на панэллинский суд, что он совершил преступление против всей Эллады. - Что же будет теперь? - растерявшись, спросила Архиппа. - Значит, и Фемистоклу такая же смерть? - Как знать, что будет? - Эпикрат уже не мог скрыть тревоги. - Пока афиняне согласия на это не дали... - Но дадут, - мрачно сказал Евтихид. - Неужели у них хватит совести? - У Архиппы прервался голос. - Эпикрат... Скажи! Думаю, что хватит, - сказал Эпикрат, вздохнув. - Вспомни, кто будет решать это дело. - Да, кто? Аристид и Кимон! - подтвердил Евтихид. - Подождем, подождем, Архиппа! Будет так, как решат боги. Но я посоветовал бы Фемистоклу не являться на суд, где заранее решено присудить его к смерти! Если будет случай, передай ему мой совет, Архиппа! Фемистокл знал обо всем, что происходит в Спарте и в Афинах. Хотя он ждал, что его призовут на суд, но не верил, что это может случиться. "Аристид не решится предать меня, - думал Фемистокл, - он слишком дорожит своим именем "Аристид Справедливый", чтобы не защитить того, кто вызвал на себя вражду Спарты ради пользы Афин... Впрочем, и ему и Кимону, как я не раз замечал, выгоды Спарты дороже, чем польза своего отечества!.." Сикинн не раз бывал в Афинах, но привозил все те же вести: Спарта не отступает, требует суда над Фемистоклом, которого называет изменником, преступником перед Элладой. Афины все еще не соглашаются. Потом вести стали звучать иначе: Спарта требует суда, афиняне еще сопротивляются, но многие уже соглашаются с требованиями Спарты. И, наконец, последняя весть - Фемистокла требуют в Спарту на панэллинский суд. Это требование привезли глашатаи из Спарты. - Что ж, - сказал Фемистокл, получив приказ, - я явлюсь на суд и докажу, что этой вины за мной нет. Но правители Аргоса, приютившие его в своей стране, воспротивились. - Этот суд приведет тебя сначала в тюрьму, а потом к смерти. Мы не советуем тебе, Фемистокл, являться в Спарту! Фемистокл задумался. Ведь и афинские друзья говорят так же. - Вы правы, - сказал он, - ждать справедливости от спартанцев смешно! Когда они были справедливы? Может, тогда, когда, пользуясь большинством своих голосов, лишили меня первой награды за Саламин? Или тогда, когда вообще не дали мне никакой стратегии, раздав все должности своим? Ох, да что там! Маргит [Маргит - глупец, недоумок.] я буду, если явлюсь на этот суд. Вы правы, клянусь Зевсом! В назначенный день в Спарте собралось множество народа. Всем хотелось видеть, как будут судить афинского героя. Кто-то сожалел, кто-то злорадствовал, кто-то негодовал на Фемистокла за измену, кто-то негодовал на правителей, подвергающих прославленного человека незаслуженному позору... Ждал народ. Ждали правители Спарты и Афин. Ждали судьи. И ждали напрасно - Фемистокл на суд не явился. Вместо него примчался посыльный с письмом. Фемистокл обращался к гражданам своей республики, он доказывал свою невиновность в том страшном преступлении, в котором его обвиняют. Он, всегда стремившийся к власти, по природе своей неспособный подчиняться и никогда не желавший подчиняться, как он мог бы предать себя, а вместе с собой и Элладу во власть врагов - варваров?.. Но враги его, афиняне из партии аристократов, отвергали его доводы, а спартанцы не хотели слушать его оправданий. Правители Спарты в ярости, что не удалось захватить Фемистокла, настояли на том, чтобы подвергнуть его изгнанию. Кимон охотно поддержал их. Изгнание - это уже не остракизм. Человек, удаленный из государства голосованием посредством черепков, не лишался ни гражданских, ни государственных прав. Его имущество не трогали. И, возвратившись, он мог снова занимать руководящую должность. Остракизм не лишал его уважения и славы. И совсем другое дело - изгнание. Изгнание - это лишение гражданской чести и конфискация имущества. Изгнание - это лишение прав гражданина и преследование законом республики. Изгнание - это конец участию в общественных делах, конец уважению, конец славы. Эфоры тотчас снарядили отряд спартанцев. К ним присоединилось и несколько афинских граждан, готовых преследовать Фемистокла. Отряд получил приказание захватить Фемистокла, где бы они его ни нашли, и доставить его в Афины. Посланцы тотчас сели на коней и помчались по дороге в Аргос. Преданный слуга Архиппы, посланный узнать, чем кончится судилище, прибежал в страхе и отчаянии: - Госпожа! Скорей сообщи Фемистоклу, что они послали за ним... Архиппа без сил опустилась на скамью. Осудили! Она мгновенно представила себе свою дальнейшую судьбу - бесправие, беззащитность, унижение... И вдруг вскочила. Что же это она? Фемистоклу грозит смерть, а она сидит и горюет, что кто-то унизит ее! Что делать? Кого послать к Фемистоклу? Рабам доверять нельзя. Слуга, которому можно верить, стар, не доберется вовремя!.. На пороге внезапно появился Эпикрат. - О Эпикрат, надо скорей... - Уже сделано, Архиппа. А ты подумай, как устроить семью. Может быть, переедешь к родственникам? К тебе скоро придут и отберут имущество. Все, что у тебя есть. Собери все ценное, надо спрятать. Архиппу уже нельзя было сбить с ног. Что все беды по сравнению с тем что грозит Фемистоклу! Она снова обрела мужество и твердость характера, твердость женщины, хранящей очаг, твердость матери, опоры и защиты своей семьи, своих детей. - Пусть возьмут все, не намного разбогатеют Афины. Ведь они думают, что у Фемистокла здесь горы золота! Пусть ограбят нас, если найдут, что грабить! Но все-таки, окинув взглядом углубления в стенах, где стояли дорогие чаши и амфоры, принялась собирать их и укладывать в корзину. СКИТАНИЯ В Аргосе уже была известна судьба, постигшая Фемистокла. Правители Аргоса и друзья Фемистокла собирали его в дорогу. - Мы бы не отпустили тебя, Фемистокл, но мы не в силах тебя защитить. Проклятая Спарта пойдет на все, чтобы захватить тебя. Вплоть до войны. - Я знаю, друзья мои, поэтому и покидаю вас. - Что там нашли они в письмах Павсания к тебе? Говорят, что ты обещал перейти к персам и помочь ему поработить Элладу. - Нет, не это их напугало. Их напугало, что Фемистокл хотел вместе с Павсанием поднять восстание спартанских илотов - они живут как на вулкане, вот-вот у них под ногами разверзнется земля! - Но Фемистокл не повинен в этом! - Вы ошибаетесь, друзья, в этом я повинен, - сказал Фемистокл. - Я не удивляюсь их ярости, это самое страшное, чем я был им опасен: я хотел поднять восстание илотов. Теперь мне уже до конца жизни не ждать пощады от Спарты. Однако то, что я сделал - я поколебал покорность их илотов, - они уже не поправят. Не нынче, так завтра, а илоты все-таки восстанут. И это будет справедливо. - Нам очень жаль, Фемистокл. Ты уходишь, и у Аргоса уже больше нет в Афинах союзников против Лакедемона! - Да. Мои планы шли далеко. Я бы поселил афинскую колонию в Италии. Это, конечно: сильно не понравилось бы Спарте, но как это укрепило бы и усилило Афины! Ах, так много я еще мог бы сделать для Афин, но афиняне не поняли этого. Однако простимся. Спасибо за вашу дружбу и за помощь в мой черный день. Спартанские посланцы вскоре появились в Аргосе и потребовали, чтобы аргосцы выдали Фемистокла. Но те даже разговаривать не стали. - Если считаете, что Фемистокл у нас, возьмите его! Небольшое судно вышло в Ионическое море, направляясь к острову Керкире. Фемистокл стоял на корме судна и печально глядел, как удаляются берега Эллады. Навсегда? Нет, этому невозможно поверить. Боги не допустят этого! Судно приближалось к острову, зеленеющему среди сверкающих волн теплого моря. Фемистокл, простившись взглядом с берегом Эллады, обернулся к Керкире. Керкира встречала его толпой народа. Правители острова, изысканные ионийцы в белоснежных хитонах и расшитых плащах, почтительно встретили Фемистокла, своего евергета [Евергет - благодетель, защитник.]. Это почетное звание евергета Фемистокл заслужил тем, что, будучи у власти в Афинах, постоянно защищал интересы ионийцев - керкирян. Когда-то керкиряне спорили с Коринфом из-за Левкады, лежавшей на западном побережье Акарнании. Коринф считал Левкаду своей колонией, но ионийцы-керкиряне оспаривали Левкаду. Они попросили Фемистокла быть в этом деле третейским судьей. И Фемистокл рассудил их. Колония должна быть общей - и Керкиры и Коринфа, - но Коринф за это обязан уплатить Керкире двадцать талантов. Звание евергета давало право владеть на Керкире землей и домом, чего не дозволено было людям других государств. Это звание защищало имущество евергета, если ему предъявляли какой-нибудь иск. Но Фемистокл, поселившись в доме одного из друзей-керкирян, чувствовал, что положение его здесь ненадежно, хотя он и не замечал недоброжелательства или недоверия к себе. Жизнь на острове казалась ему странной, не то еще не проснувшейся среди полуденных грез, не то задремавшей в тишине прозрачного звездного вечера... Дни проходили без волнений, без событий. Фемистокл привык вставать рано, всю жизнь он торопился - то надо выступить на Пниксе, то надо строить корабли, то надо воздвигать защитные стены, то позаботиться о детях, то надо успеть к друзьям провести праздничный вечер. Сейчас у него не было никаких дел. Осеннее утро разгоралось медленно. Фемистокл не знал, как дождаться полного света. Он уже давно не спал. Мягкое ложе вместо сладких снов нагоняло бессонницу. Но вот уже совсем светло, а в доме тишина. В первые дни Фемистокла тревожила эта тишина. Разве хозяева уже ушли куда-то? Но нет, слуги что-то делали, готовили еду, прибирали дом... Хозяева еще спали. Фемистокл ходил по городу - та же сонная тишина осеннего утра. Лишь на рынке толпился народ между рядами овощей и рыбы... Фемистокл вышел на окраину и, тяжело задумавшись, долго глядел в ту сторону, где за серебряной дымкой моря лежал аттический берег с гаванью Пиреем, которую для Афин построил он, Фемистокл... "Как ты там, Архиппа? - думал Фемистокл, и перед глазами стояла в темноте женщина на пороге дома. - Как ты там, маленький мой сынок, владетель моего сердца? Как вы все, дети мои? Сильно ли обижают вас люди?.." Он видел их всех, испуганных и оскорбленных, а дом свой разграбленным... Одна надежда - на Архиппу; она сильная, она выдержит и не даст погибнуть семье. Ведь не до конца же их жизни будет так? - Боги, за что вы так несправедливы ко мне! Керкиряне с любопытством поглядывали на него. Вот он, изгнанник афинский, герой Саламина!.. Плохо же ему приходится, если он ищет спасения на их острове, не защищенном ни флотом, ни армией... К полудню вышел из своей спальни Динон, благородный иониец, хозяин дома. - Я думал, что ты куда-то уехал по делам, - сказал Фемистокл. - Неужели ты только сейчас начинаешь свой день? - Да нет, день у меня начался раньше, - ответил Динон, - но не хотелось сразу покидать ложе... Потом - ванна, массаж... Убрать голову, уложить волосы... Все это требует времени. Динон благоухал притираниями. Его локоны были красиво уложены на голове, полотняный хитон был безупречной белизны... "Ионийцы остаются ионийцами, - подумал Фемистокл, - склонность к изнеженности у них неодолима! Не с этого ли начинается гибель народов?" Но вслух ничего не сказал. Он чувствовал себя здесь чужим. Все изменилось. Когда-то керкиряне смотрели на него как на защитника и благодетеля, от которого многое зависело в их жизни, теперь он сам ищет у них защиты и благодеяний. "Нет, надо что-то предпринимать, - думал Фемистокл, - надо немедленно что-то предпринимать. Я не гожусь в челядинцы богатого дома. Мне противна эта пустая, бездеятельная жизнь. И, самое главное, не могу же я смириться с тем, что Спарта правит Афинами и что афиняне, угождая Спарте, изгнали меня! Как изменить все это? Если бы не изгнание, я знал бы, что мне делать. Моряки, ремесленники - это мое войско, войско демократии. С таким войском я победил бы этих "лучших" людей, этих "справедливых"... А так? Только силой можно восстановить в Афинах настоящую демократию - власть демоса, простых рабочих людей! Но где эта сила?.. Может быть, Гиерон?" Никому не рассказывая о своих замыслах и планах, Фемистокл с попутным торговым судном отправился в Сиракузы. Сиракузами нынче правил брат Герона, Гиерон. Гиерон удивился, увидев Фемистокла. - Какой ветер пригнал тебя ко мне? - громогласно обратился он к гостю. - Может быть, вспомнил старую дружбу, как мы вместе дрались с персом? Или снова началась война и ты ищешь союзника? Впрочем, как я слышал, ты теперь не враг персам, а даже наоборот, благоволишь к ним! - Да, я ищу союзника, - ответил Фемистокл, - но если ты, как и в то время, когда Эллада просила твоего брата о помощи, ответишь мне так же, как он, упреками и насмешками, то, клянусь Зевсом, я не отягощу тебя своим присутствием, Гиерон. Гиерон задумчиво посмотрел на него. Афинянин, потерявший отечество, что он для Гиерона? Однако это не просто афинянин, это Фемистокл, человек прославленный и хитроумный: может быть, все-таки надо принять его как гостя и выслушать? К тому же интересно, что он скажет нынче Гиерону. Не обижайся на меня, Фемистокл, будь моим гостем. Всегда приятно провести время со старыми друзьями за чашей вина! Гиерон был богат и могуществен и крепко держал в руках своих Сиракузы. Поглаживая свою черную квадратную бороду, он исподтишка следил за Фемистоклом, какое впечатление производит на гостя великолепие его дворца - украшения, ковры, золотая и серебряная посуда, столы и ложи, отделанные сверкающей медью. Но, к досаде Гиерона, Фемистокл словно не видел ничего, он вошел в сиракузский дворец, как в походный полевой шатер. - Я вижу, сильно скрутила тебя судьба, Фемистокл, - сказал Гиерон, приглашая его к столу. - Ты ничего не видишь и не слышишь, кроме своих неприятностей. Отдохни, выпей вина, вино в Сиракузах не хуже, чем у вас, в Афинах. Впрочем, ты уже, кажется, не афинянин? - Я пришел к тебе с важным делом, Гиерон. - Ах да! Ты же ищешь во мне союзника! - продолжал Гиерон, и узкие черные, в набухших веках глаза его смеялись. - Я и Фемистокл! Можно ли было это предположить? Да, не тот уже ты, Фемистокл, не тот! Сейчас я вспоминаю, как ты после Саламина явился на Олимпийские игры. О Зевс и все боги! Молодой, красивый, пышный такой! И народ уже не смотрит на ристалище [Ристалище - площадь, где происходят состязания.], ни на борцов, ни на дискоболов, все только на тебя: глядите, глядите, это Фемистокл, это герой Саламинской битвы! И чужеземцам покоя там не было: "Вы знаете, кто это? Это Фемистокл, афинянин, герой Саламина!" Мне самому прогудели уши Фемистоклом. А Фемистокл сияет, светится от счастья... Любил ты почести, а, Фемистокл? - Почести эти были заслужены мною. - Ну еще бы! Кто же спорит. Но как идет время! И как оно все меняет! Помнится, я тогда тоже прислал на ристалище в Олимпию своих лошадей. И палатку свою поставил. Красивую, роскошную палатку... - Я помню, Гиерон. Но... - Еще бы тебе не помнить, Фемистокл, если ты тогда из-за этого впал в бешенство. Ты ведь тогда кричал на эллинском собрании: "Лошадей тирана нельзя допускать к состязанию на Эллинских играх! Палатку тирана следует изорвать в клочья, тирану не место здесь, в Олимпии!" Ха-ха! Что было, то было. - Да, это было, - вздохнул Фемистокл, - но это было так давно! - И вот теперь, ты, герой Саламина, пришел к этому тирану, - продолжал Гиерон, и, кажется, предлагаешь какой-то союз... - Мы оба постарели, Гиерон, и оба, как я думаю, поумнели, - сказал Фемистокл, - и довольно шуток. Я пришел к тебе, чтобы узнать, долго ли ты будешь нести бремя спартанского верховодства. - Значит, ты приехал говорить о моих делах, а не о своих? - усмехнулся Гиерон. - А я-то думал, что у тебя хватает своих забот. - А это и есть моя забота. Ты прекрасно знаешь, почему я вынужден был покинуть Афины. - Значит, теперь ты хочешь с моей помощью поразить Спарту, чтобы возвратиться в Афины. - Да. Твоя гегемония над Элладой, человека просвещенного и гуманного, мне представляется единственно возможной. - Ты мне предлагаешь гегемонию над Элладой? - Это будет освобождением Афин от спартанских цепей, которыми опутана сейчас моя родина. Гиерон с минуту молча смотрел на Фемистокла, и Фемистокл видел, как в глазах его загораются хитрые огоньки. - Клянусь Зевсом, Фемистокл, - сказал он, - ты по-прежнему хитроумен. Но я скажу тебе, чем кончится для меня эта затея. Я возьму верх над Спартой и над теми, кто правит в Афинах по указке спартанцев. Ты вернешься в Афины и снова станешь во главе афинского правительства, а потом захватишь Сикелию и заставишь плясать Гиерона под свою свирель. Не так ли, друг мой? Недаром же ты назвал своих дочерей именем моих городов - одна у тебя Сибарида, а у меня есть город Сибарис. А другая - Италия, уже целая страна! - Да, я думал вмешаться в твои дела, - ответил Фемистокл, - но я только хотел поддержать тебя против Кротона, который теснил твои города. Однако... - Давай на этом закончим наш разговор, Фемистокл, - решительно прервал его Гиерон, - сейчас из этого ничего не выйдет. И должен предупредить тебя, что, если спартанцы придут искать тебя здесь, я не стану тебя защищать. Фемистокл с тяжелой душой вернулся на корабль. "Что же делать? Где же выход из этого положения? - Мысли его метались, прикидывая то одно, то другое. - Ведь не могу же я так жить, словно зверь, преследуемый звероловами! Но боги, что же мне предпринять теперь?" Расстроенный, он вернулся на Керкиру. Хорошо, что есть убежище, где его любят, где помнят о его добром отношении к ним, где почитают его героем великих дел... Поживет здесь. Может быть, удастся повидаться с семьей, если тайно проникнуть в Афины... А может, и вообще перевезти сюда семью, это ведь недалеко. Пройдет тяжелое время, и все может измениться. Вдруг откуда-нибудь явится опасность Афинам, и тогда афиняне обязательно вспомнят о нем! Усталый, но с улыбкой и добрым приветствием он вошел в дом Динона. Динон встретил его сдержанно. Фемистокл почувствовал в его голосе холодок. - Что случилось, Динон? Тебя что-то огорчило? - Да, Фемистокл. Меня огорчает и заботит твоя судьба. Фемистокл поднял голову горделивым движением: - Именно моя судьба, Динон? Или и твоя тоже? - И моя тоже, - пряча глаза, ответил Динон. - Вчера у меня были все наши ионийцы... Я говорю о тех, кто правит Керкирой. Они очень обеспокоены, Фемистокл: они боятся, что Спарта и Афины станут мстить нам из-за тебя... - Значит, мне надо покинуть Керкиру. - Ты знаешь, что мы любим тебя, Фемистокл. Но вражда таких сильных государств, как Афины и Спарта... Ты понимаешь сам, Фемистокл... Что перед ними Керкира? - Я все понимаю, Динон. Но куда же мне теперь?.. - Мы можем перевезти тебя на материк. Отсюда недалеко до Эпира. Сикинн собрал в суму вещи Фемистокла, его одежды и обувь. Жена Динона прислала ему большой узел с едой и вином. Керкиряне, грустные и смущенные, проводили Фемистокла до пристани. И потом долго стояли и глядели вслед круглому суденышку, увозившему Фемистокла. Они видели, как он стоял у мачты, понурив голову, и как ветер трепал его кудри. Они все ждали, что он оглянется, но Фемистокл не оглянулся ни разу. И когда темный берег принял его, керкиряне молча разошлись по домам. Зимние ветры завывали в ущельях Эпира. Темные облака летели над горами, багряный свет вечерней зари окрашивал их края, и от этого они казались грозными и зловещими. Мулы с опаской шагали по горной дороге. Фемистокл плотнее запахивал грубый домотканый плащ из овечьей шерсти, присланный Архиппой. Фемистокл, уходя в изгнание, не думал, что этот походный плащ может ему понадобиться - было лето, стояла жара и казалось, что до зимы очень далеко. Дорога шла вверх, к перевалу. Копыта мулов, сбиваясь с шага, звенели по камням. - Ты знаешь, в какой мы стране, Сикинн? - спросил Фемистокл. - Нет, господин. Я только знаю, что мы в стране очень мрачной и суровой. - Мы в стране молоссов, Сикинн. И ты прав, эта страна сурова. Особенно для нас с тобой. А вернее всего, для меня. А ты знаешь, кто царь молоссов, Сикинн? - Не знаю, господин. Но думаю, что нам это все равно? - Нет, не все равно. Царь молоссов - Адмет, мой враг, Сикинн. Однажды я сильно оскорбил его. Сикинн придержал мула: - Твой враг, господин? Так зачем же мы едем к нему? Но Фемистокл не тронул поводьев. - А может быть, ты скажешь, куда нам ехать? - невесело усмехнулся он. - Как ты видишь, нас привезли и высадили на этот эпирский берег. Что же нам делать? Хуже, если мы будем скрываться где-нибудь в молосских селениях. Да и не скрыться - наутро же будет известно об этом царю Адмету. Уж лучше явиться прямо к нему и довериться его великодушию! На перевале ветер был неистовым, мулы шли, отворачивая головы: ветер слепил им глаза. Фемистокл плотнее запахнул плащ. Заря погасла. Луна то освещала дорогу, то снова пропадала. И, когда наступала тьма, Фемистоклу казалось, что они сейчас вступят в преисподнюю... Но вот дорога выровнялась, ветер стал тише, и откуда-то издали вместе с шумом ветра донесся тонкий длинный звон... - Додонские чаши звенят! - сказал Фемистокл. - Теперь недалеко. - Какие чаши, господин? - Тут святилище Зевса Додонского, - Фемистокл поддерживал разговор, чтобы заглушить тяжелое чувство тревоги, - там стоит священный дуб, огромное дерево. В нем пребывает сам Зевс и дает пророчества. На дубе висят медные чаши, вот они-то и звенят сейчас от ветра. Мы этого звона понять не можем. Но жрецы по звону понимают, что хочет сказать божество. - А может быть, он посадит нас в тюрьму, господин? - Кто? Зевс? - Нет. Царь Адмет, к которому мы едем. Фемистокл вздохнул. - Может быть и это, - сказал он. Теперь, Сикинн, с нами все может быть!.. Горы расступились, раскрылась долина, сумеречные очертания города встали перед ними. Фемистокл умолк. Все напряглось в нем. Сейчас он ступит в дом человека, который ненавидит его. Хватит ли у царя Адмета великодушия пощадить безоружного и беззащитного врага? Едва они вошли в город, как ветер принес тучу мелкого острого снега. Огни жилищ еле мерцали в этой снежной мгле. Сикинн молчал и только кряхтел, укрывая лицо. Фемистокл направил мула прямо к жилищу царя, которое не очень заметно выделялось среди низеньких городских домов. Они спешились. Во дворе стража заступила им дорогу. - Кто вы, путники? - Я - Фемистокл, сын Неокла, афинянин, - ответил Фемистокл, - а это мой слуга. Я к царю Адмету. И, не дожидаясь ответа, вошел во дворец. Стража не решилась задержать человека, чье имя так много прославлялось в Элладе. Фемистокл сбросил у порога тяжелый заснеженный плащ и вошел в мегарон. Здесь, посреди небольшого зала, жарко пылали дрова в очаге. У очага сидела женщина с маленьким сыном на руках. Это была жена Царя Адмета, Фтия. Она в недоумении вскинула на Фемистокла большие темные глаза. - Я - Фемистокл, сын Неокла, - повторил Фемистокл. - Я осужден. Меня ищут, чтобы приговорить к смерти. - Фемистокл... - прошептала женщина, и глаза ее еще больше расширились. - И ты вошел в дом царя Адмета! - Да. Я вошел в этот дом, чтобы, умолять о защите. За стеной послышались шаги и голос Адмета. Адмет спрашивал у слуг, кто приехал к нему... Женщина быстро встала, усадила Фемистокла у очага и передала ему на руки своего ребенка. В эту минуту в мегарон вошел Адмет. Фемистокл сидел у его очага, склонив голову, и ребенок, смеясь, тянулся к его кудрявой бороде. Адмет остановился. Вот его старинный враг, которому он так давно собирался отомстить. Фемистокл - в его руках, Адмет может припомнить ему старую обиду. Когда Адмет просил Афины заключить с ним военный союз, Фемистокл, который тогда стоял у власти, отказал ему в этом. И вот этот Фемистокл теперь припал к его очагу, к очагу царя Адмета, и держит на руках его сына. Это - моление о защите. Такое моление у молоссов не допускает отказа. - Встань, Фемистокл, - сказал Адмет, - и отдай ребенка его матери. Тебе ничто не грозит в моем доме. Фтия облегченно вздохнула и, взглянув на мужа добрыми влажными глазами, взяла сына из рук Фемистокла и вышла из мегарона. Царь Адмет угрюмо глядел на Фемистокла; его смуглое, с резкими прямыми чертами лицо было замкнуто и враждебно. - Ты тяжело оскорбил меня, Фемистокл, - сказал он, - и не только оскорбил - ты лишил меня военной помощи, которая мне была так нужна в то время. Но не опасайся меня, я не могу мстить человеку, который не в силах защититься. - Ты прав, Адмет, - ответил Фемистокл, - но это было не личное мое дело. Для твоей страны было выгодно заключить с нами союз, а для моей страны это было невыгодно. И ты не должен принимать это как личное оскорбление. Будь я на твоем месте, а ты на моем, ты, Адмет, поступил бы так же. И если бы я таил против тебя вражду, разве пришел бы я к тебе искать защиты? Но я пришел, потому что верю в благородство твоей души. Адмет задумался, опустив глаза. Лицо его постепенно прояснялось. Что было - было. Государственные дела диктуют людям их поступки независимо от личных симпатий и антипатий. И все-таки это Фемистокл, человек большого ума, который много сделал для спасения Эллады. Он снова устремил взгляд на Фемистокла, и в глазах его уже теплилось сочувствие. - Я не обижу тебя, Фемистокл, - сказал он, - и никому не дам тебя в обиду. Припавший к моему очагу - мой гость, и никто не посмеет взять тебя из-под моей защиты. - Но они придут... - Я не выдам тебя, пока хватит моих сил противостоять им. Фемистокл остался в доме эпирского царя. Зимние дни в Эпире были сумрачны, ветры гудели в горах, метель пролетала по улицам, дождь и снег шумели над крышей. Иногда наступали ясные дни, и солнце заглядывало в долину. Фемистокл любил в такие дни бродить по уединенным склонам и глядеть на сверкающие снежные вершины гор - это умеряло его непрестанную, как тяжелая болезнь, тоску. Однако уходить далеко от дома было нельзя - могли внезапно явиться спартанские соглядатаи и схватить его; безопаснее было во дворце, там неотлучно дежурила вооруженная стража. Не было спокойного дня, не было спокойной ночи. Фемистокл ждал своих преследователей, и даже во сне он вздрагивал от каждого стука или громкого голоса слуг во дворе. И тут же, вскочив, хватался за меч; спартанцы могут прийти в любой час! И они пришли. Конный отряд остановился у ворот дворца. Стража тотчас подняла копья. Царь Адмет сам вышел к воротам: - Кто вы? Что вам надо? - Мы посланцы Спарты и Афин. Нам поручено доставить в Афины Фемистокла, который скрывается здесь. - Можете повернуть своих коней обратно, - сказал царь Адмет, - и забыть сюда дорогу. Моя стража проводит вас, - и, отвернувшись от них, ушел в дом. Ворота распахнулись, со двора вышел небольшой вооруженный отряд. - Но мы не можем сразу ехать обратно! - закричал на начальника стражи спартанец. - Мы продрогли и кони наши проголодались! Такая чертова страна, холод и трава под снегом! - Спускайтесь в Фессалию, там согреетесь и накормите коней, - ответил начальник стражи. - Может быть, у вас пропадет охота появляться в нашей чертовой стране. Ну-ка, ходу! Ходу! Посланцы Спарты с бранью погнали коней обратно. - Мы еще появимся! - кричали они. - Весной ждите, и тогда вам несдобровать! Ни вам, ни вашему царю!.. - Вот видишь, Фемистокл, сказал царь Адмет, - не так все страшно, как кажется издали. Так что можешь успокоиться! - Спасибо, Адмет. Но, как я вижу, покоя мне не дождаться. Враги мои не забывают обо мне. А вчера Сикинн вернулся из Аттики. - Что там? - Что ж там? Дом опустошен. Семья в нищете. Всего имущества взято едва на три таланта, а по городу уже кричат, что целых восемьдесят талантов выгребли у меня. Есть и такие, которым восемьдесят мало, они прибавляют еще - уже сто талантов нашли у Фемистокла, вот сколько он награбил! Адмет усмехнулся: - Если бы у тебя было сто талантов, Фемистокл, я думаю, ты купил бы всех своих врагов и тебе не пришлось бы прятаться в бедном доме молосского царя! Фемистокл молчал, стиснув зубы. Перед его глазами стоял его опустошенный дом, его Архиппа, его дети... Снова гнездо его разорено. Но тогда разорял враг, а теперь?! Это было трудно, почти невозможно вынести! Адмет угадал его мысли. - Надо переправить сюда твою семью, Фемистокл. - Спасибо, Адмет. Это было бы справедливо. Но ведь их не выпустят из Афин - они теперь как заложники. - Им надо бежать. Неужели ни одного друга не осталось у тебя, Фемистокл, который помог бы им? Если так, афиняне низкие, неблагодарные люди и подлые трусы, клянусь Зевсом Додонским, если теперь ни один не вспомнит о Саламине! Но Адмет ошибся. На это опасное дело решился Эпикрат. Он достал лошадей и повозки и, дождавшись полуночи, когда зимняя мгла затопила Афины, проводил из города семью Фемистокла. Тихо шли кони, тихо катились повозки. Эпикрат хорошо заплатил возницам, чтобы молчали, кого они увезли из Афин. Архиппа не смела плакать. Дочери тихонько всхлипывали под покрывалами. Сыновья хмурились и негодовали. Но все думали только об одном - как бы их не увидели, как бы не задержали! И только утром, когда пересекли границу Фессалии, вздохнули свободнее, Архиппа ободрилась. - О чем нам жалеть в Афинах? Дом наш разорен. Вокруг ходят сикофанты, за каждым шагом нашим следят. А там, куда мы едем, нас ждет отец! Это ли не радость, дети? Это ли не великое счастье нам? У границ Фессалии Эпикрат простился с ними. Архиппа призвала благословение богов на его голову. - Передай Фемистоклу, Архиппа, - сказал, прощаясь, Эпикрат, - что я счастлив был помочь великому человеку, хотя бы мне за это пришлось поплатиться жизнью! - Тише, Эпикрат! - испугалась Архиппа. - Зачем ты так говоришь? Боги могут услышать! Да и люди тоже... Не произноси таких слов, не наталкивай их на страшные мысли!.. Повозки тронулись дальше. "Уже уезжали - и возвращались, - думала Архиппа, стараясь как-нибудь успокоить свою сердечную боль. - Два раза возвращались. Возвратимся и в третий... Только когда?" И, не в силах сдержать рыдания, обернулась в сторону Афин: - Родина моя! Славный город наш... Прощай! Каким-то тайным чувством она уже знала, что на этот раз в Афины ей не вернуться. Семья Фемистокла устроилась в Эпире. Друзья успели спасти из его дома многие ценные вещи, которые теперь пригодились - Фемистокл продал их, чтобы выручить деньги. Прекрасные чаши сидонской работы, расписные левкиппы, кувшины для воды украшенные лепными фигурками... Жена отдала свои золотые застежки, которыми закалывала гиматий. Но у дочерей он не взял ничего - ведь каждый драгоценный пустячок приносит им радость. Пусть хоть эти искорки радости останутся у них!.. БЕГСТВО - Для тебя есть вести, Фемистокл. По лицу Адмета Фемистокл сразу понял, что вести недобрые. - Из Афин? - Да. Из Афин. Кто-то проследил за Эпикратом, когда он переправлял к нам твою семью. Фемистокл изменился в лице. - Его судят? - Его казнили. Фемистокл без сил опустился на скамью. Он почувствовал, что подступает отчаяние. Тяжело страдать самому, но быть причиной смерти своих друзей - на это уже нет сил человеческих! Неужели он навлечет беду еще и на дом царя Адмета, который так добр к нему и к его семье? Бледный, молчаливый, он часами сидел в одиночестве, обдумывая свою судьбу и судьбу близких и дорогих ему людей. Надо уходить из Эпира. Но куда? Ни одно эллинское государство не в силах защитить его. Выход один - уйти к персидскому царю: многие изгнанники Эллады находили приют у своего врага. Человек не знает, что готовит ему судьба. Как часто ты осуждаешь другого - "Вот что он сделал! Я бы никогда не мог сделать этого!" - а потом проходит время, и, поставленный в тяжелые обстоятельства, ты делаешь то же самое, что сделал тот, кого ты осуждал! Как презирал Фемистокл изгнанного спартанского царя Демарата, который уже много лет ютился у царского трона Ксеркса! А вот теперь он, Фемистокл, сам задумал искать там убежища. Не достоин ли и он такого же презрения? Да. Достоин. И от этого никуда не уйдешь. "Но что же мне делать? - Фемистокл мучительно искал выхода. - Куда мне деваться? Не знаю. Знаю одно: мне надо уходить из Эпира". - Адмет, - сказал он царю, - я вижу, что должен оставить твой дом. Думаю переправиться в Персию. - Оставить мой дом? - Царь Адмет с тревогой посмотрел на него. - Но разве ты забыл, что в Персии за твою голову объявлена награда? Двести талантов сумма немалая, и я думаю, что найдется много охотников разбогатеть ценой твоей жизни. Тебя тотчас схватят, как только ты выедешь из Эпира, и отправят к царю! - Я не забыл об этом, Адмет, - грустно ответил Фемистокл, - но ведь ты и сам понимаешь, что дальше здесь мне оставаться нельзя: это грозит безопасности не только моей, но и твоей. А что касается перса, то лучше будет, если я сам доверюсь его великодушию, чем предстану перед ним пленником, пойманным для расправы. Царь Адмет согласился с этим. Уже наступила весна, открылись горные дороги, и, может быть, посланцы Спарты и Афин с вооруженным отрядом спешат сюда, чтобы захватить Фемистокла. - Если они явятся с большой вооруженной силой, - сказал он, - то едва ли я смогу защитить тебя. И снова, простившись с друзьями и семьей, Фемистокл отправился в путь, полный неизвестности. Он спустился к македонскому городу Пидне. Никем не узнанный, Фемистокл прошел в гавань, где стояло несколько кораблей. Он увидел, что одно грузовое судно готовится к отплытию. - Куда идет это судно? - В Ионию. Фемистокл попросил капитана принять его на корабль. Капитан согласился. Море было бурное, ветер трепал паруса. Фемистокл глядел на все безразличным взглядом - на почерневшие волны, на удаляющийся берег, на горную гряду, за которой осталась родина, изгнавшая его... Фемистокл молчал, сдерживая подступавшие слезы. Корабль шел медленно, буря сбивала его с пути. Гребцы пытались идти наперекор волнам, но море бушевало так, что пришлось спустить паруса. Корабль несло к острову. Увидев это, Фемистокл испугался. Ему было известно, что Кимон нынче осаждает острова, сражавшиеся на стороне персов. Ему уже были видны стоящие у острова афинские корабли. Буря несла его прямо в руки самого опасного врага - Кимона. Фемистокл подступил к капитану и, убедившись, что их никто не слышит, сказал: - Я Фемистокл. Я осужден и убегаю от казни. Ты должен спасти меня. Капитан испугался: - Но как мне спасти тебя? Ведь корабль мой несет прямо к острову! - Поставь свой корабль в стороне, и пусть ни один человек не сойдет с твоего корабля до тех пор, пока не утихнет буря и мы сможем продолжать путь. Я не забуду твоей услуги, а достойно награжу тебя. Заметив, что капитан колеблется, Фемистокл пригрозил: - Но если ты вздумаешь меня предать, я скажу Кимону, что я подкупил тебя и что ты согласился за деньги перевезти меня в Азию. Капитан сделал так, как просил Фемистокл. Он поставил свое судно выше стоянки афинских кораблей и бросил якорь. Весь день и всю ночь не унималась буря. Смертельная тревога мучила Фемистокла: вдруг кто-нибудь из афинян вздумает проверить, что это за судно, или изменит капитан, или кто-то из матросов все-таки сойдет на берег и там проговорится о неизвестном человеке, которого они взялись перевезти в Азию? Встреча с Кимоном теперь была бы последним днем его свободы, а может быть, и жизни. Кимон жесток. Уже известно, как беспощадно он расправляется нынче с жителями островов. Фемистоклу казалось, что он не помнит такой длинной и тягостной ночи, какой была эта изнуряющая тоской и страхом ночь... К утру море утихло, светлая заря пригладила и позолотила волны. Грузовой корабль поднял якоря и тихо отправился своей дорогой к берегам Ионии. Фемистокл перевел дух. Сойдя на берег, он поблагодарил капитана и щедро заплатил. Укрытый плащом, он смешался с толпой рыбаков и матросов, шумевших в гавани. Среди разноплеменного говора он уловил эллинскую речь и невольно прислушался. - Да знаешь ли ты его в лицо, Пифодор? - Ну вот еще! Кто же не знает Фемистокла! - Ты, Пифодор, видел его в Афинах, но я-то в Афинах не бывал. - Довольно того, Эрготел, что я его видел. - Сам понимаешь, двести талантов! Надо глядеть в оба, а то вот так пройдет мимо носа... Фемистокл плотнее запахнул плащ и подумал, что ему надо попроворней пройти "мимо носа", пока его не разглядели. И с грустью отметил: "Как же я постарел, если даже такие люди, жадные до награды, не узнали меня!" Азия встретила Фемистокла цветением садов и лугов. Летняя жара еще не опалила листвы, и земля справляла свой пышный праздник начала лета. Стараясь не привлекать к себе внимания, Фемистокл пробрался в Эолию, в маленький эолийский городок Эги. И, выждав часа, когда полуденное солнце начинало палить и люди спешили укрыться в тенистых дворах, а улицы становились пустынными, Фемистокл постучался в дом богатого эолийца Никогена. Слуги задержали его у ворот: как сказать господину, кто пришел к нему? - Скажите, что пришел афинянин, его гостеприимец. Никоген тотчас вышел к нему навстречу. Увидев Фемистокла. Никоген широко раскрыл глаза от неожиданности, но, тотчас спохватившись, отослал слуг, боясь, что они узнают Фемистокла. - Проходи, Фемистокл, проходи в мой покой! - сказал Никоген, волнуясь. - Как ты появился здесь? Знаешь ли ты, что за твою голову... - Знаю, - сказал Фемистокл, - двести талантов. - А поэтому, - продолжал Никоген, - тебе надо остаться в моем доме и не показываться на улицах. Я очень рад тебя видеть, друг мой, и очень сожалею, что нам суждено встретиться с тобой при таких тяжелых обстоятельствах! Никоген помнил доброту, с какой встречал его Фемистокл в Афинах. Он искренне сочувствовал ему и жалел его. - Сначала отдохни. Я велю согреть ванну. И успокойся, я вижу, что тебе много тяжелого пришлось пережить. А потом мы вместе подумаем о твоей судьбе. Никоген, богатый вельможа, у которого сам персидский царь останавливался, проезжая через их город, и он угощал не только царя, но и его войско, этот Никоген многое мог сделать для Фемистокла, но упросить или заставить царя отменить приказ о награде за голову Фемистокла - этого он не мог. Фемистокл в доме Никогена впервые за много дней ощутил спокойствие отдыха. - Давай обдумаем, как помочь тебе, - сказал ему Никоген. - Скажи, что ты сам решил для себя? - Я решил явиться к царю Ксерксу, - ответил Фемистокл. - Несмотря на его приказ? - Несмотря на его приказ. Ксеркс не может убить Фемистокла. - Я знаю, ты награжден даром предвидения, Фемистокл. Но смотри, клянусь Зевсом, тут ты играешь в опасную игру: или выигрыш, или смерть. - Я знаю, Никоген. Поэтому не будем медлить. Я не хочу обременять твой дом своим присутствием. И если ты можешь, помоги мне добраться живым до царя. Уж если умереть, то от его руки, потому что я сам много зла причинил ему, но не от руки спартанских и афинских олигархов или, еще хуже, от руки тех, кто охотится за мной ради персидского золота! Прошло несколько тихих, уединенных дней во дворце Никогена. Герой, которого знала вся Эллада, который всенародно выступал на Пниксе и которого чествовали в Спарте и Олимпии, нынче прятался в дальних покоях, не смея выйти на улицу. В один из вечеров, после ужина, Ольбий, учитель детей Никогена, неожиданно, сам не зная почему, вдруг произнес: - Дай язык, дай мудрость ночи и победу ночи дай! И тут же ошеломленно посмотрел на окружающих, словно не он это сказал, а его устами произнес кто-то другой. - Откуда ты взял это? Где ты это слышал? - спросил Никоген. - Я сам не знаю, - растерянно ответил Ольбий, - видно, мне их внушило божество. - Мудрость ночи... - повторил Фемистокл, - победу ночи... Что-то будет ночью сегодня. В эту ночь Фемистокл увидел странный сон. Ему приснилась змея. Она обвилась вокруг его живота, всползла на шею и, коснувшись лица, в тот же миг превратилась в орла. Орел подхватил его на крылья, поднял, понес куда-то... У Фемистокла дух занялся от ужаса. Но вдруг он увидел себя на верхушке золотого жезла глашатая, и сразу у него в душе наступило светлое спокойствие. - Этот сон предвещает счастье, - сказал Никоген, - змея превратилась в орла, а орел - птица счастья и власти. Ты, Фемистокл, после всех тяжелых опасностей снова станешь могущественным человеком. А я уже для тебя придумал кое-что. В тот же день из города выехала гармамакса, повозка, .закрытая со всех сторон и завешенная изнутри коврами. Сильные лошади легко несли ее по ровной царской дороге, ведущей в Сарды. Отряд вооруженных всадников сопровождал повозку, никого и близко не подпуская к ней. На станции, где люди и лошади отдыхали, любопытные старались догадаться, кто едет в этой повозке. Но начальник отряда, строго следивший, чтобы никто не вздумал заглянуть в нее, объяснял, понизив голос: - Везем красавицу ионянку одному сатрапу. Так что подальше отсюда, берегите свои головы! Повозка мчалась со скоростью особых царских гонцов, которым незамедлительно дают на станциях свежих лошадей. Грохот ее колес не умолкал, желтая пыль долго вихрилась после нее над дорогой. В Сарды гармамакса вкатилась в прохладный час сумерек и остановилась возле дома персидского хилиарха [Хилиарх - начальник тысячи воинов.] Артабана. Из гармамаксы, откинув ковры, вышел Фемистокл. Уставший от духоты в закрытой повозке и грохота колес, он с наслаждением расправил плечи. Свежий воздух лидийской равнины, чистое небо над головой, серебряный шум реки, бегущей с горы, на которой светло желтели стены крепости, стада овец на склонах, тонкий голос свирели... Фемистокл растерянно глядел вокруг, мир был так прекрасен! Да, мир прекрасен, только, кажется, в этом прекрасном мире ему совсем нет места. Сейчас он стоит и смотрит в самое лицо смерти, ничем и никем не защищенный. Ну что ж, смерть так смерть. Никоген посоветовал, прежде чем идти к царю, обратиться к его хилиарху Артабану, потому что без согласия хилиарха никто не может пройти к царю. Фемистокл был спокоен. Теперь, когда уже некуда было отступить и нечего было решать, он почувствовал себя странно независимым. С осанкой, полной достоинства, он вошел в богатый дом Артабана. Стража скрестила перед ним копья. Но когда Артабан услышал, что пришел какой-то эллин, то велел впустить его. Персидский хилиарх, прищурив глаза, смотрел на него с любопытством. Эллин! Кто же это такой? Не был ли этот человек в битве при Платее, когда он, Артабан, избегая сражения, увел свои войска? Если так, то этот человек опасен... - Ты эллин? - Да, Артабан. - Зачем ты явился сюда? - Я желаю говорить с царем о делах очень важных, которыми он сам более всего озабочен. - Ты знаешь меня? - Нет, не знаю. Но мне известно, что ты, Артабан, могуществен и что только ты можешь допустить меня к царю. "Он меня не знает, значит, не был при Платее... - подумал Артабан. - Тогда, пожалуй, можно допустить его - как знать, какие сведения принес он царю. Может быть, очень важные..." - Пришелец, - с важной медлительностью сказал Артабан, - разные бывают у людей обычаи: одним кажется хорошим одно, другим - другое. Но что прекрасно для всех - это чтить и беречь свое родное. Вы, как слышно, больше всего почитаете свободу и равенство. А у нас из многих и прекрасных обычаев наипрекраснейший - чтить царя и поклоняться в его лице богу. Итак, если наши порядки тебе по душе и ты согласен пасть ниц, то удостоишься и видеть царя и говорить с ним лично. Если же мыслишь иначе, то для общения с ним воспользуйся посредниками, ибо не принято у нас, чтобы царь выслушивал человека, не отдавшего ему земного поклона. Земной поклон! Пасть ниц и поцеловать землю у ног царя - это для эллинов было крайне оскорбительно. У Фемистокла лицо пошло пятнами, с языка так и рвалось бранное слово. Однако он овладел собой. - Но ведь я с тем и пришел сюда, Артабан, - ответил Фемистокл, скрывая лукавство, - чтобы увеличить славу и могущество царя. Я и сам подчинюсь вашим обычаям, если это угодно богу, возвеличившему персов, и благодаря мне умножится и число народов, поклоняющихся теперь царю. С этой стороны нет никаких препятствий к желанной для меня беседе с царем. "Кто же это такой? - думал Артабан, слушая Фемистокла. - Видно, кто-нибудь из их стратегов..." - Кого же из эллинов мы назовем, - спросил Артабан, - возвещая о твоем прибытии? Ибо, судя по речам твоим, ты кажешься человеком не простым! - Этого никто не должен узнать раньше царя, Артабан. Артабан кивнул головой: - Я согласен помочь тебе, эллин! Если царь пожелает, он примет тебя. Когда Артабан, отправившись во дворец, сказал царю, что пришел какой-то эллин, и, как видно, человек знатный, Ксерксу стало очень интересно узнать, кто и зачем пришел к нему из Эллады. Фемистокла ввели к царю. Он подошел, опустился на одно колено, поклонился до земли, как полагалось, и, поднявшись, молча встал перед ним. Ксеркс глядел на него сквозь свои черные дремучие ресницы, стараясь угадать, кто этот усталый, с блеском седины в кудрях, гордо стоящий перед ним человек. И не мог догадаться. - Спроси, кто он, - приказал он переводчику. - Кто ты, эллин? - спросил переводчик. - Я - афинянин Фемистокл... Царь привскочил в кресле. "Так же он вскакивал со своего белого трона, когда мы били персов в саламинских проливах..." - мгновенно мелькнуло в памяти Фемистокла. - Я - афинянин Фемистокл и пришел к тебе, царь, как преследуемый эллинами беглец, которому персы обязаны многими бедствиями... Как зимние тучи, нахмурились черные брови царя. - Но я сделал персам еще больше добра, - продолжал Фемистокл. - Если ты помнишь, я предупредил тебя, царь, чтобы ты поспешил пройти через пролив... Брови царя разошлись и черные глаза засветились. Да, он вспомнил, как уходил из Эллады и как спешил перейти по мосту через Геллеспонт, пока эллины не разрушили этот мост. Ему сейчас и в голову не приходило, что Фемистокл только и добивался того, чтобы персы поскорей ушли от берегов Эллады. - Мне, конечно, остается лишь во всем поступать сообразно с теперешними моими несчастьями, - продолжал Фемистокл, - и я явился сюда, готовый принять и милость царя, если он благосклонно со мной примирится, и умолять его, гневающегося и помнящего зло, о прощении... Голос Фемистокла прервался, он тяжело перевел дыхание. Трудно стоять перед врагом своей родины и вымаливать у него милости. Трудно! Но Фемистокл превозмог себя: - Положись же на врагов твоих как на свидетелей того, сколь много добра я сделал персам, и лучше используй несчастья мои для доказательства своей доброты, чем в угоду гнева. Ибо, если ты спасешь меня, ты спасешь просителя, умоляющего о защите, а если погубишь меня, то погубишь врага твоих врагов - эллинов. Царь задумался. Он много слышал о Фемистокле, о его отваге в боях и больше всего о его необычайном уме. "Верить ли этому хитроумному? - думал Ксеркс. - Он обманывал и своих союзников, обманывал и нас. Может, и тут есть ложь и хитрость в его речах о том, что он помог нам уйти от Саламина?" - Однако ты смел, Фемистокл, - задумчиво сказал царь, - смел и умен!.. - И добавил с угрозой: - Но берегись, если вздумаешь обмануть меня! Он велел проводить Фемистокла в один из дворцовых покоев и дать ему все необходимое, и не как пленнику, но как гостю. - Вы слышали? - сказал царь, обратившись с радостной улыбкой к своим царедворцам, которые молча сидели вокруг. - Нет, вы слышали, кто к нам пришел? Право, я так радуюсь, будто мне выпало величайшее счастье! И тут же обратился с молитвой к божеству зла Ангро-Манью, которого эллины называли Ариманом. - О Ангро-Манью, внушай всегда моим врагам такие мысли, чтобы они изгоняли из своей страны своих наилучших людей! В этот вечер царь Ксеркс принес богам благодарственную жертву. А потом пировал и веселился, словно одержал великую победу. И даже ночью приближенные, охранявшие его сон, слышали, как он вскакивал среди сна и радостно кричал: - Фемистокл-афинянин у меня в руках! МИЛОСТИ ЦАРЯ Еще одна ночь, которая прибавила седины Фемистоклу. Царь выслушал его, но ничего не сказал. Лицо Ксеркса было непроницаемо - горбоносое, смуглое, с золотистым отсветом в черных глазах. Фемистокл видел, что Ксеркс радуется... Но чему? Тому ли, что Фемистокл пришел служить ему, или, угадав его лукавство, тому, что Фемистокл наконец в его власти и он может казнить давнего врага любой казнью? Придворные царя молчали, Фемистокл не слышал ни одного голоса. Но он видел их замкнутые темные лица, он чувствовал их взгляды, полные ненависти и злорадства. Выйдя от царя, он слышал, как кто-то за его спиной сказал с усмешкой: - Не нужно теперь царю платить двести талантов за его голову - Фемистокл сам пришел к нему! Светильники гасли один за другим, лунный свет в отверстиях под потолком становился все ярче. Во дворце стояла глубокая тишина, но Фемистокл чувствовал чье-то присутствие за его дверями. "Стерегут... - думал он. - Еще бы! Ведь двести талантов!" Он легонько толкнул резную дверь, она открылась. Чьи-то тени метнулись в темноту. Он прошел через безмолвный зал, внутренний дворик принял его в свой ночной завороженный мир. Тонко звенел фонтан, играя лунными бликами, звезды висели так низко, что казалось, "можно достать их рукой, они мерцали и переливались белыми огнями... "Почему я никогда до сих пор не видел звезд? - думал Фемистокл. - Или их не было в Афинах?.." Он стоял и глядел в сверкающее небо. Казалось, что перед ним творится какое-то чудо. Понемногу в сердце проникала печаль: жизнь кончается, может быть, завтрашний день будет его последним днем, а он как будто и не жил вовсе, всегда суета, волнения: споры, заботы, битвы... "Что будет делать Архиппа, если я умру? Как будут жить дети? Сколько беды и позора они примут из-за меня! Неужели эта жертва была напрасной?.." И, чувствуя, как тоска все больше захватывает его, он медленно вернулся в свой покой. До утра он лежал без сна и ждал, когда начнется день и царь объявит ему свою волю. Смерть не страшнее, чем ожидание смерти. Но он вынужден умереть с сознанием своего позора - он, эллин, афинянин, кланялся царю земно, целовал подножие царя! День у Ксеркса начинался рано. Каждое утро он встречал солнце - божество персов, чтобы принести ему свои молитвы и жертвы. Сегодня, сразу после утренней еды, царь прошел в зал, сел на трон и велел привести Фемистокла. Фемистокл, бледный после тяжелой ночи, с резко обозначившимися морщинами между бровями, но внешне спокойный, последовал за царедворцем. Он слышал, как привратники, пропустив его, с негодованием вполголоса поносили его имя. Это не сулило добра. Фемистокл вошел в зал. Прямо перед собой он увидел царя. Ксеркс сидел на троне в полном царском уборе, в тиаре [Тиара - головной убор.], в расшитой золотом одежде, перепоясанной драгоценным поясом. Туго завитая, лоснящаяся черная борода лежала на груди, покоясь на цветных ожерельях... По сторонам сидели царедворцы. Фемистокл не различал их лиц - чернота бровей, белки глаз, пестрота одежд. Они молчали, когда он проходил мимо. И только один из них вздохнул, и Фемистокл слышал, как прошелестели злые слова: - Эллин, коварная змея, это добрый гений царя привел тебя сюда... Фемистокл, не дрогнув, подошел к царю, отдал земной поклон и поцеловал темно-красный узор ковра у его ног. Поклонившись, он поднял на царя свои спокойные глаза. Ему уже было все равно, он знал, что скоро умрет. Но, поглядев в лицо царя, он не поверил себе - царь улыбался. Царь заговорил, и голос его был приветлив. Переводчик повторял его слова: - Я в долгу у тебя, Фемистокл. Я задолжал тебе двести талантов. Эта награда обещана тому, кто приведет тебя ко мне. Но ты привел себя сам, значит, и награда, по справедливости, принадлежит тебе. Фемистокл смущенно поблагодарил царя. "Как понять? - думал он. - Почему царь так милостив? Чего он потребует за эту милость? Будь осторожен, Фемистокл! Будь осторожен!" - Можешь говорить со мной об эллинских делах, - продолжал царь, хитро прищурив глаза. - Говори со мной о чем хочешь без всякого стеснения, выскажи свои соображения о моем предстоящем походе в Элладу... Я выслушаю тебя и сегодня и впредь. Фемистокл, секунду подумав, ответил: - О царь! Речь человеческая подобна узорному ковру, его узор хорошо виден во всей красе лишь тогда, когда он развернут. Если же ковер смят и скомкан, узоры эти будут искажены. Так же и речь искажается в устах переводчика. Дай мне срок, чтобы выучить персидский язык и чтобы я мог говорить с тобой, царь, без посредников. - Сколько же времени тебе нужно для этого? - Мне нужен год времени. "А за год еще многое может перемениться, - думал Фемистокл. - Как знать? Может, я снова буду в Афинах... Лишь бы пережить это трудное время... Только вот согласится ли царь ждать моих услуг так долго?" - Я согласен, - ответил царь, - но и я поставлю тебе условие. Ты будешь жить при моем дворе, я ни в чем не стану тебя ограничивать. Но, когда я соберусь в поход на Элладу, ты по первому же приказу встанешь во главе моих войск. Ты прекрасный стратег, Фемистокл, и ты хорошо знаешь страну, против которой я собираюсь воевать. Твоей рукой я отомщу эллинам за весь тот урон, что понесла моя держава в последней войне. Согласен ли ты на это условие? Фемистокл побледнел. Так вот какова цена царской милости! Этого он не предвидел. Царь пристально глядел на него. Он ждал ответа. Фемистокл видел, как зловеще сжался его рот, как напряженно заиграли желваки на его темных нарумяненных щеках... У Фемистокла выбора не было. И он ответил: - Да, царь. Я согласен. Фемистокл остался в Персии. Он приглядывался к персидским обычаям и старательно изучал персидский язык. Он жил, ни в чем не нуждаясь, но в то же время чувствовал, что за ним, за каждым его шагом следят царские соглядатаи. Он все время должен был скрывать свою тоску по родине, семье. Изредка он получал вести из-за моря и сам посылал весточку жене. Может быть, их перевезти сюда? Но правильно ли это будет? Милость царя ненадежна, семья может погибнуть здесь вместе с ним. Да и вправе ли он лишить сыновей их родины - Афин? Оставаясь в Эпире, они еще могли вернуть свое гражданство, но если они последуют за ним в Персию, возврата не будет. Не проклянут ли они тогда отца в тоске по Афинам? Не подвергнет ли он их той же болезни, от которой страдает сам, когда каждый раз при слове "Афины" его сердце сжимается от боли? Бывший спартанский царь Демарат первым пришел навестить Фемистокла. - Право, не стоит унывать, Фемистокл. Жить можно везде, и люди - везде люди. Только надо быть немножко покладистее. Вот уж сколько лет я живу у Ксеркса и вовсе не жалею о нашей черной спартанской похлебке! У них было о чем поговорить и что вспомнить: пожаловаться на несправедливость спартанских эфоров, на лицемерие и жестокость молодого Кимона, который сейчас ведет захватническую войну на островах, на засилье сикофантов в Афинах, которые часто вершат все дела, склоняя правителя своими доносами в ту или другую сторону, на жадность олигархов, захвативших плодородную землю и ввергающих в нищету ремесленников и поселян, - о бесправной жизни спартанских илотов под страшной властью Спарты... - Значит, не напрасно, Фемистокл, обвинили тебя в союзе с Павсанием? Ты все-таки бежал в Персию. - Я не собирался предавать Афины. И если я вредил Спарте, то лишь ради силы и славы Афин. - Теперь тебе трудно будет доказать это. - Да. Клевета на этот раз оказалась сильнее правды! - Клевета всегда сильнее правды. - О нет! - прервал его Фемистокл. - Если бы это было так, то как бы мы жили на свете? Нам с тобой выпало это несчастье, но я верю, что правда восторжествует. Может быть, и не скоро, но мы вернемся на родину. - Ты, наверно, удивишься, Фемистокл, - вздохнул Демарат, - если я тебе скажу одну вещь. А может, и не поверишь. Но я все-таки скажу: несмотря на все обиды и несправедливость, постигшие меня, я все-таки больше всего на свете люблю Спарту! - Я тебя понимаю, - вздохнув так же тяжело, ответил Фемистокл: он свои Афины тоже любил больше всего на свете. Здесь же, при дворе персидского царя, Фемистокл встретил Тимокреонта, его уже давно изгнали из Афин, обвинив в приверженности персам. Фемистокл увидел его за обедом у царя. Тимокреонт сидел среди дворцовой челяди и пожирал мясо. Ему подкладывали в миску, и он глотал кусок за куском, раздувая щеки. Царедворцы смеялись и кричали: - Дайте ему! Дайте еще! Может быть, он все-таки лопнет! Смеялся и царь, Тимокреонт служил у него шутом - царем обжор. - Тьфу! - Фемистокл незаметно плюнул и выругался. - Если бы я знал, что встречу его здесь, так, клянусь Зевсом, не голосовал бы за его изгнание! А Тимокреонт так и расплылся в ехидной улыбке. - Вот и снова вижу я своего гостеприимца! Уж как-никак, а отблагодарю чем могу за все, что ты для меня сделал! И очень скоро среди придворной челяди стали гулять его стихи: Тимокреонт, стало быть, не один поклялся персу другом быть, Но есть другие подлецы - не я один лишь только куцый, Есть и другие такие лисицы... Фемистокла больно ранило это издевательство, он готов был убить Тимокреонта. Но жизнь при царском дворе научила его скрывать свои чувства. "Кто может унизить тебя, Фемистокл, - думал он, - больше, чем ты сам себя унизил..." Время шло, Фемистокл уже мог объясняться с царем по-персидски. Ксерксу нравилось разговаривать с ним, афинянин поражал его своеобразным строем мышления, неожиданными мыслями, здравыми рассуждениями. "Все-таки есть что-то особенное в людях Эллады, - думал Ксеркс, слушая Фемистокла, - то ли их особое воспитание, то ли одаренность какая-то. Ведь это тот самый человек сидит передо мной, который заставил меня не военной силой, но силой ума и предвидения уйти от Саламина! Это мой враг. Но каким сильным он был мне врагом - таким же сильным будет союзником. Лишь бы не изменил. Надо побольше милостей оказывать ему. Он хитер, но ведь и я не уступлю ему в хитрости!" Никто из иноземцев не был в такой чести при персидском дворе. Ксеркс допустил его в самые сокровенные покои своего дворца и представил его своей матери. Старая царица Атосса, властная дочь царя Кира, испытующе поглядела на Фемистокла бархатно-черными, все еще прекрасными глазами, и ему показалось, что она заглянула ему в самую душу. - Я очень рада, что ты пришел ко мне, эллин. Мне твое имя давно известно. Мой отец царь Кир высоко оценил бы дружбу с тобой, но и мой сын Ксеркс эту дружбу тоже ценит. Наша семья понимает, что такое не только слыть героем, но и быть героем! И, обратясь к своему сыну, засмеялась: - А хорошо этот человек одурачил тебя при Саламине, а? Ох, как он тебя одурачил! Ксеркс тоже смеялся, он любил свою умную, всемогущую мать, по своей воле давшую ему царство. Когда Фемистокл ушел, она сказала: - Сын мой, надеюсь, ты сумеешь воспользоваться пребыванием этого человека у тебя? Ксеркс самодовольно усмехнулся: - Иначе я не был бы твоим сыном! Началась странная, праздничная, пестрая жизнь. Царь едет на охоту со своей свитой, и Фемистокл едет с ним. Царь пирует - и Фемистокл рядом с ним. Если певцы или поэты приглашены во дворец развлечь царскую семью, среди царских родственников сидит и Фемистокл... - Вы слышали? - шептались придворные. - Царь велел посвятить эллинскую змею в учение магов! Он все доверяет ему, не только свою семью, но и тайны богов! - Ни один чужеземец не получал таких почестей при наших царях, даже Демарат, а ведь он царского рода! Никто не знал, о чем так подолгу разговаривает царь с Фемистоклом. Даже хилиарху Артабану было неизвестно это. А когда он, пользуясь правом оказавшего услугу, спрашивал у Фемистокла, о чем они разговаривают с царем, тот отвечал только одно: - Мы обсуждаем предстоящий поход на Элладу. Артабан понимал, что это лишь отговорка, но так и не смог ничего выпытать. При дворе начали происходить перемены. Кого-то повышали в должности, кого-то, наоборот, понижали. Незаметный до сих пор человек вдруг получал награду и милостивое внимание царя, а другой, считавший себя незаменимым, терял царское внимание... - Это все эллинская змея! - шептались придворные. - Это он наговаривает на нас царю!.. Он диктует царю свою волю!.. - Он околдовал царя! Необходимо для восстановления справедливости устранить его. Что-то случилось и с Демаратом. Он начал пить неразбавленное вино. Тосковал. Может быть, завидовал Фемистоклу. Начал тихонько посмеиваться над царем, и Фемистоклу приходилось уговаривать его, чтобы опомнился. Однажды в один из своих добрых дней Ксерксу захотелось одарить своих приближенных. Пусть каждый попросит у царя то, что пожелает. - Я бы хотел взять к себе свою семью, о царь! - сказал Фемистокл. - Моя жена и мои дети живут в изгнании... - Пусть приедут, - милостиво ответил царь. - А чтобы твоя семья не нуждалась, дарю тебе город Магнесию - на хлеб, дарю тебе город Лампсак - на вино, дарю тебе город Миунт - на приправу! Думаю, что ты не будешь лишен необходимого! Фемистокл, ошеломленный такими дарами, едва нашел слова, чтобы высказать свою благодарность. Однако сердце его заныло от тяжелого предчувствия. Как видно, близится время расплаты. - А что же дать тебе, Демарат? - спросил царь. Спартанец был уже с утра пьян. Он иронически посмотрел на царя и сказал: - Я хочу проехать по Сардам в твоей царской тиаре, царь. Ксеркс закусил губу, но позволил надеть Демарату царскую тиару. Демарат, гордо подняв голову, поглядел вокруг веселыми, пьяными глазами. Родственник царя Мифропавст не выдержал. Он постучал пальцем по тиаре на голове Демарата. - Ведь под этой тиарой нет мозга, - сказал он. - Зевсом ты все равно не будешь, хотя бы в руке у тебя была молния! Фемистоклу было неловко за Демарата. Придворные смеялись над ним, над его растерянностью. А Демарат, не зная, что ему делать, тоже стоял и смеялся. Не ехать же в самом деле ему шутом по Сардам! - Пусть он выйдет вон, - приказал царь, - и пусть никогда больше не показывается мне на глаза! Царедворцы тотчас позвали слуг, и бывшего спартанского царя вывели из зала. Фемистокл с жалостью глядел, как его без всякого почтения толкали к двери и как наконец он вышел, склонив голову со сбившейся на ухо царской тиарой. Ксеркс проводил его гневными глазами. - Этот человек забыл, что он находится во дворце великого царя, а не в лагере своей нищей Спарты! Но Фемистокл не оставил Демарата в опале. Он немало потратил красноречия, пока убедил царя простить случайную глупость спартанца. ПОСЛЕДНИЙ ПИР Архонт Магнесии Фемистокл, сын Неокла приносил торжественные жертвы богине своего родного города Афине. Жители Магнесии с удивлением смотрели на это красивое эллинское празднество. Все было как в Афинах: и процессия девушек, и расшитое покрывало для богини, и жертвенный бык, увенчанный цветами и зеленью... И назывался этот праздник так же, как в Афинах: Панафинеи. Фемистокл возвратился с праздника растроганный. Воспоминания, хранимые в душе, нынче ожили и воплотились в действительность: богиня Афина присутствовала на его празднике! Враги смогли изгнать Фемистокла из Эллады, но не смогут помешать ему возродить Элладу на чужой земле! Город Магнесия стоял у горы Форакс, недалеко от извилистой реки Меандра. Это была мрачная земля, то изрытая подземными пещерами, где нередко сам собою возгорался огонь, то утопающая в болотах. Но доходов с города, данного "на хлеб", вполне хватало. И Лампсак, полный виноградников, данный "на вино", щедро снабжал архонта и вином и плодами садов. Уже прошло несколько лет, Фемистокл управлял своими городами, следил за воспитанием детей, часто выезжал на охоту, чтобы заполнить пустые дни. Царь Ксеркс редко давал о себе знать Фемистоклу, ему было не до того - в царской семье шли какие-то тяжелые раздоры. К тому же в Бактрии часто вспыхивали восстания, много сил и забот уходило у Ксеркса на то, чтобы держать в подчинении эту непокорную страну. А недавно пришла весть о восстании в Египте, царю придется и туда посылать войска. Эти неурядицы в делах царя Ксеркса радовали Фемистокла. Угроза вести войска на родную Элладу висела над ним неотступно, в любой день он мог получить этот приказ. "Но, может, и не дойдет до войны с Элладой, - думал он, утешаясь этой надеждой. - Что ему там делать? Есть ведь у него более богатые земли. Может, он и забудет о своем условии, которое мне поставил... О Зевс и все боги, сделайте так, чтобы он об этом забыл!" Архиппа и дети обжились в Магнесии. Особенно сыновья. Богатство, высокая должность отца - архонт! - что из того, что под верховной властью персов?.. Уважение жителей... Все, как раньше в Афинах. Юноши могли показываться здесь в лучшем обществе, что из того, если это общество - варвары? Они состязались в палестрах, участвовали в пирах. Один из сыновей, Клеофант, пристрастился к лошадям, а лошади у него были прекрасные, из царских стад... Но Архиппу мучила тайная тоска. Ей без конца снился ее старый афинский дом. То она брала покрывало и выходила на порог и стояла, прислушиваясь к шагам проходящих, ждала Фемистокл а, ждала... и просыпалась, не дождавшись. То она выходила утром, и перед глазами вставал озаренный солнцем Акрополь... То она шла со служанкой на рыночную площадь и ходила там среди торговых рядов... Проснувшись, она видела стены чужого дома - этот дом так и оставался для нее чужим. И, уткнувшись лицом в подушку, она старалась снова уснуть, чтобы вернуться туда, в тесноту родных афинских улиц, где прошла жизнь. "Неужели Фемистокл забыл Афины? Неужели смирился со своей и с нашей судьбой?" Но сегодня, после Панафиней, устроенных им в чужом городе, Архиппа поняла, что и Фемистокл не может забыть родину. Вернувшись с праздника, он вошел к ней, в ее маленький зал, с улыбкой победителя; - Вот и у нас Панафиней, Архиппа! Архиппа пристально поглядела на него и вздохнула. Его улыбка сразу пропала. - Да, ты права. - Он сел и понурил голову. - Панафиней в Магнесии... Все не то. Не то. Но как смириться? Как забыть, Архиппа? Архиппа молчала. Она могла бы напомнить о его безрассудствах - и о храме Аристобулы, построенном возле их дома, и о его безмерном тщеславии, когда он выводил из терпения афинян, напоминая о своих заслугах... Ведь говорили ему, и она, Архиппа, говорила, и друзья его говорили - несчастный Эпикрат! - "помни о своих заслугах, но не напоминай о них другим!" Вот и кончилось тем, что они живут теперь на чужбине, изгнанники, лишенные родины... Фемистокл устраивает праздники родных богов - Панафиней. А ведь праздники-то не получаются! Кто веселится на этих праздниках, кроме горстки эллинов, живущих здесь? Но зачем теперь говорить об этом? - Когда-нибудь мы снова будем праздновать Панафиней в Афинах, - сказала она ласково. - Или ты не веришь в это? - Не знаю, - не поднимая головы, ответил Фемистокл, - не знаю. Но пока у власти стоит Аристид и пока Кимон командует войском, мне в Афины дорога закрыта. Мне закрыта дорога на родину! Мне, Фемистоклу! А? Архиппа молчала. - Ну что ж, - горько усмехнувшись, продолжал Фемистокл, - теперь там в услугах Фемистокла уже никто не нуждается. Ты ведь слышала, как счастливо воюет Кимон? Захватывает новые земли, покоряет острова один за другим. Что - мы? Мы только защищались, а Кимон нападает и завоевывает. Фемистокл Афинам больше не нужен! Архиппа положила на его плечо свою белую теплую руку. - Не отчаивайся, Фемистокл. И не теряй надежды - без надежды человеку жить нельзя! Никогда еще семья Фемистокла не жила так богато. Никогда Архиппа не накрывала так пышно обеденного стола. Но вот сегодня Фемистокл сел за стол, посмотрел на детей, сидящих вокруг, и сказал со вздохом: - Ах, дети, мы все погибли бы... если бы не погибли. Дети не задумались над его словами, они вовсе не чувствовали себя погибшими. Они даже и не поняли смысла его слов. Но Архиппа еле удержалась от слез, она-то поняла. В Элладе они погибли бы, их убили бы, как Эпикрата, но, оставшись в живых, они все равно погибли, потому что потеряли родину... Тихо текло время в доме Фемистокла. Острота горестей с годами притупилась, оскорбленные чувства затихли. Прошлое незаметно отходило в страну воспоминаний. Стояло погожее утро. На горизонте горела чистая, ясная заря. Во дворе Фемистокла шла веселая суета - Фемистокл и его сыновья собирались на охоту. - Как подумаешь, сколько волнений у Ксеркса, - сказал Фемистокл, опоясывая кафтан, - стоит ли этого царская власть? Не лучше ли живется мне, у которого почти никакой власти?.. - Да. Если бы и над тобой, господин, не было никакой власти... - проворчал Сикинн, подводя ему коня. - А кому нужно проявлять надо мной власть? - усмехнулся Фемистокл. - Обо мне все забыли! В это время у ворот остановился всадник, резко осадив коня. - Царский гонец! - сказал Сикинн, спеша к воротам. - Царский гонец... - упавшим голосом повторил Фемистокл. - Зачем?.. Неужели... Гонец быстрым шагом подошел к Фемистоклу и вручил ему письмо царя. Это был приказ немедленно явиться в Сарды. - Так, - Фемистокл тупо смотрел в короткие строки, - немедленно в Сарды. Немедленно. Что там случилось? Ну что ж, едем, Сикинн. Тем более, что кони наши уже готовы! Фемистокл с трудом узнал царя: так он постарел, помрачнел, осунулся. Смуглое лицо его еще больше потемнело, под глазами залегла желтизна. Он сурово, без улыбки смотрел на Фемистокла: - Садись. Видишь, я тут как в плену, донесения со всех сторон. Вон сколько свитков. Не успеешь решить одно, является другое... Но - к делу. Ты, конечно, знаешь, Фемистокл, как бесчинствуют на море твои афиняне. Эллинские триеры нападают на Кипр... Доходят до Киликии. Афиняне пробрались и в Египет, поднимают там восстание. Мне это надоело. Я устал. - Я все это знаю, царь. Ксерксу показалось, что Фемистокл слишком спокоен. Это безразличие к царским заботам раздражало его. - Ты все знаешь? Тем лучше. И я объявляю тебе, что решил идти в поход на Элладу. "Вот оно! - подумал Фемистокл. - Дошло до расплаты". - Помнишь ли ты мое условие, Фемистокл? И готов ли ты выполнить это условие? - Помню, царь. И слово свое сдержу. Ксеркс внимательно посмотрел на него: - Ты обещал вести мое войско на войну с эллинами. А теперь я вижу, что ты побелел, как твой хитон, и губы у тебя дрожат. Или ты стал трусом? - Нет, царь, я не стал трусом. Я только жду твоих приказаний. - Так вот, приказываю тебе, Фемистокл: поезжай на побережье, собирай войска. Ты поведешь их на Элладу. - Я выполню твой приказ, царь! Фемистокл земно поклонился - это уже не слишком тяготило его - и отправился выполнять приказание царя. Небольшой отряд следовал за ним по царской дороге, ведущей к морю. Фемистокл ехал на побережье, чтобы проверить, как подготовлена переправа через Геллеспонт и обеспечено ли продовольствие войску, которое уже собиралось по азиатским городам... В полдень Фемистокл со своим отрядом остановился на отдых. Палила жара, и лошади и люди устали. Палатка защищала от небесного пекла, но земля дышала жаром, остро и терпко пахло полынью. Повеяло чем-то полузабытым - лагерной жизнью, военными походами... Что ж, теперь он собирался в поход. В поход на Афины! "О Зевс и все боги, дайте мне силы вынести это испытание! Неужели я должен поднять меч на землю моих отцов?!" Фемистокл уснул с тяжестью на сердце. И как только он закрыл глаза, в палатку вошла богиня фригийцев Кибела Диндимена, мать богов, живущая на фригийской горе Диндиме. Она держала в руке ветку, на голове у нее сверкала диадема с изображением крепостных башен. Кибела наклонилась к Фемистоклу и сказала: "О Фемистокл, избегай львиной головы, дабы не наткнуться тебе на льва". Фемистокл очнулся в страхе. Глаза его были закрыты, но он видел богиню, она только что была здесь! - "Избегай львиной головы..." - повторил он слова Кибелы, которые еще звучали в его ушах. - Львиной головы. Что же это может означать? И вдруг понял. Львиная голова - Леонтокефалы [Леон - лев, кефалэ - голова.]. Это крепость и селение в Верхней Фригии, через которые он должен проезжать! Еще вчера кто-то в его отряде сказал, что в Леонтокефалах небезопасно... А тут еще видение... Когда жара спала, отряд снова тронулся в путь. Не доезжая до Леонтокефал, Фемистокл свернул в сторону и, сделав круг, поехал по другой дороге - он верил в пророчество снов. Ехать пришлось по крутому берегу реки. Один из вьючных мулов поскользнулся и упал в воду. Мула вытащили. Но палатка Фемистокла, которой он был навьючен, сильно промокла. Было уже темно, и Фемистокл, опасаясь, как бы не случилось еще какой беды, остановил свой отряд на ночевку. Он лег спать в одной из палаток воинов, сопровождавших его. А полотнища его большой палатки развесили, чтобы просушить. К ночи небо заволокло облаками, луна еле светила сквозь их дымку. Понизу дул ветер, поднимая тонкую песчаную пыль. Фемистокл уснул. Стража, спасаясь от пыли, приютилась за сырыми полотнищами развешенной палатки... Сквозь легкий шум ветра воины уловили чьи-то крадущиеся шаги. Они насторожились и взялись за оружие. Невидимая рука подняла полотнище палатки, тусклая полоска обнаженного меча возникла из темноты... Стража набросилась на пришельцев. Те не ожидали нападения и вскоре валялись на земле со связанными руками. Весь лагерь уже был на ногах. Фемистокл подошел к пленникам: - Кто вы? - Писидийцы. - Разбойники, значит. Кого вы хотели убить? - Если ты Фемистокл, то тебя. - Кому понадобилось золото за мою голову? Кто вас нанял? - Эпиксий, сатрап Верхней Фригии. Мы тебя уже давно ждали в Леонтокефалах. - Моя стража и там схватила бы вас. - Нет, Фемистокл, не схватила бы. Там нам помог бы Эпиксий. Ему обещали прислать из Афин хорошую награду. - Да, это правда, - вздохнул Фемистокл, - но божеству это было неугодно. Развяжите их, пусть уйдут, они лишь оружие в руках убийцы. Уладив все необходимые дела на побережье, Фемистокл вернулся в Магнесию. На побережье он узнал, что Кимон захватывает Кипр и что эллины сумели поднять в Египте восстание против персов... "Они действуют правильно, - думал Фемистокл, - эти восстания ослабляют и расшатывают власть персидских царей. У афинян сейчас много хороших военачальников - молодой Перикл, Миронид, Толмид... Однако нет у них Фемистокла!" Фемистоклу было трудно жить, трудно дышать. Приближался день, когда он должен был выступить в поход и двинуть персидские полчища на Элладу. И этот день настал - время остановить невозможно. Войска уже стоят под Магнесией и ждут своего полководца. Архиппа ходила как мертвая, силы покидали ее. Снова Фемистокл уходит на войну. Но... о Гера и все боги, - на войну с Афинами! И сыновья уходят, сильные, молодые, ее сыновья. Они идут убивать афинян, разорять эллинскую землю... Как пережить это? А у Фемистокла веселое лицо - неужели и вправду ему весело? Уже седой, уже без блеска в глазах, но все еще статный, все еще воин и полководец, он громким голосом приветствует гостей, которых собрал сегодня на пир. Но взгляда Архиппы он избегает, не может вынести ее горьких глаз... Он знает ее мысли: "Как можешь ты нести гибель родным Афинам? Как можешь ты разрушать то, что создавал сам? Ты строил Пирей - и ты его разрушишь? Ты строил афинские стены - и ты будешь их разваливать? Ты добывал права для афинских бедняков, а теперь ты будешь убивать тех, кого защищал? Сможешь ли ты это, Фемистокл? Поднимется ли у тебя рука?" На последний пир перед походом к Фемистоклу собрались все его друзья-персы и друзья-эллины, которые нашлись здесь, и все, кто старался казаться друзьями этого облеченного властью и взысканного царской милостью человека. Перед тем как сесть за стол, Фемистокл принес жертву, заколол быка. Сладкий дым - богам, жареное мясо - людям. Стол был накрыт обильно и роскошно. Фемистокл взял в руки свою чашу, полную вина. - Друзья мои, - сказал он, - и дети мои! Я должен проститься с вами. Но не в тот день и не в тот час, который назначен мне богами, а в тот, который назначил я себе сам. Все сразу затихли, не понимая, что хочет сказать Фемистокл, встревожились, насторожились... - Простите, друзья мои и дети мои, - продолжал Фемистокл, поднося к губам чашу, - но в поход на Элладу я не пойду с вами. Прощайте. И выпил вино. Рука, державшая чашу, упала. Фемистокл был мертв. Эллины умели добывать из растений сильные яды, которые действовали так, как задумано. Иные убивали человека в течение года, иные - в течение месяца или дней. Этот же яд, что был в чаше Фемистокла, убивал мгновенно. 1