Эпикрат. - Откуда?
     - С острова Евбеи. Вот это серебро  и помогло мне остановить Еврибиада.
Иначе Евбея была бы уже разграблена и порабощена.
     - Они подкупили тебя, Фемистокл!
     - Да  что ты, Эпикрат! Зачем нужно было подкупать меня, если я и сам не
хотел уводить корабли? Просто этим серебром они спасли свою Евбею. Я  только
подал им эту мысль!
     Эпикрат покачал головой:
     - По острию  меча ты ходишь, Фемистокл. Смотри, как  бы все твои благие
замыслы не обратились против тебя, против твоего доброго имени!
     - А как это может случиться? - удивился Фемистокл.
     - Скажут, что половину серебра отдал, а половину оставил себе.
     Но Фемистокл на это только махнул рукой:
     В тот же день, к вечеру,  Еврибиад снова  вывел  в море эллинский флот.
Эллинские  триеры  налетели на киликийские корабли, стоявшие в отдалении,  и
разбили их, а как только наступила ночь, опять укрылись у Артемисия.
     А на рассвете к Артемисию тронулись персидские корабли.
     Эллины  ждали. Они  предвидели, что  персы  на этот раз, взбешенные  их
дерзостью, будут упорны и беспощадны.
     Персы построились полумесяцем и начали зажимать их в кольцо, все теснее
сближая свои корабли.
     И  еще  раз  взревела  труба  на  корабле Еврибиада. И  еще раз  эллины
бросились на вражеский флот.  Они не ошиблись, битва была беспощадной. Персы
решили во что бы то ни стало уничтожить  эллинские корабли. А у эллинов  был
только один выход - во что бы то ни стало устоять перед разъяренным врагом.
     Много в этой битве погибло  и людей,  и кораблей. Корабельные обломки и
тела погибших загромоздили  воды  у берегов  Евбеи.  И опять,  не  добившись
победы, персы отошли к Афету.
     Эллины  подобрали  своих  убитых,  чтобы  похоронить.  И  тут  Еврибиад
объявил, что боевых сил у них больше нет.
     -  Мы больше не можем  сражаться.  У  нас много  людей  погибло.  Почти
половина кораблей повреждена...
     Военачальники  подавленно   молчали.  Фемистокл  хотел  было  возразить
Еврибиаду, но в это время раздался голос дозорного:
     - Идет триаконтера!
     Триаконтеру, которая шла  к Артемисию, узнали  сразу.  Это был афинский
корабль, оставленный Леониду для связи.
     Триаконтера подошла  к берегу.  С корабля  сошел Аброних, сын  Лисикла,
который  был  связным  у  Леонида. По его  лицу  все увидели,  что он принес
недобрые  вести; казалось,  что  у  него нет сил сказать то,  что он  должен
сказать.
     - Аброних!  -  не  выдержав,  крикнул  Еврибиад.  - Ты  от Леонида! Что
требует от нас Леонид?
     - Леонид ничего  не требует, он убит в Фермопилах, - ответил Аброних, -
и все войско наше убито. В живых остался только я один, чтобы возвестить вам
об этом.
     Еврибиад пошатнулся, будто от удара копья. Но тут же овладел собой.
     - На корабли, -  приказал он. -  Уходим во внутренние воды.  Мы сделали
что могли. Больше мы здесь ничего не можем сделать.
     - А  я знаю, что еще можно  сделать, - сказал Фемистокл, - надо убедить
ионийцев и карийцев, которые сражаются против нас,  покинуть персов. И тогда
войско Ксеркса сильно уменьшится, и мы без труда их одолеем!
     - А как ты сможешь это сделать, Фемистокл? - спросил Еврибиад.
     - Я знаю как, - ответил Фемистокл, - у меня есть для этого средство!
     Еврибиад пожал плечами:
     - В Афинах говорят, что  ты хитроумен, как Одиссей. Если  у  тебя  есть
такое средство, употреби его.
     На другой же день, на рассвете,  эллинские корабли пошли от Артемисия к
берегам Эллады.
     Фемистокл  принялся  выполнять  то,  что  задумал.  Он  взял  несколько
быстроходных афинских кораблей.
     - Мы пойдем сейчас по всем бухтам,  где есть  пресная вода, - сказал он
морякам, - ионийцы и  карийцы  обязательно зайдут в эти бухты.  Вот мы там и
оставим надписи, напишем все, что не имеем возможности передать устно.
     Так и сделали. Корабли Фемистокла прошли по всем пресноводным бухтам, и
везде  на прибрежных  скалах  и  больших  прибрежных камнях афинские  моряки
вырезали надписи. Фемистокл эти надписи составил заранее.
     "Ионийцы!  Вы  поступаете  несправедливо,  помогая варварам  поработить
Элладу. Переходите скорей на нашу  сторону! Если  же это невозможно,  то, по
крайней  мере,  хоть  сами  не  сражайтесь  против  нас  и упросите карийцев
поступить так же. А если не можете сделать ни то, ни другое, если вы скованы
слишком тяжелой цепью принуждения и  не можете ее сбросить, то сражайтесь не
как герои, а как трусы,  когда дело  дойдет до  битвы с  нами. Не  забывайте
никогда, что вы с нами одного племени!"
     - Не думаю,  чтобы ионийцев тронули наши увещевания, - сказал Эпикрат с
грустным сомнением. - Они не посмеют ослушаться Ксеркса.
     - Может быть, и так, - ответил Фемистокл. - Пусть ионийцы не перейдут к
нам,  но Ксеркс, увидев  наши надписи, перестанет доверять ионийцам. И тогда
он сам боясь измены, не допустит их к битве с нами.
     - Да, пожалуй, ты прав, Фемистокл, - согласился Эпикрат. - Однако тише,
только не вздумай хвастаться этим!
     Фемистокл, усмехнувшись, пожал плечами:
     - Но если  никто не будет  хвалить меня, то волей-неволей  придется это
делать самому!

        ПЕРСЫ В ЭЛЛАДЕ

     Ксеркс прошел Фермопилы, завалив проход грудами мертвых тел.
     - Безумцы! - презрительно говорил Ксеркс. - Они возмечтали одолеть мощь
персидского царя!
     Вскоре после сражения у горячих  ключей к царю  явились  перебежчики из
Аркадии. Они пришли проситься на службу к персам. С тех пор как Ксеркс запер
Босфор  и  Геллеспонт  и  не  пропускал  идущие в Элладу корабли  с  хлебом,
аркадяне  в своей  гористой  стране умирали с голоду. Измученные  и суровые,
они, склонив голову, стояли перед царем в своих грубых рыжих плащах.
     Ксеркс смотрел на них, прищурив  глаза. Видно, плохи, совсем плохи дела
в Элладе!
     Царь  не  разговаривал  с  аркадянами.  Вместо  него  с  ними  один  из
царедворцев.
     Что же теперь делают эллины? - спросил перс.
     -  В Элладе сейчас идут олимпийские празднества, - отвечали аркадяне, -
эллины  смотрят  гимнастические   и  гиппические   состязания   [<i>Гиппические
состязания - конные состязания.</i>]. Это всенародный праздник.
     - Какую же награду получает победивший?
     - Победивший получает венок из оливковых ветвей.
     Знатный перс Тигран, сын Артабана, недоуменно пожал плечами.
     - Только оливковый венок? И никаких денег? - и обернувшись к полководцу
Мардонию, сказал  с упреком: - Увы,  Мардоний! Против  кого  ты ведешь нас в
бой? Ведь эти люди состязаются не ради денег, а ради доблести! Что же это за
народ?
     Царь метнул на него недовольный  взгляд. Трус! Он уже заранее испугался
их!
     ...Войска Ксеркса  шли  в  Элладу  по  узкой  полоске  Дорийской земли,
направляясь к Фокиде. Проводниками были фессалийцы, давние враги фокийцев.
     "Эллины  всеми  силами  помогают  мне  захватывать их  страну, -  думал
Ксеркс, покачиваясь на ухабах в своей роскошной колеснице, - они предают  ее
мне по частям!"
     Дорийскую землю  не разоряли,  это были союзники  Фессалии,  а Фессалия
помогала персам. Зато впереди лежала беззащитная Фокида, и  персидские воины
уже прикидывали, сколько добра они там награбят.
     Но ожидания их были обмануты:  селения  и города фокийские встретили их
безмолвием. Фокийцы  успели  бежать и  унести  свое имущество.  Они ушли  на
хребет   Парнаса,  на  вершину  одинокой  горы,   куда  персам  дороги  были
неизвестны.
     Персы  в ярости  разрушали и жгли  все, что  могли сжечь  и  разрушить.
Багровый дым  пожарищ  стоял над  Фокидой. Персидские полчища  шли по берегу
реки  Кефиса,  и  там,  где  они  проходили, огромными  кострами  вспыхивали
фокийские села,  святилища,  города -  Дримос, Харадра,  Эрохос... Святилище
Аполлона в Абах, полное сокровищ и приношений, разграбили, а храм сожгли.
     Наконец войско  привалило  к фокийскому городу  Панопею,  стоявшему  на
развилке  двух  дорог. Одна дорога  вела в Беотию, другая - в Патры,  что на
Пелопоннесе, и оттуда - на Истм. Ксерксу уже было известно, что главные силы
эллинов  идут  к Истму,  поэтому он  тотчас  разделил  свое  войско  и почти
половину направил в  Патры  с  приказом занять  Истм,  пока  туда не  пришли
эллинские войска.
     -  Вишь, как  зашагали!  - переговаривались  оставшиеся здесь  воины, с
завистью глядя  вслед уходившим.  -  Дорога-то  на Патры - через Дельфийское
святилище. А уж  там сокровищ - всего и  не унести! Один лидийский царь Крез
туда золото таскал без счета!
     - Да, там есть что положить в суму!
     -  Разграбят Дельфы! - вздыхали и  царедворцы,  тайно сожалея, что  это
произойдет без их участия. - Все разграбят!
     -  Не разграбят,  -  сказал Ксеркс,  услышав, как  они сокрушаются, - я
запретил. В Дельфах - мои союзники.
     -  Но, царь, как  же  оправдаются дельфрийцы  перед Элладой? Если  наши
войска все кругом разграбят и сожгут, а Дельфы  не тронут, так эллины  сразу
поймут, что тут сидят твои союзники!
     Царь небрежно махнул рукой.
     - Не мне заботиться об этом.  Жрецы найдут способ оправдаться. Сотворят
какое-нибудь чудо - им стоит только попросить своего бога!
     Дельфийцы,  видя,  как  дым пожарищ  с каждым  днем  приближается к  их
скалистому городу, в ужасе собрались возле святилища.
     - Надо вопросить  божество,  что  нам  делать.  Спасать  ли  сокровища?
Спасаться ли самим?
     Жрецы исполнили их просьбу, вопросили божество. Ответ был суровым:
     "Божество запрещает трогать храмовые сокровища. Бог сам сумеет защитить
свое достояние".
     Дельфийцы,  услышав  такой  ответ, покинули город  и бежали на  вершину
Парнаса. Божество обещало защитить  свои сокровища, но их жизни оно защищать
не обещало!  В Дельфах  остались  только прорицатель и служители  храма. Они
спокойно ждали персов, которым преданно помогали своими пророчествами.
     Ксеркс тем временем двинулся в Беотию, держа путь в самое сердце Эллады
- в Афины.
     В  Афинах  еще с ночи завыли собаки, чуя  надвигающуюся  беду. Народ  в
тревоге и смятении толпился на улицах. От беотийских границ, погоняя лошадей
и быков, запряженных в тяжело нагруженные повозки, спешили поселяне, надеясь
укрыть  свои семьи и свое имущество  в стенах города.  Иногда  ветер доносил
запах гари, и это особенно пугало и угнетало всполошенных людей.
     Архиппа  металась  по  дому. То  принималась собирать  в узлы  одежду и
постели, приказывала рабыням укладывать в корзину наиболее ценную посуду, то
вдруг  садилась, опустив  руки, - ей казалось, что уже все  погибло, что все
равно не спастись, персы уже близко... Куда бежать? Где укрыться от них?
     Дети не отходили от нее; самый маленький  сынок не выпускал  из рук  ее
хитона, - как схватился за ее подол, так и ходил за ней повсюду.
     Архиппа послала  раба  узнать, что делается в Афинах  и что там говорят
люди. Раб не вернулся. Бежал? Или его взяли в ополчение?
     - Фаинида, - попросила Архиппа  старую кормилицу, - выйди,  узнай,  что
там в городе.
     Фаинида, сухонькая и  проворная, быстро вышла на улицу  и так же быстро
вернулась.
     - Ох, беда, беда! Богиня покинула город!
     У Архиппы опустились руки.
     - Как! Что ты говоришь, Фаинида?!
     - Да! Жрица богини вышла из Акрополя. Идет  по  городу, а в руках у нее
лепешка...
     - Какая лепешка?
     - Ну, та лепешка, которую мы приносим в храм Афины, священной змее...
     - А где же змея?
     - Так вот, жрица и говорит: "Граждане афинские, вот  медовая лепешка не
съедена, ее некому есть, священная змея ушла из  храма. Храм пуст. Змея ушла
за богиней, а след ее ведет к морю. Богиня покинула... нас!.."
     Фаинида заплакала.
     - Ты сама видела жрицу?
     - Я-то не видела, но все соседи видели!
     Архиппу  охватила  нервная дрожь.  Если Афина  покинула свой город, то,
видно, и афинянам  придется уходить. Богиня не может  защищать их. Теперь  и
она, потерявшая свою землю, сама беспомощна и беззащитна, как любая афинская
женщина...
     -  Что  же делать? Что же  нам делать? О  Фемистокл, хоть бы  ты скорей
вернулся!
     - А я уже вернулся,  Архиппа! - Веселый голос Фемистокла  сразу услышал
весь дом. - А почему ты не стоишь на дороге и не встречаешь меня, Архиппа?-
     Дети  хором закричали  от радости.  Сыновья и дочери, бросив все  дела,
сбежались к  отцу.  Малютка  Никомеда изо  всех  сил  дергала  его  за руку,
требовала,  чтобы он посадил  ее  к себе  на плечо. Самый  маленький  сынок,
только что  научившийся ходить, приковылял к  нему и  ухватился за его плащ.
Архиппа не выдержала, слезы хлынули ливнем.
     - Фемистокл! О Фемистокл!..
     А больше ничего не могла сказать.
     На другой же день Фемистокла услышали все Афины.
     - Граждане афинские, уходите на корабли! Мы не в силах  защитить город,
спасайтесь сами и спасайте свои семьи. Идите на корабли!
     По городу бежали глашатаи, посланные архонтами.
     - Граждане афинские, спасайте себя и свои семьи! - кричали они. - Идите
на корабли! Спасайте себя и свои семьи!
     В городе началось смятение. Афиняне  не  верили  своим  ушам.  Покинуть
Афины, оставить родную землю, идти на корабли? Зачем?
     Фемистокл выступал и на Пниксе, и на агоре, рыночной площади.
     - Вспомните, что сказал Дельфийский оракул! - убеждал он афинян со всей
страстью своего красноречия. - Вспомните:

     Гнев Олимпийца смягчить не в силах Афина Паллада,
     Как ни склоняй она Зевса - мольбами иль хитрым советом,
     Все ж изреку тебе вновь адамантовой крепости слово:
     Лишь деревянные стены дает Зевс Тритогенее
     Несокрушимо стоять во спасенье тебе и потомкам.
     [<i>Геродот, книга седьмая.</i>]

     Корабли - это и  есть те деревянные стены, которые будут несокрушимы  и
защитят нас от врага!
     Афиняне,  потрясенные  тем, что  им  придется  оставить свою родину, не
знали, на что решиться.
     Но  случилось так, что, в то время как Фемистокл выступал с этой речью,
на  Акрополе,  поднявшись со  стороны  Керамик,  появился молодой Кимон, сын
Мильтиада,   героя  Марафонской  битвы.  Он   шел,   окруженный  товарищами.
Прекрасное лицо его сияло. В руках он нес конские удила.
     Все Собрание на Пниксе обернулось к  нему.  Отсюда,  с высоты, Акрополь
хорошо виден, и афиняне увидели, как Кимон подошел к храму Афины и положил у
порога эти удила - он посвящал их богине. Потом вошел в храм и вышел  оттуда
с одним из щитов, висевших на стене в храме, помолился богине и, спустившись
с Акрополя,  пошел к морю. Товарищи следовали за  ним. Афиняне поняли: Кимон
подтверждал  слова Фемистокла - не  конное войско  спасет Афины, а спасут их
корабли.
     Зловещий  дым  пожарищ приближался  к Афинам, уже было  видно и  пламя.
Горели селения на афинской земле. По городу снова побежали глашатаи:
     -  Спасайте свои семьи!  Спасайте как  можете!  Спешите на  корабли! На
корабли! На корабли!
     В городе начались крики, плач. Толпы женщин с детьми, немощные старики,
рабы со всяким скарбом  своих господ бежали по  улицам.  Грохотали  груженые
повозки.
     Над  Афинами печально тянулись волокна  дыма. Афиняне жгли все, что  не
могли взять с собой. Несмотря на то что стоял яркий, сияющий день, казалось,
что все вокруг померкло.  Печально  глядели горы, оливковые сады  на склонах
затихли,  словно  в предчувствии беды... Невиданное,  ни с чем  не сравнимое
зрелище - весь город уходил  на корабли. Многие  не могли сдержать  рыдания.
Мужественные в бою, теперь они плакали, как женщины, оставляя врагу Афины. С
мечами  и копьями в руках,  они шли, не  оглядываясь, потому что  нестерпимо
было видеть, как пустеют после них покинутые улицы и жилища. Поднимали глаза
к  Акрополю,  чтобы  унести  в  памяти  колонны  высоких  храмов, украшенных
цветными  фризами и статуями,  которые  с упреком  смотрели  с холма, словно
умоляя не покидать их на поругание.
     Афиняне  шли  к  морю,  шли  тесно,   будто  текла  человеческая  река,
спускались с высоких горных улиц, со  склонов холмов. По всему городу ревели
коровы, пригнанные  поселянами. Лаяли и  выли  собаки, они бежали за  своими
хозяевами.  Хозяева  не могли взять их с  собой,  но они  все-таки  бежали с
жалобным воем, понимая, что их покидают...
     Фемистокл провожал в гавань свою семью.
     - Куда же мы теперь, Фемистокл? - спросила Архиппа.
     - В Трезену. Трезенцы примут вас.
     - Вот мы и разорили свое гнездо, Фемистокл! - пожаловалась Архиппа.
     Фемистокл вздохнул,  он  и сам с тоской  только что подумал об этом. Он
подозвал верного раба, перса Сикинна, который много лет жил в его доме и был
учителем его детей:
     - Сикинн, ты поедешь с ними в Трезену...
     -  Нет, нет!  -  закричала  Архиппа.  - Ты, Сикинн,  пойдешь  со  своим
господином. Ты будешь охранять его в бою!
     Увидев, что лицо Архиппы непреклонно, Фемистокл согласился.
     - Но сможешь ли ты Сикинн, воевать с персами? Ты ведь и сам перс.
     - Но разве не персы бросили меня, раненного, на поле битвы, когда еще в
ту  войну мы пришли  сюда с нашим царем Дарием? Они бежали,  оставив меня на
поругание врагу. Ты  меня взял к себе, ты меня  вылечил,  ты всегда был  мне
добрым господином. Я умру за тебя по первому твоему слову!
     - Не будем говорить о смерти. Нам не умирать надо, а побеждать!
     На  это  Фемистоклу  никто   не  ответил.  Побеждать!  Как  поверить  в
невозможное? Да и верил ли он сам в это?
     Фемистокл молчал.  Нестерпимая тоска  давила  сердце. Он поднял глаза к
Акрополю, мысленно  прощаясь с афинской святыней. Там, за высокими колоннами
храма, стоит статуя их богини, одинокая, оставленная...
     - Поезжайте, я догоню вас, - сказал он Архиппе.
     Он свернул  в сторону, поднялся на Акрополь. Хотелось еще - в последний
раз! - окинуть  взглядом  с высоты холма свою  родную землю, проститься. Кто
знает, придется ли ему вернуться сюда!
     Он вошел в храм. Богиня Афина сурово глядела куда-то поверх его головы.
     - Клянусь Зевсом! - вдруг прошептал Фемистокл. - А где же эгида богини?
     Золотая эгида, украшавшая грудь богини, исчезла.
     "Спрятали жрецы! - решил Фемистокл. - Спрятали для персов!"
     Он вошел  в  маленькую  комнату позади святилища. Там было  сложено все
имущество  храма  -   треножники,  светильники,  старые  расшитые  покрывала
богини... Фемистокл внимательно осмотрел помещение и не нашел эгиды.
     "Значит, унесли с собой..."
     В самом углу  он  заметил ларец. Фемистокл открыл  его и  отшатнулся  в
изумлении: ларец был полон золота.
     - Так вот что они оставили персам в подарок! - пробормотал Фемистокл. -
Я так и знал... Но нет, не персам пойдет это афинское золото, а пойдет оно в
уплату нашему афинскому войску!
     Он спрятал ларец под плащом и вышел из храма.
     Город  затихал, умирал.  Только  старики, которые были  уже  не в силах
держать меч в руках, стояли на холме Акрополя и глядели вслед уходящим. Одни
могли бы  тоже уйти в Трезену,  но не  ушли вовремя.  Другие никуда не могли
уйти,  потому  что были  немощны.  Теперь  они все  надеялись и верили,  что
деревянные  стены, о которых  говорил оракул,  - именно стены Акрополя, хотя
они были всего-навсего колючим плетнем.  Старики  стояли тихие, как дети,  и
беспомощно плакали, видя разорение своей древней и славной отчизны.
     А в гавани один  за другим  от берегов Аттики  отходили корабли.  Семьи
афинян  переправлялись на Саламин. За одним из кораблей  в пролив  бросилась
собака - ее хозяин плыл  на  этом корабле. Она  из  последних сил спешила за
триерой.  Никто  не  думал,  что она сможет  доплыть до  острова. Но  собака
доплыла, вылезла на берег и, не успев увидеть хозяина, упала мертвой.
     Корабли увозили семьи  афинян  и в  Трезену, прибрежный город Арголиды.
Этот город был  когда-то населен ионийцами  и  поэтому был  связан с Афинами
узами тесной дружбы.

        ВОЕННАЯ ХИТРОСТЬ ФЕМИСТОКЛА

     Еврибиад, бледный, озабоченный, обратился к военачальникам:
     - Ксеркс собирает свой флот у Фалер. Надо  готовиться  к морской битве.
Где мы, дадим эту битву? Кто желает - сообщите свое мнение.
     Фемистокл,  уже  заранее продумавший, как и где  надо дать морской бой,
предложил без колебаний:
     - Морской бой надо дать здесь, у берегов Аттики, в Саламинском проливе.
     И сразу начался спор. Громче и решительнее  всех выступали пелопоннесцы
и коринфяне, заботясь о своих городах.
     - Аттика уже оставлена - зачем же нам защищать ее?
     - Надо спешить к Истму и там дать бой!  Надо защищать Пелопоннес,  пока
еще он принадлежит нам!
     - Если  мы  проиграем  битву  здесь,  у Саламина, то  будем  заперты на
острове!
     - Да! И без всякой надежды на спасение. А с Истма мы еще можем спастись
- уйдем в свои города и укрепимся там!
     Фемистокл, слушая это, не знал, выдержит ли его сердце. Все отступились
от  афинской  земли.  Отступились  от  святилища  всей  Эллады  -  афинского
Акрополя.  Афинские  корабли  должны уйти к  Истму  и  защищать  Пелопоннес,
покинув Аттику на произвол врага!
     Фемистокл был в отчаянии.
     - Но если мы  уведем корабли  от  Саламина,  то  погибнут все  афинские
семьи, которые укрылись на острове! Неужели вы пойдете и на это?
     В  Собрание,  расталкивая  военачальников, ворвался  какой-то  человек,
бледный, растерянный, в одном хитоне.
     -  Персы уже  в  Афинах,  - крикнул  он  охрипшим голосом.  - Они  жгут
Акрополь!
     Военачальники вскочили со своих мест. Каждый кричал свое:
     - Боги отступились от нас!
     - К Истму! Скорей к Истму!
     Некоторые  из пелопоннесцев  не стали  ждать, пока  вынесут  решение, и
бросились к своим кораблям, спеша поднять якоря.
     Фемистокл еще пытался убедить союзников:
     -  Поймите, что, защищая Аттику,  мы защитим и всю Элладу! Ведь  только
здесь, у Саламина, в узких  проливах, мы можем  выиграть битву! Мы знаем наш
пролив,  и  подводные  камни, и отмели, персы же  их не знают. А  у Истма, в
открытом море, персы наверняка разобьют нас!
     Но его уже никто не слушал. И сам Еврибиад отвернулся от него.
     - Решено, - сказал Еврибиад, - дадим битву у Истма.
     Многие корабли готовы были отплыть. И лишь наступившая ночь удержала их
у Саламина.
     С  гневным  сердцем и  поникшей  головой  Фемистокл  вернулся  на  свой
корабль.  Его красноречие  не  победило  страха военачальников, его разумные
доводы не дошли до их разума.  Каждый стремится защитить именно свой . город
- и разве не по этой самой причине нынче гибнет Эллада?
     Воины-афиняне следили  за  Фемистоклом  тревожными  глазами,  когда  он
тяжелым шагом проходил мимо них.  Афинский  философ Мнесифил, который был на
корабле Фемистокла, обратился к нему:
     - Друг мой Фемистокл, скажи, какое решение принято на Совете?
     - Дать бой у Истма, - хмуро ответил Фемистокл.
     Мнесифил задумался.
     -  Если флот покинет Саламин, - сказал он, - то тебе, Фемистокл, больше
не  придется сражаться  за родину. Ведь сейчас каждый военачальник  бросится
защищать  свой родной город.  И тогда  никто на свете не сможет уже помешать
эллинскому  флоту  рассеяться.  Эллада  погибнет  от  собственной  глупости.
Поэтому,  если есть хоть  какая-нибудь возможность,  иди, попытайся отменить
это  решение  и  убеди Еврибиада  остаться здесь.  Эллины  должны  держаться
вместе!
     Фемистокл поднял голову:
     - Флот рассеется? Флот рассеется... Мнесифил, это так и  будет - каждый
за  себя.  И тогда нам  уже никакой надежды на  спасение...  Именно это я  и
должен был сказать на Совете!
     Фемистокл тотчас поднялся, чтобы идти к Еврибиаду.
     Еврибиад удивился, увидев Фемистокла.
     - Зачем ты здесь, Фемистокл?
     - Я хочу обсудить с тобой одно общее дело, Еврибиад.
     - Что ты хочешь мне сообщить?
     - Я хочу убедить тебя остаться у Саламина.
     - Ты  опять?  -  закричал Еврибиад и,  схватив палку, которой  он,  как
полководец, наказывал нерадивых воинов, замахнулся на Фемистокла.
     Фемистокл не уклонился от удара.
     - Бей, - сказал он, - бей, но выслушай.
     Еврибиад  с   изумлением   посмотрел   на  него.  Кротость   Фемистокла
обезоружила его. Он отбросил палку.
     - Садись.
     Фемистокл сел. Еврибиад сел рядом. И здесь, в тиши корабля, когда слова
идут от сердца к сердцу, Фемистокл повторил  Еврибиаду слова Мнесифила, что,
если  он  позволит  военачальникам  увести  корабли  от  Саламина,  флот  их
рассеется, а потеряв флот, они все останутся перед врагом беззащитными...
     - Прошу тебя, Еврибиад, собери еще раз военачальников и отмени принятое
решение, которое погубит нас всех!
     Страстная речь  Фемистокла  убедила Еврибиада. Утром, лишь  засветилась
заря, он снова созвал Совет.
     Фемистокл выступил  сразу, не дожидаясь, пока  Еврибиад объявит, почему
созван Совет.
     - Союзники! Не решайте так опрометчиво судьбу Эллады! Вдумайтесь...
     - Фемистокл! - грубо прервал  его коринфянин Адимант.  - На состязаниях
бьют палками тех, кто выбегает раньше, чем подадут знак!
     -  А  тот,  кто  останется  позади,  не  получает венка! - живо ответил
Фемистокл.
     И обратился к Еврибиаду. Но, чтобы не оскорбить союзников, здесь он уже
приводил иные доводы.
     - Еврибиад! В твоих руках ныне спасение Эллады! Послушайся моего совета
и дай здесь,  у Саламина, морскую битву, а не следуй за теми, кто предлагает
отплыть  отсюда  к Истму.  Как  я  уже говорил, у Истма придется сражаться с
персами в открытом море,  а  это нам весьма невыгодно, так как наши  корабли
числом  уступают  врагу.  А  если мы будем  сражаться в узком проливе против
большого флота, то, по всей вероятности, одержим  решительную  победу.  Ведь
сражаться в проливе выгоднее  нам, а  в открытом море  - противнику. Если мы
победим  на море, то  варвары не придут  к вам на Истм.  Они не  проникнут и
дальше в Аттику, но обратятся в бегство. И  этим  мы  спасем  Элладу. Ведь и
оракул  нам  обещал  "врагов одоленье"  при Саламине. Когда  люди  принимают
разумные решения, то  обычно все им удается. Если же их решения безрассудны,
то и божество обыкновенно не помогает человеческим начинаниям!
     Адимант то  бледнел, то краснел от  гнева.  Истм - это  Коринф. Значит,
надо  защищать Аттику и покинуть Коринф?  Он  несколько раз пытался перебить
Фемистокла, но Еврибиад не позволял ему этого.
     Однако как только Фемистокл умолк, Адимант сказал с прежней грубостью:
     - Тому, кто не имеет  родины, следовало бы молчать. Еврибиад не  должен
предоставлять право голоса человеку, лишенному  отечества.  Ведь  прежде чем
вносить предложения, Фемистокл должен указать, какой город он представляет!
     Тут и Фемистокл утратил  свою сдержанность. Упрекать  его  за  то,  что
Афины во власти врага, - какую же низкую надо иметь душу.
     Он  резко  обернулся  к Адиманту и коринфянам,  которые стояли  за  его
спиной, и ответил, уже не выбирая выражений и не боясь оскорблений:
     -  Мой  город  - Афины. А город  Афины и аттическая земля  больше,  чем
Коринф. Мой город снарядил двести  кораблей, вот они стоят у Саламина.  И ни
один из эллинских городов не сможет отразить нападения афинян!
     С этими словами он, огорченный и разгневанный, отошел от них и поднялся
на палубу  своего корабля. И уже отсюда, с высоты палубы, он снова обратился
к Еврибиаду, и в голосе его звучала нескрываемая угроза.
     - Если ты Еврибиад,  останешься у  Саламина и покажешь себя  доблестным
мужем  -  прекрасно! Если нет  - погубишь Элладу.  Ведь в этой войне главная
наша опора -  флот.  Поэтому послушай меня! Если же ты этого не сделаешь, то
мы, афиняне, немедленно  с женами и детьми отправимся  в  италийский  Сирис.
Город этот уже с  давних  времен наш, и по изречениям оракула мы  должны там
поселиться.  А  вы, лишившись таких союзников, как  мы,  еще  вспомните  мои
слова!
     Еврибиад внимательно посмотрел  на  Фемистокла  из-под  своих  нависших
бровей.  Он  понял,  что  это  не  простая угроза. Фемистокл -  военачальник
афинских кораблей, и он сделает так, как говорит.
     - Что он грозит  там со своим флотом? - закричал Адимант. - Коринф тоже
снарядил сорок кораблей!
     - Сорок, а не двести, - сдержанно заметил Еврибиад.
     - Но я тоже, клянусь Зевсом, могу увести свои корабли!
     - Всего лишь сорок, а не двести, - так же сухо отозвался Еврибиад.
     -  Смотрите, смотрите! - послышались отовсюду голоса. - Сова прилетела!
Сова!
     Над кораблем  Фемистокла появилась сова. Она подлетела с правой стороны
и села на верхушку мачты.
     - Знамение! - заговорили кругом. - Афина [<i>Сова  - птица  богини Афины.</i>]
обещает победу!
     Еврибиад со  страхом смотрел на сову,  которая сидела  на мачте, широко
раскрыв желтые невидящие глаза. Птица Афины...
     - Фемистокл  прав, - сказал Еврибиад, - мы остаемся здесь.  Битва будет
при Саламине.

     Прошло  несколько  дней.  Было  туманное  утро.  Малиновое  солнце  еле
просвечивало  сквозь  густую белую  дымку.  А когда туман  рассеялся, эллины
увидели, что персидский флот уже стоит у Фалер.
     Вскоре к  морю,  к Фалерской  гавани, подошли  и  сухопутные персидские
войска  и  на глазах  у эллинов  заняли  весь берег.  Было  видно,  как они,
разделившись на отряды, ставят палатки, носят воду, зажигают костры...
     И еще эллины увидели, как персы поднялись на гору Эгалесс. Они принесли
и поставили на выступе  скалистого кряжа царский трон под золотым балдахином
- оттуда был виден почти весь Саламинский пролив и царь Ксеркс мог наблюдать
движение эллинских кораблей.
     Неодолимый  страх снова  прошел по  эллинским лагерям. Бежать! Уходить,
пока не поздно! Смерть, гибель стоит перед глазами!..
     И снова крики военачальников со всех союзных кораблей:
     -  Еврибиад!  Веди нас на Истм!  Идем на Истм! На  Истм!  Там  все наши
сухопутные войска! На Истм!
     Афиняне молчали. Фемистокл обратился было к  Еврибиаду, чтобы напомнить
о его решении. Но Еврибиад закричал на него:
     - Я достаточно  слушал тебя! Что нам защищать здесь? Пустой город? Да и
города-то уже нет. Смотри!
     В той  стороне, где  стояли Афины,  небо  чернело  от  дыма.  Фемистокл
замолчал, спазм сдавил горло. Горит Акрополь!
     -  Сегодня ночью мы уйдем  на Истм, - сказал Еврибиад. - Отдайте приказ
рулевым,  пусть будут  готовы. Нам незачем ждать,  чтобы  персидские корабли
подошли и уничтожили нас.
     - Это твое окончательное решение, Еврибиад? - спросил Фемистокл.
     - Да, окончательное, - резко ответил Еврибиад, не  глядя на Фемистокла,
- и больше не  приходи ко мне со своими предложениями. Нам незачем  погибать
из-за  афинских развалин. Мы будем защищать Пелопоннес.  Готовь  к  отплытию
свои корабли.
     - Ты  не афинские развалины отдаешь врагу,  -  сказал  Фемистокл, -  ты
отдаешь Элладу!
     Но Еврибиад отвернулся от него.
     -   Так,  значит,  идем  на  Истм?  -   тревожно  спрашивали   афинские
военачальники, когда Фемистокл с удрученным видом вернулся на свой корабль.
     - Нет, - твердо сказал Фемистокл,  - мы не  уйдем отсюда. Если союзники
покинут нас, мы останемся  у Саламина. Властью стратега, данной мне Афинами,
я приму битву здесь, у Саламина, без них.
     - Фемистокл, нам одним будет трудно выстоять!  И наш эллинский  флот во
много раз меньше, чем персидский. А если уйдут пелопоннесцы...
     Фемистокл, занятый важной мыслью,  которая  сейчас пришла ему в голову,
остановил их:
     - Подождите, подождите... Есть еще одно решение. Дайте мне додумать...
     Военачальники   переглянулись   понимающим   взглядом   и  отошли.   Их
"Хитроумный Одиссей" обязательно что-нибудь придумает.
     Фемистокл позвал к себе Сикинна:
     - Могу ли я доверять тебе, Сикинн?
     -  Господин, не  обижай меня, ответил Сикинн, - ты знаешь, что я предан
тебе и твоей семье. У тебя есть  основания сомневаться  в моей  верности - я
перс. Но, кроме того, я твой  преданный слуга, Фемистокл. Я столько лет живу
в твоем доме, я не видел  обиды.  Твоя семья мне стала родной. Как же я могу
предать тебя?
     Фемистокл смотрел ему в глаза и видел, что Сикинн не лжет.
     - Тогда слушай меня внимательно, сказал он.  - Ты переберешься к персам
и велишь провести тебя к  царю. Скажи, что несешь  важную для них  весть. Ты
перс, тебе они поверят.
     - А что я скажу царю?
     -  А царю  ты скажешь так: афинский стратег  Фемистокл перешел на  твою
сторону и теперь предупреждает  тебя, что эллины хотят бежать. И он советует
царю лишить  их  этой возможности и напасть на них, пока они  в затруднении,
потому что их  сухопутные войска еще не подошли к Саламину. И что  если царь
нападет на них сейчас, то может истребить весь их флот.
     Сикинн, ничему не удивляясь, выслушал Фемистокла, повторил про себя его
слова и кивнул головой:
     - Я все сделаю, господин.
     - Ты должен сделать это до ночи.
     - Я иду, господин.
     Сикинн поклонился и незаметно исчез с корабля.
     День  уходил. Блистающее  небо  начинало  меркнуть.  Фемистокл,  тяжело
задумавшись,  сидел в своем шатре,  стоявшем у самого  берега, и ждал.  Ждал
Сикинна.  Ждал  надвигающихся  событий.  Вот-вот наступит  тьма,  и  корабли
пелопоннесцев неслышно отойдут от Саламина...
     Вошел слуга и  сказал, что его  зовут. Фемистокл вышел. Перед ним стоял
Аристид.
     Фемистокл,  увидев  его,  не удивился.  Он  часто слышал,  как  афиняне
сожалеют  о его изгнании. Аристид из тех, кто может  помочь  словом  и делом
теперь, когда родина гибнет, и  что хуже будет, если он перейдет  к персам и
станет служить  им... Фемистокл  слышал  это и  сам внес предложение вернуть
Аристида.
     - Войди, Аристид.
     Аристид вошел в шатер.
     - Я  только что с Эгины, -  сказал  он.  - Я  поспешил  к  тебе,  чтобы
предупредить... Я знаю, Фемистокл, ты никогда не был мне другом...
     - Так же как и ты мне, - сказал Фемистокл.
     -  Да, - согласился  Аристид, -  так же  как и я тебе. Но сейчас, перед
лицом  страшной опасности, мы должны  состязаться  только  в  одном - как бы
сделать больше  добра  родине. Поэтому  я поспешил к  тебе,  чтобы  сказать:
пелопоннесцы могут теперь рассуждать сколько угодно об отплытии на Истм, это
бесполезно...
     Фемистокл затаил дыхание, боясь поверить и обмануться.
     - Да, бесполезно, - продолжал Аристид. - Я утверждаю,  что и коринфяне,
и сам  Еврибиад не  смогут  уже  отплыть отсюда,  даже если бы  захотели: мы
окружены врагами. Я видел это собственными  глазами, когда пробирался  сюда.
Ступай и сообщи об этом Еврибиаду.
     -  Ты принес добрую  весть,  Аристид!  - обрадовался  Фемистокл.  -  Ты
подтвердил то, чего я ждал и хотел. Ведь все  сделалось так, как выгодно для
нас. Знай же, что персы поступили так по моему внушению!
     И  рассказал  Аристиду,  как  он  сам  через  Сикинна  надоумил Ксеркса
окружить их и Ксеркс попался на Фемистоклову хитрость.
     -  Я  должен был  удержать пелопоннесцов у  Саламина.  Я  не  собирался
предавать их, поверь!
     - Ты правильно сделал, Фемистокл, - сказал Аристид, - и я рад, что твоя
хитрость  удалась. Теперь есть надежда выиграть битву, и лишь только это еще
может спасти Элладу!
     - Так выйди и скажи им, что мы окружены, что мы  заперты. Если я скажу,
они не поверят мне, сочтут мои слова пустой болтовней. А тебе поверят.
     - Я сделаю это.
     Аристид вышел  и сразу направился  к Еврибиаду. Услышав, что персидский
флот  окружил  их,  пелопоннесцы  заволновались,  они  не  хотели  верить  и
Аристиду.
     - Аристид - афинянин! Ему, как и Фемистоклу, нужно задержать нас здесь,
у Аттики!
     - Поднимай паруса! Мы еще успеем уйти отсюда!
     В это время в пролив ворвалась теносская триера, с острова Тенос.
     Начальник триеры Панетия громко, дрожащим от волнения голосом закричал:
     - Эллины! Вы окружены, персы заняли все проходы!
     Наступила тишина. Теперь уже все поняли и поверили,  что путь  отрезан.
Значит, бой. И  уже  не  к отплытию  стали  готовиться, а  к  сражению.  Они
готовились со всем мужеством насмерть сразиться с врагом, и, может быть, это
было мужество отчаяния.

        БИТВА ПРИ САЛАМИНЕ

     Утром, дождавшись первых  лучей  своего  божества и принеся ему жертву,
персидский  царь Ксеркс поднялся на скалу  и  сел на  свой  золотой трон. Он
приготовился наблюдать битву.  Отсюда, с  высоты, были хорошо видны и остров
Саламин, и проливы и скалистые островки, торчащие из воды, и эллинский флот,
будто маленькое испуганное стадо, загнанное в  узкие саламинские  проливы...
Видны были царю  и его величавые  тяжелые  разукрашенные  корабли. Первым  в
первом ряду стоял  большой корабль карийской  царицы Артемизии со множеством
воинов на борту. Царица Артемизия была его сатрапом.
     Ксеркс,   окинув  взглядом  расположение  военных   сил,   презрительно
усмехнулся:
     - И эти безумцы все-таки хотят сразиться со мной!
     Царя, кроме телохранителей, окружали писцы. Он  приказал им внимательно
следить за  ходом  боя и подробно  записывать все - кто как  сражается,  кто
побеждает,  кто  уклоняется от битвы. Он хотел знать имена  своих  героев, а
также имена трусов, изменяющих ему.
     Фемистокл  со своим даром  мгновенно  осваивать  обстановку увидел, что
персы   сделали   многое,   чтобы   помочь   эллинам.  Они,  следуя   своему
стратегическому плану,  разбросали флот. Часть  кораблей стояла у маленького
скалистого  островка  Пситталии между  Саламином и Пиреем,  афиняне называли
этот  островок  бельмом на глазу у Пирея. Часть кораблей отплыла к  островку
Кеосу, что у северного выхода из  Саламинского пролива. Финикийские  корабли
стояли  в Элевсинской  бухте,  севернее Саламинского пролива.  А ионийские -
между Пситталией  и Пиреем, у южного выхода  того же пролива.  Их  флот  был
раздроблен, рассредоточен. Персы лишились своего численного превосходства, и
Фемистокл понял, что наступил  тот  самый  счастливый момент, который  персы
сами предоставили эллинам и который нельзя упустить.
     В  то время как царь  Ксеркс со  своего  золотого трона прикидывал  ход
будущего  сражения, афинский стратег Фемистокл приносил жертву возле корабля
Еврибиада. Жертва была угодна богам, это подтверждало ярко вспыхнувшее пламя
на жертвеннике. К тому же кто-то в это  время  чихнул справа от жертвенника,
это тоже было счастливой приметой. Эллины ободрились, их боги обещали помочь
им. И вопреки рассудку у них появились какие-то светлые надежды...
     Эллинские корабли выстроились, готовые по первому знаку вступить в бой.
Все  смотрели  на Фемистокла,  ждали его команды - ведь это он настаивал  на
битве  при Саламине, и теперь всем  уже казалось, что именно он знает, как и
когда начать битву.
     Фемистокл стоял на палубе своего большого корабля.  Он медлил, выжидал,
не спуская зорких глаз с персидских  кораблей.  Но, когда увидел,  что персы
подошли  к проливу,  дал команду  вступать  в  бой. Эллинские триеры, дружно
взмахнув веслами, ринулись навстречу врагу.  И  тут  же персидские  корабли,
словно хищные птицы, поджидавшие добычу, напали на них со всех сторон.
     Эллины дрогнули, гибель казалась неизбежной. Был страшный момент, когда
весла поднялись, чтобы грести к берегу, бежать...
     Но тут одна из афинских триер вдруг  вырвалась из строя и дерзко напала
на вражеский корабль. Корабли столкнулись, триера врезалась железным носом в
борт  персидского  корабля  и  не могла  освободиться. Афиняне,  увидев это,
бросились на помощь своей триере. Персы, рванувшись им навстречу,  влетели в
пролив.
     Начался бой.
     Узкий Саламинский пролив помогал эллинам. Их  легкие корабли  двигались
свободно, увертывались, отходили,  нападали...  А  персидским кораблям  было
тесно, они сталкивались с треском и грохотом, мешали друг другу, то садились
на мель, то налетали на подводные скалы. Сражалась только малая часть флота,
все персидские  корабли не  могли  войти  в  пролив  и  бесполезно стояли  в
открытом море.
     Персы  бились отважно,  они  знали,  что сам  царь смотрит  на них.  Но
сражались они беспорядочно, суматошно, с оглушающим криком, тогда как эллины
действовали продуманно и умело. Не так давно они стали моряками,  но морские
битвы у Артемисия многому научили их.
     Один  за  другим  рушились,  разваливались,  уходили  под  воду тяжелые
персидские  корабли.  Треск  разбиваемых  судов,  проклятия  военачальников,
голоса гибнущих  людей,  умоляющих  о пощаде, - все сливалось в  протяжный и
страшный гул.
     Фемистокл в  азарте  битвы не видел,  как стрелы и копья летят в него с
высоких  вражеских   кораблей.  Но  он  видел,  он  чувствовал,  что  эллины
побеждают,  и  радость опаляла сердце. Однако доверять ли  неверному счастью
сражений?
     Но  вот уже расстроенная  финикийская  флотилия,  ворвавшись в  пролив,
пытается пробиться к ионийской эскадре, а эллинские корабли  бьют финикиян в
проливе,  разбивают, топят...  А  вот эллинская  триера гонится  за  большим
персидским кораблем, а тот, убегая, по пути топит свой же корабль.
     Смотри, Фемистокл, это бежит царица Артемизия!
     - Смотри, она утопила калиндийский корабль! Топит своих союзников!
     Афиняне, разъяренные битвой, преследовали и  топили вражеские  корабли,
которые бестолково  бросались  то  в  одну  сторону, то  в  другую,  пытаясь
отбиваться.  Спасшись от ярости афинян, они устремлялись  к Фалерской гавани
под защиту своих сухопутных  войск. Но тут их перехватывали эгинцы и жестоко
расправлялись с  ними. Персы  наконец начали понимать, что  эллины намеренно
заманили  их в эти  узкие проливы  и  что  персидские  военачальники сделали
крупную ошибку. В открытом море они были бы непобедимы, а здесь им просто не
дают перевести дыхание.
     Персы пришли в отчаяние. И как только начало меркнуть солнце и вечерние
тени  легли на воду, персидский флот всей массой своих кораблей  обратился в
бегство.
     Эллины  вернулись  к Саламину.  Это  была неслыханная победа, они еще и
сами никак не могли поверить  в нее.  Усталые,  но  не чувствующие усталости
воины  вышли на берег. Разгоряченные  боем, они долго не могли  успокоиться,
вспоминали подробности битвы.
     - Ионийцы все-таки  придерживали свои копья, - видно надписи Фемистокла
затронули их совесть!
     - Да ведь и всю битву задумал  Фемистокл. Если бы не он, никогда нам не
добиться бы победы! Эллада погибла бы.
     - А  пелопоннесские корабли хотели убежать.  Но, говорят, их  остановил
голос. А кто слышал?
     - Ну, кто-нибудь да слышал, если говорят!
     - Какой голос?
     -  Женский голос. Громко  так  сказал,  на  всех  кораблях там слышали:
"Трусы! Доколе вы будете грести назад?" И призрак был. Женщина.
     - Это Афина. Афина помогла нам!
     - Но без Фемистокла нам и Афина не помогла бы!
     Всю  ночь на Саламине  горели костры. Жрецы приносили  благодарственные
жертвы.  Воины  отмывали в  море пот и кровь,  перевязывали  раны,  готовили
погребальные костры убитым.
     Эпикрат, даже не сбросив окровавленных доспехов, поспешил к Фемистоклу.
     - Ты великий человек, Фемистокл! - сказал он, обнимая его.
     -  Почему,   Эпикрат,  ты  можешь  хвалить  Фемистокла,   -  усмехнулся
Фемистокл, - а мне это делать ты всегда запрещаешь?
     - Потому что это может погубить тебя.
     Фемистокл внимательно посмотрел на него:
     - Ты что-нибудь слышал, Эпикрат, чего я не знаю?
     - Нет.  Я просто  советую  тебе еще раз:  не  требуй  для  себя  славы,
отнесись спокойно к тому, что не все оценят тебя, как подобает. Но знай: имя
твое  навеки  связано  с  этой славной победой. Знай это и молчи, если  даже
теперь этого многие не захотят признать.
     Эпикрат  ушел. Фемистокл  задумался над его  словами,  в  душе  остался
неприятный осадок. "Не все оценят, как подобает". Вот как?  Но кто  же будет
оспаривать, что это именно он, Фемистокл, подготовил победу?
     Фемистокл  махнул  рукой.  А, этот Эпикрат всегда что-то  предвидит,  и
всегда плохое. Но кто же будет восставать против очевидности?!
     Ночью к нему явился Сикинн. Фемистокл от всего сердца обрадовался:
     - Ты  жив, Сикинн! Ты сослужил Элладе прекрасную  службу тем, что помог
мне!..
     Сикинн  рассказал, как  он пробрался к персам  и  как  царь  благодарил
Фемистокла  за  предупреждение.  Но  царь  так  и  не  понял,  что Фемистокл
действовал не в его пользу, а в пользу Эллады.
     - А как гневался он, когда его корабли  побежали! Все время вскакивал с
трона  от  досады. Финикийцы  пришли жаловаться, что персы не  помогли  им в
сражении,  так  он  велел  всем финикийским военачальникам  отрубить головы,
чтобы  они не клеветали  на персов.  А  ты  видел, господин, как  Артемизия,
убегая,  потопила  корабль  своих союзников?  Ксерксу сказали:  видишь,  как
храбро сражается галикарнасская царица - потопила вражеский корабль  и никто
не  спасся! Ну,  а раз никто с того  корабля не спасся, то и некому обличить
ее. Ксеркс поверил, что Артемизия так отличилась в бою, и сказал: "Мужчины у
меня превратились в женщин, а женщины стали мужчинами!" С гневом сказал. И с
печалью.

        СОВЕТ АРТЕМИЗИИ

     Ксеркс  в  угрюмой задумчивости вернулся  в  свой лагерь,  стоявший  на
берегу Фалерской бухты. Он молчал, насупив густые траурные брови, и никто не
смел обратиться к нему и нарушить его грозное молчание.
     Войдя в свой обширный, полный  прохлады и  благовоний шатер, он пожелал
остаться один. Странное чувство тревоги не давало ему успокоиться.
     "Боюсь  я,  что ли? Боюсь! Смешно.  Разве когда-нибудь я допускал такую
мысль - бояться кого-нибудь?"
     Ксеркс сердито пожал плечами. Сбросив тяжелое от драгоценных  украшений
одеяние, он  ходил взад и  вперед, стараясь  разобраться  в своих  мыслях  и
чувствах.  Что же  произошло? Он не  победил Эллады.  Погибло  множество его
тяжелых, хорошо снаряженных кораблей, погибло множество его воинов в море, а
с ними  и его старший брат  Ариаман  - Артемизия  привезла Ариамана на своем
корабле и  положила к ногам  царя  мертвое тело.  Много погибло  воинов и на
островке  Спитталии:  эллинский полководец  Аристид переправился с берега со
своим отрядом афинских коплитов и перебил там персов всех до одного...
     Ксеркс  не  победил  Эллады.  Значит,  эллины  победили его?  Нет,  это
непостижимо. Битва проиграна. Ну, пусть проиграна. Однако что же  еще пугает
его?
     Мосты! Мосты через Геллеспонт - вот откуда грозит ему опасность. Эллины
могут разрушить их, и тогда Ксеркс будет отрезан от Азии!
     А  ему  надо  спешить  в  Азию. Приходят  вести,  что в  его  восточных
сатрапиях  восстание.  Надо  немедленно  подавить   восстание   и   наказать
непокорных.
     И опять -  зачем он здесь?  Погубить столько войска и хороших кораблей,
все  море устлано  их  обломками!  И ради чего? Ради  захвата этой ничтожной
страны. Мардоний, конечно, скажет - ради славы персидского войска. Но Ксеркс
сжег афинский Акрополь, разве этого не довольно для славы?
     Царь бросился на ложе.  Возникли воспоминания о его недавнем шествии по
Элладе. Широким  фронтом  идут  его  войска  по аттической  земле,  не  зная
препятствий. И он сам  едет  в колеснице, предвкушая, как вступит  в древний
город Афины. Афиняне, конечно, приготовились  сопротивляться - Ксеркс сломит
их  сопротивление. Афины  богаты, богаты их  храмы. Ксеркс  захватит большую
добычу  и будет  вознагражден  за  то,  что не позволил  разграбить  Дельфы.
Правда, о том, что это он сам, царь персидский, запретил разорять Дельфы, не
знает никто, кроме тех, кому он отдал этот тайный приказ. Знают другое.
     Когда  персы  вошли в город Аполлона,  прорицатель Акерат вдруг увидел,
что лук и  стрелы светлого бога  вынесены из храма. Кто же мог  это сделать,
если ни один  человек не  смел касаться священного оружия? А оно  вынесено и
лежит на земле перед храмом. Акерат ходил по всему городу и кричал:
     - Чудо! Чудо!
     А когда персы приблизились к храму  Афины Пронеи, опять случилось чудо.
С  неба вдруг  упали огненные стрелы,  а с  вершины  Парнаса  скатились  две
огромные каменные глыбы. В это же время из храма послышались грозные голоса,
призывавшие к битве. И персы  бежали в ужасе. Тогда Ксеркс,  слушая рассказы
об этих чудесах, тихонько смеялся:
     - Вот  вам и объяснение, почему Дельфы остались нетронутыми. Не говорил
ли я вам,  что жрецы умеют создавать  легенды?  Иначе за что бы они получали
мое золото?
     Да. Надо уходить. Но уйти  надо так,  чтобы  никто не догадался, что он
отступает. Он - отступает! Он, персидский царь, потомок Кира, Ахеменид, - он
отступает. Позор,  позор,  позор... И во  всем виноват Мардоний! Зачем  надо
было идти сюда? Что он  нашел в  этих  прославленных Афинах? Камни да пустые
жилища!..
     Безлюдный,  опустевший  город встретил  персов жутким  молчанием. Персы
сразу побежали толпами по всем  афинским  улицам, врывались в дома, в храмы.
Это было нетрудно - и дома стояли с распахнутыми дверями,  в  кладовых гулял
ветер, ни хлеба, ни вина, ни масла... Разъяренные персы бросились в Акрополь
и  неожиданно  увидели,  что  в  Акрополе есть  люди.  Вход в  Акрополь  был
прегражден бревнами  и  досками.  Персы разметали их и, размахивая  оружием,
ворвались в опустевшее обиталище афинских богов.
     Навстречу  им выступили защитники Акрополя. Это были те  самые старики,
которые остались здесь  из-за  своей  немощи и из-за своей веры  оракулу: их
защитят деревянные стены. Жалкие, еле держа в руках копья, они  еще пытались
сражаться с разъяренными персидскими воинами. Почти все тут же и погибли под
их  мечами  и  акинаками.  А  те,  что  смогли вырваться из  рук врага, сами
бросились  в пропасть  с  высокой скалы...  После этого  по  всему  Акрополю
забушевал пожар.  Горело  все,  что  могло  гореть, проваливались черепичные
крыши,  валились  ярко  разукрашенные  статуи лицом  вниз,  гибли  в пламени
священные оливы...
     "И  все таки не они, а я потерпел поражение! - думал Ксеркс с гневом. -
Потерпеть поражение от ничтожной кучки эллинов! Позор!"
     А все Мардоний! Что  за  человек, которому нет на свете покоя! Ведь  он
уже терпел  тяжелые неудачи, его флот  разбило  у горы Акте,  его сухопутное
войско  разметали  фракийцы.  Вернулся в Азию с позором.  Отец Ксеркса, царь
Дарий,  когда  собрался  снова  идти  на   Элладу,  отстранил   Мардония  от
командования, а  он, Ксеркс, снова поддался этому неуемному человеку.  И вот
плоды.
     Ксеркс  застонал, ярость  душила  его.  Теперь  он  сам, как  Мардоний,
вернется в Азию с таким же позором...
     А ведь  надо было  послушать  не Мардония  и не  полководцев  своих, но
царицу Артемизию.  Храбрая, умная,  хладнокровная.  Только  она  противилась
морской битве!
     Это был  роковой  день,  когда  Ксеркс  решил  спросить совета  у своих
военачальников. Пышный был Совет, как и все у персидских царей. Ксеркс сидел
на  возвышении, на высоком троне,  за спущенной  занавесью, - не  так просто
было  смертным  лицезреть  своего царя. Военачальники  кораблей,  властители
племен и  городов сидели перед ним, заняв места по чину и  по указанию царя.
Первым -  царь Сидона.  Рядом - царь  Тира.  И  дальше  - другие  вельможи в
зависимости от их богатства и влияния.
     - Мардоний, спроси каждого, - сказал царь, -  давать ли морскую битву у
Саламина.
     Мардоний начал обходить ряды. Царь  Сидона  заявил, что битву надо дать
немедля.  То же  сказал и  царь  Тира.  Те  же  слова повторили и  остальные
военачальники.  Но  царица  Артемизия,  сатрап  большого приморского  города
Галикарнасса,  не  согласилась с  ними.  Мардоний молча  слушал,  глядя в ее
бесстрастное, надменное  лицо, будто высеченное из мрамора, с приподнятыми у
висков глазами холодного зеленого цвета,  с твердым  подбородком и  жестокой
линией рта. Он чувствовал, что Артемизия будет возражать, и боялся этого. Он
знал, что царь уважает и почитает царицу, и поэтому еще больше ненавидел ее.
     - Мардоний, передай царю, что я говорю так: "Владыка! Щади свои корабли
и не вступай в битву".
     Голос  ее - голос  полководца  -  звучал четко и гулко. Артемизия, зная
замыслы Мардония, насмешливо взглянула на него и продолжала еще громче:
     - Битва при Артемисии показала, что эллины  умеют воевать  и  на  море.
Зачем тебе начинать опасную битву? Разве не в твоей власти Афины, из-за чего
ты и выступил в поход? Разве ты  не  владыка и  остальной Эллады?.. Если  ты
будешь  стоять  здесь с кораблями на  якоре,  оставаясь в Аттике,  или  даже
продвинешься  в Пелопоннес, то  твои замыслы,  владыка, без труда увенчаются
успехом... Но  если  ты  сейчас  поспешишь  дать  бой, то  я  опасаюсь,  что
поражение твоего флота повлечет за собой и гибель сухопутного войска...
     В  узких  глазах  Мардония  светились  злые  искры,  зубы  сжимались  в
бессильной ярости. Но он не мог прервать  Артемизию, она знала это. И знала,
что царь слышит ее.
     - Почему я тогда не послушался  тебя, Артемизия! -  простонал Ксеркс, с
досадой  стукнув  кулаком  по  золоченому краю  ложа.  - И  что  мне  делать
теперь?.. Проклятие Мардонию!..
     В  шатер вошел Мардоний и остановился у  входа. Царь угрюмо  глядел  на
него.
     - Я услышал  из твоих уст, о царь, мое имя? - мягко спросил Мардоний. -
Ты звал меня? Я здесь.
     - Я не звал тебя, - ответил царь, сдвинув брови, - я тебя проклинал.
     Но Мардоний будто и не слышал проклятия.
     - Владыка,  - так же мягко и вкрадчиво продолжал он, - не печалься и не
принимай близко к сердцу эту беду! Ведь  решительный бой предстоит нам не на
море с  кораблями, а  на  суше с  пехотой и  конницей. Никто из  этих людей,
считающих  себя  победителями,  не осмелится  сойти с  кораблей и  выступить
против тебя!..
     Голос  Мардония, бархатный  и в  то же время  мужественный, завораживал
Ксеркса.  Он  чувствовал,  что  снова  поддается  его увещаниям, сердился  и
все-таки слушал.
     - Если тебе  угодно,  продолжал  Мардоний,  - мы  тотчас же  нападем на
Пелопоннес. Желаешь ли ты подождать? Это  также зависит  от  тебя. Только не
падай духом! Ведь эллинам нет никакого спасения. Они все равно станут твоими
рабами.
     Ксеркс  вздохнул и  уже более спокойно  взглянул на Мардония.  Мардоний
тотчас уловил этот взгляд и продолжал смелее:
     - Не делай, царь, персов посмешищем для эллинов, ты не можешь  сказать,
что  мы где-либо оказались трусами. А если  финикийцы,  египтяне, киприоты и
киликийцы проявили трусость, то в этом поражении персы неповинны. Но если ты
действительно не желаешь оставаться, то возвращайся на родину с войсками.  А
мне оставь триста тысяч  воинов, чтобы я  мог завоевать Элладу и  сделать ее
твоей рабыней.
     Ксеркс  покосился  на него.  Не  его,  Ксеркса, рабыней  хочет Мардоний
сделать Элладу,  а своей рабыней. Но сказать  ли ему, что он,  Ксеркс, хочет
уйти?.. Нет. Пусть думает, что он остается. И все пусть думают так же.
     - Я ничего  тебе не  отвечу сейчас,  -  сказал царь. - Сначала я созову
Совет, а потом приму решение.
     "И сделаешь так, как я захочу", - подумал Мардоний, выходя из шатра.
     Вскоре  Ксеркс  приказал построить  плотину,  чтобы вывести  сухопутное
войско  на  Саламин. Подошли грузовые  финикийские корабли и стали в  рад от
берега до берега. Начались  работы.  Моряки связывали корабли друг с другом,
устраивали плавучий  мост.  Слух  о  том, что Ксеркс  снова собирается  дать
битву, пошел по войскам.
     Мардоний с  тайной  усмешкой поглядывал  на эти  работы.  Он знал,  что
никакой битвы не будет, царь отводит людям глаза...
     Ксеркс  приказал  созвать   Совет.  Снова  собрались  цари,  сатрапы  и
военачальники.  Но  все молчали. Никто из  них  не  мог ничего  посоветовать
Ксерксу.
     - Мардоний, а что говорит Артемизия?
     - Артемизия не явилась на Совет, царь.
     - Призови ее.
     Артемизия вошла походкой воина  и низко поклонилась царю, успев бросить
полководцам победоносный взгляд.
     Ксеркс приказал  всем,  кроме  Артемизии,  покинуть шатер.  Полководцы,
цари,  военачальники недоуменно  переглянулись  и  медленной толпой пошли  к
выходу.
     - Пусть выйдут и копьеносцы!
     Стража, стоявшая у входа, удалилась. В  большом шатре стало очень тихо.
Царица Артемизия стояла перед  Ксерксом,  склонив голову  и опустив ресницы.
Драгоценный  акинак сверкал у  нее  на поясе, на груди,  прикрывая  колчатый
панцирь, переливались ожерелья. Украшенный золотом  шлем она держала в руке,
оставив открытыми светлые, посыпанные золотым порошком волосы.
     - Садись, Артемизия, - ласково сказал Ксеркс, - мне нужен твой совет.
     Артемизия села, подняв на царя прозрачные, косо поставленные глаза.
     - Я готова служить тебе, о владыка!
     Ксеркс  несколько минут  озабоченно молчал.  Говорить ли о том,  что  в
Персии  неблагополучно, или не  надо? Пожалуй, не надо. Все-таки -  женщина,
хоть и умная и храбрая, а все-таки женщина. Не умолчит. А зачем нужно, чтобы
весь мир знал, что у него на Востоке мятеж?
     - Вот что,  Артемизия, -  сказал он, -  Мардоний советует  мне остаться
здесь  и напасть  на Пелопоннес.  Он говорит, что  персы и сухопутное войско
вовсе не повинны в поражении и мечтают на деле доказать свою отвагу. Поэтому
он хочет покорить Элладу...
     У Артемизии дрогнула маленькая темная родинка у верхней губы и в глазах
мелькнула усмешка. Она молчала.
     - А мне советует  возвратиться на  родину.  Ты  дала  мне перед  битвой
правильный совет - ты отговаривала меня вступать в бой. Так посоветуй же мне
и теперь, что следует делать, чтобы добиться успеха.
     - Царь! - ответила Артемизия. - Трудно советнику найти наилучший совет.
Но в  настоящем положении  тебе следует, думаю я, вернуться  домой. Мардоний
же,  если  желает и  вызвался на  это  дело, пусть остается с войском.  Если
Мардоний  действительно  покорит  ту  землю,  которую  обещает  покорить,  и
выполнит  свой замысел, то это, владыка, будет и твоим  подвигом, потому что
совершили его твои слуги.
     Ксеркс улыбнулся: как  раз такой  совет он и хотел услышать. Да, царица
Артемизия, без сомнения, умнейшая женщина!
     -  Твой  совет прекрасен,  - сказал  он. -  Но  я  еще подумаю, как мне
поступить.  А  ты, царица Артемизия, нынче  возьми к себе  на  корабль  моих
сыновей, которые сейчас находятся в войсках, и отвези их в Эфес.
     Артемизия,  заверив  царя,  что  выполнит  его  приказание,  удалилась.
Покинув  царский   шатер,  она  с   высоко  поднятой  головой   прошла  мимо
военачальников.
     - Если бы царь узнал, как  ты, убегая, потопила союзный корабль... - не
стерпев ее надменности, начал было сидонский царь.
     Но Артемизия, не замедляя шага, прервала его:
     - Найди человека с этого корабля, который бы стал моим обвинителем!
     И, усмехнувшись, прошла мимо. Она знала, что такого человека найти было
нельзя.
     Совет, данный Артемизией, укрепил решение царя.
     -  Выбирай  каких  тебе  угодно  людей  из моего  войска,  - сказал  он
Мардонию, - и, если сможешь, осуществи свои замыслы, а я тем временем возьму
Саламин.
     Ксеркс глядел куда-то в  узор  ковра, пряча в глазах  лукавство. "Пусть
думает,  что  я  затеваю  новую битву.  И  все  пусть так  думают. А я  буду
подвигаться к Геллеспонту.  Он еще и  не знает, что  я уже отослал туда свои
корабли".
     Видя, как царь прячет глаза, Мардоний еле удержал язвительную усмешку.
     "Хочет  обмануть меня. Не будет он брать  Саламин. Он уйдет  в Азию. Он
думает, что я не знаю, что корабли уже отосланы из Фалера!.."
     Мардоний  горячо,  бархатным  голосом  поблагодарил  царя за доверие  и
поклялся, что он это доверие оправдает, даже если бы это ему стоило жизни.

        ЦАРЬ ИСПУГАЛСЯ

     На острове Саламин в лагере эллинов стояла напряженная  тишина.  Лагерь
спал,  не снимая  оружия:  персы могли  напасть в  любое время.  Финикийские
корабли  перегородили  Саламинский  пролив.  Ксеркс,  раздраженный неудачей,
может наброситься с новой  яростью. Наученные опытом, персы уже не полезут в
узкие проливы,  они  задумали другое - бросить  сюда, на Саламин, сухопутное
войско. Эллины умеют сражаться,  но их  мало...  Их так мало по  сравнению с
армией персов!
     Фемистокл   проснулся  перед  рассветом.  Сегодня   ему  приснился  его
маленький  сын.  Он требовал,  чтобы  отец достал  яблоко,  которое  красным
шариком висело на верхушке дерева.
     "Я не могу достать яблоко, - говорил ему Фемистокл. - Не могу, видишь?"
     "А  ты протяни руку подальше и достанешь, - отвечал сын. - Я  хочу  это
яблоко!"
     Фемистокл тянулся,  карабкался на дерево,  ветки  обламывались  под его
тяжестью...
     "Так достал я это яблоко или не  достал? - пытался он вспомнить. -  Как
же так? Надо было достать!"
     Он вздохнул,  закрыв глаза.  Мучительно, неодолимо  захотелось  увидеть
своих  - и детей и  Архиппу.  Как-то они  там? Придется ли им  встретиться в
жизни?
     В  его  ушах еще  звенел  голосок  сына: "Достань  мне это  яблоко!" Он
улыбнулся  мальчику,  будто  видел  его перед  собой. Как-то, замученный его
своенравием  и  в то же время гордясь  упорством  его  характера,  Фемистокл
сказал:  "Мой  сын  - самый могущественный человек в Афинах.  Я властвую над
Афинами, а он властвует надо мной!"
     Фемистокл встал и вышел из палатки. На крыше храма, что стоял над морем
у  южной оконечности  острова, алели  окрашенные  зарей  черепицы.  В лагере
слышалось неясное движение, там и сям загорались костры.
     Фемистокл поднялся на холм посмотреть, как подвигается плотина, которую
устанавливают персы. Тяжелые темные корабли стояли  сплошной  стеной поперек
пролива. Отсюда персы полезут на Саламин...
     Вдруг  в голубом серебре моря возникла черная  триера.  Она неслась  от
берегов Аттики. Фемистокл поспешил в лагерь -  видно, есть какие-то новости.
Афиняне встретили его восклицанием:
     - Персидский флот ушел из Фалер!
     - Бежал ночью!
     - И царь?
     - Нет. Только корабли! Явился вестник от Еврибиада:
     - Фемистокл, Еврибиад зовет тебя!
     Военачальники    быстро   собрались    к    Еврибиаду,    возбужденные,
недоумевающие: почему персы вдруг побежали?
     Решение было принято тут же: в погоню за персидскими кораблями!
     Эллинские корабли всей стаей поспешно бросились догонять  персов.  Но у
Кикладских островов они потеряли персов из виду.
     Еврибиад  направил  свой  корабль к острову Андросу и  вышел на  берег.
Вслед за ним  вышли  на берег  и все военачальники. Фемистокл,  возбужденный
погоней, гневно бранился вполголоса. Когда надо догонять и уничтожать врага,
проклятый спартанец  Еврибиад  останавливает флот! Сколько еще  терпеть  это
спартанское верховенство?..
     Еврибиад тут же, на Андросе, открыл военный совет.
     Как им поступить сейчас?
     - Я за то, чтобы преследовать персов! - нетерпеливо сказал Фемистокл. -
Пройти между островами к Геллеспонту и разрушить их мосты!
     Афинские  военачальники  дружно  поддержали  его.  Но  их  пылкие  речи
встретили холодное сопротивление Еврибиада.
     - Я не согласен с тобой, Фемистокл, -  сказал он. -  Разрушив  мосты на
Геллеспонте, мы навлечем  на Элладу  величайшую  беду.  Ведь если персидский
царь  будет  отрезан от Азии и останется  здесь, то  он, конечно,  не станет
бездействовать. Он перейдет к нападению, и может  случиться,  что он покорит
всю Элладу, город  за городом, народ  за народом.  Поэтому не  разрушать  мы
должны мосты, уже  существующие, но, если бы была возможность,  мы бы должны
построить еще один мост, чтобы царь как можно скорей ушел из Эллады!
     Фемистокл пытался  возражать. Но все  союзные военачальники  поддержали
Еврибиада, и Фемистокл понял, что будет так,  как решил Еврибиад. Покоряться
чужому решению трудно.  Но, немного остыв, Фемистокл подумал, что,  пожалуй,
на этот раз Еврибиад прав.
     - Ну  что ж, - сказал Фемистокл, - раз такое решение  кажется полезным,
надо  найти средство  заставить царя поскорее  убраться  отсюда, пока он  не
бросился на Саламин.
     "И я, кажется, это средство знаю", - добавил он мысленно.
     Фемистокл ушел в свою  палатку и велел прислать к нему  Сикинна. Сикинн
явился немедленно.
     - Господин, я здесь.
     Фемистокл пристально поглядел в его темные, преданные глаза.
     - Ты по-прежнему верен мне?
     - Я всегда верен тебе, господин, и моей доброй госпоже Архиппе.
     - Ты по-прежнему умеешь молчать?
     - Я буду молчать, если даже меня распнут.
     - Возьми быстроходную триеру и  плыви  в  Фалер. Пусть все останутся на
триере, а ты сойди. Проберись  в глубь страны, к царю Ксерксу. Ты  уже был у
него, и теперь тебе это будет нетрудно сделать.
     - Я это сделаю.
     -  Когда  ты  проберешься к  царю,  скажи  ему  вот  что: "Меня  послал
Фемистокл, сын  Неокла,  военачальник  афинян,  самый  мудрый  и  доблестный
человек среди союзников. Он, афинянин  Фемистокл, желая оказать тебе услугу,
отговорил  эллинов   преследовать  твои   корабли   и   разрушить  мосты  на
Геллеспонте. Отныне ты можешь совершенно спокойно возвратиться домой". И  от
себя добавь - пусть он поспешит, пока эллины не передумали.
     - Господин, можно ли мне задать тебе вопрос?
     - Задавай.
     - Господин, ты и в самом деле хочешь оказать услугу персидскому царю?
     - Конечно,  нет.  Услуга  эта - эллинам.  Нам нужно поскорей спровадить
перса. Напугай его!
     Сикинн  исчез.  Фемистокл,  выйдя  на берег, смотрел, как  быстроходная
триера уходила в море, черная скорлупка среди искристых лазурных волн.
     Сикинну и на этот раз удалось выполнить приказ Фемистокла.
     - Царь выслушал меня  очень внимательно, - рассказывал Фемистоклу перс,
- и  он испугался! Он испугался, что мосты будут разрушены.  Теперь он сразу
побежит из Эллады.
     Фемистокл кивнул головой:
     - Это хорошо.
     Вскоре стало известно, что персидская армия тронулась в обратный путь к
Геллеспонту. Царь спешил, страх подгонял его,  страх, что не успеет  перейти
по  мосту, страх,  что эллины нападут на  него  в дороге и  задержат  здесь.
Мардоний взял у  царя  самых  лучших  персидских воинов  и  остался с ними в
Фессалии, чтобы  снова завоевывать Элладу. За царем же следовали остатки его
армии,   воины  шли  кое-как,   вразброд,  измученные,  павшие  духом.  Шли,
разделившись на племена, так же, как ходили в сражение. Только никто  уже не
заботился о том, чтобы держать строй и  сохранять воинскую выправку.  Одежды
их износились, выцвели, пропитались пылью, украшения растерялись в боях...
     И чем дальше двигалось войско,  тем бедственней становился  путь. Персы
шли  по разграбленной,  опустошенной стране, которую  сами же  разграбили  и
опустошили. Они набрасывались на  все съестное,  что  находили в  городах  и
селах; дочиста выгребали запасы - хлеб, оливки... Убивали скот.
     Жители  бежали  от  них, унося все, что  могли  унести. В армии начался
голод. Персы ели  траву, лишь бы что-то взять в рот, жевали кору с деревьев,
древесные листья... И падали в дороге от истощения.
     Но  Ксеркс, мрачный и  раздраженный,  требовал только одного - погонять
коней. Колесница его,  почти не  останавливаясь по целым  дням, грохотала на
неровных, каменистых дорогах. Он так спешил, что даже на ночь не снимал туго
застегнутого пояса.
     - Скорей! Скорей к Геллеспонту и за Геллеспонт!
     И военачальники, торопя войско, погоняли воинов бичами.
     Вскоре  измученную,  голодную  персидскую   армию  настигло  еще  более
страшное бедствие  - появилась чума.  Царь с  ужасом отмахивался  от  черных
вестей. Он мчался еще быстрее, спеша достигнуть  Геллеспонта. Его  колесница
грохотала  по дорогам не только днем, но и ночью. Царь  стремительно убегал,
теряя войско на всем протяжении пути.
     Ворвавшись в Пеонию, царь  потребовал священную колесницу,  которую  он
оставил здесь, когда входил в Элладу.
     - У нас  нет твоей колесницы! - ответили  ему  пеонийцы.  -  Ее  украли
фракийцы, что живут у Стримона!
     Царь  скрипнул  зубами. До чего дошло!  У  него, у  властителя половины
вселенной, воруют  драгоценную колесницу и не боятся  сообщать ему об  этом!
Нет, скорее к Геллеспонту и за Геллеспонт!
     На  сорок пятый  день  Ксеркс  наконец  увидел синюю  воду  пролива. Из
последних сил мчались его лошади к переправе к мосту, к спасению...
     Но,  разогнавшись, остановились на берегу. Мостов не было, лишь обрывки
веревок висели над водой.
     - Как! Эллины успели разрушить мосты?
     - Нет,  царь,  -  ответили ему  персидские  моряки,  которые раньше его
прибыли на Геллеспонт, - мосты разметала буря.
     - Опять! Тогда - на корабли! Немедленно!
     Ксеркс  вошел  в  город Абдеры,  фракийский город, стоявший на  берегу.
Жители  Абдер  встретили  его   как  своего   властителя.  И  только  здесь,
почувствовав себя в  безопасности, царь впервые  за все сорок пять дней пути
свободно вздохнул и снял с себя пояс.
     В  Абдерах  с  войском  случилась  другая  беда.  Наголодавшиеся  воины
набрасывались  на  еду  и теперь умирали от  избытка пищи.  Но  царя  это не
трогало -  он  уже в безопасности! Правители  Абдер были щедры, почтительны,
красноречивы в изъявлении дружбы.  Здесь Ксеркс снова ощутил  себя владыкой,
сжатая страхом душа его воспрянула.
     В память  своего пребывания  и  в  знак дружбы  царь подарил правителям
города золотой акинак и свою  расшитую золотом тиару.  И, взойдя на корабль,
переправился на азиатскую сторону, в Абидос.  Отсюда  лежала  прямая царская
дорога в Сарды.
     Царь был счастлив. Поход в  Элладу был страшным сном. Слава богам, этот
сон кончился,
     "Пусть он там порабощает кого хочет, - злорадно думал Ксеркс, вспоминая
о Мардонии, -  мне же таких  строптивых  рабов и вовсе  не надо. Мало ли мне
забот со своими мятежниками? Скорей в Сарды!"

        НАГРАДЫ

     На  Истме, недалеко от  богатого торгового  города Коринфа,  в сосновом
лесу, стояло святилище Посейдона  Истмийского. Здесь  коринфяне справляли  в
честь лазурнокудрявого  бога священные Истмийские игры,  привлекавшие  толпы
народа. Здесь,  у  алтаря  Посейдона,  в душистой тени сосен,  собирались на
Совет посланцы эллинских государств.
     Нынче  на Истм  собрались  военачальники  кораблей  славной Саламинской
битвы делить  награды. Фемистокл, заранее торжествуя победу, прибыл одним из
первых.  Взволнованный,  не  умеющий скрыть своего  тщеславия  -  ему  так и
хотелось  кричать   всюду,  что   ведь  это  он  спас  Элладу!  -  Фемистокл
прохаживался  под  священными  соснами  святилища,  окруженный друзьями. Под
жарким дыханием солнца на соснах плавилась янтарная смола. В промежутках меж
медно-красных стволов светилось  лазурью веселое  море, с парусами  рыбацких
лодок и военных триер.
     Триеры союзников подходили и останавливались в Лехее, в гавани, лежащей
под городом.
     - Богаты коринфяне, -  говорил Фемистокл, - они держат ключи от  Истма.
Торговые пути  сходятся здесь.  Везут товары  из  Азии,  везут  с  Запада...
Большие деньги оседают в Коринфе. И как правильно они сделали, что построили
эти длинные  стены от  гавани до города! Надо  бы  и нам  в Афинах поставить
такие стены.
     - В Афинах! - горько усмехнулся Эпикрат. - А где наши Афины?
     - Неужели ты, Эпикрат, думаешь, что мы не восстановим их? Как  только я
возьмусь за управление государством...
     - А ты уверен, что тебе дадут управлять государством?..
     -  Эпикрат!..  -  Широкие  глаза  Фемистокла  вспыхнули  возмущением. -
Неужели  ты можешь подумать,  что после всего мною сделанного... После того,
как я получу первую награду...
     - Остановись, Фемистокл.
     - Хорошо. Не  будем  обо мне.  Я говорю об Афинах. Надо построить и нам
длинные стены от города до гавани. Только не до Фалер, а до Пирея. А  еще бы
лучше вообще подвинуть Афины к Пирею, к морю!
     - Это тебе  не удастся, Фемистокл. И  никому не удастся. Мы любим  свои
Афины. Какой же афинянин может себе представить  город  без нашего Акрополя?
Уж и так говорят, что ты оторвал афинян от земли и посадил за весла.
     Они  шли  вдвоем,  незаметно  отстав  от веселой толпы  военачальников,
прибывших вместе с ними на кораблях.
     - Вот и храм Посейдона дает им немалую прибыль, -  продолжал Фемистокл,
- теперь они стали устраивать Истмийские игры - опять-таки доход. Надо  бы и
нам...
     - У нас -  Панафинеи, - прервал его Эпикрат. -  Не оскорбляй богиню, не
придумывай  праздников  другому божеству. И  вообще, Фемистокл,  спустись  с
облаков. Наши семьи живут на чужой земле,  и им некуда возвратиться,  потому
что мы еще не знаем, есть ли у нас крыша!
     Фемистокл вздохнул. При воспоминании об Архиппе, о детях его душа сразу
наполнилась нежностью и тоской и руки сами собой поднялись, чтобы принять их
в объятия.
     - Крыши будут, Эпикрат. Крыши будут. Вот только уладим все эти дела - и
возьмемся  отстраивать  город. Думаю,  что наше желание  поднять Афины будет
горячее, чем было желание персов разрушить их.
     Наконец  началось  голосование  -  кому  из  военачальников  надо  дать
награду.  Жрецы  принесли  в  жертву  Посейдону  черного быка.  После  этого
военачальники  получили  плоские камешки, на которых надо  было написать имя
того, кого считаешь первым героем при Саламине. Чье имя будет названо  чаще,
чем другие, тот и получит первую награду.
     И случилось то, чего Фемистокл не ожидал, не мог ожидать. Ему казалось,
что он ослышался, что он оглох: первой награды не присудили никому!
     Вторая награда - Фемистоклу!
     - Вторая - Фемистоклу!
     - Вторая - Фемистоклу!
     Фемистокл стоял  неподвижно с сердцем, полным изумления и  обиды. Ему -
вторая! Ему, спасителю Эллады! Как это могло случиться?
     -  Очень  просто,  -  сказал  Эпикрат,  угадав  его   мысли.  -  Каждый
военачальник  к первой  награде  представляет  себя! А умолчать о Фемистокле
никак нельзя.  Вот  и получилось, что твое  имя, Фемистокл, повторяется  так
часто, но вторым.
     Фемистокл нахмурился, еле сдерживая гнев.
     - Это справедливо? - внезапно охрипнув, спросил он.
     Эпикрат пожал плечами:
     -  У  кого  искать  справедливости?  Может быть,  у Аристида?  Ведь его
называют  не иначе,  как Справедливым. Однако я не слышу  его голоса теперь,
когда  надо показать  свою справедливость и оправдать свое  прозвище!  Но ты
должен утешиться Фемистокл: ведь все другие военачальники получили только по
одному голосу, да и то лишь тот голос, который каждый подал за себя!
     -  А  то,  что  эгинцы  получили  первую  награду,  расстроенно  сказал
Фемистокл,  -  это  справедливо?  Они  хорошо  дрались,  но  главный-то  бой
выдержали афиняне!
     Эпикрат вздохнул.
     -  Наша слава не померкнет, Фемистокл, - ответил он, - никакие  награды
не дают славы на века, и не награды ее определяют.  Славу дают человеку  его
дело, а твои дела не забудутся никогда, клянусь Зевсом!
     Союзники покидали Истм, отправляясь  в свои города. Собирались домой  и
афиняне.  Фемистокл   был   грустен  и  задумчив,   чувствуя  себя   глубоко
оскорбленным.
     При голосовании спартанцев было большинство, они и решили исход дела.
     "Этого  следовало  ожидать,  -  с горечью думал Фемистокл. - Разве  они
могут допустить, чтобы слава досталась афинянам!"
     Может быть,  и в Спарте  поняли, что  они  поступили несправедливо,  и,
чтобы  поправить  это  дело, они пригласили  Фемистокла в  Лакедемон,  чтобы
отдать ему заслуженные почести.
     Это  было  настоящее торжество. Никогда Фемистокл  не думал,  что будет
праздновать  победу в Спарте.  Город у  подошвы  величавого хребта  Тайгета,
город  без  стен,  охраняемый  только военной  славой  и  силой  спартанцев,
город-лагерь,  нынче был полон  веселого праздничного  шума.  Трубили трубы,
заливались флейты. Все жители города во  главе с  эфорами и царями встречали
победителей. Крики приветствий заглушали музыку:
     - Слава Еврибиаду! Слава доблестному полководцу Еврибиаду!
     - Слава спартанскому войску!
     - Слава Фемистоклу! Слава мудрому стратегу Фемистоклу!
     Фемистокл был бы счастлив, если бы эти крики раздавались в Афинах.
     "Меня чествует Спарта! - с горечью думал он. -  Спарта, но не Афины! Не
Афины..."
     А чествовали его щедро. Сами эфоры, суровые  старцы, не жалели для него
похвал, говорили о его мудрости, о его предусмотрительности, которая помогла
эллинам спасти Элладу.
     Еврибиада наградили  оливковым  венком  за доблесть -  высшей  наградой
Спарты.
     "А мне что? - тревожно думал Фемистокл. - Опять вторую награду? Клянусь
Зевсом, боги, вы несправедливы!"
     Но он напрасно тревожился: его тоже увенчали венком из оливковых ветвей
- за мудрость. Тут лицо его просветлело  - Спарта полностью признала его.  А
Спарта - это или могущественный союзник, или опасный враг.
     Звонкой вереницей пробежали праздничные дни. Фемистокл  собрался домой.
Спартанцы на прощание  подарили ему самую лучшую колесницу, какая была у них
в  городе,  - пусть явится в Афины,  как прославленный герой. Триста знатных
спартанских  юношей провожали  его  до  самой  Тегейской границы.  Никогда и
никому Спарта не оказывала таких почестей.
     Первого,  кого Фемистокл  встретил, вернувшись в Афины, был  Тимодем  с
острова Бельбины [<i>Остров Бельбина в Сараническом заливе.</i>], человек злобный и
завистливый.
     - Смотрите, Фемистокл  в оливковом венке  и на  лаконской колеснице! Да
неужели ты, Фемистокл, и вправду думаешь, что Спарта  наградила тебя за твои
доблести? Всей  своей славой ты обязан только Афинам, но не себе. Не будь ты
афинянин...
     Фемистокл, обернувшись  и увидев с высоты  колесницы, кто  его поносит,
ответил:
     -  Конечно,  будь  я бельбинитом,  спартанцы  не  оказали  бы мне столь
высоких почестей. Но тебя, человече, они не почтили бы, хотя бы ты и родился
в Афинах!

        ЕЩЕ ОДНА ХИТРОСТЬ ФЕМИСТОКЛА

     Со всех сторон - из Трезены, с острова Саламин, из горной страны Аргоса
- тянулись повозки,  ехали  верхом, шли  пешие со всяким скарбом, - женщины,
дети, старики... Афиняне возвращались в свои родные Афины.
     Архиппа,  покачиваясь на узлах с  имуществом и  прижимая к себе младших
детей,  не переставая плакала. Плакала от  счастья,  что  снова возвращается
домой.
     В  Трезене  афинян приняли ласково.  Всем нашли кров,  всех  обласкали.
Трезенцы решили содержать их за свой счет, платить  им  каждому по два обола
[<i>Обол - 0,57 грамма  серебра.</i>] в  день. Богатые люди  открыли  для  афинских
детей  свои  сады  - пусть приходят  и  берут, что им  захочется,  пусть  не
чувствуют себя здесь обделенными. А кроме того, трезенцы постановили платить
за афинских  детей  учителям - пусть  учатся,  как  учились  дома.  Архиппа,
глубоко благодарная, говорила детям:
     - Дети, помните это. И если трезенцев настигнет беда, помогайте им. Нет
порока чернее, чем неблагодарность!
     Но  как бы ни были приветливы  приютившие  их люди,  чужой хлеб горек и
чужие  пороги  круты. Вне  пределов Аттики чем отличались  они,  афиняне, от
жалких и бесправных метеков?
     А  теперь  они  снова в  своей стране. О боги,  примите  своих  афинян,
вернувшихся домой!
     Вот  и  город виден. И Акрополь стоит  в сиянии жаркого солнца.  Увидев
черные после  пожарища колонны  храмов,  обгорелые  и провалившиеся  кровли,
статуи, упавшие в  груды камня и кирпича, Архиппа опять заплакала -  варвары
осквернили их святыни!
     Повозка заколыхалась по ухабистой афинской улице.
     - Мама, а где мы будем жить? - спрашивали дети. - В нашем доме?
     - Если наш дом не сгорел, значит, в нем и будем жить.
     - А если сгорел, мама?
     - Тогда, может быть, садик остался.
     - А если и садик сгорел?
     - Но земля-то не сгорела. На той земле и будем жить.
     Едва скрипучая повозка  въехала в узкий  переулок,  ведущий к дому, как
Архиппа услышала знакомый голос:
     - Госпожа! О госпожа!
     Им навстречу бежал Сикинн. Еще более желтый, еще  более худой, но глаза
его полыхали от счастья.
     - Сикинн! Дети, это же ваш учитель! Ты жив, Сикинн! А где же Фемистокл?
     - Наш господин Фемистокл велел мне ждать, когда ты приедешь. А он - где
же  ему быть?  На Пниксе, конечно. У него  очень много дел, госпожа, ведь он
государственный человек, и очень прославленный государственный человек!
     - Да, знаю, знаю. Нужна мне  ваша слава, как же! Мне  нужно, чтобы  все
были живы и все здоровы, а больше ничего мне не нужно, понимаешь ты?
     - Но слава тоже нужна, госпожа! - улыбаясь, возражал Сикинн, и его зубы
еще ярче белели на потемневшем от загара лице. - Когда творишь славные дела,
надо, чтобы их достойно ценили.
     - Слава  возбуждает зависть,  - сурово  возразила Архиппа, -  а зависть
рождает беду!
     - Сикинн, а наш дом не сгорел? - спрашивали дети.
     - Нет, не сгорел.
     - А наш садик?
     -  И  садик  не сгорел. Персы не жгли дома. Они сожгли только Акрополь.
Там ведь были защитники, сражались с врагами. Вот они Акрополь-то и сожгли.
     - А защитников?
     - А защитников убили.
     Повозка  подошла  к  дому.  Соседи  уже копошились  в  своих  двориках,
вычищали мусор из домов. Ворота Фемистоклова дома стояли  запертые на замок,
а стена  дворика лежала грудой  желтой глины и кирпичей. Видно, толкнула  ее
какая-нибудь тяжелая колесница, она и завалилась.
     -  Крепко  же заперт  наш  дом, - усмехнулась Архиппа. - Смотрите, даже
замок висит на воротах. Отпирай, Сикинн!
     Сикинн  пошарил под кирпичами, достал ключ и открыл  ворота. Архиппа, а
за ней дети и слуги вошли в засыпанный глиной и  осколками  кирпича двор. И,
стоя среди голых  стен своего жилища, Архиппа сказала  глубоким,  счастливым
голосом:
     - Слава богам, вот мы и дома!
     Афины   чистились,   прихорашивались.   Незатейливые    двухэтажные   и
одноэтажные дома  из камня, из  необожженного кирпича  или  просто из глины,
смешанной  с рубленой соломой, принимали  жилой  вид.  Снова шумела  агора -
торговая площадь, снова слуги и рабы смеялись и перебранивались у городского
фонтана, уже кое-где слышалась песня, ребятишки носились по афинским холмам,
плескались в  ручьях, играли  в Саламинскую битву...  Афиняне, вернувшиеся с
войны, снова собирались на Пниксе и обсуждали свои государственные дела.
     А  дел было  много.  Фемистокл,  побывав  в  Лакедемоне, ушел оттуда  с
чувством  признательности за почести, оказанные  ему, и с тяжелым  ощущением
опасности, таящейся для Афин в этой воинственной стране.
     -  Они живут  без  городских  стен, -  говорил  Фемистокл,  выступая на
Пниксе. - Их жизнь - или война, или  подготовка к войне. Мы живем иначе.  Мы
воюем лишь  тогда,  когда враг нападает  на нас или  на наших  союзников, мы
защищаемся. А для  защиты нам необходима городская стена, от старой стены  у
нас остались одни  обломки.  Надо строить  новые стены, и строить  как можно
скорее!
     - Ты ждешь нападения персов, Фемистокл?
     - Граждане афинские, врагами ведь могут быть не только  персы. Разве не
случалось, что вчерашний союзник сегодня обращал против нас  свое копье? Так
что поспешим с этим делом, граждане афинские!
     Собрание  согласилось с  тем,  что  стены  Афинам необходимы, и афиняне
немедля принялись за их постройку.
     Но едва они  положили первые камни, как  в  Афины  явилось  спартанское
посольство.
     - Наши цари и эфоры поручили нам передать вот что,  - сказали спартанцы
афинским правителям. - Афиняне,  не возводите стен. Вы  лучше  помогите  нам
срыть  окружные  стены  во  всех  городах,  где они  есть.  Мы  заботимся  о
безопасности всей Эллады, о нашей общей  безопасности.  В случае, если персы
снова вторгнутся  на нашу землю, пусть  не будет  у нас укрепленных городов,
где  они  могли бы закрепиться, как это случилось с Фивами: Мардоний  сделал
Фивы своей военной  базой. А  вам, афиняне, бояться нечего. Если персы снова
вступят в ваш город, Пелопоннес всегда будет вам и  убежищем, и оплотом.  Мы
ждем вашего ответа.
     Фемистокл  слушал спартанцев опустив глаза, как бы страшась выдать свои
мысли. Он все понимал: Спарта боится усиления Афин. Спартанцы  видели, какой
сильный у афинян флот, они  видели, как  отважны и бесстрашны афиняне в бою.
Спарта их  боится, Спарта  привыкла быть  первым государством в  Элладе и не
хочет уступать Афинам своего  первенства. Не о персах  думают они, а о самих
себе.  Как  продиктуешь  свою  волю Афинам, если  они окружат  себя стеной и
закроют городские ворота?
     Ответа послам не дали. Афинянам самим надо решить, что ответить Спарте.
     На Совете правителей Фемистокл сказал:
     -  После  того, что потребовали спартанские послы, нам  должно быть еще
более ясно, что строить нашу стену необходимо, и как  можно скорее, чтобы не
зависеть ни от чьих требований. Давайте сейчас отпустим спартанских послов и
скажем, что для обсуждения этого дела мы пришлем в Спарту свое посольство.
     Так и сделали. Спартанские послы ушли, не получив определенного ответа.
     В тот же день, как послы ушли, Фемистокл открыл правителям свой план:
     - Отправьте послом в Спарту меня. И как можно скорее. Других же послов,
которых назначите,  не  посылайте  сразу,  помедлите.  А  в  это время пусть
афиняне  как  можно быстрее строят стену.  Пусть  все поголовно, кто  есть в
городе,  возьмутся  за постройку. Пусть не щадят ни частных, ни общественных
зданий, если они  будут мешать. Пусть  не останавливаются  перед разрушением
всего, что может послужить материалом для стен.
     - А если придется разрушить твой дом? - спросил Аристид.
     - Если  надо  будет разрушить - разрушайте, - продолжал  Фемистокл. - А
когда стена будет выведена достаточно высоко для  обороны, тогда отправляйте
остальных послов в Спарту,
     - А ты, Фемистокл?
     - А я в Спарте устрою все сам. Я знаю как.
     - Я вижу, что ты все так же хитроумен,  Фемистокл, -  сказал Аристид. -
Куда  приведет  нас  твоя  изобретательность?  Не знаю. Но  мне  со  Спартой
ссориться не хотелось бы. - И он с сомнением покачал головой.
     Однако правители  согласились с  Фемистоклом. По городу пошли глашатаи,
призывая  афинян  выходить  на  постройку   стены.  А  Фемистокл  немедленно
отправился в путь, захватив с собой верного раба Сикинна.
     В  Афинах взялись  за работу. Тащили  камни,  кирпичи,  глину, все, что
годилось для постройки. Укладывали фундамент,  не заботясь о красоте кладки,
лишь бы  было  прочно сделано. Стена стала длиннее по сравнению  с  прежней,
поэтому  пришлось  ломать  здания, стоявшие на  ее черте.  Сносили  все  без
различия  - дома,  памятники,  портики,  нарушали  кладбища...  И  все,  что
годилось,  укладывали  в фундамент стены, вплоть до могильных каменных плит.
Работали без  оглядки,  с утра до  ночи. Афинские женщины,  изведавшие  горе
изгнания,  забыли свой гинекей  и чем  могли помогали строителям.  Строилась
защитная стена, оборона от  врага, оборона Родному городу, который они  едва
не потеряли!
     Фемистокл в  это  время  в белоснежном льняном  гиматии  расхаживал  по
улицам  Спарты.  Его  узнавали,  его  приветствовали.  Он  любовался мрачной
красотой  Тайгета,  спускался  к  реке,  шумящей  прозрачной  горной  водой.
Появлялся на  стадиях,  где  молодежь обучалась военному искусству. Здесь он
был особенно внимателен.
     "Девушки тоже  тренируются, -  думал  он, любуясь грациозной силой юных
спартанок. - Спартанцы правы: чтобы  рожать  крепких детей, мать сама должна
быть крепкой. Это так. Однако я не хотел бы, чтобы мои дочери бегали  голыми
по стадию..."
     Однажды  на  площади  у  храма  Афины Меднодомной,  когда  он  стоял  и
разглядывал медные пластины, украшавшие храм, к нему подошел старый эфор.
     - Фемистокл,  - сказал он, испытующе глядя ему  в лицо  острыми  серыми
глазами, - нам  известно, что ты уже несколько дней в Спарте. Если ты прибыл
послом, то почему же не являешься к нам?
     Фемистокл почтительно поклонился эфору.
     - Я не  могу пока  что  явиться к правителям государства, -  ответил он
эфору  с самым правдивым  видом, -  я поджидаю членов нашего  посольства. Но
почему они задерживаются так долго, сам не понимаю. Может быть, какие-нибудь
неотложные дела...
     - Ну что ж, подождем их.
     Однако дни проходили,  а послы  афинские  все  не  являлись. Фемистокла
пригласили к эфорам.
     - Все еще нет посольства, Фемистокл?
     -  Все еще нет! -  Фемистокл недоуменно  пожал плечами. - Я и  сам  уже
устал ждать их!
     -  А может быть, афинянам  выгодно  затягивать решение вопроса о  вашей
городской стене?
     - Выгодно? Но почему же?
     - Выгодно потому, - резко сказал старый эфор, стукнув об пол посохом, -
выгодно потому, что стены в Афинах все таки строятся!
     - Этого не может быть!
     - Но  из Афин пришли люди,  они были там по своим делам, и они говорят,
что видели собственными глазами - афиняне строят стену!
     -  Эти люди вводят вас  в  заблуждение, - ответил Фемистокл,  не  теряя
спокойствия. - Как же мы начнем строить  стену, не договорившись с вами? Вот
скоро придет наше посольство...
     - Так где же оно, это ваше посольство?!
     Афинское посольство наконец явилось в Спарту - Аристид, сын Лисимаха, и
Аброних, сын Лисикла. Фемистокл искренне обрадовался, увидев их:
     - Что там, в Афинах?
     - Стена достаточно высока. Поэтому мы здесь.
     Фемистокл ликовал. Он обнимал то Аристида, то Аброниха. Аброних отвечал
таким же ликованием, но Аристид хмурился:
     - Я не люблю обмана.
     - Даже если это на пользу нашим Афинам, Аристид?
     - Обман никогда и никому не приносил пользы.
     - Не  буду спорить с тобой, Аристид, - сказал Фемистокл, скрывая обиду,
- но и ты не мешай мне довести дело до конца.
     - Не буду мешать. Но только в том  случае,  если твоя горячая голова не
доведет нас до беды.
     В  это  время спартанские  эфоры  снова  получили известие  о том,  что
афинские стены уже окружили город  и что стены эти  уже высоки. Но Фемистокл
продолжал уверять спартанцев, что они обмануты.
     - Не давайте провести себя лживыми россказнями, а лучше пошлите в Афины
людей, которых  вы уважаете, людей добросовестных. Пусть они отправятся туда
и  все  разузнают.  Тогда вы получите точные сведения о том, что  делается в
Афинах.
     Аброних   восхищался   самообладанием    Фемистокла,   восхищался   его
предусмотрительностью - правильно действует; пусть спартанцы отправят  своих
послов в Афины, а то ведь, пожалуй, когда обман все-таки откроется, им самим
не выбраться из  Спарты. А  так в Афинах будут заложники. Великий мудрец ты,
Фемистокл!
     Аристид  сидел  молча, насупив  брови,  и  краснел от  стыда.  В  каком
бессовестном  обмане  он  должен  участвовать!  Конечно,  он  понимает,  что
спартанцы хлопочут о своих интересах, прикрываясь общими, и он понимает, что
стена Афинам нужна... Но этот обман трудно перенести, когда всю жизнь привык
говорить только правду!
     - Неужели вы не верите мне?  - продолжал Фемистокл, глядя прямо в глаза
эфорам. -  Так повторяю  вам: пошлите своих послов, да не кого-нибудь, а  из
своей среды, людей знатных, которых вы цените и которым доверяете!
     -  Мы  верим  тебе,  Фемистокл,  -  ответили эфоры,  - но послов  своих
проверить тебя все-таки пошлем.
     Проверить, действительно ли в  Афинах  строится стена  вопреки  желанию
Спарты,  поехали  послы из среды спартанской знати. А  одновременно  с ними,
только тайно от них, отправился в Афины и Сикинн с поручением Фемистокла.
     -  Скажи  правителям, чтобы  они задержали спартанских послов под любым
благовидным предлогом. Иначе, я опасаюсь, спартанцы могут не  выпустить  нас
из Спарты.
     Спартанские послы, важные, суровые, но сохраняющие дружелюбный вид, как
и  подобает союзникам, вскоре появились в Афинах.  Но  еще  раньше их явился
Сикинн, посланец Фемистокла.
     Увидев  стены окружавшие город, спартанцы переглянулись с негодованием.
Они намеревались тотчас вернуться  в Спарту,  но афинские пританы, вежливые,
любезные,  и слышать не  хотели о  том, чтобы  так скоро отпустить гостей! И
спартанцы  поняли, что афиняне их  не выпустят, пока не  вернутся  из Спарты
афинские послы.
     Фемистокл и его товарищи  по посольству  Аброних и Аристид решили,  что
наступила пора обсудить со спартанцами тот самый вопрос, ради которого они и
приехали  в Спарту. Объясниться  с эфорами поручили Фемистоклу.  Аристид  от
разговора уклонился, он слишком дорожил расположением Спарты.
     Эфоры в  этот день не узнали Фемистокла. Всегда любезный  и  улыбчивый,
нынче он предстал  перед  ними  с гордо поднятой  головой.  Он  открыл  свое
истинное лицо, лицо афинянина, знающего цену себе и своему народу.
     - Афины уже настолько ограждены  стеной, -  заявил он после необходимых
приветствий, -  что в состоянии защищать своих жителей.  Если  спартанцы или
союзники желают, они могут отправить  послов к  афинянам. Но посылайте таких
послов, которые  сумеют на будущее время различать интересы свои собственные
и интересы общеэллинские. Когда мы, афиняне, нашли необходимым покинуть свой
город  и  сесть на корабли,  мы  решились  на  это  без спартанцев.  А когда
приходилось  совещаться  вместе  со  спартанцами,  мы,  афиняне,  никому  не
уступали в  рассудительности. А  теперь мы сочли  необходимым окружить  свой
город стеной. Ведь, не имея обороны, не сможешь участвовать в общих решениях
с мало-мальски равным правом голоса!
     Эфоры краснели и бледнели от гнева. Афины не пожелали с ними считаться!
Афины больше не принимают их гегемонии! А Фемистокл, которого они чествовали
так недавно, - он обманул, он провел их! Как они были глухи и слепы!
     Спартанцы кипели негодованием, но прятали его под личиной приветливости
и  уважения. Они  могли бы сейчас арестовать  афинских  послов,  но тогда  и
афиняне  посадят  в темницу  послов  спартанских!  Проклятый  Фемистокл  все
предусмотрел!
     Пришлось отпустить афинян. И  в тот день, когда афинские послы покинули
Спарту, спартанские послы выехали из Афин.

        ВРАГИ СНОВА В АТТИКЕ

     -  Каково будет Ксерксу,  когда ты,  Мардоний,  зажжешь  огни на горах,
несущие весть о твоей победе, а? Ты только представь себе это, Мардоний!
     Фессалиец  Алевад,  грузный  и  осанистый,  плотно  сидел  на   большом
темно-рыжем гривастом коне.
     Мардоний искоса взглянул на него. Светлые глаза хищной  птицы, горбатый
нос,  почти  касающийся верхней губы, твердый подбородок,  прикрытый пышной,
мелко завитой бородой...
     "Я понимаю тебя, Алевад, - мысленно  ответил ему Мардоний, - тебе нужна
эта война, потому что тебе нужна власть над Фессалией..."
     Но  речи  Алевада  не  пропадали  зря.   Они  вызывали   в  воображении
необычайное, волнующее каждого полководца зрелище - победные костры, которые
один  за другим  вспыхивают  на  вершинах гор,  один  за  другим  вплоть  до
Геллеспонта,  а потом  уже  и  за  Геллеспонтом, До  самых  Сард, где сейчас
пребывает царь.
     Стояла весна  479 года. Мардоний  со своим отборным войском снова шел в
Аттику.  Снова под  копытами его  конницы  глухо гудела  фессалийская земля.
Грозное войско блистало  доспехами,  ряды  его  двигались четко, размеренно,
подчиняясь единой  команде.  Оно шло медленно, но словно  ураган  поднимался
следом, увлекая за собой жителей городов и селений,  мимо которых это войско
проходило.  Мардоний  приказал  брать  в ополчение  всех, кто может  держать
оружие.
     Персидские  военачальники,  выполняя  волю полководца,  бичами  сгоняли
мирных жителей в свои отряды.
     Войско   Мардония,   чем  дальше  проходило   по   стране,  тем  больше
разрасталось.
     - Я  не сомневаюсь, что  ты поработишь  Элладу,  Мардоний, -  продолжал
Алевад, - ты  сделаешь то, чего не смог сделать царь Дарий и не смог сделать
царь Ксеркс.  Ты докажешь царю,  что Дарий, отстранив  тебя от командования,
сильно ошибся. Ты возьмешь Элладу и станешь полным ее властителем!
     Кони мерно ступали  рядом шаг в  шаг.  Сиплый  голос Алевада гудел  над
ухом, как большой шмель, но это  не  раздражало Мардония. Лесть помогала ему
поверить в себя и в успех своего рискованно задуманного дела.
     - Скоро вступим в Беотию, - сказал Мардоний.
     Алевад понял его.
     - Да,  я знаю.  В Беотии нас  ждет  спартанский отряд.  Вернее,  должен
ждать, чтобы преградить нам дорогу в Афины.
     Мардоний взглянул на него:
     - Ты забыл, Алевад, какую клятву дали афиняне?
     Алевад засмеялся, открыв мелкие желтые зубы.
     - Ну как это я могу забыть! "Пока  жив хоть один  афинянин, не  будет у
нас  мира  с  Ксерксом!  Нет  на  свете  столько  золота,  нет  земли  столь
прекрасной, чтобы мы ради этих благ захотели предать Элладу!"  Ну, и еще там
что-то...
     - Вот тогда же  и спартанцы дали слово  выставить на  нашем  пути  свое
войско. А ты, Алевад, как будто этому не очень-то веришь?..
     Алевад отмахнулся:
     - Мало ли  они  давали слов, а  потом  забывали  об этом!  Может  быть,
забудут и теперь.
     -  Ну нет, - Мардоний вдруг хлестнул коня и поднял  его  в галоп.  - Не
забудут! Предстоит трудная битва. Надо готовиться, это враг очень сильный!
     Алевад не ответил.
     Войско Мардония вошло в  Беотию и раскинулось по всей равнине. Мардоний
готовился к сражению со  спартанцами.  Граница  Аттики  была  рядом.  И  эта
граница была открыта.
     Мардоний недоумевал.
     - Мне донесли, что в Беотии меня встретит  войско спартанцев!  - сказал
он беотийским правителям - беотархам. - Но где же эти прославленные воины? Я
вижу, они не пожелали помериться со мной силой.
     -  Они не  вышли  тебе навстречу,  потому  что справляют свой  праздник
Гиакинфий,  -  объяснили беотархи.  - Они чествуют  богов  и не  могут выйти
сейчас на войну.
     - Тем лучше, - сказал Мардоний. - Пока они справляют  свои праздники, я
пройду в Аттику и возьму Афины!
     Но беотархи не одобрили его решения.
     - Мы хотим  так  же, как и ты, победы над Аттикой.  Но не переступай их
границы. Поставь здесь  свой лагерь,  это самое удобное  место для  битвы  с
твоим огромным войском  и  бесчисленной конницей.  В твоих руках будут  наши
беотийские  проходы на  Аттику и на Истм. Одолеть  эллинов трудно: когда они
действуют  единодушно, это ты знаешь и сам. Лучше последуй нашему  совету  -
пошли  золота  правителям Эллады, но  так, чтобы  об  этом  никто  не  знал,
договорись с каждым из них тайно.  Этим ты внесешь разлад среди них, и тогда
покорить их тебе будет легко. Послушайся нас!
     Мардоний   слушал,  мрачно  сдвинув  брови,  в  его  жестоких,   близко
поставленных глазах  горели  темные огни. Подкупить... Взять без  войны... А
где же слава? А где же сигнальные костры победы?
     - Нет. Я возьму Афины боем, - упрямо отвечал он.
     - Но это будет тяжелый бой, Мардоний. Ты можешь потерять много войска!
     - Все равно. Я возьму Афины. Я возьму Афины и сровняю их с землей.
     Персидское войско перевалило через границу Аттики.
     Мардоний неистово стремился к Афинам, чтобы обрушить на этот непокорный
город свой главный удар. Он приготовился  к атаке, к  штурму, к избиению. Он
уже видел,  как разваливает афинские стены, как гонит  пленных жителей,  как
поджигает жилища. Он слышал крики, стоны, мольбы о милости, о пощаде...
     Его   встретила  неожиданная,   оглушающая   тишина.   Пустынные  поля.
Безмолвные,  безлюдные,  еще  кое-где  недостроенные  стены  Афин.  Открытые
ворота.
     Мардоний в бешенстве погнал коня и влетел в город. Город был пуст, дома
стояли  с  закрытыми ставнями, словно закрыли глаза, не желая  видеть врага.
Лишь кое-где бродили по улицам оставленные хозяевами собаки.
     - Проклятие! - закричал Мардоний. - Они опять ушли!
     Персы, как бурные потоки воды в половодье, хлынули в Афины. Еще года не
прошло,  как  здесь побывал Ксеркс и сжег  афинский Акрополь.  Теперь  снова
персы врывались в афинские жилища и разоряли афинские очаги.
     Мардоний послал гонцов в Пирей узнать, что делают афиняне.
     - Все афиняне на  кораблях, - сказали  гонцы,  -  а  их  семьи снова на
Саламине. Афиняне готовы к сражению.
     Мардоний не знал, что делать.
     "Может  быть, теперь, когда  Афины в моих  руках, они  станут умнее?  -
думал он. - Может, это исцелит их от их глупого упрямства?"
     Мардоний решил убедить афинян покориться без боя. С  этим поручением он
отправил на Саламин геллеспонтийца Мурихида.
     Мурихид  вернулся  с  острова  чуть  живой  от пережитого  страха.  Его
выпуклые  черные  глаза  глядели на Мардония почти бессмысленно,  он не  мог
вымолвить ни слова.
     - Приди в себя! - с досадой сказал Мардоний. - Я  не  знал, что посылаю
труса! Что там, на Саламине?
     - Они взбесились, Мардоний,  - прохрипел Мурихид, -  им ничего не стоит
растерзать и посла, если они и своих терзают...
     - Иди успокойся, а потом придешь и расскажешь все как было.
     Позже Мурихид сидел в шатре Мардония и подробно излагал все,  что видел
и слышал на Саламине.
     - Сразу, как только вступил на Саламин,  я понял, что успеха  у меня не
будет. Кругом  мрачные,  ожесточенные люди, смотрят  на меня  с  ненавистью.
Собрался Совет военачальников...
     - Фемистокл там был?
     - Был Фемистокл. Яростный, как лев. По их разговорам я понял,  что  они
ненавидят нас. И ненавидят Спарту.
     - Спарту?
     -  Да. Ты же знаешь, Мардоний, что спартанцы должны были встретить твое
войско в Беотии, чтобы защитить границу Аттики. А они верны себе. К Марафону
опоздали - ждали полнолуния. В Беотию опоздали из-за праздника Гиакинфий.
     - Короче. Ты все сказал, как я велел?
     - Мне не  дали  говорить.  Едва я произнес несколько слов,  как они уже
закричали. Фемистокл сразу набросился на меня: "Афины не сдадутся!" И другие
тоже. Один только  Ликид, военачальник, выступил разумно:  "Что  ж, граждане
афинские, может, нам лучше не отвергать  предложение Мардония?  Может  быть,
представить  его предложение Народному  собранию?" И  что же  тут поднялось!
"Как смел ты предложить нам рабство? Разве не клялись мы никогда не говорить
о  мире  с нашим давним врагом?.. Ты  думаешь, афинский  народ может предать
свою родину, свои святыни?.. Тебя купили персы, Ликид!" Ликид прикрыл руками
свою  лысую голову, выбежал  на улицу  и сразу попал  в  разъяренную  толпу.
"Предатель! Смерть предателю!"  И тут  же  закидали его камнями. До  смерти.
Ликид упал и больше не шевельнулся.
     Мурихид умолк, с ужасом вспоминая то, что видел.
     - Это все? - мрачно спросил Мардоний.
     - Это еще не  все, -  продолжал Мурихид. - Женщины, как услышали о том,
что сказал Ликид, с воплями, с проклятиями бросились к дому, где  жила семья
Ликида. С камнями в  руках они  ворвались в  дом,  не  слушая  плача детей и
мольбы  жены Ликида,  с  яростью убили их  камнями.  И кричали:  "Ступайте к
предателю своему мужу и отцу. Семье предателя нет места среди афинян!" После
этого я поспешил вернуться к тебе, Мардоний, -  закончил Мурихид. - Право, я
себе не верю, что остался живым.

        СУДЬБА МАРДОНИЯ

     Мардоний медленно поднялся на Акрополь,  осторожно ступая по  усыпанной
пеплом  и  осколками  кирпича  дороге,  идущей   в  гору.  Молчаливая  свита
сопровождала его, отстав на несколько шагов. Мардоний был хмур  и раздражен,
он  хотел  побыть  один со своими мыслями и требовал, чтобы ему  не  мешали.
Акрополь. Разрушения, запустение, безмолвие. Разбитые храмы с провалившимися
крышами, колонны, которые еще стоят, будто руки,  воздетые к небу в мольбе о
мести  за совершенное святотатство. Ярко раскрашенные статуи,  сброшенные  с
постамента.
     Мардоний  остановился возле них,  лежащих во прахе.  Женщины с красными
волосами, с черными дугами бровей и косо поставленными выпуклыми  глазами  с
красн