ападения с двух сторон и дрогнут.
     -- Пошли к нашим, -- крикнул спустившийся  вниз Герасим, -- а то сейчас
тут жарко будет.
     Ведя за  повод гнедого, вздрагивающего от  потрескивающего вокруг огня,
Едигир с мужиками, пригнувшись,  пробирались  в  ту сторону, откуда  звучали
выстрелы.  Увидели  небольшой холм, за  которым виднелись  головы нескольких
человек.
     --  Не стреляйте, свои! -- крикнул Герасим, указывая  рукой на  вершину
холма, откуда взвился дымок выстрела.
     Они бросились, не разбирая дороги, к холму. Едигир остановился, пытаясь
оценить  выбранную  позицию, и отметил, что лучшего укрытия не найти, откуда
бы столь  удачно  простреливались  все  подходы.  Сибирцы, верно,  поджидали
темноты,  чтоб  взять  их без  лишних  потерь  и  теперь  отошли  к  лагерю,
напуганные  больше огнем,  чем жалкой горсткой людей, оказавших  неожиданное
сопротивление.  Теперь он  окончательно убедился  в  пользе  ружей,  которые
хороши и  удобны при  обороне, и решил,  что обязательно обзаведется пищалью
при первой же возможности.
     Он еще раз огляделся и вдруг заметил на фоне все сильнее разгорающегося
пламени  человеческую фигуру, мелькнувшую за толстой  раздвоенной  по стволу
сосной. Он  успел пригнуться,  юркнув  под  брюхо гнедого, как тонко пропела
стрела, пролетевшая над ним. И  хотя  спасительный холм был совсем рядом, но
какая-то  внутренняя  ярость, копившаяся долгое время  и  никак не  желавшая
успокоиться,  затаиться,  уснуть,  как черные  гадюки заползают  на  зиму  в
глубокие норы до первого тепла, плеснулась в нем, ударила в голову. И он уже
не  помнил,  как очутился на  коне, как  выхватил  саблю и  поскакал,  низко
пригнувшись, навстречу стрелявшему.
     Стрела пропела рядом,  но он не услышал ее  писка, с силой осадил коня,
подняв  на  дыбы,   возле  раздвоенной  сосны  и  бросился  на  стрелка.  Он
безошибочно  узнал  красномордого Тугарина, который совсем недавно сбежал от
них. И тот  узнал Едигира, злобно  выкрикивая бранные слова, отбросил лук  и
взмахнул боевым топором с длинной изогнутой рукоятью.
     Едигир ловко увернулся  от первого  удара, прижавшись  спиной к дереву.
Тогда Тугарин,  обхватив рукоять обеими  руками, замахнулся топором,  словно
хотел перерубить не только Едигира, но и оба  ствола сосны. Бзик! Со свистом
лезвие  разрезало  воздух, пройдя возле самого  уха  отпрянувшего в  сторону
Едигира. Он рубанул с плеча по ненавистной расплывшейся красным пятном морде
противника,   но  Тугарин  удачно  заслонился,   подставив  рукоять  топора,
приговаривая:
     -- Сейчас я  тебя уложу! Тварь подколодная! -- и вновь закрутил топором
перед собой, силясь достать Едигира.
     --  На!  На!  --  сыпались  удары.  Топор,  которым  Тугарин  владел  в
совершенстве, мелькал на волосок от  головы Едигира, успевавшего  отскочить,
увернуться,  подставить  саблю. Надеясь  несколькими ударами  разделаться  с
противником, выложив все силы в начале схватки, Тугарин запыхался. Теперь он
уже не нападал,  а тяжело отдуваясь, прикрывал голову и плечи от искрометных
сабельных ударов.
     -- А вот тебе! А вот тебе! -- выкрикивал Едигир, взмахивая саблей и уже
несколько раз доставал Тугарина то по плечу, то по боку.  Но, видимо, у того
под одеждой была надета кольчуга и сабля со звоном отскакивала назад.
     -- Вот оно что... --  понял Едигир и прищурил  глаза, выбирая место для
удара,  направил  саблю вниз. Тугарин, чье лицо  было обильно  залито потом,
поспешил прикрыть ноги и опустил топор вниз и  тут Едигир, изменив движение,
с оттяжкой рубанул по кисти левой руки.
     -- Ай! -- раздался протяжный крик и топор упал на землю.
     Тугарин с побледневшим лицом прижался к стволу,  пытаясь унять кровь. К
ним уже бежали мужики с ружьями наперевес.
     -- Я  же  говорил,  мне его  оставь,--  в  запальчивости  кричал Богдан
Шумилка, подбежавший с копьем в руках.
     --  Бери,--  кивнул  Едигир,-- он  твой. Делай, чего хочешь. Мне  он не
нужен.
     Богдан замахнулся на  разом побледневшего Тугарина копьем, который даже
не попытался уклониться, а лишь прикрыл веки.
     -- Да пусть он подохнет, как собака,-- остановил брата Герасим, -- вишь
как кровь хлещет. Все одно, помрет.
     Мужики,  сгрудившись, с  брезгливостью  смотрели на  него,  но никто не
двинулся с места, чтобы помочь ему перевязать рану.
     --  Будьте вы все  прокляты!  -- злобно выкрикнул тот.--  Ненавижу  вас
всех! Встретимся еще! Встре-е-е... -- и, теряя сознание, упал на землю.
     --  Пошли,  пока друзья его  не вернулись,--  тронул  Едигира за  плечо
Грибан Иванов,-- сам-то не ранен?
     Но  он лишь насмешливо  глянул на сморщенное, покрытое пороховой  гарью
лицо Грибана и, ничего не ответив, пошел к гнедому, отирая на ходу сабельное
лезвие.
     Пополнившийся отряд  Едигир вел обратно с осторожностью, не рискуя идти
старой  тропе, пробираясь прямиком  через  увалы  и многочисленные  речушки.
Ночевали в глухом лесу, не разводя огня. Сам он почти не спал, прислушиваясь
ночью  к  лесным  шорохам  и звукам. На  вторую ночь пошел нудный,  затяжной
дождь, не стихавший всю дорогу. Лишь на третий день к полудню вышли к стенам
городка. Сторожевые ворота, несмотря на дневное время, были наглухо заперты.
Дождь хлестал по тесовым крышам, стекая по бревнам,  вился тонкими ручейками
по глинистой земле.
     Узнав  своих, сторожа открыли калитку.  Они  устало брели по  раскисшим
улочкам городка, тяжело поднимая ноги с налипшей на сапоги грязью, промокшие
и голодные. Захлопали ворота,  заворчали собаки и, прикрываясь от  дождя кто
чем мог, навстречу им выбегали люди.
     -- Наконец-то вернулись, добрались, слава Богу!
     -- А мы уж и не чаяли вас увидеть!
     -- Заходите посушиться! Милости просим!
     Женщины, утирая слезы смешанные с дождем, бросались к мужьям, обнимая и
целуя, вели в дом.
     Едигир шел впереди, изредка поглядывая  на  возбужденные радостные лица
жителей городка.  С каждым шагом ему становилось все горше от сознания,  что
никто не выйдет встречать, не  кинется  на  шею, не потянет в  теплый уютный
дом,  усаживая за стол. Снова появилась тупая боль  в голове,  о которой  он
забыл во время лесных странствий, смертельно хотелось спать.
     Неожиданно он замедлил шаг. На краю дороги, прикрывшись от дождя куском
старого уже насквозь промокшего холста, стояли Алена с Евдокией.
     --  Заходи  в дом,  Василий!  -- крикнула  Алена.  -- Ждем,  ждем...,--
улыбнулась Дуся.
     Но тут он  увидел спешившего к нему Ефима Звягина,  шагающего  широко и
размашисто.
     -- Воевода  к  себе звал.  Там с твоих краев люди  прибыли,  сообщил он
Едигиру, -- иди не мешкая.



        Об отношениях с врагами

     <b><i>Из  двух   государей,  которые   находятся  между   собой  в  дружеских
отношениях, следует прибегать к тому, с которым ищущий союза более дружен, и
к тому, который является  расположенным. Желающий победить должен  применять
шесть методов политики сообразно со своими силами.</i></b>
     <b><i>С равными  ему  по силе  и с более сильным надобно пребывать в мире.  С
более слабым может воевать. Ведь тот, кто воюет с более слабым, имеет успех,
будучи подобен камню, разбивающему глиняный сосуд.</i></b>
     <b><i>Если  более  слабый не  желает мира, то следует вести  себя, как  будто
покоряешься  силе,  или  же  применять хитрые  методы, пока не представиться
случай усилиться самому.</i></b>
     <b><i>Если е равный не желает мира, то нужно причинить ему вред в той мере, в
какой  тот  вредит  государю.  Ибо  огонь  сплавляет  металлы и не может  не
накаленное железо соединиться с другим железом.</i></b>

        <i>Из древнего восточного манускрипта</i>




        ТЕЛЬЮГАН*

     Кучум  не мог  уснуть несколько последних ночей подряд.  Сон  не шел  к
нему, как не идет к блуждающему по тайге охотнику удача. Он долго ворочался,
пробовал   укрыться  с   головой,  чтобы  прогнать   прочь  ночные   шорохи,
доносившиеся в шатер  снаружи, но  ничего  не  помогало. Ему казалось, будто
кто-то ходит вокруг шатра и все выбирает  момент, ждет, притаившись рядом, а
потом также неслышно крадучись, подберется к нему и задушит. Больше всего он
боялся  умереть  именно  во  сне.  Была  какая-то  жуткая  закономерность  в
событиях, происходящих с ним, и сном, убегающим, как хитрая лиса от собаки.
     Кучуму  не  верилось,  что  он  наконец-то  стал полновластным  ханом и
властелином сибирской земли.  Когда вокруг были  враги  и приходилось  порой
засыпать в седле, то сон сам  находил его, стоило лишь закрыть глаза. Теперь
же, когда долгожданный мир и покой установились не только в Кашлыке, но и во
всех  соседних  улусах,  непонятное  беспокойство овладело  ханом.  Он  стал
бояться смерти...
     Лежа на душистых, слегка увядших ворохах травы, которые меняли для него
каждый день,  он пытался отыскать  причину  тревоги. Слово "страх" он боялся
даже  произносить и  гнал его от  себя Он мог его,  это  слово,  применить к
кому-то другому,  но  только  не  к  себе.  И  чем  дольше  он  оставался  в
полузабытьи,  тем больше странных образов и лиц  проплывало перед ним -- это
были отец, брат, сестра, Алтанай. Иногда они появлялись  все вместе, но чаще
поодиночке, сменяя  один другого. И с каждым  из них  он беседовал,  пытаясь
осторожно выяснить причины  их появления. Но слова, произносимые ими, ничего
не   могли   объяснить,   не  давали  разгадки  его  бессоннице  и   ночному
беспокойству.
     Стоило ему чуть задремать,  как  он тут же сквозь  сон,  слышал  чьи-то
крадущиеся шаги, и руки сами тянулись к лежавшей рядом сабле. Он вздрагивал,
открывал глаза, осторожно  подкрадывался к пологу шатра и выглядывал наружу.
Но там, мерно покачиваясь на широко расставленных ногах, стояли, подремывая,
два  стражника.  Кучум  негромко   кашлял,  проверяя  их,  они  вздрагивали,
оглядываясь   по   сторонам,   но  поняв,  что  то  кашель   их  властелина,
успокаивались и продолжали так же мерно покачиваться, опираясь на копье.
     А  он ползком возвращался  на  место,  злясь на себя и весь  мир. Долго
устраивался на своем ложе, чуть постанывая  и  тяжело вздыхая, вытягивался и
вновь   начинал  ждать,  когда  послышатся  мягкие,  крадущиеся  шаги  того,
пришедшего за его жизнью.
     Порой ему казалось, что дело в непонятной  болезни, названия которой он
не знал. Приложив руку к сердцу,  считал равномерные удары, пытаясь  уловить
неправильность в его бесконечной и  бесперебойной работе. Но сердце, как  бы
издеваясь, билось  четко,  плавно  разгоняя  кровь  по телу, послушно и  без
напряжения,  как  это  делает  река,  направляя  волны  на  песчаный  берег,
откатываясь назад и  вновь устремляясь  к  нему,  не  переставая  без устали
выполнять свою однообразную каждодневную работу.
     Он ощупал руками живот, помял его,  будто именно там находилась причина
беспокойства. Но, не найдя ничего в нем, переходил к  ногам, растирая колени
и  икры. Ноги действительно болели и ныли, начиная от коленей  и до ступней.
Раньше как-то  не  было  времени обращать внимание  на  подобные пустяки, но
именно  теперь,  когда он  был  всецело  предоставлен  самому  себе,  ощущал
болезненность их. Он шевелил пальцами,  пытаясь в ночном сумраке  разглядеть
ноги, садился и ощупывал каждый палец в отдельности.
     В  одну  из  таких бессонных  ночей,  убедившись, что  опять не  уснет,
кликнул стражника  и  велел  позвать старуху,  что лечила  раненых нукеров и
готовила разные отвары. Та вскоре появилась, торопливо  заправляя под платок
длинные пряди седых волос, побрякивая свисающим сзади монистом.
     -- Прости, старая, что  разбудил.  Не  спится мне, которую ночь  уже. А
сегодня совсем невмоготу стало. Ноги болят. Погляди...
     -- Чего же хан раньше мне не сказал о своей беде?  --  зашамкала старая
знахарка, опускаясь возле  него  на колени  и  взяв  сухими  горячими  рукам
ступню. -- Я бы хану отвар приготовила  такой, что два  дня и  две ночи спал
как убитый...
     -- Замолчи!  Я  не дите, чтоб отвары твои пить.  Знавал я таких воинов,
что, выпив отвар, больше и не просыпались.  Осмотри лучше ноги.-- Перебил он
ее, сам удивляясь собственной злости, мгновенно вспыхнувшей в нем, как сухая
трава на весеннем косогоре.
     Старуха  испуганно втянула голову в узкие плечи и, прикусив  бескровные
губы,  начала мять ступни, затем и голени ног, по очереди приставляя ханскую
пятку к своей впалой груди.
     Кучуму  сделалось  легче от мягких, неторопливых  рук знахарки и  успел
подумать, что зря обидел ее,  как незаметно для себя погрузился в сон. Когда
он открыл глаза, солнце  уже начало обычный дневной путь по небу и в городке
слышался привычный шум занятых работой людей. Знахарка  сидела неподалеку от
него   на   корточках,  обхватив  колени  сухими,  почерневшими  от  загара,
морщинистыми руками.
     -- Иди к  себе, -- проронил Кучум сквозь зубы, испытывая  неловкость от
ее присутствия, -- вечером опять придешь.
     -- Хан разрешит сказать слово старой женщине? --  подняла та голову. --
Можно совет дам? Хан не обидится?
     -- Говори, -- кивнул он головой, -- только про отвары свои забудь.
     -- Хану молодой отвар нужен.  Правильно хан вчера  сказал, что не дите.
Мужчина! Ох, какой мужчина! Была бы Бибига молодой девкой, то  смогла бы ему
помочь, --  глаза старухи неожиданно  блеснули при  этих  словах и  все лицо
озарилось мечтательной  улыбкой,--  а  так, хан сам может любую выбрать. Вон
их,  сколько  кругом!  И  всякая  рада будет к  нему в  шатер войти, до утра
остаться с таким мужчиной. Ай, какой красавец мужчина!
     --  Пошла вон,  старая,  -- крикнул  Кучум  и запустил в  нее  сапогом,
пытаясь скрыть смущение, которое вызвали у него слова знахарки.
     -- Пусть хан помнит слова старой Бибиги, --  стремительно выскакивая из
шатра,  крикнула  она,  --  то  лучшее  лекарство...  --   И   отвратительно
захихикала, оказавшись снаружи.
     Старухины слова  он вспомнил после обеда,  когда зашел в шатер Самбулы,
носившей в себе  уже  третьего  ребенка. Она сидела на подушках в  окружении
женщин, занятых  шитьем.  Увидев  вошедшего  мужа,  попробовала  встать,  но
застонала, придерживая руками выступающий из-под халата живот. Капельки пота
поблескивали  на  бледном круглом  лице,  и  Кучум  подбежал,  чтоб  помочь,
испытывая острую жалость к ее страданиям.
     -- Скоро уже? -- спросил шепотом, глянув на сидевших вокруг женщин.
     Самбула  сделала знак, чтобы  женщины вышли,  и только после этого тихо
заговорила:
     --  Видно,  скоро. Сам  наружу  просится. Послушай... -- И потянула его
левую руку к животу.
     Но  Кучум  отдернул  руку,  словно  испугался чего  и отошел, присев на
подушку.
     -- Ты ведь знаешь, не люблю я этого. Вот родишь, тогда возьму на  руки.
А сейчас зачем ему мешать, беспокоить? Сын будет?
     -- Сын... -- Самбула как-то сжалась, опустив низко голову.
     --  Чего  же в том, году дочку родила?  Мне  много сыновей нужно, чтобы
было кому все оставить. Поняла? А то придется еще одну жену взять. Если и на
этот раз девочку родишь, то точно, возьму молодую девку.
     --  Бери,  -- покорно  отозвалась  Самбула, не  поднимая головы,-- тебе
видней. Видно, я плохая жена...
     -- Хватит плакаться. Вон, какого богатыря родила. А? Знаешь, как я  рад
был? Но мне десятерых таких надо, как наш сын Алей.
     -- Эта  девочка будет,-- неожиданно  уверенно  проговорила Самбула.  --
Женись.  Но и та, другая, десятерых не  родит. Мальчики  реже родятся. Я  не
виновата... -- И она тихонько, почти  беззвучно заплакала, торопливо вытирая
слезинки краешком платка.
     -- Тьфу, на вас! -- Кучум резко поднялся. -- Только выть и умеете! -- И
торопливо пошел из шатра.
     Женщины никуда не уходили, они стояли тут же  у  входа, опустив глаза в
землю. Широко шагая, он промчался мимо со злостью посмотрев на них, опять не
понимая, почему он злится, почему  не по душе слова Самбулы. Ведь на то воля
Аллаха, что дочь родилась после Алея. На все воля Аллаха...
     Навстречу  ему попалась  привезенная  послами  пленница, о  которой  он
совсем  забыл   за  ежедневными   хлопотами.  Девушка  несла  воду  с  реки,
придерживая двумя руками кувшин.  Ее босые ноги мягко ступали в белесую пыль
на  мгновение  показываясь  из-под  длинного  грубой  работы  платья.  Кучум
остановился, ожидая  пока девушка  подойдет, ждал,  что  она  остановится  и
поклонится,  как это делали  женщины  городка  при встрече  с  ним. Но  она,
опустив глаза  и делая вид,  будто не заметила хана, не спеша  и  не сбавляя
шага прошествовала  мимо. Ее  плавная  походка и едва заметно покачивающиеся
бедра,  длинная,  чуть  тронутая  загаром  шея, делали  девушку  похожей  на
журавля, что столь же неторопливо вышагивает по болоту.
     -- Эй,-- крикнул он, вспоминая ее имя,-- почему не приветствуешь своего
хозяина? --  но слова его повисли в воздухе. Девушка не  остановилась, то ли
не расслышав, то ли не поняв его слов.
     "Как же ее зовут?" -- подумал он, но так и не  припомнив, пошел дальше.
Хан наткнулся на  улыбчивого Тураша,  который  еще  издали начал улыбаться и
кланяться, увидев хана.
     --  Когда  на  охоту  едем?  --  спросил,  почтительно  отступая  и  не
переставая кланяться, Тураш.
     -- Скоро,  скоро,-- ответил Кучум, продолжая думать о чем-то своем,-- а
ты, случаем, не знаешь, как русскую девку зовут?
     --  Как не знать?  Тураш все  должен знать. На  то и  охотник. Хан  сам
говорил: смотри, слушай, запоминай...
     --  Так говори,  --  Кучум  недобро посмотрел на  него, выставив вперед
подбородок, пощелкивая пальцами,-- чего тянешь?!
     --  Сейчас, хан, сейчас,--  Тураш запустил грязную  пятерню под  шапку,
сдвинув  ее на ухо,-- очень  трудное имя у девки. Как  всех  лошадей у  хана
зовут -- помню, как  соколов моих зовут --  тоже помню, а как девку ту зовут
--  тоже  помнил, но  имя  такое...  Да и  зачем мне  помнить,  как  ханскую
невольницу   зовут?  --  неожиданно  закончил  он,  лукаво  улыбаясь.--  Хан
проверить решил,  верно, да?  А потом скажет:  "Почему Тураш знает,  как имя
моей  девки?  Надо последить за  ним!"  Точно говорю? Угадал? Турашу  других
девок хватает. Зачем ему ханская девка...
     --  Дурак!  -- и Кучум сгоряча двинул в улыбчивое лицо,  сбив  шапку на
землю.-- Пойди и узнай, как ее зовут.
     -- Раз надо -- узнаю, -- испуганно залепетал Тураш, и подхватив с земли
шапку, со всех ног кинулся за невольницей, которая уже скрылась из вида.
     Кучум  в  очередной раз, не  находя причины выпиравшей из  него злости,
направился к  своему шатру, думая,  что действительно неплохо бы отправиться
вечером на утиную  охоту. Благо  молодая птица уже встает  на крыло и ловчим
соколам  не придется долго  искать  добычу,  и  твердо решил сегодня  же, не
мешкая, отправиться на ближайшее озеро и там заночевать.
     У шатра его дожидался брадобрей Халик,  который являлся  к нему  каждое
утро.  Но  сегодня  Кучум  совсем  забыл  о нем,  еще не придя  в себя после
тяжелого сна. Коротышка  держал на коленях медный  тазик, поблескивающий  на
солнце, и о чем-то беседовал со стражниками. Увидев приближающегося хана, он
захлопал в пухлые ладоши и громко закричал:
     -- О, мой  хан! Как я скучал без тебя! И солнце не так ярко  светит для
бедного Халика. Почему хан не улыбается и не  зовет его к себе? Или я обидел
чем моего хана? Пусть тогда хан возьмет мою острую бритву и отрежет мне ухо,
но только простит меня и снова начнет улыбаться.
     --  Я твой  длинный  язык отрежу!  Болтаешь,  как  баба,--  раздраженно
проворчал Кучум, проходя в шатер.
     Халик вкатился следом за ним, не переставая щебетать.
     -- Что пользы хану от моего непутевого  языка?  Кто  тогда  скажет  ему
правду? Кто утешит в тяжелый день? А что я болтаю как баба, так тут он опять
прав. Мужчина тот, кто имеет  жену и детей. А  у  бедного Халика нет жены и,
верно,  никогда не  будет. Кому я  нужен  такой?  --  не  переставая  сыпать
словами, брадобрей  меж тем  суетился вокруг  усевшегося на  подушки Кучума.
Помог снять ему  сапоги,  халат и, разложив свои инструменты, юркнул  вон из
шатра.  Через несколько секунд  он  вернулся, бережно неся в тазике  горячую
воду. Не  успел  Халик приступить к бритью, как  в шатер  просунулась голова
улыбающегося Тураша, и он громко прошептал:
     -- Ана! -- выразительно вращая при этом глазами.
     -- Что? -- не понял Кучум.
     -- Ана, -- повторил тот. И произнес по складам -- Ана. Девку так зовут.
     --  А-а-а,   --  равнодушно  протянул  Кучум,  уже  забыв  данное  тому
поручение, -- иди, готовься к  охоте.  Прямо сейчас и  поедем.  Сам реши, на
какое озеро ехать.
     -- Ага! -- глаза Тураша радостно сверкнули, и он исчез.
     -- Дурак он, твой Тураш, неожиданно спокойно и без обычных своих ужимок
произнес Халик,-- неправильно сказал имя русской девки.
     --  Что? --  удивился Кучум  не столько тому, что коротышка  знает  имя
невольницы, а скорее серьезности его тона. -- Как, говоришь, имя ее?
     -- Анна,  --  так  же  спокойно  ответил  брадобрей,  орудуя маленькими
щипчиками над ханской головой, -- нас  же с ней вместе везли, вот и узнал ее
имя. Она хорошая девушка.
     -- А ты, случаем, не влюбился в нее? -- усмехнулся Кучум  и внимательно
поглядел в глаза Халику.
     -- Разве я могу любить такую девушку? -- с горечью произнес  брадобрей.
-- К тому же она твоя невольница.
     -- Хочешь, подарю?
     -- Зачем хан так шутит?
     -- А...вот ты и выдал себя. Ладно. Прикажу поместить вас в один шатер с
этой... как ее... Анной. То-то потеха будет!
     -- Хан не сделает этого, а то... а то...
     -- Что? Что ты можешь сделать? Сбежишь вместе с ней?  Отвечай! Отвечай,
когда тебя спрашивает твой хан!
     -- Я убью... себя,-- с трудом выговаривая слова, ответил тот.
     -- Вот так-то. Помни о своих словах. И если дальше будешь досаждать мне
своими  шуточками, то жить тебе с ней в одном шатре. Иди.--  Кучум оттолкнул
от  себя сникшего, униженного Халика и, тяжело переводя дыхание, крикнул ему
вслед:
     --  И  готовься ехать сегодня на  охоту. Будешь у  меня вместо пса уток
таскать.
     Немного  успокоившись, он  велел охраннику позвать  юз-башу. Когда  тот
вошел, коротко  сообщил о предстоящей  охоте  и приказал отрядить с  ним  не
более десятка человек и, помедлив, добавил:
     --  Подготовь  лошадей:  одну для  Халика-коротышки,  а  вторую...  для
женщины. Иди.
     Когда  отъехали  от  городка,  Кучум,  вырвавшись вперед,  привстал  на
стременах и оглянулся.  Чуть  позади  скакали, улыбаясь, Тураш  и  его  брат
Кылдас,  тоже знающий толк в ловчих соколах. Они держали  каждый  по  птице,
пристегнутые тонкой цепочкой  к  левой руке охотников,  головы  которых были
плотно  накрыты  специальной  шапочкой.  Иногда  при  сильной  скачке соколы
вскидывали крылья  навстречу порывам  ветра, вертя головой, пытаясь  когтями
сбросить шапочку, но, не  доставая  до  нее, еще сильнее цеплялись лапами за
охотничью рукавицу, удерживаясь и балансируя на руке.
     Следом за  ними два  нукера везли  клетки с запасными  птицами  уже без
шапочек  на головах. Они,  злобно  щеря клювы, непрестанно вертели головами,
оглядывая все вокруг.
     Далее двигались  воины  охраны,  меж  которыми явно  выделялась хрупкая
фигурка девушки,  совсем не  плохо державшейся  в седле. Она  была  хороша в
темно-зеленом  халате, облегающих  стройные  ноги  шароварах, заправленных в
длинные красные  сапоги и круглой с лисьей опушкой шапке на голове. Издалека
Кучум  не  мог разглядеть ее лица, но  ему  показалось, будто она улыбается,
радуясь чему-то своему подставляя лицо мягкому порывистому ветру.
     Рядом  носились  собаки,  время от  времени громко лая и покусывая друг
друга, возбужденные предстоящей охотой. И в самом конце на невысокой кобылке
трясся  Халик с  испуганным  выражением на маленьком сморщенном  личике.  Он
чувствовал  себя несчастным, всякий раз ожидая от Кучума нового  подвоха или
унижения. Но ослушаться хана -- не поехать на охоту -- он не посмел и сейчас
всеми силами  старался удержаться  в седле, чтобы  не грохнуться на землю  с
лошади.
     Преодолев  по  небольшому  сложенному   из  нескольких  бревен  мостику
глубокий овраг, свернули  за узкую тропинку,  видневшуюся в  густом ельнике.
Теперь  ехали  шагом, где  уклоняясь, где  прикрываясь  руками  от  хлещущих
колючих зеленых лап. Но вот  лес  закончился, и они  выехали на крутоярье, с
которого была  видна тонкая  полоска лежащего далеко  внизу Иртыша. Тураш  и
Калдыс быстро обнаружили  спуск и спрыгнули  с лошадей, держа их на коротком
поводе,  начали медленно  спускаться вниз, скользя  по  траве едва  заметной
тропинки. Все участники  охоты, осторожно ступая пошли вслед за ними. Кучум,
приотстав, поравнялся с девушкой, с  интересом поглядывая  на нее. Скачка не
только разгорячила, но и развеселила  девушку. Она тихо чему-то улыбалась, и
не  поднимая  глаз,  осторожно   переставляла  ноги   по  скользкой   тропе.
Почувствовав пристальный взгляд, она подняла голову и встретилась взглядом с
Кучумом, который неожиданно подмигнул и кивнул ей головой, как бы спрашивая:
"Ну,  как  ты?  Ничего?"  -- и  она  ответила  тем  же полукивком:  "Ничего.
Спасибо".
     Кучум подождал ее внизу и, подавая руку, тихо спросил:
     -- Я до сих пор не знаю как тебя зовут. Вот и решил узнать.
     --  Анна,--  со смущенной улыбкой ответила она и  добавила, но  я плохо
говорю на вашем языке, хотя почти все слова понимаю.
     -- Научишься, -- успокоил Кучум. -- Не страшно?
     -- Страшно сперва было, но сейчас ничего.
     -- Откуда ты родом? Где жила раньше? -- переспросил он.
     -- О, очень далеко. Княжество Рязанское. Рязань. Там тоже большая река.
Очень большая. Ока.
     --  Ока,--  задумчиво повторил  Кучум, вскакивая на  коня.  Потом  уже,
отпустив поводья, полу обернувшись, крикнул.-- Но  у нас тоже хорошо. Да? --
и  поскакал  нагонять  охотников,  уже  внимательно  выглядывающих  Дичь   в
прибрежной осоке.
     Влево  от  них  уходила  подошва  холма,  с  которого  они  только  что
спустились. Река в этом месте отступила от подножья,  оставив широкую полосу
земли с  высокими кочками, заливаемую  по весне водой и поросшую осокой. Меж
ними скапливались небольшие озерца, где в изобилии  гнездились утки. Сейчас,
во  второй  половине лета,  они уже остановили  свои гнездования и кормились
вместе с выводками ближе к реке, набирая силы перед отлетом.
     Охотники пустили  собак  вперед и они подняли  небольшую стайку чирков,
которые шумно захлопали крыльями, спеша оторваться от земли.
     -- Давай!!! -- взвизгнул азартно Тураш и, освободив от  цепочки сокола,
сорвал колпачок с его головы и подбросил высоко вверх.
     Тот  несколько  раз  взмахнул  широкими  крыльями, взмыл  еще  выше  и,
оглядевшись,  наконец,  заметил летящих вдоль реки  чирков. Но он не  спешил
кинуться на них сразу, а набрав высоту, залетел  со  стороны реки, заставляя
чирков сбавить скорость и повернуть к охотникам.
     --  Уйдут  ведь! Уйдут! -- закричал Кучум и, нахлестывая коня, помчался
туда, где могли приземлиться чирки.
     -- Не спеши, хан,-- Тураш  без труда нагнал его, умело направляя своего
гнедого меж  высоких кочек,-- мой  сокол  свое дело  знает.  Он  их  от реки
заворачивает, к нам гонит.
     И  точно.  Стайка  испуганно  пронеслась мимо  и,  прошелестев крыльями
совсем рядом, ушла в сторону холма.
     Кучум  выхватил  лук, но не  стал стрелять  наугад.  В это время Кылдыс
выпустил второго сокола, взлетевшего наперерез утиной стае.
     -- Ай, ай, ай! Пошел! Пошел! -- кричал он, хлопая в ладоши.
     Но сокол, ослепленный солнечным светом, полетел  к  лесу  и  уселся  на
сухую вершину толстенного тальника, беспокойно вертя головой.
     --  Ой, дурачок.  Испугался, бедненький... Чего  же ты,  а?  -- ласково
заговорил Кылдыс, пытаясь подманить птицу.
     Зато сокол  Тураша легко  нагнал летящих  низко  над землей  чирков  и,
сложив крылья, ринулся  на стаю. Ударил грудью переднего,  долбанул клювом и
уже медленно, расправив крылья, опустился рядом с  упавшей  в траву  птицей,
прижав ее когтистой лапой, и продолжал долбить.
     Когда Тураш  отнял у  него добычу, утка была уже  бездыханна.  Похвалив
питомца,  он дал  ему  несколько  кусочков  вяленого мяса,  поглаживая жадно
глотающего подачку сокола.
     Кылдысу пришлось лезть на дерево  под  насмешками нукеров,  чтобы снять
оттуда заупрямившуюся птицу.
     -- Я ж тебе говорил вчера, что не надо было его  кормить. Вдруг наш хан
на охоту поедет. Ты не послушал. Теперь доставай из ящика другого сокола, --
пенял ему Тураш.
     -- Ничего  и этот сейчас пообвыкнет, разлетается. Испугался немного, --
оправдывался Кылдыс.
     Кучум  со  стороны наблюдал  за  Анной, для  которой  охота  с  ловчими
соколами  была  внове,  и  она  широко раскрытыми  глазами следила  за  всем
происходящим, стремясь постичь  азарт  увиденного  зрелища.  Неожиданно  она
направила коня к Кылдысу и, протянув к нему руку, приказала:
     -- Дай! Я тоже хочу!
     Тот сперва оскалился  в усмешке, готовый резко ответить  ей,  но увидев
одобрительный  взгляд Кучума, покорно передал сокола уже накрытого шапочкой,
лишь сказав:
     -- Руку обмотай тряпкой, а то порвет,  --  и для убедительности показал
жестом, что девушке нужно сделать. Та поняла его  и, достав из притороченной
к  седлу  сумки  платок, обернула  вокруг  левой  руки,  стянув тугим узлом,
помогая  себе зубами. Нукеры  столпились вокруг,  одобрительными  возгласами
поощряя и подбадривая ее. Халик,  заметив, что настроение Кучума значительно
улучшилось, подъехал поближе к нему и весело заговорил:
     --  Какая храбрая девушка. Не только красивая, но и храбрая. Не  боится
дикую птицу на руку садить. А вдруг она в глаз клюнет? Что тогда?
     Кучум с интересом наблюдал за Анной и только отмахнулся от коротышки:
     -- Сокол соколу глаз  не выклюет. Смотри лучше,  чтоб он тебя, как того
чирка, из седла не вышиб.
     Анна  меж  тем успокаивала возбужденно  машущую крыльями птицу,  что-то
ласково  шептала ей,  прижимаясь губами к  накрытой  шапочкой голове сокола.
Вскоре он перестал бить  крыльями  и  мотать  головой.  Замер, усаживаясь на
девичьей руке  и, казалось, внимательно слушал ее слова. Анна слегка тронула
повод и поехала вперед по тропе.
     Кылдыс  спрыгнул на  землю и подбежал  к  ящику, в  котором  находились
другие птицы.  Он  достал несколько колпачков, надел  их на головы  соколам,
подавая одного Кучуму, другого выбрал себе, а остальных отдал нукерам.
     --  Сейчас  будет большое озеро,  --  указал  рукой на  кусты  тальника
Тураш,-- надо разделиться и ехать с двух сторон. Как поедет хан?
     -- Мне все равно. Здесь ты главный.
     -- Тогда поезжай вслед за Анной, гляди чтобы она  в трясину не заехала.
А мы с другой стороны будем гнать на вас стаю. Возьми кого-нибудь, чтоб дичь
подбирал.
     -- А вот он и будет, -- хан кивнул на понуро опустившего голову Халика,
-- лучшей собаки не найти.
     -- Тогда, поехали,-- подстегнул коня Тураш и крикнул остальным нукерам,
чтоб следовали за ним, крупной рысью затрусил в сторону зарослей тальника.
     Кучум нагнал Анну, когда та  уже подъезжала к усеянному кочками болотцу
и указал в сторону небольшой речки.
     -- Нам туда.
     -- А где остальные? -- испуганно оглянулась она, но, увидев выезжающего
из ложбинки Халика, улыбнулась и покорно поехала вслед за Кучумом.
     Они ехали вдоль  небольшой  речушки с  заросшими  темно-зеленой  травой
болотистыми берегами,  отыскивая место для переправы. Речка впадала в озеро,
откуда  хорошо был слышен шум крыльев,  всплески садящихся на  воду  птиц  и
непрерывное кряканье.  Меж  этими  звуками Кучум различил  едва доносившееся
гоготанье: "Гуси  кричат. Значит,  скоро зима.  Птица друг  друга сзывает  к
отлету".
     Солнце, скрытое  от них стволами тальника, выбрасывало время от времени
острые  пики  лучиков, высвечивая  воду, траву и тонкую сеть паутинки, там и
здесь  разбросанную   по   деревьям.  Маленький   шустрый  паучок  торопливо
подтягивался  вверх, спеша поскорее убраться от наезжающего на его  паутинку
Кучума.  "Известие должно  быть  какое-то,  --  отметил он  про себя, --  от
Мухамед-Кула давно нет  ничего..." Теперь он понял причину беспокойства всех
последних дней  --  отсутствие  племянника. Лучше  бы он сам  повел сотни  в
поход.  Но юношу надо  испытать в сражении. Надо. Иначе воина не  вырастишь.
Хоть и велик риск, но он умел рисковать. А теперь мучился от неизвестности.
     Плавный ход его мыслей перебил крик Халика. Он резко  натянул поводья и
повернул назад. Коротышка махал рукой в сторону леса и вопил во все горло:
     --  Там  змея!  Толстенная такая змея  на дереве сидела. Чуть  меня  не
укусила! Ой! Ой!
     Его ничем  не  прикрытая  трусость и ужас, читаемый в  широко раскрытых
глазах, рассмешили Кучума.
     -- Нужен ты ей! Не бойся, не проглотит.
     -- То сам шайтан! --  продолжал  голосить Халик.-- У него такие красные
глаза. Он так на меня смотрел, что я чуть речи не лишился.
     -- Что-то незаметно... Ладно, езжай рядом. Скоро у озера будем. Что  же
кинжала даже не взял? Охотник!
     -- Какой кинжал от шайтана поможет? Найдя, наконец, удобный проход  меж
деревьями и  брод  через речку,  выехали к  кромке озера, которое, загибаясь
влево,  лежало  перед  ними как  вытканное  серебром покрывало неподвижно  и
величаво. Тут же, едва ли  не из-под лошадиных копыт,  взлетела стая крупных
уток,  увлекая  за  собой другие  стаи.  Поднялся невообразимый  гомон. Анна
посмотрела на Кучума и, увидев, что он снял шапочку с головы своего сокола и
уже отстегивает цепочку, сделала то же самое. Они почти враз подбросили птиц
и залюбовались их полетом.
     Оба  сокола, набрав  высоту, раскинули  крылья  и,  почти касаясь  друг
друга, поплыли по кругу над  озером то чуть опережая  один другого, то опять
выравниваясь. Так  они  сделали круг  над  озером,  поднимая  с  воды  птиц,
натыкающихся  в  спешке друг на  друга.  А  соколы, словно  и не  собирались
нападать, легко скользили по небесной глади, поднимаясь все выше и выше.
     -- Ой,  --  выказал нетерпение Халик. -- Чего  они  медлят?  Когда бить
начнут? А может, они сейчас в лес улетят и все...
     -- Поглядим, -- неторопливо ответил Кучум, хотя его и самого  подмывало
громко крикнуть, заставить соколов броситься на утиные стаи. Азарт охоты все
больше разгорался в нем,  вытесняя все прежние чувства и желания. Видно  тот
же азарт передался и Анне, потому  что она, не выдержав, закричала что-то на
непонятном ему наречии  и захлопала в ладоши. Потом хлестнула поводьями коня
и поскакала  вдоль озера.  Кучуму  ничего  не оставалось, как последовать за
ней, а Халик, не желая оставаться один, поплелся сзади.
     Наконец,  соколы  насладившись  свободой  полета,  почти   одновременно
кинулись в стаю, сбивая птиц и падая вместе с ними на землю.
     --  К ним! К  ним! -- радостно взмахнула рукой Анна и направила  коня в
траву, которая колыхалась и клонилась под ударами соколиных крыльев.
     Когда они  подъехали  к месту  падения, сокол, выпущенный  Кучумом,  не
обращая  на них внимания, жадно отрывая куски  мяса  от неподвижно  лежащего
селезня,  и  заглатывал  их. Вокруг  все  было  усеяно  перьями,  в  воздухе
кружились легкие пушинки.
     Кучум  спрыгнул на  землю и  протянул руку  к  птице,  но  тот защелкал
клювом, давая понять, что не собирается отдавать свою добычу.
     -- Отвлеки его,-- крикнул он Анне, скидывая с себя халат и подбираясь к
соколу сзади.
     Анна  тоже  сошла  на  землю и тихонько засвистела,  привлекая внимание
птицы  к  себе. Кучум, вытянув вперед руки приготовился набросить на  сокола
халат,  но  Халик, подъехавший слишком близко, спугнул его.  Сокол, взмахнув
крыльями, ушел в высоту.
     -- Дурень!  Чтоб тебя  разорвало! --  заорал на коротышку Кучум.--  Все
испортил! Лови теперь его, а то запорю до смерти! Кожу сдеру!
     Халик растерялся, испуганно захлопал короткими ресницами и, открыв рот,
смотрел за соколом, который словно дразня, кружился неподалеку.
     -- Подожди,  хан,-- Анна подняла вверх правую руку, -- он сейчас сядет.
Давайте отъедем немного в сторону.
     Кучум,  не  переставая  ругаться, выхватил  плеть,  собираясь  проучить
коротышку,  но  присутствие девушки  смущало  его, и он отъехал  к  зарослям
тальника.  Халик и Анна тоже спрятались в кустарнике. Сокол, убедившись, что
люди ему  более не  угрожают, вновь опустился на сбитого им селезня.  Кучуму
без труда удалось набросить на него халат и надеть на голову шапочку.
     -- Своего сокола я  поймаю  сама, -- улыбнулась  Анна  и пошла одна  по
высокой осоке, раздвигая ее руками.
     Кучум не видел, как ей это удалось, но вскоре она победно подняла левую
руку,  на которой сидел, взмахивая  крыльями,  сокол  в  плотно  накрывающей
голову шапочке. В правой руке она держала крупного селезня.
     -- Молодец девка, -- хихикнул оправившийся от испуга Халик.
     -- Помолчи, -- перебил его Кучум, -- скажи спасибо, что не выпорол тебя
прямо при ней. Понял?
     -- Понял,  мой хан. Халик все понял. Прости. Они  запускали соколов еще
несколько раз и те  снова и снова  налетали на  беспорядочно мечущихся уток,
падая  с  ними  на  землю, и  добивали. Теперь  они,  уставшие  от  битвы  и
отяжелевшие от еды, легко давались в руки.
     Но вот с  другой стороны озера  послышался свист, крики и Кучум увидел,
как стелясь низко над водой, движется маленькое белое облако.
     -- Гуси! -- крикнул он. -- Пускай!  -- и первый подбросил своего сокола
вверх.
     Анна чуть замешкалась.
     -- Чего медлишь? Бросай!
     Но  она  лишь  отрицательно  покачала головой,  показывая, что соколу с
гусем не справиться, мол, очень большая птица.
     -- Не твое дело, бросай, тебе говорят! -- и он с силой рванул ее сокола
к себе.
     Тот, словно ждал этого и, сделав небольшой круг, взмыл вверх.
     Анна смотрела за его полетом, закусив губу и сжав кулаки.
     Выпущенный  Кучумом  сокол вскоре  заметил плывущее  над  озером  белое
облако и,  сделав несколько  уверенных взмахов, оказался над  ним. Но,  если
утки заметив сокола поворачивали к берегу, чтобы укрыться  в  высокой траве,
то гуси, наоборот,  устремились к середине озера. Они  быстро перестроились,
чтобы молодые  погодки оказались в  центре стаи,  а старые  и  испытанные  в
многочисленных  перелетах самцы  заняли  их  место. Наконец,  сокол  решился
напасть на  величавых и, казалось, не замечавших его птиц, каждая из которых
была  чуть ли не  в два раза  больше  его. Он кинулся прямо  в  центр  стаи,
выбрав,  по-видимому, кого-то из молодых гусей,  но тут  же  навстречу  ему,
выставив грозно клювы, устремились два огромных гусака и вынудили свернуть в
сторону.
     -- Что же  второй медлит?! -- хлестнул в  запальчивости себя плетью  по
голенищу  сапога Кучум.  -- Ему одному не  справиться. Вдвоем,  вместе надо.
Давай, давай! -- подбадривал он второго сокола, словно тот мог его услышать.
     Но он  медленно кружил у берега и, наконец, плавно опустился на вершину
одинокого  сухого  деревца,  величественно поглядывая  оттуда  по  сторонам,
словно утратил всякий интерес к охоте, людям и всему происходящему.
     А  тот сокол, что летал над озером, не желал сдаваться. Он летел позади
гусиной стаи, уходящей все дальше от берега.  Разогнавшись, он снова и снова
кидался  сверху,  пугая молодых  гусей,  заставляя их выбиваться  из  общего
клина, прижимая все  ниже и ниже к  воде. Но в самый последний  момент вновь
набирал высоту, ненадолго оставляя испуганно мечущихся гусей,  и налетал уже
с другой стороны, грозно щелкая клювом.
     -- Молодец! Молодец! -- кричал  возбужденный Кучум, неотрывно  следя за
соколом, привстав на стременах.-- Заставь их упасть в воду!
     -- Нет! Нет! -- замахала руками Анна, будто от ее слов что-то зависело.
-- На воде ему не справиться.
     Но  Кучум даже  не  ответил,  может  и  не слышал вовсе,  поглощенный и
захваченный охотничьим азартом.
     Наконец  гуси, оглашая  окрестности  громким криком, упали на  воду  на
середине озера  сбившись  в  табунок,  вытянув  длинные  шеи,  и внимательно
следили за парящим над ними хищником. Он проносился столь низко, что едва не
задевал крыльями их оранжевые клювы, угрожающе  направленные  вверх, взмывал
ввысь, исчезая из  вида, а затем вновь,  падая камнем в  стаю гусей, пытался
заставить их подняться с воды.
     --  Что я говорила,  --  не  менее возбужденная,  чем  ее спутник, Анна
намотала  поводья  на  правую  руку,  заставляя  коня  непрерывно перебирать
ногами, пятиться, вытанцовывая под ней,-- ему не взять их на воде.
     -- Сам вижу, -- зло ответил Кучум, пощипывая короткий ус. Желваки так и
играли на его скулах, а глаза застыли в недобром прищуре.
     -- Из лука бы их достать, -- подал голос молчавший до того Халик.
     --  Из лука, говоришь... Не-е-е, не  достать, как  бы советуясь  сам  с
собой, ответил Кучум,  --  даже если и долетит,  то у  гуся  крепкое перо на
спине. Охотники его влет бьют снизу в брюхо.
     -- А может,  они  испугаются и взлетят? -- Анне  тоже  хотелось  помочь
соколу, парящему над озером.
     -- Может и испугаются, -- в  задумчивости проговорил Кучум, -- напугать
-- это можно. -- Он снял  со спины колчан и начал вытаскивать одну за другой
стрелы, осматривая их наконечники.-- Точно, есть такая,-- он  достал стрелу,
наконечник  которой был полый  с отверстиями  в нескольких местах, -- поющей
стрелой называется,-- пояснил он с любопытством наблюдающими за  ним Анне  и
Халику. -- Вот она-то нам и понадобится.
     Уложив  ее  на  тетиву,  он  слегка отклонился  в  седле, вскинул  лук,
прикинул  расстояние до гусиного табунка и, до предела натянув лук, выпустил
стрелу,  замирая  на  мгновение. Она пошла вверх,  будто стремилась  уйти  в
легкие белые облачка, плывущие далеко над озером, взбираясь все выше и выше,
но потом, словно устав, резко наклонилась и понеслась к воде, издавая тонкий
тревожный свист.
     Гуси, услыхав его, встрепенулись, забили,  крыльями скользя по воде, не
в силах до  конца оторваться,  изогнув  дугой  шеи, и  почти враз поднялись,
пройдя низко над  гладью озера,  забыв о  парящем  в вышине хищнике.  Сокол,
сложив крылья, в стремительном падении сбил последнего оторвавшегося от воды
гуся, вцепившись когтями  в тонкую  вытянутую шею. Неловко перевернувшись  в
воздухе, он полетел в воду раскинув крылья, мелькнули ярко-красные лапки,  и
вода поглотила обеих птиц.
     Гусиная  стая,  освободившись наконец, от  преследования, поднялась над
лесом  и,  растянувшись  полотном  серых  тел,  медленно  взмахивая  гибкими
крыльями,  уходила  все  дальше   и  дальше   от  опасного  места,  оповещая
окрестности длинным прощальным криком о гибели своего сородича.
     Кучум,  Анна  и Халик напряженно  вглядывались в  поверхность воды,  не
желая  верить,  что обе птицы  погибли,  как часто гибнут бойцы  в поединке,
поразив друг друга, вместе  уходят из жизни, накрепко сцепившись,  падая уже
мертвыми на  землю. Наконец, над водой показался вынырнувший  на поверхность
гусь, еще живой, распластав крылья по  воде и  пытаясь поднять голову. Но на
его  шее, вцепившись намертво висел, так и  не разжав  погруженного  в перья
клюва бездыханный сокол. Вода  вокруг  окрасилась  розовым цветом, и  слабый
ветерок разгонял алые круги,  относя мертвых птиц все дальше от  берега,  от
людей, что стали причиной их гибели.
     Кучум, продолжавший держать  лук, взглянул  на Анну,  по щекам  которой
текли  слезы,  на  всхлипывающего Халика, оставаясь  внешне  спокойным, лишь
скривился в усмешке, проговорив:
     -- А все-таки он взял гуся... Взял.
     -- Я могу достать их,-- предложил Халик, спрыгнувший с коня на землю.
     -- Не смей! Не надо! Пусть они останутся вместе,-- громко крикнула Анна
и, повернув коня, поскакала прочь от озера.
     -- Не надо, согласился Кучум, --  еще сам утонешь, -- и медленно поехал
вслед за девушкой.
     По  дороге  им  встретились  возвращающиеся  с  другой  стороны   озера
охотники, у седел которых висели связки уток и селезней.
     --  Хорошая  охота?  -- прокричал  еще  издали  Тураш,  потрясая  тремя
селезнями со связанными лапами, которых он едва удерживал на вытянутой руке.
Но,  заметив угрюмо-печальные  лица  Кучума и  Анны, беспокойно огляделся  и
спросил:
     -- Случилось что?
     Кучум слегка придержал коня и, махнув рукой в сторону  озера,  сказал с
расстановкой:
     -- Сокола загубили. Гусь его на дно утащил.
     -- Вай-вай-вай!  Худо дело.  Хороший  сокол  был.  Жалко будет. Старики
рассказывали, что бывает такое, но сам ни разу не видел. Где они? Достали?
     -- Не надо доставать. Зачем? -- проговорив это, Кучум пришпорил коня и,
не обращая внимания на  хлещущие по лицу  ветви, низко пригнувшись, поскакал
следом за скрывшейся из вида Анной.
     Уже стемнело, когда все съехались на широком лугу возле  вершины холма,
Решили не  возвращаться в  городок, а заночевать  прямо на берегу Иртыша под
сухими разлапистыми талами. Нукеры быстро  ощипали несколько добытых уток и,
выпотрошив их, занялись приготовлением ужина. Анна помогала им и ни слова не
проронила с тех  пор, как они отъехали от озера. Халик же, наоборот, казался
веселым,  но  потому,  как  он  с опаской поглядывал на  Кучума, можно  было
догадаться, что на душе и у него совсем не спокойно.
     Недалеко от берега вздымался песчаный холм, похожий на шапку оброненную
великаном. Несколько могучих сосен возвышались наверху, вцепившись корнями в
его макушку. Кучум  беспокойно  вглядывался в их  кроны и  ему казалось, что
кто-то наблюдает за ними, прячась меж толстых стволов.
     Тураш заметил  как Кучум  всматривается в  очертания  холма и осторожно
спросил:
     -- Хан знает, что это за место?
     -- Говорили люди, будто Абалак-гора зовется.
     -- Правильно говорили. Абалак и есть.
     -- Значит, сов здесь много водится?
     -- Точно,  много здесь  сов.  Вот как стемнеет,  так  и  начнут летать,
рыскать  вокруг. Если хан хочет, то может узнать  историю о людях, что здесь
раньше жили.
     -- Расскажи, -- безучастно отозвался Кучум, думая о своем.
     -- Давно это было,--  неторопливо начал свой рассказ Тураш, устраиваясь
поудобнее и подобрав под себя ноги.-- Иртыш тогда был  широкий, широкий, что
только очень сильная птица могла перелететь на ту сторону. На берегу его жил
древний народ, который и по небу летал, и по  воде пешком ходил. Потому и не
могли их враги одолеть, пусть даже на  каждого воина сто человек нападает, а
они с неба  всех разили огненными стрелами и лодки  их  топили. Все  звери и
рыбы подчинялись тому народу. Каждый год кто  мясо,  кто молоко, а кто шкуры
теплые приносил. Только мыши, что под землей жили, не подчинялись им.
     Пришла как-то осень и звери дань свою им понесли. Их Главный Человек на
вершине горы  сидит и  дары принимает,  счет ведет.  Глядь, а одна  шкура  с
дыркой! Другая подпорченная. Орехи в решете кто-то пощелкал, одни  скорлупки
лежат. Возмутился Человек, спрашивает Старшего Соболя: "Отчего нынче столько
шкур попорчено да подрано?  Кто  орехи  кедровые пощелкал? Жир выпил? Или ты
решил посмеяться  надо мной?" --  Отвечает  Старший Соболь: "Не  сердись, не
гневайся, господин  наш. Нет  в  том  вины нашей. Мы все,  как  положено,  в
целости и сохранности  собирали, хранили.  Только серые  мыши,  наипервейшие
враги   наши,   все  подъели,  попортили.   Столько  их   нынче   развелось,
расплодилось, того  и гляди  нас съедят, загрызут. Не знаем, что  и делать с
ними".
     Осердился  на Старшего Соболя Главный Человек и  велел в семь дней всех
мышей  достать, перебить  и  ему о том доложить. Заплакал Старший  Соболь  и
пошел указание его исполнять. Собрали всех -- от зайца до медведя -- и пошли
войной на  мышей,  жителей  подземных, серых  разбойников,  что  и  Человеку
неподвластны. День бьются, два бьются... Неделю воюют,  а  одолеть не могут.
Взамен  одной  убитой мыши  сотня  встает.  Тогда призвали  звери  на помощь
водяных  бобров,  которые среди  глубоких болот жили. Пришли бобры-работяги,
свалили сто тысяч  деревьев, сбросили их поперек  Иртыша-землероя. Вздыбился
Иртыш, ударил крепким лбом о плотину, но не хватило у него сил разметать ее.
Взревел Иртыш, кинулся в одну, в другую сторону, заполнил поля, луга, лес по
колено в воде стоит. Увидели серые  мыши, что вода кругом, побежали спасение
искать на высокую гору, которую Иртыш-землерой  затопить  не мог. Жил внутри
той  горы  сам Мышиный царь. Услышал он писк,  топот тысяч  маленьких лапок,
шуршание хвостов.  Глянул  из окошка своего дворца, а там воины его серые от
воды  спасаются, к нему  во дворец на  высокую  гору бегут. Деваться некуда,
пустил  их вовнутрь, чтоб переждали,  когда вода уйдет.  Окружили  звери  ту
гору, стали дозор  нести по очереди:  днем лисы  да ястребы вокруг  рыскают,
зорко  поглядывают, чтоб серые разбойники далеко не убежали, внутри той горы
тихо сидели, а  ночью их совы  сменяют, мышей стерегут,  острыми когтями  за
серые  спинки ловят. Раньше  совы по всему лесу  жили, рыскали, а теперь все
сюда  собрались, слетелись, чуть не  на каждый ветке по сове  сидит, желтыми
глазами  сверкают,  поблескивают, кривым клювом  пощелкивают, одна  с другой
пересвистываются. Как взлетят  за полночь,  так неба не увидишь. С тех пор и
зовут  гору  Абалаком,--  закончил  свой  рассказ Тураш  и,  чуть  помолчав,
добавил,  -- Болтают люди, будто Мышиный  царь большие богатства в  той горе
собрал, при себе их держит, но если кто  ему  понравится, то может и подарок
ему поднести царский.
     -- Еще мне  говорили,--  подал голос Кылдыс,-- будто тут в  старину хан
слепой жил. Вот его и прозвали Абалаком. Сова, она ведь тоже  днем ничего не
видит.--  Помолчав,  Кылдыс   добавил,--   будто  он  появляется  только   в
полнолуние, когда  луна на  небе вся  показывается без  остатка. И  кто  его
встретит, то может  попросить  власть над другими  людьми.  Вот  так старики
рассказывали.
     -- На этой  горе  можно слепого  хана встретить? --  тихо  переспросила
Анна, приблизив лицо к Кылдысу.
     -- На этой, на  этой,-- усмехнулся тот,-- а ты  никак собралась Абалака
искать? Не убоишься?
     -- Нет. Прямо сейчас и пойду.
     -- Подожди, перекуси немного.
     --  Не  хочу. --  Девушка  решительно встала и  направилась  в  сторону
темнеющего холма.
     -- И я,  однако, пойду на гору. А вдруг повезет  и тоже встречу слепого
хана. У нас будет о чем поговорить. -- Пошевелил плечами Кучум, вставая. Все
сидящие  у костра не проронили ни слова. Так в полной тишине он и отправился
вслед за девушкой, чья фигура была хорошо видна на фоне мерцающей луны.
     Взобравшись на холм, он почти сразу увидел девушку, сидевшую под сосной
на выступающем из земли корневище.
     --  Я знала, что ты придешь сюда,  -- прошептала она  тихо,  -- и ждала
тебя.
     --  А  я слышал, как ты позвала  меня,--  рассмеялся он  и  сел  рядом,
притягивая девушку к себе. Она  не сопротивлялась и  положила  голову на его
плечо,  проведя рукой по щеке,  по глазам, по лбу. Тогда он  стащил  с  себя
халат, расстелил его на земле  и  перенес Анну туда.  Она лежала с открытыми
глазами  и  смотрела в сторону обрыва. Едва Кучум лег  рядом с  ней, как она
прошептала:
     -- Вон и слепой хан Абалак стоит...
     Кучум вздрогнул и посмотрел в ту сторону, куда она указывала рукой. Там
и вправду виднелся  силуэт  человека в высокой  шапке и с посохом в руке. Он
стоял и смотрел вниз с холма, если только слепой человек мог что-то видеть.
     -- Окликнуть его? -- так же шепотом спросил Кучум.
     -- Нет, я боюсь получить власть над людьми, ответила Анна.
     -- Но надо мной  ты ее,  кажется, уже получила,-- прошептал он на ухо и
легонько  подул.  Анна чуть пискнула  и прижала  его голову  к себе,  закрыв
глаза.
     -- Я не могу владеть тобой, ведь я не твоя жена.
     -- С сегодняшнего  дня  ты  будешь ей,-- и легонько прикрыл ладонью  ее
рот, не давая ответить.
     Когда под  утро они подошли к обрыву, там уже никого не было, лишь куст
рябины  трепетал  тонкими листьями под  ветром.  Они  услыхали  сзади  тихий
шелест,  и белая  сова  торжественно  проплыла  над  ними,  разгоняя  сумрак
отступающей ночи.



        Об умиротворении приобретенной
        области

     <b><i>Деятельность завоевателя бывает двоякой: направленной  в сторону дикой,
лесистой местности и направленной в сторону одних только заселенных мест.</i></b>
     <b><i>Приобретения у  него  могут быть  троякого  рода:  новые  земли,  вновь
добытые у врага и унаследованные. Сделав новые приобретения, следует покрыть
недостатки врага своими собственными достоинствами.</i></b>
     <b><i>Завоеватель должен действовать  на благо и пользу  подданных,  поступая
согласно своему закону,  оказывая  поддержку  в  мероприятиях, освобождая от
податей,  совершая  полезные действия  и оказывая  почести. Вследствие этого
следует стараться быть близкими к своим подданным в  отношении нравов, языка
и поведения.</i></b>

        <i>Из древнего восточного манускрипта</i>



        ХЕЖУМ*

     Мухамед-Кула с  его сотнями надолго задержали начавшиеся дожди. С  неба
сочилась мелкая  водяная  пыль,  которая вдруг усиливалась, капли грузнели и
тяжело  падали на головы  людей,  стекали  по плечам,  впитывались  одеждой,
обувью. Густая  шерсть  лошадей непрестанно дымилась и топорщилась. Чтобы не
сбить им  спины, приходилось часто останавливаться, менять потники, сушить у
костров седла. Но и это мало помогало, уже больше половины воинов  шли рядом
с лошадьми, чтобы не причинять измученным животным лишнюю боль и  страдания.
Потускнели  наконечники  копий,  лезвия  сабель  покрылись   легким  налетом
ржавчины. Сперва воины на вечернем  привале  отчищали  ржу, смазывали оружие
салом, но  вскоре  всем отрядом овладело  полное безразличие и уныние.  Если
даже дождь  прекращался, то мокрая трава, деревья, раскисшая земля все равно
несли  в  себе  влагу,  которая втягивалась  одеждой и, казалось,  проникала
внутрь каждого. Никто не обращал внимания на корку грязи, облепившую людей и
животных,  словно глиняный панцирь. Никто не считал  падений  в липкую грязь
Начала  преть  обувь и нитки  одежды.  Ни  смех, ни шутка не проносились над
сотнями.
     Мухамед-Кул опасался, что рано или поздно глухое недовольство  сменится
открытым  бунтом и  неповиновением. Он не знал, как поступить,  случись это.
Вечером он собрал в своем шатре сотников и предложил  каждому высказать свое
мнение. Первым  начал Айдар, стремительно выбрасывая слова  и  помогая  себе
руками.
     -- Нет  смысла  идти  дальше.  Воины скоро начнут  разбегаться.  Мы  не
лягушки,  живущие  в  болоте,  и  не  рыбы,  чтобы   плавать  в  воде.  Надо
возвращаться...
     -- Проделав такой путь? -- усмехнулся Янбакты.  --  А что нам скажет на
это хан?
     -- Он скажет,  что мы поступили  правильно. Вон, погляди,  --  и  Айдар
вытянул  перед собой ногу, обутую  в короткий  сапожок. Все увидели огромную
дыру, через которую высовывались грязные пальцы.
     --  И  что? Не  можешь одеть  запасную пару?  -- махнул рукой  Янбакты,
которого всегда  выводила из себя манера Айдара во всех бедах винить других,
но не себя.
     -- Это и есть запасная пара. Другая выглядит еще хуже.
     -- Сел бы, да  и зашил,-- печально  вздохнул Янбакты, понимая,  что  не
только в рваных сапогах дело, как понимали это и другие.
     -- Что скажет Дусай,--  Мухамед-Кул умышленно давал высказаться другим,
оставлял последнее слово за собой, -- у тебя тоже сапоги с дырами?
     -- Ну и что? -- пожал тот плечами. -- Затолкал траву в дыры и вся беда.
Я и босой могу ехать верхом. Не впервой.
     -- Конечно  можешь. У  тебя чуть  не табун  запасных лошадей, а у  моих
нукеров  по  одной плохонькой и под седлом уже  хребет торчит,  --  в Аидаре
проснулся дух противоречия и он готов был ссориться из-за любого пустяка.
     Дусай опять пожал плечами и широко зевнул, ничего не ответив.
     Мухамед-Кул  повернулся  к Янбакты  и,  пощелкав  пальцами по  рукоятке
кинжала, спросил с расстановкой:
     -- Я  не для того вас собрал, чтоб ссориться. Нам надо  решить: идем ли
мы  дальше  или  поворачиваем  обратно.  Со  своими  сапогами  пусть  каждый
разбирается сам.
     -- Мои нукеры против и я тоже, -- высказался Айдар.
     -- Понятно.  Этого  я  и  ждал,--  сощурил  в  недоброй  усмешке  глаза
Мухамед-Кул,-- что скажут остальные?
     Дусай провел языком по толстым губам и с ленцой в голосе проговорил:
     --  Я  пошел  в  поход с тобой,  Мухамед-Кул, и с  тобой вернусь.  Куда
прикажешь -- туда и пойду. И мои нукеры тоже.
     -- Теперь ты, Янбакты.
     -- Вчера я послал двух воинов в  разведку на отдохнувших конях. Сегодня
под  вечер они  вернулись...  --  Он нарочно сделал паузу и все  собравшиеся
замолчали,  напряглись,  повернувшись  в  его сторону,  --  и сообщили,  что
недалеко отсюда стоит городок хана Немяна. Он хорошо укреплен и,  верно, они
знают о нас, потому что мосты разобраны, а на башнях горят сигнальные огни.
     И  хотя Мухамед-Кул только сейчас услышал про посылку лазутчиков, но не
подал вида, а выслушав юз-башу, спросил:
     -- И что ты предлагаешь? Говори.
     -- Нет смысла возвращаться. Мы -- у цели.
     -- Хватит ли у нас сил, чтоб взять городок, если  они не захотят встать
под руку нашего хана по доброй воле?
     --  Воины  устали,--   неопределенно  произнес  Янбакты,  но,  судя  по
интонации, было понятно, что он сомневается в успехе.
     -- Ладно,  выйдем к городку  и на  месте поглядим,  как  быть. А сейчас
сообщите воинам, что мы почти у цели. Усилить посты и помните: мы -- рядом с
врагом. Пусть по десять человек из каждой сотни заготовляют дрова и жгут всю
ночь  костры. Сотникам не  спать.-- Мухамед-Кул встал первым и,  дождавшись,
когда все выйдут из шатра, окликнул юз-башу:
     -- Подожди. Мне нужно поговорить с тобой.
     -- Слушаю, улы патша,-- наклонил тот голову.
     -- Почему ты не доложил раньше, что городок рядом?
     -- Почему не  сказал мне об этом раньше? -- темные глаза Янбакты  хитро
блеснули,  -- лазутчики только что вернулись,  и я  не успел известить тебя,
улы патша.
     -- Может ты и командовать сотнями за меня возьмешься?
     -- Зачем так говоришь, мой царевич? Не я ли служу тебе преданнее других
и выполняю все указания?
     -- Преданные и предают своих хозяев!
     -- Я не заслужил таких упреков, -- горестно воскликнул Янбакты, опуская
глаза.
     Мухамед-Кул  неторопливо  прошелся  по  шатру  и,  подойдя  вплотную  к
Янбакты, остановился, сверля его взглядом:
     -- Еще раз не успеешь сообщить мне о чем-то подобном и... тебе придется
пожалеть  об  этом.  Ладно,--  Мухамед-Кул  уже  овладел собой  и  продолжал
говорить,  как ни в чем не бывало,-- скажи мне  теперь,  как ты  собираешься
брать  городок?  Это  я  поручу  лично  тебе.  Но помни, что припасов у  нас
осталось всего на несколько дней и нечего думать о длительной осаде.
     -- Я помню об этом.
     -- Может попробовать напасть на них ночью?
     -- Не получится. Им донесли о нашем приближении.
     -- Выманить в открытое поле? Тут  бы  мы смогли победить. У нас опытные
конники.
     -- Они это знают не хуже нас. Зачем им выходить из городка?
     -- Что за человек хан Немян?
     --  Хитрый человек, люди  говорят,-- вздохнул  Янбакты,-- трудно  с ним
придется. Не знаю, как и быть...
     -- Не тяни! У тебя наверняка есть какой-то план.
     --  Надо  вызвать  его  на  переговоры  и  предложить  признать  Кучума
верховным ханом.
     -- Если он хотел этого, то давно бы сам приехал в Кашлык. Разве не так?
     -- Так-то  так,  но попробовать  можно. Да,  а где у них  главный шаман
живет? -- встрепенулся вдруг Янбакты от неожиданной мысли.-- Слышал я, будто
у  сибирцев шаманы  в городке не живут, а находятся неподалеку там, куда они
свои подаяния относят.
     -- Что? Говори.
     -- Вот,  если хан Немян откажется признать  нашу власть над ним,  то мы
шамана выкрадем.
     --  А лучше  сделать это сразу и не  ждать,  чем переговоры закончатся.
Потому  посылай полсотни  охотников, чтоб нашли этого шамана и привели его в
наш лагерь. Верно?
     --  Очень верно,  мой царевич. У тебя  мудрая голова и быть тебе ханом.
Попомни мои слова.
     --  Ладно  тебе,-- смутился  Мухамед-Кул,  но  слова сотника  ему  были
приятны, -- иди, действуй.
     К вечеру следующего дня сотни вплотную  подошли к городку хана Немяна и
люди без сил  рухнули прямо на сырую землю, потом уже  кто  сидя,  кто  лежа
разглядывали  серые  бревенчатые  стены, возвышающиеся  на  вершине  крутого
холма.
     -- Я семь башен насчитал,-- крикнул один из воинов.
     -- Это с нашей  стороны семь видно,  а  на задней стене еще  штук  пять
будет, -- донесся голос другого воина.
     --  Дались  вам эти башни,--  устало  проговорил  пожилой воин,  бывший
десятником  в  сотне  Дусая,  -- низкие они и  гнилые  уже, не подновлялись,
сколько лет.
     -- А ров, ров гляди, какой' -- не сдавался  тот, что первым начал вести
счет башням.
     -- Да и не ров это вовсе, а овраг по низу холма тянется.
     -- Нам от этого не легче. Пойди, заберись на него после дождя.
     --  Подождем, как подсохнет,-- у десятника, казалось, на все  был готов
ответ.
     -- Там и зима нагрянет. Мерзни тут...
     -- С голоду подохнем,-- зло проговорил еще кто-то из воинов.
     --  Надо  было  по  домам  сидеть  вместе  со стариками,--  оборвал  их
десятник,  --  и  не  такие  укрепления  брать приходилось.  Возьмем и  этот
городок.
     Мухамед-Кул, стоявший поодаль и оставаясь не заметным для  воинов, тоже
внимательно  разглядывал укрепленный  городок. И  действительно, башни много
лет  как не подновлялись. Только в нескольких  местах виднелись свежие, ярко
выделяющиеся белизной, бревна. И стены были не особо высокие, так что встань
воины один другому на  плечи,  и уже достанут до  верха. А сделать несколько
лестниц и... ничто  не удержит стремительного  броска сотен.  Но более всего
пугал  глубокий  овраг,  тянувшийся  по низу холма  и  уходящий к  реке. Его
осклизлые склоны преодолеть будет труднее всего.  К  тому  же  в  нескольких
местах у самого  склона,  просматривались укрепления из наваленных  друг  на
друга  бревен, присыпанных  землей,  откуда время  от  времени  высовывались
защитники,  тревожно вглядываясь  в заовражную  темень, опасаясь  внезапного
нападения.
     "Конечно,  можно  рискнуть ночью  пробраться по дну  оврага,  особенно,
когда идет дождь, и внезапно появиться  под стенами. Даже  если мы попадем в
городок, в  темноте не  разобрать  где свои,  а  где чужие.  К тому  же, они
постоянно жгут  огни на  башнях. Засыплют  стрелами. В самом  городке народа
собралось не менее  двух, а то  и трех  сотен..."  --  рассуждал сам с собой
Мухамед-Кул.
     Над  стенами  городка  то  и  дело  возникали  головы  его  защитников,
напуганные неожиданным появлением  перед  ними противника. До них доносились
голоса  людей,  конское  ржание. Верно,  в крепости тоже вели подсчет  числу
врагов.
     "Вот что надо сделать,-- решил Мухамед-Кул,-- пусть  разожгут как можно
больше костров, пусть думают,  будто нас втрое, а то и вчетверо больше,  чем
есть на самом деле". И он кликнул Янбакты, приказав отправить всех воинов за
хворостом.
     Еще  накануне  с  небольшим отрядом был  отправлен Айдар,  который  сам
согласился  идти на поиски главного шамана. Ему претило оставаться подолгу в
бездействии. И хоть всех вымотала тяжелая дорога и не перестающий  дождь, но
сидеть на одном месте или двигаться в общем строю для Айдара было еще хуже.
     Он  сам  отобрал  полсотни охотников,  нашел у  кого-то  целые  сапоги,
выпросил  у  Дусая  ходкую  лошадь и ранним утром скрылся  из виду со своими
нукерами. Не  жалея  сил, они нахлестывали  коней и  к  полудню  уже  издали
увидели  городок  хана Немяна.  Рассмотрели и  копошившихся там  людей,  они
таскали бревна, копали ямы, явно  готовились к обороне  городка. Айдар ждал,
что кто-нибудь  перехватит их  на  тропе,  но сибирцы, верно,  посчитали  за
лучшее  не отходить  далеко от укрепленных стен.  Скрываясь между деревьями,
Айдар повернул своих  людей круто  вправо,  пока  не уперся в  раскинувшееся
перед ними топкое болото. Правда, едва заметная узкая тропа  вела вглубь, но
только  лошадь сделала  несколько шагов, как  провалилась  сперва  передними
ногами, а потом и задние ушли в трясину. Айдару пришлось спрыгнуть с седла и
ждать, когда та сама, бешено вращая глазами, выберется на твердую почву.
     -- Эй, Рашидка,  -- позвал он небольшого кривоногого хмурого  воина, --
ты говорил, будто бы хорошо болота знаешь. Показывай, куда идти.
     -- Если пешком, то можно и по тропе, а с лошадьми, то в обход надо. Так
не пройти.
     -- Сам вижу, что не пройти. Где шамана ихнего искать?
     -- А кто его знает, где он у них запрятан? -- оскалился Рашидка.
     -- Вот, надо  тебе  человека  спрятать, куда бы повел, чтобы  чужие  не
нашли?
     -- Знамо дело, только на болото, а там островок какой нашел, и никто не
сунется, коль дороги не знает.
     --  Вот и  я так  думаю,--  согласился Айдар,--  надо нам  эту тропинку
проверить и может, приведет куда надо.
     -- Так лошадей оставим? -- поинтересовался Рашидка.
     -- Конечно.  Ты и ты, -- показал Айдар рукой на двух нукеров,--  гоните
их вон в тот лесок и ждите нас там. Завтра непременно вернемся.
     Нукеры  послушно  спешились  и   сгрудились   вокруг  Айдара,   который
вглядывался в  дальний край  болота, поросшего  мелким  сосняком и столь  же
мелкими, в рост человека, березками.  Впереди всех пошел Рашидка, за ним шел
Айдар и полусотня воинов, растянувшись цепочкой.
     Начало тропы было сухим, но постепенно сапоги воинов стали доставать до
воды,  а  вскоре она  уже заливалась им за голенища. Слышались ругательства,
проклятья, но Айдар выразительно погрозил кулаком в сторону крикунов и вопли
прекратились.
     -- Сейчас самое  топкое  место начнется,--  хрипло проговорил  Рашидка,
повернув  голову  назад  и  указывая концом копья  на  большое темно-зеленое
пятно, видневшееся недалеко от них.
     И точно. Айдар  постепенно погрузился в жижу по пояс и невольно  поднял
руки вверх. Низкорослому Рашидке пришлось еще хуже.  Вода  едва не достигала
ему до подбородка. Но  отряд  стремительно проскочил  топкое  место и тяжело
дыша, воины рухнули на влажную землю.
     --  Встаем, встаем,--  приказал  Айдар,-- нам  надо  засветло найти или
шамана или сухое место для ночлега.
     -- А если не найдем? -- спросил кто-то из нукеров, словно угадав мысль,
мучившую всех.
     -- Будем искать, пока не найдем, -- отрезал Айдар.
     -- Тихо! -- поднял руку Рашидка.  -- Слышите?  Все замолчали и вытянули
головы в  направлении,  куда  указывал Рашидка. Но  кроме тяжелого  людского
дыхания и сопения никому услышать посторонние звуки не удалось.
     -- Что там? -- спросил Айдар.
     -- Вроде, как в бубен бьют... -- Шепотом ответил он.
     -- Не может быть! -- также шепотом проговорил Айдар.-- Не ошибся?!
     --  Нет.  ... Я за  сотню шагов соболя в  лесу  слышу.  Там  он, точно.
Главное, чтобы не ушел от нас.
     Айдар, в  котором  все  больше  нарастало  возбуждение  от  предстоящей
встречи с шаманом, разделил отряд, приказав двигаться в обход острова, чтобы
перекрыть возможное отступление.
     Подождав  какое-то время, осторожно пошли  дальше,  стараясь не шуметь.
Вскоре  оставшийся с  Айдаром  небольшой  отряд  углубился в хвойный  лесок,
откуда ясно доносились глухие удары бубна. Воины рассыпались цепью, неслышно
скользя меж деревьями.
     Едва вошли  в лес, как  Рашидка все  время  двигавшийся впереди,  вдруг
глухо вскрикнул и исчез из глаз следующего за ним Айдара.
     -- Ты где? -- тревожно прошептал Айдар и замер на месте. Прислушавшись,
он  различил слабый стон, доносившийся откуда-то  из-под земли. Айдар,  тыча
впереди  себя копьем, сделал два шага и, потеряв опору, полетел вниз. Больно
ударившись, понял, что наткнулся на Рашидку, тихо постанывающего от боли.
     -- Ты живой? -- спросил, осторожно шаря руками вокруг.
     -- Да, вроде бы... Только бок поранил о кол. Я слышал об  этих ловушках
да забыл, зазевался. Сам виноват.
     Айдар поднялся на ноги и нащупал несколько заостренных кольев, вбитых в
дно  ямы.  Сама  яма наполовину была  заполнена водой  и острие кольев  чуть
виднелось  из нее.  Он ощупал бок  Рашидки, из которого сочилась кровь. Рана
была не глубокая, но надо было срочно перевязать, остановить кровь.
     -- Сейчас попробую выбраться из ямы, а потом и тебя  вытащу,-- успокоил
раненого Айдар,--  потерпи чуть, -- и полез  наверх, помогая себе копьем. Но
услышав шаги, замер...
     -- Эй, вы  там, живы? -- окликнул  чей-то голос.--  Помочь? -- и древко
копья опустилось сверху.
     -- Рашидка, давай ты первый,  а потом я, -- потянул  за рукав стонущего
от боли Рашидку Айдар.
     Выбравшись  на поверхность,  злясь на самого себя, очищая липкую грязь,
он спросил подоспевшего к ним на помощь нукера:
     -- Раненых много?
     -- Двоих самострелом ранило.
     -- Они мне заплатят за это! -- в ярости прошептал Айдар.-- Пошли!
     И  они двинулись дальше, оставив  Рашидку неподалеку  от  тропы,  чтобы
забрать его на обратном пути.
     Уже сгущались сумерки, едва различалась ломкая тропа, и  воины почти на
ощупь шли дальше на все отчетливей слышимый звук бубна. Вскоре они выбрались
на  небольшую поляну, посреди которой стоял накрытый хвойными ветвями шалаш,
а возле него человек пять  воинов с тяжелыми копьями упертыми в землю. Перед
ними замысловато  перемещался одетый  в звериные  шкуры  человек  с  круглым
бубном в  руках. Шесть  косиц  опускались на плечи, лицо, вымазанное красной
охрой,  вызывало  ужас,  делая его похожим на  разъярившегося медведя. Он то
приседал,  то  выпрямлялся,  не переставая бить в бубен.  Волосы, отливавшие
серебром,  тревожно  вспыхивали на фоне ярких языков пламени в  такт  ударам
взлетая к небу.
     Айдар  сделал  несколько  шагов  вперед,  но,  словно  наткнувшись   на
невидимую стену, замер на месте. Оглянулся -- его  нукеры также в недоумении
переминались с ноги на ногу.
     "Что за наваждение?" -- подумал он, стараясь справиться с собой.
     -- Эй, -- крикнул  Айдар, но  никто из людей, стоящих  возле шалаша, не
шевельнулся, словно  и не  услышал его.  Тогда  он вытащил  лук  и попытался
натянуть тетиву, но руки не слушались. С ужасом смотрел он вокруг -- нукеры,
как и он, стояли неподвижно в непонятном оцепенении.
     Он не  помнил, сколько они так  простояли. Это длилось до тех пор, пока
шаман не  закончил свой танец и не упал в изнеможении на траву,  отбросив  в
сторону  прогремевший  в  последний  раз  бубен.  К  нему  тут  же бросились
соплеменники и  занесли неподвижное тело в шалаш. Только после этого Айдар с
нукерами  пришли  в  себя  и  неуверенно  двинулись  к  шалашу,  держа копья
наизготовку. На них молча смотрели два воина, охранявшие шамана.
     -- Нас послал великий хан Сибири. Мы зовем его Кучумом... -- начал было
Айдар. Но один из воинов перебил его взмахом руки:
     -- Нам не нужны слова. Мы все это знаем.
     -- Мы пришли, чтобы забрать вашего шамана, -- продолжил Айдар.
     -- И это нам известно.
     -- Мы не сделаем ему ничего плохого.
     -- Он не в вашей власти,  -- также  немногословно, хмуро  уставившись в
землю, ответил воин,  -- он сейчас в другом мире и  не скоро вернется к  нам
обратно.
     -- Так, где же он?
     -- Простому смертному не дано знать о том.
     -- Когда он вернется обратно?
     -- Когда сочтет нужным.
     -- Хорошо. Мы будем ждать...
     Нукеры уселись на землю, поглядывая  вокруг. Угрюмо  шевелили мохнатыми
лапами  темные  ели,  где-то  вблизи  тоненько шумел ручеек, а они  все  еще
слышали завораживающие  удары  бубна,  словно он все  еще звучал. Но вот  из
шалаша  вышел  безусый  юноша  и  что-то  тихо  зашептал  на ухо воину.  Тот
несколько раз кивнул головой и обратился к Айдару:
     -- Он вернулся обратно.
     -- Скажи ему, что мы забираем его с собой.
     -- Я уже говорил, что он обо всем знает.
     -- Тогда пусть он выйдет к нам.
     --  Но  вы должны  поклясться,  что не причините ему  зла и, когда  все
закончится, он вернется обратно.
     -- С чего это я должен клясться?! -- вскипел Айдар.
     -- Тогда вы не получите его,-- усмехнулся воин.
     -- Мы возьмем его силой, -- и Айдар положил руку на саблю.
     -- Зачем он вам нужен мертвый? Живым вы его не получите.
     -- Тогда отчего он боится смерти?
     -- Он не боится смерти, но шаман должен умереть сам. Так  всегда бывает
у нашего народа. Его никто не может убить. Ты даешь клятву?
     И Айдар понял, что иного выбора  нет. Шаман ему был нужен именно живой.
Мухамед-Кул ждал у городка их возвращения. Вздохнув, Айдар произнес:
     -- Клянусь, что мы не сделаем ничего плохого вашему шаману.
     -- Поклянись здоровьем  своей  матери,  -- уставив  на него  немигающий
взгляд, приказал воин.
     Айдару ничего не оставалось, как произнести и эти слова, хотя внутренне
он весь сопротивлялся подобной  клятве, нарушив которую, подвергал опасности
не только себя, но и самого близкого ему человека.
     После этого  два молодых  воина вывели их шалаша, поддерживая под руки,
шамана, который взглянул на Айдара чистыми, как у ребенка, глазами.
     -- Чужеземца не интересует,  почему я согласился  идти с вами? -- и, не
дожидаясь ответа, продолжал.-- Боги сообщили мне, что ваш народ сильнее и мы
должны ему покориться. Они  не хотят, чтоб пролилась кровь безвинных. Но так
будет не  всегда.  Придут  другие,  более  сильные  люди,  и вы  уйдете.  Но
сейчас... я выполню все, что потребуете.
     Айдар не поверил словам  старого шамана,  решив, что  он  тянет  время,
чтобы подстроить очередную ловушку,  огляделся по сторонам, но никого вокруг
не было, только  лес продолжал все также монотонно шуметь, да тоненький звон
ручейка говорил о том, что они находятся на этой земле, а ни в каком-то ином
потустороннем  мире.  Он  тряхнул  головой,  как  бы  сбрасывая  наваждение,
приказав воинам  отправляться  в  обратный  путь.  Он  шел рядом  с шаманом,
которого вели  под  руки  не  проронившие  ни  слова  юноши.  По  дороге они
подобрали тихо постанывающего Рашидку, положили  на  носилки,  сложив  копья
так, чтобы удобно  было нести, и осторожно двинулись по тропе, ведущей через
болото.  Уже в темноте они вышли к оставленным лошадям и  там заночевали.  А
утром вернулись к городку, где их с нетерпением поджидал Мухамед-Кул.
     Увидев шамана,  молодой  башлык  радостно улыбнулся и,  зацокав языком,
спросил:
     -- Ты и есть главный шаман хана Немяна?
     -- А ты племянник  хана, что недавно пришел в наши края? -- вопросом на
вопрос ответил ему шаман.
     Мухамед-Кул  удивленно посмотрел на  него,  а потом,  покачав  головой,
проговорил:
     --  Значит,  я не  ошибся,  ты-то нам  и нужен.  --  Чуть помолчал,  но
юношеская натура взяла верх и, не удержавшись, робко добавил, -- откуда тебе
известно, кто я?
     Шаман долго смотрел на затянутое тучами небо, на воинов, столпившихся в
стороне, и с интересом разглядывающих его, а потом, скрестив  руки на груди,
тихо ответил:
     --  Ты слишком молод, чтобы поверить  моим словам,  но я знаю все,  что
случится  в  твоей  дальнейшей   жизни.   Тебя  ждет   нелегкая  судьба,  ты
прославишься,  как отважный воин, и люди  долго будут помнить о тебе, но  на
тебе прервется твой род. И это мне известно. Для тех, кто общается с Богами,
не бывает  тайн на этой земле. Судьбы людей  так  же легко читать, как следы
зверей на снегу.  Правда, одна судьба  прямая, как след  сохатого, а иная --
подобно заячьим  петлям.  Но суть одна  -- все они обозначены на небе и надо
лишь иметь зоркие глаза, чтоб разглядеть их.
     Мухамед-Кул невольно поднял глаза на серый небосклон, и ему показалось,
что  он  действительно в  образовавшемся  меж  облаками  просвете  разглядел
ниточку следов, тянувшихся там.  Ему  стало  жутко от того,  что кто-то  мог
знать о  нем  все, что он узнает лишь  через много  лет. Но даже ни это было
страшно само по себе,  а то, насколько предопределена, по словам шамана, его
жизнь,  поступки... Выходит, он как бы  не принадлежит сам себе, а  является
лишь исполнителем чьей-то чужой воли.
     Ощутив неприятную дрожь  и холодок во всем теле, он упрямо сжал губы и,
четко выговаривая слова, тихо произнес:
     -- Нет, старик, я совсем не желаю знать, что со мной станет через много
лет. Все в  руках  Аллаха. Но я не завидую тебе, несущему такой груз. Как ты
можешь с ним жить?
     -- А я и не живу на этой земле. Ты  видишь лишь мое тело. Я пришел сюда
на короткий миг и всегда готов вернуться обратно. Но говори, зачем ты позвал
меня, хотя и это мне известно.
     -- Коль так, то скажи своему хану, не желающему признавать власть нашу,
чтоб покорился.  Ни ему, ни нам не  нужна кровь,  которая может пролиться. А
это будет так, если он ответит отказом. Клянусь бородой пророка.
     -- Хан Немян  тоже не желает смерти  своих людей, а потому пошли к нему
гонцов и он примет их.
     Мухамед-Кул удовлетворенно кивнул  головой и подозвал  к  себе  сотника
Янбакты.
     -- Возьми с собой двух человек и отправляйся в городок...
     -- Улы патша приказывает мне умереть? -- спросил тот.
     -- Совсем нет. Скажи Немяну, что я хочу говорить с ним. Пусть выйдет из
городка, я подойду к нему один и без оружия.
     --  Все будет исполнено, мой  царевич,--  и  улыбка заиграла на широком
лице сотника,  -- но не доверяй ему до конца.  Что-то  не нравится мне  этот
старикан,-- кивнул он в сторону шамана,-- как бы не обошли они нас сзади.
     -- Не  беспокойся, я прикажу  воинам внимательно наблюдать  за  лесом и
держать луки наготове.
     --  Так я  пошел?  --  и  Янбакты,  мягко ступая  и  поскальзываясь  на
раскисшей земле, отправился в городок, с двумя нукерами, повелев им оставить
в лагере оружие.
     Ждать Мухамед-Кулу пришлось недолго. Он видел,  как открылась калитка в
крепостной  стене,  и  Янбакты вошел в нее. А  вскоре на  склон холма  вышел
приземистый человек в богато расшитом халате. Мухамед-Кул догадался, что это
и есть хан Немян.
     --  Ничего  пока  не предпринимайте,-- повернул  он  голову  к Дусаю  и
Айдару, стоящим рядом,  -- но, если со  мной что-то случится,  то... решайте
сами, сотни пойдут за вами.
     С  трудом взобравшись  по  раскисшему  склону,  Мухамед-Кул  подошел  к
ожидавшему его хану Немяну. Они оценивающим взглядом осмотрели друг друга.
     -- Твои люди сказали мне, что вы захватили шамана, -- первым проговорил
хан Немян.
     --  Да,  это  так,-- кивнул головой Мухамед-Кул,--  и  он  просил  тебе
передать, что лучше, если ты признаешь власть хана Кучума.
     -- Мне не интересно знать, что думает этот старик, -- с кривой усмешкой
презрительно обронил тот. -- У меня есть своя голова на плечах.
     -- Тебе видней, но тогда будет бой.
     -- Еще никому  не удавалось взять  мой городок. Этой землей владели мои
предки,  и  я  не  собираюсь  уступать  какому-то  там...  -- и он  произнес
несколько слов, значение которых Мухамед-Кул не понял.
     -- Не надо оскорблять людей, которых нет рядом,-- сжав губы, проговорил
он. -- Мы пришли с миром и уважаемому выбирать, воевать или....
     -- И это ты  называешь прийти  с миром?! -- хан  Немян махнул в сторону
сгрудившихся  на  другой стороне оврага  сотен,  уже построившихся в  боевые
порядки.
     -- Одно твое  слово и мы уйдем, -- Мухамед-Кул заметил, что внутри хана
Немяна происходит борьба.
     -- А если я соглашусь принять ваши условия, каковы они будут?
     -- Ты обязуешься платить дань нашему хану и не выступать против него.
     -- Пусть будет  так,-- хан Немян  с трудом  подбирал слова. Ему нелегко
было  побороть в себе воина и согласиться на унизительный мир, но верно,  не
так  уж были  прочны стены его городка, коль он соглашался на мир с Кучумом.
Да он  и понимал, что  уйдут эти сотни, а следом придут другие, и так  будет
раз за разом, пока он не умрет в бою или не согласится подчиниться. Захватив
Кашлык, Сибирский хан показал свою силу и почти все ближайшие князья  и беки
признали  его власть.  Хан  Немян остался  один  из немногих,  кто не сделал
этого, но видно пришло и его время...
     -- Тогда ты должен дать аманата.
     Пусть один из твоих сыновей идет с  нами. Ему нечего опасаться, если ты
будешь выполнять свои обещания. До тех пор и он будет в безопасности. Можешь
приезжать  в  Кашлык, когда тебе заблагорассудится, и  там видеться со своим
сыном. Но не забудь захватить с собой ясак. Все сроки давно прошли.
     Хан  Немян как-то сник телом и разом  постарел. Казалось, еще немного и
он кинется на Мухамед-Кула с голыми руками, вложив в бросок всю накопившуюся
злобу и  ненависть к  чужаку, явившемуся  незваным на его землю. Неимоверным
усилием воли он переборол обуревающие его чувства и согласился:
     -- Коль песня начата,  то надо  пропеть ее  до конца. Мой сын  придет к
вам.
     --  Хан не хочет  пригласить  меня к  себе? --  Мухамед-Кул  и  сам  не
понимал, зачем  он  спросил это. Но,  видимо, так  устроен победитель -- ему
хочется  увидеть как выпьет  всю  чашу унижения  до дна побежденный им.  Ему
совсем не  хотелось идти  в  городок,  откуда он  мог не  вернуться живым. А
потому даже обрадовался, услышав в ответ:
     --  Не  годится  столь  большому  человеку входить  в  дом  слуги  его.
Приглашения не  будет, -- и круто повернувшись,  хан Немян зашагал  обратно,
низко опустив голову.
     Мухамед-Кул не  стал дожидаться, когда  в сопровождении  Янбакты выйдет
юноша,  сын  хана Немяна, следом за которым  слуги вывели  покрытого попоной
гнедого жеребца.  Воины  радостно встретили  своего башлыка  и только хмурый
Айдар, покусывая тонкий ус, презрительно кинул:
     -- Я бы давно выпустил кишки из этой трусливой собаки.
     -- Ты можешь и сейчас это сделать, -- устало махнул рукой Мухамед-Кул и
отдал приказ сотникам готовиться в дорогу.
     В  это время  со  стороны городка  до них донесся пронзительный девичий
крик.  Повернувшись,  он увидел  как  оттуда  выбежала  хрупкая  девушка  и,
заламывая руки, что-то кричала вслед удаляющемуся ханскому сыну.
     -- Кто это? Его  невеста?  --  спросил он  стоявшего поблизости от него
шамана, который один из всех пребывал в отрешенности от всего происходящего.
     --  Нет, его  сестра.  Но  ей  не о чем беспокоиться.  У  ее брата  все
сложится  хорошо, --  и шаман  беспрепятственно  направился к опушке густого
ельника и скоро совсем исчез из вида.
     Через несколько дней сотни Мухамед-Кула благополучно достигли  Кашлыка,
но хана Кучума уже там не застали.
     Сдав охране  привезенного с собой аманата, Мухамед-Кул в тот  же  вечер
был  возле стен Девичьего  городка и  отыскал  сидевшего  на берегу  старого
Назиса.
     -- Я пришел, чтобы выполнить свое обещание.
     -- Да,  ты  из  тех людей, кто  всегда выполняет свое  слово,-- ответил
Назис,-- скоро  Серая Сова навсегда оставит свое дупло. Она ждет тебя. -- И,
сложив морщинистые  ладони  у рта,  рыбак резко несколько раз крикнул. Через
некоторое время из-за стен городка раздался ответный крик.
     -- Серая Сова готова покинуть свое дупло.



        О странствующих таинственных
        людях

     <b><i>Безродные,  изучившие  счастливые признаки  у человека,  их  слабости и
знающие обиход твоего народа есть опасные люди.</i></b>
     <b><i>Храбрецы в стране, которые не  жалея жизни, могут  сражаться  со слоном
или тигром за вознаграждение - это наемные убийцы.</i></b>
        <i>Лишенные любви к родным, жестокие, изменчивые - отравители.</i>
     <b><i>Странствующий  монах, ищущая пропитания бедная вдова, нищие  -  это все
бродячие шпионы.</i></b>
     <b><i>Царь должен их направлять каждого в своей стране к советнику, домашнему
жрецу, полководцу, наследнику  престола,  главному стражу ворот,  охранителю
гарема, главному сборщику податей, блюстителю  наказаний,  начальнику лесных
племен.  И  они  должны  удостовериться  в  отношении  указанных лиц,  в  их
преданности, пригодности к делу и усердии.</i></b>

        <i>Из древнего восточного манускрипта</i>



        ОБРЕТЕНИЕ
        НАДЕЖДЫ

     Когда в  сопровождении шагавшего рядом с ним Ефима Звягина не  успевший
переодеться  Едигир, озираясь, вошел в горницу к воеводе, то первый, кого он
увидел, был широко улыбающийся Соуз-хан. Рядом с ним неловко поджав ноги под
широкую  скамью,  сидел  Карача-бек.  Ни слова  не  проронив,  Едигир сделал
несколько шагов и остановился перед воеводой, грузно  восседавшим на высоком
кресле.
     --  С  благополучным  прибытием,--  сказал  тот,--  мне  уже  обо  всем
доложили. Молодец! И раненых нет?
     -- Нет...  Устали  только,-- и он  замолчал, ощущая на себе пристальное
внимание гостей.  Но и те молчали и не спешили  вступать  в разговор.  Здесь
находился и толмач, через которого воевода вел беседу с гостями.
     -- Спроси-ка, не ихние ли людишки у нас варницы повоевали? -- обратился
к нему  воевода. Тот быстро  залепетал, переводя  сказанное. Соуз-хан еще не
дослушав,  поднял обе руки и  замахал, как  бы  отгоняя  от себя  назойливых
насекомых, запричитал:
     -- Зачем  нашим людям на русский крепость нападать? Мы тихие люди, рыбу
ловим, соболь, куница...
     --  Видел я этих  ловцов соболей,-- недовольно  усмехнулся  воевода, --
схватят наших людишек и в полон волокут, а потом  их ищи свищи. Я -- не я, и
шапка -- не моя! Кто там вас, косоглазых, разберет.
     -- Сказать им об этом? -- настороженно покосился толмач на воеводу.
     -- А  толку, что  скажешь? Все  одно,  отвертятся! Ты  их лучше спроси,
почему  никакой грамоты  или писульки  от своего хана не везут? Никак  через
наши земли едут. Толмач задал вопрос и Карача-бек поспешно ответил:
     -- Мы за товаром едем в Казань. Какая грамота у купца может быть?
     -- Понятно,  купцы,  значит. А чего покупать едут,  -- воевода  явно не
поверил тому, что услышал, -- видывал я купцов  всяких,  не  больно-то вы на
них похожи.-- В ответ гости пожали плечами, как бы говоря, тебе видней.
     Тогда воевода спросил Едигира:
     --  Случаем,  не  знаешь  гостей  наших?  Но  Едигир  покачал  головой,
уставившись себе под ноги.
     --  Ладно, иди,  отдыхай  покамест.  Гостей, -- кивнул  в сторону Ефима
Звягина, -- на  постой  определи, будь они трижды неладны. Принес их черт по
нашу душу, таких глазастых. Смотри, чтобы с моего двора ни  ногой в городок!
А  то навалится ночью сотни две вот таких  "купцов", а эти "гости" им ворота
откроют,--  и  он  бросил  недобрый  взгляд  на  не  перестающего  улыбаться
Соуз-хана, который тут же заговорил доверительно:
     -- Много денег с собой есть, могу девку вашу купить. В моем гареме была
одна с  ваших  краев, шибко  сладкий девка была...-- Но  потому, как воевода
грозно сверкнул глазами, тут же замолчал и испуганно посмотрел по сторонам.
     -- И где же та девка теперь?
     -- Брату подарил. Просил ее шибко, вот и подарил.
     -- Веди их с глаз моих, -- чувствовалось, что воеводе  нелегко давалось
спокойствие в разговоре, и Ефим Звягин, подталкивая в спину гостей, поспешил
увести их из горницы.
     Едигир  вышел   следом  и  в  сенях   столкнулся  с  замешкавшимся  там
Соуз-ханом.
     -- Будто раньше встречались  с уважаемым,  -- проговорил тот, поправляя
кушак. Его узкие глаза уже не улыбались, а смотрели настороженно исподлобья.
     Едигир, не проронив ни слова, прошел мимо, сильно толкнув его плечом, и
дойдя до конца воеводского подворья,  оглянувшись назад, остановился и долго
смотрел, как шли через двор Карача-бек и  Соуз-хан,  с любопытством озираясь
по сторонам.
     Он ждал нечто подобное  не сегодня, так завтра, но должен был встретить
людей  из  своей  земли  и  то,  что   это  оказались  его  давние  недруги,
подтверждало мысль Едигира -- он окончательно стал чужим и  ненужным  своему
народу.  Теперь  там  другой хан,  и  никто не  вспомнит  о нем  бывшем хане
Едигире, можно забыть свое имя. Теперь для всех он -- Василий, Тимофеев сын.
     Но жила еще в нем, не покидая, острая боль  несогласия  с происходящим,
которую  постоянно носил с собой и не мог избавиться,  как от старых стертых
сапог, она мучительно душила, терзала  его. Верно, он и  умрет с этой болью,
не сумев от нее освободиться. Пусть будет так...
     Он не  заметил  как чуть  не налетел на торопливо идущего ему навстречу
Тимофея.
     -- Батюшки, святы, живым вернулся! -- закричал тот, ткнувшись мокрой от
дождя  шапкой  ему  в  плечо,-- а мы уж  и не чаяли дождаться  тебя. Думали,
точно, или в лес обратно подался, или зарезали тебя басурманы.
     Едигир усмехнулся и с неожиданной для себя радостью прижал  его к себе,
выкатившиеся из глаз слезы смешались с каплями дождя, беспорядочно падающими
на лицо.
     -- Возьмешь к себе? -- спросил у Тимофея. -- А то к Алене в дом идти не
хочу.
     --  Отчего ж не  взять,  ты у  нас теперь герой,  сам воевода про  тебя
мужикам  говорил.  --  И они пошли  в дом, где когда-то он жил на постое. Но
неожиданно вечером пришла Алена, ворчливо заявившая с порога:
     -- Вернуться  вернулся,  а глаз не  кажешь. Али  чужие стали совсем? --
Едигир смущенно  заулыбался,  запустил  ручищи  под  шапку, не  зная, что  и
ответить,  а она продолжала. --  Собирайся, пошли! Щи  стынут. Дома обо всем
расскажешь. -- И под насмешливые взгляды мужиков Едигир  смущенно поднялся и
неловко зашагал вслед  за Аленой. Она без умолку  тараторила  на ходу и  про
дурную погоду, и про  свою  работу на воеводском дворе, рассказывая обо всем
понемногу и сразу.
     ... Оставшись одни в доме, куда их  отвел сотник, Карача-бек и Соуз-хан
огляделись, подошли к большой печке, жарко натопленной по случаю непогоды, и
долго разглядывали причудливые  изразцы,  Соуз-хан  даже заглянул  в  топку,
пытаясь определить, откуда идет тепло.
     -- Никак не могу понять, где костер у них тут? Карача-бек, которому уже
приходилось видеть печи, снисходительно посмотрел на него:
     -- Дрова сгорели, а тепло осталось, неужели не поймешь?
     Но  сколько  он  не  пытался  объяснить Соуз-хану  устройство печи, тот
только бестолково таращил  глаза, несколько  раз повторил  слово "шайтан", а
потом и вовсе утратил всякий интерес к таинственному сооружению.
     На кровать он  тоже отказался лечь, а постелил овечий  тулуп на  пол  и
устроился  прямо там.  Едва  собрались  спать,  как в дверь кто-то осторожно
постучал. Карача-бек вытянул из ножен  кинжал и, не слышно ступая, приоткрыл
ее. Выглянул в сени. Там стояли два мужика, смущенно улыбаясь, переминаясь с
ноги на ногу.
     --  Менять  хотим,  --  сказал один из них,  --  и протянул Караче-беку
мешочек соли.
     Тот взял,  лизнул ее, удовлетворенно кивнул  головой и знаком пригласил
пройти в горницу. А затем спросил, подбирая русские слова:
     -- Что надо? -- и потряс мешочком.
     -- Деньги, --  ответил  первый, --  меха  можно.  Карача-бек  глянул на
Соуз-хана как бы спрашивая у него одобрения, а потом  полез в кожаный кошель
и, вынув оттуда несколько золотых монет, поднес их близко к глазам мужиков и
тут же убрал руку, проговорив:
     -- Соль -- нет! Ружье надо, -- и для верности надув щеки, несколько раз
сделал губами "пуф-пуф". Мужики хитро переглянулись и спросили:
     -- Сколько?
     Карача-бек поднял три пальца, показывая, что даст три золотые монеты за
ружье,  но мужики  выкинули  десять пальцев.  Карача-бек -- четыре,  они  --
восемь, сошлись на  пяти.  После  чего мужики так же  незаметно исчезли,  не
забыв прихватить с собой мешочек с солью. Соуз-хану эта затея не понравилась
с самого начала, и он попробовал отговорить своего спутника от задуманного.
     -- Дались тебе эти ружья, в Казани бы купили. А тут неизвестно еще, чем
дело кончится.
     -- В  Казани  с нас по тридцать монет  за ружье возьмут,  а могут еще и
негодное подсунуть. А здесь, считай, даром берем.
     -- Тебе видней,-- ответил Соуз-хан и укрылся с головой теплой попоной.
     Мужики  отсутствовали  довольно  долго.  Но вот  Карача-бек услышал как
скрипнула входная дверь, а потом появились и они,  тяжело дыша, поставили на
пол  горницы  два ружья. Визирь придирчиво  осмотрел  их,  заглянул в ствол,
дунул  для верности  и, поколебавшись, протянул пять  золотых  монет. Мужики
взяли их, но потом, вопросительно посмотрели на него:
     -- А за второе?
     -- Мы же говорили пять.
     -- За каждое пять!
     С  вздохом сожаления Карача-бек достал еще  пять  монет,  но  не спешил
отдавать  и показал рукой, будто  бы он насыпает порох  через дуло  и следом
вгоняет пулю.  Мужики  поняли,  но  развели  руками, мол, нет  ни  того,  ни
другого. Тогда Карача-бек забрал с ладони монету и четыре подал им.
     --  Вот  скупердяй поганый,--  негромко  выругались  те,-- связались  с
тобой. Не приведи  Господь, пронюхает кто или воевода узнает, запорют нас за
эти ружья, а он  говенной  монеты пожалел! Тьфу, на тебя! --  и не прощаясь,
вышли вон.
     ... Утром за Едигиром прибежали  с  воеводского двора с приказом спешно
явиться. Третьяк Федоров встретил его на высоком крыльце, откуда наблюдал за
погрузкой рогожных кулей с солью на телеги.
     --  А, явился удалец,-- и пригласил Едигира сесть  рядом на лавку.  Тот
садиться  не  стал,  а встал  рядом,  упершись  взглядом  в морщинистый  лоб
воеводы. -- Не хочешь, ну ладно. Я вчера при гостях-то не стал говорить, что
приказчик Михаиле, с варниц прибежавший,  с  жалобой явился. Будто ты  пытал
его... -- и глаза воеводы заискрились усмешкой. -- Было такое?
     -- Не знаю, о ком ты говоришь.
     -- Да юркий такой мужичонка,  в  любимцах у нашего хозяина  ходит. Я-то
его словам цену знаю, а пожалуйся он  Аникию Федоровичу -- быть беде. Так ты
подскажи  мне,  чего  у вас там  произошло-вышло. Едигир в недоумении  пожал
плечами, будто вспоминая чего, и неспешно ответил:
     -- Он стрелял.  Не попал. Я схватил его, тряхнул,-- и он  показал рукой
как наказывают за шкирку нашкодившего кота,-- потом мал-мал мурашей садил...
     -- Чего-чего? -- не понял воевода, пытаясь согнать проступающую на лице
улыбку. Было видно, что рассказ Едигира ему очень  даже по душе, но он всеми
силами пытался сохранить серьезность.
     -- Мурашей в штаны садил,-- помогая себе руками, показал Едигир.
     И тут воевода не выдержал,  все  тело его  заколыхалось от неудержимого
смеха.
     --  Чего-чего?  --  переспросил  он.--  Мурашей  и  в  штаны?!  А  тот,
приказчик, говоришь, плакал?  Как баба, плакал? Ну и выдумщик  ты,  Василий!
Сколь на свете живу, а про такое испытание не слыхивал. Ладно, -- проговорил
успокоившись,-- со Строгановыми сам разберусь. А ты мне лучше скажи много ли
басурман в лесу встретил?
     -- Две сотни,-- не задумываясь, ответил тот.
     -- А кто их ведет, случаем, не знаешь?
     -- Алача-бек. Так слышал.
     --  Ага!  Значит,  опять  он  пожаловал.  Тем  летом  в это самое время
приходил. Но тогда людишек  с ним было поменьше. Пошмыгали, порыскали вокруг
городка,  да ни с  чем и  ушли. Поглядим,  что на  сей  раз  будет. И еще,--
воевода  внимательно  глянул  на Едигира.-- Ты  купцов этих раньше нигде  не
встречал? -- Едигир ждал этого вопроса и заранее обдумал ответ.
     -- Встречал. Они те, за кого себя выдают.
     -- Точно?  -- переспросил воевода.  -- Ну, тогда иди. Спасибо тебе, что
людей вывел. Непременно доложу о том Аникию Федоровичу.
     Но едва Едигир сделал по  воеводскому двору несколько шагов, как увидел
бегущего навстречу запыхавшегося сотника Ефима Звягина.
     --  Беда,  воевода,--  на  ходу  закричал он,--  ночью стену  проломили
басурманы со стороны леса и сейчас через пролом тот на нас прут.
     -- Отчего же выстрелов не слышно? Или поразбежались вояки наши?
     -- Так порох-то за ночь отсырел. Как стрелять?
     -- Вот дурни. Возьмите новый порох  из  погребов.  Да прикажи ударить в
набат,-- и воевода заспешил  вниз, грузно ступая  по жалобно  поскрипывающим
под ним ступеням.
     Когда  Едигир подбежал к алениному  дому,  то услышал  тревожные  удары
колокола, плывущие  над крепостью. Тут же  из всех домишек  начали  выбегать
люди, испуганно спрашивая друг у друга: "Господи, пожар что ли или басурманы
объявились?" Едигир влетел  в  дом и, ни слова не говоря, схватил  кольчугу,
лук со стрелами и кинулся обратно.
     -- Подожди,-- бросилась к нему Евдокия,-- куда ты? Что случилось?
     -- Туда,-- не объясняя, ответил он, и мягко отстранив девушку, выскочил
на улицу.
     Когда он подбежал к пролому в стене, там уже вовсю кипел бой.
     Сибирцы,  ворвавшись  внутрь  крепости, засели за  стенами  близстоящих
домов и  сыпали оттуда стрелами в защитников, которые укрылись за воеводской
конюшней,  расположенной особняком  на  небольшом бугорке. Их было  всего  с
полсотни,  в то время  как  нападающих  раза в четыре  больше. Едигир увидел
Грибана Иванова и Насона Рябухина, которые пытались поджечь влажный ружейный
фитиль и поднести его к запалу ружья, установленного на сошках. Фитиль тлел,
дымил  и тут  же гас. Герасим со  своим  братом Богданом Шумилкой стояли  за
бревенчатой стеной конюшни, поочередно выглядывая из-за нее и что-то знаками
объясняя  друг  другу.  Еще  два  воина залезли на крышу конюшни  и посылали
оттуда   стрелы   в   нападающих.  Остальные   воины,  прикрывшись   щитами,
беспорядочно  сгрудились  вдоль  плетня,   держа  в  руках  сабли,   но   не
предпринимая  никаких  попыток  завязать  бой  с сибирцами.  Видно,  что без
воеводы они растерялись  и  не  знали,  как им быть: то  ли отойти  в  глубь
крепости, то ли здесь на месте ждать подмоги.
     -- Вот ведь, ядрена мать, ружье какое,-- ругался Насон Рябухин, вытянув
шею,--  когда не надо  палит,  а тут никак  и не выстрелит,-- и он  еще  раз
попробовал ткнуть фитилем в насыпанный на полке порох. Запал зашипел, пустил
дымок  и неожиданно прозвучал слабый выстрел, но пуля, вылетевшая из ствола,
не  набрав  силы, не долетела до цели. Однако  сибирцы загалдели, напуганные
выстрелом, и поспешили укрыться за стены домов.
     -- Сейчас попрут, --  высказал  предположение Грибан Иванов,-- вишь их,
сколько скопилось.
     -- Воевода, воевода едет,-- раздались голоса защитников,-- пушку везут.
     И точно,  на гнедом жеребце неспешной рысью, сверкая блестящим панцирем
с насечкой,  в тяжелом шлеме на голове, держа в руках боевой топор с длинной
рукоятью, к ним подъезжал сам Третьяк Федоров, а следом и сотник Ефим Звягин
с десятком воинов, они везли на  телеге  небольшую  пушечку и припасы к ней.
Едигир  увидел, что и женщины городка бегут,  схватив копья, а то  и топоры,
вслед за мужиками.
     -- Э-э-э... Бабья рать  на подмогу пошла, -- усмехнулся Грибан  Иванов,
-- сейчас они покажут басурманам, где раки зимуют. У наших баб рука тяжелая,
как шлепнут по затылку, так три дня чесаться будешь!
     Собравшиеся  вокруг мужики загоготали, и Едигиру показалось,  что народ
собрался не на войну, не на смерть, а на какой-то особый праздник, радостный
и веселый.
     Сибирцы  тоже  увидели  и  воеводу,  и  пушечку,  стоявшую  на  телеге,
спешивших с  оружием в  руках  женщин,  и  тоже весело загалдели,  тыча в их
сторону пальцами.
     --  Сейчас вы у меня посмеетесь!  --  насупившись проговорил  воевода и
громко  скомандовал,  -- Эй,  вояки! Ждете,  когда бабы  за вас вашу  работу
делать станут? А ну, заходи на них вдоль стены, тесни обратно к лесу!
     Два  десятка  мужиков,  пригнувшись к  земле  и прикрывая себя длинными
продолговатыми щитами, начали медленно наступать на сибирцев.  Но те пустили
кучу стрел и нападавшие вмиг рассыпались, попятились назад, кто-то застонал,
и два человека упали на землю.
     -- Ишь ты, как бьют! И не подступишься к ним! Несколько стрел вонзилось
в  землю возле  воеводы,  но он даже  не  глянул  на  них, а приказал  Ефиму
Звягину:
     -- Пусть пушкари ударят по ним. А потом, пока те не очухались, все враз
и навалимся. Поняли? --  оглядывая ратников, проговорил воевода. Те согласно
закивали  головами и  с  надеждой  уставились  на  пушечку,  вокруг  которой
суетились два пушкаря.
     -- Давай, кормилица, выручай! Зря что ли мы тебя чистили, обихаживали.
     Но  не  успели  поднести  запал,  как  в пролом ворвались  два  десятка
верховых  с  пиками  и  саблями наголо  и, дико  вереща, нахлестывая  коней,
помчались  по  улочке.  Видимо, никто  не ожидал их  появления  и  всадникам
удалось  беспрепятственно  прорваться внутрь  городка и  порубить нескольких
растерявшихся мужиков, бросившихся от них вдоль по улочке.
     -- Вот черти поганые! Напакостят в крепости, поди, выкури  их теперь,--
воевода кивнул сотнику,--  скачи к моему двору, пусть все, кто есть верхами,
навстречу им выезжают. Нельзя допустить,  чтоб подожгли чего. Гоняйся  потом
за ними в огне, в дыму.
     Едигир тем временем подошел к Герасиму и Богдану.
     -- Эй,-- ткнул  одного  из них  в плечо,--  пошлите за мной, --  Увидев
Тимофея и Федора, тащивших длинную  пищаль, помахал рукой в их сторону, -- и
вы тоже. -- Когда те подошли ближе, спросил, -- где телеги, что соль возят?
     -- Там, на воеводском дворе они, нагруженные стоят.
     -- Можете их сюда пригнать?
     --  Отчего же  не  можем,  надо только  воеводу  спросить, -- и Тимофей
подошел  к  Третьяку  Федорову.  Тот,  выслушав  его,  кивнул  головой,  дав
согласие, занятый своими делами.  Они тут же помчались в  глубь  городка,  а
Едигир  с  Герасимом   и  Богданом,  перескочив  через  низенькую  изгородь,
пробрались внутрь конюшни. В спешке никто и не подумал вывести  находившихся
там лошадей. Они тихонько заржали, увидев людей.
     -- Без седла ездить умеете? -- спросил Едигир Герасима и Богдана.
     -- Приходилось,-- ответили они.-- Чего задумал? Скажи.
     --  Погоним  лошадей  на  них,  --  ответил Едигир и  они  вывели их  в
загончик, открыли воротины и, вскочив верхом, погнали табун впереди себя.
     Воины, находящиеся рядом с воеводой, замахали на и без того  напуганных
животных, застучали копьями о  щиты и лошади повернули к лесу, вломившись  в
густую  толпу  сибирцев. Налетевший  следом  Едигир  с маху  рубанул  саблей
одного,  другого, увернулся  от  нацеленного  на  него копья,  замечая,  как
Герасим и Богдан  дружно работают саблями, пробиваясь к нему. Сибирцы быстро
окружили  трех  всадников,  но  подоспевшие воины городка,  выхватив  сабли,
яростно  кинулись на них. Воевода врубился первым в толпу, тяжело размахивая
топором, приговаривая после каждого взмаха:
     -- Сейчас  я вас  мигом на  свой  лад  перекрещу,  узкоглазых!  Надолго
забудете дорогу к нам! Пошли прочь, откуда пришли!
     Сибирцы,  не ожидая  столь стремительной атаки,  растерялись. Несколько
человек устремились  к пролому, другие, перескакивая через  плетни, побежали
по  огородам,  но там  их встретили  женщины,  угрожающе размахивая копьями.
Кто-то догадался спустить  цепных собак,  и они  с бешеным  лаем кинулись на
помощь защитникам. Вскоре почти никого из  нападающих  не осталось на  месте
схватки. Пятерых удалось взять в плен, скрутив ли руки и окружили, приставив
к  груди копья. Около  десятка человек раненых  и  убитых  лежали  на мокрой
истоптанной  множеством ног земле, даже  не  пытаясь, подняться,  вокруг них
бродили  местные мальчишки, нет весть, откуда успевшие взяться, подбирая кто
оружие кто оброненные шапки, хвас