А.Бежицын. Соль, потерявшая силу?

---------------------------------------------------------------
     © Copyright А.Бежицын
     From: ogogon@ogogon.org.ru
     Date: 16 Aug 2003
---------------------------------------------------------------


     А. БЕЖИЦЫН СОЛЬ, ПОТЕРЯВШАЯ СИЛУ? <I>(О пагубности РПЦ для России)</I>
     КАТАСТРОФА  И ЕЕ ИСТОКИ

     "Вы  -  соль земли. Если же соль
     потеряет силу, то чем сделаешь ее
     соленою? Она уже ни к чему
     негодна, как разве выбросить ее вон
     на попрание людям"

     (Мф 5:13)


     С одной  стороны, о Церкви сказано: "врата  ада не  одолеют ее" (Мф 16:
18). Но с другой - есть и предупреждение: может она и "силу потерять", может
быть и выброшенной  на попрание. Не это ли  случилось с Русской православной
церковью?    Сегодня    мы   слышим:   "Православие   -   наше    все":    и
самобытность-идентичность, и оправдание-смысл нашего бытия (государственного
и  народного), и  цель-средство - словом, действительно "все", да и "русский
народ весь в православии".
     Однако  пришел  наш  ХХ  век и  обошелся с русским  православием  очень
невежливо, поставил под сомнение  все эти  постулаты, которые и не постулаты
вовсе,  а обычные  проявления  мечтательности, любви  к  афоризмам-лозунгам.
Действительность позволяет (даже заставляет)  усомниться в формулах-мантрах,
которыми у нас пытаются заклясть действительность.
     Разумеется, верить в исключительную роль православия в России никому не
возбраняется.  Такой взгляд  имеет  право  на  существование,  а  люди,  его
придерживающиеся,  -   на   уважение.  При  соблюдении  некоторых  приличий,
разумеется, что не очень получается. Однако не меньше  прав на существование
и  уважение имеет и противоположный взгляд. Сомневающихся в том, что Господь
Бог  и русский народ  так уж любят  наше  православие,  было немало  даже до
Катастрофы 1917 года, а после нее их стало еще больше.
     Почему она произошла? Кто за нее  в  ответе? Очень многие полагают, что
произошла она потому, что ее не сумела предотвратить РПЦ, а  не столь многие
считают, что именно  она  вызвала Катастрофу и виновата в ней. И вина эта не
снята. Бессмысленно делать вид будто после 1988 г. воцарилось, как говаривал
один богоборец, "бла-а-лепие, да и только!" Да, после прекращения гонений за
веру  религиозная  ситуация  в  России  резко  изменилась.   Однако  Русская
православная церковь легко и быстро из гонимой превратилась в  гонительницу.
Сейчас  можно только восхвалять  и благодарить РПЦ - совсем как КПСС в эпоху
безраздельного   господства  этой  нечестивой   партии.  Даже  постановления
архиерейских соборов  стали изучать совсем как некогда постановления съездов
- или труды товарища И.В. Сталина о языкознании.
     Полезно сосредоточиться  на  иных взглядах, чтобы не "повторилось  все,
как встарь". Вера -  материя  тонкая,  лучше  избегать резких суждений,  тем
более осуждений. А вот институция, именуемая Русской  православной церковью,
учреждение  вполне  земное с доступной  исследованию историей,  документами,
свидетельствами всякого рода, и потому суждения о  нем выносить можно и даже
нужно.  Судьба этой  институции печальна, несмотря на нынешние  воинственные
заявления.  Все-таки ни одна  церковь на  земле не переживала такого позора:
поднялся на нее  собственный  народ  и подверг неслыханным издевательствам и
гонениям. И только  умственной  беспечностью, которую В.С.  Соловьев  считал
главным  проявлением  нашей  оригинальности,   можно  объяснить  безудержные
восхваления  церкви, не выполнившей своего предназначения. За что и была она
брошена "на попрание людям".

     <I>Византийская мертвечинка</I>

     Бесплодность   православия   в  качестве  государственной   веры   была
продемонстрировала еще в Византии. Она совершенно бесславно пала под напором
ислама  - и дала ему миллионы адептов.  Не так давно Ален Безансон напомнил,
что арабов,  пустившихся на завоевания, было не так уж много, но входившие в
состав  Византийской империи  страны  не  оказали  им  практически  никакого
сопротивления и относительно  легко и быстро покорились им. Так что основной
массив нынешних мусульман - это  потомки православных, не посчитавших нужным
держаться своей веры. Вся Северная Африка, Сирия, Палестина и другие страны,
некогда принадлежавшие христианству, были отданы исламу.
     Почему  это  произошло? Ответ  на  этот вопрос  дал  Владимир Соловьев.
Православие уже в Византии стало "храмовой религией": верил человек только в
храме,  а  выйдя из нее, мог спокойно  нарушать все заветы  Христа, никак не
сообразуя  с  ними свою жизнь. Такая вера не имеет силы, она не  в состоянии
быть путеводителем человека. "Византийцы полагали,  - писал В.С. Соловьев, -
что для того, чтобы быть воистину христианином, достаточно соблюдать догму и
священные  обряды православия,  ни мало  не заботясь  о  том, чтобы  придать
политической  и  общественной  жизни  христианский   характер;  они  считали
дозволенным  и похвальным замыкать  христианство  в храме, предоставляя  всю
общественность языческим началам" /1/.
     Языческие  начала определяли всю жизнь этой империи, как потом - нашей.
Христианской стойкости не было, и потому "Египет  и Азия предпочли  арабское
утверждение византийским  изворотам. Если  не принять в  соображение  долгой
антихристианской работы Византии, то нельзя себе  представить  ничего  более
удивительного, чем  быстрота и легкость мусульманского завоевания. Пяти  лет
было  достаточно, чтобы свести к  археологическому существованию три больших
патриархата  восточной  Церкви.  В   обращениях  там   не  было  надобности,
достаточно было разорвать обветшавший покров" /2/. Произошло это потому, что
"...византийство, которое в принципе было враждебно христианскому прогрессу,
которое желало  свести  всю  религию к раз навсегда совершившемуся  факту, к
догматической  формуле  и  литургическому  обряду, -  это  антихристианство,
скрытое  под личиной православия, неизбежно должно было в своем нравственном
бессилии погибнуть под напором открытого и честного антихристианства Ислама"
/3/.
     Лживость  и лицемерие Византии  были отчетливо видны всем, в  том числе
нашим предкам.  "Греки лживы и  до  наших  дней", -  отмечает  еще  "Повесть
временных  лет". И все-таки  они взяли христианство из  этого  "отравленного
источника", как говорили  некоторые  наши мыслители. Почему? Впечатлительные
были.  "В обращении русского  народа, -  пишет православный священник, - как
известно, великолепие византийского богослужения сыграло, пожалуй,  решающую
роль. Речь идет лишь о том, что нередко  происходит  обращение не столько ко
Христу,  сколько  к  богослужению,  особенно у  людей впечатлительных, легко
ранимых. Происходит  определенное  "бегство  от  мира",  причем  не  к  сути
христианства, а лишь к его форме" /4/.
     И  унаследовали  мы  от   византийских  патриархов,  всяких  "Фотиев  и
Керуллариев"   (выражение  В.С.  Соловьева)  наряду  с   лжехристианством  и
антихристианством  ненависть  к Европе, коей  по  сей  день  живем.  Это они
передали ее  нам, как наследственную дурную болезнь. "Разлагаясь, умирая,  -
писал В.В. Розанов, - Византия нашептала России все свои предсмертные ярости
и стоны и завещала крепко их хранить России. Россия,  у  постели умирающего,
очаровалась этими предсмертными  его вздохами,  приняла их нежно к  детскому
своему сердцу и дала клятвы умирающему - смертельной ненависти и к  племенам
западным, более счастливым по исторической своей судьбе, и к самому корню их
особого существования - принципу жизни, акции, деятельности" /5/.
     Европоненавистничество  Россия приняла  "нежно",  оно  помогло  усвоить
заимствованную у  другой нашей mater  et magistra,  "матери и наставницы", у
Орды, идею  военного  расширения как  raison d'etre нашего государства и как
национальную идею.  А вот учение  Христа, по  слову того же Розанова, Россия
воспринимает плохо: "она  слушает  полуоткрытым  ухом Его поучения,  притчи,
заветы. Все  это она помнит, но  умом на этом не останавливается  /6/. У нас
повторяется то,  что было в Византии, а там "...люди хотели только беречь  а
не творить истину, и вся их общественная жизнь, лишенная религиозной задачи,
представляла бесплодную  и бесцельную  игру  человеческих  страстей..." /7/.
Такова и наша нынешняя жизнь, как, впрочем, и прошлая.
     Византия и ее  церковь  заслужили  свою судьбу, как говорил тот же В.С.
Соловьев: "...если Восточная Церковь потеряла, в силу известных событий, то,
что принадлежало ей в силу божественного права, то очевидно, что врата адовы
одолели ее и что она, следовательно, не есть незыблемая  Церковь, основанная
Христом"  /8/. А задолго  до В.С.  Соловьева  Авраамий  Палицын  риторически
вопрошал:  "Констянтин град не беззакониа ли ради и неправды  пленен бысть?"
Ради: уж очень много было в Византии  беззакония и неправды.  И  не случайно
П.Я  Чаадаев писал  о  "растленной Византии", "предмете глубокого презрения"
всех /9/.
     <I>Кольми паче...</I>

     И вот эту неоплакиваемую  империю пытаются ставить нам в пример. Многие
по-прежнему,  как  сказал  Г.П.  Федотов, "жаждут  Византии, а не Христа"; с
благоговением говорят о  византийском наследии  не только в делах церковных,
но  и в  государственном устроении. Хотя "византизм" имеет в  русском  языке
(как и во всех европейских) явно выраженный  негативный оттенок. Да и как не
иметь - ведь там  из  ста с  лишним императоров  более семидесяти умерли  не
своею смертью. И это ставить нам в образец?
     И тем не менее  ставят, и не только империю, но и ее православие, с его
принципом "ничего не добавляй", что  неизбежно обрекает церковь "на попрание
людям",  ибо  она не  в состоянии ответить  на вопросы жизни, не в состоянии
дать людям хлеб духовный. Как писал православный богослов, "Поздняя Византия
молча признала, что кафолическая Истина Церкви  окончательно, раз и навсегда
и  во  всей полноте,  формулирована "древними  отцами"  и  семью Вселенскими
Соборами.  А  потому  даже и  на  новые недоумения, на  новые  лжеучения или
вопросы отвечать  нужно из того же  арсенала, в  сокровищницах святоотческих
творений  искать  заключенный  в  них  ответ  на  все вопросы". Византийское
богословие исходило из того, что  "...все разрешено и заключено  в прошлом и
что ссылка на это прошлое одна дает гарантию православия" /10/.
     Русское  православие, по мнению  некоторых православных же  мыслителей,
ничего не добавило к византийскому основанию (К.Н. Леонтьев в  "Византизме и
славянстве:  "...мы  прожили  много,  сотворили  духом  мало",  "у  нас  все
оригинальное  и  значительное принадлежит  Византии  и  ничего  - собственно
нашей,  славянской   крови").  Но   нельзя  же  ограничиваться  византийской
мертвечинкой,  на нее вряд  ли  будет спрос.  А  эта  мертвечинка  отчетливо
чувствуется во всех поствизантийских  православных церквах  (и больше всего,
пожалуй, в РПЦ) - нет в них жизни, нет ни  одного ответа  на ее вопросы. Она
вся -  в VII-VIII  веках,  достаточно взглянуть  на  шитые  золотом  одеяния
священнослужителей  РПЦ -  это все  не  от  апостолов (хотя РПЦ именует себя
"апостольской"), это из уже омертвевшей Византии, равно как и их обыкновение
несколько раз переодеваться во время  богослужения; в нынешней России  такое
обыкновение имеют у нас дамы из "новых русских" во время своих "приемов".
     И все-таки у Византии было хоть одно оправдание: извне пришли агаряне -
и одолели. Россия и этим не может похвастаться, ибо у нас сам народ поднялся
против своей  веры, народ сам убивал своих священнослужителей, народ разорял
храмы,  сколько  бы  ни  говорили  о  том,  что  виноваты  внешние  влияния,
подточившие  веру. "Гнилое дерево не  стоит" - пословица, которую, так любит
А.И. Солженицын.  Будь  в  народе  вера, будь в  нем духовный и нравственный
стержень,  никакое  лжеучение ничего не  могло  бы сделать  с нашей страной.
Однако сделало. И если В.С. Соловьев  говорил об  антихристианстве Византии,
павшей под ударами извне - но кольми паче должно  было быть антихристианство
в России, чтобы вот так, в одночасье все рухнуло от своих же "православных",
словно и не было почти тысячи лет христианства.
     А  его и  в  самом  деле не было,  раз сам народ  поднялся против своей
церкви и  подверг ее неслыханным, часто совершенно зверским  преследованиям.
Накоротке нечто подобное случилось во  Франции, но все же до такого скотства
и  основательности в гонениях там не доходили. Что  бы ни  говорили нынешние
ревнители нашего официального православия, к началу ХХ века церковь утратила
всякий  авторитет  и в простом народе,  и в образованных слоях. Да и  раньше
особой любви к нему не было, и когда представился случай, продемонстрировали
это очень убедительно. В этом и состояла суть Катастрофы 1917 г.
     <I>Предпосылки Катастрофы</I>

     Некоторые  выводят  начало  Катастрофы  из  раскола. О  нем  - огромная
литература.  Напомним только  формулу  "Семнадцатый век  породил семнадцатый
год".  Отчасти  верно:  из-за раскола  народ утратил  доверие  к официальной
церкви.  Староверы  заслуживают  самого  уважительного отношения  (хотя В.С.
Соловьев  и говорил,  что  дело  было  не  столько в православии, сколько  в
правописании):  они  сумели одни,  без  помощи  государства  устоять и явили
образцы твердости  духа.  Вот  только трудно отделаться от  впечатления, что
победи  тогда старая вера, гонения были бы, пожалуй, не менее  жестокими, но
более основательными.
     Однако исторически сложилось так,  что гонениями суждено  было заняться
новообрядческой  церкви,  и  она  предавалась им с  усердием. Об  этом  тоже
написано  немало,  но  в  прошлом:  сейчас эта сторона  деятельности  нашего
официального  православия  вовсе   замалчивается.  За  неучастие  в  обрядах
наказывали сурово: в 1648 г. вышел указ, гласивший: "Кто не ходит в церковь,
не  бывает  у  святого причастия и  не пускает  к  себе в дом  священника  -
подвергать  таких  людей  пыткам  и  нераскаявшихся  сжигать".  И пытали,  и
сжигали. Конечно, время было суровое, но в христианском мире уже шел процесс
смягчения нравов.
     Но только не в  России. Незыблемыми казались устои, никуда  не делась и
"латинобоязнь". Ради борьбы с "проклятым Западом"  церковники готовы были (и
сейчас готовы) идти на союз хоть  с  чертом. Однако были  и  государственные
интересы,  которые требовали иного  отношения к миру, к  тому же Западу. Это
сейчас все сводят к Петру и к его реформам, которые многие считают не только
жестокими, но и надуманными. Но не с Петра все началось, европолюбство у нас
тоже давнее.
     За  короткое  время до  Петра  правительница Софья  показала  себя  еще
большей  западницей, чем  братец. Западником  считали и  их  отца,  Алексея.
Михайловича.  А  задолго  до них уже  была  Немецкая  слобода,  а про  Ивана
Грозного церковники говорили: "..вся внутренняя его в руку варвар быша..." -
имея в виду  как раз его  контакты с иностранцами. Пушкин писал в заметке "О
ничтожестве русской литературы": "Но  и в эпоху бурь и  перемен цари и бояре
согласны были  в одном:  в необходимости сблизить Россию с  Европою.  Отселе
сношения Ивана Васильевича с Англией, переписка Годунова  с Данией, условия,
поднесенные польскому посольству  аристократией  XVII  столетия,  посольства
Алексея  Михайловича... Наконец, явился Петр". Пусть  Солженицын и иже с ним
не жалуют Петра, наши гении - Пушкин в литературе и Ломоносов в науке - были
на этот предмет  иного мнения. Об отношении Пушкина к Петру знают все, а вот
Ломоносов:

     Зиждитель мира пожелал
     Себя прославить в наши дни
     Послал в Россию человека
     Каков не слыхан был от века.
     Сквозь все препятства он вознес
     Россию варварством попранну
     С собой возвысил до небес.


     Даже единственный город нынешней  России,  действительно  заслуживающий
этого  названия хотя  бы  с архитектурной точки зрения,  -  Санкт-Петербург.
Остальные - бездарные скопления бездарных строений.
     Дело Петра началось еще в 1473 г., когда рухнул в Кремле воздвигавшийся
народными  умельцами  Успенский  собор  и  пришлось  выписывать   Аристотеля
Фиорованти, который  и  воздвиг  эту  православную  святыню,  уничтожив  всю
предыдущую работу. Так что Петру предшествовало многое и многие. И  дело его
- сугубо христианское,  не случайно  В.С. Соловьев  говаривал,  что "Вопреки
всякой  видимости  реформа  Петра  Великого   имела   в  сущности,   глубоко
христианский характер..." /11/.
     У  нее  были  какие-то свои внутренние предпосылки,  она  опиралась  на
какую-то  смутную  память  о  домонгольской  Руси,  когда  та  была  хоть  и
периферией,  но Запада,  а мертвящее  влияние  Византии  еще не сказалось  в
полной мере.  Об этом,  полагают некоторые  наши мыслители,  свидетельствуют
наши выдающиеся и  скорые успехи: "...поразительна та легкость, - писал Г.П.
Федотов,  -  с  которой  русские  скифы  усваивали  чуждое  им  просвещение.
Усваивали  не только  пассивно, но и  активно-творчески. На Петра немедленно
ответили  Ломоносовым,  на  Расстрелли   -  Захаровым,  Воронихиным;   через
полтораста лет  после петровского  переворота  -  срок небольшой - блестящим
развитием  русской науки... Это само по себе показывает, что между Россией и
Западом было известное сродство, иначе чужая стихия искалечила бы и погубила
национальную  жизнь.  Уродств  и  деформаций было немало. Но  из галлицизмов
XVIII  в.  вырос Пушкин,  из варварства  60-х годов -  Толстой,  Мусоргский,
Ключевский. Значит, за  ориентализмом  московского  типа лежали  нетронутыми
древние  пласты  киевско-новгородской  Руси,  и  в  них   легко  и  свободно
совершался обмен духовных веществ с христианским Западом" /12/.
     Мало  того, были у нас мыслители, которые считали, что тяга  к Западу и
западнические настроения как раз вещь очень  понятная и очень русская, а вот
построения  вроде  славянофильских  -  явное немецкое влияние.  "Кто  станет
отрицать, - писал В.В. Розанов, - что во многих наших западниках, оставшихся
таковыми до конца, более  жил ясный и спокойный дух  нашего народа; и кто не
заметит,  напротив,  некоторой  сумрачности  в  складе  чувств  и  глубокого
теоретизма в складе ума наших славянофилов?" /13/. А Д. Мережковский писал о
Петре, что "Он вовсе не хотел,  как думают славянофилы, отказаться от своего
для чужого, а наоборот,  чужое хотел  сделать своим, выправить главный вывих
народа" /14/.
     Сам Петр говорил: "Я имею дело не с людьми, а с животными, которых хочу
переделать в  людей".  (Иван Грозный изрекал до него нечто сходное: "Аз есмь
зверь, но  над  зверьми  и царствую".)  Для  лучших умов  России последствия
реформ  Петра виделись  как  в  конечном  счете  благотворные.  "Уничтожение
смертной  казни  при Елизавете, отмена пыток при Екатерине  II,  упразднение
крепостного права  при Александре II - вот крупные плоды того  христианского
направления,  которое дал русской  политике "антихрист"  Петр" /15/.  И  еще
Соловьев:  "Если  Бог хотел спасти  Россию и мог  это сделать  только  через
свободную  деятельностью  человека, то  Петр Великий  был  несомненно  таким
человеком" /16/.
     Только  Россия  послепетровской  эпохи  может что-то  предъявить  миру,
только  она  оправдывает  нашу  страну. Все  наши  достижения  во  всем -  в
искусствах, науках, даже в военной мощи, даже  в богословии - из этой эпохи.
Все наши гении - оттуда, оттуда и сейчас исходит (тускнеющий?) свет, который
хоть  как-то освещает  и  нашу  сегодняшнюю жизнь.  Были русские  люди,  для
которых Европа не была  чужой и которые были в ней  на равных. И  только они
создали  все  сокровища  нашей  культуры.  Они -  а не  те,  кто  мнит  себя
"подлинными русскими", "подлинными  православными", "нетронутыми Европой". У
нас  кто не  тронут  Европой, тот тронут  Азией, и наш  гений живописи, И.Е.
Репин,   был  совершенно  прав,  когда  писал  в  письме  К.  Чуковскому   о
черносотенцах:  "Эти  отродья  татарского  холопства  воображают,  что   они
призваны хранить исконные русские  ценности. Привитое России хамство они все
еще  мечтают  удержать  (для окончательной погибели  русского народа)  своей
отсталой кучкой бездарностей".
     Г.П. Федотов считал, что еще бы лет 50 - и  Россия непременно заняла бы
достойное  место в семье цивилизованных стран. На это и в самом деле кое-что
указывало. Предпринимались  даже конкретные шаги -  реформы  П.А. Столыпина,
который только  по  русской тяге  к  абсурду числится  у  нас  чуть  ли не в
черносотенном лагере, хотя большего западника в России, возможно, и не было.
Его реформы должны  были подвести,  говоря марксистским  языком, "социальную
базу"  под петровские преобразования и разрушить общину, на которую  молятся
наши охранители даже до сего дня. Только  такой проницательный ум, как  А.И.
Солженицын  верно оценивает  его: "Столыпин  и  был либерал... Его идея была
именно, что надо  освободить крестьянина  от экономической  зависимости -  и
тогда он станет  гражданин.  Сперва, говорил он, нужно создать гражданина, а
потом будет гражданственность" /17/.
     Ирония  нашей  истории: завершение  своей  реформы  и  создание  класса
свободных земельных собственников П.А. Столыпин относил на 1929-1930 гг. Как
раз  тогда И.В. Сталин произнес свою речь о мировой революции, которая будет
питаться  русским  хлебом,  для  чего  и  нужна  коллективизация.  И  вместо
свободных собственников появились колхозы.
     А носителей высокой русской культуры, связанной  с  Петербургом, частью
уничтожили,  частью  изгнали  из страны.  Изгнанники  кончали  свои  дни  на
чужбине,  много их покоится во Франции. И сколько бы наши осквернители могил
не   перетаскивали   гробов,   кладбище  Сент  Женевьев   де  Буа  посильнее
Новодевичьего будет.
     О  несовместимости  петербургской   России  с  Россией,   возникшей   в
результате  Катастрофы,  говорит судьба наших поэтов: Цветаевой,  Ахматовой,
Пастернака.  А  до  них  Гумилева  и  Блока,  который звал  слушать  "музыку
революции", но перед смертью успел записать о себе в дневнике: "Слопала-таки
поганая, гугнивая матушка-Россия, как чушка своего поросенка".
     И все же в области культуры чуть ли еще не полвека честь страны спасали
те, кто сформировался в петербургской России, и сейчас самые интересные люди
у нас - их ученики и ученики  их  учеников. Хотя явно  угасает  это импульс,
последним петербургским человеком был у нас, пожалуй, академик Д.С. Лихачев.
     Впрочем, угасать петровский импульс начал еще до революции. Тут роковую
роль сыграли два последних русских царя. До них наше правительство, по слову
Пушкина, было хоть и  единственным, хоть и непоследовательным, но европейцем
- по  меньшей мере,  старалось быть.  А потом все  пошло вразнос. Наши самые
светлые умы,  оказавшиеся после Катастрофы  в Париже, немало размышляли  над
тем, откуда пришла беда,  с какой точки началось падение. И пришли к выводу:
с Александра III.
     Он  не  послушал  призыва  В.С.  Соловьева, отрекся от завета  великого
Петра,   он  начал  уводить  Россию  из  Европы,  выводить   ее  "за  штат".
Петербургская Россия была  империей в положительном, цивилизационном смысле.
По    В.С.   Соловьеву,   "Настоящая    империя    есть    возвышение    над
культурно-политической  односторонностью  Востока  и Запада...  Россия стала
подлинною империей.., когда... царство Московское, не отрекаясь от  основных
своих восточных  обязанностей и преданий, отреклось  от их исключительности,
могучей  рукой  Петра  распахнуло  широкое  окно  в  мир  западноевропейской
образованности и, утверждаясь в  христианской истине, признало  - по крайней
мере в принципе - свое братство со всеми народами" /18/.
     По-человечески Александра III понять можно:  у него  убили отца. Но это
при нем "Идеал правды был принесен в жертву славе и мощи" /19/. Это от  него
пошли сапоги бутылками, шаровары,  погромы,  "союзы  русского народа" и  ему
подобные. Это он заявил,  что Россия не в  семье европейских народов, а сама
по себе,  и ее единственные союзники - армия и флот,  и  эти слова и сегодня
приводят в восторг наших охранителей. На деле они  свидетельствуют  об уходе
России  из  семьи  цивилизованных держав,  знаменуют  начало  возвращения  в
допетровскую Русь, возвращение на "Восток Ксеркса".
     А о  его  сыне прямо говорили  и  говорят  как  о человеке,  погубившем
монархию,  трон, династию  и собственную семью. И  это положение  не изменят
никакие причисления к каким бы  то ни было ликам. Личные страдания  и личная
порядочность  не  оправдывают   неспособности   к  правлению.  Сейчас  любят
приводить реченье:  "Короля играет свита" - и пытаются свалить всю  вину  на
окружение  Николая  II.  Забывают  добавить  -  свита играет только  слабого
короля. Попробовал бы кто  сыграть Петра I  - или хотя бы  Николая I.  А вот
Николая  II  играли все, кому не лень. В  конце концов  царь подбирает  себе
окружение ("свиту"), а не окружение - царя.
     Так что  петровская искра уже после 1881 г. мерцала все слабее . Гасить
ее  и  разгоревшееся  из  нее  пламя  начали  наши  недальновидные  монархи,
оказавшиеся не на высоте положения. Но,  может, еще возгорится  что  от  той
искры?  Больше  ниоткуда не  придет  к нам  избавление,  и меньше  всего его
следует  ждать от  официального православия.  Ругаемая им петровская  эпоха,
если  посмотреть  внимательно,  есть  единственная  светлая  полоса в  нашей
истории. До и после  нее  было  изрядное  свинство.  "После" - мы все помним
отчетливо, о  "до" В.С. Соловьев писал так: "... московская эпоха, какова бы
ни была ее  историческая необходимость в  других отношениях,  сопровождалась
полным затмением  нравственного сознания, решительным  искажением  духовного
образа человеческого..." /20/.  Это  верно - но верно и то, что прежняя наша
мерзость  никуда не  делась в  славный петербургский период:  все  светлое и
прекрасное  существовало  рядом  с нею, что и породило все сложности  нашего
тогдашнего бытия и в конце концов привело к Катастрофе.
     И  это светлое и прекрасное создавалось вне, помимо, а обычно и вопреки
православию.  Оно  немало  попользовалось  от   петровской  эпохи:  наладило
подготовку  кадров для  церкви,  упорядочило  свое  собственное  устройство,
создало кое-какое богословие - но  дело Петра не любило и не любит. Нелюбовь
к делу Петра не означала ее  особой любви к народу. Как бы ни изображали РПЦ
печальницей о  нем, факты  свидетельствуют  о  другом. Может, имеют какой-то
резон  те,  кто  напоминает: Русской православной церкви хорошо было  тогда,
когда плохо  было русскому народу. Так было при ордынском иге,  при немецкой
оккупации. Так  это  и сейчас,  в  эпоху непродуманных перемен, когда  народ
страдает, а  церковь  процветает. Чаадаев считал, что именно она насаждала у
нас крепостное право, и уж вовсе бесспорно, что среди самых ярых противников
отмены  крепостничества  были ее  иерархи,  в  том  числе  новопрославленные
святые.
     К  ХХ  веку  у  Русской  православной  церкви практически  не  осталось
никакого влияния на  народ.  Нет,  не  любил  он  ее,  так что,  пожалуй,  в
известном  споре  о  религиозности русского  народа прав  был наш  верхогляд
Белинский, а не наш гений Гоголь. Церковь держалась государственным насилием
над совестью. В  XIX веке любили  цитировать М.П.  Погодина, сказавшего, что
если  допустить  в  России  религиозные свободы,  то  половина  православных
крестьян  уйдет  в   раскол,   а  половина   высшего  общества  перейдет   в
католичество.
     Сколько бы ни приводили примеров благоговейного отношения к  церкви,  к
вере, примеров обратного  свойства было  больше во много крат.  Обворовывать
церкви  да  обдирать  иконы  всегда  было  старинным  русским  обыкновением.
Отношение народа к какому бы то ни было феномену, институции,  явлению лучше
всего отражается в фольклоре, в пословицах и поговорках. И если взять корпус
наших  пословиц  "про  попов",  то  тут  картина  удручающая. Большинство их
приводить нет никакой возможности за крайним их неприличием.
     Да что пословицы: когда филологи двинулись на Печору собирать фольклор,
записали они там такую былину об Илье Муромце:

     Он начал по городу похаживать -
     На Божии храмы да он постреливать.
     А с церквей-то он кресты повыломал,
     Золоты он маковки повыстрелил
     С колоколов языки-то он повыдергал.
     Заходил Илья в дома питейные
     Говорил Илья да таковы слова:
     "Выходите-ка, голь кабацкие,
     А на ту площадь на стрелецкую,
     Подбирайте-ка маковки да золоченые,
     Подбирайте-ка вы кресты серебряны,
     А несите-ка в дома питейные"


     По  рецепту  Ильи  Муромца  -  а  не  по   коммунистическому  только  -
расправлялся  наш  народ  с  церковью.  И  эта  былина куда точнее  отражает
отношение нашего народа к своей церкви, чем выдуманная Достоевским история о
том, как каялся  и  казнился  мужик, стрелявший в  непроглоченную  просфору.
Остается  добавить,  что  Русская  православная   церковь  и  Илью   Муромца
"причислила к лику", ей все равно.
     Большинству народа, воспитанного  нашим  православием,  тоже  было  все
равно:   что  с  Богом,  что  с  дьяволом,  и  оказалось  -  последнее  даже
предпочтительнее.  Напутали   малость   наши  провидцы,   как  с  изумлением
констатировали  оказавшиеся   в   непрошенной   эмиграции   певцы   народной
религиозности: на месте народа-богоносца оказался  народ-христопродавец, что
засвидетельствовал  И.А.  Бунин  и  многие  другие  очевидцы  Катастрофы.  И
ответственность  за это несет, говорили некоторые из  них, наша православная
церковь, "соль, потерявшая  силу". Она провозгласила себя  хранительницей  и
носительницей всех наших ценностей, самой русской  культуры, нравственности.
Это то, что  староверы считают самосвятством  и пустосвятством, да  и  народ
слишком явно показал, как он относится к таким претензиям.
     <I>Все ушло в ботву?</I>

     Пословица "Каков  поп, таков и приход" может быть расширена до пределов
государственных. Ведь  церковь отвечает за все,  и прежде всего за моральное
состояние народа, которое  у нас было  и  остается  плачевным. Она - и никто
более  - в ответе за усвоение таких  нравственных  норм, как "не кради", "не
лжесвидетельствуй",  "не  пожелай...",  тем  более  - "не  убий".  И вот, по
миновении  тысячи  лет  пребывания православия на Руси  обнаруживается,  что
заповеди эти совсем не  усвоены.  Она,  напомним Розанова,  слушала заповеди
Христа  "полуоткрытым ухом", и ум ее так на них и не остановился. Тем  более
не были они усвоены сердцем, не стали они нормами повседневной жизни.
     Не было на Руси, как и ранее в Византии, обыкновения  руководствоваться
ими: "...  вся религия, писал В.С. Соловьев, - сводилась здесь исключительно
к   правоверию  и  обрядовому  благочестию,  которые   ни  на  кого  никаких
нравственных  обязанностей  не  налагали".  И  еще   он  же:  "В  московском
государстве, как  прежде в Византии, религиозные и нравственные начала  были
совсем исключены из области политических и социальных отношений" /21/. А раз
исключены, то вся жизнь не могла не  стать  безнравственно. По слову другого
нашего   мыслителя,  Н.А.   Бердяева,   "...православие  оказывается  формой
христианства,  не  создавшей  своей  морали  и  не   влиявшей  на  улучшение
социальной жизни" /22/.
     Не только мыслители,  находящиеся "под подозрением" у многих апологетов
нашего православия, были невысокого  мнения о его  нравственном  потенциале.
Такой  далеко  не   чуждый   нашей  официальной  вере  деятель,   как   К.П.
Победоносцев, ни во что не ставил этот потенциал и был весьма низкого мнения
об итогах без  малого  тысячелетия "неусыпного  попечения"  нашей  церкви  о
народной  нравственности.  Он  полагал,  что  наша  церковь  не  в состоянии
упорядочить  жизнь в стране,  это может сделать  только власть, которой К.П.
Победоносцев  и  служил верно:  "Россия, это - бесконечный мир разнообразий,
мир бесприютный  и терпеливый,  совершенно темный, а темноте  этой  блуждают
волки... дикое темное поле  и  среди него гуляет лихой  человек...  ничего в
России  так не нужно,  как власть;  власть  против  этого  лихого  человека,
который может наделать бед в нашей темноте и голотьбе пустынной" /23/. Такие
вот печальные итоги...
     Сколько бы ни говорили о духовном единении россиян, оно всегда  в нашей
стране обеспечивалось силой.  Не  случайно из всех теорий  о сути  власти  в
России пользуются наибольшим влиянием лишь те, которые сводят функции власти
к  одной -  насилию.  Откровеннее всего  об этом  заявили большевики, что  и
обеспечило им поддержку:  "Молодцы! Самую суть ухватили!" Насилие и  в самом
деле неотъемлемо от власти, но сама она к нему все же не сводится, нужны еще
"духовные скрепы". Их должно было  обеспечить православие, но не обеспечило.
Его официальный вариант не мог удовлетворить духовные  запросы народа,  и он
искал этого удовлетворения вне казенного православия.
     Христианство  скользнуло   по  поверхности,  но  не  проникло  вовнутрь
народной жизни. Так  что же, оно совсем не  оставило никакого следа? В людях
пожалуй  что  и  никакой:   практически  ничто  в  их  душевном   укладе  не
свидетельствует  о  том, что в нашей стране когда-то звучала Благая Весть. А
вот внешних признаков православия сколько угодно. Тут, как говорят в народе,
"все  ушло  в ботву",  а плода не  видно. Есть великолепные  храмы, есть, по
мнению некоторых,  великолепное церковное пение.  Есть иконопись, на которую
тоже  няходятся любители,  хотя говорили,  что и  тут как посмотреть: то  ли
православная  иконопись  есть  "раскрытие  божественного  образа",   то   ли
вырождение  античного  портрета,  к  примеру  фаюмского.   Последнее  вполне
вероятно - при нашем-то обыкновении накручивать невесть чего вокруг ничего.
     Но  все  эти достижения  скорее  эстетические, чем этические, они имеют
малое отношение к религии, к вере. Конечно, было кое-что "дивно украшенное".
Однако Христос не говорил - стройте, рисуйте, ваяйте. Он обращался к сердцам
людей, Он звал к преображению сердец. И вот в них-то отклика и  нет. Никто -
или  почти никто -  не ощущает надобности "жить  как  Бог велит", достаточно
сходить   в  храм,  поставить  свечку,  умилиться  (какому-нибудь   святому,
юродивому, а  то  и самому себе) -  и можно  вернуться к  прежней  греховной
жизни. Можно обманывать, красть, разбойничать, даже убивать. А потом дать на
церковь, покаяться - и начинай сначала. Бог  простит, никуда Он не денется -
примерно  так  рассуждает  наше  "православное  большинство".  Хотя,  точнее
сказать, не рассуждает,  а просто именно так воспринимает суть  православной
веры,  в  чем  их  не  разубеждает  -  напротив,  укрепляет  -  православные
священнослужители. Вообще же наше православие слишком легко  отпускает грехи
- в первую очередь самому себе.
     Вспомним еще  раз  В.С.  Соловьева:  наше "...христианство замыкается в
стенах храма  и  превращается в  обряд и  молитвословие, а деятельная  жизнь
остается всецело  нехристианскою. И такая  внешняя церковь заключает  в себе
истинную веру,  но эта вера так  слаба, что ее достает только на праздничные
минуты. Это - храмовое христианство" /24/.
     О  том,  до  каких  степеней  доходил  разрыв между  обрядом  и  жизнью
свидетельствует  В.В. Розанов писавший: "Бывали  случаи в России, что темный
человек  зарежет на  дороге  путника,  обшаривая его карманы  найдет  в  них
колбасу;  тогда  он  ни за что  не откусит  от нее  куска, если  даже  очень
голоден, если убийство  случилось  в постный  день, когда Церковью запрещено
употребление мяса. Это - ужасный случай, но он действителен" /25/.
     Так  что  действительно "все ушло в ботву" - в запрет на мясо в постный
день при отсутствии запрета на убийство. И через тысячу лет у нас  нет того,
что есть у других, - соблюдения элементарных нравственных норм, к чему везде
приучает религия. Но  только не наше официальное православие, ему не до того
было. Оно оборонялось  -  и  страну  обороняло  -  от  "тлетворного  влияния
Запада", выполняя заветы "Фотиев и Керуллариев".
     Наши лучшие умы вовсе не  были в восторге  от  нравственного  состояния
народа,  не бились  в истерике  от любви  к нему,  как повелось у многих  со
второй  половины ХIХ века даже  до  сего  дня.  Пушкин  писал  об отсутствии
сострадания, присущего нашему народу, а К.Н.  Леонтьев был и вовсе строг: "В
этих  словах  смирение  перед  народом  (или  как  будто  перед  мужиком   в
специальности) - есть нечто сбивчивое и отчасти ложное... Но не думаю, чтобы
семейные, общественные и  вообще личные,  в  тесном смысле,  качества  наших
простолюдинов были  бы  все  уж  так  достойны  подражания.  Едва  ли  нужно
подражать их  сухости в обращении со  страдальцами и больными, немилосердной
жестокости в  гневе, их пьянству, расположению столь  многих к  лукавству  и
даже воровству" /26/.
     Превозноситься перед народом не  стоит, но и народопоклонство ни к чему
хорошему не ведет.
     <I>Товар с гнильцой?</I>

     Так  что же,  так  все и  ушло в  ботву? Никакого плода  нет?  Говорят,
все-таки  есть,  и  плод  этот  -  святость.  Утверждают,  что  Россия  и ее
православие напряженно работали над  особым идеалом  святости,  и выработали
его, и им можно похваляться перед всем миром. В.В. Розанов писал  о  великой
задаче, "над которой трудились духовенство и Церковь девятьсот лет,.. и этой
задачи действительно достигло.  Это - выработка святого человека,  выработка
самого типа святости,  стиля святости; и - благочестивой жизни... от старика
до ребенка 10-ти лет известно всем, что такое "святой православный человек";
...  каждый  русский знает, что  такие святые  - есть, не  переведутся  и не
переводились; и  что  в совести своей,  которая есть  непременно  у  каждого
человека, все русские вообще и каждый в  отдельности тревожатся этим образом
"святого человека", страдает о  своем отступлении от  этого идеала и  всегда
усиливается вернуться к нему, достигнуть  его, достигнуть хотя бы частично и
ненадолго" /27/.
     С этим  надо разобраться.  Что такие люди в  России были  и есть -  это
бесспорно. "Есть такие прирожденные  ангелы, -  писал А.И. Солженицын, - они
как будто невесомы, они скользят как будто поверх этой жижи, нисколько в ней
не утопая, даже касаясь ли стопами ее поверхности" /28/.  Есть люди-ангелы и
среди  православных.  Но  наличие таких  вот  ангелов отнюдь не в  состоянии
изменить сообщество людей. Совесть, что бы ни писал Розанов, есть  далеко не
у  каждого.  Это,  так  сказать,   литературное  требование  ("так  положено
писать"), в жизни не обязательно встречающееся.
     Ф.М.  Достоевский  в  "Дневнике  писателя"  пишет,   что   у   русского
преступника есть непреодолимая тяга к  покаянию, что вроде  бы перекликается
со  словами  Розанова  о том,  что  все  русские  тревожатся образом святого
человека и  стремятся достигнуть  его пусть частично и ненадолго".  Но вот в
"Записках из мертвого дома" он  же пишет:  "...я не видал между этими людьми
ни  малейшего  признака  раскаяния,  ни  малейшей  тягостной  думы  о  своем
преступлении".
     Идея  святости сама  по  себе  не в  состоянии  сыграть  сколько-нибудь
значительную роль в  оздоровлении нравственности - и не сыграла ее в России,
как показал наш ХХ век. Это было ясно еще В.С. Соловьеву, который писал, что
такие вот святые "..должны  были отделяться  от  общества, уходить в пустыню
или впадать в юродство. Самый  идеал святости, представляемый отшельниками и
юродивыми, был по существу своему исключительным, односторонне  аскетическим
и не мог двигать вперед общественную нравственность. Общественная жизнь была
лишь безразличной  средой между святыми подвижниками, как  Сергий или Нил, и
благочестивыми извергами, как Иван IV" /29/.
     В.В. Розанов писал: "В России есть  много святых людей:  и гораздо реже
попадается просто честный трудолюбивый человек, сознательный в своем долге и
совестливый в  обязанностях"  /30/.  До  него  эту  мысль  не  без  гордости
высказывали некоторые славянофилы, а им возражал тот же В.С. Соловьев: "Если
в самом деле у нас легче встретить святого, чем честного человека.., то ведь
это  есть   национальный  недостаток,  в  котором  должно  сознаться,  а  не
преимущество, которым можно хвалиться" /31/. Тем не менее хвалятся.
     "Выращивание  святых", "работа над  идеалом святости"  - все это хорошо
для  самоуспокоения и  самовосхваления, но не годится как  стратегия церкви,
призванной пасти овец Христовых. Наши святые, говорят  иные христиане, - это
как картофель на  рынке:  сверху положат,  что получше да покрупнее, а внизу
гниль. А  нашу  церковь  можно  уподобить  человеку,  который  получил  свои
несчастные  шесть соток, а они  у  него по колено, по пояс, по грудь заросли
сорняками, чертополохом, но вот он раздвигает этот  чертополох  и показывает
иногда и впрямь прекрасный цветок: "Смотри, как это красиво!" А укажи ему на
чертополох,  тут же услышишь:  "Вы человек  заземленный, не  возвышенный, не
видите  главного!" Оправдывает  ли чертополох  такой вот  "цветок", пусть  и
красивый? Замечено даже: чем красивее цветок,  тем гуще чертополох. Хорош ли
пастырь,  который  заботится  об  одной овце, а  все  остальные у  него  или
запаршивели, или разбрелись и он не может их собрать?
     У Христа есть притча о заблудшей овце: "Если бы у кого было сто овец, и
одна  из них заблудилась, то  не оставит ли он девяносто девять в горах и не
пойдет ли искать заблудившуюся? и если случится найти ее, то, истинно говорю
вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти незаблудившихся" (Мф
18:12-13). Но как эту притчу  ни читай, не вычитаешь, что можно  ради  одной
овцы  бросить  девяносто  девять. У Христа они названы "незаблудившимися", в
России же - точно заблудились.
     Можно утверждать, что идеал святости  и  ее культ  сыграли  у нас резко
отрицательную   роль.  Он   освобождал  человека  от   необходимости  самому
возрастать  духовно.  Вопреки  утверждениям  В.В.Розанова  у  нас  никто  не
"страдает о своем отступлении от этого идеала". У нас - гордость испытывают:
"Во какие  у нас святые-то есть!" Но сами -  по В.С. Соловьеву  -  отнюдь не
стремятся следовать  этому идеалу. "Святые старцы" на то и нужны, чтобы "наш
грех отмаливать" - они молятся, мы грешим. Очень разумное  разделение труда.
Этот идеал как бы дает индульгенцию:  побываешь в монастыре,  пообщаешься со
старцем  (юродивым),  дашь на церковь  -  и греши себе дальше! "Святость все
равно  не для тебя - она вот  для таких  неотмирных. А ты от мира, а мир так
устроен, что нечего и стараться быть хотя бы честным - ничего не получится".
Так считали в Византии, так полагали и полагают в  России. И не старались, и
впадали, как говорили наши мыслители, в форменное свинство, о чем чуть ниже.
     Претензии  на  "особый  тип  святости",   по  мнению   некоторых  наших
мыслителей,  чрезвычайно сомнительны. Есть резоны у  тех, кто видит в  такой
"святости" самонаведенную шизофрению, которая всегда нравится ввергнувшемуся
в нее человеку. Он  описывает  ее восторженно и часто сам  верит, что  возле
него "спасутся  тысячи". Святость вовсе не предполагала и не требовала (и не
предполагает и не требует)  приведения жизни в соответствие с требованиями и
заповедями  Христа.  Она вызывает в лучшем случае умиление. Достоевский  был
прав, когда  писал в "Дневнике": "Горе  обществу,  не  имеющему религиозного
умиления". Но  еще  большее  -  обществу,  не имеющего  ничего, кроме  этого
умиления.
     Наш идеал святости подозрителен и по своему происхождению. Родина его -
на Востоке, причем на Востоке  Ксеркса,  не  Христа. Идеал личной  святости,
сопровождаемой отрешенностью  от мира, пришел из Индии.  Все "умное делание"
наших  святых  -  это  экстатогенная  практика,  это  ослабленная   йога,  а
состояние,  в  которое  они  себя  загоняют,   сродни   состоянию  сатори  в
дзен-буддизме,  и  наши святые  очень напоминают  восточных отшельников даже
поучениями.
     Оттуда же, с "Востока Ксеркса", и некоторые главные черты православного
богословия, в  частности  - его апофатика,  сознательное и  последовательное
отрицание всякой познаваемости Бога, признание невозможности истолковать Его
проявления  в мире, дать сколько-нибудь рациональное  обоснование догматике.
Как  и  на  Востоке,  истина  в  православии  не  постигается  разумом,  она
принципиально   невыразима   и   потому  непередаваема,  она  не   поддается
философскому определению, в ней можно  только быть или быть вне ее. Святые -
в  ней,  все  прочие  - вне ее. Важно только интуитивное прозрение, а  разум
бесполезен для постижения Божества,  да и  вообще бесполезен. Святость - это
когда исчезает деление на субъект и объект, "слияние с высшим", и тут полное
совпадение  с восточной  убежденностью,  что такое деление изначально ложно.
Однако  на нем  стоит  вся европейская мысль  и  до нее  стояла греческая со
времен Платона.
     Медитативность,  созерцательность как  способы постижения  Бога сами по
себе вполне приемлемы, им находится место во  всех ветвях христианства. Наша
же  русская  православность, однако, признает  только такой  путь  к Богу  и
отвергает все  прочие как ложные.  И  тем немало гордится, браня  все прочие
способы  богопознания  как  неистинные.  Она  признает  только   мистическое
озарение, которое нисходит  как раз на святых в православном толковании. Тут
трудно  определить,  святость это или духоблудие,  но  считается, что только
такие   святые  достигают  состояния  святости.  Однако  его  описание  тоже
удивительным  образом  напоминает  описание  состояния,  в  которое  впадают
восточные  созерцатели, отказывающиеся  словесно передавать свои переживания
при  соприкосновении с  божественным. Что ни  скажи, все будут лишь догадки,
предположения, а это тоже напоминает знаменитое Neti! Neti! "Не  то! Не то!"
-  основное  положение  индийских рассуждений  о  божестве.  Сродни этому  и
православное  апофатическое  богословие,  утверждающее,  что  о Боге  ничего
нельзя сказать хоть с какой-то долей уверенности.
     Но если Он невыразим, если о Нем нечего сказать, то нужен ли Он вообще?
И есть ли Он? Некоторые  современные исследователи выводят охватившее Россию
безверие  как раз  из  апофатического богословия,  логически  приводящего  к
отрицанию Бога. Едва ли это так: вера никогда не сводилась к богословию, оно
само всегда  играло  в  ней подчиненную роль. Тем более  в  России,  где, по
мнению многих (едва  ли  не всех) наших философов и  религиозных мыслителей,
богословия и вовсе не было.
     Настолько худо было со своими религиозными мыслителями, что чуть  ли не
двести лет (до, во время и  после  Петра) Россия  пользовалась  "украинскими
наработками": оттуда шли не только идеи и книги, но и сами  богословы. Через
этот канал  осуществлялось влияние богословской мысли Запада,  что  подробно
разобрано  Г.  Флоровским,  который  считал,  что  богословие  вообще  чуждо
православию.  "Запад богословствует, -  писал  он, - когда  Восток молчит, -
или,  что всего хуже,  необдуманно и с опозданием  повторяет  западные зады"
/32/.
     Еще  до него В.С. Соловьев писал, что православные богословы используют
католические   доводы  против  протестантов,  а   протестантские  -   против
католиков,  ничего, в сущности, не добавляя своего. "Русское  богословие,  -
полагал  он,  -  ничего  существенного  не привнесло к  сокровищам духовного
знания,   завещанного  ей  Востоком,  и  доселе  держится  исключительно  на
определениях и формулах  VII и  VIII-го века,  как будто с тех пор ничего не
произошло,  как  будто  со  времен  последних  великих  учителей Востока св.
Максима Исповедника и  Иоанна Дамаскина,  ум  человеческий не поднимал новых
вопросов и сомнений, и как будто, наконец, новоевропейская философия и наука
не  представляют для современных богословов такой же умственной пищи,  какую
находили  в  древней  греческой философии великие богословы прежних времен!"
/33/.
     С ним согласен  В.В.  Розанов,  в изложении которого  даже Победоносцев
весьма нелестно отзывался о работе нашего православия над идеей Бога: "Нашим
дуракам  все было дано, но наши дураки надо всем заснули. Ну, и не разбудишь
их!  Куда.  Сытые и  видят  золотые  сны.  Это  весь  наш  Восток,  ленивый,
бездушный, который воображает, что если уж "истина" попала им в руки,  то уж
что ж  тут  и делать, "истина" сама  за себя  постоит,  а они  могут  сладко
дремать на сладких пирогах" /34/.
     А   в  самом  конце  периода  безраздельного  господства   официального
православия в России митрополит Антоний Храповицкий писал: "Нужно признаться
открыто  всем,  что  система православного богословия есть нечто искомое,  а
потому  нужно  тщательно изучать  его источники, а  не  списывать  системы с
учений еретических, как это делается у нас уже в течение двухсот лет".
     Потом  пришел  период религиозных  гонений,  не до  богословских трудов
стало. При всем том сегодня мы только и слышим, что  о "необычайной глубине"
православной  богословской мысли,  хотя оснований для таких утверждений  еще
меньше,   чем  для  разговоров   об  особой  православной  святости.  Однако
соответствием  торжественных  деклараций  реальному положению  дел в  России
всегда интересовались  мало.  Как, впрочем,  и  самой  жизнью,  что особенно
губительно сказывалось и сказывается на судьбах нашей страны.
     <I>Мироотрицающая составляющая русского православия</I>

     Святость,  которую  превозносит русское  православие,  не подразумевает
никакой  заботы  о  делах земных.  Восторгались теми,  кто  избирал  "благую
часть", кто шел "в Марии", а  "Марф" не  было и нет. (Е.Н. Трубецкой: "Если,
не  имея  духовной высоты  Марии,  человек уходит от  любящих  забот о своем
народе, оправдывая  свое бездействие  нежеланием походить  на Марфу,  он эти
обнаруживает х о л  о д  н  о  е с  е р д  ц&nbspе, то есть отсутствие  того
самого, что в человеке всего дороже" /35/). У нас же всякая забота  о земном
устроении  рассматривается  как отказ  от главного  -  от служения  Богу, от
достижения святости.
     "Печься  о столах" у  нас некому, церковь  учила  только погружаться  в
себя, терпеть, созерцать -  это,  дескать, главное. И это умели  в  избытке.
В.С.  Соловьев  писал,  что  у нас  есть  "...созерцательность,  покорность,
терпение.  Этими добродетелями долго держалась  наша  духовная  метрополия -
Византия, однако  они  не  могли спасти  ее. Значит,  одних  этих  восточных
свойств  и преимуществ самих по себе  -  мало" /36/. Очень даже мало,  нужно
все-таки  что-то  делать  и  в  этой  земной  жизни. А  ею  наше православие
заниматься  решительно  не  хотело  и не хочет.  Хотя  этого  недвусмысленно
требует  Библия:  "Если кто о своих и особенно  о домашних  не  печется, тот
отрекся от веры и хуже неверного" (1 Тим 5:8).  Отрекаются и еще как - ставя
отречение  себе  в  заслугу.  В России полно неухоженных, обделенных  всякой
человеческой заботой людей - и при этом очереди в монастыри.
     Пренебрежение  земными  делами  у  нас  изящно  называют  "практическим
монофизитством".  На монофизитство указывали  давно,  В.В.  Розанов  писал о
нашем православии:  "...оно  все  -  монофизично,  хотя  именно  на  Востоке
монофизитство как догмат было отвергнуто и  осуждено.  Но  как догмат  - оно
осудилось,  а  как  факт  -  оно  обняло,  распространилось  и необыкновенно
укрепилось  в  Православии  и  стало  не  одною   из  истин  Православия,  а
краеугольным камнем всего Православия. Все  это  выросло из одной тенденции:
истребить  из  религии все человеческие  черты, все обыкновенное,  земное  и
оставить в ней только небесное, божественное, сверхъестественное" /37/.
     Это  побудило  одного автора  еще в середине XIX века написать  стишки,
начало которых (про широту "русских натур",  идеал правды которых не влезает
в "формы узкие / Юридических начал") цитируют у нас часто, а вот окончание -
редко, почему и стоит его привести:

     Не к пути земному, тесному,
     Создан, призван наш народ,
     А к чему-то неизвестному,
     Непонятному, чудесному,
     Даже, кажется, небесному
     Тайный глас его зовет.


     Вслушиваясь в этот  "тайный глас"  (большой вопрос - сверху ли он  идет
или изнутри, как у восточных отшельников, больших мастеров  загонять  себя в
странные состояния психики), совсем забросили земные дела. Конечно, и  у нас
не  преминут  опровергнуть  такой  взгляд.  Укажут, например, на  не  только
"спасающую",  но и  хозяйственную  роль  монастырей.  А  присмотришься:  нет
монастыря, который не судился бы с  окрестными  мужиками за пашни, за ловли,
за пастбища,  за луга... Как  писал уже  после революции, в декабре 1917 г.,
В.В.  Розанов:  "Хорош монастырек, "в  нем полное  христианство"; а все-таки
питается  он около  соседней  деревеньки.  И  "без  деревеньки"  все  монахи
перемерли  бы  с  голоду".  Вторит  ему  и  Солженицын,  "Как  же неприлично
монастырям эксплуатировать крестьянский труд" /38/.
     Кое-кто  полагал  и полагает,  что в  монастырях  идет важная  духовная
работа:  там  "за мир молятся", и  Бог те молитвы  слышит. Но большая  часть
мужиков  считала, как  писал В.В. Розанов в "Тихих обителях", что  монастырь
существует  "для  корысти",  и  хозяйство  поддерживали на высоком уровне не
столько  насельники,  сколько трудники (работники по обету), сами же  монахи
пользуются репутацией тунеядцев - и не только в России. И еще известно,  что
пороки в монастырях  представлены  куда щедрее, чем  в миру.  Не случайно  в
Средние века изображали тучи демонов, слетающихся в келью монаха, - там  для
них всегда есть пожива.
     И из нынешних  православных  монастырей  хоть приглушенно,  но  все  же
доносятся стоны  и  вопли  истязуемых.  Там  игумен  (а  особенно  игуменья)
обладают  всей  полнотой власти,  какой  нет ни  в одной  секте, даже  самой
"тоталитарной".   И    нужна   большая   внутренняя   культура,   чтобы   не
воспользоваться   этой  властью  для   удовлетворения   собственной  тяги  к
самодурству, - а откуда такая культура в нынешних монастырях? Вот, бывает, и
мучают там  насельников и насельниц, выдавая  это за  "послушание". В печать
изредка прорывались сообщения о творящихся в  наших монастырях темных делах,
но  считается,  что  это  дело внутрицерковное  и  лезть  туда "неприлично".
Думается все же, что  и  правоохранительным органам, и правозащитникам стоит
заглянуть в наши монастыри - там они могут обнаружить много интересного.
     "Идеал  святости",  отрицавший  плоть,  изуродовал  личность.  Если  он
недостижим, а плоть  все равно  заявляет о себе, то ее  проявления никак  не
могут  не быть светлыми.  Опять В.В.  Розанов: "...у  русских и православных
вообще плотская сторона в идее вовсе отрицается,  а на  деле имеет скотское,
свинское, абсолютно бессветное выражение" /39/.
     Идеал святости не оставлял пространства  для духовного роста. Как писал
Н.А.  Бердяев в  "Духах русской революции":  "Русский  человек  находится во
власти ложной морали,  ложного  идеала праведной, совершенной, святой жизни,
которые ослабляли  его в борьбе с соблазнами". Ослабляли  настолько,  что не
было  у  него  ни  сил,  ни  возможности  противостоять  злу  -  и  он  сам,
сознательно, погружался в него, погружался в скотство: "Русский человек либо
свинья, либо уж сразу святой, а быть простым законопослушным гражданином ему
скучно".
     Этот вопрос хорошо был разобран в сборнике  "Из  глубины", продолжавшем
знаменитые  "Вехи".  Там  сказано:  "В  составе же  всякой души  есть начало
святое,   специфически  человеческое  и  звериное.  Быть  может,  наибольшее
своеобразие  русской  души  заключается в  том,  что  среднее,  специфически
человеческое  начало  является в  нем  несоразмерно слабым  по  сравнению  с
национальной  психологией  других  народов.  В  русском  человеке  как  типе
наиболее сильными  являются  начала  святое  и звериное..,  русский человек,
сочетавший  в себе зверя и святого по  преимуществу, никогда не преуспевал в
этом  среднем  и  был  гуманистически некультурен  на всех  ступенях  своего
развития" /40/. Все  это -  попытки  ответить на вопрос, который задавал еще
В.С.  Соловьев:  "Неужели  между  скотоподобием  и  адским  изуверством  нет
третьего, истинно человеческого пути для  русского мужикрна?  Неужели Россия
обречена на нравственную засуху..?" /41/.
     Мы  можем  дать ответ с уверенностью: не нашли  человеческого пути,  не
дало  его  наше  православие,  а  нравственная  засуха  только  усиливается.
Заключим этот  печальный  раздел цитатой из стихотворения  П.А.  Вяземского,
друга  Пушкина,  о  русском  боге, которым кичились в его времена, кичатся и
сейчас:
     Бог голодных, Бог холодных,
     Нищих вдоль и поперек,
     Бог имений недоходных
     Вот он, вот он, русский бог.
     Бог грудей и ж... отвислых
     Бог лаптей и пухлых ног,
     Горьких лиц и сливок кислых,
     Вот он, вот он, русский бог.


     Такой бог - и такая вера - никак не могли спасти от Катастрофы.
     <I>Катастрофа</I>

     Катастрофу предрекали многие. "Нелепо, - писал В.С. Соловьев, - было бы
верить  в  окончательную  победу  темных  сил  в человечестве, но  ближайшее
будущее готовит нам такие испытания,  которых еще не знала история" /42/.  А
Н.С. Лесков,  литератор  совсем  иного склада, чьи  произведения  так  любят
нынешние ревнители  православия, в письме  А.  С.  Суворину делился  с ним в
декабре  1887  г. такими мыслями о нашей официальной  вере: "О разрушении ее
хорошо заботятся архиереи и попы с дьяками. Они ее и ухлопают" . И ухлопали.
     Если рассуждать в цивилизационной парадигме, то в 1917 г.,  несомненно,
произошла  не  революция,   а  контрреволюция,  отказ   от  всех  достижений
петровского  периода,  что  символически  и  фактически  выражено   обратным
переносом столицы из Санкт-Петербурга в Москву. Несмотря на западную лексику
большевиков, движущей силой этой "революции" были массы, взявшиеся истребить
ненавистных "людей в немецком платье", что предрек еще Н.Г. Чернышевский и о
чем в канун  Катастрофы предупреждал М.О. Гершензон: "Каковы мы есть, нам не
только нельзя мечтать о слиянии с народом, - бояться его мы должны пуще всех
казней власти и благословлять эту  власть,  которая  одна своими  штыками  и
тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной" /43/.
     А Александр III и за ним Николай II вздумали поиграть в славянофильские
игры, что и  кончилось  Катастрофой. Потому  что  в эти  игры  играют только
ошалевшие  интеллигенты,  а  вовсе  не  народ.  Он  иногда  с  удовольствием
прислушивается к  "державным  завываниям",  даже подтягивает  им, но  тяга к
бунту,  пусть  бессмысленному   и  беспощадному,  у  него  куда  сильнее.  И
"подтягивает" народ обычно в минуты относительно спокойные, а когда приходит
пора испытаний, он  мгновенно  забывает о державности: "Что нам  Расея -  мы
калуцкие!"
     И все же надо сказать, что кое-кто  и внутри  официальной  церкви видел
плачевное состояние дел. Об  этом  свидетельствовал собор 1917-1918 гг., но,
похоже,  сами   православные   с  ним  никак   не  разберутся.  Восстановили
патриаршество,   избрали   патриархом    Тихона,   по   мнению   большинства
современников человека  слабого  и  недалекого,  явно  не  понимавшего,  что
происходило  (митрополит  Антоний  Храповицкий  вроде  и  вовсе  его дураком
пожаловал).
     Ясно одно: никакой привязанности к своей церкви  народ не выказал. В.В.
Розанов так писал  в том же  "Апокалипсисе нашего  времени": "Русь слиняла в
два дня. Самое большее - в три. Даже "Hовое Время" нельзя было  закрыть  так
скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что  она разом рассыпалась вся,  до
подробностей, до частностей...  Hе осталось Царства, не осталось  Церкви, не
осталось войска.  Что же осталось-то? Странным  образом -  буквально ничего.
Остался  подлый  народ,  из  коих  вот  один,  старик  лет  60-ти, "и  такой
серьезный", Hовгородской  губернии, выразился: "из бывшего царя надо бы кожу
по одному ремню тянуть". Т. е., не сразу сорвать кожу как индейцы скальп, но
надо по-русски вырезывать из его кожи ленточка  за ленточкой. И что ему царь
сделал, этому "серьезному мужичку".
     Это к вопросу о народной  любви  к царю, за  которого  якобы тоже народ
"стоял горой". На самом деле известие о зверском  убийстве царя и его  семьи
встретили или  равнодушно или даже со злорадством. Очевидцам тех событий все
виделось не так,  как нашим нынешним  охранителям.  Один  из  этих очевидцев
(Георгий Иванов) писал:

     Овеянный тускнеющею славой,
     В кольце святош, кретинов и пройдох,
     Не изнемог в бою Орел Двуглавый,
     А жутко, унизительно издох.


     Напомним,  что  вторая голова  орла  символизировала церковную  власть.
Церковь  "сдохла"  столь  же  -  если не более -  унизительно. В.В.  Розанов
отмечал:  "Переход  в  социализм  и, значит,  в  полный атеизм совершился  у
мужиков,  у  солдат  до того  легко,  точно в баню сходили и окатились новой
водой.  Это - совершенно точно, это действительность,  а не  дикий кошмар...
весь 140-миллионный "православный" народ впал в такие степени богохульства и
богоотступничества,  какие  и не брезжились  язычеству, евреям  и теперешней
Азии".  А  С.Н.  Булгаков  зафиксировал  в   одном   письме:  "Народ  наш  с
беспримерной легкостью и  хамством предал  свою веру на наших  глазах, и эту
стихию  предательства  мы  и  в себе  ведаем,  и на крестовый  поход с  этим
драконом мы имеем поистине  благословение  от православия  - и у меня иногда
является опасение,  не есть  ли  ревность против иноверия заменой этой более
нужной,  но  и  более  трудной  ревности" /44/. "Ревность против  иноверия",
завещанную России Византией, сберегли, веру - нет.
     А  вот  другой   очевидец  Катастрофы,  И.А.  Бунин:  "Россия  ХХ  века
христианской  веры  далеко  оставила   за  собой  Рим  с  его  гонениями  на
первохристиан и прежде всего по числу этих жертв, не  говоря уже о характере
этих  гонений,  неописуемых по мерзости и зверству"  /45/.  Ему  запомнилась
"какая-то  паскудная старушонка", кричавшая:  "Товарищи! любезные! Бейте их,
казните их, режьте их, топите их!" Били, казнили, резали и топили с огромным
энтузиазмом -  и в  первую  очередь  священнослужителей Русской православной
церкви. События тех "окаянных дней" говорят не о равнодушии народа  к церкви
- они говорят о ее злобном неприятии. Ей словно мстили, и  мстили совершенно
бесчеловечно.  Не  просто  не ходить  в  храм,  не  просто  закрыть  его,  а
обязательно справить  нужду в  алтаре,  поперек  лица  Богородицы нацарапать
матерное слово.
     Зверства  и  скотство  показывали страстное неприятие  "своей"  веры, и
страстность  свидетельствует, что подспудно  люди  ощущали  обман: "вера  не
настоящая", "не то дали". За что и мстили с ожесточением. Если не так, тогда
это  полная одержимость  дьяволом  и ничего  более.  Так, между прочим, тоже
думали  у  нас,  в  частности,  правительница Софья,  и  даже  Иван  Грозный
высказывался в  сходном духе. Но  и в таком случае: что ж не одолели дьявола
за без малого тысячу лет?
     Оставалось   только  констатировать:  "То,  перед  чем  ужаснулось   бы
христианское   сердце,  здесь  не  встречало  противодействия,   но  явилось
естественным  и как бы само собой  разумеющимся: систематическое осквернение
храмов и поругание святыни, методическое религиозное нахальство, руководимое
целью всячески  унизить и профанировать  святыню,  воссесть в храме "выдавая
себя  за Бога", - это именно и  произошло  в  России, - небывалое  торжество
последовательно  проведенной вражды к самому имени Божию... В насильственном
насаждении безбожия проявилась такая антирелигиозная ревность, которой давно
не видела история" /46/.
     Зинаида Гиппиус откликнулась на Катастрофу стихами:

     Какому дьяволу, какому псу в угоду,
     Каким кошмарным обуянный сном,
     Народ, безумствуя, убил свою свободу,
     И даже не убил - засек кнутом?
     Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой
     Смеются пушки, разевая рты...
     И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
     Народ, не уважающий святынь!

     (29 октября 1917)


     Конечно,  были  единицы,   десятки,  сотни,  много  -  тысячи  искренне
веровавших,  были  "соловецкие  исповедники",  отказавшиеся  сотрудничать  с
богоборческой властью, но не могли  они изменить общей печальной картины. Ни
во  время  Катастрофы,  ни  после.  Храмы  переделывали  то в  узилища, то в
увеселительные  заведения  - и ходили в них, нимало  не смущаясь совершаемым
кощунством  не единицы, не десятки, не сотни и не тысячи, даже  не десятки и
сотни  тысяч - а миллионы.  И ничего! За такое нравственное состояние народа
после  почти  тысячелетнего  попечения  о его нравственности церковь  должна
отвечать или нет? И будет ли за это прощение?
     Есть  верующие,  в   том  числе  православные,  которые  полагают,  что
официальная  церковь  получила сполна  за свои  великие вины -  перед Богом,
перед  народом, перед  другими верующими.  Вины же в  том состоят,  что наша
церковь так и  не научила  народ  ни  верить в Бога, ни жить  по-Божески,  а
верующих  инако - зверски преследовала.  За что,  говорят,  к примеру,  наши
староверы, Господь  и  взыскал с нее, а особенно за гонения на  старую веру:
"Они расплатились за каждую каплю нашей крови". Злорадство - не христианское
чувство, вряд ли  стоит разделять такой  подход, Но бессмысленно делать вид,
будто его не существует.
     <I>После Катастрофы</I>

     Не будем давать детальную событийную канву  происшедшего после 1917 г.,
укажем только на некоторые вехи.
     ...Февраль 1922 г., ликование эмиграции  внутренней  и внешней: "Теперь
большевикам  конец!  На  Церковь замахнулись  -  теперь-то  народ их  скинет
непременно!" Это упования появились в связи с  изъятиями церковных ценностей
и гонениями на церковь. Ленин писал тогда Молотову: "Мы должны именно теперь
дать  самое решительное и  беспощадное сражение черносотенному духовенству и
подавить  его с  такой жестокостью,  чтобы  они  не забыли  этого  в течение
нескольких десятилетий". И что же, пришел большевикам конец? Только в Шуе да
кое-где  еще было открытое недовольство, что  очень обрадовало  большевиков:
появился повод для разгрома  церквей  и расстрелов  священников. И  в том  и
другом народ участвовал  с  таким энтузиазмом, что большевикам  пришлось его
сдерживать специальным постановлением "о перегибах".
     ...С обновленческой ересью РПЦ справилась не  без чести, хотя, кажется,
не без участия  НКВД, который  сначала  натравливал  обновленцев  на  РПЦ, а
потом,  за  примерное  поведение,  помог  ей  избавиться от  них.  Есть  еще
загвоздка:  с  тех пор всякая  попытка  хоть  как-то привести  РПЦ в чувство
выдается ее охранительными  кругами  за  обновленчество и встречает  дружный
отпор.
     ...Образование Русской православной церкви за границей (РПЦЗ). Ныне она
заявляет, что  только ей удалось сохранить "неповрежденной" истинную русскую
православную веру. Похоже, здесь явная нравственная аберрация. В самом деле,
за   границей   оказалось  не  так  уж   много  православных  русских  -  но
непропорционально много  русских православных  архиереев. Значительная часть
эмигрантов  были  военными,  для  окормления  которых  хватило  бы  военного
протопресвитера  с  его  штатом.  Ан  нет  -  там  оказалось  слишком  много
епископов, архиепископов, даже митрополитов. И чувствовали они себя неплохо,
и  никому не приходило в  голову спросить себя: "Что  ж пастыри бросили свою
паству  в беде?" Конечно,  ни от кого нельзя  требовать принять мученический
венец,  это  дело  всегда добровольное. Да и  нашлись у Русской православной
церкви свои  мученики.  Но  эти  вот,  уехавшие,  неужели  не помнили  слова
Евангелия: "А наемник, не  пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего
волка, и  оставляет овец,  и бежит; и волк расхищает овец, и разгоняет их. А
наемник бежит, потому  что наемник, и нерадит об овцах" (Ин 10:12-13). И еще
из Библии:  "...пастыри сделались  бессмысленными  и  не  искали  Господа, а
потому они и поступали безрассудно, и все стадо их рассеяно" (Иер 10:21).
     ...1927   г.   некоторые   православные  считают   годом  окончательной
капитуляции РПЦ перед большевиками. Митрополит Сергий выпустил декларацию, в
которой  сказано было,  что можно быть православным  и  "сознавать Советский
Союз  своей  гражданской родиной, радости и успехи которой - наши радости, а
неудачи - наши  неудачи". Сейчас  вокруг декларации идут ожесточенные споры,
защитники Сергия говорят,  что поскольку  употреблено  слово "которой" (а не
"которого"), т.е. согласование по женскому роду, а не по мужскому, то, стало
быть, речь идет только об удачах  и неудачах  родины, а не Советского Союза.
На противников  эти филологические тонкости не  действуют,  они именуют этот
документ не  иначе как "декларацией  о  радостях" и  видят в нем  воплощение
ереси "сергианства".
     ...Апрель   1929   г.   -  принятие  законодательства   о   религиозных
объединениях и постановление НКВД от  октября того же года. Гонения получают
юридическое оформление. Однако и закон, и постановление в значительной части
повторяют   циркуляры   и  постановления,   принятые   еще  до  революции  и
направленные   против   инославных  и  иноверных,   прежде   всего  циркуляр
Министерства  внутренних  дел  от  4  октября  1910 г. В  частности,  оттуда
переписаны  требования   испрашивать   разрешение   на   проведение   любого
мероприятия  за две  недели,  запрет  на  распространение  учения, вообще на
всякую  деятельность  вне церковных  стен, на изучение Писания, на  обучение
несовершеннолетних и многое другое - гг. большевики не очень утруждали себя,
все уже было готово и опробовано.
     ...30-е  годы.   Церковь  обвиняют  в  полном   сотрудничестве  с  НКВД
(расправныму   ведомству  сообщалось  содержание  исповедей,  имена   тайных
верующих,   подпольных   священников   и   монахов),  в  доносительстве   на
катакомбников. Расцвет ГУЛАГа, описанного А.И. Солженицыным, который сколько
угодно может говорить, что  его "Архипелаг" - книга  о  власти коммунистов в
России,  но  во  всем мире (многие и у нас тож) ее читают и будут читать как
книгу о России, вскормленной православием.
     ...Годы   войны.  Сталинские   послабления,  за  которые   ныне  многие
православные требуют объявить этого  изверга святым.  Некоторые его биографы
настаивают, что как личность его сформировала как раз православная  церковь,
его  formative years прошли в семинарии. Восторженно описывается его встреча
с Сергием в 1943 г.  А когда в марте 1953 г. в церквах РПЦ ему провозгласили
"Вечную память", то побоялись просить  за упокой  души "раба Божия  Иосифа",
как  положено, и просили за упокой  души "генералиссимуса Иосифа". Достойный
православный  архипастырь, архиепископ Лука  (Войно-Ясенецкий) скорее  всего
искренне говорил: "Сталин сохранил Россию, показал, что она значит для мира.
Потому  я  как православный  христианин  и  русский  патриот низко  кланяюсь
Сталину".
     Чего уж требовать от народа помельче? Священник  со сложной  биографией
Дмитрий  Дудко  пишет  о  нем  восторженную  статью  под  названием "Он  был
верующим",  где находим такие  строки:  "Не  сразу  Сталин  осознавался  как
русский  гений,  не  случайно  он обладал скромностью  и бессребреничеством,
нравственными устоями.  Нам, православным людям, испытавшим гонение за веру,
нужно забыть обиду,  как  и  подобает христианам, и  с  должным  вниманием и
любовью посмотреть на все...  Наследие Сталина  надо изучать и изучать, чтоб
лучше понять, как нам уберечь Россию. Враги наши это раньше  нас понимают, и
потому  они  льют на него  такую  грязь, чтоб из-за нее мы не видели, кто он
такой" /47/.
     Любви к Сталину  хватает с избытком, говорят, что не то  он сам, не  то
Жуков,  не  то  Василевский  облетел на  самолете  зимой 1941  г.  фронт под
столицей с  иконой, что и обеспечило разгром  немцев  под Москвой.  Конечно,
всем этим  пренебрегать не стоит, как не  стоит над этим и  смеяться, тут мы
имеем дело с фактами веры, не с фактами истории. Но все же не должны они так
уж расходиться  между собой, и священноначалие РПЦ могло бы помочь верующему
народу правильно расставить акценты.
     Следует  упомянуть   деятельность   Русской   православной  церкви   на
присоединенных  территориях,  в  частности  на Украине  и в Белоруссии.  Она
лизала  пинавший ее сапог, но вместе с ним топтала  греко-католиков. Об этом
тоже сейчас  ни слова, зато много говорят о "разгроме православных церквей",
по своему обыкновению не давая слова противоположной стороне и не выслушивая
ее.  А  она цитирует слова Евангелия:  "...какою мерою мерите, такою  и  вам
будут  мерить" (Мф 7:2).  С  этим можно  не соглашаться,  но  мнение  другой
стороны  нельзя  игнорировать. Доводы типа  "мы  тут  ни  при  чем,  это все
светская (она же советская) власть" никому не кажутся убедительными. И еще о
Львовском соборе 1946 г., "обратившем" униатов в православных: ни один из 16
епископов  греко-католической церкви не согласился в нем участвовать.  Очень
разительный  контраст  с  РПЦ, давшей  много и  "красных  попов", и "красных
епископов".
     Кое-как  была  воссоздана  структура церкви,  даже  система  подготовки
церковных кадров. Но и  тут умалчивают  об  одном обстоятельстве: собственно
Россия поставляла  ничтожную  часть этих  кадров. Русские город  и  село  не
давали  достаточного  числа  желающих учиться в  семинариях,  большая  часть
семинаристов была из Украины и из Белоруссии. Существовала  вечная  проблема
нехватки  кадров:  выпускники  из украинцев и белорусов  ехали  на приходы в
Россию  по распределению,  отрабатывали положенный  срок,  потом уезжали  на
родину. А замещали их, в основном опять-таки украинцы и белорусы. Украинское
православие и сейчас  сильнее  русского, и если украинская церковь отделится
от  русской,  то  станет   сильнее  этой  последней,  что  странным  образом
восстановит  историческую  справедливость:  Киевская   митрополия  и  старше
московской, и каноничнее. Во всяком случае, Москва получила патриаршество не
совсем красивым  способом,  как свидетельствуют православные  же историки  -
А.В. Карташев, например.
     РПЦ  играла отведенную  ей  роль  на  внешнеполитической арене, что  не
спасло ее от гонений при Хрущеве, которые тоже хорошо описаны  -  и тоже,  в
основном, внецерковно.
     И после Катастрофы внутри церкви все же  находились люди, которые верно
указывали причины всех бед: "В происходящей разрухе церковной  нечего винить
"внешних": виноваты неверные чада Церкви, давно гнездившиеся, однако, внутри
церковной ограды. Благодетельной десницей Промысла (а не сатанинской  злобой
большевиков) произведен разрез  злокачественного нарыва, давно созревшего на
церковном  теле; удивительно  ли, что  мы видим  и  обоняем  зловонный гной,
заливающий "Святую Русь"? /48/.
     Есть такие люди и сейчас, но они  скорее вне  церкви. Солженицын  прямо
указывает, что ХХ  век был  веком исторического поражения русского народа, и
главным виновником этого поражения называет Русскую православную церковь - и
верующий народ:  "...русская Церковь  в  роковую  для родины эпоху допустила
себя быть безвольным  придатком  государства,  упустила  духовно  направлять
народ,  не смогла очистить  и защитить  русский дух перед  годами  ярости  и
смуты. И  если посегодня  сатанинский  режим  душит страну и грозит задушить
весь мир, то из первых виновных в этом - мы, русские православные" /49/. Это
написано в 1975 г.  С тех пор  А.И. Солженицын не раз повторял свою мысль  о
нашем историческом поражении.
     Но вот  коммунистический  режим тоже "унизительно издох", однако  славы
РПЦ это не прибавило. Несмотря на великие беды, которые церковь претерпела в
годы  коммунистического правления, на неслыханные унижения,  которые требуют
же   объяснения,  церковь  молчит   о  них.   Падение  коммунизма,   похоже,
просто-напросто отшибло у нее память.

     РУССКОЕ ПРАВОСЛАВИЕ  ЭПОХИ ВТОРОГО  ХРАМА  ХРИСТА  СПАСИТЕЛЯ  <I>Ничему не
научились?</I>

     Коммунизм  тоже  пал  совершенно  бесславно  и  отнюдь не  в результате
духовного подъема - он пал исключительно  из-за неспособности режима хотя бы
накормить страну.  Ключевым словом, вдохновлявшим движущие силы  "революции"
рубежа 80-90-х  годов ХХ века, было не "демократия"  и  не "православие",  а
очень земное слово "колбаса". Напомним, что нехватка хлеба и хлебные очереди
сыграли решающую роль в событиях 1917 г.
     Тем  не менее  крах коммунизма  норовят  выдать за  проявление  величия
народного духа и опять-таки за торжество православной идеи, по которой якобы
истосковался народ. Так, во всяком случае, РПЦ объясняет  происшедшее в 1991
г.  О  французский  аристократах,  вернувшихся   во  Францию  после  падения
Наполеона, говорили, что они ничего не забыли и ничему не научились. Русская
православная  церковь, полагают многие,  похоже,  ничего не  помнит и  не  в
состоянии  ничему  научиться. Не  помнит она, что Русь-тройка, разлетевшись,
самым неприличным образом вывалила ее в придорожную канаву.
     Сама  РПЦ и не думает оценивать Катастрофу, считая ее, похоже,  "яко не
бывшей". Слышны только победные трубные гласы: устояли,  выдержали, прошли с
честью через испытания. Символом возрождения стало клонирование храма Христа
Спасителя (народное именование - храм Лужка-спасителя). Он и до революции-то
не    считался   архитектурным   достижением   (псевдовизантийский    стиль,
"чернильница"), а нынешний бетонный новодел и вовсе не шедевр, хотя пытались
вроде включить его в список памятников ЮНЕСКО.
     Было много  вранья относительно  того,  на  чьи  деньги он  возводился:
государственные,  городские, на "пожертвования  верующих", как добровольные,
так и принудительные, - тот же самый "Лужок-спаситель",  по  слухам, обложил
город  тяжкой  данью  в  пользу  храма.  Врали  и  о  стоимости:  предельная
встречавшаяся  цифра  -  850  млн.  долларов.  Ясно,  однако,  что  ни  одна
христианская церковь мира  - ни  католическая, ни  все протестантские вместе
взятые, ни тем более  все восточные -  не могли бы позволить такую трату. Но
РПЦ вправе сама решать, на что тратить деньги.
     Хотя многие  православные  считают,  что  деньги  лучше  бы  пустить на
восстановление  порушенных за время коммунистического безвременья храмов, на
приходы.  Вот  парадокс:  после первого  официального богослужения  в  Храме
Христа Спасителя никто из мирян к чаше не подошел - некому было причащаться.
Это значит - в храме не было православных, кроме священнослужителей. Так что
для  трубных  гласов  нет  никаких  оснований. Храм  Христа  Спасителя  есть
православный  аналог  царь-пушки и царь-колокола, из коих,  как поведал  еще
П.Я. Чаадаев, первая никогда не стреляла, а второй никогда не звонил.
     Встает большой  вопрос  - с честью ли  вышла РПЦ из испытаний,  не  все
верят  даже,  что  она устояла. Высказывалось мнение, что не  выдержала наша
церковь испытания тысячелетней историей, не простится ей это.
     Есть  честные  тексты,  есть  православные   люди,  которые   описывают
происшедшее не в терминах триумфализма, а глубокого покаяния. Но мало их, да
и   лучшие   авторы  таких   текстов  не  случайно   выбирают   для   своего
богословствования и философствования стиль интеллектуального  юродства.  Это
свидетельствует об  их  маргинальности в современном русском православии, не
они  определяют его облик.  Они нужны ему скорее  для  того,  чтобы сказать:
"Видите? У  нас и такие  есть!" Они действительно есть, читать их - огромное
удовольствие, но едва ли они оправдают русское православие.
     Вот  что  пишет  один  из  самых  светлых  умов  нынешнего  российского
православия,  С.С. Аверинцев:  "Отступничество  активное  принимало  у  нас,
особенно в 20-е - 30-е годы, формы  чудовищной одержимости.... Воздержусь от
кровавых  примеров,  расскажу  только, что сам слышал ребенком от  старушки,
приехавшей в Москву из деревни. У  них в ту пору, пока  еще не  была закрыта
церковь, местные комсомольцы забирались на колокольню  и - прости, читатель!
- мочились оттуда на крестный ход: на собственных отцов да матерей,  дедушек
да  бабушек. Не  "инородцы"  с окраин, даже  не партийцы из  города: местные
деревенские, свои парни, плоть от плоти и  кость от кости крестьянской Руси"
/50/. В  общем, все  по Илье Муромцу.  В конце своей  статьи С.С.  Аверинцев
говорит,  что хотя есть пословица "каков поп, таков и приход", то в каком-то
степени верно  и  обратное,  но  тут с  ним трудно согласиться. Ибо  пастыри
должны  вести  паству, не наоборот,  с них и  спрос. Тем более,  что времени
показать  себя было предостаточно Так  нет,  они  эту тысячу  лет в основном
млели, дремали и пьянствовали.
     Архипастыри сейчас не столько  прислушиваются к голосу свыше, сколько к
голосу  снизу, от  самых темных  сил, которых  так  много в народной  толще.
Короткое время после 1988 г. архиереи показывали религиозное здравомыслие, и
могли  бы  повести  паству  к  очищению,  к  осознанию  происшедшего -  и  к
многообещающему будущему. Но как-то очень уж быстро вновь заявили о себе все
пороки  нашего  дореволюционного  официального  православия.  Митрополиты  и
епископы  стали  на сторону  самых  косных людей, позволили им  увлечь себя,
предпочли роль ведомых роли ведущих - так спокойнее и  надежнее. В очередной
раз они предпочли пренебречь ответственностью перед Богом (а значит, и перед
народом) ради сиюминутных земных выгод.
     Не   смыт  великий  грех   нашей  официальной  церкви  -  антисемитизм,
разнузданный внизу и сдержанный наверху (с исключениями и внизу, и наверху).
Алексий II может высказать  свое истинное отношение к  этому  важнейшему для
русского  православия  и для  христианства  вообще вопросу  не ближе,  чем в
Нью-Йорке. Но и долетевшие оттуда отголоски его выступления сильно подорвали
его  позиции.  Как всегда, находятся в  нашем  православии  единицы, которые
говорят  очень правильные  слова, но это никак не  меняет общего  печального
положения дел.
     Фактически  евреи  по-прежнему   рассматриваются   как   враги  веры  и
государства, а вот коммунисты - совсем другое  дело. Между  тем  именно  они
усугубили все пороки, от которых не избавило народ прежнее православие.  Они
сами многое  взяли от него, кое-что добавили -  и теперь передали такое  вот
"обогащенное" нравственное состояние народа нынешней РПЦ, которая  и в своих
винах не повинилась, и коммунистические добавки "приняла на баланс".
     Дело не только в "краснопоповстве", в сотрудничестве церкви с НКВД-КГБ,
дело  в  глубоком  внутреннем   родстве   русского  православия  и  русского
коммунизма, о  котором  давно говорили наши  провидцы, и  прежде всего  Н.А.
Бердяев,  не  без  основания  даже в  идее  III  Интернационала  усмотревший
вариацию  идеи Третьего Рима.  Вообще  наши  революционеры многое  взяли  от
православия. Скажем, Н.Г. Чернышевского  не понять, не зная русского  идеала
святости,  ибо  в  его  облике  были  черты  православного  святого. Бердяев
отмечал, что все теоретические, идейные  и  философские  споры  в  советской
России  шли по накатанным еще церковью  колеям: как  споры ортодоксии  (т.е.
православия) с ересью. Поиск ересей  и  борьба  с  ними была главной как для
Русской  православной церкви, так и для КПСС. И даже стиль борьбы,  даже  ее
фразеология совершенно одинаковы, как  одинакова и  лютая  ненависть ко всем
"уклонившимся".
     Одинаково пренебрежение  человеком,  личностью, за  которой  отрицается
всякая самоценность и которая всегда на подозрении и  в русском православии,
и в  русском  коммунизме. А вот институция - будь то КПСС (КПРФ)  или РПЦ  -
достойна  всяческого  восхищения. Даже  сентенции  о  них одинаковы: "Партия
всегда  права"  и "Церковь всегда права",  хотя  отдельные  их  члены  могут
ошибаться, пусть  и на самом верху - это  не умаляет величия институции. Так
что   есть  резон  в  прелестной  аббревиатуре  РПЦ(б)  и  в  юмористическом
первомайском призыве:  "Да  здравствует Коммунистическая  партия  Российской
Федерации имени  преподобного Серафима  Саровского!" Постановления Синода по
тональности  неотличимы  от  постановлений  ЦК КПСС,  даже  число  (истинно)
верующих у наших коммунистов и РПЦ примерно совпадает.
     Ну, а главное,  что объединяет РПЦ и КПРФ, -  это, конечно, ненависть к
Западу,  к  Европе. Ее  коммунисты  -  несмотря  на  свое  вроде бы западное
происхождение - быстро переняли от прежних, православных времен, приумножили
и укрепили  и вновь передали законному владельцу - РПЦ, с которой живут душа
в  душу.  Относительно 1917 г. можно сказать, что  "своя своих не  познаша",
зато  сейчас РПЦ и КПРФ друг друга  вполне "познаша" и даже  "возлюбиша". Во
всяком  случае  фотография  явно довольного  собой  Алексия II  между  двумя
главными коммунистами  России  (на  IV  Всемирном русском соборе)  никого не
шокирует. Так  что  есть  у  нас православный  коммунизм и  коммунистическое
православие.
     Неудивительно,  что тот же отец  Дмитрий  Дудко  пишет  о коммунизме  и
коммунистах:  "Коммунизм,  придерживающийся  материалистической  доктрины, в
России приобретает другое значение, и нам не нужно сбрасывать его со счетов,
не случайно  теперь коммунист  может  быть  верующим  человеком, и в  первую
очередь должен быть патриотом своей страны... Коммунизм как история в России
останется, это наша русская история. В созидании  богоносной  страны, Святой
Руси  он будет играть не последнюю роль. Сталин сыграл в этом первую роль...
Современных коммунистов мы тоже  должны понять,  как  близких нам, верующим.
Мне больно слышать,  как некоторые священники (притом не испытавшие гонения)
пылают к ним ненавистью. Считаю  ревность их не по разуму и не христианской"
/51/.
     Охотно и много  об извечной близости  и  родстве  между христианством и
коммунизмом, между православными и коммунистами говорят эти последние. Лидер
КПРФ: "Вера - это состояние души. В  сердце каждого  должен быть свой Бог. Я
верю в  разум,  в человека  труда, в  звезду  России.  Если человек верит  в
правду, добро, красоту - он верующий. Я нашел для себя такое решение Бога. Я
крещеный...  В  церкви  бываю  довольно  часто...  В  церкви  очень приятная
атмосфера, хорошая  аура"  /52/. А  на  VII съезде КПРФ  в  декабре  2000 г.
Зюганов   заявил:  "Символ  веры",  который  исповедовал   русский  народ,..
совпадает с идеалами коммунизма... Наше мировосприятие  издревле содержало в
себе мечту  о  царстве  справедливости,  добра, о Святой  Руси,  о  братской
обители  - народной коммуне". Среди предтеч большевиков  оказались и  Нестор
Летописец, и митрополит Иларион, автор "Слова о законе и благодати".
     К чести  РПЦ,  не  все ее адепты  готовы к  сотрудничеству  с заклятыми
врагами веры  . "Более полувека,  - пишет  священник  Георгий Эдельштейн,  -
Московская  Патриархия активно сотрудничала с коммунистами и  их потатчиками
во   всем   мире,  проповедовала  с   церковных   амвонов,  на   ассамблеях,
конференциях,  по радио и  в печати именно  то,  что соловецкие  исповедники
признавали  позорнейшей  ложью  и   губительным  соблазном...  Коммунисты  и
кагебешники и сюда проникли, раньше боялись, а теперь в церкви сами  бесы со
свечками  стоят..."  /53/. И все-таки остается впечатление, что позиция отца
Дмитрия Дудко куда ближе к позиции священноначалия РПЦ, чем позиция тех, кто
требует покаяния за сотрудничество  с  бесовской властью  и  трезвой  оценки
собственной роли.
     <I>Лукавая цифирь</I>

     Бесстрастные цифры камня  на камне не оставляют  от мифа  о возрождении
православия  в России. В выступлениях  архиереев  РПЦ  часто можно  услышать
что-то вроде "70% (а то и  80%, и 90%) россиян идентифицируют себя с Русской
православной церковью". Чуть меньшие, но тоже очень  утешительные цифры дают
наши социологи религии с их вечным: "наши опросы  показывают..." Ничего  они
не показывают, а выражение "идентифицируют себя с РПЦ" если и имеет какой-то
смысл, то никак не религиозный. В нынешней России спрашивать же "считаете ли
вы себя верующим" примерно то же самое,  что спрашивать "считаете ли вы себя
приличным человеком".  А потом объявлять на весь мир: "наши опросы показали,
что в России подавляющее большинство людей - приличные".
     И  вообще  проценты  в России  очень ненадежные:  то  оказывается,  что
считали не так, не  те  и  не тех, то,  если  даже соблюдали  тут  приличия,
проценты  у  нас  имеют обыкновение куда-то вдруг пропадать, а  то  и  вовсе
обращаться в свою противоположность, как  это случилось во время Катастрофы.
По переписи 1913 г., в России  числилось 103,5  млн. православных (не считая
староверов), или 65% всего тогдашнего населения. А пришла Катастрофа - и эти
проценты с увлечением участвовали в гонениях на официальную церковь, да и на
другие религии. Все прочие верующие - как христианские, так и нехристианские
- в  религиозных  гонениях не участвовали,  это исключительно  вклад  людей,
окормлявшихся казенным православием.
     Между  тем в РПЦ от начала времен было четкое  представление о том, кто
составляет "церковный народ". Церковь считает, что она есть тело Христово, и
его образуют  только  те, кто  вкушает от тела Христа и пьет от  крови Его -
т.е.  регулярно  причащается.  А к  причастию обычно допускают только членов
того или иного прихода, да и то после выполнения ими определенных обрядов, в
частности  - исповеди.  Так что, для того чтобы быть членом  РПЦ,  надо быть
членом того или иного прихода и регулярно исповедываться  и причащаться. Это
и  есть  "воцерковленные", все остальные  скорее "симпатизирующие",  и  этот
последний статус вовсе не равен первому.
     Так вот, таких воцерковленных  на  всю Россию  набирается едва ли более
1,5% населения,  как  свидетельствуют наиболее  добросовестные  аналитики из
самих  православных.  Это  подтверждает  "милиция-троеручица"  (она  сейчас,
напомним,  возлюбила  РПЦ),  по  данным  которой  в Москве,  с  ее более чем
десятимиллионным  населением  не более  150 тыс. человек бывает  в храмах на
Пасху. Точнее: на Пасху 2000 г. в храмах побывали 71375 человек (в 1999 г. -
77148), а  на  "прилегающих территориях"  53645 (в 1999  г.  - 66436)  /54/.
(Заметим, что на кладбищах на Пасху  бывает в пять раз больше народу,  чем в
храмах,  что свидетельствует скорее  о  языческом поклонении мертвым, чем  о
православном обряде.)  Еще  одно неожиданное  подтверждение  малочисленности
подлинно верующих православных - данные торговли: в 2001 г. потребление мяса
Великим постом в Москве сократилось с 1348 до 1328 тонн, т.е. на  те же 1,5%
/55/. Это, заметим, при том, что до трети москвичей при опросах клялись, что
к посту относятся очень серьезно.
     Все это  означает, что подлинных православных в России немногим больше,
чем  католиков,  явно меньше,  чем протестантов и, если верить мусульманским
источникам,  во  много раз  меньше,  чем мусульман.  Вообще  же, несмотря на
хвастливые уверения в возрождении веры  в России, положение ужасающее. Раз в
месяц  церковь посещают не  более 7% населения - самый  низкий  показатель в
Европе, которую у нас так клянут как раз за безрелигиозность /56/.
     В России, по опросам в  1996 г., в  Бога верили 47% населения,  в жизнь
после  смерти -  24%,  ,  в ад -22%,  в рай  - 24%. А  в "безверной Европе",
согласно опросам, проведенным по той же методике, в Бога верили 72% (в США -
96%), 44% - в жизнь после смерти, в ад - 23%, в рай - 26% /57/.
     Это  никак  не   50-60%,  а  то  и  70-80%,  которые   преподносят  нам
православные публицисты  и  архиереи РПЦ, это  гораздо  меньше. Но  какую-то
реальность  эти цифры все  же отражают. Православный автор, настаивающий  на
приведенной выше цифре  1,5%  православных  верующих  в России, называет это
"методологическим  подлогом",   "на   который   идут   все,  рассуждающие  о
"многомиллионной"  Церкви (в данном  случае  применительно  к населению РФ),
состоит в  том, что  в  число  православных  заносятся  все,  кто  так  себя
самоидентифицирует   (или   может   идентифицировать)  вне   зависимости  от
религиозной  практики, которая только и может выступать в  качестве критерия
достоверности такой идентификации" /58/.
     Этот феномен  иногда называют "околоправославием", имея  в виду,  что в
собственно   православие   такие  странно  верующие   все-таки  не   входят.
Пренебрегать ими никак нельзя, РПЦ и не пренебрегает: они очень нужны ей как
институции: собственно, ими она и держится.  Эти  "околоправославные" готовы
за нее кому угодно  вцепиться в горло, ибо  для  них она  первейшее средство
самоидентификации, главное же - средство противопоставления России и русских
все тому же "проклятому Западу". Околоправославные обеспечат РПЦ сохранность
на долгие времена. Но и цена велика: за это РПЦ обязуется служить не Богу, а
тому же околоправославию.
     Околоправославные  нередко  заявляют,  что любят  одновременно  Христа,
Ленина и Сталина. Но и этого мало:  они еще любят астрологию и  верят  в нее
(37%),  а в реинкарнацию верят 20%  россиян, объявляющих себя православными.
Иногда  архиереи  и   теоретики  РПЦ   именуют  этих  людей  "потенциальными
православными" и безоговорочно зачисляют их в  свою паству, поскольку "они к
православию  тяготеют".  Однако с  христианской точки  зрения  существование
околоправославных  никак  не может  быть  вменено РПЦ в заслугу:  признавать
Христа на словах и не поклоняться Ему - хуже полного неведения и неверия. За
это тоже  - не похвала будет, а спрос. Еще П.Я.  Чаадаев писал,  что "..есть
только один способ быть христианином,  а именно, быть  им  вполне..."  /59/.
Околоправославные,  пожалуй,  не  "христиане   не  вполне",   а  "вполне  не
христиане". И верят они не в Бога, не в Троицу, а в триаду Уварова.
     Это про некоторых из них  говорят, что  они бывают  в церкви  всего два
раза:  когда  их  крестят и  когда  отпевают.  И это  все.  Маловато,  чтобы
зачислять  таковых  в  паству РПЦ. Но они  нужны ей, потому  что  "Вопрос  о
численности православных в России имеет яркую политическую окраску. Завышать
численность православных выгодно  некоторым церковным деятелям, претендующим
на    материальную    поддержку   государства,    политикам,   разыгрывающим
"православную"  карту,  и некоторым ученым, обслуживающим как первых,  так и
вторых" /60/.
     Конечно,  великая численность не  есть признак истинности  той или иной
веры.  Есть   православные,  которые  убеждены   в  истинности   православия
независимо от его количественной  оценки. Это, бесспорно, достойно уважения.
Но точно так же бесспорно, что приукрашивание цифр  на манер хозяйственников
коммунистических  времен  никакого уважения не заслуживает и свидетельствует
исключительно об отступлении  от  истины - как земной, так и, следовательно,
небесной, ибо вторая никогда не достигается путем манипуляций с первой.
     Отсюда вопрос, которым задается тот же автор: "а существует ли, вообще,
в  современной  России  Православная Церковь,  если приложить к  Московскому
Патриархату традиционные догматические и канонические  критерии церковности?
Взгляд стороннего наблюдателя  увидит в нынешней Русской Церкви прежде всего
субъекта рыночной экономики в ее пост-советской модели, осуществляющего свою
деятельность  как  сеть  коммерческих   предприятий  (комбинатов  ритуальных
услуг)" /61/.
     Может, приговор слишком суров,  но какие-то  основания для него есть. И
не только количественные, но и качественные.
     <I>Дурная наследственность и добавления к ней</I>

     Выше  была дана  количественная оценка РПЦ эпохи  второго храма  Христа
Спасителя. Качественно  дела обстоят еще хуже. Наша "первенствующая", хотя и
не такая уж многочисленная, церковь отягощена, полагают некоторые аналитики,
многими  пороками. К  наследству "презренной Византии"  у нас добавили очень
многое,  особенно  в   период  Московского  царства.  А.К.  Толстой,   автор
популярных пьес про русских  царей, писал:  "Я не горжусь, что  я русский, я
покоряюсь  этому  положению.  Когда  я думаю  о  красоте  нашей  истории  до
проклятых  монголов,  до  проклятой  Москвы, еще  более позорной,  чем  сами
монголы, мне хочется  броситься на землю и кататься в отчаянии от  того, что
мы сделали с талантами, данными нам Богом".
     Таланты есть, а счастья нет. Потому что не таланты, не люди с талантами
определяют наше бытие, а казенное православие  и  его служители, давшие нам,
по  выражению.   Г.П.  Федотова,  "православное  ханство",  а   потом  стали
определять  коммунисты и их на  редкость  бесцветные  и бездарные  вожди (от
колоритных и одаренных бед еще больше). И те и другие многое унаследовали не
только от Византии, но и от язычества, а также от  Орды, все  это "творчески
переработали и обогатили". Они отбросили, естественно, почти  все достижения
петровского  периода нашей истории, но  коммунисты  вынуждены были сохранить
часть их в  сфере  науки,  прежде  всего  обслуживающей  военно-промышленный
комплекс, в которой и сохранились поэтому какие-то очаги приличия.
     И  все же  утрачено было  почти все  положительное, а вот отрицательные
черты не только  не были утрачены,  но  укреплены  и умножены.  Несмотря  на
замахи большевиков, им так и не удалось преодолеть отрицательные последствия
мироотрицающей   составляющей  нашего   православия,  прямо   предписывавшей
пренебрегать устроением  как страны, общества, так  и  отдельной личности. И
православные,  и  коммунисты  много  говорят  о   нашей  необычайно  высокой
"нравственности"  и  "духовности", хотя их-то  и не видно. Нравственность  и
духовность - это не разговоры  про таковые и не "состояния  духа", в которое
погружаются   избранные.   Тут   словоблудием  и   образцами  (святыми   или
родственными  им   "ударниками  коммунистического  труда")  не  отделаешься.
Добросовестность должна  быть присуща  если не  всем,  то многим, она должна
проявляться вовне, в повседневной жизни - и определять ее.
     Определяет  же  нечто  совсем иное.  Мироотрицание  имеет  практические
последствия, которые  касаются всех живущих  в нашей стране. Последствия эти
весьма неприятного свойства, ими тоже  наградило нас  казенное православие -
или, как  минимум,  не  избавило от них, хотя  обязано было. Состоят  они  в
несоблюдении  уже  упоминавшихся элементарных нравственных  требований - "не
лги",  "не  укради",  "не  пожелай...",  "не убий". Это  не просто житейские
нормы,  это  еще  и  религиозные  требования,  насаждением  которых  обязана
заниматься  церковь. Наша  -  не занималась. Ее  вообще  очень  мало трогало
состояние народной нравственности,  главное -  идеал святости. "Не в  земных
добродетелях суть,  это  все второстепенное"  -  вот ее  обычная  реакция на
проявления элементарной недобросовестности. Но если так плохо получается  со
второстепенным, то с главным тем более никогда ничего не получится.
     Нет  внутреннего  отвращения ко лжи,  к  воровству -  даже к  убийству,
которое должно же быть у нормальных  людей. Эти вещи у нас вполне приемлемы,
что  иногда норовят объяснить "широтой русской натуры". А вся-то широта  - в
неспособности (а главное  - в нежелании) соблюдать элементарные нравственные
нормы.  "Русские  позволяют  себе  то,  что  другие не  позволяют"  -  таким
эвфемизмом  иностранцы  описывают эту  самую нашу широту.  (Салтыков-Щедрин:
"ширина размаха, выражающаяся, с одной стороны, в  непрерывном мордобитии, с
другой  - в  стрельбе  из  пушек по  воробьям,  легкомыслие,  доведенное  до
способности искренне лгать самым бессовестным  образом".) В сущности вся эта
пресловутая  широта   натуры   -   неспособность   и  нежелание  перейти   к
цивилизованному существованию.
     Достоевский находил, что широк (русский) человек, надо бы сузить. Но он
же сказал, что у нас обязательно найдется некто, который упрет руки "фертом"
и скажет,  что  все это  скучно - и устроит  разорение.  Потому  что  всякая
упорядоченность бытия претит очень многим в России. А упорядоченность и есть
"сужение", она и есть цивилизованность.  Выполнение  заповедей Христа  очень
сужает  человека  с "фертом", он им  тяготится чрезвычайно. Наша церковь  не
"сужала" людей, широта так и осталась более предпочтительной. Словом, народ,
не знающий никаких сдерживающих начал  "народ без тормозов". "Без тормозов -
писал знаток русской жизни И. Соколов-Микитов, - черта русская, дикая, так и
живут  все  "без тормозов",  без уменья управлять чувством,  языком, мыслью.
Сумбур,  шум"  /62/. А  один  из самых крупных  русских ученых, И.П. Павлов,
писал  о нас как о  народе "... с очень слабым  развитием важного тормозного
процесса"  /63/.  Почему-то  это  самоистребительное  свойство  выдается  за
великое наше преимущество перед всеми другими народами.
     Начнем, однако,  с чего  полегче -  с  непреодолимой склонности ко лжи.
"Лживость  московитов"  и  их  вероломство  отмечают все,  писавшие о  нашем
любезном  отечестве.  Совсем  недавно  нам продемонстрировали новые  образцы
самой  беспардонной  лжи: Чечня,  подводная лодка "Курск" и  многое  другое.
Однако  не вчера  это  началось,  не случайно  образы Хлестакова и  Ноздрева
почитаются одними из самых удавшихся Гоголю. А  Ф.М.  Достоевский одного  из
своих  героев,  Алешу  Карамазова,   аттестовал   как   человека   честного,
неспособного  ни на  какую  ложь.  И  вынужден  был  довольно долго и  нудно
объяснять, что дураком  он при всем том не был. Из чего  неизбежно  следует,
что качество это редкое, приравниваемое к  глупости. А в "Дневнике писателя"
Достоевский  отмечал: "Отчего у  нас все лгут, все до единого?.. Я  убежден,
что в других нациях, в огромном большинстве, лгут только одни  негодяи; лгут
из практической выгоды, то есть прямо с преступными целями. Ну а у нас могут
лгать совершенно даром самые почтенные люди и с самыми почтенными целями". И
еще: "Ну а немец, как ни напрягайся, а нашего русского вранья не поймет". Мы
и сами-то не понимаем, просто не можем без него - и все.
     И сейчас сказать правду  человеку  у  нас  очень трудно. Ложь слетает с
языка  сама  собой,  без  всяких  затруднений, а  вот  для правды  требуется
некоторое  усилие. "Если говорить  честно...",  "По правде  говоря..." - вот
традиционные   "зачины  правдоговорения",  которым,   впрочем,  доверять  не
следует:  как  раз  после них  соврать  могут  самым  бессовестным  образом.
Чиновник любого ранга просто  не понимает, как это - говорить  "как есть", в
его понимании государственные интересы требуют как раз обратного.
     Оставим дела государственные - на  бытовом  уровне практически никто не
приспособлен говорить правду даже близким людям. Все врут без всякой нужды -
совсем  по  Достоевскому, вдохновенно и без корысти,  из  любви  к искусству
вранья, из полного неумения и нежелания говорить правду. Просто нет такого у
нас в заводе  - правду говорить. При  этих  обстоятельствах  утверждать, что
именно мы являемся обладателями "высшей  правды" не  приходится: куда уж  до
высшей, если обыкновенной нет, если не можем преодолеть повседневную тягу ко
вранью. Нечего  надеяться  (хотя  многие ждут  этого), что  из нашей мелкой,
средней  и крупной  лжи получится "великая русска