утались в ночи,  поворачиваясь с одного бока
на другой, жались друг к другу. Едигир, прежде чем постелить попону, выжигал
головнями  небольшую  проплешину  на земле, потом  набрасывал туда  хвойного
лапника или  березовых ветвей,  накрывал их  толстым  войлоком и  лишь тогда
укладывался спать. Остальные дружинники сперва  осматривали его сооружение с
усмешкой, шутками,  мол, воронье гнездо строишь,  но после того, как  мужики
один  за  другим   стали  мучиться   долгим,  надрывным  кашлем  и  порядком
осопливели,  насмешки прекратились.  Первым  спохватился  Федор Барятинский,
притащил огромную вязанку лапника и обратился к Едигиру:
     -- Покажи-ка мне, Василий, как ты свое гнездо вьешь. Я  это дело у тебя
быстренько восприму...
     Следом за ним и другие, поначалу смущаясь,  сооружали "вороньи гнезда",
и теперь уже ни один ночлег не обходился без них.
     В другой раз Едигир удивил всех на переправе своим умением  управляться
с норовистыми конями. Не дожидаясь, пока отправленные в разные стороны вдоль
небольшой,  но широко  разлившейся речушки,  дозорные  отыщут удобный  брод,
молодые  дворяне решили переправиться вплавь. Но кони,  не чувствуя дна  под
ногами, едва замочив брюхо, тут  же поворачивали обратно и не желали идти  в
воду,  вырывая  повод  из  рук,  отскакивали  в  сторону  от ударов  нещадно
замелькавших в  руках хозяев плеток. Едигир некоторое время стоял, наблюдая,
как лупцуют коней, а потом подошел к гнедому, высокому в холке, с маленькими
пугливыми ушами коню  князя Репнина, вырвал  у  него повод  и отвел коня  от
воды. Алексей Репнин кинулся следом, но  Барятинский  удержал его, показывая
глазами, чтобы набрался терпения и подождал. Всем было интересно, как Едигир
поступит с конем, и они, сдерживая рвущихся из рук скакунов, молча наблюдали
за  ним.  Он похлопал  гнедого  по спине, чуть ослабил подпругу, сорвал  пук
травы и вытер выступивший под седлом пот, а потом, притянув конскую голову к
себе, что-то зашептал  на  ухо. И конь слушал  его,  опуская все ниже и ниже
голову к земле, будто застыдился своей робости. Едигир даже нарисовал что-то
носком сапога на мокром песке и конь внимательно смотрел  на знаки, а потом,
как бы согласившись  с человеком,  ткнулся губами ему в щеку.  Тогда  Едигир
выпустил повод,  шлепнул  по  крупу и  издал губами  странный  низкий  звук,
переходящий  в  рычание.  Конь взлягнул ногами,  и...  кинулся в  воду. Пока
дружинники, изумленно разинув рты,  смотрели  как  гнедой, выставив  из воды
голову,  плывет  на  ту сторону,  Едигир  вскочил  ногами  на  спину  своего
светло-серого  мерина и, ловко  удерживаясь  на нем  стоя,  направил в реку.
Остальные кони,  как по команде, волоча  хозяев за повод, кинулись следом, и
те, не успев снять с себя одежду, поплыли рядом, придерживаясь за седла.
     На берегу  Едигир  сбросил на землю  седло  и  пустил  мерина  к сочной
немятой траве и, усевшись на корточки, наблюдал, как переправляются ратники.
     -- Ну, Василий, удивил ты нас,-- подбежал к нему мокрый с головы до ног
Алексей  Репнин,  --  где  же  ты  лошадиному языку  выучился? Может, и  нас
научишь?
     -- Чему учить? Говори коню, что делать надо так, чтобы он понял тебя, и
все тут.
     -- Ишь... говори. Я ли с ним, со скотиной этакой, не говорил? Если он и
плетку не слушается, то чего ему слова мои? Нет, ты, видать, особенное слово
знаешь, коль тебя конь слушается.
     -- Мне старый конюх рассказывал,  -- вступил в  разговор, стягивающий с
себя мокрую одежду Петр Колычев,-- будто среди чудского народа такие колдуны
есть, что их  не то что кони, а и волки, и медведи боятся. Он сидит себе  на
крылечке возле дома, а волк из лесу выйдет, подойдет к нему, голову наклонит
и приказаний ждет. Тот может заставить волка скотину какую задрать, а  то  и
на человека напасть... -- Колычев был ниже других молодых князей ростом, бел
лицом  и  слегка  рыжеватыми   завитушками  волос  и  задорными  веснушками,
рассыпанными по большому чуть  с курносинкой  носу. Неудержимая молодость  и
задор исходили  от него, первого заводилы  всех  начинаний и проказ.  С  ним
отряжен был конюх и двое слуг, от которых он постоянно скрывался, убегал.
     Алексей Репнин на полголовы выше Колычева с большими широко посаженными
глазами, синеющими васильками на скуластом лице,  разделенными крупным резко
очерченным носом  --  самый  сдержанный и  независимый из  троих -- держался
особняком.  Его сопровождал в походе неразговорчивый дядька Артемий, что вел
за  повод сменного коня для Алексея,  а на другом вез разнообразный воинский
скарб: тяжелые латы, шлем и пищали.
     С  Федором Барятинским  ехали  верхами двое слуг  и еще один в обозе  с
провизией, собранной родичами для пропитания князя. Худощавый и черноволосый
Федор был рассудителен не  по годам и постоянно  спорил с Петром  Колычевым,
пытаясь отговорить его от азартных погонь за зайцами и наездов в придорожные
деревеньки, где тот заглядывался  на молодых девок, подмигивал им и будь его
воля, надолго бы задерживался в каждом селении.
     Едигир,  самый  старший из  них, выделялся не  только опытом  и знанием
походных  тягот и  трудностей,  но  привлекал  к  себе  внимание  постоянной
собранностью и какой-то внутренней силой, жестким взглядом темных сверкающих
умом  и волей глаз. Если князья были знакомы меж  собой  еще отцами и дедами
своими, то он был для них загадкой, и  неожиданное  появление  его в царских
покоях  Александровской слободы  уравнивало  по положению,  оставляя меж тем
некую загадочность и таинственность.
     Меж  собой молодые  люди  решили, что он  знатный  потомок  кого-то  из
казанских или сибирских князей, попавший по воле случая в войско московского
царя. Он никогда не участвовал в их спорах и беседах. Порой, казалось,  даже
не замечал  их  присутствия, словно  загораживаясь от всех незримым  пологом
молчаливой сосредоточенности. Юношей восхищало его умение держаться в седле,
обращаться с лошадьми и быть начеку всегда в любое время суток.
     Однажды,  когда  они, оторвавшись от  основного полка,  проезжали через
густой  смешанный  лес, Едигир, ехавший сзади, тихо свистнул и, подняв вверх
руку,  указал  в  сторону леса,  тут  же  вытянув из ножен  саблю. Остальные
придержали коней,  заозирались, пытаясь  понять причину его беспокойства. Он
же спрыгнул с  коня, устремился в чащу и через  несколько минут вывел оттуда
бородатого мужика с рогатиной в руках.
     --  Ты чего  там  сидишь? Кого  караулишь?  -- наехал  на  испуганного,
сверкающего воровскими глазами, мужика Колычев.
     -- Охочусь я тут...-- заикаясь, ответил тот.
     -- Один?
     -- Остальные убежали... Вас испугались...
     -- Однако на какого зверя с кистенем охотишься? -- не унимался Колычев,
выуживая  из-за пояса у мужика здоровенный кистень  с  шипами,  висевший  на
деревянной рукояти.
     -- Так то для обороны. Вдруг наскочишь на  кого... А чего?  Нельзя, что
ли? --  осмелел  вдруг мужик.-- Я-то тутошний,  а вы кто таковы будете? Ране
вас тут чего-то не встречал.
     -- Сейчас узнаешь, кто мы такие..., узнаешь,-- перешел на шепот Колычев
и начал сматывать на руку лежащий на седле аркан, -- вот повисишь на суку  и
все  узнаешь...  --  Он  спрыгнул  с коня и  набросил  петлю  на  шею  мигом
оробевшего  мужика,  начал  высматривать ветку поудобнее, чтобы  перебросить
через нее веревку.
     Но выполнить задуманное  ему не дал  Едигир. Он  молча подъехал  к ним,
сорвал с мужика петлю,  отбросил ее в сторону и легонько  подтолкнул того  в
спину. Забыв и про кистень, и про рогатину, мужичок, что есть духу, рванул в
лес, и только треск сухих веток послышался из темной чащи.
     --  Ты чего?!  Как посмел?  -- взвился,  было  Кольячев, схватившись за
рукоять  сабли, но Едигир даже не  счел  нужным ответить,  а хлестнув своего
мерина плетью, поскакал вперед по лесной дороге.
     -- С чего это ты решил вдруг палачом заделаться? -- осадил друга Федор.
Его поддержал Репнин с усмешкой произнес:
     -- Так мы, Петруша, далече не уедем. Ссадят нас с коней мужики местные,
коль узнают про расправу над товарищем ихним.
     Под  вечер,  когда  заканчивалась  уже вторая  неделя похода, передовой
отряд  выехал  из леса на луг  и увидел  пологий холм,  на  вершине которого
стояла рубленная из векового корабельного леса крепость с выдающимися вперед
большими  четырехугольными  башнями  по  углам стен.  Даже издали были видны
черные  проплешины  пострадавших  от  пожара  и  слегка  обугленных  бревен,
сложенных  вперемешку  с  новыми  особо выделяющимися на их фоне  смолистыми
боками.
     --  Отец говорил, что прошлым летом крымцы подожгли  заставу,  так едва
отстояли,-- пояснил Федор Барятинский, указывая на крепость.
     -- Куда же воевода смотрел?
     -- Воевода  за  другими  погнался, а они его  увели, обманули.  А потом
главными силами и навалились на заставу.
     Раскрылись  створки  ворот и с  холма  сорвались один  за  другим  трое
всадников,  помчались к ним  навстречу, прикрываясь щитами и выставив вперед
длинные копья. На  почтительном расстоянии всадники осадили коней и передний
зычно крикнул:
     -- Чьи будете?
     -- На смену вам идем...
     -- А воевода где? Чего-то не видим, -- осторожничали те.
     -- Не боись, скоро будет. Ишь, какие вы пуганые сидите тут.
     -- Будешь тут пуганым, когда вокруг то крымцы, то ногайцы рыщут. Того и
гляди, налетят, навалятся.
     В самой крепости оказалось  не  больше трех  десятков человек ратников,
встретивших  их  в  полном  боевом  облачении,  с  горящими  фитилями  подле
небольших пушечек.
     -- А  остальные где? -- удивился Барятинский.-- Нам говорили, будто вас
тут до двух сотен посажено.
     -- В разъездах, на засеках все,-- хмуро ответили ему,-- чего в крепости
сидеть, ждать, когда  татарва навалится. Нам их  упредить  надобно, в Москву
гонцов послать.
     Когда подошел основной полк, то выяснилось, что всем внутри крепости не
разместиться и вновь прибывшие ночевали прямо под стенами. Впрочем, на самой
заставе  нести  службу,  все одно, доведется  немногим. Отдохнув с  дороги и
распределившись на небольшие, в четыре-пять человек  отряды,  разъедутся  по
пограничному рубежу, где им и предстоит провести  весь летний сезон до смены
другим полком, уже глубокой осенью.
     Всей южной  порубежной службой, упреждающей  набеги крымцев и ногайцев,
ведал главный воевода  Михаил  Иванович  Воротинский, который  и распределял
полки нести дозор, менял и расставлял их по границе. Полк Алексея Даниловича
Басманова, в  который он снаряжал,  набирал на  службу ратников из  дворян и
детей боярских, был подчинен во время дозорной службы малым  воеводам Борису
Шеину и Федору Шереметьеву, они и  стояли вместе с воинами  на заставе.  Сам
Басманов мог подолгу задерживаться на Москве или в своей вотчине и наезжал в
полк  ненадолго,  только  поразмяться,  погоняться  за  небольшими  отрядами
степняков, рыщущих вдоль границы.
     Вообще-то  границы  как  таковой  и не было, то понимал  каждый ратник,
которому довелось нести полевую службу. Главное  -- не дать  Орде навалиться
внезапно, как они любят делать, выйти к Москве и обойти заставы.
     Обо  всех  нехитрых  премудростях  караульной  службы  воеводы  Шеин  и
Шереметьев долго разъясняли ратникам, рассылаемым в дозор по малым острожкам
и засекам.
     -- Чаще перемещайтесь... Большого огня  не палить... Не высовываться по
буграм  и  холмам,  словно  ворона на заборе...  Увидите  ихних дозорных, то
языков не брать, а что есть мочи сюда скачите.
     -- А вдруг те, кто наш же и окажется? -- поинтересовались у воевод.
     -- На то  тебе глаза и  даны, чтобы определить, где свой, а  где чужой.
Наши  идут не таясь, не скрываясь,  а те  чуть проедут и встанут, оглядятся,
послушают... Им  не  хуже  вашего  известно про посты  и  дозоры  против них
выставленные. Они будут стараться  скрытно  вас  в полон захватить, шуму  не
наделать. Подкрадутся  ночью,  аркан  накинут на  горло и  к  себе уволокут.
Поминай, как звали. Потому ночью пуще всего и берегитесь схваченными быть.
     Молодых князей  свели в  один  отряд,  придав им десять человек простых
ратников.  Старшим  поставили  Федора Барятинского, а в помощники  ему  дали
Едигира,  которого  опытный взгляд воеводы выделил  в  первые же дни похода.
Петр Колычев, узнав об этом, презрительно скривил губы, но промолчал.
     Выехали утром  следующего  дня в  сопровождении  слуг  молодых  князей,
ведущих  под узды лошадей,  запряженных в телеги,  на  которых погромыхивало
оружие и прочий боевой скарб. В качестве провожатого им дали усатого в годах
уже казака Семена, живущего при заставе безвыездно.
     -- Сами-то мы  с под Рязани будем, -- объяснял он,  чуть  поворотясь  в
седле  к молодым князьям, --  а как нашу деревеньку пожгли крымчаки, так я и
подался  полевать  с  остальными   мужиками.   Пристали  к  другому  отряду,
промышлявшему тем,  что стада  да обозы  у ордынцев отбивали, воинскому делу
обучился и обратно возвращаться не захотел. Так и живу тут на порубежье.
     --  А что  за  народ такой, казаки?  Одни  говорят, будто  они государю
нашему служат и веры нашей  православной придерживаются, а другие  их ворами
зовут. Ты  с ними жил, так поясни,-- выспрашивал  Семена на  правах старшего
Федор Барятинский.
     -- Это как поглядеть, с какой стороны,-- скалился Семен,--  кто  их  на
службу позовет, тому казаки и служат...
     --  Отец   говорил,  что  и  в  Казанском  походе  казаки  были,  и  на
Астраханского хана ходили,-- вставил свое слово Петр Колычев.
     --  Правильно  говорят, -- кивнул Семен, -- и на Казань, и на Астрахань
ходили казаки  нашенские. Били супостатов, московскому государю  служили, да
только размолвка  промеж них вышла после. Не  захотели они под царем ходить,
как холопы какие...
     -- Это как  же? -- удивился Барятинский, -- На Руси испокон  веку  хоть
князь, хоть смерд простой под государем ходят.
     -- То я и сам  знаю. Не вчера  родился.  Только казаки за свою  свободу
кровь  проливали,  степняков из  Дикого  Поля теснили,  сшибались с ними,  а
потому хотят сами по себе жить.
     -- Но ты же под царем живешь, коль служишь ему. Так?
     --  Вроде и так,  а вроде  и нет. Захочу, в казачью станицу  уйду и там
жить стану.  Покамест царь  меня не  трогает, не пужает, на заставе живу, от
него жалование получаю.
     -- А  те,  которые сами  по  себе живут по станицам, чем  они питаются,
кормятся чем? -- Федору  Барятинскому хотелось добраться до сути,  тем более
дорога была долгая, и они ехали медленно, не торопя коней, поджидая время от
времени свой небольшой обоз.
     --  Чем  кормятся,  говоришь? А  что  Бог пошлет.  То  стадо у ногайцев
отобьют, то купчину какого пощупают, потрусят...
     -- И ты пробовал? -- перебил Семена Колычев.
     -- Бывало...-- Нехотя ответил тот.
     -- Да ты знаешь, что тебя вздернуть за такое дело положено?!
     -- Ты  бы, княженька,  лучше  о  своей  шее подумал. Если  казаки  наши
проведают о том, что меня петлей пужаешь, стращаешь, спета твоя песенка! Как
бы  самому сохнуть, проветриваться на  суку не пришлось,-- и Семен, хлестнув
своего резвого коня, поскакал вперед.
     -- Вечно ты влезешь, куда не надо, -- урезонил товарища Федор, -- поди,
не на своем дворе с холопом разговариваешь.
     Больше они  разговоров с Семеном  о  казаках не  затевали, да и он стал
держаться настороженно в стороне от молодых князей. А как вывел их к нужному
рубежу,  так  коротко попрощавшись, повернул обратно, не  дав даже отдохнуть
коню.
     Первый вечер в дозоре прошел необычайно тихо. Еду приготовили засветло,
соорудив  из собранных  камней  большой  очаг.  Лежали долгое  время  молча,
постоянно вслушиваясь  в ночную тишину. Но доносилось лишь  хрумканье жующих
траву  коней,  бродивших поблизости, да позвякивание  уздечек.  Трех человек
направили  в дозор на  соседний холм,  чтобы не быть застигнутыми  врасплох.
Днем, разбившись  на два  отряда, объехали  близлежащую  местность,  подолгу
останавливаясь на  возвышенностях и всматриваясь вдаль,  всякий  раз  ожидая
появления степняков. Но все было спокойно и в первый, и в другой, и в третий
день.
     Так  прошла первая неделя службы их на заставе. Постепенно  ушел  страх
перед неожиданным нападением и они, не встречая никого, кроме зверья и птиц,
постепенно начинали чувствовать себя хозяевами пустынного порубежья.
     Поначалу  Едигиру  было  непривычно  видеть  расстилающуюся  до  самого
горизонта степь,  лишь изредка зеленеющую рощицами дубрав, частыми холмами и
оврагами  меж  ними.  Трудно  было  привыкнуть  к  степному  простору  после
сибирских лесов и таежных урманов, где глаз  постоянно  натыкается на лесную
стену и устремляется к звездам, соединяя мир земли и неба. Здесь в степи все
было наоборот: взгляд  начинал метаться, не находя  опоры между  сливающейся
землей  с небом, устремлялся  за  горизонт, ожидая найти там что-то скрытое,
упрятанное,  затаенное.  Но,  не найдя и  за  горизонтом  ничего  значимого,
привычного  для себя, человек оглядывался назад, ведя поиск по всем сторонам
света и, наконец, в растерянности понимал, что  он один в этом мире никем не
защищенный. Тягостное ощущение собственной открытости, скорее, наготы мучило
Едигира все эти дни. Будто он вышел раздетым из воды и, не найдя одежды, так
и  стоял, смущаясь неприкрытости тела. Он заметил, что  спутники его  хоть и
скрывают, но тоже постоянно оборачиваются, втягивая  голову  в плечи, жмутся
друг к другу,  пытаясь найти защиту в товарищах. Даже кони испуганно крутили
головами и вздрагивали от  каждого шороха. Лес, в котором Едигир ранее жил и
свыкся  с  ним,  как  со  своей  второй  кожей,   одеждой,  дающей  покой  и
умиротворение,  остался  далеко  за  много  переходов  отсюда.  Вечерами  он
замечал,  как  товарищи  его чаще  по  одному  шепчут что-то  одними губами,
многократно кладя на себя широкий  крест. Он догадался,  что они молятся, но
слов  разобрать  не  мог и, как-то оставшись наедине с Федором  Барятинским,
смущенно спросил его:
     -- Скажи, а как молитву читать?
     -- Как все читают...
     -- А я и не знаю, как все читают.
     -- Батюшка не научил, что ли? -- и, выяснив у Едигира, что  тот в храме
бывал всего  лишь два  раза  в городке  у Строгановых, да в  Александровской
слободе на  службе с царем, с  улыбкой  произнес, --  то дело поправимо, для
начала я тебя научу "Отче наш" и "Царю небесному".
     Через  два дня  Едигир уже неосознанно шевелил  губами, повторяя слова,
которые неожиданно легко  и прочно  вошли  внутрь его, найдя там благодатную
почву, слились с ним, стали его собственными словами и мыслями.
     И  странное  дело,  впервые  за   много  дней   он  ощутил  необычайное
спокойствие и  веру  в свои  силы.  И  уже  без прежней  тревоги  и  робости
поглядывал на горизонт и небо, замыкающее его, зная, что  теперь есть к кому
обратиться и попросить о помощи.
     Тогда же Барятинский показал ему рукописный псалтырь, который он  возил
с  собой, и  объяснил значение букв и  их сочетание. Едигир цепко взялся  за
чтение,  с радостью видя  как письменные знаки  приобретают какой-то смысл и
звучание. За неделю  он постиг нехитрую  премудрость  чтения по складам, чем
привел в  умиление своего молодого наставника. Но дальнейшие события надолго
прервали их спокойную службу на порубежье, доказав, что не зря русские полки
беспрестанно несут дозор на границе с Дикой Степью.
     Началось  все  с  того,  что  на них выехал  небольшой отряд с  десяток
человек  казаков.  По  всему  было  видно,  что  они  скакали  без передышки
несколько суток кряду. Лошади под ними едва передвигали ноги, храпя и тяжело
поводя побуревшими  боками, покрытыми густым  слоем  пыли. Увидев дозорных и
признав в них своих, они пытались подхлестнуть несчастных утомленных скачкой
животных, но это не помогло, и они медленным шагом  подъехали к ним.  Едигир
заметил,  что все  всадники,  измученные  нелегким переходом, израненные кто
стрелами, кто отмеченный сабельными ударами, с  запекшейся кровью на  одежде
говорила лучше всяких слов о  происшедшем столкновении с крымчаками. Казаки,
уставшие и злые, не сдерживаясь, накинулись на них:
     -- Стоите тут!  Собственной  кобылы хвост  караулите, а мы  там  головы
кладем! Орда идет!
     -- Много их? -- спокойно спросил Федор Барятинский.
     --  А  ты, поди, посчитай, --  заржал рыжеусый казак, показывая крепкие
белые зубы,-- вот тогда нам и скажешь. Охранничек царский!
     -- Ну, ты,-- замахнулся  плеткой на казака Петр Колычев,-- знаешь ли, с
кем говоришь?
     -- А мне плевать с кем, хоть  с  самим воеводой Воротынским, -- и казак
угрожающе повел длинной турецкой пищалью,-- мы люди вольные и не  под кем не
ходим.
     Из  скупых  казацких  объяснений  стало понятно,  что  орда налетела на
казачью станицу  в темноте, не  дав  собраться  и приготовиться к бою.  Кого
похватали, навалившись пятеро на одного, кого зарубили на месте.  Кто  сумел
уйти, собрались в ближайшей  дубраве и утром попробовали отбить своих людей.
Но крымцы, видно, ждали этого, встретив их градом стрел, а потом более сотни
всадников  на свежих конях гнались за ними до самой переправы,  где  казакам
удалось  спрятаться  в прибрежных зарослях и незамеченными  переплыть  через
реку.
     -- Куда же вы теперь? -- спросил осторожно Алексей Репнин.
     -- Степь большая. Соберем народишку, а своих все одно отобьем, не дадим
в полон угнать.
     Когда казаки скрылись за ближайшим леском, Федор Барятинский подозвал к
себе Петра Колычева и еще одного ратника, приказав:
     -- Скачите на заставу, предупредите воевод, что орда близко.
     -- А вы как же? -- выказывая явное неудовольствие, скривился Колычев.
     -- А мы их выслеживать станем, чтоб знать куда пойдут.
     -- Я с вами  останусь,--  хлопнул кулаком по колену упрямый Колычев, --
вместе, так вместе, а улепетывать, как заяц, не стану.
     -- Уговаривать тебя, что ли? -- было  видно, что Барятинскому совсем не
доставляет  удовольствия убеждать своего товарища ехать  на заставу. Колычев
был упрям  и никакие  уговоры  не действовали.  Барятинский  махнул рукой  и
приказал другому пожилому ратнику скакать на заставу вместо Колычева.
     -- Вот  так-то  ладно,-- Колычев сразу повеселел,-- на  людях  и смерть
красна, а одному -- тоска горькая.
     -- Не торопись умирать,-- усмехнулся Репнин,-- авось, поживем еще.
     --  А  я  и  не  тороплюсь.   Просто,  время  пришло  повеселиться,  да
поразмяться малость.
     -- Тихо! --  поднял руку Едигир. -- Разговоры смолкли, и они  явственно
услышали, как подрагивает земля,  донося до них  могучую поступь наступающей
Орды. Привстав на стременах, увидели зачерневшие на горизонте совсем пока не
большие фигурки всадников,  покачивающихся в знойном мареве дня, и неумолимо
надвигающихся, одним своим видом рождая страх и неуверенность.
     -- Уходить будем? -- Федор Барятинский  обратился к Едигиру, ища у него
поддержки. И остальные князья, признав в нем старшего, ждали, что он скажет.
     -- Погодим  чуть,--  Едигир  оставался  спокойным,  застыв,  как  перед
броском, внимательно, до рези в  глазах, всматриваясь во все увеличивающуюся
массу  всадников, пытаясь, хоть примерно, определить их число. Никогда ранее
ему не приходилось  видеть такого количества врагов. Да и враги ли они  ему?
--  мелькнуло вдруг. Поступив  на службу к  московскому царю,  должен  ли он
защищать эти безлюдные степи,  города  и  деревеньки, где не было ни единого
близкого ему  человека. Ведь он мог оказаться  и среди тех сотен  всадников,
идущих  на  Москву, попади он к  другому правителю. А  теперь он оказался  с
тремя  молодыми,  неопытными  князьями,  связанными  кровным  родством  и  с
Москвой, и  со своим  народом, чьи  предки ни один  век  служили  московским
князьям и проливали кровь свою и  чужую на земле,  называемой Русью. У них и
не  было  иного выбора и никогда  не стоял вопрос,  кому  служить. Им служба
столь же привычна, как глоток воздуха, как молитва, с которой  они рождаются
и  умирают. А  зачем  он,  пришелец,  вставший  меж ними, но пока не ставший
таким, как они, и навряд ли когда-то станет им, оказался здесь? Зачем?!
     Едигир как бы со  стороны посмотрел на себя, на князей, стоявших голова
к голове, и  понял, что несмотря ни на что, незримая сила связала его с ними
и даже  земля доверилась, приняла, перестала быть холодной и  враждебной,  и
теперь она ждет и нуждается в его защите. Как и он сам нуждался в ее могучей
неодолимой живительной  силе,  питающей и поддерживающей  сыновей  родных  и
приемных.
     А князья ждали его слова, всецело доверившись опыту своего товарища.
     --  С Богом? -- спросил Едигир  и  неуклюже  впервые  перекрестился  на
людях.
     --  С  Богом!  --  ответили те,  тоже  перекрестившись.  Легкой  рысью,
пригнувшись к седлам, они поехали в сторону леска, за которым совсем недавно
скрылись  казаки.  Едигир чуть приотстал, пытаясь еще  и еще раз понять, как
будут действовать  ордынцы. Он  увидел как  несколько  всадников  неожиданно
кинулись  наперерез им,  нахлестывая коней. "Заметили",--  понял он, догоняя
спутников.
     Девлет-Гирей  вел  двадцать тысяч всадников вместе  со своими  старшими
сыновьями.  Он  вышел  раньше обычного срока, когда  русские  еще  не  ждали
степных  гостей, едва  закончив сеять хлеба,  и  готовились к сенокосу.  Ему
удачно  удалось обойти заставы меж Волгой  и Доном, смять несколько казачьих
станиц, не давая уйти почти никому, и  сейчас он точно рассчитал выйти в тыл
воеводам  Шеину и Шереметьеву, совсем  не  ожидавших его с этой  стороны. Он
отправил две тысячи легких  улан, которые должны были  растоптать и рассеять
небольшие дозорные отряды русских. Сам же вдоль  волжского берега устремился
на  Рязань,  выискивая  подходящие  места  для  переправы.   Возглавлял  его
двухтысячное войско  главный  ханский воевода  Дивей-Мурза, не раз громивший
русские заставы и знающий хорошо все тропинки и переправы в округе.
     Вчера  они  упустили  небольшой отряд  казаков, сумевших  вырваться  и,
отбиваясь, умчаться, затерявшись  в густых прибрежных лесах. Ханский воевода
зло покусывал остроконечную крашеную бородку,  зорко  всматриваясь в степной
простор, и ориентируясь  по  едва  заметным приметам,  больше  полагаясь  на
собственный нюх  степного волка, столько лет  безошибочно  приводивший его к
цели.   Он  раньше  других  заметил   мелькнувшие  на  фоне   леса   силуэты
немногочисленных всадников. Со стороны было видно,  что  лесок невелик и его
можно охватить  с двух сторон, перехватив  беглецов на  выходе. Взмахом руки
Дивей-Мурза послал две полусотни своих улан перекрыть выезд из леска. Тех не
нужно было торопить еще не успевших этим летом досыта измочить кривые клинки
в  русской  крови  и скидать  в  обоз  добычу  от  набега. Степная злость на
ускользавших  русских  закипела  в  них, вылилась  диким  посвистом, визгом,
ударами  плетей  по закусившим удила  лошадям. Распластавшись в  диком беге,
уланы растеклись цепью, спеша зажать в леске небольшой русский отряд.
     Дивей-Мурза  привычно представил, как проведут мимо него с наброшенными
на шею  волосяными арканами нескольких пленных уже полуголых и  босых,  и он
скользнет   равнодушным   взглядом  по   разбитым  лицам  тех,  кто  пытался
противостоять ему, остановить неумолимую поступь  ханского войска. Он всегда
мог  предсказать,  предвидеть,  как поступят русские воины  в том  или  ином
случае, и чуть опережая их, успевал нанести удар первым. Вот  и сейчас нужно
всего  лишь  перехватить этих  беглецов,  а  затем внезапно появиться  перед
небольшой крепостью, стоящей одиноко на бугре, забросать  горящими стрелами,
сжечь,  выкурить  из  нее  остальных  и уже после спокойно  присоединиться к
войску Девлет-Гирея, небрежно обронив: "Путь на Рязань свободен, мой хан". А
тот усмехнется в  ответ,  не сказав  ни слова.  Ведь так оно  и должно быть.
Ханский приказ  выполняется  всегда. За  невыполнение --  смерть.  И  голова
ханского воеводы полетит первой. А в случае предательства будет вырезан весь
род, включая малолетних детей и стариков.
     Так жили  задолго  до  них и  не им,  простым смертным,  менять законы,
предписанные  самим Аллахом. Но ведь и  ханы смертны. И  Дивей-Мурза  хорошо
помнит, как  взошел на престол его нынешний  господин,  обезглавив несколько
сотен  человек,  поднявшихся против  него.  Может  быть, звезда Девлет-Гирея
дольше других просияет на небосклоне. Род Гиреев -- великий род  и почему бы
не  им   вернуть  правоверным  те  земли,  что  силой  и  коварством  отняты
плотоядными русскими,  разметавших  в  разные стороны два великих ханства --
Казанское и Астраханское.
     Это в тенистых садах Бахчисарая хорошо предаваться неге и слушать стихи
придворных поэтов, ласкающих ханский слух. Воевода  не верил, что изнеженные
руки  Девлет-Гирея могут сжать  горло московского  царя  и заставить вернуть
обратно захваченные настырными  русскими земли. Хан  смотрит в рот турецкому
султану   Сулейману   Великолепному,   единственному   властелину   Востока,
по-настоящему сильному и могущественному.  Именно по его приказу он нападает
на  русские  заставы,  вытаптывает хлеба их полей,  оставляя  тела  погибших
нукеров под стенами русских городков. Султан со всего берет свою долю, в том
числе  и  с каждого набега:  тканями, серебром, невольниками. Была  бы  воля
Девлет-Гирея и он  не  выходил  бы из  Крыма, оставаясь  многие годы  в  его
тенистом  влажном  сумраке,  окружая  себя самыми  прекрасными невольницами,
собранными со всего мира. Нет, не может воин, подолгу не садившийся в седло,
стать  могучим властелином и заставить врагов  бояться  себя. Разве  русские
бояться  Крымского  хана?  Тогда  почему  не  везут  они  ежегодную  дань  в
Бахчисарай  и не складывают с почтением ее возле ханского трона? Более того,
они  осмеливаются  выставлять  полки   и  показывать  зубы,  норовя  укусить
побольнее.  Но  придет час  великого наказания  за все их грехи, совершенные
против законных  властелинов  степи. Девлет-Гирей поклялся сжечь ненавистную
Москву,  а их царя привезти привязанного за хвост мерина к себе во дворец. И
когда  он  соберется  с  силами, пересилит свою леность, вот  тогда  русские
окончательно поймут, кто их властелин.
     Дивей-Мурза  чуть  приоткрыл  глаза,  сомкнутые  во  время  его  долгих
размышлений, и  с удивлением увидел, что посланная им полусотня возвращается
обратно.
     -- В чем дело? -- грозно крикнул он запыхавшемуся сотнику, вернувшемуся
ни с чем. -- Где русские, которых ты должен был привести ко мне на аркане?
     -- Мы не нашли их,-- понурившись, ответил тот.
     -- Что значит не нашли? Они выехали из леса?
     -- Нет.
     -- Значит, они там?
     -- Их нет нигде, мы осмотрели каждое дерево.
     -- Уж не мне ли самому прикажешь заняться  этим?  Иди и не возвращайся,
пока не притащишь их сюда.
     Сотник развернул  коня  и  гортанно крикнул  своим  нукерам, указывая в
направлении леса, и те неохотно отправились на поиски исчезнувших дозорных.
     Едигир  с  князьями,  въехав  в  лес, уже знал,  что  крымцы  продолжат
преследование и  обязательно  попытаются охватить  лесок с  обеих  сторон, а
потому не спешил выбираться в открытую степь. Продвигаясь вглубь, он заметил
небольшой  овражек, уходивший  в  сторону  реки,  сплошь  закрытый зарослями
кустов, образующих густую непроглядную стену. Ему удалось вскоре  найти едва
заметный  проход, через  который он  пролез сам  и  провел коня, сделав знак
остальным следовать  за  ним.  Князья недоумевали,  с чего  это  они  должны
прятаться,  но  не стали перечить, а  забрались вслед за Едигиром в укрытие,
так что со стороны узкой тропинки, проходящей через лесок, их совсем не было
заметно.
     Через некоторое  время  показались  осторожно  пробирающиеся  всадники,
внимательно  осматривающие  заросли. Ничего  не заметив,  они проехали мимо.
Князь  Барятинский беззвучно  показал,  что опасность  миновала.  Но  Едигир
упрямо покрутил головой,  приложив палец  к губам. И  точно,  ждать пришлось
недолго, крымчаки вновь проехали  по  тропе, раздвигая пиками кусты. Но и на
этот раз они не заметили укрывшихся в  лощине дозорных. Выждав  еще какое-то
время, Едигир  подал  знак выходить, но приказал двигаться  в ту же сторону,
откуда въехали в лесок. Дойдя до опушки, увидели, что крымская конница  ушла
далеко вперед, оставив их позади себя. Тогда они вскочили на коней и выехали
из леса. Едва проехав несколько шагов, Едигир заметил конный отряд человек в
двадцать, стоявший на соседнем холме.
     -- Татары,-- первым крикнул Петр  Колычев, но  все и без  него увидели,
что крымцы помчались им наперерез, рассыпавшись цепью.
     -- Перехитрил нас их башлык, -- зло выдохнул Едигир, -- послушался вас!
А надо было темноты дождаться!
     Обратно  в лес,--  выкрикнул Федор Барятинский  и  уже  повернул коня в
сторону тропинки.
     -- Нет, -- отрезал  Едигир, --  в  лесу  нас быстро достанут.  Уходим к
реке!
     -- Но там укрыться негде, -- удивился Барятинский.
     --  Уйдем, -- уже  пригнувшись к конской шее,  бросил им Едигир, первым
поскакав вдоль леса, выбирая наиболее короткий путь к реке.
     Опытный  Дивей-Мурза  сразу понял, что  русские затаились  в лесу,  где
степнякам трудно  будет их отыскать.  Не желая тратить  драгоценное время на
поиски нескольких человек, а они наверняка отправили кого-то упредить воевод
в крепости,  он оставил небольшой отряд подле леса дожидаться, когда беглецы
сами выйдут на  них.  И теперь, горяча коней, они бросились в погоню,  спеша
нагнать четверых русских, необдуманно бросившихся в сторону реки. Они слегка
замешкались,  дав русским оторваться, и теперь, вытянувшись  клином, скакали
следом, свистя и улюлюкая. Но не обремененные  долгим переходом кони русских
ни  в  чем не уступали легким крымским лошадкам,  и  расстояние  меж ними не
сокращалось.
     Едигир  несколько раз обернулся  и понял, что  далеко им  не уйти, если
начнут петлять  меж  оврагами  и перелесками.  Он  глянул  вперед  и  увидел
темнеющий  в  стороне  лесок  поменьше  того,  в   котором  они  только  что
укрывались, и направил коня к нему.
     -- Куда?!  --  зло  крикнул  Петр Колычев,  увидев  что Едигир  изменил
направление, и расстояние меж ними и крымцами тут же сократилось.
     -- Не отставай,-- ответил  тот,  вынимая лук. Татары громко заверещали,
рванув  коней наперерез  беглецам,  боясь в  очередной  раз упустить  их,  и
попытались достать стрелами, но безуспешно. Татарские кони начали уставать и
тяжело храпели, мотая головами, со свистом втягивая воздух. Из двух десятков
человек, что бросились за беглецами, лишь пятерым удалось продолжить погоню,
не снижая темпа и неотступно следуя за ними.  Остальные растянулись по всему
полю,  наблюдая  издали  за  погоней, надеясь, что  и  пятеро  их  товарищей
справятся, прижав русских к лесу, а там и они подоспеют на помощь.
     Едигир безошибочно угадал, что  за леском  сразу же начинается глубокий
овраг, куда верхом лучше не  соваться. Но и убегать пешими, бросив коней, не
хотелось.  Нужно было попробовать  отбиться от крымцев, которые  гнались  за
ними, используя уловку, что он много раз применял в Сибири.
     -- Укройтесь за деревьями и готовьте пищали,--  крикнул он,  как только
добрались до лесной опушки,-- да коней привяжите покрепче.
     Молодые князья, соскочив  с коней и привязав их, укрылись  за  толстыми
стволами деревьев, приготовив пищали. У каждого в руках уже  дымился фитиль,
а  ружья  были  заряжены  заранее.  Они  с недоумением  проводили  взглядами
Едигира, умчавшегося куда-то вдоль опушки, оставив их одних.
     -- Куда он? -- поинтересовался Репнин.
     -- Может, дорогу разведать... -- Неуверенно ответил Барятинский.
     -- Не похоже... Неужели уйдет? Бросит?
     --  Поглядим.  Целься  лучше.   А  стреляй   шагов  с  десяти,--  Федор
Барятинский сощурил левый глаз и осторожно поднес фитиль к запалу, -- мой --
первый, а вы возьмите следующих двоих, -- руководил он стрельбой.
     Татары,   продолжая   улюлюканье,  почти  доскакали  до   леска,  хищно
высматривая меж  деревьями затаившихся русских  воинов. Они  слишком  поздно
заметили направленные на них пищали. Когда раздался залп, то первым сбросило
на землю  с  пробитой пулей грудью вырвавшегося вперед полу сотника,  а  под
двумя  другими  всадниками  тяжело  ранило  лошадей, и  они от жуткой  боли,
причиненной раскаленным свинцом, взбрыкнув,  рванулись, сбрасывая  их.  Двое
сумели  вскочить на  ноги и кинулись вслед  за  лошадьми, забыв о засевших в
леске русских воинах.
     Меж тем князья успели во время небольшой заминки перезарядить ружья и к
моменту подхода остальных крымцев встретить  их новым залпом. Но на этот раз
татары действовали осторожнее и  не стали приближаться  к лесу ближе, чем на
ружейный  выстрел.  Лишь  одна  пуля  угодила на  излете в круп  лошади,  не
причинив  ей  особого  вреда.  Крымцы  съехались вместе, наблюдая  издали за
князьями,  решая,  как  без   потерь  захватить  их.  Три  молодых  всадника
проскакали  галопом  на  безопасном расстоянии,  злобно  скалясь и  потрясая
саблями.
     -- Ишь, сволочи, живьем взять норовят! -- сплюнул на землю Репнин, -- Я
им живой не дамся. Раз убили  их  человека,  теперь  замучат  и до  обоза не
доведут.
     -- Чего они там затевают? -- горячился Колычев,-- может, сабли наголо и
прорвемся? Не так их и много.
     --  Тогда уж лучше в  лес податься. В  поле они  нас  порубят, стрелами
достанут.
     -- Ха! А в лесу по одному повыловят! Я, как заяц, петлять не собираюсь.
     -- Куда же Василий делся? Неужели и вправду сбежал?
     И каждый их  них в тайне думал об этом, но поверить до конца... Нет, не
мог человек,  деливший  с  ними пищу и кров, обратившийся к Богу с молитвой,
сбежать,  бросив  их. Вдруг  рядом  тонко пропела стрела и один из  конников
судорожно  дернулся сползая  с  коня,  схватившись  рукой  за  шею.  Татары,
ошеломленные внезапностью гибели воина, завертелись на месте, а тем временем
другая стрела впилась в лицо еще одному всаднику.
     Сколько Федор Барятинский не всматривался в просветы меж деревьями,  но
не смог увидеть стрелявшего из засады воина.
     -- Это он, Василий! -- крикнул Федор радостно,-- двоих уложил!
     Татары решили, что засевших  в лесу стрелков лучше  брать стремительным
броском, и поскакали на них, прикрываясь круглыми щитами.
     Вдруг  по лесу прокатился  низкий звук, от  которого у  каждого  живого
существа стыла  кровь.  Так мог  выть  лишь голодный волк,  созывая  на  пир
собратьев, чуя близкую поживу.
     -- У-у-у...-- Неслось из леса.
     И вскоре другой голос отозвался с противоположного конца леса, а  потом
еще  и  еще  затянули  заунывную  песню,  подвывая  друг  другу.   У  Федора
Барятинского  все сжалось внутри.  Сколько  раз  он слышал, стоя  на крыльце
своего дома в деревне, как где-то в лесу  в зимнюю пору воют  серые хищники,
скликая один другого,  чтоб соединив силы, напасть на одинокого путника, без
жалости  растерзав его, растащить  на  части по белому снегу, оставив к утру
лишь  обглоданные кости. Но сейчас, в  начале лета,  как могут волки подойти
так близко к людям?! Нет, тут что-то не то...
     Не  только  князья  услышали  жуткий  волчий  вой.  Достиг он  и татар,
заставив и их вздрогнуть. Если люди могли перебороть  в себе страх, то кони,
замедлив  шаг,  замерли,  прядая  ушами, сбились  в  кучу  и,  не  повинуясь
поводьям, кинулись от  леса, от злобного, жуткого, преследующего их волчьего
воя, пытаясь сбросить с себя всадников.
     -- Бегут! Гляди, бегут татары! -- радостно закричал Петр Колычев.
     Затрещали ветки и к ним подбежал разгоряченный Едигир, крикнув:
     -- За  ними!  Пока не опомнились  -- гнать надо! -- и первым  побежал к
своему мерину, испуганно перебиравшему ногами.
     -- А как же волки? -- удивленно  крикнул вслед  ему  Алексей Репнин, --
они где?
     --  Не  бойся,  волков  не  будет,--  улыбнулся  Едигир и  сложив  губы
трубочкой, негромко воспроизвел низкий звук, так напугавший всех. Его мерин,
услышав исходивший  от  хозяина волчий вой, едва не упал на колени, задрожав
всем телом.
     --  Вот оно  что...--  Репнин  был явно разочарован,--  А я-то и впрямь
думал, будто ты волков вызвал из леса...
     --  А  ты  разве  не слышал? -- спросил уже забравшийся  в седло  Федор
Барятинский.-- Кто из соседнего леска отвечал?
     Они проехали, не останавливаясь, мимо убитых крымцев, и Федор брезгливо
кривя губы, тихо сказал:
     -- Первый раз человека убил...
     -- Может то я  попал? -- запальчиво крикнул Колычев.  --  Какая разница
кто. Лучше было, если бы они нас прирезали тут?
     --  Да я не о том, --  Федор был  необычайно  задумчив и  первые легкие
морщинки прорезались на его высоком лбу,  -- ведь я человека  жизни лишил...
То вправе только Господь Бог делать...
     -- Ладно, умствовать,-- к Колычеву враз  вернулось доброе настроение  и
он возбужденно посверкивал своими васильковыми глазами.
     -- Не  догнать нам их уже,-- проговорил Едигир, вглядываясь в темнеющие
вдалеке спины крымцев,-- может и к лучшему. Куда едем?
     -- К нашим надо под Рязань пробираться, -- ответил за всех Барятинский.



        Об осаде и взятии приступом
        вражеского укрепления

     <b><i>Осаде укрепления предшествуют действия для ослабления  врага. У  врага,
запертого  в укреплении,  следует  уничтожить  посевы  и  прекратить  доступ
продовольствия  и  подкреплений.  Следует  принять  меры  для  охраны своего
лагеря. Затем  следует  окружить врага  рвами и  стенами,  испортить воду  у
врага, выпустить воду из его рвов или завалить  их. Массивные оборонительные
сооружения следует уничтожить при помощи машин. Заманив врага к воротам, где
можно произвести вылазку, следует уничтожить их посредством конницы.</i></b>
     <b><i>Поймав соколов, кобчиков, галок, сов и  голубей, следует привязать к их
хвостам воспламеняющиеся вещества и пустить во вражеское укрепление.</i></b>

        <i>Из древнего восточного манускрипта</i>



        ОСАДА
     Боярин  Алексей Данилович Басманов  удалился  в вою  вотчину вместе  со
своим сыном Федором Алексеевичем не только для присмотра за хозяйством, но и
по причине  более важной для него. Будучи уже в солидных летах, имея немалый
воинский опыт, отличась в глазах государя при взятии Казани, удержал крымцев
на  Судбищах,  когда  против  одного  русского явилось  по  десять татарских
всадников. Потом с Ливонией  повоевал, взяв приступом Нарву. Опять  ходил  в
Дикое Поле отбивать крымцев. Вместе с Иваном Васильевичем Полоцк брал. Успел
и в самом  Великом  Новгороде  наместником  побывать. При царском  дворе  не
последний  человек...  В  окольничие  пожалован...  Его  советы  царь теперь
слушает  с тем же вниманием,  что некогда к Адашеву прислушивался. Он первый
заговорил,  первым  мысль  подал  Ивану  с  Москвы  на  время  съехать  и  в
Александровой   слободе   обосноваться,  бояр  к  ответу  призвать.  Он   же
присоветовал войско отдельное завести, обособив его от прочих. Уж потом царь
намекнул, мол, хорошо бы с боярами разойтись  как с  неверной женой,  но как
сделать  то  сподручнее. Вместе думали и надумали  назвать  царские земли  и
людей на них опричными, отдельными, значит, от других  земель. Дале он  царю
был не нужен. Потому и попросился от двора, указав на нездоровье, надобность
раны подлечить в усадьбе, в тиши.
     Раны хоть  и болели, но не настолько, чтоб с  Москвы съезжать. Дела там
горячие начинались  и можно было пользу  немалую  извлечь, окажись  он  там.
Только не мог Алексей Данилович терпеть далее подозрительный царский взгляд,
губы, искривленные  недоверием, и все чаще вспыхивающие  лютой  злобой серые
водянистые  глаза, длинный, словно  что-то  вынюхивающий  нос,  тонкие белые
пальцы,  снующие  по угреватому лицу,  постоянно скребущие  быстро  редеющие
волосы. Все стало вдруг  неприятно в любимом некогда царе, и он  уже  не мог
держать   это  чувство   в  себе,   скрывать  от   других,  боясь  ненароком
проговориться,  уличить самого себя.  Уж  лучше в поле под  стрелы и  кривые
сабли, чем под немигающий Царский взгляд  в тишине пустого  и  всегда  жарко
натопленного дворца. От  жары случалось постоянно потеть боярину, ощущать на
спине  и животе  липкий, дурно пахнущий пот, причинявший ему чисто  телесные
страдания  и желание  быстрее уйти  их дворца, оказаться  в своей прохладной
горнице, где и дышится-то легче.
     Но усилившаяся неприязнь к царю Ивану появилась не  вдруг и не сразу, а
вызревала,  как  побег  на  грядке,  проклюнувшийся  на  свет  и  постепенно
наливающийся новыми  силами на  благодатной  почве, кормящаяся непрестанными
рассказами о царской изменчивости, коварстве и похотливости.
     Алексей  Данилович  и  сам был охоч до  девок, но трогать замужних  баб
считал наипервейшим грехом и другим того не прощал. А за Иваном Васильевичем
грех  этот водился и  раньше,  а  последние годы  он  начал отличать  именно
замужних,  зная,  что  не могут мужья  их  заступиться,  слово  ему  поперек
сказать. Кто противился, отправлял в поход или на воеводство дальнее, послом
в иные страны и  мало ли  куда мог спровадить  царь огромной  державы одного
человека, чей неосторожный, неприветливый взгляд не понравился вдруг ему.
     Алексей Данилович  начал вспоминать  как  царь  Иван,  бывая  у  него в
гостях,  пялился  на жену  бесстыжими глазами, а потом  отправлял  его то  в
Ливонию, то  в Дикое поле... Гнев  прилил к голове, но  он  справился, криво
усмехнулся  и тихо проговорил  про себя:  "Ну, царенька,  прохвост ты,  а не
государь православный! Пес блудливый и смердящий, если только все  было так,
как мне видится". Он начал подсчитывать, когда и кто  из детей его родился и
через какой срок,  но почти  сразу  запутался, осадил  себя, переметнулся на
другое. Вспомнились разговоры с новгородскими купцами, которым тоже хотелось
большего постоянства в царских делах и поступках.
     Не любил  он  их  торговое отродье за вороватые глаза, загребущие руки,
тянущие к  себе все подряд,  ничего  не пропускающие мимо. "Кто  смел, тот и
съел!"  --  шутили  они друг  перед  другом, выхватывая из-под  носа  товары
подешевле,  подряды на рыбу, муку,  пеньку. Их неопрятность  в еде, животная
всеядность отталкивающе действовали на  Басманова,  стоило очутиться ему  за
одним столом  с кем-нибудь из местных или заезжих мужиков с  торговой сотни.
Но  и  без  них не обойдешься, как не крути, но от разговора не  увернуться.
Провиант  ли закупить, сукна  ли  на одежду,  или оружейный припас, а все  с
ихним братом  толковать  требовалось. Потом они уже сами тянулись  к нему на
двор, широко  улыбаясь,  лезли целоваться, расспрашивали  о житье на Москве,
делились своими бедами.
     С одним  из  них, Саввой Заевым, он  даже  сошелся. Тот не  набивался в
родню и не тыкал под нос толстым кошелем,  зато  всегда выказывал уважение и
услужливость, тут же раскланивался и уходил, как только хозяин вставал из-за
стола. Он вез с Новгорода  тонкое английское  сукно, которого в Москве ткать
не  умели. Ему же они доставались от купцов, возивших товары с Архангельска,
куда захаживали суда из Англии.  Если жил Савва на Москве месяц,  другой, то
обычно раза три захаживал к Басманову на беседу.
     -- Вот ведь какой обычай пошел, -- возмущался он, явившись как-то раз с
разбитым  носом  и  рассеченной   щекой,--  только  начали   мы  торговлю  с
приказчиком моим, как идет мужичища саженного роста и ко мне. Говорит, так и
так, положено с тебя, купец, пошлину взять.  Я ему объясняю, мол, платил уже
на торговом дворе, когда приехал. Меня там и записали в особую книгу и товар
весь свой  указал.  А  он толкует,  дескать, то за товар платил, а теперь за
место положено. Я подумал, подумал и отдал сколь просил.
     -- А много  ли  тот  мужик просил,-- поинтересовался Алексей Данилович,
прикидывая про себя определить доход Заева.
     -- Да не так,  чтоб много, но и подходяще, --  ушел от  прямого  ответа
купец.-- Заплатил, значит,  ему. И часу не прошло, как другой тянется следом
и  толкует  мне,  будто  за  сторожей  платить надо,  которые нас  от  воров
стерегут. Уж тут я возмутился,  кулаками замахал. А он  кликнул еще  двоих и
взяли  меня в клещи.  Один  кинжалище достает  и мне в пузо  тычет. Зарезать
грозится, если деньжат не скину. Хоть караул кричи.
     -- Надо было бы и крикнуть.
     -- Зачем мне мертвому караул нужен? Их поймают нет ли, а я с распоротым
брюхом живи  потом, как  получится. И этим  дал, что  просили.  Только через
короткий срок еще двое приперлись с такими же воровскими харями. Спрашивают,
какой  у  меня  товар.  Английский,  говорю  им.  Нельзя,  говорят,  сегодня
английским  торговать.  Как так нельзя? Кто  не велит? Московская  сотня  не
велит, они  мне отвечают. А  мое, какое дело?  Или барыш плати за английский
товар, или уматывай отсюда, мне эти воры говорят. Не выдержал и огрел одного
по башке кулаком.  А кулак-то у меня, Алексей  Данилович, сам  видишь какой!
Уложил того на месте. Зато второй, дружок его,  меня колотушкой огрел  и еще
бы мог, да приказчик мой подсобил, помог отбиться.
     -- Так разве  стрельцы царские  не ходят по базару? Не приглядывают  за
порядком? -- удивился Басманов.
     -- Стоят в сторонке  и на нас поглядывают. Как  те двое убрались, так и
они  подошли. Мол,  чего мы не поделили?  Рассказал  им все  как есть, а они
послушали и дальше пошли. Сами ладьте с народом, говорят. А ихнее дело воров
ловить.  Разве  то не воры  были? -- Савва сокрушенно  поскреб  в затылке  и
тронул распухший нос.
     -- И чего же теперь делать думаешь?
     -- А чего тут думать?  Или свою  охрану  нанимать  и  деньгу им немалую
платить, или  обратно домой подаваться.  Худо у вас тут на  Москве  стало,--
вздохнул купец.
     -- Слышал я, что  проказничают  мужики, но не думал, будто среди белого
дня грабить в открытую могут...
     -- Могут, еще как могут. Ты  бы, батюшка, царю донес  о том. А  то ведь
все приезжие съедут с Москвы. Кто торговать в убыток себе станет?
     -- Да... Дела... Будет ли толк  с того, что донесу царю?  Царь прикажет
сыскать тех воров, а найдут ли? Ты на них покажешь?
     -- Да я бы  показал...-- Купец замялся,--  так,  поди, у  них и  дружки
есть. Потом  порешат  меня в темном переулке.  Вот их бы схватить на  месте,
когда они других щипать станут.
     -- Трусоват ты, Савва, однако,-- хмыкнул Басманов.
     -- Я  панциря не ношу,  не в стрельцах хожу. Пистоля и того нет. Мое ли
это дело расправу чинить? Мое дело торговать!
     --  Поди, разберись  сейчас  кому  чем заниматься,-- Алексей  Данилович
побарабанил  пальцами по столешнице, --  времечко  нынче смутное, тяжкое. Не
знаешь, чего и откуда ждать.
     -- Доброго ждать нечего, -- осмелел неожиданно Савва, --  покамест нас,
купцов, за людей не считают, а каждый норовит урвать с  нашего брата поболе,
жизни доброй не будет. Наши мужики сказывали,  что в Ревель  ездили, у ляхов
бывали, так у них там торговые люди -- наипервейшие в государстве. К ним все
с поклоном и с  почтением.  Будь  ты  хоть князь или царев человек. Плати за
товар сколь положено, и весь сказ. Я же здесь на Москве многих бояр знаю, но
лишь ты, Алексей  Данилович,  по-людски со мной  разговариваешь. А другие --
как с собакой, -- купец смахнул невидимую слезу, тяжело вздохнув.
     -- Да уж ладно  тебе напраслину возводить, -- отмахнулся Басманов, хотя
и знал, тот говорит истинную правду. Так и есть, бояре дальше ворот купцов в
дом  к себе не  пускали. Могли и  псов  цепных  на них  спустить, а то товар
возьмут,  а  платить  не платят. Особенно приезжих с Новгорода не  жаловали.
Прав Заев. Прав.
     -- То не  напраслина,  коль уж разговор  зашел, то  скажу тебе  больше,
знай. У нас,  в Новгороде, давно разговоры идут, что Москва не один город на
белом свете. Можно торговать и в Дерпте, и в Ревеле, да мало ли, где еще. Уж
больно  чванливый народ у вас,  боярин. Ты  не обессудь за прямое  слово,  а
добра ждать не приходится.
     -- Неужели Новгород против Москвы пойдет?
     -- А как иначе? Чем мы хуже Москвы будем? Ровня самому Киеву. Пробовали
с  нами  и  суздальцы  и владимирцы  воевать, а  что толку.  Мы  по копеечке
скинемся  и  найдем  кого хошь для обороны.  Прошлый  царь тоже пробовал, да
только стоит  Новгород живехонек и ничегошеньки ему не придет. Пожелаем, так
вообще от Москвы отложимся...
     -- Но-но...-- осадил купца Басманов,-- ты тут лишнего не болтай. У царя
везде свои уши есть. За себя не  боишься, так меня не подводи под измену. --
Заев испуганно заморгал белесыми ресницами, огляделся по сторонам горницы.
     -- Ладно, прав ты, боярин, лишнего болтать не следует. Пойду я, однако,
а то засиделся.
     Заходил  он и проститься  перед отъездом,  сообщив  с  печалью про свои
убытки в московской торговле, сказал шепотом:
     -- То, что  я  в тот  раз наговорил, ты  уж забудь.  Будто не было того
разговора  вовсе. Верно, не  свидимся  боле,  прощай.  В другой  раз поеду к
немцам торговать. Так-то сподручнее будет.
     И  точно, Алексей Данилович вскоре заметил,  как стали пустеть базарные
ряды.  Почти  все купцы  съезжали с  Москвы,  не  желая  терпеть  убытки  от
расплодившихся воров и разбойников. Да какое  ему дело до купцов? Беспокоило
другое...  Бояре, с которыми  дружил  и запросто хаживал ранее по  делам и в
праздные  дни, вдруг стали молчаливее и  сумрачнее.  Не мог поначалу  понять
причину,  но  вскоре  разобрался.   Причина  крылась  опять   же  в  царском
непостоянстве, когда тот мог сначала  приблизить  к себе  одного, другого, а
потом вдруг оттолкнуть, насмеяться над седобородым воином, служившим еще его
отцу. Неохотно ехали к царскому двору... Больше сидели по домам, а некоторые
вздумали и  государя поменять... Вроде, как  Андрей Курбский... Вот  тогда и
началось... Иван Васильевич зверел и  рвал  волосы на себе, ногами  топал на
бояр как на малых детей.
     Чего  же в том  необычного,  коль захотел кто  съехать с Москвы на иную
службу? Испокон веку так было... И  к нам  ехали,  и от нас к ним, кому  как
сподручнее. Только,  поди,  объясни то царю Ивану. Бороду с  корнем  вырвет.
Нет, прав купец, как не крути, а изменилось чего-то  на Москве, не стало той
вольной жизни. Добра ждать действительно не приходится...
     ... Не успели Басмановы погостить у  себя в слободе на  высоком  берегу
Оки, как прилетел гонец с порубежья с худой вестью,  что идет Орда из степи,
обходя  дозоры  и сторожевые посты стороной.  Уже  в  двух  переходах  от их
слободы стоит лагерем.
     Алексей  Данилович, не мешкая, велел сыну готовить коней, а сам кликнул
слуг, приехавших с  ними. Было их не больше двух  десятков, но каждый  не по
одному разу бился и с ляхами, и с татарами, и стоил троих новичков.
     --  Слыхал добрую весть? -- спросил  Михея Кукшу, пришедшего первым  на
зов  хозяина.  Кукша  служил с  ним  с  самого  казанского  похода  и  когда
раздевался,  то случайный человек мог содрогнуться  от того, сколько  ран  у
Михея на теле. Брали его и в полон крымцы, но уходил он и вновь ехал рядом с
Басмановым, как  ни  в  чем  не  бывало, скупо  улыбаясь  лицом,  отмеченным
наискось сабельным шрамом.
     -- Как не  слыхать,--  дернул щекой  Михей,-- давненько  нос не казали,
гости дорогие. Поди, опять Девлету не сидится в Крыму.
     -- Да,  беспокойный он  мужик. Ничего не скажешь. Охота ему трястись  в
седле, почитай, тысячу верст до нас.
     -- Видать, любит  шибко, вот и едет повидаться. Следом вошли Харлампий,
Фотий,  Парамон  Худяк,  Меней  Муха.  Остановились нерешительно на  пороге,
поглядывая   на  боярина.  Они  уже  знали   про  Орду,  но  не   выказывали
беспокойства,  а наоборот сделались вдумчиво  сосредоточенными,  как извечно
становился  собранным и чуть  напряженным  русский  мужик  перед  большой  и
трудной работой,  от которой не  увильнуть, не уклониться. Молча ждали,  что
скажет им боярин.
     --  Надо  бы  остальных  мужиков в  деревне упредить, чтоб готовы были.
Может, кому оружие дать, кто с нами пойдет.
     --  Какой с  них толк? -- Михей Кукша  сморщил  изуродованную  щеку. --
Только под ногами путаться будут.
     -- То  не тебе решать,-- Басманов побагровел лицом и  хоть  относился к
Кукше с  уважением,  но не терпел, когда  перечили,  -- твое  дело мои слова
передать, а там пущай решают. Понял, Михей?
     --  Как не понять, --  он словно  и не заметил  боярского гнева,--  все
выполним как есть.
     -- Остальные люди, где?
     -- Скоро будут, за всеми отправили.
     -- Как все соберутся, так и выступаем.
     -- На Москву? --  осторожно, как бы между прочим, спросил Кукша то, что
волновало сейчас всех.
     -- Там узнаете, -- Басманов  помолчал, но,  словно решился на что-то, и
добавил, -- к Переяславлю Рязанскому пойдем. Так я думаю.
     Все  облегченно вздохнули и  от  Басманова не  ускользнуло  их желание,
которое  опытный воин тщательно прятал внутри  себя,  желание  поквитаться с
крымцами, напакостившие так или иначе едва ли не каждому. Ехать же на Москву
означало  бежать от Орды.  А  Переяславль  Рязанский  окажется явно  на пути
крымского  хана  и  там-то  они наверняка встретятся в  очередной раз. Этого
желалось всем. И ему, в том числе...
     Выехали  уже затемно и остановились ненадолго в небольшой, на два дома,
деревеньке,  давая коням передохнуть, и  перед  самым рассветом вновь были в
седлах, идя ходкой рысью над речным обрывом.
     К концу второго дня почти без отдыха, двигаясь в привычном коням легком
темпе,  с недолгими  остановками, увидели высившиеся над обрывом  деревянные
кремлевские башни Переяславля Рязанского. Город или  не знал, или не верил в
приближение Орды.  Ворота стояли  распахнутыми, зевали  стражники на башнях,
торговали сидельцы в  лавках и даже  сам воевода  вышел к  ним чуть  ли не в
исподнем белье.
     Матвей  Васильевич Пронский, поставленный на  рязанское воеводство лишь
год назад, был стар и  имел  множество болезней, которыми тяготился и только
ждал  замены  себе, чтоб  отъехать на  собственную  вотчину  и там  спокойно
доживать остатки  отпущенных Господом дней. Когда ему  донесли о приближении
Орды,  он долго выпытывал у гонца в  каком направлении движутся  крымцы.  Со
слов того получилось, что  идут они на Москву, оставив  Рязань в  стороне. В
городе  было всего-то  полсотни человек стрельцов, да семь пищалей стояли по
стенам.  Можно ли такими  силами удержать  город? Только раздразнишь  татар,
если начнешь держать  оборону. Пронский  собирался в случае  появления татар
сам выехать к ним и договориться миром  о выкупе, который жители с  радостью
соберут, лишь бы Орда прошла мимо.
     К  тому же он отправил к главному  государеву воеводе Михаилу Ивановичу
Воротынскому  гонца от себя с  просьбой прислать полк для обороны Рязани. Со
всех сторон выходило, что  беспокоиться ему, воеводе, и не надо  особо. Если
Воротынский  подоспеет, то сладит с крымцами без него. А нет, так рязанцы за
свое имущество и жизнь спокойную не пожалеют выкуп отвалить. И потому он был
немало удивлен, когда  невесть откуда  свалившийся на него  боярин Басманов,
известный  крутым  нравом своим,  стал  кричать, мол,  он,  Пронский,  врагу
продался и город к обороне не готовит.
     --  Да ты, батюшка,  в дом взойди, а то  чего  попусту глотку на  ветру
рвать, застудишь еще... -- увещевал Басманова Пронский.
     -- Некогда мне  с тобой разговоры вести, -- отрезал  Алексей Данилович,
-- вели в набат ударить, народ собирать на площади.
     -- Да зачем же это народ полошить? Какой толк, если свалка начнется...
     -- Татары  в  город ворвутся  --  вот  тогда  свалка будет!  Ты, как  я
погляжу, этого и ждешь?  -- Басманов не  на шутку наливался  яростью и  едва
сдерживал себя, глядя на благодушно оглаживающего седую бороду воеводу.
     --  Полки  от  главного  воеводы  жду,--  заикаясь,  шелестел  невнятно
Пронский,-- давно гонца послал и теперь жду...
     --  Ну, жди-пожди,--  недобро глянул  Басманов,--  доложу царю,  как ты
татар  с хлебом-солью  на крылечке поджидал,-- и, хлестнув коня, обратился к
сыну,-- Федька,  ищи звонаря,  а не найдешь или отнекиваться  станет, так не
трать время и сам ударь в набат. Понял?
     --  Сделаю,  --  Федор  повернул  коня  в сторону  маленькой  звонницы,
стоявшей посреди торговой площади.
     Сам  же Алексей Данилович велел Михею  Кукше и Парамону Худяку  закрыть
городские  ворота,  других  отправил  собирать  подводы  по  дворам  и  всех
водовозов, чтобы начали подвозить воду к стенам и башням. Поехал вдоль рядов
по  пыльной  площади-,  разглядывая  немногочисленных  горожан,   не  спешно
прохаживающиеся и, судя по всему, слыхом не слыхавшие про приближение Орды.
     -- Напиться не дашь, красавица? -- обратился к  девке, что несла жбан с
квасом.
     -- Глотни, не жалко хорошему человеку, -- и подала ему жбан.
     -- Откуда  знаешь,  что я  добрый  человек? Вдруг я тать лесной и  тебя
утащу в буерак какой? -- засмеялся Басманов, не слезая с коня.
     --  Да, где  тебе  справиться  со  мной? Смотри, чтобы я тебя с коня не
скинула.
     -- Неужто можешь  скинуть? -- но договорить им не дали. Ударил набат, и
народ, вздрогнув, повернул  головы  к звоннице, часто  закрестились,  завыли
где-то собаки.
     -- Спаси Христос! Пожар, что ли? -- послышались голоса.
     -- Поди,  опять татары  идут,-- как  о чем-то  само собой  разумеющемся
произнес сиделец  из своей лавки, облокотясь на прилавок,--  биться,  видно,
придется.
     Алексея Даниловича удивило то спокойствие,  с которым и  мужики, и бабы
слушали  гулкие  удары  набата.  Рязанцы,  едва ли  не  с  основания  города
привыкшие к татарским набегам, выросшие под татарами, относились к ним,  как
человек  к  лесу  привыкший  отмахивается от  назойливого комарья,  не  имея
возможности  избавиться  от  него, но и не  бежит, сломя  голову, куда глаза
глядят.  Так  и  рязанцы принимали известие  о появлении Орды.  Как  зло,  с
которым надо жить  и  мириться,  но не допускать до порога, отбиваясь, когда
дубинкой, а когда и саблей. Русский мужик ни с мечом, ни с калачом шутить не
будет. Он долго терпит да ждет, а рассерчает, так и дом плечом свернет.
     Народ рязанский собирался на торговой площади неспешно и привычно,  так
берутся  за обычное  дело,  которое нельзя  откладывать, а  хошь, не хошь --
решать надо. Сидельцы с неохотой закрывали свои лавки, крестясь на звонницу:
"Не было печали, так татар Господь послал. Ой, грехи наши тяжкие",-- ворчали
они.  "Грехи  вместе с  барышами  живут",--  отвечали  им.  "Уж лучше сидеть
торговать, чем печь целовать",-- не сдавались те.
     Алексей Данилович с  коня  поглядел  на  прибывающий народ. Прикидывал,
сколько человек можно выставить на стены, сколько поставить у ворот,  а кого
ядра калить. Долго  с  ними  не  продержишься, но если  гонец  от  Пронского
доберется  до  Воротынского и тот, не мешкая, соберет полки, то  дня два-три
они  выстоят. Главное,  не дать  татарам  поджечь стены и  не допустить их в
город. Увидев, что к нему спешат Михей Кукша и Парамон Худяк с людьми, решил
больше не ждать, а обратиться  к рязанцам, попросить помощи в защите города.
Отдал поводья Парамону и прошел к звоннице, поднялся на  две ступеньки, снял
шапку и поклонился низко и почтительно.
     -- Здравствуйте, люди рязанские! Узнали ли меня?
     -- Здрав быть и ты, боярин,-- понеслось с разных концов площади,--  как
не узнать, помним, помним... Бывал у нас... Видели... Знаем...
     -- Не с радостью, а с нуждой и на сей раз я к вам приехал...
     -- Уж где ее, радость, нынче сыщешь? С радости кудри вьются, а с печали
секутся, -- разноголосьем ответила площадь. Но Басманов возвысил голос и, не
отвечая на шутки, продолжал:
     -- А нужда у нас нынче общая -- Орда следом за нами катит и не сегодня,
так завтра точнехонько в ворота к вам постучится, в гости попросится...
     -- Видать, скучали без нас, вот в гости и подались песни петь, хороводы
водить,--  выкрикнул  рыжий парень, стоявший  в  первых  рядах,  прямо перед
Басмановым. Его, видно, хорошо знали и заулыбались, ожидая шуток. Но Алексей
Данилович  свел брови  и  так глянул на  балагура,  что  тот не договорил  и
остался стоять с открытым ртом, не смея вымолвить более слова.  Посерьезнел,
посуровел и остальной народ, гася в себе остатки надежды, что татары пройдут
мимо и хоть этот год минет спокойно и без потерь.
     -- Не время сейчас шутки шутить,-- переведя дух, Басманов придал голосу
крайнюю суровость, понимая, что от того, как народ  примет его речь, зависит
очень  многое,-- потом с  вами пошуткуем,  погуляем, повеселимся, как  татар
прогоним, город отстоим. А сейчас думайте, кто и чем в обороне помочь может,
чем  каждый сгодится.  Перво-наперво надо бочек, кадушек, ушатов  притащить,
воды  запасти,  чтоб башни  и  стены  гасить, заливать. И готовьте  дровишек
костры  жечь, ядра  калить. Если  смола в  городе  сыщется, то варить будем,
гостей со стен  потчевать.  И  уж само собой, у кого  в домах копья, стрелы,
сабли, рогатины припасены -- несите сюда и ратникам раздавайте. Мужики пусть
ко  мне  или к  сыну  моему,  Федору,  -- указал он на  стоящего позади него
молодца,  --  подходят  и мы их к  делу  определять,  снаряжать  станем. Ну,
помолимся  о  правом деле  своем  и  благословения у  Богородицы, заступницы
нашей, попросим, -- он  обвел взглядом площадь,  запруженную от края до края
рязанцами, и  перекрестился  три раза,  кланяясь на собор. И  люди,  стоящие
перед  ним,  опустились  на  колени,  кланяясь  крестам,  поблескивающим  на
маковках, припадая к земле, вбирая силу ее, вселяющую уверенность в одолении
врага, сливаясь и сплачиваясь в единую массу,  которая и есть русский народ.
Раскрылись  двери храма и  на паперть  вышел батюшка  в полном  облачении  с
крестом в  руках  и в сопровождении  причета благословить народ,  произнести
совместную молитву, испросить милости и защиты Божией. Басманов заметил, как
на глазах  жителей  городка заблестели  слезы, и единый  вздох пронесся  над
площадью,  устремившийся  к небу  в таинственную  высь  и зашедшее за кромку
темного  леса  солнце, вдруг  слабеньким  лучом,  пробежавшим  над  городом,
высветило  площадь,  озарило  кресты  собора,  ответившие сиянием,  рассыпав
тысячи лучей на стоящих внизу коленопреклоненных людей.
     -- Знак! Добрый знак! -- пронесся шепот по  площади. И с просветленными
лицами вставали  с колен люди еще и еще раз осеняя  себя крестным знамением,
растекаясь по  улицам к своим домам, чтоб вернуться  у же, кто с  оружием  в
руках,  кто с ведрами, кто с припасами  -- со всем необходимым в предстоящем
ратном деле.
     Басманов  увидел шагающего через площадь  воеводу Пронского, за которым
вели коня под седлом. Был воевода уже в полном боевом облачении и решительно
шел мимо кланяющихся ему горожан, изредка отвечая кивком седой головы, но не
останавливаясь и ни с кем не заговаривая.
     --  Ворота  городские  рано  твои  люди  закрыли,  --  обратился  он  к
Басманову, -- народ с окрестных сел прибывать начал, как набат услышали.
     -- Пусть пускают тех, кто с оружием пришел. А остальные в лесу на время
укроются, пересидят. В городе от них только неразбериха выйдет.
     Воевода ничего не ответил на это, но  было  видно,  что  не согласен  с
решением боярина, а перечить ему не хочет.
     -- Велел я  людям своим весь  запас ядер  по башням разнести и пушкарям
раздать, а порох у них имеется.
     -- Пушкари хоть добрые, или  к пушкам приставлены по случаю? -- спросил
Басманов, думая о чем-то своем.
     -- Да, кто их знает. Не проверял. В деле себя покажут.
     -- Вели им ко мне прийти. А пока давай по стенам пройдем, поглядим, где
прежде всего полезут. Эй, Федор,-- крикнул  сыну,-- вели людям бочки поближе
к башням ставить и отправь кого каменьев принести, пусть на стены таскают.
     Они  пошли  с  воеводой  вдоль  стен,  придирчиво  вглядываясь в мощные
рубленые  бревна,  лежавшие  пазами одно на  другом, с наставленными  сверху
мостками для переходов.
     -- Низковато стены, низковато, -- ворчливо ронял  слова Басманов, -- да
и настил узкий. А навеса от стрел, почему нет?
     --  То  тут  нет, а  вон  возле ворот  и  навес возведен  и бойницы для
стрельбы прорубили.  Я  на  воеводстве  и года  нет всего-то. Когда  за всем
углядеть,  все  успеть,--  оправдывался  Пронский,  понимая,  что  ничем  не
оправдается,  коль  татары возьмут  город.  Он боялся  сказать  Басманову  о
выкупе,  которым  надеялся  ублажить  крымцев, отвести  их  от  города, зная
заранее, что засмеет  его боярин.  И уж о чем, о чем,  а про это обязательно
царю доложит. Царь же в том  может всякое усмотреть... Так что лучше молчать
и ждать, как все обернется, чем закончится
     -- Смола, деготь есть в городе?
     -- Несколько бочек скопил, -- с готовностью ответил Пронский, -- как же
без этого?
     -- А котлы?
     -- Два есть, но дырявые.
     -- Вели кузнецам, чтоб заделали. А пороху, сколько бочек?
     -- Дюжины две будет.
     Басманов  прикинул, поднявшись  на  одну  из башен, что  татары, прежде
всего,  навалятся  на ворота,  попытаются пробить их  и  ворваться  в город.
Поэтому основные силы и надо расставить  на двух надвратных башнях и туда же
свести половину пушек. Он поделился размышлениями с Пронским  и тот согласно
закивал, вторя ему:
     -- Верно говоришь, боярин, верно.  Всегда они  так действуют. Зато если
мы  их от ворот отобьем, удержим, то полезут на стены, а  они,  сам  видишь,
всего-то в три сажени. Вот как тогда быть?
     Алексей  Данилович  и  сам  понимал,  что  отбивши  первый  натиск,  им
предстоит ждать самого худшего, когда татары обложат крепость со всех сторон
и начнут сыпать стрелами, пытаясь поджечь башни  и стены, а потом, приставив
лестницы, полезут сразу  в нескольких местах неудержимым потоком, остановить
который будет почти невозможно малыми силами защитников.
     --  Ладно,  воевода,  Бог  не  выдаст,   свинья  не  съест.  Авось,   и
продержимся.
     -- Дай-то Бог, -- вздохнул тот.

        * * *
     Всю ночь подходили  люди из  соседних  сел,  прослышавшие о приближении
Орды.  Они  ехали на  телегах,  гнали  впереди  себя  лошадей,  овец, громко
мычавших на всю округу коров, а одна перепуганная  бабка пригнала даже целый
табунок гусей.
     --  Куда вы со  всем хозяйством претесь?  -- кричали им со  стен. -- Не
ведено пущать! В лесу укрывайтесь.
     -- Да что ж  это такое делается? -- отвечали крестьяне. -- Неужто мы не
такие  же  христиане  будем? В  лесу нас татары  быстро повыловят, -- вопили
снизу.
     Некоторые пробовали,  выбрав укромное  местечко, перелезть через стены,
но Басманов  поставил своих  людей и велел  принимать лишь здоровых мужиков,
умеющих держать оружие. За ночь  возле  ворот скопилось  огромное количество
людей, которым не верилось, что крепость, где они столько раз спасались, где
жила почти вся их родня, на этот раз не примет, позволит татарам заполонить,
увести с собой. Гул и вой стоял возле закрытых ворот. Кто-то притащил бревно
и несколько человек, ухвативши его, начали ударять в кованые створки  ворот,
гулко отзывающиеся на каждый удар. Басманов сам влез на башню и закричал:
     -- Бросьте  бревно, черти окаянные! А то прикажу  из пищалей  пальнуть,
коль не прекратите. Сказано вам  в лес бежать. Зря  время тянете. Как татары
заявятся, вот тогда точно не успеете.
     -- Да  будь  ты неладен!  Какая баба  тебя  такого  выродила,  что  нас
пожалеть не хочешь! Креста на тебе нет.
     --  А ведь, однако, прав боярин, -- заговорил неожиданно  седой старик,
сидевший на краю телеги рядом  с малыми детьми,-- ворота у них едва держатся
и татары город  непременно  возьмут. Вот тогда они нас точно всех переловят.
Айдате-ка подобру-поздорову  за  Змеиную  гриву  в  дальнее  болото,  там  и
схоронимся. Конным там не пройти, авось, да отсидимся.
     -- Куда ж я  скотину свою дену?  -- уперши  руки в бока, наскакивала на
старика дородная баба,-- тоже с собой на болото потащу?
     -- А это уж как тебе нравится, Лукерья,-- ответил старик.-- Хочешь себя
спасай, а  хочешь скотину стереги, татар дожидайся. Они тебе большое спасибо
скажут,  --  и старик,  хлестнув лошаденку,  направился к темнеющему вдалеке
лесу.
     --  Мы  уж  тогда  лучше  на  лодках  за  Оку  подадимся,  -- задумчиво
заговорили меж собой  старики, --  а  скотину  в  лес угоним, может  и  жива
останется,  --  и  народ,  прислушавшись,  стал  потихоньку  расходиться  от
городских ворот, все еще изредка оглядываясь и бросая на Басманова  недобрые
с укоризной взгляды.
     Вскоре  дорога  опустела и  над  городом  повисла  непривычная  тишина,
прерываемая только ударами  кузнечного  молота,  да сонливый петух запоздало
извещал о наступающем дне.
     После обеда, когда Басманов с сыном,  направлялись  к смотровой  башне,
раздался крик дозорного:
     -- Конники скачут! Конники!
     -- Может, из наших кто? -- спросил Федор с надеждой.
     --  Сейчас  глянем,--  и Алексей  Данилович,  грузно  ступая  по шатким
ступеням,  поднялся  на  верхний помост, откуда  открывался вид на несколько
верст вокруг.
     И  точно,  к городку  неторопливой  рысью  подъезжали  около  полусотни
всадников. Но по их цветастым  одеждам и  коротконогим приплясывающим коням,
по высоким  седлам можно  было догадаться -- то были крымцы,  их разведочный
отряд, шедший впереди основных сил.
     -- Да, на наших они не очень похожи,-- обронил Федор.
     --  Сейчас начнут нас  дразнить, в поле выманивать, на схватку с  ними,
значит. Это они всегда так делают, знают, что один-другой удалец обязательно
из крепости выскочит на сшибку.
     -- И что тогда? -- спросил Федор.
     -- Заманят в поле подальше, аркан накинут и поминай, как звали.
     Татары  остановились,  не  доезжая  до  крепостных  стен на  расстоянии
ружейного выстрела,  и начали  гортанно что-то выкрикивать,  махать  руками.
Потом  от  них отделился  один всадник  и,  пригнувшись к гриве  коня,  лихо
проскакал  перед  самыми воротами,  перекинул  тело вниз, доставая рукой  до
земли,  и появился с другой  стороны лошадиной спины, вновь забрался в седло
и, выпустив повод,  несколько  раз  взмахнул  в  воздухе  руками.  Всадники,
приветствуя  его,  радостно закричали, подняли  коней на  дыбы, заставив  их
сделать  несколько прыжков на  задних ногах.  Все тот  же молодой  наездник,
прикрывшись щитом и выставив длинное копье, подъехал чуть ближе  к воротам и
прокричал на ломаном русском языке:
     --  Эй,  русская морда, айда туда-сюда  сила мерить, -- он выразительно
взмахнул копьем, показывая, как он поразит русского наездника.
     -- Может,  разрешишь, отец, сразиться? -- Басманов увидел, как у Федора
загорелись  глаза, исполненные желания сразиться с татарином, -- я его мигом
достану, сшибу с седла. Ты ж сам меня хвалил, что хорошо держусь.
     -- Забудь!  --  осадил сына  Басманов.--  Думаешь, мало таких, как  ты,
дурней, в полон угодило, еще успеешь схватиться с ними.
     Раздосадованный Федор изо всей силы ударил кулаком по нагретому солнцем
бревну крепостной стены и, подскочив к пушкарю, вырвал у него фитиль и сунул
к запалу. Отец не успел остановить его, как бухнул выстрел. Ядро просвистело
и  упало,  взрывая  песок  перед  ногами конников.  Те  шарахнулись в разные
стороны и злобно закричали что-то на своем языке.
     -- О чем они? -- спросил Федор отца, -- скажи, ты же понимаешь.
     -- Грозятся умнику, который  стрельнул по  ним,  яйца  оборвать, --  не
задумываясь,  ответил Алексей  Данилович, и  добавил от себя,-- и  правильно
сделают, потому что испортил все по-глупому -- и заряд, и дело. Думаешь, мне
не хочется подстрелить одного, другого? А зря-то чего бахать?
     Федор   удрученно  опустил  голову,  понимая,  что  отец   прав,  и  он
невыдержанностью  своей  ничего  не  доказал,   а  всадники  откатились   на
безопасное расстояние, где их уже не достать.
     Татары  же, убедившись,  что  город  знает  об их приближении  и ворота
закрыты, поскакали  упредить об  этом  своих,  оставив пятерых  наблюдать за
городом.
     Прошел  час, а то и больше, прежде чем темная  масса движущегося войска
показалась на горизонте, затапливая все, как талая вода выходит из-под снега
на луг,  покрывая  низину, и  неукротимо  двигаясь,  заполняет  каждую ямку,
ложбинку  пока,  наконец,  вся земля не  окажется под водой.  Не  доезжая до
города, татары остановились, разобрались на сотни, отогнали коней в степь, и
спешно  принялись рубить  лес, носить  хворост,  устанавливать шатры, медные
казаны на треногах, резать пригнанную  с собой скотину. Все это  происходило
так, словно были они у себя дома, на своей собственной земле и их совершенно
не тревожила близость русского города.
     -- Ну и нахалы, -- удивился Федор Басманов, с  любопытством наблюдавший
за  всеми приготовлениями татарских воинов, -- словно не  воевать пришли,  а
жить тут собрались. Здрасьте, вам!
     -- Они с пустым  брюхом воевать  не будут. Это тебе не  наш  мужик, что
день работает и  только  вечером к  столу  садится.  И завтра  они,  пока не
нажрутся, на приступ не пойдут. Я их повадки хорошо знаю.
     Ночь прошла спокойно  и могло показаться, что  утром татары снимутся и,
отдохнув, пойдут  дальше, не заметив  ни  саму крепость,  ни защитников  ее.
Федору  вспомнились  рассказы  стариков,  что  будто  бы  много  веков назад
действительно случалось  татарам пройти мимо  крепостей,  которые  благодаря
молитве,  становились невидимыми для них. Может, и с Рязанью произошло то же
самое?  Однако  мечтаниям его суждено  было развеяться тотчас,  как  татары,
совершив утренний намаз, быстро  поели, выскребая вчерашнюю еду из котлов, и
в  утренней  тишине  прозвучали  слова  команды.  Весь  лагерь  зашевелился,
разделился на  сотни и изготовился к бою с оружием  в руках. Вперед  выехали
несколько человек во главе с Дивей-Мурзой и, не доезжая ворот, остановились.
Один из всадников громко прокричал:
     --  Наш  господин,  славный и непобедимый хан этой  земли Девлет-Гирей,
послал нас сказать,  что если вы сдадите город миром, он готов принять вас в
своем шатре. Но если хоть один  волос упадет с головы любого  из его воинов,
всех вас  ждет  смерть,-- он  чуть помолчал и добавил,-- наш  доблестный хан
ждет ответа.
     Алексей Данилович Басманов  в полном  боевом  облачении стоял на башне,
ловя каждое слово. Он ждал этого момента и знал, что пощады не будет ни ему,
ни  тем,  кто  находится  в  городке. Но хотел  хоть немного оттянуть время,
надеясь на  подход полков князя  Воротынского.  Поэтому он громко  крикнул в
ответ:
     -- Почему  же достопочтенный  хан сам не  едет к нам в гости? Мы готовы
обсудить его условия.
     -- Хан ждет воеводу у себя, -- коротко крикнул все тот же всадник.
     -- Передайте хану,  что  негоже  хозяевам к гостям на угощение  ходить,
пусть он к нам сперва пожалует, а уж потом мы к нему.
     Всадники, не ожидавшие такого поворота, о чем-то пошептались  меж собой
и один  из них  поскакал к  лагерю,  а остальные остались на месте, изучающе
разглядывая  башни города и  лица защитников,  то  и дело высовывающиеся над
стенами. Басманов подозвал к себе Михея Кукшу и шепнул:
     --  Вели-ка позвать Менея  Муху, он  у нас  лучший стрелок, пусть  сюда
поднимется,-- Кукша кинулся исполнять поручение и вскоре на помост взобрался
Меней, тяжело отдуваясь, волоча за собой пищаль заморской работы.
     --   Можешь  до   них  достать?  --  спросил  Басманов,  показывая   на
столпившихся внизу всадников.-- Отчего ж нельзя? Достанем. Попасть  в лошадь
или в татарина?
     --  Подожди,  --  остановил его  Басманов,  видя как  тот  прикладывает
пищаль, целясь  в кого-то,-- сейчас  сам Девлет-Гирей должен подъехать, если
не испугается. Вот по нему и стрельни. Да не промахнись, а то... сам знаешь.
     -- Знаю, батюшка, -- отозвался Меней, памятуя о крутом нраве боярина,--
если пищаль не подведет, то все в точности исполню. Не сумлевайся!
     Тем временем вернулся обратно гонец  и, подъехав  к Дивей-Мурзе, что-то
сказал ему. Усмехнувшись, он бросил несколько слов глашатаю.
     -- Властитель этой земли рассмеялся в ответ на ваши  слова.  Он везде у
себя  дома и требует воеводу ехать  немедля. Иначе наши воины сожгут город и
сравняют его с землей.
     -- Уж это точно...-- Негромко проговорил Басманов, -- на такое  дело вы
мастаки. Только  город поначалу взять надо,  а тут мы,  как на  грех, сидим.
Эхма, как бы время еще потянуть? Хоть полдня выгадать...-- Он глянул вокруг,
прикидывая,  как  можно заставить  татар повременить,  какой  бы предлог еще
выискать. Но так ничего не найдя, приказал Менею:
     -- Ладно, пали вон по тому важному старику, что главный у них.  Видишь,
с длинной крашеной бородой на белом жеребце сидит?
     -- Вижу,-- кивнул Меней,--  я  его, родимого,  давно заприметил. Только
остальные воины заслоняют его и конь под ним так и вытанцовывает, не стоит.
     --  Пали, как  есть,--  Алексей Данилович от нетерпения даже  притопнул
ногой, -- а то уедут и больше не увидим его.
     Меней  набрал  в  легкие воздуху,  приложился щекой  к стволу пищали  и
сделал знак  рукой Кукше,  указывая  на  запал. Тот  понял и  поднес тлеющий
фитиль к  полке  с порохом.  Стоявшему  рядом  Басманову  резануло  по  ушам
ударившим  выстрелом  и  башню заволокло  клубами  порохового  дыма. Во  рту
загорчило от кислого привкуса пороховой гари, и они далеко не  сразу  смогли
увидеть  попал  ли Меней  в Дивей-Мурзу. Когда  же дым отнесло, все  увидели
татарских  всадников,  крутившихся  на   месте,  едва  сдерживая  под  собой
напуганных  коней. Белый жеребчик  Дивей-Мурзы лежал  на  земле,  подергивая
задними ногами и подобрав под себя  передние,  пытался встать. Пуля  пробила
ему шею,  из  которой  фонтанчиком била алая кровь, темнея  на  буром  песке
дороги.  Дивей-Мурза  лежал  рядом,  оглушенный  падением,  и  тихо  стонал.
Несколько нукеров пытались  поднять  его,  оттаскивая  от крепостной  стены,
закрывали  щитами,  ожидая следующего  выстрела  и злобно потрясая копьями в
сторону городка, где защитники  победно и радостно кричали, махали поднятыми
топорами и саблями в руках.
     -- Я ж говорил, конь под ним танцует, -- сокрушенно качал головой Меней
Муха, -- я с такого расстояния и муху бью, коль она смирно сидит.
     -- Говорил, говорил,  -- передразнил стрелка Басманов,-- жив останешься
после заварухи, все одно выпорю, как обещал!
     -- Да я чего... Против разве? Если, конечно, живы будем...
     --  Ладно, болтать! Заряжай свою дудку, да чтоб больше ни по одному  не
промахнулся.   Скоро  полезут,--   и  Басманов,  гремя   сапогами,  скатился
необычайно  легко  по  лестнице,  чувствуя,  как  кровь  живительной  волной
прокатилась по  всему телу, толчками пошла к голове, заставляя ясно  и четко
работать мозг. Это было  предвкушение боя,  ожидание того, чем жил последние
годы, слился,  свыкся  и  уже  не  представлял  себя  иначе, как  в  сече, в
пороховом дыму, с саблей в руке.
     Навстречу  ему  шли  несколько стрельцов,  несших  службу  в Рязани под
воеводой Пронским. Увидев Басманова, кинулись к нему.
     -- Тебя, боярин, и искали, совет твой нужен.
     -- Какой тут совет! Сейчас татары на стены полезут, а  вы  советоваться
удумали. Пушки готовы?! Заряжены?!
     -- Пушки еще третьего дня зарядили, а мы сейчас с другим предложением к
тебе. Надо бы  пару  бочек пороха под ворота  прикатить,-- приноравливаясь к
широкому шагу Басманова, толковал один из  них, худощавый телом с жилистыми,
как бы вывернутыми на сторону  руками и испещренным многочисленными  черными
точками  лицом. Такие  лица бывают  обычно  у людей,  стоявших у  пушек,  от
выбросов пороховых газов, отметил про себя Басманов.
     --  Зачем бочки  под  ворота хотите ставить?  -- до Алексея  Даниловича
начал  доходить  задуманный  стрельцами  план,  но  спросил,  чтоб  услышать
подтверждение собственным мыслям.
     -- Так  ворота все одно  не  выдержат.  Раздолбают их  татары и  внутрь
города ворвутся...
     -- И потом что?
     -- Вот когда они попрут через ворота, то порох  и поджечь. Рванет,  что
чертям на том свете тошно станет! -- взмахнул сжатыми кулаками стрелец.
     --  А кто  взрывать  будет?  Ведь  он  первым  на тот свет к  чертям  и
отправится. Есть такие?
     -- Придумали, боярин,  все как есть придумали, -- заулыбался стрелец  и
обернулся к остальным. -- Вот, Митяй, у нас голова,-- он подтолкнул молодого
парня, смущенно  зардевшегося  при упоминании  о  нем.--  Что  предложил-то:
костер возле  бочек развести, а как татары через ворота  полезут,  то шестом
длинным подтолкнуть их к огню -- и сами уцелеем и супостатов завалим.
     -- Добре,--  согласился Басманов,--  но еще вот, что сделайте: насыпьте
пороховую  дорожку от башни  и  с  дальнего конца  ее  подожгите, как  нужда
придет.  Оно вернее будет, да две пушки  перед воротами поставьте и начините
ствол вместо  ядер  рубленым железом,  чтоб  скосить  теми  обрубками народу
поболе. Ты кто будешь? -- спросил он стрельца с отметинами на лице.
     -- Фролом кличут, по прозванию Черенок.
     -- Тебе  и  поручаю  подарочек татарам  изготовить.  Сделаешь?  А пушки
возьмите  с дальней  башни,  которая  на  реку  выходит.  Давай,  пошли,  --
скомандовал он и ускорил шаг.
     Проходя  через  площадь,  удовлетворенно  отметил,  что  рязанцы  споро
готовятся к бою без излишней  суеты. Никому не  нужно указывать  его место и
каждый  горожанин  был  занят своим делом.  Кто-то подавал на стены  ушаты с
кипятком,  другие сгружали с телег камни и тащили  их  к лестницам. Басманов
заметил,  что  Пронский успел  за ночь  подвести под  помосты  рубленные  из
доброго леса клети,  поддерживающие настил подле стен. Поверху стояли одетые
в  стеганые  войлоком  толстые жилеты с металлическими пластинами  на  груди
горожане.  У  каждого  воина заткнут за пояс  топор  на длинной рукояти, а в
руках  --  луки  и,   вглядываясь  в  прорези  бойниц,  пытались  разглядеть
приближающихся татар.  Лишь  у  некоторых  имелись  пищали,  укрепленные  на
длинных сошках. Внизу под  стенами бегали мальчишки, клянчившие у  родителей
разрешения  подняться  на стены,  которые  покрикивали на  них  сверху,  кто
уговаривая их убраться домой от опасного места.
     -- Ах вы,  охальники,-- грозно крикнул сзади Басманов,-- сейчас прикажу
крапивы  надергать и всех до  одного высечь, коль отцов своих не слушаете! А
ну,  марш домой! -- но те, отбежав в сторону от сердитого боярина,  укрылись
за башней и затаились там, ожидая, когда он уйдет.
     -- Гони  их, не гони, а все одно обратно прибегут, --  отозвался сверху
мужик в огромном шлеме на голове, -- вот уж от  татар отобьемся,  тогда я со
своим проказником и поговорю дома.
     Басманов пошел к воеводской конюшне, где при конюхе Харлампии стояли их
кони до неотложного случая.
     --  Седлай коней и  держи  в готовности до  моего  приказа,-- велел ему
Басманов,--  сейчас  самое горячее  дело  начнется. Может так статься, что и
уходить из города придется, коль не выстоим. Будь ко всякому готов.
     -- Неотлучно  при конях буду. Никого не подпущу,  -- клятвенно пообещал
Харлампии и побежал за упряжью.
     Алексей Данилович обошел другие  башни  и вернулся к воротам, взобрался
наверх правой башни. Как он и ожидал, татары не спешили начать штурм города.
Они, разобравшись по сотням, дружно  готовили каждый для своей сотни длинные
лестницы,  другие же  крепили щиты на повозках, которые уже  стояли наготове
совсем не  далеко от  крепостных  стен.  Человек двадцать тянули на веревках
огромное  бревно, обитое на конце металлическими пластинами. Делали они  все
не торопясь, относясь  к  штурму крепости, словно к приготовлению для  плова
барана, которого оставалось освежевать, перерезав ему горло. Эта неспешность
и  вялость злила  Басманова. В поле  татары  вели себя  иначе,  бросаясь  на
противника  без  раздумий, опережая  один другого,  чтобы  в  случае неудачи
суметь убежать, скрыться. Сейчас они были полностью уверены в успехе и даже,
казалось, намеренно тянули время  на глазах у рязанцев, выводя из себя такой
подготовкой к штурму и провоцируя их на вылазку.
     --  Вот  сейчас  наскочить  бы на них,-- мечтательно  проговорил  Федор
Басманов,  стоявший на башне рядом с пушкарями, --  пока  не  ждут,  можно и
порубить с десяток человек.
     -- Уймись,-- отец положил руку ему на плечо,-- а вон видишь? -- показал
стоящих  за телегами  лучников, зорко поглядывающих по сторонам, - они  тебя
быстрехонько урезонят. Думаешь, дурнее тебя?
     -- Чего ж они тянут, не начинают?
     -- А  куда  им спешить?  Мы  не убежим вместе с крепостью,  потому и не
спешат. Любят они нашего  брата помучить, душу вон вытянуть. Знаешь, как они
казнят пленников,  кто ихнего человека  убьет?  Они  его  за  ветку к дереву
привяжут вверх  ногами  и раскачивают, а сами копьем тычут. Как увидят,  что
сознание  потерял,  на  землю  опускают, водичкой отольют, дадут  полежать и
снова подвешивают.  Да этак  несколько  дней.  А  потом  мальчишкам  отдадут
добивать. Те из  луков пуляют по бедолаге,  к стене привязанному, и хвастают
друг перед другом, кто точнее попал. Убить сразу не могут, силенок мало еще,
а мужик мучается, благим матом воет. Им же -- хоть бы что. Не человек ты для
них, коль другой породы. Потом старший подойдет и глотку пленному перережет.
А он весь стрелами, как еж иголками, утыканный лежит.
     --  Началось,   однако,--  выдохнул  Михей  Кукша,  указывая  рукой  на
пришедший в движение татарский лагерь.
     И точно. Лучники выскочили из-за  повозок и  пробежав несколько шагов в
полном  молчании, подняли вверх  луки и  воздух  наполнился зловещим свистом
тоненько поющих сотен стрел.
     -- Прячьтесь, прячьтесь  за стены,  -- крикнул Басманов и прижал голову
сына, который, широко открыв глаза, смотрел вверх.
     Меней  Муха  поднес фитиль  к  запалу  и башню  сотряс  гулко бухнувший
выстрел.  Внизу послышались крики и  тут же  вокруг них  зацокали  железными
жалами о бревна стрелы, густо  втыкаясь в оплечье башни. Одна скользнула  по
шлему Басманова, другая застряла в  кольцах кольчуги на правом плече. Ойкнул
Федор и замахал левой рукой.
     -- Куда попали? -- испуганно спросил его Алексей Данилович.
     -- Да по пальцу чуть зацепило. Краешком...
     -- Чего же рукавицы не надел? Герой! Хорохоришься все! Где они  у тебя?
Надевай!
     Со стен городка ответили выстрелами из ружей, пищалей, кучно посыпались
стрелы, на стоявших  внизу без всякой защиты татар.  Хватаясь  кто за грудь,
кто за живот и побежали назад, таща следом длинные луки.  Десятка два убитых
осталось лежать в пыли под стенами. Где-то в левом  краю  татарского  лагеря
зазвучали  трубы,  и  ударили  призывно  огромные   барабаны  с  небольшими;
перерывами, набирая нужный ритм, и потом уже в течение всего боя они звучали
не переставая, посылая  сотню за сотней на приступ города. Пришли в движение
повозки с возами  хвороста  и сухой соломой,  лежавшие на  них. Одновременно
другие воины подхватили бревно-таран и поволокли его к воротам. Рядом с ними
бежали  воины,  прикрывая  нападающих  большими  щитами из сплетенных ивовых
прутьев.
     -- Быстро ударьте по ним, -- указал Басманов на  тех что тащили бревно,
-- надо отогнать их!
     Меней Муха, не мешкая, навел  свою пищаль  и  ткнул  фитиль к затравке.
Следом  ударил  выстрел  с  другой башни и двое  человек, державших  бревно,
рухнули на  землю, корчась в предсмертных  муках. Но это не остановило  их и
они  продолжали  двигаться с той же скоростью. Достигнув  ворот, перехватили
веревки поудобнее и  первый, пока еще робкий, нерешительный удар пришелся по
жалобно отозвавшимся створкам.
     -- Заряжай  быстрей! Чего  копаешься!  --  закричал  Басманов на Менея,
который уже вгонял пулю в ствол.
     -- Куда ж быстрее,-- бросил тот напряженный  взгляд  в сторону боярина,
-- сейчас готово будет.
     С крайней башни зло рявкнула пушечка и еще двое упали, выпустив веревки
из рук. Вновь выстрелил Меней, со  стен посыпались стрелы, втыкаясь в ивовые
щиты, жаля татар в спины. Но они продолжали раскачивать бревно с еще большим
усердием  и  удары становились  все чаще и сильнее. Ворота сперва лишь слабо
поскрипывали, но вот  Басманов  услышал  треск сломанной доски  и  радостные
вопли нападающих. Он перевел взгляд на татарские сотни и мурашки поползли по
спине  -- к башне приближалось несколько повозок с ярко пылающим хворостом и
нещадно  дымящей  соломой.  Дым  слабым  ветром  тянуло к  воротам,  укрывая
раскачивающих бревно татар. Повозки подкатывались все ближе к башне и вскоре
ткнулись в нижние венды, дым пополз кверху, закрывая видимость стрелкам.
     -- Воды! Воду сюда! -- закричал Басманов.
     -- Да  есть вода! Не ори, боярин,--  злобно крикнул кто-то из  стоявших
рядом  с ним мужиков. --  Посторонился бы лучше, а то,  неровен час, заденем
случаем,-- и поток воды хлынул сверху на пылающую повозку.
     Басманов,  чуть  было  не схвативший  обидчика  за  одежду,  неожиданно
смешался, поняв свою  ненужность здесь, и поспешил вниз  по ступеням.  Здесь
его чуть не столкнули лезшие с ведрами, ушатами,  бадьями бородатые  мужики,
громко  кричавшие:  "Поберегись!  Зашибем!"  --  Иные  вворачивали  слова  и
покрепче, не обращая внимания на Алексея Даниловича. Наконец, он спрыгнул на
землю  и, оглянувшись,  увидел как  кто-то  уже размашисто орудовал топором,
другой, стоявший рядом, ожесточенно работал копьем и понял -- татары полезли
на стены. Но там, наверху, мужики  и  стрельцы должны справиться и без него.
Главное  сейчас -- ворота. И он почти бегом заспешил туда, выхватив из ножен
саблю, утирая струившийся из-под войлочной поддевки под шлемом липкий пот.
     Левая  створка   ворот  висела,  покачиваясь,  на   одной  петле  и   в
образовавшийся  проем  заглядывали  татары,  прикрытые лохматыми шапками  до
самых глаз. Кое-где поблескивали шлемы, но лица невозможно было  рассмотреть
за  клубами  едкого  дыма горевшего на  телегах хвороста.  Судя  по всему, и
татарам  он причинял немалое беспокойство,  они  сипло кашляли, терли  глаза
рукавами  халатов  и, прижимаясь  к  стене, потихоньку  продвигались  внутрь
городка, выставив  перед собой кто кривые тонкие сабли, кто  короткие копья,
прикрываясь  круглыми  щитами.  Несколько  человек повисли,  ухватившись  за
покосившуюся створку ворот, пытаясь сорвать и сбросить на землю.
     Их  было  еще слишком мало  для  решительного броска и,  кинься  сейчас
русские ратники с топорами и саблями, и  побежали бы татары вон. Рязанцы же,
не слыша  решительной команды, стояли полукругом на площади, поглядывая друг
на друга, подбадривая и подсмеиваясь, словно и не ощущали близости смерти.
     Басманов понял, что  настал  решительный  миг и  от него зависит судьба
города. Он увидел стоявшего с  факелом  в руках Фрола Черенка, не сводившего
настороженного взгляда с ордынцев, окликнул  его. Тот ответил кивком головы,
показывая,  что  у  него  все  готово  и он  ждет лишь  момента  для поджога
пороховых бочек. Тогда Басманов шагнул к  стоящим с оружием в руках рязанцам
и стрельцам и крикнул, перекрывая шум боя:
     --  А ну,  айда  в сторону! Отскочь! -- и  указал  поднятой  саблей  на
стоявшие  сзади  них  пушки. Люди  прижались  к  стене,  освободив  пушкарям
пространство перед  воротами. Осмелевшие татары, получившие подмогу  в числе
конников,  втиснувшимися  в  узкий  проход, ощетинились  копьями и  саблями,
двинулись на рязанцев, щеря  в страшном оскале  зубы,  дико вереща и  воя на
свой лад. Басманов  прикинул, что татар собралось в арке  ворот едва ли не с
полсотни и крикнул Флору:
     --  Давай! Поджигай!  --  и бросился  за угол  башни. Пушкари  поднесли
фитили к запалу, и  один за другим  грохнули два выстрела.  И  тут же мощный
взрыв потряс  стены башен. Из  арки вырвалось пламя,  опалив  жарким  языком
находившихся  близко  людей, и  унеслось,  словно втянутое  невидимой  рукой
обратно,  упав  на полосатые  татарские халаты  и лохматые шапки. Послышался
дикий  визг  и на площадь выбросило несколько  обгоревших, искореженных тел.
Черные, обугленные, они еще извивались, шевелились, даже пытались ползти, но
медленно  замирали,  успокаиваясь,  и  оставались  лежать  головешками перед
остолбеневшими рязанцами.
     Басманов осторожно глянул  в  проем ворот и  хоть  ожидал увидеть нечто
подобное, но  груда  поверженных  тел, разорванных  пополам,  с  оторванными
головами, потрясла его. Теперь уже  не было обеих  створок ворот. Их  унесло
куда-то,  а  на  одном шарнирном  крючке  висело,  покачиваясь,  разодранное
конское седло. Несколько лошадей бились на земле. Запах жареного мяса ударил
ему в нос, вызывая тошноту. С трудом преодолевая ее, Басманов закричал:
     -- Давай, тащи сюда телеги! Заваливай их камнями, бревнами, пока татары
не очухались, в ворота по новой не полезли!
     Стрельцы и мужики кинулись исполнять, а Басманов увидел бежавшего к ним
воеводу Пронского.
     -- Татары на угловую башню, что  к реке выходит, залезли. Стрельцов там
всего  ничего  оставлено было,  не ждали оттуда,  они и опрокинули  наших,--
торопливо говорил воевода.
     -- Мать вашу так!  -- выругался, не сдерживаясь  Басманов.-- А ты  куда
смотрел? Пока я  тут у ворот управляюсь, мог бы и людей на подмогу  послать.
Много их на башне?
     -- Да человек двадцать...
     -- А наших?
     -- Тоже около того...
     -- И неужели не выдюжат? Не скинут их?
     -- Раненых много, а татары все лезут и лезут. Надо бы с десяток человек
послать туда.
     -- Эй,  мужики, кто с  топорами,  с  саблями,  айда на  угловую  башню!
Горячее  дело там  заварилось,--  и  твердо  зная,  что  за ним  пойдут,  не
оглядываясь, побежал к башне, где шел бой.
     Еще  издали он увидел,  что  воевода  не зря паниковал.  Крымцы теснили
рязанцев,   ловко  орудуя  саблями  против  вооруженных  топорами   мужиков.
Защитники тяжело отмахивались от  тонких клинков татар,  постепенно отступая
вдоль помоста,  а тем временем с наружной  стороны, через стену перебирались
новые и новые воины, азартно поблескивая глазами с ходу бросались в бой.
     Басманов подождал бегущих за ним стрельцов и спросил:
     --  У  кого луки  при себе?  --  луки  были у четверых. --  Становитесь
напротив настила  и снимайте их стрелами.  А остальные -- за  мной, с другой
стороны зайдем. А ты,-- обратился к высокому угловатому мужику с рогатиной в
руках,--  давай первым. Твоего оружия они  точно испугаются. Только всех  не
вали, нам оставь малость.
     -- Это  мы сейчас,  --  засопел мужик и поспешил к приставной лестнице,
взбираясь на помост со своим грозным оружием в руках.
     Четверо  человек выхватили луки  и  послали первые  стрелы. Татары,  не
ожидавшие   подобного   поворота,   заметались   на   помосте,  кинулись   в
противоположную сторону, но  там их  встретил детина с  рогатиной наперевес,
пригвоздив ей  накрепко попавшегося  воина к  крепостной стене.  Мужики, что
первыми  встретили татар  на башне, значительно отступили, и теперь, получив
поддержку, кинулись на них,  со свистом опуская  топоры на мохнатые  бараньи
шапки. Татары падали на помост, обливаясь кровью, а  к тем, кто спрыгнул  на
землю, уже  спешил  Басманов, наконец-то  получивший  возможность дать  волю
истосковавшимся по хмельной работе рукам.
     --  На! На! На!  --  сыпал он удары.  Вот татарин  упал  с  рассеченной
головой, и Алексей Данилович, увлекшись боем, не углядел кинувшегося на него
сбоку  невысокого  крымца и  не  успел  заслониться. Удар  сабли пришелся  в
предплечье, звякнула броня, онемела рука. Но он тут  же развернувшись вогнал
острие сабли  в  живот оскалившегося татарина и, крутанув рукоять, рванул ее
на себя. Повинуясь движению  сабли и еще не  веря, что  его настигла смерть,
татарин сделал два шага вперед, попытался поднять руку, качнулся и, цепляясь
носками сапог за корни вывернутой травы, медленно повалился вперед, не сводя
стекленеющего взгляда с Басманова.
     --  Готов,-- прошептал Алексей Данилович и повел онемевшим  плечом. Оно
побаливало,  но   левая  рука  действовала.   --  Слава  тебе.  Господи,  --
перекрестился он, переложив саблю в занемевшую руку,-- еще повоюем.
     Он  оглянулся по  сторонам  и убедился,  что стрельцы  и  мужики славно
поработали, сбросив со стен крымцев. К нему  подтащили татарина,  сломавшего
ногу, когда он неудачно спрыгнул вниз со стены.
     -- Куда  его девать? -- обратился стрелец, крепко державший пленного за
ворот халата.
     --  А  куда   хошь,--  махнул  рукой   Басманов,--   хоть  тут  прирежь
басурманина.
     -- Не-е-е... Пущай поживет калечным.  Сведу его  покамест в  воеводский
подвал. А потом может и продам ихним же.
     До Басманова  донеслись гулкие  выстрелы со стороны ворот, и он еще раз
глянув на защитников угловой башни, стаскивавших вниз убитых татар  и наспех
перевязывающих  холстиной  собственные  раны, кивнул  мужикам, подошедшим  к
нему:
     -- Ладно, теперь и сами справятся. Пошли к воротам.
     Бой  длился до  позднего вечера, то затихая на  короткое  время,  давая
возможность защитникам  поменяться, прижечь  раны, зарядить пищали  и пушки,
загасить  начинавшие  тлеть  башни  и  бревна стен, вновь  стойко  встречать
лезущих на штурм, правда, уже без прежнего азарта, крымцев.
     Басманов  появлялся то в одном, то  в  другом, наиболее  жарком  месте,
отдавал короткие  приказания, подбадривал стрельцов, коротко перемигивался с
Федором, лицо которого было сплошь покрыто  коркой пороховой  гари и одежда,
забрызганная кровью.  И вновь спешил туда, где  татары начинали  брать верх.
Арка ворот была наглухо завалена перевернутыми телегами,  камнями, бревнами,
перекрывая проход  полностью. Да и татары, казалось, не испытывали  большого
желания  после  первой неудачной  попытки,  стоившей  жизни  многим десяткам
человек,  ворваться  еще раз через  главные ворота  в город. Потому  Алексей
Данилович велел пушкарям развернуть  орудия к стенам  и держать их наготове.
Когда татары густо облепили  стену  неподалеку от  воеводских конюшен, почти
сбросив защитников, еще немного и устремились бы внутрь  города  неудержимым
потоком, Басманов опять спас положение.
     -- Наводи в самую кучу! --  подскочил он к пушкарям, в  нерешительности
топтавшимся с зажженными фитилями в руках.
     --  Так  там  же  и  наши  есть, --  показали  они  на  сражавшихся.  И
действительно  на  стене еще бились трое  мужиков, пытаясь  из последних сил
сдержать крымцев.
     --  Бери  левее! --  Басманов видел, что мешкать  нельзя  -- еще чуть и
станет поздно, татары лавиной хлынут вниз, а тогда...
     -- А вдруг зацепим своих? -- пушкарь умоляюще глядел на него.-- Не хочу
такой грех на душу брать. Своих же христиан жизни лишать.
     --  Давай сюда!  --  грубо рванул раскаленный железный прут  Басманов у
него из  рук, на  глазок  навел пушечный  ствол  на стену,  шепча  про  себя
молитву, чтобы и в самом деле не убить неосторожным выстрелом своих.
     И словно ангел-хранитель подсказал бойцам оглянуться: увидев наведенную
на них пушку и мигом сообразив все, они метнулись в сторону, оставив татар в
радостном ликовании победы. Выстрел смел половину нападавших, а осмелевший и
вдохновленный пушкарь ударил из второго орудия, довершая начатое.
     --  Слава  тебе,  Господи, отвел