Эдгар Берроуз. Лунные люди ----------------------------------------------------------------------- Edgar Rice Burroughs. The Moon Man (1925) ("Moon" #2). Пер. - С.Тимченко. Spellcheck by HarryFan ----------------------------------------------------------------------- 1. СТРАННАЯ ВСТРЕЧА Произошло это в начале марта 1969-го, когда я отправился из своего лагеря на безлюдное побережье в пятидесяти милях к юго-востоку от острова Хершель за полярным медведем. Я приехал в Арктику годом раньше, желая насладиться первыми настоящими каникулами. Окончание Великой Войны, - в апреле, два года назад, - наконец погрузило измученное человечество в состояние мира - состояние, которого мы никогда не знали и, следовательно, не знали, как им распорядиться. На мой взгляд, без войны все мы считали себя потерянными, - по крайней мере я; но я старался быть все время занятым, учитывая перемены, которые мир принес в мое Бюро Связи, усилившее свою активность на благо мировой торговли, которая в свою очередь активизировалась после войны. Все время мне приходилось совмещать два дела: связь для войны и связь во имя коммерции, так что мою работу трудно было назвать геркулесовым трудом. Это заняло немного времени и после того, как система была отлично отлажена, я испросил позволения покинуть работу, в чем мне не было отказано. Моими товарищами по охоте были три эскимоса; самый молодой из них, - мальчик лет девятнадцати, - никогда до этого не видел белого человека, потому что последние двадцать лет Великой Войны практически уничтожили меновую торговлю между рассеянными по тундре племенами и более организованными землями, так сказать - цивилизованными. Однако это не история моих волнующих приключений при новом открытии Арктических регионов. Это, скорее, попытка объяснить, как я встретил его снова, после перерыва в два года. Мы отошли на некоторое расстояние от берега, когда я, идя впереди, заметил далеко впереди медведя. Я перебрался через ледяной торос твердого зазубренного льда и сделал знак своим спутникам следовать за мной. Внезапно я поскользнулся и покатился по относительно плоской длинной плавучей льдине. Поднявшись на ноги, я помчался вперед, к следующему ледяному барьеру, который закрывал от меня хищника. Добежав до тороса, я оглянулся на своих спутников, но их еще не было видно. Честно говоря, больше я их так и не видел. Вся масса льда пребывала в постоянном движении; ледяной покров поднимался и лопался, и хоть я и осознавал это, но практически не обращал внимания, пока не добрался до второго ледяного барьера, из-за которого снова увидел медведя, двигавшегося как раз в мою сторону; хищник находился все еще на порядочном расстоянии. Затем я снова оглянулся, надеясь увидеть своих товарищей. Их нигде не было видно, но я увидел нечто, наполнившее мое сердце ужасом: льдина лопнула прямо перед первым ледяным барьером, и сейчас от большой земли меня отделяла неуклонно расширяющаяся полоска ледяной воды. Что случилось с тремя эскимосами, я так никогда и не узнал; видимо, льдина лопнула прямо у них под ногами и пучина поглотила их. Положение мое представлялось ужасным; я понимал это, невзирая на свой весьма скудный опыт пребывания в Арктике. Но что толку, если мои опытные спутники исчезли? Я вновь обратил внимание на медведя. Он заметил меня и, видимо, решил, что я для него подходящая добыча: косолапый направлялся ко мне с устрашающей скоростью. Тихое потрескивание льда усилилось и, к своему ужасу, я заметил, что лед вокруг начал ломаться и, куда бы я не смотрел, все превратилось в большие и малые льдины, поднимавшиеся и опадающие подобно глубоко дышащей груди. В это мгновение между мной и медведем образовалась полоска воды, но гигант не остановился. Плюхнувшись в воду, он переплыл полынью и вскарабкался на огромную льдину, где находился я. Он был в двухстах ярдах от меня, поэтому я вскинул ружье к плечу и выстрелил. Выстрел был удачным и медведь, издав жуткий рев, бросился ко мне еще быстрее. Как только я приготовился выстрелить снова, льдина лопнула прямо перед ним; медведь упал в воду и на мгновение скрылся из виду. Когда он вынырнул, я выстрелил снова, но промахнулся. Медведь вновь принялся карабкаться на мою уменьшившуюся льдину. Я опять выстрелил. На этот раз я перебил ему плечо, но он ухитрился-таки взобраться на лед и направился ко мне. Я думал, что он не упадет до тех пор, пока не доберется до меня и не отомстит; я вгонял в него пулю за пулей, но он продолжал идти, рыча и жутко скалясь. Он находился уже меньше чем в десяти футах, когда льдина снова раскололась между нами, и торос, рядом с которым я стоял, перевернулся, сбрасывая меня в воду в нескольких футах от огромной разъяренной бестии. Вынырнув, я попытался вскарабкаться на льдину, с которой был сброшен, но ее края были слишком гладкими, и мне не оставалось ничего другого, как плыть к той, на которой находился разъяренный медведь. Я вцепился в ружье и без колебаний поплыл ко льдине, где в нескольких футах от края лежало чудовище, терпеливо меня ожидающее. Он не шевелился, пока я забирался на льдину, лишь крутил головой, чтобы постоянно держать меня в поле зрения. Он ко мне не приближался и я решил не стрелять, так как это только разъярило бы его еще больше. Искусство Большой охоты практически исчезло. Ружья и амуниция производились лишь для убийства людей. Находясь на государственной службе, мне не составляло труда получить разрешение приобрести оружие для охоты. Но всем огнестрельным оружием владело государство и, когда оружие появилось в продаже, я обнаружил, что это обычные армейские винтовки, которыми пользовались во время окончания Великой Войны в 1967. Великолепные убийцы людей, они были недостаточно серьезным оружием для Большой охоты. Волны вокруг нас поднимались и опадали, лед решительно двигался в сторону открытого моря, а я был один - промокший до нитки при температуре ниже нуля, уносимый в Северный Ледовитый Океан всего на полуакре льда с раненым разъяренным полярным медведем, по величине казавшимся мне не меньше Первой Пресвитерианской церкви у меня на родине. Не знаю, как долго продолжалось все это: я потерял сознание. Открыв глаза, я обнаружил, что лежу на отличной железной койке в лазарете патрульного крейсера, недавно сформированного Мирного Флота, наблюдающего за порядком. У койки стояли и смотрели на меня стюард госпиталя и медик-офицер, а чуть в стороне я увидел привлекательного мужчину в форме адмирала. Я мгновенно узнал его. - О!.. - воскликнул я, что прозвучало чуть громче шепота, - вы должны рассказать мне историю Джулиана 9-го. Вы ведь обещали и я не отступлюсь от вас. Он улыбнулся. - У вас отличная память. Когда вы выкарабкаетесь из всего этого, я выполню свое обещание. Тут я снова потерял сознание, как мне рассказали впоследствии, но на следующее утро я уже очнулся совершенно свежим и, за исключением некоторого обморожения носа и щек, практически не пострадавшим. Вечером я сидел в адмиральской каюте со стаканом хайболла в руке, главные ингредиенты которого были произведены в Канзасе. Напротив меня сидел адмирал. - Для меня это действительно удивительное стечение обстоятельств - то, что вы патрулировали Арктику, - заметил я. - Капитан Дрейк сообщил, что когда дозорный увидел меня, медведь подобрался ко мне почти вплотную; но, когда вы наконец снизились, чтобы высадить человека на льдину, медведь лежал мертвым менее чем в футе от меня. Это был отличный выстрел, и я очень благодарен вам и случаю, приведшему вас сюда. - Прежде всего, я должен кое-что сообщить вам, - ответил он. - Я искал вас. Конечно, Вашингтон знал, где вы разбили лагерь, ведь вы в деталях объяснили своему секретарю, что собираетесь делать. Когда Президент пожелал вас видеть, я тут же вызвался вас найти. Фактически, я сам напросился отыскать вас. Первым делом я хотел возобновить наше знакомство, а кроме того, побывать в тех частях света, где мне никогда не приходилось бывать. - Президент пожелал меня увидеть?! - повторил я. - Да. Секретарь Торговли Уайт умер пятнадцатого числа и президент хочет, чтобы вы приняли этот портфель. - Крайне интересно, - заметил я, - но это и в половину не так интересно, как история Джулиана 9-го, уверен. Мой собеседник улыбнулся. - Отлично, - воскликнул он, - тогда слушайте! - Разрешите мне начать с того, с чего я начал свое повествование на борту судна "Хардинг" два года назад: с посылки, которую вы должны постоянно помнить - не существует такой вещи как время; нет ни прошлого, ни будущего; существует лишь настоящее, которое является ничем иным, как настоящим и никогда не будет ничего, кроме настоящего. Эта теория аналогична той, которая утверждает, что нет такого понятия, как космос. Многие утверждают, что понимают это, но я не из их числа. Я просто знаю то, что знаю - и не пытаюсь ничего объяснить. Так же легко, как я рассказываю о событиях в этом перевоплощении, я рассказываю о событиях в своих предыдущих перевоплощениях; но самое замечательное то, что я способен передать или, как бы лучше сказать - предвидеть? - события в последующих перевоплощениях. Правда, я не предвижу их, я сам пережил все это. Я вам рассказывал уже о попытке достигнуть Марса на "Барсуме", и как она была сведена на нет лейтенантом-командором Ортисом. Это произошло в 2026-м году. Вы, наверное, помните, что Ортис, подогреваемый ненавистью и ревностью к Джулиану 5-му, испортил двигатели "Барсума", тем самым заставив нас совершить посадку на поверхность Луны; и как корабль был втянут в огромный лунный кратер, и как под оболочкой нашего небесного спутника открылся целый внутренний мир. Будучи захваченным в плен Ва-га, людьми-кентаврами Луны, Джулиан 5-й вместе с Нах-и-лах, принцессой Лейси, дочерью расы лунных смертных, похожих на нас, сбежал из плена, в то время, как Ортис подружился с калкарами или Думающими, - другой лунной расой. Ортис организовал калкаров, бывших врагами людей из Лейси, те изготовили порох, снаряды и пушки и с этими средствами атаковали и разрушили Лейси. Джулиан 5-й и Нах-и-лах, лунная дева, скрылись из горящего города и позднее были подобраны "Барсумом", который починил Нортон, молодой лейтенант, оставшийся на борту корабля вместе с двумя другими офицерами. Через десять лет после того, как они опустились на внутреннюю поверхность Луны, Джулиан 5-й и его спутники привели корабль в безопасный док поблизости от Вашингтона, оставив лейтенанта-командора Ортиса на Луне. Джулиан 5-й и принцесса Нах-и-лах поженились в тот же 2036-й год, и у них родился сын, названый Джулианом 6-м. Он был прадедом Джулиана 9-го, чью историю вы просили рассказать, и в котором я возродился в двадцать втором веке. По некоторым причинам попытки достигнуть Марса больше не предпринимались. Мы находились с ним в постоянной радиосвязи множество лет. Возможно, это превратилось в нечто вроде религиозного культа, противоречившего всем видам научного прогресса и который политическим давлением был в состоянии противостоять и подавить несколько слабых попыток администрации и превратить их в слабое сообщество, основы которого зародились почти век назад из группы людей, проповедующих взгляды "мир-любой-ценой". Именно они выступали за полное разоружение мира, что означало полный роспуск сил Мирового Флота, уничтожение всего оружия и боеприпасов и разрушение нескольких заводов, находящихся под контролем правительств Соединенных Штатов и Великобритании, которые сейчас управляли миром. Именно английский король спас нас от полной катастрофы этой безумной политики, хотя непримиримые ее поборники без конца кричали и требовали своего, пока не добились успеха; мирный флот Великобритании был сокращен вдвое, одну половину превратили в торговый флот; число фабрик, производящих оружие, также сократили; наполовину сократили и вооружение во всем мире. В 2050-м году был нанесен сокрушительный удар. Лейтенант-командор Ортис, проведя двадцать четыре года на Луне, вернулся на землю со ста тысячами калкаров и тысячей Ва-га на тысяче огромных кораблей, запасшись оружием, амуницией и странными новыми орудиями разрушения, созданными гениальным разумом архинегодяя Вселенной. Никто кроме Ортиса не смог бы сделать этого. Именно он усовершенствовал двигатели, сделавшие возможным появление "Барсума". После того, как он стал авторитетом среди калкаров на Луне, он подогревал их воображение сказками о богатом и чудесном мире, лежащем безоружным на небольшом расстоянии от них. И было довольно просто использовать их труд для производства кораблей и изготовления бесчисленного множества приспособлений, необходимых для благополучного завершения этой великой авантюры. Луна поставляла все необходимые материалы, калкары предоставили рабочую силу, а Ортис - знания, мозг и свое командование. Десять лет было потрачено на пропаганду, и она победила среди Думающих, и затем четырнадцать лет понадобилось, чтобы построить и оснастить флот. За пять дней до вторжения астрономы заметили флот, показавшийся в пределах видимости их телескопов. Было множество спекуляций, но именно Джулиан 5-й единственный знал правду. Он предупредил правительства в Лондоне и Вашингтоне, и, хотя в то время он командовал Международным Мирным Флотом, его сообщение было принято с недоверием и сомнением. Он знал Ортиса и знал, как легко поднять людей на создание флота; он знал, что заставляет Ортиса возвращаться на Землю с таким огромным количеством кораблей. Это означало войну, а земляне не имели ничего, кроме нескольких крейсеров, которые с трудом могли защитить сами себя - во всем мире не нашлось и двадцати пяти тысяч организованных солдат, а экипировки не хватило бы даже на половину такого войска. И неизбежное произошло. Ортис мгновенно захватил Лондон и Вашингтон. Его прекрасно вооруженные войска практически не встретили сопротивления. Да сопротивления и не могло быть, потому что некому было сопротивляться. Даже хранение огнестрельного оружия преследовалось по закону. Запрещены были даже острые орудия с лезвием больше шести дюймов. Военная подготовка - за исключением продолжавших ею заниматься немногих лиц, служивших в Международном Мирном Флоте - была предана забвению. И против этого жалкого государства, разоруженного и совершенно не готового к войне, были брошены силы в сотню тысяч отлично вооруженных опытных воинов, с орудиями разрушения, неизвестными землянам. Описание одного из них будет достаточным для объяснения тщетности усилий землян. Этот инструмент, который был у пришельцев в единственном экземпляре, находился на палубе их флагманского судна и лично управлялся Ортисом. Это было его детище, и калкары не понимали его устройства и не могли им управлять. Короче говоря, это было устройство, генерирующее радиоактивное излучение на любой резонансной частоте и вызывающее разрушение внутренней структуры объекта. Мы не знали, как Ортис назвал его, и потому земляне называли его электронной пушкой. Это было очень действенное оружие и в некотором смысле жестокое. В руках Ортиса оно стало смертоносным и позволило ему практически стереть с лица земли весь Международный Мирный Флот меньше чем за тридцать дней. Для наблюдателей визуальные эффекты, вызванные этим страшным оружием, были чудовищными и подрывали всякую веру. Могучий крейсер, вибрирующий от жизни и силы, гордо летит вперед, стараясь перехватить флагмана калкаров; и внезапно все алюминиевые части крейсера таят, как роса на солнце. А около девяноста процентов крейсера, включая и фюзеляж, сконструировано из алюминия, так что результат не трудно представить: вот корабль рвется вперед с флагами и вымпелами, развевающимися на ветру, команда трудится, все на своих местах, а через секунду - масса двигателей, полированного дерева, оснастка, флаги и люди, кувыркаясь, летят к свой гибели. Именно Джулиан 5-й открыл секрет этого смертельного оружия и понял, как вызывается разрушение на кораблях Мирного Флота путем излучения радиоактивности. В результате излучения электроны подвергались воздействию вибрирующей субстанции такой силы, что снова превращались в первооснову и становились невидимыми - другими словами, алюминий превращался в нечто новое, нечто, что было таким же невидимым и неощутимым как эфир. Возможно, это и был эфир. Уверенный в правильности своей теории, Джулиан 5-й скрылся со своим флагманским крейсером в отдаленную часть мира, забрав с собой оставшуюся часть флота. Ортис несколько месяцев искал их, но не мог найти до конца 2050-го года. А в 2050-м два флота встретились снова, уже в последний раз. Джулиан 5-й в это время закончил разработку плана и, уверенный в успехе более, чем когда-либо решился встретиться с флотом калкаров и своим старым врагом Ортисом. Его флагманский крейсер двигался в голове короткой колонны, составлявшей единственную надежду человечества, и Джулиан 5-й стоял на палубе, рядом с небольшой, невинно выглядевшей коробкой, установленной на треножнике. Ортис двинулся навстречу - он хотел разрушить корабли один за другим, по мере приближения. Он наслаждался предвкушением легкой победы. Он направил электронную пушку на флагманское судно своего врага и нажал кнопку. Внезапно его брови нахмурились. Что случилось? Ортис проверил пушку. Он поднес кусок алюминия к стволу и увидел, как металл исчезает. Механизм действовал, но корабли его врага были целы. Тогда он понял правду. Корабль Ортиса подошел довольно близко к судну Джулиана 5-го, и предатель увидел, что корабль его врага покрыт сероватой субстанцией. Он догадался, что это материал, заменяющий алюминий во флоте его врага от невидимого залпа пушки лейтенанта-командора. И отчаяние Ортиса сменила жуткая гримаса. Ухмыльнувшись, он повернул два регулятора на контрольной панели, прикрепленной к орудию и снова нажал кнопку. Мгновенно бронзовые пропеллеры флагмана растворились в воздухе вместе с другими частями корабля. Подобным образом исчезли бронзовые детали и у остальной части Международного Мирного Флота, оставляя эскадрон дрейфующих гигантов на милость врага. Флагманский корабль Джулиана 5-го находился в нескольких узлах от Ортиса. Двое мужчин отлично видели друг друга. Лицо Ортиса было диким и полным злобы, а лицо Джулиана 5-го - сосредоточенным и полным достоинства. - Ты думал, что победил меня на этот раз! - закричал Ортис. - Боже, как я ждал, трудился и потел ради этого дня. Я разрушил мир, чтобы стать лучше тебя, Джулиан 5-й! Чтобы стать лучше и убить тебя. Но я хочу, чтобы ты знал: я убью тебя таким образом, которым не был убит ни один человек, так как ни один мозг, кроме моего, не мог создать подобного орудия убийства. Ты заменил свои алюминиевые части, думая, что победишь меня, но ты не знал, твой жалкий интеллект просто не мог знать - что с такой же легкостью, как я разрушаю алюминий, я могу, после простейшей настройки, заставить мое орудие разрушить любую из сотен субстанций, и среди них - человеческую плоть или человеческие кости. И вот что я собираюсь сделать, Джулиан 5-й. Сначала я хочу уничтожить всю костную структуру в твоем теле. Это может произойти безболезненно, а может вызвать смерть, на я надеюсь, что смерть придет к тебе не сразу. Я хочу, чтобы ты узнал силу подлинного интеллекта - интеллекта, у которого ты постоянно воровал плоды его усилий, всю жизнь; но не на сей раз, Джулиан 5-й. На сей раз ты умрешь - сначала твои кости, потом - плоть, а после тебя - твои люди и твой отпрыск, сын женщины, которую я любил и которую ты украл. Но она - она принадлежит мне! Унеси эту мысль с собой в ад! - И он повернулся к циферблатам на своем смертельном оружии. Но Джулиан 5-й положил руку на небольшую коробку, стоящую на крепкой треноге перед ним; и именно он нажал кнопку первым, до того, как это совершил Ортис. Внезапно электронная пушка исчезла из глаз Ортиса, и в этот момент два корабля столкнулись. Джулиан 5-й перепрыгнул через борт на вражеское судно и бросился к своему врагу. Ортис стоял, ничего не понимая и испуганно глядя на пустое место, где мгновением раньше красовалось величайшее изобретение его могучего интеллекта. Потом он перевел взгляд на Джулиана 5-го, с криком бегущего к нему. - Стой! - завопил Ортис. - Всегда, всю жизнь ты крал у меня плоды моих усилий. Каким-то образом ты украл и этот секрет, мое величайшее достижение, и уничтожил его. Пусть же Бог в небесах... - Да, - крикнул Джулиан 5-й, - и я собираюсь уничтожить тебя, если ты не сдашься со всем своим флотом. - Никогда! - снова завопил человек, который, казалось, сошел с ума, так велика была его ярость. - Никогда! Это конец, Джулиан 5-й, для нас обоих, - и произнеся последние слова, он нажал рычаг, находящийся перед ним на пульте управления. Раздался ужасающей силы взрыв, и оба корабля, охваченные пламенем, рухнули в океан словно два метеора. Таким образом погибли Джулиан 5-й и Ортис, унося с собой секрет чудовищной разрушающей силы, которую последний принес с собой с Луны. Но Земля все равно была обречена. Что могло бы произойти, останься в живых Ортис, можно было только предполагать. Возможно, он организовал бы какой-то порядок, вместо хаоса, который он вызвал, и создал бы какое-то правление. Земляне тогда могли бы хоть как-то воспользоваться плодами его невероятного интеллекта, а его власть сдерживала бы калкаров, которых он привел с Луны. Была какая-то надежда, что земляне объединятся вместе против общего врага, но этого не произошло. Все было упущено тогда, когда правительство принялось вести переговоры с завоевателями. Ленивые, неповоротливые и дефективные люди, которые всегда обвиняли других в своих несчастьях, перешли под знамена калкаров, которых считали родственными душами. Политические демагоги, строящие свое благополучие на противоречиях между трудом и капиталом, увидели или подумали, что увидели, возможность для направления страны тем или иным путем туда, что они считали благом для государства. Флот калкаров вернулся на Луну за новыми калкарами. Потом выяснилось, что семь миллионов калкаров доставлялось на Землю каждый год. Джулиан 6-й со своей матерью Нах-и-лах продолжал жить, так же как и Ор-тис, сын Ортиса, и женщины калкаров, но моя история не о них, а о Джулиане 9-м, родившемся ровно через столетие после рождения Джулиана 5-го. И путь Джулиан 9-й сам расскажет свою историю. 2. СООР, СБОРЩИК НАЛОГОВ Я был рожден в Тейвосе, Чикаго, 1 января 2100-го года от Джулиана 8-го и Элизабет Джеймс. Мои отец и мать не были женаты, так как вступать в брак было запрещено задолго до этого. Меня назвали Джулианом 9-м. Мои родители были из быстро исчезающего интеллектуального класса, и оба умели писать и читать. Свое знание они передали мне, хотя знание это было бесполезным, - это было, скорее, их религией. Кнгигопечатание было утеряно, и последняя из публичных библиотек была разрушена почти за сто лет до того, как я родился, так что читать было практически нечего, а книга, имеющаяся у кого-то в личном владении, вызывала подозрения в ненавистном интеллектуализме, презрение и насмешки праздношатающихся калкаров и разбирательство и наказание со стороны лунных правителей. Первые двадцать лет моей жизни были ничем не примечательными. Мальчишкой я играл в разрушающихся руинах Тогно, который некогда был великолепным городом. Захваченный, разграбленный и сжигавшийся больше сотни раз Чикаго до сих пор сохранял могучие скелеты строений над пеплом своего былого величия. Ребенком я заслушивался сказками о давно минувших днях, о моих предках, когда в землянах еще оставались силы бороться за свободу существования. Я ненавидел стагнацию нашего времени, с редкими убийствами, разгоняющими монотонность нынешнего пустого существования. Даже Гвардия калкаров, расположившаяся на берегу большого озера, редко беспокоила нас, разве что приходили распоряжения свыше по поводу внеочередного сбора налогов. Но мы их хорошо кормили, они могли выбрать практически любую из наших женщин и девушек - практически, но не всех, как вы поймете дальше. Начальник гвардии находился здесь уже много лет, и мы почитали себя крайне счастливыми, потому что он был достаточно ленив, чтобы быть жестоким или властным сверх меры. Его сборщики податей всегда сопровождали нас во время рыночных дней, но они не отбирали так много, чтобы ничего не осталось нам самим; а вообще такое бывало, как рассказывали нам сбежавшие из Милуоки. Я расспрашивал одного беднягу из Милуоки, которого наказали на рынке в субботу. От него ничего не осталось - настоящий мешок с костями; он рассказал мне, что десять тысяч человек умерло от голода в предыдущем месяце в Тейвосе. Слово "Тейвос" частично означает район и административную единицу, которая управляет этим районом. Никто не знал, что означает это слово, хотя моя мать сказала мне когда-то, что ее дед говорил, что оно пришло к нам из другого мира, с Луны, так же как и Каш гвардия, - которая тоже ничего не означала: один солдат - это Каш Гвардия, и десять тысяч человек - Каш гвардия. Если человек пришел с куском бумаги, на котором написано нечто, чего ты не можешь прочесть, и убил твою бабушку или изнасиловал сестру, то ты говоришь: это сделала Каш гвардия. Это было одним из многих несоответствий в нашем государстве, которое вызывало мое возмущение с ранней юности - я привык к тому факту, что Двадцать Четыре выпускают печатные прокламации и одновременно не велят людям учиться писать и читать. По моему, я уже упоминал, что книгопечатание было забыто. Это было не совсем так, все сказанное относилось только к массам людей, для Двадцати Четырех продолжал работать Департамент печати, где производились деньги и выпускались манифесты. Деньги выдавались взамен налогов - тогда, когда мы были обложены налогами настолько, что даже классы калкаров начинали возмущаться; власти посылали своих агентов покупать наши продукты деньгами, не имевшими ценности, и которые мы использовали не иначе, как разводя ими огонь. Налоги нельзя было оплатить деньгами, потому что Двадцать Четыре принимали только золото и серебро, или продукты, произведенные или выращенные, и все золото и серебро исчезло из обращения еще в то время, когда мой отец был мальчишкой. Оставалось платить только натуральными продуктами. Три субботы в месяц сборщики налогов находились на рынках, оценивая наши товары, и в последнюю субботу забирали один процент из всего того, что мы купили или продали в течение месяца. Ничто не имело фиксированной цены - сегодня вы могли торговаться до хрипоты, прося отдать пинту бобов за козья шкуру, а в следующую неделю, если вы хотели купить бобы, то вам более чем везло если вы покупали их за четыре или пять шкур за пинту; а сборщики налогов забирали свою часть - они старались поддерживать самые высокие цены на рынке в течение месяца. У моего отца было несколько длинношерстных коз - они назывались монтанские козы, хотя он говорил, что по-настоящему - это Ангорские козы, и моя мать вязала вещи из их шерсти. Если учитывать ткань, молоко и мясо, то мы жили припеваючи. Кроме того, возле нашего дома располагался небольшой огород; но были некоторые продукты, которые приходилось покупать на рынке. Законом было запрещено производить обмен в частном порядке, тогда сборщики налогов могли и не узнать о совершенной сделке. Так вот, как-то зимой моя мать приболела, и нам понадобился уголь, чтобы обогреть комнату, в которой она лежала. Поэтому отец отправился к начальнику Каш гвардии и попросил разрешения приобрести немного угля до наступления рыночного дня. Вместе с ним был послан к Хоффмейеру солдат, он был агентом калкара Пхава, владельца концессии на уголь в нашем районе, - у калкаров было все, - и когда Хоффмейер узнал, насколько срочно нам нужен уголь, он предложил за пять молочных коз половину их веса углем. Мой отец протестовал, но это было бесполезно. И так как он понимал, насколько наша мать нуждается в тепле, он отвел пять коз к Хоффмейеру и получил уголь. На следующий рыночный день он купил козла за мешок бобов, весящих столько же, сколько и козел. А когда пришел сборщик податей, он заявил моему отцу: - Ты продал пять коз за половину их веса в бобах, а всякий знает, что бобы стоят в двадцать раз дороже, чем уголь. Значит уголь, который ты купил, должен стоить сто коз. Так как бобы стоят в двадцать раз дороже угля, - а ты получил вдвое больше бобов! - то твои бобы сейчас стоят двести коз, что составляет в конце концов плату за триста коз. Так что приведи мне трех твоих лучших коз. Он был новым сборщиком податей - старый бы никогда не сделал ничего подобного; но как раз в это время все и начало меняться. Отец говорил, что он и не думал, что может быть хуже, но позднее обнаружил, что может, и еще как. Изменения наступили в 2117-м, вскоре после того, как Ярт стал Джемадаром объединенных Тейвос Америки. Естественно, все это происходило не сразу. Вашингтон находился вдалеке от Чикаго, и между ними больше не существовало железной дороги. Двадцати Четырем удалось сохранить несколько разобщенных линий; но управляться с ними становилось все труднее, потому что больше негде было найти опытных механиков. И дорога от Вашингтона до Гари занимала не меньше недели пути в западном направлении. Отец рассказывал, что большинство железных дорог были разрушены во время войны, после которой калкары захватили страну; работникам было разрешено работать только четыре часа в день, и они поддались на это, но большинство из них было занято созданием новых законов и времени на работу не оставалось; для тех, кто мог поддерживать дороги в рабочем состоянии, работы не было вообще, но это было не самым худшим из зол. Практически все, кто как-то разбирался в технических деталях и починке, инженеры и механики, принадлежавшие к классу интеллигенции, были немедленно уволены с работы и позднее убиты. За семьдесят пять лет не было построено ни одного локомотива и лишь несколько из вышедших из строя было отремонтировано. Двадцать Четыре решили поддерживать только малую толику поездов для собственных нужд - для правительственных чиновников и войск; но в самое ближайшее время железная дорога будет закрыта раз и навсегда. Это ничего для меня не значило, потому что я никогда не ездил на поезде - и даже никогда не видел ни одного из них. Вообще-то какие-то искореженные, скрученные, опаленные огнем останки валялись в разных частях нашего города, но мать и отец утверждали, что эти обломки - последние звенья между старой цивилизацией и новым варварством. Авиасуда, автомобили, пароходы и даже телеграф давным-давно исчезли; но мы слышали от других об этих чудесах цивилизации. Телеграф до сих пор продолжал работать, хотя связь была отвратительной; осталось только несколько линий между Чикаго и Атлантическим побережьем. К западу от нас не осталось ни телеграфа ни железных дорог. Я видел человека, который приехал на лошади из Тейвос Миссури. Он отправился в путь вместе с сорока спутниками, собираясь достигнуть Востока и узнать, что произошло здесь за пятьдесят лет; но бандиты и Каш гвардия перебила их всех, а он в одиночку продолжал свое длинное, полное опасностей путешествие. Я никогда не забуду, с каким восторгом я слушал каждое слово, срывающееся с его губ; мое воображение включилось на полную мощность и в течение многих недель после этого я пытался представить себя героем похожих на услышанные приключений на загадочном и неизвестном Западе. Он говорил, что положение отвратительное практически во всей стране, где ему удалось проехать; но сельскохозяйственные районы жили полегче, потому что там Каш Гвардия появлялась реже, и люди сохраняли больше, чем выращивали. Он думал, что наше положение хуже, чем в Миссури, и не колебался, предпочитая снова взглянуть в глаза опасностям, чем жить относительно близко от Двадцати Четырех. Отец был крайне зол, придя домой с рынка после того, как новый сборщик налогов поднял плату до трех коз. Мать снова поднялась, и холод уже ушел, оставляя первые признаки весны в раннем мартовском дне. Лед сошел с реки, на берегах которой мы жили, и я уже подумывал о своем первом купании в этом году. Козьи шкуры были сняты с окон нашего небольшого домика, и свежий, насыщенный солнцем воздух, продувал наши три комнаты. - Плохие времена настают, Элизабет, - сказал отец после того, как рассказал о несправедливости. - Они были не самыми лучшими в прошлом, но сейчас эти свиньи посадили короля свиней в качестве Джемадара... - Ш-ш-ш! - предупредила мать, кивая головой в сторону открытого окна. Отец замолчал и прислушался. Мы услышали шаги, обходящие дом и направляющиеся ко входу, и через мгновение силуэт мужчины появился в дверном проеме. Отец издал вздох облегчения. - Ох! - воскликнул он. - Это всего лишь наш добрый брат Йохансен. Входи, Брат Питер, и расскажи нам новости. - А новостей предостаточно, - воскликнул наш посетитель. - Старый комендант заменен новым, имя его Ор-тис - он один из выдвиженцев Ярта. Что вы думаете об этом? Брат Питер стоял между матерью и отцом, спиной к ней, поэтому не видел, как она быстро поднесла палец к губам, давая знак отцу попридержать язык. Я видел, как брови отца нахмурились, хотя он и послушался предупреждения матери; и когда он заговорил, его слова звучали именно так, как подобало звучать словам лояльного представителя нашего класса. - Думание не для меня, - сказал он, - и подвергать сомнению то, что сделали Двадцать Четыре я не собираюсь. - И не для меня, - быстро заговорил Йохансен, но среди друзей человек ведь не может не думать и иногда правильно высказать, что у тебя на душе, так? Отец пожал плечами и повернулся. Я видел, что он кипит от желания высказать несколько слов о деградирующих животных, которых Судьба привела к власти более века назад. Его детство прошло не так уж далеко от героического прошлого самых гордых дней страны, чтобы не быть восхищенным рассказами взрослых и прекрасно понимать, что все потеряно, и как это было потеряно. Мать и отец пытались приобщить меня, как и остальных, к умирающей культуре, пытаясь сохранить искорку исчезающей культуры в груди своих отпрысков и надеясь на что-то, хотя, похоже, это было бессмысленно - до того дня, когда мир начнет подниматься из развалин, пепла и неведения, в которое погрузила его жестокость калкаров. - Брат Питер, - сказал отец в конце концов, - я должен идти и отдать трех моих коз сборщику налогов, или он снова накрутит мне новые проценты. - Я видел, что он пытается говорить естественно, но не мог удержаться от язвительности в словах. Питер насторожил уши. - Да, - сказал он, - я слышал о твоих несчастьях. Этот новый сборщик податей смеялся над этим у Хоффмейера. Он думал, что это отличная шутка, и Хоффмейер сказал, что сейчас ты получишь уголь за гораздо меньшую цену, чем он стоит. Он отправится к Двадцати Четырем и попросит, чтобы ты заплатил ему остальные девяносто пять коз, которых, как заявил сборщик податей, действительно стоит уголь. - О! - воскликнула мать, - они не смогут сделать такую подлую вещь - я уверена, они этого не сделают!.. Питер пожал плечами. - Возможно, они только шутили, - сказал он. - Эти калкары - большие шутники. - Да уж, - сказал отец, - они большие шутники; но когда-нибудь и я устрою свою маленькую шутку, - и направился по направлению к загородке, где содержались козы, когда находились не на пастбище. Мать посмотрела ему вслед, и в ее глазах мелькнули огоньки тревоги. Я увидел, как она мельком взглянула на Питера, который вышел за отцом и отправился своей дорогой. Мы с отцом отогнали коз сборщику податей. Он был маленьким человеком с копной рыжих волос, тонким носом и двумя маленькими, близко посаженными глазами. Его имя было Соор. Увидев отца, он тут же начал выказывать раздражение. - Как твое имя, парень? - спросил он грозно. - Джулиан 8-й, - ответил отец. - Здесь три козы - налоги за этот месяц. Могу я завести их в загородку? - Как, ты сказал, твое имя? - прошипел этот тип. - Джулиан 8-й, - повторил отец. - Джулиан 8-й! - закричал Соор. - "Джулиан 8-й!". Я думаю, ты слишком большой джентльмен, чтобы быть братом такому ничтожеству, как я, да? - Брат Джулиан 8-й, - сказал отец спокойно. - Иди и отведи своих коз в загородку, но в будущем помни, что все люди - братья, если они хорошие граждане и лояльны по отношению к нашему великом Джемадару. Отогнав коз, мы направились домой, но когда мы проходили мимо Соора, тот крикнул: - Ну?! Отец повернулся и вопросительно взглянул на него. - Ну?! - повторил этот тип. - Не понимаю, - сказал отец, - разве я не сделал всего, что требует закон? - А что за дела у вас, у свиней? - яростно закричал Соор. - В восточном Тейвос сборщик налогов не должен умирать от голода из-за ничтожной платы - все люди приносят ему небольшие подарки. - Хорошо, - коротко сказал отец, - я пришлю вам что-нибудь в следующий раз, когда отправлюсь на рынок. - Посмотрим, - буркнул Соор. Отец промолчал всю дорогу домой и не сказал ни единого слова, пока мы не закончили обедать сыром, козьим молоком и печеньем из кукурузы. Я был настолько разъярен, что с трудом сдерживался; но я так долго варился в атмосфере насилия и терроризма, что приходилось держать язык за зубами. Закончив есть, отец внезапно поднялся - настолько внезапно, что стул из-под него отлетел к стене. Расправив плечи, отец с чудовищной силой ударил себя в грудь и закричал: - Трус! Собака! Боже мой! Я не выдержу этого! Я сойду с ума, если придется вынести еще столько же издевательств. Я больше не мужчина. Здесь не осталось мужчин! Мы - черви, которых свиньи отыскивают в земле своими грязными копытами. И я не посмел ничего сказать. Я стоял, - хотя у меня были такие предки! - и не посмел ничего сказать, только жалко соглашался с ним. Это отвратительно. За несколько поколений они отобрали все мужество у американских мужчин. Мои предки сражались у Банкер Хилл, у Геттисберга, в Сан Хуане, у Шато Тьери. А я? Я преклоняю колени перед каждым деградировавшим животным, которое получило власть от других скотов из Вашингтона - и никто из них не американец, - да они даже и не земляне. Перед этими сукиными лунными детьми я вынужден склонять шею - я! - потомок самых сильных людей, которых когда-либо знал мир. - Джулиан! - воскликнула мать. - Будь осторожен, дорогой. Кто-нибудь может подслушивать. Я видел как она дрожит. - Но ведь ты американская женщина! - заревел он. - Джулиан, не надо! - умоляла она. - Я боюсь не за себя - ты же знаешь - я боюсь за тебя и за мальчика. Меня не волнует, что станется со мной; но я не хочу видеть, как тебя уводят от нас, как это произошло в других семьях, которые позволили себе говорить открыто. - Я знаю, моя дорогая, - сказал он после небольшой паузы. - Я знаю, что все мы повязаны. Я боюсь за вас, ты боишься за нас, - и так оно все и вертится. Ах, если бы нас было больше. Если бы только я мог найти тысячу людей, которые не боялись бы действовать! - Ш-ш-ш! - предупредила его мать. - Вокруг множество шпионов. И никто ничего не знает наверняка. Вот почему я предупредила тебя, когда Брат Питер приходил сегодня. Подозреваешь всякого. - Ты подозреваешь Питера? - спросил отец. - Я ничего не знаю, - ответила мать. - Я боюсь всех. Это кошмарное существование, и я думаю, что так придется провести всю свою жизнь, как моя мать и ее мать до того. Я никогда не стану твердой. - Американский дух ослаб, но никогда не был сломлен! - воскликнул отец. - Будем надеяться, что его ничто не сломит. - Если бы у нас были сердца, способные выдержать и не разбиться, - сказала мать, - но это трудно, так трудно, что даже боишься родить ребенка и пустить его в этот страшный мир, - и она посмотрела на меня, - из-за ничтожества и бессмысленности, которыми пропитана вся наша жизнь. Я всегда хотела иметь детей, но я боялась завести их; в основном, из-за того, что я боялась, что они родятся девочками. Быть девушкой в нашем сегодняшнем мире - о, как это ужасно! После ужина мы с отцом отправились доить коз и проверили, чтобы загородки были закрыты на ночь от собак. Казалось, их становилось все больше, и они наглели с каждым годом. Они собирались в стаи, - хотя раньше бегали поодиночке, когда я был мальчишкой - и уже представляли опасность даже для взрослого мужчины, путешествующего ночью. Нам не позволялось иметь огнестрельное оружие, даже лук и стрелы были запрещены; поэтому мы не могли отогнать собак, и они, чувствуя нашу слабость, подходили ночью к самым домам и загонам. Это были огромные бестии - бесстрашные и сильные. Одна стая особенно отличалась от остальных. Отец сказал, что это дала помесь колли и овчарки; члены стаи были огромными, хитрыми и злобными. Они превратились в ужас города - мы называли их Адские собаки. 3. АДСКИЕ СОБАКИ Когда мы вернулись в дом после дойки, к нам заглянули Джим Томпсон и его женщина Молли Шиихан. Они жили выше по реке, в полумиле от нас, на следующей ферме, и были нашими лучшими друзьями. Это были единственные люди, которым действительно доверяли отец и мать, и потому, собираясь вместе, мы разговаривали совершенно свободно. Мне казалось странным, даже когда я был младше, что такие большие, сильные мужчины, как отец и Джим, могут бояться высказать, что они действительно думают по тому или иному поводу, и хотя я был рожден и рос в атмосфере страха и подозрения, я никогда не мог примириться с трусостью и рабской покорностью, окружавшей нас. Кроме всего прочего я знал, что мой отец не был трусом. Он был симпатичным мужчиной - высокий, с отлично развитой мускулатурой - я видел его сражающимся с людьми и собаками. Однажды он защищал мать от Каш гвардии и голыми руками убил вооруженного солдата. Сейчас тот лежал в центре загородки для коз, его ружье, амуниция и штык, тщательно завернутые в толстый слой промасленной ткани, покоились рядом с ним. Отец не оставил никаких следов, и его ни в чем не подозревали; но мы знали, где хранится ружье, штык и боеприпасы. У Джима возникли проблемы с Соором, новым сборщиком налогов, и он очень злился. Джим был рослым мужчиной и, как и мой отец, был всегда гладко выбрит, как почти все американцы - так мы называли людей, живших здесь задолго до Великой войны. Остальные - настоящие калкары - не отращивали бород. Их предки появились с Луны много лет назад. Они появлялись в странных кораблях, год за годом, но постепенно один за другим, их корабли исчезали, и никто из них не знал, как строить их или управлять двигателями в нужный момент. Калкары больше не могли попасть с Луны на Землю. Это было хорошо для нас, но это случилось слишком поздно; калкары расплодились, как мухи в грязной конюшне. Чистокровные калкары были самыми худшими, но существовали миллионы полукровок, и их тоже нельзя было назвать хорошими. Мне кажется, что на самом деле полукровки ненавидели чистопородных землян больше, чем настоящих калкаров или лунных людей. Джим был в бешенстве. Он сказал, что долго не выдержит - он, скорее, умрет, чем будет жить в таком кошмарном мире; но я уже привык к подобным разговорам, я слышал их с самого детства. Жизнь была трудной штукой, - только работа, работа, работа, жалкое существование и бесконечная плата налогов. Никаких удовольствий - всего лишь несколько удобств, совершенно никаких излишеств - и что хуже всего - никакой надежды. Редко случалось, чтобы хоть кто-то смеялся из нашего класса, и взрослые никогда не улыбались. Будучи детьми, мы лишь улыбались - редко и слабо. Трудно было полностью уничтожить дух детства; но по отношению к братству мужчин это почти удалось. - Это ваша собственная ошибка, Джим, - сказал отец. Он всегда обвинял во всех наших горестях Джима, потому что предки Джима были до Великой войны американскими рабочими - механиками и опытными работниками во множестве областей. - Ваши люди никогда не выступали против завоевателей. Они флиртовали с новой теорией братства, которую калкары занесли им с Луны. Они прислушивались к словам эмиссаров этих негодяев и после того, как калкары ввели этот порядок среди нас, они "сначала терпели, потом сожалели, а потом начали раскаиваться". Их было множество, и им бы хватило сил, чтобы сразиться и остановить волну безумства, которая началась с катастрофы на Луне и захлестнула весь мир - они смогли бы удержать от этого Америку; но они этого не сделали, наоборот - они слушали фальшивых пророков и отдали свою великую власть в руки коррумпированных лидеров. - А что насчет твоего класса? - возразил Джим, - слишком богатого и ленивого и даже не удосуживающегося голосовать. Они пытались придавить нас и собирали сливки с нашей работы. - Древняя софистика, - пробурчал отец. - Никогда не существовало более благополучного и независимого класса людей в мире, чем американский рабочий класс в двадцатом веке. - Ты говоришь о нас! Мы были первыми, кто начал сражаться. Мои люди сражались, истекали кровью и умирали, чтобы сохранить Старую Славу над Капитолием в Вашингтоне; но нас было слишком мало, и сейчас Каш флаг калкарского флота развевается на его месте, и больше века считается преступлением, заслуживающим смертной казни, хранить у себя Звездно-полосатый. Отец быстро пересек комнату, подошел к камину и вытащил камень ниже крепкой деревянной каминной полки. Просунув туда руку он повернулся к нам. - Я стал трусливым и деградировал, - воскликнул он, - но слава Богу, во мне еще сохранилась капля мужества. У меня есть силы противостоять им, как противостояли мои отцы - и я сохранил это, дошедшее до меня, сохранил для своего сына, чтобы он передал его своему сыну. И я готов умереть за Это, как умирали мои отцы, и я умру за него с радостью. Он вытащил небольшой клочок материи и, держа его за концы кончиками пальцев, встряхнул и развернул ткань, на которой были белые и красные полосы с голубым прямоугольником с краю, на котором было вышито множество белых звезд. Джим, Молли и мать вскочили, и я увидел, как мать бросила тревожный взгляд в строну двери. На мгновение они застыли в молчании, смотря широко раскрытыми глазами на вещь, которую держал отец. Потом Джим медленно подошел к флагу, стал на колени и, взяв край его своими мозолистыми неуклюжими пальцами, прижал его к своим губам, а свеча на кривом столе, мерцающая на весеннем ветру, покачивавшим козью шкуру у окна, заливала его своими лучами. - Это - Флаг, сынок, - сказал мне отец. - Это - Старая Слава, флаг твоих отцов, флаг, который превратил мир в цветущий сад. За владение им полагается смерть; но я решил взять его и охранять, и наша семья будет охранять его, пока войско, которое владело им, не придет из Аргонна. Я почувствовал, как на мои глаза наворачиваются слезы - почему, я не мог бы сказать - и я отвернулся, чтобы скрыть их. Я повернулся к окну и здесь, за покачивающейся козьей шкурой, увидел лицо, проступающее из тьмы. Я всегда был быстр в мыслях и действиях; но, думаю, за всю свою жизнь я никогда не действовал так молниеносно, как тогда. Одним движением я скинул со стола свечу, погружая комнату в полную тьму и, добравшись до отца, я вырвал из его рук Флаг и спрятал его в тайник под каминной полкой. Камень лежал внизу, но у меня заняло не больше секунды, чтобы нагнуться за ним и найти его в темноте - и не больше, чтобы вставить его в нишу. Настолько велико было напряжение и подозрение в человеческих душах, что четверо в комнате и я интуитивно почувствовали нечто, заставившее меня действовать подобным образом; и когда я нащупал свечу и зажег огонь, все неподвижно и безжизненно стояли на своих местах. Они не задавали мне вопросов. Отец заговорил первым. - Ты был очень неаккуратен, Джулиан, - сказал он. - Если ты хотел взять свечку, то почему ты не поднял ее осторожно, вместо того, чтобы резко хватать ее? Но ты всегда действуешь подобным образом - и постоянно разбиваешь вещи. Он несколько повысил голос, говоря это; но это была жалкая увертка, и он знал это, так же как и все остальные. Если человек, которому принадлежало лицо в темноте, слышал его слова, то он тоже это понял. Я зажег свечу, вернулся в кухню и, выйдя из задней двери и держась в глубокой тени дома, прокрался вперед, потому что хотел узнать, кто видел эту сцену государственной измены. Ночь была безлунной, но безоблачной, и я видел окружающее на достаточном расстоянии, так как наш дом стоял на возвышении прямо на берегу реки. Юго-восточнее нас проходил путь, ведущий к древнему мосту, давно уже сломанному яростными толпами или разрушившийся - я не знаю причины. Наконец я увидел силуэт мужчины на фоне залитого звездами неба, который уже дошел до основания моста. У мужчины был большой мешок за спиной. Этот факт был достаточно примечательным, так как наводил на мысль, что подглядывавший сам проворачивал тайную операцию и, что он может сам себе навредить, проговорившись насчет действий других. Я видел множество людей, несущих мешки и свертки по ночам - я сам перетаскивал их не раз. Это был фактически единственный путь, благодаря которому человек мог спасти часть своего добра от сборщика налогов и мог жить сам и поддерживать свою семью. Такое ночное движение было достаточно распространено при старом сборщике налогов и ленивом коменданте; в прежние времена это было не так уж и опасно, как могло показаться - по закону это преступление наказывалось десятью годами тюрьмы и работой на угольных шахтах, и в особых случаях - смертью. Особые случаи - это когда человек пойман с чем-то, что комендант или сборщик налогов хотели бы иметь для себя. Я не пошел за этим человеком, будучи уверен, что он из нашего класса, а, вернувшись домой, обнаружил всех четверых разговаривающих шепотом, и в течение этого вечера никто из нас так и не повысил голоса. Отец и Джим говорили, как обычно, о Западе. Они, казалось, чувствовали, что где-то далеко, рядом с заходящим солнцем есть нечто, что там должен остаться небольшой уголок Америки, где люди живут в мире и свободе - и где нет никакой Каш гвардии, сборщиков налогов и калкаров. Приблизительно три четверти часа спустя, когда Джим и Молли приготовились уходить, раздался стук, и дверь тут же распахнулась - прежде, чем от нас последовало приглашение войти. Мы переглянулись, когда увидели, что с порога нам улыбается Питер Йохансен. Я никогда не любил Питера. Он был высоким, нескладным мужчиной, который улыбался всем ртом; но его глаза никогда не улыбались. Мне не нравились его взгляды, которые он бросал на мать, когда думал, что никто не наблюдает за ним, ни его привычка менять женщин, каждый год или два - это было слишком похоже на калкаров. Я всегда испытывал к Питеру чувство подобное тому, которое испытал когда-то в детстве, наступив на змею в густой траве. Отец приветствовал новоприбывшего добродушным "Добро пожаловать, Брат Йохансен", а Джим лишь кивнул головой и отвернулся, потому что у Питера была привычка заглядываться на Молли так же, как и на мою мать. Обе женщины были красавицами. Мне кажется, я не видел более красивой женщины, чем моя мать, и, когда я стал старше и узнал об этом мире побольше, я изумился, что отец сумел завоевать ее. Я понял, почему она почти никогда не показывалась на людях; она всегда оставалась поблизости от дома и фермы. Я никогда не видел, чтобы она отправилась на рынок, как делало большинство женщин. Но сейчас мне было двадцать, и я прекрасно во всем разбирался. - Что привело тебя к нам так поздно, Брат Йохансен? - спросил я. Мы всегда пользовались предписанным "Брат", обращаясь к тем людям, в которых были не вполне уверены. Я ненавидел это слово - для меня "брат" означает - враг, и его ненавидели все классы, по моему, даже калкары. - Я искал сбежавшую свинью, - ответил Питер на мой вопрос. - Она побежала в этом направлении, - и он махнул рукой в сторону рынка. И когда он сделал это, из под его куртки что-то выпало. Это был пустой мешок. Я тут же понял, кто смотрел на нас из темноты, из-за покачивающейся козьей шкуры. Питер поднял мешок с пола с плохо скрываемым конфузом и я заметил, как выражение его коварного лица меняется. Он повернулся к отцу. - Это ваше, Брат Джулиан? - спросил он. - Я нашел его перед вашей дверью и думал, может быть, стоит зайти и спросить. - Нет, - ответил я, не дожидаясь пока заговорит отец, - это не наше - это принадлежит человеку, который нес его полным некоторое время назад. Я видел это. Он направлялся в сторону старого моста. - Я посмотрел прямо в глаза Питеру. Он покраснел, а затем побелел. - Я не видел никого, - сказал он наконец, - но если мешок не ваш, я заберу его, ведь это не ахти какое преступление - ходить с мешком по ночам. - Затем он без лишних слов повернулся и покинул наш дом. Мы все знали, что Питер видел эпизод с флагом. Отец сказал, что бояться нет нужды, Питер - нормальный парень; но Джим, Молли и мать думали иначе. Я соглашался с ними. Мне не нравился Питер. Джим и Молли вскоре после ухода Питера отправились домой, а мы начали готовиться ко сну. Мать и отец занимали одну спальню. Я спал на козьих шкурах в большой комнате, которую мы называли гостиной. Еще одна из комнат была кухней. Мы там и ели. Мать всегда заставляла меня снимать одежду и одевать мохеровые вещи перед сном. Большинство молодых людей спали в той же одежде, в которой они работали весь день - я знаю; но мать была настойчивой в этом вопросе. Кроме того, я часто купался - раз в неделю зимой. А летом я был в речке постоянно и принимал ванну один или два раза в день. Отец тоже строго придерживался правил личной гигиены. Калкары в корне отличались от этих привычек. Мое зимнее нижнее белье было из чистого мохера. Летом я не носил никакого белья; у меня были рубашка и штаны из толстого мохера, плотные у колен и пояса и просторные посредине, туника из козьего меха и ботинки из козлиной шкуры. Не знаю, что бы мы делали без коз - они одевали нас, давали еду и тепло. Ботинки были большими и крепились на лодыжках завязками, не позволяющими им свалиться. На голове я ничего не носил - ни зимой, ни летом; но мои волосы были густыми. Я носил их зачесанными назад, только вырезанные скобки над ушами. Чтобы они не лезли в глаза, я закреплял их полоской козьей кожи вокруг головы. Я только снял тунику, когда услышал вой Адских собак поблизости. Я подумал, что они могли проникнуть в загородку с козами, поэтому на мгновение замер, прислушиваясь - и тут я услышал крик - в ужасе кричала женщина. Крик прозвучал ниже по реке, рядом с загородкой, и сопровождался лаем и раздирающим душу воем Адских собак. Я больше не слушал, а схватил свой нож и длинную дубинку. Нам запрещалось носить острые предметы с лезвием больше шести дюймов. Это было лучшее оружие, бывшее в наличии, и это было лучше, чем ничего. Я выбежал через переднюю дверь, которая оказалась ближе всего, и повернул к загородке в сторону, откуда доносился жуткий вой Адских собак и криков женщины. Когда я приблизился к загородке, мои глаза уже привыкли к темноте, и на навесе, образовывающим стену загородки, я увидел что-то, напоминающее человеческую фигуру. Ноги и нижняя часть тела свешивались с края крыши, и я видел, как три или четыре Адских собаки прыгают, пытаясь достать до них, а одна, видимо, посильнее других, вцепилась в ногу и пыталась стащить человека вниз. Я подбежал, крича на бестий, те остановились и повернулись ко мне. Я кое-что знал о привычках этих животных и ждал нападения, потому что они не ведали страха перед одиноким человеком; но я бежал к ним настолько быстро и с такой решимостью, что они бросились наутек. Та собака, которая вцепилась в человека, скинула его на землю прежде, чем я добежал до них, и, обнаружив мое присутствие, развернулась, стоя над своей добычей с раскрытыми челюстями. Ее ужасные клыки должны были отпугнуть меня. Это был огромный зверь, величиной с рослого козла. Он с легкостью мог бы справиться с несколькими мужчинами, вооруженными так же плохо, как я. При иных обстоятельствах я, видимо, отступил бы, но что оставалось делать, когда ставкой была жизнь женщины? Я был американцем, а не калкаром, - эти свиньи бросили бы на растерзание женщину, чтобы спасти свою шкуру, а я рос в мире, который приравнивал женщину к корове, козе или свинье, точнее даже - она считалась более дешевой, потому что не могла стать достоянием государства. Я знал, что смерть дышит мне в лицо, когда смотрел на это чудовище, и краем глаза заметил, что его свора собирается вокруг. Времени думать не оставалось, поэтому я бросился на Адскую собаку с палкой и ножом. И тут я заметил широко открытые перепуганные глаза молодой девушки, смотрящей на меня снизу, из-под зверя. Я не собирался оставлять ее одну на произвол судьбы; но после этого взгляда я бы этого не сделал, даже если бы мне угрожали тысячи смертей. И когда я оказался совсем рядом со зверем, он прыгнул, целясь в мою глотку, с прижатыми лапами, летя прямо, как стрела. Моя дубинка оказалась бесполезной, и я отбросил ее в сторону, встречая атаку ножом и голыми руками. К счастью, пальцы моей левой руки вцепились в горло животного с первой попытки; но сила толчка отбросила меня на пол. Сопротивляясь и рыча, зверь вонзил в меня свои клыки. Держась от его челюстей на расстоянии вытянутой руки, я погрузил несколько раз нож в его грудь и не промахнулся. Боль от ран привела его в бешенство, но к своему изумлению я обнаружил, что могу держать его на расстоянии; я даже мог бороться коленями и ногами, продолжая удерживать его левой рукой. Я всегда знал, что я крепкий и мускулистый; но до сих пор мне никогда не приходило в голову, какой великой силой Природа наградила меня, потому что раньше у меня не было возможности в полной мере испытать ее. Это был словно знак свыше, и внезапно я обнаружил, что улыбаюсь, и внезапно произошло чудо - весь страх перед этими чудовищными зверями покинул мой мозг, словно пар, и я вообще перестал чего-либо бояться. Я, зачатый в чреве страха, родившийся в мире ужаса, измученный и страдающий от ничтожности нашего существования; я, Джулиан 9-й, в возрасте двадцати лет, в течение секунды стал совершенно бесстрашным по отношению к зверю или человеку. Это знание само по себе было огромной силой - это и еще огромные глаза, смотревшие на меня. Остальные собаки уже окружили меня, когда существо в моих руках внезапно обвисло. Видимо, мой нож достиг его сердца. А затем остальные бросились в атаку, и я увидел как девушка поднимается на ноги рядом со мной, сжимая мою палку в руках, готовая сражаться с бестиями. - На крышу! - крикнул я ей, но она не послушалась. Вместо этого она осталась на земле и нанесла чудовищный удар вожаку, вырвавшемуся вперед. Раскрутив мертвое животное над головой, я швырнул труп в нападавших, и они снова отступили, и тогда я повернулся к девушке и без колебаний поднял ее на руки и забросил на крышу козьей загородки. Я мог с легкостью последовать за ней, но что-то переполняло мой мозг, вызывая эффект, похожий на действие напитка, производимого калкарами, который они частенько пили, хотя для нас даже хранение его могло привести к тюрьме. Я ощутил внезапное желание совершать чудеса перед глазами этой чужой девушки, повернулся и возобновил атаку, не дожидаясь, пока они нападут на меня. Они не разбежались, а остались на своих местах, жутко воя, их шерсть поднялась дыбом на загривках и вдоль спины, их длинные клыки щелкали и блестели; среди них я выбрал объект для атаки и бросился к нему. Один из псов прыгнул, чтобы встретить меня, но я схватил его за горло, зажал его тело между коленями и повернул его голову, пока не услышал, что его позвоночник хрустнул. Тут остальные трое бросились на меня, рыча и лая, но я не чувствовал страха. Одного за другим я хватал их своими могучими руками и, поднимая над головой, раскручивал и отшвыривал подальше. Двое из них опять набросились на меня, и этих я задушил голыми руками, брезгуя использовать нож для таких ничтожеств. Тут я увидел человека, бегущего ко мне со стороны реки, и другого, бегущего от нашего дома. Первым был Джим, услышавший шум и крики девушки, а вторым - мой отец. Оба видели заключительную часть битвы, и ни один из них не мог поверить, что именно я, Джулиан, совершил подобное. Отец страшно гордился мною и Джим тоже; он всегда говорил, что, не имея собственных сыновей, он разделит эту радость с моим отцом. Я повернулся к девушке, которая слезла с крыши и подошла поближе. Она двигалась с той же грациозностью, как и моя мать - правда, не совсем так. Она была одета в лохмотья калкаров. Приблизившись ко мне, она положила руку мне на плечо. - Спасибо тебе! - сказала она. - Пусть Бог благословит тебя. Только очень храбрый и сильный мужчина может совершить то, что ты совершил. И затем, внезапно я почувствовал себя не смелым, а очень слабым и трусливым, я потрогал лезвие ножа и посмотрел в пол. В это время заговорил отец, и его вмешательство помогло мне справиться со смущением. - Кто ты? - спросил он. - И откуда ты пришла сюда? Странно встретить молодую женщину, бродящую по ночам в одиночестве; но еще более странно, что ты обращаешься к запрещенному божеству. Тогда я не обратил внимания, что она произнесла Его имя, но когда отец сказал это, я не смог удержаться, чтобы не посмотреть по сторонам, не слышал ли кто-нибудь еще. Отец и Джим не представляли опасности из-за глубоких связей между семьями, которые лежали в отправлении тайных религиозных обрядов раз в неделю. После того чудовищного дня, который произошел до рождения моего отца - после того дня никто не смел упоминать это имя громче, чем шепотом, - когда все представители всех церквей до последнего человека были убиты по приказу Двадцати Четырех. И было объявлено: поклонение любому Богу в любой форме является государственным преступлением. Какие-то безумцы в Вашингтоне, переполненные парами ужасного напитка, делавшего их больше животными, чем сотворившая их Природа, издали чудовищный приказ, что церковь собиралась узурпировать функции государства и что церковные деятели подбивали народ к неповиновению - я не сомневаюсь, что последнее было правдой. К сожалению, у них было не слишком много времени, чтобы воплотить свой божественный план в жизнь. Мы отвели девушку в дом, и когда моя мать увидела, насколько та молода и прекрасна, она обняла ее, и дитя не выдержало и разрыдалось, прижавшись к матери, и какое-то время они не могли говорить. В свете свечи я обнаружил, что чужая девушка была необыкновенной красоты. Я сказал уже, что моя мать была самой красивой женщиной, какую я когда-либо видел, и это чистая правда; но девушка, появившаяся среди нас, тоже была совершенной красавицей. Ей было не больше девятнадцати лет, изящно сложенная, но не хрупкая. Сила и жизненная энергия кипели в каждом ее движении, и в выражении ее лица чувствовалась сила и характер. Она была очень загоревшей, хотя ее кожа была очень нежной и чистой - поп сути дела, совершенной. Ее одежда походила на мою - общая для всего нашего класса, не важно, для женщин или мужчин. Она была одета в тунику, штаны и ботинки как мать, Молли и все остальные; но было какое-то отличие. Я никогда не подозревал, насколько костюм может быть красивым. На ее лбу была широкая лента с пришитыми небольшими раковинами, которые образовывали узор. Это была ее единственная попытка как-то украсить себя; но даже это было достойно внимания в мире, где женщины старались быть более крепкими, чем красивыми - некоторые доходили даже до того, что уродовали лица у своих дочерей, и многие и многие убивали своих детей женского пола при рождении. Неудивительно, что старшие так редко улыбались и никогда не смеялись! Когда девушка прекратила плакать на груди матери, отец возобновил свои расспросы; но мать попросила подождать до утра, потому что девушка очень устала, измучилась и нуждалась во сне. Затем возник вопрос, где она будет спать. Отец сказал, что он может спать в гостиной со мной, а мать и незнакомка будут в спальне. Джим предложил, чтобы они с девушкой отправились к нему, у него с Молли было три комнаты, как и у нас, и никто не занимает гостиную. И так и было решено, хотя я бы предпочел, чтобы она осталась у нас. Сначала она не решалась идти, пока мать не сказала ей, что Джим и Молли хорошие, сердечные люди, и она будет с ними в безопасности, как со своими собственными отцом и матерью. При упоминании о родителях, на ее глазах появились слезы, и она импульсивно повернулась к моей матери и поцеловала ее, после чего заявила Джиму, что готова следовать за ним. Она попрощалась со мной и снова поблагодарила меня, и я, наконец обретя дар речи, заявил, что отправлюсь с ними до дома Джима. Похоже, это еще больше успокоило ее, и мы отправились. Джим шел впереди, а я держался сзади, вместе с девушкой. По дороге я обнаружил одну очень странную вещь. Как-то отец показал мне кусок железа, который притягивал небольшие опилки железа. Он сказал, что это магнит. Эта изящная незнакомая девушка конечно же не была куском железа, и я не был маленькими железными опилками; но тем не менее я не мог оторваться от нее. Я не мог объяснить, каким образом все это происходило, но как только я отдалялся от нее, меня снова притягивало к ней, и наши руки соприкасались. Однажды наши ладони соприкоснулись, и странная и очень приятная дрожь пронзила мое тело, дрожь, подобной которой я никогда не испытывал. Мне всегда казалось, что дом Джима находился достаточно далеко - особенно когда я относил туда что-то, когда был мальчишкой; но в ту ночь путь показался мне слишком близким - в двух шагах от нас. Молли услышала, как мы подходим и вышла к двери. Она забросала нас вопросами, но когда она увидела девушку и услышала часть нашей истории, то повернулась и прижала девушку к своей груди, точно так же, как и моя мать. Прежде чем они увели ее к себе, незнакомка повернулась и протянула мне руку. - Спокойной ночи! - сказала она, - и снова благодарю тебя, и вновь пусть Бог наших Отцов благословит и охранит тебя. И я услышал как Молли бормочет: - Святые будут молиться! Затем девушка повернулась, и дверь закрылась, а я направился домой, словно летя по воздуху. 4. БРАТ ГЕНЕРАЛ ОР-ТИС На следующий день я начал как всегда с развозки козьего молока. Нам было позволено торговать скоропортящимися продуктами во все дни, кроме рыночных; правда, от нас требовали строгой отчетности о подобных сделках. Я обычно оставлял Молли напоследок, потому что у Джима был глубокий холодный колодец, и я мог утолить жажду после утренней работы; но сегодня Молли получила свое молоко первой и даже раньше, - на полчаса раньше, чем я обычно начинал работу. Когда я постучался, и она впустила меня, то сначала выглядела удивленной, но затем внезапно странное выражение появилось на ее лице - полунасмешка, полужалость. Она встала и отправилась на кухню за посудой для молока. Я видел, как она вытирает рукой уголок глаза, но тогда я еще не мог понять, почему. Незнакомая девушка была в кухне, помогая хозяйке, и когда Молли сообщила ей, что я здесь, та вышла навстречу и поздоровалась со мной. Тогда я в первый раз хорошенько рассмотрел ее, ведь свет свечи не самое лучшее освещение. Если я был очарован при вечернем свете, то в моем словаре нет подходящего слова, чтобы объяснить тот эффект, который она произвела на меня при дневном. Она... нет, это бесполезно. Я просто не могу описать ее! Молли довольно долго искала посуду для молока, и пока она занималась поисками, мы с незнакомкой знакомились. Сначала она спросила об отце и матери, а потом мы представились. Когда я сообщил ей свое имя, она повторила его множество раз. - Джулиан 9-й, - сказала она, - Джулиан 9-й! - и улыбнулась мне. - Какое красивое имя! Мне оно нравится. - А как тебя зовут? - спросил я. - Хуана, - сказала она, и она произнесла это так: "Ханна". - Хуана Сент Джон. - Я рад, - сказал я, - что тебе нравится мое имя; но твое мне нравится больше. - Разговор получался довольно дурацким, и я чувствовал себя не в своей тарелке; но, видимо, она не думала, что он дурацкий или была слишком хорошо воспитана, чтобы показать это. Я был знаком со многими девушками; но большинство из них были глупыми и непривлекательными. Красивые девушки редко появлялись на рынке, - во всяком случае, красивые девушки нашего класса. Калкары разрешали своим девушкам бродить вокруг, потому что их не волновало, что случиться с ними: на них всегда была замена. Но американские отцы и матери предпочитали убить своих детей, нежели отослать их на рынок, а такое зачастую случалось. Девушки калкаров, даже рожденные от американских матерей, были грубыми и неопрятными на вид - низкобровыми, вульгарными, тупыми. Они совершенно не годились для семьи и даже не могли вести себя нормально и ими "пользовались" только мужчины высших слоев. Эта девушка разительно отличалась от всех, кого я когда-нибудь видел, и я изумлялся: как может вообще существовать такое чудесное существо. Я хотел знать о ней все. Мне казалось, что я был ограблен многие годы, когда она жила, и дышала, и разговаривала, и двигалась, а я не знал об этом, и она не знала обо мне. Я хотел наверстать упущенное время и задавал ей множество вопросов. Она сказала мне, что была рождена и выросла в Тейвосе, западнее Чикаго, который начинался за рекой Десплайн и занимал большую часть территории незанятой страны и редких ферм. - Район, где расположен дом моего отца, называется Оук Парк, - сказала она, - и наш дом - один из немногих, сохранившихся с древних времен. Он был построен из камня и стоял на перекрестке двух дорог; когда-то это было очень красивое место, и даже время и война не смогли полностью уничтожить его очарование. Три огромных тополя росли на севере рядом с руинами, о которых мой отец говорил, что здесь стояли автомобили давно погибшего хозяина этих мест. К югу от дома росло множество роз, постепенно дичавших и все более разрастающихся по мере того, как каменные стены разрушались, и на них моментально вырастал плющ, добиравшийся до самого верха. Это был мой дом и я любила его; но сейчас он потерян для меня навсегда. Каш гвардия и сборщик податей редко заглядывали к нам. Мы были слишком далеко от их штаб-квартиры и рынка, который лежал юго-западнее от нас на Салт Крик. Но новый Джемадар, Ярт, прислал нового коменданта и нового сборщика податей. Им не понравилось в Салт Крик, и после внимательного изучения ближайших мест они выбрали именно Оук Парк и дом моего отца, так как он был самым удобным и крепким. Они приказали продать его Двадцати Четырем. Ты знаешь, что это означает. Они назначили высокую цену - пятьдесят тысяч долларов - и заплатили бумажными деньгами. Ничего не оставалось делать, и мы приготовились переезжать. Каждый раз, когда они являлись взглянуть на дом, моя мать прятала меня в небольшой кладовке, между вторым и третьим этажом, набрасывая на меня тряпки; но в тот день, когда мы собирались покинуть это место и перебраться на берега Десплайн, где отец надеялся жить, чтобы его не беспокоили, неожиданно появился новый комендант и увидел меня. - Какой возраст этой девушки? - спросил он мою мать. - Пятнадцать, - слабо ответила она. - Ты лжешь, свинья! - раздраженно крикнул он, - ей уже восемнадцать, если не больше! Отец стоял рядом с нами, и, когда комендант таким образом обошелся с моей матерью, я увидела, как отец побелел и затем без единого слова бросился на этого негодяя, и прежде, чем Каш гвардия, сопровождавшая коменданта, сумела вмешаться, отец чуть не убил коменданта голыми руками. Ты понимаешь, что произошло... нет нужды говорить об этом. Они убили моего отца на моих глазах. Затем комендант отдал мою мать одному из Каш гвардии, но она выхватила из-за пояса штык и пронзила свое сердце прежде, чем кто-нибудь успел помешать ей. Я попыталась последовать ее примеру, но они схватили меня. Мен заперли в спальне на втором этаже дома моего отца. Комендант сказал, что придет и осмотрит меня вечером, и после этого со мной будет все в порядке. Я знала, что он имел в виду, и решила: когда он придет, то найдет меня мертвой. Мое сердце разрывалось от потери отца и матери, но жажда жизни была сильна во мне. Я не хотела умирать: что-то заставляло меня жить, и не последним делом здесь оказалось воспитание моих родителей. Они оба были квакерами и очень религиозными людьми. Они научили меня бояться Бога и ни мыслью ни делом не наносить вреда другому и не совершать насилия над другим. Несмотря на это я видела, как отец пытался убить человека, а мать погибла. Мой мир перевернулся. Я чуть не сошла с ума от горя и страха и совершенно не знала, что для меня будет самым правильным. Стемнело, и я услышала, как кто-то поднимается по лестнице. Окна на втором этаже находились слишком далеко от земли, чтобы рискнуть спрыгнуть; но плющ был старым и крепким. Комендант явно был недостаточно знаком с домом, чтобы принять во внимание плющ, и прежде, чем шаги достигли моей двери, я выбралась из окна и, цепляясь за плющ, спустилась вниз по твердому и толстому старому побегу. Это произошло три дня назад. Я пряталась и пробиралась дальше - я не знала в каком направлении идти. Однажды старая женщина подобрала меня вечером, накормила и дала достаточно пищи, чтобы я смогла продержаться еще день. Мне кажется, я чуть не сошла с ума, но после произошедшего три дня назад в моей памяти сохранились лишь обрывки воспоминаний. А затем - Адские собаки! Ох, как же я перепугалась! И затем - ты! Не знаю, каким образом ей удалось так произнести это; но мне показалось, что она имеет в виду гораздо большее, чем она сама хотела высказать. Это прозвучало словно благодарственная молитва тому, что она наконец оказалась в спокойной гавани - целая и невредимая. Во всяком случае, мне так показалось. А когда пришла Молли, и мне нужно было уходить, она спросила, приду ли я вечером, и Хуана воскликнула: - Ох, да, пожалуйста! И естественно - я не смог отказаться. Закончив развозить козье молоко, я направился домой и по дороге встретил старого Моисея Самуэльса, еврея. Он зарабатывал себе на жизнь, причем, довольно скудную, дублением кож. Он был отличным дубильщиком, но так как практически всякий знал, как дубить кожу, у него почти не было заказчиков; иногда, правда, калкары приносили ему кожи для дубления. Они совершенно не знали, как делать полезные вещи, потому что происходили от долгой линии самых тупых и неграмотных существ на Луне и в тот момент, когда получили немного власти, они не могли даже поддерживать ремесло своих отцов, которому когда-то обучились; так что через одно или два поколения они могли жить только чужим трудом. Они ничего не производили, они стали самым отвратительным классом паразитов, которых когда-либо порождал мир. Богатые "непроизводители" давних времен были благословением для мира по сравнению с этими, потому что у них хотя бы были ум и воображение - они могли приказывать остальным и могли привить своим отпрыскам достаточно ума, чтобы это могло поддерживать культуру, прогресс и счастье, в котором так нуждался мир. Калкары заказывали Самуэльсу дубить шкуры, и если бы они еще платили за это, то старый еврей купался бы в золоте; но они не платили ему вообще, или платили бумажными деньгами. Как говорил Самуэльс, те даже горели плохо. - Доброе утро, Джулиан, - сказал он, когда мы повстречались. - Мне скоро понадобятся новые шкуры для нового командира Каш гвардии, который слышал о старом Самуэльсе и который заказал мне пять шкур, выдубленных самым лучшим образом. Ты видел этого Ор-тиса, Джулиан? - он понизил голос. Я отрицательно покачал головой. - Да поможет нам небо! - прошептал старик. - Да поможет нам небо!.. - Неужели так плохо, Моисей? - спросил я. Старик всплеснул руками. - Плохие времена впереди, сынок, - сказал он. - Старый Самуэльс знает этих типов. Он не лентяй, как прошлый комендант, и он более жестокий и жадный; а теперь вернемся к шкурам. Я не заплатил тебе за последние - они платят мне за них бумажными деньгами; но ведь я не могу предлагать своему другу прошлогодний снег. Может быть, я не смогу заплатить тебе и за новые шкуры долгое время, все зависит от того, как этот Ор-тис заплатит мне. Иногда они либералы - особенно когда речь идет о чужой собственности; но если он полукровка, как я слышал, то должен просто ненавидеть евреев, и я не получу ничего. Как бы то ни было, будь он чистым калкаром - все могло бы быть иначе - чистокровные калкары не ненавидят евреев больше остальных землян, хотя всякий еврей ненавидит калкаров. Этой ночью мы впервые повстречались с Ор-тисом. Он прибыл самолично; я расскажу, как это произошло. После ужина я отправился к Джиму. Хуана ждала меня у низкой двери. Она выглядела отдохнувшей и почти счастливой. Выражение загнанной дичи исчезло из ее глаз, и она улыбнулась, когда я появился. Был почти закат - весной вечера короткие; но воздух был теплым, и мы стояли у домика и разговаривали. Я пересказывал сплетни нашего района, услышанные во время дневной работы - Двадцать Четыре подняли местные цены на продукты. Женщина Эндрью Уайта родила двойню - девочку и мальчика; но девочка умерла; нет нужды говорить, отчего умирало большинство девочек в самом раннем возрасте. Соор сказал, что будет обкладывать нас налогами до тех пор, пока мы не умрем от голода - приятный парень этот Соор... Один из Каш гвардии взял Нелли Леви... Хоффмейер сказал, что следующей зимой мы будем больше платить за уголь... Деннис Корриган был сослан на десять лет на шахты, потому что был пойман за чтением по ночам... - и все они были одинаковы, наши слухи, все мрачнее и мрачнее, печальные или трагические; но ведь вся жизнь была для нас трагедией. - Какая глупость с их стороны поднимать налоги на продукцию, - заметила Хуана, - их отцы прикончили заводы и фабрики, а сейчас они хотят прикончить сельское хозяйство. - Чем раньше они это сделают, тем будет лучше для всего мира, - ответил я. - Когда они доведут всех фермеров до голодной смерти, они сами умрут с голода. Затем внезапно она вернулась к разговору о Деннисе Корригане. - Было бы милосерднее убить его, - сказала она. - Вот поэтому они этого и не сделали, - ответил я. - Вы всегда торгуете по ночам? - спросила она и прежде, чем я успел ответить, добавила: - Не отвечай. Мне не следовало спрашивать. Но я надеюсь, что ты не занимаешься этим, ведь это так опасно - и торговцев почти всегда ловят. Я рассмеялся. - Далеко не всегда, - сказал я, - или большинство из нас давным-давно бы работало на шахтах. Мы не проживем другим путем. Проклятые налоги нечестные - они всегда были подлыми, и самые крепкие рухнули, пытаясь справиться с ними. - Но шахты такие ужасные! - воскликнула она, содрогаясь. - Да, - ответил я, - шахты ужасные. И я скорее умру, чем отправлюсь туда. Через какое-то время Хуана отправилась к нам в дом, чтобы повидаться с моей матерью. Ей очень понравился наш дом. Отец моего отца построил его своими собственными руками. Он был построен из камней, взятых на руинах старого города - камней и кирпича. Отец сказал, что уверен, что кирпичи были старыми - мы видели фирменные знаки на торцах этих кирпичей. И практически все дома в округе были построены подобным образом, - из обломков. Фундамент возвышался над землей на три фута - из крепких камней различных размеров, а выше шли кирпичи. Камни установлены так, что один торчит, другой западает, это создает странное, но интересное впечатление. Навесы крыши низкие и изогнутые, а сама крыша - высокая. Красивый дом, и мать скрупулезно поддерживала в нем чистоту. Мы разговаривали примерно с час, сидя в нашей гостиной, - отец, мать, Хуана и я, - когда дверь внезапно, безо всякого предупреждения распахнулась, и мы увидели человека в форме Каш гвардии. За ним появились другие. Мы встали и стояли в молчании. Двое вошли и заняли свой пост по обеим сторонам дверей, а затем вошел третий - высокий темный мужчина в форме коменданта, и мы сразу поняли, что это Ор-тис. За его спиной виднелось еще шестеро. Ор-тис посмотрел на каждого из нас и затем обратился к моему отцу: - Ты - брат Джулиан 8-й. Отец кивнул. Ор-тис смотрел на него какое-то время и затем его взгляд скользнул по матери и Хуане, и я увидел, что новое выражение появляется на его лице, смягчая яростный вид. Он был большим, но не настолько тяжелым, как самые крупные из его класса. Его нос был тонким и, скорее, привлекательным, глаза - холодные, серые и подозрительные. Он совершенно отличался от толстой свиньи - его предшественника. Очень отличался и представлял особую опасность; даже я заметил это. Я видел тонкую жестокую верхнюю губу и полную - чувственную - нижнюю. Одна принадлежала свинье, другая - волку. Жизненная сила и волчьи черты лишь подчеркивали это. Визит в наш дом был обычным для этого человека. Бывший комендант никогда не сопровождал своих людей на подобного рода дела; но Тейвос нагляделся на Ор-тиса. Он никому не верил - он должен был все видеть собственными глазами, и он не был ленивым, что было плохо для нас. - Значит, ты - Брат Джулиан 8-й! - повторил он. - О тебе поступили нехорошие сведения. Я прибыл сюда сегодня по двум причинам. Первая - предупредить тебя, что Каш гвардия управляется теперь совсем другим человеком, чем раньше. Я не потреплю обмана и предательства. Здесь должно быть только полное подчинение Джемадару в Вашингтоне - и каждый национальный и местный закон должны быть подчинены этому. Создающие проблемы и предатели проживут недолго. Манифест об этом будет прочтен на рыночной площади в субботу - манифест только что прибыл из Вашингтона. Наш великий Джемадар возложил великую власть на командиров Каш гвардии. Ты будешь приходить ко мне со всеми своими неприятностями. Где правосудие споткнется, я буду судом в последней инстанции. Правосудие в любом суде должно апеллировать ко мне. С другой стороны, я хочу, чтобы злоумышленники убоялись нового закона, и любой проступок будет рассматриваться перед военным трибуналом, возглавляемым комендантом Каш гвардии. Мы поняли, что это означает. Много ума не требовалось, чтобы понять всю безнадежность и ужас происходящего. Это означало, ни много ни мало, что наши жизни и свобода были в руках одного человека, и этот Ярт нанес самый разрушительный удар по человеческому счастью на Земле, где, по-нашему мнению, государства больше не существует. Он отнял у нас последние жалкие остатки утраченной свободы, которую должен был отобрать для укрепления своей мощной политической военной машины. - И, - продолжал Ор-тис, - я пришел по другой причине - причине, которая не сулит тебе ничего хорошего, Брат Джулиан; но мы посмотрим, мы посмотрим, - и повернувшись к своим людям, стоящим позади, он отдал короткий приказ: - Обыщите это место! Это было все, но в моей памяти возник другой человек, стоящий в этой гостиной, человек, у которого выпал пустой мешок, когда он поднял руку. Больше часа они обыскивали наши три маленькие комнатки. Больше часа они переворачивали все наши пожитки снова и снова; однако они в основном обыскивали гостиную и особенно камин, в надежде найти спрятанное там. Дюжину раз мое сердце замирало, когда я видел, как они ощупывают камни в камине. Мы все знали, что они ищут - все, кроме Хуаны, - и мы знали, что это будет означать для нас, если они найдут его. Смерть для отца и для меня, и участь худшая, чем смерть, для матери и девушки. И подумать только, Йохансен совершил это лишь для того, чтобы заслужить милость нового коменданта! Думаю, что он действовал только из этих соображений. Боже, если бы я знал настоящую причину! И пока они искали, Ор-тис беседовал с нами. В основном он говорил с матерью и Хуаной. Я ненавидел тот взгляд, которым он поглядывал на них, в особенности на Хуану; но его слова были достаточно вежливыми. Он, казалось, хотел произвести на них впечатление своими политическими идеями - он, происходящий из класса, похитившего у женщин свободу, которую те завоевали в двадцатом веке после многих веков рабства и мучений, и пытался обратить их в свою политическую веру! Они не имели ничего - ни одна женщина не имела ничего - они только знали как ненавидеть и проклинать захватчиков, отбросивших их назад, в новое, еще худшее рабство. Это была их политика, это была их религия. Ненависть. Но тогда мир был одной только ненавистью - ненавистью и страданием. Отец говорил, что так было не всегда; что когда-то мир был счастлив, по крайней мере, наша часть мира; но люди не понимали своего собственного счастья. Они прибывали со всех концов света, чтобы попользоваться нашим счастьем, и, победив, решили украсть его, а когда пришли калкары, - они помогали им. Ладно, они искали больше часа и ничего не нашли; но я знал, что Ор-тис был не доволен тем, что вещь, которую он искал, не найдена, и в конце обыска я заметил, что он теряет терпение. Он дал новое направление поисков, и когда те вновь не увенчались успехом, он пришел в ярость. - Свинья янки! - внезапно воскликнул Ор-тис, поворачиваясь к моему отцу. - Ты еще увидишь, что тебе не удастся обвести вокруг пальца предка великого Джемадара Ортиса, как ты одурачивал остальных, но это ненадолго. Я носом чую предателей. Я чувствую янки задолго до того, как большинство людей может распознать их. Слушай мое первое предупреждение, слушай последнее предупреждение. За каждое предательство в Тейвосе наказанием будет смерть или шахты. Он мгновение стоял в тишине, смотря на отца, и затем его взгляд перескочил на Хуану. - Кто ты, девушка? - требовательно спросил он. - Где ты живешь, и что ты делаешь, чтобы увеличить преуспеяние коммуны? "Увеличить преуспеяние коммуны!" - эта фраза часто срывалась с их губ, и она всегда была обращена к нам - бессмысленная фраза, где вообще не было никакого преуспеяния. Мы кормили калкаров, и это была их идея преуспеяния. Нашей идеей, по-моему, была лишь идея сохранить жизнь и продолжать влачить свое рабство. - Я живу с Молли Шиихан, - ответила Хуана, - и помогаю ей заботиться о цыплятах и маленьких свинках; кроме того, я помогаю ей в домашней работе. - Г-м! - хмыкнул Ор-тис. - Домашняя работа! Это хорошо - мне как раз нужен кто-то, чтобы поддерживать мою квартиру в порядке. Как насчет этого, моя девочка? Это будет легкая работа, и я буду отлично платить тебе - и никаких цыплят или свиней больше. А? - Но я люблю маленьких свинок и цыплят, - умоляла она, - я счастлива с Молли - я не хочу никаких изменений. - Ты не хочешь изменений, а? - он подмигнул ей. Она отшатнулась и приблизилась ко мне, словно в поисках моей защиты, и я почувствовал, как ее тело касается моего. - Молли без сомнения справится со своими свиньями и цыплятами без посторонней помощи. Если у нее их так много, что она не может с ними справиться, то мы пойдем и посмотрим, почему она настолько преуспевающая, больше чем большинство нас - может быть, она должна платить большие налоги - посмотрим. - О, нет! - воскликнула Хуана, испугавшись теперь за Молли. - Пожалуйста, у нее их немного и довольно жалких, и она со своим мужчиной должна как-то жить после того, как будут заплачены налоги. - Значит она не нуждается в помощи, - сказал Ор-тис с решимостью, и подлая ухмылка появилась на его губах. - Ты пойдешь и будешь работать на меня, девушка! И тут Хуана удивила меня - она удивила нас всех, и в особенности Ор-тиса. До этого она умоляла и, казалось, была несколько испугана; но сейчас она выпрямилась в полный рост и, приподняв подбородок, посмотрела Ор-тису прямо в глаза. - Не пойду, - заявила она глухо. - Не желаю, - и замолчала. Ор-тис выглядел изумленным, его солдаты опешили. На мгновение все замолчали. Она не дрожала, как можно было ожидать. Ее голова была высоко поднята, и девушка смотрела с нескрываемым презрением на калкаров. Отец стоял, как обычно, рядом и кивал головой; но я видел, что он следит за Ор-тисом краем глаза, и его пальцы шевелились, словно они добирались до ненавистного горла. - Ты пойдешь, - сказал Ор-тис, несколько покраснев от такого поражения. - Есть множество способов, - он посмотрел прямо на меня, повернулся и, сопровождаемый своей Каш гвардией, покинул дом. 5. БИТВА В РЫНОЧНЫЙ ДЕНЬ Когда дверь за ним захлопнулась, Хуана закрыла лицо руками. - Господи! Какое несчастье я приношу везде, - разрыдалась она. - Моему отцу и матери я принесла смерть, а сейчас вам всем я приношу несчастье и, возможно, тоже смерть. Но этого не будет - вы не будете страдать из-за меня! Он посмотрел прямо на тебя, Джулиан, когда говорил свои слова. Что он собирается делать? Вы ведь ничего не сделали. Но вам не нужно бояться, я знаю, как исправить вред, который я принесла этому дому, хотя и не хотела того. Мы попытались убедить ее, что мы не беспокоимся, что мы будем защищать ее так, как только сможем, и она не должна думать, что принесла нам больше хлопот, нежели у нас было; но она только качала головой и наконец попросила меня отвести ее домой, к Молли. Она молчала всю дорогу, хотя я делал все возможное, чтобы как-то развеселить ее. - Он не сможет тебя заставить работать на него, - уверял ее я. - Даже Двадцать Четыре, какие бы они не были испорченные, не посмеют отдать такого рода приказ. Мы еще не совсем рабы. - Но я боюсь, что он найдет способ, - ответила она, - через тебя, мой друг. Я видела, как он посмотрел на тебя, и это был жуткий взгляд. - Я не боюсь, - сказал я. - Я боюсь за тебя. Нет, этого не будет! - она сказала это с окончательной убежденностью. Затем пожелала мне спокойной ночи и, войдя в дом Молли, закрыла дверь. По пути домой я очень беспокоился о ней, потому что не хотел, чтобы она была несчастлива. Я чувствовал, что ее страхи несколько преувеличены, потому что даже такой наделенный властью человек, как комендант, не может ее заставить работать на себя, если она того не хочет. Позднее он мог бы взять ее в качестве своей женщины, если у нее не будет мужчины, но даже тогда у нее останется выбор - месяц, в течение которого женщина может найти кого-нибудь еще, если она не хочет выращивать его детей. Так гласил закон. Естественно, они находили способы обойти закон, когда страстно желали девушку - мужчина, выбранный ею, мог, например, быть обвинен в каких-то преступлениях или даже найден в одно прекрасное утро загадочно убитым. Женщина должна быть настоящей героиней, чтобы долго противостоять им, и мужчина должен был действительно глубоко любить девушку, чтобы быть готовым пожертвовать своей жизнью ради нее - и даже тогда существовала опасность, что ее не спасти. Оставался единственный способ, и когда я достиг своего жилища, то был более чем уверен, что она прибегнет именно к нему. Несколько минут я топтался в нерешительности и с каждой минутой уверенность в том, что произойдет худшее, росла. Это превратилось в манию. Я видел ее внутренним взором и не мог больше этого выдержать. Не закрыв дверь, я помчался в направлении дома Джима так быстро, как только поспевали мои ноги. Но еще до того, как я добежал до него, я увидел призрачную фигурку, направляющуюся в сторону реки. Я не мог разобрать, кто это был; но я догадывался и удвоил скорость. Небольшой склон возвышается над потоком в этом месте, и я увидел, как фигура на мгновение остановилась на нем, а потом - исчезла. Внизу раздался всплеск воды, круги пошли по поверхности реки, и в них отражались звезды. Я видел все происходящее - в течении доли секунды, когда остановился на склоне - и нырнул вниз головой в воду поблизости от центра расходящихся кругов. Мы выплыли вместе, бок о бок, я протянул руку и схватил ее за тунику и после этого, держа ее на расстоянии вытянутой руки, поплыл к берегу, удерживая ее подбородок над водой. Она не сопротивлялась, и когда наконец мы оказались на берегу, она повернулась ко мне, и в ее глазах не было слез; правда, она всхлипывала. - Почему ты сделал это? - простонала она. - Ну почему ты сделал это? Это был единственный способ, единственный. Она выглядела такой жалкой и несчастной и одновременно такой прекрасной, что я с трудом удерживался от того, чтобы не обнять ее, и в этот момент, совершенно неожиданно, я понял, что был настолько глуп, не понимая раньше, что я люблю ее. Но я только крепко сжал ее ладони в своих и принялся умолять, чтобы она ничего подобного больше не делала. Я сказал ей, что, может быть, она никогда больше не услышит об Ор-тисе и что было бы неразумно убить себя, пока действительно это не останется единственно возможным выходом. - Я не боялась за себя, - сказала она. - Я всегда могу в самую последнюю минуту найти какой-то выход; я боялась за тебя, ты был так добр ко мне. Если я сейчас исчезну, то вы будете в безопасности. - Я предпочитаю пребывать в опасности, чем позволить тебе исчезнуть, - просто ответил я. - Я не боюсь. И перед тем, как я ушел, она пообещала мне, что не будет повторять своей попытки, пока это действительно не будет единственным выходом. Пока я медленно шел к дому, мои мысли были наполнены горечью и печалью. Моя душа восставала против жестокого социального порядка, который даже у молодежи похищал счастье и любовь. Кроме того, что-то внутри меня - подозреваю, что какой-то унаследованный инстинкт - кричал, что это моя родина, и я обобран до нитки отпрысками лунных мерзавцев. Мой американизм был силен во мне - и стал еще сильнее из-за вековых попыток наших завоевателей сломать его, потому мы и должны были скрывать его. Они называли нас янки - оскорбляя, но наоборот - это была наша гордость. И мы в свою очередь называли их кайзерами; отец говорил, что в древние времена это было самым гнусным ругательством; но и сейчас оно было презреннейшим словом. Добравшись до дома я увидел, что свеча до сих пор горит в гостиной. Я покинул дом так быстро что не подумал об этом и когда я подошел ближе, то увидел кое-что еще. Я двигался очень медленно, и в мягкой пыли дороги мои мягкие ботинки не издавали ни звука, иначе я не увидел бы того, что увидел - две фигуры, стоящие в тени стены, и рассматривающие сквозь окно нашу гостиную. Я бесшумно прокрался вперед и увидел, что один из них был в форме Каш гвардии, тогда как второй был одет в одежду моего класса. В последнем я узнал узкие плечи и нескладную фигуру Питера Йохансена. Я не удивился такому подтверждению моих подозрений. Я знал, для чего они здесь: они надеялись найти секретное место, где спрятан Флаг. Но кроме того я знал и то, что не следует опасаться, что они его обнаружат, разве что он будет вынут из тайника; но я твердо знал, что этого не может быть, особенно в то время, когда мы находимся под подозрением. Поэтому я спрятался и следил за ними какое-то время, а затем обогнул дом и вошел в дверь, делая вид, что не подозреваю об их присутствии, чтобы не дать им повода думать, что они обнаружены. Сняв одежду, я лег в постель и потушил свечу. Я не знал, как долго они там оставались, и хотя это было неприятное ощущение, я был рад, что мы предупреждены. Утром я рассказал отцу и матери, что видел. Мать вздохнула и покачала головой. - Ну вот, начинается, - сказала она. - Я была уверена, что рано или поздно это начнется. Одного за другим они переловят нас... правда, сейчас наш ход. Отец ничего не сказал. Он закончил свой завтрак в молчании, а когда выходил из дому, то смотрел себе под ноги; его плечи опустились, подбородок лежал на груди - медленно, словно раскачиваясь, мой отец шел как человек, чье сердце и душа разбиты. Я увидел, как мать подавила рыдания, глядя ему вслед. Я подошел к ней и положил руку на плечо. - Я боюсь за него, Джулиан, - сказала она. - Такая душа, как у него, с трудом переносит уколы несправедливости и деградации. Кое-кто не принял бы все это так близко к сердцу, как он, но он гордый человек из гордой семьи. Я боюсь... - она замолчала, словно боясь высказать вслух свои страхи. - Я боюсь, что он что-нибудь с собой сделает. - Нет, - ответил я, - он слишком храбр для этого. Все пройдет - они ведь только подозревают, а не знают наверняка - а мы будем осторожны, и тогда все будет нормально... насколько это может быть в нашем мире. - А Ор-тис? - спросила она. - Не может быть ничего нормального, пока здесь его воля. Я знал, что она имеет в виду Хуану. - Его воля ничего не значит, - ответил я. - Разве я не здесь? Она слабо улыбнулась. - Ты очень силен, мой мальчик, - сказала она, - но что значат две сильные руки против Каш гвардии? - Этого будет достаточно для Ор-тиса, - ответил я. - Ты убьешь его? - прошептала она. - Они разорвут тебя на куски! - Они могут разорвать меня на куски только раз. Это был рыночный день, и я отправился на рынок с несколькими кусками пряжи, кожей и сыром. Отец не пошел со мной - фактически я отсоветовал ему идти, так как там будут Соор и Хоффмейер. Один сыр я взял для взятки Соору. Боже, как я ненавидел делать это! Но отец и мать думали, что это умилостивит этого типа. Думаю, они были правы. Борьба за выживание не нуждается в новых неприятностях. Рынок был переполнен, а я немного запоздал. Здесь крутилось множество Каш гвардейцев - больше, чем обычно. Это был теплый день - первый по-настоящему теплый день, - и множество людей сидело перед конторой Хоффмейера. Когда я прибыл, то увидел, что Ортис здесь, также как и Пхав, угольный барон, и Хоффмейер - естественно, со многими остальными, включая нескольких калкарских женщин и детей. Я узнал женщину Пхава - предательницу, которая по собственному желанию пошла с ним - и их маленького ребенка, девочку шести лет. Девочка играла в пыли в ста футах от основной группы людей, и только я рассмотрел ее, как мое сердце на мгновение замерло. Двое мужчин перегоняли небольшое стадо скота на рынок, когда я внезапно увидел, как одно из существ, - огромный бык - отрывается от стада и с низко склоненной головой мчится к маленькой фигурке, играющей в пыли и не подозревающей об опасности. Мужчины пытались остановить чудовище, но их попытки были бесполезны. Находящиеся под навесом заметили опасность, грозившую ребенку в тот же момент, что и я, они вскочили и закричали. Женщина Пхава завопила, а Ор-тис крикнул на помощь Каш гвардию; но никто не стал на пути разъяренной бестии, чтобы спасти ребенка. Я находился ближе всех к месту событий и не раздумывая бросился вперед; но пока я бежал, в моем мозгу проносились ужасные мысли. Она - калкар. Она - отпрыск чудовища Пхава и женщины, которая стала предателем своего народа, чтобы получить взамен роскошь, комфорт и безопасность! Множество жизней было загублено для того, чтобы она роскошествовала! Многие ли из них спасли бы мою дочь или сестру? Эти мысли проносились в моей голове, пока я бежал, но я не останавливался: что-то внутри заставляло меня двигаться с максимальной скоростью. Может, все случилось именно так просто потому, что она была маленькой девочкой, а я - потомком американских джентльменов. Нет, я поступал правильно, несмотря на то, что мое чувство справедливости кричало: ты должен позволить ребенку умереть! Я успел к девочке несколькими секундами раньше