песок, и Зайла, шагнув через борт в неглубокую
воду,  вытолкнула лодку,  сколько хватило  сил,  из  реки на  берег.  Собаки
соскочили первыми и описали небольшой круг, принюхиваясь и оглядываясь.
     Теперь  предстояло  самое главное --  вытащить  Едигира из суденышка на
берег  и попробовать заделать отверстие в  борту.  Зайла  приподняла его  за
плечи, но  на  большее  у  нее  просто не хватило  сил.  Едигир словно  стал
тяжелее,  или она  устала  после бессонной  ночи  и напряжения,  которое  не
оставляло ее уже который день. Хотелось есть, а еды-то у нее с собой как раз
не было.
     Зайла опустилась  прямо на  мокрый  песок  и  заплакала.  "Неужели  нам
придется погибнуть одним на этом пустынном берегу?  -- с горечью  спрашивала
она себя.--  Неужели  нет никакого выхода? Кого позвать  на помощь? О Аллах,
сжалься надо мной, посоветуй, как поступить".
     Чем  больше она  думала  о  своем  безрадостном  положении, тем  больше
склонялась к мысли, что одной ей Едигира не спасти и не выходить. Нужна была
чья-то  помощь,  но  к  кому обратиться,  когда  вокруг полно врагов. А  как
отличить, кто рядом с тобой -- Друг или враг?
     Но  когда  прошел первый  приступ отчаяния,  и она чуть успокоилась, то
неожиданно решила, что все обстоит не так уж и плохо. "У меня есть  кресало,
значит могу развести огонь. Есть сети, значит поймаю рыбу,  изжарю ее, поем,
появятся силы..."
     И, оставив лодку с  Едигиром на берегу, она  отправилась собирать сухие
ветки, во множестве лежащие вдоль  берега. Нашла она и  пучки травы и  кусок
бересты и, сложив все это в кучу, начала с помощью кресала разжигать костер.
Долгое  время у нее не получалось выбить хорошую искру, которая  бы запалила
траву, а затем и бересту,  Наконец одна искорка  попала на  сухие травинки и
показался  слабый  дымок. Зайла тут  же бросила  кресало и  начала раздувать
слабый огонек, прикрыв его собой.
     Клубы  дыма медленно выползали из костра,  а огня  все  не  было. Зайла
начала уже  кашлять от непрерывного дутья и едкого дыма, попадающего в рот и
глаза. Но  вот  дым исчез и  из травы  вырвалось малое  пламя. Зайла чуть не
закричала от  радости, до того ей не верилось,  что  она смогла  сама добыть
огонь. Подсунула  бересту. Занялась  и она.  От  бересты маленькие тоненькие
веточки, от них большие...
     Зайла  вскочила  на  ноги  и  прошлась вокруг  своего  костра в  танце,
раскинув  руки и прихлопывая в ладоши.  К действительности ее вернул громкий
собачий лай. Зайла подняла голову и увидела, что к ней направляется одинокая
лодка с сидящим в ней мужчиной.
     Первым  ее порывом было броситься  бежать от берега в сторону  близкого
леса. Но как бросить Едигира?.
     "А если это враги? -- обожгло ее, словно огнем от  занявшегося  костра.
Но, посмотрев но сторонам, Зайла чуть успокоилась:-- Если бы это были враги,
то  их бы было много. В незнакомой стране плавать на лодке по одному  они не
будут. К тому же они скорей бы прибыли верхом, а не по воде".
     Присмотревшись  к  мужчине, что  неторопливо  греб  в  ее сторону,  она
разглядела сухое морщинистое лицо  и  сообразила, что  тот достаточно стар и
навряд ли причинит ей какой вред.
     --  Может,  даже поможет  мне вынуть Едигира  из  лодки и  спрятать его
подальше от всех...-- прошептала Зайла.-- Помоги мне, Аллах!
     Лодка  незнакомца мягко причалила  рядышком с лодкой беглецов. Это было
выполнено так мастерски, что Зайла даже залюбовалась, как мужчина, правивший
своей долбленкой, неторопливо и  ловко  направлял ее, не тратя притом лишних
усилий.
     Не  выходя на  берег,  пришелец перегнулся через  борт  и заглянул  без
всяких церемоний в лодку, где на дне лежал неподвижный Едигир.
     -- Вай,  вай, вай,--  запричитал  он,--  одни мертвецы встречаются  мне
сегодня. Сколько же их поубивали проклятые степняки? Это твой муж или брат?
     Но Зайла-Сузге  предпочитала  отмалчиваться,  пока  не  узнает, что  за
человек  подплыл  к  ним и  что у незнакомца  на уме.  На  всякий случай она
захватила из лодки обломанный  нож, найденный ею в селении, и держала его  в
плотно сжатом кулаке за спиной.
     -- Вот плыву  себе к родичам, и одни мертвяки по берегам лежат. Что это
за времена пошли, я говорю,  И чего люди не живут по своим улусам, не растят
детей,  не  радуются жизни?  Двое  моих  сыновей погибли,  и  теперь  мне на
старости лет надо кормить себя и внучат и  старуху  свою,-- продолжал старик
без перерыва, словно боясь, что его могут перебить и не дать договорить.
     Зайла,  осознав,  что  от  приплывшего  старика  ждать  плохого, верно,
нечего, подошла поближе к  берегу  и улыбнулась. Старик неторопливо выбрался
из своей долбленки и, кряхтя, сделал несколько шагов  на полусогнутых ногах,
опираясь на весло, служившее ему вместо костыля.
     -- Откуда вы плывете?-- осторожно обратилась Зайла к нему.
     -- Ой, есть такое селение, купцы его Бабасанами зовут, там  я и живу. А
плыву аж до бобровой речки,  где живут мои дальние родичи.  Да  я уж говорил
тебе об  этом.  А  зовут меня  все старым Назисом-рыбаком. Всю свою жизнь на
этой реке прожил и на ней, верно, и помру.
     -- Дедушка Назис,-- тихо обратилась к нему Зайла,-- помогите мне вынуть
его из лодки,-- и она показала  рукой на  Едигира,-- он не мертвый, он после
сражения  не приходил в себя. Я боюсь за него...-- голос ее  дрогнул, и  две
слезинки скользнули по щекам.
     --  Э-э-э...  живой,  говоришь...  Однако  впрямь  дышит,--  Проговорил
старик,  наклонив  свое ухо  к  груди  Едигира.--  какой панцирь  богатый,--
зацокал  он  тут  же языком  в восхищении,  словно ребенок, который не умеет
скрывать свои чувства.-- Кто он? Бек? Хан?
     Но Зайла словно не слышала новых его вопросов, а вошла в воду и взялась
за ноги Едигира, пытаясь извлечь его из лодки.
     Старик засуетился  и ухватил лежащего за плечи, потянул к себе. Вдвоем,
тяжело  дыша, они подтащили  Едигира к  самому  костру и положили на  песок.
Зайла быстренько принесла шкуры и тряпки, взятые в селении, чуть обогрела их
на разгоревшемся костре и подоткнула под грузное тело любимого.
     Старик внимательно наблюдал  за ее  действиями и  неожиданно  произнес,
слегка склонив голову:
     -- Однако ты, девка, не наших краев будешь... Так говорю?
     -- Почему вы так решили, дедушка Назис? -- засмеялась Зайла.
     -- Меня,  старого,  трудно  провести. И говоришь  ты  не так, как  наши
девки. И шкуры  трясешь по-другому и...-- он замялся,-- одно слово, красивая
ты девка, а такие в наших селениях не живут, точно говорю. А таких белых рук
я отродясь не встречал. Царские руки...
     --  Вы уж скажете, царские...-- Зайла даже покраснела от столь  лестных
слов в свой адрес,-- до царицы мне далеко пока.
     Но  старик,  казалось,   и  не  слушал  ее,  а,  сказав  что-то,  мигом
переключился на другое и спешил поделиться увиденным.
     -- Вот и муж твой, или кем он тебе доводится, тоже не простой  охотник,
И  по панцирю вижу и лицо другое,  Где-то я его  встречал, а вот  где, и  не
упомню уже теперь... Стар совсем стал, глаз не тот...
     -- Не знаю,  как  и  помочь  ему,--  горестно  произнесла Зайла, отирая
выступившую из раны на голове кровь,-- боюсь, что не сохраню его.
     -- Да-а-а,-- протянул Назис, о чем-то раздумывая,-- кем бы он ни был, а
все ж таки человек. Надо с  него панцирь  снять и  кольчугу тоже. Тепло  ему
нужно. Давай-ка, дочка, снимем с него все вооружение.
     С этими словами Назис опустился на колени и  принялся умело освобождать
тело бездыханного сибирского  хана  от  доспехов. Зайла  помогала  ему всеми
силами, не показывая,  что ей  до жути страшно за жизнь  этого человека.  Но
дрожащие руки, прерывистые движения выдавали ее с головой. Рыбак,  вероятно,
отметил это про  себя, но ничем не  показал, а, все так же горестно вздыхая,
постепенно стянул с Едигира и панцирь, и кольчугу.
     -- Возьми-ка у меня медный кувшин  в лодке, набери  водицы и поставь на
огонь,  а  я пока в лес схожу,  поищу  травок разных. Все поняла,  дочка? --
ласково обратился он  к  Зайле.-- Выходишь своего любимого. Как не выходишь,
коли любишь так. Я хоть и глазами худо вижу, да сердцем чую все покамест.
     Тяжело переводя дыхание, он  отправился в лес, а Зайла набрала в медный
кувшин воды и поставила на огонь.
     Старик  вернулся не  скоро. Уже  два раза  подбрасывала  Зайла  ветки в
костер и начала беспокоиться: не случилось ли что со старым рыбаком. Наконец
он, неслышно ступая, подошел к костерку, неся в руке пучки травы и коренья.
     --  Вот,  бабка  моя  завсегда  эти травки  и корешки заваривает,  коль
болящий кто из родни  или  соседей бывает, Повезло  тебе, девка, ай повезло,
что я рядом плыл. А коли бы не остановился? Как бы ты тогды мыкалась? А?
     -- Аллах велик, потому и помог моему горю,-- проговорила Зайла и тут же
спохватилась, что сказала лишнее.
     Старик повернул  к ней голову,  неторопливо внял старую баранью  шапку,
вытер ею испарину на плешивой макушке и тихо сказал:
     -- Сразу я, девка, понял, что не  наших кровей ты будешь. А теперь ты и
сама о том дала знать. Вот и купцы, что к  нам ездят, тоже все своего Аллаха
поминают. Ничего в  том  плохого нет, но выходит,  что  и воин этот калечный
тоже из степняков будет?
     --  Нет,  дедушка, нет,-- едва ли не закричала Зайла, испугавшись,  что
единственный помощник может покинуть ее,-- то ваш хан, Едигир. Помогите ему,
заклинаю вас всем,  что дорого и свято на этой земле, помогите,  не бросайте
нас.
     --   Хан  Едигир,  говоришь...--  в  глубокой  задумчивости  проговорил
рыбак,-- то-то и говорю, что видел его где-то... Да, дела,  однако, пошли...
Как не помочь? Тут дело такое, что и немощному врагу помогать надо. Ладно, я
вас не видел, а вы меня не встречали.-- И старик сам принялся готовить отвар
из принесенных им трав,
     Когда  в кувшине забулькало и закипело, то Назис вылил отвар в глиняную
чашку, дал ему остыть и с помощью Зайлы  вылил весь  напиток в  рот Едигиру.
Потом он  притащил из лодки здоровенную рыбину,  чем тут же привлек внимание
лохматых собак, терпеливо лежащих на песке, и велел запечь ее в золе.
     Через какое-то время по телу Едигира пробежала  слабая дрожь, и он чуть
приоткрыл глаза. Зайла, заметившая это, кинулась к нему, но старик остановил
ее, прошептав:
     -- Погоди, дочка, рано еще... Погоди...
     Меж тем  он, сняв  с  ног Едигира  сапоги,  принялся мять  и  растирать
ступни, а  потом  и вовсе  повел себя  странно. Корявыми  старческими руками
выгреб из костра несколько угольков и, подкидывая  их на ладони,  чуть подул
на один, чтоб он  окрасился розовым цветом  и быстро  поднес уголек к ступне
больного хана, То  же  самое  он проделал и с другой  ногой, меняя время  от
времени уголек.
     Зайла,  увидевшая  это, кинулась  было к Назису, чтоб помешать,  но  он
остановил ее, покачав головой:
     -- Не  мешай, говорю,  худа хану своему не  сделаю. То старый  способ в
себя человека привести. Надо, чтоб дух его обратно в тело вернулся.  Видишь?
--  Он  показал  седой  бородкой на  хана,  который  вновь  открыл  глаза  и
осмотрелся вокруг.
     Назис сел  у него в головах, положив старческие узловатые руки на лоб и
чуть прикрыв ему веки. Тихое бормотание услышала Зайла, похожее на песню или
заклинание. Старик  слегка раскачивался,  сидя на  песке, при  этом  напевая
странную песню, слов которой нельзя было разобрать.
     Зайла,  закончив  разделывать  рыбину  и  отдав  внутренности  собакам,
подошла ближе. Но  все же  не  могла  понять,  о  чем бормотал старик.  Лишь
несколько слов разобрала; "река", "небо", "горы"... И тут Едигир потянулся и
явственно произнес:
     -- Зайла... Почему не приходишь ко мне...
     Она  кинулась  к  нему  на  грудь, но старик  сердито  зашикал  на нее,
взмахнув рукой:
     -- Уйди,  глупая, то  не тебя  он зовет, а душу свою. Рано еще, рано...
Когда  он  закончил свои заклинания, то  Едигир дышал уже ровно  и, наконец,
совсем открыл глаза, попросив:
     -- Пить...
     Ему дали напиться, потом накормили испекшейся рыбой,  закутали в шкуры.
Но  странные перемены заметила Зайла в любимом: он видел ее и в то  же время
не  реагировал  на ее  присутствие.  Словно  не узнавал ту,  которую звал  в
забытьи. Зайла тихонько обратилась со своими сомнениями к Назису. Тот развел
руками и прошептал:
     -- Тут моей силы не хватит. Я что мог, то и сделал, вернул душу в тело.
Сам вижу, что не узнает он тебя...
     -- Но ведь он звал меня, произнес мое имя,-- горячо зашептала она.
     -- Имя  одно, человек другое. Долго  его души не  было, могла  напутать
что-то. А может, и не его душу вернул в тело. Вон их сколько сейчас блуждает
по свету после сражения. Другая и залетела к нему...
     -- Как другая?!  --  поразилась Зайла, хоть и не могла понять,  как это
чужая душа может поселиться в ее Едигире.
     --  А...-- протянул рыбак,--  часто, ох часто такое  бывает. Другие всю
жизнь могут с чужой душой прожить. И ничего. Тут шибко сильный шаман  нужен,
А я что могу сделать? Ищи шамана.
     Зайла  немного успокоилась и решила,  что  коль  Едигир  жив и пришел в
себя,  то с остальным будет проще. Сейчас главное спасти его, увезти отсюда.
И она попросила старика помочь ей заделать дыру в лодке.
     Осмотрев отверстие,  старик все так же поцокал языком и достал из своей
лодки кусок  смолы и еще какие-то принадлежности. Разогрев смолу  на костре,
он быстро и аккуратно замазал дыру и похлопал ладошкой по борту лодки.
     -- Все готово,  айда садись, можешь плыть. Не спрашиваю, куда ты везешь
его, то ваше дело, а мне к  родичам своим пора.  На тебе  еще рыбину, а  там
сама промышляй.-- И он  кинул под ноги  Зайле еще одну увесистую серебристую
остроносую рыбу.
     Они  присели возле костерка,  думая каждый  о  своем и время от времени
взглядывая на Едигира, который находился  все еще как бы в  забытьи, смотрел
куда-то вдаль, не говоря ни слова.
     Зайла подошла к нему и прошептала на ухо несколько  ласковых слов. Он в
недоумении поглядел на нее, отстраняясь как от чужого человека.
     -- Плыть надо, милый,-- показала она на лодку,-- пошли...
     Он встал на  ноги и, тяжело покачиваясь, медленно ступая босыми ногами,
направился к  воде. Его остановили, помогли одеться и  затем  уже усадили  в
спущенную на воду лодку, погрузили вооружение. Зайла кликнула приблудившихся
псов и махнула рукой Назису:
     -- Прощай, дедушка. Не свидимся больше...
     -- Как  знать,-- откликнулся он,-- мир большой, а мы маленькие козявки.
Не нам судить.
     Солнце клонилось  к левому иртышскому берегу,  в зарослях  камыша  били
крыльями  набравшие  сил  за   лето  гуси,  иная  птичья  братия,  собираясь
откочевать на  юг. Медведи ходили по  лесу  грузно  и неторопливо, отыскивая
подходящее место под берлогу.  И рыба стала сонной и дремотной, предчувствуя
приход зимы и холодных дней,  когда вода  будет покрыта панцирем  льда и  ей
предстоит терпеливо дожидаться весны.
     И только двое людей в маленькой  лодке  молча  плыли навстречу холодной
зиме и ветру, вверив свою жизнь утлому суденышку и могучей реке.


        ДЕНЬ ГРЯЗНЫХ ХАЛАТОВ

     Недалеко от богатого улуса  знатного  Соуз-хана располагались поселенцы
незнатного Карачи-бека. Его редко видели в  Кашлыке, и дружбы ни с кем он не
водил. Может, неловкость от незнатности рода и бедности хозяйства  своего не
позволяла гордому Караче-беку  часто выезжать в  гости и на  охоту, где  все
окрестные  мурзы и  беки  блистали  богатыми одеждами, статными  лошадьми  и
свитой.  Поговаривали, что дед  их  рода был простым караванщиком и, накопив
деньжонок, купил небольшой улус у  отца Едигира, а потом за  какие-то услуги
ханскому  роду был освобожден от податей. Худородный Карача хорошо помнил об
этом и не претендовал на признание своей персоны богатыми соседями.
     К тому же Карача-бек был невысокого роста и одно плечо от рождения было
выше  другого.  Но  сызмальства отец научил  его грамоте и письму, возил его
несколько раз  в  Казань,  Бухару и Самарканд, куда  ездил по своим торговым
делам, выполняя притом обязанности соглядатая-лазутчика.
     Во  время  одной  из  таких поездок отец заразился  риштой -- подкожным
червем-волосатиком. Вернувшись домой и  промучавшись более полугода, ослабев
от  борьбы  с  недугом, тихо  умер, оставив  сыну  десяток  лошадей  и  двух
невольников-ногайцев.  Жен своих он похоронил еще раньше,  а  детей, которых
они  рожали,  сгубила  черная оспа.  Вот и  остался Карача-бек полновластным
наследником нищего своего хозяйства.
     Но неусыпная гордость жила в молодом беке  и  что-то подсказывало  ему,
что день, когда он станет  знатным и именитым,  пока не  настал. Так  прошли
несколько  трудных  лет...  Когда  прискакали   гонцы   от  хана  Едигира  с
требованием идти в  Кашлык для  битвы с  появившимися  в  Сибирском  ханстве
степняками, то Карача-бек ничего  им не ответил,  а после  долго  размышлял,
прикидывая,  чем  может  закончиться его  выступление на  стороне сибирского
хана.
     Покрыть  себя  воинской славой  он не надеялся,  так  как  плохо владел
оружием  из-за хилости своего здоровья. Чужих советов хан Едигир не слушался
-- и тут  Карача-бек  не нашел бы применения  своим способностям. Ему больше
нравился  Бек-Булат своей  смекалкой  и гибкостью ума, но тот был  постоянно
окружен наушниками и советчиками и никому до конца не верил.
     После бессонной  ночи  Карача-бек решил не ехать  в Кашлык, а  в случае
чего сказаться больным.
     "Необходимо выждать  и  поглядеть,  какой  из ханов  окажется  умнее  и
сильнее,-- рассуждал Карача-бек сам с собой  в тишине старенького войлочного
шатра,-- а  уж потом  явиться  к победителю  с предложением службы своей.  А
сейчас... сейчас  и  Едигиру я мало  помогу  своей саблей,  и показываться у
степняков, заранее предав прежнего правителя, более чем не разумно".
     Через несколько дней Карача-бек  узнал об исходе битвы в устье Тобола и
понял, что его час пробил. Он отправил своих слуг, чтобы они доносили о всех
действиях и передвижениях хана Кучума. Пришло известие о гибели Бек-Булата и
исчезновении Едигира. Не теряя времени, Карача-бек наведался к своему соседу
Соуз-хану, прибывшему к себе в улус для излечения от раны в живот.
     Тот долго и с великой гордостью рассказывал гостю, которому обрадовался
чрезвычайно, как он получил в бою едва ли не смертельную рану.
     --  А   этот  Кучум,  как  его  прозвали  соплеменники,  очень  хороший
человек,-- рассказывал он  Караче-беку,-- я буду у  него главным  правителем
всех земель, и  мне же, вероятно, поручат собирать оброк со всех наших беков
и их подданных.
     Карача внимательно слушал, вслух восхищался подвигами Соуз-хана и время
от времени задавал ничего не значащие вопросы о  Кучуме. Из ответов больного
соседа, отличавшегося  изумительной способностью болтать  на любую  тему, он
вскоре   составил  сносное   представление  о  новом  сибирском  властелине.
Выходило,  что  человек  он  далеко  не  глупый  и  не из  робкого  десятка.
Карачу-бека особо поразило то,  что Кучум  ночью один с Ата-Бекиром вошел  в
крепость, не  побоявшись быть узнанным и убитым на месте, и практически  без
жертв взял сибирскую столицу.
     Понял  Карача и  то,  что  не хватало хану Кучуму  умных и дальновидных
людей,  кто  мог  бы  управлять  Сибирским ханством,  вести  торговые  дела,
собирать подати, устанавливать взаимоотношения с соседями.
     Что  касается  Соуз-хана,  то  он  воспринимал  его как  тщеславного  и
болтливого  человека,   озабоченного  главным   образом   ублажением  своего
ненасытного  желудка  и  умножением  богатств. Продержаться в управителях он
долго не сумеет. То было видно и слепцу.
     -- Когда  мой  благочестивый сосед собирается отправиться  в Кашлык? --
поинтересовался Карача.
     Тот сообщил, что чувствует себя почти здоровым и через пару дней едет в
крепость.  На  предложение захватить с  собой и его, Карачу,  ответил полным
согласием, что сделает  это с радостью и даже обещал представить самому хану
Кучуму.
     С тем Карача-бек и покинул больного соседа, а вернувшись к себе, тут же
засел за  дело.  От отца  у него  остались несколько бесценных листов  белой
китайской  бумаги,  привезенных им с одним из  караванов. Разместив листы на
плотном  ковре  и  достав  письменные  принадлежности, Карача почти два  дня
потратил на составление подробной карты Сибирского ханства.  Он изобразил на
ней  все речки, леса, болота  и обозначил владельцев главных улусов, написал
по памяти их  имена и прозвища.  Свой  собственный улус он  изобразил  малой
точкой, впрочем не особо погрешив в истине: в сравнении с  тем же Соуз-ханом
его земли выглядели как просяное зерно на листе лопуха.
     Когда прискакал слуга от знатного соседа с сообщением,  что тот ожидает
его со всем семейством и свитой у ближайшей переправы, то карта  Карачи-бека
была уже плотно скручена и упакована  в кусок материи. Немедленно поспешив к
назначенному  месту,  он обнаружил  там около сотни человек,  разряженных  в
богатые одежды. Отдельно везли  пять  малолетних  девочек. "Подарок хану",--
догадался Карача.  Он занял место  в  середине пестрой свиты и  к вечеру уже
въезжал  по  заново отстроенному мосту через ров  в открытые  настежь ворота
Кашлыка.
     Кучум вышел к  ним почти  сразу,  пружинящей  походкой человека, хорошо
отдохнувшего и довольного всем происходящим. Тут уже собрались беки из южных
улусов,  расположенных  по берегам  верхнего  течения Иртыша. Они  давно  не
ладили  с  Едигиром и его  братом  по  разным причинам и  в прошлом сражении
участия не принимали, выжидая подобно Караче-беку.
     Если появление  Соуз-хана  было встречено  одобрительными  и радостными
криками,  то Карачу, явившегося  без  свиты и  нукеров, никто и не  заметил.
Когда все расселись и  принялись за угощение, Соуз-хан, светившийся радостью
и  гордостью за  столь  торжественный  прием его  персоны,  заметил  одиноко
стоящего  соседа.  Того  легко  было  спутать  с  простым воином,  настолько
заурядно  он выглядел в поношенной одежде. К тому же правое  плечо, поднятое
выше другого, делало его похожим на наказанного  невольника. И только глаза,
светившиеся  умом  и внимательно  глядящие на окружающих, выделяли Карачу из
толпы.
     --  Досточтимый хан,--  поспешил  исправить свою оплошность Соуз-хан,--
разреши представить тебе моего соседа, который...-- тут  он замялся, не зная
как отрекомендовать незнатного  Карачу, но потом нашелся и быстро добавил:--
который сам о себе и расскажет, коль тебе будет угодно.
     Кучум повернул лицо  к Караче-беку,  без интереса скользнул глазами  по
его нескладной фигуре и ради приличия спросил:
     -- Большой у тебя улус?
     -- Почти такой, как и у тебя, хан,-- не задумываясь, ответил тот.
     Кучум на какое-то  время растерялся, не зная дерзость ли он услышал или
что-то большее, и уже внимательнее всмотрелся в говорящего.
     -- Поясни нам, что ты имеешь в виду,-- произнес он спокойно.
     -- Мой улус принадлежит тебе, сибирский правитель,  а потому он твой. Я
же живу на этой земле, потому она моя. Все люди равны по  рождению, и какими
мы приходим на землю, такими и уйдем. Я пришел, чтоб служить тебе, и надеюсь
проделать земной путь рядом с тобой.
     Гул одобрения прошел меж сидящими. Все оценили ум Карачи-бека.
     --  Что ты умеешь кроме того, чтоб служить? --  уже с полуулыбкой задал
следующий вопрос Кучум.
     -- Отец научил  меня чтению и письму. Может, я  и плохой воин, но зачем
наливать в котел еще воду, коль он и так полон.
     -- Ты, верно, бывал в других краях, раз знаешь мудрость других народов?
     Карача перечислил те места, куда ходил с караванами отца.
     -- А можешь ли ты указать на бумаге, куда пролегали ваши маршруты?
     -- Я это уже сделал, мой хан,-- с поклоном ответил Карача и извлек свою
карту, которую специально готовил для этой встречи.
     Сидящие вокруг Кучума беки и мурзы вытаращили глаза от удивления. Никто
из  них  не  мог  похвастаться  подобным  умением,  и  завистливые   взгляды
устремились на обладателя карты.
     Кучум внимательно рассматривал изображенные на карте владения, хозяином
которых он отныне являлся. Потом Жестом пригласил Карачу-бека  занять  место
подле себя и подал тому пиалу с вином.
     -- Иногда  бывает,  что один конь стоит целого табуна. Такой конь стоит
дорого. Что ты хочешь за свою карту?
     Карача  обвел взглядом  сидящих вокруг  знатных  людей ханства и увидел
презрение во взглядах многих.  Лишь  некоторые  с завистью  глядели на него,
сидящего на почетном месте  рядом с ханом. Помолчав, словно обдумывал, какую
же ценность запросить, он наконец вымолвил:
     -- Моя цена велика и в то же время мала для тебя, хан. Я  хотел бы быть
подле тебя и стать достойным помощником тебе.
     Кучум, довольный, рассмеялся:
     -- Я ждал такого ответа и принимаю твою цену. Поручаю тебе объехать все
сибирские  улусы, описать  всех  проживающих  в  них людей  и  назначить  им
соразмерную подать в нашу  пользу. Для защиты возьмешь сотню с  Сабанаком во
главе. Пусть он познает все, чем обладаешь ты сам.
     Карача  увидел, как недобрым  огнем  блеснули  глаза многих, и особенно
Соуз-хан скривил в гримасе свою жирную физиономию, но тут  же согнал прочь с
лица выражение недоброжелательства и льстиво заулыбался, громко крикнув:
     --  О,  великий правитель, ты выбрал лучшего,  да продлятся дни  твоего
правления на этой земле!
     И  остальные  сидящие  громко повторили те же слова,  пытаясь высказать
расположение к вновь назначенному визирю,  от чьего слова отныне зависели их
доходы.
     ...Через день  Карача-бек  выехал  в  сопровождении сотни  воинов вдоль
течения   Иртыша  для  обложения  податями  сибирских  жителей.  Много  дней
продолжалась их поездка, и Карача своими глазами убедился, что далеко не все
сибирцы приняли власть нового правителя.
     Почти в каждом втором селении их встречали градом  стрел, а когда воины
Сабанака врывались  вовнутрь, расправлялись с непокорными, сгоняли  всех для
подсчета  и  переписи, то обнаруживалось,  что лишь  малая часть  осталась в
своих землянках. Большинство прятались в лесах, уходили в болота, куда воины
и сунуться не решались.
     А  потом им стали попадаться и совсем  брошенные селения.  Весть об  их
приближении  далеко опережала  движение отряда. "Плохая  весть  длинные ноги
имеет",-- с  улыбкой говорил Карача Сабанаку, который горячился и  порывался
сжечь брошенные жилища.
     --  Не  забывай, что это теперь  и  твои владения,--  утихомиривал  его
неистовство Карача,-- силой ничего не добьешься. Человек  долго  привыкает к
новому, а потому нужно терпение и терпение.
     --  Надо  поймать  хоть   нескольких  непокорных  и  повесить  их   для
устрашения. Они где-то рядом и сейчас смеются над нами.
     -- Посмотрим,  кто будет  смеяться через год. Надеюсь, что  наш  хан не
собирается уходить отсюда этой зимой?
     Карача пошел на хитрость. Он объявлял в покорных новой власти селениях,
что освободит  от  податей тех, кто явится в Кашлык и принесет хотя  бы одну
шкурку  белки. Другим он  сообщал, что ждут караваны из Бухары и Самарканда,
которые привезут необычно дешевые товары, но торг купцам будет разрешен лишь
возле Кашлыка. И все, кто желает что-то выменять у купцов, должны по первому
снегу приехать под стены сибирской столицы.
     Доверчивые  сибирцы слушали его слова и согласно кивали головами.  И ни
слова в ответ. С тем и вернулись обратно.
     Выпал  уже первый снег и облетели листья  с  деревьев. Лишь густые ели,
окружающие  Кашлык  со  всех сторон, стояли как ни в чем не  бывало, зеленея
своими мягкими лапами.
     Кучум встретил их  в шатре, где  горели  толстенные поленья, непрерывно
подбрасываемые слугами. Он был весь  закутан в меховые одежды, и было видно,
что сибирский холод доставлял ему массу неприятностей.
     Выслушал  сообщение  Карачи-бека  о  неудачной  поездке  и  с  недоброй
усмешкой проговорил:
     -- Они  еще узнают, кто здесь властелин и какой оброк я на  них положу.
Знаешь, что делал  мой отец,  коль кто-то из его  подданных не хотел платить
положенную дань? -- обратился он к своему визирю.
     Карача  недоуменно  повел  правым  плечом,  отчего  со  стороны   могло
показаться, что под его одеждой что-то  дернулось и опять замерло.  При этом
второе плечо оставалось неподвижным.
     -- Он поступал подобно всем мудрым правителям, как поступал его  отец и
отец  его  отца и долго еще  будут поступать именно  так: он  брал с каждого
улуса  по  заложнику.  Лучших  юношей и  женщин. Если дань задерживали, то в
селение везли сперва ухо,  затем  руку,  а  потом  и голову их соплеменника.
Обычно  хватало  и одного уха.-- И вновь кривая улыбка пробежала по смуглому
лицу  сибирского  правителя.--  Думается мне, что  местным  народам  полезно
узнать  о таком обычае. А то  заманивать их на торг да еще обещать всяческие
милости будет чересчур жирно.
     Карача  почтительно  кивнул в ответ,  не решаясь  что-то возразить. Ему
отнюдь не хотелось стать ни посредником в этой  жестокой игре,  ни тем более
участником.  И  он  уже  пожалел, что  пришел  добровольно  ко  двору  этого
коварного человека. Но выбор был  сделан, а отступать... отступать было не в
его правилах.
     --   Не  слышно   ли  что-то   о  местонахождении   бывшего   хана?  --
поинтересовался Кучум  как бы между прочим?  И,  чуть помолчав, когда Карача
развел руками,  что он ничего  не узнал об этом, спокойно добавил:-- Там мои
люди схватили одного, который болтал, будто видел этого  ублюдка плывущим  в
лодке, но, где он скрывается теперь, старик не знает.  Впрочем, его еще и не
допрашивали.  Приглашаю  тебя  завтра  поприсутствовать  при  этом.  А  пока
отдыхай.
     Охраной  городка  вновь ведал  хитрец Ата-Бекир;  и он  повел  Карачу в
отведенный  ему  для  ночлега  шатер.  Старик заискивал  перед  ним, пытаясь
выведать,  с  чем  тот  вернулся  после продолжительной  поездки. Но  Карача
насмешливо ответил ему, что лишние знания могут повредить его старой голове.
     Не  успел Карача-бек расположиться  в  своем временном  пристанище, как
заявился  посланец  от Сабанака, который приглашал его к  себе на  ужин.  Не
желая обидеть  юношу,  он отправился к нему в  шатер, стоящий  на самом краю
селения  прямо  под вековыми елями, недалеко от спуска  к реке. Верно, шатер
разбили не зря подальше от других.
     Еще  подходя  к  шатру своего  нового  друга,  Карача  услышал  громкие
возгласы и женский  смех,  доносившийся  оттуда.  Войдя вовнутрь,  обнаружил
человек  десять мужчин  и нескольких  девушек, сидящих  на  мягких  подушках
вокруг жаркого  костра, Все были уже в хорошем подпитии и радостно закричали
вновь прибывшему:
     --  Ну, ханский визирь, какие государственные дела так долго  не давали
прийти тебе?
     Ему  тут же вручили пиалу с вином  и заставили выпить ее до дна. Только
после этого Карача смог оглядеться и получше рассмотреть присутствующих.
     Рядом с Сабанаком сидел его  дядька, большой охотник  до таких пирушек,
Алтанай. Далее располагались юзбаши и другие воинские начальники, близкие по
чину друг другу. Меж ними примостились молодые девушки, закутанные в дорогие
меха.  Прислуживала  всем стройная, гибкая девушка с большими выразительными
глазами и ямочками на пухлых щечках.
     --  Это моя  наложница, Биби-Чамал,-- кивнул в сторону девушки Сабанак,
заметив, что Карача не сводит с нее глаз,-- хочешь подарю, когда она надоест
мне?
     Карача-бек растерялся, не поняв, то ли его хотят унизить, то ли сделать
подарок.
     -- Да она у него умрет с голода! -- захохотал один из юзбашей.
     --  И от  тоски! -- подхватил  другой.-- Ведь наш  уважаемый Карача-бек
теперь государственный человек, и ему некогда заниматься любовью.
     Карача  нахмурился  еще больше  и  уже  стал  подумывать,  как  бы  под
благовидным  предлогом  покинуть  шатер  Сабанака, но  тот,  заметив  резкую
перемену в настроении своего гостя, подлил еще вина в его пиалу.
     -- Нам ли  грустить,  дорогой  друг?!  Ведь мы  вернулись  живыми после
такого похода! Эти олухи смеются, думая, что саблей  можно что-то изменить в
этой дикой стране.
     Да  приведи  сюда хоть всю армию  великого  бухарского  эмира, и то они
ничего  не  смогли  бы  добиться.  Ловить  этих сибирцев  занятие  столь  же
неблагодарное, как искать блоху в овечьей шерсти. Возле  каждого из них надо
поставить по воину  с  саблей,  может, тогда  они  будут  делать  то, что им
скажут, а так...--  и он безнадежно махнул рукой, показывая, что ему сегодня
на все наплевать.
     Меж тем  воины  пьянели на глазах,  и разговоры становились все громче.
Карача умудрился несколько раз  вылить содержимое из своей пиалы в соседнюю,
пытаясь быть трезвым среди этого гульбища.
     Наконец, перекрывая гул голосов, громко заговорил Алтанай, шумно вбирая
перебитым носом морозный воздух.
     -- Знаете, что я вам скажу, дорогие мои братья, я воин... мне больше по
нраву  рубить,  а не  считать  шкуры,  что должны притащить  нам эти грязные
сибирцы. Нет, я  не палач, которому только и подавай работу,  который  и  из
меня вытянул бы жилы и накрутил их на кулак, коль ему скажет наш драгоценный
хан. Я привык встречаться с врагом в открытом бою и...-- Он грозно  взмахнул
рукой,  будто в ней зажата сабля, и рубанул по стоящему  перед  ним кувшину.
Тот упал, и вино разлилось  по  цветастому ковру.-- А если кто думает, что я
буду гоняться по лесам  и болотам  за всем этим сбродом, то я быстро объясню
ему что к чему.
     Сабанак попробовал  было унять своего разгорячившегося дядьку, понимая,
что тот,  изрядно опьянев, может  наболтать и лишнего,  но Алтанай  взмахнул
могучей рукой и отбросил племянника прочь.
     -- Уйди, щенок, когда говорит настоящий  мужчина. Все вы  готовы лизать
пятки нашему хану, а одного не поймете по глупости своей, что он продаст нас
всех на  ближайшем  базаре,  чтоб только  быть хозяином  ханского  шатра,  и
неважно какого. Он родился ханом и будет вести себя как хан, а честных ханов
я за всю свою жизнь пока что не встречал...
     Сабанак, поняв,  что назревает крупный скандал  и уговорами  Алтаная не
уймешь,  сделал знак девушкам. Те  быстро  соскочили со  своих мест, достали
откуда-то  инструменты и,  пританцовывая,  прошлись  вокруг  сидящих.  Потом
начали петь, подыгрывая каждая себе на комузе или небольшой дудочке.
     Юзбаши  повскакали  с мест и,  хлопая, стали отплясывать рядом с  ними.
Алтаная уже никто  не слушал, и он, поняв это, обвел всех мутным взглядом и,
тяжело встав на кривые  ноги, покачиваясь, направился к выходу. Никто его не
удерживал.
     Карача-бек внимательно смотрел за Сабанаком, проводившим дядьку с явным
облегчением, и  подумал: "Алтанай  сказал то,  что на уме у всех воинов.  Им
наплевать, как пойдут дела в ханстве.  Им надо лишь вкусно жрать и воевать с
кем угодно.  Но что обо всем  этом  думает Сабанак?  И стоит ли сообщить  об
услышанном Кучуму?"
     Сабанак сам подсел к Караче и, чуть смущаясь, спросил:
     -- Как тебе наши девки? Возьмешь одну  с  собой? Но Карача отрицательно
покачал головой, сославшись:
     -- Устал я после этой поездки, отоспаться надо хоть самую малость.
     --  Ну как хочешь. Слушай, ты уж забудь, что болтал тут Алтанай спьяну,
хорошо?
     -- Что ты, что ты, я и не  понял, чего  он плел,-- успокоил его ханский
визирь, радуясь  про себя, что  теперь-то  оба, и  Алтанай  и его племянник,
крепко сидят у него на крючке.
     На том и распрощались, поклявшись друг другу в вечной  дружбе, и Карача
ушел в свой шатер.
     На  другой день Кучум кликнул  его  к себе, едва рассвело,  и предложил
идти  за  ним  к  яме, где содержался пойманный стражниками  старик, который
болтал в своем улусе, что видел хана Едигира на реке.
     По  указанию  хана того извлекли  наверх и  привязали  к  дереву.  Лицо
старика было покрыто коростой от побоев,  и он  вздрагивал всем телом,  едва
кто-то из окружающих его людей поднимал руку.
     --  Что, старый хрыч,--  обратился  к  нему  Кучум,--  будешь  говорить
сегодня?
     --  Все...  я  все  сказал,  что видел...--  выдохнул  разбитыми губами
старик.
     -- Повтори все сначала. Как тебя зовут, где ты видел Едигира, ну!
     -- Я рыбак Назис и ехал к родичам, чтоб выменять у них новые снасти для
зимней рыбалки. Будь проклят тот час,  когда я подплыл к берегу. Но там была
одна  девушка,  и нашего  хана я сперва не  увидел,  а потом  она  попросила
достать его из лодки, где  он лежал. Я помог  ей вытащить  его на берег и  с
этим уехал. Все, больше я ничего не знаю.
     -- Не может быть,  чтоб  ты не  поинтересовался у них, куда они плывут.
Врешь  ты  все,  пень  старый!  Эй,  палач,--  крикнул  Кучум,--  поучи  его
хорошенько, только смотри, чтоб живой был.
     Старик,  увидев направляющегося  к нему  палача с  блуждающей  по  лицу
холодной улыбкой, весь опал на ремнях, сжался и закричал:
     -- Отпусти меня, и я найду их! Отпусти...-- и затих под ударами кнута.
     Во время  допроса старого  рыбака Кучум внимательно  следил за стоявшим
рядом с ним Карачой-беком. Но  и тот заметил  пристальный взгляд хана в свою
сторону и держался так, будто все происходящее его не касается. Когда старик
затих, то хан приказал палачу:
     -- Неси соленую воду! Уж этот способ развязывал языки каждому, кто имел
счастье его испробовать.
     Палач  торопливо  принес  большой  кувшин  с  соляным раствором,  столь
крепким, что капли, падающие на землю  из горлышка кувшина, тут же искрились
белыми кристаллами. Он  начал вливать рассол в рот  старику, запрокинув тому
голову. Когда  кувшин опустел наполовину,  то старик пришел  в себя и  начал
стонать,  пытаясь выплюнуть  льющийся в горло  рассол. Кучум подошел к  нему
ближе и спросил:
     -- Будешь говорить или скоро умрешь в диких мучениях...
     Тот затряс седой плешивой головой, и Кучум остановил палача.
     --  Я...  правда  не знаю ничего больше... Но я могу показать место, то
место...-- и вновь потерял сознание.
     --  Хватит с него,-- хлопнул в  ладоши Кучум,-- верно, он и вправду  не
знает более того, что  сказал. Вот что я надумал,-- обратился он к Караче,--
отдаю  его  на  твое  усмотрение. Отпои его  топленым  бараньим жиром, а  то
подохнет раньше времени, и пусть он покажет тебе то место, где видел Едигира
с какой-то бабой. Пока он живой, нам с тобой спокойно не спать. Все понял?
     -- Конечно, мой повелитель,-- склонился перед ним визирь,-- пусть палач
отнесет его в мой шатер, а там я сам разберусь.
     --  Даю  тебе  неделю... нет, неделю мало,  месяц сроку,  чтоб  поймать
Едигира и всех, кто будег рядом с ним. Сабанака возьмешь с его сотней.


        ТЕНИ КОСЫХ СНЕГОВ

     Пять раз останавливались на ночевку  Сузге и  Едигир.  Никто  больше ни
разу  не  повстречался им  за  все  время пути.  Лишь  два раза  видели  они
испуганно убегающих от берега людей. Зато часто натыкались на рыбацкие сети,
стоящие в устье мелких речушек. Сузге посчитала, что если они будут брать из
них по несколько рыбин, то никто в вину им это не поставит, Тем и питались.
     Она дала имена своим, теперь уже своим, собакам:
     Черныш и Белка. Собаки  беспрекословно слушались ее,  но  на  молчащего
Едигира  смотрели с подозрением и старались занимать  место в лодке подальше
от него.
     От того  и в  самом деле веяло смертью.  На все  вопросы Зайлы-Сузге он
отвечал однозначно: да или  нет. Он ни разу не  вспомнил ее имя,  ни то, что
связывало их некогда.  Ни о чем не  расспрашивал ее и был ко всему полностью
безучастен.
     -- Ты хочешь есть? -- спрашивала его Зайла.
     -- Не знаю...-- выдавливал он из себя.
     -- Может, ты погребешь, а то я уже устала?
     -- У меня не получится,-- слышалось в ответ.
     --  О  чем  ты  думаешь,  милый?  -- Зайла  не теряла  надежды,  что он
заговорит,  как и раньше,  и все встанет на свои места. И однажды  где-то на
третий вечер, уже когда они укладывались спать, Зайла положила рядом с собой
обломанный нож. Едигир, заметив это, пошарил рукой возле себя и спросил:
     -- А куда ты положила мой кинжал и саблю? Вчера они были здесь.
     Зайла даже обрадовалась  его  вопросу и принялась объяснять ему, что он
был тяжело ранен в бою и сейчас еще не оправился, что там  он потерял и свое
оружие.
     --  Хорошо, --  согласился Едигир,--  пусть  позовут Рябого Нура,  и он
принесет мою саблю и кинжал. Скажи им,-- и он указал в темноту.
     Зайла  растерялась,  услышав  это, и сперва  даже оглянулась в темноту,
будто и в самом  деле мог  там  стоять  Рябой  Hyp,  и попыталась  успокоить
Едигира:
     -- Там нет никого... Мы тут одни, совсем одни, не считая этих собак.
     -- А где мои воины? Где Hyp?
     -- Они убиты или ушли в лес.
     Едигир  долго и внимательно смотрел на нее, потом взял тяжелую валежину
и положил рядом с собой, закутавшись в шкуры. Так и уснул.
     Зайлу больше  всего беспокоило,  что он не  спрашивал, куда они плывут,
что они  там будут делать. Его ничего не  интересовало, и это  пугало, как и
то, что  она сама не могла  ответить, куда  и зачем они плывут по  реке  все
дальше от сибирской  столицы,  от  людей, углубляясь в непроходимую  тайгу и
встречая лишь диких зверей.
     На другое утро,  пока  Едигир еще спал, Зайла-Сузге решила пройти вдоль
берега. Но не успела сделать и нескольких шагов, как зашевелились прибрежные
кусты и оттуда высунулась чья-то страшная голова с огромными рогами, которые
казались продолжением  кустов. А потом  показался  и сам обладатель  могучих
рогов  --  огромный  лось, идущий,  видимо, на водопой и  никак не ожидавший
встретить тут, в глухом и безлюдном месте, кого-то постороннего.
     Испуганная Зайла громко закричала и  попятилась, не решаясь повернуться
к зверю спиной. Лось остановился,  словно вкопанный, и не  сводил с кричащей
широко открытых глаз.  Потом ему что-то в ее поведении не понравилось, низко
наклонив  голову, он  понюхал  песок, шумно втянув  в  себя  воздух, и начал
передней ногой разрывать землю.
     Зайла  словно оцепенела  и,  как  завороженная, смотрела  на  животное,
понимая, что  тот  чем-то  недоволен и может легко поддеть  ее на  кустистые
рога. Неизвестно, чем бы  закончилась  непредвиденная встреча, но неожиданно
рядом  с  ней оказался Едигир. Видимо,  он проснулся от  ее крика и, даже не
надев  сапог,  так и бросился  на выручку,  схватив  валежину,  что  вечером
положил рядом с собой.
     -- Пошел отсюда, великанище лесное,  пшел-л-л! --  махал грозно толстой
палкой   Едигир,   хотя  для   могучего   лося  никакой  опасности   она  не
представляла.--  У  тебя своя дорога, и мы тебе не  мешаем  идти по  ней. Не
мешай и ты нам,-- продолжал он, шаг за шагом подходя к нему ближе.
     И  лось  не выдержал пристального  взгляда человеческих глаз. Сперва он
чуть  попятился назад,  а  потом круто  повернулся и,  не  разбирая  дороги,
ринулся  в кусты, ломая ветки. Послышалось чавканье копыт по грязи, и тут же
синичка,  выпорхнувшая из леса, уселась на песок и стала внимательно изучать
следы, оставленные сохатым.
     Едигир и Зайла, ошеломленные от  всего  происшедшего,  глянули друг  на
друга  и рассмеялись. Смех  Зайлы был тонкий и звенящий, как лесной  ручеек.
Едигир же,  наоборот,  смеялся гулко,  словно пласты земли падали с  высокой
горы в реку. Он бросил на песок свою палицу и  подошел к Зайле, положил руку
ей на плечо. Та прильнула к  нему всем  телом и  тоненькой ручкой провела по
щеке любимого.
     -- Такой большой, а испугался,-- не переставая смеяться, выдохнула она.
     -- Пусть знает, кто здесь хозяин! -- ответил Едигир.
     --  Когда ты рядом,  то я  не  боюсь ничего,  правда,-- Зайла доверчиво
поглядела на него и спросила:-- Ты испугался?
     Едигир пожал плечами и с улыбкой тряхнул головой:
     -- Разве я похож на труса? Зачем обижаешь?
     --  Ладно, милый, пора  собираться и  плыть  дальше.-- В этот момент из
леса послышался собачий  лай,  и только тут они заметили, что в самый нужный
момент собак рядом с ними не оказалось.
     Вскоре  они вынырнули из кустов, дружно  помахивая загнутыми  хвостами.
Морды у обеих  были покрыты  перьями  и обильно смочены  свежей кровью,  что
наглядно говорило о цели их отлучки.
     --  Ах, вы, проказники! -- шутливо отчитала собак Зайла.-- Когда нужны,
так  вас  не  дождешься.  Промышляете  где-то  там.  Нам  бы  хоть  принесли
что-нибудь на завтрак.
     Собаки, услышав  недовольство в голосе, пристыженно  пробрались к лодке
и,  забравшись  в нее, показывали  всем  своим видом, что  готовы продолжать
путешествие.
     Зайла  посмотрела на Едигира, стоящего чуть в  стороне  и с  удивлением
осматривающего  окрестности,  как бы  не понимающего,  где  он и почему  тут
очутился.  Она решила  не донимать его вопросами  и  дождаться, когда он сам
заговорит. Только сказала:
     -- Плывем дальше...
     -- Хорошо,-- отозвался он,--  раз  ты говоришь, что надо  плыть, значит
поплывем  дальше.-- Какая-то безысходность и тоска прозвучали в  его голосе,
отчего у Зайлы защемило сердце, слезы подступили к глазам. Но она справилась
с собой, сделав вид, что ничего не произошло.
     -- Сегодня ты будешь грести?
     -- Конечно, а то кто же? -- Едигир ответил так, словно совсем недавно и
не говорил, что не умеет грести и не сидел безучастно в лодке.
     "Хорошо,-- подумала Зайла,-- если  и дальше так пойдет, то может все  и
наладится, время вылечит его".
     Быстро  перекусив остатками  вчерашней рыбы, столкнули на  воду лодку и
поплыли дальше  по  течению. Теперь  лодка,  направляемая  уверенной мужской
рукой, шла ровно и гораздо быстрее. Мимо проплывали крутые иртышские берега,
покрытые  хвойным  лесом,  и  местами выглядывали  желто-золотистые  березы,
мелькали  багряные  осины,  красными  гроздями  подмигивали ягоды  созревшей
рябины.  На душе у Зайлы стало радостно и спокойно, улыбка время  от времени
появлялась на ее круглом лице, и все происшедшее казалось не более чем сном,
пригрезившимся  дурным  видением. Она не знала, что  с ними дальше будет, но
верила, что, пока  они  вдвоем, все будет складываться удачно  и счастью  их
никто не посмеет помешать.
     "Построим где-нибудь  такую  же  землянку,  как  у  всех, и  будем жить
охотой, рыбалкой. Потом найдем верных людей, которые разыщут нашего Сейдяка,
вернем его к себе и станем растить его. И пусть эти  войны проходят без нас.
Пусть они там ссорятся, кто из них главней и важней, а мы будем  любить друг
друга, и никто, никто не сможет нам помешать".
     -- Зайла-Сузге,-- вдруг услышала она через пелену своих мечтаний. И еще
радостней стало, что любимый вспомнил ее имя, обратился к ней, зовет ее.
     -- Что, милый? -- широко улыбнулась ему.
     -- Ты  такая счастливая  и радостная сегодня, а я не могу  успокоиться,
что тот  огромный  лось мог бы легко поднять  тебя на  рога и... мог бы даже
убить.
     -- Не надо об этом думать. Все обошлось. А ты так  храбро защитил меня.
Спасибо тебе за это. Ведь ты в который раз спас меня...
     -- А  ты  спасла меня...--  тихо проговорил Едигир,-- расскажи,  где ты
нашла меня. Что с тобой случилось, когда ты покинула Кашлык? Расскажи.
     И  Зайла-Сузге начала  под  плеск  тихой иртышской  воды  говорить. Она
рассказала о встрече со своим  братом, о битве  при устье Тобола, о том, как
она  сбежала ночью из-под стражи... Только про приставания жирного Соуз-хана
не сказала из-за женской гордости.
     Когда же она стала говорить, как увидела полумертвого Едигира на хромой
лошади, то он, внимательно  слушающий ее до этого, перестал  грести,  и лицо
его будто окаменело.
     -- А где она? -- одними губами спросил.
     -- Ты о  лошади? --  переспросила Зайла,-- Оставила ее на берегу, когда
положила тебя в лодку. По ее следам нас быстро нашли бы. И я не знала, сколь
долго ты будешь находиться  в беспамятстве, поправишься ли вообще. Мне самой
было жалко ее до слез. Но что я могла сделать? Что?
     -- Нет,  не подумай,  будто я пытаюсь  тебя в  чем-то  обвинить. Нет. Я
думаю, почему так жестока  жизнь, и мы,  люди... хуже зверей.  Волк убивает,
когда голоден, а мы... Да что там говорить... Хуже зверей.
     Потом они долгое время плыли молча,  и каждый размышлял о  своем. Обоих
беспокоило  будущее, которое  могло  вновь разлучить их и  принести с  собой
смерть.  Но об этом было лучше не только  не говорить, но и  не думать.  Они
ощущали  себя детьми  могучей  реки,  которая  несет  их  по  своей  воле  в
заповедный уголок, отведенный для них двоих и ни для кого больше.
     ...После   полудня   они   увидели  справа  довольно   широкий  приток,
вливающийся в Иртыш. Едигир взглянул на Зайлу и молча направил лодку в устье
речки.  На возвышении они увидели большое селение,  окруженное  глинобитными
стенами с поднятыми вверх помостами для наблюдателей. Но никто не выбежал им
навстречу, и на стенах не было  ни души. Возможно, жители ушли в лес, как из
остальных селений, а может, просто затаились и не желали выдавать себя.
     Лодка проследовала мимо  селения, и они поплыли против течения, которое
было здесь  достаточно слабым, и Едигир,  пусть и с  усилиями, но вел  лодку
вверх по речке.
     -- Что это  за  речка?  --  обратилась к нему  Зайла.--  Такая тихая  и
красивая.
     --  Мне  тут раньше не приходилось  бывать,  но  знаю, что  ее прозвали
Шайтанкой, Она течет из большого болота, где редко кто бывает. Верно, там мы
сможем укрыться на какое-то время.
     -- Шайтанка...-- в задумчивости повторила Зайла,-- шайтан -- это что-то
нехорошее, злое. Да?
     -- Всякое болтают,-- неопределенно ответил Едигир,-- поглядим.
     Вскоре речка стала значительно уже и течение  гораздо сильнее,  чем при
ее  впадении в Иртыш. Путники вышли на  берег, чтоб размяться  и оглядеться.
Собаки тут же нырнули в лес, и вскоре послышался их дружный лай.
     --  Зайца погнали,-- улыбаясь, проговорил  Едигир,-- они сейчас  еще по
кустам сидят, ждут, когда  снег выпадет, чтоб белой шкуркой пощеголять можно
было. Зима скоро, зима...
     Взяв  Зайлу  за руку, он ввел ее под деревья, дружной стеной окружившие
берег речки. Торжественность  и  покой  царили  в  лесу. Даже  замшелые  пни
казались  живыми,  и их  морщинистая  кора  походила на  старческую  кожу  с
коричневыми  морщинами  и  складками  на щеках.  Присмотревшись,  можно было
увидеть и глаза, и нос, и губы. Вроде как беседовали они о чем-то своем, а с
появлением человека замерли, затаились в испуге.
     А  белая  березовая  кожица  струилась  под  дыханием  слабого  ветерка
испуганно  и   настороженно.  По  нижним  веткам  берез  сновали  озабоченно
серо-желтые синички, не обращавшие на  присутствие людей никакого внимания и
занятые своими важными делами.
     --  Синички  говорят,  что  скоро  зима будет,--  указал  на  них рукой
Едигир,-- морозы уже совсем рядом. Дух  зимы уже лошадей своих  запрягает  и
скоро на нашу землю приедет.
     -- Это тебе  синички сказали? -- улыбнулась Зайла.-- Спроси у  них, как
мы зиму проживем. Удачно ли?
     --  Как подготовимся, так  и проживем,-- неопределенность прозвучала  в
голосе Едигира.
     -- А как надо готовиться? Жилье строить, то я понимаю. А еще?
     -- Много  чего надо; и жилье, и одежду теплую, и ловушки на зверей... А
у меня даже лука нет с собой. Много работы...
     Зайла  резко повернулась к нему и, приблизив лицо вплотную, привстав на
цыпочки, чтоб смотреть точно в глаза, нараспев проговорила:
     --  Это хорошо, что много  работы. Работа  не война, и я буду  помогать
тебе во всем. Хочешь?  Скажи, ведь ты хочешь, чтоб я  помогала тебе и мы все
делали вместе?!
     Едигир  чуть отстранил  Зайлу  от себя, пристально  глядя  в ее большие
черные  с  чуть заметными  разрезами  глаза.  Небольшая шапочка на ее голове
сползла на лоб, отчего вид у нее был задиристый, как у драчливого мальчишки.
     -- Знаешь,  на кого  ты  сейчас походишь? -- спросил он. И не дожидаясь
ответа, сказал тихо:-- На зеленую девушку.
     -- Почему на зеленую? -- удивилась она.
     --  Нет, мне вспомнилась легенда, которую  рассказывала еще мать. Будто
много  лет назад, когда наш народ  еще не жил в этих краях, то здесь обитали
другие люди. И после прихода нашего народа всех мужчин убили, а оставшиеся в
живых женщины и девушки ушли в большие  моховые болота, куда простой человек
попасть не может. С тех пор  их никто  не  видел. Но они не умерли, а живут.
Если пропадает в лесу одинокий охотник, то говорят, что его похитили зеленые
девушки. Они уводят охотника к себе на болота, а потом, когда у одной из них
рождается ребенок, то охотника умерщвляют. Рождаются у них только девочки, а
сыновей  нет совсем.  Если кто-то увидит эту девушку в лесу,  то  это  не  к
добру, и  с тем человеком обязательно  что-то  случится.  Чаще всего девушки
начинают приходить к нему во сне и звать с собой. И человек исчезает. Искать
его уже бесполезно...
     Зайла слушала, чуть приоткрыв рот, глаза ее сузились, и вся она  как-то
напряглась, словно перед внезапной опасностью.
     -- А что у них зеленое? Кожа? Лицо?
     --  Нет, у них зеленая одежда,  Они  всегда являются в зеленых платьях.
Потому и прозвали их зелеными девушками. Или  иначе ешаир, что значит лесные
люди. Они хозяева этих мест.
     -- Этих мест?  -- переспросила девушка.-- Значит, мы можем встретить их
где-то?
     -- Может, и встретим, а может, и нет.
     -- Тогда поплывем в  другое место!  Я не хочу,  чтоб  какая-то болотная
женщина забрала тебя. Не хочу!
     --  В других местах свои хозяева. Этим  ты ничего не изменишь. А  сзади
степняки. Уж лучше туда вернуться и сложить голову в бою, как то сделали мои
нукеры.
     -- Не говори так, не смей! Я запрещаю тебе даже думать об этом. Один ты
ничего изменить  не  сможешь.  Уж пусть  лучше будут  зеленые  девушки, а  я
постараюсь защитить  тебя от них. Плывем  дальше.-- И Зайла громко закричала
на весь лес:-- Черныш! Белка! Ко мне!
     Когда они вернулись  к лодке,  то собаки были  уже там и лакали  речную
воду огненно-красными языками. Едигир заметил, что его собаки побаиваются, а
вот к Зайлй идут по первому зову, видели в ней свою хозяйку.
     Решили,  что  лодку  легче  будет  тянуть  бечевой,  чем грести  против
течения. Так и поступили. Закрепив на носу  веревку, а вторым концом опоясав
себя, они  пошли против течения. Однако вскоре убедились, что это  не так-то
просто, как кажется на  первый  взгляд.  Лодка беспрестанно тыкалась носом в
берег,  и  нужно  было  или  идти  по колено в холодной  осенней  воде,  или
сталкивать шестом лодку в воду.
     Тогда Зайла уперлась шестом в лодку и не давала ей  завернуть к берегу,
а тянул ее один Едигир. Но потом он предложил, чтоб она  вообще села в лодку
и подгребала веслом. Этот  вариант  оказался  наиболее  удачным,  и  так они
двигались до  самой темноты  и,  выбрав удобный  мысок для ночлега,  даже не
разжигая костра, упали на шкуры, обессиленные.
     На следующее утро оба встали разбитые и уставшие. Больше всего угнетала
неизвестность. Первым завел разговор Едигир:
     --  Я  не  знаю,  сколько  нам  предстоит  еще  идти,  но  забираться в
непроходимые болота, которые скоро начнутся, не имеет смысла.
     --  А слишком  близко  нас найдут или  твои  бывшие подданные, или люди
моего брата.
     -- Они  не  бывшие  мои  подданные.  Никто  не  лишал  меня  ханства,--
раздраженно  возразил  Едигир.-- Если я им что-то  прикажу, то они  выполнят
все, что нужно. И не хочу, как заяц, бежать, сломя голову. Лиса всегда ловит
глупого зайца.
     --  А  какого  не  ловит?  -- улыбнулась невольно  Зайла  сравнению  ее
любимого с зайцем.
     -- Того, который не попадается ей в зубы сам,-- нехотя ответил он.
     -- Вот, вот и я об этом же, чтоб не  попасть в зубы ни  лисе, ни волку,
нужно уйти подальше в лес и там переждать...
     --  Но чего ждать? -- взорвался  Едигир.--  Ждать, когда  твой брат сам
уйдет с моей земли?!  Но только дурак так может поступить, а на дурака он не
похож.  Надеяться, что  кто-то  прогонит  его? Кроме  меня,  нет  ни  одного
человека,  кто  может  собрать вокруг себя людей и дать ему  бой. Разве  что
Бек-Булат,-- опустил он  голову при воспоминании о брате,-- но он не боец, И
на  него плохая надежда. Уходя в болота, я тем самым  добровольно отдаю нашу
землю пришельцам. Или не так?
     -- Я женщина, и не мне решать мужские дела. Но сейчас ты слаб  и у тебя
нет воинов. Один ты ничего сделать не сможешь. Давай  договоримся,  что пока
ты  не  окрепнешь  и  не  выздоровеешь  окончательно,  никаких разговоров  о
возвращении обратно вести не будем. Хорошо?
     -- Будь по-твоему,-- вздохнул Едигир,-- но видят боги, что война только
еще начинается.
     И этот день был похож на предыдущий, и они все тащили лодку и шли сами,
все дальше уходя вглубь по извилистой речке Шайтанке.
     Лишь на третий день  они вышли к месту, где  Едигир решил основать свое
зимовье. Недалеко от речного берега возвышался крутой песчаный холм, изрытый
барсучьими норами. На другой стороне начиналось  большое  болото,  мерцающее
даже издали россыпью  клюквы. Вдали  темнел  кедровый бор, смыкающийся своей
кроной с небом. На самом холме росли исполинские сосны.
     Лучшего места нам не найти,-- расправил затекшие плечи Едигир,--  тут и
вода и топливо для костра. В лесу поставим ловушки на зверя и боровую птицу.
Может, и проживем. Как думаешь?
     -- Умереть мы и там могли бы.  Зачем было забираться  так далеко. А мне
место нравится. Красиво!
     И они полезли на холм, помогая друг другу. Вид сверху был еще чудеснее,
и оба заулыбались забыв невзгоды и тяжести дороги.
     -- А это что? -- неожиданно спросил Едигир, наклонившись к земле.-- Тут
уже кто-то побывал до нас... След от кострища...
     -- Кто тут мог быть? Может, лесной пожар?
     -- Нет, костер, который разжег человек, с  пожаром никогда не спутаешь.
Правда,  похоже, что  люди тут  были  давно -- несколько  лет  назад. Гляди,
выжженная земля уже успела зарасти травой.
     -- Но если кто-то тут уже был, то они могут и опять прийти?
     -- Могут... Но давай не думать об этом. Будем строить землянку, а потом
пойдем вокруг, оглядимся, К зиме надо готовиться основательно.
     -- Смотри,  какая  зверушка! -- неожиданно  закричала  Зайла,  указывая
рукой  на маленького зверька, который внимательно наблюдал  за  ними с ветки
сосны.
     -- То бурундучок. Он должен принести нам удачу, То хороший знак.


        ШАГ СЕРОЙ МЫШИ

     Мамка Сейдяка, старая Аниба, в ночь взятия Кашлыка  степняками спать не
ложилась.  Потрясенная случившимся накануне вероломным убийством Бек-Булата,
она приготовилась к самому худшему. А когда сообщили о проигранной битве при
устье Тобола, то стало ясно, что Кашлык будет взят со дня на день.
     Сейдяку  шел  уже  седьмой  год,  и  старая женщина, вырастившая  давно
собственных детей,  всю  любовь переключила на  малолетнего наследника.  Она
холила его и баловала, чем не раз вызывала нарекания со стороны Зайлы-Сузге.
Той хотелось видеть в  сыне воина и  продолжателя дела своего  рода, а Аниба
переживала за  каждую его царапину и болячку. На счастье, малыш рос здоровым
и  крепким и  уже  имел собственный  лук и  детский  кинжальчик,  который  с
гордостью носил на поясе. От матери ему достался хороший голос  и слух, и он
часто  подпевал  ей,  не  замечая  улыбок  старших,  с  одобрением  качающих
головами.
     Но сказывалась и кровь рода  Тайбуги, необузданная  и горячая.  Он  мог
перевернуть  поднос с  едой, если  кушанье ему  чем-то не  понравилось.  Мог
вырваться из рук баловавшей его Анибы  и грозно топнуть ножкой,  заявив, что
она ему надоела.
     --  О,-- произносила та,-- настоящий князь растет! Он еще покажет себя,
и о нем услышат все сибирские народы! Батыр будет!
     Исчезновение из  Кашлыка  Зайлы-Сузге даже  поначалу обрадовало  Анибу.
Теперь  никто  не  мешал  ей проводить  дни  и  ночи  рядом  с  Сейдяком. Но
дальнейшие  события  показали,  что  жизни   мальчика   угрожает   серьезная
опасность. И Аниба приготовилась бежать.
     В ту ночь она как раз  готовила и упаковывала одежду мальчика,-- теплую
обувь,  меховые шубки  <i>--</i> и собиралась поутру выехать с небольшим отрядом из
сибирской столицы, чтобы укрыться в одном из ближайших селений.  Но, услышав
крики защитников,  поняла,  что  медлить нельзя.  Она  разбудила мальчика  и
начала торопливо одевать его, приговаривая:
     --  Собирайся,  дорогой,  сейчас к маме поедем... Давай быстрее, давай.
Тот хныкал спросонья, но особо не сопротивлялся, натягивая одежду и сапожки.
Лишь спросил:
     -- Я сам на лошади поеду? Да? l
     -- Сам поедет, мой господин, сам...-- успокоила его Аниба.
     В этот момент  в шатер кто-то вбежал, и женщина в испуге вскрикнула. Но
то был старый шаман.
     -- Надо спасать мальчика,--  торопливо  выдохнул он,--  степняки уже  в
крепости и могут схватить его, Собрались?
     -- Вот еще зимнюю одежду сложу,-- засуетилась Аниба.
     -- Какая одежда! Тут живым бы остаться, а ты  об одежде! Идем, пока  не
перекрыли все выходы из крепости.
     -- Где мой лук и кинжал? -- заволновался Сейдяк.
     -- Вот они,  вот,-- Аниба торопливо подала детское  оружие мальчика  и,
подхватив его на руки, поспешила за шаманом.
     По  всей  крепости  слышались  крики  и  звон  оружия. Мелькали  факелы
защитников,  хрипели  раненые.  Никем  не  замеченные  и  не  узнанные,  они
проскользнули  к небольшой  калитке, спустились  к  реке  и бросились  вдоль
берега бежать подальше от зловещего места, где лилась людская кровь.
     Они шли весь остаток ночи, неся Сейдяка по очереди на руках. Аниба едва
передвигала ноги, и лишь любовь  к мальчику придавала  ей силы и  заставляла
идти, спасая его и себя.
     Шаман  постоянно  оглядывался  назад,  опасаясь  погони. Один  раз  они
услышали  топот скачущих лошадей  и тут  же  скрылись в лесу. Оттуда увидели
силуэты всадников, которые, нахлестывая коней, пронеслись мимо них.  Кто это
был:  свои  или  чужие,  определить  было невозможно, а окликнуть  всадников
небезопасно. Может, то погоня, отправленная за ними?
     Дальше  шли уже медленнее  и  осторожней. С наступлением дня углубились
подальше в лес и затаились.
     -- Неужели нет никого,  кто мог бы прогнать  этих дерзких степняков? --
спросила вполголоса Аниба.
     -- Когда  медведь встает из берлоги, то загнать его обратно невозможно.
Не для того вылез он на свет. Так и со степняками. Они пришли, чтобы грабить
и насиловать, чтоб  забрать нашу  веру, заставить нас молиться и поклоняться
Аллаху. Все шло к тому.
     -- Но ведь есть же еще мужчины на нашей земле?
     -- Сохатый сильнее волка, но когда они нападают стаей, то он, обезумев,
бежит  куда  глаза  глядят.  Если  бы все  лоси  могли  собраться  вместе  и
наброситься на волков, то не было бы серых разбойников в лесу. Но нет  у них
вожака, и каждый защищает сам себя...
     -- А наши и сами за себя постоять  не могут,--  перебила  его  Аниба,--
одно  название,  что  мужики. Поразбегутся по лесам, точно лоси,  залезут  в
болота по уши и будут там сидеть, пока все не закончится.
     -- Добром на  этот  раз не  кончится.  От степняков несет мочей, как от
паршивого козла. Единственное, что они умеют,-- это убивать. Я сегодня видел
их  хана по  имени Кучум. У него  волчьи глаза, и в них нет жалости. То боги
наслали  на нас  проклятье  за  грехи наши. Нет,  это  конец...--  И  шаман,
горестно вздохнув, опустил голову.
     Тут неожиданно подал голос Сейдяк,  молча лежавший до того на маленькой
попонке, прихваченной расторопной Анибой.
     --  Никакой он не хан.  Хан мой  отец  и дядя Едигир. А ваш злой  Кучум
родился  от глупой  ослицы.  И  когда я стану большим,  то убью  его. Я ведь
вырасту, правда, бабушка Аниба?
     -- Да ты и  сейчас уже вон  какой  большой,--  поспешила успокоить  его
старая женщина,-- лучше бы поспал чуток.
     --  Я пойду уток  стрелять! -- очень воинственно заявил мальчик, взяв в
руки свой маленький лук.
     -- Успокойся, вояка,-- мягко остановила его мамка,-- навоюешься еще.
     -- Видно,  придется нам  ждать,  когда  такие воины подрастут,-- кивнул
старый шаман на Сейдяка,-- потому и  беречь его надо пуще всего на свете. На
него у нас теперь только и надежда.
     Дождавшись темноты, отправились дальше и вскоре добрались до ближайшего
от  Кашлыка селения, стоявшего на высокой горе, обнесенного неглубоким рвом.
Тут  жили  дальние  родичи  Едигира  и  Бек-Булата,  и  на  них  можно  было
положиться, не выдадут.
     Первым  в   селение  отправился  старый  шаман   и   вскоре   вернулся,
сопровождаемый таким же, как он, стариком с длинной седой бородой.
     --  Мир вам,--  поклонился  тот Анибе,--  да пошлют  боги  много лет  и
здоровья сыну нашего хана. Вот ведь времена пошли, что не можем даже принять
его как подобает. Как же дальше жить будем!
     -- Почему нельзя  в городище? -- изумилась Аниба.-- Или мы не на  своей
земле стоим? Или это не сын вашего хана?
     -- И мы на своей земле пока стоим, и придет время, ляжем в нее. И вижу,
что это сын нашего хана, да только  жизнь ведь у всех одна. Был сегодня днем
дозор  от  степняков,  и  велели схватить вас, как  только появитесь. Хотели
остаться, чтоб  подождать  вас, но  поскакали дальше. Верно,  там  где-то  и
приготовились встретить, не иначе. Так что опасно вам идти дальше.
     --  Да  что  же это  делается-то?! -- от души возмутилась Аниба.-- Сюда
нельзя и  дальше идти нельзя.  Так куда ж нам деваться? В воду что ли, и вся
беда?! Так утопи ребенка своей рукой, старый хрыч! -- Она схватила за бороду
старика, словно тот был виноват во всех бедах.
     -- Успокойся, женщина! -- одернул ее шаман.-- Он нам добра желает, а ты
готова... Успокойся, остынь.
     -- Добра желает, как же,-- пыхтела Аниба,-- оно и видно, что добра...
     --  Я перевезу вас на ту сторону,  и там до  утра укроетесь у пастухов,
что  пасут лошадей Ураз-хана. Он был дружен с его отцом,-- старик показал на
Сейдяка.--  Пошлете  верхового, чтоб  он предупредил своего господина,  и он
поможет вам укрыться. Сейчас  придет моя дочь и принесет еду. Пойду оденусь,
чтоб плыть с вами.
     -- И на том спасибо,-- проворчала Аниба.
     -- А я тут останусь,  Надеюсь, что меня они не выдадут степнякам. В мои
годы  такая   дорога  чересчур  тяжела,  пойми  меня,--  как  бы  извиняясь,
проговорил старый шаман.
     -- Как мыши от кота разбежались,-- махнула рукой Аниба, теснее прижимая
к себе Сейдяка,-- поступай как знаешь.
     Оба  старика  ушли.  Сейдяк,  молча  слушавший разговор  взрослых, тихо
спросил у своей мамки:
     -- Они боятся этого... ну, который убил моего отца. Да?
     -- Кто убил твоего отца?! --  опешила кормилица. Мальчику не сказали ни
слова, что Бек-Булат мертв, и хотели сохранить все в тайне от него.
     -- Почему ты спрашиваешь такое? Кто сказал тебе?
     --  Знаю...--  неопределенно ответил тот,-- мальчишки  говорили  вчера,
когда я играть вышел.
     -- Врут все твои мальчишки! Вот вернемся в Кашлык, я им покажу!
     Но мальчика не убедили слова кормилицы, и, чуть помолчав, он спросил:
     -- Теперь я ханом буду? Так ведь?
     -- Будешь, будешь, когда вырастешь...
     Дочь  старика принесла  им  немного  сыра  и  жареного  мяса  и  тут же
торопливо убежала обратно, не проронив ни слова.  Женщина и мальчик поели, и
Аниба  отложила еще часть еды  с собой  про запас, когда  показался  старик,
опиравшийся на весло.
     -- Ладно,  однако  плыть  пора. Как  бы  те  не  вернулись.  Беда тогда
будет,-- шумно вздыхая, посоветовал он.
     Без особых приключений он перевез беглецов на другой берег и даже помог
разыскать  пастухов, спавших возле потухшего костра. Растолкал  их и отвел в
сторону одного, что-то долго объяснял тому шепотом. Пастух согласно кивнул и
пошел ловить  своего  коня,  что  пасся  неподалеку  со  спутанными  ногами.
Проследив, что тот ускакал в ночную  тьму,  старик  повелительно обратился к
оставшимся двум пастухам:
     -- Я  вижу, как вы охраняете коней своего господина, но не скажу ему об
этом. С вами остаются мальчик и женщина.  И худо вам будет,  коль хоть волос
упадет с их  голов. Вы знаете, как поступает Ураз-хан с плохими работниками,
но я лично достану каждого из-под земли, если пожалуются на вас. Все поняли?
     Пастухи  вскочили на ноги и, понуря головы, стояли, ни слова не говоря.
Аниба была поражена,  что немощный  старик отдавал приказ  как  хозяин  этой
земли.
     Проговорив все это, старик повернулся и заковылял к своей лодке. Вскоре
послышался  плеск  воды, и  опять  стало  тихо. Пастухи опустились на колени
перед  костром  и  начали  раздувать  его,  пока  не  показалось  пламя  меж
подброшенных  сухих  ветвей.  Затем  они  предложили  беглецам   прилечь  на
расстеленные  и нагретые  их телами шерстяные  попоны. Те  не заставили себя
долго упрашивать и вскоре уже мирно спали.
     ...Аниба  проснулась  от тихого говора.  Не  поднимаясь  с  земли,  она
приоткрыла глаза  и разглядела нескольких мужчин, негромко беседующих друг с
другом. Уже  почти  рассвело,  и  холодный утренний  воздух белесыми клубами
вырывался  из ртов говорящих.  Женщина поняла, что вернулся  посланный ночью
пастух и с ним  приехало  еще двое мужчин,  одетых  в боевые доспехи. Они не
желали  их  будить,  но  время от времени  бросали взгляды на  спящих,  чтоб
угадать момент пробуждения.
     Аниба села на попоне и, зябко поеживаясь, спросила:
     -- Когда едем?
     -- Хоть сейчас,-- поклонился один из воинов,-- как прикажет госпожа.
     Один  из  пастухов  кинулся  к костру и подал  ей  стоящий там  кунган,
склонившись в низком поклоне.
     За  старухой  никогда  в жизни никто так не  ухаживал, а  тем более  не
называли "госпожей". Но она сочла это хорошим  предзнаменованием и даже вида
не  показала,  что  впервые  встречается  с  подобным  обращением. Меж  тем,
поразмыслив, сообразила,  что  ее  принимают  не  за  ту, но  разочаровывать
пастухов не стала, а с достоинством произнесла:
     -- Люблю пить по утрам теплое кобылье молоко. Выпив  две пиалы любимого
ею  молока, разбудила  и  Сейдяка,  напоила его и лишь  после  этого,  легко
поднявшись на ноги, сообщила:
     -- Мы готовы, можно ехать.
     Ей  подвели послушную  средних лет кобылку,  а Сейдяка  посадил впереди
себя угловатый плотный воин, поскакавший впереди всех.
     К полудню  они  достигли речки Вагай, где  был  улус Ураз-хана. Он  сам
вышел встречать прибывших и, почтительно приняв  Сейдяка  на руки,  провел в
собственный шатер.
     -- Я знаю  обо всем, ничего  не говорите,-- обратился он к Анибе,-- для
всех  вы родственники моего  старшего  сына,  который  на  зиму откочевал на
Барабу. Не нужно моим людям знать, кто вы есть на самом деле.
     -- Вам виднее,-- опустив глаза,  промолвила Аниба. Ей хотелось спросить
Ураз-хана, почему он не поднимет  своих людей против степняков, и тот словно
прочел в ее глазах этот вопрос.
     --  У  меня  не так  много  людей,  чтоб защитить  вас, если вдруг сюда
заявятся степняки. Но думаю, что этого не случится. Живите пока здесь, а тем
временем выяснится, жив  ли  хан Едигир и  кто  из ханов  и беков перешел на
сторону  степняков. Тогда и решим, как действовать дальше. Я был  другом его
отцу, а потому мой дом -- ваш дом.
     С этими словами он вышел из шатра, и беглецы остались одни.
     -- Ладно, сынок, видно придется нам здесь пока пожить. Хорошо?
     -- А как меня мама  найдет тут? -- неожиданно задал мальчик  вопрос, на
который вряд ли кто мог ответить.
     -- Ей сердце дорогу к тебе укажет,-- ответила старая мамка  и незаметно
вытерла слезу со щеки...


        КРИК ЗАГНАННОГО ЛОСЯ

     Уйдя  в  лес  из  своего  селения,  бабасанцы  заняли  полуобсыпавшиеся
землянки  и быстро привели их в  порядок. Мужчины отправились  на  охоту,  а
женщин   ждала   обычная  работа   по  подготовке  к  надвигающейся  зиме  и
приготовлению  пищи  для  многочисленных малышей.  Пошли с охотниками  и два
приставших к бабасанцам воина-степняка Ишкель-ды и Томасы.
     Охотники,  неслышно  ступая,  передвигались  по  осеннему  лесу,  держа
направление  в  сторону болота,  где  обычно ложились на дневку лоси. Только
молодые  воины, которым  все было в новинку, никак не могли приспособиться к
шагу идущих  впереди мужчин  и то  налетали на  низко  опущенную  ветку,  то
цеплялись ногами за корневища.
     -- Тише, вы,--  показал  им кулак, даже  не  оглядываясь, Азат, который
руководил всей охотой.
     У мужчин  за спиной были длинные луки, а  в руках копья.  Шли  пока все
вместе, но,  дойдя до кромки болота, разделились на две группы,  и первая из
них  пошла в  обход.  Они  должны  будут  поднять  лося  и  выгнать того  на
остальных. Ишкельды и Томасы  остались на  месте и подошли поближе к  Азату,
Тот посмотрел с усмешкой на них и спросил:
     -- Вы хоть лося-то  живого когда видели? Нет?! Так я и знал. Ну,  скоро
увидите. Это что корова, только ноги длиннее и рога побольше  будут.  Сперва
будем  из луков стрелять, а потом уже на копье брать,  коль не сможем убить.
Поняли?
     Друзья  согласно кивнули головами, не показывая вида,  что  ноги у  них
предательски подрагивают и они уже не рады своему участию в охоте.
     -- Ладно,-- продолжал меж тем  Азат,--  растягиваемся цепью  так,  чтоб
каждый  видел соседа, и медленно идем по болоту. Кто первый увидит сохатого,
пусть даст знать.
     Осенний лес с опавшей листвой был чист и прозрачен, и человек, попавший
в него, сам видел далеко  окрест и  был  виден другим. Оставшиеся  охотники,
числом  около десяти,  растянулись  на довольно  большое  расстояние друг от
друга и,  тихо ступая, останавливаясь за  деревьями,  рассматривая  следы на
земле, медленно пошли в  глубь болота. Ишкельды с Томасы поставили на правый
край,  а меж ними  встал старый Сеид,  который постоянно  хмурил лоб и нюхал
носом воздух.
     --  Слышишь? --  спросил он шепотом Томасы, показывая рукой на нос и  в
сторону болота. Томасы ничего не услышал, но согласно закивал головой.
     <i>--</i> То сохатый близко,-- прошептал Сеид,-- готовь лук,-- и вложил стрелу
в свой, зажав копье под мышкой.
     Но они шли и шли,  а лось  все  не появлялся. Хлюпала вода  под ногами,
кочки  становились  все  выше,  ноги проваливались  глубже, и  Ишкельды  уже
несколько раз зачерпывал воду в сапоги.
     Наконец, где-то раздался слабый хруст ветвей, потом хлюпанье воды, и из
центра людской цепи раздался крик:
     -- Вижу! Вижу! На меня идет!
     Молодые воины было, рванулись на крик, но их остановил Сеид:
     -- Куда  рыпаетесь! Тут ваше место, а там и без вас управятся.  А вдруг
как он развернется да в эту сторону попрет?!
     Слева  от них  свистнула  стрела, потом  другая, кто-то закричал, верно
отпугивая сохатого, слышно было, как  люди, тяжело ступая, бежали по болоту.
Неожиданно прежние  звуки  покрыл  громкий  рев  зверя. Парни  вздрогнули  и
поежились. Они еще не видели лося, но  по реву представили себе его размеры,
и им сделалось жутко.
     -- Видать,  хорошо зацепили его, что так орет,-- высказал предположение
Сеид,-- сейчас точно в сторону рванет. Как бы не к нам.
     В  это  время послышались крики загонщиков, которые  обходили болото  и
теперь возвращались  обратно. Лось был уже ранен несколькими стрелами в шею,
грудь,  спину,  но  они  причинили  ему  лишь  сильнейшую  боль,   не  ранив
смертельно.  Ошалевшее от  боли  и  криков  животное заметалось в кругу  меж
наседавших на него людей и, низко опустив  голову  с лопатообразными рогами,
пошло напролом.  Но охотники дружно  встретили его копьями, ударив в голову,
разорвали длинное ухо. Один успел заскочить сбоку и ткнул в живот.
     Лось, поняв, что здесь ему не пробиться, неожиданно  рванулся  влево  и
сбил того, кто пронзил ему брюхо. Не  обращая на  упавшего внимания,  он что
есть мочи  рванулся  в ту сторону,  где людей не было  видно. А  именно там,
притаившись за толстыми осинами, стояли Ишкельды и Томасы.
     Они  увидели, что прямо на них несется обезумевший лось, весь утыканный
стрелами, которые качались в такт бегу. Натянув луки, они пустили по стреле,
которые впились в бока животному, но ничуть не приостановили его бег. Тогда,
отбросив луки в  сторону, они схватились за копья, изготовившись к бою. Друг
от друга они находились на расстоянии десятка шагов, и лось,  поливая кровью
мокрую болотистую землю, несся прямо меж ними. Парни даже не знали, видит ли
он  их, и, выбрав  момент,  почти  одновременно  метнули  копья,  целясь под
лопатку. Сохатый захрипел, качнулся, но  продолжал свой бег,  правда, уже не
столь  уверенно. Молодые охотники в это  время были полностью беззащитны, и,
пожелай  тот  с  ними расправиться,  им бы пришлось плохо.  Тем  более,  что
остальные охотники находились достаточно далеко и на выручку не успели бы.
     Лось  вбежал  в  кустарник, раздвигая его мощной  грудью,  и скрылся из
вида. От собственного бессилия они вскинули вверх  руки, досадуя на неудачу,
но вдруг  из кустарника послышался громкий  хрип и удар  о землю. И в тот же
момент кто-то закричал:
     -- Я убил его! Он мой! Я взял его!
     Друзья узнали голос Сеида, который еще совсем недавно находился рядом с
ними, и они  только теперь  заметили,  что  его  нет, а  там,  где он стоял,
валялось брошенное на землю копье.
     К  ним уже бежали  и  остальные охотники  с  копьями  наперевес, все  в
болотной жиже, заляпанные комьями грязи. Впереди, широко открыв рот и тяжело
дыша, разбрызгивая воду и перепрыгивая через кочки, несся Азат.
     Ишкельды и Томасы  кинулись  в сторону  кустарника, откуда кричал Сеид.
Раздвинув  ветки, они  увидели  огромную тушу лося, который  дергал  задними
ногами  в предсмертной  конвульсии, и держащегося за копье,  что  торчало из
левого  бока  животного,  старого Сеида. Он  не  переставал  радостно орать,
нажимая на древко копья:
     -- Мой лось! Мой! Я его взял! Пусть все видят!  Подбежали все охотники,
и  Азат, вынув нож,  пошел  к голове животного, чтоб перерезать тому глотку.
Ишкельды нерешительно подошел к Сеиду и робко проговорил:
     -- Вроде как это мое копье будет, а твое там, под деревом лежит, где ты
его потерял.
     Дружным смехом встретили остальные охотники слова юноши.
     -- Сеид у нас самый храбрый охотник!
     -- Штаны-то, штаны-то мокрые у него!
     --  Даже копье свое  потерял!  -- хохотали охотники, а Сеид лишь крутил
головой и сверкал глазами, не зная что ответить.
     Наконец он решил, что лучше  для него будет посмеяться вместе со всеми,
и крикнул:
     -- Я за  ним  так быстро бежал,  что  и копье бросил. Хотел  его за ухо
схватить, а он, как меня  увидел, так и упал. Испугался,  видать, шибко. Вот
какой я страшный, однако!
     Все засмеялись  еще громче, и некоторые  подошли к  старику, похлопывая
его по плечу, сбили на лоб шапку.
     -- Молодец, Сеид, теперь будем  звать тебя  Сеид  -- гроза лосей! Пусть
они знают и боятся тебя.
     Тут  же  приступили к  освежению туши. Другие мужики запалили  костер и
поджаривали на тонких прутиках куски мяса и еще полусырое отправляли в рот.
     Присоединились к остальным и Ишкельды с Томасы. Сам Азат похвалил их:
     --  Так  скоро хорошими охотниками станете,-- говорил он парням,-- глаз
точный, сила тоже есть, все лоси ваши будут. Молодцы!
     Разделив  поровну  добычу,  пошли  обратно  к  селению.  Там  уже  были
разведены  костры,  и мужчин  приветствовали радостными криками. Вечером все
собрались в центре лесного  поселка, чтоб поговорить о своем житье и решить,
где им зимовать: здесь, в лесу, или вернуться обратно к реке.
     Сошлись на  том,  что  нужно послать  разведчиков  в другие селения для
выяснения обстановки.
     -- Если  степняков разбили, то можно спокойно  возвращаться обратно,  а
если они  победили,  то...  надо подумать,--  высказал общее мнение  охотник
Азат.
     На парней, примкнувших к ним от степняков,  никто не обращал  внимания.
Будто не о их соплеменниках шла речь. И сами юноши  молчали, словно родились
сибирцами. В  землянках  их ждали  жены,  а  о чем-то другом  они пока и  не
думали.
     Долго рядились, кому идти в разведку.  Наконец, решили, что Азат пойдет
как самый опытный и знающий, а с ним отправить Ишкельды и Томасы, как хорошо
зарекомендовавших себя  на  сегодняшней охоте.  На  самом же деле  никому не
хотелось рисковать собственной головой, а вот чужаки...  чужаки другое дело.
Если и погибнут, то все одно не свои.
     ...Утром,  еще по темноте выехали верхом, захватив с собой немного еды.
Вскоре они  выбрались к  реке  и проехали рядом со  своим селением, вспугнув
кучу воронья, что обследовали оставленное жилье в поисках; остатков еды.
     -- Ишь ты,  сколько их налетело,--  покачал головой Азат,--  теперь они
тут хозяева.
     К полудню добрались до соседнего  селения и увидели, что  жители уходят
небольшими группами, навьюченные разным скарбом, в сторону леса.
     -- Эй, соседи,-- крикнул им Азат,-- куда путь держите?
     Некоторые узнали его и остановились поговорить.
     -- Опять  из степи сарты заявились.  Видать,  грабить  будут,  в  полон
брать, последнее, что есть, заберут, вот мы и подались в лес.
     -- Говорят, что был шибко большой бой и наших  ханов там поубивали всех
как есть. Теперь у нас другой хан будет  с волчьей головой и  хвостом, как у
росомахи.
     -- Нам говорили, что он питается  малыми  детьми и каждый день для него
жарят на костре годовалого младенца.
     -- А вы, бабасанские, что, на месте сидите, али тоже в леса ушли?
     --  Да  мы  уж несколько дней,  как на  Гнилое болото перебрались.  Там
спокойнее будет отсидеться. Вы чего-то запозднились,-- ответил Азат.
     -- Успеем еще... Голому собраться только подпоясаться... Уйдем в лес, и
поминай как звали... Пусть там  ханы меж собой выясняют, кто из них главнее,
а нам детей растить надо.
     --  Да...-- в раздумье  проговорил Азат, обращаясь к своим спутникам,--
видать,  жители всех деревенек собрались в леса да на болота уходить. Дальше
можно и не ездить, самое главное узнали. Видать, теперь ваш хан нами править
будет,  коль обратно  в  степь не убежит. Как думаете, орлы, обратно ваш хан
пойдет али здесь зимовать будет?
     -- Нам он о том не говорил,-- отшутился Томасы,-- но в Бухару навряд ли
скоро пойдет. Зачем тогда сюда шел?
     -- Да,-- согласился с ним и Ишкельды, я слыхал, что его там, в  Бухаре,
не шибко-то и ждут. Потому сюда он и полез в ваши болота.
     -- Мы его  сюда не  особо и звали,-- беззлобно огрызнулся Азат,-- но уж
коль пришел, то пущай правит как положено. А что, верно, что он младенцев на
обед жрет?
     -- Не знаю... Чего-то я такого не слыхал,-- пожал  в недоумении плечами
Томасы,-- только я с ним рядом не сидел и из одного казана не черпал.
     -- Врут, поди,  бабы,-- согласился Азат,-- а то он так всех наших детей
сожрет и за  нас примется.  Ну, да я-то для него костляв покажусь, подавится
чего доброго. Ладно, айда обратно. Все узнали...
     Вечером они уже  вернулись в  лесной поселок, сообщив соплеменникам обо
всем услышанном. Тут же провели и совет, куда собрались все мужчины поселка,
     Долго рядили, Как жить  дальше.  Старики предлагали идти еще дальше, за
болото. Но постановили еще выждать, а там  уже и решить окончательно, где им
зимовать.
     Когда все  разошлись, Томасы ткнул  Ишкельды в  бок  и мотнул головой в
сторону леса. Они отошли подальше от землянок, где их никто не мог слышать.
     <i>--</i>  Чего-то  мне все  это не особо нравится,-- начал Томасы,-- идти еще
дальше в лес, прятаться...
     -- А чего ты предлагаешь? -- поинтересовался товарищ.
     -- Уходить отсюда надо, вот что.
     -- И наших жен бросить тут?
     -- Жен?! -- скривился Томасы. Таких  жен в  каждом ауле найдешь сколько
хошь и еще следом побегут.
     -- Там нас ханский палач мигом на кол пристроит.
     -- А  кто  сказал тебе,  что надо к ним идти? Мы с тобой и сами по себе
могли бы неплохо прожить. Так говорю?
     -- Это как же? Двоих нас не те, так эти повяжут.
     -- Не повяжут. Можем еще парней подговорить что поздоровее и свой отряд
организовать, промышлять по селениям.
     -- Это значит разбойничать? Так что ли?
     --  Какая разница, как называть.  Главное, чтоб начальников  и башлыков
надо мной не было. Не люблю я этого.
     -- И когда ты уходить собрался? -- печально проговорил Ишкельды.
     -- Да хоть бы и завтра. Возьмем коней, оружие какое есть, еды немного и
айда вперед.
     -- Нагонят нас, как хватятся.
     --  Не  нагонят.  Скажем, что на  охоту  собрались. А пока  я тут двоих
приметил  здоровяков,  с  ними потолкуем, может, и согласятся.  А сидеть тут
сиднем, детей  нянчить, по лесу за лосями таскаться, нет... не по мне это.--
Томасы упрямо, по-бычьи наклонил голову и исподлобья глядел на друга.
     -- Дай до завтра подумать. Хорошо?
     -- Подумай,-- согласился тот и медленно пошел в селение.


        ВРЕМЯ ЯРОСТНОГО БЫКА

     Первый снег, что покрыл сибирскую землю, вызвал среди степняков немалое
замешательство. Никто не  ожидал, что зима  накатит  так рано, и  почти  все
надеялись уйти обратно в родную степь.
     Прежде всего пугали морозы, о которых рассказывали всякие чудеса, будто
даже птица на лету может замерзнуть. А теплой одежды  не было практически ни
у кого.
     Не знали, как быть с лошадьми, точнее, с кормом для них. В степи-то все
просто  -- разгребет  конь снег копытом,  и трава вот она, наклонись и щипли
сколько влезет. Тут же так землю засыплег, что не только траву, но и упавшее
дерево не найдешь.
     К тому же многих тянуло домой, к родным, где  остались  у кого семьи, а
кто-то  хотел просто  повстре чаться  с друзьями, зайти к соседу посудачить,
посидеть в тепле. А что тут? Ни жены, ни родни... Одни леса и болота кругом.
Тоскливо...
     И самое главное, что молчит хан про оплату за поход. Воины к юзбашам, а
от тех  разве доброе слово  услышишь? Пошли разговоры, что золото для оплаты
украли. Другие  клялись,  что  все  золото  Кучум отдал  сибирским бекам  за
обещание не воевать с ним.
     А тут  еще слух пошел, что движется на них с полуночной стороны большая
армия  сибирских  народов, которую ведет  непобедимый  и  могучий  богатырь,
который берет человека за ноги и рвет напополам.
     Неспокойно  в  Кашлыке...  Целыми  днями  играют   воины   в  кости  да
пьянствуют,  выменивая за вино все, что награбили за время похода. Хватаются
за кинжалы, ссорятся.
     Алтанай уже  несколько  раз, сам не особо трезвый,  заходил  в  ханский
шатер  и,  нерешительно  потоптавшись  у  входа и  позевывая  от неловкости,
произносил нараспев:
     --  Пора бы и делом  заняться...  Мы  ведь воины, а не имамы какие  али
евнухи, чтоб без дела сидеть. Чего ждем-то?
     Кучум мрачно поднимал на  него лобастую  голову  и, ничего не объясняя,
говорил одно и то же:
     --  Сибирь  наша. Что еще?  Отдыхай. Сам говорил, что устал. С  кем  ты
воевать собрался? Где видишь армию? Где?
     -- Да нигде не вижу...-- мямлил башлык,-- но делать-то чего?
     -- Отдыхайте. Пейте, ешьте, спите.
     -- Спите...-- повторял  за ним Алтанай,--  сколько!  можно спать? --  и
уходил ни с чем.
     Так  продолжалось  почти  каждый  день,  и  неизвестно  сколько бы  еще
тянулось, если бы  не выпавший в ночь снег. Воины  собрались группами и, уже
не скрывая своего недовольства, громко выкрикивали:
     -- Мы не согласны тут замерзать! Пошли обратно домой!
     -- Где обещанная плата? За что дрались? Кто нам заплатит?
     -- Пусть хан скажет что он задумал!
     -- Где хан?! Позвать его сюда!
     -- Не желаем больше ждать!!!
     Обеспокоенный  Алтанай влетел в  шатер,  где Кучум уже натягивал поверх
кольчуги стальной панцирь, готовясь выйти наружу.
     -- Какая  колючка им сегодня под  хвост  попадает зашумел встревоженный
башлык, -- так просто их не удержишь, Надо выйти к ним.
     -- Сам вижу,-- зло бросил  тот,-- собери всю  охрану и  надежных  людей
возле моего шатра. Дело, видать, жаркое будет.
     Алтанай исчез, кинувшись по городку сзывать верных ему и хану людей. На
шум уже спешили  Сабанак, его друзья. Подошли и несколько шейхов из тех, что
постоянно были в Кашлыке. Остальные же ходили из селения  в селение, пытаясь
обратить сибирцев в истинную веру.
     Общими  усилиями  стали  успокаивать  расшумевшихся  воинов.  Из  шатра
показался наконец и  сам Кучум. Он молча постоял перед толпой  своих воинов,
вглядываясь поочередно  в  их лица,  а затем, широко улыбнувшись,  как после
хорошего обеда, спросил:
     -- Чего шумим, славные воины?
     -- Обратно хотим, домой!
     -- Когда платить станешь?!
     -- Снег вон уже, а у нас ни одежды, ни корма для коней нет.
     -- Надоело без дела сидеть!
     -- Сколько еще тут нам мерзнуть?!
     -- Мы  в  поход шли, а  не тебя  стеречь!  --  угрожающе крикнул кто-то
сзади.
     Но   главное  требование  бунтовавших  было,  чтобы   хан  выплатил  им
положенное за поход, как и условливались с самого начала.
     Кучум  чуть помолчал, дожидаясь,  пока крики  стихнут,  и все  с той же
улыбкой сказал достаточно громко, чтоб слышали и стоящие в задних рядах:
     -- Дед мне как-то рассказывал, когда  я еще  совсем мальцом  был. Пошли
они так же вот  в поход на соседнего хана.  Я уже не помню, как  того хана и
звали, давно  это было. Разбили  его, дворец  его заняли,  весь гарем взяли,
богатства его поделили. Все довольны. Пошли обратно. Домой, значит. Там один
отряд идет, здесь другой. И что вы думаете? Хан тот уцелел, отсиделся где-то
и  налетел ночью на их  отряд, вырезал. Потом на  другой. И так поодиночке и
перерезал   почти   всех,--  Кучум   ненадолго  замолчал,  оценивая  реакцию
слушателей, которые совсем не ожидали от него подобного,  а  потому слушали,
приоткрыв рты и не перебивая хана.-- Ну,  дед-то  мой  спасся. У него  воины
хорошие были и кони быстрые.  Ушли  от погони.  Почти никто из  того  похода
назад и не вернулся. Почему, я спрашиваю? Да потому, что  главного врага они
не  схватили,  не раздавили гадину.  А  мы  с  вами как? Пойдем  обратно,  а
сибирцы-то в спину и ударят, перережут всех, как ягнят.
     -- Ты,  хан, сказки нам тут не рассказывай,-- послышался чей-то злой  и
срывающийся  голос  сзади,-- ты  их  своим  детишкам расскажи.  А нам  лучше
ответь, когда платить будешь.
     -- Платить, требуем оплаты! -- заорали со всех сторон.
     -- Дурьи  вы головы! -- сорвался  также на  крик Кучум.-- Ну, заплачу я
вам всем,  а вы  их  тут же  пропьете, в  кости просадите,  а  с  чем  домой
пожалуете?!
     -- То наши  заботы,-- отвечал все тот же злой  голос,--  мы не считаем,
как ты свои собственные деньги тратишь.
     -- Вы  еще  десять  раз спасибо мне скажете, что не выдал  вам сразу,--
попытался Кучум воззвать к голосу разума.
     -- Давай деньги!! -- почти в одну глотку заорали собравшиеся.
     Алтанай с Сабанаком и  юзбашами, стоящие  почти плотную  перед  ханским
шатром,  положили  руки  на  сабли, готовясь  выхватить их, как  только ряды
бунтовщиков  придут в движение. Но  Кучум  все еще  надеялся закончить  дело
миром.
     -- Вы не даете мне договорить, а уже орете, как стадо баранов. Молчать,
когда с  вами хан  говорит! -- неожиданно закричал он на весь городок тонким
визгливым голосом.-- Молчать! А то получите у меня мешок с дерьмом!
     Его крик заставил замолчать  бунтующих и  остановиться,  не  доходя  до
шатра буквально несколько шагов. Но все тот же голос упрямо произнес:
     -- А ты нас не пужай, мы уже пуганы...
     -- Цыц! Я вам сказал! Вы  поначалу уговор выполните, а потом уже оплату
требуйте. Забыли про уговор?
     -- Какой еще уговор? -- спросил здоровенный  детина с черной  свисающей
клочьями бородой, с добродушными по-детски глазами.
     -- А такой, что мы идем в поход на сибирского правителя, что самовольно
занял трон, принадлежащий моим предкам. Войско сибирцев  мы разбили, столицу
их заняли, а хан их где? Я вас спрашиваю, где хан Едигир? Бежал он  и сейчас
где-то армию  собирает, чтоб  нам в тыл ударить.  Я  вам деньги выдам, а что
потом? Вы деру дадите, а он тут как тут. Вот пока мне его голову не принесут
-- не бывать расчету! Не выполнен уговор! -- и Кучум, тяжело дыша, замолчал,
утирая тыльной стороной руки пот, который несмотря на холод капал со лба.
     Толпа, пораженная неожиданным поворотом дела, замерла  и,  не зная  как
вести себя дальше,  заколебалась,  зашушукались воины промеж собой. Но общее
напряжение спало, и назревающего взрыва можно было уже не опасаться.
     Наконец,  здоровенный детина,  стоящий в  первом  ряду, запустил руку в
бороду, с трудом подбирая слова, заговорил:
     --  Я чего  скажу, значит... Может  ты,  хан,  и  прав, что  уговор  не
выполнен, да только  где его, сибирского хана, взять-то?  Он сейчас где-то в
лесу  на кочке болотной  сидит  и посмеивается  над нами...  А мы  ищи  его,
значит... как  же его сыщешь?  Ты  нам покажи его, а  мы  уж возьмем его  за
горло,-- и детина свел вместе обе здоровенные ручищи и потряс ими.
     Сзади послышались одобрительные крики и смешки:
     -- Да... Ты уж, Аблаза, как возьмешь так и не отпустишь, пока он дух не
испустит... Знаем мы тебя...
     Видать, Аблаза был известен своей недюжей силой, и его  слова встретили
с одобрением.
     Кучум, как видно, ждал этих слов и тут же перехватил инициативу:
     -- Так вы думаете, что я просто так здесь сижу? Жду, когда с неба белые
мухи полетят?  Нет, вижу, что не уважаете вы своего хана,  коль так думаете.
Давно уже отправлены лазутчики, которые ищут его, и как только выследят, так
и схватим его. Вот тогда и произведем полный расчет. Решайте сами, кто здесь
со мной останется, а кто пойдет обратно на родину. Ждать осталось немного.
     -- Быстрей бы...-- сказал кто-то, и воины начали понемногу расходиться,
успокоенные услышанным.
     Меж тем Кучум  шепнул что-то  на ухо  Алтанаю, и тот  двинулся в толпу,
раздвигая  всех могучим  плечом. Непонятно было,  то ли он ищет кого, то  ли
просто пошел  на другой конец городка.  Хан же вошел в  шатер и  опустился в
изнеможении на подушки. Следом вошел Сабанак, понуря голову.
     -- Что нужно? -- недовольно спросил  Кучум, желающий побыстрее остаться
один.
     --  Хан,--  заговорил  тот  почтительно,--  их  надо отпустить, хотя бы
часть.  Сегодня  бунт уняли, но они  не  успокоятся и поднимутся вновь.  Нет
разве?
     -- А ты забыл, что золото у нас похитили в ту  проклятую ночь, когда  я
сам  едва остался жив? Тех разбойников искали, но пойди отыщи их в болотах и
лесах. Может, они и утонули совсем. Кто знает...
     --  Деньги  или  звериные шкуры можно  взять  у местных  беков  и мурз,
которые не спешат заплатить тебе положенный оброк...
     -- Сам знаю и  без сопливых,-- грубо перебил его Кучум,-- не пришло еще
время требушить их. Рано...
     Сабанак  в  растерянности пожал плечами,  как  бы говоря: "Раз  ты  все
знаешь, то решай сам..."
     Вошел Алтанай, отирая блестевшее от пота лицо.
     --  Узнал, кто орал громче  всех. То Зайнулла из пятой сотни. Завтра же
разберусь с ним...
     --  Не надо,--  остановил его  Кучум,--  так  только  новые волнения  и
недовольство  вызовешь. Отправь его лучше с заданием к  тому же Соуз-хану, а
там пусть  его твои люди  на дороге встретят.  Мало ли  чего может  в дороге
случиться. Все понял?
     -- Все,-- кивнул тот большой головой,-- кого еще с ним отправить?
     -- Сам решай,-- отмахнулся от него, как  от назойливой мухи, Кучум,-- у
тебя  голова или кочан капусты на плечах? Порядок  в войске поддерживать, то
твои заботы.
     Алтанай  чуть потоптался посреди шатра и, повернувшись, пошел к выходу.
За  ним двинулся  и  племянник.  Но  тут  внутрь  шатра  стремительно  вошел
Карача-бек  и, словно не  замечая выходившего башлыка и Сабанака, направился
прямо к  хану.  Те, удивленные происшедшей в  визире переменой, задержались,
желая послушать, с  чем тот заявился. Несколько дней назад  его отправили на
розыски Едигира вместе со старым рыбаком Назисом, который должен был указать
место, где он  видел сибирского хана.  И вот  теперь Карача-бек вернулся.  С
добрыми ли вестями?
     -- Говори,-- кивнул ему Кучум. Но тот незаметно показал на стоявших  за
его спиной Алтаная и Сабанака, как бы давая понять, что их присутствие здесь
нежелательно.-- А  вы чего  встали? Идите, вы мне больше не нужны,-- властно
обратился к ним хан. Переглянувшись, те вышли.
     -- Да,  однако эта  кукушка  всех  других перекукует,--  уже  на  улице
сплюнул себе под ноги Алтанай.
     -- Не говори,-- согласился племянник,-- хитрая лиса...
     Меж тем Карача, понизив голос, вкрадчиво заговорил:
     -- Мой  хан,  я уже знаю, что  среди  воинов бунт и недовольство. И мне
думается, что начальники твои,-- он показал через плечо туда, где только что
скрылись башлык и племянник,-- не во всем откровенны с тобой.
     -- Что ты имеешь в виду? -- Кучум даже привстал с подушек.
     -- Неужели ты и сам не знаешь, что они лишь саблей владеют хорошо...
     -- Это уже немало,-- оеребил его хан,--они хорошие воины.
     <i>--</i> Может, они и хорошие воины,  да только не боишься ли ты,  что у тебя
за спиной зреет заговор?
     -- Заговор, ты сказал!
     -- А ты хочешь сказать, что такого не может быть?
     --  Я пока что  тебя  слушаю,-- было  видно, что хан весь  напрягся  от
услышанного и, верно, его мысли в чем-то совпадали со словами визиря.
     --  Может,  пока   они  еще  ни  о  чем  не  договорились,  но  при  их
попустительстве  творится  все,  что  случилось сегодня,  Я был среди них во
время одной пирушки, и то, что они говорили, заставляет меня так думать.
     --  Ну, так что  же ты тянешь, визирь  мой.--  Кучум сощурил  глаза,  и
недобрая усмешка блуждала по его смуглому лицу. Уже одно это  служило плохим
предзнаменованием.--  Говори все как  есть,  не стесняйся. Я готов  услышать
любую, даже самую горькую правду.
     Карача помялся для  вида,  будто  ему не  хотелось  выдавать  ближайших
ханских сподвижников, и как бы нехотя выдавил:
     --  Да ничего особенного  они и не сказали... Ну, разве что  есть много
других ханов,  которые платят более  щедро, нежели  ты... И  что  они  могут
увести все войско, а  тебе предоставить управлять сибирским ханством одному.
Но они, хан, были изрядно пьяны...
     -- Я все понял, не надо лишних слов,  а  то я подумаю,  что и ты с ними
заодно.-- Судя по всему, слова Карачи легли на благодатную почву, и если они
не подорвали  доброе отношение к  ханским воинским начальникам,  то зародили
изрядное сомнение.-- Ладно, хватит о них. С какими вестями ты вернулся?
     -- Рыбак показал место, где он повстречал хана Едигира и с ним была еще
какая-то  женщина. Хан был в беспамятстве после сражения, и она везла  его в
лодке куда-то в низовья Иртыша.
     -- Ты можешь их найти?
     -- В наших краях найти человека столь же трудно, как муравья на  лесной
поляне. Он где-то рядом, но...надо искать, так стану.
     -- Если тебе не помогут другие муравьи. Ты это имеешь в виду?
     -- Хан прав.  Надо сообщить всем, что за поимку Едигира будет назначена
хорошая награда, и желающих найдется сколько угодно.
     --  Хорошо, так и поступим. Сообщишь об этом всем бекам и мурзам. Пусть
они постараются.  Мне  уже  донесли,  что ханский  выкормыш  Сейдяк  спрятан
неподалеку отсюда. Завтра отправишься за ним.
     --  Слушаюсь, мой повелитель,-- Карача-бек повернулся,  чтобы  идти,  и
тут,  вспомнив  что-то, заговорил снова.-- Я не  доложил,  что  встретил  на
берегу  Иртыша,  там,  где искал  бежавшего  Едигира,  двух воинов,  которые
сказали, будто отправлены тобой для той же цели.
     -- О ком ты говоришь? -- наморщил лоб Кучум.
     -- Они здесь, возле шатра, под охраной. Я не поверид их словам.
     -- Пусть введут их.
     Карача вышел, и два стражника втолкнули в ханский шатер связанных одной
веревкой оборванных и грязных  мужчин. Те громко выражали  недовольство, но,
завидя хана, бухнулись на колени.
     --  Мы ни в чем не виноваты,-- запричитал один из них,-- на нас  напали
две сотни сибирцев, а  что  мы могли сделать с десятком человек против  них?
Лишь двое нас уцелело, бросившись в реку.
     --  Как  ваши имена?  -- спросил их  Кучум,  силясь  распознать  в этих
бродягах своих воинов.
     -- Уразбай и Мухамедшариф,-- выкрикнули те.
     -- Не сами ли вы сбежали с поля боя? -- Хан сдвинул брови,  прикидывая,
что  это могут  быть  и дезертиры, и тайные лазутчики. Затем велел  кликнуть
Алтаная.
     Тот  быстро  узнал  следопытов,  которые были  отправлены  сразу  после
сражения на поиски Едигира.
     -- Долго же вы шлялись где-то,-- проворчал он.
     -- Мы едва спаслись, а  потом  заплутали в лесу, отбивались от  зверей,
даже собственного  коня  съели, чтоб выжить.  Когда мы натолкнулись на этого
благородного человека, то едва не заплакали от радости...
     -- Это так,-- кивнул надменно головой Карача-бек.
     --  Ладно,  пусть отдохнут и продолжат  поиски вновь,-- принял  решение
Кучум.-- Едигира надо найти живого или мертвого. Идите все.
     На другой день Кучум разослал свои сотни по улусам с поручением взять с
местных беков дань во что бы то ни стало. Направлены были отряды и на поимку
Сейдяка и розыски Едигира. В Кашлыке осталось с полсотни человек для защиты.
Хан вызвал к себе старого Ата-Бекира и приказал:
     -- Слушай и  запоминай  кто о  чем  из воинов  толкует.  Особенно выяви
недовольных. Мне нужны верные люди, а  не псы, готовые  разорвать друг друга
из-за голой кости. Докладывай о всем услышанном только мне.
     -- Все понял, мой хан,-- склонился в поклоне начальник стражи,-- у меня
уже есть, что сообщить.
     -- Вот как? --  хан внимательно  посмотрел на  склонившегося  перед ним
Ата-Бекира.-- Молодец. Ты верно мне служишь. Так что там у тебя?
     -- Я знаю, где достают  вино для  ночных пирушек...-- промямлил тот,  и
его лисьи глазки заблестели от преданности.
     -- Уж не ты ли его продаешь? -- усмехнулся хан.
     --  Что  ты!  Что  ты!  --  замахал тот  короткими  ручками,  изображая
неподдельный ужас.--  Как  хан мог  такое  подумать о верном своем слуге. То
вино  воины меняют  на одежду и даже  на  оружие  у  рыбаков,  что  по ночам
приплывают к стенам крепости.
     -- Возьми верных людей и сделайте засаду. Схватить поганцев!
     -- Но хан не спросил, к кому попадает часть вина...
     -- И к кому же?
     -- К самому башлыку,-- шепотом проговорил старик,-- если он узнает, что
я сообщил об этом, то мне несдобровать.
     -- Если  не выполнишь  моих указаний, то  я сам сообщу Алтанаю о  твоих
словах. А если схватишь разбойников, то получишь награду.
     Охранник тяжело вздохнул и попятился из шатра.
     -- Ох,  тяжела моя  доля,  тяжела моя доля,  тяжела...--  причитал  он,
покидая Кучума.



        СКРИП КРИВЫХ ДЕРЕВЬЕВ

     Карача-бек  ехал на поимку  Сейдяка,  надеясь исполнить  это  быстро  и
удачно. С ним была сотня воинов, и он был  единственный начальник  над ними.
Радостная улыбка не сходила  с его лица -- хан теперь полностью доверял ему,
и  не за горами  был  тот  день,  когда  он, Карача,  станет  ближайшим  его
советником и полновластным правителем всего ханства.
     "Хан не знает  местных  обычаев и порядков. Без меня ему  не ступить  и
шагу. Военные  победы закончились. Теперь нужно другое оружие. Он недоверчив
от природы,  и внушить ему, что все вокруг только и думают, как бы  поскорее
вернуться обратно в Бухару, не так и трудно.
     К  тому же Кучум  законный  наследник х