ения языками, торговались, ударяли по рукам, вытаскивали и убирали здоровенные кошели с деньгами, щупали товар, пробовали на зуб, испытывали на прочность. Чтоб не потерять друг друга из виду, Иван с Петром держались рядом, не отходя и не отставая, перекидывались на ходу понятными лишь им одним фразами: - Боша? - спрашивал Петр. - Не бошай, - отвечал Иван, что означало: "воровать сейчас нельзя, время не пришло". Этому языку Ванька выучился у Петра не сразу, а по ходу дела, во время их долгих блужданий по московским базарам, когда надо было скрытно объясниться, подать знак, чтоб никто другой тебя не понял. То был общеизвестный воровской язык, который сам Камчатка усвоил чуть ли не с детства и великолепно им пользовался. А поживиться тут было чем: начиная от тех же кошелей, которые многие купцы выставляли напоказ или небрежно несли в руке, поигрывая ими, похваляясь один перед другим достатком, и кончая дорогими товарами, выставленными в лавках, на подводах, лежащими прямо на земле. Однако Иван Каин хотел действовать наверняка и поначалу приглядеться, выбрать жертву полегче, побогаче, а уж потом... - Купша бирс, - кивнул незаметно Камчатка на двух армянских купцов, стоявших подле открытых дверей своей лавки и спокойно пересчитывающих серебряные деньги, лежащие перед ними на круглом бочонке. - Бирс, бирс, - согласился Иван и, как завороженный, уставился на деньги, не сводя с них глаз. - Боша? - вновь спросил Камчатка. - Не бошай, - упрямо мотнул головой Иван. Потом сделал знак, чтоб Камчатка следовал за ним и быстро пошел в сторону постоялого двора. Вся их ватага была уже на ногах и поджидала возвращения атамана. - Леха Жаров и Гришка Хомяк со мной, а остальным покрутиться меж рядами, прикинуть, что к чему, поживка добрая нас ждет. Вечером опять здесь встречаемся. - А мне куда? - спросил обиженно Камчатка. - Рядом со мной будь на всякий случай, - подмигнул ему Иван. - К армянам пойдем? - шепотом спросил он. - К ним, - коротко бросил на ходу Иван. - Думается мне, дело выгорит. Вчетвером они вернулись обратно, к армянской лавке, и с независимым видом встали чуть в стороне, наблюдая за купцами. Один из них как раз собирался куда-то идти, а второй что-то говорил ему, напутствуя. - Стой здесь, - шепнул Иван Камчатке, - а вы за мной. Армянин неторопливо шел меж рядов, время от времени останавливался, разглядывал товары, осведомлялся о цене, качал черной курчавой головой и медленно двигался дальше. Вот он купил у молодой девахи связку баранок, улыбнулся ей, подошел к мужику, перед которым лежали горкой сочные, но недозрелые яблоки, начал о чем-то с тем разговаривать. - Забегите вперед и, как он мимо вас пойдет, орите во все горло, будто он у вас деньги стянул, - приказал Иван стоящим рядом Хомяку и Жарову. - Да смотрите, чтоб его в участок свели и подержали подоле там. Все поняли? - Как не понять, - сплюнул под ноги Жаров и ленивой походкой поплелся вперед, обошел армянина, глянул на него и остановился. Хомяк, не доходя нескольких шагов, встал неподалеку. Купец, ничего не подозревая, положил на место яблоко, которое не понравилось ему и двинулся дальше. В тот момент, когда он проходил мимо Лехи Жарова, окинув его равнодушным взглядом, тот схватился за карман и заорал, что было сил: - Караул! Деньги сперли! - Грабят! - поддержал его Гришка Хомяк и кошкой кинулся на армянина, вцепился, принялся колошматить, выкрикивая: "Отдай чужое, а то хуже будет! Вот гад какой!" Леха Жаров подскочил к ним и принялся помогать тузить купца. Мигом собралась толпа, обступила их, с ненавистью тыча кулаками армянину в бок. А тот лишь слабо защищался, пытаясь что-то ответить, совершенно не понимая, что от него требуют. Наконец появились привлеченные криком двое полицейских, расталкивая толпу, пробились к дерущимся и, узнав, в чем дело, повели всех троих в участок. - Теперь и нам пришла пора действовать, - шепнул Камчатке Иван и направился к армянской лавке. Второй купец все так же сидел у дверей, лениво поглядывая по сторонам, позевывал, ожидая возвращения ушедшего за покупками товарища. Судя по всему, они уже распродали свой товар и должны были со дня на день отправиться обратно на родину, потому что никакой торговли не вели, да и держались, как люди, у которых все дела закончены и делать им абсолютно нечего. Иван подлетел к армянину и затараторил: - Схватили! Взяли друга твоего в полицейский участок! Выручать надо! Беги! Поспешай! Купец недоуменно уставился на него, стараясь понять, о чем пытается втолковать ему незнакомый человек, и осторожно спросил: - Чего хотел? Нет ничего, товар продал, - и развел для убедительности руками. - Полиция! Друг твой в полицию попал! - вновь повторил все Иван и помахал рукой в ту сторону, куда увели первого купца. - Полиция...- наконец дошло до того. - Зачем, дорогой, так говоришь Моя честный купец, зачем полиция? - Друг твой в полиции, - Ванька начал терять терпение и опасаться, что полицейские, разобравшись, выпустят армянина, и тот вскоре явится сюда и испортит задуманное. Он умоляюще глянул на Камчатку, который стоял рядом и молчал. - В острог посадили, - попытался помочь тот и поднес к своему лицу перекрещенные четыре пальца, изображая решетку. - Острог?.. Полиция?.. - еще раз переспросил армянин и хлопнул себя по лбу, вскочил и кинулся в лавку. - Сейчас, погоди, выручать кинется, - самодовольно улыбнулся Иван. Вышло так, как он и предполагал: армянин выскочил из лавки с большим замком в руках, бросил торопливо взгляд на Ивана и Петра, благодарственно кивнул им и замкнул дверь, засунув ключ поглубже в карман, и припустился в сторону полицейского участка, находящегося на противоположном конце обширной площади, занятой под торговлю. Как только он затерялся меж других лавок и палаток, Каин кивнул на замок, приказав Петру: - А ну, покажи, на что ты способен. Сказывал, будто бы любой замок отомкнуть можешь. Вот и давай. - Мог бы и пораньше предупредить, - обиженно отозвался тот и, подойдя к двери, принялся рассматривать огромный замок, замыкавший толстую кованую щеколду. - Без инструмента не отворить, - покачал он головой через некоторое время. - Однако, мы иначе попробуем, коль получится, - с этими словами он вдел в дужку замка рукоять дубинки и круто повернул ее. Раздался треск дерева, но щеколда не поддалась. Тогда Камчатка изо всех сил навалился грудью на дубинку, и треск перешел в хруст, потом жалобно запищало дерево, и щеколда отвалилась от двери, обнажив развороченные доски. - Готово, - распахнул он дверь. - Стой здесь, - приказал Иван и, оглянувшись для верности по сторонам, проскользнул внутрь лавки. Ему сразу бросилась в глаза рогожа, лежащая подле деревянного ларя. Он приподнял ее и увидел толстый кожаный кошель, который чуть звякнул, когда Иван приподнял его и потряс. Спрятав его под одеждой, он быстро оглядел лавку, но, кроме грязной одежды, нескольких пар сапог, пустых кулей и мешков, ничего не обнаружил. Внутри был стойкий запах, тот, что остается после людского пребывания, когда в помещении живут не один день. Искать еще что-то не имело смысла, и Иван выбрался наружу, вновь глянул по сторонам; все было тихо. Никто не бежал к ним, не кричал о грабеже. - Ходу, - не разжимая губ, приказал он Камчатке, - встретимся вечером. - Понял, - ответил тот ему и, не оборачиваясь, направился в сторону торговых рядов. Иван шел к постоялому двору и явственно ощущал, как золотые монеты с каждым шагом становятся все более тяжелыми и даже как будто начинают жечь грудь. Ему вспомнились воровские рассказы о заговоренном золоте, которое, оказавшись в чужих руках, расплавлялось и прожигало насквозь грабителя. А армяне - известные чернокнижники... Они черны, как исчадие ада, настоящие колдуны... Про них всякое болтают... могли и заговорить монеты, кто их знает. Захотелось спрятаться в укромном месте и внимательно ощупать те монеты, а вдруг да они расплавляются не сразу, а постепенно. Ванька Каин закрутился на месте, огляделся, но найти на многотысячной ярмарке укромный уголок нечего было и думать. А монеты жгли и жгли грудь. Он передвинул их под камзолом поближе к животу и чуть не вскрикнул от боли, до того нестерпим стал жар. - Тетка, дай напиться, - попросил он пожилую женщину, что торговала холодным квасом вразнос. - На, мил человек, - протянула она ему с готовностью кружку. - Благодарствую, - Иван расплатился и, сделав несколько глотков, вылил остатки кваса себе за пазуху, - жарко чего-то, - пояснил раскрывшей от удивления рот торговке. - Ага, - согласилась она, не сводя глаз с мокрого парня, - печет нынче. Шел бы лучше на речку да и выкупался, сразу бы полегчало. - Далеко идти, - отмахнулся Иван, думая о своем. От монет надо было срочно как-то избавляться, иначе они довели бы его до сумасшествия. Расталкивая торговцев и покупателей, он круто врезался в толпу и пошел через всю ярмарку, ускоряя шаг. Наконец он нашел почти безлюдное место, недалеко от конного ряда, где имелась небольшая полянка для испытания лошадей, покрытая навозом, изрытая конскими копытами. Недолго раздумывая, он присел на корточки и осторожно извлек кошель. Теперь он казался ему необычайно тяжелым, не менее полпуда весом. Иван бросил его на землю и уселся сверху. - Эй, поберегись, - раздался сзади окрик, и мимо него прогарцевал верхом на вороном жеребце усатый наездник. - Затопчут ведь, - крикнул, не оборачиваясь. - Сам знаю, - ни к кому не обращаясь, ответил Иван. Теперь, сидя на кошеле, его стало беспокоить, что армян, наверное, уже отпустили, и они, найдя свою лавку ограбленной, могли кинуться искать его. А тот армянин, которому он объяснял, что компаньон его в участке, мог запомнить, да не то что мог, а наверняка запомнил его в лицо. Если купец не круглый дурак, то быстро сообразит, чьих это рук дело, и заявит о нем в полицию "Идти к себе на постоялый двор опасно, могут схватить, - подумал он, - надо бы где-то спрятать эти злополучные деньги. Но где?" И тут ему пришла в голову спасительная мысль, и он начал незаметно разгребать землю рядом с собой. Песчаная почва поддавалась довольно легко, и скоро была готова небольшая ямка, куда он и задвинул кошель и завалил его землей, прихлопал сверху и для верности воткнул веточку на месте своей захоронки. Облегченно вздохнув, он встал с земли, оглянулся по сторонам: вроде, никто не заметил, как он освободился от кошеля, все были настолько увлечены торгом, что, казалось, появись на ярмарке дикий медведь, и то не сразу обратят на него внимание. Иван расстегнул чуть камзол и увидел большое красное пятно на животе... Значит, не сказки это про заговоренные деньги?! Так оно и есть на самом деле! Вот те на! Но теперь он пальцем не дотронется до проклятых монет, пропади они пропадом, а поручит носить их тому же Камчатке или Гришке Хомяку. Вдруг через то место, где только что сидел Иван, проскакал все тот же верховой, горяча жеребца. Тот копытом попал точно в бугорок ванькиной захоронки и начисто снес веточку-метку. - Куда прешь! - заорал Иван и кинулся наперерез коню, чуть не угодив в очередной раз под копыта. - Уйди прочь, дурачина! - едва успел отвернуть жеребца мужик. - Откуда ты только тут взялся? Уйди от греха, - и умчался дальше. - А торгую я здесь, - крикнул ему вслед Иван. И неожиданно его оценило. Он торопливо пересчитал оказавшиеся с ним деньги и заспешил обратно, в сторону торговых рядов. Тут он первым делом перекупил небольшой полог у двух рязанских мужиков, что приезжали торговать пенькой и теперь готовились возвращаться обратно домой. Потом нашел коробейника и на гривенник накупил у него лент, тесьмы и со своими товарами отправился обратно к конному ряду. Через несколько минут на том самом месте, где он зарыл кошель с золотыми монетами, возвышался натянутый на колья полог, а под ним висели разноцветные ленты, и Иван, как заправский коробейник, подбоченясь, громко выкрикивал: - Кому ленты алые, совсем не линялые, красивые, недорогие, подходи, налетай, сколь хошь покупай. - Помолчал, огляделся, но желающих на его товар не было. - Ну, и черт с вами, не очень и нужны, - усмехнулся он и преспокойно отправился на постоялый двор. Там он застал прохлаждающегося без дела Давыдку Митлина и отправил его охранять полог и нехитрый товар от случайных воров. С теми деньгами, что они взяли у армян, можно было всей ватаге преспокойно жить лет пять, ни о чем не помышляя; хватило бы денег и на покупку доброго дома в Москве, что предложил сделать Гришка Хомяк. Остальные, правда, сходились на том, что добычу надо поделить, уступив Ивану одну четверть от всех денег. На том и сошлись. Но покидать уже через два дня Макарьевскую ярмарку никто не пожелал. Решили побыть еще неделю-другую и присмотреться к купцам, выбрать на будущее, завести знакомцев. Но Иван строго-настрого запретил заниматься мелкими кражами, предупредив, что, в случае чего, пусть каждый надеется сам на себя, выручать не будут. Все неохотно согласились с этим, но Камчатка, набычив большую голову, пробормотал: - Не по нашим законам поступаешь, Каин. У нас в беде друзей бросать не годится, нехорошо... - Чего хорошо, а что плохо, и без тебя, Петруха, знаю, - обрезал Иван, - помолчи лучше. Нас тут приметили уже, а коль все попадемся скопом, то чего доброго? Думаешь, на каторгу всем вместе идти сподручнее будет? - и громко захохотал, но никто его не поддержал. Лишь Леха Жаров криво усмехнулся, жуя острыми зубами травинку. - Нехорошо друга бросать, - упрямо повторил Камчатка. - А коль с тобой, Каин, чего случится? Тогда как? - Со мной?! - рассмеялся Иван. - Пока Бог миловал, проносило, пронесет и на этот раз. А коль не повезет, то сам как-нибудь извернусь. - Ой, ли... - покрутил головой Камчатка. Остальные молчали, прислушиваясь к их разговору. - Зарекался кувшин по воду ходить, да о камешек ударился, черепки остались. ... И ведь словно в воду глядел тогда Камчатка. Точно, зацепился за камень Иван Каин, взяли его с поличным в руках, избили жестоко и привели в участок. А там закрыли на крепкий засов, на шею железный ошейник одели, цепью к деревянному обрубку, стулом называемому, приковали. А ведь сам виноват, жадность погубила. Мало было армянских денег, позарился еще отхватить. Но не в одних деньгах дело, а желал Иван товарищам-друзьям доказать, какой он везучий да смелый, и средь бела дня из-под носа у купцов месячную их выручку попробовал утянуть, ан нет, не вышло... ... На третий или четвертый день шел он по колокольному ряду, где колокольцы, бубенчики на торг тульские мастеровые привезли. Знал бы, кто такие, то и связываться не стал. А их там стояло человек с полсотни, все друг дружку знают, за чужое, как за свое, стоят, не упустят. Вот и шел он по тому ряду и глядь: двое купцов в лавке своей деньги считают. Много денег. Иван шаг попридержал, вгляделся, отметил, что денег у тех мужиков ничуть не меньше, чем в армянском кошеле. А те преспокойно сочли выручку свою и ссыпали без опаски деньги в тряпочку, узелком завязали да и засунули куда-то вниз, под лавку. Прямо как с армянами! Точь-в-точь! У Ваньки ажно руки зачесались, коленки дрожмя заходили, как представил деньги те у себя за пазухой. Эти-то деньги наверняка не заговоренные, не армяне, не колдуны, а наши, русские мужики. Армянский кошель он поручил Петру Камчатке выкопать и схоронить где-нибудь до поры до времени. Тому руки не жгло, может, на него заговор не подействовал. Обо всем этом Каин передумал, пока перед лавкой стоял да пальчиком по колокольцам тихонько позвякивал. Потом в сторону отошел. Народу кругом тьма-тьмущая, все людьми запружено, не пробьешься. Решил дальше идти, не искушать судьбу. И надо ж такому случиться: прямо как на грех, купцы на тот момент из лавки своей оба вышли и пошли куда-то рядышком, спросить чего. А лавка незакрытая стоит. Искус, да и только! И себя Ванька не помнил, как дверь рванул и скок в лавку. Нагнулся, пошарил руками, схватил, что первое попалось, и бежать! Потом уж узнал, когда споймали, не деньги он схватил впопыхах, а серебряные оклады под иконы. Они, конечно, тоже цену немалую имели, но из-за них в лавку не полез бы. Не успел и нескольких шагов пробежать, как заорали сзади, в спину: "Караул! Вор! Грабют!" Хвать его за руку - вырвался, а тут со всех сторон туляки-колокольники бегут, у некоторых дубины в руках, иные с гирьками железными на ременной петле. Кто-то подножку подставил, кто-то по башке изрядно шмякнул... Упал. Помнит, что били, а кто - и не видел. Только голову руками закрыл да орал, словно резаный. На ноги поставили, повели в участок - с тычками, с затрещинами, с прибаутками. Все, кто навстречу шел, норовили или садануть побольней, или плюнуть. Так, мокрого, заплеванного и сдали в участок. Стал его полицейский начальник допрашивать: - Кто таков? Чего на Макарьевской ярмарке делаешь? - Плотники мы, - указал Ванька на поддельную бумагу, что лежала на столе перед полицейским, - наниматься на работу прибыли. - Врешь, все, как есть, врешь! - стукнул тот кулаком по столешнице так, что подпрыгнула бронзовая чернильница, в которую макал перо прыщавый писарь, записывающий ванькины слова. - В бумаге написано, - глядя себе под ноги, не сдавался Иван. - А я тебе сейчас такое на спине пропишу, что ты мигом у меня все вспомнишь, запоешь, как миленький, шелковым станешь! - кипятился, подпрыгивая в кресле, полицейский. Иван исподлобья смотрел на его обвислые щеки, колышущиеся на жирном лице при каждом слове, красные рыбьи глаза навыкате и большой сизый нос и еще до конца не верил, что попался, и попался, судя по всему, крепко. - Будешь правду сказывать? - продолжал кричать тот, - сказывай, где твои дружки, что в бумаге записаны? Здесь? На ярмарке? Где они? Как их сыскать? - Нет их здесь, в Вязниках меня ждут, - на ходу придумывал Иван, - как работу найду, то и за ними пошлю тотчас... - Врешь! Скотина! Опять врешь! Эй, позвать сюда Тихона, - крикнул он в дверь. - Добром не хошь сказать, под пыткою быстренько защебечешь. Тихон мой и не таким языки развязывал... Послышались тяжелые шаги и, обернувшись, Иван увидел здоровенного детину, на голову выше его и едва ли не в два раза шире в плечах. Тот глумливо улыбался, приглядываясь к Ивану, и мял в руках что-то, наподобие кнута, но, приглядевшись, Ванька понял, что вместо кожаного ремня к деревянной рукояти приделана тонкая металлическая проволока с небольшими узелками по всей длине. У него похолодело внутри, подкатила тошнота, когда представил, как эта плеть начнет клочьями снимать с него кожу, в глазах потемнело и, как сквозь туман, услышал: - Ну, станешь говорить, где дружки твои? - Иван молчал. Тогда толстомордый полицейский слегка подмигнул Тихону, и схватил Каина за плечи, легко кинул на лавку, сорвал рубаху и просунул руки в ременные петли, приделанные к ножкам лавки. Чуть повернув голову, Иван увидел, как Тихон, отступив на шаг, поднял плеть и глянул на толстомордого. - Давай, - приказал тот. Свистнула плеть, и Ивану показалось, будто его кипятком ошпарило. Он взвыл и, боясь потерять от боли сознание, закричал изо всех сил: - Слово и дело, - памятуя, что именно так он спасся когда-то от соседства с медведем и даже получил свободу. - Чего дуришь? - удивился толстомордый, но ударов более не последовало. - Чего еще выдумал? Говори мне, а уж я погляжу, что за дело у тебя, знаем мы вас... - Слово и дело, - пуще прежнего закричал Иван, надеясь, что его услышат и на улице и обязательно донесут в Тайную канцелярию. Не могли не донести. Таков закон... - Черт с тобой, - махнул рукой полицейский, - освободи его, Тихон, да сведи в канцелярию. Гляди, головой мне за него отвечаешь. Чует мое сердце, не простого вора мы словили сегодня, много разных дел за ним. В Тайной канцелярии заседал полковник Николай Иванович Редькин, о котором Иван наслышался, еще будучи в Москве. Говорили, мол, был тот Редькин из крестьянских детей, а в армии выслужился до капрала, потом попал в Сыскное отделение, где показал себя как ярый враг всех воров и жуликов, немало из которых казнили, а уж на каторгу отправили и совсем без счета. Имел полковник и своих доносчиков, которые и сообщали ему, за хорошую плату, разумеется, о всех воровских делах. Тогда он, выбрав день, с изрядной воинской командой вламывался в воровские дома и притоны, хватал всех, там обитавших и, случалось, ловил до полусотни человек зараз. От тех же доносчиков Редькин знал и о местах хранения краденого и безошибочно называл пойманным ворам, где и что они покрали, куда запрятали. А те, услышав из уст полковника про свои похождения, которые он описывал столь красочно, будто сам рядом при том находился, не долго запирались и сознавались во всем содеянном. Благодаря чему за Редькиным укрепилась слава провидца, будто бы знается он с нечистой силой, которая во всем ему и помогает. И действительно, полковник был сух телом, черен лицом и имел длинный крючковатый нос, кончик которого доходил почти до верхней губы. - Давно тебя поджидаю, - елейным голосом обратился он к Ивану, - сказывали мне, что сам Ванька Каин пожаловал к Макарию. Наслышан я о тебе, Каин, по Москве еще наслышан, милости прошу, садись, побеседуем. Принесите-ка нам чаю со знатным гостем испить, - приказал он денщику. - Отпустите меня, ваше благородие, - жалобно попросил Иван, - пригожусь, может, когда... - Ты мне и сейчас в самый раз, - рассмеялся Редькин, принимая из рук денщика чашку. - Попей чайку, пока я добрый. Ты, поди, знаешь куда попал? В Тайную государеву канцелярию, во! - поднял он кверху указательный палец. - У нас за просто так не то что чая, а и воды не дают. Только очень я на тебя надеюсь, расскажи-ка ты мне все о своих похождениях, Ванька Каин. - А чего рассказывать-то? - прикинулся дурачком Иван, радуясь, что полковник говорит с ним спокойно, почти доверительно, и не кричит, не тычет в морду кулаком, не грозится позвать палача. Рубаха на нем и так пропиталась кровью после одного лишь удара тихоновой плетью, и он зябко повел плечами, до того саднило содранную кожу. - Ну, заглянул я в лавку к ним, глянул - кулек валяется, взял поглядеть, что там внутри, а они тут налетели, бить начали... - Славно поешь, ой, славно, - блаженно улыбнулся полковник, - соловьем, прямо таки, канареечкой. Давай дальше, люблю слушать вашего брата. - И все, - с трудом улыбнулся Иван. - В чем тут моя вина? - Может, армянских купцов позвать? - все с той же ехидной улыбочкой спросил Редькин. - Они тоже много чего интересного расскажут. - Каких еще армян? - сделал удивленную физиономию Иван. - Я в ихних краях сроду не бывал, не видывал никаких армян. - Зато они тебя видели, обрисовали как есть, - хитро улыбнулся полковник. - И дружков твоих, что их в зряшней покраже уличили, тожесь обрисовали. Ну, будешь сказывать али до завтра подождем? Мне спешить особо некуда, - пощелкал пальцами полковник. - Да нечего мне на себя наговаривать, - завращал глазами Иван. - Плотники мы... - Ага, лавки купецкие тут конопатите, знаем мы вас, плотников... Коль будешь молчать, то придется тебя в Москву отправить, там тебе язык найдут как развязать, да жаль мне такого знатного вора отпускать. Посиди, Ванька Каин, до завтра, может, надумаешь чего, - и полковник приказал увести его в караульное помещение. Когда конвойный втолкнул Ивана в темную каморку, находящуюся в одном с канцелярией строении, тот успел шепнуть ему: - Слышь, браток, найди Петьку Камчатку, скажи ему, что здесь я. Он тебя отблагодарит от души. Слышь, Петьку Камчатку... - но дверь закрылась, он так и не понял, выполнит ли солдат его просьбу. Но уже на другое утро он услышал чуть картавый голос своего друга: - Прислали меня от христианских людей, богобоязненных, чтоб на помин души деда нашего, Прокопия Семеновича, передали всем, кто в узилище сидит, гостинцев. Пущай помянут деда добрым словом... - Какие там гостинцы? - нарочно строгим голосом спросил солдат. - Да калачи, плюшки, ватрушки, - отвечал Петька. - Давай сюда, - ответил солдат. - У нас нынче один лишь злодей сидит взаперти, ему хватит и калача, а булки сам съем. - Угощайся, служивый, угощайся, - поддакнул ему Камчатка, а потом быстро затараторил, - трека калач ела, страмык, сверлюк страктирила... - Чего сказал? - не понял солдат. - Присказка такая про калачи, - засмеялся Камчатка, но Иван уже понял, что тот сообщил ему на воровском языке о ключах, которые засунул в калач. Заскрипела дверь, и солдат через порог просунул внутрь каморки большой, пышный, увесистый калач, проговорил: - Возьми вот, тебе принесли. Не все люди воры на свете, есть и честные пока. - Благодарствую, служивый, - Иван радостно схватил калач и, едва дождавшись, когда солдат прикроет дверь, разломил его, торопливо начал щипать мякиш, пока не нашел металлический ключ и чуть не закричал от радости. Тут же вставил его в замок, который висел на металлическом ошейнике, с помощью чего он и был пристегнут к чурбаку, повернул... Замок щелкнул и дужка отскочила. Камчатка знал свое дело. Теперь он мог без труда снять с шеи проклятый ошейник, который накрепко приковывал его к деревянному обрубку. - До ветру хочу, - крикнул он караульному, - до ветру... 9. До сих пор, как только Ивану вспоминалась Макарьевская ярмарка и его пребывание в кутузке под стражей, когда он был на волосок, на самую малость от гибели, но ушел из-под самого носа у солдата через окно нужника, легко открыв принесенным ключом замок на цепи, становилось ему не по себе. А что же было потом? Все давние побеги, кражи, укрывательства настолько переплелись, перепутались в голове, что порой, оказавшись в незнакомом доме, чуть осмотревшись, он вдруг признавал что-то давнее, забытое, и хозяева начинали казаться похожими на тех, кого-то обворовал, обманул, и он, придумав очередную небылицу, спешил убраться подальше, пока его не опознали, не накинулись, не заголосили. ... В тот раз, бежав из-под караула, Иван быстро разыскал снующих по базару дружков и шепнул им, чтоб шли к реке, садились на паром. А сам быстро забрал вещи и деньги, припрятанные в укромном месте. Поддельная бумага на плотницкую артель осталась у полковника Редькина, а их, наверное, давно искали, и любой драгун или караульный мог опознать и схватить, а уж тогда ... Как и условились, встретились через час на пароме, переправились на другой берег реки и, поминутно оглядываясь в ожидании погони, заспешили в ближайшее село - Лысково, в котором уже приходилось бывать вездесущему Гришке Хомяку. - Есть там у меня одна деваха знакомая, - подмигивал он со значением атаману, - отсидимся до времени. - Без бумаги нам никак нельзя, - вздыхал Степка Кружилин, - заметут полицаи, как пить дать, заметут. - Не каркай, - оборвал его Иван, - со мной не пропадешь, придумаем чего. Не впервой. - Оно понятно, что не впервой, да не дай Бог случай второй, а то хуже прежнего выйдет, - пробовал бузить Степан, но Каин так глянул на него, что тот чуть язык не проглотил и надолго замолчал. - А мне бы где милую подружку сыскать по душе, по сердцу, да погостевать у нее недельку, отдохнуть малость, потешиться, - вздохнул Леха Жаров. - Тогда бы мне и полицаи не страшны были, зажил бы как турецкий султан, денежек хватит погулять, да еще и останется. - Найдешь себе еще подружку, - усмехнулся необычайно мрачный Петр Камчатка. Его явно что-то беспокоило, но он отмалчивался и лишь изредка недружелюбно взглядывал на Каина, и молчком вышагивал дальше, тяжело сопя под нос. - Чего надутый такой? - выждав удобный момент, когда их не могли услышать остальные, спросил его Иван. - А чему радоваться? - зло огрызнулся тот. - Связались с дурнями, которые ни украсть, ни покараулить не могут. Какой с них толк, скажи? Были бы с тобой вдвоем, нам бы тех денег, армянских, надолго хватило, чуть не на всю жизнь. - А ране отчего молчал? Почему в Москве не сказывал? - Иван, правда, и в Москве заметил трудно объяснимое дурное настроение своего товарища, но думал: пройдет, переменится. А теперь вон оно как оборачивалось. - Кто бы меня послухал? Они тебе уши маслом замазали, наобещали сорок коробов, шагу без нас ступить не могут. - Нехорошо друзей в беде бросать, - попробовал Иван урезонить Петра, - сам давеча толковал, мол, в беде воры один другого не оставят никогда. - но тот смачно сплюнул в дорожную пыль, ответил: - Сроду друзьями они мне не были! Так... поскребыши, прибились к нам, как банный лист к голой заднице, и бросить негоже, и тащить за собой мочи нет. - Так чего предлагаешь? Сказывай, - осторожно спросил Иван, вышагивая рядом с Камчаткой, с трудом поспевая за ним. - Разбежаться надо, пока не поздно. Сам по себе пущай каждый и добирается до Москвы. Не желаю им поводырем быть, надоело. - Перечить не буду, - помолчав, согласился Иван. - Может, так оно и лучше будет. Поглядим, как обернется все. В деревне Гришка Хомяк без труда нашел деваху, у которой останавливался года два назад. Жила она с двумя младшими братьями при отце, который постоянно бывал в разъездах, нанимаясь к купцам возницей, чем промышляли едва ли не все мужики из их деревни. Деваху звали Нинкой, и была она в доме за хозяйку, поскольку мать схоронили давненько и все бабье хозяйство легло на нинкины плечи. Судя по всему, с Гришкой у них была любовь, и теперь она была несказанно рада его появлению, легко шныряла по большой просторной избе, и улыбка не сходила с ее широкого румяного лица. Она усадила нежданных гостей на лавки в чисто прибранной горнице и даже не поинтересовалась, кто они, откуда прибыли. Помалкивал и Каин с товарищами, надеясь, что Григорий сам все объяснит своей подружке. А Хомяка было прямо-таки не узнать: он весь разомлел, размяк, и прежняя настороженность слетела с него, уступив место блаженной улыбке. Подобное настроение быстро передалось всем остальным, за исключением Петра Камчатки, который по-прежнему пребывал в дурном расположении духа. Молодые парни, постреливая в нинкину сторону озорными глазами, поинтересовались, есть ли у нее знакомые подружки, что согласились бы погулять, посидеть вместе с ними за столом. - Как не быть, - лукаво подмигивая, отвечала она, - полдеревни нашей в подружках у меня. Ой, озорные девки, не возрадуетесь. - А нам таких и подавай, - гордо выпятил грудь Леха Жаров. - Мы и сами мужики хоть куда, - облизал языком потрескавшиеся губы Данила Щелкан и шмыгнул носом. - Давно я бабьего запаха не чуял, соскучился уже. - И денежки у нас имеются, - брякнул кошелем Давыдка Митлин, и от глаз Ивана не укрылось, как неприязненно глянул на него Петр Камчатка. - Порастрясут мои подружки ваши денежки, - захохотала Нинка, - ох, порастрясут и нагишом отпустят. - Не на таковских напали, - отвечал Леха Жаров, - мы сами с усами, кого хошь потрясем, лишнюю денежку вытрясем. - Цыц, - оборвал его Иван, - попридержи ботало на... намотано. Больно самоед длинен стал, кто бы не укоротил. Жаров осекся, замолчали и остальные, но Нинка тут же, войдя в горницу, махнула в иванову сторону рукой и, смеясь, заговорила: - А ты, старшой али как тебя, мужиков своих не придерживай. Думашь, мне ваши чины неизвестны? Гришку я не первый год знаю. В последний раз от полиции его вместе с дружками у себя схоронила, а потом, ночью, за деревню вывела. Помнишь, Гришаня? - Как не помнить, - степенно кивнул тот. - Так и было. - Вот и не сокрытельствуйте от меня, ни к чему. Гришаня со мной всегда расчет верный вел, а я его ни о чем не спрашиваю, но и лишнего сроду не сбалтываю. И подружки мои той же породы, не охочи до бесед с полицаями или иными розыскными людями с Сыскного приказа. Тем и живем, что молчание блюдем. - А? Вишь, какова Нинка моя? - потянул ее к себе Гришка. - Золото, а не девка. Чего я говорил? - Пусти, - вырвалась она, - не время, отдыхайте пока, а я обед сготовлю. Пробыли они в доме у Нинки почти два дня, перезнакомились со всеми ее подружками, и все бы было хорошо, да под вечер оба младших Нинкиных брата вбежали в дом и что-то зашептали сестре на ухо. - А где они сейчас? - настороженно спросила она, выглядывая в оконце, и Иван мигом догадался: что-то случилось, не иначе как полиция в деревне. - У дома Журкиных стоят, с дядей Митей беседуют, - ответил старший, успев прихватить со стола капустный пирог и сунув его за спину. - Положи на место, не таскай со стола, - шикнула на него Нинка и, оборотясь к гостям, сказала, - пойду гляну, чего там... - Может, мне с тобой? - спросил Иван, но она покачала головой. - Не, сиди тут. Всяк поймет, что ты за гость. Сама все узнаю. - А что там? Что? - беспокойно заерзал на лавке Давыдка Митлин. - Драгуны по дворам ходят, - спокойно ответила Нинка, - пойду узнаю, кого потеряли. - Знамо дело, кого, - вскинулся Данила Щелкан, - уматывать надо, пока не накрыли нас тут... - Сиди! - стукнул кулаком по столу Иван. - Твое дело цыплячье - пшено клевать да раньше времени не кукарекать. Успеем уйти. Нинка скоро вернулась с испуганными глазами и быстро затараторила: - Не иначе, как вас ищут! Десять человек команда, от двора к двору идут, всех выспрашивают, не видели ли кого незнакомого. Двоих уже забрали каких-то мужиков, что у Снегиревых на постое неделю как стоят. Скоро и до нашей избы дойдут... - Так не пущай их! - с жаром выдохнул Гришка Хомяк и кинулся закрывать на засов входную дверь. - Хуже будет, - покачала Нинка головой, - знаю я их, так не уйдут. Да и видели вас, когда в дом входили. Не век же вам тут сидеть. - Это точно, - согласился Иван, поднимая с пола дорожный мешок и закидывая его за спину, - спрячь нас в амбаре до вечера, а там до леса проводишь. - Чуяло мое сердце, - зло запыхтел сзади Ивана Петр Камчатка, - накроют нас, рано или поздно накроют... - Хватит тебе, всю плешь проел, - попытался остановить его Иван, но Камчатка не желал успокаиваться и, бормоча ругательства под нос, первым вышел из избы. Нинка закрыла их всех в большом старом сарае, где были свалены старые телеги, сани, рассохшиеся колеса и кадушки, по стенам висела рваная упряжь, хомуты. В сарае они молча просидели до ночи, почти не разговаривая друг с другом. А по темноте Нинка провела их к устью глубокого лога и указала рукой вниз: - Там тропинка есть, к реке выведет, а там дорогу сами найдете. - Можется, останусь? - осторожно спросил атамана Гришка Хомяк. - Гляди сам, - ответил Иван и начал спускаться вниз по узкой лощине. Там, уже у берега, он решил, что Камчатка прав, обижаясь на товарищей, за которых все приходилось решать, заботиться, а у них одно на уме: как бы вволю повеселиться да поспать подольше. В кромешной тьме почти нельзя было различить лиц, но он и без этого понял: Гришка Хомяк остался наверху, возле Нинки. Так могли разбежаться и остальные. Что же он за атаман, коль слово его - все равно как писк комариный: все слышат, да никто не боится. Прикинув в уме, что самое лучшее для него будет, если сам распустит шайку, дождался, когда к нему подойдут остальные, и глухо проговорил: - Вот чего, браточки, не буду боле никого неволить, встретимся на Москве, коль удастся. А сейчас погуляли и будя. Айдате каждый сам по себе выбираться, а там - как Бог даст. Не взыщите, коль что не так... Прощевайте, господа хорошие, - и, круто повернувшись, пошел вдоль самой кромки воды, не оборачиваясь. Он переночевал один под старой рыбацкой лодкой, не зная, в какую сторону направились его дружки, а чуть свет был уже на пароме и переехал на нем обратно, на другой берег, где все так же не смолкала Макарьевская ярмарка. Что его влекло сюда? Сейчас он и сам не мог объяснить себе это. Желание встретить таких же, как он, удалых и отчаянных ребят, после того как разочаровался в прежних товарищах? Может быть. А может, влекла обратно на ярмарку возможность поживиться в очередной раз чужим добром, которое чаще всего бывает неправедно нажито? И это было. Но главное, главное... манила ярмарочная сутолока, бахвальство торгующих, веселость и бесшабашность сделок, шутки, смех, праздник во всем ярмарочном кругу. Именно радость происходящего и тянула Ивана к себе. Поднявшись по крутому косогору, он тут же угодил на стоянку то ли татар, то ли калмыков, которых несколько дней назад и в помине на этом месте не было. Они пригнали сотни три молодых низкорослых коней на продажу, и почти все пастухи находились в полуверсте при стаде, а возле потухших костров спал лишь один старый татарин с вислыми усищами до щек, надвинув на глаза мятую войлочную шапку. Под головой у него виднелся угол небольшого, обитого узорчатым железом деревянного сундучка, в каких приезжие купцы и прочий торговый люд обычно хранят деньги, расписки и иные ценные бумаги. Когда Иван увидел сундучок, то ноги словно тяжестью какой налились. Он сделал несколько шагов, но проклятые ноги не слушались, задеревенела шея, зажгло внутри. Он понял: пока сундучок не окажется у него в руках, покоя ему не будет. Так бывало всегда, стоило лишь увидеть сколько-нибудь ценную вещь, и сил для борьбы с самим собой найти он просто не мог. Иван подошел ближе к спящему татарину, протянул руку к сундучку, но ему показалось, старик не спит и сейчас ухватит его, заорет во все горло, сбегутся остальные татары и тогда... Что будет потом, и думать не хотелось. С противоположной стороны от погасшего кострища мирно стояла пегая лошадка, привязанная уздечкой к толстому сырому бревну, лежащему на земле. Иван поглядел на мирно дремавшую кобылу, на татарина, и вдруг шальная мысль пришла ему в голову. Не раздумывая, он отвязал лошадь и потянул за узду к спящему, затем быстро привязал уздечку к его правой ноге и хлопнул с силой по лошадиному крупу, и присвистнул. Та отскочила в сторону, рванула татарина, который с перепугу завизжал, будто его черти в ад волокут, чем окончательно напугал лошаденку, и та опрометью кинулась в сторону табуна, волоча за собой голосящего во всю мочь татарина. Сундучок остался там, где и лежал. Иван в два прыжка очутился возле него и бросился бежать вдоль реки, забирая поближе к торговым рядам, палаткам, где можно было бы быстрей затеряться. Оглянувшись, он увидел, что несколько татар бегут, размахивая руками, к очумелой лошадке и орущему старику. Еще через несколько минут они хватятся сундучка и кинутся в погоню за ним, надо было срочно искать место, где можно хоть ненадолго укрыться. Наконец, Иван смешался с толпой, неторопливо перемещающейся по всей ярмарочной площади, и ненадолго остановился вблизи хлебного ряда, где под огромными навесами лежали рогожные кули с зерном и холщовые, завязанные лыковыми вязками, с особыми хозяйскими меточками, мешки с мукой, насквозь пропитанные белой мучной пылью, которая была и на земле вокруг навесов, и на сапогах, и даже на лицах у двух заспанных мужиков, что, лениво развалясь, сидели в тенечке, прямо на кулях, и неторопливо жевали ситный хлеб, запивая его кваском из жбанчика, стоящего рядом на земле. - Эй, - окликнул один из них Ивана, - чего таращишься? - Потерял кого? - позевывая, спросил второй. - Бабу тут не видели? - сделал озабоченную рожу Иван. - Рыжая такая, толстая, с лукошком в руках... - Не-е-е... Таковской не видали, - ответил первый. - Давно потерял? - спросил второй, не сводивший глаз с сундучка, который Иван перекладывал из одной руки в другую. - Давеча, - ответил он и сделал несколько шагов, продолжая крутить головой. Идти дальше он не решился, боясь быть пойманным с сундучком в руках, а потому решил поболтать с мужиками, у которых, судя по всему, было самое благодушное настроение. - Здоровая такая баба... - повторил он и показал руками, - во какая, здоровая. И рыжая, лицом рябая. - К нам не подходила, - замотал головой первый, не переставая жевать хлеб. - А чего это у тебя, паря, - заговорил второй, - сундучок татарский в руках? Вчерась татары к нам заходили хлеб торговать, и у старика ихнего в аккурат такой был. Кажись, он и есть. В этот момент от реки послышались крики, гомон, Иван беспокойно закрутил головой, опасаясь, как бы его не накрыли на этом самом месте. - Ладно, мужики, - сказал он примирительно, - счастливо торговать, пойду я дальше бабу свою искать. - Нет, ты постой, - поднялся с куля второй, более наблюдательный мужик, - дай-ка гляну на сундучок, - и он вплотную подошел к Ивану и наклонился к проклятому сундучку, внимательно разглядывая его. Меж тем крики становились все громче, и первый мужик, вытягивая шею, проговорил: - Однако, ловят кого... Развелось нынче воров тут... - А вор-то перед нами, брат Федор, стоит, - сообщил второй и попытался схватить Ивана за плечо, но тот был настороже и со всей силы двинул мужика злополучным сундучком по лбу. Мужик лишь крякнул, пошатнулся и рухнул назад себя, успев при том прочно вцепиться Ивану в руку, потянул за собой, повалил на землю. А его брат с разинутым ртом и с краюхой хлеба в руках так и застыл, ничего не успев понять. Иван ловко вывернулся из цепких рук мужика, выпустив при этом свою добычу, и, не разбирая дороги, помчался прочь, сопровождаемый свистом и улюлюканьем соседних торговцев. Миновав мучные ряды, он круто повернул влево и попал в сапожные ряды, где в воздухе витал стойкий запах кож, дегтя, свиного сала, и, расталкивая покупателей и случайных прохожих, вылетел к приземистому строению, где на низких лавочках сидели до полусотни мужиков с раскрасневшимися лицами и мокрыми вениками, лежащими подле них. Иван без труда догадался, что перед ним торговая баня, сбавил шаг, прошел прямо в предбанник, где сидел дородный банщик, взимающий плату с входящих. Расплатившись, он скинул прямо на лавку одежду, потом, чуть подумав, скатал ее в узел, засунул туда же сапоги и, найдя укромный уголок, положил узел туда, прикрыв сверху деревянной шайкой и несколькими старыми вениками. Потом уже неторопливо вошел в парную и уселся на пустую лавку у дальней стены. В бане Иван просидел чуть не два часа, намывшись и напарившись вволю, словно мылся последний раз в своей жизни. При этом он непрерывно думал, как можно укрыться от солдат, которые наверняка сейчас рыщут по рынку да к тому же знают его в лицо. Вместе с ними хватают каждого подозрительного и сыскари с драгунами из команды полковника Редькина, и рано или поздно кто-то из них столкнется с ним, узнает или спросит документы, а документов как раз и нет... Да, в этом случае важнее всего было раздобыть новый паспорт или какую угодно бумагу, лишь бы по ней удалось выбраться отсюда, а там... там видно будет. Вдруг Иван вспомнил, как кто-то из воров в Москве рассказывал ему, что, когда сидел в полицейском участке, привели совершенно голого приезжего мужика, у которого, пока он купался в реке, украли обувь, одежду, деньги и все документы. Мужику начальник участка велел выдать не только одежду кого-то из арестованных, но и выписать новое свидетельство со слов разини. Иначе его пришлось бы держать в участке до скончания века, пока кто-то из его знакомцев не подтвердил личность несчастного. А полиции такая докука и вовсе ни к чему. Иван подумал, что не зря он засунул свою одежду подальше в угол, опасаясь, что кто-нибудь из полицейских, зайдя в баню, может ее узнать, и сейчас можно притвориться ограбленным и явиться в участок, как тому московскому недотепе, потребовать новые документы. Рискованно, но иного выхода Иван не видел. А потому, помолившись ангелу-хранителю, вышел в предбанник и стал прохаживаться меж лавок, где в беспорядке лежала сброшенная одежда посетителей. Пройдясь для верности раза три вдоль лавок, он обратился к банщику: - Не пойму чего-то... Одежку мою, что ль, кто попутал или сперли? - Вроде, никто не мог, - обеспокоился банщик и начал искать одежду вместе с Иваном. - Не твоя? Тоже не твоя? - спрашивал он время от времени, указывая то в одно, то в другое место. - Нет, - упрямо крутил тот головой, - свою сразу признаю, а чужого мне не надобно. - Пожди, когда все мыться закончат, может, лишняя и объявится. - Этак мне до морковкиного заговенья ждать придется, - не согласился Иван. - Сперли мою одежу, точнехонько сперли. Как же я пойду теперь? - Ой, - вздохнул дородный банщик, которому явно не терпелось поскорее избавиться от назойливого посетителя, не поднимая особого шума, - дам тебе чем прикрыться, доберешься до дому, а там оденешь чего есть, - и с этими словами достал из огромного сундука старую, всю в заплатах, рубаху, длиной ниже колена, - вот, прими, чем богаты. - Да как я в ней пойду-то? - возмутился Иван. - От меня кони шарахаться станут. - Больше дать нечего, - развел руками банщик, - и эту тебе еще потом вернуть придется, держим на случай покражи. - У тебя из-под носа мою одежу увели, а ты еще требуешь эту хламиду обратно вернуть! - заорал Иван, но сам уже накинул пахнущую чужим потом рубаху на себя и направился к выходу. - Рубаху-то верни, - крикнул ему вслед банщик, - а то хозяин мне накостыляет! - И правильно сделает, - усмехнулся Иван и прямиком направился в сторону полицейского участка под удивленными взорами мужиков, отдыхающих на лавочках у бани. В полиции его внимательно выслушали, но по лицу офицера, что сидел в отдельном кабинете, куда провели Ивана, трудно было понять, верит ли он ему или сейчас кликнет палача с плетью. Наконец, когда Иван пояснил, что он купец из Москвы, приехал сюда с обозом пеньки, все распродал, товарищи его уехали, а он остался по своим делам, и вот... обокрали, и как быть теперь не знает. Наконец, офицер спросил его недоверчиво: - Имя и прозвание как твое? - Иван Сидоров, - без запинки ответил Ванька, не моргнув глазом. - Ладно, дадим тебе старый кафтан, и велю воров поискать. Да только тут, на ярмарке, такое творится... вряд ли порты твои сыщем когда. - Мне бы пачпорт, - почтительно наклонившись, попросил Иван. - Дадим и паспорт, - поморщился офицер. - Скажи моему подьячему, что в соседней комнате сидит, чтоб выписал с твоих слов, что положено. - Премного благодарны, - склонился Иван в поклоне и вышмыгнул в приемную, и едва поднял глаза, как увидел того самого солдата, что день назад вел его в нужник, откуда он благополучно сбежал. 10. ... Да, и в тот раз судьба дала ему возможность уйти, вывернуться, не попасть в очередной раз в кутузку, а потом под суд: караульный солдат не обратил на него никакого внимания. Может, не признал в драной рубахе, а может, занят был чем иным, потому как лишь скользнув равнодушным взглядом по нему, вышел вон. Подьячий с ивановых слов выписал паспорт, тиснул печать. Без лишних слов поставил свою закорючку и ленивый полковник. И все! Он свободен! Через каких-то полчаса он был на старой квартире, где спрятал под порогом свою долю от армянской добычи, быстрехонько купил себе новый кафтан, сапоги, кушак и шапку и с рваной рубахой в руках направился было к торговой бане, намереваясь забрать одежду, да вовремя остановился - за несколько саженей от нее, увидев на крыльце трех драгун с ружьями. Кто его знает, мыться ли они пришли или по иной надобности. А потому круто повернул, сунув на ходу рваную рубаху какому-то нищему, и через четверть часа уже стоял на главном выезде с ярмарки, и вскоре был посажен на воз владимирскими мужиками, навеселе возвращающимися домой. Так, пересаживаясь с воза на воз, с телеги на телегу, он к концу третьей недели добрался обратно в Москву, и с новым паспортом на имя Ивана Сидорова снял чистенькую комнатку у солдатской вдовы, что пускала к себе постояльцев и за небольшую плату готовила им обед. Более месяца Иван почти не выходил из опрятной комнатки, сказавшись больным, мол, простудился в дороге. Солдатке было не до него: она подрабатывала тем, что вязала на продажу кружева, бралась шить соседям нехитрую одежку да каждый вечер отправлялась к подружкам "на беседу", исправно сообщая об этом Ивану. Вот за тот месяц, о многом передумав, он и решил, что надо как-то иначе входить в жизнь, что-то менять, переделывать. Для начала он решил жениться или завести хозяйку, которую если и не полюбит, то хотя бы будет питать к ней какие-то чувства, привязанность. Он несколько раз прохаживался по улицам, пытаясь заговорить то с одной, то с другой девкой, но все они, стрельнув в его сторону глазами, спешили мимо, не обронив ни словечка. И вот как-то возле церкви Параскевы Пятницы он увидел молодушку, идущую от торговой площади в сопровождении кухарки или работницы. Была та девка среднего роста и с необыкновенно рыжими косами и такими же веснушками на щеках, с синими, как полуденное небо, глазищами. Ванька прикинулся, будто заблудился, приезжий, и почтительно спросил девушку и ее спутницу: - Подскажите, хорошие мои, как мне дом купца Семухина найти? - Он не знал, есть ли такой купец во всей Москве, да и вряд ли, если был, жил на этой самой улочке, а потому очень удивился, когда девушка ответила: - Идите за нами вслед, он через два дома от нас проживает... - и хотела еще что-то добавить, но спутница ее с суровым прищуром серых глаз резко сказала: - Сколь раз тебе, Зинаида, велено не заговаривать с незнакомыми людями на улице. - Так он ведь, тетя Полина, спросил, как пройти... Заблудился, поди. - Именно. Блудят тут всякие, - строго одернула тетка девушку, и они быстро пошли прочь. Но Иван, ободренный ответом, быстро нагнал их и предложил. - Давайте, бабоньки, подсоблю малость, - потянулся к тяжелой корзине, которую несла в правой руке строгая Полина. Но та столь злобно сверкнула глазами в его сторону, что он даже шаг замедлил. - Иди, иди, парень, своей дорогой, не на таковских наскочил. - Ой, какие мы строгие, - засмеялся Иван и в несколько прыжков обогнал женщин, и подмигнул девушке, - страшен я, что ли? Я к вам со всем почтением, а вы покусать готовы, не по-христиански как-то. - Тетенька не велит мне со всякими разговаривать, - смущенно отвечала девушка, но от Ивана не укрылось, как она оглядела его и быстро отвела глаза. - А я не всякий. Может, я твой суженый и есть. Что скажешь, красавица? - Много вас тут шляется суженых-ряженых, - фыркнула тетка, но что-то изменилось в ее голосе, и Иван решил усилить натиск, прикидывая, хватит ли ему времени разговорить девушку, пока они идут до их дома. - Знаете, зачем я к купцу Семухину иду? А вот и не знаете. Хочу дом его сторговать да для себя купить, - самозабвенно врал он. - Это у Павла Владимировича дом-то купить?! - ахнула девушка. - Да он, вроде как, не собирался продавать его... - Хорошую цену дам, то и слова не скажет поперек, мигом съедет. Вот и стану тогда вашим соседушкой, будем в гости хаживать, чаи распивать. - Не позвали еще молодца на чай, а он уж торопится, - ответила тетка Полина, но уже не так враждебно, как прежде. - Вы не позовете, так я вас всех на новоселье созову, славно и погуляем, песни попоем. Я и сам слагать песни могу, - похвастался Иван. - Сам? Песни? - не поверила Зинаида. - Врешь, поди. - Да чтоб мне на этом самом месте насквозь провалиться и белого света вовек не увидать, - перекрестился Иван и открыл было рот, приготовившись затянуть, да только тетка Полина кышкнула на него: - Ты и в самом деле собрался, что ли, песни орать посредь улицы? Совсем ополоумел?! Стыда никакого не стало, - и еще быстрее потащила девушку за собой, а та успела лишь махнуть рукой и указать: - Вон дом Павла Владимировича Семухина, - и они быстро юркнули в калитку больших тесовых крашеных охрой ворот, оставив Ивана одного. Он для интереса прошел до дома, на который ему указала девушка, и чуть не ахнул. В глубине двора виднелся огромнейший домина на два жилья с гульбищем над нижними окнами, отделанными точеными балясинами. Под самый верх уходил конек крытой железом крыши, завершавшейся кованым шпилем, на котором была посажена металлическая фигурка лошади, поджавшей под брюхо все четыре ноги и несущейся вскачь. У Ивана ажно дыхание перехватило от увиденного, до того дом был хорош! Он уважительно поцокал языком и почесал затылок под шапкой. - Чего вылупился? - раздался вдруг грубый окрик. Иван увидел прямо перед собой здоровенного бородатого мужика с дубиной в руках. Видно, то был сторож или дворник купца Семухина, и ему не понравилось, что незнакомый человек остановился прямо напротив их дома. - А чего, теперь за погляд деньги берут, дядя? - огрызнулся, было, Иван, но мужик грозно взмахнул дубиной и зашипел сквозь зубы: - А ну, проваливай, пока цел! - Легче, дядя, легче, а то ведь и зашибить можешь ненароком, - на всякий случай Иван отскочил в сторону, - ты не с похмела случаем? - Тебе-то чего? - смягчился мужик. - Есть малость. - Так мы сейчас поправим это дело. Сбегать в трактир? - Ну, коль не шутишь, то давай. Только у меня грошей нисколечко нет, вчерась с Митрием просадили... - замялся мужик. - А тебя самого как кличут? - Иван Дорохин, - ответил тот охотно, с надеждой глядя на неожиданного спасителя. - О, как! И меня Иваном, - широко улыбнулся Каин. - Где у вас тут ближайший трактир? - По энтой улочке пойдешь и на углу увидишь Петра Лыкова трактир. - Жди, я скоро, - подмигнул ему Иван и скорым шагом направился, куда указал ему новый знакомец. Он быстро нашел трактир, купил штоф пшеничного вина и пошел обратно. Мужик стоял на том самом месте, где он его и оставил, опираясь на свою дубину. - Айда в садик, - предложил он, - там зазор в заборе есть. Они забрались в хозяйский сад, сели прямо под деревьями; Иван Смирнов, который оказался дворником, как и предполагал Иван, принес с поварни глиняную кружку, пук лука и краюху хлеба грубого помола, в ладошке он держал щепоть соли. - Годится? - спросил он, отирая капли пота с загорелого морщинистого лба. - Подойдет, - согласился Иван и налил почти полную кружку дворнику. Тот втянул в себя воздух, поморщился и в два присеста вылил в себя прозрачное, как слеза, вино. - Э-э-х! - выдохнул он и отщипнул большими потрескавшимися пальцами от краюхи. - Наливай себе, а то долго тут сидеть не выйдет, хватятся. - Ага, - согласился Иван, но пить не хотелось, а потому спросил дворника, - знаешь, чего я подле вашего дома делал? - Обворовать, верно, хотел. Сейчас много таких шастает, - не задумываясь, ответил тот. - Тебя обворуешь, - притворно захихикал Иван, - как же... Как дашь дубьем своим меж глаз, и с копыт долой. - То я могу, - широко заулыбался его тезка. - Запросто. - А я с девкой познакомился, с соседкой вашей, - начал объяснять Иван, - а тетка с ней шла, такая злющая... Никак не дает поговорить. Вот я и сказал, что дом твоего хозяина купить собираюсь... - Наш, что ли? - захохотал, не сдерживаясь, дворник. Хмель размягчил морщины на его, словно топором сработанном, лице, и речь стала более связной, не столь отрывочной. - Денег не хватит, да и хозяин пока съезжать не собрался. - Ну, я то для разговору придумал, - отмахнулся Иван, - а ты случаем не знаешь, что за девка через два дома от вас живет? Рыжая такая Зинаидой зовут. - Зинка Зевакина, что ли? Федора дочка. Как не знать, хорошая девка. Отец у нее в солдатах ходит, но полк ихний на Москве стоит. Годков уже двадцать, коль не боле, службу тянет. А ты жены его не видел, Пелагеи, - ударился в откровения дворник, уже сам наливая себе вино в кружку и не предлагая Ивану, - она у него из мордвинок, в девках, ох, красива была, шибко заглядывался я на нее. И Зинка в мать пошла, как есть... - Жива мать-то? - как бы между прочим спросил Иван. - А чего ей сделатся? - хохотнул дворник, облизывая красным языком губища. - Живехонька. Только со двора редко выходить стала, давно не вижу. А Федор, он дома редко бывает, в полку строгость большая, а то пошлют в Петербург али в Кострому... - он быстро терял нить разговора, и Ивану стало скучно впустую болтать с ним, и он спросил: - К ним во двор с вашего двора попасть можно? - На кой тебе? - мигом насторожился тот. - Обокрасть хочешь? Убью! И красть у них больно нечего, не то что у моего хозяина... - Ой, дядя, заладил одно и то же, - сплюнул на землю Иван, - стал бы с тобой о том речь вести, коль обокрасть их захотел. Ты первый меня и выдашь. С девкой хочу пошептаться. - О чем? - мотнул головой уже изрядно захмелевший дворник. - О чем шептаться? Говори, я слушаю... - Не с тобой же мне шептаться, - засмеялся Иван, - с Зинкой хочу парочкой слов перекинуться. - Оно можно и через наш двор. Приноси завтра еще штоф и покажу лаз. Как стемнеет, так и приходи, тихонечко в воротину брякнешь, а я услышу, запущу. - По рукам, - встал с земли Иван и хлопнул по плечу дворника, не рискуя протягивать ему свою пятерню, которая бы наполовину утонула в лапище того. - Больше пить не стану, до вечера оставлю, - чуть пошатываясь, встал на ноги дворник, - а ты не забудь про штоф, слышишь? - Слышу, слышу, - отозвался Иван, пролезая через дыру в заборе. На другой вечер он купил опять вина и положил в карман небольшие дутые сережки с бирюзовыми камешками, что были припасены у него с давних пор, и отправился к дому купца Семухина. Калитка быстро открылась на его стук, и дворник схватил его за руку, втянул во двор. - Принес? - нетерпеливо спросил, обдав крепким запахом перегара. - Держи, - Иван протянул ему штоф, - куда идти? Показывай... - Счас, счас, - что-то забулькало, и Иван догадался, что дворник, не сдержавшись, приложился и хлебнул прямо из горлышка. - Фу-у-у, - облегченно выдохнул он и потянул Ивана за собой, - осторожней, пригнись. Они прошли меж огородных грядок, выделяющихся в темноте густой полутенью, мимо небольшого прудка и уперлись в невысокий плетень, которым соседи обычно отделяют один участок от другого, и он служит больше условной загородкой, чем настоящим препятствием для желающего преодолеть его человека. - Сможешь перемахнуть? - негромко спросил дворник. - А там иди межой и еще через пару таких плетней перемахнешь, и точнехонько в огород к Зевакиным угодишь. А там уж твое дело. Я тебя знать не знаю и видеть не видел. Только, чур, уговор, ежели чего не так выйдет, то на меня не вздумай валить. Понял? - Как не понять? - Иван, не прощаясь, легко перескочил через низкий, наклонившийся к земле плетень и осторожно, нащупывая ногами дорогу, пошел вдоль по меже, тянувшейся рядом с огородными посадками. Когда он столь же легко перескочил еще через два плетня и угодил в густые заросли крапивы, которую хозяева считали своим долгом оставлять на случай непрошеных гостей, подобных ему, вдруг подумал, что забыл узнать, есть ли во дворе у Зевакиных собака. Если только пес поднимет лай, а хуже того накинется на незваного гостя, то весь его план полетит в тартарары. Осторожно ступая, Иван пробрался во двор Зевакиных и огляделся, пытаясь различить, есть ли кто перед ним. Но все было тихо, и он миновал вдоль стены большой сарай, подобрался к самому дому. Там, судя по всему, все давно спали и по бедности своей не держали ни сторожа, ни дворника. Потрогав створки окон, Иван убедился, что они крепко заперты, тогда, чуть подумав, вернулся обратно, к сараю, и стал ощупывать двери, пытаясь найти незакрытую. Но все три двери, через которые можно было попасть в разные хозяйственные отделения, были заперты на засовы. При желании Ивану не стоило большого труда открыть замки, но именно сейчас взлом не входил в его планы, и тут он увидел приставленную к сараю лестницу, верхний конец которой упирался в чердачное окно, и быстро взобрался по ней, легко отжал закрытую на вертушку тонкую дверцу и очутился на сеновале, где пахло сдобным ароматом свежего сена, и, уже не раздумывая, повалился на него, закопался поглубже и блаженно улыбнулся, впервые за долгие месяцы своей вольной жизни, ощутив себя почти счастливым и по-настоящему свободным. Утром он проснулся от того, что со двора до него доносились чьи-то голоса. Выбрался из сена и прильнул к небольшой щелке, увидел стоящего у дверей жилого дома высокого мужчину, в зеленом солдатском кафтане. Догадался, что это и есть отец Зинаиды, Федор Зевакин. Тот что-то объяснял заспанной тетке, в которой Иван признал Полину, столь нелюбезно говорившую с ним в прошлый раз. Наконец, Зевакин отдал последние указания и вышел со двора. Полина чуть постояла, зевнула и вошла обратно в дом. Спать больше Ивану не хотелось, и он стал наблюдать, что будет происходить внизу, сам оставаясь при том не замеченным. Вскоре он выяснил, что в доме Зевакиных живут, судя по всему, всего пятеро человек: сам Федор, его жена, которая лишь раз вышла к колодцу, Полина, плешивый старик, возможно, их родственник, усевшийся на бревнышко у ворот и мирно задремавший на утреннем солнышке, и, наконец, Зинаида, что несколько раз проскакивала через двор, что-то напевая при этом. У Ивана не было определенного плана действия, и он больше, как обычно, надеялся на случай, на свою находчивость и везение. Так оно и вышло. Он дождался, когда девушка направилась к сараю, где он скрывался, заскрипел замок, и она зашла внутрь, где, судя по кудахтанью, содержались куры. Иван еще раньше обратил внимание, что с сеновала вел вниз небольшой лаз, и он тотчас пробрался к нему и наклонился, свеся в него голову. Зинаида сидела на корточках и собирала в подол снесенные за ночь наседками яйца. - Ку-ка-ре-ку, - негромко пропел он и увидел, как глаза девушки расширились, она глянула по сторонам и увидела его свесившуюся с сеновала голову. - Ой! - вскочила она на ноги, яйца выкатились из подола, упали на пол, несколько штук разбилось, и яркий желток окрасил нежно-белую скорлупу. - Тихо! - приложил он палец к губам. - Не узнала? - Узнала... - столь же тихо ответила она. - Тогда лезь ко мне, - махнул он рукой и широко улыбнулся. - Зачем? - прошептала Зинаида, и ее щеки пунцово вспыхнули. - Потом скажу, - показал он крепкие белые зубы и скрылся в проеме. Зинаида осторожно поднялась наверх и смотрела на него с испугом широко распахнутыми голубыми глазами. - Ты вор, да? - Какой я вор, - усмехнулся Иван. - Стал бы тебя звать. Глянь лучше, чего покажу, - и он извлек из кармана золотые сережки с бирюзой. - Мне? - несмело спросила Зинаида и покраснела еще больше, но покорно приняла их, спрятала за пазуху. - Зин, где ты? - позвала ее со двора Полина. - Приходи вечером, - шепнул он ей вслед, когда она торопливо стала спускаться по ступеням вниз, - ждать буду. Она лишь окинула его взглядом и ничего не ответила. Он пролежал голодным на сеновале весь день, а как начало смеркаться, она пришла и принесла с собой узелок с едой и кувшинчик холодного кваса. В первую же ночь он предложил ей сбежать с ним, жить вместе. Она отказала. Так он жил на сеновале три дня. А на четвертую ночь Зинаида пришла с большим узлом, в который были увязаны ее платья, и покорно сказала: - Веди... Он привел ее к себе, во вдовий дом, хозяйке ничего объяснять не стал, а дал на утро рубль серебра. Так они прожили вместе более месяца. ... Ванька до сих пор не знал, кто навел зинкиного отца, Федора Зевакина, на их квартиру. Нагрянули ранним утром сам Федор, да с ним еще четверо здоровенных солдат из старослужащих, при ружьях и палашах, слегка под хмельком и злые, как черти. Зевакин первым врезал Ивану кулаком в глаз, а потом добавляли все по очереди. Били старательно и больно. От тех воспоминаний у него до сих пор ныли бока, и холодок пробирал. Зинаида забилась в угол и только тихо взвизгивала, с ужасом таращась на обезумевшего отца, а тот лишь бросал в ее сторону полные ненависти взгляды да приговаривал: - Опозорила, стерва! Дома поговорим, я те покажу, как от отца с матерью бегать. Выручила Ивана хозяйка, престарелая вдова, явившаяся на шум с клюкой в руках. Она без раздумий кинулась на выручку постояльцу, норовя заехать тяжелой клюкой тем по голове. Солдат не столько испугало, как рассмешило вмешательство седоволосой старухи, похожей на смерть с косой, и они, неловко уклоняясь от ее ударов, наконец оставили Ивана лежать на полу, утирать кровавую пену изо рта. Однако, когда он попробовал уползти из комнатки, не дали, а быстрехонько скрутили ему руки ремнями, поставили на ноги и повели в участок, захватив с собой поддельный паспорт на имя Ивана Сидорова. По дороге он пытался заговорить с ними, обещал солидный куш, если они его отпустят, но те и слушать не хотели. - Скажите тогда, Христа ради, кто выдал меня, - взмолился он. - Дружки твои, - рассмеялся усатый крепыш и саданул Ваньку кулаком под ребро, - просили хорошенько попотчевать тебя от их имени. - А имя, имя скажи, - застонал Иван. - Сам у них спросишь, когда в Сибири с ними повстречаешься. - Иван тогда решил, что полиция взяла кого-то из его шайки, с кем он путешествовал на Макарьевскую ярмарку. Но они не знали, где он живет после возвращения в Москву. Никого из них не видел, не встречался, не разговаривал. Единственным человеком, кто знал о местонахождении его квартиры, была Аксинья, которую он зазывал к себе еще до встречи с Зинаидой. И потом она заходила, но он не пустил ее в комнату, где спала девушка. Однако Аксинью не проведешь, могла и догадаться, не маленькая, сообразила, от чего он вдруг охладел к ней, не приглашает, как обычно, зайти, остаться. "Неужели она могла? - обожгла Ивана мысль. - Но почему солдаты прямо не говорят, мол, баба тебя продала... Да и как она могла узнать, кто зинкин отец? Нет, что-то здесь не сходится..." 11. Потом, уже сидя в сыром погребе, он много раз возвращался к мучившему его вопросу: неужели его Ксюша, которая не хотела уходить от своего рейтера, как он ни звал ее жить к себе, могла по ревности подвести его под арест? Почему же тогда она сама пришла к нему в острог, передала нож? И тут Иван все понял: о том, что его взяли в участок, а потом перевели к генерал-полицмейстеру Алексею Даниловичу Татищеву, могла знать лишь она, Аксинья. Он сунул руку за голенище сапога, проверил, на месте ли нож, вынул его, чиркнул тонким лезвием воздух, чуть поиграл им и спрятал обратно. Уже который день его не вызывали на допрос, и он догадывался: Татищев раскопал что-то еще, возможно, всплыли дела на ярмарке. Если раскроется и это... тогда не миновать колеса на Болотной площади. Иван представил, как палач занесет над ним топор, отрубит сперва руку, затем ногу, поднимет над головой, покажет народу, а там, в толпе, будет стоять его Аксинья и усмехаться. А может, и плакать? Надо было решаться на побег, но с удивлением он отмечал, что прежние силы, уверенность вдруг оставили его. Он боялся пойти на последний, решительный шаг. Уже сколько раз он представлял, как всадит по самую рукоять нож в грудь солдата, когда тот откроет дверь, чтоб вести его на допрос. Нужно будет всего лишь через забор перелезть, и все, он свободен. Но именно эта свобода более всего и пугала Ивана. Он не знал, куда потом идти, где затаиться. Денег у него не было ни копейки, забрали при обыске. Искать дружков боялся, а вдруг да они, а не Аксинья, сдали его. Бежать из Москвы? Но куда? Кругом караулы, заставы, накроют, как зайца-беляка на свежей пашне. Тогда уже прикуют накрепко к стене и станут пытать так, что после застенка останется одна дорога - на погост. Несколько раз вспоминал Иван и про Зинаиду, но былой теплоты в тех его воспоминаниях почему-то не оказывалось. Она ему быстро опостылела, насытился ее любовью через неделю, сам подумывал, как бы дать деру от нее, и точно, сбежал бы, коль не отец ее с дружками-солдатами. Не дали. Наконец, уже под вечер, за ним пришли, повели в кабинет генерал-полицмейстера. Татищев сидел один, при свечах; он тяжело взглянул на Ивана из-под нависших бровей, провел тонкими пальцами по квадратному подбородку, блеснули перстни на руке в пламени свечи, потом вдруг выбросил указательный палец в сторону Ивана и громко спросил: - На Макарьевскую ярмарку хаживал, голубь? Иван, не доходя нескольких шагов до стола, остановился, поискал глазами секретаря, но того не оказалось на привычном месте, значит, Татищев вызвал его ненадолго, коль не будут записывать, а потому говорить можно начистоту, без обиняков. Он пожал плечами, деланно зевнул и спросил с издевкой в голосе: - А чем я там торговал, на ярмарке? До Татищева не сразу дошел смысл его слов, но, когда понял, взвился, стукнул кулаком по столу и гаркнул на весь кабинет: - Придуриваться будешь?! Ах ты, вор, прощелыга! Говори мигом, был ли на Макарии?! Ну?! Ивана ничуть не испугал генеральский крик, а, наоборот, помог собраться с мыслями, решиться на что-то, и он спокойно ответил: - Был, был, ваше высокопревосходительство. И что из того? - Армян ты грабил? Сказывай! - Армян? - переспросил Иван и почесал в затылке. - Это что за зверь такой? Армян? - Ты сегодня долго юродствовать будешь? - все более распалялся Татищев. От его прежней снисходительности и барственной позы и следа не осталось. Где его прежние "голубчик", "дружок"? Как ветром сдуло, словно подменили генерала. Но дурачился Иван специально, он вовсе не желал разозлить генерала, что вполне могло привести к дополнительной порции плетей. Нет, он просто пытался оттянуть назревающую развязку, мучительно ища выход. Коль речь пошла о ярмарке, об армянах, то дело худо. Надо бежать. И только бежать. Иначе... Болотная площадь ему обеспечена. - Ах, армян, - сделал он, наконец, вид, будто вспомнил, - подходили ко мне там какие-то длиннобородые, может, и армяне, не спросил. А чего с ними вышло? Не захворали, чай? - Это ты у меня сейчас суток двое хворать будешь, - не сводил с Ивана сверлящего взгляда Татищев. - Крикнуть палача? Или добром отвечать будешь? - Буду, ваше высокопревосходительство, помилуйте, не надо палача, - жалобно заскулил Иван и сделал несколько шагов к столу. Он глянул в окно, отметил, что на дворе совсем темно, а значит, если и подаваться в бега, то именно сейчас. Надо только как-то выбраться из генеральского кабинета. - Спрашивайте, все расскажу, - покорно наклонил он голову и взялся руками за стол. - Давно бы так, - смягчился Татищев, - кто тебе поддельный паспорт дал? - подвинул он к Ивану тот самый лист, что был выписан ему на ярмарке. - Кто его знает, писарь давал. Подьячий. А почему он меня Сидоровым записал, того не ведаю. Я ему свое прозвание говорил, а он вот обшибся малость. - Опять врать принялся? Скоро в Москву приедет полковник Редькин, который всем сыском на Макарьевской ярмарке ведает, предъявлю ему тебя, и почему-то кажется мне, признает он в тебе, Каин, старого знакомца, за которым множество разных грехов числится. Может такое быть? - Как не может, - задумчиво ответил Иван, а сам прикидывал, как бы ему утихомирить генерала, чтоб не закричал, а потом уже кинуться в дверь, - на этом свете все бывает, говорят, и кобыла летает. Вам-то виднее, ваше высокопревосходительство. - А коль так, то очень может быть, что тебя, Каин, и в Сибирь отправлять не придется... - Ой, спасибочки вам за это, - кривляясь, поклонился Иван, - значит, совсем отпустите? Премного вам благодарны за то... - Как же, отпустим, - показал в улыбке длинные желтые зубы Татищев, - душу твою многогрешную к Господу отправим, а тело твое бренное в яме зловонной закопаем. Догадываешься, о чем речь? Уж очень ты, Каин, много нагрешил на этой земле. Пора бы и честь знать. - Знал бы, где честь, то не смел бы сесть, - засмеялся Иван и, изловчившись, схватил со стола тяжелый бронзовый подсвечник и замахнулся на Татищева. - Как? Велика ли ваша честь? А ну, под стол, живо, - зловещим шепотом проговорил он. - Чего? - привстал Алексей Данилович и положил руку на эфес шпаги, - Это ты мне, сукин пес, смеешь говорить?! Да я помру на месте, но прежде перед таким вором не унижусь. Поставь-ка канделябр на место, кому говорю! - Не желаешь добром, - легко вскочил на стол Иван и, прежде чем Татищев успел вынуть шпагу, ударил его по голове подсвечником. При этом свечи выскочили из подставок и покатились по полу, погасли, стало совершенно темно, лишь по сиплому храпу и по звуку упавшего тела Каин понял, что он уложил генерала надолго. Ощупью он пробрался к двери и тихонько приоткрыл ее, убедился, что караульный сидит на лавке в небольшом коридорчике и мирно похрапывает. Его широкоскулое, курносое лицо освещалось неярко горевшим факелом, воткнутым в кольцо над дверью. Иван вытащил из-за голенища нож и приставил к горлу караульного, чуть нажал. Тот вздрогнул и проснулся, хотел встать, но Иван удержал его за плечо и прошептал: - Сымай сапоги, мил человек. Не вздумай рыпаться, а то, - и он сильней нажал на рукоять ножа. Часовой был, судя по всему, из первого года службы, еще безусый, молодой парень. Он и не думал сопротивляться, а покорно снял сапоги, прислонив при этом к бревенчатой стене ружье, которое Иван тут же схватил свободной рукой и притянул к себе. - Дальше давай, не боись, кафтан скидывай, камзол да поторопись, - командовал Иван и почувствовал, как из генеральского кабинета явственно потянуло запахом паленого. Видно, почувствовал запах гари и караульный, потому что чрезвычайно быстро скинул с себя одежду и остался в одном белье, поглядев на Каина умоляющими глазами. - Заходи сюда, - Иван приоткрыл дверь и увидел языки пламени, ползущие по стенам генеральского кабинета. Сам Татищев лежал лицом вниз на полу. - Видишь, начальник твой чуть заживо не сгорел, а ну, помоги, - и с силой впихнул и без того напуганного караульного в дверь, закрыл ее и быстро сбросил с себя одежду, натянул зеленую форму караульного и с ружьем в руках устремился к воротам. Навстречу уже бежали двое драгун с топорами в руках. - Что там стряслось? - не останавливаясь, окликнул один из них. - Караульный заснул, - также на ходу ответил Иван и заскочил в небольшое строение возле ворот, где сидели несколько вахтенных драгун, заорал во всю силу легких: "Горим, братцы, горим!" - и, не раздумывая, кинулся на улицу, не выпуская из рук ружье. Он ожидал услышать сзади себя крики погони, но лишь из соседних домов, привлеченные заревом пожара, вышли озабоченные жильцы и со страхом, усиленно крестясь и шепча молитвы, вглядывались в запылавший в полную силу дом сыскного приказа. Пробежав одну или две улочки, Иван несколько раз круто поворачивал, пытаясь на всякий случай сбить со следа погоню, если таковая будет отправлена за ним. Вскоре совершенно обессиленный, он остановился возле какого-то забора и принялся озираться, стараясь определить, где он находится. По всему получалось, что ноги сами привели его к дому, где проживала Аксинья, он находился на противоположной стороне улочки, и вверху слабо светилось оконце ее горенки. Что-то сильно защемило в груди у Ивана, он утер пот с лица и начал раздумывать, стоит ли сообщать ей о своем побеге. Но иного выхода у него просто не было. Нигде его никто не ждал. Разве что под Каменный мост податься, как в былые времена, но и туда может нагрянуть полиция, когда Татищев придет в себя и объявит розыск по всей Москве. Даже в кабак без денег он зайти не мог. Иван редко молился, почти никогда не обращался за помощью к Богу, на исповеди последний раз был еще в юности, но сейчас губы сами зашептали молитву: "Ангел Божий, хранитель мой святый..." Он вычитал ее всю до конца и повторил снова, перекрестился и только тут заметил, что все еще держит в руке ружье, обернулся и, найдя щель в заборе, засунул его туда. Улица в поздний час была темна, и никто не наблюдал за ним. Тогда он нагнулся, поднял с земли небольшой камешек и, примерившись, швырнул в оконце Аксиньи. Раздался слабый звон, качнулась занавеска на окне, и мелькнула женская головка. Он перешел через дорогу и встал возле ворот, укрывшись близ громадной березы, и принялся ждать. Вскоре скрипнула калитка, и к нему вышла Аксинья в наброшенной на плечи темной шали. - Ты?! - узнала она. - Как? Отпустили? - Жди, они отпустят, - он притянул ее к себе и положил голову на мягкое, пахнущее домашним теплом и уютом плечо. - Спасибо тебе за помощь. - За какую помощь? - удивленно спросила она. - О чем ты, Вань? - Не ты разве в острог пирог мне принесла? - Какой пирог? О чем ты? - Не ври! Ты! Боле некому, - злость проснулась в нем, и он вспомнил о ноже, который все так же лежал за голенищем. Он сейчас мог сгоряча зарезать Аксинью, если она станет и дальше изворачиваться. - Что с тобой? - встрепенулась она, заметив перемену, внезапно произошедшую с Иваном. - Может, твоя рыжеволосая подружка принесла пирог? - язвительно спросила она и чуть отодвинулась от него. - Про Зинку откуда знаешь? Говори, а то... - А то что, Ванюшка? Не тебе меня пужать, мал еще, жизни не видел. Все я про тебя знаю, и что дале с тобой будет, ведомо мне... - Откуда знаешь все? Колдуешь, что ли? - Иван вдруг остыл, ослабли руки, все стало безразлично, не хотелось ни говорить, ни спорить, и он попросил тихим голосом: "Ксюша, укрой меня. Может, ищут уже полицаи, а мне и идти больше некуда. Можно к тебе?" - Так-то оно лучше, а то набычился, нукать начал, - потрепала его по щеке Аксинья и, притянув к себе, чмокнула в губы. - Пошли ко мне, мой еще два дня в отъезде будет, послали куда-то там. Они поднялись по темной лесенке к ней в горенку, Аксинья разобрала для Ивана постель, предложила поужинать, но он отказался и сразу завалился спать, и уже через минуту блаженно захрапел. Проснулся он по старой привычке сразу за полночь и резко сел на кровати, не понимая, где он находится. Увидел тонкую сальную свечку на столе, а возле нее сидела на лавке, склонившись над столом, Аксинья и что-то перебирала руками. Сперва ему показалось, что она шьет, но, вглядевшись, увидел небольшие карты, которые та раскладывала перед собой. - Выспался? - спросила она, не оборачиваясь. - Ага, - позевывая, ответил он. - А ты, поди, и не ложилась еще? Гадаешь, что ли? Не на меня ли? - На тебя, милый, - ответила она. - И что же там карты говорят? - он поднялся с кровати, подошел к столу, с интересом поглядел на ряды разномастных карт, лежащие перед ним. - Казенный дом выпадал? - А то как. Только он и сидит во всех углах да случайные встречи, расставания да проводы, да чьи-то пустые хлопоты. - Тогда про меня, - рассмеялся Иван, - иди лучше ко мне, - и хотел притянуть Аксинью к себе, обхватил ее за плечи. - Погоди, - остановила она, - поговорить надо. - Давай, - покорно согласился Иван и сел обратно на кровать, приготовился слушать, о чем это станет говорить с ним посреди ночи Аксинья. - Поняла я, что воровством ты жить не можешь, - серьезно начала Аксинья, сидя на лавке и повернувшись к нему лицом, - погубит оно тебя. Не по тебе оно... - Ишь ты, как заговорила, - обиделся было Иван и откинулся на мягкую подушку, сощурив в усмешке глаза. - Прямо как тот полицмейстер толкуешь. Не он ли тебя научил? - Ваня, я тебе добра желаю, - ничуть не обидевшись, продолжила Аксиньи поджала губы, - кто тебе еще присоветовать чего доброе может... - Уж только не ты! Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. Не ты ли присоветовала мне, как бывшего нашего хозяина, Филатьева, обчистить? Ну? Не помнишь? - Дура была, вот и советовала, - все так же спокойно отвечала она, глядя не на Ивана, а чуть в сторону, будто видела там что-то такое, чего ему видеть не дано. - Думаешь, чего я гадала? Узнать, что ждет тебя. - За дурака меня считаешь? Чтоб я картам верил... - А мне поверишь? - подняла она вверх руку, и темная тень метнулась по стене. - Мне поверишь? Тогда слушай, чего скажу. Карты показывают тебе казенный дом, а за ним дорожка дальняя... - И не сомневался, - попробовал отшутиться Иван, но Аксинья повысила голос и твердо договорила: - Только стала я второй раз карты раскладывать, и опять выпал казенный дом, а за ним... не поверишь, Вань... За ним ждут тебя большие деньги и почести, чины, и власть. Слышишь? - Не оглох пока, - грубо отозвался Иван, внимательно глядя на нее. - Долго я думала, что бы это значило... Казенный дом, он всегда и есть казенный дом. А потом словно озарение какое на меня нашло: на службу тебе надо идти в казенный дом, в полицию проситься... - Мне? В сыщики? - Иван даже подпрыгнул на кровати и громко захохотал, но, спохватившись, что может разбудить кого-то из живущих по соседству, прикрыл рот ладошкой. - Веселая ты у меня девка, ничего не скажешь. Чтоб Ванька Каин шел в полицию служить, насмешила! - Нет, ты послушай меня, - замотала головой Аксинья, - тебе ведь цены нет. Кто, как не ты, все воровские шайки знает? Все сходы, а скольких воров в лицо узнал за это время? Многих знаешь? - Да, поди, много, - согласился Иван, начиная понимать, куда клонит Аксинья. - Но как только я в полицейском участке объявлюсь, то всяк меня схватит и в застенок, а там сама знаешь... - он зябко повел плечами и опять потянулся к Аксинье. - Погоди, погоди, Вань, дослушай до конца, - отвела она его руки, - зачем тебе обязательно в полицейский участок идти? Надо идти туда, где знатные люди сидят, что выше любого полицейского. - Это кто же у нас выше полицейского? Государыня, что ли? - Правильно, государыня. А ниже государыни, знаешь, кто идет? Сенат. Там мне один человек сказывал, в больших чинах люди сидят, над всеми другими властями начальники. Вот если ты им по душе придешься, пообещаешь на Москве порядок навести, воровство прекратить, то назначат они тебя главным сыщиком и уже никто тебя тронуть не посмеет. - И сам полицмейстер? - широко раскрыл глаза Иван. - Да, и он не тронет, коль прежние твои грехи прощены будут, и примешь ты присягу и начнешь службу. Понял? - и она подошла к нему, прижалась мягким жарким телом и задула свечу. 12. Целую неделю регулярно, каждый день, уходил Иван Каин к зданию Московского Сената со свернутым в трубку листом бумаги в руках. По общему решению с Аксиньей решился он подать прошение о приеме его на службу в Сыскной приказ и обещал в скором времени истребить всяческое воровство в Москве. Однако, приезжающие на службу сенаторы и словом перемолвиться с ним не желали, а от бумаги нос воротили, будто бы там кошка дохлая завернута. Один лишь и сказал, мол, требуется в присутствие все бумаги в обычном порядке подавать, через секретаря, а уж там их станут разбирать, как должно. Знал Иван это "как должно"! Год может пройти, а то и вся жизнь, пока его прошение на самый верх сенатский доползет на вороных, да если и доползет, то как на него там взглянут? Не прикажут ли обратно в острог вернуть?.. Про генерал-полицмейстера слышал он, будто бы из пожара его живым вытащили, но сильно обгорелым, дома без памяти лежит. Может, потому его, Ивана Каина, и не хватились, что бумаги сгорели, а сам генерал приказа о сыске его отдать не в силах по болезни своей. Все это было на руку Ивану, и даже то, что муж Аксиньи все не возвращался из отлучки своей и жил он у них в доме беспрепятственно, было необычайным везением. Несколько раз Иван, идя мимо богатого дома где-нибудь на Тверской или Мясницкой, прикидывал, как ловко можно ночью вовнутрь забраться, да и обчистить хозяев, но гнал от себя эти мысли и намерения, решившись отныне жить честно и без разбойных привычек. Аксинья снабдила его деньгами на мелкие расходы, и пока он ни в чем особо не нуждался. Бывая ежедневно у крыльца Сената, он перезнакомился со многими челобитчиками, что, как и он, ждали возможности подать прошение в руки кому-либо из сенаторов. Многие из них знали государственных мужей в лицо и по имени, заговаривали с кучерами и лакеями, что оставались подле господской кареты, и терпеливо дожидались их возвращения. Челядь охотно рассказывала о своих господах, добавляя при том от себя о всяческих строгостях и едва ли не зверствах тех. Иван слушал одних, переходил к соседнее карете, снова слушал и уже неплохо разбирался в старшинстве и званиях сенаторов. Более прочих он выделил для себя князя Якова Ивановича Кропоткина, который, кроме многих своих заслуг, имел еще и звание президента Сыскного приказа, но сам, судя по всему, сыском не занимался, в застенок к арестантам не ходил, а лишь разбирал жалобы на полицейских, попадающие к нему. Показали Ивану и самого князя, когда тот садился в богато убранную карету, запряженную шестерней, с двумя лакеями на запятках, в красных бархатных камзолах и с перьями на шляпах. Был князь уже в преклонном возрасте с маленьким, словно сморщенная груша, личиком, но живыми, умными, широко посажеными глазами. Ивану даже показалось, что князь, глянув по сторонам, ненадолго задержал взгляд именно на нем, Иване Каине, словно узнал или выделил чем. Первым порывом Ивана было бежать, скрыться, но он представил насмешки Аксиньи, когда расскажет ей о своем поступке, и пересилил себя, остался и долго смотрел вслед карете Кропоткина, которая прогрохотала коваными колесами по булыжной мостовой. - Большой господин, - услышал он вдруг голос сзади себя и вздрогнул, обернулся. Перед ним стоял молодой, крепко сбитый парень, с черным чубом, выбивавшемся из-под шапки. На лице его блуждала полуусмешка, и кончики губ загибались чуть вверх, делая его похожим на человека, желающего укусить что-то твердое. Серые глаза парня смотрели открыто и доверчиво, почти простодушно, но веселый огонек, живущий в них изнутри, говорил о том, что он далеко не прост и многое повидал за свои двадцать с небольшим лет. - Князь, - отозвался Каин, чтоб поддержать разговор от нечего делать. - К такому и не подступишься, - покачал головой парень. - Который день хожу тут, подле Сената, не знаю, кому прошение подать. - Сам откуда будешь? - спросил его Иван Каин. - Да из Сибири мы, из самого Тобольску... - По своей воле в Сибирь угодил али как? - Родился там, - просто ответил тот. - И как же зовут-кликают тебя? - Каину был чем-то симпатичен этот крепкий, осанистый сибиряк, держащийся довольно независимо и в то же время с неподдельной простотой и дружелюбием. - Обычно ... Иваном, а по прозванию Зубарев, - широко улыбнулся он. - Много Иванов у нас на Руси живет, и меня мамка с батькой также нарекли, а народ прозвание дал свое - Каином кличут. - А почему Каин? - насторожился Зубарев, и улыбка быстро сбежала с его чуть простоватого лица, отчего оно сразу сделалось строгим, замкнутым и даже отчужденным. - То у народа и спрашивай, ему видней. "Каинами" у нас на Москве тех зовут, кто с полицией не в дружбе живет да много озорничает. - А-а-а... Понятно, - и лицо Зубарева вновь озарилось добродушием. - Чего в Сенат пробиваешься? - осторожно начал выведывать Каин. - Поди, с челобитной? Барин, что ли, обидел? - О чем ты? - сверкнул белизной зубов Зубарев. - Сроду у нас в Сибири бар не бывало, да и сам я купецкого звания, не приписной какой-нибудь. Кто меня обидеть может? У меня, знаешь, брат двоюродный в Тобольске магистратом командует, первый богатей, всех в кулаке держит, - стиснул он крепкую пятерню. - Тогда какой черт понес тебя к нам на Москву? Тут правду не скоро сыщешь, а с кривдой быстро знакомство сведешь. Иван Зубарев чуть замялся, оценивающе посмотрел на Каина, прикидывая, стоит ли открываться перед ним, но потом решился и беспечно сообщил все с той же беззаботной улыбкой: - Да золотые прииски разведать хочу, а где бумагу под это дело выправить, чтоб разрешение дали, того не знаю. Добрые люди подсказали, мол, поезжай в Москву, там все и решишь, узнаешь. - Золотые, говоришь, - одобрительно повторил нараспев Каин и как-то по-новому оглядел сибиряка, отметив про себя, что не так он прост, как показался на первый взгляд, осторожно спросил: - Поди, далеко те прииски? - Да как сказать... - пожал плечами Зубарев, - как раз посередке, если из Тобольска к вам в Москву ехать, на Урале, где башкирцы живут. - Башкирцы, - протянул Каин, - чего-то не слыхивал про таких, не приходилось. Ну, нашел кому бумагу подавать? - Сказывали, будто князь Щербатов - добрый мужик... - И что с того, что добрый? - рассмеялся Каин. - Тебе с ним не детей крестить. Ты хоть знаешь, чем он занят? По какому ведомству? - Не-а, - честно признался Иван. - Думал, они тут всем сразу и заняты, к кому ни обратись, главное - чтоб выслушали, уважили. Я ж не для себя стараюсь, не свой интерес блюду, прибыток людям и государыне станет великий... - Значится, ты о государыне нашей беспокойство имеешь, - насмешливо переспросил Каин. - Ага, а как иначе... - С тебя за товар пошлину берут? - Берут, - согласился Зубарев. - Подушную, подорожную и другие подати платишь? - Само собой, платим. - А чего тебе еще надо? Ты бы еще крест нательный заложил да в казну денежку снес. Дурак ты, брат, оказывается. Сколь на свете живу, а не встречал до сей поры таких. - Почему дурак? - обиделся Зубарев. - Да потому, - словно отрезал Каин, - государевы слуги обдирают нас, как липку на лыко, а ты - "прибыток государыне", - оттопырив губу, выговаривал он растерявшемуся сибиряку. - Я бы на твоем месте это золотишко сам добыл да и зажил бы покруче графа Шувалова, что у нас сейчас первым богатеем прозывается. На кой тебе разрешение от Сената? - Нельзя, надо, чтоб все по закону было, - Зубарев хоть и растерялся слегка под напором неожиданного знакомца, но сдаваться не собирался. - Мы, Зубаревы, не воры какие, чтоб тайком золотишко мыть, мы у себя в Тобольске по закону жили до сих пор, и никто про нас слова худого сказать ни разочка не посмел. Так-то. - Дурья у вас башка, оторви - и без нее дале жить станешь. "По закону", - вновь передразнил он. - Знал бы я, где то золото лежит, давно бы занялся тем делом, не ждал бумагу сенатскую. Да и не добиться тебе, вахлаку этакому, бумаги той. Хоть цельный год живи здесь, а нужной двери не найдешь. - Подсобил бы тогда, - не раздумывая, предложил Иван Зубарев. - За бесплатно у нас на Москве ничего не делается, - глубокомысленно пояснил Каин. - А сам ты здесь по какому делу? - поинтересовался у него Зубарев. - Ты, как я погляжу, про всех все знаешь, чего же ходишь тут который день. Я тебя еще давеча заприметил. - Мое дело особое, и каждому про него знать не положено, - жестко ответил Каин и самодовольно поднял подбородок вверх. - Не хошь говорить, и не надо, - Зубарев и не думал обижаться. - Только, коль всерьез говоришь, что поможешь мне бумагу нужную получить, то отблагодарю, в долгу не останусь. - А сколь дашь? - заинтересованно спросил Каин. - Сколь, сколь... - задумался Зубарев, - ну, пяти рублей хватит? - Пять целковых? - чуть не захлебнулся от возмущения Каин. - Да за такую цену я тебя сам к себе в денщики найму на полный месяц, сапоги чистить заставлю. Коль сто рублей пообещаешь, то соглашусь. Теперь уже пришла очередь возмутиться Зубареву. Он выпучил от удивления глаза и даже рот раскрыл, не понимая, шутят ли с ним или правду говорят. - Сто рублей? За бумагу? - изумленно повторил он. - Шиш тебе с маслом, а не сто рублей. Да у меня всего-то... - начал было он, но спохватился вовремя и замолчал. - Тогда пятьдесят, - сбавил цену наполовину Каин. - Пойдет? - Нет, - покрутил головой Зубарев. - Не моя цена. - Двадцать пять? - Нет, - Зубарев ненадолго задумался и предложил: "Даю десять и ни на копейку больше." - По рукам, - тут же согласился Каин. - И половину вперед. - Хватит с тебя и целкового, а то смоешься, и ищи-свищи тебя потом, - полез за пазуху Зубарев. Каин поморщился, но принял протянутый целковый, небрежно сунул его в карман. - Пошли, что ли, в кабак, обмоем сговор? - предложил он. - Ты где остановился? - На Пресне, - ответил Зубарев и тут же пожалел о сказанном, опасаясь, что новый Каин увяжется за ним. - Ой, далече. Ну, идешь в кабак? - Нет, - отказался Зубарев, - мне еще в одно место наведаться надобно. Завтра тут и увидимся. Не обманешь? - Да чтоб мне на том свете в аду гореть, - побожился Каин и для верности укусил ноготь большого пальца. - Смотри, а то... - не договорил Зубарев, что будет, если Каин обманет его, и неторопливо пошел в сторону Китай-города. Дома Ванька Каин рассказал о встрече с сибиряком Аксинье. Та выслушала его и неопределенно обронила: - Много дураков по Москве шляется. - Он, вроде как, на дурака не больно похож, - заступился Каин. - А мне до него какое дело? Ты взялся помогать ему, вот сам и разбирайся. - Аксинья была явно не в духе, ждала возвращения мужа и время от времени выглядывала в окно, прислушивалась к шагам на лестнице. Иван не стал спорить с ней и завалился спать. На другой день он отправился на площадь к Сенату пораньше - с твердым намерением перехватить у входа в присутствие князя Кропоткина и вручить ему свое прошение. На площади еще не было обычных просителей, и лишь тощая фигура одного из сенатских служителей двигалась по направлению к небольшой двери черного хода в здание. Иван решил попытать счастья и окликнул его, и тут же протянул приготовленный заранее серебряный полтинник. - Скажи, мил человек, а если разрешение на разработку золотых приисков подать надо, то куда обращаться. - Ты, что ль, собрался золото искать? - спросил его служитель, пряча деньги в широкий карман кафтана и чуть приостановившись. - Да нет, человек один узнать хотел. - Пущай Петра Воробьева спросит, меня то есть, все ему и объясню, - ответил тот и быстро зашагал дальше. Вскоре небольшая площадь стала наполняться народом, и Каин заволновался, как бы ему не пропустить приезд кареты князя, выскочил на проезжую часть и весьма вовремя, поскольку из-за угла показалась запряженная шестериком знакомая карета и вскоре въехала на площадь, оба лакея соскочили на землю, откинули подножку и склонились в поклоне, торжественно открыв дверцу. Яков Иванович Кропоткин ловко выбрался из кареты, опираясь на толстую резную трость, и чуть не наткнулся на Ваньку Каина, что подскочил к нему. - Чего надобно? - неприязненно спросил он.- Пошел прочь! - Лакеи кинулись было оттаскивать Ивана в сторону, но он увернулся от них и, припав на одно колено, подал князю свое прошение. - Не откажите прочесть, ваша светлость, - лишь и успел он произнести, как лакеи схватили его под руки и оттащили прочь. Но князь таки принял его грамоту и засунул ее за обшлаг кафтана, важной поступью направился в Сенат. - Смотри, боле не попадайся, а то поколотим, - лакеи отпустили Каина, но он лишь рассмеялся им в лицо и пошел с площади. - Эй, ты куда?! - услышал он сзади знакомый голос. Обернулся и увидел пробирающегося сквозь толпу собравшихся к этому часу просителей Ивана Зубарева. - Сбежать решил? А дело мое как? - схватил он Каина. - Дело сделано, - ответил он, чуть отстранясь и освобождая руку. - Плати остальную деньгу, и мигом сведу тебя с кем надо. - Нет, ты сначала сведи, а уж расчет потом, - не соглашался тот. -- С тобой спорить - себе дороже выйдет, - пробурчал Каин, - пошли. Он повел его к черному ходу здания Сената и попросил одного из служителей вызвать из присутствия Петра Воробьева. Тот вскоре вышел, высоко задрав начинающую лысеть голову, и надменно осведомился: - Слушаю вас, судари. - Прошение с собой? - спросил Каин у Ивана Зубарева. - Ага, - кивнул тот, - где ж ему еще быть, со мной. - Подавай этому господину. Иван вытащил свое прошение и робко протянул Воробьеву, раздумывая, нужно ли кланяться ему или так сойдет. - Почему обычным порядком не подал? - сурово спросил тот. - Ждать мне некогда, - развел руками Зубарев. - Придется дать на расходы, чтоб дело твое ускорить. - А сколько? - растерянно спросил Иван. - Зависит от того, как скоро хочешь ответ получить, - снисходительно пояснил Воробьев, развернув прошение и быстро пробежав глазами написанное. - Тут дело серьезное, золотые прииски... Больших денег стоит. - Десяти рублев хватит? - наморщил лоб Зубарев. - Возьми обратно свою бумагу, - скривился Воробьев. - Двадцать? - Воробьев продолжал морщиться. - Тридцать? - тот же результат. Наконец, когда Иван добрался до пятидесяти, тот вздохнул и, едва разжав губы, произнес: - Ладно, давай, попробую за такую малость продвинуть твое прошение. Иван вытащил кожаный кошель, отсчитал деньги и сунул в руку Воробьеву, тот, даже не поблагодарив, повернулся и ушел. - Видел, сколь за такое дело берут? - спросил Каин. - Я с тебя как с родного попросил. Ладно, давай остальные деньги. - Не пойдет, - погрозил пальцем Зубарев, - когда прошение мое обратно вернется, тогда и получишь. - Мы так не сговаривались! - закричал на него Каин, но из помещения показалось озабоченное лицо драгуна, стоящего на карауле, и он замолчал. Зубарев все же выдал ему пять рублей, но большее дать отказался. Каин обругал его и, не останавливаясь, пошел в знакомый кабак, находящийся неподалеку от здания Сената. Там он просидел до того часа, когда заседание закончилось и почтенные сенаторы стали разъезжаться, опромью кинулся к карете князя Кропоткина, но лакеи и близко не подпустили его к хозяину. Еще несколько раз приходил он на площадь, но все было бесполезно: князь проходил мимо, не останавливаясь, словно на Иване была шапка-невидимка. Тогда, не желая более терпеть подобного унижения, он решил прибегнуть к хитрости и, проследив за княжеской каретой, узнал, где находится дом князя Кропоткина. Вечером он зашел с парадного хода в княжеский дом и попросил доложить князю, что прибыл по важному делу. Но его даже слушать не стали, а быстренько выставили вон. Но Каин твердо решил добиться своего и тут же зашел в ближайший кабак, заказал себе штоф вина и выпил его почти весь. У него прибавилось решимости, и он опять направился в дом Кропоткина, а когда навстречу вышел лакей, то изо всех сил врезал ему в ухо. На крик сбежалась остальная челядь, и все принялись тузить Каина в полную силу. Но он не поддавался, раздавал удары направо и налево. Тут со стороны лестницы, ведущей в покои, послышался властный голос: - Что за шум? Кто таков? Челядь отошла от дверей, и князь узнал в Иване просителя, что несколько дней назад подходил к нему на площади. - По важному делу до вас, ваше сиятельство, - крикнул тот, отирая кровь с разбитого лица. - Никуда от вас не денешься, - сморщил небольшой нос князь, - пусть проходит. Очутившись в кабинете, Ванька принялся расписывать свои похождения, не говоря, однако, что был атаманом шайки, а изображая из себя обманутого товарищами человека. При этом он подробно называл имена всех известных ему атаманов, что и у кого те покрали, кого ограбили на улицах Москвы. Князь слушал все с большим интересом, а потом чуть поднял вверх правую руку, спросил: - И всех их ты выдать собираешься? - Всех до одног