годы, в течение которых я разговаривал по телефону. Ужасно. Отец сглупил, когда их купил. - Франц, - он откашлялся. - Франц, сынок? - сказал он почти отчетливо, потом опять. - Франц, тыы там? Скаж-жи что-то, сынок. Я...Скажи...Я ск-казал, они поймали Эрика. - Я слышал. Уже иду. Где мы с тобой встретимся, в полиции? - Нет, нет, сынок. Нет, встр...встретимся около...около библиотеки. Ага, библиотеки. - Библиотеки? - спросил я. Почему? - Ну, я пошел, сын. Потор-ропись, э? - было слышно, как он пытался повесить трубку, потом телефон отключился. Я медленно положил трубку, чувствуя нечто острое в легких, это было ощущение стального осколка, который двигался с грохотом сердца и головокружением. Постояв немного, я поднялся на чердак выключить радио и закрыть окно. Я вдруг понял: мои ноги устали и побаливали, я перегрузил их в последние дни. 4 Когда я шел в город, просветы в облаках медленно двигались в сторону большой земли. Для половины седьмого было довольно темно, над сухой землей был летний полумрак. Несколько птиц сонно заворочались, когда я проходил мимо. Их много сидело на проводах телефонной линии, идущей на остров по тонким столбам. Овцы издавали свое безобразное, отрывистое блеяние, ягнята им отвечали. Птицы сидели на столбах ограды из колючей проволоки, где клочки грязной шерсти обозначали овечьи следы. Не смотря на всю воду, которую я выпил за день, моя голова снова начала тупо болеть. Я вздохнул и продолжал идти сквозь медленно уменьшающиеся дюны, мимо неровных полей и не правильной формы пастбищ. До того, как я совсем прошел дюны, я сел на землю, прислонился спиной к дюне и вытер лоб. Я стряхнул каплю пота с пальцев, посмотрел на неподвижных овец и торчащих на столбах птиц. Услышал звон колоколов, доносящийся из города, вероятно, из католического собора. Или прошел слух, что их проклятые собаки в безопасности. Я хмыкнул, издал звук вроде смешка, посмотрел над травой, высохшими кустами и сорняками на колокольню Шотландской Церкви. Я почти видел библиотеку. Я чувствовал, как жаловались на усталость мои ноги, зря я сел. Когда я встану и пойду, ноги будут болеть. Черт возьми, я знал, я просто откладываю визит в город, так же как я откладывал момент выхода из дома после звонка моего отца. Я оглянулся на птиц, похожих на ноты, нарисованные вдоль тех же проводов, которые принесли новость. Я заметил: птицы избегали садиться на одну из секций между двумя столбами. Я нахмурился, огляделся, нахмурился опять. Я поискал бинокль, но только ощупал собственную грудь - я оставил его в доме. Я встал и пошел по неровной земле, в сторону от дорожки, побежал трусцой, потом побежал, наконец припустил изо всех сил через сорняки и тростник, перепрыгнув загородку на пастбище, где вскочили и разбежались, грустно блея, овцы. Пока я добежал до проводов, я запыхался. Линия была порвана. Перерезанный недавно провод выделялся на фоне дерева столба на большой земле. Я посмотрел вверх, убедившись, что это не глюк. Ближние птицы взлетели и, крича темными голосами в почти неподвижном воздухе, кружились над высохшей травой. Я сбежал к столбу, который стоял на другой стороне залива, на острове. Ухо, покрытое короткой черно-белой шерстью, еще сочащееся кровью, было прибито к столбу. Я дотронулся до уха и улыбнулся. Стал дико оглядываться, но быстро успокоился. Посмотрел в направлении города, где торчала как обвиняющий палец колокольня. "Ты, лживый ублюдок", - выдохнул я и пошел на остров, набирая скорость, выключив тормоза, стуча по утоптанной тропке, взбежал на Прыжок и перелетел через него. Я кричал, потом заткнулся и стал расходовать дыхание только на бег. 5 Я добрался до дома покрытый потом, взбежал на чердак к окну, остановившись проверить телефон. Он был мертв. На чердаке я быстро осмотрел округу в бинокль, собрался, приготовился, проверил. Сел на стул, включил радио и продолжал наблюдать. Он был где-то там. Слава Богу за птиц. Мой желудок радовался, посылая по телу волну нутряной радости, я задрожал, не смотря на жару. Лживое старое дерьмо, он пытался выманить меня из дома, поскольку он боялся встречи с Эриком. Боже мой, я был глуп, когда не услышал откровенную фальшь в его пьяном голосе. И у него хватило совести кричать на меня из-за выпивки. По крайней мере, я пил, когда знал, что могу себе позволить, а не когда мне нужны все мои способности на пике форме для борьбы с кризисом. Дерьмо. И он еще называет себя мужчиной! 6 Я сделал несколько глотков из еще прохладного кувшина с соком, съел яблоко, немного хлеба с сыром и продолжил осматривать местность. Солнце садилось, облака смыкались, быстро темнело. Теплые потоки воздуха от земли, которые открыли щели в облаках, умирали, и серое бесформенное одеяло, висевшее над холмами и равниной, становилось плотнее. Я опять услышал гром, и в воздухе появилось что-то острое и угрожающее. Я был взвинчен, я продолжал ждать телефонного звонка, хотя и понимал его невозможность. Сколько времени понадобится моему отцу, чтобы понять мое опоздание? Упал ли он где-нибудь в канаву или уже шел, шатаясь, во главе городского ополчения, которое несло факелы и собиралось линчевать Убийцу Собак? Неважно. Даже при таком свете я бы увидел любого и вышел бы, чтобы приветствовать брата или убежать из дома и спрятаться на острове, если бы появились линчеватели. Я выключил радио, надеясь услышать крики на большой земле и напряг глаза, пытаясь рассмотреть землю в затухающем свете. Потом я сбежал вниз, на кухню и упаковал небольшой ужин и положил его в полотняный мешочек на чердаке, это на случай, если мне придется уйти из дома и я встречу Эрика. Он может быть голодным. Я дома и я его встречу. Я сел на стул, стал рассматривать тени на темнеющей земле. Далеко, у подножия холмов, по дороге двигались огоньки, переливаясь в полумраке, они сверкали сквозь деревья, как нерегулярные маяки, они огибали холмы или поднимались на них. Я потер глаза и потянулся, пытаясь выгнать усталость из всего тела. Подумав, я положил обезболивающее в мешок, который я возьму в случае необходимости с собой. При такой погоде у Эрика может начаться мигрень, и ему понадобится лекарство. Надеюсь, у него ничего подобного с собой не было. Я зевнул, раскрыл глаза пошире, съел второе яблоко. Неясные тени под облаками стали темнее. 7 Я проснулся. Было темно, я сидел на стуле, скрещенные руки лежали под головой на металлической раме окна. Какой-то шум в доме разбудил меня. Секунду я посидел, чувствуя как колотится мое сердце, а спина протестует против позы, в которой ей пришлось быть так долго. Мне стало больно: кровь пробиралась в клетки рук, куда ей был затруднен доступ весом головы. Я тихо и быстро обернулся на стуле кругом. На чердаке было темно, я ничего не видел, Я нажал кнопку на моих часах и обнаружил, что было пять минут двенадцатого. Я проспал несколько часов. Идиот! Я услышал, как кто-то ходил внизу, нечеткие шаги, закрылась дверь, другие звуки. Разбилось стекло. Я почувствовал, как волосы на шее встали дыбом второй раз за неделю. Я сжал челюсти и приказал себе прекратить бояться и сделать что-нибудь. Это или Эрик или отец. Я спущусь и выясню. Для безопасности я возьму с собой нож. Я слез со стула, осторожно пошел в направлении двери, нащупывая дорогу по неровностям кирпичей трубы от камина. Я остановился, достал из штанов подол майки и опустил ее висеть, так она скрывала прикрепленный к ремню нож. Я тихо опустился в темный проем. Внизу лестницы, в холле был свет, он отбрасывал странные тени, желтые и неясные, на стены вокруг лестницы. Я подошел к перилам и посмотрел вниз. И ничего не увидел. Шум прекратился. Я понюхал воздух. Я почувствовал запах дыма и паба, запах выпивки. Должно быть, отец. Я ощутил облегчение. Тут же я услышал, как он вышел из столовой. За ним, подобно реву океана, выплыл шум. Я отошел от перил и стоял, прислушиваясь. Отец шатался, натыкался на стены и спотыкался на лестнице. Я слышал, как он тяжело дышал и что-то бормотал. Я слушал, ждал, пока поднимется вверх запах и звук. Я стоял и постепенно смог успокоиться. Отец дошел до первой площадки, где стоял телефон. Потом неуверенные шаги. "Франц!", - закричал он. Я стоял тихо и не ответил. Полагаю, чисто инстинктивно или по привычке, я часто делала вид, будто меня нет там, где я есть и слушал, когда люди думали, что никого рядом нет. Я медленно дышал. "Франц!", - орал он. Я приготовился отступить на чердак, отошел на цыпочках, избегая мест, где как я знал, пол скрипел. Отец колотил по двери туалета на втором этаже, потом выругался, обнаружив ее незапертой. Я услышал, как он поднимался по лестнице. Его шаги были быстрые, но неровные, он хрюкнул, когда споткнулся и ударился о стену. Я беззвучно поднялся по приставной лестнице, подтянулся и сел на деревянный пол чердака, затем лег в метре от проема, держась руками за кирпичи, я был готов нырнуть за трубу, если отец попытается заглянуть на чердак. Я моргнул. Отец колотил по двери моей комнаты. Он ее открыл. "Франц!", - опять закричал он. Потом: "Ах...твою мать!". Мое сердце подпрыгнуло. Раньше я никогда не слышал, как он ругается. Ругань звучала неприлично, совсем не буднично, как у Эрика или Джеми. Я слышал, как отец дышал под проемом, его запах поднимался ко мне: виски плюс табак. Опять неровные шаги вниз по лестнице, потом звук открывающейся двери его комнаты, она с грохотом захлопнулась. Я вдохнул и понял, что до сих пор держал дыхание. Мое сердце стучало будто собиралось взорваться, и я почти удивился, почему отец не услышал грохота сквозь доски пола. Я немного подождал, но звуков больше не было, только прежний шум в столовой. Он звучал как будто отец оставил телевизор включенный между каналами. Я лежал, дав ему пять минут, потом медленно встал, отряхнулся, затолкал майку в штаны, в темноте поднял мешок, пристегнул катапульту к ремню, пощупал вокруг, пытаясь найти жилетку и нашел ее, захватив все снаряжение, я прокрался по приставной лестнице и вниз по ступенькам. 8 В столовой телевизор рассыпал шипение в пустой комнате. Я подошел к нему и выключил. Повернулся, чтобы уйти и увидел лежащий комком на кресле твидовый жакет моего отца. Я сморщил нос от вони табака и выпивки, который шел от жакета, и прощупал карманы. Рука сомкнулась на связке ключей. Я достал ключи и уставился на них. Там был ключ от парадной двери, от задней двери, от погреба, от сарая, пара маленьких ключей, которые я не узнал, и еще ключ к одной из комнат дома, похожий на ключ от моей комнаты, но с другими бороздками. Я почувствовал, как начало высыхать у меня во рту, а рука стала дрожать. На ней выступил пот, капли появились на линиях ладони. Это или ключ от его спальни или... Я взбежал вверх, прыгая через три ступеньки, меняя ритм только из-за скрипучих досок. Я прошел мимо кабинета к спальне моего отца. Дверь была распахнута, ключ в замке. Отец храпел. Я мягко закрыл дверь и побежал к кабинету. Вставил ключ в замок, повернул. Замок был хорошо смазан. Я постоял секунду или две, повернул ручку и закрыл дверь. 9 Я включил свет. Кабинет. Он был заставленный и переполненный, теплый и душный. Лампочка в центре потолка была очень яркая и не давала теней. Там было два лабораторных стола, письменный стол с ящиками для хранения бумаг и раскладушка, на которой лежал клубок спутанных простыней. Там был книжный шкаф, две большие химические установки, пробирки и бутылки, змеевик, присоединенный к раковине в углу. Комната пахла чем-то вроде аммиака. Я повернулся, высунул голову из двери, прислушался и до меня донесся очень отдаленный храп, я достал ключ и запер дверь изнутри, оставив ключ в замке. Я увидел это, когда отвернулся от двери. Цилиндрическая, закупоренная банка с препаратом стояла на столе, который был сбоку от двери и поэтому он был закрыт дверью, когда она была распахнута. В банке была прозрачная жидкость, предположительно спирт. В спирте были маленькие, разорванные мужские гениталии. Я смотрел на них, рука на ключе, который я поворачивал, и тут мои глаза наполнились. Я почувствовал комок в горле, он поднялся из глубины моего существа, глаза и нос быстро наполнились и лопнули. Я стоял и плакал, слезы стекали по щекам в рот, я почувствовал их соленый вкус. Из носа текло, я шмыгал, тяжело дышал, один из мускулов челюсти дрожал. Я забыл об Эрике, о моем отце, обо всем на свете, кроме себя самого и своей потери. Прежде чем я смог успокоиться, прошло много времени, и я взял себя в руки не из-за того, что рассердился на себя или приказал всем частям не вести себя как глупая девчонка, но я успокоился постепенно и естественно, тяжесть покинула голову и осела в желудке. Я вытер лицо рубашкой и тихо высморкался, потом стал методично обыскивать комнату, игнорируя банку на столе. Может быть, она была единственным секретом, спрятанным в кабинете, но в этом нужно было еще убедиться. Большей частью везде был мусор. Мусор и реактивы. Ящики столов были набиты старыми фотографиями и бумагами. Старыми письмами, старыми счетами и записками, договорами и бланками, и страховыми полисами (ни одного на мое имя, но в любом случае они были давно просрочены), страницами рассказа или повести, которую кто-то печатал на дешевой печатной машинке, текст был покрыты исправлениями, но все равно повесть была ужасная (бред о коммуне живущих в пустыне хиппи, которые вступили в контакт с инопланетянами), стеклянные пресс-папье, перчатки, психоделические значки, старые синглы "Битлз", несколько копий "Оз" и "IT", высохшие ручки и поломанные карандаши. Мусор, все мусор. Потом я наткнулся на ящик, который был заперт: секция за откидной крышкой с замочной скважиной вверху. Я достал ключи из двери и один из маленьких подошел. Крышка повисла, я вынул четыре ящичка, которые были за ней, и поставил их на стол. Я смотрел на их содержимое, пока у меня не начали дрожать ноги и я вынужден был сесть на шатающийся стульчик, наполовину задвинутый под стол. Я обхватил лицо ладонями и продолжал дрожать. Что еще мне придется пережить сегодняшней ночью? Я запустил руку в один из ящичков и выудил оттуда голубую коробочку с тампонами. Трясущиеся пальцы достали и другую коробочку. На ней была этикетка "Гормоны мужские". Внутри коробки были меньшие коробочки, аккуратно пронумерованные черным стержнем - даты приблизительно на шесть месяцев вперед. Другая коробка в следующем ящике была подписана КBr, надпись напомнила мне о чем-то, но воспоминание было в самой глубине сознания. Оставшиеся два ящичка были плотно набиты пачками банкнот по пять и десять фунтов и целлофановыми пакетами с квадратными кусочками бумаги внутри. Но я уже утратил желание пытаться понять, что все это значило, мой мозг лихорадочно обдумывал ужасную мысль, которая только что в нем появилась. Я сидел, уставившись на ящички с открытым ртом и я думал. Я не смотрел на банку. Я думал о тонких чертах лица, о покрытых нежными волосками руках. Я пытался вспомнить о случаях, когда я видел моего отца голым до пояса, но не смог вспомнить ни одного. Секрет. Не может быть. Я потряс головой, но не сумел избавиться от мысли. Энгус. Агнесс. Он рассказал мне о том, что случилось. Не знаю, насколько можно доверять миссис Клэмп, не знаю, какой компромат у них был друг на друга, но не может быть! Как чудовищно, как отвратительно! Я вскочил, стул упал и ударил по полу. Я схватил коробки тампонов и гормонов, взял ключи, открыл дверь и выбежал из комнаты, побежал вверх по лестнице, запихнул ключи в карман и выхватил нож из ножен. "Придет Франк", - зашипел я. 10 Я ворвался в комнату моего отца и включил свет. Он лежал одетый на кровати. Один туфель упал и валялся на полу под его ногой, которая свисала с кровати. Он лежал на спине и храпел. Он зашевелился и положил руку на лицо, отвернулся от света. Я подошел к нему, отодвинул руку и два раза дал ему пощечину. Его голова закачалась, он вскрикнул. Один глаз открылся, потом второй. Я поднес нож к его глазам, он сфокусировался на ноже с пьяной неточностью. От него остро пахло алкоголем. - Франц? - слабо сказал он. Я замахнулся на него ножом, остановив лезвие в паре миллиметров от его переносицы. - Ты, ублюдок, - крикнул я. - Что это такое? - я показал ему коробочки с тампонами и гормонами, которые держал другой рукой. Он застонал и закрыл глаза. - Говори! - закричал я и опять ударил его по щеке, теперь тыльной стороной руки, в которой держал нож. Он попытался откатиться по кровати под открытым окном, но я дернул его на место, подальше от душной неподвижной ночи. - Нет, Франц, нет, - сказал он, перекатывая голову и пытаясь оттолкнуть мои руки. Я отпустил коробки и крепко схватил его. Притянул его к себе и приставил нож к его горлу. - Ты мне скажешь, или я... - я не закончил фразу. Я отпустил его руку и перенес свою руку на его штаны. Я достал ремень из его штанов. Он попытался остановить меня, но я ударил его по рукам и потрогал его горло ножом. Я расстегнул замок, все время наблюдая за ним, пытаясь не представлять, что я найду или не найду. Я расстегнул кнопку над замком. Дернул штаны вниз, рубашку вверх из штанов. Он посмотрел на меня с кровати красными, блестящими глазами и покачал головой: - Что ты с-сабираешься дел-лать, Франц? Изв-вини меня, изв-вини. Это был эксперимент. Ксперимент...Н-не делай ничего, прошу, Франц...пож-жалуйста. - Ты, сука, ты сука! - сказал я, чувствуя как все начинает расплываться перед глазами, а голос дрожать. Я сдернул вниз его/ее трусы одним злобным движением. Нечто заорало вне дома, в ночи за окном. Я стоял, уставившись на черные волосы моего отца и его большой, лоснящийся член и яйца, а какое-то животное заорало на острове. Ноги моего отца тряслись. Потом появился свет, дрожащий и колеблющийся, там, где не должно было быть света, снаружи, над дюнами и еще крики, блеяние и мекание, и крики, всюду крики. - Господи Иисусе, что там такое? - выдохнул отец, поворачивая трясущуюся голову к окну. Я сделал шаг назад, обогнул кровать, смотря в окно. Ужасные звуки и свет на дальней стороне дюн приближались. Свет окружал большую дюну за домом как гало, дюна эта была в направлении Земли Черепа, свет был дрожаще-желтый и дымный. Звук был похож на издаваемый горящим псом, но увеличенный, повторяющийся и повторяющийся, у него был другой тон. Свет становился ярче, нечто побежало через верхушку большой дюны, нечто горящее и кричащее, оно скатилось по склону, смотрящему на море. Это была овца, за ней следовали другие овцы. Сначала еще две, затем полдюжины животных понеслось по траве и песку. Через несколько секунд склон был покрыт горящими овцами, их шерсть в огне, они мчались вниз дико блея, зажигали траву и сорняки и оставляли их пылающими в своем огненном следе. Тут я увидел Эрика. Отец, шатаясь, стал рядом со мной, но я не обратил на него внимания и смотрел на худую, танцующую, прыгающую фигуру на вершине дюны. Эрик размахивал обеими руками, в одной был огромный горящий факел, в другой - топор. Эрик кричал. - О, Боже, нет, - сказал отец. Я повернулся к нему. Он натягивал штаны. Я пробежал мимо него и к двери. - За мной! - закричал я ему. Я выбежал из комнаты, вниз по лестнице, не посмотрев, следует ли он за мной. Я видел огонь во всех окнах, слышал крики истязаемых овец вокруг дома. На кухне я подумал, не взять ли с собой воды, но решил - бесполезно. Я выбежал на крыльцо и в сад. Овца, горящая только над задними ногами, почти столкнулась со мной, когда бежала по уже пылающему саду и свернула с испуганным меканьем в последнюю секунду перед столкновением с дверью, потом перепрыгнула через низкую ограду в переднюю часть сада. Я обежал заднюю часть дома в поисках Эрика. Овцы были везде, огонь тоже. Горела трава на Земле Черепа, пламя прыгало по сараю и кустам, и растениям, и цветам в саду; мертвые, горящие овцы лежали в озерцах живого огня, а другие бегали и прыгали вокруг, стонали и вопили своими низкими, надорванными голосами. Эрик стоял на лестнице в погреб. Я увидел факел, который он держал - мигающее пламя на фоне стены дома под окошком туалета. Эрик атаковал дверь погреба топором. - Эрик! Нет! - крикнул я. Я двинулся вперед, передумал, повернулся, ухватился за угол дома, сунул туда голову, чтобы посмотреть на открытую дверь. - Папа! Выходи! Папа! Позади меня послышался звук раскалывающегося дерева. Я повернулся обратно и побежал к Эрику. Я перепрыгнул через дымящийся труп овцы, лежавший перед ступеньками лестницы в погреб. Эрик оглянулся и замахнулся на меня топором. Я прыгнул в сторону. Приземлился и тут же встал, готовый отпрыгнуть, но он стал бить по двери топором, вскрикивая при каждом ударе как будто он и был этой дверью. Острие топора исчезло в дереве двери, застряло в нем, Эрик сильно дернул топор и вытащил его, глянул на меня через плечо и опять ударил по двери, его тень от факела упала на меня, факел был прислонен к двери, и я видел, что новая краска ужа начинала гореть. Я достал катапульту. Эрик почти взломал дверь. Отец до сих пор не появился. Когда Эрик ударил по двери, он оглянулся на меня. Пока я искал железку, позади нас закричала овца. Со всех сторон я слышал треск огня и чувствовал запах жареного мяса. Металлический шар лег на ладонь и я его вытащил. "Эрик!", - крикнул я, когда дверь уступила его натиску. Он взял топор в одну руку, факел в другую. Ударил по двери ногой и она упала. Я закрутил катапульту на последний сантиметр и посмотрел на него через Y катапульты. Он взглянул на меня. У него была борода, а лицо было грязное и похожее на маску животного. Это был мальчик, мужчина, которого я знал, но это была и совершенно другая личность. Лицо его улыбалось, глаза косили, он истекал потом, его грудь тяжело вдыхала и выдыхала в ритме пульсации пламени. Эрик держал топор и факел, за ним лежала разломанная дверь погреба. Мне показалось, что я смутно вижу горы кордита, темно-оранжевые в тяжелом свете огня вокруг и факела в руке моего брата. Он потряс головой, он выглядел неуверенным и потерявшим ориентацию. Я медленно покачал головой. Он засмеялся и кивнул, полууронил, полубросил факел в погреб и бросился ко мне. Когда увидел сквозь готовую к бою катапульту как он приближается, я чуть не выстрелил, но в последнюю секунду перед тем, как мои пальцы разжались, я увидел, как он уронил топор, который застучал по ступенькам. Эрик пробежал мимо меня, я отпустил катапульту и отклонился в сторону. Я обернулся и увидел, как Эрик мчался по саду на юг. Я сбежал по ступенькам и поднял факел. Он лежал в метре от входа, далеко от кордита. Я быстро выбросил факел наружу. В пылающем сарае продолжали рваться бомбы. Взрывы были оглушительными, осколки свистели над головой, окна дома разбились, сарай был разрушен до основанья, а затем пара бомб была выброшена взрывом из сарая, и они рванули в саду, к счастью, далеко от меня. Когда я смог поднять голову, сарая больше не было, все овцы были мертвы или разбежались, а Эрик исчез. Отец был на кухне, он держал в руках ведро с водой и нож. Когда я вошел, он положил нож на стол. Отец выглядел как будто ему уже сто лет. На столе стояла банка из кабинета. Я сел во главе стола, упав на стул. Я посмотрел на него: - Около двери погреба был Эрик, - сказал я и засмеялся. В моих ушах звенело после взрывов в сарае. Отец, выглядевший старым и глупым, стоял и смотрел на меня, его глаза были влажные и выцветшие, его руки дрожали. Я постепенно успокаивался. - Что... - начал он, потом кашлянул. - Что...что случилось? - он сказал это почти трезвым голосом. - Он пытался залезть в погреб. Думаю, он собирался нас взорвать. Он уже убежал. Я, как мог, поставил дверь на место. Большая часть костров погасла, тебе это не понадобиться. - Я кивнул в сторону ведра с водой, которое он держал. - Вместо этого я хочу, чтобы ты сел и ответил на интересующие меня вопросы. Он посмотрел на меня, поднял банку с препаратом, но она выскользнула из его пальцев, упала на пол и разбилась. Он нервно рассмеялся, нагнулся и выпрямился, держа то, что раньше было внутри банки. Он показал это мне, но я смотрел ему в лицо. Отец сжал ладонь, потом опять раскрыл ее как фокусник. Он держал розовый шарик. Не яичко, а розовый шар, похожий на кусок пластилина или воска. Я уставился прямо в его глаза. - Рассказывай, - сказал я. И он рассказал. 12: Что случилось со мной 1 Однажды, когда я был далеко на юге, дальше даже новых домов, я решил построить дамбу среди песка и озер в камнях той части побережья. Это был совершенный, спокойный, прозрачный день. Между небом и морем не было границы, любой дымок поднимался вверх прямо. На море был штиль. Невдалеке, на склоне холма были поля. На одном поле было несколько коров и две большие коричневые лошади. Пока я строил, по дороге около поля проехал грузовик. Он остановился у ворот, развернулся так, что его задняя часть стала видна мне. Я видел в бинокль, как история разворачивалась в полумиле от меня. Двое мужчин вышли из кабины. Они открыли заднюю часть грузовика и сделали наклонный помост от земли в кузов, поставили деревянные стойки, из которых получилась ограда на обеих сторонах настила. Обе лошади пришли посмотреть. Я стоял в луже, вокруг моих резиновых сапог была вода, я отбрасывал на нее тень. Мужчины пошли на поле, и один из них вел лошадь за веревку на ее шее. Лошадь шла покорно, но когда мужчины попытались завести ее в грузовик по помосту между решеток, она заволновалась и отказалась идти, попятилась назад. Ее друг прислонился к ограде изнутри. Я слышал их ржание, оно медленно растекалось в неподвижном воздухе. Лошадь не хотела идти внутрь. Коровы на поле взглянули и продолжали жевать. Маленькие волны, прозрачные складки света, тихо накатывались на песок, камень, траву и раковины около меня. В тишине прокричала птица. Мужчины отвели по дороге на боковую дорожку грузовик, а за ним и лошадь. Лошадь на поле ржала и бессмысленно бегала кругами. Мои руки и глаза устали, я отвел взгляд в сторону, на холмы и скалы, идущие в сияющий свет севера. Когда я посмотрел на прежнее место, они уже завели лошадь в грузовик. Немного побуксовав, грузовик поехал. Одинокая растерянная лошадь, поскакала от ворот к ограде и обратно, сначала за грузовиком, потом от него. Один из мужчин остался на поле вместе с лошадью, и когда грузовик исчез за холмом, он успокоил животное. Позже по пути домой я прошел мимо поля, где осталась лошадь, она спокойно щипала траву. 2 Сейчас, в свежее, ветреное, воскресное утро я сижу на дюне за Бункером и вспоминаю свой сон об этой лошади, который я видел прошлой ночью. После того, как отец сказал мне то, что должен был, и я прошел через недоверие и ярость к ошеломленному пониманию, и после того, как мы походили по саду, выкрикивая имя Эрика, убирая мусор, гася небольшие костры, мы забаррикадировали дверь погреба и пошли в дом, и он сказал мне, почему он сделал то, что сделал, мы пошли спать. Я закрыл на ключ дверь моей комнаты и уверен - он запер свою. Я спал, я видел сон, в котором я вспомнил о лошадях, проснулся рано и пошел искать Эрика. Когда я выходил из дома, я увидел Диггса, едущего по дорожке. Моему отцу придется многое ему рассказать. Я оставил их наедине. Распогодилось. Ни ветра, ни грома с молнией, только западный ветер, который смел облака к морю, а вместе с ними и жару. Похоже на чудо, хотя более вероятен антициклон из Норвегии. Итак, было ясно и прохладно. Я нашел спящего Эрика на дюне над Бункером, он лежал головой в качающейся траве, свернувшись как маленький ребенок. Я подошел и сел около него, посидел и произнес его имя, потрогал его плечо. Он проснулся, посмотрел на меня и улыбнулся. "Привет, Эрик", - сказал я. Он протянул мне руку и я пожал ее. Он кивнул, улыбаясь. Потом он подвинулся, положил свою курчавую голову мне на колени, закрыл глаза и уснул. 3 Я - не мистер Франциск Лесли Колдхейм. Я - мисс Фрэнсис Лесли Колдхейм. Вот и разгадка. Тампоны и гормоны предназначались мне. Когда отец одевал Эрика в платьица, это была, как оказалось, только репетиция. Когда Старый Сол порвал меня, отец увидел идеальную возможность для постановки маленького эксперимента и способ уменьшить - а возможно и полностью исключить - женское влияние на него. Поэтому он начал накачивать меня мужскими гормонами, чем и занимался до сих пор. Вот почему он всегда готовил еду, вот почему то, что я считал обрывком пениса было увеличенным клитором. Отсюда моя бородка, отсутствие менструаций и все остальное. А тампоны он держал у себя в течение последних нескольких лет на случай, если мои собственные гормоны возьмут верх над теми, которыми он меня кормил. Бромид был для предотвращения полового влечения, возникшего от избыточных андрогенов. Он сделал фальшивые мужские гениталии из воска набора, который я нашел под лестницей и из которого я делал свечи. Он собирался предъявить мне банку с препаратом, если я начну спрашивать, действительно ли я был кастрирован. Еще одно доказательство. Еще одна ложь. Даже его идеи о пуке были надувательством, он уже много лет дружит с Дунканом-барменом и покупает ему выпивку в обмен на звонок с информацией о составе моей выпивки в "Гербе". Даже сейчас я не уверен, что отец сказал мне абсолютно все, хотя он казался весь во власти порыва, откровенности, и прошлой ночью в его глазах были слезы. Думая о нем, я чувствую как ярость опять начинает клубиться в моем желудке, но я борюсь с ней. Я хотел его убить, тогда же и там же, на кухне, после того как он рассказал и убедил меня. Часть меня хочет верить, словно это - его очередная ложь, но на самом деле я знаю - это правда. Я - женщина. Бедра в шрамах, большие половые губы немного пожеваны, и я никогда не буду привлекательной, но по мнению отца я - нормальный представитель женского пола, способный к половому акту и родам (содрогаюсь при мысли о любом из них). Я смотрю на сверкающее море, а голова Эрика лежит у меня на коленях, я опять думаю о бедной лошади. Я не зная, что я теперь буду делать. Я не могу здесь оставаться и боюсь уехать. Что за невезуха. Может, я рассмотрю суицид, но некоторые мои родственники подали плохой пример для подражания. Я смотрю сверху вниз на Эрика: тихого, грязного, спящего. Спокойного. Он не чувствует боли. Некоторое время я смотрю на небольшие волны, накатывающиеся на пляж. На море, на водяную линзу, двояковыпуклую и колышущуюся, движущуюся вокруг земного шара, я смотрю на волнистую пустыню, которая бывает плоской как соляное озеро. Топография поверхности моря разнообразна: оно колышется, качается, поднимается и опускается, складывается свежим бризом в катящиеся дюны, вздымается холмами под порывистыми пассатами и, наконец, встает на дыбы белопенными, исполосованными смерчами, горными уступами, поднятыми штормовым ветром. Там, где я сейчас сижу, где мы сидим, и лежим, и спим, и смотрим на теплый летний день, через полгода будет падать снег. Лед и мороз, наледь и иней, завывающий ветер, рожденный в Сибири, пролетевший над Скандинавией и Северным морем, серые воды мира и седой воздух небес положат на это место свои руки, овладеют им на время. Мне хочется смеяться или плакать, или и то, и другое разом, а я сижу и думаю о моей единственной жизни и моих трех смертях. В некотором смысле четырех, после того, как рассказанная моим отцом правда убила мое прежнее я. Но я и есть я, я - та же личность с теми же воспоминаниями, и теми же поступками, теми же (небольшими) достижениями, и теми же (отвратительными) преступлениями. Почему? Как я мог сделать это? Возможно, мне казалось, что у меня было отнято все по-настоящему важное, возможность - и способность - к продолжению нашего вида, она была украдена у меня еще до того, как я узнал ее важность. Возможно, каждый раз я убивал из чувства мести, ревниво наказывая единственным доступным мне способом тех, кто приблизился ко мне, тех, кто иначе стал бы тем, чем мне никогда не быть - взрослым. Я потерял одно стремление и выковал себе другое, чтобы залечить свою рану, я отсек их, отвечая в моей невинности на кастрацию, хотя тогда я ничего не понимал, но как-то - вероятно через отношение других - чувствовал как несправедливую, непоправимую потерю. У меня не было цели в жизни или в продолжение рода, я вложил все свои силы в их угрюмую антитезу, противоположность и отрицание плодовитости, на которую могли претендовать другие. Мне казалось, что если я лишен возможности стать мужчиной, я стану большим мачо, чем все меня окружающие и поэтому стал убийцей, маленьким подобием жестокого героя-солдата, которому преклоняются практически во всех фильмах и книгах, которые я видел и читал. Я находил или изготавливал орудия убийства, мои жертвы были недавно произведены на свет в результате акта, на который я не был способен, в этом мы пока были равны, но потенциально они могли размножаться, хотя были еще неспособны проделывать требуемое действие, как и я. Вот вам и зависть к пенису. А теперь оказалось - все напрасно. Не было необходимости для мести, была только ложь, трюк, который нужно было разгадать, камуфляж, сквозь который я должен был проникнуть, но в финале не захотел. Я гордился собой, евнух - но уникум, яростный, благородный защитник своей земли, искалеченный воин, падший принц... И вот оказалось - я был круглым дураком. Веря в мою большую боль, в мою в полном смысле ампутацию от общества, я смотрел на жизнь слишком серьезно, а на жизни других, по каким-то причинам, слишком легко. Убийства были моим зачатием, моим сексом. Фабрика была попыткой сконструировать жизнь, я пытался заменить ею причастность к миру, который я избегал. Ну, всегда легче преуспеть в смерти. Внутри большей машины все не так нарезано и засушено (или нарезано и засолено), как в моем опыте. Каждый из нас может верить, будто в его личной Фабрике он попал в коридор и судьба его решена и обозначена (сон или кошмар, обычная или странная, хорошая или плохая), но слово, взгляд или ошибка - что угодно - может полностью ее изменить и наш мраморный зал превратить в сточную канаву, наш крысиный лабиринт в золотой путь. Пункт назначения у всех один и тот же, но путешествие - наполовину выбранное, наполовину предопределенное - у каждого разное и изменяется пока мы живем и растем. Мне казалось, дверь захлопнулась за мной много лет назад, но я все еще ползаю по циферблату. Дверь закрывается сейчас, и мое путешествие начинается. Я снова смотрю на Эрика и улыбаюсь, киваю ветру, а волны разбиваются и ветер движет брызги и траву, и кричат птицы. Думаю, мне придется рассказать моему брату о том, что случилось со мной. Бедный Эрик пришел увидеться с братом, но нашел (Трам! Бух! Плотины прорываются! Бомбы взрываются! Осы жужжат: ттссс!) сестру.