сь "под подозрением". На фоне юридического съезда в 1768 году последовал царский указ. Салтычиху обозвали "уродом рода человеческого", причину садизма оставили за рамками земной логики и заподозрили, что дело в "богоотступной душе". Дарью лишили дворянства, фамилии покойного мужа и даже девичьей фамилии (!). Далее в указе следовал регламент гражданской казни. И казнь свершилась. Дарью вывели на Красную площадь, приковали к столбу, повесили на шею табличку "Мучительница и душегубица", продержали на позоре один час, заковали в кандалы, отвели в московский Ивановский монастырь, посадили в "нарочито сделанную" подземную тюрьму, где кормили монашеской пищей при свече. Свечу гасили после еды, следили, чтобы свет божий не проникал в узилище. Во время церковного служения зэчку выводили в специальное место у церкви, куда доносилось душеспасительное пение. После 11 лет таких упражнений тело Дарью Николаевну уже не беспокоило, и наказание смягчили. Узницу перевели в наземный каменный каземат. В 1801 году после 33 лет отсидки роковая дама скончалась. Она не написала разъяснений и мемуаров, подобных сочинениям ее французского собрата маркиза де Сада, но память о Салтычихе и поныне жива в непонятливом нашем народе. Воистину сказано: "В СССР секса нет!". На съезде разбирались и другие ужасы, так что до смягчения нравов и уставов дело не дошло. Съезд угас, а самозванство возгорелось. Регулярно присылались сообщения о "выкрикнутых" в народе угрозах типа: "ужо придет Петр Федорович!". О них -- ниже. Отметим только очаровательный "иностранный" сценарий 1768 года. Восемнадцатилетний адъютант Опочнин разгласил, что на самом деле он не сын генерал-майора, а сын английского короля и Елизаветы Петровны. Король будто бы приезжал в Россию инкогнито, и незамужняя Елизавета никак не смогла ему противостоять. Приятно было в это верить, но Екатерина велела услать юного "королевича" на "линию", туда, где и ныне пересекаются пути оружия русского и оружия чеченского... Прививка Просвещения Екатерина не унималась в просветительском азарте. Она во всем стремилась быть реальным национальным лидером, пускаясь в самые тяжкие предприятия... Вообразите себе модель поведения идеального вождя. Вождь, как известно, почти всегда должен находиться впереди стаи, на лихом коне, on the fire line, и т.д. В этом смысле предлагаю рассмотреть несколько дат и картин. 1904. Дальний Восток. Флагман 1-го Тихоокеанского флота эскадренный броненосец "Петропавловск" тонет с адмиралом С.О. Макаровым и живописцем В.В. Верещагиным, подорвавшись на японском минном поле и непосильной художественной задаче. Эй, а кто там еще на мостике поет песню о крейсере Варяге? Ба! Да это ж полковник Романов, Николай Александрович, его сухопутное Императорское величество -- царь всея Великия, Малыя, Белыя и прочия Руси. Чего он там гибнет, свет наш? - Как чего? -- он нацию возглавляет в ее минуты роковые!.. 1918. Южное Поволжье. Наш брат Историк (по совместительству атаман Всевеликого Войска Донского) Петр Николаевич Краснов душит красных у Царицына. Главком душимых Троцкий обозревает войска на позициях Царицынской обороны и отдает указание командиру 10-й Красной армии товарищу Сталину гнать, держать, смотреть и видеть, а главное -- ненавидеть белую сволочь, падаль рюриковскую и романовскую... - ...И топить, топить их всенепгеменно! -- добавляет из седла белой лошади лысый коротышка, прикрывший, впрочем, лысину несоразмерной буденновкой. - Топить! -- это товарищ Ленин самолично контролирует управление войсками, чтобы товарищей Троцкого и Сталина не занесло на их любимых поворотах -- левом и правом, соответственно... 1941. Но заносит. Заносит матушку Москву такими большими снегами! И приходится теперь 28 героям-панфиловцам замерзать насмерть на Волоколамском шоссе имени маршала Нея и гетмана Жолкевского. Силы на исходе. Но, чу! Что-то звякает позади, там, куда для нас ходу нет. Это ползет в сорокоградусном снегу какой-то абрек с тяжелым ящиком. А в ящике этом -- тоже сорокоградусный состав, только не с минусом, а с плюсом! Мы спасены, обогреты, ободрены, не чувствуем страха, опасности, не вяжем трусливого лыка и отбиваем-таки тевтонов от града светлого. Посмертных звезд не получаем, зато живы остаемся! А кто же спас нас с градом и градусом? Да это ж товарищ Сталин! Друг Коба! Сосо Джугашвили! Услышал он сквозь вьюжное завывание грузинской песни "Сулико" доклад неповоротливых своих маршалов, что простые коммунисты страдают за Родину, и решил им помочь лично... 1957. Заклеймив за это грузина палачом и придурком, мы -- весь наш комсомольский народ - вычеркиваем из паспортов позорную московскую прописку и дергаем на новые земли. Там мы под панфиловской метелью роем крысиные норы, спим с нашими комсомолками в раздельных землянках, простыни натягиваем на крыши для утепления, под женщин стелим соломку - было бы где упасть. Мы молоды, нам весело, баян не смолкает. А тут еще какой-то мужичок, - тоже лысый, но добродушный, - с завхозовской улыбочкой разносит по землянкам все ту же русскую радость в зеленых бутылках с кукурузными пробками. Это наш вождь и товарищ Никита Сергеевич Хрущев! Он только что отпахал на ДТ-54 две смены, передал по рации команду запускать Спутник, принял у девчат на ферме первый опорос, и теперь под звук баяна поет с нами веселую песню: "Як помру я, поховайтэ на Украйни милой...". Так что, целина от нас никуда не денется, вспашем ее всю, до самого корня, чтоб и на могилы места не осталось! 1968. Почти там же. Байконур. Буря. Но ракета-носительница на стартовом столе не шелохнется. И как бы она посмела шелохнуться, когда к ней в дырку с подъемника как раз лезут два бровастых мужика? Первый -- командир корабля Герой Советского Союза еще за войну, самый пожилой космонавт планеты Георгий Тимофеевич Береговой. А номер второй -- это командир над командиром корабля. И на самом деле он не второй, а первый -- Первый секретарь ЦК КПСС, тоже герой Союза и Труда, - Леонид Ильич Брежнев, верный ленинец, действительный тайный сталинец и ярый антихрущевец. А лезет он на свою голову в эту железяку потому, что вот Жорке Береговому врачи разрешили тряхнуть стариной, так и он своих ЦКБэшников и КГБэшников уговорил, наконец, отпустить его прокатиться и ощутить истинность вселенского нашего учения. Теперь в этой стране никто не побоится стать космонавтом, никто не побрезгует быть коммунистом! 2000. Итум-Кале. Это древняя такая крепость в заколдованных южных горах. С дремучих толкиеновских времен служит она писателям и поэтам этическим антиориентиром. Дезориентиром. С нее списаны и Дул-Гулдур, и Барад-Дур, и Эльсинор и Глаббдобдрибы всякие. Теперь с этой нечистью пора кончать. Чтоб не засоряла мировую литературу негативным влиянием, декадансом, мовизмом, чернухой и сливом крепостной канализации. Сделать это чисто литературное дело поручено нашему Псковскому воздушно-десантному полку. Спрыгнул полк со своими парашютами прямо на луну минарета, но заговоренный ветер отнес молодых литераторов в болотистую фекальную низину у входа в проклятое ущелье. Теперь возимся мы в болоте, грозно отстреливаемся от черного огня и невидимых молний, извилисто огибаем ведьмин студень, комариные плеши и багратионовы флеши. Но тактического преимущества пока получить не можем. Тут, акбар аллаху, с неба падает сухой-двадцать-седьмой и тонет в болоте. Первого пилота мы успеваем вытащить, полить из огнетушителя и похоронить тут же - в вонючем омуте с морскими почестями, а второй -- типа Н.А. Романова полковник - выпадает из кабинки еще на подлете и ушибается о мшистую подстилку до синяков на посадочной платформе. Но сразу вскакивает, умело пригибается, и разрывная-бронебойная из снайперской девяностопятки сносит голову его адъютанту -- генералу хозяйственного управления Большого Кремлевского Дворца, возникшему из-под болота. Тут мы замечаем парадокс. Не может быть генерал в адъютантах у простого полкана. Но разбираться с парадоксами нам некогда, да и полковник уже смылся. Вон он - лезет на контр-форс Итум-Кале и не падает, - впился в древние камни, как банный лист! А вон уже и флаг на крышу каланчи поставил. Флаг у него имперский -- перво-петровский, и орел на нем тоже имперский -- иван-горбатовский. И остается нам, псковским, только заложить гексогену в этот аллах-амбар, да и разнести его к Владимирской, Смоленской, Казанско-мусульманской и прочей божьей матери! Знай наших! Узнаем: оказывается, пикирующий полковник -- это наш братан по оружию, Президент РФ, свой в доску Вовик. Но это выясняется позже, под полуночный спирт... Вот такие кошмарные картины представляются ненормальному писателю длинными зимними ночами по скончании века. А нормальному чиновнику в эти картины лезть не обязательно. Можно. Желательно. По закону совести полагается, раз он сам - этих картин автор. Но нельзя. Не рекомендуется. Опасно. Вот он и не лезет... А Катерина полезла. Узнала она от бессовестных ученых, что изобрели они верное средство против самой страшной болезни трижды позапрошлого 18-го века -- черной оспы. Средство -- убойное. Берем гнилой труп, насквозь прокаженный этой черной оспой. Осторожно набираем из него трупный яд. Размешиваем, фильтруем, капаем туда ароматические добавки. Делим всю эту заразу на N-ное количество доз, где N -- число жителей великой России. Чтоб каждому досталось! И хотим теперь этим жителям царапать кожу и вливать трупный яд прямо в расцарапанную кровь. Яд в крови будет сидеть и дожидаться оспенной бациллы. А там уж вступит с ней в смертельный бой. Или, наоборот, - сам заразит пациента, но не насмерть, а так, что пациент успеет переродиться и станет неуязвимым мутантом. Зараза к заразе не прилипает! Вот как здорово! Но что б вы думали? Наши псковские, владимирские, смоленские и итум-калинские дуры такого счастья не хотят. Опасаются. Желают позитивного примера, опыта безбожного исцеления. Придворные парацельсы, швейцеры, эскулапы на себе пробовать бациллу не решаются, да и авторитет у них невелик. Нужен известный народу персонаж. И вот мать наша Катерина велит привить трупный яд себе, да заодно подлечить наследника Павлика. А то принцы от этой оспы очень часто умирают. И риску тут нету никакого -- если что, рискуем не собой лично, а казенной династией вцелом. Темная наша церковь "завопила" (на этот раз это не мое словечко) со своих кафедр против страшного посягательства на волю божью. Просвещенные умы тоже опешили и засомневались. Но Екатерина переспорила даже Фридриха II -- Великого-но-осторожного, и 12 октября 1768 года привила себе оспу. Делал операцию выписанный из Англии доктор Димсдаль. Среди вакцинистов он был рекордсмен, имел только одну смерть на 6000 попыток. Екатерина точно рассчитала придворные последствия. Повторились сцены инфицирования Руси православной бациллой, -- в тот же день под царапалку Димсдаля наперегонки подставились все питерские дамы и кавалеры. Генерал-фельдцехмейстер граф Орлов, "подобно римскому богатырю" геройски привил себе оспу и наутро убыл на охоту по страшному снегопаду. Через неделю царапнули и принца Павлика. Тут, я бы сказал, ... э-э, ... ну, кажется мне, что в этом случае система вероятностей, фатум, предестинация как раз дали сбой. Но об этом позже... Сенат, естественно, разразился речами и разродился почетными званиями, 21 ноября было назначено ежегодным всероссийским праздником, семилетнему английскому "младенцу" Александру Маркоку, от которого была взята заразная материя для Императрицы, пожаловали русское дворянство, фамилия ему была изменена на более благозвучную -- "Оспенный". Димсдаль получил баронство, титулы действительного тайного советника и лейб-медика, еще и пенсию ему начислили - 500 английских фунтов в год. Турецкая война И сразу вспыхнула другая "эпидемия" - Турецкая война. Собрали генералитет, решили вести войну наступательную, провозгласили цель: обеспечить России свободное судоходство по Средиземноморью; набрали рекрутов, напечатали "ассигнаций вместо денег". Ждали татарских и турецких атак по весне, но уже 15 января 1769 года 70-тысячный отряд Крым-Гирея перешел русскую границу, не смог взять нашего Елисаветграда и в обход двинул на Польшу - на соединение с мятежными конфедератами. Оттуда крымцы пошли за Днестр к турецкому султану, повезли ему в подарок пленных белых женщин. Но это, - отштамповал Историк, - было последнее татарское нашествие на Русь! Наши воевать подразучились, поэтому все лето топтались в Приднестровье. Царица приказала сменить главкома Голицина на Румянцева. Пока отставка добиралась на перекладных, Голицин взбодрился, разбил Молдаванджи-пашу 29 августа и еще раз -- 6 сентября; 10 сентября взял Хотин и 18 убыл в Питер. Румянцев тут же вышиб турок из Ясс. Визирь, командующий турецкой армией убрался за Дунай, наши наступали на Бухарест легко и весело. От скуки по дороге считали мертвых турецких лошадей. Насчитали 20000. Бухарест тоже взяли, русская эскадра прошла проливы, Средиземное море и выплыла к Копенгагену. Тут уж и египетский бей прислал в Венецию посла для контакта с русскими против турок. Небось, хотел стать в очередь на освобождение древнеегипетской цивилизации, после Византии и Израиля, куда легко могли проследовать нахрапистые русские. А что? Константинополь, Антиохия, Иерусалим, Александрия -- столицы православных патриархов -- хорошо смотрелись бы в нашем имперском ожерелье! Екатерина резвилась. Ей прислали трофейный кинжал, - она кокетливо писала главкому Второй армии графу Панину, что "хотела бы в прибавку к кинжалу иметь турецкого визиря, а то и самого султанского величества". 1770 год начался беспрепятственным взятием Азова и Таганрога. Турок там не оказалось. Но дальше все увязло в обычных русских мелочах. Эскадра Спиридова, летом вышедшая из Кронштадта на Копенгаген, ползла еле-еле, ее флагман, новейший корабль "Святослав" стал разваливаться по швам и вернулся с полдороги. Русские оказались неважными моряками, об этом горестно докладывал посол в Копенгагене Философов: "По несчастию, наши мореплаватели в таком невежестве и в таком слабом порядке, что контр-адмирал весьма большие трудности в негодованиях, роптаниях и в беспрестанных ссылках от офицеров на регламент находит, а больше всего с огорчением видит, что желание большей части офицеров к возврату, а не к продолжению экспедиции клонится...". Из 5000 личного состава эскадры заболели "поносами и флюсфиберами", "стали слабы", а то и попросту придурились 800 человек. Еда на судах оказалась нездоровой, свежего мяса и зелени не подавали. Адмирал впал в уныние, офицеры разболтались. Выходило, что, хоть и потрачено на флот с петровского 1700 года более ста миллионов золотом, но по словам Императрицы у России как не было, так и нет ни флота, ни моряков! Пришлось латать корабли на ходу, обучать экипажи в походе, тренировать артиллеристов и морскую пехоту в бою, - с большими жертвами и малыми деньгами. Пробовали поставить новых русских моряков прямо от сохи и обмолота осеннего урожая под команду англичанина Эльфинстона, результат оказался тем же, что и у русского Спиридова. Два адмирала добрались до Черного моря, где насчитали у себя 500 больных и насмерть заспорили, кому под кем ходить. Алексей Орлов, прибывший на флот с инспекцией, понял, что раздор неодолим, и назначил себя, сухопутную крысу, главкомом. Так на Черном море обосновалась русская эскадра, которая стала причинять туркам досадное беспокойство. 10 апреля 1770 года русские, зайдя с суши, взяли у турок крепость Наварин. Командовал победным штурмом бригадир Иван Абрамович Ганнибал, сын арапчонка Петра Великого, двоюродный дед не менее великого Пушкина... 11 июня Наварин был взорван, и флот вышел в море. 24 июня на рассвете Орлов обнаружил неприятеля у Чесмы. Корабли турок стояли вдоль анатолийского побережья, и, - мама дорогая! -- не было им числа. Здесь собрались все эскадры, и даже из Константинополя пришел большой отряд. Сосчитали. В наличии оказалось 16 линейных кораблей (от 60 до 90 пушек на каждом!), шесть фрегатов и множество водоплавающей мелочи, затруднявшей счет. Орлов сначала до морской болезни испугался этой тысячи пушек, но потом взбодрился ромом, и в 11 часов дня решился на атаку. Четыре часа возились без толку, потом наш флагман "Евстафий" сцепился крючьями с адмиральским линкором турок. Начался пожар, оба корабля взорвались. Хорошо, хоть "капитаны" Спиридов и Ф. Орлов успели с "Евстафия" ноги унести. Простого народу погибло 628 душ, 30 офицеров тоже сгорели во славу. Испугавшись фейерверка, турки загнали все свои корабли в Чесменскую бухту. Нашим пиротехника тоже понравилась, и решено было аналогично спалить весь турецкий флот. Целый день 25 июня готовили брандеры... Брандер, корабль-воспламенитель, изготавливается легко. Берешь судно, какого не жалко -- старую дохлую посудину, - читаешь правила противопожарной безопасности на флоте ее величества и делаешь все наоборот. Вот наши и раскладывали на палубах солому, просыпали пороховые дорожки к заряженным трюмам, смолили деревянные детали, запасали факелы и прочие огнеопасные штуки. В ночь на 26 июня по лунному зеркалу тихой Чесменской бухты на турок двинулся штурмовой отряд. Начали с залпов морской артиллерии, потом, когда часть турецкого флота уже горела, вперед пошли брандеры. Лейтенант Ильин первым сцепил свой брандер с самым крупным турком и наблюдал пожар из шлюпки. Утром у басурман вышла недостача 15 линкоров, всех 6 фрегатов и полусотни мелких фелюг. Наши успели выхватить себе из геенны огненной только один корабль да 6 галер. Чисто инстинктивно русские двинули на Царьград, но "Святослав" разбился о камни у Лемноса, и прибить щиты на врата второго Рима в этот раз не удалось. Стали набирать рекрутов в армию, рубить в Молдавии лес на новые корабли, готовиться к большой войне, тем более, что в Польше продолжались раздоры, и европейским монархам хотелось эту нервную страну добить и поделить. К тому же, Екатерина услыхала сплетню, что Фридрих Великий скептически относится к независимости Крыма и готов спорить на любимую флейту о неизбежности Крыму стать русским на веки вечные. Это прельщало! Наши неустанно давили на задунайские владения турок, базируясь в Измаиле и "почитая Дунай за Рубикон". Первая русская армия успешно забирала задунайские городки, Вторая имела стратегической целью Крым. 25 мая 1771 года ее новый командующий Василий Михайлович Долгорукий протрубил сбор, и уже 14 июня в очередной раз был взят Перекоп. Защищавшие вал, ров и крепость 50000 татар и 7000 турок под личным командованием крымского хана Селим-Гирея ушли вглубь полуострова. Наши стали брать крымские городки, не прекращая дипломатических усилий. Им хотелось, чтобы турки ушли из Крыма, а мятежное население исполнило мечтания прусского короля -- подчинилось России. Переговариваться с хитрыми крымцами было глупо, они только тянули время, а к туркам подходило морем подкрепление. Поэтому Долгорукий 29 июня взял Кафу, накосил 3500 заморских гостей. Прочие турки сели на суда и убыли домой, оставляя Керчь и Еникале. Наши запустили в Крым обычную бациллу: объявили, что Селим-Гирей -- враг крымского народа, и надо выбрать нового хана. Возникли выгодные раздоры и интриги. Наши хотели также освободить белых пленных -- христиан русского и польского типа. В крымском народе запела опасная струна: пленники -- это святое! В каждой нищей сакле сидели рабы, похищенные из соседних государств, нарушать эту людоедскую инфраструктуру было опасно, крымский пролетариат легко мог начать священную войну против наглых оккупантов. Пришлось нашим выкупать пленных мужчин по 100 левков, а за приятных телу женщин отдавать и по 150. Выкупили 1200 душ, еще 9000 убежали сами. Во всех крымских городах восстанавливались православные греческие церкви (откуда они там взялись? -- не от Корсуня ли уцелели?)... "Но легко понять, какими глазами должен был смотреть на все это татарин", - грустно вздохнул чувствительный Историк. Мне же было глубоко плевать на грустный вид обиженного татарина, ему бедолаге предстояло еще и поголодать без грабежа и неуклюже приучаться к садоводству и виноградарству. В целом, нужно сказать, такое полукровное завоевание Крыма - с сохранением местной администрации и "уважением" национальных традиций - было бесперспективно. Что и подтвердилось впоследствии. Почти два года Екатерина занималась геополитикой -- вместе с Пруссией и Австрией делила Польшу. Французский и английский королевские дворы смотрели на это в надежде, что ничего не получится, ан нет -- получилось! Наши совершенно определенно захватили Белоруссию и прицеливались на прочие польские земли. Хотелось еще отобрать у турок их владения в Крыму -- города Еникале и Керчь, - Екатерина прокладывала морскую дорогу в Средиземноморье. Эти русские аппетиты насторожили турок, и они саботировали наметившийся мирный договор. А раз так, то в начале 1773 года главком граф Румянцев получил приказ форсировать Дунай. Генералы Потемкин, Вейсман, Салтыков и Суворов (вот он, появился! -- до этого герой воевал в Польше) брали и отдавали мелкие задунайские городки, отбивали встречные попытки турок переправиться на нашу сторону. 11 июня, разгромив 6-тысячный турецкий заградительный отряд (Вейсман зашел ему в тыл, а Потемкин бил в лоб психической атакой), Румянцев переправил на правый берег реки всю Первую Дунайскую армию (на самом деле, это была не армия, а корпус в 13000 пехоты -- дивизия по нашим меркам). Тут дело застопорилось. Силистрию с 30000 осажденных взять не смогли, Вейсман, разбивший Нуман-пашу 22 июня и убивший 5000 турок, погиб сам. Трава в румынских полях из-за страшной жары засохла, и тягловых коней кормить было нечем -- это, как если бы кончился бензин для артиллерийских тягачей. 30 июня, сознавая опасность интриг, клеветы и опалы, фельдмаршал Румянцев отдал приказ переплывать Дунай обратно. В Питере, естественно стали на Румянцева клепать, но заменить его было некем, на следующий год планировалось пополнение Первой армии до 116000, так что Румянцев усидел. К тому же, он послал за Дунай Потемкина -- осаждать Силистрию, а барона Унгерна и князя Долгорукого -- громить турок партизанскими наскоками. Впечатление от кампании 1773 года было улучшено. 30 декабря Императрица высказала Совету мнение, чтоб Румянцев "не полагал Балканы пределом военных действий": Царьграда хотелось, хоть кричи! А тут еще флот российский действовал в Средиземноморье весьма успешно. Эскадра Кожухова "взяла под покровительство" Сирию, осадила и захватила Бейрут (совсем уж вблизи Иерусалима!) и уступила этот доныне беспокойный город сирийцам за 250000 пиастров... "Пиастррры!" -- как приятно, как знакомо звучит это славное флинтово слово! Пиастры и поделили по-флинтовски, - десятую долю отослали адмиралу -- командующему флотом, остальное честно раздали по эскадре. Вот это по-нашему, без налогов и дурацких отчислений во внебюджетные фонды. Чистый черняк! Поэтому получатель десятины адмирал Спиридов писал, что офицеры, матросы, и особенно наемные средиземно-морские волки "для своих прибылей гораздо храбрее, нежели как из одного только жалованья служили"! Спиридову тоже "гораздо храбрее" сиделось на флагмане. К несчастью был заключен Кучук-кайнарджийский мир, и легально зарабатывать на море стало трудно. От мирной скуки обратимся внутрь России. В Уфе случилось чудо! Градоначальник доложил, что в соборной церкви среди бела дня и ночью раздается колокольный набат, что это -- предзнаменование чего-то великого и страшного, чего? - уж ты, матушка лучше нас грешных знаешь! Пришлось матушке наряжать следствие с настоятельным указанием доискиваться естественных причин явления. Стали разбираться. Ну, во-первых оказалось, что это не гром небесный, а тихое жужжание и позвякивание из-под купола, как от пчелиного роя. Взломали снаружи большой, недавно надстроенный купол. Под ним оказался старый, маленький куполок со старым медным крестом, увитым проволокой. Вот эта проволочная арфа и звенела на межкупольном сквозняке. Сделали губернатору выговор, как это он, умный человек поддался суеверию. 18 век заканчивается, а он -- "чудо"! Здесь, отметив охлаждение Екатерины к Орлову, наш главный Историк С.М. Соловьев расхворался желчной болезнью и скончался, чуть-чуть не дотянув свою "Историю России" до намеченного конца -- казни Пугачева и смерти Императрицы. Вечная ему память! "День мой -- год мой!"... А История, тем временем, не стояла на месте. Ползли, ползли по Руси милые нашему сердцу бомжи и кликуши, несли страшные вести о неминуемом приходе грозного царя. Ожидался либо царевич Павел, либо покойный, но вечно живой Петр III, либо кто-нибудь еще, не столь въедливый, как "матушка". Екатерина сама была виновата в этом. Не постигла она своим ангальтским умом, что в России жертвоприношение - главный национальный мотив и единственная жизнеспособная национальная идея. Нельзя здесь убивать популярных людей, нельзя сгонять их со съездовских трибун, нельзя называть в центральной печати "помесью свиньи и лисы". Нужно действовать по-другому. Нужно неожиданно прощать приговоренного, назначать на крупную фиктивную должность, кормить и поить, не забывая вываливать его на трибуну в пьяном виде. Лучший способ политического убийства в России -- это демонстративное внутреннее разложение персонажа. А Екатерина угробила двух царей, Петра да Ивана, и это ей икнулось. Вот краткая партитура икоты: 1. Корнет Опочнин, "сын английского короля и царицы Елизаветы", естественно, более достоин быть нашим монархом, чем немецкая принцесса (1768). 2. Польский повстанец Беневский в 1771 году организует мятеж на камчатской каторге в пользу наследника Павла. Бунтовщики разбивают тюрьму, приводят к присяге Павлу все туземное население, захватывают казенный галеон "Св. Петр", и грозно отчаливают на Питер в обход Евразии и Африки. Но по дороге увлекаются пиратством и растворяются в южных морях. 3. В 1772 году несколько солдат гвардии сговариваются бунтовать в пользу Павла. А если он не согласится на престол, то убить его, и привычно свалить это дело на Екатерину. А что? Она всех убивает! 4. Появилась и дама-самозванка. Очаровательная особа, оставшаяся для следствия анонимной, а нам известная как княжна Тараканова, выдавала себя за одноименную дочь императрицы Елизаветы Петровны. Граф Алексей Орлов-Чесменский занялся "принцессой", выследил ее в Пизе. Снял для дамы квартирку, натурально отработал любовь, заманил соблазненную соблазнительницу в Ливорно на русский корабль и отправил в Питер. Там особисты уморили несчастную в Петропавловке. Она скончалась от желудочной болезни в декабре 1775 года, но нам такой финал не понравился и мы решили, что пусть лучше "Elisabetta", княжна Тараканова утонет в своем каземате во время наводнения 1777 года. Эта трагическая гибель мастерски запечатлена на картине художника Флавицкого. 5. В 1788 году в Митаве обнаружился живой и невредимый "Иоанн Антонович". 6. Не сгинул и "ПетрII" - беглый солдат Лев Евдокимов. Одновременно, шумной толпой грядут "Петры III": 7. Солдат Гаврила Кремнев (1765). 8. Армянин Асланбеков. 9. Степан Малый в Черногории (1767). 10. Там же -- Зенович (1773). 11. Фома Мосягин (1774). 12. Метелка (1774). 13. Крестьянин Сергеев (1776). 14. Беглый солдат Петр Федорович Чернышев. 15. Безымянный донской казак. Ну, этот -- типа Остапа Бендера: ездил по степи с "секретарем", назывался Петром III, принимал дары и присяги. 16. Самый крупный карась -- Емельян Пугачев. 17. Ханин в 1780 году назвался спасшимся Пугачевым -- Петром. И было еще множество слухов, что в некой тюрьме сидит законный царь и т.д., и т.п. Так что, к приходу Пугачева мы были вполне подготовлены. Можно сказать, мы его радостно ждали, уморившись строгостями планомерной жизни на немецкий лад. Донской казак Емельян Пугачев с 18 лет участвовал в походах Семилетней войны. В екатерининской армии ему не хватало степной воли, и он часто попадал то на губу, то под плеть. После демобилизации Пугачев влип в уголовное дело -- помог бежать из-под стражи кому-то из своих родственников. За это его самого посадили. После двух побегов наш Емеля оказался на Украине. Тут, на польской границе его посетил дух самодельного монарха Григория Отрепьева. И стал Емельян тоже косить под царя. Но начал свой поход Пугачев не с разложившейся имперской окраины, - тут и казачества никакого уже не было, а из самого центра России. Емельян пробирается на Урал, - здесь без конца возмущаются заводские рабочие, - но попадает под стражу и высылается в Казань. Его дело медленно рассматривают, потом завершают пропиской порки и ссылкой в Пелым, но Емельян удачно бежит из кутузки в мае 1773 года. В Иргизе он объявляет себя Петром и прельщает сообщников складными рассказами из дворцовой жизни: каким макаром он любил Императрицу, как она его не выдержала, и как он спасся путешествием в Египет-Польшу-Иерусалим. Братва в банде, вообще-то, монархии не хотела. Мечталось ребятам о мировой революции и всероссийской казачьей республике. Но приятно было и в Империю поиграть. Емельян женился на деревенской девке, провозгласил ее императрицей, назначил ее подруг фрейлинами, бандита Чику -- графом фельдмаршалом Чернышевым, других пацанов -- Орловым, Воронцовым, Паниным. Тут уж и без обеих столиц было не обойтись. Две станицы под Оренбургом срочно переименовались в Москву и Петербург, - пока до настоящих не дотянулись царственные лапы Емельяна. Новый император устраивал ежедневные смотры войскам. Благо, гвардии было навалом, - башкиры, калмыки, мещеряки. Вскорости и цесаревич Павлик не выдержал строгостей Зимнего дворца - вынырнул у папы-Пугача. Не вполне умытого беспризорного пацана уважительно называли в банде Павлом Петровичем. Это беспредельное пиршество соблазнительно действовало на народ, и за несколько дней вся юго-восточная краюшка имперской карты окрасилась тревожным пролетарским цветом. Началась осада Оренбурга. В Питере сначала взволновались не очень. Осенью женили своего Павла Петровича, но в ноябре 1773 года спокойно уже не сиделось. Акции Емельяна стремительно росли. Вот кривая его биржевого курса (краткосрочный, месячный интервал, - с сентября по декабрь 1773 года): 1. 250 рублей за труп; 2. 500 целковых за живое тело; 3. 5000 за труп; 4. 10000 за живого; 5. 28000 и более (торг уместен) -- за поимку живьем. Три полка под командой бывшего съездовского маршала Бибикова отправились к осажденному Оренбургу. В марте 1774 года поэт Державин, помощник Бибикова отличился планированием операции, в которой Голицын разогнал пугачевцев под Татищевой крепостью. Затем Бибиков умер от худого климата, а конфликт перешел в позиционную фазу и приобрел международное звучание. И дело тут не в Пугачеве, - при европейских дворах стали известны письма, которые Бибиков писал с дороги. С удовольствием цитировались пассажи полководца о поразившей его тупости, звероподобности, аморальности населения, каком-то анархическом духе, витающем над бескрайней степью. В Москве тоже раздавалось холопское бормотание. Три года назад здесь бушевала эпидемия чумы, народ озверел от ужаса. Чуму удалось прекратить, только убив архиепископа Амвросия. Теперь снова что-то восходило из-за мутного восточного горизонта, и хотя бунта пока не было, но убивать уже хотелось. "Невозможно подавить этот мятеж одной только силой оружия, - писал Бибиков, - необходимо отыскать какое-либо средство удовлетворить народ, имеющий справедливое основание к жалобам". Эх, господа! Неужто вы не поняли, не угадали этого средства? Это -- волшебство, щучье веление, которое Емеля наш очень своевременно извлек из мертвой яицкой проруби! Люди халявы хотят, гуманитарных разносолов, титулов придворных, поголовного дворянства, пролетарской гегемонии. А вы, небось, о справедливых условиях труда рассуждаете? За этими рассуждениями дождались Пугачева под Казанью. Тут ему повезло больше, чем у Оренбурга, поэтому и гулялось веселей. 2000 домов составили победный фейерверк, монастыри и церкви пылали самыми яркими свечками. Колодников казанских, конечно, распустили и тут же мобилизовали под знамена революции. Полгода беспредел разыгрывался по разинскому сценарию. Император Емеля уделял первостепенное значение революционной пропаганде, учитывал народные чаяния: его призывы жечь и рвать зубами все белое находили горячий отклик в рабоче-крестьянских массах. 21 июля 1774 года Екатерина решила грудью встретить "мужа". На заседании Госсовета она объявила о намерении лично выехать в Москву и руководить обороной. Едва матушку отговорили. Тогда она предпринимает гениальный, поучительный для нас кадровый ход: назначает "диктатором подавления бунта" Петра Панина. Панин, брат графа Никиты, обиженный недооценкой военных подвигов проживал в Москве, слыл ярым оппозиционером, писал крамольные статьи, мутил помаленьку либеральную общественность. Но как же он, извлеченный из небытия, стал рыть землю! -- Екатерине пришлось урезонивать его, удерживать от непомерной жестокости. Но и противная сторона тоже не в фантики играла. Помещики, офицеры, духовенство на захваченных Пугачевым территориях уничтожались под корень -- с детьми и старухами. "День мой -- век мой!" -- этот девиз, внесенный впоследствии в признательный протокол доопроса, Пугачев экспроприировал у короля-солнца Людовика XIV. Apres nous le deluge! -- гуляй, пока не сдохнешь, а там -- хоть потоп! Наконец, в середине 1774 года удача вернулась к правительственным войскам. Оказалось, что увлеченное классовыми битвами население забыло в этом году пахать и сеять. Все справедливо надеялись на еду из барских кладовых и московских пассажей. В Поволжье начался голод. В августовской битве под Царицыным И.И. Михельсон скосил 2000 голодающих, 8000 захватил в плен. Панин остановился в Пензе и отсюда распространял белый террор. Народ попрятался в норы, бунт затих. Далее сработала памятная с разинских времен схема. Обещанные 28000 серебренников воспалили воображение пугачевских казначеев. Рабитый Михельсоном, Емельян Иваныч бежал на Урал, но был арестован неверными товарищами-казаками. 14 сентября он уже отмечал годовщину своего выступления в смотровой клетке. Среди первых зрителей оказался А.В.Суворов, как раз поспевший в этот зверинец к шапочному разбору. Клетка с народным героем проследовала через Симбирск в Москву, где 10 января 1775 года он был четвертован. И даже здесь "матушка" Екатерина явила милость. Емельяну, как бы по ошибке палача, сначала отрубили голову, а уж потом -- руки-ноги. Да и во время следствия Екатерина настрого запретила применять пытки, -- хоть и липовый, а все-таки муж... Большие дела Как мы и предупреждали, мирное сосуществование с Крымом на условиях временной оккупации и договоров не получилось. Свары между крымскими ханчиками не утихали, население продолжало бандитствовать и лазить через перешеек. Суворов крымчан мирил и душил непрерывно. Наконец, 8 апреля 1783 года Екатерина подписала указ об окончательном присоединении Крыма к Империи. Сразу запахло войной, - турецкому султану замерещилась севастопольская база российского ВМФ. К тому же петушиная стая французского посольства в Стамбуле закукарекала султану в оба уха, и даже пруссаки стали втихаря противодействовать России. Екатерина публично осмеяла эти козни, и война не случилась еще 4 года. В 1787 году Императрица решила осмотреть Крым. По замыслу это был гигантский пикник. Пляски у костров на привале, танцы живота, шашлык и пение бардовской песни должны были "раздражить турка" и его европейских компаньонов. В программе значилось посещение Бахчисарая -- ради шахерезадней экзотики, Херсонеса -- действующего порта, Севастополя -- строящейся военно-морской базы. Распорядителем всего круиза был Потемкин. Он выступал как бы в роли хлебосольного хозяина. Было приказано отдыхать без чинов, Императрица восторженно пребывала в роли обычной кампанейской писательницы. По дороге в огромном возке Екатерины играли в карты, сочиняли стихи, принимали посольства, травили анекдоты, репетировали спектакли. На привалах декамероновское общество устраивало игрища и ставило театральные пьесы в естественных, экологически чистых декорациях. Правда, часть бутафории, - фанерные задники в виде пейзанских избушек, пришлось таскать с собой, -- не везде находились подходящие строения. К тому же, они, как правило, были заняты негримированными жильцами. Массовки тоже недоставало. Поэтому подбирали крестьянских парней и девок из нескольких деревень, иногда перегоняя их от привала к привалу. Эти администраторские хлопоты оплошно не отмечены Писцом, поэтому позже родилась безобразная легенда, будто бы Потемкин выстраивал декорации для отчетности о построенных им деревнях и заселенных на казенные деньги пустынях. Полный идиотизм! Чиновник, придумавший эту гипотезу, мерял по себе. Зачем бы князь Таврический суетился в сельской местности, когда сбоку виднелся выстроенный им великолепный Николаев, прямо по курсу высились горы и минареты Крыма, а в Херсонесском порту грузились корабли со всего света?! Да и Катя во все время поездки была иронична и радостна, склонна к вакхическим удовольствиям и контрпозициям. Так что, грубую совковую показуху Григорию навесили зря. Путешествие получилось веселым, пышным и очень досадным для врага. Особенно обморочно подействовали на султана репортажи и путевые заметки, опубликованные в прессе. Чего стоило одно только замечание, что от Севастополя до турецкого побережья -- 36 часов ходу под парусом при среднем ветре! Сразу по возвращению Императрицы в Питер началась война. 15 июля турки предъявили наглый и нелепый ультиматум: немедля удалить из Ясс, Бухареста и Александрии русских консулов, вывести войска из Грузии, царя Ираклия признать вассалом Порты, установить досмотр русских судов в Босфоре и Дарданеллах. 2 августа Диван (не мебель, а турецкий кабинет министров) объявил России войну, а 5 августа русский посол Булгаков уже сидел под стражей в Семибашенном замке. В этом конфликте к России примкнул друг Императрицы австрийский император Иосиф. Союзники хотели при удачном повороте событий поделить Турцию пополам, и дело с концом! Наши объявили туркам войну 12 сентября, при этом Екатерина расстроилась и расплакалась. Турки начали первыми, атаковали Кинбурн, под стенами которого 1 октября 1787 года потерпели поражение от Суворова. Знали бы, что Суворов непобедим теоретически, так и не лезли бы! Правда, флот наш пострадал в буре, один корабль утонул, другой попал к туркам. В продолжение несчастий Потемкин впал в уныние, был охвачен паническими настроениями, предлагал оставить Крым. Тем не менее, созданный им флот летом 1788 года дважды разбил турок в Очаковском лимане. Сам Очаков был взят 6 декабря, при этом Потемкин бестолково гнал войска в мясорубку под стенами, и жертвы были страшные. А гений наш Суворов в штурме не участвовал -- страдал от нескольких недавних ран. Дальнейший русский план был тонок и великолепен. Собирались заслать агентуру в оккупированные турками христианские страны, поднять народные восстания в Греции, Болгарии и т.п., взорвать басурманское государство изнутри. Но англичане не продали барж, сблокировали Гибралтар, французы гадили, где могли, шведы ударили в спину. Турецкая война превратилась в шведскую. 29 мая 1788 года шведский флот тайно вышел из Карлскроны. Экипажи судов не знали, куда и зачем плывут. Король Густав III был убежден в быстрой победе, возмездии за Полтаву, слабости русских и проч. "Вот я перешагнул чрез Рубикон", - писал он другу. Преодолев Балтику, шведы застряли под Нишлотом, - наши дали взятку (!) их главкому Гастферу, и тот заленился штурмовать. Стычка флотов при Хохланде 6 июля закончилась бегством шведов в Свеаборгскую гавань и отсидкой в блокаде. В Европе поднялся дикий вой "против расширения власти и влияния России". Давайте запомним это. Европейские сопли-вопли -- однозначный индикатор здоровья нашей Империи! Кампания 1789 года шла с переменным успехом, - Историк отмечал "утомление" Императрицы. Следующий 1790 год начался нападением шведов на Балтийский порт в Рогервике, а 3 мая флот из 26 "парусов" атаковал наших на Ревельском рейде. В Питере возникла паника, Екатерина маялась сердцем, граф Безбородко плакал. Но адмирал Чичагов разбил шведов. 23-24 мая при Сейскаре победа снова осталась за нами, но гром пушек слышался в столице, стекла в Зимнем позвякивали, и нервное напряжение росло. Шведы неосторожно вошли в Выборгскую бухту и были заблокированы Чичаговым и русским галерным флотом под командой наемного принца Нассау-Зигена. Запахло Чесмой. Екатерина воспряла и стала шалить в своем стиле. Одну из галер наполнили продовольствием и послали в дар королю Густаву. На листе с пожеланием приятного аппетита он получил также ультиматум. Король пообедал, обиделся и бросился на прорыв, еле продрался сквозь частокол наших мачт, потерял несколько тысяч моряков и морской пехоты, потратил семь линкоров, два фрегата, массу мелкой посуды. Нассау-Зиген хотел 28 июня 1790 года ознаменовать годовщину воцарения Екатерины новой победой над шведами, но напоролся на встречный удар и подвергся страшному разгрому. Погибло несколько тысяч русских. Из-за этого 3 августа заключился мир в прежних границах. Можно было вернуться к туркам. К несчастью, в начале 1790 года скончался верный союзник Екатерины австрийский император Иосиф. Южная коалиция распалась, но 1791 год начался успешно. Летом наши взяли штурмом Анапу, разгромили турок при Мачине, Ушаков взболтал и загнал в босфорскую бутылку весь турецкий флот. К сожалению, "Ушак-пашу" удержали от бомбардировки Стамбула и превращения его в Царьград известием о заключении перемирия. В Яссах велись переговоры о мире, когда наш лидер князь Потемкин-Таврический разболелся лихорадкой, уехал в Николаев и скончался по дороге, в степи. Пришлось графу Безбородко ехать в Яссы из Питера и 29 декабря заключить мир. Россия оставляла себе Крым, Очаков и приднестровскую степь. Теперь можно было заняться приятными имперскими делами, то есть, приобрести еще какие-нибудь территории. Повод возник в Польше. Поляки -- вольный народ -- измыслили, сочинили и отредактировали великолепную, новейшую Конституцию. Они ее даже утвердили торжественно 3 мая 1791 года. Конституция по отвязанности соперничала с американской и вызвала поджелудочное томление в тронных палатах. Противно было допускать распространение либеральной заразы. Аналогичная болячка только что лопнула в самом махровом, парижском будуаре Европы. Было установлено, что Сейм голосовал за Конституцию только третью голосов, и, таким образом, 3 мая могло считаться переворотом, а не законной перестройкой. Екатерину больше всего возмутил переход Польши от выборной монархии -- к наследственной и конституционной. Теперь Польша могла усилиться и зажить по-человечески. Шпионы донесли, что король польский состоит в переписке с Якобинским клубом и сочувствует Французской революции. Из шкафа достали прошлогодний проект Потемкина о втором разделе Польши, сдули пыль, освежили в памяти текст, стали ждать. Тем временем, Пруссия, вначале поддерживавшая Польшу, неудачно сходила в Шампань. Оставшись без шампанского, немцы потянулись ухватить хоть какой-нибудь кусок и присоединились к пожирателям. Сначала отгрызли по крупному куску: Пруссия -- Познань и часть Силезии; Россия -- Волынь, Подолию и часть Литвы, Австрия въелась с юга. Поляки не могли особенно сопротивляться, потому что изнутри их разъедала конфедерация -- сборище предателей, отрабатывавших русские взятки. Русские войска вошли в Варшаву, Сейм и король попали под арест. Екатерина не захотела останавливаться на частичных приобретениях, и дело тут не в территориальных аппетитах. Ученица Дидро и Вольтера очень хорошо знала теоретические постулаты революции и либерализма, она сама их по молодости развивала в своем "Наказе" и чуть было не всадила в российский дых. Теперь Императрица решительно душила не Польшу, а польский дух свободы. Все население посполитое вырезать было нельзя, но с государственностью и самодеятельностью братской республики покончить удалось. Грянула третья перемена блюд -- Третий раздел Польши. Наша армия разбила польские войска под Мацеевицами и 4 ноября 1794 года штурмовала Прагу (предместье Варшавы). Сама Варшава сдалась 5 ноября. Всей этой подлостью руководил опять-таки наш великий коротышка Суворов... Какой-то сомнительный у него получился послужной список. Крым вольный он душил, народное восстание Пугачева давил, демократию польскую уничтожил. Везде, где на окраинах Империи хоть что-нибудь плохо лежало, вскакивал его хохолок. А в учебниках наших Суворов представлен защитником Отечества. Что-то не обнаружил я ни одного оборонительного подвига генералиссимуса. Все он хапал во славу Империи, чем и собственную славу приобрел. В 1795 году Польшу доели дипломатически. Ее не стало на карте. Но осталась она в наших сердцах, чтобы белым орлом восстать из пепла и воссиять, как алмаз. Решительность Екатерины в борьбе с польской заразой объясняют испугом от Французской революции. По этой же причине Императрица решила провести ревизию собственных кладовых. Для начала, при известии о красном терроре в Париже, из Эрмитажной галереи выкинули бюсты Вольтера и Фокса. Потом обследовали издательство Новикова и -- о, ужас! -- обнаружили кипы крамолы. Цензурной ревизией руководил митрополит Платон, человек с нехорошим лицом. Он сразу нашел множество ересей типа "нарочной темноты, могущей служить к разным вольных людей мудрствованиям, а потом к заблуждениям и к разгорячению энтузиазма". Типографию Новикова сначала временно, а потом и окончательно прикрыли. Летом 1790 года в книжной лавке купца Зотова обнаружили труд директора питерской таможни Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву". Сначала брошюрку не заметили, думали, что она содержит инструкции о растаможке грузов, доставляемых дальнобойщиками из новой столицы в старую, и размышления о контрабанде табака и водки. Но потом оказалось, что сумасшедший чиновник (сумасшествие его и доказывать не стоит; для чиновника оно очевидно) озаботился состоянием чуждого ему соцкультбыта. Не понравилось ему народное прозябание под имперской дланью. Ну, сумасшедший, что возьмешь?! Радищева арестовали, расследовали. Оказалось, - сама Екатерина послала его в молодости учиться юриспруденции за рубежом, там он и набрался американской и французской дряни. Под следствием Радищев, конечно, заюлил, стал признаваться в писательском тщеславии, "хвастовстве" и проч., но преступление имелось в наличности. Таможенник получил вышку, был помилован, убыл в Сибирь, где промаялся до воцарения Павла. В целом, Империя при Екатерине возродилась и расцвела, расширилась и настроилась на агрессивный, деятельный лад. И дальше она распространялась бы непрестанно, если б не два обстоятельства. После Французской революции мир стал не тот. Созидать в нем Империю одним только холодным и огнестрельным оружием уже не получалось. Нужно было идеологию придумывать, а это у нас туговато выходило. И второе русское свойство было для Империи неполезно. Вот, пока Иван Грозный, Петр Великий и Екатерина живы были, так и Империи их стояли. А когда они умирали, Империи начинали скукоживаться под рукой неумелого царя-императора. Ибо нет в нашей стране глубокой генетической привычки ни к Империи, ни к Республике, ни к Христианству, ни к Конституции, ни к Бизнесу. Нас в эти прелести кто-то должен настойчиво окунать. Сами по себе мы никуда не ходим. Дама великой чувствительности "Я получила от природы великую чувствительность и наружность, если не прекрасную, то во всяком случае привлекательную; я нравилась с первого разу и не употребляла для того никакого искусства и прикрас"... Скромно сказано. С этой самооценкой Екатерины соглашались все окрестные мужики. А было этих мужиков немало. Во второй раз по ходу книги у нас любовных эпизодов набирается на целую главу. Только, в отличие от Грозного, Екатерина не утруждала себя законными браками, церковными благословениями и переживаниями об их отсутствии. Убив родного мужа, Екатерина не замедлила утихомирить свою "великую чувствительность" подручными средствами. Удобнее огласить весь список господ "побывавших в случае", хотя, конечно автора мучают подозрения в неполноте сего реестра. Вот эти "случаемые": 1. Григорий Орлов. 2. Васильчиков (не потомок ли жены Грозного?). 3. Григорий Потемкин. 4. Завадовский. 5. С.Г. Зорич. 6. Корсаков. 7. Ланской. 8. Ермолов. 9. Александр Дмитриев-Мамонов. 10. Платон Зубов. Эта горячая десятка не включает мимолетных амуров с Понятовским и прочими. Наблюдатели екатерининских туше возмущались "неожиданностью", "беспричинностью", частотой смены караула, но и радовались безопасности сменяемых. Сдавший пост никогда не попадал на плаху, не путешествовал в Сибирь, не понижался в чинах и орденах. Он просто поправлял портупею и служил дальше. Баба с возу... Орлов отстоял 10 лет, с 1762 по 1772 год. При отставке был возведен в княжеское достоинство, пять лет жил в Ревеле, женился на красавице Зиновьевой. Она умерла в Европе через три года. Орлов так ее любил, что был разбит морально и физически и скончался еще через три года 13 апреля 1783 года. "Смерть князя Орлова свалила меня в постель", - искренне, но как-то двусмысленно выразилась Екатерина в письме к барону Гримму. Историк объясняет это тем, что Екатерина была в принципе здоровой женщиной. Век тикал хоть и просвещенный, но бесхитростный, так что Императрица в два залета родила Орлову сына и дочь. Сын воспитывался по именем графа А.А. Бобринского, дочь -- девицы Алексеевой. Екатерина любила, чтобы ее запечатлевали на гравюрах с орловскими детьми. Григорий, Екатерина, двое милых деток -- счастливая семья, - было чего убиваться... Пропустив вперед непонятного Васильчикова, Потемкин занял пост и пять лет (1774-1779) служил душой и телом, а с 1779-го до своей смерти в 1791 году -- только душой. Потемкина сменила мимолетная тройка резвых -- Завадовский-Зорич-Корсаков, а их - юный Ланской. Никого Екатерина "не любила так страстно, как генерала Ланского". Оно и понятно, - 22 года, совсем молодой конь. Ланской умер через пять лет от горячки (1784). Екатерина от горя тоже весьма серьезно переболела. Два скорбных года Императрицу подогревал Ермолов, а с 1786 по 1789 год при ней утвердился Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов. Правда, Мамонов осмеливался отпускать дерзкие комментарии, о некоем сексуальном дискомфорте, затем закрутил роман с фрейлиной Щербатовой. Екатерина в отместку предложила ему жениться на богатенькой графине Брюс. Мамонов признался в тайной помолвке и проч. Екатерина сама обручила голубков, пожаловала дружку приданое в 2250 душ с деревнями и подавила в себе досаду. Последним заступил на вахту Платон Зубов. Он тоже был 20 с небольшим лет, лез во все дела, но новым Потемкиным не стал, несмотря на усилия Екатерины. Из-за всех этих постелей расстроились отношения Императрицы с наследником Павлом и "молодым двором". Павлу не терпелось царствовать, к этому его побуждало воспитание, полученное от бабушки Елизаветы, шушуканье о заговорах народа в его пользу, да и возраст подошел самый коронный. Но Екатерина в отставку не спешила и опасно увлеклась воспитанием внука Александра. Поговаривали о возможном завещании трона прямо ему. Кризис назревал. Пришлось Екатерине отправить Павла с женой в европейское турне под именем графа Северного (1781-1782). В Европе Павла так жалели, что в Вене не стали играть для гостей Шекспира, - посчитали неуместной постановку трагедии принца датского в присутствии "русского Гамлета". К тому же обнаружилась разница в политических симпатиях сына и матери, - Павел был поклонником Пруссии во всех мелочах. Соответственно возникли две команды. Одна хотела Павла, другая -- сразу его сына. Существует легенда, что после смерти Екатерины Павел поручил принцу Александру, князю Куракину и Растопчину разобрать бумаги, и они нашли завещание с отставкой Павла. Александр будто бы сам бросил его в огонь... Подкосило Екатерину известие об отказе юного шведского короля Густава IV жениться на ее внучке Александре Павловне. У царицы обнаружились "признаки легкого паралича", и последние свои месяцы она ходила с трудом. 6 ноября 1796 года, наутро после "Малого Эрмитажа" -- ассамблеи в узком кругу, Императрица выпила кофе, поговорила с Зубовым, пошла в гардеробную одеваться и была поражена ударом. Ее нашли на полу полностью парализованной. Через несколько часов она скончалась. До семидесятилетия оставалось три года. Екатерину похоронили в Александро-Невской лавре рядом с Петром III. Их каменные гробы осенял общий балдахин, так напоминающий императорскую спальню. О, женщина! Нам не дано предугадать, К кому в конце концов ты ляжешь!.. Павел I Петрович Говорят, Павлу повезло, что мать умерла с парализованным языком, - как пить дать, она прокинула бы его с наследством. А так, - стал он править. Вот его путь к трону. Павел родился 20 сентября 1754 года. Казенное большинство до сих пор признает его сыном Петра III и Екатерины II. Но народ рад также считать Павлика сыном графа Салтыкова или, вообще, - чухонским младенцем, подброшенным Екатерине взамен мертворожденной дочери. Распространяя эти рискованные слухи, народ желает династии добра, - чтобы в романовские трубы попала хоть какая-нибудь свежая кровь. Случившиеся вскоре синдромы, увы, свидетельствуют, что народ и на сей раз просчитался. Павлик рос, и в восьмилетнем возрасте наблюдал картину дворцового переворота. Все бегали-бегали, скакали то в Гатчину, то в Петергоф, потом папа умер, а мама стала ходить в голубой ленточке через плечо. В сиротство мальчику верить не хотелось, и до самого восшествия на престол он внимательно прислушивался к шепоту о самозванцах. Первое, что спросил у бывшего фаворита Петра графа Гудовича, возвращенного из ссылки: "Жив ли мой отец?". Воспитание наследника последовательно поручалось братьям Никите и Петру Паниным и Денису Фонвизину. Эти крепко мыслящие парни пытались внушить ученику тайные мысли о конституции, либерализме, просвещении, которыми без осложнений переболела в молодости Екатерина. Но наставники скончались по очереди, и Павел остался наедине с прозой жизни. В 1772 году его женят на принцессе Дармштадт-Гессенской Вильгельмине, которую вуалируют православным именем Наталья Алексеевна... Гессенский дом снабжал невестами Европу в течение нескольких веков, Романовы брали там девок ровно сто лет. Девчата были симпатичные, но кровь у них оказалась не лучшего разлива: через нее по женской линии (но мужчинам!) передавалась бомба замедленного действия - дрянная болячка гемофилия. Через сто лет она и у нас сработает! А в те первые месяцы после свадьбы молодая жена случайно обнаруживается в постели Андрея Разумовского, дружка мужа, - ну, промахнулась, с кем не бывает! Злобная Екатерина перехватывает нежные письма невестки и читает их сыну. Разумовского увозят домой - к хохлам, но куда девать блудницу? Не успели обсудить это деликатное дело, как Наталья Алексеевна услужливо умирает с багровыми пятнами на локтях. Попытка номер два. Заботливая мать в 1776 году женит сына на принцессе Вюртембергской (вот как нашими бабами брезгуют!). Немочку переименовывают в Марию Федоровну и она начинает работать, как автомат Шмайсера: 1777 -- сын Александр, 1779 -- сын Константин, и далее в том же темпе еще восемь раз по разу. Итого десять -- полная мать-героиня СССР. Хорошо, хоть тройни не рожала. Между династическими потугами Мария успевает проехать с мужем по Европе, не ленится участвовать в кружках против Екатерины. Молодому двору не нравится материнская модель: Екатерина как-то быстро обрусела, о Германии забыла, увлеклась Россией без остатка. Идеи Конституции отбросила. Кружки шепчутся вовсю, за это Императрица отбирает у Марии всех ее деток -- по мере вылупления , - чтоб "воспитывать их русскими"... Вы видите? -- я прав! -- "русский" -- это не формула крови, не генеалогическая древесина прочных пород, это -- плод воспитания, набор привычек, обычай поведения за столом... Детей воспитывают "правильно", - это потом рванет, - но и в самом Павле происходят образовательные перемены. Страшная Французская революция, казни монархов, странная смерть австрийского императора Леопольда и убийство короля Швеции Густава делают претендента на корону подозрительным. В Европе заканчивается эпоха эволюционной либерализации. Парижский взрыв бросает уцелевших монархов вправо, они поголовно поражаются манией преследования. И сын становится более радикальным консерватором, более резким монархистом, чем порфироносная мать. "Я тотчас бы все прекратил пушками!" -- мечтает он. Решительность пригодилась наследнику в день смерти матери. При объявлении о ее кончине Павел ввел во дворец потешное голштинское войско, созданное в подражание великому прадеду, - только без пьянства и разврата, утвержденных уставом. Граф Безбородко сам показал Павлу, где лежат шкатулки с бумагами покойной. Камины пылали вовсю! Даже если и были какие-то писанные завещания, они пошли на смягчение российского климата... Когда тебе 42 года, а ты привык считаться инфантом; когда нужно браться за гуж великой державы и вытаскивать скрипучий воз из пламени европейской революции, а ты играешь в солдатики; когда ты столько мечтал о власти и столько переменил воображаемых государственных систем, а государство твое -- вот оно лежит залитое ноябрьской слякотью, - как тут править? Вот и несет тебя головной сумбур, не поймешь куда. Павел устанавливает свои законы, штампует их с безумной, доселе невиданной производительностью -- в среднем по 42 ежемесячно -- всего 2179 за пять неполных лет. Вдвое кроет рекордный по суетливости период от Петра I до Екатерины II (21 закон в месяц), в пять раз превосходит великого прадеда (8), почти вчетверо -- расчетливую мать (12). От такой командной густоты система управления дуреет, - мы это знаем по нынешней думской практике, - исполнители сбиваются с ноги, не успевают даже скудно размышлять. Павел строит свою игрушечную империю, сам отливает оловянных солдатиков, - пять новых "княжеских родов", 22 графские фамилии вспыхивают на звездном небосклоне. За сто предыдущих лет только 19 дворян получили столь высокое потомственное достоинство! Делим 27 на 5, делим 19 на 100, делим одно на другое, получаем 28,42. Вот коэффициент политической истеричности Павла! Что могло бы получиться, правь Павел долго, как Петр или Екатерина? Жуть берет! Армию стали реформировать со страшной скоростью. Провели ревизию чинов, - полторы тысячи фиктивных офицеров -- дворянских недорослей вылетели "со службы". Артиллерия получила новейшие легкие и мощные орудия. Введена новая военная форма -- ну, этим мы и поныне страдаем! Подчинение уставу доводится до автоматизма, понятие "рассуждения" искореняется вообще. В гражданской жизни схема выстраивается аналогично, укрепляется вертикаль "император -- генерал -- прокурор -- министр", то есть, над законом и его исполнением ставится генеральская фишка -- рассаживается стая силовиков. -- Знакомо, не правда ли? Ужас повисает в питерском воздухе, пропитывает провинциальные атмосферы. Страшная, кощунственная тайна становится известна гальванизированному населению: Павел заказал "изготовить модель Санкт-Петербурга -- так, чтобы не только все улицы, площади, но и фасады всех домов и даже их вид со двора были представлены с буквальной, геометрической точностью"! Тень огромного, безумного императора, нависающего над крошечными домиками, скользит по проспектам, таится в водах Невы, проникает в сон обывателей... Короче, народ был приведен в привычное настороженное состояние. Жирной точкой первого этапа реформ стал указ от 5 апреля 1797 года о престолонаследии, продержавшийся потом последние 120 романовских лет. По этому указу не полагалось никаких императриц, - только старшие мужчины в правящем колене. Женщина имела шанс только при полном вымирании Романовых-мужчин. Историк называет это "попыткой управления будущим"... Это он -- по гуманитарности своего образования! Управление это всегда - воздействие на будущее. Управлять прошлым и даже настоящим нельзя, брат Историк! Павел запрещает якобинские слова "клуб", "совет", "представитель". Вводит награждение священников орденами (они ропщут, но берут, и традиция работает до сих пор), называет духовенство "одной из государственных служб". С 20 января 1798 года запрещает ношение фраков, - нечего здесь оперетты разводить! "Позволяется иметь немецкое платье с одним стоящим воротником шириною не менее как в 3/4 вершка, обшлага же иметь того цвета, как и воротники". Жилеты долой! Башмаки иметь не с лентами, а с пряжками. Ботинок не носить, шеи платками не оборачивать, галстуки повязывать "без излишней толстоты". Короче, с галантерейными извращениями решено было покончить. Сардинский посол уже в декабре 1796 года объявляется персоной нон грата, "за ношение круглой шляпы". Дальше -- больше и без остановок. Вот фрагмент хроники 1799 года: 18 февраля. Запрет вальса. 2 апреля. "Тупей на лоб не опускать", -- это борьба с армейским пижонством. 6 мая. Дамам цветные ленты типа орденских через плечо не носить. 17 июня. "Широкие большие букли не накручивать". 12 августа. Запрет бакенбард. 4 сентября. Упомянутый указ об одноцветии обшлагов и воротников. 28 сентября. "Чтоб кучера и форейторы, ехавши не кричали". 28 ноября. Запрет синих женских сюртуков и белых юбок... Последний запрет не празден! Историк не замечает, в чем опасность, а ведь все так наглядно: надевает безответственная сине-белая дама красные сапожки, и что мы имеем? Якобинский флаг! Строгости в одежде не мешают самому императору предаваться романтике. Павел играет в рыцарство. Строит Михайловский замок в цвет перчаток дамы сердца Анны Лопухиной-Гагариной, возглавляет мальтийский (католический!) рыцарский орден. При дворе толкутся "странствующие рыцари" - европейский сброд, бурлит массонство. "Русский Дон-Кихот!", -- припечатывает будущего союзника и противника Наполеон. Павел притаскивает с Мальты в Питер иностранный сувенир - "честную десницу Иоанна Предтечи". Оказывается, не только голову оттяпали Крестителю за танец Саломеи, но и руку кто-то отпилил. С тех пор ежегодно эту руку вывозят в летнюю царскую резиденцию на гастроли. Окрестные обыватели сбегаются в Павловск, Гатчину, Царское село обозреть святыню и, соответственно, излечиться от всех болезней. "Игры чести" приобретают практическое направление. Поручик Вульф разжалуется и попадает в крепость "без срока" за то, что держал при себе беспаспортную девицу. Подпоручик Сумароков отправляется в Сибирь за вызов на дуэль старшего по званию. Измайловец Копьев пародийно отращивает уставную косицу, утрирует детали формы -- в тюрьму! Император наводит порядок и среди покойников. Отца перезахоранивает с честью, Потемкина -- с бесчестьем. Православная церковь молчит, аж давится. Ходят слухи о соединении церквей под властью папы римского, а затем -- царь-папы. Павла легко воображают в папской тиаре! Самодурство уживается с куртуазностью -- надо же поддерживать рыцарский этикет! Император покровительствует театрам, снисходительно беседует "на равных" с богемой, чуть ли не выше себя превозносит Суворова -- своего самого стойкого оловянного солдатика. Суворов -- мировой армейский авторитет - получает немыслимый титул "генералиссимуса", его имя поминается в церкви по списку императорской фамилии!.. Ну что, товарищи российский народ? -- нужен нам, крепостным дворянам и гарнизонным крестьянам такой император? Нужен Империи такой клоун? Нужен гвардии такой вождь? -- На хрен! -- громко задумался гвардейский наш народ... Пока он думает, Павел покушается на самую сердцевину нашей души - пьяную грамоту Петра III о вольности дворянства, подтвержденную в 1785 году "Жалованной грамотой" трезвой Екатерины. Отныне все обязаны служить! По провинциям выискивают помещиков-придурков, "пребывающих в праздности". Попутно отменяются свободные профессии... В России так: обидел мастера, - считай покойник! Художники злобно малюют шаржи и строчат пасквили на опрометчивого государя. Тут же врубаются огромные налоги -- по 20 рублей с крепостной души. Помещики трясутся в оскорбленной скупости. Соответственно запрещаются губернские дворянские собрания, преследуется любая выборность. Вводится порка дворян! Лишение дворянского звания становится произвольным актом. Вводится институт слежки, наружного наблюдения, - топтуны пока еще неумело тащатся за оскорбленными Долгорукими, Куракиными, Румянцевыми. Вводится перлюстрация переписки, гэбэшники изготавливают поддельные печати для восстановления сургучных оттисков на вскрытых письмах. С 18 апреля 1800 года запрещается ввозить в Россию из-за рубежа любые печатные издания. "...Равномерно и музыку!", - грубо останавливают на таможне ноты кучерявого Вольфганга Амадея Моцарта... Вот откуда произошел славный хренниковский вопль: "Только произведения членов Союза композиторов!"; вот почему мы так азартно переписывали музыку в подполье, - "на костях" и магнитной ленте; вот почему так глубоко пронзило наше сердце запретное слово Rock'n'Roll!.. Самое главное, что вся эта дурь нимало не содействовала Империи! Казалось бы, строгость -- мать системного анализа, необходимая математическая приправа к строительным технологиям, а вот, поди ж ты! -- стало только хуже. Империя погрязла в цензуре, подозрительности, репрессиях. Историк увлекся подсчетом числа осужденных, структурой приговоров, практикой наказаний. Я же отдыхал весь во внимании: когда же начнут казнить? В моем представлении, слово "репрессирован" означало только одно -- пуля в затылок, петля на шею, голову долой! Но пока было скучно, - так, щекотка одна: лишение дворянства, чинов, "кавалерий", порка, ссылка, арест на две недели. Пятнадцатисуточники были очень недовольны императором, и выходя на волю предавались крамолам с новой силой. Историк насчитал за павловские годы только 573 дела по Тайной экспедиции. По этим делам прошло 727 человек, которые отделались наказаниями, совместимыми с жизнью. Самое худшее, что могло произойти с "казнимым" -- это вырывание ноздрей и ссылка на Нерчинские заводы. Одно время даже губернатором Сибири был прощенный человек без ноздрей. И тут, наш Историк проговорился. Оказывается из 36 миллионов тогдашних русских -- 33 миллиона "имели повод благословлять императора"! Павел, оказывается, "репрессировал" выборочно, бил по заевшейся верхушке, надеялся на народное благословение, "желая вызвать к себе любовь черни". Правильно, так и надо, так мы и будем потом поступать, ваше величество! Вот популистские изыски Павла Петровича. Крепостные получают "право голоса" наравне с вольными. То есть, им дозволяется присягать императору вместе с мещанами-дворянами, а не просто мычать одобрительно с прочим скотом, как при либеральной "матушке". Отменен рекрутский набор, армия стала более компактной и профессиональной -- 335 тысяч вместо 500. Спроецированное на нашу нынешнюю душу населения это получается как бы 1,75 миллиона вместо 2,5. Так что нам еще снижать и снижать! В 1797 году народу простили подушный недобор в 7,5 миллионов рублей -- 10% госбюджета. Вот эти самые недоимки и навалили на дворянство. Через год Павел сломал сопротивление Сената и запретил продавать крестьян без земли. Теперь не получалось разорвать крестьянскую семью, разорить рабскую хижину дяди Тома. Запрещались аукционы, торги живым товаром. Барщина ограничивается тремя, а на Украине -- двумя днями в неделю. Господа на местах, конечно, продолжали наглеть, но уже незаконно. Дальше -- больше. Впервые крестьяне получают право подавать жалобы. Разрешается аппелировать к справедливости даже "секретным арестантам" -- убийцам, особо опасным рецидивистам и проч. Народ, и правда, начинает любить императора. Историк вычертил наглядную кривую ежегодного числа народных волнений. Она резко проваливается до частоты драк на поселковых танцах: 1797 -- 177, 1798 -- 12, 1799 -- 10, 1800 -- 16, 1801 -- 7! Любили Павла и солдаты. При всей муштре, и форменных неудобствах, суворовское поколение охотно признавало право начальника на приказ. А тут приказ звучал в рафинированной форме, служил залогом наших великих побед. Армия почувствовала некое внутреннее тягловое равноправие. В гарнизонах щедро раздавали мясо и водку, почти вдвое повысили гвардейское жалованье и выплачивали его точно в срок. При Павле Генерал-аудиториат (что-то типа военной прокуратуры) рассмотрел около 500 офицерских дел, а солдатских -- менее 300. Поэтому, - резонно отмечает Историк, - переворот 1801 года был единственным чисто офицерским и дворянским переворотом в России. Знай о заговоре солдаты, Павел был бы жив, а дворянство как класс -- еще не известно. Но главное, что нас прельстило -- это наглядное ущемление высшего сословия, унижение позолоченных Екатериной штатских крыс. Нам в пыльном строю это нравилось! Так что мы радостно и чистосердечно орали: "Здра-жла-ваш-ператорск-ли-чест-во!". Видя нелюбовь отдыхающих и галопирующих на фоне любви трудящихся и марширующих, Павел логично объяснял это нравственной испорченностью праздного меньшинства. Но вот беда! -- гнусное меньшинство умело писать и очень ловко пользовалось устной и письменной речью, и не только по-русски! Павла стали обвинять в безумии, бредовом величии, "повреждении". КлеветаСатирики пренебрегали одним из основных правил Имперской Теории: безумная энергия, безумная мощь, безумная скорость, безумная решительность -- это необходимые инструменты имперского строительства. Слово "безумный" здесь не росчерк диагноста, а характеристика пограничного состояния, в котором по долгу службы обязан пребывать Император! Павел импровизировал или осознанно воплощал свое понимание абсолютной власти, - не важно. Он делал это наиболее эффективным способом, - практика последующих двух веков подтверждает наше ощущение. Но Павел взял слишком круто, и лошадка, взлелеянная Екатериной, не вынесла шпор. Понесла. Тут бы ухватить ее под уздцы железной рукой, да рук не хватило, - нарушил наш Павел краеугольное правило имперского строительства -- не сколотил партию негодяев! Собственно негодяев в окрестностях по-прежнему околачивалось немало, но безобразничали они сами по себе, в партийные ряды не строились. Вот и некому было Павла поддержать. Попытки отобрать надежных подручных император делал неудачно. Самой большой его кадровой ошибкой стал фавор рижского губернатора П.А. фон-Палена. Этот, опальный по фамилии и на деле чиновник, был призван в столицу 20 июля 1798 года и к 1801 году проделал стремительную карьеру. Историк категорически считает его вторым человеком в Империи. Павел Петрович сделал ошибку, явную любому нашему рядовому читателю, а не то что царю, - не заметил роста Палена, не поторопился остудить горячую фишку, не послал талантливого царедворца на поиск чудесного молодильного дерева Гильгамеша, растущего в дальних вавилонских краях. Еще до появления Палена, в 1797 году при дворе сложилась "конспирация", возглавил ее ... наследник Александр. Впрочем, пока тут нет ничего удивительного. Кружок, в который вошли также супруга Александра Елизавета Алексеевна, несколько отставленных чиновников и несколько политических прожектеров, напоминает "молодые дворы" самого Павла и Елизаветы Петровны. Сочиняются проекты конституции, записка "О потребностях империи" и проч. Эта оппозиция к 1799 году рассасывается по ссылкам, до реального заговора дело не доходит, но Александр остается на пути осознанного мятежа, а Павла кроет страх преследования. Летом 1799 года Суворов одерживает блестящие победы в Италии, - что его, защитника отечества, туда занесло? - образ императора-рыцаря сияет в лучах суворовской славы. Спорить с таким правителем и выдумывать конституции кажется нелепым. Александр страдает в одиночестве, ему приходится "команду новую, хоть и сопливую, а набирать". В этот экипаж входят: Никита Петрович Панин -- племянник великого Никиты Панина и сын усмирителя Пугачевского бунта; Ольга Жеребцова -- родная сестра бывшего фаворита Платона Зубова; Лорд Витворт -- английский посол. Историк утверждает, что и денежки британские на это дело исправно поступали, не в пломбированном вагоне, конечно, но морем -- с диппочтой. Среди искателей приключений обнаруживается и некий де-Рибас. Вы знаете этого типа, ему посвящена улица в одном веселом южном городе и песня "На де-Рибасовской открылася пивная". Вот в эту бригаду и вонзается будущий вождь заговора Петр Алексеевич фон-Пален, ""ферзь" подготавливаемой игры, пожилой (55 лет), крепкий, веселый человек, мастер выходить из самых запутанных, невозможных положений". Грозовая атмосфера сгущается. Сразу по возвращению из Итальянского похода в мае 1800 года умирает великий Суворов (да, а почему это он у нас до сих пор не святой?), успевший по дороге попасть в немилость к царю. Похороны превращаются во всенародную истерику, но Павел вообще не соизволяет заметить смерть героя. Народ вопит, не сразу въезжая в рифму (слова Гаврилы Державина, музыка народная): "Сильный где, храбрый, быстрый Суворов? Северны громы в гробе лежат. Кто перед ратью будет, пылая, Ездить на кляче, есть сухари; В стуже и зное меч закаляя, Спать на соломе, бдеть до зари...". Образ блаженного полководца выгодно отличается от образа безумного царя. Обиды сентиментального народа накапливаются и зреют. Поэтому после дворянского переворота народ и не возьмется за топоры и вилы в память об императоре. Диспозиция заговора была такова. Пален знал, что Павла придется убить, - элементарная имперская арифметика, - француз из Одессы де-Рибас собирался заколоть "русского Гамлета" отравленным стилетом. Александр требовал уверений в неприкосновенности отца, - хитрил сам перед собой, - и получал эти уверения. Остальные заговорщики мечтали о деяниях в диапазоне от убийства до ареста и отречения. Им удается подтянуть стратегический резерв. Ссыльный Платон Зубов дистанционно сватается к дочери грозного фаворита Кутайсова, бывшего царского брадобрея. Кутайсову лестно вообразить дочь в позиции великой Екатерины, и он соглашается. Озабоченный сват уговаривает Павла допустить жениха в столицу. Это победа! -- Зубову почти нечего терять. Одновременно оформляется еще один акт. 7 ноября 1800 года исполняется 4 года со дня воцарения Павла. Какая-то цыганка нагадала, что после 4 лет царской отсидки Павлу "нечего опасаться". На радостях император подмахивает подсунутый указ об амнистии всем отставленным от воинской службы. Армейский криминал валом валит в Питер. Все интендантские воры и гарнизонные садисты лезут на прием к царю, мечтают ухватить выгодное назначение. Павлу они противны, он их не принимает, бывшие зэки и лишенцы голодают и злобятся. Это - козырный прикуп заговора. Тут в дело вмешиваются две бабы. Французские шлюхи, Бонейль и Шевалье, засланные к нашему двору Наполеоном, обслуживают всех -- от императора до заговорщика Панина - и "содействуют укреплению Павла" в его сближении с Бонапартом. Они ласково подставляют сторонников "английской" партии, - Панин отстраняется и ссылается, Пален вылетает из теплого питерского генерал-губернаторского кресла в армию. Но девичьи сети непрочны, и уже осенью 1800 года главарь возвращается с триумфом. Последствия французской интриги оттенили общий фон заговора, украсили его шизофреническим позументом. Вот как это выглядело. Из-за мальтийско-магистерского чина нашего императора -- Павел, как мы помним, "Великий Магистр Державного Ордена Святого Иоанна Иерусалимского", - случился европейский пожар. Загорелось бы и так и этак, но Павел своей врожденной шалостью стимулировал стихию. Первоначальный политический альянс на пороге нового 19-го века был таков: Россия, Англия и прочие -- против наполеоновской Франции, против завиральных республиканских идей, якобинства и гильотины. Но вдруг союзные англичане неосторожно высаживаются на Мальте для блокады средиземноморских портов Франции. Великого Магистра они не спросились. То есть, некогда им было посылать курьера в Питер и ждать ответа. Павел озлобился. Тут же перезаключил договора. Теперь он вместе с Наполеоном готов был крушить затхлую Британскую Империю, не замечая республиканского духа, не чувствуя мурашек от хитроумной машинки доктора Гильотена. Зима 1800-1801 года начинается бурными и такими художественными приготовлениями! Планируется атака на Германию, поддерживающую англичан частью своих королевств. К Наполеону выезжает специальный посланник Павла Спренгпортен. Полководец Репнин удаляется со службы. Заключается союз со Швецией. Организуется эффектная демонстрация: Павел вызывает на поединок любого государя, недовольного политикой России. Ну, что? -- слабо?! 13 декабря Папе Римскому предлагается переселиться в Россию, пока Европа не запылала. Запрещается любой экспорт в Англию. Людовик XVIII, сидевший в российской иммиграции, и его двор лишаются официальной поддержки и пенсий. Созрел и соответствующий план раздела мира "между Дон-Кихотом и Цезарем". Наполеон брал на себя гиблое болото - Европу с ее бесчисленными карликовыми монархиями, а Павел выходил на простор, тянулся разорвать Турцию, восстановить Царьград. Бонапарт отдавал ему и весь алмазный Восток -- владей, чем сможешь, хоть до Китая. Единственным союзным условием было завоевание Индии. Не больше, не меньшеНаполеон хотел чужими руками отобрать у Англии источник несметных богатств. Пусть их Павел пока возьмет себе, а там видно будет. Как воевать эту Индию, Павел не знал. Впрочем, французский товарищ намекнул ему, что повторить рейд Александра Македонского способна только одна сила на свете -- конная казачья ватага. Хотелось коварному Корсиканцу под шумок удалить из Европы страшную донскую братву. 12 января 1801 года войсковой атаман Василий Петрович Денисов получает соответствующий приказ, и на Дону звучит клич, поныне милый куренным старикам: "Войско в походе!". Через месяц донская армия должна быть в Оренбурге, еще через три -- миновать Бухару, Хиву и выйти на реку "Индус". 30 тысяч конных сорви-голов по ломкому льду форсируют Волгу и уходят в казахские степи. Они будут идти по пустыне до смерти императора, а потом еще -- пока фельдъегерь их не догонит... Я живу среди последних казаков, и уверен: не умри император, запоздай посыльный и, - как пить дать, - околачивали бы мы сейчас бананы в нашей самой южной, неотъемлемой Калькуттской области... Вслед за казачьим корпусом две союзные армии по 35 тысяч должны были в мае соединиться у Астрахани (наши спускаются по Волге, французы приплывают из Средиземноморья) и к осени войти в сердце Индии. Но начинается последняя, мартовская хроника. 3 марта придворный красавчик Александр Рибопьер дерется на шпагах с князем Святополк-Четвертинским из-за дамы. Рибопьер тяжело ранен. Дамой оказывается любовница императора Анна Гагарина. Павел взбешен. Его последние дни пройдут под знаком личной озабоченности. За несвоевременный доклад о дуэли наследник Александр попадает под домашний арест. Семейство Рибопьера высылается, сам он лежит в тюремной больнице, потом выдворяется в деревню. Общество симпатизирует удальцу, Павла почти ненавидят, - не по-рыцарски как-то вышло, ваше величество! Во вторник 5 марта граф фон-Пален и его жена (дочь донского атамана В.П. Орлова и сестра придворного полковника В.В. Орлова) получают приказ не являться ко двору: Пален должен извиниться за допущение дуэли. Но он гордо отказывает императору! Ползут слухи об арестах десятков человек, и народ начинает разбегаться. В день выписывается паспортов штук по 40, - на 12 - 15 семей. Разносится сплетня о гигантском английском флоте адмирала Нельсона, вплывающем в Зунд. Вдруг бесстыдно объявляется, что камер-фрау императрицы м-м Юрьева должна родить от императора близнецов. Нащупать эту пару удалось, но пол без ультразвука определить не сумели, поэтому в манифесте оговариваются две версии. Родятся мальчики, - будут Никита и Филарет Мусины-Юрьевы, девочки -- соответственно -- Евдокия и Марфа (чуете? -- бастардов хотят назвать в честь основателей династии Романовых! -- дурной знак!). Крестить детей приказано наследнику Александру и официальной подруге, - Ордена св. Иоанна Иерусалимского кавалер-даме Анне Гагариной. Конфуз, да и только! Несчастные девочки-близняшки от сгустившейся ненависти умирают, едва родившись. О бракоразводе Павла говорят вполне определенно, кавалер-наложница Гагарина и револьвер-этуаль Шевалье наперегонки мылятся в императрицы. Народ уверен в их правах. На Исакиевской площади мужик предлагает показать за деньги суку. Сука сидит в мешке, и на вопрос зевак, чего ж в ней такого замечательного, мужик безнаказанно смеется, что сука откликается на имя "мадам Шевалье". Питер в предчувствии перемен. И здесь возникает схема, частью раскрытая сразу, частью - расследованная через 10 лет: Павел готовился сам "нанести удар"! Вот его план. Царицу -- в Холмогоры к "Брауншвейгской фамилии"; Александра -- в Шлиссельбург; Константина -- в Петропавловку; Палена иже с ним -- на эшафот. 13-летний племянник императрицы Марии Федоровны принц Евгений Вюртембергский уже приехал в Питер, его можно женить на старшей дочери царя и сделать молодую пару наследниками трона. Закон о чисто мужском правлении, естественно, отменяется. Такой вот пиковый марьяж... Впрочем, все это Пален мог впоследствии и приврать. Дата императорского нападения неизвестна. Заговорщики намечают открыть иудин промысел после Пасхи 24 марта. Потом отбрасывают христианскую мораль и планируют кампанию по римскому прецеденту -- "с мартовских ид" (15 марта). Но Павлу в ночь на 8 марта является предчувствие, что "хотят повторить 1762 год" - это тень отца "русского Гамлета" бродит в гулких коридорах Михайловского эльсинора и предупреждает сына. Павел и впрямь придерживается шекспировского сценария, а значит, - подозревает свою "королеву" - Марию Федоровну. Нужно спешить с контрударом! В 7 часов утра 9 марта фон-Пален является к царю с ежедневным докладом, как столица почивала. Павел запирает за ним дверь и "колет" подозреваемого в заговоре. Пален сразу колется! -- Да, заговор есть, и я в нем участвую... -- Как же ты смеешь!.. -- Понарошку, ваше величество. Скоро я всех их сдам... Это наглое двуличие спецслужб теперь уже никогда не исчезнет из государственной практики. Каждый раз, когда будут убивать, разрывать бомбами затравленных властителей и царедворцев, мы с легкостью будем обнаруживать во главе заговора полицейских агентов, провокаторов, высших офицеров и руководителей ГБ. Дело Ваньки Каина поднялось из московских трущоб в императорские палаты и живет в веках! После этого утреннего сеанса Пален снова переносит сроки своего выступления. Тянуть до мартовских ид не получается. Пален немедленно начинает давить на наследника. Угрожает неизбежной ссылкой матери, отрешением от престолонаследия, позором женитьбы царя на придворной шлюхе. Супруга наследника горячо поддерживает Палена. Ей тоже неохота довольствоваться свечкой монастырской... Тут наш Историк впадает в длинные рассуждения и обзор показаний на тему: "Знал Александр или не знал?", хотел или не хотел убивать отца? Эти поиски истины за субъективностью и предвзятостью свидетельств можно опустить. Но для кино такие переживания очень полезны и не раз еще пригодятся. 10 марта проходит в напряженной тишине, придворные шепчутся, как бы на несколько дней смыться из дворца. 11 марта царь просыпается по-суворовски рано, работает "по основному виду деятельности" с пяти до девяти. Утверждает 6 новых законов! Читает целую пачку доносов добрых донских казаков на других, плохих донских казаков "об оскорблении величества", - еще бы его не оскорблять, когда лучшие мужики угнаны с Дона в канун весенней хозяйственной суматохи. Потом -- доклад Палена, уверения в безопасности, совет -- удалить от двери "якобинцев" -- караул конной гвардии, и заколотить дверь в спальню императрицы. Обе глупости будут исполнены. Пален, вообще, ювелирно планирует переворот, тщательно согласует все его детали, добивается четкого исполнения плана. Каждый из участников просчитан заранее, но узнает о своей роли в намеченный срок. В воинских частях незаметно производятся подмены команд. Изменяется расписание караулов. Ко дворцу придвигается преображенская гвардия. Но солдаты не знают ничего! На Михайловский замок с закатом 11 марта накатывается волна тайной и неотвратимой силы. В 8 вечера, когда в знатных семьях Питера по обыкновению садятся ужинать, заговорщики тоже выпивают и закусывают, травят анекдоты вместе с непосвященными. Ужинают и во дворце. Среди 19 персон -- два домашних арестанта, - великие князья Александр и Константин; они допущены к семейному столу. Тут же жена и дочь графа Палена, Кутузов, другие официальные, но мало знакомые нам лица. Странным выглядит отсутствие бывшего цирюльника Кутайсова, но у него уважительная причина: сегодня его очередь воспользоваться содержимым мадам Шевалье. В ночь с 11 на 12 марта 1801 года ... Стоп! Уже не в первый раз так случается, что написание этих строк день в день совпадает с юбилеями в жизни нашей страны. Так было, например, с воцарением Годунова, так получилось и сейчас. Не успел я дописать фразу про 11 марта, как что-то дернуло мой глаз в угол экрана. Там, на календарике как раз светилась дата 24-03-2001! 24 марта по нашему стилю, 11 марта - по старому, - ровно 200 лет со дня убийства императора Павла I шайкой его сына Саши! Где юбилейные торжества? Где скорбное "работают все радиостанции Руси Великой"? Где молебны за упокой? Где причисление к лику священномученников? Где возложение венков к Михайловскому замку? Где отмытые "на реставрации" этого исторического здания казенные бабки? Нету... На мониторе -- время московское: 21-26... Действительно, "ужин как обыкновенно, кончился в половине десятого". Все встают из-за стола. "Чему быть, того не миновать", - подводит итог император. Кутузов и Павел проходят мимо старого зеркала: "Смотрите, какое смешное зеркало", - говорит царь полководцу, - "Я вижу себя в нем с шеей на сторону"... В одиннадцатом часу Павел обходит караулы. Делает выговор командиру конной гвардии Саблукову за "якобинство" и приказывает наутро разослать полк по деревням. Наследник Александр тем временем укладывается спать, как бы ничего не зная, но оставляет в прихожей сиделку - ожидать появления Палена. В одиннадцать обреченный император спускается из своей спальни по потайной лестнице в комнату фаворитки Гагариной и целый час исполняет рыцарский долг. В уплату за выносливость Гагарина получает записку о назначении ее мужа военным министром. Главные заговорщики собираются на квартире Зубовых, затем перемещаются в помещение лейб-гвардии у Зимнего дворца. Здесь уже выпивают примерно 60 офицеров. Градус высок, начинают провозглашать Александра государем, читают и чуть ли не принимают присягу новому императору, но все-таки поднимаются на дело. Пален делит присутствующих на две группы. Одну возглавляет сам -- они уходят к парадному входу Михайловского замка -- разговоры разговаривать, обеспечивать "крышу" именем наследника Александра. Начальником второй группы числится Платон Зубов, но командует здесь Беннигсен, суровый, резкий человек. Эти идут убивать. Преображенцы и семеновцы выдвинуты в оцепление замка. Из Измайловского, Кавалергардского, Конногвардейского полков приходят только офицеры, - на солдат не надеются. Свойский караул поставлен заранее, поэтому группа Беннигсена проходит в замок беспрепятственно, сопротивление оказывает только один часовой, так он и получает эфесом по затылку. У тамбура царской спальни десяток заговорщиков берет внутреннюю стражу на понт. На резонный вопрос, кому не спится в ночь глухую? -- Аргамаков отвечает, что - ему, Аргамакову. И, что сейчас не ночь, болван, а 6 утра. И пришел он к императору с обычным ежедневным рапортом. Сонный камердинер божится, что только на минутку сомкнул глаза, сейчас не более 12 часов ночи. "Ваши часы, вероятно, остановились", - нагло смеется Аргамаков, - открывай, брат, дверь, а то я из-за тебя опоздаю. Порядок есть порядок. Открывают, впускают. Получают саблей по башке, чтоб не рассуждала. Царь за последней дверью просыпается, прячется между ширмами. Посетители ломают дверь. Бежать царю некуда, - ход в спальню императрицы заколочен, в норку к Гагариной он юркнуть не успевает. Его выводят к гостям. По-человечески просят подписать отречение. Он молчит в оцепенении. Беннигсен один караулит царя, пока остальные члены неробкого десятка осматривают соседнюю комнату. Там хранится целый арсенал шпаг, изъятых у разжалованных офицеров. Кордебалет возмущенно возвращается на главную сцену. Платон Зубов зачитывает акт отречения. Павел комкает бумагу. Стонет, просит пощады, но как-то грубовато; потом отталкивает чтеца-декламатора Платошу Зубова. -- А, так ты толкаться, брательника моего обижать! Да он, мать твою имел до смерти! -- мог бы крикнуть Николай Зубов. Но не крикнул. А просто взял со стола императорскую табакерку и врезал государю своему присяжному в левый висок!.. Золото -- металл тяжкий, - тяжелее свинца. Царь падает, как подкошенный. Тут по закону непричастности Беннигсен и Зубовы смываются с места происшествия. Они удаляются "наводить порядок", - проверить, например, упряжь царской кареты, приготовленной для отвоза знатного арестанта в каземат. Они за царя не переживают, - подумаешь, оплеуха! Но прочий гвардейский народ, видя ужасную картину нокаутированного императора, всеми селезенками чует необратимость содеянного. Храбрыми бойцами овладевает небывалый душевный подъем вперемешку с бабьей истерикой. Они кидаются на поверженного тирана хоккейной кучей-малой и бьют, топчут, рвут на сувениры жестокого начальника. Один из нападающих душит Павла шарфом, полученным от Беннигсена, когда тот уходил по делам. Вот тебе, Павел Петрович, и кривое зеркало, вот тебе и "шея на сторону"! Беннигсен возвращается: - Ух ты! А что это с царем? Чего он у вас валяется? Помер? А кровь где? Нету. -- Значит апоплексический удар от страху! -- А мы хотели его честью проводить на нары, чтобы жил и радовался!.. Наследник Александр, узнав о своем скоропостижном сиротстве, очень сильно убивался, даже в обморок упал, но его заставили-таки быть царем. Мамаша вдовствующая еще попырхалась до утра сама захватить власть, но ее осадили. Так на заре 12 марта 1801 года снова сменился у нас император. Павел Петрович Романов явил собой пример несостоявшейся возможности. Он стоит в ряду таких перспективных, но трагически удаленных с трона персон, как Григорий Отрепьев, Борис Годунов, Петр Третий. Как все могло бы повернуться славно, останься они править! Славно - для Империи, Историка, кино, но не для нас, дорогие читатели. Ибо нам с вами -- все равно... Русская хронология имеет традицию присваивать правителям порядковые номера в пределах династии (см. таблицу в конце книги). Вот, например, следующий царь у нас будет Александр Первый, а его предшествующие тезки -- Невский и Тверской -- как бы не в счет, они -- Рюриковичи. Тем царям, кто тезок впоследствии не имел, номера не присваивались вовсе (Михаил Федорович, Алексей Михайлович, Елизавета Петровна, Анна Иоанновна). А Павел Петрович почему-то остался у нас в памяти как Павел Первый. В чем тут загвоздка? Я предлагаю выпускникам истфака взять исследование этого вопроса в диссертации. Почти наверняка выяснится, что Павел имел высокое предназначение для нашей Империи, и был Первым в ряду неких страшных и продуктивных фигур, - увы! -- подрубленных под самый корешок. Теперь этим фигурам приходится со скрипом и древесным треском продираться из грязи в князи, - на свое законное, тронное место... Александр I Благословенный Шла первая весна нового века, и жизнь на планете тоже была новой. Россия пока оставалась в стороне от этой жизни, но готовилась к ней прилежно. "Английская" партия в российской элите восторжествовала. Дипломаты постепенно втянули страну в антинаполеоновскую коалицию. Сделать это было легко, - Александр продолжал политику бабушки, а значит, дружил домами с австрийским императором. Австрия галопом неслась к войне. Причину нечего даже выдумывать, - она красной гильотинной нитью пролегла по шее австрийской цесаревны Марии-Антуанетты -- дочери Марии-Терезии. Не очень удачно вышла замуж Антуанетта за французского короля! Кроме этого, была еще потеря влияния в Италии, растерзанной Наполеоном. Собственно, Священной Римской Империи со столицей в Вене больше не существовало. Наш военный союз с Австрией нашел воплощение в 1805 году... Далее вы можете зажмуриваться между абзацами и наблюдать живые картины по эпизодам "Войны и Мира"... Союз этот оказался какой-то несвоевременный и нескладный. Пока корпус Кутузова дошлепал по осенней грязи до театра военных действий, австрийцы успели вдрызг проиграться Наполеону. Противник был в кураже, русских дожидался с аппетитом. Наши стали пятиться к Вене, куда подходили гвардейские войска с императором Александром. Потомок грузинских царей Багратион прикрыл этот отход, чуть не погиб с пятью тысячами своих смертников. Им удалось 4 ноября 1805 года захватить деревню Шенграбен и задержать здесь корпус генерала Мюрата. Наши устроили позициии за Шенграбеном, и когда французы его миновали, запалили деревню зажигательными бомбами. 30000 непобедимых солдат Бонапарта, очень удачно подсвеченные сзади огнем деревенских хат, шли на русские позиции. Мы, телевизионщики, называем это -- "контровой свет". Артиллеристы, -- да вы это видели! -- попросту косили эту разноцветную массовку, демонстрируя чудеса меткости и операторского искусства. Тут еще донские казачки, памятуя идиотский поход на Индию, раз за разом мстительно налетали на французов. В итоге Мюрат плюнул на это дело и обошел упрямого грузина. Багратион, обреченный на гибель, тем не менее прорубился к своим. Два императора -- наш и австрийский -- подумали, что такими ловкими ходами они смогут уделать наглого агрессора, и смело двинули свои войска в самую грязь, в глину, в слякоть. К деревне Аустерлиц. 19 ноября честная компания была уже под Аустерлицем, наутро к ней третьим присоединился Наполеон. Ночной русско-австрийский совет -- "драться-не драться" -- был бессмысленным с бюрократической точки зрения. Императоры перлись по грязи за сто верст, чтобы из-за каких-то пораженческих советов Кутузова назад поворачивать? Обратно грязь месить без славы? Нет, мы уж лучше подеремся! На рассвете 20 ноября начался жестокий бой. Французы сразу захватили холмы между русской и австрийской армиями и стали с них налетать на тех и на других. Наши храбро защищались, героизма было немеряно, но управление войсками отсутствовало, Кутузов умывал руки, андреи болконские напрасно искали красивой смерти под голубым небом (какое "небо голубое" в конце ноября?). Начался форменный драп. Лейб-гвардия едва успевала прикрывать отступление и оборонять переправу через спасительную речку. Рубка побежденных не прекращалась до утра. Русская армия потеряла свою лучшую половину (лучшие всегда гибнут первыми) - 21000 человек. 130 наших орудий и 30 знамен, в том числе и укрывшее толстовского киногероя, пали в этом деле и стали добычей французов. На другой день Австрия капитулировала. Нашему царю пришлось тоже заключать бесславный мир. Но мир этот был какой-то неокончательный. Александр, видимо, считал, что он не отвечает за поражение, так как не сразу и не полностью руководил кампанией. Поэтому, уже в следующем году наши войска опять воевали с Наполеоном, теперь в прусском союзе. С юга эту войну подогревал турецкий султан, он щекотливо дул в русские шеи и спины. И снова получилось повеселиться не втроем, а по очереди. Наши добрались по ежегодной грязи до Пруссии только в начале 1807 года. Немцы, естественно, были уже разбиты и сидели по домам, кто жив остался. Наполеон поджидал нас с 70 тысячами победителей, русская 60-тысячная армия дворцового стратега Беннигсена притащилась к нему 26 января по дикой, сталинградской погоде. Наполеон ударил замерзающих на подходе к Прейсиш-Эйлау, два дня лупил их пушками сквозь метель и налетал гвардейскими эскадронами. Здесь проявилось наше преимущество в борьбе с непогодой, - нам взятие и оборона снежного городка -- в игрушку, а французам все-таки в тягость. Так что, французы впервые отступили перед русскими за реку. Позиционное противостояни продлилось до весны. 29 мая у Гейльсберга началась битва двух распухших за зиму армий. Два дня сражений с переменным успехом закончились нашим отступлением. 2 июня под Фридландом поражение русско-немецкой армии оказалось уже более определенным. Отступление прекратилось за Неманом, и 7 июня был подписан Тильзитский мир. Но кому мир, а кому -- извините! Армия обязана была поделиться надвое и маршировать на север против шведов, на юг -- против турок. "Зимой 1808 года начался тяжелый поход в Финляндию"... Ну, сколько раз говорили идиотам: в Финляндию лучше летом! Нет. Раз за разом они лезут на родину Санта-Клауса в самую пургу! Финны не дураки воевать полками и эскадронами. Они сбиваются в охотничьи артели и бьют крупного зверя из-за деревьев. Офицеров в дорогих шкурах норовят подстрелить в глаз. Задремавших оккупантов охотно также режут финские домохозяйки, начитавшиеся библей