е врать тебе,  сударь,- сухо  ответил Ломоносов, но глаза
его искрились лукавой усмешкой,  - вышел с того возраста, когда шутки шутить
в таком деле можно.
     - Значит, не зря по горам лазил?!- запрыгал  от радости Иван и кинулся,
было, целовать академика, но  тот брезгливо отстранил  его от себя.  - А мне
все говорили: "Нет серебра! Нет серебра!" Накося, выкуси! Нашел!!!
     - Погодил бы радоваться, то  еще не конец,-  остановил  его Ломоносов,-
неизвестно, что еще господин Шлаттер из Монетной  канцелярии покажет,  да  и
Берг-коллегия не докладывала о своих изысканиях.
     -  И  что  с  того?-  простодушно удивился Иван. - У вас-то  результаты
добрые, а это главное.
     - Ты, сударь  мой, и вправду совсем  дитяте.  Или не  понял, что я тебе
давеча толковал? Тут большая политика замешана, а значит, жди неприятностей.
     - Каких таких  неприятностей? Откуда  им взяться,  когда вами серебро в
руде моей найдено? Мало ли что они там понапишут.
     - Воистину, агнец Божий, - всплеснул руками Ломоносов, - таких, как ты,
за  веревочку  привязывают  и  по  миру  водят  напоказ добрым  людям,  чтоб
ума-разума набирались, во всякие всячины не верили.
     - А Леврин?-  вспомнил вдруг Иван, -  Он  ведь  тоже серебро выплавил в
Тобольске.
     - Какой еще Леврин?  -  кустистые брови  академика взметнулись вверх. -
Что за гусь такой лапчатый?
     - Почему гусь,- обиделся Зубарев,- он  мастер с Колыванских заводов, он
пробы делал с моей руды.
     - Так  что  с  того?  Думаешь,  какому-то там  мастеру наши  господа  с
Берг-коллегии поверят? Они и меня-то не больно  чтут, а про него и  говорить
нечего. Впрочем, чего  раньше времени загадки загадывать. Завтра отправлю  с
посыльным свои результаты по назначению, а уж потом пусть  там  разбираются,
какое им решение выносить. Свое дело я сделал, на сем смею откланяться.
     - Спасибо вам, - поклонился академику Зубарев, - вовек вашей доброты не
забуду. Сколько с меня за работу?
     -  Еще  чего, - фыркнул высокомерно Ломоносов, - за  опыты те из  казны
оплачено. Забудь про деньги.
     - Как из казны?- поразился Иван.
     - А так, положено  за  подобные опыты из государственной казны платить,
поскольку разработка всяческих рудников есть дело  государственное. Я тебе о
чем и толкую который день, а ты все уразуметь не можешь.
     - Да, сурьезное, видать,  дело,- озабоченно почесал в затылке Иван,- а,
где наша не пропадала, авось и остальные пробы серебро покажут.
     - То мне неизвестно, - усталым  голосом  отозвался Ломоносов, натягивая
шубу,- поздно уже, прощай, купеческий сын ...
     - До свиданьица,- низко поклонился ему Иван.
     Когда  на  следующий  день  спозаранку  он явился  в  Берг-коллегию, то
заспанный швейцар не пожелал и  разговаривать с ним, заслонив собой вход  во
внутреннее помещение.
     - Не велено пущать каждого в коллегию без особой на то бумаги,- выставя
вперед обе руки, теснил он Ивана к выходу,- жди снаружи, может, и пойдет кто
из знающих тебя людей, с ним и говори о деле...
     Не оставалось ничего другого, как выйти на крыльцо и там, пританцовывая
от холода, вглядываться в лица проходящих  мимо него служителей. Но никто из
них не  проявлял особого интереса  к порядком закоченевшему просителю, пока,
наконец, один почтенного вида господин сочувственно не поинтересовался:
     -  Ждешь  кого  или  так,  без  толку, околачиваешься?  Не  попрошайка,
случаем, а то развелось вас нынче, как собак нерезаных.
     -  Никак нет, ваше  высокоблагородие,-  поспешно  заверил его Иван,- по
делу пришел, а к кому обратиться, и не ведаю.
     -  Так  то  ж  Берг-коллегия?! Какое  у тебя, мужика неотесанного, дело
может быть в столь почтенном учреждении?
     - Михайла Васильевич Ломоносов велел непременно сюда идти.
     -  Кто,  ты сказал? Ломоносов? Это не академик, случаем?  Неужто  с ним
самим знаком?
     - Да как с вами,  ваше высокблагородь,  вчерась  только  расстались. Он
пробу из руды моей брал на серебро,-  и  Иван вкратце  поведал сердобольному
служителю всю свою историю.
     -  Слышал  я про  те  пробы  чего-то,  да  только,  о чем речь шла,  не
припомню,-  выслушав рассказ Зубарева, ответил ему  служитель,-  меня Петром
Карловичем зовут, инспектором тут служу,-  представился  он,- пошли за мной,
может, и  найдем  того, кто тебе нужен,- и он  беспрепятственно провел Ивана
мимо почтительно склонившегося швейцара.- Погодь здесь, а я схожу узнаю, что
к чему.
     Иван  остановился  в полутемном  коридоре возле  обитых  темным  сукном
дверей, и принялся  ждать.  Здесь,  в государственном учреждении, ему  вдруг
мигом  вспомнились  опасения  академика  о  кознях,  которые  могут  строить
чиновники,  да  и  Гаврила  Андреевич  Кураев  в  свое  время  не  советовал
заниматься рудным делом, отец  и братья отговаривали... В полумраке коридора
висела зловещая тишина, и  каждый хлопок  или  скрип  дверей  вызывал в душе
недобрые  предчувствия.  Подождав чуть, он  неожиданно решил  идти  обратно,
махнув на  все рукой, но  тут показался встреченный  им  давеча служитель и,
пряча глаза,  велел пройти за  ним  в  конец коридора, где пропустил в дверь
вперед себя и сам зашел следом
     -  Здравствуйте,  -  поздоровался  Иван,  стягивая  с  головы  шапку  и
оглядывая  просторную  комнату  с  большим  столом  возле  залитого  ранним,
утренним светом окна.
     -  Милости просим,-  отозвался  сидевший  за столом  солидный мужчина с
красными отвисшими  щеками и  бугристым угреватым носом,  - ты и будешь Иван
Зубарев?
     - А кому  же  еще  быть, как не мне?- в Иване проснулась вдруг какая-то
дерзость  и бесшабашность,  которая возникает  в  человеке,  которому нечего
терять.
     -  Значит,  ты  и  привез  руду  на  пробу,  о  чем  государыне  нашей,
императрице прошение подал?
     -  Верно,-  согласился  Иван,-  а в  чем дело?  Чего вы мне  тут допрос
чините? Особых вин за собой не вижу... Неча тут ...
     -  Погоди,  о винах в другом  месте с тобой беседовать станут, а ты мне
покамест ответь, где руды те брал?
     - А вы сами-то кто, собственно говоря, будете? - дерзко поинтересовался
Иван, не собираясь отчитываться перед не знакомым ему человеком.
     - Это ты  про  меня?-  удивился  говоривший с ним.  -  Может, вы,  Петр
Карлович,  меня   представите,  а  то  я  гляжу,  молодой  человек   изволит
сомневаться, что мы с ним по чину разговариваем.
     - Статский советник и кавалер многих  орденов, Франц Иосифович Шлезинг,
-  быстро сообщил Петр  Карлович и почтительно  поклонился, выявив тем самым
полное уважение советнику.
     - "Поразвелось вас тут, немецких чертей",- неприязненно  подумал  Иван,
но вслух заявил: - Хорошо, пусть  будет по-вашему. Только скажите  мне  ради
всего святого, чего так со мной разговариваете, словно с вором  каким? Я вам
руду привез? Привез. Прошение подал? Подал. Чего еще надобно?
     - Чем тебе наш разговор не нравится?- шмыгнул бугристым носом Шлезинг и
покосился  на  продолжающего  стоять сзади  Зубарева  служителя.  - Вы, Петр
Карлович, пригласили бы сюда  нашего бергпробирера, чтоб он  результаты проб
по рудам принес.
     - Слушаюсь,- прошелестел тот, и сзади Ивана негромко хлопнула дверь.
     - Садись, Иван Зубарев,- предложил  ему тем временем Шлезинг,- разговор
наш, похоже, долгим будет.
     -  С  чего  это  ему  долгим  быть?- встрепенулся  Иван,  понимая,  что
нехорошие предчувствия не обманули его.
     -  Скоро сам  узнаешь,- ответил статский советник, перебирая  на  столе
какие-то бумаги.
     Вновь негромко скрипнула дверь, и  мимо  Ивана легко прошмыгнул  щуплый
человечек  с лысой  макушкой,  в заштопанном,  и местами потертом  форменном
камзоле,  неся  под  мышкой  пачку  исписанных  бумажных  листов,  и,  низко
поклонившись, положил их на стол перед Шлезингом.
     - Разрешите идти?- вновь сверкнув лысиной, спросил он еле слышно.
     - Нет, понадобишься еще. Пригласи  ко мне  и  Петра Карловича,  коль он
привел просителя сего, пусть здесь поприсутствует.
     Лысый  бергпробирер  опять   поклонился  и  выскользнул  из   кабинета,
проскочив мимо Ивана как-то по-особому, бочком, не поднимая глаз.
     "Сбирается воронье немецкое,- удрученно подумал тот, опускаясь на лавку
возле  стены, на которой висел  портрет императрицы,- сейчас каркать начнут.
Эх, доля моя горькая..."
     - Ты что-то сказал? - оторвался от бумаг статский советник.
     - Нет, послышалось вам,  верно, - беззаботно ответил Зубарев и нарочито
громко  высморкался в замызганный платок, зевнул, повел  головой,  оглядывая
кабинет.  Впорхнул неслышно Петр Карлович, а с ним и лысый помощник, они оба
почтительно замерли  перед столом Шлезинга,  который начал о чем-то шепотком
пояснять им. Иван некоторое время смотрел на их спины,  соображая, не  лучше
ли будет потихоньку податься  из этого негостеприимного учреждения, а потом,
не выдержав, заявил громко:
     -  Хватит  шептаться, поди.  Меж честными людьми так не принято делать.
Коль чего сказать мне хотите, то говорите вслух.
     -  Хорошо,- кашлянул статский  советник, с прищуром  глянул на него,  -
тогда скажи нам, откуда руду взял, что нам для пробы предоставил?
     -  Как  это  откуда?  -  передразнил  его Зубарев, сделав презрительную
гримасу и скривив губы.- Разве в  прошении  о том  не указано? Из башкирских
земель, с Урала они мной привезены. Два раза туда ездил, искал...
     - Ясно, с Урала,- не дав ему возможности углубиться в подробности своих
поисков и  путешествий, констатировал Шлезинг. - А  кто тебе сказал, будто в
той  руде серебро должно быть? Почему ты решил  нас в заблуждение ввести, от
важных дел оторвать,  чтоб  мы все тут серебро искали в твоей пустой породе?
Ответь-ка!
     - Как в пустой породе? - аж подпрыгнул на лавке от услышанного Зубарев.
- Почему она вдруг пустая, когда, и в Тобольске серебро  выплавлено  было, и
академик Михайла Васильевич Ломоносов тоже пробы делал и мне сказывал...
     - Помолчи  про  академика, -  не  дал до конца договорить ему  Шлезинг,
пристукнув  ладошкой по  стопке бумаг,-  мы сейчас про твои воровские умыслы
знать хотим. Так кто тебя надоумил пустую породу в Берг-коллегию сдать?
     -  Пустую?! Сам ты пустой,  как я погляжу, - вскочил на ноги Иван, сжав
кулаки.
     -  Позвольте,  сударь,- вскочил в свою очередь  и Шлезинг,  - по какому
праву  такие слова  изволите говорить?!  - перешел он на  "вы",  обращаясь к
Ивану. - Вам такого права никто не давал!
     - А  тебе кто  его дал, право  честных людей оскорблять?! - кричал,  не
помня себя, Иван, размахивая от возбуждения руками в воздухе.
     - Успокойтесь, господа, прошу вас, - встал меж ними растерявшийся  Петр
Карлович,  - не  надо шуметь... -- В кабинет в самом деле начали заглядывать
любопытствующие, и Шлезинг чуть поостыл, поправил ворот рубахи, опустился на
место.
     -  Дело  нешуточное, милостивый государь,  -  проговорил он  уже ровным
голосом,  - по вашему ходатайству  к проверке привезенных вами образцов были
привлечены многие служители, а это немалые деньги. И что мы видим в конечном
итоге? Никаких, даже малейших, признаков серебра...
     -  Почему  тогда  у  Ломоносова  серебро  в пробах оказалось?  -  опять
соскочил с лавки  Иван, все еще  не  веря тому,  что он слышит.  - Он  нашел
серебро, а вы - нет. Как это понимать?
     - Как хотите, так и понимайте, - сухо ответил Шлезинг. - То уже не наше
дело, с академиком Ломоносовым разбираться.
     - В горном деле всяческие казусы бывают.  Вот, помнится, года три назад
из  Карелии  нам  руду  привезли, якобы  с наличием  золота. А проверили,  -
оказалось совсем иное,- высказал свое мнение Петр Карлович.
     - Да-с, - поддакнул лысый бергпробирер,- тут всякое быть может.
     -  Что  значит  всякое?  -  не желал мириться  с  услышанным Зубарев. -
Требую, чтоб сызнова опыты те проделали.  Не может  такого быть, чтоб в моей
руде серебра не оказалось вовсе.
     - Слышите, он требует, -  желчно усмехнулся Шлезинг.  - Да кто вы такой
будете, сударь, чтоб требовать?
     - Я матушке-императрице прошение подавал!
     - И  что  с того? Мы  ее  распоряжение  выполнили, произвели  пробы,  а
результаты самые плачевные -  серебром в вашей руде и не пахнет. Потому нами
теперь  решено  провести  следствие  по  делу  о преднамеренном  введении  в
заблуждение нашей коллегии. Посему попрошу отвечать  на вопросы  четко  и по
существу.
     -  Что  еще за следствие? - словно не понимая,  что ему говорят,  повел
головой по сторонам Зубарев. - В чем вина моя?
     - Это мы и желаем выяснить. Так кто направил вас в башкирские земли для
сбора пустой породы?  Вы слышите меня? - повторил вопрос  статский советник,
чуть прищелкивая сухими желтоватыми пальцами.
     - Не глухой, поди, слышу. Только отвечать не желаю.
     -  Тогда придется передать дело полицмейстеру,  поскольку вы  не хотите
откровенно рассказать  все. Вы этого  желаете? - осведомился  Шлезинг.-  Нам
недолго  передать  вас  в  руки  полиции.  Эй,  человек,  -  позвонил  он  в
колокольчик.
     -  Меня?!  В  полицию?!  За что?!  По какому  праву?! - вскричал Иван и
шагнул к столу, сжав кулаки.
     - Отвечайте на наши вопросы, а то...
     - А  то что?  Думаешь, напугаешь меня своими немецкими штучками? - Иван
перегнулся  через  стол  и  попытался ухватить  за  грудь  ненавистного  ему
советника, но тот отстранился  назад, вдавив туловище в спинку кресла. - На,
получай, гадина! - и с  этими  словами Иван ухватил бронзовую  чернильницу с
орлом на  крышке  и запустил ею  в  побледневшего  немца. Брызнули  чернила,
советник истошно  заорал, схватившись за лицо, на Зубарева набросились лысый
служитель  и растерявшийся  Петр Карлович, пытаясь оттащить его от стола. Но
Иван легко стряхнул их с себя и врезал кулаком в лицо бергпробиреру, который
вызывал  в   нем  мерзостное   отвращение  своими  вкрадчивыми   манерами  и
угодничеством.  Тот тихо  взвизгнул и  рухнул  во  весь  рост на  пол.  Петр
Карлович в ужасе смотрел на все  происходящее, широко открыв рот, и  мелкими
шажками  засеменил  к двери, в  коридор. В кабинет  тут же заскочили невесть
откуда взявшиеся два солдата с ружьями, видно, советник,  или  успел послать
за  ними заранее,  или вызвал кто  другой,  но  их появление  весьма удивило
Зубарева. Один  из солдат  без лишних  слов саданул его в грудь прикладом, а
когда он согнулся от боли пополам, добавил и по загривку.
     -  В участок его ведите!  В участок!  -  выл со  своего места Шлезинг.-
Пусть  ему там плетей всыплют, на дыбу подвесят. Я тебя в Сибирь, на каторгу
упеку!
     Разогнувшись,  Иван  поглядел на него и,  несмотря  на  боль,  чуть  не
прыснул  со  смеху:  лицо  советника   было  все   залито  чернилами,  кроме
несуразного  носа, из  которого сочилась обильно  кровь, которую он  пытался
унять, прикладывая ладонь. Лысый бергпробирер лежал, распластавшись, на полу
и слегка постанывал.
     -  Ага, долго теперича будете меня вспоминать,  - уже без  всякой злобы
проговорил  Иван,  -  ведите,  ребята,  Ивана  Зубарева,  куда  положено,  -
обратился к солдатам, - на вас обиды не держу, служба у вас собачья: на кого
велено, на того и  тявкай. Только я бы на вашем месте немцам этим в жизни бы
служить не смог.
     - Но-но, не балуй, - подтолкнул его усатый солдат, - айда вперед. Да не
вздумай  от нас  сбежать,  а  то уговаривать не  стану.  Стрельну  -  и пиши
пропало...
     Ивана привели в полицейский участок, где закрыли в караульном помещении
вместе с  какими-то бродягами и иными подозрительными оборванцами. На допрос
вызвали лишь на следующий день, подробно все записали  и перевели из участка
в центральный острог,  в темный полуподвал, где в тот же вечер кузнец прочно
заковал его в ножные кандалы.
     Лежа  на соломе, Иван соображал, как можно  выбраться отсюда, и  решил,
что  без посторонней помощи ему  это  будет не  под силу. Вспомнил о братьях
Корнильевых, что  не раз выручали, о поручике Кураеве, о графе Гендрикове, с
которым познакомился год назад  в Москве. Гаврила Андреевич должен был скоро
вернуться  из своей  поездки, но как известить его? Может, он найдет  способ
помочь ему?
     - В кости  играть с  нами станешь?  -  окликнул Зубарева угрюмого  вида
детина, заросший бородой до самых глаз.
     - На что играть станем? - откликнулся Иван.
     - Само собой, на интерес,- ответил, хмыкнув, тот. - У тебя деньги есть?
     - Откуда? - соврал Иван, хотя деньги у него были припрятаны, зашитые  в
подкладку кафтана. В участке его особо не обыскивали, а потому он надеялся с
помощью денег передать весточку на волю тому же  Кураеву, если выпадет такой
случай. - Нет денег.
     - Тогда из одежи что-нибудь ставь. Вон  шапка у  тебя,  кушак  есть,  -
предложил детина.
     -  Как тебя  звать?  -  поинтересовался  Иван, кидая перед собой  лисью
шапку, что мать справила ему всего лишь год назад.
     -  Вавила, - отозвался тот, ощупывая шапку.  - А тебя? Будь  по-твоему,
Ванюша, - сунул он руку за  пазуху, когда Зубарев назвал свое имя, -  ставлю
против твоей шапки  шмат сала, - и плюхнул на солому увесистый кусок сала. -
Согласен?
     - Как же  я без шапки буду, коль проиграю вдруг? - поцарапал в  затылке
Иван под дружный смех сидевших вокруг других арестантов.
     - Как раньше жил, так и дальше станешь, - отвечали ему.
     - А  может, сало у Вавилы выиграешь. Тогда и с шапкой будешь, и сальцем
нас угостишь.
     -  Так будешь  играть али  как? - Вавила уже  держал в руках деревянный
стаканчик и потряхивал им, прислушиваясь, как погромыхивают внутри игральные
кости.
     - Давай, мечи, - хлопнул в ладоши Иван. - Где наша не пропадала!
     Вавила выкинул кости, сосчитал, протянул стаканчик Зубареву.  Тот долго
тряс им, кинул на солому. Выходило на два очка больше, чем у его противника.
     - До трех раз играем! - закричал Вавила.
     - Шалишь, браток, мы так не сговаривались. Мое сало, - пододвинул  он к
себе шмат.
     - Новичок выиграл, - зашумели вокруг них. - Дашь попробовать?
     - Играем еще? - предложил Вавила почти просительно.
     - Что ставишь? - поинтересовался Иван.
     - Сапоги ставлю! - крикнул тот.- Другого боле ничего нет.
     - Босым много не находишь, Вавила. И на работу не возьмут, - заголосили
окружившие их плотным кольцом арестанты.
     - На этот раз непременно выиграю,- упрямо затряс патлатой головой тот.-
Кидай ты первым.
     Иван кинул, за  ним Вавила... И опять  Зубарев выиграл.  Он неторопливо
взял сапоги,  подержал их  некоторое  время в руках, потом кинул  обратно на
солому, снисходительно улыбнулся:
     - Возьми себе, а то обморозишься еще, помрешь.
     -  Не по закону так, - возразил тощий косоглазый арестант. - Ты,  паря,
наших правил не знаешь, а  потому по-своему  не вороти. Коль проиграл чего в
кости или в карты, то обратно принимать нельзя, хоть  и вернут тебе  добром.
Если ты пожелаешь, то Вавила должен выкупить сапоги у тебя.
     - Как же он выкупит, когда у него денег все одно нет? - удивился Иван.
     -  Пущай  песню  споет  али  тебе  прислуживает, как  господину своему,
цельный день. Тогда вы в расчете будете.
     - Не умею я песен петь, - угрюмо отозвался Вавила.
     - Тогда служи ему, - подсказал все тот же косоглазый.
     - Это как?
     - Обыкновенно: чего он тебе ни прикажет, то все и выполняй.
     - Соглашайся, - подмигнув, шепнул ему Иван, - пущай по-ихнему будет.
     - Согласен я, - ни на кого не глядя, отозвался Вавила.
     -  Все слышали?  - поднял вверх руку косоглазый. - Все по закону должно
быть, следите за Вавилой.
     - За что попал сюда?  - спросил Иван, когда  они  отошли в  сторону  от
общего  круга,  чтобы  поделить  на  всех  шмат  сала,  что  было  встречено
одобрительными криками всех сидевших в подвале.
     - Беглый я, - просто  ответил Вавила, - два года как от барина  сбежал,
хотел в Польшу  к своим  пробиться, а тут схватили. Теперь,  поди,  в Сибирь
отправят.
     - Не боись, я вон из Сибири, а ничего, живой,  как видишь. А к кому это
своим в Польшу хотел пробиться?
     - К людям старой веры, - не глядя ему в глаза, шепотком сообщил Вавила.
     - К раскольникам, что ли? - удивился Иван. - Выходит, ты из них будешь?
     - А тебе чего? - недружелюбно  отозвался  тот. -  Сами вы раскольники и
есть, а наша вера правильная, от Бога, -перекрестился он двумя перстами.
     - Я почему  спрашиваю, - положил ему  руку на плечо Зубарев,  - мой дед
тоже из них, староверов был...
     - Да ну? - удивился Вавила. - Значит, и ты...
     - А вот я уже по новой вере крещен, родители так решили.  Но я  тебе не
враг, поверь. Чего же ты в Польшу решил идти?
     - Общины наши  там проживают,  сказывали мне. Целые села стоят, и никто
их не трогает, в богомерзкую веру не обращает. А здесь притеснения одни. Все
равно, даже если в Сибирь направят, сбегу.
     - Сбежишь тут, когда цепи на ногах,- кивнул Иван. -  Или  знаешь способ
какой?
     - Были бы деньги, и солдат подкупить можно.
     - А если найду деньги, поможешь?
     - Чего помочь? - не понял тот.
     - На волю весточку передать.
     - Да хоть завтра.
     - Это как? - не поверил Иван.
     - Пиши записку, коль грамотный. Или найди, кто  грамоте обучен. Бумагу,
опять же, купить придется у Васьки, он  с воли принес  незаметно. Чернила  и
перо найдутся. А как напишешь, то  передай тому, кого на работу поведут.  Он
уже там сообразит, как быть.
     - Так просто?
     - Были бы деньги, а у меня их как раз  и нет. Все проиграл в кости да в
карты. Не везет мне...
     - Господь запрещает в такие игры играть, - подначил его Иван.
     - Грешен, знаю, - громко вздохнул Вавила и опять перекрестился, глядя в
зарешеченное оконце, выходившее на тюремный двор.
     - Зачем играешь, коль знаешь, что грешишь?
     - А сам почему играл? - хитро поглядел на него  Вавила, и в его голубых
глазах блеснул лукавый огонек.
     - Чем тут еще заниматься, коль не в кости играть? - ответил Иван.
     На другой день ему  удалось извлечь  из подкладки несколько  серебряных
монет. Он раздобыл  на  них бумагу, написал записку поручику Кураеву, указав
дом, где тот проживал, и передал ее пожилому арестанту, которого каждый день
брали пилить дрова в соседнем с острогом монастыре. Тот,  вернувшись обратно
в  подвал,  сообщил  Ивану таинственным  шепотом,  что  записку  обязательно
доставят куда надо, и попросил еще денег.




        9.
     Когда Гаврила Андреевич Кураев, вернувшись  из очередной поездки, вошел
в дом, слуга молча протянул ему скомканный грязный клочок бумаги.
     - Что это? - брезгливо спросил он, беря записку.
     - Сами читайте, - ответил слуга, - поймете.
     - От Ивана? - осенило Кураева. - Где он? Уехал?
     - В остроге,  - коротко пояснил слуга и  зашаркал  из передней к себе в
каморку.
     Прочтя записку,  Гаврила Андреевич от  души чертыхнулся,  обругав себя,
что связался в который раз с Зубаревым, который просто мастак был попадать в
самые что ни на есть затруднительные ситуации,  и,  сменив  дорожное платье,
поехал, несмотря на поздний час, к канцлеру Бестужеву прямо на дом.
     Тот  незамедлительно  принял его  и  усадил  у  жарко пылающего камина,
предложил стакан с вишневой наливкой.
     - Своей выделки, попробуйте, - мягко улыбнувшись, сообщил поручику.
     - Весьма польщен,  - кивнул Гаврила Андреевич, поднося стакан ко  рту и
ловя  носом  тонкий  аромат,  исходивший  от  вина.  Он и  ранее слышал, что
канцлер,  будучи  в  добром  настроении,  частенько  предлагает  посетителям
собственного   изготовления  настойки,  которые  получаются  у  него  весьма
недурственные.
     - Рассказывайте, чего узнали, - проявил  нетерпение  Алексей  Петрович,
чуть пригубив настойку из своего стакана.
     -  Пакет доставлен в Архангельск и отдан  прямо  в  руки губернатору, -
сообщил Кураев, сделав большой глоток.
     - Какой  вы, право,  недогадливый, или  желаете  таковым показаться,  -
фыркнул в его сторону канцлер, - не о пакете речь. Неужели не поняли, что то
лишь предлог? Сумели заглянуть в Холмогоры?
     -  А то как  же, - ответил Кураев,  понимая, что Бестужева меньше всего
интересует пакет, но решил чуть поиграть с канцлером в ту же самую игру, что
тот  обычно вел  сам,  строя  ее  на полунамеках и  ничем  не примечательных
словах-уловках. - В Холмогоры заезжал, но не надолго, чтоб лишних разговоров
не было.
     - И как там? Вас  спросили о цели визита? Остановили при  подъезде  или
лишь в самом селении? Проверили подорожную?
     -  Вы,  ваше  сиятельство,  будто  сами  там  побывали,  все  правильно
передаете. Зачем, спрашивается, было мне ездить, время терять.
     - Проверяй, а уж потом доверяй, - шутливо погрозил ему пальцем Бестужев
и вновь взял стакан. - Рассказывайте все по порядку.
     Поручик  быстро  изложил результаты  поездки,  не  упустив,  того,  что
солдаты в  карауле в самих  Холмогорах недовольны службой, много пьянствуют,
на  караул выходят не во  всякий день, ссылаясь на болезни, в чем офицеры им
явно  потворствуют.  Всем местным  жителям  известно, что  в  остроге у  них
томится  ссыльный император  Иван Антонович,  и  поручику в  трактире самому
пришлось услышать сочувственные слова о ссыльном.
     - Так  я  и думал, - стукнул стаканом о  стол канцлер, от  чего красное
вино выплеснулось ему  на рукав.  -  У  нас  в России  ничего  тайно сделать
нельзя, обязательно каждая баба о том знать будет, и соседке тотчас сообщит.
     - Истинно так,- согласился Гаврила Андреевич, -  особая у  нас  страна,
шила в мешке не утаишь, а тем более, принца наследного.
     -  Сколь раз говаривал государыне, что в крепость  его надо перевезти и
под боком держать, а она меня  и слушать  не желает, - продолжал сокрушаться
Алексей Петрович. - Так и до беды недалеко.
     - Смею заметить, - осторожно вставил слово Кураев, - иностранные суда в
порт архангельский заходят, а досмотр за ними тоже слабый.
     - И об этом думал, - отирая руку салфеткой, согласился Бестужев, - надо
срочно что-то предпринимать, пока...- и он рассеянно надолго замолчал, глядя
в огонь, лизавший березовые дрова в камине.
     - Разрешите напомнить, что человек, коим вы изволили интересоваться год
назад, в остроге находится, - перебил размышления канцлера Кураев.
     - Что за человек? - уставился на него Бестужев.
     - Купеческий сын из Тобольска, Иван Зубарев.
     -  Зубарев,  Зубарев...-  несколько  раз  повторил,  вспоминая, Алексей
Петрович. Вспомнил, легко провел ладонью по лбу и осведомился: - За что он в
острог посажен? Набедокурил где?
     - В Берг-коллегии несколько человек побил.
     - Вот как? Интересно. А с чего он в той коллегии очутился?
     -  За  результатами  проб  на  серебро пришел.  Я от  него записочку из
острога получил, остальные подробности мне неизвестны, - вынул он из кармана
иванову записку.
     -  Любопытно, дайте взглянуть,  -  Бестужев протянул к нему  руку, взял
записку, развернул и быстро прочел.  - Почерк у него сам за  себя говорит: у
таких людей душа нараспашку. Верно говорю?
     - Похоже, что так, - согласно кивнул поручик.
     -  Они, люди  подобного  склада,  по наивности во  всякие  переделки  и
попадают.  Так  что вы  от  меня  хотите,  Гаврила  Андреевич? Чтоб  я этому
неудачнику помог?  То  несложно....  А что  он  пишет,- вновь взглянул он  в
записку, - будто бы академик Ломоносов участие в его деле принимал?
     -  То  мне  неведомо. Как  домой  из  Архангельска  вернулся, слуга мне
записку передал. Про академика мне ничего не известно.
     - Да... тут есть, над чем подумать. Разрешите этот клочок бумаги у себя
оставить? -  Кураев согласно кивнул не возражая. - Завтра же наведу справки,
что известно по делу  сего Зубарева, и тогда дам вам окончательный ответ. Но
в любом случае, благодарю  вас за службу, и... - канцлер сощурился, протянув
вставшему поручику руку для пожатия,-  возможно, вскоре смогу обрадовать вас
получением достойной награды за вашу преданную службу.
     - Рад стараться! - щелкнул тот  каблуками  и бережно коснулся кончиками
пальцев руки графа.
     ...  Через несколько дней, когда  Бестужев-Рюмин томился в  ожидании  в
приемной  императрицы,  которая уже  вторую  неделю под  разными  предлогами
отказывалась  выслушать  его, он  заметил уверенно шедшего через  малый  зал
Ивана Ивановича  Шувалова. На  нем был камзол  вишневого  цвета  с  большими
пуговицами  из чистого золота и  такими же массивными  пряжками на башмаках.
Став любимцем Елизаветы Петровны,  он, к  чести сказать,  не поимел для себя
какой-то  особой  выгоды, как  это  обычно случалось  при дворе: не  получил
высоких  чинов или званий,  крупных  земельных наделов с крестьянами; только
испросил  для  себя у государыни единственную привилегию - быть покровителем
людей, приобщенных к наукам и искусствам. Все в столице знали о его дружбе с
академиком  Ломоносовым,  у  которого  граф  даже  брал уроки  словесности и
риторики. Вспомнив о том, канцлер решил не  упустить  случая, чтоб побольней
уколоть человека из враждебной ему шуваловской партии.
     - Рад видеть в добром здравии ваше сиятельство, - шагнул он навстречу и
несколько картинно поклонился, чего обычно никогда не делал, в чьем бы то ни
было присутствии.
     - Спасибо. И вам того желаю, - Иван Иванович  явно не ожидал  встретить
здесь  канцлера, а тем более не был настроен на беседу с ним, а потому  лишь
чуть  приостановился  и  намеревался  продолжить  путь.  Но  Бестужев  ловко
заслонил ему дорогу и доверительно сообщил:
     - Весьма сочувствую вашему визави.
     - О ком  вы? - наморщил лоб Иван  Иванович и вынужден был остановиться,
понимая, что просто так канцлер его не пропустит, пока не  выложит очередную
гадость, на которые тот слыл большим умельцем.
     -  Как? Вы не знаете? - удивленно всплеснул  руками Алексей Петрович. -
Да уже весь Петербург только о том и говорит, верно, даже слугам известно.
     -  Извольте  выражаться поточнее.  Знаете  ли,  я  спешу  и для  пустых
излияний просто  не имею времени. Да и... - Шувалов замолчал, обдумывая, как
бы высказаться не столь обидно для  канцлера, и закончил фразу, - не большой
охотник я до сплетен и пересудов столичных.
     - Конечно,  конечно,  -  ухватил за  локоть Ивана Ивановича  Бестужев и
зашептал в самое ухо, - вы у нас теперь птица важная, высоко летаете, куда и
нас, грешных, не всегда пускают. Только вот  как вдруг  вышло,  что академик
ваш лапотный, Ломоносов,  вдруг на сторону вора и изменника государственного
встал?
     -  Михайла  Васильевич?!  На сторону  вора и изменника?!  - брови графа
Шувалова полезли вверх, и  он  даже чуть приоткрыл  рот от изумления.  -  Не
может быть, не верю!
     - А вы  узнайте у братца своего, за что в острог посажен купеческий сын
из Тобольска Ванька Зубарев. Он вам все и объяснит, выложит.
     -  Какого  брата  вы  изволите иметь в виду? - не  сразу догадался Иван
Иванович, но тут же сообразил, что канцлер тонко намекнул ему на Александра,
что  ведал  Тайной  канцелярией,  осекся, потупился  и постарался  перевести
разговор в другое русло. - Собственно говоря, ваша в чем тут корысть?
     - Моя?  Корысть? - подобострастно взмахнул руками Бестужев. - Побойтесь
Бога, Иван Иванович. Мы к вам со всем сочувствием и открытой душой. Мне, как
исконно русскому человеку, жаль Михайлу Васильевича. Следствие... Допросы...
Обвинения...  Я понимаю,  в ваших силах  замолвить за него словечко,  и  все
образуется.  Но он сам куда смотрел? Или не догадался  сразу, что проходимец
перед  ним?  А ведь  он,  вор  тот,  теперь  из  острога  может  и оговорить
уважаемого  человека. - Бестужев  замолчал, поедая глазами Шувалова. Канцлер
уже успел навести справки по делу Зубарева, узнал о том, что результаты проб
руды,  сделанные  Ломоносовым,   подвергнуты  Берг-коллегией  сомнению,  сам
искатель посажен  в  острог не  столько  за  драку в  коллегии,  сколько  за
введение  в заблуждение правительственных властей. Правда, дело  можно умело
повернуть  иначе, списать  все на  незнание  Зубаревым правил розыска  руды,
всыпать ему  плетей  и прогнать обратно, в  затерянный  меж  сибирских лесов
Тобольск.  Но Бестужев  уловил во всем том  интригу, где  невольно оказались
замешаны лица противной ему партии и безошибочным чутьем опытного царедворца
уловил собственную  пользу  в,  казалось  бы, незаметном  и  обыденном деле.
Зубарев  связан с Ломоносовым, а тот  находится  под прямым покровительством
нынешнего фаворита, Ивана Ивановича Шувалова, - вот  его  козыри, которые он
попридержит,  а выбросит лишь в нужное время,  наверняка.  И  тогда уж точно
повергнет к своим стопам любимчика государыни.
     - Пока ничего не  могу  вам  ответить, ваше сиятельство, но обязательно
все разузнаю, и, думается, событие сие не столь  важно, как вы излагаете,  -
обходя канцлера сторонкой, скороговоркой отвечал Иван Иванович.
     - Очень может быть, очень, но... - важно надул щеки  Бестужев, - весьма
неосторожно входить в сговор с подобными людьми.
     -  В сговор?  Какой  сговор?  - принял на  свой счет замечание канцлера
Шувалов.- Думайте, что говорите...
     -  Что думаю,  о том  и говорю, в  отличие  от некоторых известных  мне
людей, - ловко парировал Бестужев, и чуть кивнув, отвернулся от собеседника,
оставив того в полной растерянности.
     - Будь ты трижды неладен, -  горячо выругался Иван Иванович, выходя  из
зала, когда уже вполне мог быть уверен, что  канцлер не расслышит его слов.-
Каналья!  Все  настроение  мне  испортил!  Нет,  сейчас  не   время  идти  к
государыне, надо  узнать,  что он там наплел, -  и, набросив на плечи  шубу,
выбежал на крыльцо и приказал кучеру срочно свезти его в академию.
     Ломоносова Иван  Иванович застал в  лаборатории бурно  вышагивающим меж
столов, заставленных пробирками, ретортами и иной нужной для опытов посудой.
Он был без парика, в одной рубашке и никак не ожидал, что кто-то вдруг может
без приглашения нагрянуть к нему. Да и во всей академии давно было известно,
что, когда Михайла Васильевич не в духе, под руку ему лучше не попадаться, а
потому никто не рисковал лишний раз сунуться в его кабинет без особого на то
приглашения.
     - Кого  там черт принес? - громко крикнул  он,  даже не повернувшись на
звук хлопнувшей позади него двери.
     -  То  я  буду, Михайла  Васильевич, -  ничуть не  обидевшись  на столь
нелюбезную встречу, ответил Шувалов.
     - Покорнейше прошу прощения, Иван Иванович, - смутился академик и густо
покраснел. - Никак не ожидал, что вы самолично пожалуете. А эти все, - ткнул
он здоровенным пальцем в стену,-  изрядно  мне надоели, поскольку давно  уже
биты не были. Но, не ровен час... дождутся! Сподобятся испытать гнев мой!
     -  Остановись, Михайла Васильевич,- слегка  тронул  академика за  плечо
Шувалов  и тут же отшатнулся от  резкого запаха винного перегара, шедшего от
Ломоносова.
     -   Что?  Не  нравится,   чем   пахнет?  -  засмеялся  Ломоносов,  видя
неудовольствие своего покровителя.- А травить меня несусветными измышлениями
им можно?! Лучше  уж вином себя отравить до смерти, чем ждать, пока их языки
это сделают.
     -  Расскажи,  что  случилось,  -  отойдя  подальше от  разбушевавшегося
Ломоносова, попросил  Шувалов.  -  А то  встречаю  давеча  великого канцлера
нашего, лису великую, если  по  чести сказать, а он мне намекает,  что ты за
какого-то подлого  человека заступился,  который в  остроге  сидит. Про руды
опять же толкует. Что за притча такая?
     - Канцлер  наш -  не просто лиса, а ехидна ядовитая. Чую, его рук дело,
не иначе. Нет, как они все посмели в честности моей усомниться? Как?! Кто им
такое право дал?
     - Давай, Михайла Васильевич,  по порядку все,  а  то так нескоро пойму,
что стряслось.
     - Сейчас, обскажу  все как  есть. Только приму чуть, а то  башку ломит,
словно стальной обруч на ней,  - Ломоносов  подошел к большому застекленному
шкафу и  вынул из него пузатый  штоф с вином, налил почти полную  стеклянную
мензурку, которой он пользовался вместо  стакана,  и, блаженно зажмурившись,
вылил все содержимое себе в рот.  -  Эх-ма!  Хорошо пошла! Не  желаете, ваше
сиятельство?
     - Уволь  покорно, - сморщился  Иван Иванович.  - И тебе хватит, однако,
уже.
     - Сам знаю, когда хватит. У меня изнутри специальный механизм есть: как
там громко скрипеть и щелкать начинает,  то,  значит, пора  останавливаться.
Точно говорю. Так о чем рассказывать, ваше сиятельство?
     -  Расскажи, как в историю угодил, что якобы по всей столице  слухи уже
ползут. Сам понимаешь,  что, коль всем о  покровительстве моем  известно, то
все это непременно и меня касается.
     - Думал уже о том,  - поскреб в затылке Ломоносов, - не дурак, понимаю,
что вам тоже из-за этой дурацкой истории перепадет. А началось -то все проще
простого, яйца выеденного не стоит. Пришла бумага из Сената, мол, по личному
распоряжению государыни  -императрицы требуется провесть пробы на серебро из
руд, доставленных  с  Урала  купецким сыном Иваном Зубаревым. Работы не ахти
сколько, к тому же и плата за то солидная полагалась.
     - Так, так, -  задумчиво похлопал одной  перчаткой о другую Шувалов.  -
Значит, от государыни приказание сие исходило. Интересно. Дальше что?
     -  Сделал я  эти пробы. Зубарев  тот - парень  ничего, только  странный
какой-то, мечтательный малый, будто и не от  мира сего,  приходил  несколько
раз,  присутствовал при опытах моих. Я ему,  как есть, все и сказал первому:
имеется  серебро в рудах твоих. Не во всех,  но встречается.  Особенно  одна
проба удачнее других оказалась: пять золотников серебра на пуд руды вышло из
нее.
     - В других  пробах, значит, серебра и совсем не было? - поинтересовался
Шувалов.
     -  Да  как  вам  объяснить, ваше сиятельство,  то  дело  тонкое. Вы  уж
простите меня, мужика неотесанного, но теорию свою на сей счет пересказывать
не стану, одно скажу: еще искать надо руду в тех краях,  чтоб на  настоящую,
богатую жилу натолкнуться. Смог бы сам туда поехать, то другое дело, а так,-
безнадежно взмахнул рукой академик и вновь направился к шкафу, но на полпути
остановился, словно прислушался к чему, мотнул головой и слегка усмехнулся.-
Нет, вроде поскрипывать начало внутри, значит, пока что хватит, - и повернул
обратно, так и не дойдя до шкафа.
     - Потом-то  что  было? -  поторопил его  Шувалов, замечая,  как  легкое
раздражение против Ломоносова начинает закипать в нем.
     - А потом самое интересное и началось. Призвали меня в Берг-коллегию, и
советник  тамошний, Франц Иосифович Шлезинг, спрашивает: "Как так вышло, что
у тебя, любезный,  в  отчете  наличие  серебра  очень даже солидное указано,
тогда как и в  нашей коллегии,  и на  Монетном дворе и близехонько ничего не
найдено?"
     -  Вот откуда  ветер  дует,  -  негромко  произнес  Шувалов,  -  теперь
понятно...
     - Что вам понятно? А я так ничегошеньки не понял. Какое мое дело, что у
них за пробы вышли? Я бы их тоже мог спросить: "А почему вдруг у вас серебра
в  тех рудах не  найдено?"  Но ведь не  спросил!  А они по какому праву меня
вдруг допрашивать решились?
     - Только и всего? - с облегчением вздохнул  Шувалов. - Ничего более? За
этого самого... как его...
     - Ивана Зубарева, - быстро подсказал Ломоносов.
     - За Ивана Зубарева того не заступался?
     - С чего мне за него вдруг заступаться? Не  родня. Да  и не совершил он
ничего, чтоб заступничества от меня просить.
     - А в сговоре с ним тебя кто обвинил?
     - Да эти, - указал Михайла Васильевич на стену, - быстрехонько обо всем
пронюхали  и айда языки чесать. Мол, продался  я  за хорошие деньги, показал
сибиряку  тому  наличие  серебра  в  руде,  чтоб  он  получил  разрешение на
разработку.
     - Михайла Васильевич, скажи мне только честно: не мог тот  Зубарев тебе
пробы  подменить?  Может, иной  кто  заходил без  тебя?  Вспомни хорошенько,
подумай.
     -  Да  кому  это надо?  Как  можно в  руду  серебро затолкать, то бы  и
младенец распознал сразу, коль не слепец. А я пока, слава Богу, зрячий, да и
не малец. Нет, не могло такого быть. Никак не могло.
     - Хорошо,  успокоил. Верю тебе, что то  все сговор,  чтоб через тебя  и
меня задеть посильнее.
     -  Очень  может   быть.   Вы,  ваше  сиятельство,  человек,  близкий  к
государыне, а  потому  каждый  ткнуть пальцем может, то мне хорошо известно.
Простите, коль в чем виноват.
     - Нечего и извиняться, - направляясь к выходу, остановил его Шувалов, -
только попрошу  тебя,  Михайла Васильевич, ежели чего  новое  по  сему  делу
узнаешь, то меня тут же извести. Договорились?
     -  Как  не  договориться, само собой  разумеется, -  Ломоносов  икнул и
искоса поглядел на стеклянный шкаф.
     - И не пей больше, а то...- уже на ходу закончил Иван Иванович,  но  не
счел нужным сообщить, что имел в виду, и вышел, оставив академика одного и в
горестном раздумье.
     ... Иван Иванович Шувалов  не стал  медлить  и отправился к двоюродному
брату Александру прямо в Тайную канцелярию,  где тот находился обычно с утра
до позднего вечера, и  застал его там перелистывающим кипу исписанных листов
и делающим на полях какие-то пометки.
     - Кого не ожидал, того не ожидал,- пробасил Александр Иванович, вставая
из-за стола. - Что за нужда привела в мое скорбное узилище?
     -  Именно  - узилище, иначе и  не  назовешь.  Как  хоть ты можешь здесь
находиться? - достал Иван Иванович кружевной платок и приложил его к лицу. -
Вонь какая! Проветрил бы хоть, что ли.
     - Не нюхай, коль не по душе. Проветривай - не проветривай, а запах этот
неистребим. А ты давно ли  чистоплюем этаким заделался? Как в  императрицыны
покои попал, благодаря нашим стараниям, сразу и забыл обо всем? Кому-то надо
и грязную работу делать, чтоб  такие, как ты..., чистенькими жили, ни  о чем
ином не заботились.
     -  Хватит,  Саша, - мягко  и примирительно  попросил младший Шувалов, -
чего завелся, как куранты на башне? Дело у меня к тебе, потому и приехал.
     - А ты бы без дела и носа не казал еще  столько же  времени. Говори, за
кого просить приехал.
     - Откуда ты знаешь?
     - Да уж знаю,  и большее скажу:  за академика своего, что  пробы  делал
купецкому сыну Ивану Зубареву на руду, им привезенную. Так?
     - Так... - рассеянно кивнул Иван Иванович.
     - Не боись, не тронем твоего академика.
     -  А с  этим...  Зубаревым,  что  будет? Нет  ли  возможности отпустить
тихонько его, да лишнего шума не делать. А то ведь...
     -  Чего "а то"? Государыне пожалуешься, что ли? Беги, жалуйся. Она  все
одно меня к себе призовет по тому делу.
     -  Да не о том я. Можно отпустить того Зубарева без доведения  дела  до
суда? Тебе не хуже моего известно, какие  разговоры пойдут по столице, о чем
опять шушукаться начнут.
     -  Еще вчера можно было  отпустить его,  тихонько  плетей  всыпав, чтоб
бежал до самой  своей  Сибири и носа в столицу боле не совал.  А сегодня уже
нельзя.
     - Отчего же так? Умер он, что ли?
     -  Если  бы умер. А  то  "слово и дело"  закричал, когда его  на допрос
призвали да на дыбу вздели. Теперича по всей форме положено следствие вести.
     - О чем он "слово и дело" кричал? - холодея, спросил Иван Иванович.
     - То тебя не касается. Но ни академика твоего, ни  иных известных людей
он не поминал. Успокоился? Тогда прощай, братец, а мне некогда.

        10
     Иван Зубарев, сам  того  не ожидая, закричал "слово и дело", как только
кнут  палача  несколько  раз перепоясал его обнаженное  тело, подвешенное за
кисти рук в кожаную петлю под потолком. Удары тут же прекратились, и палач о
чем-то зашептался с писцом, сидевшим в углу каземата на небольшой скамеечке.
     - Ты, дурак, чего орешь? - спросил его сиплым голосом писец. - Замолчи,
а то хуже  будет. Так бы,  глядишь, попытали тебя для острастки,  да на  том
дело и закончилось, обратно в  острог бы  отправили. А теперь... Только хуже
себе же наделал.
     - Не желаю  в острог!  - прохрипел,  извиваясь, Иван. -  Ведите меня  к
главному начальнику своему. С ним говорить стану.
     - Тебе видней, - хохотнул писец,- отпусти  его, Селиван, -  приказал он
палачу,  и  тот  покорно ослабил веревку,  отчего  Иван  шмякнулся вниз,  на
каменный пол, больно ударившись голой спиной.
     Писец  скрылся  за  дверью,  и  его довольно  долго  не  было.  Селиван
сполоснул лицо  в деревянной  бадейке  и принялся пить  из большой  глиняной
крынки,  не  обращая на Зубарева ни  малейшего внимания, словно  не  человек
находился перед  ним,  а  какое-нибудь  насекомое  типа жука  или  таракана.
Наконец, писец вернулся, а следом за ним  вошел и пожилой солдат при сабле и
пистолете, засунутом за кушак.
     - Собирайся, с ним пойдешь, - просипел писец простуженным голосом.
     - Куда?- спросил Иван, натягивая на себя рубаху.
     -  На Кудыкину  гору,  -  нехорошо засмеялся  писец.  -  Там  тебе  все
объяснят, вспомнишь еще про нас, да поздно будет.
     На выходе из  острога  Ивана ждали еще двое солдат, но уже с ружьями, к
которым были примкнуты штыки и  они  повели его через  весь  город, пока  не
оказались перед большим сумрачным зданием с решетками на окнах. Один из них,
что  спускался в подвал, постучал в обитую железом дверь и,  когда открылось
маленькое  окошечко и просунулось в него заспанное  лицо караульного, кивнул
на Зубарева, и что-то негромко сказал. Дверь  открылась,  Ивана  подтолкнули
внутрь и  повели  по узкому  неосвещенному  коридору  в  самый конец здания.
Дальше вела в подвал крутая лестница. Его грубо подтолкнули сзади в спину, и
он  скатился вниз по  ступеням, поднял голову, увидел  зажженный  фонарь,  а
возле него - солдата,  опять же с ружьем.  Тот усмехнулся в густые рыжеватые
усы  и  молча повел Ивана  в глубь подвала,  щелкнул замком и  посторонился,
пропуская вперед. Сделав несколько  шагов в полной  темноте,  Иван  дошел до
мокрой  и осклизлой стены и встал.  Сзади вновь щелкнул дверной замок, и  он
остался в полной темноте и одиночестве.
     Так он просидел в  камере  около  недели. Его ни  разу  не вызвали  для
допроса,  никто к нему  не  приходил, не интересовался.  Он  попытался  было
передать через солдата записку поручику Кураеву, но караульный даже  слушать
не хотел, а молча уходил  обратно. Иван пробовал  кричать, дубасить в дверь,
петь  песни, но ничего  не помогало, словно  он  находился один  в безлюдной
пустыне.  Тогда ему сделалось по-настоящему страшно и вспомнились рассказы о
том, сколько безвинных  людей без  суда и следствия находится  в застенках и
узилищах по одной лишь  причине, что не подфартили высоким господам. Он стал
думать  о  побеге, но эта  мысль и вовсе  представилась ему безнадежной. Как
бежать?  Куда? Но и  сидеть вот  так, словно волк  в западне, ему,  человеку
привыкшему к решительным поступкам и действиям, было просто невыносимо.
     Ничего не добившись  от  караульного, решил притвориться  больным, стал
отказываться от пищи. Не помогло. Солдат молча забирал нетронутую похлебку и
хлеб, на другой день приносил свежую порцию и через час равнодушно уносил их
обратно. Не оставалось  ничего другого,  как начать снова есть, пока силы не
оставили его совсем.
     Однажды  во  сне Ивану приснилось,  как они  с тестем едут в Абалакский
монастырь, где он припадает  к  чудотворному образу  Божьей Матери,  плачет,
просит  заступиться  за  него,  обрести свободу. Проснулся весь в слезах  от
того, что кто-то тряс за плечо. То  был все тот же  караульный, пришедший за
ним, чтоб проводить на допрос.
     С тех  пор вызывали его по начальству регулярно два, а то и три, раза в
неделю, задавали самые разные вопросы, не пытали, а все подробно записывали,
начиная от  его  поездки на Ирбитскую  ярмарку  и  заканчивая присутствием в
лаборатории  академика  Ломоносова,  когда  тот делал  пробы  на  серебро  с
привезенных с  башкирских земель руд.  Иван ничего не скрывал, не таился, не
преминул  помянуть, что тобольский  губернатор  Сухарев знал о  его поисках,
обещал помощь, по его приказу  направили с ним двух солдат, которые, правда,
самовольно сбежали ...  Зубарева не перебивали, подробно записывая  все, что
он считал  нужным рассказать.  Следствие шло чуть  больше  двух  месяцев,  в
камеру стал проникать теплый воздух, повеяло весной, а окончания своего дела
Иван  пока  не видел. Но все  вдруг  переменилось, когда он  заявил,  о  чем
первоначально напрочь забыл, что  на поиски руд в башкирских землях  получил
разрешение в московском Сенате. Через десять дней его отправили в Москву для
дальнейшего следствия.
     Это   перемещение  несказанно  обрадовало  Ивана,  поскольку  появилась
надежда  на встречу  с кем-то из братьев Корнильевых,  что почти  каждый год
наведывались  в  Москву  по  торговым  делам.  Но  легко заронить надежду  в
собственное сердце,  гораздо  труднее выполнить задуманное. К счастью, почти
нетронутыми  остались  деньги, зашитые в подкладку, хотя кое-что он истратил
по дороге на приобретение себе через конвоиров летней  одежды и новых сапог.
Теперь надо  как-то нащупать,  найти нужного человека,  кто согласился бы за
небольшую  плату   переслать   записку   на  постоялый   двор,  где   обычно
останавливались по приезде все тобольские купцы.
     В Москве его  опять поместили в  одиночную камеру, где не с кем было  и
словом  перемолвиться,  разве  что  с  многочисленными  мышами,  в  изобилии
прошмыгивающими  днем  и ночью  по  темным углам, обследуя тесную каморку на
предмет нахождения  остатков скудной  пищи.  Иван  пробовал  заговорить то с
одним,  то с другим из солдат, но обычно встречал недружелюбный  окрик, мол,
вступать  в разговоры запрещено, и  он тут же умолкал, теша себя мыслью, что
рано или поздно найдет нужного ему человека.
     Привыкнув вскоре к тюремным порядкам и обычаям, он свыкся с пребыванием
в остроге, к размеренному течению времени  и тому, как день сменяется ночью;
становился   все   менее  подвижным,   ленивым,   постоянно  позевывающим  и
почесывающимся  в опрелых местах  арестантом. Уже не так часто посещали  его
мысли о побеге, без всякого  интереса шел на редкие теперь  допросы, чего-то
там  полусонно  отвечал,  признавался,  уже  не кричал, что  будет  писать к
государыне,  сыщет  управу на своих притеснителей,  незаслуженно оговоривших
его, держащих в остроге без всякой на то причины.
     Последним  поразившим Ивана  известием стало признание  допрошенного на
Колыванском заводе Леврина (не  поленились  сгонять курьера в этакую даль!),
из которого следовало, будто бы он, Леврин, по сговору  с ивановым - тестем,
Карамышевым,  растопил  серебряный  крест и  выдал  его за  рудное  серебро,
полученное при пробах. Но уже через день и о том подлоге Иван вспоминал, как
о чем-то давнем и несущественном. Гораздо более занимало его теперь нынешнее
бытие, к  примеру, когда поведут в баню, разрешат  ли  сходить к обедне  или
заутрене  в  местный  храм,  что  находился  здесь  же,  в  остроге, куда по
престольным  праздникам некоторым из арестантов  начальник  караула разрешал
сходить вместе с кем-то из охранников.
     Из  острожного оцепенения вывела Ивана  неожиданная встреча  как раз  в
бане,  куда их довольно регулярно  водили  раз  в две  недели,  во избежание
непредвиденных  болезней,  легко  липших к  арестантам,  находящимся круглые
сутки в закрытом,  затхлом без доступа свежего воздуха, помещении. В одно из
таких посещений,  раздевшись и войдя  в  парную,  Иван встретился глазами  с
крепко сбитым мужиком, чья спина и бока носили следы изрядно прошедшегося по
ним кнута палача.
     -  И  ты  здесь?  - полуутвердительно спросил тот,  немало  не смущаясь
следов пытки, а даже как бы выставляя их напоказ. Иван не захотел отвечать и
пошел в противоположный  угол,  но вдруг, что-то  припомнив,  остановился  и
внимательно вгляделся в лицо мужика.
     -  Ванька?! Каин?!  - спросил  негромко  и  даже  поразился  сам  себе,
обрадовавшись встрече.
     - Каин, а то кто же, - сквозь зубы сплюнул  тот на мокрый пол и подошел
ближе. - Нашел свое золото?
     - Как видишь,- усмехнулся Зубарев, не представляя, как себя вести.
     -  Где держат? - спросил, Каин, оглядываясь  на дверь,  в которую в тот
момент заглянул караульный, проверяя, все ли ладно в парной.
     -  Одного, -  сообщил  Иван и  вдруг  понял,  осознал,  что  лишь этот,
прошедший, судя по всему, огонь и воду человек, может хоть чем-то сейчас ему
помочь.
     - Понятно,  -  кивнул  патлатой,  давно  не стриженой  головой  Каин, -
видать, дело твое посерьезнее моего будет. Давно здесь?
     --  Месяца  два,  а то и больше  прошло,  не считал,  - признался Иван.
-Помоги братовьям на свободу сообщить, что здесь сижу.
     - Это можно,  -  небрежно согласился  Каин,  - а  денежек они, братовья
твои, не пожалеют?
     - О чем  речь,  -  горячо  зашептал  Зубарев, поскольку  на  них начали
оглядываться  остальные из находившихся  здесь же, в  парной, заключенные, -
они у меня купеческого звания, денежки у них водятся.
     - То хорошо, - хмыкнул Каин, - купцов мы уважаем  и завсегда им помочь,
услужить рады.  Сейчас замолкни, а завтра к тебе подойдет горбатый сапожник,
будто бы сапоги подлатать, ему и передай все.
     Обратно из бани Иван летел как  на крыльях, и, хотя не было  сделано ни
малейшего  шага  по  его  освобождению,  да  и  на  Каина никак нельзя  было
надеяться,-  обманет,  как  в  прошлый  раз,-  но  появился крохотный  лучик
надежды, а  значит, жизнь  не  потеряна, не  заканчивается, и ... вдруг да и
выберется  он  из опостылевшего  и  ненавистного острога, вернется обратно в
родной Тобольск, а там... на людях и смерть не страшна.
     Горбатый сапожник в длинном кожаном  фартуке и с парой старых сапог под
мышкой появился в ивановой камере на другой день сразу после обеда. Он ловко
спрятал  полтинник,  заранее  приготовленный Иваном, выслушал,  где  следует
искать братьев  Корнильевых, если они только приехали нынче в Москву,  и, не
сказав ни  слова,  исчез, предварительно для пущей  убедительности осмотрев,
помяв  в  грубых,  заскорузлых ладонях  зубаревские сапоги.  Но на них  даже
подметки не успели пообтрепаться, а  потому  горбун  оставил  принесенную  с
собой пару, хитро подмигнув ему при этом.
     Через несколько дней он наведался еще раз. Опять молча принял полтинник
и  лишь после того  прошептал Ивану  на ухо, что, как тот и  предполагал, на
Калужской заставе на постоялом  дворе их человек  разыскал тобольского купца
Федора Корнильева, и  тот, узнав о бедственном  положении своего двоюродного
брата, обещал всячески помочь.
     - Ванька Каин свою долю просит, - напомнил горбун.
     - Скажи, что, как только выберусь на волю,  то вмиг разочтусь за услугу
его, - ответил Иван, но горбун криво усмехнулся, заявив:
     - Так среди нашего брата дело не делается: или пусть завтра твой братец
нашему  человеку деньги выдаст, сто рублей серебром, или...- он скривился и,
быстро нагнувшись,  выхватил из-за  голенища  кривой нож и приставил к горлу
Ивана, - хлопотать ему будет не о ком.
     -  Да ты  что? -  не на  шутку струхнул Иван,  ощутив  на коже  холодок
лезвия.- А  вдруг да у него  с собой свободных денег не  окажется? Тогда как
быть?
     -  Займет  пусть или украдет,  то нас не касается, - горбун спрятал нож
обратно за голенище. - Знай, с кем играть садишься, а то и головы лишишься,-
закончил  горбун  иносказательно и  достал  пузырек  с чернилами  и осьмушку
бумаги.- Пиши брату письмо, мол, непременно  сто рублей тебе нужны завтра, и
пущай их нашему человеку передаст прямо на месте.
     - Хорошо, - вздохнул Иван, понимая, что  другого выхода  у него  просто
нет, и быстро написал записку Федору Корнильеву, сообщив в ней о ста рублях,
требуемых для освобождения.
     -  То  еще не  все,  сокол  мой ясный, - усмехнулся горбун,  просмотрев
записку,- не мечтай, будто бы тебя запросто так выпустят.  В твоем деле, как
нам известно стало, большие люди замешаны, а потому  из острога, может, тебя
и переведут в иное место, где содержание  получше этого будет, но домой твою
милость запросто так никто отпускать не собирается.
     - Как?! - вскрикнул Иван  и кинулся  на горбуна, но тот выставил  перед
собой нож, что совершенно незаметно для глаз вновь оказался  в  его  руке, и
попятился, прихрамывая, из камеры, сообщив свистящим шепотком:
     - А будешь,  голубь  сизокрылый,  еще рыпаться, самолично кишки тебе на
пол выпущу, и  маму родную вспомнить не успеешь. Прощевай покудова, а Ванька
Каин просил кланяться, - и,  нехорошо хихикнув на прощание, исчез в полутьме
караульного помещения.
     Горбун, однако, не обманул, и  на третий день  Ивану сообщили, что  его
велено перевести из самого  острога по  распоряжению  лекаря  в более  сухое
помещение,   каковым   в  остроге  являлась  лишь   деревянная  караульня  в
обер-офицерском корпусе.  Зубарев даже глаза раскрыл от изумления, поскольку
никакого лекаря за все  время своей отсидки ни разу  не видел, и как тот мог
сделать  подобное  заключение, для него  оставалось совершенной загадкой. Но
благоразумно промолчал и в тот же день оказался переведенным в сухую светлую
комнатку,  впрочем,  закрывающуюся на  толстенную  дубовую  дверь,  в  конце
корпуса, где жили младшие караульные офицеры. А еще через день ему разрешили
свидание с Федором Яковлевичем Корнильевым прямо в его новых апартаментах
     -  А мы уж думать  не  знали что, - крепко  сжал  он  в объятиях Ивана,
охлопывая по спине, - жив ты, нет ли...
     -  Да  чего  мне  сделается, - с  напускной  небрежностью отвечал  тот,
разглядывая брата с  невольным  любопытством и отмечая  некоторые  перемены,
произошедшие в нем.  Во-первых, стал он держаться несколько  сутуло, опустив
вниз плечи и время от времени  покашливая. Во-вторых, кафтан на нем был сшит
из богатого  сукна,  которое не на каждом вельможе в  Москве или  Петербурге
увидишь. И,  наконец,  цвет лица у него  принял несколько землистый оттенок,
что наводило на мысли о нездоровье Федора.
     - Не болеешь, случаем? - поинтересовался Иван, и тот несколько смущенно
ответил:
     - Есть немного, кашлять начал сильно, простыл в дороге прошлой зимой.
     - Братья как? Все живы-здоровы?
     - Да все, слава Богу, живем, покуда Бог дает.
     - Торговля, как погляжу, в  гору пошла?- кивнул Иван на богатый федоров
кафтан.
     - Грех жаловаться, но сидеть особо некогда. Лучше ты расскажи, как и за
что в острог угодил? Опять набедокурил чего?
     - И в мыслях не было, - заверил его Иван, - приехал в столицу да царице
прошение  подал,  то все  и  закрутилось,  завертелось.  До сих  пор  ума не
приложу, в чем моя вина.
     - Так обвиняют в чем?
     -  Черт их  знает,  - ругнулся сердито  Иван, - не  поймешь: сегодня об
одном спрашивают, завтра о другом...
     - Слыхали мы  от губернатора нашего,  будто  и  его к  допросу по  делу
твоему призывали.
     - Самого господина Сухарева? - не поверил Иван. - Быть того не может!
     -  Что  я,  вру,  что ли? - чуть надул тонкие губы Федор. - Он  Михаилу
потом еще заявил,  что, ежели встретит тебя  когда,  то  запрет  в каторжные
работы, куда Макар телят не гонял.
     - Неужели так и сказал?
     - Воистину так.
     - Широко  берут, дьявольское отродье,- снова ругнулся Иван. - Не иначе,
как  большие люди в  том деле замешены, через меня  хотят  иного  кого,  что
высоко сидит, достать.
     - И мне так думается, - поддержал его Федор. - Пробовал вчера в Сыскной
приказ  сунуться,  да куда там! И слушать  не желают. Ладно хоть уговорил до
тебя допустить, и за то хорошую денежку взяли. Сто рублев от меня получил? -
вспомнил он вдруг.
     - Да те деньги не мне достались,- опустил голову Иван.
     - Разве не ты писал, чтоб дал наличными сто рублей? - не сразу дошло до
Федора. - И посыльный говорил: мол, тебе в острог  надо, на нужды разные. Да
что это такое творится? Кругом обман в этой самой Москве!
     - Не  ори,  а  то  услышит кто,  - остановил  его Иван. - Выберусь коль
отсюда, разочтусь.
     - Чем  разочтешься? Приисками своими? Пропади они пропадом.  У  Михаила
чуть лавку не отобрали за  долги отца твоего. Васька Пименов всем раструбил,
будто бы ты у него чуть не тыщу рублей взаймы взял. Было такое?
     - Было, - еще ниже склонил голову Иван. - Он мне их сам предложил...
     - А ты и уши развесил. Эх, ты! О себе не думаешь и нас замарать хочешь,
даром,  что  одной крови. Как  был  шалопут  ты,  Ванька, так им  и помрешь,
видать.
     -  Да ты за этим, что  ли,  явился, чтоб уму-разуму  меня учить?  -  не
выдержал Иван и вскочил на ноги. - Братовья называетесь,  а каждой копеечкой
попрекнуть лишний раз спешите.
     - Копеечкой?! - возвысил голос Федор.- Если бы то  копеечки были, а  то
все рубли да сотенки.
     - Я так головы не пожалел, когда тебя в степь выручать ездил, а ты меня
теперь до конца  жизни  попрекать станешь, коль беда на меня незнамо  откуда
пришла такая. Сказал бы лучше, как там Антонина живет?
     - То мне  и  подавно неизвестно.  Живет, поди... Ладно, чем еще  помочь
тебе могу?  Гостинцев тут тебе принес, - кивнул он  на  большой, плетеный из
ивовых  прутьев,  короб  с  крышкой  сверху,  стоящий  у двери  на  полу,  -
отъедайся, а то кожа да кости остались.
     - Спасибо, Федя, себя береги, - глядя куда-то в сторону, ответил Иван.
     - Постараюсь,  - ответил тот,  закашлявшись. -  Через пару недель домой
поеду,  коль  что...  знаешь,  где  меня  искать.  Только это... насчет  ста
рублей... боле не  проси, не  смогу дать таких  денег в другой раз,  извини,
коль можешь.
     - И ты меня извини, - ответил Иван.
     Вечером того  же  дня к  нему  неожиданно  явился все  тот  же горбатый
сапожник  и  доверительно  сообщил,  чтоб  Иван  попросил  офицера,  фамилия
которого  Вахрушев,  что заступит завтра на караул, отпустить его в  город с
кем-то  из солдат  для  покупки  себе пропитания  или  чего другого.  Офицер
меняется  каждые  два дня, и Иван  может во всякое  его  дежурство  спокойно
отпрашиваться в город.
     - А сколь ему платить требуется, тому офицеру?
     - Вахрушеву? - не  сразу понял горбун.- За все ему давно уплачено. Твое
дело - в каждое его дежурство в  город отпрашиваться и возвращаться обратно,
когда велено будет.
     - За что вдруг милость такая? - удивился Зубарев, видя, что горбун явно
чего-то не договаривает.- Кто так обо мне заботится?
     - Каину спасибочки за то говори, - хитро сощурился сапожник.- Все понял
или  повторить?  -  недобро  сверкнул  он  на  прощание  маленькими  глубоко
посаженными глазками.
     - Понял...- растерянно пожал плечами Иван.
     И точно. На другой день он попросил позвать к нему караульного офицера,
и тот незамедлительно явился, осведомился, зачем он нужен заключенному.
     -  Разрешите, ваше благородие, в город сходить,  в торговые  ряды, чтоб
рубаху себе новую купить, а то эта  вся, как есть,  сносилась до дыр, - лихо
отрапортовал ему Иван.
     - Чтоб к ужину на  месте  был, - согласился тот.-  Но одного не пущу, а
пойдет с тобой Алексашка Сергеев присмотреть.
     - Спасибо, признателен весьма, - чуть не  до  полу  поклонился Иван,  и
кинулся  собираться,  все  еще  не  веря, что  сейчас  выйдет из острога  на
свободу, пусть и при конвоире, но ... на свободу! А там - как Бог даст.
     И на следующее дежурство офицер  вновь разрешил ему отправиться в город
все  с тем же солдатом, твердо наказав вернуться дотемна. Иван торжествовал.
Он стал уже  присматриваться, бродя по Москве, глухое место, где спрятаться,
хотя  бы  на  время  от  солдата.  Таких мест было  множество,  и его  так и
подмывало стремглав  кинуться через забор или меж торгующих,  но всякий  раз
сдерживал себя, словно кто-то подсказывал ему, что пока рано.
     Перед  третьим его  выходом  в  город,  когда  завтра вновь должен  был
заступить  на дежурство столь любезный Вахрушев, в  караульню  к Ивану снова
бочком  проковылял горбатый сапожник и, поманив к себе пальцем, прошептал на
ухо:
     - Завтра, как отпросишься в город, то солдата при тебе не будет...
     - А ты откуда знаешь?  - не поверил Иван. - Так они  меня без охраны  и
пустят, держи карман шире.
     - Помолчи, петух драный! Не твоего ума дело. Слушай меня и не встревай.
Как  тебя в город отпустят, то сразу не уходи, а поболтайся  во дворе, будто
дело  у тебя какое. Дождешься, когда на  работу других арестантов поведут из
камер, и поменяешься одеждой с тем, кто к тебе подойдет.
     - А дальше? - голос у Ивана  внезапно  охрип, и губы пересохли,  словно
после соленой пищи.
     - Дальше он заместо тебя пойдет в город, а ты  со всеми  на работу. Все
понял? А то  смотри у меня, - на всякий случай горбун поиграл перед лицом  у
Ивана ножом и лишь после этого заковылял обратно.
     Едва дождавшись утром  смены караула, Иван с замиранием сердца постучал
в  дверь. Вскоре  ее открыл  Вахрушев, и по напряженности во взгляде Зубарев
понял, что тот знает про сговор и, наверняка, сам в нем участвует.
     -  Опять в  город?  - не глядя  на Ивана, спросил  он.  - Сегодня  один
пойдешь, а  солдат тебя чуть позже, у заставы, нагонит. Выходи...- распахнул
он дверь.
     Иван  вышел во  двор и зажмурился от- того, что сегодня  солнце светило
необычайно ярко, и в воздухе жужжали  толстые мохнатые шмели,  вспархивали с
белесой  поленницы  дров  бабочки-капустницы,  задорно  чирикали  на  заборе
взъерошенные воробьи -  словом, мир предстал перед  ним во всей своей земной
красоте,  и  жалко  было  ее  терять,  возвращаться  обратно   в  караульное
помещение.
     Он терпеливо дождался,  бесцельно слоняясь по  двору, когда из  больших
полукруглых дверей выведут колонну арестантов, предназначенных  к работе, и,
как только они попарно ступили из сумрачной арки дверей на солнечный дворик,
то в первой паре увидел Ваньку Каина, неотрывно глядящего в его сторону.  Он
еще чуть  постоял,  посмотрел, как четверо караульных солдат пересчитали их,
спросив имя каждого,  и,  не дожидаясь,  прошел через острожные  ворота мимо
двух часовых, расступившихся перед ним, и неторопливо пошел к центру кипящей
страстями и делами Москвы, не оглядываясь, зная, что уже никогда не вернется
обратно и за ним с адским скрипом не закроются окованные  железом ворота, не
брякнет тюремный засов.

        11
     Первым порывом, когда  Иван Зубарев  вышел, не  чуя под собой  ног,  за
острожные ворота,  было отправиться на  постоялый  двор к Федору Корнильеву,
где  можно  укрыться  до  поры,  а потом,  по  возможности,  уехать с  ним в
Тобольск.  Но чем ближе  подходил он к Калужской заставе, тем более сомнения
овладевали им: как только объявят розыск, а в этом он ничуть не  сомневался,
то  наверняка  вспомнят  о брате, посещавшем его в остроге, найдут его место
жительство и... Нет, твердо решил он, на постоялый двор дорога ему заказана.
Нужно искать другое прибежище.
     Переходя  с одной  улицы  на другую, он незаметно  для себя уходил  все
дальше  и  дальше от центра  города и,  наконец,  оказался  на самой окраине
Москвы, вышел на небольшую, покрытую толстым слоем пыли дорогу, вьющуюся меж
засеянных рожью полей. Не  задумываясь, куда она  может привести, Иван смело
пошел вперед, правда, постоянно при  том  оглядываясь, словно из-за поворота
могла выскочить пущенная по его следам погоня.
     Навстречу   ему   изредка  попадались   крестьянские   телеги  с  мирно
подремывающим   возницей,   лениво  взмахивающим  кнутом.   Они  почтительно
кланялись, завидя издали Зубарева, стягивали с голов  шапки, видно, принимая
того  если не за  барина, то за богатого купца. Иван молча кивал им в ответ,
но  заговорить  не решался,  полагая,  что,  коль  начнут поиски,  то  могут
расспрашивать и окрестных крестьян, которые по  простоте душевной непременно
выложат все как на духу.
     Но один из возчиков остановился сам, натянув вожжи, спрыгнул на землю и
принялся  подтягивать  подпругу,  дожидаясь,  когда  Иван  подойдет  к  нему
поближе.
     - Здоровьица  вам, -  поклонился  он, держа в  руке  валяную  поярковую
шапку.
     -  Мое  почтение, - чуть кивнул Зубарев, собираясь  пройти  мимо  и  не
вступать в разговор.
     - Ищите  кого?  -  с  любопытством поинтересовался мужичок, чтоб как-то
завязать разговор. Был он из породы тех людей, что могут говорить часами без
умолку,  лишь бы рядом  оказался кто-то из  слушателей. - Может, чем  помочь
смогу, вы только скажите, мы завсегда рады с превеликим удовольствием...
     - Что  за деревня  там  виднеется?  -  спросил  Иван,  чтоб хоть как-то
поддержать разговор.
     - Эта-то?  Слобода  при фабрике.  Недавно выстроились,  - с готовностью
пояснил тот. - А дале село Преображенское будет. Вам, чай, туда требуется? Я
бы подвез, да спешу, вот ежели дождетесь,  когда обратно возвертаться стану,
то с превеликим удовольствием.
     - Спасибо на добром слове, но сам помаленьку доберусь, тут недалече.
     -  В  слободу, значит?  Не  к  Абраму Рукавишникову, случаем? А  то  он
сказывал, будто ждет кого из города.
     - К  нему  и  иду,  - согласился, чтоб как-то отвязаться от навязчивого
мужика, Иван.
     -  От  меня поклон передайте, скажите, мол, на обратном пути заверну  к
нему непременно кваску попить. Квас у него знатный, - без умолку сообщал тот
все  новые  и  новые  ненужные  подробности,  но  Иван уже  не слушал его, а
неторопливо пошел дальше.
     Слобода  прилепилась  вдоль  большого,  с  глинистыми  берегами  пруда,
перегороженного близ речки плотиной. По верху плотины стоял длинный рубленый
сарай, почти  без окон, с  выглядывающим из-под него мельничным колесом, что
тихо поскрипывая,  медленно вращалось под неослабевающим напором воды.  Едва
Иван  дошел  до  первого  дома,  как  из  подворотни  выскочила взъерошенная
собачонка с комками репьев на загривке и злобно залаяла, сообщая о появлении
в  селении нового человека.  Из калитки  высунулась  женская  голова в сером
домотканом платке и тут же спряталась обратно.
     -  Где  Абрам  Рукавишников  живет?  -  крикнул  Иван наудачу,  надеясь
напроситься у того на квартиру, сославшись на встреченного им мужика.
     - Тама, - ответили ему  из-за ограды,- к плотине ближе  дом, на взгорке
стоит, а сам он на фабрике сейчас быть должен.
     Не   поблагодарив,  он   пошел  в  указанную  сторону,  замахнулся   на
провожавшую сиплым лаем  собаку, отчего та моментально шмыгнула в подворотню
и оттуда,  осмелев,  залилась и  вовсе  неистово, как  будто  перед  ней был
злейший враг всей собачьей породы.
     Абрам Рукавишников оказался долговязым  мужиком со  смоляными кудрями и
тонкой щеточкой усов на верхней губе. Он придирчиво оглядел Ивана Зубарева и
поинтересовался, откуда он его знает. Не пожелав ссылаться  на  встреченного
им  возницу,  Иван тут  же, с хода, присочинил, будто бы в  Москве на торгах
слышал о  бумажной фабрике близ Преображенского села и  решил поглядеть, как
она устроена.
     -  Купить, что ли, хочешь? Не  темни, я в тебе  купца сразу признал,  -
фыркнул Абрам. -  Я хоть и  не  хозяин  ей, а всего  лишь старший мастер, но
кое-что в жизни понимаю, не вчерась родился.
     - Купить  мне ее не с руки, но, как чего устроено,  поглядеть не мешало
бы. Может, сумею такую же у себя выстроить.
     -  Дурное дело нехитрое, были  бы голова да руки, а  там  не помрешь со
скуки. Сам-то откуда будешь?
     - С Перми, - соврал в очередной раз Иван.
     - А -а -а... Пермяк  соленые уши! Неужто у вас таких фабрик не имеется,
что сюда поперся?
     - Нет, - убежденно затряс головой Иван. - Откуль им взяться? А пожить у
вас недельку-другую будет где?
     - Хочешь, так к себе  могу определить на  время.  Изба у  меня  добрая,
поместимся.
     Так  Иван  нечаянно-негаданно  занял небольшую комнатку в доме  мастера
бумажной  фабрики  вблизи Москвы. Абрам Рукавишников несколько раз водил его
посмотреть,   как   производится   бумага,   подробно  разъяснял,   из  чего
складывается процесс ее  получения, и  уже  через  неделю  Ивана  знали  все
работники,  гостеприимно здоровались с  ним,  и даже пополз  слух, якобы  он
собирается купить со временем все бумажное производство.
     Меж тем Иван постоянно оставался в страхе, что вдруг в  слободу приедут
солдаты с розыском, и на всякий случай подробно порасспросил своего хозяина,
где и  какие деревни находятся поблизости, узнал какие тропки и дороги ведут
туда.
     - А верстах в двадцати от нас  генерал  проживает, - разоткровенничался
Рукавишников, видя, как Ивану интересны все подробности.
     - Что  за генерал? - на  всякий  случай спросил Иван, хотя ему не  было
никакого дела, кто бы там ни жил.
     -  Самой императрицы нашей  ближайший родич, Иван  Симонович Гендриков.
Раз видел его в колясочке - красавец из себя!
     - Гендриков? - переспросил Иван, чуть не выдав  себя дрогнувшим голосом
от подобного сообщения.
     - А чего, знаком он тебе, что ли?
     - Да откуда, - поспешил заверить мастера  Зубарев, -  слышал  где-то, а
так с чего мне с ним знакомство водить?
     Уже   через  несколько  дней  после  их   разговора   Иван  выпросил  у
Рукавишникова  лошадь и коляску, якобы для поездки  в Москву, и отправился в
имение Гендрикова, не имея ни малейшего представления, что  он сообщит тому,
если  только  удастся  встретиться  с  генералом. Добравшись  до  загородной
усадьбы двоюродного брата императрицы, с которым его познакомил в свое время
поручик Кураев,  Иван по  дороге решил рассказать  ему  без  утайки о  своих
злоключениях и попросить хотя бы совета, если не помощи. Памятуя о  том, как
граф собственноручно перевязывал ему рану, он решил, что вряд ли тот побежит
доносить в полицию о беглом арестанте, не с руки графу такое.
     При въезде  в усадьбу  Зубарева долго  выспрашивали, кто он такой да по
какому делу  явился  к графу, который, на  его счастье, оказался как  раз  в
имении.  Ему  не оставалось ничего  другого, как  отрекомендоваться знакомым
поручика Кураева, после чего он был пропущен и  проведен во внутренние покои
барской усадьбы. Граф Гендриков  вышел далеко не сразу, и Иван чуть  было не
задремал,  ожидая его на  мягком диванчике,  стоявшем в прохладном углу  под
большим  незнакомым  растением,  растущим  в  деревянной  кадушке.  Наконец,
послышались  быстрые  шаги,  и  Иван  Симонович  вошел в  приемную  и  цепко
вгляделся в неожиданного посетителя.
     -  Чему  обязан?  -  спросил он  довольно  холодно,  не  подавая  руки,
возможно, он уже успел забыть их мимолетную встречу, а может, и узнал, но не
показывал вида.
     - Зубарев я, Иван, - нескладно промямлил тот,  вскакивая на ноги.  - Не
помните, ваше сиятельство?
     - Что-то припоминаю, -  чуть поморщился Гендриков, потирая руки,  - но,
может, вы объясните цель своего визита?
     - Рану вы  мою тогда лечили. ...  Вспомнили? - беспомощно развел руками
Иван. - Меня тогда Ванька Каин шпагой чуть задел...
     - Надеюсь,  на  сей раз  вы  в добром  здравии и мне не  придется вновь
лечить вас? - сощурился в его  сторону  граф.-  К  тому же, знаете ли, я  не
лекарь и дипломов на сей счет не имею.
     - Нет,  что вы, ваше сиятельство, совершенно здоров.  Только в  остроге
меня плетьми чуть попотчевали.
     -  Да  что  вы  говорите?  Значит,  вы ко мне  прямо  из острога? Я вас
правильно понял?
     - Совершенно правильно. Убег я с острога дней десять как.
     - Вы это  серьезно? - тонкие губы графа сделались еще тоньше, и белесые
брови поползли вверх.
     - Не вру я, правда.
     - И  что вы  от меня хотите? Хотите, чтоб  спрятал? Простите, но беглых
каторжников  укрывать не намерен.  Честь имею,  - с  этими  словами он круто
повернулся на каблуках и собрался уйти.
     -   Меня  враги   государыни   оговорили,-  бросился  к  нему  Зубарев,
попытавшись схватить за руку.
     - Не может  быть,  -  стряхнул с себя иванову пятерню граф,  - у  нашей
государыни нет и не может быть врагов, то мне доподлинно известно.
     - Есть! Еще какие враги! Аки волки алчные.
     -  Вы их,  случаем,  не  в лесу  встретили,  пока  ко  мне  добирались?
Давненько я с ружьишком на охоту не хаживал, пора бы и поразвлечься.
     - Пробы они  мои  подменили,  - как утопающий, за  спасительную  ветку,
схватился Иван, и сбивчиво прямо  здесь, в приемной,  принялся пересказывать
графу  о своих злоключениях и о деле  с пробами руды.  Как только он помянул
Ломоносова,  лицо Ивана Симоновича, бывшее до  того скучным, если не сказать
большего, вдруг переменилось, и он с интересом спросил:
     -  А Михайла Васильевич как  в вашем деле  замешен?  Неужели и до  него
добрались?
     Иван  разъяснил и  это.  Гендриков несколько  смягчился и пригласил его
пройти в гостиную, куда затем подали скромный ужин  и графин красного  вина.
Граф поинтересовался,  знает ли Кураев  о том положении, в  котором очутился
Зубарев, и пообещал уведомить его письмом.
     -  Премного  вам  благодарен,  - кинулся  кланяться ему Иван,  -  вовек
доброты вашей не забуду.
     - Доброты в  том  особой не  вижу и вам  бы советовал поменьше  на нее,
доброту, полагаться.  Люди  по  своей сущности мало  отличаются,  от  тех же
волков, как вы смели заметить. У нас с поручиком свои отношения.  Признаюсь,
я до сих пор в долгу перед ним. Как вы думаете, он обрадуется, узнав, что вы
здесь?
     - Вряд ли, - чуть поразмыслив, вздохнул Иван, - он и так который раз из
беды меня выручает, поди, надоело уже...
     - Рад, что вы так здраво рассуждаете. Но давайте условимся: вы и дальше
будете проживать там,  где находились  до  сих  пор,  а  этак через недельку
загляните  ко  мне.  Только... предварительно известите меня  о  том,  а  то
случается, ко мне и гости наезжают.
     -  А как я вас извещу? - Иван оказался озадаченным по вопросу подобного
рода.
     - Пошлите кого-нибудь с запиской. Ах да, слуг, по-видимому, вы при себе
не держите.
     - Нет. Не держу.
     -  Тогда  попросите  кого  из  местных  жителей  или  мальчишку  какого
доставить записку ко мне.
     - Будет исполнено, - едва ли не по-военному отрапортовал Иван. - А если
вблизи бумажной фабрики очутитесь, то спросите Абрама...
     -  Благодарю вас, но  ни  Абрама,  ни  Соломона искать не собираюсь.  И
хотите совет?  Держите  почаще  язык  за зубами, особенно  сейчас, когда  вы
оказались в столь незавидном положении.
     -  Хорошо,  хорошо,  -   широко  улыбнулся  ему  Иван,  -  а  вы,  ваше
сиятельство, все-таки добрый человек.
     - Спасибо, что оценили, - сощурился Гендриков и кликнул слугу проводить
засидевшегося гостя.

        12
     Когда  Гавриле  Андреевичу  Кураеву посыльный доставил  пакет  от графа
Гендрикова, то он немало удивился. По службе он прямого подчинения  от графа
не  имел,  в  близких  отношениях с ним тоже не  состоял,  и  последний  раз
виделись они в Москве, когда он привез к нему этого злополучного сибиряка. И
тут,  даже не вскрыв еще конверт, Кураев  непроизвольно подумал о  Зубареве,
что  называется, кожей почувствовал,  что  именно  он  стоит  за неожиданным
сообщением от Гендрикова.
     Все  оказалось, как он и предполагал: Иван Симонович писал о  посещении
его Иваном Зубаревым, подчеркивая, что тот являлся к нему тайно.
     "Неужто, сукин сын, сбежал  из-под стражи?!"  - едва  не  с восхищением
подумал Гаврила Андреевич о Зубареве. Он до сих пор не мог  решить для себя,
настроен ли он к этому неуемному сибиряку с тайной симпатией, или, наоборот,
тот скорее вызывает неприязнь. Поведение и  все поступки купеческого сына не
укладывались  в  общепринятые  нормы  и правила,  которых придерживался  сам
Кураев.  В то же время его поражали поступки  Ивана, как тот  очертя  голову
решался  на рискованные шаги,  и, мало того, при очередной неудаче ничуть не
унывал, а скорее, наоборот, крепчал и сызнова брался за задуманное.
     Далее  граф спрашивал у Кураева совета, как ему поступить с просителем,
попавшим в очередной раз в затруднительное положение.
     "Ничего себе, затруднительное! Ему каторжные работы грозят, а это такое
сверхзатруднительное положение, что врагу не пожелаешь".
     Но  в  любом случае  графу следовало  дать  ответ, поскольку  посыльный
сообщил, что заглянет к нему завтра с утра. Кураев несколько раз прошелся по
комнате, прикидывая, что  бы написать  Гендрикову, дабы и  правила  приличия
соблюсти,  и  самому в то щекотливое дело  с тобольским купеческим  сыном не
встревать  окончательно.  Однако, несмотря на все старания, поручик так и не
смог  придумать, как ему лучше дать ответ, решил отложить данный  вопрос  до
ночи, тем более, что вечером он  должен был явиться к канцлеру  Бестужеву по
неотложному делу. Может, к тому времени что-то и прояснится.
     Канцлер  в  тот  вечер  оказался  крайне  сумрачным  и, как  показалось
Кураеву, весьма постаревшим.
     -  Подам  в  отставку, - раздраженно проговорил он, как  только Гаврила
Андреевич  устроился на обычном своем месте возле камина, - сил  моих больше
нет воевать с ними.  - Кураев почтительно промолчал, понимая, что лучше ни о
чем не спрашивать, а Алексей Петрович сам, коль сочтет нужным, выскажется по
поводу   своих  неудовольствий.  Так  и   вышло.   Чуть  помолчав,   канцлер
доверительно сообщил:
     - На днях письмо из Вены  получил,  в  котором намекается на  их союз с
Версальским двором. Каково?
     Кураев не знал, что на это ответить, и сделал сокрушенное лицо, скорбно
качнул головой, потом высказался неопределенно:
     - Знать, пора пришла...
     -  Это как понимать? - сверкнул в его сторону глазами Бестужев.  - Пора
пришла мне в отставку подавать?
     - Простите, но не это имел в виду.
     -  Э  -э  -э... Тебе, поручик еще служить да  служить, всякого повидать
придется. Не смотри на нас, стариков, мы свое отжили, иное время настает. Ты
вот что, в Москву готовься ехать на  этой неделе, о времени отдельно сообщу.
Государыня  на  богомолье  в Троицкую  лавру  собирается,  а  потому надобно
проследить, кто к ней по дороге пристанет.
     - Из наших? - уточнил поручик.
     - За нашими пусть  Шурка Шувалов глядит, а у меня известие имеется, что
кой-кто из иностранных дипломатов накоротке  с ней побеседовать желает.  Вот
за ними и проследи. Понял?
     - Чего ж не понять, не впервой.
     -  Вот и ладно. А ежели услышишь чего  там, в  Москве, то не забудь и о
том доложить. Можешь идти. Готовься к отъезду.
     -  Ваше  сиятельство,  -  уже направившись  к двери,  заговорил Гаврила
Андреевич,  - помните, докладывал вам про Зубарева Ивана,  что  из Тобольска
родом?
     - Помню. И что с  того? Надо полагать, уже на каторге кандалами звенит?
Чего вдруг о нем вспомнилось на ночь глядя?
     - От графа Ивана Симоновича Гендрикова послание получил...
     - Неужто и он тем каторжником интересуется?
     - Гостит он у него в имении. Бежал из-под стражи.
     - Не может быть?! - глаза Бестужева моментально засверкали неподдельным
интересом. -  Может, обознался граф? С чего тот колодник в  его имение вдруг
заявился?
     -  Того  знать  не  могу.  Но  Иван Зубарев,  на  мой  взгляд,  человек
непредсказуемый.
     -  Как-как? - переспросил Бестужев.- Непредсказуемый,  говоришь?  Верно
замечено,  есть  такая  порода людей. Непредсказуемая...  -  и  так,  и этак
покатал он во рту понравившееся словечко. Подошел вплотную к поручику и тихо
проговорил, почти прошептал:
     -  Пренепременно встреться с тем Зубаревым и постарайся, чтоб незаметно
выбрался он из Москвы. Найди ему попутчика из верных людей.
     -  Куда  же  направить  его?  Обратно в  Сибирь?  -  Кураев  несказанно
удивился, что канцлер вдруг проявил необычайный интерес к купеческому сыну и
хочет помочь тому скрыться от правосудия.
     - В  Сибирь он  всегда успеет,  -  хохотнул  неожиданно развеселившийся
Алексей Петрович, - присоветуй ему  в Польшу направиться, к старообрядцам  в
их  поселения.  А  там  пусть  сыщет  Мирона  Нескорова. Найдет,  найдет,  -
успокаивающе поднял вверх  ладонь канцлер,  увидев,  что  поручик собирается
что-то  спросить у него. - Не может  быть, чтоб  таковский человек, как этот
купецкий сын, да не нашел кого-то там. - И дальше что ему следует делать?
     - А вот того  тебе знать  не следует, любезный,  - ухватил  Кураева  за
локоть  канцлер. - Для тебя же лучше, - добавил, увидев, как тот нахмурился.
-  Наше  дело  такое,  что  одному  лучше много не знать.  Поровну меж всеми
делить, чтоб каждый кусочек из всего знал, а все вместе лишь тот, кто сверху
за всем тем наблюдает, - направил указательный палец себе в грудь.
     - Будет исполнено, ваше сиятельство,- поклонился Кураев.
     -  Надеюсь,  -  живо откликнулся  тот.-  И  не забудь, пусть непременно
найдет в раскольничьих поселениях Мирона Нескорова. И вот еще что, голубчик,
выбрось в огонь послание от графа. Сделаешь? - почти  просительно проговорил
Бестужев. Кураев молча кивнул и вышел.
     Когда  Гаврила  Андреевич,  встретившись  с  Зубаревым  в  имении графа
Гендрикова,  сообщил  ему, что  в  скором времени  Иван  отправится  в южные
порубежные города, где проживают уже долгое время старообрядцы, бежавшие еще
во времена правления Петра Алексеевича из России, у  Ивана чуть глаза на лоб
полезли.
     - Чего я там позабыл-то, в тех краях?- раскрыл он рот от изумления.
     - Так надо, - не стал  вдаваться в объяснения Кураев. - В  Сибири  тебя
уже ищут, а вот в Малороссии вряд ли станут.
     - Можно  и в  Москве  переждать  до поры, - попробовал предложить нечто
среднее Иван, но поручик и слушать не хотел.
     - Или едешь, куда сказано, или... отправляйся на  все четыре стороны, и
ко мне больше не обращайся. К тому же, - добавил  он таинственным шепотом, -
поручение тебе будет особое. Хочешь службу сослужить отечеству своему?
     - Ага, - согласно кивнул Иван.
     - Найдешь  в тех раскольничьих  поселениях Мирона Нескорова,  а он  уже
дальше направит тебя.



        13

     ... В конце лета, на Успение, через Серпуховскую заставу по направлению
на город Тулу  проехала ничем не приметная повозка, запряженная парой добрых
коней.  Статный вид и  упитанность  породистых  рысаков -  единственное, что
отличало ту повозку от  прочих,  направляющихся  в  южные пределы необъятной
Российской  империи.  В  повозке находились сержант из города Глухова  Роман
Галактионович  Замахаев и Иван Васильевич Зубарев, одетый в солдатскую форму
и  вписанный под чужим  именем в  подорожную  сержанта. Кони и повозка  были
выделены  им  из  личной конюшни  графа Гендрикова,  на  чем настоял поручик
Кураев,  принимавший  непосредственное  участие  в  отъезде из Москвы  Ивана
Зубарева.
     - Куда еще дальше?  - всхлипнул Иван. -  И так чуть не край земли. - Он
плохо представлял, что находится дальше за теми землями: то ли армяне живут,
то  ли  немцы,  а  может, и  совсем не  известная ему  нация.  Но спорить  с
поручиком он долго  не  мог,  тот подавлял его своей жесткой и непререкаемой
волей,  да и  вообще не оставлял выбора.  Потому, поахав  и поохавши  вволю,
Иван-таки согласился, заметил, как облегченно вздохнул Гаврила Андреевич.
     - Главное не забудь. Мироном Нескоровым  он зовется, - напутствовал его
на поручик.
     -  Умирать  стану, а  не забуду, -  ответил  Иван и полез обниматься  с
Кураевым,  словно он был едва  ли  не  ближайшим  его родичем. Тот  не  стал
противиться и крепко хлопнул Ивана по спине, перекрестил на прощание.
     С  тем  и выехали. Своих денег у  Ивана осталось совсем чуть,  а  Роман
Замахаев, которому была выделена специальная сумма на  пропитание, не спешил
раскошеливаться, потому  обедали и  ужинали  лишь  когда  останавливались на
ночлег на одном из постоялых дворов, в изобилии встречающихся им по дороге.
     Сержант  Замахаев был  лет на десять постарше  Ивана, успел повоевать с
турками, служил в полку Ивана Симоновича Гендрикова, приглянулся графу своей
расторопностью и сноровистостью, а постепенно стал поверенным многих  тайных
поручений,  сопровождал того во  время многочисленных поездок,  и за доверие
платил  полной  преданностью. Был он родом из  старинного  городка  Глухова.
Начало его  род брал,  как  и  у многих  поселенцев тех мест, от запорожских
казаков, о чем свидетельствовали его густые, свисающие ниже подбородка, усы,
тронутые  ранней  сединой.  Скуластое  смуглое  лицо  Романа  с   неизменной
усмешечкой в  уголках губ  делало его добродушным, если не простаком, но это
могло обмануть лишь недальновидных, случайных людей. Роман во всем имел свой
собственный расчет и понимание происходящего. И когда граф Гендриков сообщил
ему о поездке в южные пределы империи, он первым делом обрадовался тому, что
удастся побывать дома, сообразил, что получит прогонные деньги, на чем можно
будет  сэкономить,  а  когда  увидел  графских коней,  сердце  его  учащенно
забилось,  едва он  прикинул  примерную им цену. Затем он придирчиво оглядел
попутчика, пытаясь понять, с чего это вдруг Иван Симонович принимает участие
в судьбе этого молодца, но  спросить самого графа отважился, решив  выяснить
это у Ивана по дороге. Однако тот оказался, или не так прост, как решил было
про себя Роман,  или в самом  деле не знал, зачем направляется в Малороссию,
но ничего определенного  от него  сержант так и не  услышал. Тот  все больше
рассказывал о Сибири,  о  родне,  а то  и вовсе молчал,  подремывая и  сонно
поглядывая вокруг. В  конце концов, Роман не выдержал: природное любопытство
взяло верх,  и  он принялся  осторожно  расспрашивать Зубарева  о  цели  его
поездки.
     - С Иваном Симоновичем давно знаком? - начал он издалека.
     - Да года два как будет.
     - Служил под его началом али как?- решил проверить  его  Замахаев, хотя
наверняка знал, что вряд ли Иван  когда-нибудь брал в руки  оружие: выправка
не та, да и не походил он на человека военного.
     - Нет, не  довелось, - чистосердечно признался Зубарев.  - Бог миловал.
На  шпагах  дрался  с одним  молодчиком,  а тот возьми да уколи  меня, -  он
небрежно махнул рукой, - а поручик Гаврила Андреевич и свез меня  к графу на
излечение. Замахаев недоверчиво  оглядел Ивана, не  совсем  представляя, как
этакий увалень может драться на шпагах, приходилось верить тому на слово.
     - Ну, а в Малороссию по какой надобности едешь?
     - По секретной, -  спокойно  пояснил Иван,  позевывая. - Мне  потом еще
дальше ехать требуется.
     - Врешь ты,  однако,  - смахнул с лица дорожную пыль сержант, -  таких,
как ты, не то что с поручением, а и в лавку за вином посылать не с руки.
     - Это почему вдруг? - слегка  обиженно спросил его Иван. - Ты не гляди,
что я на вид не шибко прыткий, а вот до  самой государыни  дойти сумел,  она
саморучно из рук моих прошение приняла.
     -  Брешешь, - не раздумывая, отвечал Замахаев,  - тебя до государыни  и
близко не подпустили бы. Там столько охраны, полиции...
     -  Не  хочешь, то  и  не верь, - отирая о подкладку кафтана розовобокое
яблоко  и принимаясь смачно,  с  хрустом  жевать,  небрежно  отвечал Иван. И
столько превосходства было в  его небрежном тоне, что сержанту не оставалось
ничего другого, как поверить.
     - И что она тебе сказала, государыня?
     - Дарю тебе прииски в уральских землях, сказала, - запуская подальше на
обочину дороги яблочную сердцевину, сообщил Иван.
     - И далеко ли они, прииски те?
     - Где им быть, как не в башкирских землях. Там и есть.
     - Далече отсюда будет.
     - Далече, - согласился Иван и принялся отирать новое яблоко, которых он
задешево накупил  целую корзину  в  одном  из сел,  где они  останавливались
ночевать в последнюю ночь.
     - Чего  же  ты  к  нам на Украину  едешь? Прииски твои  в другом  месте
находятся.
     - Человека одного сыскать надо.
     - Что за человек? Скажи, может, мне известен он.
     - А хоть бы  и известен, то что с того? Мне тайное поручение от...- тут
Ивана словно кто в бок кольнул, и он вспомнил суровые глаза поручика Кураева
и его напутствие:  "Скажешь кому куда  и зачем едешь - убью без  разговоров.
Хоть  на  том свете сыщу, от меня не укроешься..." Он  замолчал, и,  сколько
Замахаев не пытал  его, стойко держался, не сказав  больше ни  слова  о цели
своей поездки на Украину.
     -  Ну, и бис с тобой, молчи себе, сколько пожелаешь, - обиделся сержант
и перестал донимать Ивана. Так без особых приключений, потихоньку-помаленьку
они  добрались  до  Глухова,  где  проживала  семья  Замахаевых,  несказанно
обрадовавшаяся приезду Романа. Иван прожил у них в доме несколько дней, рано
утром отправляясь в город и возвращаясь лишь к позднему вечеру. Он без труда
узнал,  что  раскольничьи поселения находятся  в  нескольких  днях  пути  от
Глухова, близ городка Стародуба,  и решил незамедлительно  туда направиться.
Когда он заикнулся, что графские  кони  ему нужны для дальнейшей поездки, то
Замахаев едва речи не лишился.
     -  И думать  забудь, - кричал он Ивану  в лицо, - они  редкой породы, и
граф велел мне их обратно к нему в Москву доставить.
     - А как же я? - растерялся Иван.- Мне он тоже сказал, что могу их взять
на любой срок.
     - Не дам коней, - стоял на своем Замахаев, уперев руки в бока, - а коль
добром не поймешь, то мигом заявлю куда следует о тебе.
     Ивану не осталось ничего другого, как отправиться на базар и там купить
у  пьяного  хохла  заезженную  кобылку с  выпирающими  из-под кожи ребрами и
старенькую  телегу  в  придачу.  Не  простившись с  сержантом, он выехал  из
Глухова  ранним утром в сторону  Стародуба,  постоянно спрашивая у встречных
дорогу и старательно объезжая редкие заставы, стоящие у въезда в городки.
     К  концу  второй недели  он  наконец-то  наткнулся  на крепкое  сельцо,
стоявшее у края дубравы,  и, как только въехал  в него, то увидел идущего  с
пилой на плече мужика, с бородой едва не до пояса.
     - Бог в  помощь, - попробовал заговорить  он с ним, но  тот лишь сурово
глянул  на  него и  продолжал молча  идти дальше. -  Где  старосту  найти? -
спросил  Иван, смекнув,  что тот не  станет разговаривать с ним  по  причине
отсутствия у  него бороды, которую люди  старой веры  никогда, не то что  не
брили, но  и  ножницами  не касались, считая это грехом великим. Вспомнились
рассказы отца о притеснениях старообрядцев со стороны властей, из-за чего те
и бежали в глухие, безлюдные места, скрывались там от нововведений, а многие
в Сибири  шли добровольно в огонь, лишь  бы не принять новую,  никонианскую,
как   они  называли,  "собачью"  веру.   В  ответ  на  вопрос  Ивана   мужик
неопределенно махнул рукой, указывая на соседнюю улочку. Переезжая от дома к
дому, настойчиво  выспрашивая у молчаливых селян, где ему найти старосту, он
все же был направлен к крепкому, стоящему чуть особняком от остальных, дому,
где навстречу к  нему вышел пожилой мужик, почти  старик, с седой окладистой
бородой, в сермяжном кафтане.
     - Зачем тебе староста нужен? - недружелюбно спросил он.
     - Разговор есть, - пояснил Иван, - Мирона Нескорова ищу.
     - А сам откуда будешь?
     - Из Сибири, - сообщил он, и увидел, как вытянулось лицо у старосты.
     - Заходи в дом, - велел тот, кышкнув на ребят, что выскочили  вслед  за
ним на крыльцо.
     Привязав  кобылку  у изгороди, Иван  поднялся  по ступеням  на  высокое
крыльцо  и потянул дверь на себя. На него пахнуло воском и ладаном - как это
обычно бывает в церквях. В переднем углу висела огромная икона Богородицы, и
возле  нее теплилось несколько свечей в медном подсвечнике. Он перекрестился
на икону и встретился  с внимательным  взглядом старосты.  Вдоль  стен чисто
прибранной  комнатки стояли лавки, на  полу лежали домотканые половички,  по
окнам  висели цветные занавески.  Но комнатка  не казалась жилой, верно, тут
староста  принимал приходящих  к нему по разным делам посетителей,  а  жилые
комнаты находились рядом, на другой половине дома.
     - Рассказывай,  зачем тебе Мирон Нескоров понадобился, -  не  предложив
ему сесть, задал вопрос староста.
     - Дело у меня к нему, - сдержанно ответил Иван.
     - Сказывай, какое дело, а то разговора не будет.
     -  Поручение  секретное,  -  не  желал  до  конца открываться Иван,  но
староста, хмуря лохматые брови, твердо заявил:
     - Рассказывай все как есть, без утайки, или... -  сделал жест в сторону
двери, - не держу, отправляйся, откуда пришел.
     Иван покрутился и так и сяк, повздыхал  для вида, делая грустное  лицо,
но староста сосредоточенно молчал, и тогда Иван  брякнул  первое, что пришло
на ум:
     - Земляки мои просили  узнать,  нельзя ли сюда переселиться, а  человек
один из здешних мест и  сказал: мол, Мирона найдете, он поможет определиться
с переездом.
     - Много семей переехать желает? - чуть смягчившись, спросил староста.
     - Две деревни, - не особо задумываясь о последствиях, врал Иван.- Там у
нас такое творится, что и не расскажешь сразу.
     - Слыхали о  том,  -  набожно  перекрестился староста  на  икону  двумя
перстами, - совсем от Бога  отошли люди,  о дне  Страшного суда не думают, а
всем воздастся за грехи их. Ты вот сам, почему обычаев древних не соблюдаешь
и, как пророками библейскими завещано, волос на лице не сохраняешь?
     - Никак нам  нельзя, отец, а  то со света сживут, потому и брею. Ездить
часто приходится и в Петербург, и в Москву, а там полиция кругом...
     - Да  уж... - горестно вздохнул староста,  -  совсем житья  не стало от
безбожников тех.  Так  и быть,  укажу тебе  дорогу к  Мирону. Правильно тебе
земляки подсказали, он вам и нужен. А пока располагайся в моем доме, отдохни
с дороги.
     В следующих старообрядческих слободах, через которые пришлось проезжать
Зубареву, подобных  пристрастных допросов уже не было. Он  решил,  что между
селениями, судя  по всему,  налажена бесперебойная связь, с помощью  которой
жители  извещали  друг друга  о появлении незнакомых людей, предупреждали об
опасности.  Зато везде  его  расспрашивали о  притеснениях, чинимых  властью
людям старой праведной веры, интересовались, не  придет ли на смену нынешней
императрице кто-то из тех, кто отменит новые порядки, вернет прежние, бывшие
до ненавистного  им патриарха  Никона. Более всего  говорили  об  императоре
Иоанне    Антоновиче,    который   слыл   среди   старообрядцев    человеком
богобоязненным,  держащимся старины,  и, если  бы не его  враги,  упрятавшие
законного  наследника в узилище, то все бы сейчас  было  не  так,  им бы  не
приходилось скрываться вдали от  родных мест. Многие из  семей, живших  ныне
под  Стародубом  и  Веткой, перебрались сюда из-под  Рязани, Калуги, Пскова.
Там, на родине, у всех остались не только дома, но и  много родственников, с
которыми они почти не имели связи.
     Наконец, Ивану  сообщили, что  завтра он встретится с тем самым Мироном
Нескоровым, ради  которого он и проделал столь нелегкий путь. Тот уже знал о
появлении Зубарева в этих краях и обещал ждать его в слободе Млинка.
     Мирон Нескоров  дружески встретил Ивана в просторном  доме,  где, кроме
него, находились еще несколько стариков  с длинными, как у пророка Моисея на
росписях в храмах, бородами и печальными, чуть грустными глазами. Но они тут
же оставили их наедине, лишь только Мирон намекнул, что ему надо потолковать
по  душам с приезжим человеком. Сам Нескоров больше походил на приказчика из
торговой  лавки:  хитро  поглядывая на собеседника,  он постоянно  облизывал
языком  сухие потрескавшиеся губы, оглаживал  короткими  пальцами белых,  не
знающих  тяжелой  работы  рук  пробор  на  голове  и   постоянно  к  чему-то
прислушивался, умолкая, как только слышал чьи-то шаги под дверью.
     - От графа Гендрикова я к вам, -  доверительно сообщил Иван, как только
они остались одни.
     - Знаю, знаю, милейший, - согласно кивнул Мирон, - но кроме меня, о том
больше никто знать не должен. Понял?
     -  Я  не из болтливых, - дернул плечом Иван. - Граф сказал, что от  вас
узнаю, что нужно делать дальше.
     - То само собой. Только время теперь такое, что придется  тебе пожить у
нас малость, а я пока подготовлю все. Через границу сейчас трудно переходить
стало, крепко стерегут.
     - Через границу? - Ивану показалось, что он ослышался.
     - Именно, через  границу.  Тебе, милейший, нужно  пройти через польские
земли и прибыть в Пруссию.
     - Куда?! - привстал с  лавки Зубарев. - Шутник ты,  дядя,  однако. Чего
мне там делать, в Пруссии твоей?
     - О том особый сказ будет. Но мне велено тебя как раз туда направить, а
инструкции получишь перед самым отъездом.
     -  А  коль я откажусь  от предложенного? Тогда как? Меня  дома ждут  не
дождутся, а я без всяческих документов к черту на кулички переться должен.
     -  Не  стоит  нечистого поминать, - поморщился Нескоров, и  его  острый
лисий  нос чуть дернулся, как  от  неприятного дуновения ветерка, - мы народ
истинной веры и, в отличие от вас, держим себя в должной строгости.
     -  Уже и  сморкнуться  нельзя  скоро  будет,  -  усмехнулся Иван, - так
ответьте мне, что будет, коль откажусь от предложенного?
     - А  ничего  и  не  будет,  - равнодушно сообщил  Нескоров, -  как сюда
добрался, так и отсюда обратно  выберешься. Но ни в один дом наши  люди тебя
уже к себе  не пустят, от властей не спрячут. А тебя, сказывали мне, по всей
России полиция с ног сбилась, ищет давненько.
     - На кой мне в Пруссию  ехать? - мрачно спросил Иван, поняв, что выбора
ему не оставлено, как загнанному в ловушку зверю.
     - С королем прусским познакомиться.
     -  Да мы с ним  далеко не  родня, не  ждет, поди, -  рассмеялся Иван. -
Может, с турецким пашой лучше меня сведешь? Чего тебе стоит?!
     - Ты, как  погляжу,  глуп  еще, - снисходительно произнес  Нескоров,  -
большой  политики не  понимаешь.  Что  ж, придется  тебе  кое-что  пояснить.
Надеюсь, слышал про принца Иоанна Антоновича?
     - Ну, слышал. В ваших селениях только о  нем и говорят,  мол, как он на
престол  взойдет,  то  все  переменится,  веру  старую  возвернут  и  прочее
послабление людям вашей веры будет.
     -  Теперь  ты понимаешь,  как нам  важно, чтоб кто-то помог  освободить
наследника из заточения?
     - Вы что же, получается, - ахнул Зубарев, - против законной государыни,
что ли? Нет, чур меня, не хочу на плаху.
     -  Да какая  же она  законная?  - зашипел на него  Мирон. -  Девка  она
распутная, живет  без святого  венчания  с  полюбовниками своими! Младенца в
острог направила!  Нам житья  не дает!  С  богомерзкими  французиками дружбу
водит! -  Мирон при этом  загибал один  за другим  свои  короткие  пальцы  и
подносил их к  лицу  Ивана, желая указать на  все грехи столь не любимой  им
императрицы. - Понял теперь, почему мы о законном наследнике печемся?
     - Понять-то нетрудно,  но,  зачем  вам к прусскому королю надобно, того
пока не пойму.
     - Король прусский Фридрих помощь нам свою обещал.
     - Коль помощь  обещана,  то в  чем же  дело? Я вам  на  кой  ляд нужен?
Неужели без Ивана Зубарева дела свои решить никак не можете? А?
     - Пробовали мы  до него дойти, да не выходит. Нельзя людям нашей веры с
латинянами общение иметь, против наших правил это.
     -  Хитро придумано!  Ничего не скажешь, ловкачи!  Вам  нельзя,  а  мне,
значит, можно?
     -  Граф меня уведомил, что  ты  именно  тот  человек, который  выполнит
задуманное нами.
     -  Какой  граф?  Иван Симонович  Гендриков?  Чего  вы  меня  за  дурака
принимаете! Да он  двоюродный  брат императрицы, и неужто против  нее  такое
замыслить мог?! Не верю!
     - Я про  другого графа говорю, - едва  слышно прошептал Нескоров, - про
графа Бестужева...
     -  Про канцлера? Он меня велел к Фридриху в  Пруссию отправить? На колу
мочало, начинай сначала. Окончательно запутали меня, чертовы дети.
     - Я бы попросил, - вновь сморщился  Мирон Нескоров, - не надо  поминать
нечистого.