Вынужденный? Но разве афиняне или фиванцы пришли в Македонию? Разве не Филипп пришел сюда, в середину их земли? Он пришел воевать и победил. Так о чем же плакать? После ужина, в начале ночи, когда этеры разошлись по своим палаткам, Александр и Филипп сидели в царском шатре. Красноватая ущербная луна заглядывала под откинутую полу шатра, тихо журчал и звенел Кефис, скрытый в сыром тумане. - Бывают случаи, когда надо хранить при себе свои истинные чувства, - говорил Филипп. Он был сегодня трезв, за ужином на столе не стояло кратеров с вином. - Этому надо научиться. Когда я был искренен? Конечно, тогда, когда я плясал в поле. Ты ведь знаешь, что значит для нас эта победа: или Афины и Фивы - или Македония. Ты думаешь, они пощадили бы Македонию, если бы победили? - Думаю, что не пощадили бы. У Александра холодок прошел по спине, когда он представил себе врагов, идущих по македонской земле, врагов беспощадных, не знающих милости. Они жгут македонские села, города, горит Миэза... Подходят к Пелле, к их царскому дому, убивают мать, сестер... Нет! Этого не может быть, этого не может быть!.. Александр внутренне содрогнулся. Но ему и в голову не пришло задуматься над тем, что они, македоняне, жгут чьи-то села и города и убивают чьих-то матерей и сестер. - А плакал я над фиванским отрядом тоже искренне, - продолжал Филипп. - Такие люди легли! И все потому, что у них безголовые правители. Зачем надо было воевать со мной? Разве не звал я их добром на войну против персов? А теперь вот они лежат здесь, а тот, кто виновен в их смерти, убежал вместе со своими гоплитами. Но рано или поздно этот крикливый петух будет в моих руках. И я буду судить его! - Судить Демосфена, отец? А за что? - За измену, Александр. За то, что он брал деньги у перса, лишь бы свалить меня. Во имя этого Демосфен поднял на войну Афины - и погубил афинян. - Тебе доподлинно известно, что это так? - Да. Известно. - А почему ты, отец, остановился здесь? Мы сейчас могли бы захватить всю афинскую землю. Или ты жалеешь Афины? - Жалею ли? Да, жалею. Такого города, как Афины, больше нет на свете. Но прежде всего я жалею себя. Если я сейчас уничтожу Афины - а я, клянусь Гераклом, могу это сделать немедленно! - то имя македонянина Филиппа останется для потомков как имя свирепого варвара. И бремя этого имени понесешь на себе ты, будущий царь македонский. А кроме того, это совсем не выгодно для тех дел, которые я задумал. Александр слушал внимательно, глядя прямо в лицо Филиппа, озаренное тихим светом масляных светильников. Он следил, как отражаются мысли и чувства в единственном глазу его отца, как возникают и разглаживаются морщины на его лбу, как появляется на устах хитрая усмешка и тут же исчезает в кудрявой бороде... Филипп вдруг засмеялся. - Царь македонский, - он указал пальцем на Александра, - как они назвали тебя сегодня. "Ты, говорят, только полководец. А он царь!" Ну что же, пока еще не царь, но будешь царем. А воевал ты хорошо! Александр не улыбнулся. - Царь македонский - Филипп, - сказал он сурово, - и теперь царь всей Аттики. - Нет, - Филипп снова стал серьезен, - я никогда не назову себя царем афинян. Зачем? Я мог бы это сделать, но этого делать не нужно. Так - между нами - кто мы такие, македоняне? О нас услышали и узнали только теперь, когда я прошел с войнами по Иллирии, по Фракии и по эллинской земле. Но Афины весь мир знает давно. Знает и чтит. - Значит, все останется по-прежнему? - Ну нет. Я стану первым военачальником, вождем всей Эллады. И не с эллинами буду воевать, а пойду сражаться с варварами, с персами. Я пойду освобождать от персов эллинские колонии на азиатском берегу. А что можно сделать более любезное сердцу афинян? - Значит, все это ты делаешь в угоду Афинам? - Ну нет. Это я делаю в угоду Македонии. Мне нужно завладеть морем. Но пока там стоят такие богатые и сильные эллинские города, как мы с тобой этим морем завладеем? А мы сначала отнимем эти города у перса. На берегу поставим свои войска, а у берега - флот. И вот - море наше. Но афинянам... Что мы скажем афинянам? Что мы идем отомстить персу за осквернение эллинских святынь. И клянусь Зевсом! - афиняне пойдут за мной. Слово "царь" им ненавистно, так пусть не будет этого слова. Я буду назван вождем. Ты понимаешь меня? - Я понимаю тебя. - Но ты не согласен со мной? - Не согласен. Если я буду царем - я буду царем! - Возможно. После всего того, что я сделаю. Но Зевс и все боги!.. Пусть твое царствование будет без раскаяний и без сожалений о совершенном, как это было не раз у меня... Филипп встал. Этих слов объяснить Александру он не захотел. Александр в глубоком раздумье вернулся в свою палатку. Гефестион ждал его, сидя над Кефисом в узорчатой тени молодого дуба. - О чем говорил с тобой царь? Александр, хотя и был всегда откровенен с ним, ответил уклончиво: - О многом... Эллада лежала у ног Филиппа. Теперь все будет так, как решит Филипп. И Эллада ждала его решений, готовая принять самую тяжелую участь. Афины, где столько лет поносилось имя македонского царя, Афины, которые подняли войну против него... Какой милости, какой пощады ждать им?! Афиняне были в панике. Ждали, что македонские войска вот-вот ворвутся в город... Готовились сопротивляться. Готовились просить о милости. Готовились к смерти. И гневно бранили своих полководцев - фиванца Проксена и афинянина Хореса, называли их бездарными людьми, взявшимися не за свое дело. Военачальника Лисикла прямо обвинили в измене и приговорили к смертной казни. Теперь снова подняли в Афинах голоса сторонники Филиппа. Они выставили множество тяжелых обвинений против Гиперида и Ликурга, вождей антимакедонской партии. А против Демосфена, возглавлявшего эту партию, возбудили судебный процесс. На этот раз Демосфен молчал. Его никто не видел и не слышал, он будто исчез с лица земли... Но македонский царь решил дело не так, как думали и боялись афиняне. Казалось, что он забыл все - и злобную вражду, и презрение, и бесконечные оскорбления, которыми унижали его и как царя, и как человека. Он любит и почитает Афины. Боги свидетели - он был всегда им предан! Пусть афиняне придут и похоронят своих убитых воинов. Пусть возьмут их останки и положат в гробницы предков. Филипп - боги свидетели! - никогда не хотел войны с Афинами, он и теперь предлагает им мир и дружбу. Однако иное дело фиванцы. Они были его союзниками, и они изменили ему в самый опасный для него час. Тут пощады не будет. Войско не могло защитить Фивы - оно было разбито. Правда тоже не могла стать на их защиту - правда была на стороне Филиппа: фиванцы сами нарушили свой договор с македонским Царем. И Фивам пришлось тяжело. Филипп взял с них выкуп за пленных. Взял выкуп и за право похоронить павших. Фиванцы с великой горестью хоронили их. На том месте, где лег "священный отряд", поставили каменное изображение раненого льва. И сделали надпись: Время, всевидящий бог, все дела созерцающий смертных, Вестником наших страстей будь перед всеми людьми, Как мы, стараясь спасти эту землю святую Эллады, Пали на славных полях здесь, в беотийской земле. В Фивах Филипп поставил у власти олигархический [Олигархия - правление аристократов.] совет - триста человек было в совете, и все приверженцы Македонии. Самых видных фиванских граждан, которые выступали против Филиппа, казнили. Многих Филипп отправил в изгнание. Богатства изгнанных и казненных македонский царь захватил себе. Вспоминал ли Филипп, творя расправу над Фивами, свою юность, проведенную в этом городе? Не грозила ли ему тень Эпаминонда за все, что он сделал здесь? Если и было так, об этом никто не узнал. Филипп твердой рукой осуществил свою жестокую месть. ПОБЕДИТЕЛЬ ИЩЕТ МИРА Оратор Демад всегда был сторонником Филиппа. Но сторонником не слишком надежным: когда пришлось воевать под Херонеей, он оказался в афинских войсках. Однако и там он не стоял незыблемо под ударами македонских копий. Увидев, что афиняне битву проигрывают, Демад без раздумий сдался Филиппу в плен. Филипп после победы принял его в своем лагере. И здесь, за чашей хорошего вина, они о многом договорились. - Мне стало известно, что Афины снова собираются сражаться со мной, - сказал Филипп, - говорят, что там идут большие работы, укрепляют стены. За дело взялся военачальник Гиперид, который так недавно бежал с поля битвы! - Что ж, - пожав плечами, ответил Демад, - они этим ставят Афины под удар. Если бы я сейчас находился там, я постарался бы удержать их от этого безумия. Соглядатаи Филиппа сказали ему правду. В Афинах поспешно, в смятении, в отчаянии готовились к обороне. Все, что было ценного в стране, жители перевезли в город. Укрепили и обновили городские стены, стараясь превратить Афины в неприступную крепость. У афинян был хороший флот. Они торопились поправить и морские укрепления, - там тоже можно было отсиживаться во время осады. Гиперид, военачальник и государственный деятель, считал, что нужно защищаться в Пирее, в афинской гавани, чтобы не подпустить врага к городу. Гиперид предложил - и афиняне с ним согласились - дать право афинского гражданства метекам, людям, которые жили в их государстве, но прав афинских граждан не имели. Это же дорогостоящее право быть гражданином Афин решили дать и всем союзникам, которые борются за Афины, и должникам, лишенным этого права, и осужденным... Даже обещали освободить рабов и поставить их на защиту города. Все афинские граждане до шестидесяти лет взяли в руки оружие. - Надо, чтобы мы все в полном единодушии встали на защиту отечества! - сказал Гиперид. Стратегом - военачальником - избрали Харидема, старого вождя наемных войск, который уже много лет был непримиримым врагом Филиппа. - Я знаю, кто такой Харидем, который собирается воевать со мной, - сказал Филипп, беседуя с Демад ом, - я знаю, как он ненавидит меня. И он думает, что я боюсь его ненависти. А ведь я ее не боюсь! - У тебя была какая-то история с его шурином Керсоблептом? - Да, - Филипп пренебрежительно махнул рукой, - была такая история. Это еще когда я воевал во Фракии. Да стоит ли вспоминать такие давние времена? Но Харидем помнит. А и всего-то было, что я этого фракийского царька Керсоблепта прогнал из его царства. И сколько же кричал тогда по этому ничтожному поводу Демосфен! "Филипп обманщик, Филипп ведет коварную политику, не верьте Филиппу!.." А Филиппу просто была нужна Фракия. Как, впрочем, и Афинам. Они же всюду поселили там своих клерухов [Клерухи - выселенцы из метрополии.]. - Значит, что ж, будешь осаждать Афины? Демад умел пить. Кудрявый мальчик виночерпий то и дело подливал вина в его чашу. Но Демад, хитро и проницательно поглядывая на Филиппа, сохранял хорошее настроение и светлую голову. - Осаждать Афины? - чуть усмехнувшись, ответил Филипп. - А зачем? Я бы мог сделать с ними то же, что с Фивами. Но предпочту мир. - Ты будешь просить мира? - Я предложу мир. - Поверят ли они тебе? - Мне, может быть, и нет. Но тебе, Демад, клянусь Зевсом, поверят. Демад задумчиво поворачивал в руках золотую чеканную чашу. - Мне? Ты поручаешь уладить это дело мне? - Не даром, Демад, не даром. Сейчас я уже разбогател и могу отблагодарить за услугу. - Или ты не надеешься победить афинян? Филипп засмеялся: - Если им захочется так думать, пусть думают так. Но я не буду воевать с Афинами. И если они согласятся заключить мир, я отпущу афинских пленников без выкупа. - А все-таки, - настаивал Демад, - ты мог бы разбить Афины? - Мог бы. - И ты этого не сделаешь? - Клянусь Зевсом, нет. - Да, - печально вздохнув, сказал Демад, - я вижу, что время Афин прошло. Вскоре Демад отправился в Афины послом Филиппа с предложением заключить мир. Демад в Афинах выступил очень убедительно. - Продолжать войну уже на территории Афин опасно. Вы знаете, граждане афинские, что из этого получилось в Фивах. Кроме того, пусть вспомнят граждане афинские, что две тысячи афинян у Филиппа в плену, а денег на выкуп нет! Снова шумела толпа на Пниксе. Снова стали слышны голоса сторонников Македонии, и звучали они все громче, все настойчивее. Кончилось тем, что афиняне стали склоняться к тому, чтобы принять предложение Филиппа. Харидема, который и слушать не хотел о мире с Филиппом, сместили. На его место поставили Фокиона, спокойного, благоразумного, уважаемого в Афинах человека. За то, что он постоянно говорил, что думал, за то, что никогда не обманывал доверия афинян, его прозвали Фокион Честный. Фокион всегда считал, что надо ладить с Филиппом, что спасение эллинов в том, чтобы крепко держать союз эллинских государств против внешних врагов. Но эллинские государства никак не могут объединиться - так пусть их объединит Филипп. И не друг с другом надо сражаться, а выступить против самого давнего и страшного их врага - против персов. И те, кто выступает против македонянина Филиппа, - те, сами того не сознавая, губят Элладу. За эти взгляды и высказывания старый полководец Фокион не получил командования при Херонее. А теперь Фокион, а с ним Эсхин, давний сторонник Филиппа, и Демад, который взялся устроить этот мир, отправились послами от Афин в лагерь к Филиппу, по-прежнему стоявший у Херонеи. Македонский царь принял афинских послов с большими почестями. Устроил для них богатый пир, где были и венки, и благовония, и музыка. Но все в меру, все пристойно. Филипп, когда хотел, умел показать себя тонко образованным и хорошо воспитанным человеком. Афинские послы и Филипп без труда договорились о заключении мира. А когда они уехали, Филипп в ответ на их посольство торжественно отправил своих послов в Афины изложить условия мира. Послами этими были его старый, преданный полководец Антипатр, этер царя Алкимах и сын царя Александр. Их сопровождала блестящая свита. АФИНЫ Три дня ехали послы в Афины. Рядом с Александром, чуть сзади, все время был Гефестион. Боги наградили его большим тактом и чуткостью - всегда чуть сзади, всегда чуть после... И только в бою - всегда рядом, всегда готовый защитить или помочь в минуту опасности. Как ни любил его Александр, Гефестион никогда не забывал, что его друг - сын царя и будущий царь македонский, и отлично чувствовал, что Александр это его качество очень ценит. Его даже угнетало, что он слишком красив и высок ростом, выше Александра, который был широкоплеч и несколько коротконог, но тут Гефестион уже ничего не мог поделать. Александр крепко сидел на широкой спине Букефала. Он часто задумывался, скрывая волнение. Как-то примут его афиняне? Как он обратится к ним? Что нужно сказать - он знал. Это, отпуская его в Афины, ясно и точно изложил Филипп. Но не смутится ли? Не скажут ли там, что Александр слишком молод и плохо воспитан? Не уронит ли он как-нибудь по неопытности свое достоинство царского сына и победителя? "Ничего, - успокаивал он себя, - Антипатр поможет. Он-то знает, как надо и как не надо". И все-таки волновался. О славном городе Афинах, о его Акрополе, с высоты которого можно окинуть взглядом все афинское государство, он слышит с самого детства. И Аристотель любил Афины. Как много рассказывал он об истории государства афинского, о его высокой культуре, о его бедах, о его военных подвигах... - Гефестион, ты помнишь битву при Саламине? - Разве мы с тобой там были? - усмехнулся Гефестион. - А я помню. - Значит, ты там был? - Все равно что был. Учитель так хорошо рассказывал об этом! Гефестион вздохнул: - Кажется, я в это время был занят другим. Все хотел положить Неарха на обе лопатки. Но он был такой ловкий! - А учитель говорил, что это самая славная для эллинов битва, потому что они не со своими бились, а защищали свою родину от варваров... Они подъезжали к Афинам. Широко раскрыв глаза, Александр жадно всматривался в чистую утреннюю даль. Большая округлая скала Гиметт, чем ближе они подъезжали, тем выше поднималась к небу, сухая, облитая пурпуром цветущего тимьяна, защитная крепость города Афин. Вот уж и стены города видны на пологом склоне скалы, и красная черепица крыш... - А что это блестит над городом? Будто звезда. Что это? - Это богиня Афина, - ответил Антипатр, - охраняющая город. Это ее копье блестит. - Она из золота? - Нет, из бронзы. Это Фидий ее поставил. - Я знаю. Александр знал об этом великом ваятеле, знал его трагическую судьбу, - Аристотель рассказывал о нем и о его творениях. Но выслушать рассказ - это одно, а увидеть - совсем другое. В груди возник холодок счастья - теперь он все это увидит! Все увидит! В афинском государстве еще не было спокойствия. Возделанные поля пустовали. А возле городских стен теснилось множество поселян, сбежавшихся сюда со всем своим добром. Тут стояли повозки с одеждой, с хлебом, с вином, с оливками... Дремали быки во всей упряжи - их хозяева еще не знали, куда тронуться: вернуться ли домой на равнину, или бросаться в город под защиту городских стен. Невдалеке паслись стада овец и коз. Женщины с детьми сидели в тени повозок, варили на кострах пищу... Увидев посольство, все они - и мужчины, и женщины, и дети - сгрудились у края дороги. - Едут заключать мир! - Мир будет! Мир будет! - Смотрите - это Александр, сын царя! Это Александр, который разбил фиванцев... - Да он же еще совсем молодой! - Такой молодой... а уже полководец! Александр ехал впереди, приподняв голову, чуть склонив ее по своей привычке к левому плечу. - Все еще не идут по домам, - проворчал в бороду Антипатр, - боятся, не верят, а вдруг да придем разорять... Видишь, и стены починили. Александр изо всех сил старался сохранять величавое спокойствие. Но тут же забывал об этом и, как мальчишка, оглядывался по сторонам. Он в Афинах! В узких жарких улицах, среди глухих безоконных стен одноэтажных домов, тоже теснился народ. Многие уже следовали за посольством, гурьбой бежали полуголые мальчишки, полные восторга и любопытства. Нынче никто не работал. Поселяне, испугавшись войны, бросили поля, ремесленники оставили мастерские, горшечники не разжигали печей... Ведь мир с македонянином еще не заключен, и еще неизвестно, за что браться - за Деревянную свою соху и гончарный круг или за копье и колчан со стрелами... На улицах чадили жаровни, синий дымок волочился над головами. Харчевни дышали густым душным паром, запахом жареной рыбы и чеснока. Всюду шум, суета, говор. Но приближались македоняне, и все умолкали, все замирали на месте, провожая взглядами царских послов. Даже рабы-водоносы, которые только что бранились и толкались возле каменного колодца, забыли о своей работе и стояли неподвижно с кувшинами на головах. Выехали на площадь, окруженную множеством зданий. Дома под черепичными кровлями жались друг к другу. И всюду на площади тесно - так тесно, что в иных местах и не пройти, - стояли мраморные статуи богов и героев. В голубой тени портиков, украшенных синим и красным орнаментом, прогуливались богатые афинские граждане, скрываясь от солнечного пекла. Александр заметил, как непринужденны и красивы их движения, как изящно лежат складки их длинных одежд... - Это Агора? - негромко спросил Александр. - Это здесь выступает Демосфен? - Нет, - ответил Антипатр, - это рыночная площадь. Взгляни туда - видишь, там торговые ряды. А собранья у них чаще всего бывают на Пниксе. Это другая площадь, на холме. - Вот на том холме? - Нет. Это холм бога Арея. Там собирается ареопаг. Судят разных преступников. - А это, перед нами, Акрополь? - Да. Александр поднял голову к Акрополю. Отвесная темно-серая скала, по которой карабкаются тускло-зеленые кусты и кое-где на уступах обгоревшими факелами стоят кипарисы. Такие же темные, серые стены наверху" на краю скалы. Александру показалось, что они наклонены внутрь, словно боятся рухнуть вниз с крутизны. А над этими мрачными стенами, как радостное видение, поднятый к небу Акрополь, светящийся теплым мрамором своих торжественных колонн... Александру захотелось немедленно соскочить с коня и побежать по тропе, огибающей холм Акрополя, и ступить на мраморную лестницу, и подняться туда, войти в этот прекрасный мир, где, как думал Александр, живут эллинские боги! На площади македонян встретили афинские правители. Все они были очень любезные люди, давние приверженцы македонского царя. Александр обрадовался, увидев знакомые лица, ему улыбался белокурый щеголеватый Эсхин, который не раз сидел за столом у Филиппа, его приветствовал Демад... Демократы, противники Македонии, не пришли встречать македонских послов. Македоняне сошли с коней, и Александр, окруженный свитой, сопровождаемый государственными людьми Афин, вступил в прохладный 3&л, где их ждал Фокион, старый, спокойный и мудрый человек. Пока афинские вожди обсуждали между собой условия мира, продиктованные Филиппом, пока они готовились к Народному собранию, Александр, сопровождаемый охраной, и македонской и афинской, осматривал город. Иногда, отгородившись молчанием, он забывал о людях, окружавших его. С ним незримо ходил Аристотель, его учитель. Александр слышал его голос: "Персы ворвались в Аттику и опустошили Афины..." - Трудно поверить, - сказал Александр, - что этот город был когда-то опустошен! - Да, - ответил со вздохом афинянин, который был среди этеров Александра. - Мы не забываем об этом. - Они были и в Македонии, - задумчиво сказал Александр, - но Македония тогда была слаба. А как могли афиняне допустить варваров в свой город? - Это были несметные полчища. Они, как море, вышедшее из берегов, хлынули в Аттику. Пока поднимались к Акрополю, афинянин успел рассказать, как все это было. - У нас, в храме Афины Паллады, обитает большая змея, страж Акрополя. Каждый месяц, лишь народится новая луна, ей в жертву приносят медовую лепешку. И змея ее съедает. На этот раз лепешку принесли, а она осталась нетронутой. Когда жрица сказала об этом, все поняли, что богиня больше не охраняет их, она покинула Акрополь. И тогда афиняне ушли из города. Женщин и детей отправили кого в Трезену, кого на остров Эгину. А сами вооружились и собрались на Саламине. В городе осталось лишь несколько жрецов в храмах да бедняки - им не с чем было уходить на Саламин. К тому же пифия сказала, что их спасет деревянная стена - она будет неодолима. Афиняне поняли так: деревянная стена - это корабли. Но те, кто остался в Акрополе, решили, что это просто доски и бревна. Поэтому они досками и бревнами загородили вход в Акрополь и стали отбиваться от врага - горстка отважных людей против несметной армии персов... Вот на этом холме, что против Акрополя, стояли персы. Отсюда они вели осаду. Они завертывали стрелы в паклю, зажигали, а потом стреляли ими из луков. Афины горели. Укрепления обрушились, и варвары вошли в Акрополь. Те, которые защищали Акрополь, погибли. Одни бросились вниз со стены, другие бежали в храм, под защиту богини. Но богиня не защитила их, она ведь ушла из города. Персы их всех перебили в храме. А потом сожгли и храм, так же, как сожгли весь город... Александр живо представил себе это опустошение, дым, и пепел, и горящие развалины... Такими были Афины. Но прошло время, и вот город снова стоит во всей красоте, полный кипучей жизни. И Акрополь сияет и светится над ним чистым пентелийским [Мрамор брали из каменоломен горы Пентеликон.] мрамором своих стен и колонн. К Акрополю поднимались по неширокой тропе, которая вела их по уступам холма вокруг Парфенона - большого храма Афины Паллады. Парфенон был виден им то с одной стороны, то с другой. И вот наконец настала минута, когда нога Александра ступила на белый мрамор лестницы Пропилеи... С высоты Акрополя взгляд уходил очень далеко, до самых границ всей афинской земли, - легкие очертания гор, синева лесов, сбегающих в долину по холмам и отрогам, глубокая голубизна моря с белой извилистой кромкой прибоя... Земля суха, гориста, бесплодна. И все-таки сколько затаенной радости в этой солнечной стране, сколько светлой красоты! Недаром сложилась легенда, что боги избрали ее, что они живут здесь и даже спорят из-за этой страны, как поспорили Посейдон с Афиной. Каждый из них хотел сделать что-то очень доброе для афинской земли. Бог морей ударил трезубцем в скалу, и оттуда полилась солоноватая целебная вода. А богиня мудрости Афина посадила на бесплодной почве оливу и этим принесла много добра афинянам. Потому и стала Афина у них самой почитаемой богиней, покровительницей их государства, потому и выстроили ей этот великолепный храм Парфенон. Величавые в своем спокойствии дорические колонны, окружая храм, словно оберегали его. Александр, следуя за жрецом ко входу, жадно разглядывал мраморный барельеф, который тянулся над колоннами, - всадники, девушки, погоняющие быков, женщины с ветками пальмы - эмблемой мира, шествие старцев... Краски фронтона - красная, желтая, голубая - радостно и нарядно сияли среди благородной белизны мрамора. Александр с волнением вошел в храм, в мягкий полумрак. Свет жаркого, ослепительного дня проникал сюда только через распахнутые двери, рассеиваясь среди красно-синих стен. Афина стояла во весь свой огромный рост, в сиянье золотых одежд и высокого золотого шлема. Александр поднял глаза и встретился со сверкающим в полутьме взглядом богини. Она смотрела на него, чуть склонив голову, внимательно, испытующе, может быть, даже грозя... И он, содрогнувшись, опустил ресницы. Мир, названный Демадовым, был заключен. Все, что было задумано в мегароне царского дворца в Пелле, послы Филиппа осуществили в Афинах. Условия македонского царя были поставлены и приняты. Афины во всем, что касается их внутренних дел, остаются свободными и независимыми. Македонская армия не должна вступать на афинскую землю. В афинские гавани не должно входить ни одно македонское судно. Область беотийского города Оропа, что на северо-восточной границе Аттики, захваченная Фивами, присоединяется к афинским землям. Филипп оставляет афинские границы нетронутыми. И без всякого выкупа отпускает военнопленных афинян. Но Афины должны уступить Филиппу фракийский Херсонес. А вместе с Херсонесом Филипп взял проливы, контроль над черноморской торговлей, особенно торговлей хлебом. В привозном хлебе Афины постоянно нуждались, и теперь это ставило их в полную зависимость от Филиппа - может пропустить к ним корабли с хлебом, а может и не пропустить. Но что же делать? С этим теперь приходилось мириться. И афиняне радовались и боялись радоваться, не веря своей удаче. Они не надеялись отделаться так легко от войны, которая угрожала им полной гибелью. Афинские правители с почетом проводили македонских послов. Филиппу в благодарность постановили воздвигнуть статую в Афинах, на рынке, в самой людной части города. И обоим - царю Филиппу и его сыну Александру - даровали право афинского гражданства. Александр возвращался счастливый и торжествующий. Все сделано, как надо. Ему не придется краснеть и смущаться перед отцом. Всю долгую дорогу, в часы отдыха и во время ночевок в палатках, сидя по вечерам у костров, послы вспоминали о том, что видели, что слышали, что говорили. - А Демосфен так и не показался, - с удивлением сказал Александр, когда они после ужина сидели у огня, - мне так хотелось посмотреть на него. - Он уехал из Афин, - ответил Антипатр, - я тоже спросил о нем. - Куда уехал? - Взял военный корабль и отправился куда-то. Будто бы собирать дань с афинских союзников. Или за провиантом для города. - А он не мог уехать позже? - Конечно, мог бы. Но, видно, не хотел видеть нас послов Филиппа. Да еще приехавших мириться. Ему надо было воевать с нами, ему надо было сокрушить царя македонского. Ну, а народу воевать вовсе не сладко. Видели, как поспешно погнали домой своих быков поселяне? Воины не будет, мир. Можно жить спокойно. У них еще и хлеб в полях не везде убран... - А вы заметили, как много бедноты в Афинах? - сказал Гефестион. - Я просто поражен. Такой могущественный город, так украшен - и столько нищеты! Почему это? - У них слишком много рабов, - нахмурясь, сказал Антипатр. - А разве плохо, когда много рабов? - удивился Александр. - Чем больше рабов, тем больше рабочих рук, тем легче жить свободным гражданам. - Это так. Но если всеми работами завладеют рабы, то что же делать свободным? - А ты знаешь, Антипа, что говорил мой учитель Аристотель? "Необходимо, чтобы существовали рабы для всяких работ, а свободные люди, граждане, должны управлять ими". Видишь, я запомнил. - Я тоже помню это, - сказал Гефестион, - он еще привел пример из "Илиады"... - Да! - перебил Александр. - Он сказал: "Если бы каждое орудие могло выполнять свойственное ему дело само по данному ему приказанию..." Как те треножники Гефеста [Гефест - в древнегреческой мифологии бог огня и кузнечного мастерства.]: ...Готовил он двадцать треножников разом, Чтоб их расставить вдоль стен своего благозданного дома. К ножкам треножников он золотые приделал колеса, Чтобы в собранье богов они сами собою катились. Аристотель против того, чтобы с рабами обращаться дурно. Но он считает, что без рабов никак нельзя. Это только у Гефеста могли треножники катиться сами собой. - Это одна сторона дела, - упрямо продолжал Антипатр, - а есть и другая, о которой Аристотель тоже говорил. Он говорил, что общение с рабами разлагает граждан, не говоря уже о том, что они лишают граждан работы. Вот ремесленник. Он придет и починит кому-то крышу - он заработал и, значит, сыт. Сошьет кому-то обувь или обожжет и продаст горшок. Опять-таки он заработал - и сыт. А если все это делают рабы, и притом бесплатно, - что же делать ремесленнику? Как ему быть? Вот и наполняется город нищетой. Рабы съедят Афины. - Значит, по-твоему, Антипа, - сказал Александр, нахмурясь, - рабство нужно уничтожить? - О нет! - Антипатр покачал головой. - Рабство должно существовать вечно. Рабы должны делать свое дело - работать в рудниках, рыть канавы, таскать камни, выполнять все грубые и грязные работы. Что еще мог сказать Антипатр, если даже Аристотель, человек великого ума и таланта, считал, что рабство необходимо? Люди своего времени, они и не могли мыслить иначе, не могли представить себе, что рабство - это позор их общества, их государства. - Но свободные тоже не должны сидеть дома без дела, - продолжал Антипатр. - А их дело - постигать воинскую науку, воевать, властвовать, покорять чужие страны, а не посылать вместо себя наемников, как делают афиняне. А что за воин наемник? Говорили о многом, вспоминали о многом. Особенно о том, что видели в Акрополе. И о большом храме Афины Паллады. И о той Афине, бронзовой, что стоит под открытым небом и чье копье светит золотой звездой морякам, плывущим домой. И о храме Эрехтейоне, храме Посейдона, где внутри на скале остался след его трезубца. Как хороши белые мраморные фигуры его фриза на фоне из фиолетово-черного элевсинского известняка, как изящны его ионические колонны!.. Но одно воспоминание Александр хранил про себя - воспоминание о той минуте, когда он встретился взглядом со сверкающими глазами богини... "Да, отец прав, - думал он, - нельзя разорять Афины. Нельзя их разорять". И какой безвестной, глухой и печальной казалась ему теперь Пелла, затерянная в македонских горах! РАЗЛАД Наступила осень, начались дожди. Горы стояли нахмуренные, одетые мокрым лесом. По каменистым вершинам ползли, переваливая через них, тяжелые темные облака... Филиппу не было покоя. С Афинами все улажено - наконец-то! Маленькие эллинские города молча впустили македонский гарнизон, - Халкида, Амбракия, Акрокоринф... На съезде в Коринфе, созванном Филиппом, провозглашен всеобщий мир. Между Македонией и эллинскими государствами, со всеми, кроме Спарты, заключен оборонительный и наступательный союз. В числе других пунктов, принятых на этом съезде, утверждено одно, очень важное для замыслов Филиппа решение: каждый гражданин союзного города, который, будучи наемником на службе чужой державы, обнажит оружие против союза или против царя, должен как изменник быть изгнанным, а имущество его отобрано. Это решение лишало персидского царя эллинских наемников, которые могли бы выступить против Филиппа, когда он пойдет воевать с Персией, а воевать с Персией он пойдет скоро. Этой войны хочет и Эллада, чтобы отомстить за все зло и горе, принесенные персами, чтобы освободить от персидского владычества эллинские города в Азии. И захватить новые земли, чтобы было куда отправить весь нищий народ Эллады, которому не хватало ни земли, ни работы, ни хлеба в своей родной стране. На этом же съезде в Коринфе Филиппу поручили верховное командование всеми военными силами эллинских государств. Он был признан гегемоном [Гегемония - предводительство. В Древней Греции - верховное руководство общими военными действиями.] эллинов и стратегом-автократом [Автократия - единоличная, неограниченная власть.] войск эллинского союза. Филипп хотел этого, и он этого добился. И все-таки ему не было покоя. Спарта, как всегда, не признавала никаких эллинских союзов. Она, как всегда, отказалась кому-либо подчиняться, отказалась дать свое войско для войны с Персией. Он вступил со своим ободренным победами войском в долину реки Эврота, опустошил и разорил Лакедемон. Пощадил только Спарту, - слишком древним и далеко известным был этот город. Но пограничные земли, когда-то отнятые спартанцами у соседей, Филипп отрезал и отдал тому, кому они принадлежали раньше, - Аргосу, Мессении, Мегалополю... Все было так, как хотел Филипп. Он, македонянин, хозяйничал и распоряжался в Элладе. Теперь он, царь македонский и вождь Эллады, поведет объединенное войско на войну с персидским царем, освободит эллинские города от дани персу и сам станет получать эту дань. Ему по-прежнему нужны были деньги. Да, все делалось так, как он хотел. А Филипп ходил по своему большому царскому дому задумчивый, молчаливый. Иногда он вдруг устраивал большой пир, напивался, бушевал, старался веселиться, как бы отбиваясь от неотвязной мысли, которая не давала ему покоя. Александр, уже привыкший к доверию отца, хотел понять, что происходит с ним. Но тот глядел на него мрачно и отчужденно. Нехорошо было и в покоях Олимпиады. Александру там нечем было дышать: намеки, недомолвки, яростно сверкающие глаза, красные под сурьмой веки... Царский дом, несмотря на все огромные победы царя, был сумрачен, тревожен, несчастлив. От этой гнетущей атмосферы дворца Александра защищали друзья: Гефестион, Неарх, Гарпал, Эригий. Они вместе проводили досуг, тренировались, готовились к дальнему походу. В Персию! В Персию! В Персию! Это было главной темой их разговоров, их честолюбивых мечтаний о победах, о славе, о богатстве персидских царей, которое, с тех пор как великий царь Кир завоевал Азию, стало у них несметным... И только удивлялись, почему Филипп медлит с этим походом. Но вот наступил день, когда все стало понятным. - Ты что-нибудь слышал, Александр? - каменным голосом спросила Олимпиада. - О чем? - О том, что задумал твой отец? - Что ж он мог задумать, кроме похода в Азию? - Он задумал жениться, Александр. Александр онемел. Он знал, что на пирах отца присутствует много женщин, что они пьют вместе с его этерами вино, забавляют их игрой на кифарах, пением, плясками... Александр не любил их общества, он презирал их. Если отцу весело с ними, это его дело. Но жениться!.. - А разве у него нет жены, разве ты не жена его? - Он оставил меня, Александр. У Александра потемнело лицо. Он любил свою мать, он все время страдал за нее, за унижение, за обиды, которыми отец без конца ее угнетал. И теперь такое тяжелое оскорбление! А ведь Олимпиада не какая-то безвестная женщина, она сама из царского рода, из рода Ахиллеса! И, наконец, она его, Александра, мать! - Кто же войдет в наш дом? - помолчав, спросил он. - Клеопатра, племянница Аттала. - Клеопатра! Она же почти ровесница мне! А он уже старый, ему сорок шесть лет! Олимпиада плакала от возмущения, от ненависти. Она бы убила сейчас Филиппа и растерзала бы эту бесстыдную Клеопатру, которая осмелилась согласиться стать женой македонского царя! Александр, стиснув зубы, вышел из гинекея. Решительным шагом он направился прямо в покои Филиппа. Гефестион, заглянув в его потемневшие, полные бешенства глаза, остановил Александра: - Успокойся сначала. Обдумай, что сказать... Но Александр оттолкнул его. Филипп, увидев сына на пороге своей спальни, нахмурился. Александр подошел к нему: - Отец, это правда? Филипп кивнул головой. - Что ты делаешь? Ты уже старый, отец! - Я мог бы сейчас выгнать тебя отсюда и ничего не ответить. Александр выпрямился, вскинув подбородок. - Но я тебе отвечу, - продолжал Филипп. - Я люблю Клеопатру, и я на ней женюсь. Старый!.. Ты еще ничего не понимаешь. Ты поймешь это, когда сам станешь старым, как я. Не раньше. Александр вышел. В пустынном дворе гудел осенний ветер, красные и желтые листья крутились на мокрых каменных плитах. Александр стоял сдвинув брови, думал, старался освоиться с тем, что произошло, старался понять отца. - Когда буду старым, тогда пойму... Ну что ж, подожду до тех пор, когда буду старым. Но этого ему понять так и не привелось, потому что ему не суждено было дожить до старости. СВАДЬБА Тяжелым шагом брела по горам Македонии поздняя осень, волоча по склонам сырые туманы, проливая холодные, пахнущие снегом дожди. Веселая Лудия утратила свой алмазный блеск, стала тусклой, неприветливой. На небольшом озере под Пеллой по утрам появлялась серебристая кромка прибрежного льда. Мир был замкнут тяжелой стеной гор и черных лесов... День свадьбы Филиппа приближался. Олимпиада поняла, что она не сможет отвратить этого. И оставаться во дворце, когда сюда войдет молодая жена ее бывшего мужа, она тоже не сможет. Рано утром, ни с кем не простясь, она села в повозку и покинула Пеллу. Небольшой отряд телохранителей молча последовал за царицей. Антипатр велел проводить ее до самого дома. Снова каменистая дорога, уводящая в глубину сумрачных гор Эпира. Миновали оголенные дубовые и платановые леса высокой Пенейской долины. Толстый лохматый слой коричневой листвы жестко шуршал под колесами повозки. Этот шум опавших листьев будил воспоминания о юности, о счастье... Сколько раз еще совсем девочкой проезжала здесь Олимпиада, направляясь в Самофракию, на празднества Кабиров! Все теснее горы, все выше темно-лиловые, почти черные базальтовые [Вулканические горные породы.] вершины. Если остановиться и оглянуться, то увидишь отсюда богатую хлебом долину Фессалии. Но сейчас эта долина погружена в холодный туман и молчание - зима уже бродит по пустынным полям. Все ближе и ближе Мецовский перевал. Вот и поднялись, и перевалили. И сразу закрылись фессалийские леса и равнины. Голые мрачные скалы приняли путников в свое суровое царство. Глубокие, похожие на ущелье долины, грохот бешеных горных потоков, неистовое завывание ветра, снеговые вершины, смутно белеющие среди синих тяжелые туч. Все давно виденное, давно знакомое. Но уже не озаренное ни радостью детства, ни надеждами юности, ни ликованием любви. Показалась голая вершина горы Томароса с полосками снега в глубоких длинных морщинах. Там в сырой и печально-красивой долине Додонское святилище, самое древнее, самое почитаемое. Сюда приходят все эллинские народы посоветоваться с оракулом о своих делах, о судьбе. Афиняне отправляют сюда торжественные процессии с дарами великому Зевсу и богине Дионее - Земле, кормящей человека. Олимпиаде показалось, что она слышит далекий, длинный, переливчатый звон медных чаш, что висят в священной роще вокруг дуба, в котором таинственно присутствует Зевс. Медным пением этих чаш оракул отвечает на чьи-то вопросы. "...Могучий Зевс, бог Пеласгов, царящий далеко отсюда, в холодной Додоне..." - так обращался к Зевсу Ахиллес, родившийся в Эпире. И вот она, Олимпиада, из рода Ахиллеса, возвращается домой бесконечно униженной и оскорбленной. Дяди ее Аррибы к этому времени уже не было в Эпире. Филипп не забыл его недоброжелательства. Однажды он напал на Эпир. Арриба отбился. Но позже Филипп напал еще раз и прогнал его из Эпира. Арриба ушел в Афины. Теперь Эпиром правит брат Олимпиады, Александр. Александр принял сестру с большим сочувствием. Олимпиада снова поселилась в своем гинекее... Ей казалось, что здесь, в тишине покоев эпирского дворца, ей будет легче вынести свое горе. Но проходили дни, проходили ночи, а мысли тянулись все туда же, в Пеллу. Там теперь готовится пир, свадебный пир. Ее муж... женится. Ненавистная Клеопатра с рыжими волосами войдет в его дом - в ее, Олимпиады, дом! - О Гера, ты сама знаешь, как тяжела эта обида! Но ты могла мстить и всегда мстила за измену. Помоги же и мне отомстить Филиппу, забывшему совесть! Она в отчаянии бросалась на свое богатое ложе, слезы смывали с ее лица белила и румяна. Тяжкий камень давил ей сердце, не отпуская ни на минуту. Ложась ночью в постель, она боялась, что этот камень совсем задушит ее. - Как пережить это, о Гера и все боги?! В ясные дни Олимпиада поднималась на высокую скалу, которая возвышалась над городом. Отсюда ей видно было дорогу, ту самую дорогу, по которой когда-то явился к ней жених из Македонии, царь македонский... Она часами смотрела на нее. Чего-то ждала. Может, гонцов из Пеллы, которые примчатся к ней и скажут, что никакой свадьбы не будет, что Филипп одумался, что он приказывает ей вернуться... Но путники шли и ехали по дороге. И уходили дальше, исчезая в тумане. Чтобы отвлечься, отрешиться от себя самой, Олимпиада пыталась вспомнить сказания, слышанные в детстве. Говорят, здесь, в Эпире, когда-то был потоп. Зевс, рассердившись на людей за то, что они перестали почитать его, затопил землю. Все эти вершины, которые теперь так величаво смотрят в небо, были под водой. Ни гор, ни леса, ни полей - только вода и тучи. И еще молнии - огненные стрелы разгневанного бога... Лишь маленький самодельный корабль праведного человека Девкалиона одиноко плавал по этому безбрежному печальному морю. Девкалиона предупредил о грядущем бедствии его несчастный отец Прометей. Так вот они и спаслись - Девкалион и его жена Пирра. Они плавали девять суток. А потом вода стала убывать, высунулись вершины гор. И корабль их остановился на Парнасе. Девкалион и Пирра спаслись от потопа. Но могли ли они остаться только двое на всей огромной земле? Нет, не могли. Нигде никого. Ни в лесу, ни в полях... Ни одной хижины. Девкалион и Пирра испугались одиночества и попросили Зевса снова заселить землю. Зевс принял их просьбу. Он велел набрать камушков и бросать их за спину. Те камушки, что бросал Девкалион, превратились в мальчиков. А те, что бросала Пирра, стали девочками. Так вот отсюда, от царя эпирского Девкалиона и его жены, и пошел по земле весь человеческий род. От ее, Олимпиады, предков пошел весь род человеческий! Но кто же помнит об этом? Если бы так же, как населили землю, цари эпирские могли и уничтожить того, кого хотели бы... Но этого им не дано. Не дано. А если бы было дано, Олимпиада послала бы наводнение в долину Пеллы! ...А в Пелле уже шумел праздник. Народ целый день толпился на улицах - всем хотелось посмотреть, как их царь Филипп проедет во дворец со своей молодой женой. Ни мрачных лиц не было в толпе, ни осуждения. Это хорошо, что Филипп берет в жены македонянку. И хорошо, что колдунья Олимпиада убралась из Пеллы в свой Эпир! В час, когда начали возникать сумерки, в городе вспыхнули оранжевые огни факелов. Они загорелись около дома Аттала, где расположились певцы и музыканты, ожидая появления свадебной процессии, толпился народ. Но вот отворились ворота, богатая колесница, запряженная рослыми мулами, появилась на улице. Кончился веселый обед в доме невесты. Теперь она сидит в колеснице рядом с Филиппом, укрытая сверкающим покрывалом. А Филипп, роскошно одетый, с царской диадемой, утонувшей в его густых мелких кудрях, торжествующий, счастливый, улыбался направо и налево, отвечая на поздравления. Зазвенели форминги, запели чистыми голосами флейты, ликующая эпиталама [Эпиталама - обрядовая свадебная песня.] разлилась по улицам Пеллы: ...Сладкое яблоко ярко алеет на ветке высокой, Очень высоко на ветке; забыли сорвать его люди. Нет, не забыли сорвать, а достать его не сумели!.. Торжественная процессия медленно направлялась к царскому дворцу, щедро украшенному цветами. А потом во дворце был длительный пир, многолюдный, с обилием еды и вина, с музыкой, с пением, с плясками... Молодую жену, золотоволосую Клеопатру, отвели в ее покои. Она ушла, как велит обычай, молча, не приподняв покрывала. Уже давно наступила ночь, а пир был в самом разгаре. Филипп, пьяный и буйно-счастливый, сидел среди своих гостей. Его окружала вся македонская знать, блистающая пышными нарядами и драгоценным оружием. Здесь были линкестийцы из древнего рода Вакхидов; властители из рода Оронта, который издревле владел властью Орестиды; наследники рода Полисперхона, владетели Тиофейской земли... Рядом с царем сидел полководец Аттал, дядя его молодой жены Клеопатры, раскрасневшийся, надменный, самодовольный... Тут же был и Парменион, известный военачальник, тесть Аттала. И суровый Антипатр, который даже на этом пиру был трезв и сдержан. И вся родня Антипатра была здесь - его сыновья, его зятья, его племянники. Был на свадьбе своего отца и Александр. По праву он сидел близ царя. Он хотел бы уйти к друзьям, в дальний угол мегарона, но это было недозволено. И друзей посадить рядом недозволено тоже. Лишь Гефестион, Черный Клит - брат Ланики - и сын Пармениона, Филота, были допущены к столу царского сына. В очаге пылал большой огонь, ветер загонял из верхнего отверстия в зал волокна дыма и копоти. На столы все подавали жирное мясо, рыбу с острой приправой, зелень и сочные яблоки и все подливали в кратеры вина... Уже никто не слушал аэда [Аэд - певец.], и он сидел, опустив на колени формингу. Все что-то говорили, смеялись, ели и пили и снова пили и пели что попало. Александр молчал, лишь изредка пригубливая чашу с вином. Иногда он взглядывал на отца и тут же, нахмурясь, опускал ресницы. Филипп весь вечер не замечал Александра, не глядел в его сторону. "Каким чужим он мне стал, - горько думал Александр, - каким чужим и даже враждебным!" Давно ли они с отцом стояли в одном строю перед грозным врагом! Ему хотелось провалиться сквозь землю, чтобы не видеть и не слышать того, что здесь происходит. Против него за столом сидел, развалившись, рыжий Аттал. Красный от вина, с мокрым лоснящимся ртом и черными, как маслины, глазами, он был отвратителен Александру. Аттал уже чувствовал себя самым близким человеком македонскому царю, он уже снисходительно поглядывал вокруг себя на царских этеров и полководцев. Александра он словно не видел, его пьяные, маслянистые глаза глядели на царского сына как на пустое место. Заметив, как вздрагивают у Александра ноздри, какое бешенство сверкает в его глазах, Гефестион старался отвлечь его разговором, начал было читать первый пришедший в голову стих "Илиады". Но тут грузно поднялся Аттал. Вскинув кверху свою чашу и расплескивая вино, он громко провозгласил, обращаясь к гостям: - Теперь молите богов, македоняне, чтобы боги даровали нашему царю македонскому Филиппу законного наследника! Александр вскочил, будто его ударили плетью. - А меня, негодяй, ты что же, считаешь незаконным, что ли? - крикнул он. И размахнувшись, швырнул в Аттала свою тяжелую золотую чашу. Филипп, не помня себя от ярости, выхватил меч и бросился к сыну. Но тут же, споткнувшись, пошатнулся и с грохотом свалился на пол. Александр, пылающий, будто охваченный заревом пожара, вышел из-за стола. Он обернулся к отцу с презрением и насмешкой: - Смотрите, друзья, мой отец хочет идти в Азию, а сам не может дойти от стола до стола. Филипп поднялся, не выпуская меча. Гости поспешно окружили его, встали между ним и Александром. Александр в негодовании, глубоко оскорбленный, тут же ушел со свадьбы отца. А наутро, как только рассвело и стало видно дорогу, Александр сел на своего Букефала и уехал из Македонии в Эпир, к Олимпиаде. Олимпиада, увидев Александра, вернулась к жизни. Такой радости она не ждала. Ее любимый сын с нею, не с отцом! Значит, впереди еще возможны и власть, и могущество, и торжество над ненавистными людьми. Кроме того, что Александр своим присутствием, будто солнцем, озарил ее дни, он воскресил все ее надежды. Ведь все-таки, как ни безумствуй Филипп, сын Олимпиады - наследник царя, будущий царь! Укрывшись в эпирском дворце, Олимпиада и Александр проводили дни, обдумывая свою судьбу. Они ждали. Ждали вестей от Филиппа, - ведь не уйдет же он в Азию, оставив здесь Александра! Скороходы один за другим уходили из Эпира в Македонию и потом один за другим возвращались с разными вестями. Царь Филипп собирает и снаряжает войско, готовится к большому походу... И снова: царь Филипп снаряжает войско... И опять: царь Филипп снаряжает войско. И главным полководцем его идет в Азию Аттал... И вот наступил день, когда вестники принесли важную новость, нарушившую тишину эпирского двора, - у Клеопатры родился сын! - Ты понимаешь, что грозит моему сыну? - обратилась Олимпиада к брату, царю Александру. - Но что может грозить Александру? Ведь он старший, - возразил брат. Александр эпирский боялся Филиппа. Он окружил Олимпиаду теплотой и вниманием, но никак не мог скрыть своих опасений. Если Филипп разгневается и двинется к нему, в Эпир... Сдобровать ли им всем тогда? - Ты недальновиден, брат мой, - резко и настойчиво продолжала Олимпиада, - а я тебе скажу, что будет дальше. Клеопатра заставит Филиппа признать своего сына наследником, и тогда Филипп отстранит Александра от царства. Александр слушал эти тревожные речи, и ему становилось не под силу сохранять хотя бы внешнее спокойствие. Неужели отец, который доверял ему, еще шестнадцатилетнему, царство, которому он предоставил честь решить битву при Херонее, с которым он делился, как полководец с полководцем, своими военными замыслами, - неужели он теперь отстранит Александра? Как это может быть? - Как это может быть? - повторил и царь эпирский. - Александр - старший сын царя. Что можно сказать против его права наследовать царство? Нет, тут ничего сказать нельзя. - Можно, - глухим голосом возразила Олимпиада, - можно сказать. И говорят. Оба Александра - и брат и сын - удивленно глядели на нее. - Что говорят? - Что у моего сына Александра мать чужеземка - вот что говорят! Что мой сын Александр по своей матери наполовину варвар, а Клеопатра - македонянка чистой крови, и сын ее будет настоящим македонянином и царем македонским. Вот что говорят. Александр побледнел. Так вот какая угроза нависла над ним. Его будущее, созданное обстоятельствами самой судьбы, его будущее, которое стояло перед ним полное славы и побед. Все это может рухнуть, превратиться в дым! - Что же делать, - вздохнул царь Эпира, - если так суждено богами... - А мы должны сложить руки и ждать, пока Клеопатра заставит Филиппа вообще уничтожить нас? - Олимпиада величаво подняла голову. - Нет, не ждать мы должны. А призвать богов и защищаться! Защищаться!.. Быстрая мысль Александра тотчас ухватилась за это слово. Защищаться... Защищать свое право, а может быть, и жизнь. Зевс и все боги! Ему надо защищаться от своего собственного отца!.. Александр уже и тогда умел моментально принимать решения. - Я поеду в Иллирию, - сказал он. - В Иллирию! - Царь эпирский испугался. - Но иллирийцы - извечные враги Македонии. - Вот потому-то я туда и поеду. Союзники македонян не станут сражаться с царем македонским. Олимпиада поняла его. - Ты прав, - сказала она. - Поезжай. И не медли. Ахиллес, предок твой, поможет тебе. Александр медлить не стал. Он простился с матерью, чью преданность особенно оценил в это трудное время, простился с царем Александром. И уехал в Иллирию, в горную страну на побережье Адриатики. Там надеялся он найти поддержку и помощь, если придется защищать свое право с оружием в руках. Иллирийцы приняли его. ПРИМИРЕНИЕ Филипп деятельно готовился к походу в Азию. Забот хватало. Военачальники его не знали отдыха. Уж если начать войну, так надо победить. А Дарий - сильный противник, войско у него несметно. Значит, надо брать не численностью отрядов, которых у Филиппа никогда не будет так же много, как у перса, но боевыми качествами, хорошим вооружением, дисциплиной, умением побеждать. Дело у Филиппа ладилось. Вся Македония, все эллинские государства, кроме Спарты, готовились к войне, вооружались, снаряжали обозы, запасались провиантом и всем необходимым, что понадобится в походе. Все ладилось, а душу томила скрытая печаль - его сын ушел из дому. Но как легко Филиппу дышится в Пелле теперь, когда в гинекее живет и заправляет домашними делами молодая, нежная, как цветок, Клеопатра. Вместо упреков и угроз Олимпиады - мягкий, ласковый голос, светлый взгляд, добрая улыбка его юной жены. И маленький сынок, смеющийся в колыбели. Судьба старается наградить Филиппа всеми радостями, доступными человеку на земле, хотя этот человек погубил столько таких же счастливых семей, что и сосчитать невозможно. Филипп не думает об этом. Он был бы счастлив... Но сын его Александр ушел из дому! Олимпиаду забыть очень легко. Пусть она сидит там, среди гор, у своего брата. И совсем хорошо было бы, если бы она осталась там навсегда. А Филипп скоро отправится в Азию. В Элладе думают, что он пойдет свергать и уничтожать персидского царя, этого рохлю Дария. Но Филипп просто прогонит его из эллинских колоний, захватит азиатский берег и будет царствовать до конца своей жизни и над Македонией, и над Элладой, и над колониями эллинов, расселившихся по берегам морей. Все складывается так, как он хотел. Можно торжествовать, можно считать себя счастливым. Но вот сын его Александр ушел из дому! Так прошла осень, прошла зима. А когда согрелись горы, и в долинах загремели весенние потоки, и зеленый бархат молодой травы кое-где появился на склонах, македонские полководцы заговорили о том, что время надевать панцири. Как-то утром к нему, Филиппу, пришел Аттал. - Не думаешь ли ты, царь, что пора двинуть войско? - Войско мое готово, - ответил Филипп, - но сам я еще не готов переправиться на тот берег. Надо еще уладить многие дела. Надо подумать, кого оставить здесь, пока я буду отсутствовать. - Пошли хотя бы авангард. - А кого послать в авангарде? - Я сам пойду. Если ты мне доверяешь. Кажется, я у тебя не из последних полководцев. Филипп незаметно взглянул на него. Заносчивый, самодовольный, грубый, он становился в тягость Филиппу. Ему неприятно было видеть, как Аттал старается всем показать, что он не только царский этер, но еще и родственник царя. Филиппу неприятно было видеть, как доброжелательно встречают Аттала его воины; Аттал умеет расположить их к себе, хотя он, Филипп, не понимает, чем именно. - Хорошо, - сказал Филипп, - ты поведешь мой авангард. Переправишься через Геллеспонт и там будешь меня ждать. А я не замедлю. Ты прав, Аттал, пора надевать панцирь. Филипп снарядил и отправил в Азию передовые отряды. Однако вместе с Атталом он послал еще двух военачальников - Аминту и Пармениона, с которыми вместе прошел по многим военным дорогам и чью верность много раз испытал. Проводив свой авангард, Филипп разослал вестников в эллинские города, извещая, что пора готовить в путь вспомогательные войска. Коринфский союз определил, что эллины могут дать двести тысяч пехотинцев и пятнадцать тысяч всадников. В это время к Филиппу стали доноситься зловещие слухи из Эпира. Олимпиада не успокоилась, ничего не забыла, ни от чего не отказалась. Она неустанно подбивает брата, царя Александра эпирского, начать войну против Филиппа. "Правда на нашей стороне. Будущий царь Александр македонский - с нами. Сейчас самое время напасть на Филиппа, когда сильная часть его войска перешла Геллеспонт!" Уже слышно стало Филиппу, что в Эпире гремят оружием и, так же как он против перса, готовят войско против него. Он уйдет сражаться с Дарием, а в это время царь эпирский захватит его собственное царство! Филипп неистово ругался. В такое время, когда сама Тиха, богиня удачи, подала ему руку, когда он так близок к свершению своих замыслов, проклятый Эпир, проклятая женщина и бестолковый брат ее становятся на его дороге! - Если бы рухнула какая-нибудь гора в Эпире и обрушилась бы на их головы, клянусь Зевсом, я похоронил бы их очень охотно и с великими почестями! Филипп со своим отличным войском, конечно, разобьет эпирского царя. Но у него связаны руки, он не может сейчас, подготовившись к одной войне, затевать другую. Что же ему делать? Искать мира - вот что надо делать. Искать мира с эпирским царем. Искать мира с Олимпиадой. В это время очень кстати к Филиппу пожаловал гость - Демарат из Коринфа. Демарат и Филипп были друзьями, они иногда гостили друг у друга, их связывали узы гостеприимства, что в те времена имело важное значение. Филипп шумно приветствовал друга, осыпал его, как жемчугом, множеством любезных и пышных речей - он был на это мастер. Удобно устроившись перед накрытым столом, они завели разговор. - Ну что там у вас, - начал Филипп, - ладят ли между собой эллины? Демарат, усмехнувшись, покачал головой. - Что и говорить, Филипп, - ответил он с иронией, - кому, как не тебе, заботиться о том, чтобы ладили эллины, кому, как не тебе, который в свой собственный дом внес распрю и беды! Демарат был гостем и другом и потому мог не стесняясь сказать Филиппу все, что он думает. Филипп не обиделся, он понимал, что Демарат прав, осуждая его. - Твой дом, твоя семья на виду у всего мира. О каком же порядке можно говорить, Филипп, который ты собираешься навести в государстве, если даже в семье ты этого порядка создать не можешь?! - Я готов все забыть и все простить Александру, - вздохнув, ответил Филипп, - лишь бы он вернулся. Это нехорошо, что он ушел к моим врагам. Но как я заставлю его вернуться? - Я берусь уладить это дело из дружбы к тебе и из любви к Александру, - сказал Демарат. - Я попробую убедить его. Сыну македонского царя нужно жить в Македонии. Иначе к чему же это все приведет? Междоусобица и снова война между своими... От этого все уже устали. - Ты прав, Демарат, ты прав, клянусь Зевсом! - согласился Филипп. - Я был бы тебе очень благодарен, если бы ты вернул домой Александра. Сам я ничего не могу поделать, между нами стоит его мать. - Но как ты поступишь с Эпиром? - Придумаю. Если бы ты только уладил это дело с Александром! И Демарат это дело уладил. Александр вернулся домой. Но прежней дружбы с отцом уже не было. Они ничего не простили друг другу. ПОСЛЫ В ЭПИРЕ Лукавый, изворотливый Филипп очень скоро нашел путь к примирению с Эпиром. Все тщательно продумав, подобрав самые обольщающие слова, он направил к эпирскому царю посольство союза и дружбы. Александр эпирский очень удивился, увидев на пороге своего дома македонских послов. Люди эти были ловкие, опытные, осторожные, красноречивые. Александр принял их, но не знал, как к ним относиться. - Мы ничего не хотим, - уверяли послы, - мы хотим только, чтобы ты выслушал нас. Александр пошел советоваться с Олимпиадой. - Прими их и выслушай, - сказала она. - Но помни: коварству Филиппа нет никаких границ. Александр повиновался. Он согласился выслушать послов. И с той самой минуты, как только эпирский царь позволил начать македонянам свои речи, он уже стал пленником Филиппа. - Царь, выслушай нас благосклонно. Филипп предлагает тебе дружбу. "Коварству Филиппа нет границ", - повторил про себя Александр. Лицо его не изменило своего холодного, настороженного выражения. Но где-то в глубине души возникла надежда: а может быть, на этот раз Филипп говорит правду? - Союз и дружба - это благоденствие государств. А вражда всегда несчастье. Есть враг, против которого будем воевать вместе, - это варвары. А мы люди, молящиеся одним и тем же богам, - зачем же нам проливать родную кровь? "Все так, - думал Александр, - но почему Филипп раньше не говорил об этом?" Сомнение заставляло его молчать, но отказаться от возможности дружбы с Филиппом он уже не мог. - Позволь нам сказать от твоего имени, царь, нашему царю Филиппу, что ты принимаешь его дружески протянутую руку! - Филипп говорит так сегодня, - ответил царь Александр, - но что скажет он завтра, если вернется с победой из Азии? - Порукой верности своей Филипп предлагает тебе, царь, породниться с ним. - Разве мы и без того не породнились? Он был мужем моей сестры. - Но он хочет ввести тебя в свой дом как своего любимого зятя, царь! Александр удивленно и недоверчиво посмотрел на них: - Он хочет, чтобы я женился на дочери своей сестры? - Он предлагает тебе в жены свою дочь Клеопатру. Александр смутился. Он не знал, что ответить на это. Все-таки союз с таким сильным человеком, как Филипп, дело серьезное. Он и не мечтал о таком могучем союзнике. "Коварству его нет границ", - но если Филипп отдает даже свою дочь, где же тут место коварству? Надо бы посоветоваться с Олимпиадой... - А то, что Клеопатра доводится тебе племянницей, - продолжали македоняне, - не имеет никакого значения, ты сам это знаешь. Даже боги женятся на родственницах - значит, их ты этим не обидишь. А брак двух людей из царских домов - это брак двух царств. И это главное. Подумай, царь, можешь ли ты пренебрегать такой благосклонностью Филиппа? Царь Александр, совсем ошеломленный, попросил у них немного времени, чтобы обдумать их предложение. - Не медли, царь, - сказали македоняне, - Филипп удивится, когда узнает, что ты так долго колебался. Предупреждение было достаточно угрожающим, Александр почувствовал это. Едва он уединился в своих покоях, едва попытался разобраться во всем этом, как к нему вошла Олимпиада. Ей уже были известны все подробности разговора с македонянами. - Что же ты думаешь делать, Александр? - Я еще не решил. Но, кажется, Филипп действительно хочет дружбы. - А разве можно узнать, чего хочет Филипп и чего он не хочет? И разве можно поверить в его дружбу? - Но он отдает мне дочь! - Он сейчас многое отдаст, лишь бы ты не мешал ему. Сейчас ты ему опасен. А если он утвердится в Азии, он погубит тебя в любую минуту. Дочь... Кто считается с нами, с женщинами, кто дорожит нашим счастьем и даже жизнью нашей!.. Александр, будь осторожен, отошли его послов, не слушай их, - ты идешь сейчас по краю пропасти! - Успокойся, я еще ничего им не ответил, еще никакого согласия не дал. Но, как я понимаю, Филипп хочет и с тобой примириться. Ведь его дочь - это и твоя дочь. Она будет у нас у всех связующим звеном! - Я вижу - все напрасно, - упавшим голосом сказала Олимпиада. - Филипп уже обольстил тебя. Голос разума тебе больше не доступен. И она, закрыв лицо покрывалом, вышла в отчаянии. Александр пожал плечами. Спорить с Олимпиадой трудно, ненависть заставляет ее терять рассудок. Воевать с Филиппом - это только легко сказать. Правда, иллирийцы обещают помочь Александру. Но... война или свадьба? Сам Филипп станет ему близкой родней. За спиной Филиппа и Эпир будет в безопасности. Так о чем же тут раздумывать? И зачем? И Александр на другой же день обо всем договорился с послами Филиппа. Свадьбу решили праздновать в Эгах, в старой столице македонских царей. Пока шли переговоры и приготовления к свадьбе, наступил август. УДАР КИНЖАЛОМ ...Есть расстоянье большое меж чашей и губ твоих краем. Так сказал поэт, потому что он знал: и в такой мгновенный промежуток времени может случиться то, чего человек никак не предвидит. Не предвидел и Филипп, что готовит ему этот роковой день. Давно уже в Эгах не было такого пышного и веселого торжества. Всегда только жертвоприношения, только похороны царей с их печальными обрядами, только вековое молчание гор, шум дремучих лесов да грохот водопадов в каменистых ущельях. А нынче здесь свадьба. Прежде чем приступить к свадебным торжествам, отравили в Дельфы послов - надо было знать, как отнесется к этому божество. Пифия изрекла: - Видишь, бык увенчан, конец близок, жертвоприноситель готов. Ответ был странным. Как его толковать? Кто жертвоприноситель и кто жертва? Но думать много не стали, истолковали как хорошее предзнаменование. Еще с утра начались жертвенные обряды, чтобы умилостивить богов. Пусть боги отнесутся благосклонно к этому союзу и пошлют счастье и благополучие дому новой семьи. Процессии, свадебные хоры, поющие эпиталамы. На свадьбу в Эги съехались гости со всех сторон. Приехали и цари ближайших племен - агриан, пеонов и одризов. Прибыли и старейшины из Афин - они привезли Филиппу золотой венок, какими эллины венчают своих героев. Несметные толпы народа переполнили старый город. И всюду на виду Филипп, веселый, успокоенный. Перед этим Филипп съездил в Эпир, чтобы поговорить с Олимпиадой. Дом эпирских царей и дом царей македонских теперь связан союзом и для совместной войны, и для обороны. Так неужели, когда все так удачно сложилось, когда все счастливы, Олимпиада будет враждовать с Филиппом? - Все счастливы? - Олимпиада, зло прищурясь, смотрела на Филиппа. - А счастлива ли Клеопатра - не та Клеопатра, которую ты привел в мой дом, а другая, твоя дочь, которую ты, не спросив ее согласия, выдаешь замуж? - Она будет счастлива! - Филипп беспечно махнул рукой. - Она станет хозяйкой царского дома. - А я тоже счастлива? Или смогу быть когда-нибудь счастливой? - Если будешь благоразумна. Я же не обижаю тебя. Ты - мать моего наследника Александра. - Ты меня не обижаешь. Потому что больше обидеть, чем ты меня уже обидел, невозможно. А что касается Александра, я не уверена, что он будет твоим наследником. Клеопатра - не дочь твоя, а та, другая, - и ее родня говорят иное - они прочат в наследники сына твоей молодой жены. Филипп потерял терпение. - Ну можно ли в такие дни сводить старые счеты? Надо забыть все это и веселиться. На свадьбах нельзя ссориться. И он ушел от нее, самоуверенный, торжествующий, с поднятой головой. Олимпиада проводила его зловещими глазами. - Для меня наши с тобой счеты никогда не станут старыми, - прошептала она, - и "все это" никогда не будет забыто. Однако на свадьбу своей дочери она все-таки приехала. В день свадьбы стояла солнечная, светлая погода. Щедрая осень Македонии украсила легкой желтизной и кармином окрестные леса, которые заглядывали с гор в шумящие весельем улицы. На площади вокруг орхестры - утрамбованной круглой площадки - теснился народ, наслаждаясь зрелищем плясок. Мимы, изображавшие разные сценки, порой очень грубые, но всегда смешные, веселили толпу. Всюду слышались голоса аэдов и звон кифар, праздничные песни бродили по улицам... Среди этого праздника, среди песен и смеха с утра полупьяных царских гостей Александру было невесело. Он недавно опять поссорился с отцом. И как-то глупо поссорился, по-мальчишески. Есть в Азии государство Кария, подвластное персидскому царю. Пиксодару, сатрапу Карии, хотелось заключить военный союз с Филиппом. Пиксодар давно предвидел будущее могущество македонского царя. Но как это сделать? Пиксодар решил, что самое простое и надежное дело - это породниться с Филиппом. У Филиппа, кроме Александра, был еще сын, рожденный танцовщицей, Арридей. Слабоумный и тихий юноша жил в царском доме, никому не мешая, ни к чему не стремясь. И вот за этого Арридея Пиксодар задумал выдать свою дочь. С этим предложением он направил к Филиппу своего посла, эллина Аристокрита. Друзей Александра это встревожило. - Почему Пиксодар выбрал Арридея? - сказал, нахмурясь, Эригий. - Уж не хочет ли царь Филипп сделать его своим наследником? - Откуда у тебя такие мысли? - удивился Филота. - А что ж удивительного, - пожал плечами критянин Неарх, - я слышал, Пиксодар очень сильный сатрап, говорят, у него всюду друзья, связи всякие. Смущенный Гефестион не знал, что думать. - Зачем царю Филиппу такой наследник, как Арридей? Каким помощником он ему будет? - Ну, мы знаем царя Филиппа, - мрачно сказал Лаомедонт, - и ты его, Александр, знаешь. Кажется, что он любит тебя. Но с Арридеем ему легче ладить... Как бы твой сводный брат не стал на твоей дороге!.. - Да, да, - повторял и Неарх, - тут что-то неладно. Пиксодар договорился с царем. Это так и есть! Александр поверил всем подозрениям и недобрым догадкам своих испуганных друзей. Разве не было того вечера, когда Филипп бросился на него, на своего сына, с обнаженным мечом? Разве забудет он когда-нибудь, как блеснуло лезвие красным отсветом очага над его головой? Отец разлюбил его. Вгорячах, в гневе, Александр послал к Пиксодару своего друга трагического актера Фессала, надеясь на его красноречие. - Убеди его, пусть он отвергнет Арридея и пусть отдаст свою дочь мне, старшему сыну царя! Фессал, гордый таким поручением, немедленно отправился к Пиксодару в Карию. Он предвидел, что Пиксодар придет в восторг от такого предложения. Филиппу тотчас стало известно об этом. Он вошел к сыну вместе с одним из друзей Александра - Филотой, сыном полководца Пармениона. Он ворвался к нему, как сам Зевс с громами и молниями. - Что я слышу? Ты ищешь себе жену в доме персидского сатрапа! Ты, сын македонского царя! Где твоя гордость? Где твое достоинство? О Зевс и все боги, за что я так наказан и унижен! Мой сын хочет стать зятем карийца, варвара, подвластного варвару! Клянусь, ты низкий человек, ты маргит [Маргит - дурак, недоумок.], недостойный своего положения, - как ты мог это сделать? Ты, сын царя Филиппа македонского, - кто тебя натолкнул на это? Кто отнял твой разум, кто заставил тебя так унизиться и меня унизить вместе с собою? Александр слушал молча, лицо его полыхало. Отец оскорблял его, но эти оскорбления не обижали. Он увидел, что отец любит его, любит до того, что впадает в безумие, потому что его сын так мало ценит себя. Значит, отец ценит его высоко! Отец бранился, а он облегченно переводил дух. В эти минуты он понял, как тяжко ему было безразличие отца, его отчужденность. И вдруг, как проклятие, которое преследует человека, не давая успокоиться, в его памяти снова сверкнул красным пламенем выхваченный из ножен меч - меч, поднятый на него... Александр нахмурился и опустил глаза. Он опять не знал, что ему делать и кому верить. Филипп тотчас послал в Карию глашатая с приказом: - Немедленно схватить Фессала, заковать его в цепи и отослать в Македонию. И тут же, не раздумывая, изгнал из Македонии почти всех друзей Александра - Гарпала, Неарха, Эригия, Лаомедонта... - Это они толкают тебя на безумные действия. Пусть идут куда знают, они не достойны ни Македонии, ни дружбы сына македонского царя! С этой минуты Александр ни разу больше не улыбнулся отцу. Отец мог как угодно оскорблять и поносить его. Но отнять у него друзей и лишить их родины!.. И теперь здесь, в Эгах, ему было не слишком весело. Он как-то притих. Счастье, что Гефестион пока еще с ним. Филота тоже остался. Но почему он тогда пришел к нему вместе с царем? Может быть, это он, Филота, и донес ему о разговорах товарищей? Нет, Александр не хотел жениться ни на какой карийской принцессе. Он вообще не хотел жениться. Просто глупый поступок - послать Фессала в Карию. От беспокойства, от тревоги, которую ему внушили... Отец прав, он маргит, он оскорбил отца своим недоверием. Но все-таки разве можно было отнять у него друзей? Гефестион молча сочувствовал ему. Он не утешал его, но Александр и так знал, что Гефестион разделяет с ним и его горе, и его обиду. В том настроении, в каком был Александр, трудно выносить праздники. Да еще такие пышные, такие шумные и такие длительные, как сегодня. - Потерпи, - утешал его Гефестион, - скоро все это кончится. И мы все отправимся в поход. Я думаю, что царь Филипп вспомнит и о нас, как помнил при Херонее. - Скорее бы! Александр мгновенно увидел себя на могучей спине Букефала, в шлеме и панцире, во главе тяжеловооруженных отрядов, идущих в неведомую страну Азию за победами, за славой, за великой славой. - Мы бы уже давно были там, - сердито сказал он, - но ему все нужны свадьбы, свадьбы!.. Праздник длился весь день с самого раннего утра. И вот уже солнце стало понемногу приближаться к вершинам гор. Снега на Олимпе с запада оделись в багряное сияние, а с востока на них, словно плащ, легла густая синева. Наверху, на склонах, вечерние лучи еще путались в хвойных лапах дремучих лесов. Но внизу, сбегая к стенам города, деревья тонули в лиловых сумерках, и сумерки эти уже переваливали через стены и незаметно ползли по улицам. В старом дворце готовился ужин, звенела золотая и серебряная посуда, в очаге разгорался большой огонь... И когда все было готово, и столы накрыты, и гости, по эллинскому обычаю, увенчаны цветами и зеленью, начался пир. Но, прежде чем были подняты чаши с вином, вошли глашатаи и пригласили гостей на следующее утро в театр посмотреть комедию, подготовленную афинскими актерами. И долго еще среди шума и песен праздничной толпы слышались по городу голоса глашатаев, объявлявших о том, что завтра с утра в театре будет представление и что зрители могут занимать места... На рассвете, едва засеребрилась в лиловом небе вершина Олимпа, зрители в пестрых праздничных одеждах уже спешили в театр. Действо начиналось рано, чтобы успеть закончить представление до сумерек, пока темнота не повесит свой занавес. В театре, раскинувшем полукругом каменные скамьи, еще стояла предутренняя тишина. Но вскоре здесь загудела толпа. Зрители торопились занять места. Красная заря осветила город, когда открылись ворота царского дворца и царь Филипп появился на улице, окруженный этерами, телохранителями и знатными гостями. Филипп много вина выпил вчера за ужином. Но короткий сон ободрил, освежил его. Он вышел из дворца веселый, благодушный, в белоснежных праздничных одеждах. Вдохнув полной грудью, он почувствовал, как душист августовский воздух, как прекрасен мир, созданный богами, и как хороша жизнь. Все идет так, как хочет Филипп. Эпир у него в руках. Что может сделать теперь Олимпиада? И сколько еще она может негодовать, ненавидеть, проклинать его? Вздор! Время все загладит. А сейчас такая широкая дорога открыта перед македонским царем! Филипп вспомнил Демосфена и усмехнулся. Да! Сколько первоклассного красноречия потратил человек - и все напрасно. Он не только не свалил Филиппа, но даже не пошатнул его. А вот когда Филипп вернется победителем из Азии, когда он станет властителем эллинских городов на азиатском берегу и будет диктовать свою волю Элладе, тогда он все припомнит Демосфену, за все с ним расплатится. Филипп посмотрел на небо, на горы, на далекую вершину Олимпа, где, может быть, в эту минуту возлежат боги на своих драгоценных ложах и глядят на него, на его праздник. Боги должны быть довольны и сыты - столько обильных жертв принесено им вчера! Вдруг сердце у него дрогнуло, сжалось от какой-то безотчетной тревоги. Филипп краем глаза уловил внимательный и недобрый взгляд из толпы своих этеров. "Это Аррабей-линкестиец, - сказал себе Филипп, хотя зловещий взгляд только сверкнул и тут же исчез, - он стоит отвернувшись, будто и не думал смотреть на меня. Но он смотрел. Будь у меня оба глаза - я бы давно это заметил. Но он смотрел на меня с моей слепой стороны - и как!.." Линкестийцы, сыновья Аэропа, все здесь: Аррабей, Геромен, Александр... Все три брата. Опасная семья старой родовой знати из Верхней Македонии. И хорошо, что они здесь. Филипп должен их держать при себе, иначе за его спиной они могут многое придумать и предпринять. Они все еще не примирились с тем, что Филипп стал царем, ведь их род такой же знатный и такой же древний. Линкестийцы. Как трудно пришлось Филиппу с ними! Верхнемакедонские властители не желали признавать царей Нижней Македонии. Филипп силой заставил их признать его - он стремился объединить Македонию, расширить ее, усилить. Но линкестийцы, как и другие родовитые македонские властители, не хотели слышать ни о каком объединении, ни о какой зависимости. Им было достаточно их владений в маленькой гористой Верхней Македонии, где они были полновластными владыками. Но всем им, и линкестийцам тоже, пришлось покориться военной силе Филиппа, пришлось признать его царем. Правда, многие из них уже оценили силу объединенной Македонии, они богатели, грабя побежденные города. Но еще были живы те, которые не забывали о своей бедной, но гордой знатности, о своей неограниченной власти хотя и в нищей, но собственной вотчине. И Филипп знает: они воспользуются любым удобным моментом, чтобы вернуть эту власть и эту независимость. "Только я этого момента не допущу, - думал Филипп, - нет, они этого не получат!" Филипп улыбался. Но его единственный глаз остро и внимательно пробегал по лицам своих приближенных. Все были навеселе, шутили, смеялись. К кому бы ни обращался Филипп, все смотрели на него открыто и дружелюбно, все были его друзьями, товарищами, этерами, преданными своему царю. И все-таки где-то здесь таилась угроза, как змея, которая спряталась за камнем и ждет момента, чтобы броситься и ужалить. Но где? Филипп заметил, что около него, стараясь занять местечко поближе, все время оказывается молодой этер из знатной македонской фамилии Павсаний. "Опять этот со своими жалобами, - с досадой подумал Филипп, - Аттал оскорбил его, Аттал обидел его... Так что ж мне теперь, ради этого мальчишки выгнать из Македонии моего родственника и полководца? Пора бы перестать лезть ко мне со своей чепухой!" Филипп, избегая мрачного взгляда Павсания, отвернулся. И тотчас забыл о нем. Но не прошло и пяти минут, как Филипп увидел, что Павсаний опять шагает рядом с ним. "Вот привязался! - Филипп мысленно выругался. - Торчит перед глазами, как... не знаю кто!" - Не надо омрачать праздника, Павсаний, - сказал он дружелюбно. - Ну можно ли из-за какой-то шутки, правда грубой шутки, - но ведь ты же знаешь Аттала! - так сильно огорчаться? Все уже давно забыли об этом. Забудь и ты. - Никто не забыл, - с мрачным упорством возразил Павсаний, - надо мной смеются. Даже царица Клеопатра... - Ты и к ней ходил с этим? - Да, я просил... - И что же она? - То же, что и все. Засмеялась. - Ну вот видишь, никто этого не принимает всерьез. - Поэтому я и жалуюсь, что моей обиды никто не принимает всерьез. И я еще раз требую, чтобы ты восстановил справедливость и наказал Аттала. - Клянусь Зевсом, Павсаний, - нетерпеливо сказал Филипп, - я, кажется, многое сделал для тебя, чтобы загладить эту глупую выходку Аттала. Я приблизил тебя к себе, к своему двору. Неужто еще не довольно? Ты мало ценишь мои милости и чрезмерно мнишь о самом себе! - Ты не накажешь Аттала, царь? - Нет, я не сделаю этой глупости. Филипп отвернулся и перестал замечать его. Увидев царя с его роскошной свитой, с его знатными гостями, толпа тотчас собралась вокруг. Так они и шли все вместе к театру, среди песен, праздничной радости и веселья. - Какое красное небо сегодня, - вдруг омрачившись, сказал Филипп. - Почему оно такое красное? Они подошли к узкому проходу, ведущему в театр. Филипп обратился к своей свите: - Проходите вперед, здесь тесно. Гости и этеры царя прошли вперед. Рядом с Филиппом остались два Александра - его сын и его зять. - А все-таки почему такое красное небо? - с внезапной тоской повторил Филипп. - Что оно предвещает? - Вот что! - глухо сказал Павсаний, ударив царя кинжалом. В то же мгновение Филипп, хрипло и страшно вскрикнув, пошатнулся, схватившись за грудь. Сквозь пальцы хлынула кровь. Павсаний, бросив на пол окровавленный кинжал, убегал, расталкивая толпу. Александр кинулся к отцу, но не успел поддержать его. Филипп упал. Поднялись крики ужаса и смятения. Стража гналась за Павсанием, который бежал, как-то странно извиваясь, чувствуя копья за своей спиной... Говорят, что на окраине города его ждали лошади и он мог бы спастись. Но, нечаянно споткнувшись, свалился, и копья стражников настигли его. Филипп умер сразу. Так окончил свою жизнь вождь эллинов, полководец и завоеватель Филипп, царь македонский. ОЛИМПИАДА Плач и вопли стояли над Эгами, сменив веселые клики свадебного торжества. Олимпиада, бледная, с острым блеском в глазах, смотрела, как факелами, зажженными для пира, зажигают погребальный костер царя. И Александр увидел, что в этом пламени, отразившемся в ее глазах, светится жестокая усмешка победившей... Александр отвернулся, ему показалось это злым наваждением. Она его мать и союзница, самая нежная мать и самая верная союзница. Можно ли допускать такие дурные мысли о ней? Высокое бледное пламя погребального костра таяло в свете ясной вечерней зари. Полководцы Филиппа, его друзья и ровесники, бородатые воины стояли перед костром в тяжелом молчании. Трудно было осмыслить то, что произошло. Кто ожидал этого? А ведь было предсказание, было! "Видишь, бык увенчан, конец близок, жертвоприноситель готов". Почему же они не задумались над этим? Почему не поняли? А теперь вот горит перед ними погребальный костер их царя Филиппа. Они любили его. Он был их военачальником, но был прост в обращении, вместе с ними сражался, за одним столом пировал. И теперь вот они стоят у его погребального костра. Филиппа больше нет с ними. Они больше не услышат его смеха, его громкого голоса, его боевой команды... И не в бою он погиб. Его убили свои, македоняне, изменники. Горе и ярость наполняли сердца. Полководцы молчали, но с одного взгляда понимали друг друга. Известно, кто сделал это, кто толкнул Павсания на преступление. Те, кому самим хотелось царствовать. Линкестийцы, у которых Филипп отнял их неограниченную власть и силой заставил подчиниться ему! Александр стоял среди военачальников, рядом с Антипатром, другом его отца, другом его самого. Александр молчал. Только алые пятна на лице и на груди выдавали его волнение. Глаза были полны слез, но он не позволял им пролиться и крепко сжимал рот, чтобы скрыть дрожание по-мальчишески пухлой верхней губы. Могилу Филиппу сделали обширной и прочной, чтобы умершему было спокойно в загробной жизни, чтобы никто не тревожил его, чтобы душа его имела надежное пристанище. Все, что могло ему понадобиться - драгоценные кратеры с лучшим вином, чеканные чаши, блюда с пищей, золотые светильники, - все заботливо собрали и положили в могилу. Даже банную скребницу не забыли положить. И конечно, принесли покойному царю его боевое снаряжение - панцирь, щит, меч, сариссу. Потом закрыли могилу тяжелыми каменными плитами и сверху насыпали большой холм, чтобы никто не мог проникнуть в последнее жилище македонского царя. Могильщики еще трудились над могильным холмом, а в городе уже бушевали страсти. Кому быть царем Македонии? Чье право быть македонским царем? Полководцы, вся военная знать были единодушны - царем должен стать Александр. Они видели его при Херонее и помнили об этом. Армия ждала похода в Азию, новых побед, новых земель, военной добычи, военной славы. Кто же из всех стремящихся захватить царскую власть достоин заменить Александра? - Нет, не Александру быть царем македонским! - кричали сторонники линкестийцев, подкупленные ими. - Александр испорчен эллинским воспитанием. Он презирает нравы доброй старины! Он гордый и надменный, как его мать Олимпиада, он будет еще опаснее для народа, чем Филипп, он задушит все наши вольности и права! Сыновья Аэропа - вот кто должен царствовать в Македонии! - Да, мы, линкестийцы, друзья страны, - говорил старый линкестийский полководец проникновенным голосом, обращаясь к толпе, - мы, линкестийцы, принадлежим к древнему роду, который всегда хранил в неприкосновенности обычаи нашей старины. Мы живем среди нашего народа, мы знаем желания и чаяния македонян. Филипп затеял безумную войну с персами, которая погубит Македонию. Но мы, линкестийцы, мы в дружбе с великим персидским царем, и только мы можем защитить нашу страну от его гнева. Это ваше счастье, македоняне, что рука друга успела освободить Македонию от царя, который презирал права народа и ни во что не ставил ни клятвы, ни добродетель!.. Но эти речи не убеждали никого. Народ шумел, кричал. - Линкестийцы убили царя! - Это они убили Филиппа! - Вы слышите, как они оскорбляют и покойного царя, которого убили, и его сына Александра?! - кричал кто-то резким голосом. - А за что? Кому он нагрубил? Кого обидел? Я ходил с ним на медов, ему было всего шестнадцать, а он уже водил войско в бой! Какого еще царя нам надо? Изменников-линкестийцев, которые продались персу?! - Смерть линкестийцам! - Смерть изменникам! Александр был во дворце, когда к нему в покои вбежал бледный от ужаса линкестиец Александр, младший из трех сыновей Аэропа. Он упал к ногам сына Филиппа. - Царь, защити меня! Я не искал престола. Ты - законный наследник, ты - царь македонский! Не отправляй меня на смерть, я не виноват перед тобою! - Где твои братья? - Их казнили сейчас... На могиле царя Филиппа... Прямо на могильном холме... Это был первый человек, который назвал Александра царем. Линкестиец был женат на дочери Антипатра. Антипатр любил его. - Ты останешься со мной, - ответил Александр. - Ты будешь моим этером. Встань. Город шумел, пока не наступила черная осенняя тьма. Александр слышал свое имя, которое повторялось в толпе. Он ждал, кого назовут еще. У его отца есть другие сыновья: сын танцовщицы, слабоумный Арридей, и маленький, недавно родившийся сын молодой Клеопатры... Но странно, о них как будто забыли. Забыли и Аминту, племянника царя, того самого Аминту, у которого когда-то Филипп отнял царскую власть... Пока забыли. Но могут вспомнить. Найдутся люди, которые пожелают править и от имени слабоумного Арридея, и от имени тихого, безвольного Аминты. А когда узнает о том, что случилось здесь, Аттал, то он немедленно явится, чтобы провозгласить царем македонским своего племянника, сына Клеопатры... Мегарон во дворце понемногу заполнялся. Военачальники Филиппа собирались к пылающему очагу. Александр встречал и приветствовал их. Говорили о том же, о чем думал Александр. Надо немедленно провозглашать его царем. Армии другого царя не нужно. Армия знает Александра. Но не медлить, не медлить!.. На ночь никто не ушел. Все остались ночевать во дворце. Спали, не снимая оружия. Под утро, когда особенно чуткой становится тишина, в час перед рассветом, Александра разбудили. Он вскочил, схватившись за кинжал. - Это я, Александр. Это я, Гефестион. - Где ты пропадал целый вечер? - Нехорошие разговоры, Александр. Боюсь, как бы они не повредили тебе. - Какие разговоры? - Говорят, что сегодня ночью царица Олимпиада сама похоронила Павсания. - Что?! - Она сожгла его тело на могиле Филиппа. - Убийцу! На могиле отца... Это ложь, Гефестион. Александр не мог этому поверить. Нет, невозможно. Тогда, значит, Олимпиада знала, что так будет, и, может быть, хотела этого? - И еще... - Ну, говори, говори. - Что она надела ему на голову золотой венок... - Кто видел это? - Не знаю. Только всюду говорят об этом, шепчутся. И еще... - Продолжай. - Говорят, что и ты хотел смерти Филиппа. - Я? О Зевс и все боги! Я хотел его смерти? - Александр застонал, будто и его, как отца, ударили кинжалом. - Это я-то хотел его смерти? Чем же я прогневал богов, что они позволяют людям бросать на меня такую черную тень? Гефестион положил ему на плечо свою теплую твердую руку. - Спокойней, Александр. Давай подумаем, давай припомним, не сказал ли ты каких-нибудь неосторожных слов, не подслушал ли их какой-нибудь злодей. - Я говорил много дерзких слов отцу. Но я говорил это ему в лицо. Как я мог пожелать ему смерти, когда мне так нужна его жизнь! - Ты же знаешь, что Павсаний без конца жаловался на Аттала, приставал с этим к царю, ходил к мачехе твоей, Клеопатре. Он ведь и к тебе приходил, помнишь? - А! Александр вспомнил. Он читал "Медею" Еврипида. Захваченный трагической судьбой Медеи, неукротимой страстью ее характера, накаленными строфами Еврипидовых стихов, он вышел к Павсанию, повторяя вслух: ...Довольно за глаза, Чтобы отца, и дочь, и мужа с нею Мы в трупы обратили... Ненавистных... Немало есть и способов... Тут он встретил внимательный взгляд Павсания и умолк. Александр даже не выслушал как следует его жалобы. Что он мог сделать? "ем помочь? Отец тогда только что назначил Аттала полководцем. Александр - сын Олимпиады, ему ли бороться с Атталом? Неужели эти строки Еврипида и подхватил Павсаний? Отец обижал Александра. Но он же и любил его! Разве не сказал он однажды со слезами: "Ищи себе другое царство, Македония для тебя слишком мала!" Разве не уступил он Александру славу победы при Херонее? Разве не беседовали они иногда о самом сокровенном - о будущих делах государства, о военных планах, о тайнах политических действий царя-полководца? Кому доверял свои думы Филипп, кроме сына? "...Пусть боги оградят тебя от того, что пришлось пережить мне, чтобы тебе никогда не пришлось каяться в содеянном, чего уже нельзя вернуть", - вот какие слова говорил ему отец! - Значит, это я натолкнул Павсания на убийство? - с ужасом спросил Александр. - О нет! О нет! - решительно возразил Гефестион. - Может быть, он подслушал твои слова и счел тебя союзником в этом деле. Но натолкнули его на убийство другие люди. Линкестийцы. Они. Только они. Им нужна царская власть. Убить отца, опорочить сына - вот путь их действий. - Спасибо, Гефестион. Клянусь Зевсом, мне так нужна твоя дружба. - Я всегда буду возле тебя, Александр. Пока не уведет меня смерть. Или пока ты сам меня не прогонишь. - Я прогоню тебя немедленно. Иди и ложись спать. - Ложись и ты. Светает. Высокая фигура Гефестиона исчезла за толстой занавесью. Александр вздохнул: - Разве есть у меня время спать теперь? Он вышел во двор. Квадрат лунного света лежал на старых каменных плитах. Осенние звезды низко висели над черными вершинами гор, и то одна, то другая падали с неба. Над стеной, окружающей дворец, лунно поблескивали острия копий. Это стража стоит. Так же, как стояла, когда во дворце спал Филипп. Прохладный ветер, спустившийся с гор, перебирал густые кудри Александра, откинутые со лба. Это приятно успокаивало. Светлая фигура под покрывалом неожиданно появилась из темных глубин дворца и остановилась на лунных ступенях. Рука, сверкнувшая огнями драгоценных колец, откинула покрывало. - Мать! Олимпиада улыбнулась, торжествующе приподняв подбородок. Александр подошел к ней. - Ты похоронила Павсания? - Да, - ответила она, - я похоронила Павсания. Я зажгла ему костер над прахом Филиппа! Александр быстро оглянулся: не слушает ли их кто-нибудь? Но Олимпиада и не думала таиться. - Да. Это сделала я! - громко сказала она. - Я похоронила убийцу Филиппа и надела на него золотой венок! Александр молча глядел на нее. - Да, - продолжала Олимпиада в каком-то странном торжествующем веселье, - это сделала я. И лошадей для Павсания приготовила я. Пусть все знают об этом. Дочь эпирских царей, потомков Ахиллеса, безнаказанно оскорблять нельзя. Я рукой Павсания убила Филиппа. Александр смотрел на нее с горьким чувством жалости. Нет, она не убивала Филиппа ни своей, ни чужой рукой - убийцы не провозглашают во весь голос о своем преступлении. Она не успела и не сумела отомстить Филиппу. И теперь это осталось ей на всю жизнь - острая горечь неотомщенной обиды. - Не щади своих врагов, Александр, - сказала Олимпиада, словно заклиная его" - не поддавайся жалости и лукавым речам. Всех, кто может тебе помешать, всех, кто может стать на твоем пути, - а их немало! - убивай не раздумывая. Убей Аттала. Убей Клеопатру, убей ее сына. Убей Аминту. Только тогда ты, царь македонский, сможешь остаться царем. Запомни! Она секунду глядела ему в глаза. Потом снова накинула покрывало на голову и неслышно исчезла в тени портика. Сколько злобы, сколько жестокости! Александр не щадил врагов в бою, но убивать безоружных... Александр, нахмурясь, смотрел ей вслед. Стены дворца, деревянные колонны, плиты под его ногами с проросшей травой по краям, деревья с застрявшими в ветвях звездами, - все повторяло только ему слышными голосами: "Запомни... Запомни... Запомни!.." И Александр запомнил. АЛЕКСАНДР, ЦАРЬ МАКЕДОНСКИЙ Только этот час перед рассветом, когда вся природа затаив дыхание ждет наступления утра, только этот час был тихим в древнем городе. Но лишь озарились вершины гор, лишь золотые стрелы светлого бога Гелиоса пронзили глубокую синеву неба, улицы снова заполнились народом. Толпы прибывали отовсюду - из дальних селений, из городов. Шли пастухи с горных пастбищ, шли из лесов звероловы. И опять забурлили возбужденные голоса. Теперь нашлись люди, которые вспомнили Аминту. Аминта - сын старшего брата покойного царя. Филипп отнял у него царство. Так пусть же теперь восторжествует справедливость, пусть Аминта получит царский венец, принадлежащий ему по праву! Вспомнили о маленьком сыне Клеопатры. Вот кто должен царствовать! Многие вельможи, которые в угоду царю Филиппу насмехались Олимпиадой и не стеснялись показывать ей свое презрение, теперь страшились ее мести. Все знали дикий и мстительный ее нрав. Так пусть будет царем сын Клеопатры, Клеопатра им не опасна. - Сын Клеопатры? - возражали другие. - Да разве он или Клеопатра станут у власти? Царство захватит ее дядя, Аттал. Кто хочет царем Аттала? Нет, Аттала никто не хотел царем! Вдруг толпа умолкла и расступилась. На улице появились военачальники царя Филиппа, его этеры, его друзья. Они шли в полном вооружении, сверкая доспехами. А впереди, между Антипатром и Птолемеем, шел Александр. Он шел, приподняв подбородок и чуть склонив налево по своей привычке кудрявую голову. Розовый свет утреннего неба лежал на его лице. Большие, смело раскрытые глаза глядели уверенно и строго. Старые полководцы охраняли его своими блестящими щитами. Увидев, что Александр и окружающая его военная знать направляются к театру, толпа хлынула туда же, торопясь занять места. Прошли в театр и все знатные гости, приехавшие на свадьбу и оказавшиеся на похоронах. Еще в смятении, еще не нашедшие для себя решения о том, кому быть царем Македонии, они уже понимали, что армия встала на сторону Александра. А в руках армии, в руках ее полководцев была та главная сила, которая низвергала и провозглашала царей... Солнце взошло, осветив заполненный пестрой толпой театр. И здесь, при огромном скоплении народа, при всей македонской знати, старый полководец Антипатр провозгласил Александра царем. Клики ликования и приветствий грянули и забушевали в театре и в близлежащих улицах, где толпился народ, не вместившийся в каменный круг театра. И клики эти, повторявшие имя молодого царя, понеслись дальше, по всей Македонии, и еще дальше - по всем странам, окружающим Македонское царство... Это произошло осенью, в 336 году до нашей эры. Александру тогда только что исполнилось двадцать лет. Царская семья возвратилась в Пеллу. Александр, по македонскому обычаю, призвал войско и принял он него поздравления. Он чувствовал, что войско тревожно. Воины еще не знали, чего им ждать от молодого царя. Филипп обещал вести их в Азию, но как решит это дело Александр? Осмелится ли он на такой дальний и рискованный поход? А македонским войскам дома делать нечего. Не идти же им в пастухи, не браться же им за соху или, накинув на плечи волчью шкуру, карабкаться по горам, охотясь на зверя!.. Александр явился перед войском в царской диадеме. Глаза его сверкали. Он обратился к воинам на родном македонском наречии, и это сразу открыло для него их сердца. Александр говорил о своих законных правах на царский престол, о том, что он всегда будет чтить законы и обычаи, установленные его отцом, царем Филиппом. - Ничего не изменилось, - говорил он, - изменилось только имя царя. Но могущество Македонии, порядок, установленный царем Филиппом в стране, остались те же. По-прежнему военная служба для македонян обязательна. Только добавлю от себя - те, кто служит в войске, будут освобождены от всех других повинностей, и в том числе от земельной подати. А надежды на новые завоевания остались с нами по-прежнему! Войско слушало затаив дыхание, боясь проронить слово. И когда голос Александра умолк, воины ответили радостным криком приветствий и благодарности. Теперь они знали, что у них есть и царь и полководец, с которым они осуществят все, что задумал Филипп, и за которого они постоят, как стояли за Филиппа. Александр крепкой рукой ухватился за царскую власть. Войско, несколько обленившееся за последнее время, с разболтавшейся дисциплиной, скоро почувствовало эту руку. Все пришло в движение. Каждый день - тренировка, переходы в полном вооружении, опять тренировка, опять переходы. Александр, сам не знающий усталости, добивался от подчиненных мгновенного выполнения команды. Никаких поблажек, никаких уступок. Воины и некоторые полководцы ворчали: к чему это? Вот пойдем в поход, тогда и натренируемся. Они уже забыли, как царь Филипп, отменив обозы, гонял их в полном вооружении с провиантом за спиной и в зимний холод, и в летнюю жару. Но постепенно втянулись и сами почувствовали, как эта ежедневная воинская работа взбодрила войско. Они уже получали удовольствие, почти наслаждение, когда, стоя в рядах фаланги, чувствовали себя слитыми с ней, словно единый организм. Плечо товарища, его щит рядом с твоим щитом, его сарисса рядом с твоей сариссой. И у каждого та же цель, что у тебя. Сердце наполнялось боевой отвагой, всякая мысль о страхе перед врагом исчезала. Ни одного неверного шага, ни одного промедления - и тогда армия непобедима. Александр командовал сам. Сам водил на тренировку. Пехотинцы и конники слышали его голос, не