... - Всех, всех вешать! - кричали из толпы. - Верно, атаманы, всех вешать. С нынешнего дня всех повесим таких, а из сих для страху лишь главного. Кто у вас за старшого был? - обратился Басов к грабителям. - Что ты за судья?! - выкрикнул тот же бурлак. - Не я сужу - круг судит, - ответил ему атаман. - Говорите, кобели, а то всех повесим! - загудела толпа. - Вот он, Петрушка, был, - показали трое остальных грабителей. - Он звал... - Вешать Петрушку, вешать его!.. - Бей! - закричали из толпы. Молодой бурлак, дерзко отвечавший Салавату, - Петрушка - подобрал поводья. Он решился спастись бегством. Его сосед, один из четверых грабителей, схватил его под уздцы. Петрушка выхватил нож и ударил по руке товарища. Тот выпустил поводья, но тут же схватил топор из-за пояса, и в одно мгновение грабитель с расколотой головой медленно сполз с седла. - Вешать всех, - спросил Салават, - али пустить других? - Вешать всех! - выкрикнул одинокий голос. - Пустить, пустить остальных. Главный вор был Петрушка. Пустить остальных, - рассудила толпа. - Быть так, - поддержал Салават. - А Петрушку, не глядя, что помер, весить на дерево и письмо написать: "Вор, царских людей грабил". Через несколько минут труп грабителя уже был повешен на дерево, и записки на двух языках рассказывали народу, за что и кем он казнен. В эти дни к Сарапулю прибыл с отрядами башкир, казаков и крестьян Канзафар Усаев{305}, тот самый татарский писарь, который составил по указанию Пугачева первый манифест, обращенный к башкирам, и с ним же пришел со своим полком казацкий полковник Овчинников. Канзафар привез Салавату письмо Пугачева. "Царь" хвалил его за верную службу, за набор многих конных и пеших людей и высказывал уверенность в том, что Салават еще больше прославит башкирский народ войною против больших крепостей. Он рассказал о том, что со всех сторон надвигаются вражеские команды генералов и полковников царицы Екатерины. Государь повелел, и военная коллегия указала захватывать всюду крепости и города, не давая врагам занимать их и делать своею опорой против народа. Военная коллегия указала на всех дорогах поставить заслоны, поставить острожки, форпосты, по всем дорогам постоянно держать конные разъезды для вестей о приближении врага. Опытные в боевых делах люди, не раз бывавшие на войне, Пугачев и его соратники объединяли народные силы. Для этого нужно было, может быть, в десять раз увеличить войско. Если до сих пор народное войско могло довольствоваться приходом тех, кто шел добровольно, - теперь становилось этого мало: надо было собрать великую армию. По лесным и горным селениям башкир, живших зимой не на кочевьях, а в оседлых аулах, можно было набрать довольно пригодных к воинской службе людей. Посовещавшись между собой, начальники ратных сил порешили, что здесь, в Башкирии, в царское войско лучше всего набирать народ славным в Башкирии именем Салавата. Отныне не вдохновенная песня героя-певца должна была звать народ, а суровый приказ. Герой-певец превращался в начальника и вождя своего народа. "По указу его величества государя императора Петра Федоровича, я, полковник Салават, сын Юлая, повелеваю тебе, сотнику Илятбаю Илимбаеву, чтобы для усердного стояния своею командой противу воров и противников государя и для сражения с врагами государя из каждого дома взять конных и пеших людей в государеву службу. Годных к службе не оставлять, отговорок не принимать, упорных поймать и прислать к нам при рапорте. В чем полковник Салават и приложил руку". "Я, полковник Салават, сын Юлая, повелеваю тебе, подполковнику Ахмету Типееву, для усердного стояния своею командой противу воров и противников государя..." "Я, полковник Салават, сын Юлая, повелеваю тебе, юртовому старшине Седяшу Юхнину, для усердного стояния..." Десятки таких приказов, подписанных рукой Салавата, развозили гонцы по селениям вдоль Белой, по берегам рек Уфы, Ая, Таныпа, Юрузени, Сима, до самых Инзера и Зилима... Первой крепостью, под которую по указу царя двинулись отряды Канзафара Усаева, Овчинникова и Салавата, была Красноуфимская крепость. Если бы ее захватили войска царицы, они могли бы отсюда действовать на большую округу. Красноуфимская крепость должна была стать опорой народа. Во главе трехтысячного отряда Салават с Канзафаром Усаевым и Андреем Овчинниковым вышли из Сарапуля по направлению к Красноуфимску. Они шли трое суток. Чтобы быть сильнее, не утомляли походом пеших, делали по небольшому переходу каждые сутки. К концу третьего дня подошли к самому городу. В вечернем сумраке перед ними встали башни крепости. Они расставили заставы вокруг и притаились в соседних деревнях. Когда сумерки сменились ночью, темная лава человеческих и конских тел повалила на ветхие деревянные стены крепости. В крепости грянул и растерянно заметался набат. С крепостного больверка, с палисада, грохнули пушки, с башен прогремели выстрелы, и тысячеголосый визг и свист огласили ночь. Салават с отрядом башкир человек в двести прорвался в город с северной стороны, зайдя в обход. Неузнанные в ночи, как буран, как бешеная снежная вьюга, промчались башкиры по темным улицам и с визгом и криками ударили на больверк, в тыл артиллерии. Уже, смятые первым залпом пушек, бросились отступать от стен пугачевцы и капитан скомандовал приказ о втором залпе, уже канонирские ученики подавали канонирам новое страшное угощение, когда по бревенчатым помостам башкирские кони взлетели на гребень больверка и капитан, командовавший артиллерией, упал с пулей Салавата в голове. - Стой, канониры! - крикнул Салават. - Я полковник государя Петра Федоровича. Канониры остановились. - Не слушать его, ребята! Помни присягу государыне! - выкрикнул прапорщик и выстрелил из пистолета. Пуля попала в кольчугу Салавата и не пробила ее. В то же мгновение молодой канонирский ученик пырнул прапорщика штыком в спину, и, только успев ахнуть, тот упал. Салават усмехнулся. - Государь приказал пушкам палить по крепости, - сказал он. Канониры стояли потупясь... - У них там бабы, - шепнул Кинзя Салавату. Салават досадливо отмахнулся. - Слушай приказ государя! - повторил он повелительно, но, прежде чем канониры успели проявить покорность или непокорность, снизу взвыл торжествующий клич наступавших пугачевцев, застрекотала редкая ружейная пальба, и через больверк устремились в городок тучи башкир, тептярей, казаков и восставших крепостных из заводов. Все смешалось. Гарнизон уже не противился... Богатая добыча - четырнадцать пушек с ядрами и порохом - давала повстанцам возможность без труда захватить еще ряд мелких крепостей, тем более что при пушках же были захвачены люди, искусные в своем деле. После падения Красноуфимска башкирские отряды двинулись по окрестностям от селения к селению, всюду зажигая восстание. К Красноуфимску с разных сторон уже скакали гонцы от сотников, старшин и полковников, посланных для набора войска и для разведывания о врагах. Они привозили вести о повсеместных восстаниях и победах народа: за Камой был занят повстанцами Ижевский завод, атаман Арапов взял город Самару на Волге, сам государь занимал одну за другою крепости, ближайшие к осажденному Оренбургу. Всюду поднимались восстания: чуваши в Белебее подняли бунт, выгнали попов, сожгли церковь после того, как посланный Салавата прочитал им в базарный день на площади манифест Пугачева. - Царь-патюшка досфолил свою веру дершать, нашим богам верить хотим! - кричали они в лицо своему попу и объявили себя язычниками. Под Мензелинском татары, чуваши и башкиры во главе с татарином Сянфином подняли деревни и угрожали крепости. Даже попы кое-где поднялись. Поп из прикамского села Николо-Березовки, Игнашка Иванов, как прозвали его царицыны начальники, стал атаманом и приводил Прикамье в верность Пугачеву. Надо было двигаться дальше, по указу царя захватывать новые крепости, оставив Красноуфимск позади. Салават призвал к себе назначенного атаманом крепости казака Иванова и есаула Матвея Чигвинцева. - Силы довольно у вас, народ с вами, - сказал Салават им обоим. - Государь указал до самой смерти стоять, крепость держать, разъезды по всем сторонам высылать. Какая весть будет - сейчас ко мне посылать гонца. - Не тревожься, полковник Юлаич, мы ведь народ-то бывалый. Не слыхать, чтобы знатные силы какие под эти места собирались, - сказал Иванов. - Ну, смотри, чего плохо будет, вино пьешь, проспишь - на себя пеняй богу, смертью казню!.. А станешь народ обижать, подарки тащить, деньги брать от народа - и тоже повешу... Чтобы жалобы не было на тебя никакой! Государь ведь за правду идет, и мы будем за правду... Перед выходом из Красноуфимска Салават, по казацким обычаям, призвал горожан на круг. - Вот вам, народ, государевы верные слуги - атаман Иван Иванов да есаул Чигвинцев Матвей. Они для добра во всем промышляют. Ослушности им никакой ни в чем не чинить, а на того, кто их слушать не станет, великий штраф будет от государя, - сказал Салават, обращаясь к кругу. - А ежели они в чем народ обидят, то к нам отпишите. Государь никому не простит, кто народ обижает! - А где нам тебя отыскать, господин полковник? - выкрикнул из толпы одинокий голос. - Не соломинка в поле - как-нибудь сыщешь! - с усмешкой сказал Салават. Араслан Бурангулов был храбрым сотником. Одним из первых на призыв Салавата взялся он за оружие в погоне за провиантским отрядом в селе Камышлы. С того дня Араслан сам набрал довольно народу, храбро бился при взятии Сарапуля и одним из первых ворвался в Красноуфимск. Несколько мелких редутов было захвачено им, не один гусарский разъезд был им побит и взят в плен. Салават, уходя в поход, оставил его защищать Красноуфимскую крепость. - Верно стой, Араслан-подполковник, - сказал ему Салават. - Ни в какую сторону сердце свое не пускай отклоняться. Если воры возьмут город, то с тылу на нас ударят. Стены, дороги, реку держать велю тебе именем государя. Окопы и засеки я твои осмотрел - все построено ладно. Держись, Араслан. Канзафар Усаев вышел в направлении Екатеринбургской крепости, а Салават, расставшись с ним, отправился под Кунгур, под которым недели две уже стояли войска пугачевцев: командир башкир Батыркай, заводской атаман Петр Лохотин и казачий яицкий атаман Михайла Мальцев обложили Кунгурскую крепость со всех сторон. Несколько приступов на крепостные стены уже было отбито. Десять из четырнадцати пушек, взятых в Красноуфимске, шли с Салаватом на помощь войскам, осаждавшим Кунгур. За ними везли подводами порох, картечь и ядра. С самим Салаватом ехало всего сотни три молодых всадников, но имя героя и пушки, которые вез он, должны были впятеро увеличить силы войск, осаждающих крепость. Конный разъезд по пути прискакал к Салавату сказать, что вдоль по реке Уфе нагоняет их тысячный конный полк. Тотчас заняв вершину горы, Салават сам расставил на ней пушки, заслоняя дорогу к Кунгуру, и выслал разъезды, надеясь разбить с горы пушками любого врага. К вечеру, возвратясь, разъезды сказали, что это идет им же на помощь войско царя, набранное по горным заводам и из крестьян-хлебопашцев. Салават решил дождаться его. Только утром другого дня показалось войско вдали на белизне снегов. Салават выехал навстречу начальнику. Крепкий, рослый, широкоплечий атаман, ехавший впереди приближавшейся рати повстанцев, показался Салавату знакомым, но он не сразу признал в грозном военачальнике с широкой черной бородой, как сединой, покрывшейся инеем, перепоясанном саблей, с ружьем за плечами и с бригадирским знаком на лихо заломленной мохнатой казацкой папахе табынского кузнеца Ивана Степановича Кузнецова, с дочкой которого, черноглазой пылкой Оксаной, провел Салават любовную ночь... Бригадир Кузнецов тоже не сразу узнал Салавата. Лишь повитавшись за руки и поглядев друг другу в глаза, оба они улыбнулись, как старые знакомцы. - Здоров, господин Салават-полковник! - приветствовал табынский кузнец. - Здоров, господин бригадир! Иван Степаныч, кажись... - Верно вспомнил - Иван Степаныч! К тебе я, полковник, - сказал Кузнецов. - Государь указал мне тебе пособить. Ведь ныне я главный российских и азиятских войск предводитель. Соединив отряды и не сходя с лошадей, они продолжали вместе поход под Кунгур, обмениваясь новостями и совещаясь о планах дальнейших действий. Салавату не раз хотелось спросить Кузнецова об Оксане, но он не решался, а сам Кузнецов ни словом не помянул о дочери. Была середина января. Стояли морозы... Недалеко уже оставалось до Кунгура, когда в лесу разъезд, высланный Батыркаем, встретил отряд Кузнецова и Салавата. - Не дело вам, атаманы, вести свое войско при белом дне. Ночи выждали бы в лесу, чтобы не знатко в Кунгуре было, что войско пришло. То бы мы, как зверя в берлоге, их там обложили, - сказал Петр Лохотин, встретивший их около полудня. Только ночью без шума вошли воины в ближние деревеньки под самый Кунгур и стали в них по дворам, потеснив команды, стоявшие раньше, и не разбивая своих таборов. Ярким морозным утром Салават с Кузнецовым и Батыркаем пустились, под видом простых воинов, осматривать крепость со всех сторон. В противоположность Красноуфимской крепости и ряду мелких острожков, сдавшихся после взятия Красноуфимска, эта крепость - Кунгурская - не была обветшалой и разоренной прежними восстаниями: новые башни, новый, крепкий острог, недавно возведенные новые высокие бастионы - все делало ее более грозной и неприступной, чем окружающие острожки. Осаждающие войска не стояли в непосредственной близости от кунгурских стен. Мороз загнал их по соседним деревенькам вблизи дорог, ведущих из города, и гарнизон крепости то и дело производил вылазки. Когда Салават и Кузнецов были вблизи крепости, к ее стенам под военным конвоем как раз подходил обоз в полсотни возов, груженных хлебом и сеном: высланные из города фурьеры разжились продовольствием и фуражом и решили прорваться в город. Наблюдая издали приближение обоза к крепости, Кузнецов и Салават с досадой подумали о том, что командиры осадных войск прозевали обоз, но Батыркай, бывший с ними, лишь рассмеялся, услышав такое предположение, и указал на лощину, где вдруг вдоль реки замелькали откуда-то взявшиеся башкирские лыжники с луками и колчанами за плечами. Каждый из них в отдельности был похож на обычного лесного охотника, но, собранные в отряд в три сотни человек, они стали воинской силой. Собирая по деревням людей в войско, Салават несколько раз встречался с тем, что бедняки пастухи не могли выйти на царскую службу, потому что у них не было лошадей. Это он сам, Салават, собрал их в отряды лыжников. Первому из этих отрядов он сам поставил начальником и предводителем горного пастуха Сары-Байсара, дав ему чин поручика. Лыжники Сары-Байсара в полку Батыркая, посланного первым под Кунгур, стяжали почет и славу бесстрашных бойцов. В белых сермяжных шубах, привычные укрываться в снегах от зоркого зверя, они незаметно подкрадывались к врагу, внезапно обрушивались дождем метких стрел и, обнажив медвежьи ножи, смело мчались в смертельную рукопашную схватку... В быстроте они состязались с конницей, а там, где снег был глубоким, опережали коней, мчась как ветер... Опытные дозорные и разведчики, быстроногие вестники, не знающие страха в рукопашном бою, они были незаменимы в зимнее время. Лыжники давно уже выследили обоз, приближавшийся к крепости. Перед самым городом лыжные дозоры обогнали обоз и предупредили о нем свой отряд, и вот по лощине вдоль Сылвы охотники выбежали на добычу. Предводитель лыжников Сары-Байсар, заслонив рукой глаза, вглядывался в крепость, переводил узкие, раскосые глаза на обоз и снова на крепость, определяя расстояние и взвешивая собственные силы и время. Обоз ехал в сопровождении драгунского взвода. Сары-Байсар колебался. - Можно поспеть теперь, - как бы отвечая на его мысль, сказал за его спиной юркий, малорослый, похожий на мальчика воин. - Наши лыжи не хуже аргамаков и уж, конечно, быстрей этих кляч. - Ружья у них, - опасливо заметил Сары-Байсар, почесывая скулу. - Они из ружей будут мимо бить, а наши луки без обмана, - запальчиво возразил малыш. - Ты забыл, Сары-Байсар, мы привыкли бить зверя на бегу. Я ни разу еще не промахнулся ни по лосю, ни по козе, а в позапрошлом году мне случилось перегнать оленя, да так, что он, прыгнув, увяз в снегу от прыжка, а я перепрыгнул через него с обрыва и тут же его убил. Воины, слушавшие разговор, захохотали. - Вахабка всегда так: и бегает быстрее оленя, и летает выше орла, даром что ростом с лапоть. - Чем разговаривать, мы бы уже захватили обоз, - неодобрительно обернулся ко всем маленький Вахаб. - И захватим, - поддержали из толпы. - Опоздали. Из крепости помощь выйдет, - возразил осторожный Сары-Байсар. - Успеем, агай, уйдем! - подбодрило несколько голосов. - Ну, айда, коли так. - Айда! - подхватили лыжники, и легкий ветерок, дувший им в спины, стал отставать. Снег скрипел, лыжи свистели, люди ровно и часто дышали, выбрасывая палки. В обозе их заметили и, повернув задами возы, прикрывшись сеном и мешками хлеба, приготовились к бою. На выстрел из лука лыжники остановились и спустили стрелы. Люди тотчас попрятались за сено. Не видно было, попала ли хоть одна стрела. В ответ им грянул ружейный залп. - Алла! - крикнул Сары-Байсар, и снова заскрипели лыжи, и еще не успели драгуны приготовиться ко второму залпу, как лыжники были под возами сена. Драгуны заняли еще полдесятка возов, превратив их в бастион, и, сверху прикрытые сами от стрел сеном, били по нападавшим. Лыжники под пулями бросились обрубать постромки. Завязалась свалка с возчиками, обывателями городка: дрались просто кулаками, обрубленными оглоблями, топорами, и вдруг среди шума сражения, треска и грома выстрелов послышался крик драгун: - Держись, братцы! Из крепости помощь! Из крепости действительно вышел драгунский отряд на помощь обозу. Но вдруг с заднего воза поднялся столб пламени с дымом. Как живой, покатился по снежному полю пламенный ком, мечась между возами и зажигая их. Столб пламени поднимался уже от пятого или шестого воза с краю и дальше. По ряду возов помчался огненный живой зверь, дико визжа и зажигая новые возы. Испуганные, опаленные кони рванулись к крепости, неся под ее новые стены свой пылающий груз. Драгуны, залегшие на возах, в ужасе прыгали из огня и рассыпались по полю. Лошади под драгунским отрядом, выехавшим из крепости, дыбились, испуганные и смятые бешеным огненным поездом. Они шарахались в стороны с дороги и вязли в снегу. На дороге пешими оставались хозяева обозных лошадей, человек сорок. Их лыжники захватили в плен и погнали обратно к реке. Тех, кто не хотел идти, убивали, иных связывали и волочили за собой по снегу, как салазки. Маленького охотника Вахаба везли двое товарищей. Это он, вместо того чтобы тянуть бесплодную перестрелку из лука, засел под задним возом и упорно высекал огонь, пока не зажег воз. Это он, как огненный зверь, метался от воза к возу с охапками горящего сена. Несмотря на страшные ожоги, он одержал победу и лишил крепость продовольствия и фуража. Одежда на нем была вся сожжена. Грудь обожжена, лицо в багровых волдырях, брови и ресницы исчезли, вместо них были красные пятна, окаймлявшие воспаленные узкие глазки; он стонал: - Снегу!.. Пить!.. Ему дали снегу. - Улям... Хазер улям...* - простонал он. - Положите меня здесь... Умру... ______________ * Умираю... Сейчас умру... Но его не положили. Его несли дальше. - Сары-Байсар, - позвал умирающий. - Я ведь правда тогда перегнал оленя... - прошептал умирающий юный герой. - Знаю... вижу... - ответил Сары-Байсар и подумал: "Верно, ты уже не перегонишь сегодняшнего заката". Пленники рассказали, что гарнизон в крепости сильный, пушки новые, солдат много и, кроме гарнизона, все кожевники города вооружены и будут сражаться. Ни Салават, ни Кузнецов не приуныли, услыхав это. Они не поверили пленникам, подумали, что те обманывают, и даже хотели было повесить их всех за обман, однако рассудили, что лучше привлекут горожан, если обойдутся с пленниками добром. Их накормили, отвели для них две избы и оставили под охраной, кроме двоих, которым вручили пугачевские манифесты и пустили в город. Вместе с бывшими ранее под Кунгуром силами пугачевцев их собралось тут теперь четыре тысячи воинов. Батыркай уже испытал сильные и слабые стороны крепости. Объехав и осмотрев ее вместе, все начальники взялись готовить решительный приступ на кунгурские стены. Его готовили ночью. В тишине подвезли и поставили пушки против крепостных батарей. Но только что их расположили, как крепость грянула пушечным залпом и несколько бомб ударилось возле самой артиллерийской площадки повстанцев. Пролетевшим ядром убило одного канонира. В то же время послышались крики и стрельба с противоположной стороны - это начал приступ отряд Сары-Байсара. Сары-Байсар мстил за умершего от ожогов маленького Вахаба. - Пора, - сказал Салават, и фитили задымили, загрохотали удары пушек. Пушки зарядили снова, когда часть отряда под командой Батыркая пошла на приступ. Почти одновременно выстрелы и крики послышались слева, где с пятью сотнями башкир были сотник Акжягет и Петр Лохотин. - Зажигай! - крикнул Салават и тотчас вслед за новым залпом пушек вынул саблю и помчался впереди своего отряда. И когда они уже спешивались, чтобы лезть на стены, в городе разгорелся пожар: одно из ядер, пущенных Салаватом, зажгло какую-то постройку в крепости, и яркое пламя плескало в небе, озаряя все кругом красным блеском. Этот-то свет и погубил приступ: крепостные капониры при нем вернее навели пушки, грянул короткий картечный залп, раненые лошади взвились на дыбы, закричали люди, кое-кто повернул назад. Из крепости вылетели драгуны. Салават увидел, что он остался один, повернул коня и поскакал за бегущими, чтобы удержать их от бегства. Это были юнцы, в первый раз покинувшие родные деревни. Ранее они выезжали из родных аулов лишь на кочевья. Многие из них никогда не слыхали порохового выстрела. Удары пушек, заряженных картечью, ядра, гром ружейной пальбы привели в ужас коней и заставили дрогнуть сердца всадников... Окрики Салавата остановили их. Пересилив свой ужас перед огненным боем, они удержали коней и кто с чем попало - с саблями, пиками, топорами, - остановясь перед стремительным напором драгун, снова вступили в бой. Но со стороны защитников крепости это был лишь хитрый маневр: завязавшийся бой преградил натоптанную, ровную дорогу на подходе к крепости и отрезал первую волну шедших на приступ людей от подкреплений, которые, поспешая под крепостные стены, теперь тонули в сугробах. Защитники крепости расправлялись с теми немногочисленными повстанцами, которые успели прорваться под ее стены. Они обливали их кипятком и растопленною смолой, сбрасывали им на головы камни и били в упор из ружей, пока те не отступили и не начали отходить, обессиленные потерями. Казаки атамана Михаилы Мальцева рванулись к крепости в обход дороги, по целине, завязли в сугробах, бросили в снегу лошадей и пустились пешком, но и пешком было трудно одолевать снежную целину и наметенные сугробы. Казаки тонули по грудь и по пояс в снегу, и тут-то удар за ударом стали их бить картечные выстрелы с крепости... После упорной схватки отряд Салавата стал теснить драгун к городу. Разгоряченные битвой юнцы с победными криками стремились за ними. Как раз в это время должен был из засады подойти на помощь штурмующим Кузнецов. Салават оглянулся и увидал бурно мчавшихся конников, вот они почти подошли вплотную... и вдруг... залп за залпом ружейными выстрелами конница начала осыпать башкир. Защитники крепости, ободренные помощью, еще ожесточеннее сбрасывали камни на головы идущих на приступ пугачевцев. В тылу Салавата, вместо Кузнецова, оказался отряд драгун, которые перехитрили повстанцев, выехав через северные ворота города. По дороге они захватили обоз Кузнецова, а часть их, завязав перестрелку с Кузнецовым из леса, отвлекла его главные силы. Сары-Байсар, также отбитый от стен крепости, со своими лыжниками мчался на помощь Салавату. Поредевший отряд Салавата бился из последних сил, сжатый с двух сторон городской вылазкой. Сам Салават криком бодрил товарищей, поспевая везде, где люди падали духом, где враг начинал осиливать. Вдруг Салават выронил саблю, пошатнулся и, бросив поводья, пополз с седла. Толстый, грузный всадник, все время как тень следовавший за Салаватом, подхватил его и перекинул, уже бесчувственного, к себе на седло. Схватив его коня под уздцы, отбиваясь ударами топора от драгун, он промчался сквозь их цепь. Драгуны погнались за ним, окружили, но в это время подоспели лыжники Сары-Байсара. Они подкатывались под самые ноги драгунских коней, хватались за холки, за стремена, за луки, короткими ножами сбивали с седла всадников и, превратившись в конников, топтали повергнутого врага. Они защищали Кинзю с безжизненным Салаватом на седле, но не могли уже сдержать бегства башкир, лишенных своего командира. Еще один штурм был отбит. ГЛАВА ПЯТАЯ Раненого Салавата бригадир Кузнецов, как старший чином, велел отвезти на родину для лечения. В сопровождении сотни башкир везли его к родному аулу. За эти месяцы, что он провел, не сходя с седла, в битвах, Салават много передумал. Даже обычная спутница в прежнее время - песня - реже навещала его; она любила тишину и задумчивость, а где было взять теперь тишины, когда каждый шаг надо обдумывать, когда каждый миг надо ожидать выстрела не в лоб, так в спину? Лежа в санях, на подушках, Салават думал теперь не о нападении или защите, не о сегодняшней неудаче. Он думал о всем большом деле, которое начал. Надо было неустанно раздувать пламя. Надо было всюду поспеть, подхватить каждую искру и разжечь ею горы и степи. Теперь, когда народ решился восстать, когда сотни русских, башкирских, татарских селений восстали, нельзя уже было терять времени, нельзя бездействовать, чтобы не ослаб жар, - и как раз в это время Салават выбыл из строя... - Кинзя, сколько дней я лежу? - спросил Салават. - Пятый день, агакай, - ответил Кинзя. - Лежи, лежи, не подымай головы... - Чудак ты! Как же лежать?! Ты считай: если каждый день подымать по одной деревне, и то было бы пять деревень. Ай-ма? - Верно, - нехотя пробурчал Кинзя. - Ну, так вот, а я тут лежу... А ты, как баба, возле меня ходишь, башкиры спят... и огонь войны так потухнет... Раздувай огонь!.. - Тише ты, Салават, - уговаривал его друг. - Народ ведь и сам не отступится, что ты! Народ сам горит, а ты береги свои силы... - Раздувай огонь! - не слушая, выкрикнул Салават и внезапно запел: Люди, надуйте волосатые щеки, Помогайте дуть холодному ветру. Пусть пляшет по крышам боярским Красный огонь, молодой огонь... Пусть от натуги лопнет мясо, Мясо и кожа ваших щек. Зато жарче огонь войны Будет жечь наших врагов... - Тише, Салават-агай, тише! - умолял его толстяк. - Тебе снова будет хуже, ляг на подушку. - Молчи! - огрызнулся на него Салават. - Еще ты, мешок, учить меня будешь?! Вот твоя подушка. - И одним движением ножа Салават распорол подушку, широко размахнул перину и выпустил пух. - Вот твоя подушка, вот твоя перина, вот твой покой!.. Седло мне! Старый друг уговаривал Салавата, как ребенка, но тот кричал и требовал седло. Кинзя уступил. Салавату подвели оседланного жеребца. Когда он садился в седло, рот его перекосился от боли. - Вот видишь! - укоризненно сказал толстяк. - Это ты видишь, а я не вижу. Оно и лучше, что не вижу, а то бы, верно, пожалел себя, как ты или как слезливая баба. Кинзя промолчал. Салават ехал с ним рядом. Он побледнел от боли. Каждый толчок отдавался в ране. Они въехали в деревню, и улица ее мгновенно опустела. Жители боялись, что проезжие воины будут грабить. Отряд остановился возле мечети. Салават не сходил с седла, несмотря на уговоры друзей. Прошло много времени, прежде чем собрали народ. Аульный старшина вышел вперед. - Что вы за люди? Чего хотите? - спросил он важно. - Мы пришли звать всех жягетов на войну. Кто не с нами, тот изменник. Дом того будет предан огню, сам он должен погибнуть!.. Кто не с нами, тот не мужчина!.. Кто не с нами, тот не башкирин!.. Горит война! - отвечал Салават, с каждым громким словом бледнея и становясь слабей. Рана мучила его. - Я полковник царя. Царь зовет против бояр... Вот, раненный в битве, я приехал звать вас... И, побелев от слабости, Салават, вместо того чтобы говорить дальше, запел: Что обещал Пугач-царь? Что обещал казак-царь? Он обещал реки и степи, Он башкирам обещал возвратить лес, Он даст порох и свинец. Он пожаловал вольную волю. Вот что обещал могучий казак-царь. Поднимайтесь все на войну! Пусть льется кровь до последней капли. Пусть откроются раны - Их исцелит вольная воля. Кто мужчина, тот не боится раны, Тот не боится самого меча Азраила. Салават покачнулся в седле, белый как снег. Сары-Байсар подхватил его, бесчувственного. - На войну! - закричал в один голос народ. Мулла, стоявший на крыльце своего дома как раз против мечети, громко сказал: - Альхасл, жягеты! Вот человек, сказавший, что он не боится меча Азраила. Аллах тотчас поразил его. Глядите, правоверные... Жягани, масалян. Он хотел идти против аллаха. Несчастный карак, дерзнувший против Азраила! Безумные, не идите за ним! - Он ранен, - крикнул в ответ Кинзя. - Надутый верблюд, он ранен - ты понимаешь? - И старый друг, поддерживая Салавата в седле, освободил его ногу из стремени. - Кем же, кроме аллаха, ранен он? - спросил, усмехнувшись, мулла, - Вот чудо! Вот чудо перед вами! Альхасл, жягеты, невидимая стрела сразила разбойника и богохульца. Он умер, сказав неправедное слово! - Мулла неистовствовал от ликования. - Он не умер, - громче крикнул, краснея от злости, толстяк. - Ты, старый болван, толстый "масалян", тупая свинья, слышишь ты, я вот тебя угощу свинцом, если не замолчишь! - Кинзя вынул из-за пояса Салавата пистолет и поднял его. Мулла скрылся в своем доме. - Полковник ранен, - сказал Кинзя, обращаясь к народу, - Отведите ему дом. Это храбрый воин. Он взял пять крепостей, а теперь ранен, но, как настоящий воин, не хочет лежать и не сходит с седла. Бесчувственного Салавата подхватили десятки рук, но он мгновенно очнулся. - Пустите меня, я сам пойду, - сказал он, - Акжягет, пиши список, кто идет с нами. Акжягет кивнул головой. - Хорошо, агай, иди ляг... Я напишу список, а тебе нужен отдых. Салавата внесли в избу и уложили на постель. Рана его, только что закрывшаяся, побагровела, вздулась и снова готова была открыться. В соседней избе Акжягет писал список добровольцев. Взволнованные песней Салавата не меньше, чем в других местах словами воззваний и манифестов, юноши почти поголовно уходили с отрядом, и старики одобряли их. Сто двадцать имен этого села были вписаны в список Акжягета. Салават ослабел. Лежа в постели, тихим голосом он говорил Кинзе: - В наших войсках не хватает людей. Двести человек не должны быть без дела из-за одного Салавата. Пусть все идут под Кунгур. Государь указал взять Кунгурскую крепость. Нельзя его обмануть. Я один поеду до дому. Ты поведешь их. - Хорошо, хорошо, Салават, я поведу их, - успокаивал его толстяк. - Спи, тебе надо подкрепиться. Салават задремал. Ночью, когда он, проснувшись, встал, он услышал за перегородкой шепот Кинзи: - Этого бешеного медведя можно только перехитрить. Ты уведи его аргамака и сделай вид, что ушел. Стойте в соседней деревне, а когда мы поедем вперед, вы следуйте за нами: без своего коня он снова согласится лечь на перину и будет думать, что я один его провожаю. - Может быть, хватит половины воинов, а другую половину послать под Кунгур? - неуверенно прошептал Акжягет. - А кто же будет сопровождать начальника? Что же ты думаешь, Салават-туря не стоит того, чтобы его сохранить от опасности? - обрушился Кинзя на собеседника. - Ты как думаешь?! - допрашивал он запальчиво, повышая голос. - Зачем так? Совсем я так не думал... Ладно, пусть будет, как ты сказал. Они заснули. Салават написал записку: "Бешеный медведь сам добредет в берлогу. Поезжайте все под Кунгур - таков мой приказ". И в ночной тишине Салават выехал из деревни. "Они будут догонять меня утром, значит, надо поехать другой дорогой... Пусть-ка поймают! - Салават засмеялся. - А то, вишь, почет какой. Будто я не могу без двух сотен нянек". Довольный своей хитростью, он свернул по ближайшей тропинке вправо и подхлестнул коня. Вместо того чтобы ехать по Юрузени, он пересек ее и поехал вдоль Каратау, переехал Сим, дальше хотел повернуть налево, мимо Усть-Катавского завода. Белизна снега резала до боли его глаза. Сильно заныла рана. Салават сунул руку к себе под одежку и в липкой мокроте нащупал жесткий предмет. "Пуля вышла!" - подумал он. В тот же миг желтые пятна пошли по снежной пустыне. Салават испугался, что вот он сейчас упадет и погибнет... Он крепко схватился за шею коня и потерял силы... Когда он очнулся, под головой его снова была подушка, а сверху прикрыт он был тем же овчинным тулупом. Салават открыл глаза. Теперь он лежал на лубке между двумя лошадьми, подвешенный на лямках. Лица всадников, везших его, были от него скрыты поднятыми овчинными воротниками. Салават глядел на яркие звезды в небе. "Как они меня нашли? - подумал он. - Хитрый толстяк! Неужели он все время следил?" Могучий всадник сидел на правой лошади. Салават был удивлен способом передвижения. Если бы ехали к дому, то можно было проехать и на санях, не было надобности везти верхом, - верно, пришлось поехать где-то стороной и притом проезжать через крутые, бездорожные горы. "Странно, - думал он, - неужели приходится убегать от царицыных войск? Для чего они двинулись через горы?" Салават хотел спросить Кинзю, но не хотелось нарушать ночной тишины. Он шевельнулся. От движения заболела рана. И, не в силах сдержаться, он застонал. Богатырь, обернувшись, склонился с седла. В блеклой мути рассвета Салават увидел чужое лицо... Это был не Кинзя. Салават овладел собой и сдержал готовый сорваться крик. Он даже закрыл глаза и притворился спящим, чтобы лучше обдумать свое положение. Он был в плену... Какая участь ждала его?! Знали ли эти люди, кого схватили? Кто они сами - сторонники Бухаира или солдаты царицы? - Кто ты? - спросил Салават по-русски. - Молчи, - сурово ответил грузный всадник. - Куда ты меня везешь? - На Авзян-завод. К генералу Афанасу Ивановичу Соколову. Салават закрыл глаза. Он сознавал свое бессилие перед судьбой: генерал так генерал, - может быть, удастся обмануть генерала! Лошади остановились. - Вставай. Я тебе помогу, - обратился к Салавату тот, кого он сначала принял за Кинзю. - Спасибо. Сам встану, - сухо и гордо сказал Салават. Салават поднялся с подушки, сошел с луба и сам, стараясь ступать тверже, взошел на крыльцо. Дверь пахнула навстречу теплым паром. В доме, несмотря на раннюю пору, горел огонь и люди сидели за столом. Салават перешагнул порог. - Здравствуйте, - сказал сопровождающий воин, войдя вместе с ним. - Здравствуй, здравствуй. Милости просим, - ответил от стола неожиданно знакомый Салавату голос. У стола, в кругу рабочей семьи, сидел высокий, широкоплечий бородач с серо-стальными пристальными глазами, рябым лицом, отмеченным красными пятнами каторжного клейма на лбу, с повязкой на носу. - Хлопуша! - радостно закричал Салават с порога и пошатнулся от слабости. Такой "генерал" был не страшен. - Салават! - так же радостно вскрикнул Хлопуша. - Что с тобой, парень? Что ты белый? Рожа-то как известка. - Ранен я, - ответил Салават, - пуля вышел в дороге. Совсем затянулся было, а тут взял да вышел... - Иди, иди, садись скорей, - захлопотал Хлопуша, - иди. Это ладно, что пуля вышла. Бабку позовем. Справит тебе она примочки, и жив будешь... Ашать* хочешь? _______________ * Ашать - есть. - Какой там ашать! - махнув рукой, сказал Салават и опустился на лавку, бледнея от слабости и радостного волнения. - Водки! - крикнул Хлопуша, поняв его состояние. - Лучший дружок мой, - пояснил он засуетившимся хозяевам и сам притащил Салавату подушку. Страшной смесью из водки с луком и чесноком ожгло все внутренности Салавата, но Хлопуша был убежден, что это самое целительное средство, и Салават покорился... Хлопуша не отходил от него до полудня, рассказывал о том, как он был схвачен и заключен в тюрьму, как оренбургские власти решили послать его к Пугачеву с "увещевательными" письмами, как он, вместо того чтобы письма разбрасывать, все их представил своему государю и как теперь государь его, генерала Соколова, послал по Уралу: "Лети, сокол, - сказал государь, - да бей черных воронов". - Вот и летаю, голубь! Здесь, на Авзяне, пушки лью, - рассказывал Хлопуша, - с рабочим народом в миру да в ладу. Царским ослушникам гостинцы готовлю... Рабочих людей пособрал, что лопатками да кирками владают. Теперь хоть крепости свои строй... Дня через четыре выхожу опять под Оренбурх, к государю... А ты где воюешь, голубь? - Сарапул взял, Красноуфимск покорил государю, мелкие крепости брал, которые сжег, в которых солдат побил... Под Кунгуром дрались!.. Четырнадцать пушек брали в Красноуфимске... - слабым голосом перечислял Салават. - А где же тебе бока наломали? - Под Кунгуром бока ломал... Теперь много дней прошло... Новый полк собирать буду... - Валяй, валяй, гляди, и генералом станешь не хуже меня, - подбадривал раненого Хлопуша. - Тут вот со мной из татар полковник, который тебя привез. Храбрый парень... Оружия мало, вот чего худо. Кабы всей амуниции вволю - мы бы давно на Москве уже были... Вот сейчас я двенадцатую пушку дожидаю. Заводские-то мужики молодцы - с хлебом-солью приняли, всякую честь оказывают. Пушки без слова льют, кольчуги куют, говорят: "Для своего царя стараемся - свою волю добываем". А ты был у государя-то? Признал его? - Как не признать... Калякал с ним кое о чем... Письма брал... - Салават начал дремать от хмеля. В это время в избу вошел казак. - Афанас Иваныч, десятой пушки лафет готов, айда смотреть - зовет мастер, - позвал он Хлопушу. Хлопуша вышел, а Салават заснул. Встреча со старым другом Хлопушей обрадовала Салавата. Ведь перед его глазами он предстал теперь уже не молодым мальчишкой, не знающим жизни, а опытным воином с опасной раной, которой гордился Салават больше, чем чином полковника. Салавату было радостно показать Хлопуше, что вот его, Хлопуши, ночные разговоры у костров, денные беседы в пути, в степях и в лесах, бродяжничество по уметам, разбой по дорогам, песни и сказки - все не прошло даром. В течение следующих трех дней Салават, подчинясь Хлопуше, лежал, чтобы дать зажить ране. Ворожейка-лекарка, старуха Ипатишна, делала ему примочки, лечила настойками и наговорами, и кто знает, какое из этих лекарств больше помогало, вернее всего - молодая кровь. Через три дня Хлопуша сказал ему, что выступает под Оренбург. - Бог знает, уж свидимся ли? Прощай. Хорошо, что господь тебя послал еще раз на моем пути, - увидал я, что не дермо из тебя выросло, а человек. Счастливо. Поправляйся - да снова на недругов. Пуще всего помни, что заводами нам владать надо, заводских искусников да выдумщиков на свою сторону склонять - тогда половина дела будет сделана; в заводе тебе и пушку выльют, и кинжал и саблю сделают, и картечи сготовят. И народ заводской дружней да смелей. Землероб за свою коровенку, за скудельное добришко трясется, а заводскому мужику - и хотел бы трястись, да не над чем. Вот он зато и смелее! Хлопуша уехал. Салават остался в заводе еще сутки. На вторые сутки его взяла тоска. Он не выдержал и выехал в путь. Вскоре после ранения Салавата осада с Кунгура была снята. Михаила Мальцев отошел со своими казаками под Красноуфимск, в пополнение к Матвею Чигвинцеву, оставленному Салаватом для обороны Красноуфимска. Помня наказ Салавата всеми мерами удерживать Красноуфимск и его угрозу карать за оплошность смертною казнью, Матвей Чигвинцев исправно посылал донесения под Кунгур, а после отхода повстанческих войск от Кунгура сообщал под Екатеринбург, где начальствовал пугачевский полковник Белобородов{327}. Через дней десять после снятия осады из Кунгурской крепости вышел отряд солдат под командой майора Гагарина и направился к Красноуфимску. Разъезды Чигвинцева тотчас примчали об этом весть своему командиру, и гонцы с донесениями полетели к Екатеринбургу, прося о помощи Белобородова. Однако занятый захватом екатеринбургских заводов, местный уроженец и бывший капрал, а нынче пугачевский полковник Иван Наумович Белобородов не мог в то время покинуть заводы. - А кто ж там полковником ранее был? - спросил он гонца. - Славный полковник был - Салават Юлаич, да раненый в дом на поправку отпущен. Без него-то и врозь все пошло. Его и башкирцы и русские слушались ровно. Хоть молодой, а удалый полковник, и разумом взял. - Далече ль отсюда? - Дни в два доскакать. - Ну и с богом, скачи. Я ему тотчас бакет укажу приготовить. Чай, нынче оправился - пусть поспешает. А мне-то негоже заводы покинуть. Злодеев-воров повсюду кишит. Отъеду отсюда - и супротивники тотчас налезут в наши заводы. Белобородов велел написать Салавату и выслал пакет с гонцом. Силы бурлили ключом в поправлявшемся, крепнувшем Салавате. Еще никогда прежде не делал он таких громадных, перегонов в один день. Никогда к ночи не освобождал ногу из стремени с таким сожалением. Едучи от аула к аулу, на каждой остановке он собирал сходы, читал пугачевские указы и манифесты, сулил земли, воды, леса, даровую соль и полную волю, грозил непослушным смертью, усердным же обещал царские милости. И снова с ним шли уже сотни три горячих и отважных жягетов. Весть о Салавате летела от селения к селению впереди него. Бедняки встречали его приветом и хлебом-солью, богатые хоронились в подвалы, в стога и по нескольку часов высиживали, не смея показаться на глаза. Аул Шиганаевку он миновал стороной, узнав, что в соседней волости появились злодеи, которые побивают верных государю людей. И вдруг к нему на дороге подъехал гонец от Белобородова. Он протянул Салавату пакет. Белобородов писал, что Красноуфимской крепости угрожает беда, что там башкирской и русской армии не более тысячи человек, и хотя с ними есть десять пушек, но пороху мало. "Вам, господину полковнику Салавату, через сие рапортую и прошу: что имеется в команде вашей служащих, собрав всех самоскорейшим временем, с оными следовать в Красноуфимск, дабы нашу армию и артиллерию вовсе не потерять". - Сотник Рясул! - позвал Салават одного из воинов, приставших к нему накануне. Юный, как сам Салават, начальник молодецки подъехал к полковнику. - Резво, как ветер, скакать. Веди всех под Красноуфимск. Я вас догоню по пути, - приказал Салават. - Явишься там к атаману Матвею Чигвинцеву или к Араслану Бурангулову. Молодой сотник вспыхнул от гордой радости, что ему поручают такой отряд. Оставив с собою всего лишь двоих товарищей, Салават повернул в родную деревню... После отъезда Салавата на войну в Шиганаевку нагрянули пугачевские полковники Грязнов и Сулаев, набиравшие войска под Уфу по указу Чики Зарубина. Юлай уже слышал о том, что в одном из башкирских юртов за отказ от повиновения повешен Грязновым башкирский сотник Колда Девлетев. Когда пугачевские вербовщики явились в аулах Шайтан-Кудейского юрта, Юлай не стал им противиться. Он объявил им о том, что Салават привез ему письмо государя, в котором сам государь его называл полковником. - Что ж ты, полковник, тут даром сидишь, когда государю надобно войско? - сказал Грязнов. - Ну-ка, сбирайся-ка в службу! И с полутора сотнями всадников Юлай поневоле должен был выехать под Уфу... Салават незамеченным въехал в родной аул, отправив двоих товарищей по соседним аулам - в Юнусов и в русскую заводскую деревню Муратовку, сговорившись о том, что утром они приедут с набранными людьми к нему в дом. Амина растерялась, когда он приехал, потом кинулась раздевать его, но Салават остановил ее, расспрашивая, где Юлай, где Бухаир, кто остался в деревне. Она отвечала, робея, путалась и невнятно бормотала. Салават узнал от нее, что юртовым старшиной вместо Юлая остался отец Гульбазир старик-грамотей Рустамбай. - Я пойду к Рустамбаю, - сказал Салават. - Ты хочешь взять женой Гульбазир? - спросила его Амина. Ее глаза были испуганными, а в голосе задрожали слезы. - Мне не надо другой жены, - сказал Салават. - Ты ведь родишь мне сына? - спросил он, чтобы отвлечь ее от разговора о Гульбазир. Но это было еще хуже. Амина потупилась. - Нет его, Салават, - забормотала она. - Нет сына... Что делать мне?! Я несчастная!.. Бог не дает мне стать матерью... Это оттого, что я много тоскую. Солнце не греет меня. Облако не кропит дождем. Останься со мной. Твой цветок зачахнет с тоски, если ты снова уйдешь... - Нельзя, Амина. Надо идти в поход. Я большой начальник, - старался он ей объяснить. Но тоска по сыну, забытая давняя грусть о неродившемся Рамазане в нем загорелась снова. Он не знал, что - мысль о Гульбазир или бесплодие Амины - его взволновало больше, но родной дом вдруг показался ему душным, тесным, как клетка, и он захотел тотчас бежать из него... В поход, в поход!.. Ему даже трудно было принудить себя ночевать дома. Нарядная, словно в праздник, Амина ему показалась скучной. Рот ее, который открывался, как клюв, требуя ласки, перестал быть манящим. Салават решил не задерживаться вербовкой по всему юрту и выступить в поход только с теми, кто сразу придет к нему добровольно... "Бедный, смешной цветок в длинной шапке, зачем ты достался мне, не другому!" - размышлял Салават, глядя на Амину. Он вышел из дому и направился к Рустамбаю. - Здравствуй, русский полковник! - сказал Рустамбай, и Салават не понял, с насмешкою он произнес это приветствие или серьезно. - Садись, господин полковник. Что скажешь? На кошме в уголке спал Мурат - шестнадцатилетний брат Гульбазир. Когда вошел Салават, он сел, протирая глаза, едва слышно в смущении пробормотал приветствие и уставился с любопытством на гостя. - Мне нужно набрать людей к государю в войско, - сказал Салават Рустамбаю. - Враги подступают к Красноуфимску. Там стоит тысяча моих воинов с десятью пушками, но этого мало. Надо еще воинов, не то и людей побьют и пушки отнимут. Идем собирать людей, старшина-агай. Рустамбай покачал головой. - Всех, кто владеет оружием, увели, Салават. Твой отец увел человек полтораста, русские атаманы не раз наезжали, ты сам присылал людей набирать войско. Где ж нам взять людей? Вон ребятишки, - указал он на сына, - да старики ведь остались, а кто по лесам разбежался. Шурин твой Бухаирка много народу в горы увел... По правде сказать-то, ведь чей теперь старшина Рустамбай? Бабий я старшина, Салават. Одни женщины дома у нас, господин полковник. Сын Рустамбая Мурат накинул на плечи шубу, натянул на голову малахай и вышел из дому. - Пойдем по домам, Рустамбай-агай, будем смотреть людей, может, все же найдем, - предложил Салават. - Ты мой гость, господин полковник! Сиди, расскажи про войну. Я мясо варить велю. Не годится мне, старшине, из дому так отпускать тебя, без угощения. - Война не ждет, Рустамбай! Пятьсот человек башкир и пятьсот русских воинов могут погибнуть, пока Салават будет есть бишбармак. Пойдем по дворам, - настойчиво повторил Салават. - Экий ведь ты несговорный, упрямый! - проворчал старик. Кряхтя, кашляя, охая, жалуясь на боль в пояснице, собирался старый Рустамбай, напяливал шубу, искал малахай, завалившийся куда-то за печку, потом с помощью старой жены разыскивал палку и рукавицы. Салават нетерпеливо ждал его у порога, взявшись за дверную скобу, как вдруг кто-то резко рванул дверь снаружи. Вся занесенная снегом, тяжело дыша, стояла в дверях Гульбазир. - Они схватят тебя, Салават! - сказала, как выдохнула, она. - Я была у сестры Кулуя Абтракова. Все три брата сошлись у него и с ними... - Гульбазир! Девчонка! Что ты болтаешь! - перебил ее Рустамбай. - Тебе показалось... - Нет! Я слыхала! Кулуй послал сына за Бахтияром Янышевым. Лучник Бурнаш побежал к тебе в дом предупредить; Амина сказала ему, что ты у отца... Дочь Кулуя... - Идем, старшина! - позвал Салават. - А ты говорил, что в деревне одни только бабы! Надо скорей набрать воинов. Начнем с дома Кулуя Абтракова. Рустамбай испуганно заморгал. - Может, утром пойдем, Салават? Вон ведь видишь, какой буран - занесло совсем девку! - лепетал он. Услышав от Гульбазир, что ожидается стычка с "верными" баями, Рустамбай не хотел оказаться замешанным в это дело ни с той, ни с другой стороны. - Смотри, ведь какой буран, а! Домов-то не видно!.. - уговаривал он Салавата. - Война не ждет хорошей погоды! - оборвал Салават старика. - Боишься? Не хочешь идти?! - Да ты ведь подумай-ка сам, господин полковник: а ну как девка-то правду сболтнула! Тебя тут схватят, а мне чего будет за то?! Ведь я старшина, значит, нынче. - Их там много, жягет, - сказала Гульбазир, - тебе их не одолеть! Я правду сказала! Они говорят, что поймают тебя и сведут на завод, отдадут солдатам... Девушка смотрела на него восторженным взглядом и хотя остерегала его, но в ее глазах он читал, что она не верит в его осторожность, в страх перед врагами. Всем существом она хотела, чтобы он ее не послушался, чтобы он все же пошел на врагов и победил их... Салават усмехнулся. - Что ж, Рустамбай-агай, мне идти одному? - спросил он старшину. В это время дверь распахнулась, и в дом Рустамбая вбежала едва одетая, вся в снегу Амина. - Салават! - закричала она со слезами. - Спрячься скорей! Они хотят напасть на тебя... Тебя убьют, Салават!.. - Успокойся, жена, - сурово сказал Салават. Он почему-то не хотел назвать Амину ни ласточкой, ни цветком, как звал ее дома. - Ты готов, старшина? - спросил он. - Права ведь жена твоя, Салават, - возразил старик. Но тут во дворе Рустамбая послышалось конское ржанье, кто-то отпрукнул коня у крыльца и вошел в сени. Салават незаметно взялся за пистолет, лежавший за пазухой, приготовившись сопротивляться. Но в клубах морозного пара у дверей стоял только брат Гульбазир, Мурат. Он был обвешан оружием. - Салават-агай, я собрал тебе воинов. Нас восемнадцать жягетов, - сказал он. - У всех у нас луки, сукмары, ножи, топоры и пики. Возьми нас к себе. - Сколько же лет тебе, воин? - спросил его Салават. Мурат усмехнулся. С соболем шапка зеленого цвета - Вот Салавата-батыра примета. Спросите: "Скольких же лет Салават?" Батыру пятнадцати лет еще нету, - пропел он. Салават засмеялся. Смех его подхватил Рустамбай. - И тебе нет пятнадцати? - спросил Салават юнца. - Мне шестнадцать. Только троим у нас по пятнадцать лет. А есть еще по семнадцать! - И все на конях? - На конях, - гордо ответил юноша. - А ты говорил, агай, что в ауле нет годных к военной службе! - сказал Салават Рустамбаю. - Айда к Абтраковым! - С детьми, господин полковник?! - выкрикнул старик. - С храбрецами, Рустамбай-агай. Восемнадцать смелых жягетов - это целое войско! - возразил Салават, и в голосе его было торжество. Он знал настоящую цену пылкости и отваге юношей... В доме Кулуя Абтракова сошлось семеро "верных" баев. Они приготовили для поимки Салавата оружие, веревки и самых быстроногих коней, собираясь его схватить, как только ночью он окажется один у себя дома. Это были умные, дальновидные и хитрые люди. Их не прельстили обещания казацкого "царя", как и подсыльщики турецкого султана. Они понимали, что самая большая сила в руках царицы, ее губернаторов, чиновников и генералов. Они не верили в победу Пугач-падши и понимали, что турецкий султан силен в Турции, а не в России. Они не играли двойной игры, платили исправно властям все, что с них причиталось, не участвовали в мятежах, промышляли пушниной и скотоводством, для охоты им разрешали иметь ружья, свинец и порох. Они водили дружбу с заводским приказчиком, торговали с русскими купцами, сами скупали товары в соседних юртах, купцы из Уфы им доверяли деньги на скупку. К ним на кочевки не раз приезжали чиновники и купцы пить кумыс. Один из купцов долго жил на кочевке Абтраковых, расспрашивал о башкирских обычаях, слушал песни и сказки, сам рисовал их костюмы, накупил халатов, башкирской посуды, войлоков, кзыл-паласов, женских украшений, даже купил целый войлочный кош и сказал, что будет в России у себя в имении выезжать на кочевку. Абтраковы все говорили по-русски и даже были по-русски грамотны. Все они льстили себя надеждой, что после восстания им, как оставшимся "верными", будут пожалованы начальством особые льготы. Они то и дело тайно сносились с заводским начальством, с командирами солдат, расположенных в горных заводах, передавали им списки самых ярых бунтовщиков и мечтали о скором подавлении мятежа, который препятствовал их спокойной торговле. Салавата они считали главным виновником возмущения башкир и выговорили себе заранее хорошую цену за выдачу Салавата властям. Салават с Рустамбаем вошел в дом Кулуя Абтракова. - Салам-алек! - приветствовал он. - Я набираю воинов в Красноуфимскую крепость. Всех, кто может держать оружие, зовет государь... - Ай-бай-бай! - с насмешливым сокрушением протянул старший Абтраков. - Знать-то плохо твоему "государю", что ночью послал тебя кликать воинов! - Говорят, его скоро повесят, твоего "государя". В Оренбурхе на площади виселицу поставили! - подхватил второй брат. - Еще говорят, что ты сам с дороги в буране сбился: должно, шел к каким-то ворам, а попал к честным людям! - засмеялся третий. - Садись, посиди тут с нами. Допьем чай, тогда тебя свяжем! - нагло сказал Кулуй. Все семеро мужчин, сидевших в избе, откровенно расхохотались. Они не ждали, что Салават придет сам в западню, и смеялись своей удаче, уверенные, что он приехал один и некому за него вступиться. - Старшина-агай, скажи им, что ты знаешь указ государя, - обратился Салават к Рустамбаю. - Как же, как же! Читал ведь указ. Казак-падша указал всех, кто может сидеть в седлах, всех, кто саблю может держать, забирать в солдаты. В указе так сказано: кто противиться станет, тому, значит, смерть! - подтвердил Рустамбай. - С оружием, что ли, идти? - спросил Бахтияр Янышев с каким-то особым значением. - Как же, как же! С оружьем, значит! - подтвердил Рустамбай. - Берись за оружие! - крикнул Кулуй. И все похватали приготовленное заранее оружие. Но Салават в тот же миг толкнул дверь и выскочил во двор. Давя друг друга в дверях, заговорщики с криками выскочили вслед за Салаватом, но непроницаемая завеса бурана уже повисла меж ними. Вдогонку Салавату свистнули стрелы. - Жягеты! Не выпускай из двора! Бей! Руби их! - послышался голос Салавата за снежною пеленой, - Сдавайтесь, изменники! И хор молодых голосов повторил: - Сдавайтесь, злодеи! Заговорщики, успевшие выскочить из ворот, оказались со всех сторон окружены всадниками, которые прижимали их и загоняли во двор. Заговорщики, не ожидавшие натиска, отступили. Они шли всемером на одного Салавата, а тут им, во мраке и непогоде, представилось целое войско... Они ощетинились, как звери, загнанные в берлогу, пускали стрелы в невидимого врага, но юноши смело наседали на них. Бежать было некуда. Их, как баранов, загнали во двор. Они заперлись в доме Кулуя, превратив его в крепость, из узких окон которой били, как из бойниц, приближавшихся к ним юных друзей Салавата. Загремели выстрелы, вскрикнул раненый. - Салават-агай, нас двадцать три! - в радостном возбуждении сказал Мурат, подведя Салавату лошадь. - Спасибо, сотник Мурат, - ответил ему Салават. Настала минута затишья. - Эй, вы, собаки, сдавайтесь на милость! - крикнул Салават, подъехав к самому дому. В ответ ему грянул в упор ружейный выстрел из окна дома. Пуля ударилась в кольчугу на груди, но не пробила ее... Рядом заржала раненая лошадь. Мимо головы Салавата просвистела стрела. - Сдавайтесь, проклятые! - повторил Салават. - В последний раз говорю - сдавайтесь на милость! Снова ударил выстрел, и рядом с Салаватом застонал раненый воин. Салават спрыгнул с седла. - Заваливай двери в дом! - приказал он. Заговорщики знали, что делали. Они послали гонца на Усть-Катавский завод, где стояла команда солдат. Они считали, что тут, в надежном укрытии, сумеют протянуть до утра, когда подойдут солдаты. Милости от Салавата они не ждали, но думали, что солдаты их выручат. По приказу Салавата юноши спрыгнули с седел. Они заваливали двери в дом бочками, санями, бревнами, сломали плетень, сокрушили ворота и все валили к дверям. Узкие окна старинного дома были годны лишь для того, чтобы стать бойницами. Человеку в них было не влезть и не вылезти. Когда завалили дверь, заговорщики оказались в плену. - Хворосту! Сена сюда! Огня! - приказал Салават. Тогда из женской половины дома раздался плач детей и женщин, в страхе слушавших, что происходит. - Женщин с детьми пустить, - приказал Салават. Их выпустили. Женщины ведьмами бросились на своих врагов. Слышались истошные вопли, плач, покрывавшие и ругань заваленных в логове злодеев, и крики освирепевших воинов, среди которых были раненые и убитые. Женщин насильно оттаскивали от дверей Кулуева дома, но они, отбиваясь, рвались развалить завал у дверей, царапались, выли, кусались... - Огня изменникам! Жечь их! - кричали юные воины. И пламя опоясало дом... Улица осветилась. Быстро занялись стены Кулуева дома. Обреченные гибели злодеи завопили в отчаянии, моля о пощаде. Их жены вырвались из толпы и кинулись в пламя. Их схватили и, отбивавшихся, потащили назад. В это время двое людей показались на охваченной пламенем кровле, одежда на них горела. С воплем звериного ужаса бросились они с крыши в сугроб. Салават наложил стрелу, и один из них упал, пораженный ее острием. - Я поеду с вами! Я с вами! - крикнул второй, умоляюще простирая руки. - Так воинов не набирают, - сказал Салават и спустил стрелу во второго... Еще двое выскочили в тот же пролом в кровле, ринулись в снег. Один из них побежал... Еще один выскочил из огня на улицу. - Ни один не должен уйти! - обратился к воинам Салават. - Бей их, бей! - закричали в толпе, и десятки дубин, стрел, пуль и камней обрушились на спасавшихся из огня. Уже не слышно было отдельных возгласов сожаления. "Смерть, смерть им!" - кричали юноши и бросались с оружием на выскакивающих из пламени. Стена соседней избы задымилась. - Воды! - крикнул Салават. - Их и так теперь возьмет шайтан. Воды сюда! Соседнюю избу почти мгновенно залили, закидали снегом, не дав ей разгореться. Первая изба сгорела дотла. Толпа вдруг оцепенела. Все молчали. Салават в общем молчании произнес спокойно и четко: - Так будет всем государевым ослушникам... Салават не выставил никаких дозоров по дороге к Шиганаевке, и потому сердце его дрогнуло тревогой, когда при отсвете пожарища он увидал мчавшуюся по улице конницу. Но это оказались свои: посланные для набора людей приехали из Юнусова и Муратовки. Они бы прибыли только утром, но зарево над Шиганаевкой встревожило их. Воины подумали, что это солдаты царицы зажгли аул Салавата, и примчались на помощь. Салават выступил в поход еще до рассвета. В селениях Шайтан-Кудейского и Кущинского юртов он по пути набирал еще воинов, и вот четыреста всадников поспешили с ним к Красноуфимской крепости. Всюду лежал глубокий снег, и приходилось ехать только натоптанными дорогами, на которых невозможно было разминуться с гонцами, посланными с севера. В первый же день Салавату встретился посланец Чигвинцева. При нем не было никакого пакета. Лишь на словах он сказал, что произошло большое сражение и пугачевцы едва отбили врага от своих укреплений, причем атаман Петр Лохотин убит. Салават гнал свой отряд, не давая отдыха ни людям, ни лошадям, только меняя заводных коней. В морозном воздухе над скачущим отрядом висело облако пара... На второй день второй гонец подал Салавату пакет от есаула Матвея Чигвинцева. Есаул сообщал, что Красноуфимская крепость пала, атаман казацкой команды Михайла Мальцев попал в плен к злодеям, а сам он, Матвей, отошел за реку Уфу и движется с оставшимися людьми на соединение с Салаватом. "И вам бы, господину полковнику Салавату Юлаевичу, гнева на нас не положить, поелику дрались с ворьем-супротивниками, как вы указали, как присяга и совесть велит, и многие пали в боях, и снег на полях стал красен от крови, однако же пороху, ядер, свинцу недостача, да против огненна боя с пиками, с саблями не устоять. Да у них, господин полковник, изволите видеть, - пехота, а ей по зимнему времени во сражениях действовать способней и легче..." И вот в горах Кара-тау высланный Салаватом разъезд встретил разбитое войско, отошедшее от Красноуфимской крепости, а через час башкирская конница Салавата соединилась со смешанным, растянувшимся вдоль дороги отрядом Чигвинцева. Чигвинцев вез с собой пять оставшихся пушек, без ядер и пороху. Пять пушек были потеряны и остались в плену у врага. Расположившись в ближайшей деревне, Салават выслушал рассказ Матвея Чигвинцева о боях. По всем дорогам и тропкам выставил он дозоры, чтобы в крепости не узнали о том, что подходит свежее пугачевское войско. Надо было ворваться в крепость без выстрела, одолеть ее одной лишь внезапностью натиска, потому что не было пороху. Потому и нельзя было дать ни коням, ни людям долгого отдыха, во время которого командиры противника успели бы разведать их силы и подготовиться к отражению атаки. Сам Салават между тем разузнал, что под Красноуфимском противник не строил новых укреплений, лишь занял прежние, приготовленные Чигвинцевым и Лохотиным. Войско Салавата тронулось к крепости с вечера и, не смущаясь мраком и снежной метелью, еще до рассвета бросилось на стены, оставив у себя за спиной передовые укрепления, построенные казаками. Салават рассчитывал, что отрезанные от крепости солдаты сами покинут редуты и убегут, но оказалось, что там-то, в окопах, и были сосредоточены Гагариным главные силы. Стены крепости были захвачены Салаватом, который тем самым вошел в окружение и осаду. Свое положение Салават понял с наступлением утра, когда с городских стен увидел по всем сторонам разъезды солдат и пушки, которые Гагарин ставил вокруг, направляя на крепость... Салават почувствовал, что попадает в ловушку. Он выслал людей на вылазку, но их забивали обратно картечью из пушек. Через день майор Гагарин прислал Салавату письмо: "Видишь сам, - писал он, - что твоей воровской команде приходит погибель. Когда подойдут верные ее величеству государыне войска мне в подкрепление, то я всяческие увещания оставлю и вины твоей не приму. Сей же день и час обещаю тебе милость великой государыни императрицы. Сложи оружие и укажи башкирскому мятежному сброду разъехаться по своим домам - и будешь помилован, хотя заслужил ты великия казни". По получении этого письма Салават в тот же час ударил на вылазку конными силами. Однако ночью шел снег, конница вязла в поле, и солдатская пехота майора Гагарина била застрявших в сугробах коней из пушек и ружей, а павших из седел всадников солдаты в рукопашном бою ловко прикалывали штыками. Снова пришлось отступить в крепость. Однако тут не хватало сена, овса. Лошади еще не начинали тощать, но можно было легко представить себе, что через неделю начнется голод и конский падеж... Еще двое суток Салават копил силы, дав отдых коням и людям, чтобы не утомлять их бесплодными ежедневными атаками да вместе с тем дать улежаться свежему снегу. Однако на третий день снова поднялся мартовский злой буран... Ночью в Красноуфимскую крепость проник гонец с горькой вестью о том, что войско Чики под Уфою разбито отлично вооруженным полковником Михельсоном{339}, сам Чика Зарубин захвачен в плен, что все под Уфой в смятении, пугачевское войско бежит в разные стороны. Вместе с тем гонец сообщил, что на другой же день после пленения Чики стерлитамакские башкиры съехались на джиин и принесли повинную Михельсону, который вошел в Уфу. Все это значило, что под Уфой освободились большие силы противника и теперь они могут прийти на помощь Гагарину. Каждый час промедления мог грозить гибелью. И Салават той же ночью, несмотря на буран, ударился на прорыв. Битва была короткой. Он вырвался из кольца к горному перевалу... Лошади изнемогали, увязая в глубоких сугробах, они обливались потом, от них валил пар. Но Салават торопил свой отряд в суровые снежные горы, куда не посмеют пойти солдаты. До летних путей, когда конница снова станет подвижной и быстрой, он уходил на юг, к родному аулу, к горным заводам, где можно было для всех изготовить оружие, пушки и ядра. ГЛАВА ШЕСТАЯ Юлай, один из немногих военачальников Чики, спасся во время разгрома пугачевских войск под Уфой. Он отступил за Кара-Идель и стоял в горах. В это-то время и пришел к нему Бухаир. - Юлай-агай, у тебя триста воинов, у меня - пятьсот. У нас вместе не меньше двухсот ружей. Мы можем разрушить заводы, изгнать всех русских с нашей земли и вернуть наши земли. Не наше дело сражаться за русских царя и царицу. Объединим наши силы. Башкирский народ вознесет нашу славу... - Как ведь сказать, Бухаир. Для славы-то стар уж я нынче! - ответил Юлай. - Я домой воротился бы, да людей жалко. Вон сколько их у меня - триста человек. Приведу - похватают их дома. Вдовы плакать начнут, ребятишки... А то бы домой пошел... - Эх, старик! Чью землю заводчики взяли? Твою? - подстрекал Бухаир. - Мою землю, писарь, мою ведь, конечно! - согласился Юлай. - Обманули тебя на покупке? - Ай-бай-бай, как еще обманули, собаки! Сам знаешь! - А кого народ проклинает за этот обман? - Ну-ну-ну!.. - раздраженно и гневно воскликнул Юлай, но тут же кротко спросил: - А неужто меня, Бухаирка? - Ты продавал! Ты зазнался, старый закон забыл. Разве твоя земля? Земля-то всего народа, а ты продавал! Кто виноват народу? Юлай! Кто должен вину искупить? - Юлай ведь, наверно, старый шайтан, - согласился старик. - Погоди, дай подумать. Куда так спешишь, окаянный?.. - вдруг взъелся он. - Нагрянут войска, побьют твоих воинов, посажают на колья, порубят им головы, самому тебе голову срубят - мне всех вас не жалко, а жалко того, что я потеряю триста союзников, - просто сказал Бухаир. Юлай отплюнулся. - Уходи, Бухаирка! Тебе свой народ не жалко... Ступай от меня!.. - А тебе было жалко народ, когда ты заводам леса продавал? Ничего тебе не было жалко, Юлай! О себе ты думал! А мне что жалеть дураков, которые лезут в драку между царем и царицей? Нам бы свое добро выручать а мы кровь башкирскую за что проливаем? Эх, Юлай-агай!.. Они просидели за спором в течение целого вечера, и Юлай согласился на уговоры писаря. Вместе двинулись они к горным заводам. Воспользоваться для себя раздорами между русскими, отнять назад свои земли, свои леса, разорить заводы, поставленные на их земле, - вот что стало их целью. Появление их у завода было внезапным. Заводское начальство не успело дать знать расположенным по другим заводам войсковым командам, а рабочие, видя в царском полковнике Юлае отца Салавата, освободителя от крепостной неволи, сами были рады ему помочь и помогли восстанием изнутри завода. Юлай и Бухаир торжествовали победу. Однако опытом многих лет башкиры были научены тому, что в русском чиновничьем государстве огромную роль играет бумага. Хитрый и злобный, позже казненный царем Петром Первым, корыстный чиновник Сергеев, чтобы отнять у башкир древние тарханные грамоты, насмерть замучивал пытками их владельцев. Это значило, что бумага жила и имела силу даже тогда, когда владелец ее погибал. И Юлаю казалось недостаточным занять заводы, разрушить и сжечь дотла заводские постройки, - нужно было еще уничтожить и те бумаги, на основании которых заводчик считал своей заводскую землю. Поисками этой бумаги и занимались теперь Бухаир и Юлай со своими ближними, расположившись в конторе захваченного завода. Верный сотник и соратник Бухаира молодой Айтуган, разбирая ворох бумаг, одну за другой показывал их Юлаю. - Смотри, Юлай-агай, эта? - Та много больше, а внизу вот какая большая печать, а вот в этом месте моя тамга. Ты ведь знаешь тамгу - Шайтан-Кудейского юрта... По комнате были разбросаны толстые книги, какие-то сшивки, отдельные документы. По неопытности людей, никогда не имевших дела с таким изобилием бумаги, они сначала не отделяли просмотренное от непросмотренного и лишь тогда спохватились, когда многие из бумаг стали явно им попадаться по второму разу. - Так сам шайтан ничего не сыщет, давай все сначала, Юлай-агай! - предложил Бухаир. - Полковник-агай, там заводские к тебе пришли, - сказал, войдя, десятник Юлая, бывший с ним с первого дня похода под Уфу. Он все еще называл Юлая полковником. - Не до них тут... гони их к чертям! - отозвался Бухаир за Юлая. - Нет, постой-ка, постой, зачем так! Зови, если надобно, значит, - вмешался Юлай. В просторное помещение конторы, заваленное бумагами, гурьбой ввалились рабочие. С собою ввели они связанного пленника, которого тут же возле порога ткнули в пол носом и оставили так лежать. Из группы рабочих вышли вперед двое, каждый из них лес блюдо. Первый, старик лет под семьдесят, рудоплавщик Сысой, торжественно поклонился Юлаю. - Старшина Юлай Азналихыч, здравствуй, сударь, избавитель наш от хозяев лютых! Прислали нас к тебе заводские мужики, наказали хлеб-соль поднести. Прими, не побрезгуй. - Что у нас - хлеба да соли нету? - презрительно спросил Бухаир. - Ты, писарь, что видел на свете? Что понимаешь? - возразил Юлай. - Такой русский закон! Рахмат! Спасибо, старик! - обратился Юлай к рудоплавщику, принял хлеб-соль и возле себя поставил блюдо на стол. - Ты, что ли, старик, зарубил офицера? - За все их издевки, сударь Юлай Азналихыч, помстился я нынче, срубил злодея! - признался старый рабочий. - Ладно вы нам помогли, спасибо, - сказал Юлай. - Какой там шайтан помогал! - досадливо огрызнулся Бухаир. - Пушку изгадили. Были бы мы теперь с пушкой! Упрек Бухаира был несправедливым: потеряв своих Людей, рискуя жизнями, заклепали рабочие пушку, которая губительными смерчами картечных выстрелов отбивала все подступы к заводу. Но старый рабочий не оскорбился грубым, злобным упреком. - А вам бы их так-то ведь, сударь, не одолеть, - возразил Сысой. - В том и сила, что мы заклепали пушку. За то плотинный мастер наших двоих молодых ребятишек саблей посек!.. Второй рабочий, до сих пор стоявший с блюдом за спиной старика Сысоя, шагнул вперед и поклонился Юлаю. - Да, посламши нас, указали нам заводские мужики сказать тебе, сударь-старшина, что сабель да пик у нас на заводе сготовлено много и теми-де саблями-пиками мы тебе бьем челом. Юлай принял блюдо с оружием. Это не были повседневные изделия завода. Это было то, что рабочие делали в последнее время по заказу заводчика, и то, что они теперь предлагали делать для пугачевцев, именно за пугачевцев приняв и Юлая с Бухаиром. О том, что Юлай стоял в уфимской осаде, уже шли слухи среди населения завода. - Спасибо, спасибо, - пробормотал Юлай, принимая блюдо. - Подарки принес? - с насмешкой, резко спросил Бухаир. - Мы завод с бою взяли. Что нам подарки! Теперь ведь и так все тут наше... Все наше!! - Не дорог подарок, а дорога любовь, сударь, как тебя величать-то!.. Сердитый ты больно, - заметил старик Сысой. - Ты, писарь, русских людей не знаешь, - обратясь к Бухаиру, строго сказал и Юлай. - С русским народом добром, так он тебе верный друг во всем будет. - Святое слово молвил ты, старшина! - обрадованно воскликнул старый рудоплавщик. - Вот мы в яме поймали у самой опушки... еще подарок тебе изготовили... Ну, подымайся, собака, иди на расправу, на суд! - толкнув ногой под бок связанного пленника, воскликнул старик. Тот нескладно завозился, с трудом поднялся на ноги, и Юлай увидал одного из своих давнишних врагов, русского заводского приказчика. - Добра здоровьица вам, господин старшина Юлай Азналихович, здрасьте! - воскликнул приказчик с заискивающим поклоном. Юлай насмешливо посмотрел на него. - Кланяйся ниже теперь. Бог правду любит, собака приказчик! За все неправды ответ держать будешь! - Накажи, сударь, наших душ погубителя! - поклонился Юлаю старый рудоплавщик. - Заводские мужики тебя умоляют, сударь, казни его. Для господ он во всем старался, а нас, как траву, топтал!.. - Накажи его, сударь! - воскликнули вслед за Сысоем и все остальные пришедшие в контору заводские рабочие. - Помилуй, сударь Юлай, мы, сам знаешь, невольны людишки! - воскликнул приказчик. Юлай услыхал страх в его голосе. Он увидал робость в самом взгляде, в движениях этого мерзкого человека, который всегда хотел казаться начальством выше юртового старшины. Раб и холуй заводчика, продажная душонка, он все обещал уладить за деньги, а когда выманивал взятку, то делался неумолимым законником. И тут он еще не успел расстаться со своей неразлучной, пристегнутой к поясу плеткой, которой бывало хлестал башкирских охотников и пастухов, когда заставал на проданной заводам земле... - Хорошо ты служил купцу, - спокойно сказал Юлай. - Помнишь, в гости к нам ездил, водку возил... Говорят, табаку сыпал в водку... хе-хе!.. Помнишь, ты землю у нас покупал, уговаривал пьяных-то, помнишь? - Ведь вольному воля: хочешь водку - то пей, а не хочешь - не пей! - обманутый внешним спокойствием Юлая, осмелел приказчик. - Хе-хе! И то ведь, ты прав!.. Ох, ты хитрый! Умел ты народ обмануть!.. Умел, собака! Двадцать лет мы потом всем народом плакали о нашей земле... Подай сюда плетку, - вдруг твердо и повелительно заключил Юлай. Приказчик подал ему плеть, весь сгорбился, сжался, словно в тот же миг ожидая удара, и залепетал: - Не помни зла, сударь! В том службишка наша!.. Куды без нее?.. - Молчи! - оборвал старшина. Он держал в руках плеть, словно в первый раз ее видел. Он взвешивал на ладони вплетенные в ее хвосты свинцовые пульки... - Ты ею башкирских людей бил, приказчик. Сколько людей ты ей искалечил?! - И русских ведь не жалел на заводе, кобель проклятущий! - вмешался старый Сысой. Но Юлай не взглянул в его сторону, будто не слышал, и продолжал, обращаясь к приказчику: - За то этой плеткой тебя будут до смерти бить. Пока жив, будут бить... Как, значит, совсем уж помрешь - вот тогда перестанут! Приказчик упал на колени. - Соседушка! Старшина дорогой! Пощади! По темноте согрешал!.. - завопил он. - Ты темный? - спросил Юлай в гневе. - Ты темный, собака? Нет, ты грамотный, пес! Ты умел для купца бумагу составить, обмануть нас умел. - И припрятать бумагу сумел, - подсказал Бухаир. - Где бумага?! Где купчая крепость?! - в бешенстве закричал Юлай. Он подскочил к приказчику, схватил его за глотку и дрожащей рукой шарил на поясе нож. - Ой, пусти, все скажу, - прохрипел приказчик. - Тут она, в управительской комнате, в тайничке. Дозволь принесу... Принесу... Юлай отпустил приказчика и послал вместе с ним за бумагою Бухаира. Вот оно и пришло, возмездие! Вот милость аллаха! Неправедные дела русского купца все пошли прахом! С этой бумаги все зло началось, ею оно и окончится: сгорит купчая крепость, разрушатся в прах построенные на башкирской земле заводы, сгорят заводские деревни, уйдут чужеродные люди, и снова спокойным и мирным будет лежать Урал, тревожимый только клекотом горных орлов, блеянием коз, ржанием коня, задумчивой песней курая да на заре протяжными молитвенными призывами муэдзина. Юлай и сам не заметил, как по щекам и седой бороде его покатились слезы... Бухаир и приказчик вошли обратно в конторское помещение. - Вот она! - торжествующе воскликнул Бухаир, показывая Юлаю знакомую, такую знакомую бумагу. Как мог бы он спутать ее с любою другой?! Она отпечаталась не только в памяти его зрения, - казалось, в самом сердце Юлая оттиснулись эти буквы, юртовая тамга и большая сургучная печать. Юлай смотрел на нее, и хоть был по-русски неграмотен - он мог бы в этой бумаге прочесть каждое слово... - Вот тут и чертеж, смотри... - словно откуда-то издалека услыхал Юлай голос писаря, - а тут юртовую тамгу ты поставил... Юлай взял бумагу в руки. Пальцы его дрожали от волнения. Даже если бы он был совсем хорошо грамотным, он ничего не мог бы сейчас прочесть, так прыгала перед глазами его эта бумага. - Бесстыжая грамота! - прошептал он. - Сколько в ней крови и слез, сколько обид, притеснений, неправды, корысти... Пусть пламя пожрет ее и ветер развеет. Юлай осмотрел еще раз бумагу, словно прощаясь с нею. С долгим тяжелым горем люди прощаются так же проникновенно и нерешительно, как с теплой привязанностью и счастьем. Он бросил бумагу в огонь горящей печи, и все с любопытством сгрудились смотреть на огонь, словно она и гореть должна была как-то особенно... Все молчали. Когда догорела бумага и пепел легко улетел в язычках и трескучих искрах горящих еловых лап, Юлай торжественно и решительно обернулся к Бухаиру. - Объяви, Бухаир, народу, что мы нашу землю навеки завоевали назад и бумагу сожгли, а теперь разбросаем завод по камню и плотину сломаем... - Юлай посмотрел в сторону группы заводских работных людей. - А вам вот какой мой приказ будет: завтра с утра все заводские мужики выходите ломать завод, чтобы не было и следа от него на моей земле! - Пропадай он, проклятый ад, сатанинское пекло, сломаем! - воскликнул один из рабочих. - А пошто так уж все и ломать? Ведь мы его камень по камню своими руками складали! - вмешался старый Сысой. - Говорю - ломать, то значит ломать! Кто ведь нынче, сказать, хозяин?! - напал на него Юлай. - Тьфу, да что ты шумишь? Ну, ломай! Ты хозяин, конечно. - Завод ломать, плотину ломать, заводские деревни ломать! - повелительно перечислял Юлай. - Постой! Как - деревни? - не выдержал снова Сысой. - А нам-то куда же?! - Как так деревни ломать?! - взволнованно заговорили рабочие. - А на что вы мне? - уверенно усмехнулся Юлай. - Ты свою избу на моей земле ладил, меня спросил? Может, я тебя в гости звал?! - Как жить человеку без крыши? Не скот! Смилуйся! - Не смилуюсь! Все сожгу! - твердо отвечал Юлай. - А ты знаешь, старик, сколько у русских своей земли? - спросил он, обратясь вдруг к Сысою. - Да кто ж ее мерил! - махнул рукою старик. - Я мерил! - уверенно заявил Юлай. - Когда царица звала на войну, я всю русскую землю прошел до чужих краев. Ай, много у русских земли!.. На что вам теснить башкир?! Придете на новое место, на русскую землю, сказать... - Нет, врешь, старшина! Не тот нынче закон! Ни ты, ни купец, ни приказчик нам не хозяева больше, бесстыжи твои глаза! - вдруг перебил Юлая невзрачный рабочий, который принес дней пять назад пугачевские манифесты в завод, помогал захвату завода башкирами и до сих пор молчал в беседе Сысоя с Юлаем. - Не можешь ты никуда нас согнать! - Мы с вами вместе начальников заводских побивали. Теперь нам куды же? На плаху идтить проситься? - наступал смелее с ним вместе и старый Сысой. - Заедино мы с вами вставали. Нельзя никуды нас прогнать. Ныне мы сами вольны селиться, где схочем! - подхватили пришедшие с ними рабочие. - Указ государев мы знаем! - Читали! Юлай вскочил. Короткая складчатая шея его налилась кровью, жилы вздулись на покрасневшем лбу. Ишь ведь, как распустились! Как будто он не хозяин своей земли, как будто не он только что сжег купчую крепость на эту землю! Что делать? Повесить их? Расстрелять их стрелами? И вдруг в голове Юлая блеснула великолепная мысль: поставить над ними приказчика с плетью - того, кого привыкли они бояться и слушать. - Эй, ты, приказчик, старый знаком, собака, иди сюда! - позвал Юлай. Удивленный каким-то еще не понятным ему оборотом дела, наблюдавший всю сцену приказчик нерешительно подошел к старшине. - Повернись-ка задом, - приказал ему Юлай, и когда тот исполнил приказ, Юлай сам перерезал веревки на скрученных за спиною его руках. - За то, что ты купчую крепость добром мне отдал, жалую милость: начальником ставлю. Выгоняй мужиков на работу, ломать завод и деревни, а плохо работать станут - с тебя сниму шкуру!.. Юлай погрозил ему ножом, которым обрезал веревки. - Спаси тебя бог, господин старшина! У меня уж работать будут! Я их проклятое семя... - приказчик при этих словах привычно взялся за пояс, где постоянно висела плеть. Юлай понимающе усмехнулся и протянул ему плетку. Приказчик жадно схватился за плеть, но смелый посланец Пугачева резко метнулся меж ними и перехватил ее. - Не моги! - крикнул он Юлаю. - Бесстыжие очи, приказчика ставишь над нами?! - воскликнул Сысой. - Указ государев слыхал?! - закричали рабочие, подступая к Юлаю. Бухаир мигнул сотнику Айтугану позвать людей и шагнул вперед. - Постойте! Какой указ? Кто читал? - спросил он. - На, читай! - и, выхватив из шапки замусоленную бумагу, пугачевский посланец протянул ее Бухаиру. - Заводчиков и приказчиков вешать - там писано! - подсказали из толпы. - Кто верных слуг государя обидит, того казнить! - подхватил другой голос. - Не мешай! Сам читаю! - остановил Бухаир, рассматривая бумагу и выигрывая время. - Шапку скинул бы, писарь! Грамоту ведь сам государь составлял! - не стерпел Сысой. Бухаир через головы рабочих увидел входящего Айтугана с гурьбою вооруженных воинов. - Вот слова твоего государя! Мы сами себе теперь государи! - воскликнул он и разорвал манифест. - Братцы! Да что же то творится?! Робята! - в негодовании воскликнул Сысой. Рабочие сбились плотнее в кучку. Посланец Пугачева схватил с поднесенного заводчиками блюда саблю и бросился на Бухаира, но в тот же миг сзади его ухватили за руки, навалились на плечи. С десяток пик направились остриями на заводчан, оттесняя их в угол конторского помещения. - Повесить этого парня, - приказал Бухаир. - Старшина, не балуй! - с угрозою обратясь к Юлаю, сказал Сысой. - Народ разошелся за правду драться. Ты с нами так-то беды наживешь!.. Али крови великой хочешь?.. - Повесить его, Айтуган! - указал Бухаир на смелого пугачевца, которого двое башкир теперь успели связать. - Постой, Бухаир, - остановил Юлай. - Кто тут все-таки главный, сказать-то, я или ты? Я не сказал ведь - повесить!.. В этот миг возле конторы завода послышались крики, кто-то стремглав ворвался в дверь и, задыхаясь, крикнул с порога: - Войско!.. Конное войско!.. Все, смятенные этой вестью, остановились и на мгновение замерли. Только что Юлай объявил, что навеки отвоевали назад землю, - и вдруг все пошло прахом... Отдать свой завод?! Отдать назад, не разрушив его, чтобы заводчики продолжали свое дело?! Нет, отстоять от врагов эти земли любою ценой!.. - По коням! - закричал Юлай. - К бою, башкиры! Крик его подхватили сотники и десятники, этот клич отдался в заводском дворе, по поселку, и заводские работные люди, еще не знавшие о том, что произошло в конторе, бежали к оружию, чтобы вместе с башкирами отстаивать завод от надвигавшегося врага. - Бухаир, смотри, чтобы все изготовились к бою, - сказал Юлай. Воины вышли вслед за Бухаиром. Приказчик подошел и хозяйским движением взял свою плеть, но тут на него навалились рабочие. - Вяжи его, братцы! Чей там завод ни случись, а злому волку во стаде не быть! И его связали, поволокли из конторы. Юлай не вступился. - Юлай-агай, там свои! Башкирское войско идет! - сообщил старшине прискакавший вестник. Радостный гул возрастал по всему заводу. И сквозь общий гул голосов издалека прозвучала песня. Юлай узнал этот голос. Его голос!.. Сын!.. Его песня!.. Сын Юлая Сулейман вбежал в контору. - Атай! Салават пришел! Большущее войско привел! И чтобы скрыть слезы радости, Юлай повернулся к востоку и закрыл лицо, словно бы для благодарственной молитвы за встречу с сыном. До слуха его уже доносились отдельные голоса, восклицания, крики оживления и радости... Гул голосов приближался к конторе... Вот-вот он вольется в ее стены, в уши, в грудь, в сердце Юлая... И вот подъехал к конторе Салават в ратном доспехе, как воин Аллаха. Сабля его как разящий меч Азраила, богатырский лук Ш'гали-Ш'кмана при нем, глаза его сияют, только крыльев не хватает его коню, но вместо крыльев его Тулпара несет песня... Вон как ликует народ, встречая его, этого мальчика, сына Юлая... Старшина Юлай, военачальник, отец, полковник государя, вдруг сам оробел перед этим юношей и почувствовал себя сгорбленным. "Что я - боюсь его?!" - с возмущением остановил сам себя Юлай, и, придав лицу своему веселое и развязное выражение, он свободно шагнул навстречу Салавату, вошедшему в комнату. - Дождались, атай! - жизнерадостно воскликнул Салават, протянув для объятия руки. - Дождались, Салават! - С победой, атай! - С победой, с победой, сын мой! Салават только тут увидал в толпе Бухаира. - И ты с нами тут? - удивленно воскликнул он. - Дождались, Бухаир! С победой! - Дождались! Правда пришла на наших врагов! С победой! - повторяли друг другу встретившиеся воины. Они воевали в разных местах, каждый прошел свои битвы, испытал свои раны, и вот сошлись вместе. Между начальными людьми, как и между подчиненными, было много старых знакомцев, все узнавали друг друга, и всем было о чем рассказать, что послушать. - Я ведь старый вояка, могу еще саблю держать, не забыл, как дерутся! - хвалился Юлай. - Рука у Юлая крепка и голова ведь, сказать, не худая! - Небось тебя государь наградит. Он только приказ послал брать заводы, а ты уж и сам захватил! Да какой завод! - поддержал отца Салават. - А царю что за дело?! - вмешался Бухаир. - Мы свой завод взяли у русских. Юлай свою землю взял. Свои леса берем, степи, реки свои... Купчую крепость сожгли, чтобы никто не сказал, что наша земля - не наша. - Господин полковник, казаки тут в деревеньке за лесом станут, - войдя в контору, доложил Салавату яицкий Сотник. - Пусть в деревеньке. Да тотчас разъезды послать по дорогам, - приказал Салават, - скажи атаману. - Слушаюсь, господин полковник! Сотник вышел. - А что, Салават, у тебя много русских в войске? - осторожно спросил Юлай. - У меня ведь всякие люди: чуваши, мордовцы, татары, русские, мишари - кого только нет! - отвечал Салават с деланным безразличием. В самом деле, он гордился тем, что к нему с охотою шли люди разных народностей, все его равно признавали, верили ему, слушались его и хотели служить государю под началом славного удалого полковника Салавата. - А тебе еще людей надо? - спросил Юлай. - Война ненасытна, атай. Чем больше в войне людей, тем ближе победа! - Я дам тебе еще тысячу русских, сын. Айда, ты забрей их в солдаты. - А ты где возьмешь столько русских? - удивленно спросил Салават. - Заводских мужиков. Ты видал, какие медведи здоровые? Вот будут солдаты царю! В помещение внесли вареное мясо, горячую воду для омовения. Все вспомнили вдруг, что давно не ели, и развеселились при виде дымящихся вкусным, душистым паром широких Табаков, под которые подстилали кошму. - Ай-бай-бай! Вовсе помер от голода!.. - Ай, брюхо прилипло к спине! - шумно шутили вокруг бишбармака, пока Юлай, подсучив рукава, примеривался ножом к груде горячего мяса. - Сколько барашков сварили? - Нынче будет на брата по одному маловато! - И по два барана съедим!.. - Один съел так, да лопнул!.. Под общий говор и смех в контору вошли опять Сысой и вся группа работных людей, которые были тут раньше. - Вас кто звал?! - крикнул на них Бухаир. - А мы зватого не дождались да сами на свадебку - как бы не припоздать! - отозвался едва не повешенный Бухаиром пугачевский посланец и подмигнул Салавату: - Здорово, полковничек! - Семка! Здорово, поручик! Здоров, не пропал! - радостно воскликнул Салават. - Иди, садись рядом! Юлай с Бухаиром значительно и тревожно переглянулись. - А вы, дураки, робели! - обернулся Семка к своим спутникам. - Здравствуйте, казаки, садитесь покушать! - пригласил Салават заводчан. - Спасибо на угощенье, и так сыты-пьяны, - отозвался Сысой. - Твой тятька да тот чернявый нас угощали, - кивнул он на Бухаира. - Спасибо на добром слове! - Мы тут постоим, господин полковник, - откликнулись его спутники. - Да пошто, ребята, стоять! И вода-то стоячая тухнет! Сядем рядком, поговорим ладком. Мы с полковником Салаватом дружки с молодых ногтей! - подбодрил их Семка. - Видал, Салават? Чем плохие солдаты будут?! Бери, если надо царю людей, - кивнул Юлай на рабочих. - Хороши солдаты! - согласился и Салават. - Вижу сам - хороши. Да как же их взять? А кто на заводе работать будет? Юлай засмеялся. - Какой я заводчик!.. Тоже нашелся купец Мясников!.. Мне на заводе работать не надо. Айда, ты не бойся, ты всех их бери. Я завод все равно ломать буду... Старый Сысой присел с Салаватом рядом. - Ты, полковник сударь, вот об чем рассуди, - сказал рудоплавщик. - Скажем, нас всех в солдаты - мы рады царю послужить за мужицкую долю, пойдем. Скажем, завод разломать - на то хозяйская да царская воля. Укажут - сломаем... А пошто же деревни жечь? Ведь у нас там жены, детишки. Куды им идти? Салават удивленно взглянул на старого рудоплавщика. - А куда вам идти?! Никто ваши деревни не тронет. Где жили, там и живите... - Это как, Салават? - осторожно, с тревогой спросил Юлай. - Что же, русские жить будут, что ли, всегда на башкирской земле? - Будут жить, атай, - сказал Салават. - Таков государев указ, чтобы сабли, пики, кольчуги ковать в заводах, пушки лить, ядра готовить... - Вот тебе на! - весело и удало выкрикнул Семка. - А мы-то тут с тятькой твоим завод собрались разломать, а русских всех в шею гнать и деревни спалить! Салават понимающе посмотрел на Семку. - Неверно вы рассудили. Государь указал только царских изменщиков домы палить и семейки гнать с места, - сказал он. - Какая же мне воля, когда я завод ломать не могу на своей земле, деревни пожечь не могу, ничего не могу?! - в недоумении воскликнул Юлай. - А царь брехал: воля, мол, воля!! - Ишь, не любо тебе царское слово! - заметил Семка. - Семка, слышь, иди объяви народу, что будет работать завод и деревни по-старому будут стоять, - сказал Салават. - Ступайте скажите, - обратился он к остальным. - Спасибо на угощенье, сударь полковник! Спасибо на добром слове! - заговорили рабочие, кланяясь и выходя всей гурьбою. Когда они вышли, Салават не сдержался. - Позоришь меня при русских, атай! - вспыхнув, сказал он. - Как ты сказал про царский указ?! - Твой царь дает только русским волю, - сказал Юлай. - Царь для всех хочет правды, атай! - возразил Салават. - Ай-бай-бай! Ты совсем ведь ребенок еще, Салават! - печально, с укором воскликнул Юлай. - Для всех не бывает ведь правды! Сам бог не сумел найти общую правду для волка и для овечки. Когда один счастлив, другому всегда беда. Царь хочет правды для русских!.. - У башкир нет отдельной от русских дороги, атай! Алдар и Кусюм, Сеит, Батырша и Кара-Сакал - все шли отдельной дорогой, и никогда еще не были мы так сильны, как сегодня, - уверенно сказал Салават. - Русский народ вместе с нами, атай, чуваши, черемисы, киргизцы - все с нами, атай, - вот где сила! Вот общая правда! Три дня назад я послал пятьсот человек в подкрепление государю, а сейчас у меня снова тысяча человек: пятьсот на конях и сотен пять пеших... - Ну, пеший какой уж воин! Пешком не война! - возразил Юлай. - Пятьсот лошадей я думаю взять у тебя, атай, - сказал Салават и, заметив быстрый насмешливый взгляд Бухаира, брошенный на Юлая, добавил: - Половину возьмем у тебя, половину - у Бухаира, на том и поладим! Салават увидал, как вспыльчивый шурин его изменился в лице, побелел, но сдержался. Юлай был куда простодушней. - Надо взять лошадей у тех, кто сам не идет на войну, - вот как, Салават! А мы с Бухаиром ведь сами воюем! - захныкал Юлай. - Юлай-агай! - остановил его Бухаир. - Салават твой сын, а мой зять. Как он напишет царю, что мы, богатые люди, не даем лошадей? Ему стыдно писать! - Ты еще тут, Бухаир! - огрызнулся Юлай. - Я когда сказал, что не дам?! Посылай людей сын, бери лошадей, разоряй!.. Салават засмеялся. - Совсем разорился, атай! Табунов не стало, овечек не стало - беда!.. Ай-бай-бай! Пропал мой атай! Мясо поели, а на чай не хватило богатства, чаю нынче сыну с дороги не дал!.. - Ох, прости, позабыл, Салават! Совсем позабыл! Меду сейчас велю принести, масла, сливок подать... Сотник Кигинского юрта Рясул с двумя десятниками вошел в контору. Их прислала башкирская сотня Рясула. Башкир поразило распоряжение казацкого атамана, чтобы заводские рабочие разобрали себе хозяйских овец заводчика. - А нам, Салават-агай, как же? - недоуменно спросил его сотник. - А ты тут при чем? Кому вам? - Да я ни при чем. Я про всех башкир говорю. Сказать вот, хоть я. Я пастух. Я с барашками рос. Когда был малайкой, меня чуть-чуть волки не съели. Потом меня выгнал бай в горы искать жеребенка. Я чуть не замерз, пастухи нашли меня, отогрели. Смотри, трех пальцев нет на руке - отморозил, а за жеребенка бай у моей матери тогда отнял мерина... Вот я говорю: русские у своего хозяина взяли овечек, а мы?.. - Нам тоже ведь нужно у своего! - подхватил пришедший с Рясулом десятник. - А кто твой хозяин? - спросил Салават. - Наш Сеитбай Кигинского юрта. - Ай-бай, злой человек! - заметил Юлай. - Неправдой живет. Целый косяк лошадей у меня отбил. Пусть аллах ему наказанье пошлет! - Он как русский купец, как заводчик людей своих мучит! - подхватил и второй десятник, пришедший с Рясулом. - Повесить его самого, а добро поделить! - воскликнул Рясул. - Ну что ж, поезжайте всей сотней, делите его добро, а жягетов оттуда с собою на службу ведите, - согласился с ним Салават. - Скажи, чтобы писарь всей сотне на трое суток письмо написал домой съездить. - Накажет бог тебя, Сеитбай, за моих лошадей! - злорадно сказал Юлай. ГЛАВА СЕДЬМАЯ Неугомонный Салават рыскал по деревенькам вокруг завода, осматривал самый завод, хотел все видеть, все знать, говорил со всеми. Словно огонь играл в его жилах. Юлай сидел, удрученный, вдвоем с Бухаиром. Оба они были мрачны. Юлай старался вовлечь Бухаира в беседу, но тот молчал, и Юлай бормотал, обращаясь словно к себе самому: - Ай, старшина Юлай, старшина Юлай! Сколько лет ждал ты счастья, расплаты за все обиды, и час пришел! Дорвался ты, Юлай! Поднял народ, налетел на завод, как буря, завод стал твоим, бумагу проклятую сжег своею рукой, землю, леса назад получил, русские стали в твоей власти... Увидал бог, что еще бы радости человеку прибавить надо: "Подставляй, говорит, мешок, старшина, еще радости всыплю!" Сын пришел: удалой, красивый, сам у царя в почете. Едва ему двадцать лет, а он целый полковник!.. Радуйся, старшина!.. Где только такой-то большой мешок отыскать, чтобы сразу столько счастья насыпать?.. Верно, гнилой был мешок, а радостей больно уж много - разорвался мешок, да все и просыпалось сразу!.. Давай, Бухаирка, праздник устроим: большой бишбармак наварим, гостей назовем, кумыса напьемся в последний раз, пока на войну не всех лошадей отобрали, а главное - меду, меду побольше, чтобы горечи нашей с тобою победы не слышно было!.. Юлаю показалось, что Бухаир чуть подернул в усмешке усами. Он подождал ответа, но писарь снова сдержался и промолчал. - Он хочет царю служить, - продолжал Юлай. - Первое дело, конечно, царь, а ведь как сказать - нешто отец-то теперь не отец уж? Когда он маленьким был, все хвалили меня: бай-бай, Юлай, какого сынишку слепил, - умный, красивый, первый жягет в седле, Коран, как мулла, читает, силен и отца уважает тоже... Вот ты мне скажи, Бухаир: может, я его научал плохому? Кто же его научил? Может, война его научила?! Пришел, всех в свои руки забрал... - Руки сильные, значит, у парня и кровь молодая! - не выдержал Бухаир. - Ты нынче стар стал, Юлай-агай. На старость пеняй... Юность всегда считает, что старые выжили из ума, а себя почитает непогрешимой и мудрой. - Это, ты говоришь, премудрость велит раздавать оружие русским, беречь их деревни, оставить на нашей земле заводы, у нас лошадей забирать? - Опять ты своих лошадей не можешь забыть! Старость ищет богатства, а молодость - славы... Царь требует от него табунов и войска. Тебе ли серчать, старшина?! Ты сам ведь попался на эту приманку - полковником стал! Что же, тебе лучше царица, что ли?! - спросил Бухаир. - У царицы ведь глотка, кажись, маленько поуже... Может, царь для рабов хорош, Бухаир? Он рабам дает волю. А нам он что даст? Еще больше богатства, что ли?! - Неладно, Юлай-агай, ты ведь царский полковник, а что говоришь! - возразил Бухаир. - Полковник?! - вскипел Юлай. - А что мне теперь, из-за этого разориться?! Лошадей дашь - потребуют денег, а там и еще что-нибудь... У войны ненасытная глотка... - Ты просто жадный старик! - оборвал его жалобы Бухаир. - Сегодня жалеешь коней, а завтра будешь жалеть баранов. - Постой, постой, писарь... А я не слыхал - что, говорят про баранов? - насторожился Юлай. - И я пока не слыхал. Я просто подумал, что трудно ведь будет тебе кормить заводских мужиков, - сказал Бухаир. - Я их кормить буду, значит, по-твоему, что ли?! - возмутился Юлай. - А кто же? Прежде кормил купец - хозяин завода. Теперь ты хозяин завода, тебе и кормить. А купеческие стада разделили меж русскими мужиками. Теперь ты своими барашками должен кормить заводских людей. Юлай вскочил. - Какой я хозяин?! На что мне завод?! Не надо завода! Велю разломать завод. Мало ли что мой мальчишка сказал!.. Я землю отвоевал для народа!.. - кричал возмущенный Юлай. Бухаир много лет уже был писарем при Юлае и знал его слабости. Жадностью он растравил его сердце, как огненным ядом, и знал, что обрел в отце тайного союзника против сына. В соединенном отряде Юлая и Бухаира у писаря было довольно своих людей, которые привыкли ему подчиняться. У них были друзья между баями со