ана с яростью сорвала с себя жемчуга, сдернула с рук один за другим драгоценные браслеты и с рыданием упала на свое золоченое ложе. - Что мне твои острова, и твой Икар, и твоя Аравия! - кричала Роксана, заливаясь слезами. - Что мне все твои завоевания, если они отнимают у меня тебя?! КОСТЕР ГЕФЕСТИОНА Злые пророчества, предчувствия, приметы - все грозило бедой. Теперь Александр стал особенно суеверным: он не обходился без прорицателей. Жрецы всюду сопровождали его. Он уже не мог скрывать своего страха перед чем-то грядущим, надвигающимся, как мрак... А зловещие предсказания следовали одно за другим. То сатрап Вавилонии Аполлодор рассказывал ему о жертве, в которой не нашли счастливых примет, - и это грозит несчастьем Александру. То во время одной его поездки по реке ветер сорвал с его головы диадему - и это не сулило добра. Его пугали халдеи, которые вдруг появлялись во дворце, предрекая какие-то беды, таящиеся в Вавилоне. Все чаще являлось воспоминание об индийском "святом" - Калане. Отчетливо вставал перед глазами золотистый день, когда Александр проходил с войском по зеленой долине. Рядом с ним ехал индийский раджа Таксила. Это было в Индии. На открытой поляне он увидел странных людей. Они стояли под жгучим солнцем совсем голые, черные, будто из бронзы. Раджа объяснил, что это святые. "Святые", увидев Александра и его войско, вдруг начали топать ногами. Александр приказал переводчикам: "Спросите у них, что это значит?" И вот что "святые" велели передать ему: "Каждому человеку принадлежит столько земли, сколько у него сейчас под ногами. Ты такой же человек, как все остальные, только суетливый и гордый; уйдя из дому, ты прошел много земель, сам не зная покоя и не давая его другим. Вскоре ты умрешь, и тебе достанется ровно столько земли, сколько хватит для твоего погребения". Один из этих "святых", Калан, ушел с Александром. Он следовал за ним всюду и был другом царю. В Персии Калан заболел - впервые в жизни, а ему было больше семидесяти. И, заболев, тут же потребовал для себя погребальный костер. Он сгорел живым. Александр мысленным взором снова видел сейчас, как он, закутавшись покрывалом, поднимается на костер. И прощается с друзьями, с военачальниками... Только не с Александром. "Что же ты не прощаешься со мной, Калан?!" "А с тобой, царь, мы встретимся в Вавилоне!" "Встретимся в Вавилоне!.." Да, надо скорей уходить из Вавилона! На берегу Евфрата, среди влажной зелени садов и рощ, царю поставили шатер. И он каждый вечер переплывал на своем корабле черный, полный звезд Евфрат, удаляясь из Вавилона на ночь. Лишь бы поменьше оставаться в этом городе. Тяжкие испытания похода, болезнь, которая уже проникла в его кровь, смерть Гефестиона, с которой он не мог примириться, - все это убило его стойкое жизнелюбие. Он задумывал огромные дела, готовил флот, собирал и распределял войско. Он был еще более деятелен, чем всегда, он пил и веселился на пирах. И никто не знал, что тоска не покидает его сердце. Наступило время строить погребальный костер Гефестиону. По приказу Александра снесли часть вавилонской стены и на десять, стадий расчистили площадь для костра. Костер строили, как дом, из душистых бревен кедра, с основанием из камня и кирпича. Александр готовил печальное торжество с неугасающей душевной болью. Он хотел сделать костер таким красивым и таким роскошным, каких еще не было даже у царей. Александр был уверен, что Гефестион видит и слышит его. Костер построили в форме зиккурата в пять уступов - в пять этажей. Каждый уступ был украшен богатой резьбой. Яркие, дорогие ткани, пурпурные ковры, расшитые полотнища свешивались по сторонам. Из стен нижнего уступа высовывались золотые носы пентер - по шестьдесят с каждой стороны, и в каждой пентере стоял, преклонив колено, серебряный стрелок. По всем пяти этажам светилось золото и серебро - серебряные статуи воинов, золотые львы и быки, золотые факелы с висящими на них золотыми венками, золотые, с распростертыми крыльями орлы... На самом верху, вонзаясь в серое, пасмурное небо, стояло оружие македонское и персидское. Македонское - как знак победы, и персидское - как знак поражения... На торжество погребения съехалось в Вавилон множество народа. Посольства, дары, стада жертвенных животных... Прибыли и послы из Эллады, из всех эллинских городов. Эллины вошли к царю с венками на головах, как феоры [Феоры - члены посольства, которых государство отправляло, чтобы принеси жертвы богу или оракулу.], пришедшие к божеству. Они поклонились Александру как сыну Зевса, они называли его своим царем-богом и друг перед другом посвящали ему золотые венки... Афинские послы, в числе других молитвенно склонив головы, стояли перед ним. Вот та минута, которой столько лет ждал Александр, - Эллада признала его и почтила самыми высокими почестями, как почитала только богов! Но где же та радость, то ликование, которое должно было бушевать в его сердце? Не было радости. Не было чувства победы. Не было ничего. Дождались послов-феоров, посланных царем в Аммоний. Царь вопрошал божество: может ли он чествовать Гефестиона как бога? Феоры вернулись и сказали, что божество разрешает чествовать Гефестиона только как героя. "Хорошо, - мстительно подумал Александр, - так и будет. Но герою Гефестиону будет столько жертв, как не было и божествам!" Пошли траурные процессии. Протяжно полились скорбные погребальные напевы. К костру поднесли огонь. В кирпичном фундаменте, в камерах, были заложены легковоспламеняющиеся вещества и сухие благовонные травы. Костер вспыхнул мгновенно, густое пламя охватило его сразу со всех сторон. Взвились пурпурные ковры и расшитые ткани, золотые и серебряные изваяния начали плавиться, понемногу опускались распростертые крылья золотых орлов. Желтые, оранжевые, белые языки огня с неистовым гулом уносили в небо все, чем с такой щедростью и любовью украшал костер Александр... Александр напряженно смотрел, как исчезает в пламени вместе с костром тело Гефестиона. Гефестион ушел, теперь уже ушел совсем. Земля опустела. Когда костер догорел, Александр подошел и первым совершил возлияние герою Гефестиону. Долго еще длились праздники и жертвоприношения. Царь пригласил на погребальный пир все свое войско. Для этого пира закололи десять тысяч быков. КОНЕЦ ПУТИ В саду вавилонских царей, поднятом на высокую насыпь, круглый год что-нибудь цвело. Красные, желтые, лиловые цветы украшали темную зелень. Среди неподвижных деревьев стоял густой знойный аромат. Здесь, наверху, еще можно было дышать. Испарения болот не доносились к высоким террасам сада. Иногда пролетал идущий поверху ветер. Широкие кроны лип и серебряных тополей заслоняли от безудержно палящего солнца. Александр сидел в саду на золотом троне, в диадеме, во всей пышности своего царского сана. Его придворные - этеры, военачальники, македонские и персидские вельможи - расположились по обе стороны царя на креслах с серебряными ножками; их кресла были несколько ниже, чем царский трон. За спиной царя полукругом стояли евнухи в белых индийских одеждах, скрестив на груди руки. Так полагалось у персидских царей, и теперь так же полагалось у царя македонского. Мимо царя и его военачальников проходили недавно завербованные войска - персидские, мидийские, отряды из Карий, из Лидии, отряды с побережья... Походным строем, в полном снаряжении, воины проходили перед царем мерным шагом, стараясь показать свою отличную выправку, - царь строг, его зоркий глаз видит все, и никакая оплошность не пройдет мимо него. Царь хмуро оглядывал воинов. И тут же распределял их по фалангам. Много персов попадало в македонские фаланги. Персы принимали его приказы с низким поклоном. Македоняне терпели и молчали. Это длилось уже несколько дней. Вавилон был набит войсками. Долина вокруг Вавилона превратилась в сплошной военный лагерь. Корабли Неарха уже стояли под парусами на Евфрате. Александр готовился выступить и по суше, и по воде. Аравия велика - ему нужно много войска. И потоки военных отрядов без конца проходили один за другим под хмурым, внимательным взглядом царя. Александр устал. Но он искал усталости. Заботы, распоряжения и замыслы - огромные, неслыханные замыслы: покорить земли, лежащие по берегам Срединного моря, покорить Аравию и Африку, построить дорогу через пустыню и прорыть на всем ее протяжении колодцы, углубить русло Евфрата и сделать Вавилон морским портом. Все это не оставляло царю свободных минут, но он и боялся этих минут - сразу наваливалась тоска, от которой не было защиты. Лишь только неотложные дела отступали от него, перед глазами являлось мраморное, застывшее лицо, черные полумесяцы ресниц, плотно закрывшие угасшие глаза, неподвижное тело, из которого ушла жизнь. Это было труднее всех дел и всех забот. Это было невыносимо. Ветер замер. Неподвижный воздух навалился густым зноем. Александр не выдержал. Он вдруг поднялся, сбросил одежду и скорым шагом направился к бассейну, где, пронизанная золотыми искрами, прохладно голубела вода. Невысокие кудрявые кусты окружали бассейн, белая лестница вела прямо к воде. Свита последовала за Александром. Так полагалось у персидских царей. Так теперь полагается и у него, царя македонского. Нагревшаяся под солнцем вода не дала свежести. Александр, не вытираясь, надел хитон. Мокрые, уже отросшие волосы торчали над белым округлым лбом. Тем же скорым шагом царь поднялся по мраморным ступеням на зеленую террасу, где проходил смотр войск, - и в ужасе остановился. На его троне, в его царской одежде и с диадемой на голове неподвижно сидел какой-то чужой человек. Евнухи кричали и плакали, били себя по лицу, рвали на себе одежду, - неизвестный сел на царский трон, что предвещает ужасное несчастье, а они, евнухи, не смогли помешать этому: персидский обычай запрещал им прикасаться к трону царя. Телохранители тотчас грубо сорвали с неизвестного царское одеяние и диадему. - Кто ты? Что тебе здесь нужно? Странный человек тупо смотрел перед собой и молчал. А когда наконец его заставили заговорить, он ответил все так же тупо и ни на кого не глядя: - Я - Дионисий из Мессены. Я был обвинен. Меня привезли сюда в цепях. Теперь бог Серапис освободил меня. Он приказал мне надеть диадему и смирно сидеть здесь. Больше он ничего не мог сказать, хотя ему грозили смертью. Казалось, что он был не в полном рассудке. Его увели. Все остались в тяжелом недоумении. Александр отпустил военачальников: - Продолжим завтра. Ему стало страшно. Он снова почувствовал себя больным. Флот Неарха стоял на Евфрате готовый к отплытию. Он должен был выступить раньше, чем сухопутное войско. Снова в неизвестный путь, снова неизвестные земли, страны, народы... Новые страдания и лишения. Но кто, испугавшись их, откажется от громкой славы пройти вокруг неведомых берегов Аравии? Уже назначен и день отплытия. Царь всегда перед походом старался умилостивить богов. Нынче он приносил обильные жертвы и Зевсу, и Посейдону, и всем богам, отвращающим несчастье. А кроме того, принес жертву Счастливому успеху - так посоветовали ему жрецы. Жертвенное мясо понесли в лагерь по лохам, по сотням. В лагере начался пир - и мяса, и вина было достаточно. Вечером Александр созвал к себе друзей. Он давал прощальный пир Неарху. Было весело, оживленно. Вспоминали прошлые походы, предугадывали события похода предстоящего. Больше всего было разговоров об Аравии. - Я слышал, что арабы чтут только двух богов, - сказал Александр нетвердым голосом: он уже сильно захмелел, хотя выпил немного, - небо и Диониса. Что они чтут небо - это понятно. Небо светит нам лунною ночью, на небе находится солнце, которое не только светит нам, но и согревает землю. А что касается Диониса, то я совершил не меньшие подвиги, чем он! Друзья переглянулись - царь опять начал хвастаться. И не трогал бы он Диониса, на свою беду! - И поэтому, - продолжал Александр, - я достоин того, чтобы и меня арабы чтили как бога. Я буду у них третьим богом - и это будет вполне справедливо! - Вполне справедливо, царь, - подтвердил преданный ему Певкест, - если признать богом Диониса, то почему не признать богом сына Зевса? Персы, бывшие среди этеров царя, горячо поддержали сатрапа Персии Певкеста. Но македоняне молчали. - Так и будет, - сказал Александр, - я завоюю Аравию. Но я не буду навязывать арабам свою волю. Пусть они управляются сами, по своим законам. Так же, как инды. Но царство их уже будет моим царством! - Ты, царь, диктуешь законы арабам, как будто Аравия уже в твоих руках! - сказал Неарх, засмеявшись. - Конечно, Аравия в моих руках, - ответил Александр, - если ты, Неарх, уже направляешь туда корабли! Иди, иди, захватывай море. А я выйду на кораблях следом! Если я взял столько стран, почему же я не возьму Аравию? Было уже за полночь. Александр вдруг замолчал. - Болит голова... - тихо, словно самому себе, сказал он. - Опять болит голова... - Александр встал. - Простите, друзья, я пойду и лягу. Телохранители последовали за ним. Но в зал вошел фассалиец Мидий, один из друзей Александра. - О царь! - удивился он. - Неужели ты идешь спать? А я пришел за тобой. У меня собрались хорошие люди и столы накрыты. Я очень прошу тебя - почти нас своим присутствием, выпей с нами вина! Александр любил Мидия: этот человек, вместе с фессалийскими войсками, много помогал ему в его завоеваниях. Александру хотелось лечь, он чувствовал, что силы покидают его. Но Мидий так просил... И по лицам друзей, стоявших кругом, он видел, что им тоже очень хочется пойти к Мидию. И он согласился. Пирушка была веселой. Царь и сам развеселился, тоска словно растаяла, и голова перестала болеть. Во дворец он вернулся на рассвете. Ему было нехорошо. Все тело полыхало жаром. Он выкупался в прохладном водоеме. Нехотя поел. Но когда лег, жар снова охватил его. Начала бить лихорадка. Он уснул тяжким сном. Он снова шел в пустыне Гедросии, увязая в раскаленном песке; он снова томился смертельной жаждой, и губы у него засыхали и трескались... Проснувшись, он едва поверил себе, что лежит во дворце, в прохладной спальне, и что амфоры с водой и вином стоят на столе - много воды, много вина... Александр хотел встать, чтобы принести жертву, которую приносил ежедневно. Но голова закружилась, и он снова упал на подушки. Слуги увидели, что он болен. Попросили разрешить им позвать врачей. Александр не позволил: - Ничего. Это пройдет. Я просто устал. Отнесите меня к алтарю. Его прямо на ложе отнесли к алтарю, на котором приносили жертвы богам. Он встал, положил на алтарь мясо... С помощью слуг добрался до большого тронного зала и лег - здесь легче дышалось. Обеспокоенные этеры царя, его военачальники толпились в соседних покоях. Посылали к царю врачей - он гнал их. Он не болен. Он просто устал. Но Александр был уже тяжело болен. Он лежал неподвижно до самых сумерек, еле прикоснувшись к еде. Туман заволакивал его сознание. Снова возвращался и мучил его нестерпимым жаром кошмар пустыни. Воин подносил ему воду в шлеме; он хотел пить, язык прикипел к гортани... Но он выливал эту воду в песок. Красная, раскаленная пыль душила его. В сумерки Александр открыл глаза. Сад дышал весенней прохладой, полной запаха цветущих деревьев. Он приказал позвать военачальников. Испуганные, встревоженные, стараясь прятать свою тревогу, они собрались к его ложу. - Выслушайте мои распоряжения, - сказал царь голосом слабым, но непреклонным, - готовьте войско к походу. Сухопутные войска выступят через четыре дня. Флот, с которым пойду и я, отплывет через пять дней. Движением руки он отпустил их. Они вышли безмолвные, омраченные. - Надо врачей... - уже выйдя из зала, шепотом переговаривались они. - Как пришлешь врачей? Он гонит их. Врачи находились тут же, во дворце. На все вопросы телохранителей они отвечали, что это несомненно лихорадка, которую излечивать они не умеют. Только сильный организм может победить ее. А царь очень изнурен, у него уже нет жизненных сил... Мрачные фигуры халдеев появлялись то в садах, то в дальних покоях дворца. Появлялись и исчезали. Македоняне подозрительно следили за ними - не они ли напустили эту болезнь на царя своим колдовством? А на женской половине дворца, откуда женщине не разрешено выходить, безутешно плакала Роксана: - Искандер, Искандер! Почему ты не выслушал меня! Искандер, о Искандер, мое сердце знает, что я не увижу тебя больше, - почему же ты не позовешь меня? Как же я буду жить, если ты меня покинешь? Ты сказал, что придешь скоро... Хоть не скоро, но приди. Хоть когда-нибудь, я готова ждать. Только не уходи совсем! Кормилица и сама утирала слезы. Но все пыталась утешить ее: - Все люди болеют. И выздоравливают. Если боги пощадили его в боях, может ли он умереть от болезни? Такой молодой! Ему же всего тридцать третий год! Ночью Александр стал задыхаться. Его отнесли прямо на ложе к реке. Помогли взойти на корабль. В небе висела красная ущербная луна. Он велел переправиться на другой берег Евфрата, где густо темнели весенние сады. Там он надеялся найти прохладу, которая умерила бы жар его тела. Черная, широко струившаяся река охватила его сырым дыханием. Он видел, как зеленые, синие, красные фонари лодок и плотов, шедших по воде, отражались и дробились в волнах. Скоро пойдет и его флот, и так же отразятся в многоводном Евфрате разноцветные паруса... Неарху посчастливилось: он столько опасностей преодолел, увидел столько невиданного. А теперь и Александр сам отправится с ним по неведомым морским путям. Сад охватил его душным и влажным запахом роз и лавра, от которого сразу закружилась голова. Снова захотелось окунуться в прохладную воду. После купания стало легче. Александр лег. Сейчас уснет, усталость исчезнет, и он снова возьмется за свои дела. Но утро не принесло отдохновения. Он опять потребовал, чтобы его отнесли к водоему. Выкупался. Потом, едва удерживаясь на ногах, принес положенные жертвы. И снова лег. Усталость не проходила. Телохранители, друзья его, в растерянности дежурили у его покоев. Мидий решился и вошел к Александру. Александр улыбнулся. Казалось, он был рад ему. Но опять началась лихорадка, и беседа оборвалась. Царь приказал, чтобы военачальники явились к нему завтра на рассвете. Ему уже лучше, и завтра он сможет встать. Мидий вышел от царя с поникшей головой. Он не узнал Александра. Перед ним лежал изнуренный, с пожелтевшим лицом человек, с багровыми пятнами на щеках... В его глазах сверкали горячечные огни. - Плохо, - вздохнул он. Этеры взволновались: - Что-то надо делать! - Но что? Врачи бессильны. У них нет лекарства от лихорадки. - Может быть, перенести его в храм? Так бывало в Элладе. Больного относили под покровительство божества, и больной выздоравливал. Об этом должны знать жрецы. - Прежде чем отнести царя в храм, надо испросить у божества совета, - сказал Аристандр, - а так нельзя. - Посмотрим, как будет завтра. На другой день на рассвете военачальники вошли к Александру. Он не мог дождаться этого часа - лихорадка мучила его всю ночь. Он опять вымылся: все казалось, что он смоет водой и жар и усталость. И принес утреннюю жертву, как всегда. Но сил по-прежнему не было. Распоряжение было коротким. - Неарху и всем военачальникам, кто пойдет с флотом, быть готовыми к отплытию через три дня... К тому времени я встану, - добавил он. Неарх хриплым от слез голосом ответил, что через три дня его флот будет готовым к отплытию и с поднятыми парусами будет ждать царя. Многие вышли со слезами и рыданиями. Все уже видели, что жизнь покидает Александра. - Говорят, что его отравили!.. - сдавленным голосом прохрипел Неарх. - Ему дали яд! Все молчали. Они тоже слышали эти разговоры. - Но кто?.. - Ему дали яд с вином. Виночерпий Иолай, сын Антипатра, вполне мог это сделать. Да, эта догадка имела основание. Антипатр мог встревожиться - почему царь вызывает его к себе? Может быть, так же поступит, как с Парменионом? И может быть, не напрасно Олимпиада твердила все время, что он хочет захватить Македонию? Но откуда у Иолая взялся этот медленно действующий яд? Ответ простой. Только что из Македонии приехал старший сын Антипатра - Кассандр. Разве не мог Антипатр прислать с ним той самой ядовитой воды, которую хранят только в лошадином копыте, потому что никакая посуда ее не выдерживает? Черные слухи проникли в войска. Тревога и страх становились все напряженней. В эту ночь этеры Александра решили отправиться в храм бога Сераписа, чтобы узнать: не лучше ли принести больного царя под его защиту? Пошли Пифан, Аттол, Демофонт и Певкест. У порога храма их догнали Клеомен, Менид и Селевк. Они все легли спать в храме, чтобы получить прорицания. Под утро, когда луна скатилась с неба, в храме раздался голос: - Не надо приносить Александра. Ему будет лучше там, где он есть. Этеры вернулись. Они надеялись, что уже наступило облегчение. Военачальники не уходили из дворца - ждали, что сбудется изречение бога. Ему будет лучше здесь... Но ему не лучше! Опять мылся, опять приносил жертвы. А болезнь съедает его еще сильнее! - Царь зовет вас! Снова они стояли у ложа Александра. Он глядел на них запавшими глазами. - Так смотрите же, чтобы все было готово к отплытию! И еще раз они заверили его, что все будет готово. На ночь он опять захотел вымыться - он страдал от липкого пота, который выступал на теле. После купания стало еще хуже. Врачи старались унять лихорадку. Она мучила и томила его, не давая отдыха. Утром Александр приказал поставить его постель у водоема. Ему было плохо, но он все еще не понимал, что умирает. Мысли только об одном - как он взойдет на корабль и как они с Неархом отправятся открывать и завоевывать новую землю - Аравию. - Позовите военачальников. Военачальники пришли. - Так не забудьте - завтра отплываем. Чтобы все было готово! - У нас все готово к отплытию, царь! Наступил еще день. Александр недоумевал - болезнь не оставляет его. Он еле смог совершить жертвоприношение. Он приказал, чтобы стратеги не уходили из дворца, чтобы они ждали его в соседних покоях. И чтобы военачальники всех сухопутных войск ждали его во дворце. Приказ был выполнен, военачальники немедленно собрались к царю. Но когда самые близкие друзья вошли к Александру, он беспомощно глядел на них и ничего не смог сказать - у него пропал голос. Тревога давно нарастала в лагере. Теперь она уже зашумела. Не видя царя столько дней и не слыша его, воины поднялись всей массой и окружили дворец: откуда-то появилась весть, что царь уже умер, а военачальники скрывают это. Македоняне, прошедшие с Александром все походы и битвы, подступали к дверям с криками, требуя впустить их к царю. Их впустили. Они чередой проходили мимо его ложа, громко прощались с ним, плакали, призывали богов и умоляли спасти их царя, их полководца!.. Александр видел и слышал их, но не мог им ответить, не мог проститься с ними. Он только приподнимал голову, он пожимал их руки слабеющей рукой, он прощался глазами, пока они не угасли... - Кому же ты оставляешь царство? - видя, что Александр уходит, в смятении спросили друзья. - Наилучшему... - прошептал Александр. И добавил совсем еле слышно: - Вижу, что будет великое состязание над моей могилой... С этими словами дыхание оставило его. ...Солнце склонялось к закату. В жарких сумерках поздней весны дышали терпким ароматом затихшие сады Вавилона. На Евфрате, готовый к далеким плаваниям, стоял македонский флот, безнадежно опустив паруса. Подходил к концу месяц даисий триста двадцать третьего года до нашей эры, десятый месяц по македонскому исчислению лет. Тело царя еще лежало на смертном ложе, а огромная империя его, добытая мечом, уже разваливалась и рушилась вместе с его мечтой о мировом господстве. Если бы и не умер сейчас Александр, он бы увидел крушение своих замыслов при жизни, потому что народы, подчинившись насилию, никогда не смиряются со своим порабощением. 1