сильным ветром, сейчас
увеличились в  числе, набухли,  раздались и полностью закрыли  небосвод.  Он
хотел сказать об этом Едигиру, который был занят лишь сражением и не обращал
внимания на изменения в небе.
     Нур  хотел посоветовать  хану отложить бой, отойти на  вершину холма и,
собрав силы,  неожиданно ударить по степнякам. Те  не решились бы штурмовать
высокую гору,  и удалось  бы выиграть  время, воодушевить павших  духом.  Но
Едигиру, как всегда, не терпелось закончить начатое. Он верил в успех. И Hyp
не решился перечить, а лишь, тяжело вздохнув, обнажил саблю и встал сбоку от
группы съехавшихся вместе беков.
     Лучники  расступились,  пропуская  вперед  своего   хана,  за   которым
поскакали и его друзья-одногодки, с которыми он вместе рос  и не раз ходил в
походы.  Нахлестывая коней, они врезались стремительно  в ряды степняков,  и
звон боевого оружия огласил Княжий луг.
     Кучум,  угадав  намерения  сибирцев,  растянул свою конницу  по  лугу и
торопливо бросил Алтанаю:
     -- Пропустить их в середину, а потом...-- И свел обе руки вместе, будто
охватывал горло противника.
     Конь Едигира  с размаху налетел  на неплотные  ряды степняков. Двоих он
опрокинул  навзничь, одного достал саблей. Следом за  ним  скакал Умар-бек с
тяжелым  копьем  в  руках. И он  проткнул степняка,  бросившегося на Едигира
сбоку.
     Слева от хана рубились Качи-Гирей и Ураз-Бакий. Качи-Гирей вращал саблю
над головой и после каждого удара тяжело выдыхал воздух, как делает лесоруб,
ударяя по  стволу. Чуть  сзади теснили степняков остальные беки,  увлеченные
Едигиром.
     И  показалось, что  противник дрогнул. Часть воинов  повернула коней  и
поскакала в глубь Княжьего луга.  Другие  отъехали чуть в сторону, образовав
полукруг.
     Рябой Hyp, сузив глаза, окинул поле  боя и понял, что хитрющие степняки
опять приготовили для них ловушку. Привстав на стременах, он закричал:
     -- Хан, не заходи далеко! Ловушка! Но не услышал его слов, подхваченных
порывом  ветра,  радостный Едигир.  Враг  дрогнул!  Он  почувствовал  это  и
погнался за степняком  на рыжем жеребчике, торопливо убегающем  от него. Тот
кинул  легкий  дротик, чуть  задевший коня. Едигир привстал на  стременах  и
коротким  взмахом  настиг  его саблей прямо по дряблой  шее. Голова  у  того
дернулась, и руки выпустили поводья, весь он повалился куда-то вбок.
     -- Готов!  -- радостно прокричал Едигир и натянул  поводья, оглядываясь
по сторонам. И тут же на него наскочило с  десяток  человек, выставив вперед
копья,  пытаясь  достать  саблями. Хан  закрутился на месте,  отбивая удары,
встречая их щитом, уклоняясь от копий.
     -- Hyp! -- закричал он во всю силу легких.-- Рябой! Ко мне!
     Рябой Hyp наконец  увидел  того, кого столь долго искал. Хан  степняков
сидел  на  красавце  жеребце,  храпевшем  под  ним, поводя  белками глаз  по
сторонам, широко нюхая ноздрями запах свежей крови.
     -- Вот ты где! -- удовлетворенно выдохнул сибирский менбаша и, свистнув
за собой двух нукеров, направился легким махом в ту сторону.
     Однако тут же навстречу ему  выскочило несколько телохранителей Кучума,
внимательно наблюдающих за происходящим. Один  метнул  в  него копье, но Hyp
легко пригнулся  в седле и  свалил  растерявшегося степняка. Другой поскакал
наперерез, но и того Рябой Hyp легко обманул, прикрыв голову щитом, а  снизу
пластанув клинком в живот. Рядом с Кучумом осталось еще двое телохранителей,
но  и с ними  Hyp надеялся расправиться  так  же, как с  первыми.  Подоспели
следующие за ним нукеры, и он показал рукой на Кучума.
     -- Взять его!
     Они  сшиблись трое на  трое. Кучум ловко  отбивал удары,  уклоняясь  от
боковых и встречая клинком наиболее опасные верхние.
     -- Бжик! Бжик! -- сыпались искры от скрещивающихся сабель.
     -- Получай! На! На! -- выдыхал каждый из противников.
     Рябой Hyp заметил, что один из его нукеров ранил охранника. Это придало
ему  сил,  и он  еще потеснил степняка.  Выбрав момент,  Hyp незаметно левой
рукой вытащил длинный  кинжал  из ножен и, сжав  его, приготовился метнуть в
Кучума, если  тот повернется  к нему  спиной.  Но тут до  него  донесся едва
различимый в шуме боя крик Едигира:
     -- Hyp! Ко мне...
     Он  повернул голову, чтобы увидеть хана, и тут же Кучум рубанул его  по
левой руке.  Кинжал выпал  на землю, Рябой  громко  выругался и, не закончив
схватку,  бросился на выручку к Едигиру. Левая  рука  плохо  слушалась  и не
сгибалась в кисти. Но, закусив до боли губу и не обращая на это внимания, он
скакал  между  сражающимися, уклоняясь от направленных на  него  копий,  ища
взглядом своего хана.
     В это время на землю упали первые капли дождя.
     Вэли-хан нашел окружной путь на холм и медленно взбирался со спутниками
по узенькой тропинке.  Уже поднявшись на самую вершину холма, он оглядел все
поле боя и заметил, что степняки взяли в плотное  кольцо конников Едигира и,
оттеснив их  друг от друга, пытаются сбросить с коней,  навалившись десятеро
против одного.
     Вэли-хан скрипнул зубами и, не в силах унять сердцебиение, рванул повод
коня. Неожиданно из  соседних кустов выскочило какое-то животное и бросилось
под ноги ханскому коню. Вэли-хан успел разглядеть золотые пластины на  рогах
животного, развевающиеся цветные ленты и прошептал:
     -- Священный козел... Неужели по мою душу?  Конь,  напуганный внезапным
появлением животного,  встал на дыбы, попятился и, оступившись  на глинистом
склоне,  полетел вниз,  увлекая  за собой всадника. Нукеры, ехавшие с ханом,
услышали  треск  ломаемых внизу кустов и бросились туда, соскочив  с  коней.
Когда они  добрались  до  дна оврага,  то  увидели бьющегося в  предсмертных
конвульсиях  коня  и  лежащего  на спине Вэли-хана. Его  глаза  были  широко
открыты и  неподвижно  смотрели на застланное тучами  небо. Один  из нукеров
опустился перед ним  на колени и прикрыл веки гордого  хана. И тут же на них
упало несколько дождевых капель, как слезы о погибших в этот кровавый день.
     Вслед  за первыми каплями дождь обрушился на  землю с такой неимоверной
силой, словно копил дождевую воду все лето  и теперь стремился выплеснуть ее
побыстрее на землю.
     Нyp,  так и не  успевший найти бившегося  где-то  Едигира,  наскочил на
группу степняков,  не разглядев  их за стеной дождевых потоков. Копье одного
из них ударило Рябого Нура в  бок и выбросило  из  седла. Другой,  помоложе,
перегнувшись через коня, несколько раз  ударил лежащего  саблей и лишь после
того спрыгнул на землю, чтобы подобрать слетевший с головы шлем.
     Сильное  тело  Рябого Нура  лежало на мокрой земле.  Дождь смешивался с
кровью, и казалось, что лежит человек на  клюквенном болоте, устав и упав на
спелые  ягоды,  брызнувшие  красным соком. Вместе  с кровью  из Нура уходила
жизнь, которой он сам не дорожил, но нужной хану и многим другим людям. Нуру
казалось, что он плывет с молодой матерью на долбленке и вода мягко струится
вокруг них, обдавая нежными каплями лицо, руки,  тело. Дождинки скапливались
на его рябом лице, застывая на неровной коже, и со стороны могло показаться,
что взрослый мужчина плачет, не скрывая своих слез...
     Сбили с седла храброго Умар-бека, не совладавшего с  десятком  человек,
окруживших его. Со смертельной раной несся по полю  Качи-Гирей, вцепившись в
гриву лошади.
     И  только Ураз-Бакий,  собрав вокруг себя  остатки  сибирской  конницы,
пробивался  сквозь  дождь  и  наскакивающих неожиданно степняков к  подножью
холма.
     Едигир, так  и не дождавшись подмоги  под начавшимся  дождем  продолжал
рубиться  один с добрым десятком человек. Он  чувствовал, что силы оставляют
его,  а степняки уже ранили  и коня и его самого. Из последних сил  заставил
хан  коня  броситься  сквозь  окруживших его плотным  кругом  скалящих  зубы
степняков.  Но верный конь  не смог пробить заслон и тихо заржал,  припав на
задние ноги. Чья-то тяжелая палица  опустилась на голову Едигира сзади, и он
выпустил  саблю из рук, склонившись  к гриве. Увидев  это, ближайший  к нему
степняк рубанул хана повдоль спины саблей и радостно засмеялся.
     -- Готов! -- крикнул он.
     Другой схватил коня за повод, чтобы увести к  себе в лагерь.  Но чуткое
животное, почуяв  чужой запах,  рванулось  от него и  вырвало узду  из  рук.
Степняки не стали преследовать коня, скрывшегося в пелене дождя,  решив, что
тот сам прибежит в их лагерь.
     Кучум, а за ним и  остальные воины направились в лагерь, чтобы хоть там
иметь возможность укрыться от проливного  дождя. Продолжать сражение в таких
условиях  было  немыслимо.  В любом  случае они разбили конницу сибирцев,  а
пешие воины поспешили  на вершину  холма. Карабкаться туда по мокрому склону
не согласился бы ни один воин.  И решили переждать до следующего утра, чтобы
продолжить  сражение,  если  сибирцы  смогут оказать им  сопротивление. А  в
лагере их ждала горячая еда и сухие шатры.
     Алтанай  подъехал  к  хану  и,  широко  улыбаясь,  отирая мокрое  лицо,
прокричал:
     --  Победа,  мой  хан!  Полная  победа! Следом  прискакал  и Сабанак  с
искрящимися от радости глазами:
     -- Хан! Ты видел, как они бежали? Завтра в Кашлык? Да?
     Кучум улыбнулся ему в ответ и приказал Алтанаю  выдать воинам все вино,
имеющееся в обозе. Башлык хлопнул могучими ладонями и подмигнул Сабанаку:
     -- Гуляем! А, племянник!
     Всю  ночь  в  лагере степняков  раздавалось нестройное  пение, и пьяные
воины ходили из одной палатки в другую, обнимаясь друг с другом  и хвастаясь
победами.
     Раненых  частью успели  подобрать, а многие добирались  сами, перевязав
наспех раны.
     Уже  под утро в лагерь  к  Кучуму  прискакал пожилой сибирец с  хитрыми
лисьими глазками и потребовал, чтобы его провели к хану.
     Кучум не хотел пускать неизвестного, но потом вышел сам из шатра. Дождь
уже  давно кончился, и  ветерок  обдул, подсушил  землю.  Навстречу  к  нему
торопливо  засеменил,  сгибаясь  пополам,  человек.  Хан  остановил  его  за
несколько шагов от себя, властно приказав:
     -- Говори! Кто ты и чего хочешь?
     -- Меня зовут  Ата-Бекир,-- торопливо  залепетал тот,-- я твой покорный
слуга,  дорогой  лучезарный хан.  До этого  я  служил в  Кашлыке начальником
ночной  стражи.  Захотел  перейти к  тебе,  когда  узнал  о  прибытии  твоих
доблестных войск на нашу землю, Но был схвачен нечестивым Едигиром и посажен
в яму. Ночью бежал и...-- засмеялся он.
     --  Говори, говори,-- ободрил его Кучум, ожидая, что тот  припас что-то
главное под конец.
     -- Я сейчас,-- закивал тот и кинулся к привязанному у плетня коню.
     Вскоре он вернулся обратно, неся в вытянутой  руке мешок. Он перевернул
его и, сильно тряхнув, выкатил на землю что-то круглое и темное.
     Кучум подошел поближе и  шевельнул ногой лежащий на  земле предмет.  То
оказалась человеческая голова. Он вопросительно поднял голову на прибывшего.
     -- То голова одного из нечестивых братьев -- Бек-Булата,--  склонившись
в поклоне и ожидая заслуженной похвалы, проговорил Ата-Бекир.
     Кучум  отвернулся  и пошел обратно к себе  в  шатер. Не  поворачиваясь,
сквозь зубы, сказал одному из стражников:
     -- Скажи, чтобы этому заплатили,-- и добавил:-- Сколько скажет.
     ...Ночью в Кашлык примчался гонец. Он забарабанил в ворота городка. Его
долго спрашивали, кто он и откуда. А гонец лишь кричал стражникам, чтобы его
скорее пропустили к Бек-Булату.
     Наконец, ворота открыли и выбившегося из сил и мокрого  до нитки  гонца
провели к Бек-Булату. Младший хан  торопливо вскочил навстречу  ему,  ожидая
услышать, чем закончилось сражение.
     --  Ну, как? --  прошептал он,-- Прогнали степняков? Но гонец, прижимал
руку к рассеченной щеке, отрицательно покачал головой и выдавил из себя:
     -- Сперва  дрались  на равных. Но вогулы с остяками  даже не  вышли  на
берег из лодок, а потом и совсем уплыли. Лагерь взять не удалось. Дрались на
Княжьем лугу. Посечена половина беков. Рябого Нура видели убитым...
     -- А Едигир?  --  неслушающимися губами  проговорил Бек-Булат.-- Что  с
братом? Жив?
     -- Видели, что он отбивался от нескольких степняков. К  нему невозможно
было пробиться... Потом этот дождь... И все.
     -- Что все? -- горестно прижал к лицу руки Бек-Булат.-- Мертвый?
     -- Уже после сражения  его  искали, но не  нашли  ни среди мертвых,  ни
среди живых... Где он, никто не знает...
     -- Неужели взяли в плен? Тогда смерть...
     Гонец горестно пожал плечами и опустился на мокрую землю.
     Отправив того  спать,  Бек-Булат обошел  посты  и сообщил  воинам,  что
завтра  предстоит  жестокая и  долгая схватка с врагом.  Если  не  подоспеют
оставшиеся в живых воины, то придется драться своими силами.
     Воины  молча  выслушали молодого хана, ничего не  сказав в ответ. Когда
Бек-Булат  ушел к  себе  в шатер, то  один из  охранников спустил в яму  для
пленников длинный шест  и  вытащил Ата-Бекира. Вместе они  прошли в  ханский
шатер  и  убили Бек-Булата. Начальник  стражи засунул его  голову в  мешок и
поспешил  в  лагерь  Кучума. Охранник  остался  в  городке, пообещав открыть
степнякам  ворота.  Так он  собирался  войти в  доверие  к новому повелителю
Сибири.
     Соуз-хан, напившись вина, громко кричал перед своими нукерами, какой он
храбрый  и сильный. Он несколько раз  выхватывал саблю и, выскочив из шатра,
рубил  ночной  воздух.  Порядком  захмелевшие,  его   приближенные  украдкой
смеялись над ним, но вида не показывали.
     Потом один из них сообщил, что в лагере имеется палатка, где содержится
под  охраной  неизвестная девушка.  Эта  новость  ободрила  Соуз-хана,  и он
потребовал отвести к ней. Нукеры шепнули, что там стоит  стража и просто так
хана не пустят.
     Решили поднести  им вина. Через какое-то время нукер вернулся и сказал,
что стражники благодарили доброго хана и уже поют песни.
     Соуз-хан   нетвердой  походкой  направился  в  сопровождении  нукера  к
таинственной  палатке и, обойдя пьяных охранников, вошел внутрь  ее. Там при
свете  бронзового светильника  он разглядел лежащую  на  постели  прекрасную
женщину. Она  вскочила при виде незнакомого пьяного  мужчины  и закрылась от
него руками.
     --  Не  бойся  меня,  голубка  сизокрылая,--  ласково  запричитал  хан,
приближаясь к ней,-- я озолочу тебя. Ты не знаешь, как я богат...
     -- Пошел вон отсюда,-- резко крикнула  девушка,-- я сестра вашего хана,
и ты не смеешь ко мне прикасаться.
     -- Это какого же хана?  -- пробормотал  плохо  соображающий Соуз-хан.--
Того или этого? Их теперь много развелось.  И  я сам хан!  Я  хочу, чтобы ты
стала моей! Слышишь? -- и, растопырив руки, он схватил Зайлу за грудь.
     -- Уйди прочь! -- закричала она.
     Но Соуз-хан закрыл ей рот рукой и повалил на постель. От его потных рук
Зайле стало плохо, и она, ничего не видя, выхватила из-под подушки маленький
кинжальчик в  сафьяновых зеленых ножнах  и сбоку ткнула  им в жирный ханский
живот.
     Тот взвыл  и  отпустил  Зайлу. Она вывернулась  наверх, торопливо одела
халат, накинула платок и выскочила из палатки.
     Над  ночным  лагерем   слышались  крики   и  песни  празднующих  победу
степняков. Зайла сжалась, кутаясь от холодного после дождя воздуха. Ее мысли
весь день были заняты сыном, мужем, которого она покинула и... Едигиром. Все
трое были дороги ей.
     А ведь Бек-Булат и Едигир наверняка участвовали в  сегодняшнем сражении
и  могли погибнуть. Спросить о том  у брата она опасалась,  чтобы не вызвать
вновь его гнев.  А охранникам было  запрещено с ней говорить. Сейчас оба они
спали возле палатки рядом с пустым кувшином.
     Изнутри  послышался  жалобный стон  раненого,  и Зайла содрогнулась  от
мысли, что ей предстоит войти обратно. Но  ее  никто не охранял, и она могла
бежать.  И  Зайла-Сузге  пошла тихонько  в темную сумрачную  ночь,  никем не
задерживаемая.
     Выйдя за лагерь,  она наткнулась на нескольких бродивших нерасседланных
лошадей, потерявших всадников во  время сражения. Обойдя их, она пошла вдоль
тихо шумящей в ночи реки.
     Вдруг она  услышала ржание лошади и, оглянувшись, увидела,  что  за ней
идет лошадь, хромая на переднюю ногу.
     "Бедная,--  подумала Зайла,-- и тебе досталось". Тут она пригляделась к
ней и  увидела, что на  спине  у нее  кто-то лежит в седле, плотно  обхватив
лошадиную шею двумя руками.
     Зайла-Сузге  подошла ближе и разглядела воина, в панцире, без шлема  на
голове,  покрытой коркой  запекшейся крови. Косичка его  показалась  девушке
знакомой, и, осторожно повернув лицо раненого к себе, она вскрикнула...
     --  Едигир!  --  заплакала Зайла,--  Неужели  живой?  Миленький...--  И
поцеловала его  в мокрую от крови  косицу.  Затем  взяла лошадь под уздцы  и
повела ее за собой из лагеря.
     Небо   было   покрыто  умытыми   дождем   звездами...  Где-то   кричали
потревоженные  сражением  утки, собирающие свои выводки обратно в гнездовья.
Прошелестел  крыльями ночной  хищник. А Зайла все шла и шла,  ведя за  собой
хромую  лошадь,  несущую  любимого  ею человека.  Она  поглядывала время  от
времени на звездное небо, вглядывалась  в Путь  диких  гусей, ловила глазами
Темир-казы -- железный  кол -- и  шла прямо туда, где горела звезда, никогда
не  покидающая своего места  на небе.  Слева вспыхивал  кровавый  глаз  бога
войны, насытившийся за сегодняшний день кровью, а может, просто набрякший от
сырого воздуха.
     Она  не  верила больше людям, их лживым  речам,  убивающим  друг друга,
проливающим свою и чужую кровь,
     --  Кровь,  кругом кровь,-- шептали ее  губы,-- мы найдем нашего сына и
уйдем туда, где  совсем нет ни людей, ни ханов, ни войн,  ни  оружия. Там ты
выздоровеешь, и  мы  будем странствовать  по свету, будем всю жизнь идти  по
Пути диких гусей...




















     Книга вторая


        ГОД ЧЕРНОГО
        БАРАНА

        СТУПНЯ БОГА ВОЙНЫ

     Дождь, окропивший  накануне  землю и  место боя, смыл с  мертвых кровь,
смочил одежду, волосы, бороды. Убитые лежали, не выпуская оружия из холодных
мертвых  рук,  ощерив зубы  в  страшном предсмертном  оскале. И  на  оружии:
саблях,  кинжалах, наконечниках копий -- блестели капельки воды,  слегка уже
подернутые ржавчиной...
     Легкий  утренний  ветерок клонил траву, трепал  волосы и мокрую  одежду
убитых, будто хотел поднять их с  влажной земли, но не хватало у него  на то
сил, и он лишь  нежно гладил их по лицу, по рукам,  шептал что-то  неслышное
для живых, нежное и ласковое.
     И  над  всем полем с разбросанными в беспорядке  вчерашними врагами,  а
сегодня  уже вечными обитателями иного  царства, ушедшими  навсегда из этого
мира, над всем этим кружил  торжественно  неутомимый Карга,  вечный  спутник
людей, прародитель сибирских племен, их предок и покровитель,
     Карга исполнял танец смерти,  то набирая  высоту,  то снижаясь к  самой
земле и  касаясь длинными,  острыми  на  концах,  крыльями  лиц  убитых.  Он
осматривал  каждого  из  них,  как  придирчивый  хозяин  оглядывает  всходы,
определяя урожай.
     На темных елях, что  росли по  холмам, окружающих  место  битвы, сидели
родичи Карги и с нетерпением ждали,  когда им  будет подан сигнал для начала
пиршества, когда Карга  закончит свой  танец-полет  и  позовет  их  всех  на
трапезу. Время от времени кто-то из молодых и нетерпеливых  срывался с ели и
устремлялся вниз,  но дружные  и  негодующие крики собратьев не давали  тому
начать долгожданный пир. И, устыженный, отлетал молодой ворон на свою ветку,
где кто-то из старых птиц больно бил его клювом, отталкивал прочь и, наказав
нетерпеливца, громко  извещал о том Каргу и  остальных  соплеменников. Внизу
под  деревьями  притаились, привлеченные запахом крови, волки и лисы,  боясь
выйти из  сумрака  зарослей на  чистый  и  прозрачный  луг. Они  должны были
дождаться вечера,  ночи, когда  им  никто  не мог  помешать  и отпугнуть  от
долгожданной  добычи.  На  лесных  полянах  уже белели останки  коней,  что,
обезумев от ран и грохота сражения, неосторожно унеслись в глубь  сумрачного
леса, Многие волчицы привели своих первогодков к речному берегу, Волки-самцы
начинали  охоту  за  неосторожным  конем, загоняя его  в чащобу,  в урман, и
показывая  молодежи  пример,  как   молниеносно  кинуться  к  шее  скачущего
животного,  перекусить, перегрызть  глотку, пустить алую  кровь, а уж  потом
всем  сообща навалиться на упавшего  и  грызть, рвать,  свирепея  от выпитой
свежей крови, и, глухо урча,  отойти  в сторону,  уступив  место молодежи  и
самкам.
     Вся  сибирская земля  была взбудоражена  произошедшим сражением, и  дух
войны, что мирно  спал  до  того в  кручах желто-коричневой земли  иртышских
берегов, торжествуя победу над духом мира, вышел  наружу и поплыл от селения
к селению, извещая людей о начале новой эры, нового времени войн...
     И  заголосили  враз  младенцы в  сибирских  селениях  и улусах,  матери
успокаивали их, подсовывая игрушки, прижимая к груди, но дружный крик  малых
детей, чьи души были пока еще открыты и чувствовали приближение духа войны и
смерти, не смолкал, вызывая беспокойство.
     Осенний  сибирский  воздух  пахнул   на  всех  мужчин  сибирской  земли
нестерпимым и щемящим запахом крови и пожарищ...

     Хан Кучум, почти  неспавший  в  ночь после своей победы, объезжал  поле
битвы,  сопровождаемый  Алтанаем и юзбашами.  В  узких  черных  глазах  хана
полыхал  огонь радости, но губы  были крепко сдвинуты, и ни одного  слова не
проронил он, лишь руки  непроизвольно чаще обычного вздрагивали и дергали за
повод верного  Тая,  который  храпел и  раздувал  ноздри,  воротя  голову от
убитых, чуя притаившихся в зарослях волков.
     По  луговине бродили  небольшие группы  людей, что были отправлены  для
обнаружения земляков, родственников и сбора оружия.
     На  вершине  холма  Кучум   различил  немногочисленных   всадников,  не
решавшихся спуститься вниз и забрать убитых сибирцев. Заметил их и Алтанай и
заговорил  первым  с ханом, дыхнув  в лицо тяжелым перегаром, оставшимся  от
буйного ночного пьянства:
     -- Что  скажет  хан  о мертвых сибирцах? Разрешить  тем,--  он кивнул в
сторону холма,-- забрать их или пусть хоронят с нашими вместе?
     Но  Кучум промолчал,  будто  и не слышал  вопроса, лишь плотнее стиснул
челюсти и, подхлестнув  Тая, вырвался вперед. Доскакав  до небольшой  речки,
перерезающей луг пополам, он хотел  уже было повернуть обратно,  но заметил,
что с холма  к нему медленно  начали спускаться два всадника, и остановился,
ослабив повод, чтобы  конь мог  свободно щипать траву, сочную и мягкую после
дождя.
     Спутники хана, также увидевшие всадников, окружили его плотным кольцом,
некоторые из них вложили в луки стрелы, готовясь к встрече.
     Конники,  спустившись с  холма, погнали  лошадей  вскачь и  вскоре  уже
подъехали  к  противоположному  берегу  речушки, остановились  на безопасном
расстоянии.
     --  Эй,-- крикнул один,  закованный в боевые  доспехи  и  с перьями  на
шлеме,--  наши  боги  велят нам  хоронить убитых  с почестями после боя.  Мы
хотели бы забрать их и выполнить, что нам положено.
     Все повернули головы к Кучуму, ожидая его слова.
     -- А мне плевать, что велят ваши поганые боги.  Отныне я тут хозяин и к
полудню жду у своего шатра всех без оружия.  Тогда и поговорим о похоронах и
всем остальном.
     Один из всадников-сибирцев что-то тихо сказал второму. Тот отрицательно
тряхнул головой и зычным голосом крикнул:
     -- Ты нам не хозяин, а пес своего бухарского хозяина! Лишь трусы придут
к твоему шатру, а мы еще посмотрим, кому жить на этой земле.
     --  Взять  их!  -- коротко  приказал Кучум  через  плечо.  Его спутники
бросились к берегу речки,  но сибирцы,  вздыбив  коней,  круто  повернули  и
поскакали обратно к холму. Догонять их было бессмысленно.
     Выругавшись,  Кучум  направился в сторону лагеря, где начали выбираться
из  шатров его воины, потягиваясь и  позевывая  после тяжелого пьяного  сна.
Проснулись и раненые, забывшиеся на короткое время,  начали стонать, просить
пить, проклинать свою участь.
     Не  въезжая  в основной  лагерь, Кучум подъехал  к одинокому шатру, где
содержалась под стражей  его сестра. У самого  входа  он наткнулся  на  двух
спящих стражников и  пустой кувшин,  лежащий рядом.  Почуяв недоброе, вбежал
внутрь  и увидел  пятна  крови на полу,  смятые подушки,  валяющийся тут  же
кинжал, на котором сохранились следы крови.
     "Ее  кинжал,--  подумал  он,  подняв  небольшой,  с  ладонь  величиной,
кинжальчик, изготовленный мастерами  Дамаска,-- но кто же  посмел напасть на
Зайлу? Враги? Но они не решились бы пробраться в лагерь. Или кто-то из своих
пьяных нукеров?"
     Не  найдя  объяснений, выскочил наружу,  где  Алтанай  с  помощью плети
приводил в чувство спящих охранников.
     --  Куда делась женщина  из  шатра? -- налетел на  них  Кучум, не слыша
собственного голоса.
     Но катавшиеся  по земле нукеры лишь испуганно закрывали  лица от ударов
плетки и мычали что-то невразумительное.
     -- На кол обоих,-- бросил Кучум, не обращаясь ни к кому,-- может, тогда
вспомнят что-то,-- вскочил на Тая, огрел того плеткой, вымещая злобу.
     Дождавшись  у  своего  шатра  Алтаная,  велел отправить на разведку две
сотни охотников, чтоб проверить дорогу,  ведущую на Кашлык.  Потом, вплотную
подойдя к башлыку, тихо проговорил:
     -- И выдели  с  десяток человек  охотников, чтоб разыскали Зайлу где бы
она ни была. Далеко увезти  ее не  могли... Если ее  нет в  лагере, то  надо
искать  в  ближайших  селениях.  Обещай охотникам хорошую  плату,--  и  чуть
помедлив, добавил;-- От меня лично. Все понял?
     --  Понял, хан,-- закивал в  ответ башлык, соображая, за что  же вперед
браться: за  разведку  дороги на Кашлык  или поиски ханской сестры. И решил,
что сестра важнее, а Кашлык никуда от них не денется.
     День  прошел в  сборах  и  отдыхе для  воинов. Купали в прохладной  уже
иртышской воде коней, мылись сами, нагрев в  больших чанах воду. Мазали раны
медвежьим салом, которое нашли в одном из сибирских селений.
     Вечером на  ближайшем  холме  хоронили  мертвых  в  вырытых  неглубоких
могилах. Каждого  из погибших завернули в  чистую материю, мулла  прочел над
ними молитву, все бросили в яму по пригоршне земли.  Тяжело вздыхая, степное
воинство отправилось обратно в лагерь, тихое и необычно  молчаливое.  То был
первый бой, и все надеялись, что последний.
     -- Как ты думаешь,--  спрашивал молодой  рыжеволосый  кипчак у пожилого
ногайца,  шагавшего  с  ним  рядом после похорон,-- теперь хан заплатит  нам
обещанное и можно возвращаться обратно домой?
     -- Можно подумать, что тебя там очень ждут,-- усмехаясь в седую бороду,
отвечал тот,-- мне  возвращаться туда незачем.  А деньги... деньги  можно  и
здесь  потратить. Я  не  какой-нибудь  купец, чтоб  хранить их.  Куплю  себе
молодую жену и останусь с ханом.
     -- А у меня  есть невеста под Бухарой, и я  внес  ее отцу залог  в счет
будущего калыма. Она ждет меня.
     -- Тогда поезжай, коль ждет,--  все с той же недоброй усмешкой  отвечал
ногаец,-- доедешь ли. Сибирцы рады будут содрать с тебя шкуру и забрать себе
деньги и коня.
     --  Так что  мне, навсегда оставаться  среди этих комаров  и болот?  --
красноречиво хлопнул себя по шее рыжеволосый.
     -- Как знаешь,-- безразлично проговорил ногаец и ускорил  шаг,--  все в
руках Аллаха...
     Уже  по темноте  вернулись  две сотни, разведывавшие  дорогу к Кашлыку.
Юзбаши сообщили Кучуму, что засады ими не обнаружено и лишь небольшие отряды
несколько раз встречались возле сибирских селений.
     -- Велика ли оборона у Кашлыка? -- поинтересовался хан.
     -- Ворота закрыты, и на стенах видны воины, но сколько их...-- Юзбаша с
поклоном опустил к ногам хана короткую стрелу, к древку которой был привязан
кусок  тонкой  бересты.--  Эта стрела  прилетела  из крепости,  с  одной  из
башен,-- добавил он,-- там какие-то знаки.
     Кучум осторожно развернул бересту и увидел начертанные углем непонятные
символы в виде кружков и крестиков.
     --  Ты  что-нибудь понимаешь? --  спросил он  Алтаная. Но  тот,  бросив
взгляд на бересту, даже не пытался понять, что там изображено.
     -- Прости хан,  но если бы ты показал мне  доброго жеребца, то я мог бы
ответить, какой он породы. А тут черточки всякие... Нет, не могу сказать.
     -- Позвать  сюда  вчерашнего перебежчика,  что  принес  в  мешке голову
сибирца, может, он чего поймет.
     Мигом был приведен Ата-Бекир, растянувшийся ниц перед Кучумом.
     <i>--</i> Тебе заплатили? -- спросил его хан.
     --  Да, великий,-- зашелестел тот,  подняв хитрые глазки на степняка,--
правда, можно было бы и побольше, но...
     --  Скажи, что  тут начертано, и получишь  еще,-- с этими словами Кучум
бросил к нему кусок бересты и приготовился слушать.
     Ата-Бекир торопливо  подхватил брошенное и поднес  к глазам.  Некоторое
время  он  крутил  бересту  и  так  и  сяк,  даже понюхал зачем-то,  а потом
заговорил торопливо, не вставая с колен:
     --   Верно,  это  послал   мой  родич  Хайдулла,  что  помог  умертвить
презренного Бек-Булата. Мы с ним сговорились, что он поможет  великому хану.
Вот он и послал весточку.
     -- Что он сообщает? Как он поможет мне?
     -- Тут нарисована крепость  и вот двое ворот.-- Ата-Бекир водил толстым
грязным пальцем по белой  поверхности,-- Он будет  ждать у вторых ворот, что
выходят  к  малой речке и не так  укреплены. Их  он и откроет, чтоб впустить
твоих воинов внутрь.
     Кучум  некоторое время подумал, оценивая  сказанное,  а  потом,  сверля
лазутчика глазами, спросил негромко:
     -- А если обманешь? Знаешь, что с тобой будет?
     --  Клянусь  жизнью  своих  детей, что  все  будет  так, как я  сказал.
Клянусь.
     --  Тогда  веди  мои сотни,-- перебил его Кучум,-- прямо сейчас, ночью.
Найдешь дорогу?
     -- Да  как не найти? Как не найти,-- запричитал Ата-Бекир,-- сотни раз,
поди, ходил по  ней и ночью. Проведу, хан, так, что и не  споткнется ни один
конь. Все сделаю...
     -- Сам  пойду,--  Кучум  вскочил  с  подушек,--  а ты,--  повернулся  к
Алтанаю,-- останешься  главным  и чтоб  сегодня никакого пьянства. Смотри  у
меня,-- и поднес к плоскому носу башлыка сжатый кулак.
     -- Э-э-э, хан,-- отвернул тот лицо от крепкого ханского кулака,-- о чем
говоришь. Вчера все вылакали и опохмелиться даже не оставили. Шакалы.
     Когда  все  вышли  из шатра,  чтоб собраться в  ночной поход,  то Кучум
задержал башлыка, спросив тихо:
     -- От охотников, что за сестрой отправил, ничего не слышно?
     Алтанай пожал недоуменно плечами и закачал головой:
     --  Быстро хочешь,  хан, такое  дело  сразу не делается. Ждать  надо...
Добрые охотники пошли, коль жива она, то непременно найдут.
     -- Пусть ищут хорошо, а то... сам знаешь...-- и вышел из шатра.
     Когда он уже  садился  на коня, то увидел ковыляющего  к нему  толстого
Соуз-хана.  Он слегка  прихрамывал, одной рукой опираясь на  палку, а другой
прижимая жирный живот.
     -- Хан,  о великий хан, ты даже не  навестил  меня,  а  я был ранен  во
вчерашнем бою. Я дрался, как лев,-- причитал он.
     -- Многие ранены,-- отрезал Кучум,-- говори, чего хочешь?
     <i>--</i> Хан, ты видел мою преданность и должен верить мне...
     -- Говори, чего ты хочешь? -- нетерпеливо повторил Кучум.-- Я спешу.
     Соуз-хан, подойдя вплотную  к нему,  ухватил за  стремя  и, громко дыша
широко открытым ртом, произнес:
     -- Я хочу стать твоим визирем. Самым  главным визирем  и  править всеми
улусами.
     --  Хорошо, ты будешь им,--  неожиданно  легко согласился  Кучум,--  но
сперва  надо разделаться  с остальными беками и найти Едигира.  Среди убитых
его не нашли.-- И, чуть помолчав, добавил:--  Ты случаем не видел женщину из
того шатра? -- Он махнул рукой в сторону, где стоял шатер Зайлы.
     -- О какой женщине ты говоришь? -- Соуз-хан вздрогнул  и сильней прижал
руку к раненому  боку.-- Я всю ночь и весь день лежал в своем шатре  и очень
страдал. Я очень страдал,-- добавил он, для верности застонав.
     -- Значит, не видел? -- переспросил негромко Кучум.-- Тогда прощай...--
И, тронув коня, поехал  из  лагеря, где  уже собрались сотни, готовые идти в
ночной набег.
     Соуз-хан, оставшись у ханского шатра, тяжело перевел дыхание и подумал:
"Неужели он что-то узнал?.."


        СЕЗОН ЗЛОЙ ВОДЫ

     Весь  остаток ночи  шли  Зайла-Сузге  и  хромой конь,  несший на  спине
раненого Едигира. Им попадалось  множество малых речек и ручьев, которые они
частью перебредали, а иногда и переплывали вместе. Зайла вся  вымокла, но не
останавливалась ни на миг, чтоб обсушится,  выжать  одежду, вылить  воду  из
сапожек.
     Она  прочно  привязала  своим  поясом  Едигира  к  седлу и  лишь иногда
останавливалась  проверить,  не  сполз ли  он, слушала  стук  его  сердца  и
неровное дыхание. От того, что  он дышит, ей становилось спокойнее, и дальше
шла уверенней, не чувствуя усталости и холода.
     Зайла понимала, что брат непременно направит погоню, хватившись ее, и у
них в  запасе только одна ночь, чтоб уйти дальше от лагеря. Она не пошла и к
соплеменникам  Едигира  и  своего  мужа, боясь,  что  кто-то  из  них  может
оказаться предателем. Если своя собственная судьба ее не очень волновала, то
Едигиру, попади он в руки степняков, грозила неминуемая смерть.
     -- Нет, милый мой, я  спасу тебя, выхожу тебя, и мы уйдем из  этих мест
далеко, далеко. Я найду Сейдяка, и мы вырастим его.
     Почему-то  о Бек-Булате почти не думала, не  болела душа о муже. Верно,
оттого что  остался  он  чужим,  хоть  и  хорошим человеком, к которому  она
относилась скорее как к близкому другу. Не больше...
     Под утро они вышли к довольно  большому селению. Зайла  испугалась, что
собачий  лай,  который  доносился  от  околицы,  привлечет  к  ним  внимание
поселенцев. Однако  никто  не  вышел  навстречу.  Тогда, привязав  лошадь  в
кустах, она решительно направилась к селению.
     Собаки  не  посмели  подойти  к  ней  близко  и  скрылись за  хижинами,
высовывая оттуда  острые морды.  Зайла ласково позвала их, похлопав по бедру
открытой  ладошкой,  и две из своры,  нерешительно  виляя  хвостами, подошли
вплотную и даже попробовали лизнуть ей руку.
     -- Бедненькие мои,-- пожалела  их Зайла,-- совсем худые и тощие. Что же
хозяева вас так плохо кормят? Отощали совсем.
     Затем она подошла к ближней полуземлянке и громко позвала:
     --  Эй,  хозяева,  есть  тут  кто? -- Немного послушала,  но  никто  не
отозвался, не пошевелился внутри.
     -- Странно,-- проговорила она,--  уже и вставать давно пора.-- И только
тут  заметила, что  дверь, сплетенная  из толстых ветвей и  обтянутая шкурой
какого-то зверя,  полуоткрыта. Из жилища  тянуло  чем-то кислым, но тепла не
чувствовалось. Она отодвинула дверь и заглянула внутрь. Там было пусто...
     --  Странно,  очень странно...-- тихо прошептала она  и пошла  к другой
землянке, откинула  дверь,  но и там никого не было. Проверила еще несколько
жилищ и поняла, что все жители оставили свое селение день или два назад.
     -- Да,-- прошептала она,-- верно, война согнала  их с обжитого места, и
они спрятались где-то в лесу.
     Тут ей пришло в голову, что она может взять  в брошенном селении что-то
необходимое  для  себя и Едигира, и она стала более  внимательно осматривать
землянки, переходя из одной в другую.
     Так она  постепенно набрала  несколько  старых облезлых шкур, сломанный
нож, миску с отбитыми краями. И самое  главное, она наткнулась на оброненное
кем-то на полу небольшое кресало  в замшевом мешочке со шнурком из  конского
волоса. Там  же  лежала  металлическая  пластина  с  зазубринами  по  краям.
Зайла-Сузге несказанно обрадовалась такому подарку незнакомых людей и надела
шнурок  на  шею. Затем она  пошла  на берег  реки, надеясь и там  обнаружить
что-то полезное для себя.
     И на  сей раз  ей повезло; на кольях висели  развешенные сети, которые,
верно, в спешке забыли хозяева. А у берега стояла небольшая лодка, правда, с
незначительной дырой в боку.
     --  Это не  самое страшное,--  прошептала  Зайла  И  заткнула ее старой
тряпкой, прихваченной из селения.  Потом нашла  кусок смолы,  который обычно
рыбаки хранят на берегу для  заделки своих лодок. С помощью смолы ей удалось
так промазать тряпку, чтобы не дать воде попасть внутрь лодки.
     -- Хвала Аллаху! -- прошептали ее губы.-- Кажется, теперь мы спасены.--
И она кинулась переносить собранные ею вещи в лодку, а потом уже побежала на
конец селения и, отвязав лошадь, повела ту к воде.
     Две собаки, которых она приласкала, неотступно  следовали за ней. Зайла
кинула им кости,  найденные в землянках, и те с жадностью  смотрели  на нее,
ожидая, что она даст им что-то еще не менее вкусное.
     -- Однако возьму я  вас, собачки, с собой. Поплывете? -- обратилась она
к ним, подведя  коня к самой воде, где стояла наполовину вытащенная на берег
лодка.
     Собаки  молчали  и преданно смотрели  ей  в  глаза,  активно  помахивая
лохматыми хвостами.
     --  Вижу,  что согласны,  вижу...--  продолжала  она беседовать с ними,
отвязывая Едигира от седла,-- вместе нам будет хорошо... Так ведь...
     Самое трудное было  опустить Едигира на  землю и втащить в лодку. Зайла
сообразила, что  нужно привязать ему ноги к седлу, а голову опустить вниз, а
потом потихоньку  ослаблять веревку. Так она и поступила  и,  тяжело  дыша и
обливаясь потом от неимоверных усилий (он был раза в два тяжелее ее  самой),
наконец опустила сибирского правителя на землю.
     Подтянув его  к самой лодке,  с трудом втащила внутрь  ее и столкнула в
воду. Потом подозвала собак и, поглаживая  по  голове по очереди каждую и не
переставая нашептывать им ласковые слова, заставила забраться в лодку.
     Зайла осторожно села в лодку, оттолкнулась веслом. "Теперь мы спасены!"
-- подумала она и  все внутри запело, заликовало. "Гей!"  -- громко крикнула
она и  сделала сильный гребок. Лодка легко  слушалась ее  и  уверенно  шла к
середине реки.
     Хромая лошадь, освобожденная от всадника,  вначале  не  поняла, что  ее
оставляют одну в  незнакомом  месте, а потом,  подняв  высоко  голову, глухо
заржала и бросилась в воду.
     Зайла,  увидевшая   это,  даже  скорее,  услышавшая  громкий   всплеск,
повернулась к берегу и громко закричала:
     -- Куда ты, глупая?! Тебе же не доплыть с раненой ногой! Вернись!
     И лошадь как бы поняла ее крик  и повернула обратно к берегу. Выбралась
на песчаную отмель, отряхнулась всем телом и медленно  побрела вдоль берега,
не желая выпускать из вида уплывающую лодку  с людьми, удерживаемая незримой
нитью привязанности к хозяину.
     --  Глупая, какая глупая! -- повторяла Зайла, и  слезы  закапали из  ее
черных  глаз.-- Ну, не тащить же тебя за собой?! А так  нас  быстро найдут и
схватят... Что же делать?! Что?!
     Но  тут  застонал Едигир  и  чуть повернулся,  едва не перевернув утлую
лодчонку. Зайла одновременно обрадовалась, что любимый подал признаки жизни,
наконец-то пришел в себя, и испугалась. Испугалась за него, что если  сейчас
перевернется лодка, то она не сможет" спасти его, и он неминуемо утонет.
     --  Миленький,  осторожней,  миленький...-- зашептала она,-- лежи, лежи
тихо и не шевелись, а то погубишь нас обоих.
     И  Едигир  затих, впав снова  в  беспамятство и  задышал неровно,  чуть
разжав губы. И на лице показалась тоненькая струйка крови, сбежавшая из раны
на  голове, Зайла  осторожно  дотянулась  до  него, вытерла  кровь  и  опять
принялась грести, направляя лодку  по течению дальше  и дальше от покинутого
людьми селения, от мужа, от сына и брата.
     А лошадь, все так же припадая на переднюю ногу, брела за черной точкой,
в  которую  постепенно превращалась лодка, уносимая сильной иртышской водой,
ловила  широко  распахнутыми  ноздрями  запах  реки,  пытаясь ощутить  среди
разнообразия оттенков и  родной запах ее хозяина, впервые в жизни бросившего
ее, предавшего пусть даже не по своей воле.
     ...А  ближе  к  полудню   возле  селения  показалась  небольшая  группа
степняков, посланная своим ханом на розыск исчезнувшей из лагеря девушки. То
были  опытные  следопыты, и им не  составило  большого  труда разобраться  в
хитросплетении  следов,  выходящих  из  лагеря, и  среди  множества  мужских
отличить маленький женский сапожок, который сопровождался не менее приметным
следом хромой лошади.
     Добравшись до покинутого селения, они безошибочно проследовали к берегу
и поняли,  что девушка  села  в  лодку,  после  чего преследовать ее  посуху
становилось бессмысленно.
     -- Как поступим теперь? -- обратился к спутникам Уразбай.
     -- Вернемся обратно и сообщим, что эта баба уплыла на лодке.
     --  А  что  мы можем  сделать?  --  ответил  за  всех самый  молодой  и
нетерпеливый, худой, как жердь, Мухамедшариф.
     -- Боишься, что без тебя добычу поделят? --  усмехнулся Уразбай.-- А за
башку свою не  боишься?  Хан только  глазом моргнет, и башка с  плеч  долой.
Башлык мне  сказал,  чтоб  без  этой девки не возвращались.  Хан шибко  злой
ходит. Охранников, что ее упустили, велел на кол посадить...
     -- И это  из-за  какой-то приблудной девки?!  Воинов на кол? Совсем хан
дурной стал...
     --  Девка не  какая-то  там приблудная,  а родственница его. Мне башлык
шепнул и про это,-- со значением добавил Уразбай.
     -- Знаю  я этих родственников,-- не унимался  Мухамедшариф,-- нам так и
поглядеть  на бабу нельзя, а раз Хан,  так  и девку  с собой в  поход тащить
может.
     -- Ладно, хватит зубы  скалить. Искать  надо,  а  то... сами  знаете,--
положил конец препирательствам Уразбай,-- едем вдоль берега.
     Вновь все  вскочили на коней и поскакали дальше, решив  во что бы то ни
стало  нагнать беглянку.  Вскоре  они увидели ковыляющую возле  кромки  воды
лошадь.  Подъехав к ней, внимательно  осмотрели и обнаружили следы  крови на
спине.
     --  Слушай, Уразбай,-- сказал худой Мухамедшариф, который, несмотря  на
несносный   характер,  был  одним   из   лучших   следопытов   и   отличался
исключительной наблюдательностью и острым глазом,-- а зачем она вела с собой
эту хромую скотину? А? Не просто же так?
     -- Может, суп сварить хотела? -- пошутил  кто-то из следопытов и громко
захохотал.
     -- Так  чего же  не сварила? -- ответил Мухамедшариф.-- Да и где  девке
одной без помощников лошадь завалить. Я чего-то о таком не слышал.
     -- Ну, бабы они разные бывают. Вот у нас в ауле, к примеру...
     Но Уразбай грубо оборвал спорящих:
     -- А ну  закрой пасть, я тебе  сказал! Дома скалиться  будешь.  Говори,
Мухамедшариф.
     -- Я чего думаю, везла она что-то на лошади... А может, и кого-то...
     -- Однако, верно,-- почесал в  затылке Уразбай,-- только отчего  мы  ни
разу следов его не видели? Где-то должен он был с лошади сойти.
     -- А может, мертвого везла? Или раненого? А? Может такое быть?
     -- Быть-то все может,-- продолжал рассуждать вслух Уразбай,-- да только
неужто девка одна его в лодку погрузила. Чего-то слабо верится в такое.
     -- А вот у нас в ауле...-- завел обычную песню все тот же спорщик.
     -- Еще слово  и ты отправишься к праотцам, вспылил не на шутку Уразбай,
схватившись за саблю,-- клянусь бородой пророка!
     Остальные  воины оттеснили спорщика  назад  от Мухамедшарифа и Уразбая,
отведя его  лошадь  в сторону. Никому не  хотелось проливать  кровь своих же
собратьев, но нервозность, охватившая всех,  едва лишь они покинули  лагерь,
давала себя знать. И этот  несдержанный  говорун, обычно молчаливый,  верно,
пытался скрыть настороженность и напряжение за своей болтовней.
     -- Значит, думаешь,  что  кого-то  везла  та  девка,--  продолжил, чуть
успокоившись и пристально оглядывая смирно стоящую хромую лошадь, Уразбай,--
а кобыла-то добрая будет. Ох, добрая! Не простого нукера, а юзбаши,  а то  и
бека какого.
     --  Только теперь от нее  никакого прока не будет" Хромая. Видишь, ногу
ей  копьем   или  саблей   во  вчерашнем   бою  поранили,--   показал  рукой
Мухамедшариф,-- здоровую бы она не бросила.
     -- Точно,-- согласился Уразбай.
     -- Сибирцы!!! -- закричали вдруг сзади них.
     Уразбай  обернулся  и увидел, что со стороны  селения на них несется  с
полсотни  всадников,  пригнувшись  к  седлам  и  выставив  длинные  копья  с
развевающимися на них конскими хвостами.
     Растерявшийся было  Уразбай  решил  мгновенно,  что  принимать  бой  им
невыгодно, а  спасаться  вдоль берега не  имеет  смысла, рано  или поздно их
догонят и... об этом не хотелось и думать.
     --  В  воду! --  заорал  он так, что  вздрогнули  кони.-- Спины покрыть
щитами!  Быстро!  -- и первым, соскочив с коня, бросился  к воде,  закидывая
свой щит назад. Остальные последовали  его примеру и потянули коней к  воде,
торопливо оглядываясь на приближающихся к берегу сибирцев.
     То была  сотня Качи-Гирея, сопровождающая тяжело раненного князя в  его
улус.   Они  первоначально  приняли  десяток   степняков   за  своих,  также
возвращающихся после неудачного сражения в родные улусы. Но, подъехав ближе,
различили  полосатые  халаты  на  них  и,   поняв,  что  перед   ними  враг,
развернулись в боевой порядок  и поскакали к  берегу,  надеясь поквитаться с
ними за проигранный бой.
     --  А-а-а,--  неслось с  их стороны, и гулкий топот  копыт  сопровождал
приближение сибирцев.
     Но воины  Уразбая  уже вошли в воду и гребли что было сил  подальше  от
берега. Сибирцы, увидев, что степняки  уходят  от них, сорвали со спин луки,
вложили стрелы, пустив первый  залп уже на скаку. Однако эти пущенные наугад
стрелы  не причинили плывущим большого вреда, лишь слегка ранив одного коня.
Зато,  подъехав к кромке  воды  и остановившись,  сибирцы  начали  методично
расстреливать отплывших недалеко от берега врагов.
     Дико  закричал  один  из плывущих  рядом  с  Уразбаем  и  разжал  руки,
вцепившиеся  в холку лошади. Послышался  глухой  вскрик сзади, кто-то громко
выругался,  пытаясь  выдернуть засевшую  в  шее  стрелу. Уразбай  непрерывно
поводил головой, подсчитывая потери.
     "Бжик, бжик",-- пели стрелы сибирцев почти все попадавшие в цель.
     Спасали  щиты, которые  разведчики  благоразумно  успели  забросить  за
спину. В очередной раз  повернувшись,  Уразбай  насчитал  всего  две  головы
плывших за ним. В том числе и Мухамедшарифа, который прикрывал щитом голову,
гребя одной  лишь  рукой.  Его  конь пускал  пузыри  далеко  в стороне, весь
утыканный  стрелами. Конь Уразбая на удивление ни  разу не  был ранен,  хотя
стрелы и  сыпались  вокруг  него,  как  иглы с засохшей  ели.  А  щит,  весь
утыканный стрелами, заметно потяжелел, но спас хозяина от верной смерти.
     Уже только когда они выплыли на середину темной сибирской реки, куда не
могла  долететь  ни  одна  стрела,  Уразбай  чуть успокоился и махнул  рукой
Мухамедшарифу: "Айда, греби  ко мне... Вдвоем легче добираться до берега..."
Тот бросил  щит в воду  и,  легко  нагнав  Уразбая,  ухватился  осторожно за
конское седло, перевел дух, отдыхая.
     --   Вот  ведь   как  бывает,  Уразбай,--   прокричал  он,   выплевывая
одновременно  изо  рта  речную  воду,--  пошли  по шерсть,  а  сами  бритыми
оказались. Там нас хан ждет, а тут сибирцы со стрелами.
     Уразбай ничего не ответил, а лишь почмокал губами, ободряя своего коня,
который  плыл все  тяжелее,  испуганно  вращая  большим  глазом,  косясь  на
медленно приближающийся противоположный берег.
     -- Не боишься, что  они лодку найдут и  за нами кинутся  в  погоню?  --
спросил Мухамедшариф.
     -- Нужны мы им, как собаке пятая нога,-- небрежно ответил Уразбай,-- ты
лучше подумай, что делать будем на том берегу.
     -- Живы будем,  не помрем,-- отшутился тот. Вскоре они нащупали  ногами
дно  и  побрели  по нему, подгребая руками,  к подступившему  к  самой  воде
густому  ивняку. Оглянулись на  противоположный берег,  откуда бежали  столь
поспешно, и облегченно вздохнули, увидев, что всадники  удалялись от обрыва,
направив коней в сторону от реки.
     --  Аллах  велик! -- простер  руки к  небу Уразбай и плюхнулся с ходу в
высокую траву. Рядом повалился и худой Мухамедшариф, раскинув длинные руки.
     --  Ушли...--  выдохнул он,--  на  сегодня ушли. А  на  противоположном
берегу осталась опять одна хромая лошадь, которая,  немного постояв, побрела
дальше   вслед   уплывшей  лодке,  подгоняемая  лишь  ей,  лошади,  понятным
внутренним  сигналом,  приказывающим  идти  за  хозяином,  несмотря  на  все
преграды и опасности.


        НОЧЬ ДЛИННЫХ ДЕРЕВЬЕВ

     Вечером  того  же  дня  Кучум, сопровождаемый пятью сотнями всадников и
ведомый  перебежчиком  Ата-Бекиром,  выехал  из  лагеря  на  восток, надеясь
врасплох  напасть  на  защитников  городка.  Копыта  лошадей  предварительно
обмотали тряпьем и шкурами, чтобы не привлечь внимание дозорных.
     Ехали по  два человека в  ряд, изредка  останавливаясь, пока  Ата-Бекир
отправлялся   вперед   на   разведку  в  наиболее   подозрительных   местах.
Возвращаясь, он  молча  поднимал  вверх  правую  руку,  показывая, что  путь
свободен, и вся колонна трогалась дальше.
     На сей раз Кучум взял в собой молодого  Сабанака, чтобы проверить его в
серьезном деле. Он  ехал в одном ряду с ханом с левой стороны, прикрывая его
поднятым щитом  от  шальной  стрелы.  Кучум время  от времени  поглядывал на
юношу,  отмечая  про себя, что  тот за время  похода стал  не  столь пылок и
восторжен, более осмотрителен и не лез первым во все стычки.
     <i>--</i> Думаешь, возьмем Кашлык с ходу?-- полушепотом спросил он юношу.
     Тот  чуть кивнул головой и,  похоже, даже улыбнулся  в темноте, a потом
также полушепотом ответил:
     -- Конечно, хан. Иначе зачем едем. Я прав?
     "Резонно,-- подумал Кучум про себя,-- иначе зачем было и  в  сам  поход
выступать.  Каждое  дело  чем-то  да  заканчивается.  Вот  пора  и нам  свое
заканчивачь. Займем столицу, и тогда я полновластный хозяин. Скорее бы..."
     К полуночи на  небо выплыла оранжевая лупа, осветив  ближайшие кусты  и
деревья загадочным, причудливым, лучезарным, неземным светом. Едущие длинной
цепью всадники казались  призраками, которым  нет  дела до всего живого, и в
любой момент они могут исчезнуть так же внезапно, как и появились.
     Переехав по дну очередного  оврага,  а  всего  их Кучум  насчитал около
пяти,  дали  коням  отдохнуть и остыть. Хан подозвал  к  себе  Ата-Бекира  и
спросил тихо:
     -- Далеко еще осталось ехать?
     -- Все, почти приехали,-- ответил тот,-- сейчас будет большая поляна, а
там  и сама  крепость. Но  на  поляну  нам  выезжать  ни к  чему. Сразу себя
обнаружим,--  почтительно наклонив голову,  залепетал  перебежчик,-- надо  в
обход идти, к тем воротам.
     -- А как дашь  знать  своему  сообщнику,  чтоб  он открыл те  ворота,--
спросил его Кучум, все еще не до  конца доверяя. Хотя...  принесенная голова
Бек-Булата говорила  о  многом.  Если это  только  не  заранее  подстроенная
ловушка.
     -- Сперва я проведу воинов к дальним воронам, расставлю под  башнями, а
потом постучу в главные у перекидного моста. Они  меня  все там знают,  и не
сомневаюсь, что тут же впустят. А там я дам  сигнал Хайдулле, чтоб он открыл
задние ворота, которые охраняются обычно лишь двумя воинами.
     --  Ну, смотри у меня,--  Кучум схватил перебежчика за конец бороды и с
силой  тряхнул,--  потеряю  хоть  одного  нукера,  пеняй на  себя. Не просто
повешу, а... такое  с тобой сделаю, что земля содрогнется. Весь твой поганый
род  до седьмого колена вырежу. Гляди...-- И с этими словами отпустил бороду
начавшего уже трястись всем телом Ата-Бекира.
     --  За что ты, хан, так меня?  -- с обидой  и слезами в  голосе спросил
тот.-- Я тебе верой и правдой служить буду. А ты...
     --  Веди  нукеров,--  злобно  бросил ему  Кучум  и  добавил  в  сторону
стоявшего рядом Сабанака: -- следи за ним. Дальние ворота твои. Действуй  по
своему усмотрению. Тебе-то я верю. Пошел...
     Три сотни  пошли  вслед за  Сабанаком и Ата-Бекиром,  а две  остались с
Кучумом и приблизились к самому краю поляны, прячась в тени густого хвойного
леса.
     Кучум  привязал  Тая  к  дереву  и  лег  па землю,  пытаясь  испытанным
способом, приложив ухо к  земле, определить  передвижение его людей.  Но  ни
единого звука не донеслось  с той стороны, куда ушли в темноту сотни. Только
из крепости долетали чьи-то негромкие голоса, и Кучум понял, что то часовые,
расставленные, верно,  парами,  переговариваются друг  с  другом,  чтобы  не
заснуть.
     Наконец,  когда ждать  стало  совсем невыносимо, послышались осторожные
крадущиеся шаги пешего человека. Вскоре показался Ата-Бекир, опустившийся на
землю рядом с Кучумом.
     -- Все, хан, всех провел  и расставил у башен внизу. Будут ждать нашего
сигнала. Ну так я пошел,-- И он поднялся на ноги.
     -- Подожди, не спеши так,-- проговорил Кучум, вставая,-- вместе идем.
     -- Как?! -- растерялся перебежчик.
     -- А вот  так. Не ожидал? Выдашь меня за гонца от какого-нибудь бека из
своих  улусов.  А там  видно  будет.  С нами  Аллах,--  поднял  он обе  руки
кверху,-- идем.
     Они взяли  коней  за повод и пошли прямо ко  рву, где должен был лежать
перекидной мост. Уходя, Кучум шепнул юзбаше:
     -- Как услышишь шум, так  и спеши  на выручку. Коль  ворота открыть  не
удастся, то лезьте через стены. Справитесь?
     --  Поди, как-нибудь  справимся,--  усмехнулся в длинные  усищи юзбаша,
возвышавшийся на целую голову над своим ханом,-- только  зря ты сам-то. Меня
бы что ли послал... Зачем самому?
     --  Ладно, будешь на моем месте,  так пошлешь кого другого.--  И  Кучум
шутя хлопнул того по здоровенному плечу.
     Перейдя поляну,  Кучум и  Ата-Бекир приблизились  к  выкопанному  перед
крепостью рву  и обнаружили, что  бревна, служившие  когда-то легким мостом,
сброшены в низ рва и наполовину затоплены водой.
     --  Вот те на...-- растерянно произнес Ата-Бекир,-- выходит, что  ждали
они нас.
     -- Обратно поворачивать поздно, справимся,-- зло прошипел на него Кучум
и первым полез через ров, дернув за повод пугливого Тая.
     В это время с крепостной башни их заметили, благо луна светила в полную
силу, и раздался грозный предупреждающий крик:
     --Эй, кто такие будете? Куда, бык забодай, претесь?!
     -- Свои! -- громко заорал Ата-Бекир.-- Гонца веду с южных улусов.
     --  Ата-Бекир  что ли  объявился? -- послышалось с башни,-- откуда  ты,
старый лис, взялся?
     -- Меня Бек-Булат отправлял с поручением к брату, вот я ночью и уехал.
     С башни  ничего не ответили,  а  затем  послышался  топот  многих  ног,
замелькал свет факелов и открылась малая калитка в стене,  проделанная рядом
с главными воротами.
     Тем временем  Кучум  и  Ата-Бекир  перебрались через  неглубокий ров  и
подошли к открытой для них калитке. Там их уже встречали  несколько десятков
вооруженных стражников с копьями наперевес.
     Поздоровавшись, Ата-Бекир потребовал,  чтоб  его  провели к Бек-Булату.
Дружное  молчание  было  ему  ответом.  Наконец,  один  из  охранников  тихо
промолвил:
     -- Так ты, выходит, ничего не знаешь о хане Булате?
     -- Нет, а что я должен знать о нем? -- выразил удивление тот.
     -- Он мертв...-- тихо сказал стражник.
     -- Как мертв?  Ты не ошибся? Когда я прошлой ночью покидал крепость, то
он был вполне здоров. Что же случилось?
     -- Вот об этом-то мы и хотели  у тебя узнать,-- прозвучал чей-то  голос
сзади, и к ним подошел главный шаман, раздвигая ряды охранников,-- не ожидал
я, Ата-Бекир, что ты сам заявишься.
     -- Да причем здесь я? -- закричал тот.
     --  Боги открыли мне  твое предательство,--  промолвил шаман, направляя
заостренный на конце посох в грудь сжавшегося предателя.
     --  О,  почтенный,--  неожиданно  заговорил  Кучум,-- сейчас  не  время
разбираться среди  ночи, кто прав и кто виноват. Если  ты подозреваешь этого
человека,  то посадите его  в яму  до утра. А  сейчас надо  подготовиться  к
встрече врага, который идет за нами буквально по пятам.  Сам Кучум ведет их,
а у меня всего  лишь  две сотни,  и мы едва  прорвались  к вам. Они там,  на
поляне, прикрывают нас от степняков. Сколько воинов у вас?
     Решительный тон Кучума и властный  голос человека, привыкшего принимать
и отдавать приказания, заставил всех  собравшихся  повернуть головы к нему и
забыть  об Ата-Бекире. Тот воспользовался замешательством охранников городка
и проскользнул  к стене, где давно  уже заметил стоящего в одиночестве возле
башни  своего  родича Хайдуллу,  что накануне помог  ему  выбраться из ямы и
заколоть Бек-Булата. Он шепнул ему что-то на  ухо, и  тот моментально исчез,
растворившись в сумерках.
     -- Сам Кучум идет с войском?
     -- А где наш хан Едигир?
     -- Где наши беки и князья с воинами?
     -- Что мы можем сделать одни, оставшись без начальников?
     Послышались  разрозненные  голоса,  и   Кучум   понял,  что  защитники,
доведенные  от долгого ожидания до полного отчаяния,  не  окажут его  воинам
достойного  сопротивления.  Потому  он  решил  действовать и  далее столь же
решительно.
     --  Беру командование вашей  крепостью на себя,--  перекрывая спорящих,
крикнул  он,-- пусть соберутся все, кто может носить оружие, а я  пока впущу
свои сотни. Открыть ворота!
     Растерявшиеся  воины, повинуясь приказу, бросились открывать  ворота, а
Кучум уже вышел ко рву и громко крикнул во тьму:
     -- Эй, всем заходить  вместе  с лошадьми в крепость! Послышалось мерное
бряцанье оружия и  шаги людей, преодолевающих ров, фырканье коней,  и  через
некоторое  время в  ворота  уже входили  первые  конники, ведущие на  поводу
пугливых  коней,  шарающихся  в  сторону  от  света  факелов,  косящихся  на
незнакомцев.
     Когда уже первая полусотня  втянулась  через  раскрытые  ворота  внутрь
крепости, легкое замешательство отразилось на лицах сибирцев.
     -- Кто эти воины? -- с недоумением спросил один.
     -- Чего-то одеты не по-нашему...-- скривился второй,-- из южных улусов,
говорят.
     Первым  пришел в  себя и  сообразил, что их жестоко провели,  начальник
стражи, принявший на себя оборону Кашлыка после смерти Бек-Булата.
     -- Да то ж степняки! -- заорал он во все горло.-- К оружию!
     Но  было  уже  чересчур  поздно.  Кучум  взмахом  сабли  раскроил череп
начальнику стражи,  а  остальные степняки  накинулись  на  не  успевших  еще
опомниться  и  практически  беззащитных сибирцев. Часть из  них разбежалась,
другие пали  под ударами  ворвавшихся  нукеров.  Лишь находившиеся на башнях
стрелки осыпали нападающих градом  стрел и  заставили тех отступить в  глубь
городка, В это  же самое  время  послышался шум со стороны малых  ворот, где
собрались остальные  сотни  Кучума.  Городок  оказался  полностью  во власти
захватчиков. Через некоторое время с башен  сбросили и последних защитников,
кого порубили, кого связали и загнали в землянки, выставив возле них стражу.
     Сам Кучум, сопровождаемый радостно  улыбающимся  Ата-Бекиром, прошел  к
шатру, где еще  вчера находился  Бек-Булат.  Идя  по городку, он видел,  что
воины вытаскивают из других шатров и  землянок шкуры, меха, сундуки и прочую
дорогую утварь. Один  ногаец скручивал на земле два или три ковра, вталкивая
внутрь  лисью шубу и мягкие желтые сапожки. Кучум преодолел  брезгливость  и
желание пнуть под зад грабителя, но вспомнил, что рассчитываться с воинами у
него  пока все равно  нечем, и прошел  мимо, сделав вид, что все это его  не
касается.
     Навстречу к нему спешил  Сабанак  с саблей в руке,  толкая  перед собой
худенькую девчушку, совсем еще подростка.
     -- Хан, то дочь начальника стражи, так мне о ней сказали. Прими подарок
от меня в память о достойной победе над сибирцами.
     Кучум остановился и внимательно вгляделся в широкоскулое  девичье лицо.
Она  была  испугана,  но  старалась  держать  себя  достойно в  разговоре  с
посторонними  мужчинами.  На  ней был  халатик  восточной работы  с узорами,
шитыми  серебряной нитью. Тонкие шелковые  шаровары и туфельки без  задников
говорили о том, что она из состоятельного семейства, а не дочь какого-нибудь
нищего рыбака или охотника.
     Но тут  Ата-Бекир  выскочил  из-за спины Кучума и,  схватив  девушку за
тонкую косицу, с силой рванул, пригнув голову ее к земле.
     -- Какой это начальник стражи?!  -- закричал он  с негодованием.  Я был
начальником стражи  и я им останусь,  коль великому хану будет угодно. А тот
самозванец, что занял мое место, достоин жестокой казни.
     Кучум усмехнулся, слушая негодующую речь старика, и властно схватил его
руку, освободив девичью косу.
     -- Пшел вон,  старик, ты пока еще никто. Свою награду за  предательство
получил, а делить должности не твое дело.
     Устыженный  и  испуганный  Ата-Бекир отскочил  в  сторону и  согнулся в
низком поклоне", по не решился вымолвить хотя бы слово в свою защиту.
     --  Как  зовут тебя, красавица,--  обратился  меж  тем хан  к  девушке,
которая действительно  приглянулась  ему,-- не  бойся  меня.  Я не желаю зла
людям, а пришел сюда, чтоб поквитаться с обидчиками моей семьи.
     -- Я  не боюсь тебя,-- поспешно ответила  девушка, не  поднимая на него
глаз, но время от времени все же  оглядывая незнакомых мужчин,--  ведь  я не
воин и не буду сражаться с вами. То дело наших мужчин. Родители назвали меня
Биби-Чамал...-- и опять умолкла.
     --  Значит,  Биби-Чамал...--  в  раздумье  проговорил Кучум,--  что  ж,
хорошее имя. Ты еще не просватана?
     Девушка отрицательно покачала головой, и ее округлое личико порозовело,
что было видно даже в сумерках.
     -- Вот и хорошо. По законам войны все пленники принадлежат победителям,
и твоя жизнь в моих руках. Знай, что быть подругой победителя большая честь.
Тебе известно об этом?
     Девушка, все так же не поднимая глаз,  молча кивнула головой. Казалось,
что она сейчас заплачет, так напряглось все ее хрупкое тело.
     -- Вот и хорошо...-- еще раз в раздумье повторил хан,-- а коль тебе все
это  известно, то...-- он снова сделал  паузу,-- дарю  тебя  этому  храброму
воину  Сабанаку,-- и  он, развернув девушку лицом к опешившему юноше, слегка
подтолкнул ее к нему.-- В его воле будет, как поступить с тобой. У меня иная
дорога,-- закончил он и вошел в шатер.
     Богатое  убранство шатра сибирского  хана поразило даже видавшего  виды
Кучума.  Тут  были ковры с густым и высоким ворсом, в  котором нога  угопала
почти по щиколотку. Звериными  шкурами были завешаны стены шатра, что делало
его  похожим  па  пещеру  сказочного  волшебника.  У  стен  стояли  сундуки,
отделанные  резьбой  из  моржового  клыка и обитые  красивейшей чеканкой  но
металлу. Кумганы из серебра с золотой насечкой мерцали причудливыми длинными
шеями  изогнутых  ручек и  носиков.  Посуда китайского стекла на  серебряных
блюдах играла  цветными  узорами. Освещался  шатор  несколькими  плошками  с
налитым в  них жиром.  Запах  от  душистых трав  и корений  как  бы призывал
расслабиться и прилечь для отдыха.
     Кучум отмахнулся от  благоуханий и поспешил на воздух, где продолжалась
беготня  и  крики  его  воинов.  Оглядевшись,  хан пошел к  могучим деревьям
толщиной  в  два  обхвата,  на  ветках  которых  он  рассмотрел  привязанные
многочисленные тряпочки, узелочки, куски  шерсти и  еще что-то малоприятное.
Сразу  за  деревьями  начинался  частокол из  заостренных  вверху  бревен  и
виднелась небольшая калитка.
     Через  нее  и  вышел  Кучум на  обрыв,  где  внизу  виднелся  шумный  и
неспокойный  Иртыш. Другой берег, скрытый легкой дымкой,  не просматривался,
но темнели пятна деревьев и кустов.
     "Вот  я и на ханском холме...-- подумалось  ему.--  Так  что же дальше?
Своего ты  добился.  Завоевал сибирскую столицу,  выполнил то, что  не могли
выполнить ни отец, ни  братья-гордецы. Надо бы  сообщить  в Бухару  об  этой
победе... Как-то они там встретят это известие? Обрадуются или обеспокоятся?
Признают ли меня как правителя Сибири? А если и не признают,  то плевал я на
их признание. Я сам себе хозяин, и  один Аллах  мне судья! Но  нужны сильные
союзники,  и в первую очередь надо  успокоить местных ханов и беков. Набрать
молодых  юношей  для  службы  в  войске. Молодые  всегда идут  против  своих
отцов... Пусть они примут ислам и станут моими верными  слугами. Нужен умный
и преданный правитель. Но кого  поставить? --  перед  мысленным  взором хана
прошли лица  Соуз-хана,  Ата-Бекира, Алтаная,  Сабанака...-- Все не  то,  не
то..."
     Чьи-то крики  привлекли  внимание Кучума  и прервали размышления. Через
калитку проскочил один из  юзбашей, которому хан поручил осмотреть все шатры
и  землянки  и  выяснить,  кто  находится в городке  кроме воинов.  Он-то  и
разыскивал повелителя.
     -- Хан,--  воскликнул он, подойдя поближе,--  только что  мне сообщили,
что бежали несколько человек, когда крепость уже была взята...
     --  Надо  было  не  грабить, а охрану  выставить,-- жестко  перебил его
Кучум.
     --  Виноват, хан, виноват.  Но разве этих головорезов остановишь.-- Как
раз в этот момент из  городка донеслись  душераздирающие  крики  женщины,  а
следом громкий хохот воинов.
     Кучум сморщился и, презрительно плюнув под ноги, произнес зло:
     -- Развлекаются, ублюдки, дети  шакала! Куда  смотришь?! -- обратился к
юзбаше.-- Пора бы и порядок наводить. Так кто, говоришь, сбежал?
     -- Несколько женщин,  их шаман  и какой-то ребенок с ними. Говорят, что
ханский сынок.
     --  А  ну,  кликни этого  старика, что вел нас сюда. Юзбаша кинулся  за
Ата-Бекиром и вскоре привел его к хану.
     -- Извесчно ли тебе, кто сбежал из крепости? -- обратился к нему Кучум,
грозно хмуря брови.
     Старик, думая,  что  его хотят обвинить  в пособничестве  беглецам,  от
страха бухнулся на колени и запричитал:
     -- Хан, великий хан, да продлятся дни твои и будешь ты здоров  и могуч,
как кедр сибирский...
     -- Хватит  верещать,--  перебил  его  Кучум, которому порядком  надоели
льстивые речи старика и его лисьи глазки,-- назови тех, кто сбежал.
     -- Слушаюсь, мой хан, я  все расскажу, но моей вины в том нет. Знал бы,
так сам придушил щенка Булатова, Сейдяка. Да  никуда они не денутся. Я знаю,
кто их может принять и укрыть. Сыщем мигом.
     -- Говоришь, сын Бек-Булата бежал?
     -- Да, он, Сейдяк, а с ним его мамка Аниба и главный шаман, что признал
меня у ворот крепости.
     -- А где жена самого Бек-Булата? -- задал наконец Кучум главный вопрос,
мучивший его вторые сутки.
     -- О хан,  та  сучка  еще сбежала,  когда узнала  о  приближении твоем.
Разное  о ее бегстве говорили...  Будто  полюбовник у нее брат  Бек-Булатов,
Едигир. Вот к нему, верно, и убежала...
     --  Ясно, иди,--  махнул  рукой Кучум  и  вновь повернулся к иртышскому
берегу, уйдя целиком в свои думы.
     Старик  исчез мигом, радуясь, что его ни  в чем не обвинили, но остался
юзбаша,  что  первым потревожил  Кучума. Он в нерешительности  помялся сзади
него, а потом все же решился задать вопрос:
     -- Снаряжать ли погоню за беглецами?
     --  Ну  их,--  Кучум,  не  поворотясь, махнул  рукой,-- и так найдутся.
Теперь это наше царство, и они отныне наши подданные. Лучше наведи порядок в
городке. И отправь гонца к Алтанаю, чтобы шел сюда со всем войском.
     Юзбаша исчез, а Кучум остался на берегу со своими мыслями и сомнениями.
Более всего  в данный момент его беспокоила  Зайла, которая  могла угодить в
руки его же воинов или противников Бек-Булата и Едигира, которые, наверняка,
пожелают  разделаться  с  ней.  Но даже  если  и  сторонники сибирских ханов
узнают,  чья   она  сестра,   то  ей  несдобровать.  Ее  могут   обвинить  в
предательстве и иных бедах...
     По всему выходило, что сестре угрожала опасность с любой стороны, и он,
отныне полновластный правитель Сибири, ничем не мог ей помочь.
     "Все в  руках  Аллаха",-- подумал  он  и  поднял руки к  небу,  как  бы
призывая покрытое темными тучами холодное и чужое ему небо в свидетели.


        ДОРОГА ТЫСЯЧИ ВЕСЕЛ

     Едва  Зайла-Сузге отплыла  от брошенного  селения и миновала  стремнину
реки, делавшей крутой поворот, как заметила, что обе собаки, сидевшие в носу
лодки, начали беспокойно себя вести.
     -- Что вы волнуетесь, миленькие? --  обратилась  она к ним и  заметила,
что те поднимают то одну, то другую лапу, отряхивая их.
     -- Что случилось? -- продолжала спрашивать их, словно те могли ответить
ей.
     Приглядевшись внимательней, Зайла заметила, что  в лодке  полно  воды и
она уже  подбирается к ее ногам. Едигир, лежавший вдоль  долбленки, заслонил
своим телом течь, а потому было не видно, как появилась вода.
     --  Верно,  моя затычка  выскочила,  и  мы  можем  запросто  утонуть,--
испуганно прошептала она.-- Аллах, сжалься над нами! Чем мы прогневали тебя?
     И тут ей пришло в голову, что Едигир  не верит в Аллаха, а поклоняется,
как  его  предки,  своим  деревянным богам. "Вот  Аллах  и наказал  его...--
подумала  она.-- Если он останется жив, то я  обязательно постараюсь убедить
его, что надо менять  старую веру. Ведь мы живем совсем  в другое время, чем
наши отцы и деды. Меняется все, и человек тоже..."
     Эти рассуждения  несколько  успокоили  Зайлу, и  она  начала  торопливо
грести  к  берегу. Собаки тихонько  поскуливали, как  бы  поощряя  ее,  и  с
нетерпением вглядывались в приближающийся берег.
     Наконец лодка ткнулась в