ничего плохого  не  сделал. Наоборот, в прошлую зиму, в сильные
холода,  принесли  мне шкуры  для одежды,  рыбы свежей. Нет, с ними я  мирно
живу.
     -- Отчего же в городок не уйдешь? Рядом с людьми спокойнее жить...
     -- Не скажи, мил человек. У людей своих забот  предостаточно и  до меня
им  дела нет. Да и  я среди  мирских  забот  в ту же колею  попаду.  А суета
мирская засосет, затянет и  оглянуться  не успеешь,  как думать об обыденном
начнешь,  а там  и на простую молитву времени  не останется. Потому и выбрал
эту  пещеру, где кроме меня  и Бога  никого  рядом нет и ничто  душу мою  не
тревожит.
     -- Я вот потревожил, -- усмехнулся Ермак. Они спустились вниз к  берегу
ручья к  двум лежащим  там  валунам, что  были,  верно, специально  вытащены
старцем к кострищу. Мефодий вынес из пещеры две шкуры и заботливо покрыл ими
камни, лишь потом предложил Ермаку сесть на холодный валун, пояснив:
     -- Он тепло человеческое мигом  в себя забирает. Оглянуться не успеешь,
как лихоманка  зацепит,  занедужишь. Давно хочу поговорить  с тобой,  атаман
казачий. Как узнал от людей, что пришли вы на службу к господам Строгановым,
так и решил свидеться с тобой.
     -- Чем же я так тебе интересен? Или казаков ране не видел?
     -- Как не видел. Повидал и казаков, и  иных воинов. Только в край  этот
дикий, покровительством  Божьим  не освещенный, не  всяк  человек  идет,  не
каждый здесь селится.
     -- Это почему?  --  старец все  более и более располагал к  себе Ермака
своим  образом  мыслей.  Ему  пока не  приходилось  встречаться с  подобными
людьми,  которые могли бы объяснить многие обычные поступки, вкладывая в них
иное значение и смысл.
     -- А как  же? Каждый зверь живет там, где ему Богом завещано: медведь в
лесу, рыба в реке, птица по небу летает...
     -- Всяко бывает. Журавль, к примеру, больше по болоту бродит, а гусь по
воде плавает. Да и медведь в реку забирается рыбку словить.
     -- Вот-вот.  Правильно  мыслишь: каждый  в  чужие владения  норовит  за
добычей сунуться, а после обратно  к себе уходит,  где  жить привык. Рыба по
верху  речному  плавится,  выпрыгивает на  мир глянуть  и обратно на глубину
ныряет. А человек не  так разве? Русские люди испокон веку по городам живут,
где место  чистое, намеленное,  храмами,  монастырями окруженное, чтоб врага
рода человеческого  к домам  близко  не  пускать.  А здесь  места необжитые,
несвященные. Всяк сюда пришедший  искушению подвержен, по себе  чую. Иначе и
быть не должно. Ты вот сам, атаман, крещен, поди?
     -- Здесь меня и крестили, в  этих самых краях, -- задумчиво ответил он,
-- Василием нарекли...
     -- Вот тебя  обратно  и потянуло  к  тому  месту, где  впервые таинство
причастия  принял, праведное слово услыхал. Но всяк человек, сюда пришедший,
должен вдвое, втрое больше молиться, исповедываться. Иначе замучат  грехи --
и сам не заметишь, как во все тяжкое пустишься.
     -- И  какой  же грех  наиглавнейший?  -- наклоня  голову  вниз, спросил
старца Ермак.
     --  Вижу, разговор у нас долгий будет, а потому перекусим, а потом уж и
побеседуем, поговорим по душам. -- Он сноровисто подхватил с углей горшочек,
большой ложкой разлил похлебку  в деревянные миски, подал Ермаку. Тот достал
из дорожной котомки захваченный из городка хлебный  каравай,  луковицу, пару
морковин.  --  Ну,  с  таким угощением  и вовсе  не  пропадем,  -- оживленно
воскликнул  Мефодий,  выпрямился во  весь рост  и прочел  короткую  молитву,
широко  перекрестил все приготовленное к трапезе  и, опустившись  на камень,
принялся  за еду  Ермак  не  торопясь выхлебал варево, съел краюху хлеба,  и
молча подойдя к ручью, напился, сполоснул миску  Старец, казалось, не глядел
на  него, но Ермак  чувствовал, что  тот видит каждое его движение и,  более
того,  улавливает даже мысли.  Потому что стоило ему подумать об оставленном
на том берегу коне, как Мефодий проговорил:
     -- Хорошо бы  коня  твоего поближе к  нам привести, а то не  ровен  час
медведь или волк набредет.
     Ермак ничего не ответил, а молча перескочил через ручей и привел своего
беззаботно подремывающего  конька к пещере. Мефодий,  прочтя  послеобеденную
молитву, вновь обратился к нему:
     -- Спросил ты давеча о грехе наипервейшем. Отвечу... Согласно заповедям
Божьим  наитяжелейшим   грехом  считаем  мы   гордыню   людскую,  поскольку,
поддавшись  ей,  человек может возомнить  себя  пупом земли и в мыслях своих
возноситься выше всех других. Гордыня толкает его совершать  и  другие грехи
смертные. Потому и призывают христиан к смирению и послушанию.
     -- А как же воину в бою быть?  Коль будет он смиренно врага  ждать,  то
умрет, не успев сабли обнажить.
     -- То  другое дело. Против  врагов  веры  нашей,  что  разорение  несут
церквям и  домам христианским, еще Сергий Радонежский завещал биться смертно
и землю русскую в обиду не давать, -- подняв палец вверх и не сводя пытливых
глаз с Ермака, отвечал старец. Он, казалось, заранее знал, о чем спросит его
атаман, и объяснял ему терпеливо, чуть покачиваясь всем своим сухим телом.
     --  На  какой  же  мы  земле  сейчас  находимся?  На  русской?  Или  на
вогульской? И хан Кучум ее отвоевать хочет, под себя забрать.
     -- Когда-то ни Москвы, ни Киева, ни Новгорода Великого не было, и земля
та  русской не  была. Но промысел  Божий направил и поселил  нас на  ней,  и
обрели мы мир и спокойствие. Народы, что там жили, с нами слились, веру нашу
приняли  и согласно христианским законам  жить стали. Что же в  том плохого?
Все  в мире этом  переменчиво и не стоит на  месте. Коль будет  на  то Божья
воля,  то пойдет  русский человек  и  дальше,  в  самую Сибирь, и никто  ему
помешать в том не сможет.
     -- Так как же узнать: есть ли на то воля  Божья? -- привстал со  своего
места Ермак. --  Ты словно  мои мысли читаешь. Несколько  дней лишь о том  и
думаю.
     -- Я тебе так  скажу, раб  Божий Василий, коль мысли у тебя благие,  то
будет тебе в этом заступничество Господне и покровительство...
     -- Как узнать  о  том?  -- настойчиво повторил вопрос Ермак и  их глаза
встретились.
     --  Не так все просто, как ты думаешь.  Никто не возьмет тебя за руку и
не поведет за собой. Никто не скажет тебе:  "Иди".  Или остановит, запретит.
Коль душа твоя чиста  и решился ты на подвиг  во имя благих целей, то  все у
тебя удачно сложится. А ежели держишь в душе корысть какую, мысли тайные, то
и забудь думать, выбрось из головы все, живи как жил.
     --  Хорошо, признаюсь  тебе, старец, что давно  одолевает  меня желание
отправиться в сибирские земли и прогнать хана Кучума...
     -- А его  и прогонять не надо, -- поднял руку Мефодий, -- он сам уйдет,
когда узнает о твоем замысле.
     --  Сам уйдет?!  Без боя?! Ни  за что не поверю, -- чуть не  рассмеялся
Ермак, хлопнув себя по колену сжатым кулаком.
     -- Может, и бой будет, и не один, но не в силе дело, а в правде. Правда
же за тем, за кем заступничество Божие. В который раз тебе об этом говорю.
     -- Значит, правда на моей стороне? -- вскочил с камня Ермак.
     --  Правда  всегда  там,  где  чистая душа и  безгрешные помыслы.  Коль
пойдешь ты в поход не ради наживы, не разбой чинить, то и удача с тобой. Сам
решай, -- и старец замолчал, давая понять, что разговор окончен.
     -- Тогда ответь  мне: согласен ли ты пойти с нами? Если дело благое, то
и божьему человеку поучаствовать в нем можно.
     -- И этого  вопроса  ждал  от тебя, -- мягко  улыбнулся ему Мефодий, --
давай не станем спешить. Ты  еще сам не решил,  а меня  с собой зовешь. Тебе
сейчас на  ночь глядя не стоит ехать. Оставайся у меня,  заночуй, а к  утру,
глядишь, и дам тебе ответ.
     Ермак, не раздумывая,  согласился и остался ночевать в пещере вместе  с
отшельником,  думая, что судьба не зря, видно, привела его в потаенное место
и  только  здесь,  в  беседе  со  старцем,   он  наконец  до  конца  обретет
уверенность, укрепится душой и сердцем.
     Утром  Мефодий проводил его до дороги,  благословил и сказал задумчиво,
вглядываясь в молочную дымку тумана,  плавающую прозрачной пеленой в отлогах
меж горных хребтов:
     --  Долго я думал  о словах твоих  и  одно  твердо сказать могу: ты тот
человек, кто сможет сыскать  славу русскому оружию, коль оградишь земли наши
от  набегов  сибирцев.  Много зла  они  несут  с собой, людей наших в  полон
уводят, селения жгут. Иди с Богом как сердце тебе самому подсказывает.
     -- А ты  с нами пойдешь? -- Ермак  спросил,  хотя уже заранее предвидел
ответ старца.
     -- Нет. Мне воинская брань не подходит. Ни для того я укрылся от людей,
чтоб в круговерть земную с головой окунуться  вновь. Мой подвиг в ином. И на
этих  землях человек  с крепкой  верой  должен жить, чтоб были  здесь мир  и
согласие. Каждому свой удел дан свыше. А мой удел -- эта земля.
     --  Спасибо  на  добром слове. Оно,  может,  и  лучше, что  не пообещал
понапрасну, не заверил  меня. Только не  знаю, как быть мне теперь.  В поход
нам без батюшки идти никак нельзя.
     --  Обратись к господам Строгановым. У них в городках при каждой церкви
и батюшка, и диаконы имеются. Может, вырешат тебе кого...
     На  этом  простились,  и  Ермак  неожиданно  передумал ехать  в дальние
городки, а повернул коня обратно,  откуда совсем недавно  выехал. Он  не мог
объяснить  своего  решения, но после  разговора  со  старцем Мефодием твердо
понял, что  далеко не  все  поддается  объяснению  и  понятно  человеческому
разуму. Людские поступки зависят не только от воли человеческой...

        * * *

     И оказалось, не  зря он ехал в городок, где стоял со своей сотней есаул
Иван Кольцо. Тот успел  уже оповестить остальных есаулов, которые немедленно
явились  на  его  зов.  Небольшая  площадь  перед  церковью  была  запружена
казаками, а  на  каменных ступенях собрались  походные  атаманы,  стоявшие с
обнаженными головами.
     Ермака  заметили  не  сразу  и  он некоторое  время слушал, как  что-то
выкрикивал  в  толпу  низкорослый  Савва  Болдырь,  привстав  на  носочки  и
взмахивая при каждом произносимом  слове зажатой в руке шапкой. Не все слова
долетали  до атамана, но он понял, что Болдырь  чистит господ Строгановых за
дурную пищу, помянул,  что выдали  мало припасов  для  пищалей, не выполняют
обещанного.
     Но вот кто-то из казаков заметил Ермака и по рядам пронеслось:
     --  Атаман... Атаман  приехал...  Ермак Тимофеевич сам...  Иван Кольцо,
который,  верно,  и  затеял весь  этот сход, заулыбался  и призывно  замахал
рукой, выкрикнул:
     --  А вот и  сам  атаман  пожаловал. Мы уж  и  потеряли тебя.  Выходи к
казакам, скажи свое слово.
     Ермак бросил поводья ближайшему  казаку и стал проталкиваться к церкви,
на   ходу,   приглаживая  бороду,  поправляя   саблю,  оглядывая  пристально
собравшихся, ждущих его слова. Он и не ожидал, что  попадет на казачий круг,
не был готов к нему  и сейчас  быстро прикидывал, что нужно сказать в первую
очередь, а что пусть выложит Кольцо.
     Когда он взобрался по ступеням, поклонился всем, то крики смолкли и все
застыли в напряжении, ожидая, когда он заговорит.
     -- О чем разговор  ведем? -- спросил  Ермак,  чуть поворотясь  к  своим
есаулам.
     -- Как о чем?! -- чуть не подпрыгнул на месте все тот же Савва Болдырь.
-- Обманывают нас господа Строгановы...
     -- Тебя обманешь! Как же... --  под общий смех ответил атаман.  -- Кого
тут еще  обмануть успели? -- обратился  ко  всем  казакам.  -- Выходи  сюда,
покажись всем. -- Однако желающих не нашлось.
     Иван Кольцо, более других удивленный  таким оборотом,  смотрел,  широко
распахнув глаза, на атамана. Болдырь немедленно  спрятался за спины и что-то
бурчал себе под нос, недовольно поглядывая в его сторону.
     --  Можно  мне  сказать? -- спросил  Матвей  Мещеряк, сделав  два  шага
вперед, и, получив согласный кивок атамана, начал  издалека.  -- Мы вот  тут
собрались  все  люди  вольные,  бывалые.  Всякое  видали,  во  многие  земли
хаживали.
     --  Ты, Матюха, кота за  хвост не тяни.  Говори о  нашенских делах,  --
раздался чей-то голос из толпы.
     -- Я и скажу, погодь, -- поднял тот перед  собой руку, -- мы привыкли с
ворогом в поле встречаться, на просторе, а тут сидим, как мыши в норе, а кот
вокруг ходит, облизывается, того и гляди сцапает..
     --  А ты  хвост не  высовывай!  Вот и не сцапает! -- прозвучал  тот  же
насмешливый голос.
     --  Да не желаю  я  мышом  быть, в  норе  сидеть. Или не  бились  мы  с
крымцами, с ногайцами, с поляками?! Тоска  смертная сидеть вот так да ждать,
когда враг нос покажет.  Ладно, кинулись они на нас, отбились,  а дале  что?
Пусть басурмане  в  иные земли  идут? Другие  крепости берут?  А  почему  не
ударить по ним, да не дать... --  вставил он крепкое слово под одобрительные
выкрики.
     -- Правильно  Мещеряк сказал, --  выступил  вперед Ермак, -- только  об
одном  умолчал:  как  нам  тем  басурманам приглашение  передать,  чтоб  нас
дождались, сразились. Пока мы  шель-шевель, квасу попили,  руки помыли, а их
поминай как звали и не сыщешь. Ушли в лес, не догонишь.
     --  Погнались  бы, так  догнали, --  негромко  высказался  из-за  спины
атамана Никита Пан.
     Ты,  Никитушка, в лесу  не мастак  воевать, то мне  точно  известно, --
легко повернулся к  нему  Ермак,  -- они  нас  мигом  пощелкают  по одному и
прозвания  не  спросят.  Нет,  братцы  казаки, не  с  руки нам  из  крепости
вылазить, под удар становиться...
     В казачьей толпе послышался неодобрительный ропот и раздались выкрики:
     -- Не желаем за стенами сидеть!
     -- Надоело!
     -- На простор хотим!
     Ермак перемигнулся с Иваном Кольцо -- и тот  сделал шаг вперед,  подняв
зажатую в руке нагайку.
     -- На простор хотите? -- крикнул он громко.
     -- Да! Хотим! Простор-р-р... -- прокатилось по рядам.
     -- Айда на простор! Айда на волю гулять! -- радостно выкрикивал Кольцо,
сверкая  васильковыми лукавыми глазами. -- Есть  у атамана задумка одна, да,
может, не всем она по душе придется...
     -- Пущай говорит! Слухать желаем!
     -- В поход нам надобно идти, -- указал рукой на восход  Ермак, -- через
горы, в Сибирь. Там есть, где разгуляться. И мне сиднем сидеть надоело. Тоже
воли хочется.
     Казаки не сразу поняли задумку атамана  и  стали осторожно выкрикивать,
спрашивая:
     -- На чем пойдем? Пешими не выдюжим, а коней нет.
     -- Через горы не пройти...
     -- Припасов совсем никаких...
     Он  слушал их и добродушная улыбка застыла на его широком лице,  словно
высеченном из тех самых горных камней, через которые он задумал повести свои
сотни.  И  казаки, невольно  смущаясь  этой улыбки, будто он  насмехался над
ними, зная  что-то главное  и не договаривая, постепенно  смолкли, застыли в
ожидании ответа.
     -- На стругах пойдем, на чем же еще, -- широко развел руки атаман. -- И
сами сядем, и припасы погрузим. А что с собой брать, так об этом с господами
Строгановыми обговорим. Нам-то они не откажут...
     -- Ха-ха-ха! Нам не откажут!
     -- Пусть попробуют!
     -- Сюда господ Строгановых!
     Отвечала  многоголосая толпа, и Ермак, вновь перекинувшись  взглядом  с
Иваном Кольцо, понял, что наступил перелом в общем настроении. Может, не все
еще  осознали  трудность предлагаемого им  похода,  но  возможность потрясти
Строгановых, распахнуть  двери их вместительных амбаров, взять  что-то даром
-- уже одна эта возможность более всего привлекала казаков.
     -- Да, а где Строгановы? -- спросил Ермак.
     -- В воеводской избе сидят. Максим с дядькой своим.
     -- Так зовите их.
     --  Эй,  Черкас,  -- крикнул  Кольцо  молодому  казаку,  --  сбегай  за
господами хорошими. Скажи, мол казаки просят прийти.
     Черкас Александров и еще  несколько казаков с готовностью направились к
воеводской  избе  и вскоре вышли  оттуда  вместе  с  угрюмыми и недовольными
Строгановыми.  Ни  на  кого  не глядя,  они прошли  сквозь толпу  насмешливо
поглядывающих на них казаков и поднялись на церковное крыльцо, сняли шапки.
     -- Ишь ты, уважают, -- мотнул сивой башкой близко к ним стоящий казак.
     -- Зачем звали? -- насупясь, спросил Ермака Семен Аникитич.
     --  Тут  дело  такое, сразу  и  не  скажешь,  --  начал  атаман,  потом
повернулся  к  Кольцо,  --  давай-ка ты, Иван. У  тебя  лучше  выходит, -- и
отступил в сторону.
     -- А чего тут  говорить, -- щелкнул тот в  воздухе пальцами, -- надоело
нам сидеть, как сусликам в норе, да  шеей крутить, ждать, когда кто  к нам в
гости завернет. Не наше это дело...
     --  Зачем  же  тогда служить  к нам  пошли? --  жестко выговорил  Семен
Аникитич. -- Обратно что ль собрались?  Так и говори,  а то крутите хвостом,
как кобыла загулявшая.
     --  Но, но... -- загудели тут же казаки.  -- Жеребец нашелся... Мы тебя
не задираем, и ты не трожь...
     -- Хвост для себя прибереги, мужик, -- скривил тонкие губы Иван Кольцо,
-- помни, с кем говоришь. Мы тебе ни какие-нибудь там  смерды  захудалые,  а
казаки вольные.
     -- Да чего нам ссориться, -- миролюбиво  поднял  руку Максим Строганов,
осуждающе  глянув на  Семена, -- вы  нам  добро  сделали, и  мы  вам тем  же
отплатили. Коль собрались обратно идти -- держать не станем...
     -- Не о том речь,  -- подошел к нему  вплотную Кольцо, -- у нас задумка
хана сибирского повоевать. Вот оно как...
     -- Хана сибирского? -- вскинулись на него оба Строгановых. -- Как вы до
него доберетесь? Туда ж сколь ден пути...
     -- А ты за нас не решай. Сколь надо, столь и  пойдем -- выступил вперед
Богдан Брязга. -- Вы лучше скажите: припасов дадите?
     --  Богдан, куда лезешь с немытым рылом?  Кто  просил?! -- оборвал  его
Кольцо,  скрежетнув зубами.  Но  тот уже  довольный,  что сказал свое слово,
вновь отступил назад и стоял там, хитро сощурясь.
     Строгановы, услышав о походе казаков в Сибирь, растерянно глянули  один
на другого, и Семен Аникитич со вздохом ответил:
     -- Такое дело в один день не решают.  Зима не за горами,  а  припасов у
нас самих крохи, едва до лета дотянем.
     --  Купите!  В  Москве,  Казани!  Голодом  не останетесь! --  закричали
возбужденно казаки.
     -- Чего тянуть?  Решим по-доброму  и по рукам, -- протянул  Строгановым
узкую руку Иван Кольцо. -- Лишку не попросим. Зачем нам лишку на горбе своем
же  тащить? А коль  на  зиму  у вас  останемся,  то все  одно то  же самое и
проедим. Не так разве?
     -- Так оно, -- что-то прикидывал  в уме  Семен Аникитич, -- но до  зимы
дожить надо, а вам ведь сейчас подавай. Вынь да положь.
     -- Чужого не  просим,  а от  своего не отступим,  -- поигрывая плеткой,
подступил к ним Никита Пан. -- Так говорю, казаки?
     -- Знамо дело, так...
     -- Добром не дадут -- силой  возьмем, --  послышался из  середины толпы
чей-то визгливый голос.
     -- Силой отымите?  -- поискал глазами кричавшего Семен  Аникитич. --  У
царевых слуг  именитых,  господ Строгановых, силой взять хотите?! -- повысил
он голос, думая устрашить казаков.
     -- А нам чего? -- хохотнул сзади Савва Волдырь. -- Мы не только царевых
слуг шарпали, но и послов царя-батюшки с коней ссаживали. Не впервой...
     Строгановы затравленно смотрели вокруг  себя, но ни в ком  не встретили
жалости или поддержки. Лишь Ермак  стоял, глядя  в сторону, и не сказал пока
ни единого слова. К нему-то и  решил обратиться Максим Яковлевич, надеясь на
помощь.
     --  Атаман тоже  так  считает?  -- спросил негромко,  но  Ермак  хорошо
расслышал вопрос и поднял глаза, щелкнул языком.
     -- Н-н-да!  Куда  не поверни, а всюду клин...  Не резон вам с  казаками
спорить. Лучше добром решить.  Народишка  у  нас  лихой,  на  слово  дерзок.
Посшибают  замки  с  амбаров,  нахватают чего попало, а  там  пиши  к  царю,
жалуйся. Мы уж далеко будем. Добром решать надо... Так вам скажу.
     Строгановы, потеряв последнюю надежду в заступничестве  атамана,  вновь
переглянулись, и Максим Яковлевич, махнув рукой, выкрикнул:
     --  Дам вам  из  своих  запасов что  требуете. А дядя  Семен  пусть сам
решает.
     -- О, то добро, -- откликнулись казаки. Семен Аникитич недобро сверкнул
глазами на племянника, кивнул:
     --  Да  и  мне,  видать, придется дать  чего  просите. Пущай  атаманы в
воеводскую избу придут, договоримся.
     Кто-то из  казаков кинул вверх шапку, кто-то выхватил саблю из ножен. И
людская  масса   пришла   в  движение,  забурлила,   заколобродила,  радуясь
предстоящему выступлению.
     -- Отметить бы добрый почин надо, -- тронул Максима Строганова за плечо
прилипчивый как банный лист Савва Волдырь.
     --  Успеется! -- холодно  глянул  на него Ермак. -- Не до  того сейчас.
Лучше сходи на берег, проверь струги, выбери, какие сгодятся. Ты, Никита, --
обратился  к  другому  есаулу,  --  с  господами  Строгановыми   прогуляйся,
подсчитайте, сколь чего  брать  с  собой. Матвей, тебе все  пищали учесть  и
пушки, что на стругах с собой привезли. Ильин -- оснастку на стругах: весла,
паруса,  веревки,  бочонки  под  воду,  --  быстро  и  повелительно  отдавал
приказания атаман. -- Вот еще что, -- уже на ступенях догнал он Строгановых,
--  нам  бы с собой батюшку взять. На  большое дело  идем.  Некому  будет  и
отходную прочесть.
     --  Ну, за этим дело не встанет, -- чуть приостановился Семен Аникитич,
-- отправлю с вами отца Зосиму, коль он сам согласится.
     -- Да он же старик уже, -- удивился Максим. -- Помрет в дороге еще.
     --  А где я тебе  молодого сыщу? Все они батюшки почтенные. Какие есть,
других не имеем.
     Ермак  понял,  что  от Семена ничего не добиться, и  повернулся,  пошел
обратно к есаулам.
     Сборы в  поход  заняли чуть  больше недели. Проконопатили и  просмолили
струги, заштопали паруса, вытесали новые весла, взяв на каждый  струг по два
запасных  гребных  весла.  Возбужденные  казаки  сновали по городку, задирая
местных  караульных, перемигиваясь с девками. Подходили  к Ермаку  и местные
служивые люди, просились взять с  собой. Среди  них было несколько иноземцев
из  литовцев  и  поляков, что неизвестно каким путем попали  в строгановские
вотчины.  Атаман  всех отправлял к  есаулам,  предоставляя тем самим решать,
кого набирать в свои сотни.
     Отец Зосима  оказался на удивление подвижным старичком с длинной прямой
бородой, которую он на ходу постоянно поддерживал рукой, а то и подтыкал под
ворот священнической рясы. Он сам разыскал Ермака и, благословив его, первым
делом осведомился:
     -- Какие образа и хоругви брать в поход думаешь, атаман?
     -- То вам, батюшка, лучше знать. Воинских покровителей и  берите. Не на
блины идем. Поди, и сражений не избежать.
     -- И я  так думаю. Тогда надобно взять непременно Архистратига Михаила,
как главного покровителя воинства небесного, Спаса Нерукотворного, с которым
князья  русские   в  сражения  с  басурманами  издавна  ходили,  и  Димитрия
Солунского, что русскому оружию заступник. Правда,  всех этих образов у меня
нет, но я съезжу в соседний монастырь, испрошу у настоятеля. Когда выступать
станем?
     -- Как  соберемся...  --  Ермак с  интересом  разглядывал  сноровистого
батюшку, вглядывался в  его живые и  умные глаза,  думая,  скольким  казакам
придется ему закрыть глаза после боя.
     -- Так  не  годится,  -- неожиданно возразил тот, -- надо день наметить
приметный, чтоб и воинам веры придал, и покровительство небесных заступников
за нами было. -- Он зашелестел тонкими губами, видно, вспоминая что-то. -- К
Успению не успеть собраться? Нет, верно, -- тут же ответил сам себе, -- да и
негоже в  праздник  такой работой  заниматься. Сретение  иконы Владимирской?
Тоже не  поспеть?  Усекновение главы Иоанна Предтечи Крестителя  Господнего?
Думаю, что не годится. А  вот там день будет Семиона Столпника преподобного,
что во имя веры множество подвигов совершил...
     -- Ратных подвигов? -- поинтересовался Ермак.
     -- Нет. То подвиги  другого рода были. Плоть он свою истязал. Но думаю,
что день благой для начала похода. И  вам ведь подвиг во  имя веры совершить
придется...
     -- Хорошо, -- согласился Ермак, -- к этому самому дню будем готовы.
     --  Тогда с Богом,  --  перекрестил  его отец  Зосима  и  скорым  шагом
отправился заниматься своими делами.
     И хоть ко дню Семиона Столпника не все было готово, но Ермак настоял на
отплытии в  обговоренный с отцом Зосимой срок.  И отслужив молебен,  холодно
простившись  со Строгановыми,  они оттолкнули  струги от каменистого  берега
Чусовой.
     Стояло  погожее  предосеннее  утро,  когда  мать-земля, отдав  все силы
живому,  исчерпав  себя,  готовится  к  длительному  зимнему  отдыху. Сохнут
некогда  могучие зеленые  травы,  обессиленно  опадают  листья,  и  деревья,
стыдясь  неожиданной  наготы, вздрагивают от  порывов дерзкого ветра, качают
ветвями,  пытаясь отогнать наглеца, а тот кружит вокруг, норовит повалить на
землю  и жутко  завывает:  "Мое-е-е..." А  трудяги-паучки,  стараясь  помочь
деревьям, торопливо ткут тонкое кружево, покрывая заголенные стволы, пеленая
ветки. И наброшенные на  ветки ажурные  паутинки так напоминают о непорочном
наряде  невесты, что  даже  самый суровый, угрюмый мужик, ткнувшийся  в  нее
лицом,  ласково  улыбнется,  поглядит  на  причудливые  кружева и лишь потом
сбросит  ее  с себя, погладит  белую  с  прожилками кору  березки, войдет  в
прозрачный  умолкнувший  лес, да  и  то поспешит выбраться из него, чтоб  не
тревожить лишний раз засыпающие дерева.
     Чем  ближе подходили  к отрогам гор, тем труднее становилось грести, но
хуже всего  пришлось, когда  посланные вперед разведчики из местных служивых
людей  сообщили, что дальше хода нет и суда придется перетаскивать на руках.
Но казакам то  было  не впервой, и поплевав на ладони, они дружно взялись за
постромки,  предварительно  разгрузив струги,  впрягаясь  по  два  десятка в
каждый, и пыхтя тащили их в гору с небольшими остановками,  спускались вниз,
найдя какой-то  малый  исток,  возвращались  обратно.  В  нескольких  местах
пришлось валить деревья, чтоб  спрямить путь. Больше всего Ермак боялся, что
вогульцы или кто-то из нукеров Алея могут оказаться  поблизости и застать их
врасплох.  Потому две сотни попеременно  несли охрану,  растянувшись  цепью.
Потом несколько дней  плыли,  пробираясь  через завалы упавших в русло речки
деревьев,  кое-где  подымали  воду,  запруживая   устье   парусами.  Но  все
облегченно  вздохнули  и повеселели,  когда открылась широкая  водная  гладь
реки, которая неторопливо  несла казачьи струги по течению. И на обветренном
лице атамана стала  изредка появляться  добродушная улыбка, зоркие глаза без
устали  вглядывались в  лесную чащу, плотно обступившую,  сжавшую реку. Он с
нетерпением и тревогой ждал  встречи с обитателями этих мест, желая узнать у
них,  сколько  дней  пути осталось до  Кашлыка,  откуда  он много  лет назад
отправился в столь долгий путь.
     Наконец, ранним утром с ертаульного струга подали сигнал. Впереди  было
селение. От струга  к стругу понеслась команда готовить оружие к бою. Казаки
с новыми силами налегли на  весла, выстраиваясь полукругом, носами к берегу.
На небольшой  возвышенности увидели стены укрепленного  городка,  но  ни  на
башнях,  ни  рядом не  заметили  людей.  Казаки ертаульного  струга, которым
командовал  Черкас  Александров,  уже  карабкались  вверх, задирая головы  и
поглядывая с  опаской на стены. Но все было  тихо.  Вот они уже забрались на
холм, идут вдоль стен, держа в  руках сабли  и пищали, ожидая шальной стрелы
или копья, пущенного со стен.
     --  Спят они там что ли? -- негромко  спросил Яков Михайлов с соседнего
струга.
     -- Не-е-е... Замыслили чего-то, -- отозвался Гришка Ясырь. -- Слышалось
мне ночью, будто кто-то шастал вокруг нашего лагеря.
     -- Чего ж смолчал? -- повернулся к нему Ермак.
     --  Думал, зверь  какой ходит, вот и смолчал. На берег, обойдя крепость
вокруг, выбежал Черкас Александров и, разведя руки, крикнул:
     -- Никого! Ушли все еще ночью.
     -- Видать, разведали, что мы рядом --  и  подались  в лес, -- сплюнул в
воду Михайлов.
     -- Чего делать будем, атаман? -- казаки со стругов смотрели на  Ермака,
ожидая его решения.
     -- Пристаем! Оглядеться надо. Может, не все ушли.
     На  росистой  траве,  притоптанной  многими десятками  ног,  был  виден
широкий след,  ведущий  в сторону леса. Распахнутые ворота жалобно скрипели.
Пахло недавним  пребыванием человека,  оставившего после себя золу  кострищ,
обглоданные кости,  рыбью чешую,  клочки шерсти  и тот неуловимый дух жилья,
рождаемый пребыванием человека в течение долгого срока на одном месте.
     Ермак заглянул в несколько пустых полуземлянок из  простого любопытства
-- и тут же  давно загнанные вглубь воспоминания овладели им, вызвав щемящее
чувство жалости к народу, среди  которого  он вырос, чья кровь  текла в  его
жилах, чья речь  по-прежнему  жила в нем, чьи  боги  оберегали большую часть
жизни.  Но с кем теперь этот народ? С ним или с чужаком Кучумом? Признает ли
он своего бывшего правителя, пожелает ли вновь видеть его на ханском холме?
     -- Нашли! Нашли! -- послышались крики за его спиной.
     Ермак повернулся и увидел, как несколько  казаков,  подталкивая, вели к
нему древнего старика. Тот не сопротивлялся и шел, покорно опустив голову.
     -- Вот, атаман,  --  затараторил шустрый Иван Корчига  из сотни Брязги,
назначенный недавно подъесаулом-пятидесятником,  -- хотел костерок запалить.
Верно, знак должен подать своим. Мы его и накрыли...
     --  Кто ты?  --  спросил  Ермак  старика, сделав  воинам знак, чтоб они
отпустили старого человека.
     -- Кто я, то всем известно. А вот ты  кто такой? -- враждебно заговорил
старик,  качая  седой  головой и  зло  сверкая  маленькими  глазками  из-под
набрякших без ресниц век.
     -- Люди  зовут меня Ермаком, -- спокойно заговорил с ним атаман. -- Где
люди из твоего городка? Почему они убежали?
     -- То их дело. Ушли и тебя на спросили. Говори, чего тебе надо.
     -- Чей это городок?
     -- Наш городок. Разве не ясно?
     -- Кто ваш князь?
     --  Значит, ты  даже и  этого не  знаешь? А я-то  тебя сперва принял за
своего  человека. Имя  нашего  князя Епанча-бек.  Он  доблестный  воин и еще
отомстит тебе за поругание...
     -- Так где же он? Почему он бежал, как заяц  от первого лесного шороха?
Пусть он придет к нам.
     -- Епанча-бек уехал в Кашлык и не знает, что вы напали на нас.
     -- Мы и не думали нападать. Разве мы убили или ограбили кого?
     -- Зачем же вы тогда пришли? Невесту выбирать?
     -- Может, и невесту, -- хохотнул Иван  Корчига, но осекся  под  суровым
взглядом Ермака.
     -- Со стариками и женщинами мы не воюем, --  сдержанно произнес атаман.
-- Ты свободен. Можешь идти.
     -- Конники!  Конники из лесу скачут! С полсотни! --  К Ермаку  подбежал
запыхавшийся Матвей Мещеряк.
     -- Подпустим их, атаман?
     -- Погоди стрелять. Может, миром удастся все решить.
     --  Как же... Миром, --  отозвался из-за спины Иван Корчига.  -- Сейчас
целоваться полезут. Жди...
     Но Ермак не  слышал  его слов,  уже бежал  к  воротам, выскочил наружу.
Всадники  находились совсем рядом, но на ружейный выстрел не приближались, а
кружили перед городком, видимо, выманивая казаков на чистое место.
     --  Эх,  коней  бы  нам  добрых,  --  сжал  кулаки Матвей  Мещеряк.  --
Поговорили бы по душам с басурманами.
     --  Остынь, Матюха.  Успеешь  еще  сабелькой  помахать.  Сейчас  с ними
надобно добром решать.
     Мещеряк недоверчиво глянул на атамана и скривился.
     -- Ладно. Сходи потолкуй с ними. А мы подождем...
     К  ним сбегались казаки, бывшие на стругах. Узнав о появлении конников,
они  с пищалями наперевес поспешили на подмогу. Всадники, увидев  готового к
бою противника, не выпустив ни единой  стрелы,  повернули  обратно  к  лесу,
вскоре скрылись из вида.
     -- Эх, коней бы... -- проговорил горестно Мещеряк.
     -- Где старик? -- спросил Ермак Ивана Корчигу.
     -- Там, -- неопределенно махнул тот рукой в сторону городка.
     -- Веди  его сюда.  Всем  на струги. Тут нам  делать  больше нечего. --
Ермак  увидел, что  казаки, разочарованные  бегством сибирцев, с  неприязнью
смотрят в сторону леса и неохотно  пошли  к берегу.  Корчига привел старика,
подтолкнул его в спину прикладом пищали.
     -- Сколько нам плыть до Кашлыка? -- спокойно задал вопрос Ермак.
     --  Как  плыть  будете.  Значит,  к самому  хану Кучуму  собрались?  Не
допустит он вас до себя. Многие пробовали, да не у всех вышло.
     -- У меня выйдет. За десять дней доберемся?
     -- Птица и за день долетит. Конному  два десятка дней нужно. А как ваши
лодки плавают, того не знаю.
     -- Есть ли еще городки близко? Много там воинов?
     --  Как  не быть, -- старик, не опуская  глаз, внимательно  смотрел  на
Ермака,  словно  оценивая его силы,  -- есть и селения  наши,  есть  в них и
воины. Только до хана Кучума все одно не дойти тебе. Шибко далеко.
     -- Хвост от головы  тоже  далеко, а достает коль нужно. Прощай, старый.
Может и свидимся еще. Скажи всем, что атаман Ермак с миром пришел.



     <b>ШЭУЛА</b>*

     Кучуму опять снился дурной сон. Будто бы вышел из леса огромный зверь в
десять раз больше медведя, с рысьей головой, с длиннющими когтями, а изо рта
огонь вылетает, палит  все кругом. Начал зверь  тот ханский  холм подрывать,
нукеров  его хватать и проглатывать.  Закачалась земля от  звериных  ударов,
отхлынули воды Иртыша-землероя, побежали все люди в дремучую тайгу. Лишь он,
Кучум,  остался один  на холме  с  саблей  в руках.  Нацелился изо  всех сил
ударить по голове страшного зверя, но руки поднять не может. Крикнуть хочет,
а голос пропал.
     -- Хан, проснись, -- услышал наконец он сквозь тяжелую утреннюю дремоту
чей-то голос.
     -- Что надо? -- и  рука сама  потянулась к сабле, лежавшей всегда подле
него.
     -- Плохие вести, -- разобрал он голос начальника стражи.
     -- От Алея?  --  екнуло чуткое  сердце. От  старшего сына,  ушедшего  в
дальний  набег, уже несколько недель не  было гонцов, и Кучум собирался было
отправить  кого следом,  но  Карача-бек отговорил,  предложил подождать  еще
немного.
     -- Нет, мой хан. Прибыл сборщик ясака Кутугай...
     -- А-а-а... Вот что... Нечего было будить меня из-за пустяков. Мог бы и
подождать.
     -- Он встретил многих воинов, что идут сюда.
     -- Каких воинов?! --  сон  отлетел  от Кучума, словно комар, сброшенный
ладонью с лица. Он  вышел из шатра  сосредоточенный и готовый к действию. --
Где он? Веди его ко мне.
     Вскоре  к его шатру уже семенил небольшими шажками, непрерывно кланяясь
и  заискивающе  улыбаясь,  один  из сборщиков  дани, что объезжали  ежегодно
улусы,  собирали  меха,  везли  в  Кашлык. Кучуму  лишь  изредка приходилось
встречаться  с  ними,  поскольку  учет  ясака  вел   Карача-бек.  И  сейчас,
вглядываясь в маленькое невыразительное лицо Кутугая, он не  мог припомнить,
встречался  ли с ним когда-нибудь.  Но коль тот попросил о  личном свидании,
значит дело серьезное.  И тут же отчетливо представился тот диковинный зверь
из недавнего сна -- и стало как-то муторно, нехорошо.
     -- Что ты хочешь  сообщить?  Говори, --  обратился  к Кутугаю, упавшему
перед ним на колени.
     -- Милостивый  хан! Пусть  Аллах дарует тебе долгие дни жизни! Пусть он
даст тебе силы в борьбе с неверными! Пусть... -- Кучум слушал, не перебивая,
давно привыкший, что чем ничтожнее  человек, тем больше лести  и притворного
почтения  спешит он выплеснуть, чтоб ублажить  повелителя. Наконец,  Кутугай
закончил  изливать  на  него  свои здравицы и, приподняв  от  земли  голову,
заговорил  со  страхом в маленьких, глубоко посаженных глазах. -- Я попал  в
руки к неверным, сам не желая того. Они напали на меня и моих людей...
     -- Кто  такие? -- Кучуму надоело  слушать причитания, и  он нетерпеливо
прищелкнул пальцами.
     --  Русские, мой хан. На  больших лодках  плывут сюда. Ружья  у  них  с
огненным боем...
     -- Тыклэ*? -- удивился Кучум. -- Откуда им взяться?
     Ты ничего не путаешь? На лодках, говоришь? Сколько их?
     -- Я не мог сосчитать, но много. Три десятка больших лодок. И на каждой
по два, а то и три десятка воинов.
     -- Не мог сосчитать, говоришь, -- невольно усмехнулся глупости сборщика
дани Кучум.  --  Как  же  ты ясак считаешь? Знаешь,  сколько лодок,  знаешь,
сколько русских в каждой. Сотен шесть получается. Так?
     -- Наверное, мой хан. Прости меня, глупого...
     -- Ты с ними говорил?
     -- Да, мой хан. Я говорил с самым  главным  из них.  Имя ему Ермак. Вот
что он  просил передать тебе. -- С этими словами Кутугай вытащил из-за пояса
небольшой кинжал и передал его в руки Кучума.
     Тот  внимательно  стал  рассматривать кинжальчик и ему  показалось, что
где-то он уже видел его. Но где... Этого  вспомнить он не мог. Конец его был
обломлен,  и, чуть  нажав  на лезвие, Кучум неожиданно  увидел  в руках  две
половины кинжала: рукоять и клинок.
     -- Это ты его сломал? -- спросил Кутугая.
     --  Как  хан мог подумать такое!  Таким мне его и  дали.  Я еще спросил
атамана: "Зачем хану Кучуму поломанный кинжал..."
     -- И что же он ответил?
     -- Сказал, что хан сам все поймет.
     -- И больше ничего?
     -- Еще передал, что желает встретиться с тобой.
     -- Зачем? Он вызвал меня на поединок?
     -- Нет. Просто сказал, что хотел бы встретиться с ханом.
     -- И это все?
     -- Да, мой хан.
     -- Значит, они плывут в Кашлык?
     -- Наверное, -- растерянно развел руками Кутугай.
     -- Как давно ты видел их? И где это было?
     -- Неподалеку от старого городища Чимги-Тура. Пять Дней назад.
     -- Хорошо, можешь идти. Хоть ты  и принес дурные  вести,  но я не стану
наказывать тебя.
     Униженно  кланяясь, Кутугай попятился назад и быстро засеменил подальше
от ханского шатра. Кучум же  еще раз  рассеянно  покрутил в  руках сломанный
кинжал,  и  до  него   стал  доходить  смысл   послания.  Выходит,  человек,
назвавшийся Ермаком, достаточно мудр, коль  сумел  таким  способом принизить
его, хана Сибири. Кинжал с отломанным концом  и распавшийся на две половинки
говорит о том, что власть  в  его руках непрочна. И  оружие может  подвести,
сломаться.  Вот смысл его послания! Но  как он посмел,  безвестный  русский,
непочтительно  обойтись с  ним,  потомком  великих ханов?!  Кто  он  такой?!
Ермак... Кто-то из царских воевод? Простой воин? Где он смог набрать столько
воинов, вооружить их?
     -- О чем думает хан?  -- услышал он голос Карачи-бека за своей  спиной.
-- Что это? -- указал визирь на поломанный кинжал.
     -- А ты подумай, -- со злостью в голосе  Кучум бросил  ему в  руки  обе
половинки. -- Подумай и скажи, что это может значить.
     --  Я уже  догадался, --  спокойно ответил Карача-бек.  --  Кутугай все
рассказал мне  и  показал этот сломанный  кинжал.  То старый  обычай  нашего
народа -- направлять противнику знак,  который бы  показал его слабость.  Не
стоит расстраиваться.
     -- Ладно. Может, ты и  прав. Но откуда взялись  эти воины? Почему  я до
сих пор ничего не слышал о них? Если бы царь Иван готовил свои рати в поход,
то  мне наверняка бы донесли. А  тут шесть  сотен в нескольких днях хода  от
Кашлыка! Почему я только сейчас узнал о них?! Почему?!
     --  Мои  лазутчики  молчат.  Но  я  внимательно  расспросил Кутугая,  и
кажется, в наши земли пожаловали казаки.
     -- Откуда им здесь взяться?
     -- Их  городки стоят на Дону, на Волге. И ногайские властители сообщали
не  раз,  что  казаки  отбивают их табуны, грабят улусы. Царь Иван -- хитрый
царь. Когда ему выгодно, то он приглашает этих разбойников к себе на службу,
а потом отказывается от них.
     -- И ты думаешь, они посмеют напасть на Кашлык?
     --  Трудно  сказать,  но пускать их так далеко неразумно.  Надо выслать
несколько сотен и остановить их.
     -- Все лучшие нукеры ушли с Алеем. И тебе это известно не хуже моего.
     -- Наберем новых.  Думаю, твой племянник  Мухамед-Кул  сможет выступить
против казаков и разбить их.
     --  Мне  бы не хотелось  поручать  Мухамед-Кулу  столь важное  дело, --
дернул головой Кучум  при напоминании о самолюбивом племяннике, --  он может
почувствовать себя  незаменимым. А почему бы тебе, визирь, не пойти башлыком
с сотнями?
     -- Надо готовиться  к  обороне, -- уставясь  на вершины темнеющих елей,
негромко ответил  тот,  --  может случиться всякое. А вдруг казаки  окажутся
здесь?
     -- Типун  тебе на язык! Какая-то горстка разбойников, и вдруг доберется
к самому подножию ханского холма?! Не бывать тому! Шли гонца к Мухамед-Кулу.
Чтоб  завтра же был здесь. Пусть все беки, мурзы выставят из своих улусов не
меньше,  чем  по  полсотни  нукеров  Через два дня  они должны  быть  готовы
выступить и разбить русских. Пусть пригонят их ко мне с петлей на шее.
     Карача-бек  коротко  кивнул и,  чуть  прихрамывая, направился  в  глубь
городка.   Навстречу  ему  попались   ханские  сыновья  Ишим  и  Алтанай   с
озабоченными лицами.
     --  Что-то случилось?  --  спросил  визиря широколицый и  плотно сбитый
Ишим.
     -- Хан расскажет вам  обо всем, -- не останавливаясь, Карача-бек прошел
мимо,  великолепно  зная, что  ханские  дети,  впрочем,  как и  жены,  да  и
остальные родственники, недолюбливают его.
     Кучум,  увидев спешащих к  нему  сыновей,  чуть поморщился. Он  заранее
знал,  как  те начнут  клянчить у него разрешения выступить  с сотнями, чтоб
сразиться с  русскими. Но с  их опытом... Рано, рано еще им быть башлыками в
походах, не успел пока сыновей обучить опасному воинскому делу.
     -- Отец, -- начал нетерпеливый Ишим, -- мы  слышали, будто русские идут
по реке...
     --  Правильно слышал.  И  что из того? Хочешь  сразиться с ними? И  ты,
Алтанай, тоже мечтаешь о воинских подвигах?
     -- Не  ты ли, отец, рассказывал  нам, как совсем молодым отправлялся  в
набеги? Разве мы не достигли  того возраста? Почему целыми  днями мы  должны
сидеть возле  твоего  шатра, тогда  как другие ходят в набеги и возвращаются
победителями? Объясни нам...
     --  Я просился  с  Алеем,  --  перебил младшего брата  Ишим, --  но  ты
запретил мне. Мы же не женщины, чтоб скрываться  за стенами городка. Если ты
и на это раз не отпустишь нас, то...
     -- И что тогда?  -- хмыкнул Кучум. -- Одни сбежите? Да вы еще не умеете
приказ сотням  отдать. И кто вас станет слушать?  Старые воины, что привыкли
повиноваться  лишь сильному и мудрому башлыку?  Да никогда в жизни! Мало  ли
что  вы  напридумываете  себе. Если вы  ханские  сыновья, то  это совсем  не
значит,  будто  способны выиграть хоть одно  самое малое сражение. Не пришло
ваше время. Не пришло...
     -- Правда ли, что русские плывут сюда на больших лодках?  --  посмотрел
на отца ясными и чистыми юношескими глазами Алтанай, которого  Кучум выделял
из всех за его рассудительность, сдержанность, мягкость и доброту.
     -- Да, именно так мне сообщил сборщик дани, которого  они отпустили. Их
не  так много.  Не больше шести сотен. Но  нам  трудно будет  остановить  их
лодки.
     --  Надо перегородить реку! --  выкрикнул,  взмахнув руками,  Ишим.  --
Посадить на берегу лучших стрелков, и они поубивают их прежде, чем те успеют
скрыться. Когда они увидят нашу силу, то испугаются и повернут обратно.
     -- Я слышал,  что у них много ружей. И бьют они дальше, чем наши стрелы
летят.  Их  надо  как-то перехитрить,  словно рассуждая вслух, высказал свое
мнение Алтанай, и Кучум в который раз поразился его рассудительности.
     -- Хорошо, -- наконец согласился он, -- вы пойдете в поход.  Но во всем
слушаться башлыка...
     -- А кто будет башлыком? Ты отец? -- радостно заблестели глаза Ишима.
     -- Нет, я  думаю  отправить Мухамед-Кула. У него есть опыт. Его уважают
воины. Мне же предстоит  подготовиться к длительной обороне, если не удастся
остановить русских.
     -- Как это не удастся?! -- вскинул кулаки вверх Ишим.
     -- Да мы их так разделаем! Лодки изрубим, а их всех утопим в реке.
     -- Ну, ну, -- только и ответил Кучум. -- Готовьтесь к походу.
     Вечером он зашел  в шатер  к Анне. Она словно  ждала его  прихода, хотя
внешне и пыталась остаться спокойной и безразличной, делая вид, будто занята
шитьем. Кучум сел  напротив,  подобрав ноги  под себя, и молча  наблюдал  за
снующими  руками жены. Даже  длинную  иглу она держала несколько иначе,  чем
сибирские женщины.  Те захватывали ее  всеми четырьмя пальцами, а Анна  лишь
двумя, оттопыривая остальные. От этого ее движения  были изящнее, плавнее, и
сама игла непрерывно мелькала, словно и не было рук, направляющих ее.
     После  того  как  из  городка  исчез  коротышка  Халик,   она   заметно
погрустнела, почти  не  улыбалась. Кучум  было пробовал  ревновать,  но сама
мысль,  будто бы  красивая  и статная  Анна могла питать какие-то  чувства к
уроду, которого и мужчиной  нельзя  назвать, претила ему. Но  когда сотни во
главе с Алеем ушли в набег на вотчины  Строгановых, то Анна совсем перестала
выходить  из  своего шатра,  сказавшись больной.  Он  понимал причину ее так
называемой болезни  и  несколько  раз грубо напоминал ей,  как  она попала в
Кашлык, но потом... потом, оставшись один, стыдился за свои вспышки. И тогда
он решил,  что время -- лучший лекарь, и через какой-то срок Анна все поймет
и простит его. Не он занял земли ее родственников, а они нарушили  негласную
границу.
     -- Долго будешь сердиться на меня? -- первым прервал он молчание.
     -- Я не сержусь...  Сердятся на того, кто может исправить свою  ошибку,
поступить иначе. Ты же всегда останешься таким.
     -- Каким? -- поднял он вверх левую бровь.
     -- Какой есть,  -- четко выговорила она, не  прерывая работы. -- Злым и
недобрым.
     -- Разве я не добр к тебе? Не люблю своих детей?
     -- Волк  тоже не обижает своего детеныша. Но  он зверь, а ты человек. И
ты не должен убивать себе подобных.
     -- Опять  ты  об этом  же! Тебе, верно,  хочется,  чтоб они, мои враги,
убили  меня?  Ты этого  хочешь?! --  сорвался он  на крик.  Но  Анна даже не
вздрогнула, не подняла  головы и лишь губы ее что-то неслышно прошептали. --
Что ты там бормочешь? Говори так, чтоб я слышал.
     --  Молюсь,  чтоб  Господь  вразумил  тебя.  Но, видно, мои молитвы  не
доходят до него. Слишком много крови на тебе.
     -- А над этим ты никогда не задумывалась, -- Кучум рванул ворот халата,
обнажая плечо, на котором  виднелся шрам от сабли. --  Не моя ли собственная
кровь лилась, когда меня совсем  юношу чуть не убили враги? Могу ли я забыть
о том? Видела ты и  другие шрамы. Так  устроена  жизнь,  что побеждает более
сильный и  решительный.  --  Он уже  не  мог  сидеть  и, вскочив, забегал по
тесному шатру, натыкаясь на сложенные ворохи шкур.
     --  Господь сохранил тебе жизнь -- и ты должен быть  благодарен ему  за
это. Пойми, что  рано или поздно  тебе придется ответить  за все содеянное и
тогда...
     -- Что тогда?
     --  Тебя ждет  нелегкая  смерть.  И  я  переживаю  не столько  за  моих
родственников, которых не видела много  лет, сколько за тебя. Ты  сам своими
руками  губишь  собственную душу. Даже  если ты  и прогонишь Строгановых, то
придут другие. Тебе  надо свыкнуться с этой мыслью. Только мир может сделать
счастливее тебя и твоих детей. Иначе... ты будешь мучаться как сейчас.
     --  Я живу по закону моих предков,  -- он  сделал ударение на последних
словах, -- иначе жить я не умею. И ты смиришься с этим, или...
     -- Или  ты  прогонишь меня,  --  закончила  Анна.  --  Как сделал уже с
несчастным Халиком.
     --  Замолчи! -- затопал ногами Кучум.  -- Кто  ты такая, чтоб возражать
мне?! Женщина!  --  и  он  выскочил из  шатра,  обуреваемый  пылающей внутри
злобой, и бесцельно побрел по городку.
     Мухамед-Кул прибыл с двумя десятками  нукеров к вечеру следующего  дня.
Чуть раньше подошли воины Кутая, Шигали-хана, а вместе с ними Айдар и Дусай,
что  когда-то ходили с Мухамед-Кула  усмирять северных князей. Другие князья
прислали гонцов, что будут не позднее следующего дня, а пока  заняты сборами
в  поход.  Соуз-хан  отрядил  полсотни  человек  на  добрых  конях, но  сам,
сославшись  на  нездоровье, в Кашлык  не приехал. Всем  воинам  велено  было
оставаться по другую  сторону от перекидного моста и ждать подхода остальных
сотен. Myхамед-Кул  веселый и  загорелый  шел  в окружении друзей к ханскому
шатру, где его поджидал сам Кучум.
     -- Давно  мы с тобой не  виделись, -- обнял он племянника. -- Вон какой
богатырь стал. Джигит!
     --  Хан тоже выглядит неплохо, -- ответил Мухамед-Кул, и  по  первым же
произнесенным словам Кучум понял, что лучшего башлыка, нежели его племянник,
не сыскать. В нем были и сила, и отвага, и уверенность в себе.
     --  Рад, что ты быстро собрался. Верно, уже знаешь  о гостях, явившихся
на наши земли?
     -- Да, твой посланец сказал мне  об  этом. Но сколько их? Неужели всего
пять-шесть  сотен? На  что они  надеются? Может, другой  отряд  идет верхами
где-то берегом?
     -- Вот это тебе и  предстоит узнать. И во что бы то ни стало остановить
их, выманить на берег. Я думаю, пять сотен всадников  мы  наберем. Остальные
ушли с Алеем. Но и пять сотен хватит, чтоб разделаться с незваными гостями.
     --  Не будем  загадывать,  -- сдержанно  ответил  Мухамед-Кул. --  Дело
покажет,  каковы они в бою. Хан правильно сказал, главное -- выманить  их на
берег.
     -- Не буду давать тебе никаких  советов. Отдыхай пока. А как  соберутся
все сотни, то сразу и выступишь.
     Как он  и предполагал, набралось  около  пяти  сотен конников. Весть  о
приходе  русских  словно  всколыхнула  окрестных  князей и беков,  и каждый,
опасаясь  за свою  участь, послал  сколько  мог  воинов. Ранним утром  Кучум
проводил  племянника  вместе  с  войском  и долго стоял  на  вершине  холма,
вслушиваясь в гулкую поступь идущих на рысях сотен,  доносящуюся  до него из
сомкнувшегося за ними леса. Он уже повернулся, чтоб вернуться обратно, когда
услышал какой-то  посторонний  звук, и,  всмотревшись вдаль, где только  что
скрылись ушедшие сотни, различил ряд телег, в которые были запряжены понурые
заезженные  лошадки,  а  сверху  сидело  по нескольку человек в ряд. Впереди
ехали конники, державшие пики с конскими хвостами.
     "Полон от Алея..." -- мигом догадался он. -- Наконец-то!"
     И  точно, то  были плененные в  вотчинах  Строгановых русские  мужики и
бабы,  которых царевич отправил в Кашлык вместе с десятком воинов охраны. На
одной из  телег лежали,  поблескивая  полукруглыми боками, две медные пушки,
судя по всему, недавно отлитые и даже не бывавшие в деле.
     -- Сколько их? -- спросил у старого воина Кучум, кивнув на пленных.
     -- Три десятка человек, -- ответил тот. -- Куда их девать, хан?
     --  Баб раздать  нукерам, а мужикам  выколоть глаза  и посадить сбивать
молоко на  сыр  и  масло,  --  коротко  распорядился он,  вспомнив вчерашний
разговор с Анной, и, не оборачиваясь, пошел по качающемуся под ним мосту.



        КИЛЕШУ*

     Карача-бек   безошибочно  угадал  ухудшение  настроения   Кучума  после
сообщения о появлении казаков  во владениях ханства. В такие моменты с ханом
было лучше не разговаривать, чтоб не попасть под горячую руку, и даже совсем
исчезнуть из Кашлыка. К тому же в голове  у визиря зародился свой план и ему
необходимо  было  срочно  с  кем-то посоветоваться,  услышать  чужое  мнение
Коротко  сообщив начальнику  стражи,  что он  будет  отсутствовать несколько
дней, Карача-бек выехал из ханской ставки и направился к городку Соуз-хана.
     Отправив лучших своих нукеров с царевичем Мухамед-Кулом против казаков,
Соуз-хан сильно перетрусил.  Он больше  всего боялся  не столько русских,  с
которыми, как  он  думал, всегда  можно договориться и  откупиться  от  них,
сколько разбойников. Те возьмут и деньги, и наложниц, и его жизнь в придачу.
Поэтому  он  велел разрушить  подъемный  мост,  наглухо  завалить бревнами и
корягами ворота и никому ни под каким предлогом не отлучаться из городка. На
башнях  круглые сутки  дежурили вооруженные  нукеры, а всем, включая  жен  и
наложниц, раздали оружие.
     Старшие сыновья Соуз-хана, давно женатые, имевшие уже по нескольку жен,
шушукались меж собой, подшучивали над отцом. Но он не обращал внимания на их
смешки, отвечая на все издевки:
     --  У медведя силы побольше,  чем у иного батыра, а и он зря не лезет в
драку.  На зиму в берлогу заляжет, затаится -- и  не сыщешь. Вот и нам самое
лучшее  сейчас  --отсидеться тихо,  незаметно, а как  казаки  уйдут,  то все
пойдет по-старому.
     --  А коль не уйдут? --  спрашивал  отца старший  Шарип. -- Что  же нам
теперь всю жизнь тут сидеть, от людей закрывшись?
     -- Сколько надо, столько и будем сидеть!
     --  Сейчас  самое  время  уток  погонять,  боровая  дичь  подошла,   --
мечтательно вздыхал другой его сын Набут.
     --  И  забудь!  --  замахал на него руками, испуганно  округляя  глаза,
Соуз-хан. -- Выбрось из своей глупой головы! Понял?
     И сыновьям ничего другого не оставалось как подчиниться. Правда, уже на
второй день заточения  сыновья решили ночью, в тайне от отца, сбежать в  лес
на охоту. Осталось дождаться темноты  и выбрать удобное  место, где бы можно
беспрепятственно перебраться через стену.
     -- Всадник! -- неожиданно закричал после полудня стражник с башни.
     -- Неужели русские уже  здесь?! --  всполошился  Соуз-хан  и  дрожащими
руками схватил заранее приготовленную тяжелую пищаль.
     -- Да он один, -- крикнул взлетевший на стену Набут.
     -- И что из того? Сперва один, а потом сотня. Не смейте разговаривать с
ним! Всем спрятаться! Слышите?! Пусть думает, что  мы все уехали куда-нибудь
в гости.
     -- Отец, это, кажется, ханский визирь, -- зоркие глаза Набута угадали в
скачущем всаднике человека, который не раз бывал у них.
     -- Карача-бек?! Этот еще более страшный разбойник. Он опять втянет меня
в какую-нибудь историю. Не открывайте ему.
     -- Как не открыть ханскому визирю? -- удивился Шарип.
     -- Нечего ему тут делать. Скажите, что я болен.
     -- Так он и поверит, -- вполголоса проговорил Шарип, отходя в сторону.
     Меж  тем  Карача-бек,  подскакав  к  стенам  городка,  обнаружил,   что
подъемный  мост  разрушен, а  ворота  наглухо закрыты.  И сразу  догадался о
причине подобных приготовлений. Разглядев притаившегося на  вышке охранника,
громко крикнул:
     -- Где почтенный Соуз-хан? Здоров ли он?
     -- Ой,  господин,  -- запричитал  тот --  наш хозяин  шибко болен.  Так
болен, что и принять никого не может.
     -- Пусть впустит  меня и я  облегчу его страдания. Скажи, что у  меня с
собой хорошее лекарство. Да пошевеливайся там!
     Охранник  кубарем  скатился по лестнице и  доложил укрывшемуся в  шатре
господину, что ханский визирь во что бы то ни стало желает видеть лично его.
     -- Видно, и умереть мне спокойно не дадут, -- заохал тот, тяжело дыша и
держась за живот. У него и впрямь начались сильнейшие боли в области пупка и
внутри так крутило кишки, будто там орудовала здоровенная мышь или змея.
     Держась рукой за пупок, вминая его внутрь, он тяжело вполз наверх башни
и крикнул:
     -- Мое почтение ханскому визирю! Как драгоценное здоровье нашего хана?
     --  Спасибо,  здоровье  его в полном  порядке. А ты,  говорят,  умирать
собрался? Не рано ли?
     -- Ой, плохо дело, очень плохо. Ни сидеть,  ни лежать не могу. Видно, и
впрямь умру скоро.
     --  Брось,  Соуз-хан,  брось  глупости говорить. Поживем еще  с  тобой.
Почему ты не впускаешь меня? Или у тебя заразная болезнь?
     -- Да кто его знает. Может и заразная, а может нет...
     --  Вели  открыть  ворота.  Я  постараюсь  помочь  тебе  и  хоть как-то
облегчить страдания.
     -- Не могу, почтеннейший.  Я еще вчера приказал  завалить  ворота  и не
открывать их никому.
     --  Тогда спускайся ко  мне. У  меня серьезный  разговор и  я не  желаю
перекрикиваться как двое глухих.
     -- Как  я могу спуститься?! -- всплеснул короткими ручками Соуз-хан. --
Разобьюсь!
     -- Пусть  хотя бы для меня  лестницу спустят. Скоро ночь наступит. Да и
поговорить надо. Давай лестницу!
     Соуз-хан  понял, что ему  не  отвязаться от назойливого  гостя, и велел
стражникам принести  лестницу, по которой Карача-бек  ловко вскарабкался  на
стену.
     -- Скажи своим нукерам, чтоб кто-нибудь стреножил мою лошадь. А то коль
она убежит, придется брать у тебя доброго коня.
     Карача-бек, проведенный в хозяйский шатер, заметил и сыновей Соуз-хана,
поклонившихся ему, но без приглашения отца не посмевших зайти следом.
     -- Что же наследников своих не зовешь? Им тоже не помешает послушать, о
чем старшие говорят.
     Соуз-хану не оставалось ничего другого, как кликнуть сыновей.
     -- Отчего  в поход с  царевичем  не пошли? --  спросил  их  Карача-бек,
осматривая плечистых здоровяков-братьев.
     -- Отец не пустил, -- наклонил голову Шарип.
     -- Мы просились, -- поддакнул младший.
     --  Успеют  еще,  навоюются,  --  с  неожиданной  твердостью  в  голосе
проговорил Соуз-хан. Похоже, что болезнь его  прошла и теперь, в присутствии
сыновей, он держался уверенно, как и подобает отцу и хозяину.
     -- Может, и так... Может быть, немало еще  всем нам повоевать придется.
Многое  зависит от  того, как поход Мухамед-Кула сложится. Если  удастся ему
остановить  русских,  на  том война  и  закончится.  А вот коль  они  дальше
поплывут... Тогда не знаю, как все повернется...
     -- Неужели  такая сила у русских, что  до самого Кашлыка дойти могут? А
ведь и мой городок рядом, рукой подать. Что же делать?
     -- Подожди  умирать раньше времени. Вон у тебя  какие сыновья! Разве не
защитят  отца?  А? --  спросил он  у  зардевшихся  румянцем  молодых  людей,
ловивших каждое слово их разговора.
     -- Мы сможем постоять за себя! -- привскочил Шарип.
     -- Я из лука утку влет сбиваю, -- подхватил Набут.
     --  Это  хорошо,  что вы такие храбрецы.  Только мне  хочется  о другом
поговорить,  -- охладил их пыл Карача-бек.  -- Знаете  ли  вы, что  ваш отец
происходит из очень древнего рода? А значит, и вы тоже. Ваши  предки были  в
родстве  с великими ханами,  которые  владели  едва  не  половиной сибирских
земель. Поэтому я  и  почитаю вашего отца  и  вожу с ним дружбу.  И вам надо
помнить об этом.
     -- Мы помним, помним... А как же...
     --  И  хорошо, что помните. Но  наш хан  Кучум не очень-то жалует людей
древнего и знатного рода. Он водит дружбу с теми, кто ничего не имеет и всем
обязан  лично  ему.  Пока он  у  власти,  вам  и  думать не стоит  о высоком
положении при ханском дворе.
     -- Это так, -- подал голос Соуз-хан. -- Не жалует он меня.
     --  А вы не думали, что  будет, если русские  вдруг да  прогонят нашего
хана?  Кому достанется  белый ханский войлок?  Кто  поставит свой  шатер  на
ханском холме?
     -- Так сами русские и сядут, -- простодушно ответил Шарип.
     --  Э-э-э... Ты  плохо  знаешь русских.  Они  не смогут управлять нами,
потому что не знают нашего языка, обычаев, другой веры, нежели мы.
     -- Значит, найдут кого-нибудь, -- предположил Набут.
     -- Вот именно. Кого-нибудь найдут, пригласят. Вы правильно меня поняли.
     Соуз-хан, до  которого  начал доходить  смысл  слов Карачи-бека,  хитро
сощурился и причмокнул толстыми губами.
     -- Надо бы тогда помочь этим русским. А? Как думает почтенный визирь?
     Я думаю, что ты правильно решил: отсидеться в городке и  поглядеть, как
дело  выгорит, куда  все обернется.  Сейчас рано принимать  чью-то  сторону.
Пусть все идет как идет.
     -- А где те ружья, что выковал тебе мастер, привезенный нами из Казани?
-- спросил Соуз-хан визиря.
     -- Они в надежном месте и ожидают своего часа. И лучше, чтобы ты совсем
забыл о них.
     -- Хорошо, хорошо... -- поспешно заверил его Соуз-хан. -- Ты же знаешь,
что я умею молчать.
     -- Да. Длинный язык часто укорачивает жизнь хозяину.  А  теперь, может,
вы меня угостите чем-нибудь?

        * * *

     Рыбак Назис  неспешно плыл  на новом челноке, поглядывая  на лежащий  в
носу  улов. Рыба,  отъевшаяся за лето,  была вялой, чуяла приближение скорой
зимы и держалась на глубине.  В сетку, которую он ставил  в  устье небольшой
речушки, попались пара  щук и один небольшой язь. Но и этого должно хватить,
чтоб сварить уху самому, накормить внуков.
     После того,  как  они с  новым  господином Сабанаком  ушли подальше  от
ханских  сборщиков  дани,  даругов,  нашли удобное для  жилья место,  прошло
немало времени. Их пока  никто не тревожил, мужчины повеселели, стали сытнее
питаться женщины  и дети.  И сам Назис надеялся  благополучно дожить остаток
дней в тишине и покое.
     -- Ишь,  как получается, --  разговаривал  по привычке  он сам с собой,
неторопливо взмахивая веслом  и направляя  лодку в  узкую протоку в  сторону
селения,  -- когда одному  человеку хорошо, то  другим плохо. Наш хан желает
много добра  накопить, с  нас шкурки  требует. Мы, значит, помирай, а шкурки
принеси. Разве  можно  так жить? Вот если встречу когда хана,  то скажу ему:
"Шибко жадный ты человек. Зачем нас обижаешь? Мы тебя не трогаем и ты нас не
трогай. Нужна  шкурка? Бери лук,  ставь ловушку, добудь  соболя. Почему  мой
внук должен тебе шкурку отдать? Нехорошо так..."
     Назис уже  собирался  повернуть  лодку  возле  развесистой  талины,  за
которой начиналась  протока,  как  вдруг,  скользнув взглядом  по  спокойной
речной глади,  заметил  вдали что-то необычное. Сощуря  слезящиеся глаза, он
напряг зрение и ему почудилось, будто белое облачко плывет прямо по воде.
     -- Тьфу, шайтан! -- ругнулся он. -- Что бы это могло быть?
     Сердце бешено застучало в груди, как  бывает  в преддверии опасности. А
старый  рыбак хорошо знал,  убедившись в  том за долгие годы жизни,  что все
новое,  необычное  извещает о  приближении беды. Он было хотел спрятаться  в
протоке, но любопытство взяло верх и,  уцепившись рукой за склоненную к воде
ветку тальника, подтянул лодку к берегу, стал ждать.
     А  облачко  все увеличивалось в размерах, и вскоре  он различил под ним
черные борта огромной  лодки, поверх которых поблескивали  в солнечных лучах
шлемы воинов. Назис онемел от увиденного, а вслед за первой  лодкой с белым,
похожим  издалека на  облачко, парусом,  различил  еще несколько.  Уже стали
слышны тихие всплески весел, равномерно вздымающихся и опускающихся  в воду.
Старому рыбаку прежде не приходилось  видеть ничего подобного  и он смотрел,
смотрел, не  отрывая  глаз от сказочного  зрелища.  Наконец, когда  передняя
лодка  почти  поравнялась  с  ним  и  даже  стали  видны  лица  гребцов,  он
спохватился и бросил ветку, с силой опустил весло в воду, чтоб  одним рывком
уйти  в  протоку.  Но  то ли от  испуга,  то ли  не  рассчитав силы, гребнул
чересчур сильно и лодочка зачерпнула бортом воду.  Назис  перекинул весло на
другую сторону, спеша выправить ее, но раздался громкий звук, словно лопнула
льдина на весенней реке, он от испуга дернулся и сам не понял как очутился в
воде. Под ногами была отмель. Весь мокрый  Назис  вскочил, поймал долбленку,
глянул на огромную лодку, повернувшуюся к нему, и понял по легкому дымку над
водой, что стреляли  оттуда.  Быстро подтащив  лодку к  берегу, Назис спешно
рванулся к густым кустам, в изобилии покрывавшим низменный берег. Пробежав с
десяток шагов, вспомнил об  оставленном  улове, сетке и бросился обратно. Но
когда  он продравшись сквозь  заросли  вышел  на берег, то  увидел бородатых
воинов  в кольчугах и  шлемах, с саблями в руках, осматривавших его  лодку и
весело улыбавшихся.
     -- Не смейте трогать ее! -- закричал, не помня себя, Назис и  кинулся с
поднятыми кулаками  на  незнакомцев. Те недоумевая шагнули назад, а  один из
них спросил на родном языке старика:
     -- Почему бежал? Выстрела испугался? Так мы в воздух бахнули, знак тебе
подали.
     -- Знак, говоришь? -- наступал на толмача старик.  -- Я вот сейчас тебе
такой знак подам, что долго помнить будешь, -- и он, наклонившись, схватил с
земли  обломанную  ветку  и  с  размаха перепоясал растерявшегося воина  под
дружный смех товарищей.
     --  Ты  чего  делаешь, старик?!  --  закричал тот не столько  от  боли,
сколько от удивления.  -- Я что ли стрелял? Вон пушкарь в струге сидит с ним
и разбирайся.
     -- И  ему достанется, коль будет еще  старых людей пужать до смерти, --
погрозил в  сторону струга кулаком Назис.  --  Чтоб  меня, Назиса,  которого
здесь   каждый  карась  знает,  пугали?!  Не  спущу!  --  но  постепенно  он
успокоился,  подобрал  улов, оставленный на берегу, и неожиданно поднес  его
обиженному толмачу.  --  Держи  подарок  от  старого Назиса,  коль зря  тебя
стеганул.
     --  Да ладно, -- еще  больше смутился тот. --  Сами рыбу ловим. Хорошая
тут у вас рыба.
     --  Так то сами, а то подарок.  Есть разница? рыбы лучше нашей нигде не
сыскать.
     --  Эй, что у вас там?  -- крикнули с большого  струга, который подошел
поближе к берегу. -- Почему остановка?
     -- Да вот, атаман, рыбу нам подарили. Отблагодарить бы старого человека
надо, да не знаем, чем...
     -- Подарите  ему топор, коль запасной  есть,  --  прокричал все тот  же
властный  голос.  --  Да возьмите  рыбака  с собой,  узнайте, какие  селения
впереди.
     Старому Назису показалось,  что он где-то уже слышал этот голос.  Когда
же ему предложили проплыть с ними, то наотрез отказался.
     -- Домой надо, -- замотал он головой, -- а то хватятся, искать пойдут.
     -- На, старик, возьми подарок от нас, как атаман велел, -- протянул ему
один из казаков насаженный на длинное топорище остро наточенный топор.
     --  Это мне? -- растерялся Назис. -- Вы будто бы знали, что мой  совсем
плохой стал. Век помнить буду. Очень хороший топор. Ну, коли так, то  покажу
вам малость,  куда  плыть.  Только лодку мою к своей привяжите, чтоб было на
чем вернуться.
     Когда  Назис  подплыл  к стругу  атамана,  перебрался в него,  то он  с
интересом  стал рассматривать сидящих  на широких лавках  гребцов, с улыбкой
поглядывающих  на  него.  Глянул  на  чернобородого  крепкого  атамана,  что
расположился на корме.
     -- А я тебя раньше нигде не встречал? -- спросил он его.
     -- Не знаю, не знаю. Может, и встречал. В жизни всякое бывает.
     -- Куда плывете?
     -- К хану вашему  в гости, -- крикнул рыжий с конопатым лицом казак. --
Говорят, жен больно много у вашего хана, а он старый, не справляется. Вот мы
и подсобим малость. -- Остальные казаки весело засмеялись.
     -- Наш хан  большой  человек, --  почесал  за ухом Назис, --  ему и жен
положено много иметь. А уж справляется он с ними или нет, то его дело.
     -- Как зовут тебя, рыбак? -- спросил атаман.
     -- Назисом меня зовут. А тебя как?
     -- Меня Ермаком кличут.
     -- Нет, не слыхал. Так неужто вы и впрямь в Кашлык собрались?
     -- За сколько дней мы доплывем туда?
     --  Не  знаю, как ваши лодки идут, но  я на своем челноке за два  дня с
роздыхом, с ночевкой добираюсь.
     -- Воинов вокруг не видно?
     -- Откуда им тут взяться. Они подле Кашлыка все стоят. А сюда, в глушь,
и не суются.
     -- Какое ближайшее селение будет?
     -- Да вот на этом берегу  за  поворотом Бабасаны  и будут. Только людей
там  почти  не  осталось. Хан всех  таким  ясаком  обложил, что поразбегался
народ.
     -- А на другой стороне кто  есть? -- выспрашивал рыбака атаман меж тем,
как гребцы с силой налегали на весла, и струг ходко шел вниз по течению.
     -- Там владения  прежнего хана Едигира  были. Любил он там охотиться на
медведей. А как он сгинул, то Кучум все отдал  своему человеку  во владения.
Карача-бек его зовут.
     -- И что же он? Тоже охотится? Верно, всех медведей повывел...
     -- Куда ему!  --  скривился Назис. --  Хромой. Какой с него охотник. Он
там кузницу тайную сделал.  Сам я не бывал на ней, а люди говаривали,  будто
такие как у вас  ружья делают.  -- Старик показал на  пищали, прислоненные к
бортам струга.
     -- Интересные вещи ты рассказываешь. Спасибо тебе.
     -- А вон и сами  Бабасаны  уже  виднеются! Вон  они,  -- ткнул  корявым
пальцем в сторону берега Назис.
     -- Всадников видим на холме! -- крикнули с караульного струга.
     -- Сколько их? -- встрепенулся атаман.
     -- Много... Не сосчитать... Сотни две, точно... Может, поболе...
     -- Табань! -- приказал атаман. Ну  Назис, спасибо тебе  и перебирайся в
свою  долбленку. Прими от меня мешочек  с  солью, да крупы чуть.  Кто  у вас
главный в селении?
     -- Князь Сабанак.
     -- Сабанак, говоришь? Передай ему, чтоб шел к нам на службу. Нам  нужны
люди. А сейчас прощай. Горячее дело начнется. Лучше плыть  тебе восвояси. Не
поминай лихом.
     Когда Назис  отплыл  от  казачьих  стругов,  то  он  увидел,  как  они,
развернувшись,  выстроились полукругом вдоль  берега  и  медленно  пошли  на
сближение с группой всадников на холме.



     <b>ЧЭНЧУ</b>*

     Сотни Мухамед-Кула ходко шли на рысях вдоль русла, несшего им навстречу
мутные воды Тобола. Река словно предвидела скорое наступление холодов, спеша
соединиться с бескрайними просторами  великого океана и, отдав себя всю  без
остатка,  отдохнуть  там  под  вечным  ледяным  покровом  незыблемого  льда.
Мухамед-Кул вглядывался  в  тревожные, бьющиеся о  глинистый  берег  потоки,
выворачивающие корневища  кустов  и деревьев,  срывающих с них  тонкую кору,
листья, и ему казалось, будто река стремится быстрее убежать с  земель,  где
вскоре  начнутся  бои. Тяжелые  мрачные тучи  опускались  все ниже к  земле,
сжимая пространство, делая воздух  мягким и липким, вяжущим движения.  Время
замедлялось, увядало, сковывало бег коней и ход человеческой мысли.
     Глянув  на  медленно  едущих нукеров,  словно прорывающих  застоявшийся
сырой  воздух,  Мухамед-Кул  подумал, что  природа не  желает пропускать  их
навстречу  ждущей где-то за  поворотом реки смерти. Грусть застыла на каждом
листочке,  на  склоненной  к воде  веточке,  и  даже набухшая  мягкая  земля
удерживала  конские  копыта,  не  пускала   их.  Да  и   сами  кони  пугливо
вздрагивали,  не  слушались  повода,  шли  вразнобой,  переходя  с  рыси  на
медленный   шаг.  Нукеры  злились,  настегивая   и   пришпоривая   их,  сыпя
ругательствами, их раздражение передавалось  сотникам, мрачно  поглядывающим
на Мухамед-Кулу.
     Несколько раз высылали передовой отряд, который  уходил  далеко вперед,
возвращался. Недоуменно кривились губы разведчиков, не нашедших врага. Воины
плохо представляли, как  они смогут  задержать плывущие по реке лодки, и это
непонимание, неопределенность еще более угнетающе действовала на всех.
     Мухамед-Кул  приготовился,  если  они она  следующий день не  обнаружат
врага, повернуть обратно  в Кашлык, а там пусть хан  сам решает, где  искать
причудившихся ему  казаков. Мухамед-Кул так до  конца и не  поверил  Кучуму,
когда тот отправил его остановить русские  отряды, неожиданно появившиеся на
глухих сибирских реках. Откуда им тут взяться? Может, это все хитрая уловка,
чтоб заманить его куда-нибудь и там расправиться? Если  угроза столь велика,
то почему Кучум сам не вышел им навстречу? Нет,  что-то здесь  не так, и чем
дальше, тем чаще поминал он Кучума недобрым словом.
     --  Не   нравится  мне  все  это,  --  просипел  простуженным   голосом
постаревший за последние годы, но столь  же преданный ему Янбакты. -- Хан не
сказал, где мы должны встретить русских?
     -- Если бы сказал, то ты бы первый знал об этом, -- раздраженно ответил
Мухамед-Кул.
     -- Почему он не отправил с нами никого из своих сыновей?
     -- Как не отправил? Отправил...
     -- Но где они?
     -- Им приказано держаться  сзади.  Охранять нас неизвестно от кого,  --
презрительно ткнул нагайкой за спину Мухамед-Кул.
     --  Понятно...  -- отозвался старый  сотник.  -- В  случае  победы  они
окажутся рядом, а при неудаче свалят все на нас.
     -- Видимо, так. А что это за селение впереди?
     -- Не узнал? Бабасаны. Может, тут и заночуем?
     -- Можно. Тихое место...
     --  Лодки! Лодки  плывут! -- вдруг донеслось  до них.  И  точно.  Из-за
поворота один  за  другим выплывали казачьи  струги, низко  проседая черными
просмоленными  бортами с упругими  прямоугольными парусами над ними.  Дружно
вздымались длинные весла, и в их движениях таились скрытая сила и угроза.
     Видно,   их  заметили  со  стругов,   потому  что  они  замедлили  ход,
развернулись, медленно стали подгребать к речной отмели.
     -- Что будем делать?  -- спросил Янбакты.  --  Ждать,  когда выйдут  на
берег? Или нападем сразу?
     -- Они могут  уйти  на другой берег. Подождем.  К тому же темнеет. Кони
устали. Подождем до утра.
     Янбакты  поскакал  вперед,  чтоб  передать  нукерам  приказ  укрыться в
ближайшем леске  и ждать до утра.  Не выпустив ни одной стрелы, воины отошли
за мелководную речку, где расседлали коней, выставили дозоры.
     Ночь прошла спокойно. Мухамед-Кул более всего беспокоился, что утром не
застанет казаков на месте, и они уплывут дальше, не  приняв боя. Но судя  по
доносившемуся с реки шуму, те и  не  думали уходить. Там слышались негромкие
разговоры, бряцание металла, плеск воды.
     "Верно, они приняли нас за  небольшой отряд,  который  тут  же скрылся.
Теперь  они  беззаботно устраивают лагерь, и утром мы застанем их врасплох",
-- думал, лежа на толстой попоне,  Мухамед-Кул. Ему не спалось. Он с Янбакты
несколько  раз  переправлялся  через речку  и  тихо  подбирался к  казачьему
лагерю,  стараясь  по  шуму  определить,  чем  те  заняты.  Там  не   спали,
переговаривались  громко, почти не  таясь.  Значит,  они  чувствуют  себя  в
безопасности и не готовы к нападению. Шум в казачьем лагере смолк лишь перед
самым рассветом, и Мухамед-Кул,  решив,  что  они крепко заснули, дал сигнал
сотням к выступлению.
     Сотню Дусая он поставил справа  от себя. Вдоль речушки по левому берегу
должна  была ударить  сотня  Айдара. По центру  выстроил две сотни Кутугая и
Шигали-хана. Пристегнув  под  подбородком ремешок шлема,  медленно вынул  из
ножен  саблю,  тронул коня.  Выехали на  опушку  леса  и в утренних сумерках
разглядели видневшиеся вдоль берега Тобола  покатые днища  казачьих стругов.
Рядом вились  дымки костров  и чуть в стороне белели полотнища  сохнувших на
шестах парусов.  Еще он заметил свежие холмики сырой земли, тянувшиеся вдоль
берега. До казачьего лагеря было не больше  пяти сотен шагов. Ровно столько,
чтоб разогнать застоявшихся за ночь коней и  перемахнуть через пойменный луг
с небольшими кочками.  Мухамед-Кул взмахнул  саблей  и  пустил коня  вскачь,
увлекая за собой сотни.  Нукеры, подбадривая один другого, дико завизжали и,
нахлестывая коней,  понеслись  лавой с невысокого пригорка  вниз к  реке все
ближе и ближе к чернеющим смоляными боками стругам.
     ...Когда  Ермак увидел со струга стоявших на  берегу  всадников, то  он
чутьем  безошибочно  угадал,  что  то  лишь  малая  часть  большого  отряда,
направленного Кучумом для  встречи с ним. Конники же, впервые столкнувшись с
речной ратью, поспешно ушли с  берега  и, верно,  укрылись в лесу дожидаться
там следующего дня.
     Кликнув  Ивана Кольцо  и  Матвея  Мещеряка, чтоб перебрались к нему  на
струг, он спросил их негромко:
     -- Бой принимать станем? Или двинем дальше до самого Кашлыка?
     -- На кой они  нам  тут нужны? Чего  вырешим? -- тряхнул чубом  Кольцо.
Зато Мещеряк,  растирая меж  пальцами прихваченный  где-то  сухарь  и  кидая
крошки в рот, высказался иначе.
     -- На  кой ни на кой,  а  проверить  их  надо.  Будут  справно  биться,
завсегда водой уйдем. А побегут -- и нам первая победа запишется.
     --  А ты, атаман,  сам как думаешь? --  Кольцо, бывший  и  при  Барбоше
всегда не первым, но вторым,  и тут  не  желал выпячиваться,  настаивать  на
своем. У  Ермака давно сложилось впечатление,  что и  в поход он  пошел, что
называется,  со всем  миром, вслед за друзьями. Позвали  бы  на Каспий, тоже
согласился. Ему  было все равно, где и  с кем воевать, лишь бы не сидеть  на
месте. У Мещеряка же  чувствовалось извечное мужицкое стремление к правде, к
спору, желание взять верх. Он недолюбливал ловкого и верткого Кольцо, хоть и
не проявлял свое отношение в открытую.
     -- Ладно, --  хлопнул кулаком по борту Ермак, -- будем грести к берегу.
Надобно  проверить, кого по  наши души направили. Не мы им, а они нам силами
помериться предложили.
     -- Верно говоришь, -- поддержал его Мещеряк.
     -- Твоя воля, атаман, -- пожал острыми плечами Иван Кольцо.
     Татарские  конники  убрались  в  глубь  леса,  едва казаки  причалили к
берегу. Начало смеркаться, и, верно, они решили дождаться утра. Ермак тут же
велел  есаулам  в полутораста  шагах от  воды вырыть глубокие рвы,  как  это
делалось на ливонской  войне, когда пешие  воины ждали  нападения конницы. А
потом,  чуть  подумав,  велел  вытаскивать  струги и,  повернув их  бортами,
укрепить впереди  рвов, чтоб удобнее было  укрыться от стрел и копий. Чуть в
стороне натянули паруса,  укрыли  под  ними бочонки с  порохом, припасы, а в
случае  чего  могли  разместить  там и раненых. По краям укрепленного лагеря
расставили  пушечки, снятые со  стругов,  подсыпав  под  них побольше земли,
получилось   некое  подобие  холма,  с  которого   хорошо  было   выцеливать
противника.
     Приготовления  закончили  лишь к  утру. Ермак несколько раз направлял в
сторону леса Гришку Ясыря, чтоб разведал на месте ли конники, не ушли ли под
покровом ночи.
     -- Дрыхнут,  --  сообщал тот, возвращаясь.  --  Эх, вдарить  бы по  ним
сейчас,  атаман,  --  мечтательно  предлагал  он,  чуть  подмигивая  Ермаку,
сидевшему у небольшого костерка.
     -- Успеешь еще,  вдаришь. Утра только дождись,  а то  в лесу и без глаз
остаться можешь. Как думаешь, сколько их там?
     -- Сотни три, а то и поболе. Как разобрать...
     -- Ладно, завтра увидим.
     Казаки только задремали, прислонившись прямо к кучам земли,  забравшись
в  поваленные, наклоненные на  бок струги, как  ударил  походный  барабан  и
чей-то испуганный голос закричал:
     --  Скачут! Скачут!  Конники на нас  скачут!  Пока  казаки  вскакивали,
продирали  глаза, хватали пищали, высекали  огонь, татарская  конница прошла
половину луга. Земля чуть подрагивала от дружного топота, будто где-то рядом
собралась   гроза   и  раскаты   грома  катились  по  воздуху,  предупреждая
зазевавшихся в поле людей  о близости ливня.  Но  вслед за этим все нарастал
режущий ухо визг летящих с поднятыми саблями всадников.
     -- Готовьсь! Целься  ниже! Стреляй  в коней! --  закричал что было силы
Ермак, перекрывая многоголосый визг  и  конское ржание. Он стоял возле одной
из пушек, ближе к устью речки, откуда  можно было  ожидать прорыва  основной
массы всадников, когда их завернут от центра.
     Раздались первые выстрелы, потом еще и еще -- и пошло щелкать, хлопать,
потрескивать, похрустывать... И визг скачущих тут  же сменился воем раненых,
криками ужаса, когда упавший  на  землю человек попадает под копыта скачущих
сзади лошадей и гибнет медленной, мучительной смертью.
     Едва дым слегка развеялся, то казаки увидели, что первый ряд нападающих
был смят, на  земле билось  с  полсотни  коней и столько  же  воинов ползли,
корчились,  стонали,  тянули руки к своим.  Остальные,  круто развернувшись,
ушли  резко в сторону, пытаясь найти  слабину в  казачьей обороне,  но всюду
встречали вспышки выстрелов, взлетающие вверх клубы пищальных дымков.
     В  ту  сторону, где  стоял  во  весь рост  Ермак,  неслось  десятка три
всадников, выставя вперед длинные копья, упрятав головы в гривы коней.
     -- Пали! -- крикнул он пушкарю Ивашке  Лукьянову, что прибился к ним от
строгановских городков. Пушечка подпрыгнула и так бухнула, что заложило уши.
Ермак  спрыгнул с вала, держа саблю  наготове. Но  когда  дым рассеялся,  то
увидел, что всадники,  не  доскакав  до них,  повернули  обратно, напуганные
громовым  пушечным раскатом.  Он взобрался  вновь на земляной  холм, оглядел
подступы к  лагерю.  Пока  еще ни один  из  нападавших  не сумел даже близко
подобраться к  перевернутым  стругам.  Прикинув, как  бы  он поступил  на их
месте,  Ермак  подумал,  что они  или отойдут назад и дадут казакам спокойно
уйти, или  начнут издали осыпать  их  стрелами,  а потом  попытаются все  же
наскочить, выявив наиболее уязвимые места в обороне.
     --  Приготовить щиты! -- прокричал  он,  и казаки выставили перед собой
связанные  ночью  из  гибких  таловых  прутьев  большие  щиты.  Настал самый
решительный момент боя.
     Мухамед-Кул вернулся обратно на  пригорок и едва смог разжать стиснутые
на  сабельной  рукояти пальцы. Его  трясло  от  бешенства и  стыда, что  так
неудачно начал бой, понадеявшись на беспечность казаков.
     -- Нечестивые  псы! -- скрипел он зубами. -- Укрылись за своими лодками
и не пожелали встретиться в честной схватке! Но ничего, я выкурю вас, хитрых
лисиц!
     К нему подскакал  слегка задетый пулей в  щеку Айдар, сверкая  налитыми
злобой  глазами. Его сотня не смогла из-за топи  подле реки подойти близко к
казачьим  укреплениям  и почти не  понесла  жертв.  Но это только  распалило
нетерпеливого Айдара и сейчас он, крутя в руке длинную плеть, кричал прямо в
лицо Мухамед-Куле:
     -- Почему ты не  пустил вперед лучников?! Почему?! Они бы  не дали им и
носа высунуть, а так скольких нукеров мы уже потеряли!
     -- Не горячись.  Бой  не окончен. Сейчас пойдут стрелки. А  ты готовься
кинуться  вслед за ними. Может  быть, всем не удастся прорваться, то хотя бы
половина прорвалась через их проклятые лодки, достала их саблями...
     -- Были бы  у  нас  лодки,  --  вздохнул  сзади Янбакты,  -- мы  бы  им
показали...
     --  Где я возьму  тебе лодки? -- огрызнулся  Мухамед-Кул. -- Нет у меня
лодок! Так будем биться.
     -- А если вплавь попробовать? -- предложил подъехавший к ним Дусай.
     -- Не смеши! Перебьют как уток, -- отмахнулся Айдар.
     -- Выдвигайте вперед лучших стрелков, -- приказал Мухамед-Кул. -- Пусть
скачут не прямо в лоб, а вдоль их  лагеря. Так в них будет труднее попасть и
они смогут ближе подобраться к русским.
     -- Кони  боятся их выстрелов, -- словно оправдываясь, высказался Дусай.
-- Уши им что ли позатыкать?
     -- А ведь правильно говоришь, -- впервые за утро улыбнулся Мухамед-Кул.
-- Я и сам подумал, что если бы кони не  пугались, то мы добрались  бы до их
укреплений, -- кивнул он на русский лагерь.
     -- Ладно,  попробуем,  --  согласились  Айдар и Дусай и поехали к своим
сотням.
     -- А тебе нечего соваться в  пекло, --  удержал  Мухамед-Кула преданный
Янбакты. -- Коль убьют, то кто боем управлять станет...
     -- Сам  знаю,  -- дернулся  тот, но  коня придержал и стал наблюдать  с
пригорка, как разворачиваются события.
     Айдар  долго что-то втолковывал  своим нукерам. Вот они  стали вырывать
клочья подкладки из своих халатов, затыкать уши лошадям.  То же самое делали
воины  Дусая. Затем  Айдар  отделил  полсотни  стрелков и  пустил  их  вдоль
казачьих  укреплений.  Те словно вихрь пронеслись вдоль берега, выпустив  по
нескольку  стрел.  Прогремели  запоздалые  выстрелы,  но  лишь  одна  лошадь
споткнулась на полном скаку и упала,  перевернувшись через голову. Остальные
благополучно достигли  кромки леса.  Тут  же другая полусотня  повторила  их
маневр, осыпав казаков стрелами, и так же без потерь взлетела на пригорок.
     -- Ну как? -- спросил радостный Айдар. -- Сейчас мы им покажем!
     -- Хорошо, --  согласился Мухамед-Кул,  --  но надо!  навалиться на них
всеми силами, пока они перезаряжают свои ружья.
     -- Так и поступим, -- согласился Айдар, уже спускаясь с пригорка.
     Раз за разом скакали стрелки вдоль казачьих перевернутых стругов, слали
стрелы, уходили в  сторону и возвращались опять. А потом,  когда на какое-то
время  стихли  ружейные  выстрелы и  казаки,  укрываясь  от  стрел, присели,
спрятавшись за стругами или спрыгнув в ров,  то вся татарская конница единым
потоком хлынула на  них. Кони уже  не  так пугались  выстрелов и  первый ряд
легко  перемахнул через невысокие борта  стругов,  оказался  позади казаков.
Началась рукопашная сеча.
     Прямо  перед Ермаком проскочили несколько  всадников, чуть не смяв его.
Но он  отскочил в сторону и  дернул за  собой  пушкаря Ивашку  Лукьянова, не
успевшего перезарядить пушку. Тот схватил лежавший на земле топор на длинной
рукояти  и рубанул  по морде  ближайшего коня: Тот  завалился  на  колени, а
всадник,  падая,  успел  зацепить  саблей Ивашку  по  плечу, но  тут  же был
проткнув копьем набежавшего сзади казака. Ермак  в это  время успел вышибить
из  седла  тяжелой секирой  двух молодых нукеров, что  не успели  развернуть
застрявших в  береговой жиже коней.  Оба  лежали с раскроенными черепами  на
узкой песчаной полосе, не выпуская сабель из рук.
     Рядом с  атаманом  оказался  Черкас  Александров, который  как и раньше
бился с двумя саблями в руках.
     -- Лихо ты их, -- крикнул он и рубанул по боку перескочившего через ров
круглолицего татарина, подставив саблю в левой руке под его клинок.
     -- Да  и  у  тебя,  вроде, не  худо  получается,  --  отозвался  Ермак,
приглядываясь, как идет дело у остальных.
     Снова ударили пищали и развернули мчащихся на них всадников. С теми же,
кто успел  прорваться,  легко  расправлялись  копьями,  сбрасывали с  коней,
рубили  саблями  топорами и  добивали  ружейными  прикладами. Татары, словно
поняв  бесполезность  своих попыток, откатились  обратно  к лесу, сбились  в
кучу, что-то обсуждая.
     --  Больше  не  сунутся!  --  самодовольно  поднял  обе  сабли   Черкас
Александров. -- Показали мы им!
     --  Помолчал бы...  --  махнул  рукой на  него Ермак.  --  Лучше  сходи
посчитай, сколько раненых, есть ли убитые.
     Того не  смутил  окрик  атамана и он пошел  вдоль лагеря, похлопывая  с
радостной улыбкой  казаков  по  плечам, справляясь, не ранен ли  кто.  Таких
оказалось  полдюжины.  Убитых двое.  Одного  зарубили в  рукопашном  бою,  а
второму стрела  угодила точнехонько в горло.  Зато татар  убитых  и  раненых
насчитали три десятка.
     Когда   Мухамед-Кул  отдал  сотникам  приказ  оставить  попытки  взятия
казачьего лагеря,  поняв, что  это  ни к  чему  не приведет,  ему доложили о
подходе ханских сыновей  со своими нукерами. Ишим и Алтанай, словно они были
башлыками  над сотнями, потребовали  повторить нападение на другой день. Они
даже  не  желали  слушать  возражений Мухамед-Кулы,  а лишь  повторяли:  "Мы
загоним их  в реку! Мы не желаем возвращаться  обратно  с позором!" Но и  на
другой  день вышло то  же самое.  Казаки укрывались от  стрел  за  стругами,
расстреливали в упор  подскакавших близко к  ним  всадников, смело принимали
рукопашный бой. Под Алтанаем убили коня, и он разбился при  падении, а Ишима
ранили в  ногу.  Лишь тогда они перестали настаивать на своем, и Мухамед-Кул
приказал нести  их на носилках обратно в Кашлык. Царевичи были горды хотя бы
тем, что участвовали в бою и не выказали себя трусами.
     На  другой  день Мухамед-Кул  послал своего сотника для  переговоров  с
казаками, чтоб  им разрешили подобрать  убитых нукеров. Те согласились --  и
вскоре  тела погибших  опустили  в  большую  могилу  на  опушке  леса. Почти
одновременно  ушли обратно в  Кашлык  сотни  Мухамед-Кулы  и  вслед за  ними
отплыли казачьи струги, направляясь туда же.



        ПОЗНАНИЕ ПЕЧАЛИ

     Кучум  выслушал сообщение о  неудаче своего племянника внешне  довольно
спокойно, но Мухамед-Кул заметил, как дрогнули губы хана, сжались до белизны
пальцы рук Бывшие тут же царевичи Ишим и Алтанай тихо добавили:
     -- Никак их не взять.
     --  Силы  у нас мало. Надо  большое войско собирать... Кучум, ничего не
ответив, лишь  насмешливо  глянул на  них  и  ушел  к  себе  в  шатер, велел
разыскать Карачу-бека. Когда тот пришел, то резко спросил:
     -- Сколько тебе понадобится времени, чтоб собрать большое войско?
     Визирь, которому даже не  предложили сесть, дернул по  привычке плечом,
задумчиво ответил:
     -- Это зависит от того, какое войско нужно собрать.
     -- Большое войско! Я должен  раздавить этих  русских и всех до  единого
утопить в реке.
     -- Какой срок дает мне хан?
     --  Спроси лучше у  них. Все  зависит от  того, как быстро они окажутся
здесь, под Кашлыком.
     -- Думаю, не раньше, чем через десять дней.
     -- Они тебе об этом сами сказали?
     -- Я вижу, хан желает обидеть меня. Чем я заслужил подобное  обращение?
Не  я ли думаю  о  сборе  ясака?  Не  я ли даю  добрые советы хану? И  какую
благодарность имею  за  все? --  Карача-бек  надул  тонкие губы  и  было  не
понятно,  обиделся  ли он на  самом деле,  или же лишь показывает, насколько
неприятны  ему  ханские  слова.  Но  Кучум  счел  за лучшее  переменить тему
разговора.
     --  Попробуй отправить гонцов к царевичу Алею.  Надо ему сообщить,  что
враг пришел сюда, под самые стены Кашлыка.
     --  Сделаю, мой хан. Только  не верю, что гонцы сумеют быстро  отыскать
его. Судя по всему, он далеко ушел и будет не раньше весны.
     --  Все равно, отправь  гонцов... Дорог  каждый день. С ним наши лучшие
нукеры.
     -- Хорошо. А что скажет хан,  если  попробовать подкупить  казаков? Мне
кажется, они согласятся.
     -- И что ты хочешь предложить им? Весь ясак, собранный за прошлую зиму,
давно потрачен. С нукерами, ушедшими с Алеем, надо было чем-то расплатиться,
вооружить их. Об этом тебе известно не хуже моего.
     --  Но  совсем  не  обязательно  давать  казакам  выкуп  сразу.  Начнем
переговоры, поторгуемся... На  это потребуется  время. А  вчера уже пролетал
первый снежок.  На реке  забереги. Через  десять дней, может  случиться,  их
лодки вмерзнут в лед -- и мы возьмем их голыми руками.
     --  Тебя  послушать,  так  все ровно и гладко выходит.  Пробуй.  Может,
получится.  Но главное, собери князей. Пусть каждый ведет с собой всех своих
нукеров, включая охрану.
     -- Кто будет башлыком?
     -- Мой племянник. Он уже знает повадки русских. Пусть встретит их и сам
выберет место поудачнее.
     -- Здесь? Возле Кашлыка?  -- Карача-бек напрягся. -- Тогда нужно увести
из городка женщин и детей...
     -- Успеем еще. А где твои старшие сыновья?
     --  В моем улусе, -- визирь  тяжело вздохнул и, чуть помолчав, добавил.
-- Русские могут быть там уже сегодня.
     -- Что  ж...  На  все  воля Аллаха.  Нам  всем нужно  быть  готовыми  к
испытаниям и  потерям.  Сердце подсказывает  мне, что  нынешняя  зима  будет
тяжелой.
     Карача-бек  повернулся,  чтоб  уйти,  но   был  остановлен  неожиданным
вопросом:
     -- А где те ружья, что изготовил кузнец, привезенный тобой?
     -- В моем городке...
     -- Плохо, -- Кучум вздохнул и махнул рукой, отпуская визиря, -- нукеров
не успеть научить обращаться с ними.
     Сабанак, узнав от старого Назиса о  плывущих  по  реке  казачьих судах,
долго не мог принять какое-то решение.  С  одной стороны, он понимал, что не
на праздник приплыли  они сюда. Но выступить против них  совместно с Кучумом
он   не  мог.   Вспомнились   те  несколько   лет,  которые  он  в  качестве
заложника-аманата  прожил в  Москве.  Его там не  били,  не пытали, исправно
кормили и многие русские  девушки  поглядывали в его сторону с  надеждой,  и
пожелай  он  принять их веру, то и замуж бы какая пошла.  Однако,  пленный и
думает, и видит все иначе, нежели вольный человек. Ему тогда хотелось одного
-- свободы... И вот теперь  он свободен, никому не подвластен. Но ради  чего
живет  в глухом лесу,  в  окружении  нескольких  десятков  убогих  рыбаков и
охотников, которым самим есть нечего. Ради этого он пришел в далекую Сибирь,
лил кровь, тонул, мерз у зимних костров?
     Но  и  пойти  с  русскими  против своих он не мог. Оставалось сидеть  и
ждать, чем закончится сражение между русскими и ханскими воинами...
     Утром следующего дня он и все  жители селения настороженно вслушивались
в далекие  ружейные  залпы,  долетавшие до  них  через  реку.  Старый Назис,
подставив ладонь к уху, загибал пальцы другой руки, пытаясь сосчитать  число
выстрелов. Но вскоре у него были  загнуты все  пальцы, он безнадежно  махнул
рукой:
     --  Шибко  палят!  Видать, крепко  бьются...  Как думаешь,  князь,  чья
возьмет?
     -- А  тебе  не  все  ли  равно?  --  спросил  старика  Тузган, стоявший
неподалеку. -- Нам от этого ни лучше, ни хуже не станет.
     --  Да  нет...  -- вступился за растерявшегося  рыбака  Сахат.  -- Есть
разница. Русские как пришли, так и обратно уйдут. Жить здесь не будут. Зато,
если наш хан  победит, то он нам спуску не даст. Ясаком  таким  обложит, что
хоть дочерей своих продай, а все одно не расплатишься.
     -- Ты об этом откуда знаешь? -- усомнился лохмач Тузган.
     -- А вот и знаю. Старые люди рассказывали. И раньше такое бывало, когда
князья или ханы  меж собой дрались. Тот, кто побеждал, всегда  ясак  большой
заставлял платить.
     --  Верно говоришь, -- согласился Сабанак, стоявший в общей толпе селян
и мало чем выделявшийся среди них. -- Расходы на войну большие, их покрывать
чем-то  надо.  Только  сомневаюсь  я,  будто  бы русские  уйдут  отсюда.  Ни
сегодня-завтра река встанет и примерзнут к берегу их лодки. Нет им  обратной
дороги.
     -- Ну, зимой-то на них навалится хан Кучум. Голодом заморит, -- покачал
головой старый Назис. --  Я вот чего понять  не могу. Башлык ихний, которого
Ермаком  зовут, больно  знаком  мне.  Глаза  уже худо  видят,  не  могу лица
разобрать, а по голосу слышу -- знакомый...
     --  Верно, вместе одного осетра делили:  тебе хвост, а  ему голова,  --
захохотал Тузган, встряхивая прядями длинных волос.
     --  Может,  ты  и  правду  говоришь, -- не обиделся старик, -- я, когда
молодым был, то много кого повидал. Хана Едигира от смерти спас...
     -- Про кого ты говоришь? -- переспросил Сабанак.
     --  Да  про хана нашего  ранешного, про  Едигира. Когда он ранен был, и
лишь одна  женщина за ним  приглядывала.  Так  вот  голос русского башлыка в
точности как у покойного хана...
     -- А откуда тебе известно, что он умер?
     -- Люди  говорят. Убитый он. Разве нынешний хан не лишил  бы его жизни,
коль узнал о том.
     --  Похож, говоришь...  А не переправишь  ли  ты  меня старый рыбак, на
своей лодке к Бабасанам?
     -- Так ведь там бой идет?! -- удивился Назис.
     -- Ничего... Не в первый раз. Готовь лодку, -- оживился вдруг Сабанак и
отправился к себе в землянку за оружием.

        * * *

     Казаки издали заметили одинокую долбленку, направляющуюся к ним.
     -- Кого там несет нелегкая? -- заворчал Богдан Брязга.
     -- Сейчас узнаем,  --  успокоил его  Яков Михайлов.  Лодчонка  подплыла
вплотную к лагерю и из нее приветливо замахал шапкой старый Назис.
     -- Кончили воевать? -- спросил он беззаботно.
     -- А  тебе что за дело? -- повел пищалью в его сторону  Брязга.  -- Кто
это с тобой? -- указал он на сидящего Сабанака.
     -- Наш князь будет. Захотел с вашим атаманом повидаться.
     -- Не до него сейчас атаману.
     --  Проведите  меня  к  нему, а  я  уж  сам  поговорю,  -- на  довольно
правильном русском языке заявил Сабанак, держа руку на рукояти сабли.
     -- Ишь, чего захотел, -- Брязга наставил ствол пищали ему в грудь. -- А
вдруг ты тать какой? Смерти хочешь нашему атаману...
     -- Скажи  атаману, что  он  мне нужен.  Быстро  скажи,  -- твердо  и  с
расстановками произнес Сабанак.
     -- Ну  надо же... Атаман ему понадобился... Откудова ты такой выискался
только?
     -- Ладно, я схожу к атаману, --  заступился за  Сабанака Яков Михайлов,
невольно испытывая уважение к его мужественной фигуре.
     -- Валяй, -- согласился Брязга, -- а я пока присмотрю за ними.
     Бой уже  закончился и  сейчас большинство казаков бродили по полю перед
укреплениями, снимали  с  убитых лошадей седла  и остальную  упряжь. Мертвых
татар атаман и  есаулы  не велели  трогать.  И казаки  были недовольны,  что
нельзя поживиться, забрать себе одежду, оружие.
     --  Чего  это  атаман любезничает с  ними?  --  удивлялся Гришка Ясырь,
которому досталась лишь уздечка  с  убитого  коня,  а седло уже успел кто-то
подобрать. -- Зачем мертвякам одежда?
     -- Атаман лучше знает, что делает, -- оборвал его Гаврила Ильин.
     -- Да я разве спорю? На то он и атаман, чтоб за всех решать, -- пытался
оправдаться Ясырь.
     -- Вот  и помолчал бы, -- Гаврила заметил  притоптанную копытами  коней
чью-то оброненную саблю. Наклонился, быстро поднял ее.
     -- Вместе нашли! Пополам делим, -- подскочил тут же Гришка.
     -- Как вторую половину найдешь, твоя будет.
     -- Какую такую половину?
     -- Ножны от  сабли  найдешь, можешь их себе оставить, --  отмахнулся от
его Гаврила.
     -- Вот всегда так, -- обиженно поджал губы Ясырь. -- Все лучшее кому-то
другому достается, а мне лишь ошметки рваные.
     --  Да  забери ты эту  саблю! Привязался как смола, --  бросил  к ногам
Ясыря саблю Ильин. -- Все одно сталь плохая, в зазубринах вся.
     Но Гришка, не обращая внимания на его слова, схватил саблю, взмахнул ей
несколько раз в воздухе.
     -- Мне и такая сгодится. Буду на двух теперь рубиться. Спасибо...
     Ермак  стоял  подле отца Зосимы, который отпевал убитых казаков. Алешка
Галкин, что  лучше других соображал  в плотницком  деле,  свалил здоровенную
сосну  и  ловко  вытесал  из нее гробы-домовины, куда  и положили  погибших,
предварительно обмыв и одев в новые одежды. Все  казаки  по одному подходили
проститься,  снимая  с  головы шапки. Тут  же неподалеку  от лагеря выкопали
могилу. Отец Зосима закончил службу, глянул на Ермака. Тот  кивнул казакам и
гробы один за  другим стали  опускать.  Атаман первым  бросил  горсть земли,
отошел  в сторону. Тут его и  окликнул  Яков Михайлов, сообщил, что какой-то
татарский князь просит о встрече.
     -- Веди его сюда, -- приказал Ермак.
     Когда Сабанак в сопровождении не спускающего с него глаз Богдана Брязги
подошел к толпе казаков, то он  тут же безошибочно выделил  из  всех  фигуру
Ермака и поклонился ему.
     -- С чем пришел? -- спросил тот.
     -- Ты не узнаешь меня? -- Сабанак подошел чуть ближе.
     -- Может и узнаю. Что с того?  У меня нет времени для воспоминаний. Нам
надо идти дальше.
     -- Хорошо. Если ты тот человек, о  котором  я думаю, то мне хотелось бы
пойти с вами.
     -- Хорошо подумал? Мне кажется, ты был другом хана Кучума.
     -- То было давно.
     -- Что-то изменилось?
     -- Многое. Ты позволишь быть с вами?
     -- Простым воином? Сможешь?
     -- А почему нет. Я согласен.
     -- Тогда становись в  его  сотню,  --  кивнул Ермак на стоявшего  сзади
Сабанака Богдана Брязгу.
     -- В мою? -- удивился тот.
     -- Да. В твою. И учти, мы скоро выступаем.
     -- Спасибо тебе, атаман.
     -- Позже поговорим, -- и Ермак тяжело зашагал к своему стругу.
     Еще  через  день  плавания   по  правому  берегу  они  увидели   хорошо
укрепленный городок Карачи-бека. Он находился на острове, опоясанном с одной
стороны небольшой протокой,  впадающей в  реку. Ермак приказал сотне  Матвея
Мещеряка  обойти  городок  сзади  и попытаться проломить  ворота.  Остальные
казаки  по сигналу ударили из  пищалей по стоявшим  на стенах защитникам. Те
попрятались от  первых  же выстрелов.  А вскоре  с  противоположной  стороны
послышались  крики  и  звон  стали. Подсаживая  друг друга,  казаки прямо со
стругов  полезли  на  стены, и осажденные, не  выдержав их  бешеного напора,
побросали оружие, сдались.
     К Ермаку привели  двух молодых воинов,  злобно сверкавших  глазами  и с
ненавистью глядевших на атамана.
     -- Кто такие? -- спросил он, хмуро разглядывая безусых юнцов.
     -- Сыновья Карачи-бека, ханского визиря, -- отвечал один из защитников,
преданно кланяясь. -- Они заставили  нас сражаться с вами. Мы хотели открыть
ворота, но они пригрозили, что убьют нас.
     Как вас зовут?
     Но юноши молчали, лишь скривясь в презрительной ухмылке.
     -- Мамыш  и  Яныш, --  услужливо подсказал все  тот же пленный. --  Они
близнецы и никогда не расстаются.
     Действительно, юноши походили  один  на другого каждой  черточкой лица,
были одинакового роста. -- Где ваш отец? --  спокойно спросил  их Ермак.  --
Почему  его  нет  с  вами?  Мне  очень  хотелось  бы потолковать  с  ханским
визирем...
     -- Успеешь еще, -- зло выкрикнул один из них. -- Скоро отец будет тут с
лучшими нукерами и тогда ты будешь мечтать о легкой смерти...
     -- Он придумает тебе лютую казнь! -- добавил второй.
     -- Рано  еще говорить об  этом.  Многие грозили мне смертью, только жив
вот пока, как видите.
     -- Что с ними сделать? -- спросил Матвей Мещеряк.
     -- Один из них метнул в меня копье, если  бы  не кольчуга, -- указал он
рукой на правый бок, из которого сочилась кровь.
     -- А как ты сам думаешь? Как с ними поступить?
     --  Повесить на  воротах, --  не задумываясь,  ответил есаул.  --  Чтоб
другие знали, на кого руку поднимают.
     --  Успеется,  --  ответил  Ермак.  --  Возьми аманатами на свой струг.
Глядишь, пригодятся еще. Да свяжи покрепче, а то шустры больно.
     -- Как скажешь, атаман, -- подтолкнул юношей прикладом есаул.
     К  Ермаку  бежал  Яков  Михайлов  и по  напряженному  лицу  было видно,
случилось что-то непредвиденное.
     -- Что еще там? -- нетерпеливо спросил Ермак. -- Убили кого? Ранили?
     --  Да нет пока. Без потерь  городок взяли. Нашли несколько  бочек вина
старого. Казаки, как мухи на мед, кинулись... Что делать?
     -- А что  теперь делать? Сам знаешь,  не остановить их, коль дорвались.
Поставь надежных людей в караул и сам не пей.
     --  Как  можно, атаман!  -- ударил себя в грудь Яков. -- Все в точности
исполню. А может, отбить у них вино? Вылить на землю?
     -- Попробуй, -- хмыкнул Ермак. -- Только я за твою башку не ручаюсь.
     Казаки пировали всю  ночь,  отводя  истомившуюся  за время похода душу.
Есаулы, пригубив по чуть-чуть, затворили ворота и сами несли караул до утра.
Ермак тоже не спал и тяжело расхаживал по берегу реки, слушая пьяные выкрики
казаков, доносившиеся  из  городка.  Он  понимал,  что  им  нужно  погулять,
требуется хоть короткий отдых, а завтра они встанут с помятыми лицами, сядут
за весла -- и все пойдет как обычно. И их молчание будет той благодарностью,
которую  не  выскажут в открытую,  вслух. Может, для кого-то этот ковш  вина
станет последним в жизни, и имеет ли он право лишать их такой малости...
     Но какой-то посторонний  шум, доносившийся со стороны стругов, от реки,
привлек  внимание атамана. Он направился в ту  сторону и увидел извивающихся
на  песке  сыновей  ханского  визиря. Одному  удалось освободиться от пут на
руках и  он спешил  развязать брата. Увидев Ермака, вскочил, но не  бросился
бежать, а кинулся на него,  пытаясь схватить за  горло. Ударом кулака  Ермак
отбросил парня от себя и схватил за шиворот, встряхнул, поставил на ноги.
     -- Я все равно убегу! Убью! Убью! -- выкрикивал бессвязно юноша, молотя
тонкими руками по воздуху.
     --Цыц! Щенок! -- пригнул  его  к земле атаман. -- Мал  еще,  чтоб такие
слова говорить.
     Парень  упал  на  песок  и,  захлебываясь  слезами, зарыдал,  продолжая
выкрикивать угрозы и проклятия:
     -- Ты унизил,  оскорбил  меня и  брата.  Никто  никогда не  бил нас. Мы
отомстим тебе во что бы то ни стало. Ты пожалеешь об этом...
     Ермак спокойно переступил через него и подошел к другому юноше, вытащил
из ножен короткий кинжал.  Пленный замер и даже в темноте его большие черные
глаза неистово блестели, выражая испуг.
     -- Не убивай меня, -- прошептал он.
     Его брат  поднял голову и,  увидев кинжал,  тих