много влияет на энергию, которую мы используем. Поэтому тридцать километров уже предел, понимаешь? Да еще сквозь этот гранит. И реактор, если он старый, то проявит себя, как только его коснется зондирующий луч. Именно так, как здесь -- размытым пятном. Если мозг всего пятнадцать метров длиной, а весит десять тысяч тонн, то было бы по-настоящему ярко. Как звезда на экране. -- Ладно, -- сказал Хорза. -- Тогда это, вероятно, всего лишь реактор внизу, на самом нижнем уровне обслуживания. -- Вот это да! -- удивился Вабслин. -- У них были и реакторы? -- На аварийный случай, -- ответил Хорза. -- Один был для вентиляторов, если естественная циркуляция воздуха вдруг не справится с дымом и газом. И по реактору в каждом поезде, на тот случай, если подведет геотермическая энергия. -- Он сравнил данные на экране с данными датчика массы своего скафандра, но слабый след аварийного реактора лежал за пределами его радиуса действия. -- А себя мы не обнаружим? -- спросил Вабслин. Экран освещал его лицо. Хорза выпрямился и помотал головой. -- Нет, -- устало сказал он. -- В настоящее мгновение нет. Они устроили на станции привал и поели. Станция была более трехсот метров длиной и вдвое шире главного туннеля. Металлические рельсовые пути Командной Системы двумя колеями бежали прямо по оплавленному каменному полу. Они появлялись из перевернутого "U" в одной стене и исчезали в другой через такое же перевернутое "U" в направлении ремонтных и обслуживающих помещений. По обеим сторонам станции до самого потолка ярусами поднимались мостики и площадки. Они давали доступ к двум верхним этажам поездов, когда те останавливались на станции, объяснил Хорза, когда Нейсин спросил об этом. -- Мне не терпится увидеть эти поезда, -- пробормотал Вабслин с полным ртом. -- Ты не сможешь их видеть, если там нет света, -- заверил его Эвигер. -- Мне уже совершенно невыносимо таскать все это, -- пожаловался робот и снял с себя поддон. -- А теперь оказывается, что мне придется трудиться еще больше! -- Я не тяжелая, Юнаха-Клосп, -- утешила его Бальведа. -- Справишься, -- сказал машине Хорза. Без энергии им ничего не оставалось, как лететь к следующей станции на антигравах скафандров. Это медленнее, чем транзитной трубой, но быстрее, чем пешком. Робот должен был нести Бальведу. -- Хорза... я тут кое о чем подумала, -- сказала Йелсон. -- О чем? -- Какую дозу мы получили за последнее время? -- Не много. -- Хорза проверил маленький экран внутри шлема. Уровень излучения был невысоким; гранит вокруг них немного "светился", но даже без скафандров серьезной опасности не представлял. -- А что? -- Ничего. -- Йелсон пожала плечами. -- Просто вспомнила, что все эти реакторы, этот гранит и этот взрыв, когда на "ВЧВ" ты выбросил через вакуум-трубу бомбу... Ну, я подумала, мы могли схватить дозу. К тому же мы были на мегакорабле, когда Ламм пытался его взорвать. Но если ты говоришь, что мы в порядке, то все нормально. -- Если ни у кого из вас нет повышенной чувствительности, можно не беспокоиться. Йелсон кивнула. Не лучше ли разделиться, подумал Хорза. Идти всем вместе или отправиться двумя группами по двум пешеходным туннелям, которые тянулись вдоль главной линии и транзитной трубы. Они могли даже разделиться еще больше и отправиться по одному в каждый из шести туннелей, ведущих от станции к станции. Нет, это, конечно, слишком; зато показывает, сколько у них возможностей. По отдельности они могли быть лучше расставлены при фланговой атаке, чем если бы наткнулись на идиран одной компактной группой, хотя в первое мгновение не имели бы равной огневой мощи. И пока функционирует датчик массы, шансы найти мозг не увеличатся, а только возрастет вероятность встречи с идиранами. И все-таки мысль оставаться в туннеле всем вместе вызывала в Хорзе чувство клаустрофобии. Их могла стереть с лица земли одна-единственная граната, убить или вывести из строя один-единственный выстрел из тяжелого лазера. Будто на экзамене в конце семестра в Военной Академии Хиборы ему предложили решить мудреную, но совершенно невероятную проблему. Он не мог даже решить, какой им выбрать маршрут. При осмотре станции Йелсон заметила в тонком слое пыли на полу пешеходного туннеля следы, ведущие к станции "пять". Можно было предположить, что идиране отправились именно этой дорогой. Но идти вслед за ними или выбрать противоположное направление? Если они отправятся за ними и ему не удастся убедить идиран, что он на их стороне, придется воевать. Но если пойти в противоположную сторону и включить ток на станции "один", тем самым они обеспечат энергией и идиран. Не было никакой возможности ограничить подачу энергии какой-то одной частью Командной Системы. Каждая станция могла отключить от сети энергообеспечения только свой отрезок колеи, и токопроводы были проложены так, что какой-то один предатель -- или дурак -- был не в состоянии отключить всю Систему. Стало быть, тогда и идиране смогут использовать транзитные трубы, поезда и ремонтные мастерские... Поэтому будет лучше, если он их найдет и попытается провести переговоры или уладить дело тем или иным образом. Хорза помотал головой. Слишком все сложно. Командная Система с ее туннелями и пещерами, уровнями и шахтами, ответвлениями и объездами, перегонами и стрелками представлялась ему адской путаницей какой-нибудь электрической схемы. Ему хотелось переспать все это. Нужно поспать. И всем остальным тоже. Он чувствовал это по ним. Машина могла свалиться, но ей не нужно спать; и у Бальведы тоже еще довольно бодрый вид. Но по остальным можно было видеть, что им уже недостаточно просто посидеть. По их биологическим часам сейчас время сна, и было бы безрассудно гнать их дальше. На поддоне со снаряжением были кандалы для Бальведы. Машина постоит на вахте, а он с помощью телесенсора скафандра сможет сканировать окружающее пространство в поисках малейшего движения. Это должно обеспечить достаточную безопасность. Они закончили есть, и никто не возразил против предложения вздремнуть. Бальведу зашнуровали в латы-кандалы и забаррикадировали в одном из пустых складских помещений в стороне от перрона. Юнаха-Клосп получил приказ сесть на один из верхних мостиков и вести себя тихо, пока не увидит или не услышит что-нибудь подозрительное. Укладываясь спать, Хорза положил телесенсор рядом с собой, на одну из самых нижних балок подъемного механизма. Он с удовольствием перемолвился бы словечком с Йелсон, но к тому времени, когда были закончены все приготовления, большинство, включая Йелсон, уже уснули. Кто привалился спиной к стене, кто лежал на полу, затемнив смотровые стекла шлемов или отвернув головы от слабого света скафандров своих товарищей. Вабслин еще немного побродил по станции, потом тоже улегся, и все стихло. Хорза установил телесенсор так, чтобы он подал сигнал тревоги, если заметит что-нибудь выше определенного минимального уровня движения. Спал он беспокойно. Его разбудил кошмар. За ним по гулким докам и тихим, покинутым кораблям гонялись привидения, и если он поворачивался к ним, их глаза выжидали, как мишени, как рты; и эти рты проглатывали его, и он падал в черный рот глаза, мимо его ледяного края, мертвого льда вокруг холодного, глотающего глаза, а потом уже не падал, а бежал, бежал со свинцовой, вязкой медлительностью сквозь костяные пещеры своего собственного черепа, который медленно растворялся; холодная планета, пронизанная туннелями. Он ударялся о крошащийся, никак не кончающийся ледяной вал, пока обломки его не охватили, и он, пылая, снова падал в ледяной туннель, и пока он падал, из горла холодного льда-глаза и его собственного рта поднялся звук; от этого ему стало еще холоднее, чем от льда, и звук сказал: -- ИИИиии... СОСТОЯНИЕ ИГРЫ: ТРИ Фел'Нгистра находилась там, где ей больше всего нравилось: на вершине горы. Она только что совершила свой первый настоящий подъем после перелома ноги. Это была относительно безобидная вершина, и она выбрала самый легкий маршрут. Но теперь, забравшись наверх и впитывая в себя окружающее, она пришла в ужас от того, в каком плохом физическом состоянии находится. Вылеченная кость, конечно, еще немного болела где-то глубоко внутри, но и мышцы обеих ног тоже ныли, как будто она только что влезла на вдвое более высокую гору да еще с полным рюкзаком. Потеряла всякую форму, сказала она себе. Она сидела на самом верху гребня и через белые вершины пониже смотрела на острые лесистые зубцы предгорий и холмистую местность, где чередовались луга и рощи. Вдали простиралась равнина, на солнце сверкали реки, а границу образовывали горы, где стояла хижина, ее жилище. Далеко внизу, в долинах под ней кружили птицы и иногда с равнины долетали вспышки света от движущихся отражающих поверхностей. Какая-то ее часть вслушивалась в далекую боль в кости, фиксируя ее; потом она отключила это гложущее чувство. Фел не собиралась развлекаться; она поднялась на гору не для того, чтобы только насладиться видом, а преследуя определенную цель. Для нее много значил сам подъем; протащить этот мешок костей и плоти всю дорогу, а потом смотреть, потом думать, потом быть. Во время выздоровления она в любое время могла подняться сюда на флайере, но не делала этого даже тогда, когда предлагал Джез. Слишком просто. И быть здесь наверху для нее тогда совсем ничего не значило бы. Фел сосредоточилась, опустила веки, прошла сквозь немой внутренний напев, немагическое колдовство, которым она вызывала духов, погребенных в ее генетически измененных железах. Транс наступил с начальной дурнотой, так что она раскинула руки, восстанавливая равновесие, которого не теряла. Шум в ушах -- шум ее собственной крови, медленных приливов дыхания -- стал громче, приобретая странную гармонию. Свет под веками запульсировал в ритме сердца. Она почувствовала, что хмурится, представила себе, как кожа складывается морщинами, похожими на холмы, и какая-то ее часть отстраненно подумала: В этом я все еще не слишком хороша... Фел открыла глаза, и мир изменился. Далекие холмы стали вечно колышущимися коричневыми и зелеными волнами с хрупкой белой пеной на гребнях. Равнина парила от света; узор лугов и перелесков в предгорьях походил на маскировку, двигался, оставаясь на месте, как высокое здание на фоне быстро проплывающего облака. Поросшие лесом гребни стали выпуклыми отделениями гигантского деятельного дерева-мозга, а покрытые снегом и льдом вершины вокруг вибрирующими источниками света, которые можно было еще и слышать, и обонять. Она поняла опьяняющее чувство концентрации, будто сама стала центром этого ландшафта. Здесь, на одном из вывернутых наизнанку миров, в одном из вывернутых полых тел. Часть этого. Рожденная здесь. Все, чем она была, каждый сустав и каждый орган, каждая клетка и каждое химическое вещество, и каждая молекула, и атом, и электрон, и протон, каждое ядро, каждая элементарная частица, каждый волновой фронт из энергии были родом отсюда... не только с этой орбитали (новый приступ головокружения, она потрогала снег рукой в перчатке), но из Культуры, Галактики, этой Вселенной... Это наше место и наше время, и наша жизнь, и мы должны радоваться этому. Но делаем ли мы это? Загляни внутрь; спроси себя... Что мы тут делаем? Мы убиваем бессмертных, изменяем, чтобы сохранить, ведем войну за мир... и с добрыми намерениями делаем то, от чего якобы целиком и полностью отреклись. Это окончательный факт. Те люди в Культуре, которые энергично выступали против войны, исчезли. Они не долго принадлежали Культуре, они не участвовали в этой работе. Они стали нейтральными, образовали свои собственные группировки и приняли новые имена (или претендовали быть настоящей Культурой, еще одним нюансом путаницы и нечетких границ этой Культуры). Но на этот раз дело было не в именах. В чем оно было, так это в несогласии и неловкости, вызванных этим разделением. Ах это презрение. Мы собрали богатый урожай презрения. Наше собственное замаскированное презрение к "примитивным", презрение тех, кто покинул Культуру, когда была объявлена война, к тем, кто решился воевать против идиран, презрение, которое ощущают наши же собственные люди к Особым Обстоятельствам... презрение, которое, как мы предполагаем, должны ощущать к нам мозги... И где-то в других местах тоже царит презрение, презрение идиран к нам, ко всему человечеству, и человеческое презрение к Оборотням. Объединенное отвращение, галактика пренебрежения. Мы с нашими усердными-усердными мелкими жизнями, которым мы не можем найти лучшего применения, кроме как годами соревноваться в презрении. И что должны думать о нас идиране! Подумать только: почти бессмертные, уникальные и неизменные. Сорок пять тысяч лет истории на одной-единственной планете, с одной-единственной всеобъемлющей религией/философией, целые эпохи непотревоженной спокойной учебы, спокойные века удовлетворенности на этом обожаемом месте, без всякого интереса к внешнему миру. Потом, тысячелетия назад, в одной из предыдущих войн, вторжение. Они вдруг почувствовали себя шахматными фигурами в жалких империалистических стремлениях других. От интравертированного мира через век мучений и подавления -- на самом деле накопления сил -- к экстравертированной воинственности, целенаправленному усердию. Кто поставит им это в упрек? Они пытались держаться в стороне и были разбиты силами, большими, чем могли выставить сами, почти истреблены. Неудивительно, что они пришли к заключению, будто единственный путь защитить себя -- нападать первыми, распространяться, становиться сильнее и сильнее, раздвигать свои границы как можно дальше вокруг любимой планеты Идир. И есть ведь даже генетические шаблоны для этого катастрофического превращения из смиренных в насильственных, и именно в марше от птенца к, воину... О дикий и благородный вид, по праву гордящийся собой, отказывающийся менять свой генетический код и даже не такой уж неправый в утверждении, что уже достиг совершенства. Какое чувство у них должно быть к роящимся двуногим человеческим племенам! Повторение. Материя и жизнь, и вещества, которые могут вызывать изменения -- повлиять на эволюцию, -- постоянно повторяются: корм жизни зачастую дает жизни дерзкие ответы. А мы? Ничего, только еще один громко рыгающий во тьме. Только звук, никаких слов, бессмысленный шум. Мы не значим в их глазах ничего, просто биотоматы, и к тому же самый ужасный пример этого типа. Культура должна казаться им дьявольской амальгамой всего, что идиране когда-либо считали отвратительным. Мы раса ублюдков, наше прошлое -- неразбериха, мы -- как невежда, выросший в хищных, близоруких империях и ужасных, расточительных диаспорах. Наши предки были паразитами Галактики, неудержимо плодящимися и плодящимися, убивающими, их общества и цивилизации постоянно распадались и образовывались снова... Должно быть, с нами что-то не в порядке, какая-то мутация в системе, что-то, что слишком быстро для нас, слишком нервозно и ураганно. Мы такие жалкие, плотские существа, такие короткоживущие, такие беспокойные и бестолковые. А в глазах идиранина это почти слабоумие. Итак, физическое отвращение, только еще хуже. Мы изменяем сами себя, вмешиваемся в код жизни, изменяем буквы в слове, которое есть путь, плоть; мы изменяем волшебную формулу бытия. Мы вмешиваемся в наше собственное наследство и в развитие других народов (ха! общие интересы)... И еще хуже, самое плохое -- что мы предаем себя им, мозгам, разумным машинам, самой последней анафеме. Прообраз и эссенция жизни лишены святости. Воплощение идолопоклонства. Неудивительно, что они чувствуют к нам отвращение, к нам, несчастным, больным мутантам, какими мы являемся, низким и непристойным слугам машин-дьяволов, которым мы молимся. Даже в своей собственной идентичности мы не уверены: что такое Культура? Где она начинается и где кончается? Кто она и кем не является? Идиране точно знают, кто они: чистокровные, единая раса... или ничто. А мы знаем? Контакт -- это Контакт, ядро, но что потом? Уровень генной техники различен, невзирая на идеал, невозможно успешно кому угодно спариваться с кем угодно. Мозги? Никакие они не образцовые, и они индивидуальны и не полностью предсказуемы -- много знающие, самостоятельные. Жизнь на одной из созданных Культурой орбиталей или в скале, другой сорт пустого мира маленькому страннику? Нет; слишком многие заявляют претензии на независимость. Культура не имеет жестких границ. Она просто бледнеет на краях, где одновременно и изнашивается, и кончается. Итак, кто мы? Многозначительный напев и материя вокруг нее, световой напев гор поднимались приливом, затопляя и поглощая ее. Она ощущала себя ничтожеством, каким и была: пылинкой, борющейся несовершенной частичкой жизни, затерянной в пустыне света и пространства. Она чувствовала замороженную силу льда и снега и была изнурена их обжигающим кожу холодом. Она чувствовала ритм солнца и осознавала хрупкость и плавкость кристаллов, осознавала воду, как та бурлила и текла, и становилась темными пузырями подо льдом и каплями на сосульках. Она видела вьющиеся струи, прыгающие ручьи и обрушивающиеся через пороги реки, она замечала извивающиеся и вытягивающиеся петли, когда река становилась медленнее и спокойнее, и впадала... в озеро, море, откуда снова поднималась паром. И она чувствовала себя затерянной во всем этом, растворенной, и впервые в своей жизни по-настоящему испугалась. Она боялась здесь и сейчас больше, чем тогда, когда упала и сломала ногу, во время короткого падения и удара и боли, и долгих холодных часов потом, когда беспомощной лежала в снегу и скалах, дрожа и стараясь не заплакать. Это было чем-то, к чему она сама давно готовилась, она знала, что произошло, она представляла последствия, которые могли быть, и свои возможности реагировать на это. Это был риск, на который идешь сознательно, что-то, что тебе понятно. А здесь, вот это -- нет, так как сейчас было нечего понимать и, возможно, некому понимать... включая ее. На помощь! -- взмолилось в ней что-то. Она слышала это и ничего не могла поделать. Мы лед и снег, мы пойманы в этом состоянии. Мы падающая вода, текучая и неопределенная, всегда в поиске самого низкого уровня, всегда старающаяся собраться и слиться. Мы -- пар, поднимающийся против собственного желания к облакам, уносимый ветром. Чтобы начать сначала, в виде льда или как-нибудь иначе. (Она могла выйти из транса, она чувствовала жемчужины пота на лбу, замечала, что ее ладони пропахали в плотном шуршащем снегу узкие борозды, и знала, что есть путь наружу. Она могла спуститься... но ни с чем, она ничего не нашла, ничего не сделала, ничего не поняла. И она решила, что лучше остаться, выдержать это.) Цикл начался снова; ее мысли замкнулись в круг, и она увидела воду, как та текла вниз по ущельям и долинам, или собиралась внизу в деревьях, или прямым путем возвращалась в озера и моря. Она видела ее падающей на луга и болота, и падала вместе с ней, с террасы на террасу, через мелкие скальные уступы, пенясь и кружась (влага на ее лбу начала замерзать, пронизывая холодом, она почувствовала опасность и снова подумала, не выйти ли из транса, спросила себя, сколько она уже тут сидит, охраняют ее или нет). Опять закружилась голова, и она еще глубже зарыла ладони в снег. Перчатки сжали замерзшие снежинки, и когда она это сделала, она вспомнила себя. Она увидела перед собой узор из замерзшей пены, она опять стояла у края болота, у маленького водопада и пруда, где нашла линзу из вспененного льда. Она держала ее в руках, и та не звучала, когда по ней постукивали пальцем, и у нее был вкус обыкновенной воды и только, когда она касалась ее языком... и дыхание облачком веяло над ней, еще одной вихревой картиной в воздухе. И это была она. И это было то, что это значило. Что-то, за что можно было ухватиться. Кто мы? Мы то, чем являемся. Просто то, что мы представляем собой как существа. То, что мы знаем и делаем. Не меньше и не больше. Дополнительная информация. Узоры, галактики, звездные системы, планеты -- все развивается. И материя подвержена изменениям. Жизнь -- более быстрая сила, заново организуется, находит новые ниши, начинает формировать себя. Разум -- сознание -- на целый порядок быстрее, еще один новый уровень. То, что лежало по ту сторону, было незнакомо, слишком неопределенно, чтобы быть понятым (спроси Дра'Азон и подожди ответа)... Все было только уточнением, процессом сделать это правильнее (если само "правильно" было правильным)... Стало быть, мы испортили свое наследство... ну и что? Что мы могли испортить с большим правом? Если мы делаем ошибки, то только потому, что глупы, а не потому, что плоха идея. И если мы больше не находимся у ломающегося края волны, то вот это неудача. Мы передаем дальше эстафету, и лучшие желания, множество удовольствий. Все подле нас, все вокруг нас, все, что мы знаем и можем узнать, состоит, в конце концов, из узоров Ничто. Это основная линия, окончательная правда. И если мы вдруг установим, что можем контролировать определенный узор, почему бы нам не переделать его по нашим представлениям об элегантности, сделать радостнее и лучше? Да, мы гедонисты, мистер Бора Хорза Гобучул. Мы ищем удовольствий и, допустим, мы сами настроили себя так, что можем ощущать их сильнее. Мы то, что мы есть. А ты? Во что превращает это тебя? Кто ты? Кто ты? Оружие. Вещь, сделанная давно умершими, чтобы обманывать и убивать. Весь подвид Оборотней -- пережиток старой войны, такой давней войны, что никто уже не помнит, кто против кого воевал или когда и за что. Никто не помнит и того, на стороне победителей были Оборотни или нет. Но на всякий случай тебя сделали, Хорза. Ты не продукт эволюции, которую ты назвал бы "естественной", а продукт тщательных раздумий и генетических манипуляций, военного планирования и обдуманного проектирования... и войны. Только война ответственна за твое создание, ты ее дитя, ее завещание. Оборотень, обратись в самого себя... но ты этого не можешь, не хочешь. Ты можешь только стараться не думать об этом. И все-таки это знание есть, информация эта вросла в самые глубокие твои глубины. Возможно, что ты можешь легко жить с этим знанием, но я не думаю, что ты с ним справишься... И мне жаль тебя, потому что мне кажется, что теперь я знаю, кого ты ненавидишь на самом деле. Она быстро вышла из транса, когда выделение секрета из желез в ее шее и позвоночнике прекратилось. Связи, образовавшиеся в мозгу девочки, разорвались, освобождая ее. Ее окружала реальность, ветер холодил кожу. Она вытерла пот со лба. В глазах стояли слезы, она осушила их, засопела и потерла покрасневший нос. Опять промах, горько подумала она. Но это был молодой, нестабильный вид горечи, так сказать, подражание ему, что-то, в чем она некоторое время нравилась себе, как ребенок примеряет одежду взрослого. Она мгновение наслаждалась чувством старости и отчаяния, но потом сбросила его. Настроение ей не подходило. Еще будет время для настоящей версии старости, подумала она с сарказмом и улыбнулась ряду гор по другую сторону равнины. Но все равно это было промахом. Она надеялась, что ей придет идея... об идиранах, или Бальведе, или Оборотне, или войне, или... о чем-нибудь... Вместо этого все было большей частью старой территорией, известными, уже усвоенными фактами. Известное отвращение к человеческому, понимание гордого презрения, которое идиране ощущали к их расе, еще одно подтверждение, что по крайней мере эта вещь имеет свое собственное значение; и, вероятно, обманчивый, вероятно, сопровождаемый избытком симпатии взгляд в характер мужчины, которого она никогда не видела и никогда не увидит и который отделен от нее большей частью Галактики и совершенно иной этикой. Достаточно мало, чтобы тащить все с собой вниз с замерзшей вершины. Она вздохнула. Дул ветер, и массы облаков собирались над высокой горной цепью. Надо спускаться, если она хочет успеть до бури. Она будет чувствовать себя обманутой, если доберется до дома не на собственных парах, и Джез станет ругаться, если условия станут такими плохими, что ее придется вытаскивать с помощью флайера. Фел'Нгистра встала. Вернулась боль в ноге -- сигналы ее слабых мест. Она мгновение подождала, еще раз проверила состояние сломанной кости, решила, что она выдержит, и начала спускаться в незамерзающий мир внизу. ЧАСТЬ XI КОМАНДНАЯ СИСТЕМА: СТАНЦИИ Его ласково трясли. -- Проснись же! Ну, проснись! Идем же, ты должен проснуться! Он узнал голос Ксоралундры. Старый идиранин пытался его разбудить. Хорза сделал вид, что продолжает спать. -- Я знаю, что ты проснулся. Ну давай, пора вставать! Он с наигранной усталостью открыл глаза. Ксоралундра был тут, в ярко-голубой круглой комнате. В альковах, вделанных в голубой материал, стояла масса больших кроватей. Сверху нависало белое небо с черными облаками. В комнате очень светло. Прикрывая глаза, Хорза посмотрел на идиранина. -- Куда надевалась Командная Система? -- спросил он и оглядел круглую голубую комнату. -- Сон кончился. Ты хорошо сделал свое дело, с развевающимися знаменами. Академия и я очень гордимся тобой. Он не мог удержаться от радости. Его будто окутало теплое сияние, и на лице невольно появилась улыбка. -- Спасибо, -- сказал он. Кверл кивнул. -- Ты хорошо держался в качестве Боры Хорзы Гобучула, -- сказал Ксоралундра мощным громовым голосом. -- И теперь можешь немного насладиться свободой. Иди и поиграй с Гирашелл! Хорза сбросил ноги с постели и уже хотел было спрыгнуть на пол, когда Ксоралундра сказал это. Он улыбнулся старому кверлу. -- С кем? -- С твоей подругой Гирашелл, -- ответил идиранин. -- Ты имеешь в виду Кирачелл, -- возразил он с улыбкой. Должно быть, Ксоралундра действительно старел. -- Я имею в виду Гирашелл, -- холодно подчеркнул идиранин, отступил назад и странно на него посмотрел. -- Кто такая Кирачелл? -- Ты хочешь сказать, что не знаешь? Но как же тогда ты сумел так исказить ее имя? -- Он покачал головой над глупостью кверла. Или это все еще часть какого-то теста? -- Минуточку. -- Ксоралундра посмотрел на предмет в своей руке, который отбрасывал разноцветные отблески на его широкое блестящее лицо. Потом второй рукой шлепнул себя по рту. С выражением удивления он повернулся к Хорзе и сказал: -- О! Прошу прощения! И вдруг толкнул Хорзу назад, в... Он сидел прямо. Что-то выло ему в ухо. Хорза снова медленно лег на спину, пытаясь разглядеть в зернистой тьме, не наблюдал ли кто-нибудь за ним, но все молчали. Он приказал телесенсору выключить тревогу. Вой в ухе смолк. За высоким мостиком было хорошо видно тело Юнахи-Клоспа. Хорза открыл окно шлема и вытер пот со лба и носа. Несомненно, робот всякий раз замечал, когда он просыпался. Что он теперь думает обо мне? -- спросил себя Хорза. Достаточно ли хорошо видела машина, чтобы понять, что у него кошмары? Могла ли она сквозь смотровое стекло разглядеть его лицо или заметить легкие подрагивания тела, когда мозг создавал собственные картины из кусков его жизни? Он затемнил стекло шлема и установил скафандр так, чтобы тот казался распластанным и застывшим. Хорза представил себе, как это должно выглядеть для машины: маленькая, мягкая, голая штука, извивающаяся в жестком коконе под влиянием ассоциаций, охвативших его в коме. Ночь прошла, и Отряд Вольных Наемников проснулся в темноте лабиринта. Робот ни словом не обмолвился о том, как Хорза вскакивал во сне, а расспрашивать его Хорза не стал. Он выставлял напоказ фальшивую радость и сердечность, ходил от одного к другому, смеялся, хлопал по спине, рассказывал, как они сегодня пойдут на станцию "семь" и там включат освещение и введут в действие транзитные трубы. -- Что я хотел тебе сказать, Вабслин. -- Он улыбнулся инженеру, трущему глаза. -- Давай попробуем, не удастся ли нам запустить один из этих больших поездов... так, шутки ради. Вабслин зевнул. -- Если он будет в порядке... -- А почему нет? -- Хорза развел руками. -- Я думаю, мистер Адекват дал нам свободу действий; решил закрыть глаза на все это дело. Давай-ка заставим разогнаться один из этих суперпоездов, а? Вабслин потянулся, улыбнулся и кивнул. -- Ну да, на первый взгляд это вполне хорошая идея. Хорза широко улыбнулся, подмигнул Вабслину и пошел освобождать Бальведу. Как будто отпускаю дикого зверя, подумал он, отодвигая пустой барабан из-под кабеля, которым была заблокирована дверь. Он почти ожидал, что Бальведа сбежала, необъяснимым образом освободившись от пут и исчезнув из комнаты, не открывая дверей. Но когда он заглянул внутрь, она спокойно лежала в своих теплых одеждах. Кандалы продавили борозды в меховой куртке и по-прежнему были прикреплены к стене, как зацепил их Хорза. -- Доброе утро, Перостек! -- бодро поприветствовал он. -- Хорза, -- сказала женщина угрюмо, медленно села и пошевелила плечами и шеей, -- после двадцати лет в доме моей матери -- это больше, чем мне хотелось бы насчитать, -- когда я, бодрая и дерзкая молодая штучка, наслаждалась всеми радостями, которые когда-либо могла предложить Культура, одного или двух лет зрелости, семнадцати в Контакте и четырех в "ОО" я по утрам давно уже не та, с кем приятно познакомиться или кто быстро просыпается. У вас, случайно, нет воды? Я слишком долго спала; было неудобно, холодно и темно, снились кошмары, которые казались мне насквозь ужасными, пока я не проснулась и не осознала, как выглядит реальность... я только что упомянула о воде, вы слышали? Или мне не положено? -- Я принесу, -- сказал он и пошел назад. У двери он остановился. -- Вообще-то вы правы. По утрам вы довольно ужасны. Бальведа покачала в темноте головой, сунула палец в рот и потерла одну сторону, будто массировала десны или чистила зубы. Потом просто села, опустив голову меж колен и уставившись в смолянисто-черное ничто древнего каменного пола, и спросила себя, не настал ли тот день, когда она умрет. * * * Они стояли в большой полукруглой галерее, вырубленной в скале, и смотрели через темное помещение зоны ремонта и обслуживания станции "четыре". Площадь пещеры была триста квадратных метров или чуть больше, и от галереи, в которой они стояли, вниз до пола широкой пещеры, набитой машинами и оборудованием, было метров тридцать. С потолка в тридцатиметровой сумрачной высоте над ними свисали большие руки кранов, которые могли поднимать и держать целый поезд Командной Системы. На половине этой высоты над пещерой тянулся висячий мост, связывая галерею на одной стороне с галереей на противоположной, и делил темную пещеру пополам. Они были готовы к отправлению; Хорза отдал приказ. Вабслин и Нейсин полетели на антигравах через маленькие боковые трубы к главному туннелю Командной Системы и транзитной трубе. Добравшись туда, они будут держаться на одной высоте с главным отрядом. Хорза включил свой антиграв, приподнялся примерно на метр и полетел вдоль бокового туннеля пешеходной галереи. Потом он медленно двинулся сквозь тьму к станции "пять", находящейся в тридцати километрах. Остальные, тоже по воздуху, последуют за ним. Бальведа расположилась на поддоне со снаряжением. Хорза улыбнулся, когда Бальведа уселась на поддон. Она вдруг напомнила ему Фви-Зонга на неподъемных носилках в солнечном свете того места, которое теперь уже исчезло. Сравнение показалось ему чудесно абсурдным. Он парил вдоль пешеходного туннеля, останавливаясь у каждой появляющейся боковой трубы, проверяя ее и всякий раз связываясь с остальными. Сенсоры его скафандра были установлены на максимальную емкость; любой свет, тишайший звук, изменения в воздушном потоке, даже вибрация камня вокруг -- улавливалось все. Регистрировались даже необычные запахи, и энергия, что текла по кабелям в стенах туннеля, и любой вид связи по радио. Он подумал было, не вызвать ли идиран на марше, но отказался от этой мысли. Со станции "четыре" он отправил единственный короткий сигнал и не получил на него ответа. Сигналы дорогой слишком многое выдали бы, если идиране (как он полагал) были не в настроении вступать с ними в контакт. Он двигался в темноте, будто сидя в невидимом кресле с когерентно-лучевым эмиссионным ружьем в руках. Он слышал удары своего сердца, дыхание и тихое веяние холодного и довольно безвкусного воздуха вокруг скафандра. Скафандр ощущал неопределенное фоновое излучение от гранитных стен, пронизываемое толчками космических лучей. На лицевой пластине шлема Хорза видел созданное лучом радара призрачное изображение туннеля, который вился сквозь скалу. В некоторых местах туннель шел прямо, и когда Хорза оборачивался, он мог видеть основной отряд, следующий за ним в полукилометре. Потом туннель снова описывал ряд пологих кривых и ограничивал обзор радара до двухсот метров и менее, и тогда казалось, будто он парит в холодной черноте один. На станции "пять" они нашли поле боя. Скафандр Хорзы уловил странные запахи, и это оказалось первым признаком: молекулы обугленной и сгоревшей органики в воздухе. Он приказал остальным остановиться и осторожно полетел вперед. У стены темной и покинутой пещеры лежали четыре мертвых меджеля. Их обгоревшие и изуродованные тела были будто эхом формации окоченевших Оборотней в базе на поверхности. На стене над павшими были выжжены религиозные символы идиран. Здесь произошла перестрелка. Стены станции усеивали мелкие кратеры и длинные шрамы от лазеров. Хорза нашел останки лазерного ружья; оно было разбито, и в нем торчал маленький кусок металла. Тела меджелей были изорваны сотнями таких же мелких пуль. В задней части станции за полуразрушенной входной рампой он нашел разбросанные куски какой-то примитивной машины, своего рода оружия на колесах, вроде маленького танка. Развороченная башня все еще хранила запас пулевых патронов, а часть пуль летучими семенами разбросало по опаленным огнем останкам корпуса. Увидев обломки, Хорза слегка улыбнулся и взвесил в ладони горсть неиспользованных патронов. -- Мозг? -- спросил Вабслин, опустив взгляд на то, что осталось от маленькой машины, и почесал голову. -- Это он построил эту штуку? -- Должно быть, он. -- Хорза увидел, как Йелсон осторожно, держа ружье наготове, постучала сапогом по разорванному металлу останков. -- Ничего похожего в мое время здесь внизу не было, но его можно было изготовить в одной из мастерских; несколько старых машин еще работали. Конечно, сложно, но если мозг располагает несколькими полями-манипуляторами и одним-двумя дистанционно управляемыми роботами, то он вполне мог это сделать. Ведь время у него было. -- Довольно примитивно. -- Вабслин повертел в руках кусок оружейного механизма, посмотрел на лежащие поодаль трупы меджелей и закончил: -- Но эффективно. -- По моим расчетам, меджелей больше не осталось, -- сказал Хорза. -- Но остались еще два идиранина, -- мрачно заявила Йелсон и пнула маленькое резиновое колесо. Оно прокатилось два метра по обломкам и упало подле Нейсина, который как раз отмечал обнаружение мертвых меджелей глотком из своей фляжки. -- А ты уверен, что этих идиран здесь уже нет? Эвигер испуганно огляделся. Доролоу тоже посмотрела в темноту и сделала знак Огненного Круга. -- Абсолютно, -- ответил Хорза. -- Я удостоверился. Осмотреть станцию "пять" было несложно; она была всего лишь разъездом, скоплением стрелок, техническим устройством в двойной петле Командной Системы и местом, где поезда могли останавливаться и связываться с коммуникационными линиями на поверхности планеты. Рядом с главной пещерой располагались несколько складов и камер, но не было никаких коммутационных устройств, жилых помещений и пунктов управления, а также никаких ремонтных и обслуживающих зон. Следы в пыли показывали, куда ушли идиране после боя с примитивным автоматом мозга. Они отправились к станции "шесть". -- Ты думаешь, на следующей станции стоит поезд? -- спросил Вабслин. Хорза кивнул: -- Должен. Инженер тоже кивнул, направив пустой взгляд на блестящий в полу станции двойной ряд стальных рельсов. Бальведа спрыгнула с поддона, чтобы размять ноги. Инфракрасный сенсор от скафандра Хорзы был еще включен, и Хорза видел, как изо рта агента Культуры слабо светящимся облаком веяло теплое дыхание. Она похлопывала ладонями и стучала ногами об пол. -- Все еще не слишком тепло, верно? -- сказала она. -- Ничего, -- проворчал из-под поддона робот. -- Вполне возможно, что я скоро перегреюсь, и тогда некоторое время тебе будет уютнее, пока мне совсем не придет конец. Бальведа улыбнулась, снова уселась на поддон и сказала Хорзе: -- Все еще думаете убедить своих трехногих друзей, что вы на их стороне? -- Ху! -- сделал робот. -- Посмотрим, -- гласил полный ответ Хорзы. Снова его дыхание, стук сердца, медленное движение пресного воздуха. Туннели вели в глубокую ночь древней скалы, как коварный круговой лабиринт. -- Война не закончится, -- заявил Эвигер. -- Она просто отомрет. Хорза парил вдоль туннеля и вполуха слушал по открытому каналу беседы летевших следом. Он переключил внешние микрофоны скафандра от динамика шлема на маленький экран у щеки; картина показывала только тишину. -- Все думают, Культура сдастся, -- продолжал Эвигер. -- Но я думаю иначе. По-моему, люди Культуры будут продолжать воевать, так как верят в свое дело. Идиране тоже не сдадутся; они будут воевать до последнего, а потому они с Культурой будут продолжать нападать друг на друга по всей Галактике, и их оружие, бомбы и лучи будут становиться все лучше и лучше, и тогда, в конце концов, полем боя станет вся Галактика, будут уничтожены все звезды, планеты, орбитали и все остальное, где достаточно места, чтобы жить; потом они станут уничтожать большие корабли противника, а потом и маленькие корабли, пока все люди не станут жить в отдельных скафандрах и обстреливать друг друга из оружия, которое в состоянии разрушать планеты... и на этом все кончится. Тогда, возможно, начнут изобретать все более мелкое оружие и роботов, и эти все уменьшающиеся и уменьшающиеся машины будут воевать внутри того, что осталось от Галактики, и уже не останется никого и ничего, кто помнил бы, как все это вообще начиналось. -- Это по-настоящему забавно, -- сказал Юнаха-Клосп. -- А что будет, если дела пойдут совсем плохо? -- Слишком негативная точка зрения на войну, Эвигер, -- вмешался высокий голос Доролоу. -- Будь позитивнее. Состязание требует развития, война -- экзамен, война -- часть жизни и эволюционного процесса. На ее внешней границе мы находим самих себя. -- ...обычно в дерьме, -- прокомментировала Йелсон. Хорза улыбнулся. -- Йелсон! -- взорвалась Доролоу. -- Даже если ты не... -- Тихо, вы там! -- вдруг приказал Хорза. Экран у его щеки замигал. -- Подождите там! Впереди какой-то звук. Он остановился, тихо сел в воздухе и вывел поступающий снаружи шум на динамик шлема. Низкий гул, как от далекого тяжелого прибоя или непогоды в далеких горах. -- Да, там действительно какой-то шум, -- сказал Хорза. -- Сколько еще до следующей станции? -- осведомилась Йелсон. -- Около двух километров. -- Думаешь, это идиране? Голос Нейсина прозвучал нервно. -- Вероятно, -- ответил Хорза. -- Ладно. Я лечу вперед. Йелсон, Бальведу в кандалы. Каждый присматривает за своим оружием. И тихо! Вабслин, Нейсин, медленно летите дальше. Остановитесь, как только увидите станцию. Попробую поговорить с этими парнями. Неясный шум усилился и напоминал удары по камню, будто в руднике глубоко внутри горы. Хорза приближался к станции. За углом показалась герметичная дверь. До станции должно было оставаться не более ста метров. Хорза слышал громовой грохот. Звук доносился через темный туннель, низкий и переменчивый, едва приглушаемый расстоянием. Там будто переключали большие стрелки, укрепляли тяжелые цепи. Скафандр зарегистрировал в воздухе органические молекулы -- это был запах идиран. Хорза пролетел мимо края двери и увидел станцию. На станции "шесть" горел свет, тусклый и желтый, как от слабого карманного фонаря. Хорза подождал, пока Вабслин и Нейсин не сообщили, что тоже видят станцию из своих туннелей, и подлетел поближе. На станции "шесть" стоял поезд Командной Системы. Его округлая масса в три этажа высотой и триста метров длиной наполовину заполняла цилиндрическую пещеру. Свет шел от дальнего конца поезда и сверху, где была кабина управления. И шум тоже доносился от поезда. Хорза пролетел поперек пешеходного туннеля, чтобы увидеть всю станцию. У дальнего конца перрона в воздухе парил мозг. Хорза мгновение пристально смотрел на него, потом увеличил картину, чтобы двигаться увереннее. Мозг выглядел настоящим, эллипсоид метров пятнадцати в длину и, возможно, метра три диаметром, серебристо-желтый в падающем из кабины поезда слабом свете. Хорза посмотрел на сенсор массы скафандра; тот регистрировал только размытый сигнал реактора поезда и ничего больше. -- Йелсон... -- прошептал он, хотя знал, что это бесполезно, -- твой датчик массы что-нибудь показывает? -- Только слабый след; по-моему, реактор. -- Вабслин, -- сказал Хорза, -- там что-то в дальнем конце станции. Очень похоже на мозг, но на обоих датчиках пусто. Может, это его антиграв делает его невидимым? -- Вообще-то нет, -- растерянно ответил Вабслин. -- Это могло бы обмануть сенсор пассивной гравитации, а не... От поезда донесся громкий звук, как от ломающегося металла. Скафандр Хорзы показал резкое повышение локального излучения. -- Яйца спасителя! -- выругался Хорза. -- Что случилось? -- спросила Йелсон. По станции снова пронесся сухой треск. На нижней стороне вагона с реактором в центре поезда засветился второй слабый желтый огонек. -- Что-то мастерят с реактором, вот что, -- ответил Хорза. -- Боже мой, -- простонал Вабслин. -- Разве они не знают, какой старый весь этот поезд? -- Зачем они это делают? -- поинтересовался Эвигер. -- Может быть, пытаются заставить поезд двигаться на собственной энергии, -- задумчиво сказал Хорза. -- С ума сошли, сволочи! -- Может, они слишком ленивы для пешего перехода назад, на поверхность, -- сказал робот. -- Эти... эти атомные реакторы, они ведь не могут взорваться, да? -- спросил Эвигер, и в то же мгновение из-под средней части поезда брызнул ослепительный голубой свет. Хорза вздрогнул и закрыл глаза. Он услышал, как что-то закричал Вабслин и стал ждать ударной волны, грома, смерти... Он открыл глаза. Свет под вагоном-реактором все еще вспыхивал и искрился. Время от времени доносился треск, как от статического электричества. -- Хорза! -- крикнула Йелсон. -- Мать твою! -- выругался Вабслин. -- Я чуть не навалил в штаны. -- Все в порядке, -- успокоил всех Хорза. -- Я думал, они поднимут эту штуку на воздух. Что это, Вабслин? -- По-моему, сварка, -- ответил тот. -- Дуговая. -- Тогда надо заставить этих безумцев отложить инструменты, пока они не разнесли тут все вместе с нами, -- решил Хорза. -- Йелсон, ко мне! Доролоу, присоединяйся к Вабслину! Эвигер, останешься с Бальведой! Перегруппировка заняла несколько минут. Хорза не сводил глаз с яркого, мигающего голубого света, трещавшего под центром поезда. Потом свет погас, и станцию освещали только два слабых огонька у кабины и вагона с реактором. Йелсон спланировала вниз по пешеходному туннелю и мягко приземлилась подле Хорзы. -- Готово, -- сообщила по интеркому Доролоу. Потом вспыхнул экран в шлеме Хорзы, а возле уха пискнул динамик. Рядом с ними что-то излучило сигнал, но он исходил не от их скафандров и не от робота. -- Что это? -- спросил Вабслин. -- Смотри-ка, вон там! На полу. Похоже на коммуникатор. Хорза с Йелсон обменялись взглядами. -- Хорза, -- сказал Вабслин, -- здесь, в туннеле на полу лежит коммуникатор; мне кажется, включенный. Он должен был засечь шум от приземления Доролоу. Это он послал сигнал; они используют его к качестве "клопа". -- Мне очень жаль, -- извинилась Доролоу. -- Не трогайте эту штуку! -- резко крикнула Йелсон. -- Она может взорваться. -- Так. Теперь они знают, что мы здесь, -- констатировал Эвигер. -- Они все равно скоро узнали бы, -- сказал Хорза. -- Попытаюсь их вызвать. Будьте готовы на случай, если у них нет желания разговаривать. Хорза отключил антиграв и прошел к концу туннеля, почти до подъемника. Там лежал еще один коммуникатор и передавал звук дальше. Хорза оглядел большой черный поезд, включил свой динамик, глубоко вздохнул и собрался заговорить по-идирански. Вдруг из щелеобразного окна почти в самом хвосте поезда что-то сверкнуло, голову Хорзы в шлеме швырнуло назад, и он парализованно упал на пол. В ушах зазвенело. Эхо выстрела пронеслось по всему туннелю. Взволнованно запищал сигнал тревоги скафандра. Хорза откатился к стене туннеля, но выстрелы продолжали хлестать по нему, вспыхивая на шлеме и корпусе скафандра. Йелсон, пригнувшись, бросилась к нему, прокатилась до края туннеля, поливая огнем окно, из которого стреляли, потом повернулась, схватила Хорзу за руку и потащила его дальше в туннель. На стене, у которой он лежал, взорвались плазменные сгустки. -- Хорза! -- крикнула она и затрясла его. -- Предпочтение приказам нулевой степени, -- скрипнул сквозь шум в ушах Хорзы голосок. -- Этот скафандр получил фатальные для системы повреждения, и с данного мгновения всякие гарантии изготовителя утрачены. Требуется немедленный капитальный ремонт. Дальнейшее использование на страх и риск пользователя. Энергия отключается. Хорза попытался сказать Йелсон, что с ним все в порядке, но коммуникатор умер. Он показал на свою голову, чтобы сделать ей это понятным. С головы поезда тоже прозвучали выстрелы по пешеходному туннелю. Йелсон бросилась на пол и начала отвечать на огонь. -- Стреляйте! -- крикнула она остальным. -- Кончайте этих сволочей! Хорза увидел, что Йелсон целится в поезд. Остальные стреляли тоже; слева от их туннеля зашипели лазерные лучи, а справа протянулись длинные следы выстрелов. Станция наполнилась огненными сполохами. По стенам и потолку запрыгали и заплясали тени. Хорза лежал, парализованный, с гудящей головой, слушал приглушенную какофонию звуков, прибоем разбивающихся о его скафандр. Он на ощупь отыскал лазерное ружье, пытаясь вспомнить, как из него стрелять. Ведь нужно помочь остальным в бою против идиран! Голова болела. Йелсон прекратила стрельбу. Голова поезда в тех местах, где в нее попала Йелсон, раскалилась докрасна. Разрывные выстрелы из ружья Нейсина короткими очередями трещали вокруг окна, из которого раздались первые выстрелы. Вабслин и Доролоу у хвоста поезда вышли из главного туннеля и, присев у стены, стреляли в то же окно, что и Нейсин. Плазменный обстрел прекратился. Люди тоже перестали стрелять. Станция стала темной, эхо смолкло. Хорза попытался встать, но из его ног будто кто-то убрал все кости. -- Кто-то... -- начала Йелсон. Вокруг Вабслина и Доролоу брызнул огонь. Стреляли из нижнего этажа последнего вагона. Доролоу вскрикнула и упала. Ее пальцы судорожно сжались, и ружье бешено стреляло в потолок пещеры. Вабслин покатился по полу, отвечая на огонь идиран. Ему на помощь пришли Йелсон и Нейсин. Поверхность вагона под выстрелами выгнулась и разлетелась. Доролоу лежала на платформе, подергивалась и стонала. Донеслись выстрелы с головы поезда и ударили вокруг отверстия туннеля. Потом что-то зашевелилось в последнем вагоне прямо у заднего входного мостика. Из двери вагона выскочил идиранин и помчался вдоль средней площадки. Он на ходу поднял ружье и выстрелил вниз, сначала по Доролоу, потом в Вабслина, который бежал рядом с поездом. Скафандр Доролоу подлетел над черным полом станции, окутавшись огнем. Вабслину попало в руку с ружьем. Потом выстрелы Йелсон нашли идиранина, залили огнем его скафандр, мостик и боковую поверхность поезда. Опоры мостика сдали раньше, чем бронированный скафандр идиранина, размягчились и расплавились под потоком огня. Мостик осел и рухнул, верхняя платформа рампы загремела вниз. Идиранский солдат был погребен под дымящимися обломками. Вабслин выругался и продолжал одной рукой стрелять по голове поезда, откуда все еще вел огонь второй идиранин. Хорза лежал у стены, в ушах шумело, кожа была холодной и мокрой от пота. Он чувствовал себя отупевшим и одиноким. Ему так хотелось снять шлем и вдохнуть свежего воздуха, но он знал, что нельзя. Даже если шлем поврежден, он все равно защищал от попаданий. Хорза нашел компромисс, открыв смотровое стекло. Уши атаковал грохот. В грудь забарабанили ударные волны. Йелсон оглянулась на него, кивнула и отступила дальше в туннель. Выстрелы барабанили в пол уже рядом с ним. Он встал, но опять упал и ненадолго потерял сознание. Идиранин в голове поезда на мгновение прекратил стрельбу. Йелсон использовала возможность, чтобы снова посмотреть на Хорзу. Он лежал на полу туннеля позади нее и слабо шевелился. Она взглянула туда, где в разорванном и тлеющем скафандре лежала Доролоу. Нейсин уже почти вышел из своего туннеля, посылая вдоль станции длинные очереди и рассыпая разрывные пули по всей передней части поезда. От треска его ружья вибрировал воздух. Грохот перекатывался взад и вперед по пещере, сопровождаемый пульсирующими волнами света, которые, казалось, доставали туда, где ударялись и взрывались его пули. Йелсон услышала, как кто-то закричал -- женщина, -- но из-за грохота ружья Нейсина не могла разобрать, что. С перрона вниз снова с визгом ударили плазменные ядра. Йелсон ответила огнем. Нейсин, направлявший выстрелы в том же направлении, ненадолго смолк. -- Нейсин! Перестаньте! -- прозвучал в ушах Йелсон голос Бальведы. -- С вашим ружьем что-то случилось, оно... -- Нейсин снова начал стрелять, и голос Бальведы потонул в шуме. -- ...взорвется! -- успела услышать Йелсон отчаянный крик агента Культуры. Потом полоса света и шума протянулась по станции от одного конца до другого и закончилась на Нейсине, и яркий стебель огня расцвел взрывом, который Йелсон почувствовала даже через скафандр. Куски ружья Нейсина разлетелись по всему перрону, а его самого отшвырнуло назад и ударило о стену. Он упал и остался лежать неподвижно. -- Мать твою! -- услышала Йелсон свой голос. Она бросилась вверх по перрону, очерчивая поезд лазерным лучом и пытаясь увеличить угол стрельбы. Сверху в ее сторону ударили выстрелы, но быстро прекратились. Возникла пауза, во время которой Йелсон продолжала мчаться дальше и стрелять. Потом на верхнем уровне хвостовой посадочной площадки показался идиранин, сжимающий обеими руками пистолет. Игнорируя выстрелы Йелсон и Вабслина, он через всю пещеру выстрелил в мозг. Серебристый эллипсоид двинулся, направляясь к далекому пешеходному туннелю. Создалось впечатление, что первый выстрел прошел прямо через мозг и второй тоже. Третий заряд заставил его полностью исчезнуть. И там, где он только что был, осталось лишь дымное облако. Скафандр идиранина засверкал -- попали выстрелы Йелсон и Вабслина. Солдат покачнулся; потом повернулся, будто собираясь снова стрелять в них, но в это мгновение броня скафандра не выдержала. Идиранина швырнуло назад, через мостик. Одна из его рук исчезла в облаке огня и дыма. Он перелетел через край верхней площадки и рухнул вниз, на среднюю. Скафандр ярко вспыхнул, одна нога зацепилась за ограждение. Плазменный пистолет вылетел из рук. По широкому шлему ударили новые выстрелы, раздробив затемненное смотровое стекло. И идиранин остался лежать, обмякший и неподвижный, охваченный огнем от лазерных выстрелов, не прекращавшихся еще несколько секунд. Потом висевшая через перила нога переломилась и упала вниз. Идиранин мешком осел на площадку. Хорза прислушался. В ушах звенело. Через некоторое время все стихло. Нос обжигал едкий дым -- вонь горящего пластика, расплавленного металла, горелого мяса. Он терял на время сознание, а когда очнулся, увидел мчащуюся по перрону Йелсон. Хорза хотел прикрыть ее, но слишком дрожали руки и ему никак не удалось привести в действие ружье. Тут все прекратили стрельбу, и стало тихо. Хорза встал и, покачиваясь, вошел на станцию, где от измятого поезда вверх поднимался дым. Вабслин опустился на колени подле Доролоу и одной рукой попытался отстегнуть перчатку женщины. Ее скафандр все еще дымился. Смотровое стекло шлема было испачкано, покрыто кровью с внутренней стороны, лица ее не было видно. Йелсон вернулась назад, держа наготове ружье. Корпус ее скафандра получил несколько плазменных попаданий; спиралевидные рисунки образовали черные шрамы на серой поверхности. Она недоверчиво поглядывала на заднюю посадочную площадку, где завалило одного из идиран. Но тот больше не шевелился. Йелсон открыла смотровое стекло. -- Ты в порядке? -- спросила она Хорзу. -- Да. Немного оглушило. Голова болит. Йелсон кивнула и подошла к лежавшему Нейсину. Нейсин был едва жив. Его ружье взорвалось и изрешетило ему грудь, руки и лицо. Из сплошной кровавой раны лица с бульканьем вырывались стоны. -- Проклятие, -- сказала Йелсон, достала из скафандра маленький пакет первой помощи и сунула руку сквозь то, что осталось от смотрового стекла, чтобы сделать обезболивающий укол в шею. -- Что случилось? -- спросил тонкий голос Эвигера в шлеме Йелсон. -- Опасность миновала? Йелсон посмотрела на Хорзу, тот пожал плечами и кивнул. -- Да, Эвигер, все, -- ответила Йелсон. -- Можешь идти сюда. -- Я разрешил Бальведе воспользоваться микрофоном моего скафандра. Она сказала, что... -- Мы слышали, -- перебила его Йелсон. -- Что-то о... "разрыве ствола"? Верно? Хорза услышал, как приглушенный голос Бальведы подтвердил. -- Она сказала, что у Нейсина может взорваться ружье или что-то вроде этого. -- Ну так оно взорвалось, -- сообщила Йелсон. -- Он выглядит довольно плохо. -- Она подняла взгляд на Вабслина, который снова опустил руку Доролоу. -- С Доролоу все, Эвигер. Старик помолчал, а потом спросил: -- А Хорза? -- У него заряд плазмы попал в шлем. Поврежден скафандр, отключилась связь. Он жив. -- Йелсон помолчала и вздохнула. -- Но мы, кажется, потеряли мозг; он исчез. Эвигер несколько секунд помолчал, потом заявил дрожащим голосом: -- Прекрасное свинство. Мигом туда, мигом обратно. Еще один триумф. Наш друг Оборотень начинает с того, на чем закончил Крайклин! Голос его от ярости становился все выше. Он отключил приемопередатчик. Йелсон посмотрела на Хорзу, покачала головой и пробормотала: -- Старая задница! Вабслин все еще стоял на коленях у тела Доролоу. Йелсон услышала, как он дважды всхлипнул, прежде чем отключиться от общего канала. Из кровавого месива изорванной плоти лица Нейсина с хрипом вырывалось угасающее дыхание. Йелсон сделала Знак Огня над красным туманом, скрывавшим лицо Доролоу, и накрыла тело пленкой. Звон в ушах Хорзы стих, голова прояснилась. Бальведа, освобожденная от пут, смотрела, как Оборотень возится с Нейсином. Рядом с ней стояли Эвигер с Вабслином, рану которого уже обработали. -- Я услышала шум, -- объясняла Бальведа. -- Точно -- шум. Вабслин только что спросил у нее, почему взорвалось ружье Нейсина и откуда Бальведа узнала, что это случится. -- Я бы тоже это понял, если бы не получил по голове, -- сказал Хорза, осторожно удаляя осколки смотрового стекла с лица лежавшего без сознания мужчины и набрызгивая защитный гель на кровоточащие места. Нейсин был в шоке и, вероятно, при смерти, но они не могли даже вытащить его из скафандра; слишком много крови свернулось между телом и материалом скафандра, и она довольно эффективно закрывала множество мелких ран, и если бы скафандр сняли, Нейсин начал бы кровоточить из столь многих мест, что они не успели бы их обработать. Поэтому им пришлось оставить его в скафандре, как будто человек и машина в этом общем несчастье стали единым хрупким организмом. -- Так что произошло?-- спросил Вабслин. -- Взорвался ствол ружья, -- ответил Хорза. -- Он пользовался пулями, которым для детонации нужен довольно слабый удар. И такой удар им наносила уже волна давления от пуль дальше впереди ствола, а не только сама цель. Нейсин не переставал стрелять, поэтому фронт ударной волны на краю ствола все больше втягивался внутрь его. -- Ружья имеют датчики, чтобы предотвращать подобное, -- добавила Бальведа и сочувственно вздрогнула, когда Хорза вынул длинный осколок стекла из глазницы Нейсина. -- Его датчик, вероятно, не работал. -- Говорила же я, когда он покупал это ружье, что оно чертовски дешево, -- сказала Йелсон, потом подошла и остановилась подле Хорзы. -- Бедняга, -- сказал Вабслин. -- Еще двое мертвых, -- оповестил Эвигер. -- Надеюсь, вы довольны, мистер Хорза. Надеюсь, вы довольны, что ваши "союзники"... -- Эвигер, -- спокойно вмешалась Йелсон, -- заткнись. Старик секунду мрачно смотрел на нее, потом зашагал прочь. -- Этот идиранин там, наверху... -- Он взвинтил голос, чтобы показать легкое удивление, -- он еще жив. На нем несколько тонн обломков, но он дышит. -- А другой? -- спросил Хорза. -- Понятия не имею. У меня нет желания подходить туда; там ужасно грязно. Хорза предоставил Йелсон заниматься Нейсином и пошел по усеянному обломками перрону к расстрелянному заднему посадочному мостику. Его голова была неприкрытой. Шлем скафандра был выведен из строя, а сам скафандр потерял антиграв, двигательную энергию и большую часть органов чувств. Лампы еще работали от агрегатов аварийного питания, а также светился маленький дочерний экран, встроенный в запястье. Но датчик массы скафандра был поврежден; экран на запястье, как только его соединяли с сенсором, покрывался пятнами помех, и даже реактор поезда был на нем едва заметен. Ружье Хорзы было в порядке -- какая бы польза от него ни была. У подножия площадки он остановился. От металлических опор в тех местах, где в них попали лазерные выстрелы, все еще веяло жаром. Хорза перевел дыхание и полез по рампе к идиранину. Среди обломков, зажатая между двумя уровнями, возвышалась массивная голова. Идиранин медленно повернулся к Хорзе, уперся руками в обломки, и те со скрежетом зашевелились. Потом солдат вытянул руки из-под придавившего их металла, отстегнул исцарапанный боевой шлем и уронил его на пол. Большое седловидное лицо посмотрело на Оборотня. -- Привет боевого дня, -- сказал Хорза на аккуратном идиранском. -- Хо! -- загремел идиранин. -- Малыш говорит по-нашему. -- Я даже стою на вашей стороне, хотя не жду, что вы в это поверите. Я из отдела разведки первого флотского домината под командованием кверла Ксоралундры. -- Хорза опустился на площадку и был теперь почти на одном уровне с лицом идиранина. -- Я прислан сюда, чтобы попытаться захватить мозг, -- продолжал он. -- Неужели? -- удивился идиранин. -- Как жаль; по-моему, мой товарищ слишком рано его разрушил. -- Так я слышал. -- Он направил лазерное ружье на большое лицо, зажатое между двумя искореженными металлическими балками. -- Вы также "разрушили" и Оборотней в базе наверху. Я Оборотень; поэтому наши общие господа послали сюда меня. Зачем вам понадобилось убивать моих людей? -- А что нам еще оставалось делать, человек? -- нетерпеливо спросил идиранин. -- Они нам мешали. Нам было нужно их оружие. Они бы попытались задержать нас. Нас было слишком мало, чтобы еще и охранять их. -- Существо говорило с трудом; ему приходилось преодолевать вес площадки, сдавливающей тело и грудную клетку. Хорза прицелился прямо в лицо идиранина. -- Ты мерзавец! Стоило бы отстрелить твою проклятую голову. -- Ну давай, карлик! -- Идиранин с улыбкой растянул жесткие губы. -- Мой товарищ уже храбро пал; Квейанорл отправился в свое долгое путешествие по Верхнему Миру. Я одновременно и пленник, и победитель, и если ты предлагаешь мне утешение оружия, я не стану закрывать глаза, человек. -- Тебе и не нужно. -- Хорза опустил ружье, посмотрел сквозь мрак станции на тело Доролоу, потом на тусклый от дымовой завесы свет вдали. Нос и кабина поезда слабо светились и освещали пустое место, где недавно был мозг. Он снова повернулся к идиранину. -- Я доставлю вас назад. Мне кажется, части Девяносто Третьего флота все еще прямо за Тихим Барьером. Мне нужно сообщить о своей неудаче и передать флотскому инквизитору агента Культуры. Я сообщу и о вас, потому что вы превысили свои полномочия, убив Оборотней... без надежды, что это принесет пользу. -- Мне наскучила твоя болтовня, малыш. -- Идиранин отвернул взгляд и еще раз уперся в накрывавший его металл, но без успеха. -- Теперь убей меня; ты так воняешь и так паршиво говоришь на нашем языке. Он не для животных. -- Как звучит ваше имя? -- спросил Хорза. Седловидная голова снова повернулась к нему. Глаза медленно прищурились. -- Ксоксарл, человек. Теперь ты обязательно его испачкаешь, пытаясь выговорить. -- А теперь спокойно полежите здесь, Ксоксарл. Я уже сказал, что мы возьмем вас с собой. Сначала я хотел бы удостовериться насчет мозга, который вы разрушили. Мне только что пришла одна мысль. -- Хорза встал на ноги. Голова ужасно болела в тех местах, где ударилась о шлем, но он, стараясь игнорировать пульсирующую боль в черепе, снова, слегка прихрамывая, спустился с рампы. -- У тебя не душа, а дерьмо! -- крикнул ему вслед назвавший себя Ксоксарлом идиранин. -- Твою мать следовало удавить в то самое мгновение, как только она забеременела. Мы хотели съесть убитых Оборотней, но они воняли дерьмом! -- Не тратьте дыхание, Ксоксарл. -- Хорза не смотрел на идиранина. -- Я не пристрелю вас. У подножия рампы его ждала Йелсон. Робот изъявил готовность присмотреть за Нейсином. -- Хочу осмотреть место, где был мозг. -- А что с ним, по-твоему, могло случиться? -- Йелсон зашагала рядом с ним. Он пожал плечами, но она продолжала: -- Может, он применил старый трюк и опять ушел в гиперпространство? И снова возникнет в туннелях где-нибудь в другом месте. -- Может быть, -- согласился Хорза. Он остановился подле Вабслина, взял его за локоть и оттащил от тела Доролоу. Инженер плакал. -- Вабслин, -- сказал Хорза, -- покарауль этого мерзавца! Он будет провоцировать тебя пристрелить его, но ты этого не делай! Ему только это и нужно. Я доставлю этого ублюдка на флот, чтобы поставить перед военным трибуналом. Запятнает свое имя, это страшное наказание; убить его -- только сделать милость. Понятно? Вабслин кивнул. Все еще потирая ушибленную сторону головы, Хорза спустился на перрон. Они подошли к месту, где был мозг. Хорза включил фонарь скафандра и осмотрел пол. У входа в пешеходный туннель, который вел на станцию "семь", он подобрал маленький обгоревший предмет. -- Что это? -- Йелсон отвернулась от трупа идиранина на другой посадочной площадке. -- Мне кажется... -- Хорза повертел в ладонях еще теплую машину, -- это дистанционно управляемый робот. -- Его оставил мозг? -- Йелсон подошла поближе, чтобы рассмотреть предмет. Это была всего лишь почерневшая пластина. Сквозь бугристую, неровную поверхность были видны несколько трубочек и нитей накала. -- Верно, это принадлежит мозгу, -- твердо заявил Хорза. -- Что точно произошло, когда они стреляли в мозг? -- спросил он. -- Когда идиранин наконец подбил его, он исчез. Он начал двигаться, но не мог ускориться так быстро, потому что тогда я почувствовала бы ударную волну. Нет, он просто исчез. -- Как будто кто-то выключил проекцию? -- не отставал Хорза. Йелсон кивнула. -- Да. И было немного дыма. Не много. Ты дума... -- Что ты имела в виду, говоря, что он наконец уничтожил его? -- Я имела в виду... -- Йелсон подбоченилась одной рукой, и ее лицо приняло нетерпеливое выражение, -- что для этого понадобилось три или четыре выстрела. Первый просто прошел насквозь. Ты хочешь сказать, что на самом деле это была проекция? Хорза кивнул и поднял вверх маленькую машину. -- Это было так: дистанционно управляемый робот создал голограмму мозга. Она должна была иметь и слабое силовое поле, чтобы ее можно было ощущать при касании или передвигать, как твердый предмет. Но внутри было только вот это. -- Он со слабой улыбкой посмотрел на разрушенную машину. -- Неудивительно, что эта проклятая штучка никак не проявлялась на наших датчиках массы. -- Значит, мозг все еще прячется где-то здесь? Йелсон тоже посмотрела на робота в ладони Хорзы. Оборотень кивнул. * * * Бальведа увидела Хорзу и Йелсон, вошедших в темноту у заднего конца станции. Она побрела к месту, где робот парил над Нейсином, контролируя его жизненно важные функции и сортируя флакончики с лекарствами в сумке первой помощи. Вабслин держал под прицелом зажатого идиранина, одновременно уголком глаза наблюдая за Бальведой. Женщина Культуры уселась, скрестив ноги, на пол рядом с носилками. -- Предупреждаю ваш вопрос, -- сказал робот. -- Вы ничем не поможете. -- Я так и думала, Юнаха-Клосп, -- ответила Бальведа. -- Хм-м. Тогда у вас мерзкие наклонности? -- Нет, я хотела поговорить с тобой. -- Неужели? -- Робот продолжал разбирать лекарства. -- Да... -- Она наклонилась, упершись в колени локтями и положив подбородок на ладони. -- Ты ждешь подходящего случая или чего-то еще? -- спросила она, понизив голос. Робот повернул к ней переднюю часть; ненужный жест, как они оба знали, но он делал его по привычке. -- Подходящего случая? -- Ты до сих пор позволяешь ему помыкать собой. Я все время спрашиваю себя, сколько еще? Робот снова отвернулся, паря над умирающим. -- Может, это почему-то ускользнуло от вашего внимания, мисс Бальведа, но мой выбор в этих обстоятельствах ограничен так же, как и ваш. -- У меня только руки и ноги, а на ночь меня связывают и запирают. А тебя нет. -- Мне приходится стоять на вахте. Кроме того, у него индикатор движения, так что если я попытаюсь бежать, он сразу заметит. Да и куда бежать? -- Там корабль, -- с улыбкой показала вверх Бальведа. Она посмотрела в темную станцию, где фонари на скафандрах Йелсон и Хорзы показали, что они что-то подняли с пола. -- Мне понадобится его кольцо, -- задумчиво сказал робот. -- Вы хотите отнять у него это кольцо? -- Но у тебя же есть эффектор. Разве ты не можешь обмануть схемы корабля? Или хотя бы этот датчик движения? -- Мисс Бальведа... -- Называй меня Перостек. -- Перостек, я многоцелевой робот, но гражданский. У меня только слабые поля, эквивалент пальцам, но не сильным конечностям. Я могу производить режущие поля, но лишь в несколько миллиметров глубиной и против брони они бесполезны. Я могу подключаться к другим электронным системам, но не могу вмешиваться в защищенные схемы военного снаряжения. Я имею внутреннее силовое поле, которое позволяет мне парить, невзирая на тяготение, но если не брать во внимание, что я могу использовать в качестве оружия свою массу, это тоже не особенно полезно. В действительности я не особенно силен; если для моей работы в чем-то возникала необходимость, в моем распоряжении всегда были дополнительные приборы. К несчастью, я не использовал их в тот момент, когда был захвачен. Иначе я, вероятно, не был бы тут. -- Проклятие, -- сказала Бальведа в темноту. -- И никакого туза в рукаве? -- И даже никакого рукава, Перостек. Бальведа тяжело вздохнула и мрачно уставилась в темный пол. -- Хороший ты мой, -- сказала она. -- Идет наш предводитель. -- Юнаха-Клосп вложил в голос оттенок настороженности. Он повернулся и склонился передней частью перед Йелсон и Хорзой, возвращавшимися с заднего конца пещеры. Оборотень улыбался. Бальведа гибко поднялась, когда Хорза махнул ей. -- Перостек Бальведа... -- Хорза стоял вместе с остальными у подножия задней посадочной площадки и указывал одной рукой на зажатого в обломках идиранина. -- Я хотел представить вам Ксоксарла. -- Это та самка, человек, про которую ты утверждаешь, что она агент Культуры? -- Идиранин с трудом повернул голову, чтобы посмотреть вниз на группу людей. -- Рада познакомиться, -- пробормотала Бальведа и, подняв брови, посмотрела на идиранина. Хорза поднялся на рампу, прошел мимо Вабслина, который держал под прицелом пленное существо. Оборотень все еще вертел в руке дистанционно управляемого робота. Он добрался до второй рампы и посмотрел идиранину в лицо. -- Видите вот это, Ксоксарл? -- Он поднял робота, блеснувшего в свете его скафандра. Ксоксарл медленно кивнул. -- Маленькая деталь какого-то поврежденного прибора. Низкий, тяжелый голос выдал признаки напряжения, и Хорза заметил на полу рампы струйку темно-пурпурной крови. -- Это то, что имели вы, два гордых воина, когда считали, что захватили мозг. Больше ничего за этим не было. Дистанционно управляемый робот, производивший слабенькую солиграмму. Если бы вы с этим вернулись к флоту, вас швырнули бы в ближайшую черную дыру и вычеркнули ваши имена из всех записей. Вам чертовски повезло, что я попался вам на дороге в подходящее мгновение. Некоторое время идиранин задумчиво разглядывал разрушенного робота. -- Ты, человек, -- медленно заговорил Ксоксарл, -- ниже червя. Твои жалкие трюки и ложь рассмешат только годовалого ребенка. В твоем толстом черепе больше сала, чем на твоих тощих костях. Ты не годишься даже для того, чтобы тебя выблевать. Хорза вступил на рампу, под которой лежал идиранин. Медленно шагая к месту, где из обломков поднималось лицо Ксоксарла, он слышал, как существо рывками втягивало воздух через натянутые губы. -- А вы, проклятый фанатик, недостойны носить этот мундир. Это я найду мозг, который вы считали уже в своих руках, а потом доставлю вас к флоту, где ваши начальники, если у них есть хоть немного ума, прикажут инквизитору допросить вас за такую глупость. -- Будь... -- мучительно простонал идиранин, -- ...проклята твоя скотская душа! Хорза применил к Ксоксарлу парализующий пистолет. Потом они с Йелсон и роботом подняли с тела идиранина рампу и сбросили ее вниз. Они взрезали панцирь гиганта, связали ноги проволокой и прикрутили руки к телу. У Ксоксарла не было никаких переломов, но кератин на одном боку его тела имел разрыв, из которого сочилась кровь; рана между чешуей на его шее и правой плечевой пластиной закрылась, как только с тела был снят груз. Он был высоким даже для идиранина, более трех с половиной метров ростом и отнюдь не стройным. Хорза был рад, что этот командир отделения -- судя по знакам отличия на снаряжении, -- вероятно, имел внутренние повреждения и будет испытывать сильные боли. Это облегчит охрану, когда он снова придет в себя. Кандалы ему были слишком малы. Йелсон сидела и ела плитку рациона. Ее ружье балансировало на колене, направленное точно на лежащего без сознания идиранина. Хорза сидел у подножия рампы и пытался ремонтировать шлем. Юнаха-Клосп дежурил подле Нейсина и был так же бессилен помочь раненому, как и все остальные. Вабслин удобно расположился на поддоне и занимался регулировкой индикатора массы. Он уже со всех сторон осмотрел поезд Командной Системы, но что его действительно интересовало, так это движущийся поезд, с хорошим освещением и без излучения, которое не давало забраться в вагон с реактором. Эвигер немного постоял у тела Доролоу, а потом отправился к задней посадочной платформе, где лежал мертвый идиранин, которого Ксоксарл назвал Квейанорлом, продырявленный и с оторванными конечностями. Эвигер покосился во все стороны и, решив, что никто на него не обращает внимания -- хотя и Хорза, который как раз поднял взгляд от поврежденного шлема, и Бальведа, ходившая взад-вперед, притопывающая ногами и встряхивающаяся, чтобы согреться, видели старика, -- замахнулся ногой и изо всех сил пнул шлем неподвижно лежавшего идиранина. Шлем отвалился; Эвигер пнул голову. Бальведа глянула на Хорзу и покачала головой, а потом снова заходила взад и вперед. -- Ты уверен, что это все идиране? -- поинтересовался у Хорзы Юнаха-Клосп. Он сопровождал Вабслина при обходе станции и поезда, а теперь парил в воздухе перед Оборотнем. -- Это был весь отряд. -- Хорза смотрел не на робота, а на путаницу поврежденных оптических волокон, закопченных и сплавленных друг с другом. -- Ты же видел следы. -- Хм-м, -- хмыкнула машина. -- Мы победили, робот. -- Хорза по-прежнему не смотрел на него. -- Мы включим ток на станции "семь", а там уже не потребуется много времени выследить мозг. -- Твоего мистера Адеквата, кажется, странно мало волнуют вольности, которые мы позволяем себе в отношении его железной дороги, -- заметил робот. Хорза посмотрел на мусор и обломки рядом с поездом, пожал плечами и продолжал что-то мастерить в шлеме. -- Может, ему просто все равно, -- сказал он. -- Или, может быть, его все это просто смешит? -- выразил свое мнение Юнаха-Клосп. Хорза посмотрел на него. Робот продолжал: -- В конце концов, эта планета монумент смерти. Священное место. А может, она еще и алтарь, и мы просто приносим себя в жертву богам? Хорза покачал головой. -- Мне кажется, в твоих схемах фантазии убрали предохранители, машина, -- сказал он и снова занялся шлемом. Юнаха-Клосп издал шипящий звук и вернулся к Вабслину, который возился во внутренностях индикатора массы. Робот посмотрел на него. -- Что вы имеете против машин, Хорза? -- Бальведа прервала свою прогулку и остановилась перед ним, время от времени потирая нос и уши. Хорза со вздохом отложил шлем. -- Ничего, Бальведа, пока они знают свое место. Бальведа в ответ шмыгнула носом и пошла дальше. -- Ты сказал что-то смешное? -- крикнула с рампы Йелсон. -- Я сказал, что машины должны знать свое место. Это замечание не из тех, что в Культуре считаются хорошим тоном. -- Да. -- Йелсон, до сих пор не спускавшая глаз с идиранина, опустила взгляд на покрытую шрамами переднюю часть своего скафандра, где в него попал заряд плазмы. -- Хорза? -- сказала она. -- Мы могли бы где-нибудь поговорить? Не здесь. Хорза поднял на нее взгляд. -- Конечно, -- ответил он удивленно. Вабслин сменил Йелсон на рампе. Юнаха-Клосп подлетел, притушив огни, к Нейсину. Робот в туманном силовом поле держал инъектор. Йелсон, проходя мимо него, остановилась. -- Как его дела? -- спросила она машину. -- А как он выглядит? -- сказал в ответ Юнаха-Клосп и усилил свет своих ламп. Йелсон и Хорза ничего не ответили. Робот снова притушил огни. -- Может, продержится еще несколько часов. Йелсон направилась к входу в туннель, ведущий к транзитной трубе. Хорза последовал за ней. Внутри туннеля, как только они скрылись из поля зрения остальных, Йелсон остановилась и повернулась к Оборотню. Кажется, она подыскивала слова и никак не могла найти. Она сняла шлем и привалилась к искривленной стене туннеля. -- Какие проблемы, Йелсон? -- спросил он и попытался схватить ее ладонь, но она скрестила руки. -- У тебя появились сомнения, желаешь ли ты и дальше участвовать в поисках? -- Нет, -- сказала она, -- я буду продолжать. Я хочу увидеть этот проклятый супермозг. Мне все равно, кому он достанется или пусть вообще просто взлетит на воздух, но я хочу его найти. -- Никогда бы не подумал, что это для тебя так важно. -- Мне это стало важно. -- Она отвела взгляд в сторону, потом снова посмотрела на него и неуверенно улыбнулась. -- Черт побери, я в любом случае иду с вами... хотя бы присмотреть, чтобы ты не попал в трудное положение. -- Я думал, ты в последнее время немного отдалилась от меня, -- сказал он. -- Да, -- призналась Йелсон. -- Ну, я была не... ах... -- Она тяжело вздохнула. -- К черту, зачем это? -- Так что же? Она пожала плечами. Ее маленькая взлохмаченная головка контуром выделялась на фоне далекого света. -- Ой, Хорза, -- сказала она и издала короткий хрюкающий смешок. -- Ты мне не поверишь. -- Во что не поверю? -- Не знаю, стоит ли тебе рассказывать. -- Расскажи, -- попросил он. -- Я не надеюсь, что ты поверишь, а если поверишь, то не уверена, что тебе это понравится. Я серьезно. Может, мне все-таки не стоит... Голос ее звучал почти огорченно. Хорза тихонько засмеялся. -- Продолжай уж, Йелсон. Ты сказала уже слишком много, чтобы передумать. К тому же подчеркнула, что ты не из тех, кто увиливает. Так что это? -- Я беременна. Сначала он решил, что ослышался, и уже хотел отпустить шутку по поводу услышанного, но часть его мозга перемотала назад звуки, которые произвел ее голос, и прокрутила их снова. И он понял, что это именно то, что она сказала. Она была права. Он не поверил. Он не мог поверить. -- Не спрашивай, уверена ли я. -- Йелсон опустила голову, поигрывая своими пальцами, и смотрела на них или в темный пол. Ее обнаженные руки торчали из рукавов скафандра. Она стиснула пальцы. -- Уверена. -- Она подняла лицо, хотя он все равно не мог видеть ее глаз, а она -- его. -- Я была права, да? Ты мне не веришь! По-моему, от тебя. Поэтому я тебе и говорю. Я бы ничего не сказала, если бы... если бы ты... если бы это произошло просто случайно. -- Она пожала плечами. -- Я думала, что ты заподозришь это, когда спросила тебя о дозе излучения, которую мы все поймали... А теперь ты удивляешься, как это могло случиться, верно? -- Ну... -- Хорза откашлялся. -- Это же в принципе невозможно. Мы... мы ведь относимся к разным видам. -- Объяснение есть, -- вздохнула Йелсон, тиская и сцепляя пальцы и глядя вниз, -- но я думаю, что оно тебе не понравится. -- Ну-ка, попытайся! -- Это... ну... Моя мать... она жила на скале. На путешествующем астероиде, одном из многих, ты же знаешь. Одном из самых старых; он... ну просто путешествовал вокруг Галактики, возможно, восемь или девять тысяч лет, и... -- Минуточку, -- перебил ее Хорза, -- одном из чьих старейших? -- Мой отец был мужчиной... мужчиной с планеты, где однажды останавливалась эта скала. Мать говорила, что когда-нибудь снова туда вернется, но так никогда и не вернулась. Я говорила ей, что как-нибудь съезжу туда, только чтобы увидеть его, если он еще жив... Чистая сентиментальность, я полагаю, но я сказала, что хочу это сделать, и когда-нибудь сделаю, если выберусь из этого дела. -- Она опять издала короткий полусмешок-полухрюканье и на секунду отвела взгляд от своих беспокойных пальцев, чтобы посмотреть в темную пещеру станции. Потом повернулась лицом к Оборотню, и ее голос вдруг зазвучал настойчиво, почти умоляюще. -- Я по своему рождению только наполовину из Культуры, Хорза. Я покинула скалу, как только стала достаточно взрослой, чтобы правильно целиться из своего ружья. Я знала, что Культура -- неподходящее для меня место. Я наследовала искусственно измененные гены для межвидового спаривания. До сих пор я никогда над этим не задумывалась. Зачатие вроде бы может произойти при сознательном волевом решении... или хотя бы нужно перестать не хотеть беременности, но на этот раз было не так. Возможно, я как-то ослабила свою бдительность. Это не было сознательным решением, Хорза, правда, не было; ничего подобного мне и в голову не приходило. Это просто случилось. Я... -- И давно ты об этом знаешь? -- спокойно спросил Хорза. -- Я знала это еще на "ВЧВ". За несколько дней до посадки здесь. Не могу точно припомнить. Сначала я не поверила. Но я знаю, что это правда. Послушай... -- Она наклонилась ближе к нему, и в ее голосе снова послышался умоляющий оттенок, -- я могу сделать аборт. Даже от того, что я буду о нем думать, у меня произойдет выкидыш, если ты хочешь. Возможно, я сделала бы это давно, но ты же мне рассказывал, что у тебя нет ни семьи, ни вообще никого, кто продолжал бы носить твое имя, и я подумала... мое имя меня не волнует... я думала просто, что ты... -- Она замолчала, вдруг откинула голову назад и провела пальцами по коротким волосам. -- Прекрасная мысль, Йелсон, -- сказал Хорза. Йелсон немо кивнула и снова начала теребить свои пальцы. -- Я оставляю выбор тебе, Хорза, -- сказала она, не глядя на него. -- Я могу его сохранить. Могу дать ему расти. Я могу, пока он в этой стадии... Все зависит от тебя. Возможно, я просто не хочу быть вынужденной принимать решение; я имею в виду, я не так благородна и самоотверженна, но так уж есть. Тебе решать. Черт знает, что за страшную смесь я в себе ношу, но я подумала, что тебе нужно об этом знать. Потому что ты мне нравишься и... потому что... я не знаю... потому что настало время, чтобы я сменила что-то на кого-то. -- Она тряхнула головой, и в ее голосе зазвучали растерянность, мольба о прощении и смирение -- все одновременно. -- Или, возможно, потому, что мне хотелось сделать что-то, что нравится мне самой, как обычно. Ох... Он протянул ей навстречу руки и подошел поближе. Она вдруг кинулась к нему и крепко обняла. Скафандры делали объятие затруднительным, и Хорзе пришлось изогнуть спину, но он прижал ее к себе и нежно начал баюкать взад и вперед. -- Он будет только на четверть из Культуры, Хорза, если ты этого хочешь. Мне жаль, что я перекладываю решение на тебя. Но если ты не хочешь ничего об этом знать, то я еще раз подумаю и приму свое решение. Он все еще часть меня, поэтому я, возможно, вообще не имела права спрашивать тебя. Я действительно не хотела... -- Она тяжело вздохнула. -- О Боже, я не знаю, Хорза, я просто не знаю. -- Йелсон... -- Он подумал, что хотел сказать. -- Мне совершенно наплевать, что твоя мать из Культуры. Мне наплевать, почему случилось то, что случилось. Если ты хочешь взять это на себя, я рад. И если это скрещивание, мне тоже наплевать. -- Он немного отодвинул ее от себя и посмотрел в темноте на ее лицо. -- Я чувствую себя польщенным и благодарен тебе. Это хорошая идея. И, как сказала бы ты: к черту, что с того? Он рассмеялся, и она засмеялась вместе с ним, и они крепко обнялись. Он почувствовал в своих глазах слезы, хотя смеялся-то прежде всего над абсурдностью ситуации. Лицо Йелсон лежало на твердом плече его скафандра рядом с лазерным ожогом. Ее тело немного дрожало. Позади них на станции легко зашевелился умирающий. Его стоны без всякого эха упали в холод и тьму. Он еще немного подержал ее в объятиях. Потом она отодвинулась, чтобы посмотреть ему в глаза. -- Остальным не говори. -- Конечно, если ты не хочешь. -- Спасибо, -- сказала она. В тусклом свете фонаря скафандра засветился пушок на ее лице и волосы на голове, как туманная атмосфера вокруг планеты, на которую смотришь из космоса. Он еще раз притянул ее к себе, не зная, что сказать. Отчасти, конечно, от неожиданности... плюс факт, что то, что существовало между ними, после ее саморазоблачения стало настолько важным, что он боялся сказать что-нибудь не то, сделать ошибку. Он не может допустить, чтобы ситуация приняла слишком большое значение, пока не может. Это было, возможно, величайшим комплиментом, какой ему когда-либо делали, но именно его ценность и пугала его, сбивала с толку. У него было чувство, что какое бы продолжение его имени или клана эта женщина ему ни предлагала, он пока не должен возлагать на это надежд. Призрак возможного наследства был все еще слишком слаб и где-то даже слишком беспомощен, чтобы тягаться с постоянной морозной полночью этого туннеля. -- Спасибо, Йелсон. Давай сначала доведем до конца это дело, а тогда нам будет легче принять решение. Но даже если ты потом изменишь свое мнение, все равно спасибо. Это было все, что он мог сказать. Они вернулись назад в темную пещеру станции. Робот как раз закрывал легкой пленкой недвижное тело Нейсина. -- А, это вы, -- сказал он. -- Я не видел смысла звать вас. -- Он понизил голос. -- Все равно вы ничего не смогли бы сделать. -- Доволен? -- спросил Оборотня Эвигер, когда они положили тело Нейсина рядом с Доролоу. Они стояли рядом с посадочным мостиком, где Йелсон снова стояла на посту возле лежащего без сознания идиранина. -- Мне очень жаль Нейсина и Доролоу, -- ответил старику Хорза. -- Мне они тоже нравились; я могу понять, что это мучает и тебя. Ты не обязан оставаться с нами; если хочешь, возвращайся на поверхность. Там сейчас безопасно. Весь отряд устранен. -- Ты устранил и большинство из нас, -- горько заявил Эвигер. -- Ты ничем не лучше Крайклина. -- Заткнись, Эвигер! -- сказала сверху Йелсон. -- Ты пока жив. -- А тебе было не так уж плохо, не правда ли, юная дама? -- сказал ей Эвигер. -- Тебе и твоему другу. Йелсон мгновение помолчала. -- Ты мужественнее, чем я думала, Эвигер. Только не забывай, что мне не помешает, что ты старше и меньше меня. Если хочешь получить пинка по яйцам... -- она кивнула и надула губы, не сводя глаз с вялого тела идиранского офицера, -- то я охотно позабочусь об этом, старик. Мимо прошла Бальведа, подхватила старика под руку и хотела увести. -- Эвигер, -- сказала она, -- я хочу рассказать тебе, как однажды... Но Эвигер оттолкнул ее и пошел прочь один. Напротив вагона с реактором он сел спиной к стене. Хорза посмотрел на него через перрон. -- Неплохо бы ему обратить внимание на измеритель радиации, -- сказал он Йелсон. -- Возле реактора довольно горячо. Йелсон грызла вторую плитку рациона. -- Пусть этот старый мерзавец немного поджарится, -- ответила она. Ксоксарл просыпался. Йелсон наблюдала, как к нему возвращается сознание. -- Ты не хочешь сказать этому большому чудовищу, чтобы он спустился с рампы, Хорза? -- крикнула она. Ксоксарл посмотрел вниз на Хорзу и с трудом поднялся на ноги. -- Не трудись, -- сказал он на марайне. -- Я умею лаять на этом жалком заменителе языка не хуже тебя. -- Он повернулся к Йелсон. -- После тебя, мужчина! -- Я женщина, -- проворчала Йелсон и показала ружьем вниз. -- Давай, давай, пошевеливай своей тройной задницей! Антиграв скафандра Хорзы отремонтировать было невозможно. Юнаха-Клосп не мог нести Ксоксарла. Значит, им придется идти. Эвигер мог лететь, Вабслин и Йелсон тоже, но Бальведе и Хорзе ничего не оставалось, кроме как меняться местом на поддоне, а Ксоксарлу предстоял пеший марш больше двадцати семи километров к станции "семь". Они оставили тела погибших у двери в транзитную шахту, откуда их потом можно будет забрать. Хорза бросил бесполезный оплавленный кусок, который был когда-то дистанционно управляемым роботом мозга, на пол и расплавил его лазером. -- Тебе от этого полегчало? -- спросил Эвигер. Хорза посмотрел на старика, который парил в своем скафандре, готовый полететь вслед за остальными в туннель. -- Хочу тебе кое-что сказать, Эвигер. Если хочешь сделать что-нибудь полезное, взлети-ка на эту посадочную рампу и сделай несколько выстрелов в голову вон тому товарищу Ксоксарла, чтобы мы были уверены, что он действительно мертв. -- Слушаюсь, капитан, -- шутливо отсалютовал Эвигер и двинулся по воздуху к рампе, где лежал труп идиранина. -- О'кей, -- сказал Хорза остальным. -- Идем! Когда они добрались до отверстия пешеходного туннеля, Эвигер приземлился на среднем уровне посадочной площадки. Бронированный скафандр идиранина был покрыт ожогами и дырами. Существо потеряло руку и ногу, все вокруг было покрыто черной высохшей кровью. Голова идиранина с одной стороны обуглилась, и там, где ее пинал Эвигер, кератин был разорван прямо под левой глазницей. Неподвижный открытый глаз мертвеца смотрел на него. Он слабо сидел в своем костистом полушарии и из него вытекало что-то вроде гноя. Эвигер направил ружье в голову и установил его на одиночные выстрелы. Первый луч снес поврежденный глаз, второй пробил дыру в лице под тем, что могло быть носом существа. Из дыры хлынул поток зеленой жидкости и попал на грудь скафандра Эвигера. Он полил на это свинство немного воды из фляжки и дал ей стечь. -- Грязь, -- пробормотал он про себя и повесил ружье на плечо, -- все, все... грязь. Они не прошли по туннелю и пятидесяти метров -- Эвигер как раз появился в отверстии и полетел вслед за ними, -- когда Вабслин вскрикнул: -- Посмотрите! Они остановились и посмотрели на экран индикатора массы. Почти в центре толстой зеленой линии было серое пятно, след реактора в поезде позади них, который обманул своим атомным костром их индикатор. На самом краю экрана, точно прямо и более чем в двадцати шести километрах от них можно было видеть другое эхо. Это было не серое пятно, не фальшивый след. Там на экране горела жесткая, яркая, как звезда, световая точка. ЧАСТЬ XII КОМАНДНАЯ СИСТЕМА: МАШИНЫ -- ...небо, как колотый лед, режущий до мозга костей. Большую часть дороги было слишком холодно для снегопада, но однажды одиннадцать дней и ночей по ледяному полю, которым мы шли, дул снежный ураган, воющий, как зверь, и кусающий, как сталь. По твердой, замерзшей земле единым потоком текли ледяные кристаллы. Нельзя было ни смотреть, ни дышать, ни держаться на ногах. Мы вырыли нору, низкую и холодную, и лежали в ней, пока не прояснилось. Мы маршировали -- израненная, отбившаяся толпа. Некоторых мы потеряли, так как у них замерзла кровь. Один просто исчез, ночью, во время снежной бури. Некоторые умерли от ран. Мы теряли их одного за другим, наших товарищей и наших слуг. Каждый из них предлагал нам использовать их тела с наибольшей пользой, как только они умрут. У нас было так мало пищи; мы все знали, что это могло означать, и все были к этому готовы. Называй это великой или благородной жертвой. Если на этом воздухе заплакать, слезы на морозе замерзают с хрустом, как от разбивающегося сердца. Горы. Перевалы, к которым мы поднимались; голодные, в таком разреженном горьком воздухе. Снег был белым порошком, сухим, как пыль. Вдохнешь его, промерзаешь насквозь; снежные облака с потрескавшихся склонов, расступающиеся под ногами, обжигающие горло, как впрыснутая кислота. Я видел радугу в хрустальных шлейфах льда и снега, которые мы производили при своем продвижении вперед, и постепенно начинал ненавидеть эти цвета, эту морозную сухость, разреженный высотный воздух и темно-синее небо. Мы пересекли три ледника. Двое наших товарищей сорвались в трещины и падали до тех пор, пока мы уже не могли их ни видеть, ни слышать; глубже, чем доносится эхо. В глубине горного кольца мы попали в болото; оно лежало в котловине, подобно могиле всех наших надежд. Мы были слишком медлительны, слишком парализованы, чтобы спасти нашего кверла, который вошел в него и утонул. Мы думали, этого не может быть, в таком-то климате, таком холодном, несмотря на слабый солнечный свет. Мы думали, болото должно было замерзнуть, и увиденное нам только показалось, и вот сейчас наш взор прояснится, и кверл вернется к нам, вовсе не утонувший в этой темной каше. Это было нефтяное болото, мы слишком поздно это поняли; уже после того, как смоляные глубины взяли с нас дань. На следующий день, когда мы искали путь на другую сторону, температура еще понизилась. Застыла даже эта топь, и мы быстро ее перешли. Среди окружавшей нас чистой воды мы постепенно начинали страдать от жажды. У нас не было почти ничего, кроме собственных тел, чтобы растопить снег, а когда мы до одурения ели эту белую пыль, холод парализовывал наши тела, замедлял речь и продвижение вперед. Но мы маршировали дальше, хотя холод высасывал нас независимо от того, бодрствовали мы или пытались спать, и жесткое солнце слепило нас в полях сверкающей белизны и наполняло наши глаза болью. Ветер обжигал, снега хотели поглотить, горы, как черное стекло, преграждали путь, а ясными ночами над нами насмехались звезды. Но мы шли вперед. Почти две тысячи километров, малыш, с тем мизером провианта, который мы смогли взять из обломков, с тем жалким снаряжением, которое "зверь"-барьер не превратил в металлолом, и с нашей собственной решимостью. Нас было сорок четыре, когда мы покинули крейсер, двадцать семь, когда начали путь сквозь снега -- восемь идиран и девятнадцать из народа меджелей. Закончили путешествие двое из нас и шестеро наших слуг. Тебя удивляет, что мы напали на первое же место, где были свет и тепло? Удивляет, что мы просто брали не спрашивая? Мы видели смерть храбрых воинов и верных слуг, они исчезали один за другим, как будто их глотал ледяной ветер. Мы смотрели в безоблачное и безжалостное небо мертвой и чужой планеты и спрашивали себя, кто кого будет есть, когда наступит утро. Сначала мы подшучивали над этим, но потом, когда прошагали тридцать дней и большинство из нас нашли свой конец в ледовых трещинах, в горных ущельях или в наших желудках, нам это уже не казалось таким смешным. Я думаю, среди последних -- они, возможно, уже считали, что мы заблудились -- некоторые умирали просто от отчаяния. Мы убили наших друзей-людей, этих Оборотней. Одного я убил собственными руками. Другой, спящий, пал жертвой одного из меджелей. Тот, что в комнате управления, храбро дрался, а когда понял, что пропал, разрушил многие приборы. Я отсалютовал ему. Там был еще один, который начал обороняться, в комнате, где они хранили вещи. Он тоже храбро пал. Ты не должен слишком о них печалиться. Я встану перед своими командирами с правдой в глазах и в сердце. Они не осудят меня, а наградят, если мне доведется их когда-либо увидеть. Хорза шел за идиранином по туннелю, пока Йелсон отдыхала от охраны этого большого трехногого. Оборотень приказал Ксоксарлу рассказать, что произошло с группой, которая достигла планеты внутри "зверя" чай-хиртси, и идиранин ответил ему этим эпосом. -- Спящая, -- сказал Хорза. -- Что, человек? -- загрохотал в туннеле голос Ксоксарла. Он не оборачивался при разговоре; в чистом воздухе пешеходного туннеля, ведущего к станции "семь", его могучий бас был без труда слышен даже Вабслину и Эвигеру, образующим прикрытие маленькой пестрой группы. -- Вы снова ошиблись, -- устало сказал Хорза в затылок идиранину. -- Во сне была убита женщина. -- Ну, о ней позаботился меджель. Мы сложили всех в коридоре. Кое-что из их пищи оказалось съедобным. И божественным на вкус. -- Давно это было? -- спросил Хорза. -- Дней восемь назад, по-моему. Здесь внизу трудно следить за временем. Мы сразу же попытались изготовить датчик аномалий массы, потому что он представлял для нас огромную ценность, но не добились успеха. У нас было только то, что осталось неповрежденным на базе Оборотней. Большая часть нашего снаряжения была разрушена "зверем"-барьером, многое мы вынуждены были бросить, когда начали марш от чай-хиртси, или дорогой, когда один за другим умирали. -- Вы наверняка сочли большой удачей, что так легко нашли мозг. -- Хорза держал ружье направленным на шею большого идиранина и непрерывно наблюдал за ним. Пусть Ксоксарл ранен -- Хорза знал об этом виде достаточно, чтобы понять по походке командира отделения, что тот страдает от боли, -- но опасным он был по-прежнему. Хорзу вовсе не угнетало, что он говорил; это убивало время. -- Мы знали, что мозг поврежден. Когда мы нашли его на станции "шесть", он не двигался и ничем не показал, заметил ли нас, и мы предположили, что это из-за повреждения. Мы уже знали, что ты идешь; еще день назад. Мы приняли свою удачу, не ломая голову, и начали подготовку к побегу. Ты остановил нас в последнюю минуту. Еще несколько часов -- и этот поезд уехал бы. -- Куда вероятнее, что вы превратили бы себя в радиоактивную пыль, -- поправил идиранина Хорза. -- Думай, что угодно, карлик. Я знал, что делал. -- Еще бы, -- скептически сказал Хорза. -- Почему вы забрали все оружие и оставили меджеля на поверхности безоружным? -- Мы собирались оставить в живых одного из Оборотней и допросить его, но не получилось. Разумеется, по нашей вине. Удайся нам это, мы могли бы удостовериться, что здесь внизу действительно никого нет. Мы ведь так долго добирались. Мы взяли с собой вниз все оружие и слуге на поверхности оставили только коммуникатор, чтобы... -- Коммуникатора мы не нашли, -- перебил его Хорза. -- Хорошо. Он должен был его прятать, когда не использовал для сообщений. Мы сделали это, чтобы хоть немного той огневой мощи, которая у нас была, иметь там, где она могла потребоваться больше всего. Как только мы выяснили, что находимся здесь одни, мы отправили одного из слуг с оружием для постового наверху. К несчастью, он, судя по всему, вышел туда сразу после вашего появления. -- Будьте спокойны, -- сказал Хорза, -- он хорошо делал свое дело. Чуть не отстрелил мне голову. Ксоксарл засмеялся, и Хорза немного вздрогнул при этом звуке. Он был не только громким, он был так ужасен, как никогда не бывал смех Ксоралундры. -- Тогда его рабская душа упокоилась, -- загрохотал Ксоксарл. -- Большего его род требовать не может. Хорза отказывался от отдыха, пока они не преодолели половину пути до станции "семь". Они устроили привал в пешеходном туннеле. Идиранин был дальше всех внизу туннеля. Хорза опустился напротив него метрах в шести с ружьем наготове. Йелсон села рядом с ним. -- Хорза, -- сказала она, оглядев его скафандр, а потом свой, -- мне кажется, мы могли бы использовать антиграв моего скафандра; он ведь съемный. Мы могли бы укрепить его на твоем скафандре. Пусть немного некрасиво, но работать будет. -- Она заглянула ему в лицо, и он ненадолго отвел взгляд от Ксоксарла. -- Я еще справляюсь, -- сказал он. -- Антиграв пока оставь. -- Он ласково толкнул ее свободной рукой и понизил голос. -- Ведь в тебе же сейчас немного больше веса. -- Йелсон так пихнула его локтем, что он немного прокатился по полу туннеля и, притворно сморщившись от боли, потер бок. -- Ой-ой-ой! -- Лучше бы я тебе не рассказывала, -- заявила Йелсон. -- Бальведа? -- вдруг спросил Ксоксарл. Он повернул свое большое тело, посмотрел мимо Хорзы и Йелсон, через поддон и робота Юнаху-Клоспа, мимо Вабслина, рассматривающего датчик массы, и Эвигера вверх по туннелю, на то место, где к стене привалилась, закрыв глаза, агент Культуры. -- Да, командир отделения? -- Бальведа открыла спокойные глаза и посмотрела на идиранина. -- Оборотень говорит, ты из Культуры. Такую роль он отвел тебе. Он пытается убедить меня, что ты шпионка. -- Ксоксарл склонил голову набок и всмотрелся в темную трубу туннеля. -- Ты кажешься мне пленницей этого мужчины. Ты подтверждаешь то, что он говорит? Бальведа медленно, почти нагло перевела взгляд с Хорзы на идиранина. -- То, что он говорит, к сожалению, правда, командир отделения. Идиранин поводил головой из стороны в сторону, прищурил глаза и загремел: -- Очень странно. Не могу представить, зачем вам всем обманывать меня или почему этот мужчина имеет над вами такую власть. Но та история, что он мне рассказа