Любовь Воронкова. Мессенские войны

     <i>М.: "Келвори", 1994</i>
     OCR: А.Ноздрачев (nozdrachev.narod.ru) ? http://nozdrachev.narod.ru




     <i>Спартиат в присутствии Диогена похвалил стих Гесиода:</i>
     <i>- Если бы не был сосед твой дурен, то и бык не погиб бы...</i>
     <i>Диоген сказал:</i>
     <i>- Мессенцы погибли заодно со своими быками, а вы - их соседи.</i>
     <i>Элиан</i>

        ПРАЗДНИК ЛИМНАТИДЫ

     На границе Лаконики и Мессении, там, где  бурлящий горный поток впадает
в Мессенский залив, стоял храм богини Артемиды.
     Артемиду, дочь Зевса и  Латоны, сестру бога Аполлона в Элладе, почитали
и   боялись.   Богиня  охоты,  повелительница  зверей,   с  полным  колчаном
смертоносных стрел,  окруженная  псами,  носилась по  склонам лесистых  гор.
Встречи с нею  были  опасны - богиня  стреляла без промаха.  Она  не  любила
показываться людям. Рассказывают,  что однажды юный охотник Актеон  случайно
застал ее  в прохладном гроте, У  источника.  Богиня  страшно  разгневалась,
превратила Актеона в оленя. И  собственные собаки охотника тут же растерзали
его.
     Вечно  юная,  вечно  прекрасная богиня царила во всей  Элладе, и  всюду
стояли  ее  храмы.  Вот  и здесь, между Лаконикой и Мессенией,  в  местности
Лимны,  был ее храм,  храм  Артемиды-Лимнатиды.  Разветвленное русло потока,
бегущего с гор,  заболотило долину, вода  не просыхала здесь даже в  знойные
летние месяцы. Поэтому Артемиду-Лимнатиду называли еще и Артемидой-Болотной.
     Лимнатиду почитали и мессенцы и спартанцы, жители  главного  лаконского
города  Спарты. Только эти два народа  из всего племени дорян  допускались к
жертвоприношениям Лимнатиде.  Только они имели право  справлять ей ежегодный
праздник.
     В тот день, когда  произошло  несчастье, которое стало причиной тяжелых
страданий Мессении, ничто не предвещало  беды. Лучезарной синевой  светилось
небо.  Окрестные  горы стояли  затихшие  и словно прислушивались к священным
гимнам, к протяжным переливам флейт.
     Празднично одетые, с венками на головах, спартанцы и мессенцы сошлись у
храма.
     Жрецы встали у  жертвенника. И вскоре перед  грубо отесанной деревянной
статуей  Лимнатиды, почерневшей от  времени и болотных испарений, задымилась
жертва. На  жертвеннике  горели ячменные зерна и  ветки  оливы.  Тихо стояла
толпа. Только слышались голоса жрецов, просивших Артемиду о милости.
     Вдруг  неясная  тревога  будто  ледяной  ветер  прошелестела  в  толпе.
Началось какое-то непонятное смятение, послышались крики:
     -  Мессенцы,   защищайтесь,  у  них  оружие!  Случилось  необычайное  -
спартанские  девушки  выхватили  из  складок  своих  широких  одежд  мечи  и
бросились  на  мессенских царей и старейшин.  С изумлением и гневом мессенцы
увидели, что это вовсе не девушки, что  это безбородые юноши одеты в женские
одежды.
     Мессенцы защищались.  Они выхватывали мечи  у  юных спартанцев, которые
путались  в непривычных  им  Девичьих одеждах. И уже нельзя было понять, кто
нападает и кто  защищается. Вместо праздника началась битва. Вместо гимнов и
флейт послышались стоны, вопли ярости и боли.
     Спартанские  юноши,  которым  поручено было  убить  мессенских  царей и
старейшин, все до одного полегли  возле храма на зеленой сырой траве. Вместе
с ними пал и молодой спартанский царь Телекл.
     С плачем, с жалобами и проклятиями  ушли  спартанцы и  мессенцы с этого
праздника, унеся своих раненых и убитых.
     Мрачно хмурилась  темнолицая  богиня  над  угасшим  алтарем,  глядя  на
забрызганные кровью стены  своего храма, на истоптанную, окровавленную траву
у ступеней. Такой жертвы она не просила.

        ЭВЕФН И ПОЛИХАР

     Прошли  годы.  Выросло  новое  поколение.  Сменились  цари.   В  Спарте
царствовали  Алкамен и Феопомп. В Мессениии - Антиох и  Андрокл, сын  Финты,
того Финты, при котором произошла битва у храма Лимнатиды.
     Годы прошли, но вражда между Мессенией и Спартой не угасла.
     -  Мессенцы  оскорбили  наших  девушек,  пришедших  в храм!  - говорили
спартанцы. - А когда мы хотели защитить их, мессенцы начали бой. Безбожники,
они убили нашего царя Телекла. Можем ли мы это простить?
     - Мы  никого не оскорбляли,  - возражали  мессенцы,  -  и причина битвы
совсем другая.  Спарте не дают покоя наши тучные  нивы, наша  плодородная  и
прекрасная земля. Спартанцам  надоели их  камни и болота,  вот  они и решили
захватить нашу Мессению. Они напали  на наших вождей  - ведь  так легко было
справиться с  людьми,  не ожидающими  нападения. И, конечно,  об этом подлом
заговоре знали  спартанские власти. Если они ничего не  знали и ни  в чем не
виноваты, то почему же не потребовали удовлетворения за смерть своего царя?
     Спарта  никак  не  отвечала  на  это.  Видно,   упреки  мессенцев  были
справедливы.  В Лаконике,  как  почти  и  во всех  этих  маленьких греческих
государствах,  приютившихся  среди  горных  отрогов,  жилось  трудно.  Почва
скудная, жесткая. Климат засушливый.  Лишь  весной  бурное цветение  лесов и
долин. А потом наступает лето, и беспощадное солнце сжигает поля. Месяцами в
ослепительном  небе не  появляется  ни  облачка. Только цикады  торжествующе
трещат в пыли скалистых склонов.
     Дожди  начинаются  осенью.  Зимой хлещут страшные  ливни, гремят грозы,
проносятся смерчи.  Ручьи превращаются в  бурные потоки, которые смывают  со
склонов остатки плодородной земли... Эту землю крестьяне потом носят на свои
горные участки в корзинах.
     Хлеб на их скупых, плохо обработанных полях родился скудно: ни рожь, ни
ячмень  не  в  силах  добывать  воду  с  большой  глубины.  Лишь  маслины  и
виноградники щедро приносили плоды и были главным богатством эллинов.
     Войны  между  греческими  племенами  почти  не прекращались.  Захватить
землю,  поработить  соседний  народ,  если тот не сумеет  защититься, отнять
жизненные  припасы, которых  вечно  не  хватало...  И  мессенцы  не напрасно
подозревали Спарту в ее замыслах захватить их  землю. Они видели, что Спарта
ищет предлога, чтобы начать войну.
     Впрочем, людям,  решившим воевать, причина для войны  всегда  найдется.
Нашли такую причину и спартанцы.
     В  Мессении  жил  богатый и  уважаемый  человек  Полихар.  Полихар  был
известен и славен во всей Элладе. На Олимпийских играх при состязании в беге
он пришел первым и был увенчан венком из лавровых ветвей.
     У  Полихара  было  много  скота.  А  пастбищ у  него  не  хватало. И он
обратился к спартанцу Эвефну с просьбой:
     - У тебя много свободных  пастбищ. Пусть  мои  коровы пасутся на  твоих
лугах. А ты будешь получать свою долю прибыли от моих стад.
     Эвефн, человек обходительный, охотно согласился.
     - Это выгодно и тебе и мне,  - сказал  он. - Пускай твои  пастухи гонят
стада хоть сегодня же.
     И Полихаровы пастухи погнали коров в Лаконику на выпасы Эвефна.
     Все  было  спокойно.  Стада  Полихара  паслись на лугах  Эвефна.  Эвефн
получал за это условленную плату.
     Но  случилось  так,  что  через  Лаконику  проходили  иноземные  купцы.
Путешествуя,  купцы продавали то,  что  выгодно  продать,  покупали то,  что
выгодно купить. Они подошли к Спарте и расположились около города станом.
     Вечером, стараясь  идти сторонкой,  чтобы  его  никто не  видел,  к ним
пришел Эвефн.
     - Я могу  продать вам большое  стадо  коров, -  сказал он, -  и  продам
недорого.
     - Если недорого, то мы купим, - ответили купцы, - только кто же погонит
это стадо?
     - Но я продам вам и пастухов!
     - Это хорошо, - согласились купцы, - назови цену.
     Эвефн долго торговаться не стал. Они ударили по рукам. И на заре, когда
купцы  сели  на  своих коней и тронулись  в путь, они  захватили  и стадо, и
пастухов Полихара.
     Пастухи пытались сопротивляться. Они объясняли  и доказывали, что Эвефн
вовсе им не хозяин, что и  стада  и пастухи  принадлежат мессенцу Полихару и
что они никуда отсюда не пойдут. Но у купцов были вооруженные наемники, да и
сами они умели владеть мечом. Несчастным пастухам пришлось покориться. Они с
плачем погнали стадо в неизвестную и враждебную даль.
     В  пути пастухи,  сговорившись, решили убежать. Это  им не удалось.  Их
догнали, жестоко избили и заставили идти дальше.
     Но  один  пастух   все-таки  остался.  Он  забился   в  колючие   кусты
вечнозеленого маквиса и лежал там, прижавшись к земле. Купцам  было  некогда
задерживаться. Их вооруженные слуги проскакали  взад и вперед по долине,  но
пастуха не нашли,  и купцы вместе  с Полихаровыми  стадами  тронулись  своей
дорогой. Пастух  глядел им  вслед  до тех пор, пока облако пыли не  растаяло
вдали. А потом, пробираясь горными тропами, поспешил домой, в Мессению.
     Тем временем Эвефн с удрученным видом пришел к Полихару.
     -  Случилась  беда,  Полихар! - сказал  он  чуть не плача. - Разбойники
напали на твое стадо. Угнали всех коров и  пастухов захватили тоже. Приди  и
посмотри сам - на моих лугах тихо и пусто. Твое стадо пропало!
     В это время,  падая от усталости, весь в пыли и крови, явился убежавший
от купцов пастух.
     - Он лжет, господин! - закричал пастух. - Он обманывает тебя! Эвефн сам
продал и нас и твоих коров проезжим купцам. Только я один бежал!..
     Эвефн возмутился:
     - Как смеет раб обвинять меня, гражданина Спарты?
     -  Он смеет обвинять тебя, -  сказал  Полихар, - потому  что он говорит
правду!
     -  Именно гражданин Спарты способен  на такой бесчестный поступок! - не
сдержавшись, вмешался в разговор юный  сын Полихара. - У вас, в Спарте, ложь
- это закон. Солги, укради, сделай подлость  - только не попадайся. Вот ваше
правило.  А  ты  солгал  -  и  попался! Посмотрим, что  скажут на  это  ваши
старейшины!
     Эвефн  понял, что  отпираться  бесполезно. Ведь  если Полихар  пойдет в
Спарту, то  сразу  узнает,  что  это  так и  было: купцы угнали  и  стадо  и
пастухов, а он, Эвефн, получил деньги.
     Тогда Эвефн смиренно склонил голову перед Полихаром.
     - Прости мне это! -  стал умолять он. - Корысть одолела меня, и я никак
не мог удержаться -  купцы  дали хорошую цену. Я  виноват. Но я исправлю то,
что сделал, я отдам тебе эти деньги.  Полихар, пускай твой сын пойдет сейчас
со мной, и я верну ему все, что получил!
     - Но как же ты мог сделать это? - с горечью  удивился Полихар. - Ведь я
принимал  тебя в своем доме как друга, я доверял тебе... Ни одному спартанцу
я так не доверял, как тебе. А ты!..
     -  Полихар,  не  сердись! - просил Эвефн. - Я и сам не знаю, почему так
все  вышло. Но я прошу тебя - отпусти со мной сына. Я не  хочу ни одного дня
больше держать у себя то, что принадлежит тебе.
     - Иди с ним, - сказал Полихар сыну.
     И  отвернулся от  Эвефна. Ему  было  жаль  своих  коров,  жалко  людей,
угнанных  в рабство  на  чужбину  без всякой  с  их  стороны провинности.  А
главное, было горько за обманутое доверие.
     Но Полихар  еще не ведал, до какого  страшного вероломства может  дойти
человек, казавшийся ему другом.
     Эвефн и  сын  Полихара, мирно  разговаривая, перешли границу  Лаконики.
Эвефн  был ласков,  он проклинал  свою жадность  и так ругал, что Полихарову
сыну пришлось  замолчать: он  бы не  смог сильнее  оскорбить Эвефна, чем сам
Эвефн.
     Всю  дорогу  Эвефн  шел с  поникшей  головой  и  сокрушенно  потряхивал
кудрями.  Но  как только они  вступили на  землю Лаконики  и тень скалистого
мрачного Тайгета упала на них, Эвефн поднял голову.
     - Ну, довольно, - грубо сказал он, - хватит с меня  унижений. Ты пришел
получить плату за своих коров - так получи.
     И  с размаху ударил юношу  кинжалом в сердце. Сын Полихара  вскрикнул и
упал.  А Эвефн вытер  о траву кинжал и  ушел  своей дорогой.  Юноша так и не
шелохнулся.  Только  эхо  повторило в горах  его  жалобный  крик.  Но и  оно
смолкло.
     Полихар,  когда  узнал,  что  случилось,  чуть не  умер  от горя  и  от
возмущения.  Он  тут  же  пошел в  Спарту  просить правосудия  и  защиты. Он
рассказал спартанским старейшинам о том, что сделал Эвефн, и просил наказать
его  за такое злодейство. Но старейшины не обратили  на  его жалобу никакого
внимания.  Полихар  пошел к  спартанским  царям  и  с  плачем просил  у  них
правосудия. Но цари, выслушав его, сделали вид, что ничего не слыхали.
     Полихар вернулся  домой. Горе и ярость были так сильны, что  он сошел с
ума.  Не помня себя он бросался на каждого спартанца,  которого встречал,  и
тут же убивал его.

        СПОР ЦАРЕЙ

     Вскоре в столицу Мессении Стениклар, где жили цари и  эфоры, прибыло из
Спарты посольство.  Спартанцы резко потребовали,  чтобы им немедленно выдали
Полихара.
     Мессенские цари Антиох и Андрокл возмутились:
     - Как мы выдадим вам Полихара? Ведь вы не выдали нам Эвефна!
     - Выдать вам  Эвефна! -  закричали спартанцы. - Мало  вам, что вы убили
нашего царя Телекла?!
     -  Мы убили  его потому, что он  напал  на  нас с оружием. С оружием на
безоружных!
     - За то, что вы убили Телекла, и за  то, что  сделал Полихар, мы вправе
начать  с вами войну,  - заявили спартанцы, не  слушая возражений. - Да, это
наше право!
     Мессенцы старались убедить их:
     - Зачем  же сразу начинать  войну  и  ввергать в тяжелые  бедствия весь
народ?  Давайте  судиться.  Пусть  нас   рассудят   аргивяне,  они   нашего,
дорийского, племени. Или пойдем в  Афины и попросим рассудить нас. Как решит
суд, так и поступим. А для войны никаких причин нет!
     Но  Спарте  не нужно  было ни суда, ни  справедливости. У  них уже было
решено  захватить  плодородную долину Мессении. Так для  чего же им  идти  в
Афины?
     -  Выдайте нам Полихара, -  упрямо  твердили спартанские  послы,  -  мы
требуем Полихара!
     После долгих споров и бесполезных призывов обратиться к разуму и решить
дело миром мессенские цари ответили спартанцам:
     -  Сначала мы посоветуемся с народом  -  выдать Полихара или не выдать.
Как скажет народ, так и поступим.
     На  этот  раз  спартанцы уступили. Пусть посоветуются.  Спарта подождет
ответа.
     Спартанцы  ушли.  А  мессенские цари  послали  глашатаев, чтобы созвать
горожан.
     Стениклар шумел. Со всех улиц народ стекался на агору - на площадь, где
происходили  народные  собрания. Разговоры  были тревожные и гневные.  Снова
Спарта грозит им. Боятся, что  их  мечи  заржавеют  в  ножнах.  Боятся,  что
разучатся проливать кровь. А сейчас хотят пролить кровь родного им племени!
     Когда  народ  собрался  на площади и разговоры  затихли,  царь  Андрокл
сказал:
     - Спарта требует, чтобы мы выдали им Полихара.
     Полихар, безучастно сидевший в стороне на каменной скамье, услышал свое
имя. Он поднял голову, встал и  подошел ближе  - толпа молча пропустила его.
Полихар остановился против  Андрокла и уставил на  него воспаленные  горем и
безумием глаза.
     - Полихар осквернил себя убийством, - продолжал Андрокл, словно не видя
его, - он  виновен в  безбожных и  непростительных  поступках. Я считаю, что
надо  выдать  его Спарте, он много  бед причинил лаконцам. Пусть  поступят с
ним, как найдут нужным.
     Полихар продолжал  смотреть на него  так же пристально. Андрокла смущал
его взгляд, но он владел собой.
     - Считаю, что мы должны выдать Полихара, - твердо повторил он.
     Но здесь выступил другой царь - Антиох.
     - А я этого  не считаю! - пылко возразил он.  -  Нет! Почему мы  должны
поступать так, как желает Спарта? Выдать Полихара! Вспомните, что вынес этот
несчастный, какое страдание и какую обиду принял  он от Эвефна! А теперь мы,
его сограждане,  предадим  его,  и снова  ему  придется страдать, да еще  на
глазах  того же Эвефна! Это жестоко.  И  это унизительно для нас. Вспомните,
разве  не Полихар прославил Мессению на  всю Элладу, разве не он был увенчан
лавровым  венком Аполлона?!  И  посмотрите,  до  чего  теперь  довели  этого
человека!
     У Полихара глаза заблестели от слез, и он поник головой. Он ни о чем не
просил,  но  весь  его  несчастный  вид, его безвременно  поседевшая  голова
вызывали горячую жалость и сочувствие.
     - Не выдадим Полихара! - зашумела площадь. - Не выдадим Полихара!
     -  Выслушайте меня,  - снова начал Андрокл, -  выслушайте  и  подумайте
прежде, чем решать это  дело. Зачем нам навлекать опасность  на  всю  страну
из-за одного человека? Спарта  грозит войной. Отдадим Полихара,  и у  них не
будет причин начинать войну. Тем более, что Полихар и сам виноват во многом.
     -  Андрокл  говорит правильно,  -  раздались отдельные голоса,  - из-за
одного человека может пострадать вся Мессения!
     -  А с  каких пор мы  стали рабами Спарты? -  закричали им в  ответ.  -
Пускай  выдадут своего Эвефна, он виноват еще больше! Пускай идут судиться с
нами!
     Крики становились все громче, все запальчивей. Одни кричали, что нельзя
рисковать, нельзя подвергать опасности Мессению. Другие кричали, что никакой
причины  для войны  нет  и  что мессенцы такие  же  свободные  граждане, как
спартанцы, и что  они не должны терпеть от  Спарты всякие несправедливости я
обиды.
     Спор перешел в ссору, начались оскорбления, а потом уже пошла и драка.
     Цари схватились за кинжалы, их сторонники тоже.  Битва была внезапной и
короткой.
     Сторонников Антиоха, не желавших  терпеть вероломства Спарты, оказалось
гораздо больше. Они убили Андрокла и всех, кто его поддерживал.
     В  смущении  и горести  разошлись мессенцы  по  домам.  Они и  сами  не
понимали, как это случилось, что они дошли до такой ярости.
     Но долго  еще  шумели  улицы  Стениклара. Плакали жены,  дети  и матери
убитых.   Стон  стоял  в  доме  Андрокла.  Сторонники   Антиоха,  удрученные
происшедшим, грозили Спарте за невольно пролитую кровь.
     Сумрачным вернулся домой и царь Антиох.  Он не хотел  убивать Андрокла.
Но  душа его  кипела при мысли о  том, что Андрокл требовал выдать Полихара,
которого бессовестные спартанцы довели до безумия и убийства.
     - Как Андрокл мог требовать  выдачи Полихара? - негодовал Антиох. - Как
он мог требовать, чтобы мы приняли на себя такой позор? Он  боялся войны! Но
если Спарта решит воевать, разве она не найдет других причин?!
     А  когда  утихло его пылкое  негодование, Антиох с тоской  подумал, что
Андрокл  уже не встанет со своего смертного ложа и что теперь Антиох остался
царствовать один и все дела должен решать один.
     Это  пугало  царя.  Правда,  с  ним  вместе по-прежнему  будут  править
государством старейшины.  Но все же  ему будет не хватать Андрокла - ведь  в
Мессении, как и в Лаконике, всегда было два царя.
     Потом стало  мучить  сомнение. А может,  Андрокл был  прав? Может, надо
было попробовать примириться со Спартой?
     Примириться со  Спартой! Иными  словами,  делать  все  так,  как  хочет
Спарта! Нет. Этого Антиох принять не мог и не хотел.
     Но надо было решать судьбу Полихара.
     Посовещавшись  со старейшинами,  Антиох послал ответ в Спарту. Мессенцы
стояли на своем: дело надо передать в суд. Пусть там и решат их спор.
     В Спарте приняли ответ Антиоха. Но отпустили послов, ничего  не сказав.
И лица и уста спартанских царей и старейшин были замкнуты.
     Прошло несколько месяцев. Антиох после всего, что случилось, не находил
себе места от  тоски, тревоги и тяжелых предчувствий. Смерть Андрокла тяжким
бременем лежала на  его душе. Вскоре Антиох  заболел,  и эта  болезнь быстро
свела его в могилу. Царем Мессении стал его сын Эвфай.

        ГИБЕЛЬ АМФЕИ

     Спарта  гудела,  как   растревоженное  осиное  гнездо.   Вся  лаконская
холмистая долина была неспокойна.  В Спарте готовились к чему-то похожему на
большое празднество.
     Внешне жизнь текла, как всегда. Так же выходили на каменистые, нелегкие
для  обработки  поля  спартанские рабы  - илоты. Так же  пасли  они  скот  и
охотились за кабанами и дикими козами по лесистым, склонам Тайгета, для того
чтобы  обеспечить  мясом  Спарту.  Так же  работали  на  виноградниках  и  в
оливковых рощах, чтобы в Спарте было масло и вино.
     И в самом городе Спарте как будто  бы  жизнь текла,  как всегда. Ирэны,
молодые начальники мальчишеских отрядов, яростно тренировали своих стриженых
босоногих воспитанников.  Гимнастические игры их  так же часто,  как всегда,
кончались  драками. Мальчишки дрались  отчаянно. И старики,  которые считали
своим долгом  следить  за воспитанием будущих воинов,  подзадоривали их. Они
наблюдали за тем, как мальчишки  дерутся, присматривались,  нет ли среди них
трусов, нет  ли вялых, ленивых, умеет ли каждый  из них  постоять за себя...
Ведь  искусство   войны,   искусство   битвы,   было  единственным  ремеслом
спартанцев, которое завещал им законодатель Ликург. И мальчишки изо всех сил
старались овладеть этим ремеслом, дрались, не щадя ни себя, ни  товарищей. А
потом, как всегда,  по приказанию  своих ирэнов  бежали добывать себе еду  -
воровали  дрова  для  костров,  крали овощи  с  огородов,  а  некоторые даже
ухитрялись утащить что-нибудь  с  обеденного  стола взрослых...  Добыть  что
угодно,  где  угодно и  как  угодно, но не  попадаться. А кто попался,  того
жестоко  хлестали  плетьми,   но  не  за  кражу,   а   за   неловкость,   за
нерасторопность.  Так  велел  воспитывать  спартанских   детей  законодатель
Ликург.
     Так  же, как  всегда,  юноши и взрослые спартанцы  проводили свои дни в
гимнасиях, соревновались  в  беге, в прыжках,  в  борьбе,  в метании  копья.
Иногда  отправлялись на охоту в ущелья Тайгета. Или под  вечер,  скрываясь и
таясь в зарослях  камыша и маквиса, шли на другую охоту. С короткими мечами,
спрятанными в  складках  плаща,  рыскали по  полям,  где работали  илоты, и,
выслеживая самых  сильных и красивых  людей, тайком убивали их. Видно, и это
предусмотрел   Ликург:   сильные  рабы  могут   стать   опасными  для  своих
поработителей!
     Казалось,  жизнь идет, как  всегда.  Но  это  были странные дни, полные
затаенной веселой  тревоги.  Молодые  спартанцы ходили  с блеском  в глазах.
Юноши догадывались, о  чем сговариваются их цари и старейшины,  что готовят.
Они нетерпеливо поглядывали на акрополь своего разбросанного среди холмистых
садов  города.  Они  ждали,  когда  там  произнесут  слово,  которое  должны
произнести. Ждали, когда наступит час и они, проверив оружие, займутся своей
внешностью. Особенно волосами. Волосы у них были длинные, надо их расчесать,
уложить  на голове, украсить.  Потому что Ликург говорил: хорошо расчесанные
волосы красивых делают еще красивее, а безобразных - страшнее для врага.
     Молодые спартанцы ждали войны, хотели  войны. Походная жизнь влекла их,
как отдых. В походе не нужно будет так трудно, так непрерывно тренироваться,
бить своих и получать от своих синяки. А наоборот,  надо будет защищать друг
друга. И, защищая своих, бить и убивать врага, давая полную волю своей силе,
ловкости,  своему тренированному  телу,  своей  жестокости,  которую  в  них
воспитывали с детства.
     И вот час настал. Слово, которого нетерпеливо  ожидала Спарта, сказано.
Война!
     "Войско выстраивалось в боевой порядок, - рассказывает древний писатель
Плутарх о  спартанцах. - Царь  на глазах противника приносил в жертву  богам
козу. Подавал знак всем украсить  головы венками. Под свист флейт, под звуки
песни  воины  трогались с  места. Они  шли на врага  спокойные  и радостные,
твердо держа равнение, не испытывая никакого страха".
     Так было всегда. Но не так было теперь.
     Спартанское  войско  выстроилось  быстро,  ощетинилось  копьями.  Воины
сомкнули щиты. Но не было ни песен, ни флейт, ни жертвы, которую перед лицом
противника обычно приносили спартанские цари. На этот раз собирались в поход
украдкой,  тайно,  без  объявления  войны.  И не только не  послали  сказать
мессенцам, что их союз разорван, но  еще и  выставили  сторожевые отряды для
того, чтобы никто в Мессении не проведал о том, что здесь готовится.
     Так вступила Спарта,  презрев  старые обычаи  отцов,  на путь обмана  и
вероломства.
     Ночью, под  сиянием чистых звезд, когда лишь  безудержный стрекот цикад
заполняет долину, спартанское войско дало клятву:
     - ...Не возвратимся  домой, пока не  завоюем Мессению.  Если даже война
будет очень  долгой, не  возвратимся, пока  не завоюем  Мессению.  Если  нам
предстоят тяжкие военные бедствия, не повернем назад и не возвратимся домой,
пока не завоюем Мессению. Клянемся!
     Во главе войска встал Алкамен, сын убитого царя Телекла. Полководец дал
знак, и фаланги  [<i>Фаланга - непрерывное, плотно сомкнутое построение  войска
во много шеренг.</i>]  двинулись в Мессению. Шли молча, ни возгласа, ни бряцания
меча, только мерное шарканье грубых сандалий,  шум от тяжелой поступи, какой
ходят горе, разрушение и смерть.
     До утра было  недалеко. Но еще  мерцали  и  переливались  теплые  южные
звезды,  еще  лунно светились  мокрые  от  росы  травы  и деревья,  и отсвет
сверкающего неба лежал на  черепице  храмов  и на гребне  каменной городской
стены.  Ни  сторожей,  ни  охраны. Городок  спал  беззаботно  и  беззащитно,
раскинув по холму свои крутые узкие улицы, полные мирной тишины.
     И  никто  не слышал, как  вошли  в  город враги.  Внезапно в Амфее, где
только что бродили веселые нимфы  и  добрые сны, послышались  крики ужаса  и
отчаяния.  Стоны  и плач  сразу  заполнили  весь  город.  Спартанцы умело  и
расторопно  работали мечами  и копьями.  Они врывались  в  незапертые  дома,
убивали сонных людей прямо в постелях. Тех, кто  успел вырваться и  выбежать
из дома, убивали на улицах.
     Люди  толпами бежали в  храмы, под  защиту  богов. Боги  были  сильны в
Элладе: нельзя  было убивать человека, припавшего  к жертвеннику или к ногам
божества. Нельзя  было  оскорбить  бога  и  тем  нарушить непреложный  закон
эллинской земли.
     Но для спартанцев теперь уже не было никаких законов, кроме закона силы
и жестокости. Они ворвались  в храмы,  как в простые дома, и  перебили всех,
кто  надеялся найти там защиту.  К  утру  в  городе ни  одного  мессенца  не
осталось в живых.  Боги их не  защитили.  Очень  немногим  удалось бежать из
Амфеи. И те, кто успел бежать, всполошили Мессению.  Страшная весть обогнала
их в пути и очень скоро достигла ворот Стениклара.
     Спартанцы захватили Амфею. Войска вернулись в Спарту. В городке остался
военный  гарнизон. Спартанцы наглухо  закрыли ворота Амфеи, твердо решив  не
отдавать его мессенцам. Амфея  была удобна для ведения дальнейшей войны: она
стояла  высоко, в  ней было  много  источников  чистой воды и  стены ее были
крепки.
     Это  случилось  в  VIII веке  до  нашей  эры,  во втором  году  девятой
Олимпиады, когда одержал победу  Ксенодок и тем прославил Мессению. Ксенодок
был мессенянин.

        ПЕРВАЯ МЕССЕНСКАЯ ВОЙНА

        БИТВА У СВИНОГО ОВРАГА

     Война! Война!
     Это зловещее слово прозвучало как набат, как угрожающий меч нависло над
прекрасной  Мессенией,  над ее цветущими  селами и городами. Со всей  страны
народ  начал  стекаться в Стениклар. Многие шли уже с  оружием, с  мечами  и
дротиками,  с луком  и  колчанами, полными стрел.  Из  деревень везли разные
припасы,  нужные в походе, - хлеб, оливки, мясо.  Каждый понимал, что нельзя
сидеть дома, когда родине угрожает опасность.
     Огромное  народное  собрание  началось  в   Стеникларе.  Перед  народом
выступили  старейшины:  они старались успокоить  и  подбодрить людей. Ведь и
спартанцы  не боги. Ведь и мессенцы тоже доряне, у  них та же кровь. Разница
только в  том, что  мессенцы  живут по законам божеским  и  человеческим,  а
спартанцы эти законы забыли.
     После   них   выступил   молодой  мессенский  царь  Эвфай.  Возмущенный
вероломством Спарты, он чувствовал,  что должен взять  на себя всю  огромную
тревогу  своего народа. Надо, чтобы люди поверили ему, чтобы  они поверили в
себя,  в  свою  силу  и  смело встали  на  защиту  родины.  Он  знал военное
могущество Спарты, но он знал и то, что им, мессенцам, нельзя сдаваться.
     - Не падайте  духом! -  говорил он. - Спартанцы взяли Амфею,  захватили
ее, как ночные воры. Но неужели взятие Амфеи - уже решение войны? Нет, война
еще  не решена, и еще ничто не проиграно. Не надо нам бояться военной  славы
спартанцев и не надо думать  о том, что  их  военные знания выше мессенских.
Они  больше занимались военной наукой, и только! Спартанцы превосходят нас в
искусстве войны, тем более необходимо нам превзойти их в доблести. А милость
богов пребудет  с нами, мессенцами, защищающими  свою страну,  но не с теми,
кто обижает других!
     Речь царя  была искренней,  пылкой,  мужественной. И народ разошелся  с
площади, полный решимости встать на защиту своей страны.
     Мессения начала поспешно вооружаться.  Мрачные, тревожные дни наступили
в Мессенской долине. Города стояли, наглухо закрыв ворота,  днем и ночью  их
стены охраняла стража.  Поселяне торопились убрать и увезти хлеб с полей. Но
они часто должны были все бросать и бежать под укрытие городов или прятаться
в  лесах  -  спартанские  вооруженные  отряды неожиданно  налетали  на  них,
отнимали  собранный  хлеб,  увозили плоды их  садов  и  огородов,  виноград,
оливки, тащили амфоры с оливковым маслом, угоняли скот.
     Но,  против  своего  обыкновения, не  вырубали  садовых  деревьев и  не
разваливали домов. Спарта уже  считала  Мессению  своей собственностью  и не
хотела разорять ее.
     Много  раз  спартанцы  пытались  захватить  и мессенские города. Однако
стены городов были неприступны и стража не дремала: участь Амфеи была у всех
перед глазами. Едва завидев спартанский отряд, мессенцы тотчас появлялись на
стенах своих городов. Спартанцы яростно нападали, но мессенцы так же яростно
защищались.  И спартанцам так сильно  доставалось от мессенских граждан, что
они бесславно отступали, да еще и несли потери.
     Наконец,  увидев,  что  все  их  попытки захватить  города  безуспешны,
спартанцы оставили их в покое. Куда легче и  веселее было грабить мессенские
села, которые не могли защищаться!
     Мессенцы старались мстить. Они  тоже собирались в отряды и нападали  на
лаконское побережье.  Так  же  грабили и  разоряли лаконские  села,  так  же
опустошали поля. Но их отряды были пока  малочисленны, и  вступать в  бой со
Спартой они пока еще не могли.
     Так,  с  яростью, которая  все  разгоралась,  губили друг  друга  люди,
вышедшие из одного племени - племени суровых дорян.
     В незапамятные времена откуда-то  с севера пришли доряне  в Пелопоннес.
Они  остановились в каменистой долине Тайгета. Горный кряж в снежной короне,
вековые  леса  на  склонах,  прозрачная река  Эврот,  бегущая  среди  холмов
долины...  Эта  страна понравилась дорянам. Они захватили ее,  а жителей, по
обычаю тех времен, обратили в рабство. Здесь они построили свой первый город
- Спарту.
     В те времена  Лаконика называлась Лелегией, по имени царя Лелега. После
царя Лелега царствовал его старший  сын  Мил. А  младший, Поликаон,  остался
простым гражданином Лелегии.
     Однажды  жена  Поликаона,   гордая   Мессена,  взятая  из   Аргоса,  не
согласилась на такое положение. Ее отец Триопа был очень влиятельным и  даже
могущественным  человеком не  только  в  Аргосе, но и  среди всех  эллинских
племен. Триопа тоже не захотел  мириться с тем, что его дочь так и останется
простой гражданкой  Спарты. Он собрал войско в  Аргосе  и в Лелегии и с этим
войском вступил в соседнюю долину, граничащую с Лелегией.
     Он захватил эту долину, и  Поликаон, его зять, стал здесь царем. Страну
эту назвали по имени жены царя Мессены - Мессенией.
     Мессения всегда была  прекрасна.  Еврипид, древний поэт, так  говорит о
ней в своих стихах:

     ...плодоносная,
     Струей потоков орошенная бесчисленными,
     Воловьим и овечьим изобильна пастбищем,
     И от порыва сильных бурь не хладная,
     И колесницей Феба сильно не палимая.
     ...Красу которой словом ты не выразишь.

     Постепенно,  в течение  многих  лет, мессенцы построили свои  города  -
Анданию, Арину,  Фары, Стениклар. На горе  Итоме поставили святилище  Зевсу,
особенно почитаемому всеми эллинами.
     Так рассказал древний писатель Павсаний о том, как возникла Мессения. И
как  потом это  племя  кудрявых  голубоглазых дорян забыло о  своем родстве,
выйдя с оружием в руках друг против друга на кровавое поле битвы.
     Прошло три года взаимных обид, разорения, грабежей  и побоищ. Спартанцы
тешились своей военной выучкой, своей силой и ловкостью. Они ликовали, когда
удавалось приволочь из Мессении  хорошую  добычу. Старики поощряли их. Но не
забывали напоминать о том, что  города Мессении еще не взяты  и что их надо,
наконец, взять.
     Молодые  радовались  похвалам,  гордились  возрастающим  счетом  убитых
мессенцев.  И  заранее  ликовали, представляя себе, как  войдут в мессенские
города и как сделают мессенян своими рабами.
     Но жители Мессении знали, что такое быть рабом, да еще рабом Спарты. Ни
один народ в Элладе не был  так  жесток к рабам, как были жестоки спартанцы.
Лучше смерть с оружием в руках, чем жить у них в рабстве.
     - А разве только два выбора - смерть или рабство? - стараясь подбодрить
мессенцев, говорили мессенские старейшины. - Есть еще и третий: победить!
     Все  эти три года  горя и лишений  мессенцы старательно изучали военное
дело.
     На четвертом году,  после того как  спартанцы  взяли  Амфею, царь Эвфай
объявил поход. Ожесточение и ярость против Спарты полыхали по всей Мессении,
и Эвфай понял, что медлить больше нельзя.
     Эвфай сам повел войско к лаконской границе. За войском  по приказу царя
рабы несли большие колья и все, что нужно для устройства укрепления.
     Лаконская стража на стенах Амфеи  издали увидела  пыль, поднятую идущим
войском. Тотчас в Спарту  поскакали  гонцы.  И очень  скоро оттуда навстречу
Эвфаю двинулись спартанские фаланги.
     Эвфай остановил войско у огромного Свиного оврага, отделявшего Мессению
от Лаконии. Это место было удобно для сражения.
     Здесь он назначил предводителей войска. Командовать пехотой он поставил
Клеониса. Легковооруженными  - лучниками и копьеносцами - велел  командовать
Пифарату.  А тяжеловооруженными  стал  командовать Антандр.  Здесь,  на краю
оврага, Эвфай встретил спартанцев.
     Бой начался  сразу,  как только подошли  спартанские войска, -  столько
ненависти и ожесточения накипело у людей!
     Злым огнем засверкали  дротики, засвистели тучи  смертоносных стрел,  и
легковооруженные   скоро  схватились  врукопашную   на  краю  оврага.   Лишь
тяжеловооруженные,  хоть и скрежетали  зубами от ярости,  не могли броситься
друг на друга - овраг мешал им.
     Понемногу  спартанцев  стало охватывать  изумление.  Они шли  в  бой  с
песнями и флейтами,  заранее  торжествуя  победу.  Но  вот они  бьются  час,
другой, третий... а мессенцы не уступают им! Они не уступают спартанцам ни в
чем - ни  в умении драться, ни в упорстве, ни в горячности, ни в численности
войска! Это казалось дурным сном.  Все больше  разгораясь яростью, спартанцы
нападали, как дикие вепри; они каждую минуту ждали,  что  мессенцы  дрогнут,
отступят, побегут, как  бежали  все, с  кем  сражалась  Спарта.  Но мессенцы
дрались и стояли насмерть. Ведь за их спиной была родина и свобода.
     В  то   время,  когда  кипела  битва,  Эвфай  приказал  рабам  укрепить
частоколом заднюю линию его военного стана. После этого он велел вбить колья
по обе стороны стана. Среди криков,  топота и  ржания коней, среди  стонов и
проклятий спартанцы не видели, что делает Эвфай.
     Бились  до самой ночи. Густая тьма положила конец битве:  стало  трудно
различить, кто враг, а кто свой. Падая от усталости, и спартанцы  и мессенцы
ушли к своим  кострам, запылавшим в  темноте. Только стоны раненых мессенцев
иногда  нарушали тишину.  У  спартанцев же  даже умирающие не стонали -  это
считалось у них позором. Они умирали молча.
     Твердо  уверенные  в победе, которой  они обязательно  добьются завтра,
спартанские отряды крепко уснули на теплой, прогретой дневным зноем земле. А
утром неожиданное  зрелище предстало перед их глазами. На той стороне оврага
стоял высокий крепкий частокол, защищая  будто  крепостной стеной мессенское
войско.  Это  было  невероятно.  Это  казалось  наваждением  предрассветного
сумрака, уходящего в глубину оврага.
     Спартанцы были так изумлены, что и  не  знали, как им теперь сражаться.
Мессенцы  обстреливали  их,  а  сами скрывались  за  частоколом.  Надо  было
осаждать их,  но у  спартанцев не было  никаких  приспособлений  для  осады.
Разъяренные,  они пытались  приступом  взять эту  неожиданную  крепость.  Но
гудящие  тучи стрел  и дротиков  взлетали из-за ограды, гремели по их щитам,
ранили, поражали насмерть. Сами же мессенцы оставались неуязвимыми.
     Спартанцы,  наконец, поняли, что  могут бесславно и бесполезно положить
здесь свое лучшее  войско.  И молчаливые,  угрюмые,  ошеломленные  тем,  что
произошло, отступили и вернулись в Спарту.
     Эвфай возвратился в  Стениклар во главе своих ликующих отрядов. Правда,
мессенцы  не одержали крупной победы, не изгнали со  своей земли спартанцев.
Но  эта  битва  у Свиного оврага  окрылила  их, дала им веру  в свои силы  и
укрепила решимость защищать свое  отечество и  свободу.  Они увидели, что  и
спартанцы могут отступать, уходить с поля битвы без славы и без победы.

        В СПАРТЕ

     Молодым спартанским воинам, вернувшимся ни с чем из Мессении, не  стало
дома  житья.  Мальчишки  смеялись  над  ними.   Девушки  язвили  насмешками,
придумывали им обидные прозвища. Старики издевались:
     - Трусы! Где  же ваша  клятва не возвращаться  домой, пока не  победите
Мессению?  Верно,  придется  нам, согбенным  старостью  и  болью давних ран,
полученных в доблестных боях, видно, придется  нам взяться  за оружие. А вы,
убежавшие, поджав хвост, садитесь за прялку, там вы больше преуспеете!
     Дня не проходило  без того, чтобы не слышались в Спарте брань, упреки и
насмешки над  воинами, испугавшимися крутого оврага и частокола. Говорили об
этом и  в гимнасиях, и на рынках, и вечером, когда Долго сидели и беседовали
после еды.
     Молодые мужчины  и юноши  молча  терпели насмешки. К  этому им было  не
привыкать.  Молчать  и  терпеть -  это входило  в  их воспитание,  так учили
спартанцев выдержке. Правда, иногда выдержки не хватало, и юноша, бледнея от
гнева и от обиды, почтительно просил  у  старших пощады. И старики умолкали,
понимая, что всякому терпению человеческому может наступить предел.
     Иногда  старейшины,  стараясь  понять, что  произошло  с  их доблестным
войском, задумывались. Правильно ли они воспитывают молодежь? Не нарушают ли
в чем-нибудь суровых законов Ликурга?
     "Спарта будет  на вершине славы до тех  пор, пока  будет хранить законы
Ликурга",  -  так  ответила  пифия  в  Дельфийском  святилище,  когда Ликург
спросил: хороши ли его законы?
     Спартанцы,  получив  это изречение,  поклялись  выполнять их. Приняв их
клятву, Ликург ушел из Спарты и покончил с собой.  Это  он сделал  для того,
чтобы спартанцы не могли заставить его освободить их от этой клятвы. Слава и
военное могущество родины были для него дороже собственной жизни.
     С  тех  пор  прошло много лет.  А Спарта  все  так же твердо  держалась
законов Ликурга,  все  так же ревниво берегла  их. По-прежнему новорожденное
дитя показывали старшим в роду. Те осматривали ребенка. Если убеждались, что
ребенок  здоров  и  крепок,  разрешали  его растить и  воспитывать. Но  если
ребенок  рождался хилым или уродливым, они были беспощадны -  относили его в
горы  и  бросали в пропасть. Зачем жить  больному калеке и отягощать военное
общество  Спарты?  И  не  было  никого, кто  ослушался  бы.  Может,  у  отца
разрывалось  сердце, когда  он  слышал  последний  крик своего  младенца. Но
спартанцев  с  детства учили  молча  терпеть  и боль, и лишения, и сердечную
беду.
     По-прежнему  в  Спарте  ребенок растет  у  матери только до  семи  лет.
Исполнилось мальчику семь лет, и его уводят от родителей. С этого дня он уже
член  своего  отряда,  своей  агелы,  то  есть своего  стада,  как  называют
спартанцы эти  отряды  малышей. Ребята живут вместе,  вместе играют,  вместе
учатся.  Впрочем,  грамотой их  особенно не  затрудняют - зачем воину всякие
ученые   премудрости?   Зато   неуклонно   и  настойчиво,  без   какого-либо
снисхождения  учат главной науке: беспрекословно подчиняться старшим, стойко
переносить  лишения  и  побеждать  противника. Побеждать противника,  всегда
побеждать, везде побеждать!
     Так разве и теперь  не учили  старейшины Спарты свою молодежь с раннего
детства  мастерству побеждать? Старики  честно и добросовестно делали это. И
что же? Вот  она,  их  отборная молодежь, со стальными мускулами и  нервами,
способная не спать и не есть, если надо, способная  пройти без отдыха  любые
расстояния, - эта их спартанская молодежь нынче возвращается домой, не сумев
одолеть мессенцев. Позор!
     Позор!
     Так неустанно, гудели, и ворчали, и бранились старики  по всей  Спарте.
Молодые угрюмо отмалчивались,  ожесточенно тренируясь  в стрельбе из лука  и
метании  копья.  Еще  сильнее  и  азартнее  дрались  в гимнасиях  мальчишки,
состязаясь  в   ловкости.   Еще  торжественней  и  беспощадней  справляли  в
Платанисте свои страшные игры-бои юноши - эфебы.
     Вот и сегодня в ночь эфебы отправились за  город. Шли,  разделившись на
два  отряда,  шли  походным  шагом,  равномерно  шаркая  толстыми  подошвами
сандалий.  Темнота  мешала  эфебам  -  в Спарте никто  никогда  не  ходил  с
факелами.  Ликург говорил, что надо ночью  ходить  без факелов -  это научит
ориентироваться в темноте.
     В  каждом отряде  один  из  эфебов нес щенка.  Теплые  сонные щенки  не
понимали, почему их взяли с подстилки и понесли куда-то. Они дрожали, иногда
принимались скулить. Но руки, которые их несли, были жесткими, неласковыми и
держали их крепко.
     Кончились городские постройки  и  сады, широко раскинувшиеся  по мягким
увалам холмов. Вот  уже  и совсем  не стало видно города, Спарта утонула  во
тьме долины. Только акрополь,  который стоял на  самом высоком холме, смутно
чернел на фоне звездного сияния неба.
     Эфебы направились к  жертвеннику  Эниалия-Арея,  бога  войны.  На  этом
жертвеннике они принесли богу жертву - зарезали щенков.
     "Мужественнейшему  богу  угодно  самое  мужественное  животное!" -  так
считали спартанцы. Каждый  отряд, принося  в жертву своего  щенка, надеялся,
что именно им поможет Арей в сражении при Платанисте.
     Кроме  щенков, эфебы  приволокли  сюда двух диких молодых кабанов.  Они
вытащили  их   на   площадку  черед   жертвенником,  каждый  отряд   своего.
Раздраженные животные  бросились друг на друга, свирепо обнажив клыки. Эфебы
кричали,  свистели,  орали, топали,  стараясь  разъярить кабанов.  Они  были
убеждены,  что  победит  в Платанисте тот  отряд,  чей  кабан победит сейчас
здесь, у жертвенника бога Арея.
     Кабаны  рвали  клыками  друг друга, визжали  от боли и злобы. И, вконец
измученные,  окровавленные,  с  разодранными боками,  распластались  оба  на
истерзанной копытами  траве.  Юноши  не знали, чей кабан сильнее.  Но каждый
отряд  считал,  что  сильнее  именно  их кабан.  Чтобы  победить,  надо быть
уверенным  в  победе.  А  сражение  в Платанисте  - серьезное  испытание  их
мужества  и  отваги, их  силы  и  выносливости. Вся  Спарта будет восхвалять
победивших. Вся Спарта будет смеяться над побежденными!
     Тем  же  мерным шагом, каким  ходят военные отряды, эфебы  возвращались
домой.  Теперь они готовы  к борьбе в Платинисте, которая  наступит  завтра.
Ясные звезды мерцали, словно раскачиваясь на невидимых подвесках. На Тайгете
слабо  светилась серебряная корона снегов.  Эфебы  шли  молча.  Что-то несет
каждому из них наступающий день?
     Платанистом  называлось  место,  богато окруженное платанами.  Под этим
зеленым  укрытием  резной  листвы,  среди красивых серых,  словно отлитых из
металла стволов,  лежала  арена.  Ее окружал глубокий  ров,  полный  воды, в
которой отражались и синева неба, и зелень платанов. Войти на островок можно
было только  по  двум мосткам.  На  одном мосту возвышалась  статуя могучего
Геракла. На другом - статуя законодателя Ликурга.
     Утром,  в назначенный час,  оба  отряда эфебов  прошагали по  мостам на
арену. Один отряд - по мосту Геракла, другой - по мосту Ликурга.
     Под платанами, в  прохладной  свежести,  стояла  толпа.  Сюда собралось
множество народа.  Пришли старейшины и все важные граждане Спарты,  ведающие
важнейшими делами государства; пришли  бидиеи - смотрители, ведающие боевыми
играми и теми играми, которые происходят под платанами; пришли и цари Спарты
- Феопомп и Полидор, внук убитого когда-то Телекла.
     Про Полидора говорили, что он  "муж великих добродетелей, любимый всеми
сословиями Спарты,  особенно  простым  народом. Он  не  допускал  не  только
насильственного  поступка, но даже дерзкого слова, а в судах соблюдал правду
без всякого лицеприятия".
     Теперь этот "муж великих добродетелей" явился в Платанист, чтобы строго
проследить за сражением  эфебов. Так ли  они  воспитаны, так ли тренированы,
так ли будут пригодны к войне, к боям, к сражениям,  как это подобает воинам
Спарты? И можно ли на них положиться в будущем,  когда придет  их черед идти
на захват чужих земель. И прежде всего на захват Мессении.
     Отнять у мессенцев  Мессению,  стать господами мессенцев, заставить  их
работать на  Спарту, захватить  все богатства плодородной мессенской земли -
это решение неотступно держало в плену его мысли и его сердце.
     Эфебы  мерно  протопали  по  мостам.  Их  голые тела играли  мускулами,
стройные,  гибкие,  красивые  самой совершенной  красотой.  Но лица их  были
словно каменные, напряженные скулы, холодные, полные затаенной ярости глаза.
Они глядели на  противников  сосредоточенно  и настороженно,  словно заранее
прицеливались, куда вернее ударить и как вернее увернуться от удара.
     Царь Феопомп дал знак,  и  сражение началось. Оба отряда бросились друг
на друга;  ни  правил,  ни порядка  в этом  сражении не  было.  Бойцы  сразу
потеряли  облик благородной человеческой  красоты. Они дрались  как  попало,
били кулаками, лягались,  кусались, старались  выдрать друг у друга  волосы,
наваливались  кучей,  сталкивали один другого в ров -  брызги воды то и дело
взлетали над головами...
     .  Крики, свист подбадривания,  ядовитые реплики слышались из толпы под
платанами.  И юные  спартанцы, будто  дикие кони, ужаленные плеткой,  с  еще
большей  яростью набрасывались на противников. Раны, выбитый Глаз, сломанное
ребро  - все шло не в счет. Выбили глаз?  Сам виноват,  был неловок. Сломали
ребро? Сам виноват, не увернулся.
     Бидиеи  пристально следили за  сражением. Цари и старейшины не спускали
глаз  с арены. Но  когда глаза  их  встречались, они без слов  понимали друг
друга.  Они уже видели этих отчаянных юных бойцов в боевых доспехах, идущими
на Мессению. Да, на Мессению. Да! На Мессению!

        СНОВА БИТВА

     Прошел год  после  битвы у  Свиного оврага.  Спартанцы  больше не могли
выдерживать насмешек своих стариков, своих матерей, сестер, невест. "Трусы -
клянутся, а клятвы держать не в силах!" Да мало ли было  всяких унизительных
и оскорбительных слов!
     Теперь спартанское войско в полной боевой готовности выступило,  уже не
скрываясь в ночной темноте.
     Левое крыло  спартанского войска вел Полидор.  Правое крыло -  Феопомп.
Посредине шел полководец Эврилеонт.
     Мессенцы ждали нападения. Они  встретили  врага, плотно сомкнув  боевые
ряды.
     Перед битвой, как было всегда, цари обратились  к  своим войскам. Перед
спартанцами выступил  царь Феопомп. Он  говорил кратко, лаконично, как  было
принято в Лаконике.
     - Помните  клятву,  которую вы  дали:  не возвращаться домой,  пока  не
возьмем Мессению. Ваши отцы  совершали великие  военные подвиги.  Вы  должны
совершить еще больший подвиг - покорить Мессению и присоединить ее к Спарте.
Вы, молодые спартанцы, помните,  что Спарта непобедима. Держите высоко  свою
честь и честь нашей несравненной Спарты. Мы победим!
     Его речь  была,  как  тяжелый  звон копья  о копье,  отрывиста, сурова,
непреклонна. Так было. Так должно быть.
     Так будет.
     И совсем по-другому говорил со своими воинами царь Эвфай.
     - Помните,  - взволнованно говорил он, обращаясь к сердцам мессенцев, -
помните,  что борьба  будет не  за одну землю или имущество.  Но вы  знаете,
какова  участь  побежденных.  Храмы  наши  будут  ограблены,  родные  города
сожжены, жены и дети наши будут проданы в рабство, а нас всех ждет смерть, и
то  она еще  покажется избавлением,  если произойдет  без  истязаний.  Перед
нашими  глазами судьба  тех,  кто  был застигнут в Амфее. Кто там  остался в
живых из мессенян? Мессенские мужчины замучены и убиты. Мессенские женщины и
дети проданы и несут тяжкую участь рабов. Конечно, вместо стольких бед легче
умереть  славной  смертью.  Но мы  еще не  побеждены, а в отваге не уступаем
противнику.  Мы  должны превзойти  противника  мужеством.  Но если мы теперь
потеряем мужество, то как поправим свое падение потом?
     Цари и полководцы заняли свои места и дали знак начинать битву.
     Мессенцы тут же бросились навстречу  врагу.  Они  не  думали о  себе, о
своей  жизни. Они  помнили только  одно, думали  только об одном - не отдать
врагу своей родины.
     Спартанцы мерной поступью, сомкнув щиты, двинулись на мессенцев. Войска
сошлись и остановились. И перед  тем, как схватиться в битве, они принялись,
потрясая оружием, грозить и осыпать друг друга бранью.
     - Зачем вы  взялись за оружие? - кричали спартанцы. -  Вам впору  пасти
быков  да пахать  землю. Вы  все равно будете нашими рабами. Да вы  и сейчас
рабы, ничуть не лучше илотов!
     -  Бессовестные  люди! -  кричали в  ответ мессенцы. -  Вы из-за  одной
только алчности пошли на  родное племя! Безбожники, вы забыли всех отцовских
богов и даже Геракла!
     Ярость разгоралась с обеих сторон, оскорбления все больше разжигали ее.
И наконец началась битва.
     Сначала наступали друг на  друга плотными  рядами.  Особенно  крепко  и
сплоченно держали свои ряды спартанцы. И численностью спартанцев было больше
- в  их войсках сражались покоренные ими соседние  племена, а  также наемные
отряды  критских стрелков. Но  мессенцев держало  их отчаяние, их готовность
умереть  за  отечество. Свои  мучения  они не считали  мучениями,  если  это
делалось  для  того, чтобы  защитить родину. Многие  вырывались  из рядов  и
бесстрашно кидались на врага. Раненые не стонали и не жаловались, но дрались
до последнего мгновения своей жизни.  И, умирая, они только просили тех, кто
еще сражался, не допустить, чтобы их смерть была напрасной.
     Спартанцы  сражались  уверенно,   деловито.   Они   сражались  глубокой
фалангой, как  их учили  всю жизнь. Они  не бросались  в  бой с той безумной
отвагой, как это делали мессенцы. Они не сомневались, что мессенцы не устоят
против  них в бою, что мессенцы не смогут биться так же долго, как они,  что
мессенцы не вынесут усталости от тяжелого оружия и от ран...
     Никто, ни один воин ни  с той,  ни  с другой стороны  не просил пощады,
когда его убивали, не  обещал выкупа. И тот, кто убивал, не хвастал победой,
потому что еще неизвестно было, кто победит в этом жестоком бою.
     Цари - полководцы обоих войск сражались в первых  рядах, подавая пример
отваги своим воинам.
     Феопомп изо всех сил стремился убить царя  Эвфая. Он ненавидел Эвфая за
все: и за  сражение у  Свиного оврага, когда, устроив крепость из частокола,
заставил Спарту потерпеть  поражение, и за то, что теперь сопротивляется так
отчаянно и упорно защищает Мессению,  которую Спарта решила  захватить и все
равно захватит. Ненавидел и за его упреки, за  напоминание о родстве племен,
за обвинения  в  бесчестности, потому  что упреки Эвфая были  справедливы  и
Феопомпу нечего было возразить на это. Убить Эвфая - вот что нужно Феопомпу.
Тогда  Эвфай замолчит навеки, и Феопомп больше не услышит речей,  которых он
не хочет слышать.
     Выждав удобный момент,  Феопомп ринулся на Эвфая и уже  занес копье для
удара. Но мессенцы заслонили своего царя-полководца и отбили удар.
     - Не с радостью ты уйдешь из этого сражения! - крикнул Эвфай.
     С этими словами он яростно взмахнул мечом и бросился на Феопомпа.
     Мессенцы, видя это, ринулись за своим царем.
     И битва закипела с новой силой. Оба  войска забыли об усталости, забыли
об  опасности, о смерти. Одни дрались с бешенством, стремясь во что бы то ни
стало  победить,  отстоять  свою военную славу и захватить  богатую  добычу.
Другие - с отчаянием, стремясь уничтожить врага, чтобы спасти от гибели свое
отечество.
     И,  видно,  любовь  к  отечеству  была  сильнее  всех  других  чувств и
помыслов.  Эвфай начал теснить  спартанцев. Еще удар, еще натиск, и - пробил
час! - Феопомп, царь спартанский, отступил и бежал, проклиная мессенцев.
     Эвфай уже поверил было в победу, душа его вспыхнула ликованием.
     Но это ликование тотчас погасло. Он с горестью увидел, что предводитель
правого крыла его  войска  Пифарат упал  под вражескими копьями.  Полководец
убит, и отряды его  заколебались, расстроились, отступили... Хоть  и не пали
они духом, но растерялись и побежали так же, как бежал от Эвфая Феопомп.
     Спартанский   царь  Полидор,  стоявший   против   Пифарата,   не   стал
преследовать бегущих мессенцев.  Он строго держался правила: не преследовать
бегущего врага,  а заботиться о  том, чтобы сохранить  строй  своего войска.
Этому  научил спартанцев опыт  их бесконечных войн. Увлекшись преследованием
отступающих  и  жаждой истребления  побежденных,  потерявшие  военный  строй
войска сами тогда становились добычей противника.
     Эвфай тоже перестал теснить Феопомпа. Надо было оказать помощь раненым,
лежащим на поле  битвы,  тем  более  что ночная тьма уже заволокла долину. А
бойцы, хоть и не опустили оружия, были измучены до потери сил.
     На другой день на поле сражения стояла тишина. Утро наступило грустное,
солнце затянулось дымкой, ясноликий бог Аполлон не хотел смотреть на то, что
сделали люди.
     И спартанцы,  и  мессенцы были в замешательстве.  Ни  те,  ни другие не
решались вступить в новую битву - не знали,  кто из них  победит сегодня. Ни
те, ни  другие не ставили  трофея  [<i>Трофей - памятник,  который оставляли на
поле сражения в знак  победы: ставили обтесанный  ствол дерева  и вешали  на
него или сваливали около него в кучу оружие, захваченное у неприятеля.</i>] - не
знали, кто из них победил вчера.
     К концу дня послали друг  к  другу глашатаев. Договорились не  начинать
сегодня  боя,  потому что тела убитых еще  лежали на земле  непогребенные. В
этот вечер они уносили своих убитых воинов и хоронили их.

        ПРЕДСКАЗАНИЕ БОГОВ

     По  горным  дорогам  Парнаса  по  направлению  к  Дельфам  шел  знатный
мессенский  гражданин  Тисис.  Он славился в Мессении человеком,  сведущим в
гаданиях.  Поэтому именно  его  послали  мессенские  власти  к  дельфийскому
оракулу спросить у божества: как  им поступать  и что  сделать, чтобы спасти
Мессению?
     В Мессении  наступила тяжелая  пора  несчастий.  Поборы  на  содержание
войска, набеги спартанских отрядов  - все  это расстроило и ослабило страну.
Жить стало трудно.
     А тут еще началась какая-то страшная эпидемия: по стране пошла болезнь,
похожая  на чуму... Цветущая долина, озаренная синим  сиянием  неба  и моря,
стала безысходно печальной. Даже рабы не  хотели больше  жить здесь и тайком
уходили в Лаконику.
     Города  Мессении  застывали  в  безмолвии.  Большая  часть  их  жителей
переселилась  на  гору Итому,  где  еще  не  было  болезней и  куда  еще  не
добирались враги.  Там  стоял  маленький  городок, названный  по  имени горы
Итомой. Мессенцы расширили его стены, сделали новые  укрепления, хотя Итома,
стоящая на неприступной высоте, уже сама по себе была крепостью.
     Что делать  дальше? Ни царь  Эвфай, ни старейшины, ни народное собрание
не могли решить. Пусть это решит Аполлон. Пусть он откроет их судьбу.
     После многих дней пути  Тисис вступил  на узкую тропу, сжатую отвесными
темно-серыми  и  рыжими скалами, которая  вела  к святилищу  Аполлона.  Было
раннее утро, хрустальные звезды потихоньку гасли над вершинами Парнаса.
     Вместе с Тисисом к Дельфам поднимались  и посланцы других царей и стран
спросить о  грядущем у  светлого  бога.  Шли  люди, застигнутые  бедой.  Шли
посланные с дарами. Шли желающие  принести жертву богу и попросить  для себя
его милости. Мычали  украшенные лентами и цветами предназначенные для жертвы
быки...
     Узкое  ущелье  раздвинулось,  серые скалы отошли в  стороны.  Открылась
долина  с  холмистыми  склонами,  на  которых кудрявились серебристо-зеленые
оливковые рощи.  В  глубине долины  острым блеском  сверкал  ручей. Еще один
поворот дороги - и перед глазами идущих  среди грозных утесов встали Дельфы,
святилище Аполлона.
     Храм бога, с мощными дорическими колоннами,  стоял на площадке, как  бы
вырубленной в отвесной  скале. Когда-то  в давние времена Аполлон убил здесь
страшного Пифона.  Бог мстил  за свою мать Латону,  которую преследовало это
покрытое чешуей чудовище. Когда  Аполлон,  златокудрый  и лучезарный, явился
сюда с  серебряным  луком и с колчаном, полным золотых стрел,  в ущелье было
темно  и  мрачно.  Пифон,  свиваясь  кольцами, выполз  из  ущелья,  и  скалы
сдвинулись со  своего места - такой он был тяжелый.  Увидев Аполлона,  Пифон
раскрыл свою адскую  пасть и хотел проглотить его. Но Аполлон натянул тетиву
своего  серебряного лука,  и  смертоносные золотые  стрелы  сразили  Пифона.
Чудовище рухнуло мертвым. Аполлон зарыл  его здесь же, в ущелье. Он и сейчас
лежит  там  без  жизни,  без  движения.  Но  смрадное дыхание  его  все  еще
поднимается  из ущелья. Здесь,  где зарыто чудовище, Аполлон поставил храм и
основал прорицалище, чтобы люди могли узнавать волю его отца - Зевса.
     Тисис  совершил все положенные обряды,  омылся в  кристально-сверкающем
ручье, принес  богу жертву, передал жрецам свои вопросы  к божеству. И  стал
ждать ответа.
     В храме, в тайном, закрытом  помещении,  зияла расщелина скалы. Из этой
расщелины поднимались одуряющие испарения - те самые испарения гниющего тела
Пифона, как думали греки.
     Над расщелиной  стоял  золотой  треножник,  на  котором  было  устроено
сиденье для жрицы-прорицательницы.
     Совершив все необходимые обряды, жрица скрылась в прорицалище. Она села
на треножник, смрадное дыхание скалы охватило ее.
     Одурманенная испарениями, которые поднимались из расщелины скалы, пифия
пробормотала ответ бога. Жрецы записали на табличку то, что сказала пифия, а
вернее,  то,  что они считали  нужным сказать  мессенскому послу,  и  отдали
табличку Тисису.
     Тисис спрятал ее под плащом и не  медля отправился в обратный путь.  Он
знал, с каким нетерпением ждут его в Мессении. Да и самому хотелось поскорее
уйти  отсюда. Отвесные суровые скалы пугали и давили здесь  человека, внушая
уверенность в близком и опасном присутствии бога. Жрецы  всех религий во все
времена хорошо знали, где ставить храмы своих богов.
     Когда, пройдя  долгий и трудный путь, Тисис вступил, наконец, на родную
землю, плечи его  расправились и лицо прояснилось. Он  выполнил  волю царя и
народа. Теперь  с ним уже ничего не случится. На всей эллинской земле  никто
никогда не тронет посланца, идущего в Дельфы или несущего ответ бога.
     Но  Тисис  успокоился  слишком  рано.  Когда  он  проходил  мимо Амфеи,
захваченной спартанцами, стража,  стоявшая  у  ворот  города,  увидела  его.
Спартанские солдаты  догнали  Тисиса. Вопреки  законам,  священным для  всех
эллинов, они решили отнять у него табличку и узнать, что ответила мессенянам
пифия.
     Но Тисис, хоть  был немолод, вступил с ними в борьбу.  Спартанцы тотчас
схватились  за  кинжалы. Тисис тоже  выхватил кинжал.  Борьба была неравной,
плащ  Тисиса  уже  во  многих  местах  потемнел  от крови.  Но  он продолжал
отбиваться: он решил биться, пока рука его держит оружие. Лучше умереть, чем
отдать  врагу  священные  таблички,  которых  ждет  Мессения. И когда  Тисис
почувствовал, что силы его кончаются, вдруг раздался неведомый голос:
     - Оставь несущего ответ божий!
     Спартанцы дрогнули и опустили кинжалы. В  страхе  оглядывались  они  по
сторонам.  Но кругом было тихо, и колючий маквис  со  своей  густой  жесткой
зеленью неподвижно стоял  по сторонам дороги. Кто прятался там, в  зарослях?
Не иначе, какое-нибудь божество, возмущенное таким беззаконием.
     Тисис, несмотря на раны и потерю  сил,  все-таки добрался  до Итомы. Он
шел шатаясь, не видя света. Хотелось лечь  на землю и лежать  неподвижно. Но
мысль, что он может умереть здесь и Мессения не получит  ответа бога на свой
вопрос, от которого зависит ее судьба, заставляла Тисиса идти вперед. У него
еще хватило сил подняться на Итому. Он  пришел к Эвфаю  и  положил перед ним
табличку.
     Эвфай  ужаснулся, увидев Тисиса  в крови. Но, когда узнал, кто напал на
него, только покачал головой. Спартанцы теперь способны на любое вероломство
- не остановились и перед этим.
     Тисиса отвели домой, обмыли ему раны, перевязали, уложили в постель. Но
его уже ничто не могло спасти. Раны были смертельными, и Тисис вскоре умер.
     Царь Эвфай в тот же день собрал на площадь мессенян.
     - Вот ответ божества! - сказал он, подняв кверху табличку.
     В толпе прошло волнение:
     - Читай! Читай!
     И Эвфей громким голосом прочел:
     - "Чистую деву от крови Эпита, взявшую жребий,
     Принесите в жертве ночной мрачным богам;
     Если не будет такой, взять у другого отца
     Добровольно на заклание дочь отдающего".
     В напряженном  безмолвии выслушали  мессенцы  это  прорицание.  А потом
заговорили:
     - Все девушки из рода Эпита должны быть призваны к жребию! Боги требуют
жертвы - это спасет Мессению!
     И вот настал роковой час. Дрожащие девушки подходили  одна за другой за
своим жребием. Их  матери и отцы  стояли  в стороне  и с  замирающим сердцем
следили  за ними. Те, кто  вытаскивал пустой жребий,  отходили, изо всех сил
скрывая радость. Если бы пришлось умереть, они умерли бы без слова.  Но если
смерть миновала  и ты богам  не угодна,  то  ведь так хочется еще  пожить на
свете!
     Девушки  берут жребий и  отходят одна за другой.  Но вот протянула руку
прекрасная златокудрая дочь мессенца Люкиска, взяла жребий. И ее рука упала.
Жребий жертвы достался ей.
     Вздох  облечения прошел по  толпе. Жертва известна,  Мессения  спасена!
Девушка стояла неподвижно, опустив голову и закрыв лицо концом покрывала.
     Но в это время неожиданно выступил  вперед  старый жрец Эпебол, который
должен был совершить жертву.
     -  Я  не  допущу этой жертвы!  - сказал он. -  Она  не  дочь Люкиску. У
покойной жены Люкиска никогда не  было детей,  а этого ребенка ей подкинули.
Эта девушка не Эпитовой крови. Нельзя обманывать богов!
     Снова   поднялся   шум,   начались  крики  и  споры.  Решили   отложить
жертвоприношение, пока не  расследуют  это дело.  А  пока шло расследование,
Люкиск и его дочь ночью бежали в Спарту.
     Тяжелое уныние легло на Итому  и отсюда - на  всю страну. Та, кого боги
выбрали для жертвы, ушла.  И  теперь мессенцы не смогут  спасти родину.  Все
кончено - Мессения обречена на гибель.

        ЖЕРТВА

     В  это тяжелое  время, когда  у мессенцев пропала надежда  спасти  свою
родину,  к  народу  обратился  Аристодем,  славный  гражданин  и  полководец
Мессении.
     -  Для  каждого  из нас родина превыше  всего, - сказал  он. -  В такие
горькие дни  нельзя  думать  о  своем  благополучии и радости. Но если ценой
этого  благополучия  и  радости можно добыть  благополучие родины, надо  это
сделать. Так думаю я и так поступаю. Я отдаю на жертву  мою дочь, как велело
божество: она Эпитовой крови.
     Все в Итоме вздохнули свободнее.  Жалко молодую  дочь  Аристодема... Но
если  божество так  велело,  что делать?  Теперь  есть  надежда  на  то, что
Мессения  будет спасена, Зевс заступится за нее, и беспощадный враг уйдет  с
мессенской  земли.  И тогда мессенцы снова займут  в городах  и  селах  свои
жилища, и снова земледельцы выйдут пахать землю, а пастухи выгонят стада  на
пастбища... Как стосковались все по мирной жизни, когда можно спокойно ночью
спать, а днем работать и справлять положенные праздники и торжества.
     Каждый  думал, что тяжело отцу отдавать на  смерть свою дочь,  отдавать
своей рукой...  А как  сильно болело сердце  Аристодема, не  знал никто. Ему
легче было бы отдать собственную жизнь. Но его жизнь не требовалась богам.
     Все  было решено. Дочь Аристодема готовилась к  смерти. Если ее  смерть
спасет Мессению, девушка умрет.
     Но не так думал молодой мессенянин, ее жених. Он любил дочь Аристодема,
он  был уже обручен с нею. Услышав, что решил Аристодем, юноша как  безумный
бросился к нему.
     - Ты распорядился жизнью своей дочери? - кричал он. - Но как ты мог это
сделать? Ты обручил ее со мной, и  ты над ней больше не господин, а господин
ее - я!
     Аристодем не хотел его  слушать. Ему и без того не  легко  было принять
это решение. Но он принял его, и говорить теперь больше не о чем.

     ...Если не будет такой, взять у другого отца,
     добровольно на заклание дочь отдающего.

     Но  кто же еще  другой добровольно отдаст  свою дочь? Так пусть и жених
его дочери  принесет жертву отечеству, как приносит эту жертву отец. И пусть
он не думает, что отцу это легче.
     Но юноша никак не мог примириться  с  этим. И в  отчаянии, не зная, как
спасти любимую девушку, он крикнул:
     -  Так знай  же, что мы уже  поженились! Она замужняя женщина, боги эту
жертву не примут!
     У Аристида  от гнева  потемнело в  глазах. Как могла она поступить  так
коварно? Как  посмела предать и отца, и  Мессению! Не помня себя он выхватил
меч и тут же убил свою дочь.
     Площадь ахнула и замерла.
     Аристодем стоял молча перед людьми с окровавленным мечом в руках.
     Молодой мессенец с плачем упал на колени перед убитой девушкой.
     - Я  сказал неправду!  Мы не были  мужем и женой,  я сказал неправду! Я
хотел спасти ее!
     Эти слова поразили народ.
     - Слышите? Он сказал неправду! Девушка погибла напрасно, он не спас ее,
он ее погубил!
     - Это не жертва, это преступление!
     - Он навлек на Аристодема проклятие детоубийства!
     - Он погубил Мессению! Смерть ему!
     Крики становились все громче, все  яростней.  Возмущенная  толпа готова
была  растерзать юношу. И растерзала  бы, если бы за него не вступился  царь
Эвфай. Он этого юношу очень любил.
     - Со смертью девы  предсказание исполнилось,  - сказал он. -  Аристодем
поступил так, как потребовало божество, - жертва принесена!
     Но тут опять вмешался мрачный жрец Эпебол.
     - Нам нет никакого дела до убитой дочери Аристодема, -  сказал он, - ее
убил  отец,  а  боги  остались  без  жертвы.  Надо,  чтобы  кто-либо  другой
пожертвовал свою дочь.
     Тогда все, кто происходил из рода Эпита, горячо запротестовали:
     - Царь сказал дело! Дева крови Эпита принесена богам!
     Все  они  боялись за своих дочерей. Но и у кого  не было  дочерей, тоже
согласились  с  царем. Зачем же убивать еще одну девушку?  Жертва принесена!
Пророчество исполнилось!
     Собрание разошлось. Люди  успокоились.  Жертва принесена,  боги пощадят
Мессению. На радостях  все пошли устраивать празднество: принесли бескровные
жертвы богам - зерна ячменя и зеленые ветки лавра.

        СМЕРТЬ ЭВФАЯ

     В  Лаконике уже  знали  о  прорицании  бога  мессенцам. А  когда  стало
известно, что прорицание исполнено и дева Эпитовой крови принесена в жертву,
сразу пали духом. Их военная сила, военное искусство, дисциплина, тренировка
-  все это  теперь не имело  никакого значения. Будет так, как  сказал Зевс.
Мессенца победить нельзя, хотя спартанцы и дали клятву победить их во что бы
то ни стало. Бог сильнее Спарты.
     Затихли не только спартанские воины, но примолкли и старейшины, и цари.
Трудно было отказаться от своего замысла захватить Мессению. Однако начинать
новую битву боялись. Боги на стороне мессенцев. А боги разят без промедления
и без жалости.
     Так шло время -  ни войны, ни мира. Набеги и  грабежи изнуряли  и тех и
других.  Пошел шестой  год  с  того  дня, как была принесена  в жертву  дочь
Аристомеда.
     Наконец спартанцам наскучило сидеть в бездействии. Жить на войне легче.
А  тут  каждый  день  тренировка, побоище  между собой,  строгости: шагу  не
шагнуть, как тебе хочется.  Даже одежду нельзя надеть  другого цвета, чем  у
всех. А каково  эфебам? Каждые десять дней являйся к старейшинам, раздевайся
догола и  стой перед ними.  А  они смотрят, осматривают тебя со всех сторон.
Хорошо,  если  ты строен и крепок.  Но если  окажешься  немного полнее,  чем
требуется, нещадно  высекут  плетьми: не будь ленивым,  не  будь  вялым,  не
обрастай жиром!
     А еда? На войне можешь и поесть  как следует. А здесь, в Спарте, даже и
поваров держат  только  таких,  которые  умеют готовить лишь простую, грубую
пищу. Но  попробуй повар проявить  свое искусство да  приготовить что-нибудь
лакомое, его тут же, немедленно выгонят из Спарты.
     Так не лучше ли  война  - походы, битвы, грабежи, привольная жизнь, чем
мирное существование у себя в Спарте?
     Так думала молодежь, мечтавшая о войне.
     Старейшины  и цари тоже не  были спокойны. Прекрасна их Спарта, стоящая
среди скалистых гор,  неприступная для  врагов.  Но скудны  и  каменисты  их
пашни,  много  болот,  на  которых  ничего  не  посеешь... А  рядом цветет и
зеленеет и дает обильные плоды по-прежнему недоступная мессенская земля!
     Может быть, за то время, что прошло в ожидании, что-нибудь изменилось в
решении богов? Может быть,  теперь они иначе  отнесутся к  Спарте, если  она
все-таки постарается захватить Мессению?
     Цари  и  жрецы стали  советоваться  с богами. Жрецы приносили  в жертву
животных. Заколов над  жертвенником быка  или  барана,  они раскладывали  на
алтаре окровавленные  внутренности и  разглядывали, как  лежит  печенка, как
выглядят легкие, сердце. Если печенка с каким-нибудь пороком, будет неудача,
несчастье. Если  есть  какой-то  порок в  легких, задуманное  надо отложить,
успеха  не  будет. Если есть порок в  сердце  или сердца  совсем нет  (жрецы
уверяли, что так тоже бывает!), то жди большой беды.
     На этот раз все жертвы сулили спартанцам успех и удачу. И печень такая,
как  нужно,  и  легкие здоровы,  и  сердце  без  изъянов.  Ответы богов были
благоприятны. Надо начинать войну.
     И спартанское войско стало снова готовиться к походу. Царей и старейшин
смущало одно: войско их уменьшилось, наемных критских стрелков у них на этот
раз не было. На помощь других народов Пелопоннеса надеяться нельзя. Стараясь
захватить  Мессению во что бы то ни стало,  спартанцы своими беззакониями  и
вероломством посеяли к себе всеобщую ненависть. Особенно  ненавидели  Спарту
соседи  - Аргос и  Аркадия.  Спартанцам  уже  стало" известно, что из Аргоса
тайно сообщили в Мессению:
     - Если начнете войну, мы придем и поможем вам.
     Аркадия же объявила мессенцам открыто:
     - Если начнете войну против Спарты, мы идем к вам на помощь!
     Несмотря  на  все  это, Спарта решила снова начать  войну.  И вот опять
загремели копья  и щиты, зазвенели мечи  у пояса. Снова тяжкий  шаг  военных
отрядов  глухо  загудел  на  каменистых,  опаленных  солнцем  дорогах. Снова
спартанцы  надели пурпурные одежды, на которых меньше видна кровь от раны...
Спартанцы  говорили, что  кровь,  выступая  на пурпуре, кажется темнее и тем
устрашает врага. Но старые люди знали, что  кровь на белых одеждах бросается
в глаза и пугает своих же товарищей, а кровь на пурпуре мало заметна.
     Когда спартанцы вступили в Мессению, мессенских  союзников еще не было:
они не успели прийти.  Мессенцы не знали, как быть:  принимать  сражение или
подождать союзников?
     Эвфай и старейшины посоветовались между собой.
     - Прорицание обещало нам победу, - решили они, - не будем ждать помощи.
Примем сражение!
     Было все так же, как шесть лет назад. Дрались отчаянно, не уступая друг
другу. То одни побеждали, то другие. Бились отряд против отряда. Бились один
на один. Лучшие бойцы выходили на середину и бились насмерть.
     С  особенной  отвагой сражался сам  мессенский царь  Эвфай.  Ему  снова
пришлось стоять  против спартанского царя Феопомпа. Еще в  прошлую битву эти
два царя стремились убить друг друга. Ненависть их осталась такой же сильной
и до сего дня этой злосчастной войны.
     Феопомп приходил в  ярость оттого, что  спартанцы до  сих  пор не могут
победить  мессенцев, хотя казалось, что сделать это не так уж трудно.  Он не
мог забыть, что Эвфай и прошлый раз заставил его бежать. Сердце  его сгорало
от стыда, и он рвался расплатиться с Эвфаем за свой позор.
     А  Эвфай  бросался  в  битву, не помня себя от обиды и горя.  Снова они
здесь! Снова пришли разорять и грабить Мессению!
     В запальчивости Эвфай, не оглянувшись, есть ли у него защита, кинулся в
бой  со  спартанским  отрядом,  который  окружал  Феопомпа.  К  Феопомпу  он
пробиться не смог.  Он получил сразу несколько тяжелых ран  и упал.  Он  уже
терял  сознание,  истекая  кровью.  Но  еще  дышал.  Спартанцы  бросились  к
мессенскому  царю,  чтобы  унести  его тело и  опозорить  мессенцев.  Однако
мессенцы были слишком преданы  Эвфаю, а кроме  того, дорожили своей воинской
честью. С новым мужеством они ринулись в битву -  умереть,  но не  допустить
такого позора: отдать врагу тело своего царя!
     И вот опять загремели мечи, яростные крики поднялись над полем битвы.
     Только ночь развела врагов.
     Мессенцы унесли Эвфая в свой стан. Он был еще жив.
     - Как сражались мессенцы? - теряя силы и свет в глазах, спросил Эвфай.
     -  Мессенцы  были в  битве  не ниже,  чем  спартанцы,  -  ответили  ему
окружавшие его воины. - Мы ни в чем не уступили врагу!
     Но  о том, что в сражении за Эвфая спартанцы убили  Антандра  - лучшего
друга и лучшего полководца Мессении, они ему не сказали.
     Спартанцы и на этот раз, ничего не добившись, вернулись домой.
     А через  несколько дней  после  битвы мессенский  царь  Эвфай умер.  Он
царствовал тринадцать лет. И все тринадцать лет воевал со Спартой, отстаивая
свободу своей родной Мессении.

        ЦАРЬ АРИСТОДЕМ

     В Мессении не стало царя.
     Если  бы у Эвфая был сын,  он стал бы царем  теперь. Но у Эвфая не было
сыновей.
     Надо  было  выбрать  на царство  достойного человека. И когда  мессенцы
собрались, чтобы выбрать царя, то первым прозвучало имя Аристодема.
     Пусть  будет  царем  Аристодем! Аристодем -  лучший  наш  военачальник!
Аристодем, как  никто, доказал свою любовь к Мессении - он отдал для  жертвы
родную дочь!
     Но  тут заявили свои права  полководцы  Клеонис и Дамис.  Они  не  хуже
Аристодема сражались  со Спартой, а  может  быть,  даже и  лучше. Сам  Эвфай
назначил Клеониса командовать пехотой.  А  всем известно, что  именно пехота
решила  победу  у  Свиного  оврага.  Дамис тоже  знатный мессенец и  хороший
полководец!
     Так почему же царем должен быть Аристодем?
     Оба  жреца  Мессении  Эпебол  и  Офионей  дружно  подали  голос  против
Арйстодема, на котором лежит проклятие за убийство дочери.
     Злопамятный Эпебол не  мог простить Аристодему того,  что царь  Эвфай в
свое время  заступился за  него и признал, вопреки Эпеболу, его  убитую дочь
жертвой.
     А другой жрец, Офионей, был слепым с детства. Он  гадал и  предсказывал
будущее  не  только  отдельным  людям,  но   и  целым  народам.  Сначала  он
выспрашивал  о   том,  что   происходит  сегодня  в  жизни  человека  или  в
общественной  жизни народа.  А  из  этого  делал выводы,  предсказывая,  что
случится  в будущем. В  споры  с  Эпеболом  он  никогда не вступал и  всегда
повторял то, что скажет Эпебол.
     Но как ни кипел злостью Эпебол и как  ни  спорили полководцы, доказывая
свое право на царство, народ все-таки избрал Аристодема.
     Аристодем,  став  царем, не  утратил обычной  скромности.  Он  старался
заслужить доброе отношение  народа,  защищая его  требования, если  они были
справедливы. С большим уважением он относился и к  старейшинам Мессении, и к
полководцам.  Особенно  старался он  расположить  к  себе Клеониса и Дамиса,
чтобы у них  не  затаилось вражды к  нему, чтобы  не начался разлад, который
может повредить родине в дни опасности.
     О союзниках Мессении Аристодем тоже не забывал.  В Аркадию и в Аргос он
послал дары. Он выражал им теплую признательность за то, что они были готовы
помочь Мессениии в борьбе со Спартой.
     Аристодем правил мудро, осмотрительно. Он не добивался ни богатства, ни
почестей.  С тех  пор,  как умерла его дочь, личные радости  жизни  навсегда
покинули его.
     Снова потекло время - год  за  годом. Сражений со Спартой не было. Но и
мира не наступало.  По-прежнему  отряды  спартанцев налетали  на  мессенскую
землю, грабили поселян, увозили урожай, угоняли скот... Мессенцы платили тем
же.  Аркадяне  тоже  часто присоединялись к мессенцам  и как  могли разоряли
Лаконику. И никому в этой солнечной, омытой теплым морем стране  не было  ни
счастья, ни  довольства,  ни  спокойствия.  И больше всего,  тяжелее  всего,
конечно, страдал  от  этих  неурядиц народ, который  пахал  землю, выращивал
виноград, ухаживал за  скотом. Все их труды  зачастую пропадали даром, враги
непрестанно разоряли их.
     Наконец,  ни  Спарте, ни Мессении не стало сил  терпеть  эту изнуряющую
жизнь. Снова была объявлена война.
     Теперь  заволновались  не только Спарта и  Мессения. Заволновался  весь
Пелопоннес,  и  особенно те страны, что лежали  по соседству с  Лаконикой  и
Мессенией.
     К мессенцам на помощь спустились со своих гор аркадяне.
     Когда-то  горная страна Аркадия называлась Пеласгией, по имени Пеласга,
которого выбрали  царем  за мудрость, силу и красоту.  Поэт  Древней  Эллады
писал о нем:

     Равного богу Пеласга земля на лесистых вершинах
     Гор сей страны родила, чтобы смертный народ появился.

     По преданию, Пеласг научил людей строить дома с крепкими крышами, чтобы
укрываться  от  дождя, холода и зноя. Пеласг научил делать  хитоны из свиных
кож: аркадские поселяне в то время еще носили их. Говорят, что прежде жители
гор  питались зелеными  листьями, травами и кореньями и часто  не разбирали,
что полезно,  а  что вредно. Пеласг  научил их  употреблять  в пищу  сладкие
желуди бука, и  люди  питались ими,  когда  не  хватало мяса или охота  была
неудачной.
     Аркадией  эта страна стала  называться позже, по имени правнука Пеласга
царя Аркада. В этом высоком нагорье, окруженном  серыми скалами  и лесистыми
склонами гор, долины невелики и земли для пашни мало. Но и эту землю люди не
умели  обрабатывать. Они не  знали, как  пашут, как сеют и  как пекут  хлеб.
Всему этому их научил царь Аркад. Аркад научил их также прясть овечью шерсть
и  ткать из нее  одежду.  Из благодарности  к царю  Аркаду люди назвали свою
страну Пеласгию - Аркадией.
     Вот из этой-то подоблачной скалистой страны и явилось большое аркадское
войско  помогать  мессенцам в  их  войне  со  Спартой.  Аркадия  была  почти
неприступна для врагов. Но Спарта грозила и ей. Поэтому  аркадяне так дружно
поднялись против общего с Мессенией врага.
     Пришли хорошо  вооруженные воины -  в панцирях с  копьями,  со  щитами.
Пришли поселяне  и  пастухи у  которых ничего  не  было, кроме пращи. Пришли
охотники, живущие в горах, где водится много зверей.  У  этих на плечах были
медвежьи и волчьи шкуры, и у каждого  был запас дротиков и стрел. Не слишком
сильное было вооружение у аркадян, но зато  сильна была ненависть  к Спарте:
они устали  от вечного страха перед этим жестоким племенем, устали от вечной
опасности этого соседства. Пришли к мессенцам и сильнейшие отряды  Аргоса  и
города  Сикиона.  У  них тоже  были  свои  старые  счеты  со  Спартой,  свои
неотомщенные и незабытые обиды.
     К  спартанцам  на  помощь  пришли только  коринфяне.  Только  они  одни
вступили в союз со Спартой и согласились помочь ей.
     Настал день сражения. Враги встали друг против  друга. Эта битва должна
была решить их судьбу, судьбу их народа.
     Спартанцы в  середину своего войска поставили коринфян вместе с илотами
и  порабощенными  племенами. На правом и  на левом крыле войска встали цари.
Спартанцы стояли глубоким и тесным строем, таким глубоким и тесным,  как еще
не бывало. Так они  собрали все свои силы против родственного племени, будто
против какого-нибудь варвара-завоевателя, пришедшего разорить Пелопоннес.
     Аристодем  тоже приготовился  к бою.  Всех,  у кого не  было настоящего
оружия, он как следует вооружил. Лучшую  часть войска - крепких мужественных
аркадян  и мессенцев  -  он разместил между аргивянами  и  сикионцами.  Если
наступит  тяжелая минута, они не  побегут  и  помогут  аргивянам и сикионцам
удержать строй.
     Аристодем расположил свое войско с таким расчетом, чтобы враги не могли
окружить его. Он поставил  отряды спиной  к горе Итоме. А  на горе, в лесных
зарослях,  спрятал  аркадских  пастухов  и охотников,  привычных  к быстрому
нападению,  умеющих  хорошо  бегать. Вооруженные копьями  и  дротиками,  они
притаились на склонах горы, выжидая момента, когда понадобится их помощь.
     Команду основным войском Аристодем поручил полководцу Клеонису, который
еще с царем Эвфаем не раз ходил в сражения. А пращниками и отрядами стрелков
командовал он сам и с ним Дамис.
     Однако  мессенцев,  даже  вместе с  их  союзниками,  было  меньше,  чем
спартанцев. Выдержат ли они натиск огромного спартанского войска?
     Спартанцы, сомкнув  щиты и выставив копья, железной стеной двинулись на
мессенцев.  Сейчас  они  сомнут,  растопчут  и  уничтожат  этих  пастухов  и
хлебопашцев.
     Натиск был грозный, спартанские фаланги всей своей силой обрушились  на
мессенцев. Конец! Не жить Мессении!
     Но что это?  Спартанцы в изумлении  отхлынули назад. Мессенские  войска
выдержали их натиск, не отступили. Не поколебались!
     Спарта  не учла,  что за эти несчастные  годы, когда Мессении все время
приходилось защищать свои города  и  пашни, мессенцы тоже научились воевать.
Не учла она и того, что мессенцы защищают свою  родину от гибели и рабства и
сознание этого придает им необыкновенную силу.
     А мессенцы, увидев, что  строй их не разорван и не  смят, что они стоят
крепко, готовые отразить новый натиск, и сами удивились. И обрадовались. Это
придало им еще больше мужества.
     Спартанские отряды дрогнули. Мессенцы сразу почувствовали  это и начали
нападать с еще большей  дерзостью и отвагой. А тут еще неожиданно для Спарты
из  ущелья  выбежало аркадское войско и с  копьями  в руках бросилось с двух
сторон на спартанскую фалангу. Аркадяне издали метали в них копья и дротики,
осыпали их стрелами. Те,  что посмелее, подходили  к спартанцам  вплотную и,
как говорит Павсаний, "били с руки".
     Спартанцев,  привыкших к боям,  было трудно  смутить. Нападение аркадян
было неожиданным и стремительным,  однако спартанцы удержали строй. Они всей
фалангой поворачивались  к врагам,  старались разбить и уничтожить их. Но те
легко убегали,  а потом  нападали снова. Тяжелая, плотная фаланга  ничего не
могла  с  ними поделать,  и  это приводило спартанцев  в ярость. Они  начали
терять терпение. Первые  ряды падали,  как скошенная трава, раненые и убитые
лежали  под ногами,  мешая  двигаться...  В  бешенстве, забыв  свои  военные
правила, спартанцы выбегали из строя и гнались за легковооруженными врагами,
которым ничего не стоило убежать и скрыться в зарослях. Спартанцы с  досадой
и проклятьями снова становились в  строй. А те  снова  возвращались и тотчас
начинали их бить дротиками со всех сторон.
     Тяжеловооруженные  мессенцы, в медных  шлемах и панцирях,  с копьями  и
мечами, в это время  шли стеной  на спартанцев, бились  с ними лицом к лицу.
Чувствуя,  что  побеждают,  они напирали,  теснили  врага  все  смелее,  все
отважнее.
     И вот случилось то, чего никак не  ожидали  спартанские  полководцы: их
тяжеловооруженная фаланга не выдержала, расстроила ряды - и побежала!
     Спартанцы бежали с поля боя  как безумные, так, что земля гудела под их
ногами. Пораженные ужасом  и позором того, что случилось, вместе с  простыми
воинами бежали их военачальники и цари. И мессенцы били  спартанцев,  уже не
встречая сопротивления.
     В этот день в спартанском войске были очень большие потери. Может быть,
если бы  мессенцы и аркадяне  гнались за ними до  самой Спарты, они могли бы
захватить и разорить ненавистный город. Но добивать бегущего врага было не в
их обычае. И спартанцы,  разбитые, измученные, беспрепятственно добрались до
Спарты.
     Их союзникам-коринфянам вернуться домой оказалось тяжелее. Им  пришлось
пробиваться  в Коринф через земли  враждебных  стран  - Аркадии и Сикиона, с
воинами которых они только что сражались. И здесь их тоже не щадили.

        СОВЕТ ПИФИИ

     Мессенцы  ликовали. Похоронив с почестями  убитых,  они приносили богам
благодарственные  жертвы,  праздновали, прославляли своего  полководца  царя
Аристодема.
     Теперь можно  жить спокойно. Спарту так  проучили,  что  она не посмеет
больше вступать  на мессенскую землю. Мессенцы снова  могут пахать и сеять и
убирать урожай. Их дети снова могут играть на улицах, не боясь быть убитыми.
Девушки  и юноши могут  снова справлять праздники, не  опасаясь нападения  и
кровопролития.
     Так думал мессенский народ, сразу ободрившийся и повеселевший.
     Люди  вспомнили  о том, что есть на свете  беспечная  радость, цветущие
сады,  песни,  солнце,  красота  гор и лазурного моря,  прохлада  сверкающих
рек...  Пока  царь Аристодем с ними, пока  он твердо держит  в руках оружие,
Мессения может жить счастливо и спокойно.
     Но царь Аристодем слишком хорошо знал Спарту и  спартанских правителей.
Может, и оставят они Мессению в покое, но ненадолго. Они не успокоятся, пока
не  достигнут своего. Они не  смогут примириться  со своим позором. Мессенцы
победили, но победа эта не прочна. Спартанское войско  сильнее, а  сила свое
возьмет.
     Так думал царь  Аристодем.  Но  он скрывал свои  тревожные думы. Только
зорко  следил  за  тем, что  делается  там,  в долине  Тайгета, в  стане  их
коварного врага.
     А в Спарте поселилась мрачная печаль.  Принесли на щитах с  поля  боя и
похоронили  многих своих  полководцев, отважных  и прославленных в битвах...
Много цветущей молодежи  легло в этом  несчастном бою.  Думали закончить  на
этом  войну  и  окончательно  поработить  Мессению.  И  не смогли. И  клятва
спартанцев вернуться домой, лишь победив Мессению, не выполнена.
     Молодые спартанцы ходили, не глядя в глаза старикам и женщинам.  Сердца
их  кипели от ненависти к  мессенцам, кровь бросалась  в  лицо от стыда  при
воспоминании  о том, как мессенские пахари и аркадские пастухи  преследовали
их и гнали с мессенской земли...
     Военачальники,  старейшины  и  цари  без  конца  обсуждали  эту  битву,
перебирали события  этого дня,  искали,  где  они сделали  ошибку,  чего  не
предусмотрели. И -  Аристодем знал  их! - вовсе не собирались положить конец
этому делу.  Они  думали,  и  передумывали,  и  советовались,  как поступить
теперь, что предпринять.
     И,  по  обычаю всех эллинов,  когда  возникало  затруднение  в  решении
какого-нибудь важного вопроса, снова послали в Дельфы дары  с  просьбой дать
им совет.
     Пифия дала такой совет:
     "Обманом  держит  народ  мессенскую землю; тою же хитростью  она  будет
взята, с какой ему досталась".
     Такой вот лукавый совет дали Спарте дельфийские жрецы:  не можешь взять
силой  - возьми  обманом. Они припомнили древнее предание  о Кресфонте -  об
одном из древних  царей Мессении.  Рассказывают, что  Мессению  добывали  по
жребию. Налили в  сосуд воды,  и те, кто  спорил из-за Мессении,  опустили в
воду глиняные  шарики:  чей  шарик  раньше всплывет  на поверхность,  тот  и
получит Мессению. Тут Кресфонт схитрил. Шарик его противников был сделан  из
глины и высушен на солнце. А шарик Кресфонта - тоже из глины, но был обожжен
на огне. Необожженный шарик в воде распустился. А шарик  Кресфонта всплыл на
поверхность, и Кресфонт получил Мессению.
     Вот об этом обмане и припомнили теперь дельфийские жрецы. Их ответ ясно
подсказал  Спарте,  что  нужно  делать.  Кресфонт  схитрил   в  свое  время,
действуйте   хитростью   и   вы.   Бороться  можно  не  только   мечом,   но
изворотливостью ума тоже.
     Спартанские правители  обсудили это изречение. И стали думать: какой бы
хитростью обмануть мессенцев?
     Прикидывали одно, другое... Не годится.
     Наконец  придумали.  Пошлем  в   Итому  сто  человек  -  будто  бы  они
перебежчики.  Пускай посмотрят,  что  там  предпринимается.  А мы  для  вида
присудим их к изгнанию.
     Так  и  сделали.  Отобрали  сто  человек  смельчаков  и отправили их  в
Мессению. А здесь, в Спарте,  подняли большой шум. Они-де уличили изменников
и теперь изгоняют их. Пусть идут куда хотят!
     "Изгнанные" явились к Аристодему.
     - Нас изгнали из Лаконики за сочувствие  к вам,  - сказали они. - Прими
нас, пусть ваша земля станет нам родиной. Больше нам некуда идти!
     Аристодем молча посмотрел на них, на их лица  с опущенными  глазами, на
их горестные мины... И ответил:
     - Выдумка эта старая.  А обида со  стороны  Спарты новая. Идите домой и
несите обратно свою ложь!
     Спартанцы принялись уверять, что Аристодем ошибается и  только напрасно
причиняет  им  лишнее  горе.  Но  Аристодем больше не  стал  их  слушать.  И
спартанцы вернулись домой.
     Тогда Спарта придумала новую уловку:
     - Надо поссорить с Мессенией ее союзников - Аркадию и Аргос. Если бы не
они, мы бы не проиграли бой.
     И вот идут  посланцы  Спарты в Аркадию. Карабкаются по крутым  тропам в
горную, подоблачную страну.
     Что они  говорили  там, как  старались очернить и уронить  мессенцев  в
глазах аркадян, неизвестно. Но известно, что они вернулись оттуда с позором.
И в Аргос уже не пошли.
     Аристодем скоро узнал о происках Спарты. Что еще придумывают там? Какую
гибель готовят?  Он отправил  послов  в  Дельфы.  Боги знают все. Боги видят
будущее.  Пусть  помогут советом, как избавиться Мессении от ее неотступного
врага?
     Послы принесли странный ответ:
     "Бог подаст  тебе славу войны, но думай:  да не превзойдет тебя обманом
коварно враждебная хитрость Спарты. Ибо  Арей понесет славные их доспехи,  и
венец стен обнимет горьких обитателей, когда двое  судьбою разверзнут темный
покров  и вновь сокроются; но не прежде конец тот узрит  священный день, как
изменившее природу должного достигнет".
     Аристодем  и жрецы  много размышляли  над  этим изречением.  Но  понять
ничего не могли. И поняли смысл его только спустя несколько лет.
     Снова потекли год за  годом. По-прежнему ни войны, ни  покоя.  Тревога,
опасения, обманчивость тишины  и ненадежность радостей -  все это изводило и
утомляло народ.
     Однажды аркадские всадники неожиданно привезли в Мессению пленника. Это
был Люкиск, когда-то  убежавший  со своей дочерью  в Спарту.  Оказалось, что
дочь его умерла. Люкиск сильно  горевал о ней.  Страдая от  одиночества,  он
часто уходил из города на ее могилу. Там аркадяне подстерегли его,  схватили
и привезли в Итому.
     Люкиску  пришлось  предстать перед народным  судом  и  ответить за свой
проступок.  Он стоял на площади  перед  народом,  перед старейшинами,  перед
Аристодемом смущенный  и  печальный. Трудно ему  было  слышать, как стыдят и
оскорбляют его, трудно было принимать брань. Но  еще  труднее было выдержать
грустный взгляд  Аристодема. Ведь из-за  Люкиска  Аристодему  пришлось убить
свою дочь. Он стоял опустив глаза и молчал.
     Однако, когда его назвали предателем родины, Люкиск поднял голову.
     - Я не предатель, - сказал он,  - но я оставил отечество только потому,
что поверил словам жреца. А жрец  сказал,  что это не моя дочь. Но если  эта
девушка не крови  Эпита, то зачем же было приносить ее в жертву? Эта  жертва
не спасла бы Мессении!
     Но собрание ответило грозным шумом упреков и недоверия:
     - Это ложь! Это выдумка, чтобы спасти свою дочь! Ты спасал ее, а другой
отдал свою дочь на жертву вместо твоей!
     - Не старайся оправдать предательство, это была твоя родная дочь!
     В  это  время толпа расступилась, раздалась  на две стороны. На площади
неожиданно появилась жрица из  храма богини  Геры,  матери  богов. Она  шла,
накинув  на голову белое  покрывало. Кругом стало так тихо, что слышно было,
как  ступали по земле  ее  легкие  сандалии. Жрица подошла к царю,  склонила
перед ним голову и сказала:
     -  Люкиск  говорит правду. Это была  не его дочь. Это была моя  дочь. Я
подкинула ее  жене  Люкиска. А  у Люкиска никогда не было детей. Теперь  моя
дочь умерла. И я пришла, чтобы открыть эту тайну и сложить с себя жречество.
     В Мессении был такой обычай: если у жреца или у жрицы умирал кто-нибудь
из детей, они должны были сложить с себя звание и уступить его другому.
     Услышав, что говорит жрица, собрание успокоилось. Сан с нее сложили, на
ее место избрали другую женщину. А Люкиска простили.

        ГЛИНЯНЫЕ ТРЕНОЖНИКИ

     Шел уже двадцатый год с того  времени, как началась  война со  Спартой.
Двадцатый  год,  как  спартанцы  начали   терзать  Мессению,   добиваясь  ее
порабощения.
     Занятая  этой  упорной  борьбой,  Спарта  окончательно  превратилась  в
настоящий военный лагерь.
     До начала этой изнурительной войны Спарта  мало отличалась от остальных
эллинских государств. Здесь любили стихи, любили музыку  и, кроме спортивных
состязаний,  устраивали  веселые  состязания  плясунов.  Спартанские девушки
могли  выходить  замуж за неспартанцев,  и  права их мужей приравнивались  к
правам граждан Спарты...
     Теперь же Спарта  словно стеной  отгородилась от  всего  мира.  Жесткая
дисциплина, повседневная  военная  тренировка -  этим была наполнена суровая
жизнь  Спарты. Спартанцы жили неугасающим стремлением  -  победить Мессению,
захватить Мессению, поработить Мессению!
     Мессения устала от войны.  Аристодем  мучительно искал выхода  из этого
положения. Все, что от  него зависело, он  сделал.  Он привлек союзников. Он
водил войска  в битвы.  Он отдавал все силы, чтобы отстоять родину. Он отдал
жизнь своей юной дочери за свободу Мессении...
     Никто не  знает, что боль  этой утраты до  сих пор живет в его  сердце,
что, возвращаясь домой, он каждый раз остро чувствует, как опустел его дом с
того дня, когда ее не стало, когда замолк навсегда ее голос. Никто не знает,
как стонет  он  по ночам - он  видит  ее залитое кровью,  беспомощное тело у
своих ног...
     А враг  не  побежден.  Враг  по-прежнему грозит Мессении.  Что  же  еще
сделать Аристодему?
     На это никто не  мог ответить. Ни старейшины,  ни близкие царскому дому
люди. Народное собрание тоже не  решило ничего. Решило только об одном - еще
раз посоветоваться с божеством.
     Аристодем  больше не  верил  Дельфам.  Божество потребовало  деву крови
Эпита. Дочь Аристодема мертва. А разве спасена Мессения?
     Но этих мыслей и чувств  своих Аристодем не открывал  никому. Снова еще
раз отправил послов в Дельфы спросить: надо ли им воевать и будет ли победа?
И как добыть победу?
     Пифия ответила:
     "Первым, поставившим вокруг  жертвенника Зевса  Итомского  дважды  пять
десятериц треножников, свыше дается земля Мессенская со славой войны. Таково
мановение  Зевса.  Обман поставил  тебя  высоко,  но  за  ним воздаяние:  не
обмануть тебе бога. Совершай, что суждено: беда у одних раньше других".
     Мессенцы обрадовались.
     -  Прорицание  дает нам славу войны! Невозможно, чтобы спартанцы раньше
нас поставили треножники: ведь святилище Зевса Итомского в нашем городе!
     И они принялись готовить треножники. Делали их из дерева, потому что на
медные не было денег.
     Так, успокоенные,  мессенцы  готовились к  празднеству посвящения Зевсу
треножников.
     Спартанцы  тем  временем всеми силами  добивались узнать:  что ответила
мессенцам пифия? Но мессенцы хранили это в крепкой тайне.
     Тогда  спартанцы  обратились  к  дельфийским  жрецам.  И  нашелся  один
дельфиец, который, как видно, за  хорошие  деньги  выдал  Спарте  мессенскую
тайну.
     Однако и раскрыв  эту тайну,  цари и  вельможи Спарты не  знали: что же
можно сделать? Зевс Итом-ский - в Итоме, за крепкими городскими стенами. Как
могут спартанцы  поставить  треножники в его святилище, да  к тому же раньше
мессенцев?
     Дело казалось безнадежным.
     Но  тут  пришел к  царям некий человек, гораздый на  выдумки. Его звали
Эвол.
     - Я знаю, что сделать! - сказал он.
     Он замесил глину и принялся из нее делать треножники. Делал и ставил их
на солнце. Пока он сделал сотый треножник, остальные уже высохли.
     Когда все сто треножников были готовы, Эвол положил их в мешок. Вскинул
мешок на спину, взял охотничьи тенета и будто бы пошел охотиться.
     Эвола  не знал  никто. Даже в Спарте  он был  мало  кому  известен.  Он
незаметно прошел в  Мессению.  А потом, с мешком за  плечами и с тенетами  в
руках, он вышел из леса и пошел в сторону Итомы. Все, кто видел его, думали,
что человек удачно поохотился и теперь несет добычу в мешке.
     Эвол  не спеша  шел  через поля  и  рощи.  А  вечером, когда  мессенцы,
закончив работу на полях и виноградниках,  направились домой на  Итому, Эвол
незаметно присоединился к ним и вместе с ними вошел в город.
     Наступила  ночь.  Мессенцы  спокойно  погасили  огни.   Всем  уже  было
известно,  что завтра  жрецы поставят  Зевсу треножники.  Воля  богов  будет
исполнена,  и  Мессения  защищена.  Треножники  эти,  гладко  оструганные  и
украшенные, были уже готовы.
     Утро наступило ясное, праздничное. Прозрачное небо лучилось над Итомой.
Оливковые  рощи  на склонах горы серебрились под  солнцем.  Внизу, в долине,
ярко  зеленели луга. И далеко на  горизонте сквозь  перламутровую дымку утра
густо синело прекрасное море, глубокий Мессенский залив...
     Жрецы Эпебол и слепой Офионей  - в белых одеждах, с зелеными венками на
голове  торжественно направились в храм Зевса Итомского.  Их помощники несли
следом жертвенные треножники, сто  деревянных треножников, наилучших,  какие
смогли и успели сделать.
     Вслед   за  жрецами  шли  знатные  люди  Мессении  -  царь   Аристодем,
полководцы, старейшины... Веселая толпа народа окружала храм.
     Жрецы  вступили  на  порог  храма. И,  словно  окаменев,  остановились.
Аристодем, почуяв недоброе, нетерпеливо отстранил их, вошел в храм.
     На алтаре  Зевса  Итомского  лежали  глиняные треножники.  Сто глиняных
треножников, сделанных в Спарте, лежало на алтаре Зевса Итомского. Помощники
жрецов,  увидев  это,  в  растерянности  уронили  на  пол  свои   деревянные
треножники. Стук дерева глухо отозвался в гулких стенах храма.
     Ужас и отчаяние охватили мессенцев. Женщины кричали  и плакали. Мужчины
мрачно  молчали.   Теперь  все   кончено.   Спартанцы   отняли  у   Мессении
покровительство бога, и теперь им уже не победить Спарты! Зевс отступился от
Мессении!
     Аристодем, тотчас овладев собой, начал успокаивать народ:
     - Никогда еще  не кончалось победой дело, начатое обманом  и хитростью.
Как может божество принять дар предательства, принесенный тайком, ночью, без
жрецов и обряда?
     Он  успокаивал мессенцев как мог. Велел поставить деревянные треножники
вокруг жертвенника. И сказал жрецам, чтобы они делали свое дело.
     - Будем считать, что ничего не случилось.
     Но тут произошло что-то  непостижимое. Жрец Офионей, который был слепым
с детства, вдруг прозрел.  Говорят,  что перед  этим  у  него сильно  болела
голова.
     - Жрец Эпебол напомнил о давнем пророчестве:
     - Бог подаст тебе славу войны, но думай: да не превзойдет тебя  обманом
коварно враждебная хитрость Спарты...
     Все  слушали,  не  переводя дыхания,  когда Эпебол  начал читать старую
дельфийскую табличку. Да. Хитрость Спарты превзошла их обманом!
     -  "Ибо Арей  понесет славные их  доспехи..."  Арей,  бог  войны, будет
помогать Спарте. Значит, теперь Спарта обязательно победит!
     -  "...и венец стен обнимет горьких обитателей..." Это  они,  мессенцы,
горькие обитатели итомских стен!
     - "...когда двое судьбою разверзнут темный покров..."
     Вот оно! Двое разверзли темный покров - прозревшие глаза Офионея!
     Предсказание сбылось. Теперь надо ждать гибели. Боги не ошибаются.
     Это так.  В Дельфах ошибались редко. Ведь там знали все, что происходит
в стране, - все народы Эллады несли им свои горести и радости и свои тайны.
     А когда у дельфийских  жрецов  не было уверенности  в том,  какой  дать
совет, они  давали его с двойным смыслом: можешь так толковать прорицание, а
можешь  иначе.   А  если  прорицание  не  сбудется,  сам  виноват.   Значит,
неправильно истолковал божье слово.
     Поэтому в Дельфах обманывать не боялись.

        СМЕРТЬ АРИСТОДЕМА

     Вскоре еще одно зловещее  предзнаменование поразило  мессенцев. В Итоме
стояла  медная статуя богини Артемиды со щитом в  руке. И случилось так, что
этот щит отвалился и упал на землю.
     - Артемида бросила свой щит! - в ужасе повторяли мессенцы. - Она больше
не защищает нас! Близится наша судьба, предсказанная богами...
     Аристодем,  глубоко  опечаленный, решил  умилостивить  богов,  принести
жертву  Зевсу.  Зевс-громовержец,  могучий  бог.  Пусть   он  заступится  за
Мессению, пусть поможет отстоять свободу!
     Жрецы совершили  обряд жертвоприношения,  зажгли на  жертвеннике огонь.
Бараны, приведенные для жертвы, смирно стояли рядом.
     Но когда  их хотели подвести  к жертвеннику, чтобы  пролить  в огонь их
кровь, бараны словно взбесились. Они начали биться  рогами о жертвенник и до
тех пор бились, пока не упали мертвыми.
     В глубоком и тяжелом молчании разошлись мессенцы по домам.
     Бог не принял жертвы. Защиты нет. Бороться бесполезно - Зевс на стороне
Спарты: ведь они первыми положили треножники!..
     Однажды ночью  по  всей Итоме вдруг завыли собаки.  Пораженные мессенцы
вышли из домов.  Они увидели, что собаки собрались в  стаю и воют на залитой
лунным светом  площади. К утру они умолкли и ушли из города. Пастухи, пасшие
стада на склонах горы, следили за ними: куда пойдут собаки?
     Собаки ушли по дороге в Лаконику. Они покинули Мессению.
     Это  странное,  тяжелое  предзнаменование  лишило  мессенцев  последних
надежд. Они забыли о том,  как побеждали спартанцев в боях, как  гнали их до
самой лаконской границы... Уже ничто  не могло вернуть им отвагу. Бог против
них - значит, всякая борьба напрасна.
     И Аристодем  не выдержал,  мужество его  сломилось.  Он  больше не  мог
успокаивать  и  ободрять народ, потому что пал  духом  и  почувствовал  себя
бессильным.  Поддержать  его  было некому.  Жрец Эпебол, так и оставшийся до
конца враждебным  ему, словно радовался, что такие страшные, угнетающие  дух
приметы одна за другой являлись в Мессении. И кто знает, не с его ли помощью
вошел в храм Зевса-Итомата спартанец со своими глиняными треножниками?
     Аристодем, как  и все древние греки, верил в сны,  верил, что  это боги
предупреждают о  чем-нибудь человека или предсказывают