Вячеслав Софронов. Кучум. Книга 2

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Вячеслав Юрьевич Софронов
     From: netrebo@mail.ru
     Date: 07 Dec 2002
---------------------------------------------------------------

     ОБ АВТОРЕ

     <i>Вячеслав Юрьевич Софронов  не мог  не стать писателем,  повествующим об
истории Сибири.  Романтический Тобольск, дальние экспедиции, походы, легенды
старожилов  о Ермаке  и хане  Кучуме  -- развили  в нем пылкое  воображение,
страсть к поискам и открытиям.</i>
     <i>Нужно  ли  говорить,  что  его  первый  роман  "Кучум" редкого читателя
оставляет  равнодушным,  заставляя  сопереживать  его  героям,  следить   за
развитием событий.</i>
     <i>Писательская судьба трудна и непредсказуема.</i>
     <i>Известно,   что   многие   литературные   произведения   своим  сюжетом
предвосхитили реальные исторические события, произошедшие значительно позже.
Исторический роман -- случай особый, в котором воссоздается прошлое и судьбы
людей, давно  ушедших  от нас. Некоторые  исторические личности известны нам
лишь по именам, упоминающимся в  летописях или иных документах.  Говорить, а
тем  более писать  о них необычайно  сложно и  тут нужно  немалое  мужество.
Только большой  жизненный  опыт  автора, интуиция писателя,  глубокие знания
истории  позволяют  рассказать  достоверно  и  непредвзято о  событиях давно
прошедших лет.</i>
     <i>Вячеслав  Софронов -- редкий  энтузиаст  и  поклонник  Сибири,  патриот
своего города.  Кроме  литературной  работы  он  занимается еще  и  научными
изысканиями  по  истории  края. Это  говорит  о  многом.  Ранее  таких людей
называли подвижниками.</i>
     <i>Хочется  порадоваться  за  автора,  за  его  неукротимую   энергию,  не
ослабевающий интерес к  истории,  пожелать не уходить от избранной  темы (на
мой взгляд, очень удачно  укладывающейся в историко-приключенческий  жанр) и
создать еще  не  один  роман  о тех  событиях,  что происходили когда-то  на
просторах нашей необъятной Сибири.</i>
     <i>А читатель пусть вместе с  героями книги отправляется  в  увлекательное
путешествие  и  с  интересом следит  за  их судьбой,  бурными драматическими
событиями  той далекой  эпохи  времен  Ивана Грозного, Ермака, хана  Кучума.
Удачи вам и автору.</i>

     Профессор Ю. П. Прибыльский
     г. Тобольск






















     <i>ОТ АВТОРА</i>

     <i>Сибирь  не только  огромна  по  площади, но  и населена многочисленными
народами и  племенами,  значительно отличающиеся друг от  друга историческим
развитием  и  бытовым  укладом  жизни.  Важна  и  ее  роль  в  евроазиатской
геополитике  и тот,  кто  направлял  политику  Сибирского ханства,  зримо  и
косвенно  влиял на ситуацию многих европейских дворов. С ее политикой должны
были  считаться, принимать  или противостоять влиянию ханов  Сибири. Сами же
сибирские правители идеологически тяготели  к среднеазиатским  государствам,
вынашивали планы реставрации Золотой Орды.</i>
     <i>Сибирское  ханство, завоеванное  шейбанитом  Кучумом,  располагалось  в
самом  центре  нашего  края,  подчинив  и  вобрав  в себя  мелкие  племенные
политические  союзы. Сюда едут  бухарские купцы,  приходят  охотники  с Оби,
заглядывают и московские  торговые  люди. Меха  -- вот главный интерес  всех
приезжающих в этот далекий сибирский край. Пушная валюта нужна любой столице
мира.</i>
     <i>В столице Сибирского ханства, Кашлыке, властной рукой правит хан Кучум.
Прошли уже многие годы после поражения династии рода Тайбуги. Но  жив  князь
Едигир, который уходит далеко на запад и волею судьбы принимает православие.
Живы  и другие  герои, что  боролись, любили,  страдали на страницах  первой
книги.  Само  действие  романа  постепенно  перемещается  в  вотчины  купцов
Строгановых, а затем -- в Москву,  Рязань, Бахчисарай, Бухару. Появляются  и
новые герои.</i>
     <i>А меж тем, хан Кучум, окрепнув, заручившись поддержкой соседних князей,
набирает отборное войско и тайно готовится к войне с Москвой.</i>
     <i>Вторая книга  романа "Кучум"  не  только  продолжает  первую,  но  идет
дальше, раскрывая все новые и новые действия того  времени, подводя читателя
к главнейшему событию XVI столетия -- присоединению Сибири к России.</i>
     <i>Автор  благодарит   всех,   кто  помог  ему   в  работе   над  романом:
руководителей  фирмы  "АТИКО"   Игоря  Юдаева,  Игоря   Шестакова,  главного
архитектора г. Тобольска Спиридонова  Андрея, а  также всех доброжелательных
читателей, дающих ему, автору, огромный творческий импульс.</i>























     <i>Андрею</i>
     <i>и Юрию,</i>
     <i>сыновьям моим,</i>
     <i>посвящается</i>




        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

        ХАН С ЛИЦОМ СТРАННИКА



        KEPEШ*

     Нет в Сибири более драгоценного зверя, чем Соболь. Ни Лиса, ни Бобер ни
даже царственный Горностай не могут соперничать с ним  по уму и хитрости. Он
--  самый  мудрый.  Он  -- самый  гордый.  Он -- самый трудолюбивый  из всех
сибирских зверей.
     Нет у него той силы, как у могучего Медведя.
     Нет у него удачливости Лисицы.
     Нет терпеливости Рыси.
     Нет таких клыков, как у Волка.
     Нет чуткости Зайца.
     Нет мудрости Бобра.
     Но он -- Соболь.
     Его и только его почитают за главного зверя люди земли Сибирской.
     О нем поют в своих песнях охотники этой земли.
     Он -- мозг Сибирской тайги.
     Он -- ум Сибирской тайги.
     Он -- душа самого прекрасного из сотворенного Богом на Земле края.
     Он знает, что происходит в любом уголке Сибирского царства.
     Он -- царь царей Сибирских. Он -- воин. Он -- отец этой Земли.
     С  берегов  теплых морей,  из  жарких  пустынных  стран, из  полуденных
мрачных земель  спешат в Сибирь люди торговые, чтобы поклониться  ему. Везут
серебро и драгоценные камни,  китайский  шелк, фарфор и восточные  пряности,
бледнолицых красавиц, лишь  бы  стать  друзьями, удостоиться  внимания  царя
Сибирского -- Соболя.
     Всех принимает  он,  всех  жалует  и благодарит  за любовь и почитание.
Никто не возвращается обратно без даров его царских.
     Идет  молва о  нем  по всей  земле:  славят его  все  языки и народы  и
поклоняются ему, сибирскому Соболю.
     Он -- хозяин земли.
     Он -- ключ этой земли.
     Он -- богатство сибирской Земли.

     Каждую зиму Аучы-охотник уходит  в лес ставить ловушки на зверя,  силки
на птицу, встретить сохатого в глухом тумане. Один уходит в лес Аучы-охотник
и  всю зиму,  пока  снег не  потяжелеет, не  начнет постанывать,  оседать на
землю, не набухнет,  как баба на сносях, живет он там. Ходит Аучы-охотник от
дерева  к дереву, от сосны  к ели, от березы к осине  по узким тропам идет и
следы зверя глядит, читает, счет им  ведет. Все-то он знает, ведает в  лесу:
сколько зайчишек горькую осинку  обглодали,  сколько тетеревов-косачей почки
на ольхе лущили, сколько  волков серых зубами в глухом лесу щелкают, мокрыми
носами добычу чуют.
     И уж доподлинно знает Аучы-охотник, где царственный зверь Соболь ходит,
живет, в каком дупле он себе жилье облюбовал, выбрал. Подойдет он  к  дуплу,
поклонится   низко,  шапку   снимет,  попросит:   "Покажись  мне,   господин
Соболь-Кеш. Доставь удовольствие видеть твой царственный лик!"
     Выглянет  из   дупла  Соболь-Кеш,  сверкнет  черными   бусинками  глаз,
пошевелит длинными усиками, кивнет охотнику царственной головкой и обратно в
дупло  скроется.  Попрощается  с  царем  зверей  Аучы-охотник  и  путь  свой
продолжает по зимнему лесу дальше зверей считать, наблюдать.
     Весной  принесут  звери  к  его избушке  собранную дань-оброк,  сколько
Аучы-охотник унести сможет. Попрощается он с лесом-урманом до следующей зимы
и в родной улус спешит, где жена и дети малые его давно ждут, поджидают.
     Так всегда было. Столько зим, сколько человек на земле жил и поклонялся
Великому Соболю. Но однажды пришел Аучы-охотник по первому снегу в лес-урман
и сколько не ходил, а не нашел ни единого следа царя зверей. Ушел Соболь-Кеш
от него и  весточки о себе не оставил. Заплакал Аучы-охотник, прибежал домой
и спрашивает у отца, слепого-старца: "Почему ушел от меня Соболь-Кеш? За что
обиделся? Чем не угодил я ему?"
     И  отвечал  ему  старец-слепец: "Хоть глаза  мои  давно не  видят  свет
солнечный,  но  разум пока  исправно мне  служит.  Ушел  от тебя  Соболь-Кеш
потому,  как срок пришел ему  другой  лес-урман искать и  тамошними  зверями
править. От верховного бога с самого  сотворения мира так завещано. Не может
царь  зверей Соболь-Кеш долго  в одном месте жить.  По всей Сибири ждут  его
звери..."
     -- Сколько мне теперь ждать? -- Аучы-охотник старца-слепца  спрашивает,
чуть не плача.-- Вернется ли Соболь-Кеш обратно?"
     --  Только  Главный шаман ответит  тебе. Он  с  верховным  богом беседу
ведет. Его и спроси.
     Аучы-охотник  пошел  Главного шамана искать. Тридцать  дней  ходил. Три
пары  лыж изломал, пока  нашел. Шаман на высокой  горе сидит, что до облаков
достает.  Только  пятки  ног  его больших  видно.  Говорит он Аучы-охотнику:
"Знаю, зачем пришел ты. Соболя-Кеш ищешь. Не найти тебе его. Ушел  он в мир,
что людям простым видеть  его не дано. Иди обратно домой и жди, когда он сам
пожелает снова вернуться".
     Поплелся  Аучы-охотник обратно,  слезы  рукавицей смахивает.  Вернулся,
ждать  стал, когда царь сибирских зверей  к нему в лес-урман пожалует. Много
зим ждал, но так и состарился, умер, а не дождался. Сын его  прожил столько,
сколько  положено  от  верховного  бога  на  земле  жить.  Тоже  умер.  Внук
Аучы-охотника подрос, воином  стал,  а в лес не  ходит, ловушки на зверей не
ставит. Никто не  научил  его этому.  Только однажды налетели  на  его  улус
враги-недруги.  Селение  пожгли.  Скот  угнали.  Люди  едва  убежать, в лесу
укрыться успели, спрятаться. Сидят под толстой красной сосной, горькие слезы
льют, как дальше жить не знают.
     Вдруг из соснового дупла выглянул зверь невиданный и говорит людям тем:
"Услышал я  про вашу беду горе и обратно  вернулся. Живите в моем  лесу, как
деды ваши  жили. Ведите счет зверью лесному  и будут  они вас  каждую  весну
оброком-данью одаривать, сколько вам того требуется".
     Догадались  люди,  что  был то  сам  Соболь-Кеш,  царь  лесных  зверей.
Построили  они  в  глухом урмане-лесу избушку, стали  там  жить,  по  тропам
звериным  ходить,  ловушки  ставить,  порядок  в  лесу  поддерживать.  Через
короткий срок не было во всей  земле сибирской более могущественного народа.
Едут  к  ним  отовсюду  купцы-менялы,  караваны  от  теплого моря  из  стран
поднебесных, спешат царю зверей Соболю поклониться. Идет о нем слава по всей
земле, и славят  люди Соболя  -- царя  зверей. И пока  правит он Сибирью, то
будут жить счастливо  люди самого прекрасного из сотворенного Богом на Земле
края и повторять:
     <b>СО</b> -- творил
     <b>БО</b>г
        Л</b>ю -- бов<b>Ь
     и мы
     ЕГО
     дети.



        ПРАВИЛА ДЛЯ ПОСЛОВ

        <i>После того как в Европе приняты решения, происходит отправление послов.</i>
     <b><i>Пусть ом  узнает,  размеры  государства  и крепостей и  пусть  собирает
сведения  о  драгоценностях,  средствах  к  пропитанию, об  охране  и слабых
сторонах. Места для расположения  своих войск и войск врага, для  сражения и
отступления их, пусть он наблюдает.</i></b>
     <b><i>Допущенный в  чужую  резиденцию пусть  войдет  в нее.  Пусть произнесет
царское послание, как  оно  ему сказано,  даже  если предвидит опасность для
жизни.   Пусть  он   замечает,  есть   ли  в   речи,   лице,  взгляде  врага
благожелательность к нему,  уважение к  его  речам,  сажают  ли вблизи царя,
оказывают ли ему почесть, считаются ли с его желаниями, проявляют ли доверие
к нему.</i></b>

        <i>Из древнего восточного манускрипта</i>



        ИЛЧЕЛЕК*

     Кучум не верил никому... Так жили его отец и дед -- и все, кому суждено
править миром. Он не верил своим  женам, их многочисленным родичам с глазами
голодной  лисицы. Подрастет сын, родятся другие дети  и ему придется  делить
меж ними все, что  завоевано, свезено,  увязано железной  рукой его  ханской
воли. И делить надо будет так, чтобы  сильному досталось по  силе, а слабому
-- по слабости. На выносливую лошадь и грузят  больше, и везет она дольше. А
слабого мерина держат  до первого снега, чтобы снять шкуру и сварить в общем
котле.
     Уже  несколько лет, трудных лет держал он свою ставку на ханском  холме
над своенравным Иртышом.  Подрос первенец  его,  Алей, рожденный  красавицей
Самбулой, дочерью могущественного хана Ангиша. Малыш рос толстый и здоровый,
со  смуглой  кожей и большими черными  распахнутыми всему  окружающему  миру
глазами. Он рано стал ползать, сбрасывая с себя  пеленки, выползая из  шатра
под лучи хмурого сибирского солнца, норовя подобраться к костру, и плакал от
боли, когда под маленькую ручонку попадал случайный уголек. Мамки с  испугом
бросались к малышу,  дули на ожог, мазали маслом, боясь  ханского  гнева  за
недосмотр. Но Кучуму нравилось глядеть как его наследник познавал  новый для
него мир. Потому он  и не попрекал  за недогляд,  а наоборот, смеясь, хлопал
себя по коленям, наблюдая за малышом.
     Он часто  брал Алея  в  свой  шатер и  долго  там  оставался  вдвоем  с
непоседливым,  рвущимся из  рук мальчиком,  желающим узнать  все сразу и обо
всем.
     Потом он  выносил Алея из  шатра, опускал на  землю  и  тот, благодарно
улыбнувшись большому и доброму существу, тут же улепетывал на  четвереньках,
смешно пришлепывая толстыми губами.
     Кучум с грустной улыбкой смотрел  вслед малышу и, оглаживая левой рукой
мягкую бородку свою,  в которой за прошедшую  зиму появилось с десяток седых
нитей, предвестниц  зрелости  и прошлых горестных  испытаний. Он представлял
сына  скачущим  среди воинских сотен,  пригнувшегося  к  потертому  седлу  с
зажатой  и выброшенной вперед рукой навстречу ветру полоской стали.  Ему  не
придется, подобно  отцу, отвоевывать  себе место под солнцем в этом  мире  и
уходить с нанятыми на чужие деньги  проходимцами  в северные земли, не  имея
даже  малой  надежды  на чью-то  помощь  и  поддержку.  Нет, он,  хан  земли
Сибирской, направит его на запад вслед  за  движущимся по небу шаром солнца,
по пути славных ханов Золотой Орды, чтобы вернуть утраченные некогда земли и
пастбища.
     Как перелетная  птица  летит от зимней стужи в теплые края,  чтобы едва
обозначатся забереги  на  северных озерах, вернуться обратно, так и степняк,
подобно  дикому  гусю,  уходит  на зиму в  неохватные  человеческому взгляду
степи,  распрягает боевых коней  до следующей весны. Коням и то нужен отдых,
чтобы,  вдыхая широкими  ноздрями стылый  воздух  степей, почувствовать себя
дикими существами,  не подвластными  человеческому  окрику  и  не  боящимися
свиста ногайки; им нужно забыть  запах крови,  дым пожарищ, людской,  жуткий
рев во время сечи. И коням нужен отдых...
     Кучум с полуприщуром, собрав вокруг глаз немногие пока морщинки, вдыхал
приятный дымок костра,  куда  время от времени работники подбрасывали охапки
полыни  и иструхшей березы, отпугивая  ненасытные  полчища  комаров,  ищущих
непрестанно свою жертву  и днем, и  ночью. Хан  смотрел  на  первенца, а сам
считал  годы,  которые  отпущены  ему  для короткого  роздыха,  собирания  и
скапливания сил, сколачивания новых сотен.
     Так,  степной  вольный  жеребец  не  может  оставаться  долго на  одном
пастбище и, умяв сочную траву  твердыми копытами, вдруг вскинув высоко вверх
голову, призывно заржав, бросается,  выставив вперед мощную грудь, в заросли
тугой зеленой травы,  больно хлещущей  по  бедрам. Вдавливая копытами землю,
перекатывая  мышцы  под  лоснящейся кожей от  шеи к  крупу, задрав голову, в
бешеном  галопе  он  прокладывает  тропу  для  всего  табуна,  уводя  его  с
вытоптанного куска земли на новый. И никто даже из опытных пастухов не может
предсказать,  когда вожак, уловив широкими  ноздрями  свежий  ветер, кинется
наперерез ему в голубеющее марево степи.
     Только  дай  волю  неуемному  жеребцу  и он уведет,  утянет весь табун,
безжалостно гоня и жеребых кобылиц, и малолеток, всего неделю сосущих матку.
Они,  выбиваясь из сил, тянутся вслед за табуном, вскидывая голову на тонкой
еще не окрепшей шее  вверх, жалобно зовут  матерей и  отстают,  теряются меж
диких трав и речных излучин, становясь легкой добычей волчьих стай.
     Яростный  жеребец  в своем  порыве  безжалостен к слабому  и  лишь этим
сохраняет свою породу, свою кровь, передавая семя самым выносливым кобылам и
загоняя неистовой скачкой старых помногу раз ожеребившихся маток, бросая их,
одиноких, посреди  степи  с бешено бьющимся  сердцем  и  тоской в  угасающем
взоре.
     Лишь иногда вожак останавливает свой  бег,  услышав  призывное жалобное
ржание   молодой   кобылицы,   не   желающей   бросать   сосунка-первогодка,
заблудившегося  меж  высоких  трав.  Мать,  зная,  что  погибнет  вместе   с
жеребенком, отстань она  от общей массы слитых как бы в одно  целое  летящих
тел,  не  может противиться  древнему  голосу  материнства,  поворачивает  к
упавшему на  землю малолетке,  громко трубя и  прощаясь с распластавшимся по
степи табуном.
     И  услыхав  голос,  который  год  назад  призывал  его,  вожака,  своей
молодостью  и страстью, узнавал его, пробуждая  острый вкус  запаха течки  и
сладострастия,  жеребец поворачивал  обратно  к неутешной  молодой  матери и
сгустку своей  жизни, явившемуся на свет карим или  вороным, чтобы  дать ему
последнюю попытку подняться, нагнать свой табун. Но упади, отстань жеребенок
во второй  раз, и вожак не повернет, бросит его без жалости. Ибо таков закон
Степи.
     Но вырастет жеребенок, окрепнет и  загрызет, забьет в первой же схватке
бывшего вожака, отогнав от молодых кобылок, и уже сам покроет всех до единой
и помчит табун, ни на миг не приостановив стремительный бег, оставив старика
в одиночестве с костлявой смертью.
     А  тот  и  не попросит о  снисхождении, хорошо зная  закон Степи.  Лишь
вытянет  голову,  чтобы  лучше  видеть  исчезающий  табун  в знойном  мареве
тяжелого, душного воздуха.
     И Кучум знал  древний закон Степи.  Не им  он придуман и  не ему менять
его.  Ему нужен был молодой  и  решительный приемник,  сильный и злой  воин,
который   сможет  сохранить  род,  дать   новую   жизнь  десяткам  таких  же
безжалостных сыновей, пришедших в этот мир для борьбы, чтобы все брать силой
и только силой.
     Таков закон Степи.
     Таков закон Жизни.
     Такова сама Жизнь.
     Кучум смотрел на первенца  и где-то в глубине мыслей отдаленно угадывал
сожаление  к  самому  себе, к тому  времени, когда  не сможет  вести сотни и
рубить  врагов  так же легко  и ловко, как делал это  всю жизнь. Легко и без
жалости. Без жалости и легко...
     Прошло  то  время.  Сладка  жизнь, как  сладко первое опьянение, первая
женщина, первая пролитая  кровь. Потом приедается  все: и вино, и женщины, и
враги. Ни что не веселит, не  греет, и каждый новый день несет не радости, а
заботы. Заботы о следующем дне. И в этом -- вся  жизнь. И никто не предложил
чего-то другого...

        * * *

     Сегодня в Кашлыке  праздничный  день:  из  Бухары  прибыли долгожданные
послы, а вместе с ними  и караван. Вон  они стоят  за стенами городка, и его
воины  меняют у купцов  собранные  с сибирцев драгоценные  меха  на  оружие,
пряности,  ткани. Бухарские послы пока отдыхают  после дальней дороги внутри
городка.   Их  двое  недоверчивых  и  опытных   воинов  с   обветренными   и
мужественными лицами. Даже  собственную  стражу поставили у  шатров,  нанеся
этим оскорбление ему, хану этой земли.  Впрочем, он бы на их  месте поступил
точно так же.
     С  Бухарой у  него долго не  складывались отношения. После  смерти  его
старшего  брата,  Ахмет-Гирея,  верного  подданного  Абдуллы-хана,  в Кашлык
никого  не  прислали.  Чего-то  выжидали, медлили.  Верно  думали,  что  ему
ненадолго удастся задержаться на ханском холме. Но они ошиблись. В очередной
раз ошиблись.  Тогда  он  сам, спрятав гордость в кулак, направил бухарскому
хану  богатые  подарки, которые  сделали бы  честь  любому  правителю.  Зная
жадность бухарских визирей, он не сомневался в успехе.
     Целый год прошел, прежде чем  посольство  вернулось обратно. Ни с  чем.
Пустые  и  обобранные.  Едва  пробились  через  отряды,  разбойничающие   на
караванных  тропах.  Кудаш-бек, что  ездил  с  грамотой  от него,  несколько
вечеров пересказывал  о  своих злоключениях. До Абдуллы-хана  его  так  и не
допустили. Выманивали  подарки,  обещая доложить хану о прибытии  послов  из
Кашлыка. Доложили? Аллах им судья.  Абдулла сказывался то больным, то уезжал
на охоту. И так целый  год!  Год просидеть  возле ханского дворца и  даже не
увидеть  полы его  халата! Так Бухара  указывала Кучуму  на  его  место  под
солнцем. Да  он и без них  знает, кому что уготовлено Аллахом в  этом  мире!
Ладно, они еще попомнят все унижения, выпавшие на его долю.
     Кудаш-бек  рассказывал, что в Бухаре неспокойно. В самой столице воинов
почти  не  встречал.  Верно,  все  они разосланы по границам ханства. Бухара
очень редко жила без войны. К жирному куску  всегда тянутся руки и  число их
не уменьшается, а множится день ото дня.
     Но самое главное, ради чего посольство Кудаш-бека имело смысл, и не зря
потрачены деньги, потерян год, -- это сообщение о войне между Абдуллой-ханом
и Хакк-Назаром. За эту тончайшую ниточку и уцепился Кучум. Она должна помочь
ему распутать бухарский клубок, открыть двери ханского дворца.
     На следующее лето в ставку Хакк-Назара он отправил хитрого Карачу-бека.
Но без грамоты. Зачем рисковать. Он  все должен был передать тому на словах.
Враг моего  врага  -- мой друг.  Карача-бек гнал  впереди своего  посольства
табун степных кобылиц, позаимствованных Кучумом у  тестя, хана Ангиша. Лучше
подарка и не сыщешь.
     Карача-бек вернулся  поздней осенью, иссеченный  степными ветрами,  и с
добрыми  вестями.  Хакк-Назар  приглашал сибирского хана  принять  участие в
набеге на гордую Бухару. Этого-то и надо было Кучуму. Конечно,  сам  в набег
он  не  пошел,  но  отправил по  весне  две  сотни  своих  нукеров  к  вновь
обретенному  союзнику. Сотни вернулись с богатой добычей и почти без потерь.
Правда, и на этот раз Бухара выстояла, отразив удар. Но на ее щите появилась
огромная трещина, и трон Абдуллы-хана значительно накренился.
     Через  небольшой  срок под  стены Кашлыка пришел  небогатый  купеческий
караван. Ничего особенного в нем не было. Обычный караван, обычные купцы. Но
караван-баша,  приглашенный   к  ханскому   шатру,  как  бы  между   прочим,
обмолвился,  что бухарские визири недоумевают, отчего не  приезжают более из
Кашлыка послы для встречи с Абдуллой-ханом, его давним другом.
     Вот  так.  Абдулла, оказывается, давний его друг! Кто бы  мог подумать,
что  у  него, Кучума, есть друзья  в  Бухаре?! Что  ж, от такой  дружбы грех
отказываться.
     И  опять пошли послы в далекую Бухару. На этот раз посольство возглавил
Карача-бек,  для которого,  казалось, не  существовало  ничего невозможного.
Если  Кучум не  верил ни одному из своих беков и мурз, то Караче-беку он  не
верил втройне. Но именно он был способен уладить дела с Бухарой.
     Карача-бек вернулся с удачей. Ему в  отличие от Кудаш-бека  не пришлось
провести бесполезный  год  в  Бухаре. Двери ханского дворца открылись  перед
ним, едва он  успел смыть с  себя грязь  от дальнего перехода. Его везли  во
дворец на  белом  скакуне,  покрытом красным ковром. Он был удостоен поцелуя
полы  халата  Абдуллы-хана.  Ему  были  оказаны  знаки  внимания,  как послу
знатного государя. С ним из дворца Абдуллы-хана отправили милостивую грамоту
Кучуму с приглашением в Бухару. Отныне он признан равным среди равных. И вот
сегодня  на  ханском холме состоится пир  в  честь бухарских послов. Сегодня
должно  случиться  то,  к чему  он  шел столько  лет. Да, он добился своего.
Наперекор всем и против их воли. Сам! Своей волей!

        * * *

     Кучум ощутил  холодок, пробежавший  по  телу,  и зябко  повел  плечами,
похлопал широкой ладонью по груди, прогоняя чувство тревоги.
     Снаружи в  шатер просунулась голова юз-баши, Чегулая, ведающего ханской
стражей.
     --  Мой  господин,--  почтительно  сообщил  он,--  послы  проснулись  и
совершают утренний намаз.
     -- Хорошо. Поставь в ряд две сотни от их шатров к моему. Проверь, чтобы
все воины в исправных доспехах были. Чтобы зверем смотрели на гостей, но и с
почтительностью. Понял?
     -- Все понял. Сотни ждут сигнала. Что еще?
     -- Кликни Карачу-бека. Пусть придет.
     Голова юз-баши исчезла. Послышались  негромкие крики,  топот,  бряцание
оружия. То строились сотни  для  почетной встречи гостей. Полог  шатра вновь
откинулся и Карача-бек остановился перед ним, чуть наклонив голову.  Он умел
это  делать:   наклонить  голову  ровно  настолько,  как  подобает  приличию
предстать перед  господином, однако ни разу (ни разу!) он не поклонился, как
то делали все остальные беки и мурзы. Знает себе цену, ох, знает!
     --  Все готово? -- спросил Кучум, не выказывая легкого раздражения, что
овладевало им каждый раз при разговоре с умным и хитрым визирем.
     --  Еще  вчера  все  было  готово,  мой  хан,--  ответил  тот,  как  бы
подчеркивая свою  расторопность  и  одновременно давая понять, что проверять
его излишне.
     "Может  показаться,  что я здесь совсем  ни  к чему",--  подумал Кучум,
сверля визиря пристальным взглядом. Но вслух мягко обронил:
     -- Ты, как погляжу, всю жизнь только и делал, что послов принимал.
     -- Каждая  птица  свое  место  в  стае знает,--  ответил,  как  всегда,
иносказательно  визирь.  Но Кучум  заметил как дернулось его плечо,  что тот
обычно тщательно скрывал, как и свою хромоту, усилившуюся после ранения.
     -- Смотри, как бы наши нукеры не перепились. Перед послами-то.
     --  Можно подумать,  пьяных  они  не видели. Иду,--  как равному кивнул
Карача-бек и, мягко ступая, вышел из шатра.
     -- Верно, скоро мне придется ему кланяться, -- плюнул в сердцах Кучум.
     Еще несколько лет назад он бы самолично подпалил своему визирю пятки на
костре за  такой поклон. Но время  меняет  людей. Изменило и его. Да и после
смерти Алтаная не стало  у него более близкого  человека, нежели Карача-бек.
Близкого только по делам, но не по душе. Тягостен удел правителя...
     Меж  тем завыли карнаи, им  вторили  зурны, послышались глухие  удары в
нагары. Кучум привычно положил левую руку на рукоять сабли и вышел из шатра.
     Зрелище, открывшееся  перед  ним, зачаровало даже его.  Никогда  прежде
ханский  холм  не  был столь  богато  и  торжественно  украшен,  не  слышали
окрестные леса столь громкой музыки.
     На  всех  башнях   городка  висели   разноцветные  флажки  и   знамена,
перекрещенные  длинными  хвостами бунчуков.  Дорога от посольских  шатров до
его,  ханского, была  устлана цветастыми восточными  коврами,  вдоль которых
застыли  две сотни  отборных воинов в блистающих  на  солнце доспехах. Внизу
мягко  светились иртышские воды,  а небо окаймляли узорчатые  белые  облака,
делая картину законченной и праздничной.
     Увидев своего хана, воины выхватили сабли из  ножен и отсалютовали ему.
Кучум в ответ взмахнул клинком и  так  застыл,  олицетворяя  собой власть  и
победу.  Две  сотни  сабель  ударили  о  стальные щиты  враз,  одновременно.
Оглушительный звон  стали  о  сталь  обрушился на  послов,  вздрогнувших  от
неожиданности, докатился до темного ельника.  Те  невольно оглянулись назад,
словно и в лесу скрывались воины.
     Кучум одобрительно улыбнулся, кинул клинок в ножны и встал неподвижно в
ожидании.  Застыли и  две  сотни  отборных нукеров его,  зверски поблескивая
глазами на послов и щеря крепкие белые зубы в усмешке. Львы, не воины!
     Послы, сопровождаемые едва заметно прихрамывающим  Крачой-беком, быстро
ступая, пошли навстречу ему, стремясь поскорее  пройти меж зверем глядевшими
нукерами. Осталось всего шагов пять, когда Карача-бек внезапно остановился и
отвесил хану низкий поклон.
     --  Достопочтенный  хан  сибирской  земли,  владыка  среди  владык,  --
подобострастно заговорил визирь, -- великий  среди великих, сильнейший среди
сильнейших, столп веры  правоверных всей земли, доблестный воин и храбрейший
среди храбрых, дозволь представить тебе послов от владыки ханства Бухарского
досточтимого Абдуллы-хана.
     Он  сделал  паузу и  отступил назад,  передавая слово  для  приветствия
прибывшим  послам.  Вперед выступил один  из  них,  по  возрасту -- ровесник
Кучума, но более сухой и темный лицом с проницательными глазами царедворца и
вкрадчивым мягким голосом.
     -- Наш великий  хан  поздравляет  тебя  с воцарением в  Сибири и желает
долгих  лет  и доброго  здоровья.  Хан  Абдулла  шлет  тебе  свою грамоту  и
приглашает  приехать  на  священную землю  Бухары, посетить его и  доставить
радость. -- С этими  словами он протянул большую, свернутую в трубку грамоту
со  свисающей сбоку огромной красной печатью,  прикрепленной к самой грамоте
золотым шнуром. Но не сделал и шага к нему.
     Кучум не двинулся с места. То посол должен был возложить  грамоту к его
ногам.  Но  он  не   сделал  этого!  Значит,  были  особые  распоряжения  от
Абдуллы-хана,  сына  лисицы!  И  тут   он  желает  унизить  его!  Унизить...
Унизить... Унизить...
     Кучум  молчал  и   не  двигался.  Не  двигались  и   послы,  с  видимой
почтительностью склонив головы. Желваки заходили на лице  у  Кучума и он уже
повел глазами  в сторону  охраны, чтобы скрутили наглых  послов  и бросили в
яму. Они преступили все законы, проявив неуважение к хозяину этой земли! Они
достойны смерти!
     Неожиданно  из-за спины  послов вынырнул  Карача-бек и  протянул к  ним
невесть, откуда взявшийся серебряный с позолотой круглый поднос.
     "Под халатом что ли он его прятал?" -- изумился Кучум.
     Грамота легла на поднос и торжественно поплыла, несомая визирем к хану.
     --  Прими, достопочтенный хан,--  Карача-бек  опять согнулся  до земли,
протягивая поднос с грамотой.
     Кучум легко подхватил тяжелый свиток, сломал печать и передал визирю.
     -- Читай всем, -- сухо проговорил хан, почувствовав испарину  на голове
и предательски  вспотевшие ладони. -- "Едва не  рухнули все надежды на мир и
дружбу  с Бухарой.  Еще чуть  и  случилось  бы непоправимое. А каков визирь?
Откуда научился всему? Он словно рожден для встреч и приемов. Нашелся".--  С
благодарностью подумал Кучум.
     Ему вспомнились собственные слова: "Словно всю жизнь послов  принимал".
Так и есть. Равного ему просто нет и будут ли еще.
     А  Карача-бек  громким голосом,  легко выбрасывая из себя  слова, читал
грамоту,  обращаясь в первую  очередь к Кучуму и всем собравшимся на ханском
холме.
     Кроме слов дружбы, заботы о его ханском здоровье и приглашения посетить
Бухару,  ничего   важного  в  послании  не   содержалось.   Наконец,  чтение
закончилось, и визирь  все  с тем же низким поклоном передал грамоту Кучуму.
Он небрежно коснулся  ее  левой  рукой  и указал  на  свой  шатер. Подскочил
юз-баши Чегулай и, с поклоном приняв поднос с грамотой из  рук визиря, понес
в шатер. Но  церемония еще не была закончена, хотя Кучуму хотелось как можно
скорее остаться одному.
     Вперед вышел второй  посланец бухарского  хана.  Низкого  роста,  почти
старик, с бородой, касающейся груди.
     -- Почтенный Темир-ходжа передает дары от нашего хана,-- сообщил посол,
вручавший  грамоту, хлопнул  в ладоши и из-за  его спины  возник  маленький,
ростом с ребенка, человечек в халате, волочившемся по  земле, неся  огромный
кувшин. Коротышка, сделав два шага, опустил кувшин  на землю. Медный кувшин,
судя  по всему, был довольно тяжел, его ручка и бока сверкали вправленными в
металл большими зелеными каменьями. Человечек поставил кувшин возле ног хана
и, низко поклонившись, уселся рядом на земле.
     Кучум с удивлением поднял бровь, ожидая объяснений.
     --  Хан  Абдулла  посылает тебе благовония  для  тела, а  также  своего
придворного брадобрея,-- пояснил Темир-ходжа,-- отныне -- он твой. Хан дарит
лучшее из его бесценных сокровищ.
     Следом  за кувшином два дюжих воина  поднесли к ханскому шатру  кованый
сундук и, поставив  на землю,  откинули  крышку. Темир-ходжа  запустил  руки
внутрь и извлек оттуда несколько свертков яркой материи. У Кучума зарябило в
глазах от пестроты красок.
     -- Для твоих жен и наложниц, -- пояснил Темир-ходжа.
     Подарки следовали  один за  другим. К  ханским  ногам  опустили высокое
седло с серебряными стременами, украшенное  голубой бирюзой. Тут же положили
конскую сбрую, покрытую круглыми серебряными бляшками, в центре которых были
вправлены драгоценные опалы и топазы, а на концах уздечки -- бирюза.
     --  Эти  камни   помогают  воинам   одерживать  победу,  --  проговорил
Темир-ходжа, -- они могут остановить кровь, отвести беду и принести удачу  в
любви.
     Затем на седло  лег  кинжал  с  рукоятью из слоновой  кости, украшенной
кровавыми  рубинами.  Посол  склонился к  кинжалу и чуть вытащил  из  ножен,
показывая затейливый узор на лезвии.
     -- Пусть  этот кинжал поможет  тебе в  борьбе с врагами.  Он сам найдет
путь к  сердцу  врага.  Тебе  надо  только  шепнуть  об  этом,  -- загадочно
улыбнулся посол в седую бороду.
     И, наконец, по коврам  прошествовали  четверо  воинов,  неся да  плечах
носилки,  покрытые сверху  яркой материей.  Носилки  опустили  на землю и  у
Кучума перехватило дыхание, он догадался, что должно находиться под пологом.
А хитрец Темир-ходжа не спешил  посвящать  его в  тайну, сокрытую внутри. Он
медлил. Кучуму ничего  не оставалось как  равнодушно отвернуться от носилок.
Темир-ходжа заговорил тихо и вкрадчиво:
     --  Достопочтенный  хан,  позволь  преподнести  тебе  самый драгоценный
камень  из  сокровищницы бухарского правителя. Этот дар должен скрасить твои
горести и печали.  Он  даст  тебе  радость и  отдохновение от  забот земных,
унесет в заоблачные  высоты, омоет твои печали и сделает самым счастливым из
всех  смертных. -- Посол махнул  рукой и  воины по его знаку сорвали полог с
носилок, открыв их для взоров собравшихся.
     У Кучума  на миг перехватило  дыхание.  То, что он увидел, превосходило
все  его  ожидания: на  носилках сидела,  подобрав под  себя ноги  и скромно
потупив взор, прекрасная светловолосая девушка. Ее  волосы цвета спелой ржи,
заплетенные  в тугую косу, притягивали к себе  взгляд любого, а чистое белое
лицо с нежным румянцем  и легкими, едва заметными  веснушками на щеках и  на
переносье, делали ее еще прекрасней.
     Кучум  не  удержался  и  сделал  несколько  шагов  к девушке,  протянув
огрубевшую руку к щеке. Невольница чуть вздрогнула и смущенно подняла глаза.
Они еще больше  поразили хана. В них была не просто синь безоблачного неба в
жаркий полдень и влага незамутненных озер, в них жила неземная тоска и боль.
Глаза, как опасный омут на стремнине, звали и тянули к себе.
     Рука Кучума застыла на полпути,  так и  не коснувшись  девичьей щеки. А
девушка что-то прошептала и, легко подняв правую руку, как  бы  перечеркнула
себя ото лба к груди, а потом от правого плеча к левому, и губы ее беззвучно
затрепетали, зашептали незнакомые слова.
     -- Кто она?
     -- Она русская,-- ответил Темир-ходжа.
     --  Русская?  --  невольно  переспросил Кучум.  Он  вспомнил  бородатых
русских купцов,  приходивших с караванами  на  Бухарские  базары,  крупных и
широких в  плечах. Но  девушка  была столь легка и призрачна, что  казалось,
налетит  порыв  ветра и унесет  ее, подобно золотистому  листу, сорванному с
березы, и совсем не походила на них.
     Темир-ходжа, пристально наблюдавший за Кучумом, заметил, сколь  сильное
впечатление  произвела на  него  русская  пленница,  и  остался  весьма  тем
доволен. Подарок, доставленный им, был с секретом: при ханском дворе остался
родной брат девушки. Их купили вместе. И теперь жизнь  юноши зависела от его
сестры.  На нее же Темир-ходжа возложил нелегкую  задачу:  она должна  стать
глазами и ушами его, и через купцов передавать все, что происходит в далекой
сибирской земле.
     -- Как  зовут  девушку? -- спросил  Кучум, чтобы прервать  затянувшееся
молчание.
     -- Теперь ты ее господин, тебе и имя давать. Хочешь, назови Ульмасак --
неумирающей,  а  хочешь,  Сюльчамал  --  драгоценной  вдвойне,  а  можешь  и
Гюльнисой -- цветком...
     -- Как ее звали раньше?
     Посол чуть помялся и, огладив левой рукой белую бороду, ответил;
     -- Аллах ее знает... Я и не спросил. Да какая разница?
     -- Ясно,-- Кучум усмехнулся и, кивнув, направился к  шатру, но запнулся
обо что-то и чуть не упал, ругнулся, -- тьфу, на твою паршивую голову!
     Окружающие  беззлобно  засмеялись над  неловкостью  хана.  Второпях  он
наступил на сидевшего позади  него коротышку-брадобрея  и тот заверещал, что
есть силы:
     --  Такой  большой  на меня  наступил!  Раздавил!  Ой, больно!  Ой, как
больно! -- и он покатился по земле, громко вопя.
     Кучум невольно  растерялся, но затем  понял,  что коротышка разыгрывает
его.
     -- Эй, успокойся, а то всех зверей в лесу распугаешь, -- крикнул Кучум,
засмеявшись. -- Дайте ему сладостей, пусть замолчит.
     Услышав про сладости, коротышка сел на землю,  оглядел всех насмешливым
взглядом и зашепелявил, смешно коверкая слова:
     --  Какай хитрый  Халик! Ой, какай  я  хитрый! За  один пинок  уже дают
сладости! Какой у меня умный голова! А зад  еще умнее. Хочешь проверить? Пни
меня по нему, пни! -- И коротышка смешно встав на четвереньки, подставил ему
свой зад, закинув на спину полы халата.
     Кучум, оказавшийся в неловком положении, глянул на смеющихся послов, на
своих воинов, потом  на прищуренные глаза Карачи-бека,  усмехнулся и  слегка
пнул коротышку ногой под зад.
     Раздался громкий крик и тот, перевернувшись через голову,  покатился по
земле, кувыркаясь и дрыгая ногами в воздухе. Затем он  вскочил, надув щеки и
тараща глаза, выпятив свой животик, двинулся на Кучума.
     -- Что сделал со мной? А! Что сделал?! Так сильно ударил, что задница в
живот ушла! Как жить теперь буду?! Дай вина, а то умру! -- кричал он.
     Кучум дохохотал до слез, махнул рукой, чтобы принесли вина.
     -- А теперь, прошу  отведать наше скромное угощение  и принять  от  нас
подарки для достопочтенного Абдуллы-хана.
     Все  расселись   на  разостланные   меж   шатрами  толстые   попоны   к
расставленным  блюдам  с  угощениями.   Нукеры  из   сотен  сибирского  хана
обосновались  чуть  в  стороне,  и  туда  же  подсели   прибывшие  воины  из
посольства.  Послы  сели  напротив   Кучума,  с  левой  стороны  он  посадил
Карачу-бека,  с правой -- племянника Мухамед-Кула. Живя после гибели отца  в
Кашлыке, юноша заметно подрос, над верхней губой уже пробились едва заметные
черные  волоски,  свидетельствующие о том, что через год, другой  он  станет
мужчиной,  воином.  Он  впервые  присутствовал  на столь важном собрании как
прием послов,  и легкий румянец время от времени окрашивал его смуглые щеки,
да длинные ресницы чаще обычного вспархивали вверх.
     Явился с многочисленными родственниками и Соуз-хан, узнав  откуда-то  о
прибытии бухарских послов. Он был, как всегда,  суетен и не сдержан, а после
нескольких выпитых пиал вина начал безудержно хвастать:
     --  Передайте Абдулле-Багадур-хану, что  в моих угодьях  водятся  самые
красивые соболя. Старики говорят, что сам Ульгень, покровитель всех соболей,
живет в моем улусе...
     -- Что же ты не привез соболиные шкурки в подарок гостям? -- насмешливо
спросил его Кучум нимало не обиженный таким бахвальством.
     -- Я приехал, чтобы пригласить их в гости, если мой хан позволит.
     --  О  том  гостей  спрашивай,  --  не  глядя  в  его  сторону,  как от
надоедливой мухи отмахнулся Кучум.
     -- Мы с  удовольствием  заедем к уважаемому... "Соуз-хану",-- подсказал
услужливо Карача-бек,-- Соуз-хану, -- добавил молодой посол.
     --  А меня,  уважаемый, почему не зовет в гости?  --  тут  же  вмешался
бегающий меж гостями коротышка-брадобрей.
     -- Кто ты такой, чтобы приглашать  тебя в гости? -- небрежно проговорил
Соуз-хан, оттопырив нижнюю губу. -- Или ты родственник бухарского хана?
     --  Уважаемый  угадал. Так оно  и есть.  Мой  осел  вместе  с  ханскими
жеребцами  в  одной конюшне ночевал и сильно тосковал.  На волю вышел, да  и
сдох, не будь плох. Я с него шкуру снял, хану нашему за халат поменял. Так в
нем и хожу. Дал бы и тебе надеть, да боюсь живот некуда будет деть.
     После этих слов все  опять  дружно захохотали,  а Соуз-хан,  решив, что
смеются над его  слишком  большим  животом,  налился краской,  побагровел и,
вскочив, схватился за кинжал.
     -- Ах,  ты,  недоносок! Смеешь  надо мой смеяться!  Да  я тебя... --  И
кинулся за коротышкой, отбежавшим от него на несколько шагов.
     -- Коль догонишь, сладкую лепешку дам, -- дразнился тот издали.
     -- Ой, Халик-Карсак, не шути с  ним! -- закричал кто-то из воинов.--  У
него такой большой кинжал! Страшно!
     -- Бывает, что  и  петух летает, --  отвечал тот,  -- а от доброго отца
родится  бешеная овца. У  него пузо по коленям стучит,  бежать мешает, в пот
вгоняет.
     Но, видать,  Соуз-хан  рассердился не на шутку и что есть мочи погнался
за Халиком с  кинжалом наперевес. Но догнать юркого коротышку было  нелегко.
Тот  сделал круг, обежав сидевших гостей. Затем  метнулся к пирующим воинам,
угадав, что именно среди них найдет защиту от разбушевавшегося Соуз-хана  и,
перепрыгнув  через  чьи-то ноги,  уселся  на блюдо с  угощениями, чем вызвал
дополнительный смех у пирующих.
     Когда запыхавшийся  Соуз-хан, тяжело отдуваясь, подбежал к нукерам, они
дружно подняли свои  сабли, преградив ему путь. Он, зло выругался и повернул
обратно, бормоча под нос угрозы.
     -- Да, Халик, верно приобрел  ты  себе врага надолго,-- едва уняв смех,
проговорил  Кучум,--  Соуз-хан  --  человек отважный.  Может  и на  поединок
вызвать.
     --  Мое орудие всегда  со  мной,  -- выкрикнул неутомимый Халик вынимая
из-за пазухи сверкающую бритву  брадобрея. Могу кое-чего и  укоротить, ежели
потребуется.
     --  Завтра  наш хан проводит туй-праздник  и  приглашает всех  желающих
принять участие в состязаниях,-- громко объявил Карача-бек.
     -- Да, чуть не забыл,-- кивнул одобрительно Кучум, -- все джигиты могут
показать свое умение. Победитель получит приз.
     Все одобрительно зашумели, запереговаривались и пир продолжался. Однако
Кучум  сделал   знак  Караче-беку  и,  поднявшись,  прошел  в  свой   шатер,
извинившись перед гостями. Визирь вошел следом, почтительно наклонив голову.
     Кучум  сел   на  подушки,  не  пригласив   сесть  стоявшего  неподвижно
Карачу-бека и, чуть помолчав, спросил:
     -- О чем шептались послы? Я заметил, что ты был близко от них.
     -- Хан правильно заметил, но ничего особенного я не услышал. Говорили о
брадобрее. Мол, должен понравиться хану...
     -- Что они имели в виду?
     -- Верно, то, что он хороший брадобрей. Разве не так?
     --  Не  верю я этим бухарским подаркам. Насмотрелся в свое время.  Этот
коротышка Карсак перережет  мне глотку за шапку  золотых монет  и глазом  не
моргнет.
     -- Могу взять его  к  себе, -- предложил  визирь, -- моя голова не  так
ценна.
     --  За  труса меня считаешь? -- глаза хана  сверкнули  из-под опущенных
бровей, обдав Карачу-бека холодом и презрением.
     -- Хан, не надо мне приписывать того, что я не говорил.
     -- То мое дело,  кому что приписывать. Спасибо  за поднос. Нашелся. Где
ты его прятал? Кто подсказал?
     -- Подумал, они попытаются выкинуть что-нибудь подобное. Они мастера на
такие штучки. Вот и приготовил поднос на всякий случай, а он и пригодился.
     -- Молодец. Пригласи послов ко мне в шатер.
     -- Мне тоже быть?
     Кучум  чуть  подумал и, решив,  что так  или  иначе придется  посвящать
визиря в свои планы, кивнул головой:
     -- И тебе быть. Приготовь письменные принадлежности.  Прикажи  никого в
шатер не  пускать и..., чтобы стража была наготове. Трезвых поставь у входа.
Все понял?
     -- Да. Как не понять. -- И многозначительно поглядел на Кучума.
     Послы с улыбками вошли  в  ханский шатер и сели,  откинувшись на мягкие
кожаные подушки.
     --  Хорошее угощение приготовил хан.  Благодарим!  Да  не оскудеет рука
дающего.
     -- Пусть во благо пойдет вам наше угощение. Я рад добрым словам и готов
поделиться с гостями последним.
     --  Надеемся, что до  последнего  дело не дойдет,  а  вот  насчет мехов
ценных наш повелитель просил заключить негласный договор.
     -- Что именно желает хан Абдулла?
     -- Наш хан  предлагает союз:  ты  шлешь ему  два  раза в год  соболиные
шкурки,  которых в  твоем ханстве в избытке, а  он  обещает  тебе  оказывать
помощь в борьбе с врагами. Кроме того, шейхи и  имамы будут вновь отправлены
сюда по нашему возвращению в Бухару. Мы видели  лишь  одну мечеть, да и то в
твоей ставке на ханском холме.
     --  Я  думал,  что  с   вопросами  веры  мне  будет   позволено  самому
разобраться, но от помощи не отказываюсь. Шейхам и имамам буду всегда рад.
     -- Велик Аллах! -- проговорили послы.
     -- Да, Аллах велик и велика вера наша, что Абдулла-Багадур-хан будет не
зря  брать с  меня соболиные меха.  По одной шкурке  за  каждого присланного
воина.
     --  По  одной  шкурке  за каждого  воина?!  --  выговорили  они, сделав
изумленные глаза. -- Хан шутит!
     Незаметно для послов в шатер  вошел Карача-бек  и тихонько опустился на
ковер, разложив перед собой письменные принадлежности.
     -- Какие  могут быть шутки, -- Кучум выставил перед собой растопыренную
ладонь и принялся загибать на ней пальцы, -- когда я  их должен буду кормить
-- раз; дать  оружие -- два; коня -- три; платить им за службу -- четыре;  и
еще не  известно, против кого они повернут оружие случись у меня неудача. На
чужом верблюде легче ехать -- коль околеет, то не так и жалко.
     --  Но воины сами себя могут прокормить и вооружение в бою добудут,  на
то они и воины...
     -- Я знаю, каких воинов пришлют мне,-- отрезал Кучум.
     -- Мы пошлем тебе достойных воинов.
     -- Ну, хорошо, ваши условия.
     -- Сто шкурок соболя за воина.
     -- Даже  сто  беличьих шкурок я бы не дал за  них.  Мне легче обучить и
нанять воинов из числа ближайших соседей,  чем платить такую  цену за самого
доблестного воина из Бухары.
     -- Ладно, ты можешь сделать это не  сразу,  а через год, через два. Наш
хан готов подождать. Главное, чтобы ты дал свое согласие. Мы верим тебе.
     "Зато я  не очень верю вам и вашему хану",--  готов был рубануть Кучум,
но, глянув  в сторону визиря, напряженно вслушивающегося в беседу, сдержался
и мягко закончил:
     -- Мне надо подумать. Ответ дам завтра.
     --  Да, наш повелитель просил передать, чтобы ты не беспокоился  насчет
малолетнего сына бывших сибирских правителей...
     Кучум вскинул настороженно брови. Не сразу понял, о чем речь.
     -- Мы говорим о малолетнем Сейдяке, что привезен в Бухару.
     -- Этот выкормыш в Бухаре?!
     -- А почему хан удивился? Все дороги ведут в священную Бухарскую землю.
Не так давно и ты там был. Аллах велел не обижать убогих  и сирых. Места под
солнцем для всех предостаточно.
     -- Коварство хана Абдуллы не знает границ!
     --  О  каком  коварстве   говорит  достопочтенный  хан?  Неужели  такой
могущественный  ныне  человек,  правитель  Сибирского   ханства,   опасается
малолетнего ребенка? Он для тебя не страшен...
     -- Ты знал  о Сейдяке?! -- Кучум требовательно  выбросил руку в сторону
молчаливо сидящего визиря.-- Говори, знал или нет?!
     -- Какие-то слухи доходили  и  до меня  в Бухаре.  -- Сдержанно ответил
тот. -- Но я не придал им значения...
     "Не  придал значения! Так я тебе и поверил. Чего  замыслил? Думаешь,  я
забыл  о  твоих кознях? Забыл?! Я все помню и  вижу, что творится у  меня за
спиной и вам не провести меня".-- Кучума, словно прорвало и  он, вскочив  на
ноги,  сыпал  безудержно слова на  сидящих перед ним  послов  и  опустившего
голову Карачу-бека.
     --  Я нужен Бухаре, чтобы получать от меня драгоценные меха. Все дело в
них!  Не буду устраивать -- меня уберут и посадят  другого. Того же Сейдяка,
выкормыша  бывших сибирских  самозванцев. Но  не  бывать тому! Не  бывать! Я
требую, чтобы Абдулла-хан, если он действительно желает видеть во мне друга,
отправил мальчишку сюда.  Пусть он  будет  рядом со мной.  Так  и  передайте
своему хану. Слышите?!
     Внутри  шатра  повисло  напряженное молчание  и стали отчетливо  слышны
крики  пирующих воинов. В  шатер просунулась голова начальника  стражи и его
глаза,  встретившись с  глазами  хана,  задали  молчаливый вопрос:  "Что хан
прикажет? Схватить? Убить?"  Но Кучум  с кривой усмешкой отрицательно мотнул
головой. Полог закрылся. Сделав несколько  торопливых шагов, Кучум опустился
на  место и надолго замолчал, теребя заскорузлыми пальцами кисть от подушки.
Молчали  и послы,  верно,  сожалея о  неосторожно  брошенном слове. Наконец,
первым заговорил Кучум:
     -- Ладно, другого от хана Абдуллы я и не ожидал. Верно, каждый поступил
бы так на его месте. Но пусть он помнить, что сила есть и в моих руках, -- и
он тяжело свел вместе  могучую пятерню  и, словно раздавил в ней что-то,-- а
главное, главное -- это сибирские меха. Они  тоже здесь, в моей руке и я  не
собираюсь выпускать аркан, накинутый на ханство Сибирское. Никто не заставит
меня сделать это, пока я жив! Никто! Запомните! Но мне совсем не обязательно
искать друзей лишь в  Бухаре. Вокруг много желающих породниться  со  мной  и
жить в дружбе.
     --  Дружба штука  опасная,--  тихо  проговорил,  как бы  ни к  кому  не
обращаясь, Темир-ходжа.--  Предают всегда друзья. Враг он  и есть  враг.  От
него знаешь, чего ждать.  А  от друга  надо ждать предательства. Так устроен
подлунный мир и не нам его переделывать.
     --  Знаю. Не  с  юнцом говоришь.  Почтенный,  верно, забыл, что прежние
сибирские правители платили дань московскому князю. Соболями. А теперь те же
самые соболя могут  оказаться в кладовых  бухарского правителя. Абдулле-хану
надо о том хорошо помнить.
     -- У нашего повелителя хорошая память, -- усмехнулся молодой посол.
     -- А вы напомните ему,  что мне все равно,  куда будут идти караваны из
Кашлыка:  в Московию или  Бухару.  Мне  важно, что я буду с  того иметь. Кто
смотрит, какой масти мерин, лишь бы служил верно, да тянул дальше.
     -- О чем хан  говорит? -- встрепенулись послы.-- Царь Иван спит и видит
как бы стать хозяином Сибирского ханства.
     --  Руки  коротки  у  московского царя! А хан Абдулла  разве не  о  том
думает? Покажите  мне  человека,  который  не пожелал  бы  преумножить  свои
богатства.  И  какой  властелин  не мечтает  стать  более  могущественным  и
откажется от земель соседа. Но, хвала Аллаху, мы далеко отстоим от Московии.
     -- То,  что вчера было далеким,  завтра  может  стать  близким. Русские
купцы вовсю  торгуют по Оби, а северные князьки давно  платят  дань  Москве.
Разве не так? -- Не сдавались послы.
     -- С  этим пора  кончать.  У  меня достаточно  сил,  чтобы  всех князей
сделать своими  нукерами.  Передайте  это  Абдулле-хану. -- В  словах Кучума
звучала твердая убежденность в своей правоте и силе. Плечи его расправились,
а в глазах светилась  внутренняя уверенность. Перед послами сидел властный и
могучий правитель. И они,  переглянувшись, смолкли и покорно слушали, уже не
вступая  в  спор.-- Пиши,-- кивнул  Караче-беку.  --  "Я,  правитель ханства
Сибирского, предлагаю Абдулле-Багадур-хану дружбу  свою на вечные времена  и
пусть  враги  наши  станут  общими  врагами.  В  подтверждение  дружбы нашей
отправляю  ему  подарки  и  благодарю  за  дары  ко  мне присланные"  --  Он
остановился,  посмотрел успевает ли  Карача-бек  записывать и,  пригубив  из
пиалы глоток вина, продолжал.-- "В знак нашей дружбы прошу пять сотен воинов
с добрым вооружением  и плата за  них будет направлена вскоре. Сына же врага
моего убитого, Бек-Булата, что находится в Бухаре, Сейдяка, прошу прислать в
Кашлык  под надежной  охраной. За  что в будущем и всех  врагов друга моего,
хана Бухарского,  выдавать обязуюсь,  коль  они пожелают укрыться в пределах
земли моей.  Желаю  многих дней счастливых другу  моему  и  да свершатся все
благие помыслы его Велик Аллах и велики дела его". -- Кучум замолчал, тяжело
вдохнув в себя воздух.  Потом  обвел всех  уставшим  взглядом  и  с  видимым
усилием встал, будто совершил тяжелую работу, зябко повел плечами. Поднялись
и остальные, понимая, что на сегодня и так сказано достаточно, и большего от
первой встречи не достичь.
     -- Благодарим  хана за угощение и добрый прием, -- поклонились послы  и
шагнули к выходу.
     -- Передайте воинам своим, что завтра  будут состязания. Пусть желающие
готовятся. Мои нукеры рады помериться силами с достойными противниками.
     Оставшись  вдвоем  с  Карачой-беком,  Кучум  некоторое   время  молчал,
поигрывая  желваками  на  скуластом лице, и оглядывал,  насупившись, визиря,
словно узнал его  недавно. Но тот, не смущаясь  тягостного молчания, смотрел
открыто, не опуская глаз.
     -- Чувствую, замышляешь ты что-то за моей спиной, но зачем это тебе, не
знаю  пока. Или тебе плохо живется  подле меня? Или переметнуться  задумал к
другому  хану? Так ты скажи, может, разойдемся по-доброму. Я ведь не неволю.
Скажи.
     Карача-бек плотно  сжал губы,  сдерживая готовые  вырваться  слова,  но
быстро справился с собой и тихо проговорил:
     -- За что мой хан обвиняет меня в предательстве? Или я дал повод какой?
Или  не  выполнил порученное мне дело? А  если речь о Сейдяке, то  стоит  ли
волноваться так?  Будучи в Бухаре  слышал один раз, будто там он с кем-то из
родичей своих...
     -- С кем?!  -- словно  клинком резанул, встрепенулся Кучум. -- Может, и
Едигир там? А до поры до времени  и это от меня  скрывают? А  как стану плох
для вас всех, так его призовете? Отвечай!
     -- Зачем так? Про Едигира я ничего не слышал, а если бы услышал, то тут
же сообщил.
     -- Как же, сообщил бы...
     --  Хан   зря   терзает  душу  неверием.  Кто,  как  не  я,  узнавал  о
предательстве  и  доносил хану? Кто наладил отношения с Бухарой? Кто  служит
хану  душой и телом, а взамен получает лишь недоверие и оскорбления.  Хан не
верит, так пусть скажет об этом. И я ни разу не покажусь на ханском холме.
     -- Ладно, помолчи. Нечего советовать мне, в чем и сам могу разобраться.
Лучше ответь,  почему жену свою не везешь ко мне в городок? Чего опасаешься?
И сына твоего пока еще не видел. Пусть живут здесь. Я так хочу.
     Карача-бек  взял себе  жену еще две зимы назад. У них уже рос  сын, но,
зная  переменчивый  нрав своего повелителя,  не хотел  он перевозить семью в
ханскую  ставку. Ох, как  не хотел! Вдали  от ханских  слуг и  родичей  жить
спокойнее. Охрана  у них  надежная, стены высокие  и  никакой враг  пока  не
грозит  им. А  тут,  рядом с ханскими  женами и наложницами,  только успевай
поворачиваться  да  бояться каждого  неосторожно  оброненного  слова. Но хан
хитер  и  великолепно  понимает, что  при  нем  семейство Карачи-бека  будет
порукой верности его. Хитер хан...
     --  Хорошо,  мой повелитель,  я  привезу  их  сюда,--  наклонил  голову
Карача-бек, -- пусть будет по-твоему.



        О прошении мира и обязанностях
        государя

     <b><i>Государь  слабый, подвергшийся нападению со стороны  сильного должен во
всех случаях  уступать,  преклоняться  перед силой, будучи подобным  камышу,
склоняющемуся перед бурей. Ведь, кто преклоняется перед сильным, поклоняется
Небу.</i></b>
     <b><i>Следует  бороться,  вовлекая в  бой  все силы.  Ведь,  храбрость  может
устранить все затруднения. Это  закон для война - сражаться, не думая о том,
что ожидает его - победа или поражение.</i></b>
        <i>Имеется три вида завоевателей: справедливый, алчный и дьявольский.</i>
        <i>Завоеватель справедливый удовлетворяется, когда враг подчинен.</i>
     <b><i>Завоеватель  алчный  удовлетворяется,  когда  враг  подчинен,  получены
земля, богатства и ценности.</i></b>
     <b><i>Завоеватель алчный  удовлетворяется,  когда  враг  раздавлен,  получены
земля, богатства, деньги, сыновья,  жены, родственники своего врага и  лишит
их последнего - жизни.</i></b>

        <i>Из древнего восточного манускрипта</i>



        ЯРСУЛЫ -
        ЯРОСТНЫЙ ВОИН

     Не верилось Едигиру,  что  уже который  год, как он перестал быть ханом
сибирской  земли. Он потерял все: и землю отцов своих, и друзей, и даже имя.
Теперь он был всего лишь воином, живущий рядом с другими такими же, несущими
охрану городка  у  русских  купцов. Никто  и не подозревал, что на  дозорную
башню поднимался  в  караул тот, кто совсем  недавно  вел  в бой  сотни, чей
приказ  был  законом, кто слал грамоты соседним государям и получал такие же
от них. Расскажи он  кому-нибудь об  этом --  подняли  бы на смех,  стал  бы
посмешищем среди товарищей. А сейчас он всего лишь воин.
     Он стоял на  дозорной башне,  вглядываясь в сторону  поднимающегося над
лесом  солнца, туда, откуда он пришел  в городок с  притаившейся  за  каждым
деревом смертью. Смерть  удалось обмануть, перехитрить. Так  же легко  можно
обмануть  и  людей, которым  вовсе  не интересно твое прошлое. Зачем оно им,
твое  прошлое?  Но  он-то  помнил,  ясно и  отчетливо  помнил,  как  волком,
крадучись, уходил с земли  отцов, обложенный со всех сторон охотниками, в то
кровавое лето. Уходил, ожидая встретить близкую смерть, но где-то разминулся
с  ней, прошел соседней тропой. И он как бы заново увидел и пережил то лето,
когда уходил со своей земли, не думая о возвращении.
     ...Едигир со стоном провел рукой по ступням разбитых в  кровь ног. Идти
дальше он не мог... Все. Силы оставили его. Он в изнеможении упал на землю и
лежал так, раскинув руки.  В голове смешались дни и  ночи, проведенные  им в
пути. Сколько дней он бредет вслед за солнечным диском, медленно ползущим по
небу?  Если бы  у него  были  крылья,  чтобы,  подобно птице,  взлететь  над
бесконечными лесами и парить над миром злобы и ненависти. Если бы...
     Едигир поискал в траве листочки лечебной травы. Нашел и стал прилеплять
их  к  разбитым  ногам,  морщась  от  боли  и  скрипя  зубами. Закончив  это
болезненное  занятие,  откинулся  на  траву  и,  полуприкрыв  глаза,  сквозь
подрагивающие  ресницы,  поглядел  на  небо.  Там,  наверху, бойкие  облачка
гонялись друг за  дружкой, как  малые  дети. Они то сливались в  одну  общую
массу, то разрывая некрепкие связи свои, плыли по небу порознь.
     "Как дети малые...  Ни забот, ни тревог. Если  бы  и мне так...". Но не
выбросить из  головы тягостные воспоминания  об  убитом  брате,  ненавистном
пришельце Кучуме, потере любимой.
     "Клянусь духами всей Земли, что отдам левую руку, лишь бы  стать другим
человеком, забыть обо всем, начать жить иначе. Клянусь!"
     И, словно в ответ на его мысли, где-то по соседству громко застрекотала
сорока.  Едигир  мгновенно  встрепенулся и  сел, прислушиваясь,  внимательно
осмотрелся  кругом, руки сами собой потянулись к сабле  и  луку. Он сидел на
невысоком  пригорке на опушке соснового  леска.  Красноватые стволы огромных
сосен круто  уходили  в  небо  и  будто упирались в  него  ветвями, цепляясь
мохнатыми кистями  макушек за плывущие облачка. Откуда-то сверху послышалось
цоканье  белки.  Едигир  легко  нашел пушистый рыжий  комочек,  прыгающий по
вершине одной из сосен. Вот белка добралась до ствола дерева и спряталась за
ним,  смешно  подглядывая  оттуда,  поблескивая бусинками  глаз,  за  кем-то
невидимым Едигиру.
     "Верно, там люди",-- решил он, быстро натянул сапоги, позабыв про раны,
с силой повел плечами, разгоняя кровь, ощущая каждую мышцу. Так всегда с ним
случалось, в преддверии схватки.
     Он подумал,  что его  настигли воины,  посланные  Кучумом. Но  это было
невероятно, найти его  в  лесу через столько  дней  странствий...  Он и  сам
сейчас плохо представлял, где  находится, понимая единственное, -- это земля
другого народа. Удивительно, как за столько дней пути он ни разу не встретил
ни одного человека.
     Но  рано  или поздно такая встреча должна была состояться, и Едигир был
готов к ней.
     Конечно, обидно умереть вдалеке  от своей  земли,  на чужбине, не  имея
рядом даже единственного друга, который предал бы твое  тело  земле, сообщил
близким  о гибели, но такова судьба воина -- беспрестанно играть в прятки со
смертью.
     Неожиданно сзади громко каркнул ворон, тяжело  опустившись  на сосновую
ветку,  и  Едигир  невольно  вздрогнул,  споткнулся,  зацепившись  ногой  за
корневище, чего ранее с ним никогда не случалось.
     "Тьфу  ты, вестник  смерти!  Думаешь  поживиться  за мой  счет?! Уж  не
хоронишь ли меня? Рано! Я еще жив и так просто не сдамся! Или я не воин рода
Тайбуги? Не бывать по-твоему! Не бывать..."
     И Едигир,  приложив ладонь  к  губам, застрекотал  по сорочьи,  подавая
птице  сигнал  опасности.  Ворон,  извечно  острожная  и  чуткая  птица,  не
разобравшись,  не успев оглядеться,  тут же  поднялся недовольный и,  устало
взмахивая  черными  поблескивающими на солнце крыльями, поплыл  над лесом  и
затерялся меж красноватыми стволами неподвижных сосен.
     Едигир глубоко  вдохнул пахнущий смолой воздух  и  обычное  спокойствие
вернулось к нему. Значить, можно  в  очередной  раз обмануть  вестника ночи,
забирающего людей в  иной мир.  Он сам множество  раз  посылал его с летящей
стрелой или режущей  воздух  саблей.  Так почему он  должен умереть  сейчас,
сегодня?! Нет, далеко еще ему до могильного холода земли.
     "Рано,   рано  еще,  погоди  немного,--  повторял  Едигир  полушепотом,
перебегая,  пригнувшись,  от одного  дерева к  другому,  -- моя игра пока не
окончена, моя стрела еще не выстругана, тетива не  спущена,  поживем еще...,
поиграем..."
     И  тут он  увидел  медленно пробирающихся меж  деревьями  трех  мужчин,
идущих неторопливо  и  без опаски. На  плечах у всех были  тяжелые мешки, за
плечами колчаны с  луками  и стрелами, а на поясе болтались длинные кинжалы.
Судя по их  угрюмым лицам, залитым потом, шли они издалека  и  ноша  изрядно
вымотала их.
     Едигир внимательно вгляделся в глубь леса, прислушался, пытаясь уловить
шаги иных  людей,  которые  могли бы двигаться  следом, но  не различил даже
малейшего шороха.
     "Что ж,--  усмехнулся он,-- голодный волк  троих  сытых всегда одолеет.
Справлюсь".
     То, что можно беспрепятственно пропустить встреченных людей,  поскольку
его они не видят и никакого вреда принести не могут, он не сомневался. Но...
слишком давнее скитание  по лесу и острое чувство одиночества  толкали его к
людям, хотя оно, это чувство  и таило в  себе  опасность, но  тяга к людским
голосам, теплу очага порой необъяснима  и выше, сильнее его Легче умереть  у
вражеского порога, чем в безвестности и одиночестве в глухом лесу.
     "Будь, что будет",-- решил  он  и  уже приготовился  окликнуть  их,  но
неожиданно  шедший первым  остановился и, скинув мешок на  землю,  опустился
рядом.
     --  Сил моих  нет тащить дальше  проклятый  мешок,  --  проговорил он и
блаженно вытянул ноги, привалившись к мешку головой.
     Остальные,  двое,  тоже  побросали мешки  и  уселись  на землю,  тяжело
отдуваясь и отирая рукавами пот с лица.
     --  Немного осталось,  скоро дойдем, -- выдохнул  второй совсем молодой
юноша,  снял  с  головы  шапку,  отороченную  полинявшим  заячьим  мехом,  и
пригладил взмокшие черные волосы.
     -- Да, если дотащу эти шишки,-- откликнулся третий тоже молодой парень,
еще моложе остальных, совсем безусый юнец,-- я же не лошадь, чтобы  на  себе
по болоту мешки таскать. Я -- воин.
     -- Помолчи, Куян*,  наказание есть наказание. Мы бежали из боя и теперь
год каждый мальчишка может помыкать  нами  и использовать на  черной работе.
Сами виноваты.-- Вздохнул, прервав юношу, старший из них.
     -- А не ты ли  первым бежал, а мы уже увязались за тобой? Не ты ли  был
старшим в бою, а  мы, простые воины, должны были следовать за  тобой?  А? --
самый  молодой, судя по  всему, был и самым острым  на язык и,  верно, долго
копил в себе горечь против старшего.
     --  Помолчи, Куян,  словами  делу  не поможешь,--  лениво махнул  рукой
другой,  отирающий  пот  с лица  шапкой,-- год  придется вытерпеть,  а  там,
глядишь, и простит хан.
     -- Из-за таких, как этот... -- взвился юноша.
     -- Ах,  ты, песий  сын,-- вскочил на  ноги старший и выхватил  из ножен
кинжал,-- сейчас я погляжу как сверкают твои пятки, а не то...
     -- А то, что? -- спросил, поднимаясь на ноги и  медленно вытягивая свой
кинжал, молодой парень.
     --  А не то не погляжу,  что у тебя  пятеро старших братьев  и  намотаю
кишки на твою глупую башку. Братья  твои только спасибо мне скажут, что убил
труса.
     -- Это  я-то  трус?!  -- крикнул юноша  и прыгнул на обидчика, выставив
кинжал  перед  собой. Но  тот ловко увернулся, откинувшись корпусом  назад и
чуть выставив вперед  правую ногу. Нападавший, запнулся, покатился по земле,
выронив кинжал.
     Старший  тут  же  подобрал его  и, выставив  два клинка, мягко пружиня,
приближался к сидевшему на земле растерявшемуся парню.
     -- Не хочется  за тебя второй  мешок тащить, а  то  бы оставил тебя тут
навсегда и  никто  бы  слова плохого  не  сказал.  Труса  разрешено  убивать
всякому.
     -- Сам  трус! --  зло выкрикнул тот  и заплакал, прикрыв обеими  руками
голову.
     -- Оставь его,-- крикнул так и не поднявшийся с земли второй парень, --
заставь лучше мальца тащить свой мешок.
     -- Хорошая мысль,-- отозвался тот,-- так и поступим. Слышал?
     Но юноша  униженно рыдал, не поднимая головы, и лишь плечи вздрагивали,
опускаясь к земле все ниже и ниже.
     Едигир,   наблюдая  за  всем  происходящим  из-за  деревьев,  сперва  с
интересом следил, чем же закончится стычка между незнакомцами. Из  разговора
ему стало ясно -- перед  ним бежавшие с поля боя воины,  наказанные  советом
старейшин за трусость на год  выполнять  самую грязную и непосильную работу,
которую не поручали даже женщинам. И он брезгливо поморщился, вспоминая, как
сам  не раз  наказывал  трусов. Некоторые  вели  себя достойно  в  следующих
сражениях, осознав вину, но иные... иные  так и не садились на боевых коней,
оставаясь рабами. У них отбирали оружие, расплетали косицу воина и втыкали в
левое ухо женскую серьгу. Таким не позволяли заводить себе жен -- кто  может
родиться от труса -- только трус; их не пускали к общему котлу на праздниках
и они, подобно собакам, питались объедками  от угощения.  Даже  ребенок  мог
обидеть такого человека, отобрав у него последнее. Да что ребенок, собаки  и
те  понимали   униженное   положение   трусов,   и  порой  стая   неожиданно
набрасывалась на кого-нибудь из них и, если добрый человек не отгонял собак,
то они загрызали свою жертву насмерть. Хоронили трусов подальше от селения в
глубоком овраге. И даже  родственники, родная  мать, не смели прийти,  чтобы
пролить горестную слезу над прахом.
     Сочувствие Едигира было полностью на стороне молодого  парня, который и
воином-то стал, судя по всему, первое лето, и бежал из битвы вслед  за своим
сотником. Подумал, что такого сотника, он,  не раздумывая, посадил бы на кол
перед строем в назидание остальным, а мальчишку простил. То, что  он кинулся
на опытного воина с кинжалом, говорило о бойцовском характере.
     Решив, что более удобного момента не будет, Едигир вышел из-за деревьев
с натянутым луком и громко крикнул:
     -- Эй, ты, храбрец, может со мной хочешь силами помериться? Я готов!
     От неожиданности те вздрогнули и повернули головы назад. Только  юноша,
плачущий  на  земле,  чуть приподнял голову и, безучастный  к происходящему,
остался в той  же позе. Зато вскочивший на  ноги рукой  потянулся  к луку за
спиной, но так и застыл после грозного окрика Едигира:
     -- Эй, не балуй, а то...
     --  Чего  тебе  надо? --  недобро спросил,  посверкивая узкими  глазами
бывший сотник, выискивая взглядом, есть ли подкрепление за спиной Едигира.
     -- Брось оружие, -- приказал тот.
     -- Кто ты такой? И почему приказываешь?
     --  Трусу  и  ребенок  приказать  может,--  усмехнулся  Едигир,-- брось
кинжалы, кому говорю.
     -- Ладно, -- нагнулся  тот, делая вид, будто собирается положить оружие
на землю, но сделав резкий скачок в сторону, подхватил  за шею  сидевшего на
земле молодого парня, прикрываясь им, как щитом.
     Едигир  лишь  усмехнулся,  краем  глаза отмечая, как стоявший в стороне
другой парень выхватил из колчана стрелу и прыгнул за дерево, прикладывая ее
к луку.
     -- Я же вас предупредил, -- крикнул Едигир,  и стрела, пискнув, подобно
лесной осе, воткнулась  в ступню стрелка.  Взвыв, он бросил лук  на землю  и
схватился за ногу.
     Кинжал, прорезав воздух рядом с головой Едигира, упал в ближайший куст.
Тут же стрела пронзила растопыренную пятерню бывшего сотника и пронзительный
крик  огласил  лес. Парень, освободившись от его  объятий, ударил кулаком по
лицу, а потом еще с размаху ногой в пах, злобно выкрикивая:
     -- Вздумал за моей спиной спрятаться! Не выйдет! Теперь-то я поквитаюсь
с тобой! За все поквитаюсь! -- и удары  сыпались  на бывшего сотника, он уже
упал на землю, прижимая к груди пробитую стрелой руку.
     --  Никогда не смей бить раненого,-- крикнул  Едигир, отбросив за плечи
парня.-- Понял?
     Но тот, словно молодой волчонок, оскалив зубы,  кинулся с  кулаками  на
Едигира. Но получив удар в живот, перегнулся пополам, застонал, прислонясь к
дереву.
     --  Все?   Успокоились?  --  спросил  с   усмешкой  Едигир,  обводя  их
взглядом.-- Теперь говорите, кто  вы и откуда будете. Не хотели по-хорошему,
пеняйте на себя.
     -- Мы  войны  хана  Аблата,--  прохрипел  сквозь  зубы  бывший  сотник,
которому удалось вытащить из ладони жало стрелы, и  теперь  он пытался унять
сочившуюся кровь,-- а ты, кто?
     --  Воины? Да какие вы воины! -- бросил небрежно Едигир.  -- А кто я --
вам  знать  не обязательно. Скажите  спасибо, что живыми оставил.  Далеко до
вашего улуса?
     -- Не очень... -- ответил самый молодой.
     -- Ведите меня к своему хану, -- приказал Едигир, да мешки с орехами не
забудьте. Вояки!
     Уставшее солнце уже проглядывало  сквозь нижние ветви молодого сосняка,
когда все четверо вышли  к хорошо укрепленному  городку, стоящему  на берегу
многоводной реки. Впереди Едигира  тяжело  вышагивали его пленники, медленно
переставляя ноги. Он шел чуть  сзади, держа наготове лук и неся отобранное у
них  оружие.  Он  не  знал  правильно  ли  поступает,  отправившись с ними в
селение, но иного выбора у него просто не было.
     С башни их окликнул караульный:
     -- Стойте! Почему без оружия? Кто с вами?
     -- Это ты у него спроси,-- зло огрызнулся бывший сотник.
     --  Зови своего хана!  -- крикнул Едигир, положив оружие перед собой  и
отступая на шаг.
     -- Кто  его  просит?  -- тут же отозвался с  башни  караульный.--  Если
каждый проходимец будет нашего хана требовать, то ему отдыха не будет.
     -- Вот с  башни  слезешь я тебе  на ухо скажу,  а если  не поймешь,  то
вместо тебя твое ухо к хану отправлю, -- ответил Едигир рассмеявшись.
     Караульный  не  стал  пререкаться и его  сапоги застучали  по  ступеням
деревянной  лестницы. В городке послышались крики, бряцанье оружия, и вскоре
в воротах показались два плечистых воина с копьями в руках. Они приблизились
к  Едигиру,  внимательно  осматривая  его,  но  ни один не  глянул на бывших
воинов, которые стояли,  униженно втянув головы в плечи,  словно ждали тычка
или удара.
     -- Хан Аблат послал нас узнать, кто ты и почему хочешь  его видеть. Что
ему передать?
     --  Скажите,  что  прибыл  человек  из  Кашлыка,-- сдержанно  отозвался
Едигир.
     Воины переглянулись  и знаком показали, чтобы он шел  с ними. Когда они
прошли   по  скрипящему  шаткому  настилу  внутрь  городка,   их   встретили
настороженные взгляды обитателей. Мужчины вышли с оружием в руках, а женщины
придерживали малышей,  прячущихся за  них. В  центре  селения  стоял ханский
шатер, а  перед  ним в окружении воинов -- невысокий плотно сбитый старик со
скрещенными на груди руками. Видимо, это и был хан Аблат.
     Сопровождающие Едигира  воины  подошли  к  хану и один  .из  них что-то
прошептал ему на ухо хану. Тот  молча слушал, не спуская внимательных глаз с
Едигира. Движением руки отпустив воинов, он обратился к Едигиру:
     -- Кем ты послан на нашу землю и с чем пришел?
     -- Я пришел сам по себе и принес плохие вести...
     -- Говори,-- ободрил хан Аблат, видя замешательство пришельца,-- плохие
вести тоже  вести.  Рано  или  поздно мы о них узнаем. Разве не  так?  Лучше
узнать их от друга, нежели от  недруга. А ведь ты нам друг, иначе не  пришел
бы сюда.
     -- Я --  друг... Хан  прав, плохие  вести имеют длинные  ноги и  всегда
обгоняют добрые. Но может тебе известно, что в Кашлыке правит иной хан и имя
ему Кучум?
     Хан Аблат утвердительно кивнул:
     -- Да, наши  соседи сообщили мне об этом.  Я скорблю о погибших воинах,
Едигире и брате его Бек-Булате. Они были великие воины.
     Услышав свое  имя,  Едигир вздрогнул, хотел было назваться и  объяснить
хану, кто он такой,  но что-то  удержало  его  от  этого. Он  лишь  горестно
вздохнул, подтвердив:
     -- Теперь их души обитают в царстве теней и глядят на  нас оттуда. Но я
поклялся отомстить за их смерть. Они погибли  за землю наших отцов и, пока я
жив, пришельцы не  будут спокойно ходить по этой  земле. Клянусь прахом моих
предков.
     Хан Аблат внимательно  слушал его, не перебивая. Затем опустился сам на
толстый войлок, лежавший у входа в шатер, и пригласил сесть Едигира.
     -- Я не спрашиваю твое имя и ты вправе не называть его. Буду звать тебя
просто Ярсулы -- Яростный воин. Ты не против?
     Едигир, не поднимая глаз, кивнул  головой, отметив про себя, что хан ни
так  прост, как может показаться  на первый взгляд, и с ним надо держать ухо
востро.
     -- Хорошо,  мой хан, мне  нравится мое новое имя. Свое  старое я  давно
забыл. Пусть будет Ярсулы.
     -- Так  вот,  Ярсулы,  мой  народ  --  слабый народ.  Нет, и у нас есть
храбрые  воины  и соседи долгие годы  не нападают на нас, зная  силу нукеров
моих. Но еще отец завещал мне не отдавать своего, но и не зариться на чужое.
Я понятно говорю?
     Едигир опять  молча кивнул  головой,  смотря прямо  перед  собой.  Было
трудно понять слушает он говорившего или занят собственными мыслями.
     --  Мой отец  был мудрый человек  и  его уважали все соседи. Даже враги
слушались его советов.  Какие же  они враги,  коль дочерей своих отдавали  в
жены нашим  нукерам? Так жили  мы долгие годы. В мире  и  согласии. Чего еще
желать? Никто не гибнет в бою,  жены не оплакивают мертвых  мужей,  не нужно
прятаться  в лесах и болотах от врага. Ты внимательно слушаешь  меня, Ярсулы
-- Яростный воин?
     И опять не ответил Едигир, не совсем понимая, куда клонит хан Аблат. Он
уже  начал жалеть, что пришел в городок, а не остался в лесу наедине с собой
и своими мыслями. Слова говорившего вызывали в нем какое-то щемящее чувство,
словно  он  присутствовал  на  собственных  похоронах,   наблюдая   за  всем
происходящим со стороны.
     --  Враги перестали быть  врагами и  мой  народ должен был процветать и
множиться. Но несколько зим назад наш шаман сказал, что многие женщины стали
рожать  больных  детей. Я  удивился и не  поверил.  Отчего ребенок рождается
слабым? Когда плохая еда, а еды все эти годы у нас было вдоволь. Никогда еще
мы  не питались так хорошо и сытно. Нукеры  мои стали  вдвое толще и щеки их
лоснились от  жира.  Каждый из них имел жен столько, сколько мог содержать и
прокормить.  И... --  Хан  тихо хихикнул,--  сколько было сил  у каждого.  А
весной на мой народ  пришла  черная  смерть:  люди  покрывались  коростами и
слепли. Умерли почти все дети. Мы не успевали сжигать трупы. Воинов осталось
лишь  половина  и  они, шатаясь,  ходили возле  своих жилищ.  Шаман  не спал
несколько ночей, пытаясь изгнать черную смерть. И он прогнал  ее, хоть через
несколько  дней умер сам.  Молодой шаман,  принявший  бубен из его слабеющих
рук, сообщил мне, что это только начало бед, которые духи подземного царства
послали на мой народ.
     Хан Аблат остановился, переведя дух, и слуга поспешно подал ему пиалу с
напитком, поставив  такую  же у ног Едигира. Отпив несколько глотков, утирая
губы рукавом халата, хан продолжал:
     --  Пока мы  боролись с  черной  смертью, соседи захватили  наши рыбные
места  и добывали  нашу  рыбу.  Они стали охотиться  на  наших тропах,  видя
слабость нашу. Я направил к ним своих нукеров, чтобы напомнить кто есть они,
и кто есть я. Но ночью головы посланцев были переброшены к нам через ограду.
Тогда я собрал  всех  нукеров,  чтобы вести их  против коварных соседей.  Но
сабли их заржавели в ножнах, луки перестали быть гибкими и стрелы  не летели
дальше десяти  шагов. Подпруга не сходилась под  брюхом раскормленных коней,
которых не коснулась черная смерть. И все-таки я повел их в бой. Половина из
них убежала  после первой  стычки. Я  жестоко  наказал трусов.  Ты видел  их
сегодня. Соседи, увидев нашу  слабость, осадили  городок и мы едва выдержали
осаду. Мне пришлось пожертвовать  дорогой посудой и богатым оружием, лишь бы
откупиться от  них. Но они  не вернули  нам рыбных  мест, не  ушли  из наших
лесов.  Знаю, поведи я завтра своих воинов на битву,  они опять  повернуться
спиной к врагам. И нас  всех могут взять  в плен и сделать рабами. Таков мой
рассказ. Что скажешь, Ярсулы -- Яростный воин?
     -- Я скажу, что сытый волк --  не опасный волк. Его не надо бояться. Ты
и  твой отец разрешили жить вашему народу без забот и в достатке. А человек,
как зверь,  гибнет от жирной пищи. Человек так устроен. Боги дали ему жизнь,
но они  дали  и  смерть.  Правда, не  указали, где  середина  между жизнью и
смертью. И никто этого не знает, кроме самих богов.
     -- Мне нравится, как ты говоришь, пришелец.
     -- Я не  знаю,  сколько мне отпустили боги  зим и лет, но я видел много
смертей. Видел  смерть  друзей и  врагов. Не упомню,  кого больше.  Голодный
всегда побеждает сытого. Из степи пришел голодный враг и  победил мой народ.
Теперь  я странник  и  пришел к  тебе. Я  думал попросить  у тебя воинов для
большой войны...
     --  Я понял это, как только  увидел тебя. Печаль  и  ярость написана на
твоем лице. Ты -- вестник смерти. Но мой народ уже отдал  все, что мог, богу
войны, и мне нечего больше дать.
     -- И я понял, какое несчастье  постигло твой народ, большое горе пришло
на твою землю.  Может даже большее,  чем  на  мою. Я понял  это, когда  один
справился с тремя мужчинами. Их даже нельзя назвать  мужчинами, а уж воинами
и подавно.
     --  Знаю  и не  обижаюсь  на  твои слова. Боги  наказали  нас.  Женщины
перестали рожать джигитов. Но я бы  предложил  тебе остаться и  взять в жены
любую  из наших  девушек. Можешь  взять столько, сколько захочешь. Пусть они
зачнут  от  тебя  таких  же  яростных  воинов. Останься  у нас  и дети  твои
освободят земли предков, изгонят пришельцев. Ты согласен, Ярсулы?
     Едигир посмотрел  на сидящих рядом с ханом Аблатом  нукеров. Ни один из
них не выдержал его пристального взгляда и, как по сигналу, опустили глаза к
земле.  Он  пробежал  взглядом  по рядам  землянок,  возле которых сидели  в
молчании  женщины, прижимая  к  себе  чумазых, перепачканных в  золе  детей;
внимательно  оглядел  мужчин,  стоящих чуть  в  стороне от  ханского  шатра,
опирающихся на копья, и обратился к хану:
     -- Что будет, если я скажу "нет"?
     -- Ты не скажешь "нет". Я слишком много рассказал тебе.
     -- Значит,  отныне  я твой пленник? -- Едигир не  удержался от улыбки и
положил  руку на  сабельную  рукоять.  -- Но так  ты  мало  чего  добьешься.
Пленный, что раб, другом быть не может. А я тебе нужен как друг.
     -- Ты все правильно понял, Ярсулы, насильно мил не будешь. Но я не могу
отпустить тебя сейчас. Поживи  немного у нас. И не как пленник, а как гость.
Мы даже  твое оружие оставим  тебе, но из городка  --  ни ногой. Понял меня,
Яростный воин?
     -- Понял, -- все с той же усмешкой кивнул Едигир, -- хотели щуку в реке
утопить, а она на дно  ушла. Отлежусь, огляжусь,  а там время  покажет,  кто
кому друг, а кто враг.
     -- Будь лучше другом. Врагов у нас и  так хватает. Мне нужны такие люди
как ты.
     -- Воины нужны всем. Не только тебе.
     -- Я думаю, мы поладим.
     -- Не от меня это будет зависеть. Как отнесутся к тому остальные воины.
     -- Они выполнят мой приказ.
     -- Хорошо. Мне спешить некуда. Я принимаю твое предложение.
     -- Проводите Ярсулы в его землянку,-- хлопнул в ладоши хан Аблат.

        * * *

     Землянка,  в которой  поместили Едигира, походила на жилище его народа.
Правда, у входа неотлучно  пребывали  два стражника,  сменяющиеся  с закатом
солнца. В  первый же  вечер в землянку вошла смуглая широколицая девушка  и,
смущенно улыбаясь, поставила перед пленным деревянное блюдо с вареной рыбой.
Сама девушка села в уголке, с любопытством разглядывая его.
     -- Как тебя зовут? -- спросил он, покончив с рыбой.
     -- Аниса. -- Ответила она и закрыла лицо ладонями.
     -- Тебя отправил ко мне хан Аблат?
     -- Нет, я сама попросилась унести тебе еду.
     -- Сама? А разве у тебя нет парня? Что он скажет?
     -- Был парень. Но теперь ему нельзя встречаться со мной после того, как
хан направил его  на  черную  работу.  Теперь он живет вместе с рабами и ему
нельзя жениться. Ты встретил его в лесу.
     -- Его зовут Куян? -- вспомнил Едигир.
     -- Да,  теперь его так зовут, Куян. А у него было очень  красивое  имя.
Почти как у тебя.
     -- Ты знаешь мое имя?!
     -- Да. Тебя в селении зовут Ярсулы.
     -- Вот как... Оно тоже недавно. Меня раньше звали иначе.
     -- Пусть  будет Ярсулы. Ярсулы и Аниса очень подходят друг к другу. Мне
нравится. -- Помолчав, девушка неожиданно заявила:
     -- Я могу остаться у тебя на всю ночь.
     -- Оставайся,--  равнодушно согласился Едигир,-- но ты останешься не со
мной настоящим, а с тем, кого зовут Ярсулы -- Яростный воин.
     И она осталась...  Едигир не помнил,  сколько ночей они провели вместе.
Он пребывал словно в ином мире, забыв о потере ханского холма, смерти друзей
и  даже о Зайле-Сузге. Аниса украла его у них, а  он украл ее для себя. Днем
она уходила в землянку своих родителей, а под вечер возвращалась обратно.
     Оставшись один,  Едигир  выбирался наружу и бродил без дела по городку,
наблюдая  и  приглядываясь  ко  всему  происходящему.  Он  уже  знал в  лицо
стражников на башнях и время  смены караула. Он мог бы легко выбраться ночью
в  лес, перемахнув через  невысокую ограду, но что-то  останавливало его. Не
было  желания бежать  и вновь скитаться по лесу в одиночестве,  словно дикий
зверь.
     "Может Аниса каким-то заговором приворожила меня  к себе?" -- рассуждал
Едигир.-- "Может, моя кровь в жилах течет не столь стремительно как раньше?"
     А вскоре кончилось недолгое сибирское лето и бежать из городка накануне
зимы просто не имело смысла.
     Сверток  с золотыми  монетами в колчане Едигир  обнаружил  еще во время
своих странствий  по лесу. Первоначально  он не придал ему особого значения,
как лишнему грузу, и даже несколько раз пытался выбросить, оставить на месте
ночевки,  но  каждый  раз  возвращался  за  золотом   обратно  и,  проклиная
собственную слабость, заталкивал сверток в колчан.
     Оказавшись пленным "гостем" в  городке хана Аблата, ему пришла в голову
мысль, что на золото можно купить коней, оружие и нанять нукеров, которые бы
сопровождали его. Но куда?  Куда он поведет их? В Кашлык на верную смерть? В
далекую Бухару, где он также окажется под стражей,  а то и вовсе без головы.
Или  в Московию? Но Московия пугала его не меньше остальных мест. Рассказы о
страшных бородатых людях живо вспыхивали в нем, и он гнал  от себя  мысль  о
походе в далекую неведомую страну.
     А  золото  постоянно жгло  руки  стоило лишь  прикоснуться  к  колчану,
вытащить тряпицу наружу. Даже во сне Едигиру виделось,  как он прячет монеты
в  дупле  старой  березы,  а оттуда  выползает  огромная  змея и жалит  его,
Едигира, в руку.
     Потом он поймал себя на том, что постоянно, даже разговаривая с Анисой,
протягивает руки к  колчану  и  ощупывает его лоснящийся бок, гладит нежно и
ласково.  Девушке,  правда,  ни разу не  пришло  в голову  поинтересоваться,
отчего  он  постоянно держит колчан для  стрел подле себя. Но сам-то  Едигир
понял, что заболел золотой болезнью, которая способна  извести любого самого
стойкого мужчину,  сделать  его хилым  и  немощным  стариком.  И  ему  стало
страшно.
     Вот  тогда-то  он  решил  бежать по приходу  тепла, когда стает снег  и
прилетят птицы на сибирские реки и озера.
     Аниса со  второй половины  зимы раздалась и потяжелела. Она  ходила  по
городку, гордо выставляя вперед  обозначившийся живот. Едигир сперва отнесся
к этому  событию довольно  равнодушно, но  постепенно  стал проявлять к  ней
больше внимания и, как-то  перебирая в очередной раз золотые  монеты,  решил
смастерить ей  монисто.  Он раздобыл  необходимые инструменты и долго тайком
проделывал  в тяжелых  кружках отверстия и  затем, снизав на  прочную  нить,
спрятал в колчан.
     Едва  началась потайка, и река подле  городка  тяжело  вспучилась бурым
ледяным покровом,  как Едигиром  овладела жажда деятельности. Он  попросил у
хана Аблата наконечников для стрел и принялся заготовлять  древки  под  них.
Аблат втайне радовался, что смог  заполучить такого воина, думая привязать к
себе  пленника после  рождения  ребенка  крепче, нежели  любая  веревка. Ему
виделось,  как  под предводительством  Ярсулы  его  воины  прогонят коварных
соседей и  отвоюют  захваченные  ими  земли. Хан  радовался, что  так  легко
победил пришельца и велел ему дать все, что тот запросит.
     Уже стали  набухать  почки  на деревьях, а на  реке  появились  длинные
забереги, и мужчины на берегу конопатили и смолили лодки для первой рыбалки,
когда в землянку к Едигиру прибежал малолетний брат Анисы.
     -- Пошли, тебя зовут, -- махнул он рукой.
     Аниса не показывалась последние дни, не выходила из землянки родителей,
и Едигир догадывался, что ей пришел срок рожать.
     Они  двинулись  с   мальчишкой,  выбирая  просохшие  места  на  еще  не
освободившейся от весенней влаги земле.
     "Вот и земля,  как женщина, набухла и раздалась и тоже готовится родить
траву, цветы, деревья.  И ей,  наверное,  нелегко носить  в себе такой груз,
недаром  по ночам  слышно как  стонет земля",--  думал Едигир, вглядываясь в
разломы и канавки, появившиеся кругом.
     Возле землянки родителей Анисы толпились люди, негромко переговариваясь
меж  собой.  Увидев  Едигира, они смолкли. Тяжело ступая и  ощущая  на  себе
недобрые взгляды, он прошел мимо и откинул полог.
     Аниса лежала на мягких шкурах и тяжело дышала. Едигир повернул голову и
увидел  сидящую  у  стены  старуху,  она держала в руках небольшой  сверток,
покрытый сверху мягкой овечьей шкурой. Старуха что-то бормотала или напевала
под нос, покачивая его.
     Аниса,  увидев  Едигира,  повеселела,  засветилась  мягкой  улыбкой   и
потянулась к нему. Он взял ее руку и, наклонившись, спросил:
     -- Все хорошо?
     -- Да,-- ответила она,-- мальчик... твой сын.
     К Едигиру протиснулся отец Анисы и, дружески улыбаясь,  похлопал его по
плечу, начал  говорить  о  том, какого богатыря родила его дочь, но  Едигир,
резко дернув плечом, скинул его руку и,  не  желая  никого слушать,  пошел к
выходу.
     Весеннее солнце ослепило его и на какое-то  мгновение он  закрыл глаза,
как вдруг услышал  чей-то испуганный  крик.  Нехотя приоткрыв их, он увидел,
бегущего человека с высоко поднятой правой рукой.
     Едигир едва успел уклониться  и  подставить  ногу юноше, кинувшемуся на
него. Тот упал на землю, выронив зажатый в руке нож. Собравшиеся у  землянки
люди  громко кричали,  но Едигир не  воспринимал  этих  криков  и  был готов
отразить новое нападение. С земли медленно поднялся тот, кого прозвали Куян,
юноша, встреченный Едигиром в лесу, с ненавистью уставился на него.
     -- Что я тебе сделал плохого? Зачем ты хотел убить меня?
     -- Ты забрал у меня девушку... А я... а я... хотел  взять  ее в жены. Я
все равно убью тебя.
     -- Убей,  коль сможешь, но я  никого  не забирал у тебя. На  то было ее
согласие. Трусам нельзя иметь женщин.
     Куян поднес руки к лицу и расцарапал его в кровь, злобно глянул на него
и, повернувшись, пошел сквозь толпу, низко опустив голову.
     -- Э-э-э... герой,-- тяжело вздохнул  кто-то в  толпе. Но по  тому, как
было  это произнесено, Едигир понял, что сочувствие оставалось полностью  на
стороне  несчастного  парня.  Он  вдруг   ощутил,  насколько  в  чужом  мире
находится, и как эти люди не принимают его. И даже ненавидят.
     Он сделал несколько порывистых шагов, расталкивая людей,  смотревших на
него со страхом и ненавистью одновременно и вдруг, остановившись, схватил за
плечо изможденного сухого, как ивовый  куст старика, и закричал ему  прямо в
покрытое седыми волосками ухо:
     -- За что вы меня ненавидите?! Чем я вам не  угодил? За то, что я воин,
а ваш народ боится собственной тени? Так я  ли  виноват в  том? Я вас сделал
такими? Ну, скажи мне, старый человек? За что вы меня ненавидите?!
     Старик осторожно освободился от его руки и, чуть отстранясь, ответил  с
кривой улыбкой:
     -- Ты чужой нам, а чужих никто не любит.
     -- Но ведь я живу с вами! Я такой же как вы!
     -- Волк и  овца  оба серые,  а дружба у них  не получается,  -- обнажил
желтые зубы в усмешке старик и повернулся спиной к Едигиру.
     -- Чужой... Чужой... Чужой... -- зашелестела толпа.
     Едигир несколько  мгновений  смотрел  на  людей, с которыми  бок о  бок
провел зиму, чья женщина родила от него сына, и понял, что никогда не сможет
жить спокойно среди них, стать таким же, как они, думать так же, как они. Он
сорвал с  головы шапку,  отер ей  вспотевший  лоб  и, тяжело  ступая, ощущая
спиной неприязненные  взгляды, слыша гул недовольства сзади, пошел  к  своей
землянке.
     На небольшой очистившейся от снега площадке все так же  стояли  мужчины
городка,  опираясь  кто на  копья,  кто на  толстые палки, словно  они и  не
уходили  с  того  места,  где  он увидел  их первый раз.  И от них  исходила
ненависть и неприязнь. Так собаки встречают чужака, щеря клыки, и готовые по
первому знаку хозяина броситься и разорвать его просто за то,  что он чужой,
пришлый.
     Возле крепостной ограды на бугорке, осыпанном зеленью первых выбившихся
наружу к весеннему  солнцу цветов и  травинок, сидел Куян, горестно наклонив
голову, покусывая ногти на пальцах, кровь сочилась по исцарапанному лицу.
     Едигир подошел к нему и опустился рядом на корточки.
     --  Что мне делать?  -- спросил он тихо. -- Я бы сам давно ушел от вас,
но  хан  Аблат  не  пускает.  Человек не всегда виноват  в  том, что  с  ним
происходит. Я бежал  от врагов, думал  среди  вас найду  друзей, но и тут  я
никому не нужен. Ты хотел убить меня, так уж лучше бы убил. На, -- обратился
он к юноше, вытаскивая из ножен свой собственный нож,-- убей. Я так хочу!
     Но  парень  подскочил,  как  ужаленный. Попятился  от  него,  испуганно
вытаращив глаза.
     -- Нет, я не могу убить тебя просто так. Не могу...
     -- Совсем недавно мог, а теперь... Что за народ... -- Едигир решительно
встал и направился к сторожевой башне.
     Едва он подошел к лестнице, как сверху прозвучал повелительный окрик:
     -- Эй, тебе нельзя подходить к стене. Хан не велел.
     -- Плевал я на  вашего хана. Стреляй! Стреляй!  -- закричал Едигир.-- А
то залезу наверх и сброшу тебя вниз. Стреляй, тебе говорят!
     Стражник,  не  ожидавший  такого  оборота,  начал  поспешно  натягивать
тетиву, а Едигир  в исступлении затряс приставную лестницу, пытаясь сбросить
ее на землю. Вдруг кто-то  схватил его за руки сзади и потащил в  сторону от
башни.
     --  Идем,  я помогу  тебе, --  услышал он  громкий шепот.  Обернувшись,
увидел Куяна, пытавшегося оттащить его.
     -- Чем ты  можешь  помочь мне? Убить?  Так ты  не  захотел это сделать,
когда я попросил. Пусть меня убьют здесь... Пусть...
     -- Я  помогу тебе бежать,  только  умоляю, пошли отсюда.  Пошли  в твою
землянку.
     -- Ну, хорошо. Пойдем.-- Едигир успокоился и зашагал чуть впереди, даже
не  взглянув на подбежавших  к ним мужчин селения, готовых, судя  по  всему,
прийти на помощь Куяну.
     В землянке он бросился на старые овечьи шкуры и в нос ему пахнуло такой
кислятиной  и затхлостью, что захотелось  завыть, закричать во  весь  голос.
Земля  со стороны  стен  отсырела  и талые капельки воды медленно  сочились,
падали  на  шкуры, скапливались в лужицы  на  полу. Не  было сил смотреть на
убогое помещение, в котором  ему предстояло  провести остаток  жизни. Не для
того он остался жив, бежал со своей земли, чтобы сидеть в грязной, осклизлой
земляной норе.
     Его  тревога  и  недовольство  передались видно и юноше, который  зябко
повел плечами, ощутив  сырость  и  затхлость  землянки. Он  робко подошел  к
висевшему на  бревне  колчану Едигира и увидел  привязанное  сбоку  монисто,
которое он смастерил в подарок Анисе.
     -- Какое красивое,-- не удержался он от возгласа,-- для кого это?
     -- Возьми, подаришь своей девушке. Она ведь все равно будет твоей. Я не
смогу  быть  ее  мужем,  --  Едигир  засмеялся  и повернул голову  в сторону
парня,-- я же не вашей породы. Я -- чужой!
     -- Как я могу взять  такой знатный подарок?  -- парень, казалось,  и не
слышал  горестных слов Едигира,  --  за  него можно  табун  коней  выменять.
Ай-й-й! Какое красивое!
     -- Бери! Я дарю тебе. Но дай слово,  что,  когда подрастет мой  сын, не
станешь обижать его и,-- он чуть  помолчал, и  словно  решившись  на что-то,
добавил,--   назовите   его  Едигиром,   в   честь   моего   родственника.--
Договорились? А теперь давай о деле. Как ты поможешь мне бежать? Говори.
     --  Бежать надо ночью на лодке.  Сегодня ночью лед тронется  и никто не
кинется догонять тебя по воде.
     -- Не  захотел убить меня в открытую,  так теперь утопить  меня хочешь.
Молодец, ничего не скажешь. Да...
     -- Другого  случая не будет.  Можешь  отказаться, смотри  сам.  Пойдешь
пешком и тебя нагонять к вечеру. Решай.
     Едигир задумался, находя, что в словах парня есть смысл. Конечно, ночью
плыть среди  льдин опасно  и рискованно, но уходить пешком  действительно не
стоит и пробовать. Нагонят и, тогда уж точно, убьют.
     -- Провизии в дорогу соберешь? -- парень кивнул в ответ и показал рукой
на противоположную стену, на которой обнажились крепежные бревна.
     -- Дыру надо сделать, чтобы стражники не увидели. А я  приду за тобой в
полночь.-- И тяжело вздохнув, пошел к выходу.
     -- Постой,-- догнал его Едигир,-- на, возьми,-- протянул зажатое в руке
монисто,-- подари Анисе, но  не говори,  что от  меня. --  Втянув  голову  в
плечи, парень покорно принял подарок и заспешил в центр городка,  размахивая
на ходу длинными руками.
     Оставшись один, Едигир принялся рыть  в  противоположной от входа стене
дыру, ссыпая мокрую землю прямо под ноги. Окончив работу, он упал на шкуры и
заснул, чтобы быть готовым к очередной неясной дороге.
     Ближе к полуночи действительно начался ледоход.
     Льдины со скрежетом сшибались, выскакивали  на берег, уходили под воду,
спеша обогнать друг друга, тяжело плыли на север.
     Едигир с  Куяном перелезли в темноте через ограду крепости и спустились
по  крутому  откосу  к реке. Выбрали надежную  лодку и столкнули ее  в воду.
Юноша подал беглецу мешок с едой и весла, захваченные из дома, придержал нос
лодки и на прощанье подал руку:
     -- Прощай,-- негромко проговорил Едигир и взмахнул веслом.



        Различные способы ведения воины

     <b><i>Открытую войну следует предпринимать в удобной для себя местности,  при
хорошем  войске  и располагая удобным  для  сражения  временем.  В противном
случае надо воевать обманом.</i></b>
     <b><i>Врага следует  уничтожать,  когда  его силы  истощены  или  когда  он в
неблагоприятной позиции.</i></b>
     <b><i>Если  войско  врага  состоит  из  лесных  племен и таким образом готово
бежать из сражения, то следует заранее подкупить  их или пообещать награду в
случае неучастия их в битве.</i></b>
     <b><i>На  уставших от военных  приготовлений следует нападать немедля или  же
напугать  их  стадами  коров,  буйволов, верблюдов, покрытых  сухими  кожами
мешками с  мелкими камнями,  а потом  уже ударить  по  расстроенному  войску
врага, отступающему и  потерявшему способность управлять слонами и лошадьми,
или же следует ударить по войску врага, стоящего лицом к солнцу.</i></b>
     <b><i>Пустыня, леса,  теснины,  болота, горы и низменности, неровности, суда,
стада  коров,  обоз,  туман,  ночь  -  вот наиболее  подходящие  условия для
устройства засады.</i></b>

        <i>Из древнего восточного манускрипта</i>



        ОБРЕТЕНИЕ
        ВЕРЫ

     Воспоминания мучили,  как  застарелая  болезнь.  Вновь и вновь он видел
себя плывущим  по  бурной  ожившей после  зимнего  сна реке, что  несла  его
несколько  дней  вдаль  от людей, страдающих  болезнью,  зовущейся  Страхом.
Народ, пораженный ею, обречен.
     Река, ее живительные брызги,  словно смыли с Едигира  всезаражающий дух
смерти, которая  приходит вслед  за страхом. И  на этот раз боги спасли его,
пощадили, вырвали из ловушки, уготованной судьбой.
     "Почему  человеку  ниспослано  так  много испытаний?  За  что  они? Так
выковывают сабельный клинок: то накаляя докрасна, то бросая  в ледяную воду,
а потом вновь в огонь и так  до тех пор, пока  он не станет упругим, готовым
выдержать любой удар,  не лопнуть, не сломаться. Неужели и мне  предстоит то
же самое? В чьих руках я  стану послушным и несгибаемым оружием? И есть ли у
меня  право выбора  или дано лишь рубить, резать,  идти на прорыв? Кто  даст
ответ на эти вопросы?"
     Едигир только заступил  на караул и ему предстояло до полудня  выстоять
на башне, вглядываясь в темный лес, подступавший вплотную к городку.  Хорошо
было  остаться  одному  на высоком  помосте, когда  поднимаешься выше  всех,
уподобляясь  птице, становишься невидимым для  других  обитателей городка, и
никто не мешает перебирать в памяти события прошедших лет.
     Казалось,  после  ухода  с иртышских  берегов он  прожил  вторую, новую
жизнь, так не похожую на прежнюю. Где-то в  глубине  души возникло  ощущение
тревоги.  Он  чувствовал,  что  это  лишь  начало  испытаний,   первые  шаги
длинной-предлинной дороги, которую еще предстоит пройти.

        * * *

     В ту  весну, сбежав на  лодке  из  городка хана  Аблата, он  долго плыл
теснимый  льдинами  по  реке,  а  потом,  найдя  широкую  протоку,  повернул
навстречу течению небольшой речки, уже очистившейся ото льда.  Он уходил все
дальше вслед за солнцем.
     Что заставило его идти в сторону противоположную земле предков?  Он  не
мог дать ответ, но и не  мог  противостоять  голосу,  зовущему к  солнечному
закату, туда, где по  рассказам стариков, земля  поднималась к небу и из нее
росли камни, преграждавшие дорогу всякому путнику.
     Лодку  ему пришлось  скоро  бросить,  поскольку  русло реки  сужалось и
невозможно было перетаскивать  ее  через завалы  огромных сгнивших деревьев,
лежащих поперек  течения. Да и  сам-то он  шел с  трудом, выискивая  лосиные
тропы, проторенные могучими животными.
     Горы  начались неожиданно"  обнаруживая себя поначалу  лишь  небольшими
камнями, встречающимися на пути. Но однажды утром, проснувшись, он увидел за
легкой  дымкой темный силуэт леса, словно взлетевшего над землей и парившего
неподвижно в небесной синеве, даже протер  несколько раз глаза, отгоняя сон,
но лес попрежнему парил в небе сказочно недосягаемый.
     И им овладело  чувство неуемной радости все  переполняющее и клокочущее
изнутри  молодым вином,  рождая  необыкновенное,  необычайное  видение.  Ему
захотелось  громко  закричать, с кем-то поделиться рвущимся восторгом.  И он
по-настоящему пожалел, что рядом  не было Зайлы-Сузге  с ее мягкой улыбкой и
грустью.  Ему хотелось  верить,  будто  он встретит ее  непременно  там  меж
парящих  в небе  деревьев  и,  вобрав  в себя как можно  больше  воздуха, он
закричал на весь лес:
     --  Зайла-Сузге!!! Встречай меня! Я иду!!! -- и, подхватив с земли свой
лук,  высоко подкинул его и,  поймав на лету, кинулся прямо  сквозь  заросли
навстречу плывущим по небу деревьям.
     На подъем  у него ушел весь день,  но уже закат он наблюдал  с  вершины
горы,  взобравшись  на огромный камень-валун, ободрав  в  кровь  руки,  сбив
колени, но ощущая себя сильным и свободным.
     Он долго  сидел на  камне,  провожая  солнечный диск медленно  уходящий
вниз, окрасивший золотыми россыпями скалы, лес, траву. И ему подумалось, что
верно,  и  солнце,   могучее  солнце,  дающее  жизнь  всему  вокруг,   также
неподвластно  себе. И ему  определен  удел  блуждать по  небу в  непрерывных
поисках.
     "А может,  оно  ни одно,  солнце?  И  утром  мы  видим  иное  существо,
выходящее из-за леса? А то, прежнее, проваливается под землю,  чтобы никогда
уже не  вернуться на  небо. Да  и не может оно за день пробраться под землей
сквозь  ее толщу и очутиться на том же месте, где было вчера.  Кто же хозяин
этих огненных  дисков, выпускающий их раз  за разом, день  за днем на  небо?
Может именно сейчас он,  усмехаясь, смотрит на меня так же как я разглядываю
снующих по земле букашек и может одним щелчком сбросить всех  нас в пропасть
или поднять к небу?"
     Едигиру  стало  жутко  от  собственных  размышлений  и  он  хотел   уже
спуститься вниз  с валуна,  когда заметил вдали  меж деревьями слабый дымок,
поднимавшийся столбом вверх.
     "Люди!" -- обожгла  его мысль, и напряглись  все мышцы.--  "Враги?!  Но
почему обязательно враги? Оттого, что я пришел на их  землю? Но  кто  решил,
что это их земля? И я имею на нее право. Она такая же моя, как и их".
     Он  не стал разводить костер,  ночь  провел в  полудреме, ворочаясь  на
хвойном  лапнике,  заменявшем  ему  постель. А  утром,  еще  впотьмах, начал
спускаться  с  вершины  горы  на  поиски человеческого  жилья,  решившись  в
очередной раз довериться судьбе.
     Вскоре он вышел к небольшому ручью, струящемуся  по глубокой расщелине,
где без  труда нашел  несколько бревен, переброшенных через него. Перейдя на
ту сторону, Едигир  отыскал тропинку, ведущую  в глубь леса, и  оказался  на
краю  поляны,  посреди  которой стоял  небольшой домик, сложенный из круглых
пожелтевших на  солнце бревен.  Строение  совсем не походило на землянки его
народа, и  он долго  разглядывал  уложенные  друг на  друга бревна.  Чувство
тревоги сменилось любопытством, открытием чего-то нового, неизвестного.
     Затаившись в кустах, Едигир  долго  ждал,  когда  кто-нибудь выйдет  из
дома.  На  всякий  случай  держал  лук  наготове,  прикинув,  что  с  такого
расстояния  может  вполне  достать  любого.  Наконец,  не  выдержав  долгого
ожидания,  небольшими  перебежками,  крадучись,  стал  подбираться  к  дому,
готовый в  любой момент скрыться  в лесу. Но  никто не вышел, не закричал на
него.  Тогда, об