Роберт Блох. Психопат --------------------------------------------------------------- Перевод Р. Шидфара OCR: Сергей Петров --------------------------------------------------------------- 1 Он услышал шум, и страх, словно разряд тока, пронесся по телу. Звук был глухой, как будто кто-то стучал по оконному стеклу. Норман Бейтс судорожно поднял голову, привстал, и книга выскользнула из рук, ударившись о тучные ляжки. Затем он осознал, что это просто вечерний дождь, просто дождевые капли, стучащие по окну гостиной. Норман не заметил, как начался дождь и наступили сумерки. Однако в комнате стало довольно темно, и он потянулся к лампе, прежде чем продолжить чтение. Это была старая настольная лампа, принадлежащая к распространенному когда-то типу, с разрисованным стеклянным абажуром и бисерной бахромой. Она стояла в гостиной с незапамятных времен, и Мама наотрез отказалась избавиться от нее. Да Норман на самом деле и не хотел этого: он прожил здесь все свои сорок лет, и в старых, привычных вещах, окружавших его с детства, было что-то приятное, успокаивающее. Здесь, внутри дома, жизнь текла по установленному некогда порядку, все перемены происходили там, за окном. И по большей части в этих переменах для него таилось что-то угрожающее. Например, представим себе, что он решил бы выйти на улицу? Сейчас он, возможно, стоял бы посередине пустынной дороги или даже в болоте, где его застал бы дождь, и что тогда? Он бы промок до костей, пришлось бы пробираться домой в полной темноте. От этого можно простудиться и умереть, да и кто уходит из дому, когда уже стемнело? Насколько приятнее сидеть здесь, в гостиной, при свете лампы, с хорошей книгой, чтобы скоротать время. Свет падал на его жирные щеки, отражался в стеклах очков и заставлял блестеть розовую кожу под редеющими прядями волос песочного цвета, когда он склонился над книгой, чтобы продолжить чтение. Такая увлекательная книга - неудивительно, что время пролетело незаметно. "Королевство инков", сочинение Виктора В. фон Хагена, никогда раньше Норману не приходилось встречать такого обилия интереснейших фактов. Например, вот это - описание "качуа", победного танца воинов: они образовывали огромный круг, извиваясь и двигаясь словно змеи. Он углубился в чтение: "Ритм для этого танца отбивали на том, что некогда было телом вражеского воина, - с него сдиралась кожа, живот надувался, так что он превращался в барабан, а все тело играло роль резонатора, причем звуки исходили из открытого рта: необычный, но вполне эффективный метод." Норман улыбнулся, потом позволил себе расслабиться и поежился, словно зритель, созерцающий страшную сцену в фильме. НЕОБЫЧНЫЙ, НО ВПОЛНЕ ЭФФЕКТИВНЫЙ МЕТОД - да, так оно наверняка и было! Только представьте себе: содрать с человека, возможно еще живого, кожу, а потом надуть живот и бить по нему, словно в барабан! Интересно, как именно они это делали, как обрабатывали и сохраняли плоть мертвеца, чтобы предотвратить разложение? И еще, каким складом мышления надо обладать, чтобы вообще дойти до такой идеи? Не самая аппетитная тема, но стоило только Норману прикрыть глаза, и эта сцена возникла перед ним так ясно, как будто он ее видел: ритмичное движение обнаженных, раскрашенных тел воинов, извивающихся, раскачивающихся в такт под безжалостным, словно выжженным небом, и старуха, скорчившаяся перед ними, отбивающая бесконечный ритм на раздутом, выпяченном животе трупа. Искаженный в гримасе рот широко раскрыт, очевидно с помощью костяных распорок; звуки доносятся оттуда. Мерный гул от ударов по раздутой плоти, идущий из сморщенных внутренностей, пробивающий себе путь по горлу и вырывающийся, словно глухие стоны, из глотки мертвеца. На какое-то мгновение Норману даже показалось, что он слышит эти звуки. Потом он вспомнил, что шум дождя тоже образует ритм. А также шаги... Он, конечно, почувствовал, что она здесь, даже не слыша ее шагов: привычка так обострила все его чувства, что он просто знал, когда Мама появлялась в комнате. Даже не видя ее, он знал, что она стоит рядом. Сейчас Норман и в самом деле не видел ее; не поднимая головы, он сделал вид, будто продолжает чтение. Мама спала у себя в комнате, и он прекрасно знал, какой раздражительной она бывает, когда только проснется. Лучше сидеть тихонько и надеяться, что сегодня на нее не найдет. - Норман, ты знаешь, который час? Он вздохнул и захлопнул книгу. Теперь ясно, что с ней придется трудно: сам вопрос был предлогом для начала придирок. В холле стояли дедушкины часы, так что по пути сюда Мама легко могла узнать время. И все же спорить из-за этого не стоит. Норман бросил взгляд на ручные часы, затем улыбнулся. - Пять с минутами, - произнес он. - Говоря по правде, я не думал, что сейчас так поздно. Я читал... - Ты думаешь, я слепая? Я вижу, что ты делал. - Теперь она стояла у окна, следя за тем, как стучат по стеклу дождевые капли. - Я вижу и то, чего ты не сделал. Почему ты не зажег нашу вывеску, когда стемнело? И почему ты здесь, а не там, где следует, - не в конторе? - Ну, понимаешь, начался такой жуткий ливень, и я подумал, что вряд ли кто-то здесь появится... - Чепуха! Как раз в такое время можно заработать. Многие не боятся водить машину в дождливую погоду. - Но вряд ли кто-нибудь заедет к нам. Все пользуются новым шоссе, - Норман осознал, что в голосе его появились горькие нотки, почувствовал, как горечь подкатывает к горлу, так что теперь он словно ощущал ее терпкий вкус, и сделал попытку сдержать себя. Слишком поздно: он должен извергнуть наружу все, что накопилось в душе. - Я говорил тебе, что нам грозит, когда нас заранее предупредили об этом шоссе. Ты бы спокойно успела продать мотель до официального объявления о строительстве новой дороги. Мы могли купить там любой участок за гроши, да к тому же и ближе к Фервиллу. Сейчас у нас был бы новый мотель, новый дом, возможность заработать. Но ты меня не послушала. Ты никогда не слушаешь, что я говорю, правда? Только одно: "Я хочу", "Я думаю"! Противно смотреть на тебя! - Вот как, мой мальчик? - Голос Мамы был обманчиво мягким, но Норман знал, что за этим кроется. Потому что она произнесла слово "мальчик". Ему уже сорок лет, а она называет его "мальчиком"; хуже того, она и ведет себя с ним, как с маленьким мальчиком. Если бы только можно было не слушать! Но он слушал, он знал, что должен каждый раз выслушивать, что говорит Мама. - Вот как, мальчик? - повторила Мама еще более мягким, вкрадчивым голосом. - Противно смотреть на меня, да? А вот я так не думаю. Нет, мальчик, дело не во мне. Тебе противно смотреть на себя. Вот она, подлинная причина, вот почему ты до сих пор сидишь здесь, на обочине никуда не ведущей дороги! Я ведь права, Норман? Все дело в том, что у тебя не хватает духу нормально жить. Всегда не хватало духу, не так ли, мальчик? Не хватило духу оставить дом, не хватило духу поискать и найти себе работу, или уйти в армию, или даже найти подходящую девушку... - Ты бы мне не позволила! - Правильно, Норман. Я бы тебе не позволила. Но будь ты мужчиной хотя бы наполовину, ты поступил бы по-своему. Как ему хотелось крикнуть ей прямо в лицо, что это не так. Но он не мог. Потому что все, что Мама сейчас говорила, он повторял сам себе снова и снова, год за годом. Потому что это была правда. Мама всегда устанавливала для него правила, но он вовсе не должен был вечно им подчиняться. Иногда матери считают детей своей собственностью, но не все дети позволяют им такое. Сколько в мире еще вдов и единственных сыновей; не все же они намертво связаны отношениями такого рода. Да, он виноват не меньше ее. Потому что у него никогда не хватало духу. - Знаешь, ты ведь мог тогда настоять на своем, - говорила Мама. - Скажем, выбрался бы из дому, нашел для нас новое место, а потом объявил о продаже этого жилища. Но нет, ты только скулил. И я знаю причину. Дело в том, что тебе на самом деле не хотелось никуда переезжать. Ты не хотел уходить отсюда, а теперь ты уже не уйдешь, ты вечно будешь сидеть здесь. Ты НЕ МОЖЕШЬ покинуть дом, правда, Норман? Так же, как не можешь стать взрослым. Он не мог смотреть на Маму. Когда она начинала так говорить, Норман просто не мог на нее смотреть - вот и все. И куда бы он ни бросил взгляд, легче не становилось. Лампа с бисерной бахромой, старая неуклюжая мебель, из-за которой здесь было тесно, - все эти знакомые вещи, все вокруг внезапно стало ненавистным просто потому, что он все знал наизусть, как узник свою камеру. Он уперся взглядом в окно, но и это не помогало: за стеклом были дождь, и ветер, и темнота. Норман знал, что там, за стенами дома, для него тоже не будет спасения. Нигде не будет спасения, ничто не поможет скрыться от голоса, что пульсировал в голове, бил в уши, словно этот труп в книге: мерный рокот мертвеца. Он вцепился в книгу, попытался сосредоточиться на чтении. Может быть, если он не будет обращать внимания, притворится спокойным... Нет, ничего не вышло. - Посмотри на себя, - говорил ее голос. (А барабан все бил: бум, бум, бум, звуки вибрировали, вырываясь из распяленной глотки.) - Я знаю, почему ты не удосужился зажечь вывеску. И почему ты этим вечером даже не подошел к конторе, чтобы открыть ее. На самом деле ты не забыл. Ты просто не хочешь, чтобы кто-нибудь пришел; НАДЕЕШЬСЯ, что посетителей не будет. - Ну хорошо, - пробормотал Норман. - Это верно. Я ненавижу обслуживать посетителей, всегда ненавидел. - Но это не все, мальчик. (Вот оно, снова: "мальчик-мальчик-мальчик!" - бьет барабан, стонет мертвая плоть.) Ты ненавидишь ЛЮДЕЙ. Потому что на самом деле ты их боишься, верно? Так всегда было, еще с самого детства. Лишь бы прилипнуть поближе к лампе и читать. Что тридцать лет назад, что сейчас. Укрыться от всего, загородившись книжкой. - Но ведь есть вещи и похуже! Ты сама постоянно твердила это! По крайней мере, я не мотался по разным местам и не нажил неприятностей. Разве так уж плохо заниматься саморазвитием? - Саморазвитием? Ха! - Теперь она стояла за его спиной, возвышалась над ним, смотрела на него сверху. - Вот это, значит, называется саморазвитие! Не пытайся меня одурачить, мальчик. Раньше не удавалось, и теперь не удастся. Ладно бы изучал Библию или хотя бы пытался получить образование. Я прекрасно знаю, что ты там читаешь. Мусор. Даже хуже. - Между прочим, это история цивилизации инков... - Ну да, а как же. И конечно, тут полным-полно омерзительных подробностей о занятиях этих грязных дикарей. Как в той, про острова южных морей. Ага, ты думал про ЭТУ я не знала, да? Прятал ее у себя в комнате, как и все .остальные непристойные мерзости, которыми ты тайком упивался... - Психология это не непристойная мерзость, Мама! - Ах, он называет это психологией! Много ты знаешь о психологии! Никогда не забуду, как грязно ты говорил со мной в тот день, никогда! Подумать только, чтобы сын мог прийти и сказать такое собственной матери! - Но я ведь только хотел объяснить тебе одну вещь. Про нас, наши отношения: это называется Эдипов комплекс, и я подумал, что, если мы попробуем спокойно обсудить нашу проблему, попытаемся разобраться, наша жизнь может измениться к лучшему. - Измениться, мальчик? Ничего у нас не изменится. Прочитай хоть все книги в мире, каким ты был, таким всегда и останешься. Мне не надо выслушивать эту грязную, непристойную ерунду, чтобы понять, что ты за человек. Господи, восьмилетний мальчишка, и тот поймет. Да они и понимали все, твои детские приятели по играм, они знали, кто ты есть. МАМЕНЬКИН СЫНОК. Так тебя тогда называли, так оно и было. Было, есть и будет - всегда. Выросший из детских штанишек, большой, толстый маменькин сынок! Звуки били по ушам, оглушали: барабанная дробь слов, барабанный бой в груди. Во рту пересохло, и он судорожно закашлялся. Еще немного, и он заплачет. Норман потряс головой. Подумать только, неужели она до сих пор способна довести его до такого! Да, способна, она сейчас и доводит его, и будет повторять это снова и снова, если только он не... - Если только ты... и что дальше? Господи, неужели она способна читать его мысли? - Я знаю, о чем ты думаешь, Норман. Я все о тебе знаю, мальчик. Больше, чем тебе хотелось бы. Я знаю и чего ты хочешь, о чем мечтаешь. "Я хочу убить ее", - вот что ты сейчас думаешь, Норман? Но ты не можешь. Потому что у тебя не хватает духу. Из нас двоих жизненной энергией, силой обладаю я. Так было и так будет. Этой силы хватит на нас двоих. Вот почему тебе от меня никогда не избавиться, даже если ты действительно когда-нибудь захочешь. Но, конечно, в глубине души ты не хочешь этого. Я нужна тебе, мальчик. Вот она, правда, верно? Он все еще боялся, что не выдержит, и не смел повернуть голову и взглянуть на нее - только не сейчас, немного попозже. "Во-первых, успокоиться, - повторял он себе. - Быть предельно спокойным. Не думать о том, что она говорит. Попытайся взглянуть на вещи трезво, попытайся вспомнить. ЭТО ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА, И С ГОЛОВОЙ У НЕЕ НЕ ВСЕ В ПОРЯДКЕ. ЕСЛИ БУДЕШЬ ДАЛЬШЕ СЛУШАТЬ ЕЕ ВОТ ТАК, У ТЕБЯ САМОГО В КОНЦЕ КОНЦОВ БУДЕТ С ГОЛОВОЙ НЕ ВСЕ В ПОРЯДКЕ. СКАЖИ, ЧТОБЫ ОНА ВОЗВРАТИЛАСЬ К СЕБЕ В КОМНАТУ И ЛОЖИЛАСЬ СПАТЬ. ТАМ ЕЕ МЕСТО. И ПУСТЬ ПОТОРАПЛИВАЕТСЯ, ПОТОМУ ЧТО, ЕСЛИ ОНА НЕ ПОСЛУШАЕТСЯ, НА ЭТОТ РАЗ ОН ПРИДУШИТ ЕЕ, ПРИДУШИТ ЕЕ СОБСТВЕННОЙ СЕРЕБРЯНОЙ ЦЕПОЧКОЙ..." Он стал поворачиваться, уже готовый произнести эти слова, губы беззвучно шевелились. В этот момент раздался звонок. Звонок был сигналом: он означал, что кто-то приехал и вызывает хозяина. Даже не посмотрев, что делается за его спиной, Норман направился в холл, снял с вешалки плащ, открыл дверь и шагнул в темноту. 2 Дождь продолжался уже несколько минут, прежде чем она заметила это и включила дворники, а заодно фары; как-то неожиданно стало темно, и дорога впереди была трудноразличимой серой полосой между нависавшей с обеих сторон черной массой деревьев. Деревья? Когда она проезжала по шоссе в последний раз, здесь как будто не было полосы деревьев. Это, конечно, было давно - прошлым летом, и она добралась до Фервилла ясным солнечным днем, бодрая и отдохнувшая. Теперь она измотана после восемнадцати часов непрерывной езды, но все-таки способна вспомнить дорогу и ощутить, что здесь что-то не так. ВСПОМНИТЬ - это слово словно разорвало пелену, застилавшую мозг. Теперь Мери могла смутно припомнить, как примерно полчаса назад она несколько мгновений колебалась, доехав до развилки дороги. Так и есть - она повернула не в ту сторону. И вот теперь она едет неизвестно куда, льет этот жуткий дождь, вокруг кромешная тьма... "НУ-КА, ДЕРЖИ СЕБЯ В РУКАХ! СЕЙЧАС НИКАК НЕЛЬЗЯ ВПАДАТЬ В ИСТЕРИКУ. ХУДШЕЕ УЖЕ ПОЗАДИ". "Это верно", - сказала она себе. Худшее уже произошло. Вчера, во второй половине дня, когда она украла эти деньги. Она стояла в кабинете мистера Ловери и видела, как Том Кэссиди извлек увесистую пачку зеленых банкнот и бросил ее на стол. Тридцать шесть денежных единиц с изображением тучного мужчины, похожего на торговца, еще восемь, на которых отпечатано лицо человека, походившего на владельца похоронного бюро. Но этот "торговец" на самом деле был Гровером Кливлендом, а гробовых дел мастер - Вильямом Мак-Кинли. Тридцать шесть тысячных купюр плюс восемь пятисотдолларовых банкнот - ровно сорок тысяч. Том Кэссиди бросил их на стол, словно это были просто раскрашенные бумажки, и, небрежно раскладывая их веером, объявил, что решил заключить сделку и в качестве свадебного подарка дочери купить дом. Мистер Ловери старался изобразить такое же равнодушие, подписывая документы, завершающие сделку. Но, как только старый Том Кэссиди вышел за дверь, мистер Ловери сразу оживился. Он собрал деньги, положил их в большой коричневый конверт и запечатал его. Мери заметила, как при этом у него дрожали руки. - Вот, мисс Крейн, - сказал он, подавая ей конверт. - Занесите это в банк. Сейчас почти четыре, но я уверен, что Гилберт разрешит вам положить деньги. Он остановился, внимательно посмотрел на нее: - Что с вами, мисс Крейн, - вам нехорошо? Наверное, он заметил, как стали дрожать у НЕЕ руки, как только она взяла конверт. Неважно. Она в точности знала, что сейчас скажет, хотя, когда ее губы произносили эти слова, слушала сама себя с удивлением. - Кажется, снова разболелась голова, мистер Ловери. Я как раз собиралась попросить разрешения уйти пораньше. Мы сейчас разбираемся с почтой и не сможем подготовить оставшиеся документы по сделке до понедельника. Мистер Ловери улыбнулся. У него было хорошее настроение. Ну еще бы! Пять процентов от сорока тысяч составляют две тысячи долларов. Он мог себе позволить небольшой акт филантропии. - Ну конечно, мисс Крейн. Только зайдите в банк, а потом отправляйтесь домой. Хотите, чтобы я подвез вас? - Нет, спасибо. Доберусь сама. Немного отдыха... - Да, это главное. Что ж, тогда до понедельника. Я всегда утверждал, что самое важное - это здоровье и покой. Как же, черта с два: Ловери мог загнать себя до полусмерти из-за лишнего доллара и всегда был готов по жертвовать, жизнью любого из своих служащих за добавочные пятьдесят центов. Но Мери Крейн лучезарно улыбнулась ему и покинула шефа и свою работу - навсегда. Прихватив с собой сорок тысяч долларов. Не каждый день предоставляется такая возможность. Если откровенно, бывают люди, которым судьба не дает вообще никаких шансов. Мери Крейн ждала своего - двадцать семь лет. Возможность поступить в колледж исчезла, когда отец попал под машину. Ей было семнадцать лет. Вместо этого Мери в течение года посещала курсы для секретарш, потом надо было содержать мать и Лилу, младшую сестру.  Возможность выйти замуж пропала после того, как Дейла Белтера забрали в армию. Ей было двадцать два. Его сразу отправили на Гавайи, вскоре в своих письмах он начал упоминать имя некой девушки, а потом письма перестали приходить. Когда она получила открытку с объявлением об его свадьбе, Мери уже было все равно. Кроме всего прочего, в это время уже была серьезно больна мама. Так продолжалось три года. Она умерла, когда Лила. была в школе. Мери хотела, чтобы сестра обязательно поступила в колледж, а там будь что будет, но теперь забота о них двоих лежала целиком на ее плечах. Весь день - работа в агентстве Ловери, полночи - у постели матери. Ни на что другое времени не оставалось. Некогда было даже замечать, как проходят годы. Но очередной приступ доконал маму, она должна была устраивать похороны. Потом Лила бросила школу и пыталась найти работу, а она как-то раз посмотрела в зеркало и словно проснулась: вот это изможденное, осунувшееся лицо, глядящее на нее оттуда, - это была она, Мери Крейн. Она чем-то ударила по стеклу, зеркало разбилось, но ей казалось, что она сама, ее жизнь рассыпается, превращаясь в тысячи сверкающих осколков. Лила тогда вела себя просто замечательно, и даже мистер Ловери помог, устроив так, что их дом сразу же купили. Когда все было окончательно оформлено, у них на руках оказалось наличными примерно две тысячи долларов. Лила нашла работу в магазине, торгующем грампластинками в нижней части города, и они сняли маленькую комнатку на двоих. - Послушай, что я тебе скажу, ты должна отдохнуть, - заявила Лила. - У тебя будет настоящий, полноценный отпуск. Нет, не надо спорить! Девять лет ты нас содержала, теперь самое время стряхнуть с себя заботы, расслабиться. Ты должна куда-нибудь поехать. Вот, например, круиз на морском лайнере. Так она оказалась на борту "Каледонии", и уже через неделю плавания по Карибскому морю изможденное, осунувшееся лицо прежней Мери больше не возникало перед ее глазами, когда она подходила к зеркалу в своей каюте. Она снова была молодой ("По крайней мере, выглядела никак не старше двадцати двух", - говорила она себе), но, самое главное, она была влюблена. Нет, это была не та безрассудная, неудержимая страсть, которую она испытала когда-то к Дейлу Белтеру. Не было и романтических поцелуев при лунном свете, серебрящем волны, - всех этих голливудских сцен, сразу же встающих перед глазами, как только речь заходит о круизе в тропиках. Сэм Лумис был на добрых десять лет старше, чем в свое время Дейл Белтер, и не очень-то ловко умел ухаживать, но Мери любила его. Казалось, вот она, первая настоящая возможность устроить свою жизнь, которую предоставила ей судьба. Так ей казалось до тех пор, пока Сэм не решил объяснить ей свое положение. - Понимаешь, - сказал он ей, - я сейчас вроде как красуюсь в чужой одежде. Видишь ли, этот вот магазин... И он рассказал ей свою историю. На севере, в маленьком городке Фервилл, есть магазин, торгующий всем, что нужно в фермерском хозяйстве. Сэм работал там, помогая отцу. Подразумевалось, что дело потом перейдет к нему по наследству. Год назад отец умер, и тогда Сэму сообщили плохие новости. Да, конечно, магазин переходит к нему. Плюс около двадцати тысяч отцовского долга. Дом, товары, даже страховка, - все уходило в счет долга. Отец никогда не говорил Сэму, что частенько вкладывал деньги в другой вид бизнеса - играл на тотализаторе. Но, так или иначе, у Сэма теперь оставалось только два варианта: объявить себя банкротом или попытаться выплатить долги. Сэм выбрал второе. - Это дело приносит прибыль, - объяснил он. - Я, конечно, не стану богачом, но, если управлять магазином как следует, можно получать стабильную выручку в девять-десять тысяч в год. А если я смогу выставить приличный выбор разных машин для сельскохозяйственных работ, может даже больше. Я выплатил уже четыре тысячи с лишним долга и думаю, что еще пара лет и я расплачусь со всеми полностью. - Но я не понимаю, если ты столько должен, как ты можешь позволить себе этот круиз? Сэм широко улыбнулся. - Я выиграл соревнование. Ну да, кто больше всех получит выручки от продажи сельскохозяйственной техники; спонсором было отделение фирмы, которая ее производит. Я вовсе и не пытался выиграть эту поездку - просто вертелся как мог, чтобы быстрее заплатить долги. Они меня уведомили, что я занял первое место в своем округе. Я пытался получить приз деньгами, но они ни в какую. Или круиз, или ничего. Что ж, этот месяц не будет напряженным, своему помощнику я доверяю. Я подумал, что отдохнуть за чужой счет тоже не так уж плохо. Вот так я оказался здесь. И встретил тебя. - Он невесело улыбнулся и вздохнул. - Да, если бы это был наш медовый месяц... - Сэм, но что нам мешает? Я хочу сказать, мы можем... Однако он снова тяжело вздохнул и покачал головой. - Придется подождать с этим. Может, два-три года, пока я не расплачусь со всеми долгами. - Я не хочу ждать! И наплевать мне на деньги. Я могла бы уйти из своего агентства, работать в магазине... - И спать тоже в нем, как это приходится делать мне? - Он выдавил из себя улыбку, но лицо оставалось таким же безрадостным. - Да, я не шучу! Устроил себе гнездышко в задней комнате. Питаюсь в основном бобовыми консервами. У нас говорят, что я так трясусь над каждой копейкой, что переплюнул даже нашего банкира. - Но к чему все это? - спросила она. - Я хочу сказать, если ты не будешь так себя ограничивать, то выплатишь долг на год-два позже, и все. А до тех пор... - До тех пор я должен жить в Фервилле. Неплохой городишко. Но маленький. Там все все друг о друге знают. Пока я вот так веду себя, я вызываю сочувствие и уважение. Они часто покупают мой товар, просто чтобы поддержать меня, - все знают мои проблемы и всем нравится, что я стараюсь изо всех сил, чтобы решить их. Отец, несмотря на то как у нас все потом повернулось, пользовался хорошей репутацией. Важно, чтобы эта репутация сохранилась. Для меня и моего бизнеса. И для нас в будущем. Теперь-то это стало еще важнее, чем раньше. Разве ты не понимаешь? - В будущем, - Мери вздохнула. - Ты сказал два-три года. - Ничего не поделаешь. Понимаешь, когда мы поженимся, я хочу, чтобы у нас был приличный дом, хорошая обстановка. Для этого нужны деньги. По крайней мере, возможность взять в кредит. Сейчас-то я постоянно оттягиваю расчеты с поставщиками - они это терпят, пока уверены, что все, что я заработаю, пойдет им в уплату за долга. Тяжело и не очень-то приятно. Но я знаю, чего хочу добиться, и на меньшее не согласен. Тебе просто придется немного подождать, дорогая. И она терпеливо ждала и больше не спорила с ним об этом. Но только после того, как ей стало ясно, что ни уговоры, ни другие способы убеждения не заставят его поступить иначе. Так у них обстояли дела, когда круиз завершился. Прошел год с лишним. За это время абсолютно ничего не изменилось. Прошлым летом Мери приезжала к нему, посмотрела на город, магазин, увидела, что в расчетной книжке появились новые записи: Сэм вернул еще пять тысяч долларов. - Осталось всего-то одиннадцать тысяч, - гордо объявил он. - Справлюсь за два года, а может, и раньше. ДВА ГОДА. Через два года ей будет двадцать девять. Она уже не может позволить себе устроить сцену, закатить истерику и гордо хлопнуть дверью, как какая-нибудь двадцатилетняя девица. Мери отлично понимала, что особого выбора у нее нет: вряд ли когда-нибудь она встретит еще одного Сэма Лумиса. Поэтому она улыбалась, понимающе кивала и отправлялась домой, корпеть над бумагами в агентстве Ловери. И опять каждый день, приходя на работу, она видела, как старина Ловери получает свои пять процентов за посредничество. Видела, как он скупал ненадежные накладные и добивался, чтобы прежних владельцев лишали права выкупа, как, ловко выбрав подходящий момент, предлагал немыслимо низкие цены людям, отчаянно нуждающимся в наличных, а потом зарабатывал хорошие деньги, легко и быстро сбывая их имущество. Люди продают и покупают каждый день, а Ловери просто стоял в середине и получал от обеих сторон свои пять процентов только за то, что сводил покупателя и продавца. Это все, что он делал полезного в жизни. И тем не менее он был богат. ЕМУ-то не пришлось бы ломать спину два года, чтобы выплатить одиннадцатитысячный долг. Ловери иногда зарабатывал такую сумму всего за пару месяцев. Мери ненавидела его, как ненавидела многих продавцов и покупателей, приходящих в агентство, потому что они тоже были богатыми. Том Кэссиди был, пожалуй, хуже всех - крупный делец, купавшийся в деньгах, которые ему выплачивали за аренду нефтеносных участков. Он ни в чем не нуждался, но постоянно лез в сделки с недвижимостью, выискивал, нет ли поблизости охваченных страхом, несчастных людей, чтобы можно было воспользоваться их бедой. Дешево купить - дорого продать... Он хватался за любую возможность выжать лишний доллар. Он мог запросто выложить сорок тысяч наличными на свадебный подарок дочери. И так же запросто положить на стол Мери Крейн сто долларовую бумажку - это случилось примерно полгода назад - предложить "проехаться с ним в Даллас" на уикэнд. Все было проделано так быстро, с такой спокойной, непринужденной наглостью, что она просто не успела как следует рассердиться. Затем вошел мистер Ловеди, и инцидент был исчерпан. Она ни разу, ни при людях, ни с глазу на глаз, не высказала Кэссиди, что она думает насчет его предложения, а он ни разу не повторил его. Но она ничего не забыла. При всем желании. Мери не могла бы забыть слюнявой плотоядной улыбки на жирном лице старика. Она также никогда не забывала, что мир принадлежит таким вот Томам Кэссиди. Они владели всем: они назначали цены. Сорок тысяч - за свадебный подарок; сто долларов, небрежно брошенных перед ней,- за право трехдневного владения телом Мери Крейн. ВОТ Я И ВЗЯЛА СОРОК ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ... Как в старом анекдоте, но то, что произошло, никак не похоже на шутку. Она на самом деле взяла деньги, а подсознательно грезила о такой возможности очень, очень давно. И сейчас все как бы встало на свои места, словно она осуществила первую часть давно разработанного плана. Сегодня пятница, вечер последнего рабочего дня недели. Банки завтра будут закрыты, а, значит, Ловери начнет выяснять, куда делись деньги, только в понедельник, когда от не явится на работу в его агентство. К тому же сестры дома не будет: рано утром она уехала в Даллас: теперь Лила ведала закупкой новых пластинок для своего магазина. Она тоже не появится до понедельника. Мери отправилась прямо домой и собрала свои вещи: не все, только лучшие платья, - их она уложила в чемодан, - и смену белья. У них с Лилой в пустой банке из-под крема было спрятано триста шестьдесят долларов, но Мери не тронула их. Эти деньги понадобятся Лиле, когда ей придется одной обо всем заботиться. Мери очень хотела оставить сестре какую-нибудь весточку, но это было слишком рискованно. Лиле придется пережить несколько тяжелых дней, но Мери ничем не могла ей помочь. Может быть, в будущем она что-нибудь придумает. Мери покинула квартиру примерно в семь; час спустя она остановила машину в окрестностях города и поужинала, затем доехала до помещения с вывеской: "ПОДЕРЖАННЫЕ МАШИНЫ - В ОТЛИЧНОМ СОСТОЯНИИ" и обменяла свой седан, сильно потеряв при этом в деньгах. Она потеряла еще больше на следующее утро, когда через четыреста миль к северу проделала ту же операцию в небольшом городке. Примерно в полдень, после третьего обмена, она сидела за рулем старой развалины, с помятым левым передним крылом, и с тридцатью долларами в кармане. Но это ее не расстраивало. Главное - замести следы, как можно чаще менять машины, и в конце концов стать обладателем любой развалюхи, лишь бы она способна была дотянуть до Фервилла. А оттуда она могла отправиться куда-нибудь еще дальше на север, возможно даже доехать до Спрингфилда и продать эту последнюю машину, подписавшись своим настоящим именем: как сможет тамошняя полиция узнать местопребывание некой миссис Сэм Лумис, если она живет в городке за сотню миль отсюда? Да, она хочет стать миссис Сэм Лумис, и как можно быстрее. Она придет к Сэму с тривиальной историей о внезапно полученном наследстве. Сорок тысяч долларов - слишком большая сумма, слишком много придется выдумывать. Скажем, ей досталось пятнадцать тысяч по завещанию. И еще она скажет, что Лила получила столько же, немедленно бросила работу и уехала в Европу. Тогда не придется объяснять, почему не стоит приглашать сестру на свадьбу. Возможно, сначала Сэм не захочет взять деньги; и конечно, будет много каверзных вопросов, но Мери как-нибудь добьется своего. И они сразу же поженятся: вот что самое главное. Ее будут называть миссис Сэм Лумис. Миссис Лумис, супруга владельца магазина в городе за восемь тысяч миль от агентства Ловери. На работе никто даже не слышал о существовании Сэма. Конечно, они отправятся к Лиле, а она наверняка сразу же догадается, где сестра. Но ничего им не скажет, пока не найдет способ связаться с Мери. Когда это случится, Мери должна будет так обработать сестру, чтобы та не проболталась Сэму и полиции. Вряд ли здесь возникнут какие-то трудности: Лила слишком многим обязана ей за возможность закончить школу. Может быть, она даже передаст сестре какую-то часть из оставшихся двадцати пяти тысяч. Лила, наверное, откажется взять эти деньги. Но она что-нибудь придумает; Мери не загадывала так далеко: когда надо будет, она найдет выход. Все в свое время. Сейчас главное - доехать до Фервилла. На карте расстояние равнялось каким-то несчастным десяти сантиметрам. Красная десятисантиметровая линия между двумя точками. Прошло целых восемнадцать часов, а она еще в пути. Восемнадцать часов бесконечной тряски, восемнадцать часов бесконечной дороги, так что в глазах рябит от солнца и ослепительного света фар. Восемнадцать часов не отрываться от руля, хотя все тело ноет от неудобной позы, восемнадцать часов борьбы с дорогой, с машиной и с неумолимо накатывающей волной страшной усталости. А теперь она пропустила нужный поворот, вокруг льет дождь, опустилась ночь, и она едет по незнакомой дороге неизвестно куда. Мери мельком глянула в зеркало; там неясно вырисовывалось ее отражение. Темные волосы, правильные черты - все вроде бы прежнее, но исчезла улыбка, полные губы плотно сжались, образуя тонкую бледную линию. Где-то она раньше видела это изможденное, осунувшееся лицо... "В ЗЕРКАЛЕ НА СТЕНЕ ТВОЕЙ КОМНАТЫ ПОСЛЕ СМЕРТИ МАМЫ, КОГДА ТЫ ПОЧУВСТВОВАЛ А, ЧТО ЖИЗНЬ РАЗБИТА..." А она все это время считала себя такой спокойной, хладнокровной, собранной. Не было ощущения страха, сожаления или вины. Но зеркала не лгут. И сейчас зеркало говорило ей правду. Отражение беззвучно сказало: - ОСТАНОВИСЬ. ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ЗАЯВИТЬСЯ К СЭМУ В ТАКОМ ВИДЕ, ПОСРЕДИ НОЧИ, В ПОМЯТОМ ПЛАТЬЕ, С УСТАЛЫМ, НАПРЯЖЕННЫМ ЛИЦОМ, ЯВНЫМИ СЛЕДАМИ ПАНИЧЕСКОГО БЕГСТВА. КОНЕЧНО, ТЫ СКАЖЕШЬ, ЧТО ХОТЕЛА СРАЗУ ЖЕ СООБЩИТЬ О НЕОЖИДАННОМ ПОДАРКЕ СУДЬБЫ, НО ТОГДА НАДО ВЫГЛЯДЕТЬ ТАК, СЛОВНО ТЕБЯ НАСТОЛЬКО ОБРАДОВАЛИ НОВОСТИ, ЧТО ТЫ СТРЕМГЛАВ ПРИМЧАЛАСЬ К НЕМУ. Вот что надо сделать: переночевать где-нибудь, хорошенько отдохнуть, а утром, посвежевшей и бодрой, появиться в Фервилле. Если сейчас повернуть и доехать до того места, где она неправильно выбрала путь, она снова окажется на шоссе. И сможет найти мотель. Мери кивнула, борясь с желанием расслабиться, закрыть глаза. Неожиданно она резко выпрямилась, вглядываясь в вырисовывающиеся сквозь завесу пронизанного дождем мрака контуры у края дороги. Она увидела вывеску рядом с подъездной дорожкой, ведущей к небольшому строению. "МОТЕЛЬ - СВОБОДНЫЕ МЕСТА". Вывеска не горела, но, может быть, хозяева просто забыли включить ее, так же как она забыла включить фары, когда неожиданно опустилась ночь. Мери подъехала к зданию, отметив, что оно полностью погружено в темноту. Свет не горел даже в небольшом застекленном помещении в конце здания, наверняка служившем конторой. Может быть, мотель закрыт? Она замедлила ход, вглядываясь в темноту, затем почувствовала, как колеса машины проехали по электрическим приспособлениям, подающим сигнал владельцам. Теперь она могла видеть дом на склоне холма за мотелем, окна фасада светились, возможно, хозяин там. Он сейчас спустится к ней. Мери остановила машину и расслабилась. Теперь, в наступившей тишине, она могла различить звуки окружавшей ее ночи: мерный ритм дождя, прерывистые вздохи ветра. Эти звуки врезались ей в память: вот так же шел дождь в день похорон мамы, в час, когда они опустили ее навсегда в узкую яму, словно наполненную вязкой темнотой. Сейчас эта темнота обступила Мери со всех сторон; она, словно муха, погрузилась в нее, одинокая и заброшенная. Деньги здесь не помогут, и Сэм не поможет, потому что тогда на развилке она выбрала не тот поворот и сейчас стоит на дороге, ведущей в неизвестность. Теперь уже ничего не поделаешь - она сама вырыла могилу, остается лишь опуститься в нее. Почему ей пришли в голову такие мысли? Ее ждет теплая постель, а не могильный холод. Она все еще пыталась понять, откуда это ощущение безнадежности, когда из мрака вынырнула большая черная тень и чья-то рука открыла дверцу машины. 3 - Вам нужна комната? Как только Мери увидела перед собой эту толстую физиономию, очки, услышала мягкий, неуверенный голос, она сразу же приняла решение. Здесь с ней ничего не случится. Она кивнула, выбралась из машины и, чувствуя тупую боль в икрах, последовала за хозяином мотеля к конторе. Он отпер дверь, шагнул внутрь и зажег свет. - Извините, что заставил вас ждать. Я был дома: мать не очень хорошо себя чувствует. Обычное помещение, но здесь было тепло, светло и сухо. Мери блаженно поежилась и улыбнулась толстяку. Он согнулся над книгой регистрации на стойке. - Номер у нас стоит семь долларов. Хотите сначала взглянуть? - Нет, нет, все в порядке. - Она быстро открыла кошелек, извлекла одну пятидолларовую и две долларовые купюры, положила их на стойку, а он подвинул к ней книгу и протянул ручку. Какое-то мгновение она колебалась, потом написала "свое" имя Джейн Вилсон и адрес: Сан-Антонио, Техас. Ничего не поделаешь - на машине техасский номерной знак. - Я позабочусь о ваших вещах, - произнес он и отошел от стойки. Она снова последовала за ним наружу. Деньги были в машине, все в том же большом конверте, стянутом широкой резинкой. Наверное, лучше всего оставить их здесь: она запрет машину, и никто их не тронет. Он отнес чемодан к дверям комнаты, расположенной возле конторы. Он выбрал самую ближнюю, но Мери было все равно, главное, укрыться от дождя. - Ужасная погода, - сказал он, пропуская ее вперед. - Долго были в пути? - Весь день. Он щелкнул выключателем, и настольная лампа, словно цветок, распустилась желтыми лепестками света. Комната была обставлена просто, но вполне сносно; в туалетной она заметила душ. Правда, она предпочла бы настоящую ванну, но сойдет и так. - Устраивает? Она быстро кивнула, затем вспомнила о еде. - Не подскажете, где здесь можно перекусить? - Так, надо подумать. За три мили отсюда когда-то была забегаловка, где торговали гамбургерами и пивом, но сейчас ее, наверное, закрыли, ну, когда проложили новое шоссе. Нет, лучше всего вам добраться до Фервилла. - А далеко это? - Примерно семнадцать-восемнадцать миль. Езжайте прямо, когда доберетесь до местной дороги, сверните направо и снова окажетесь на шоссе. А дальше - десять миль до города. Странно, почему вы сразу не поехали той дорогой, раз направляетесь на север. - Я заблудилась. Толстяк кивнул головой и вздохнул. - Я так и подумал. С тех пор как построили новую дорогу, у нас здесь редко кто-нибудь останавливается. Она рассеянно улыбнулась. Он продолжал стоять возле двери, надув губы. Мери подняла голову и встретила его взгляд, он быстро опустил глаза и смущенно откашлялся. - Ээ, мисс... я вот тут подумал... Вам, может, не очень-то хочется ехать в Фервилл обратно в такой дождь. То есть я хочу сказать, я как раз собирался поужинать. Буду очень рад, если вы составите мне компанию. - Ну что вы, неудобно. - Почему? Вы нас нисколько не обеспокоите. Мама опять, легла, и ей не придется ничего готовить: я собирался просто соорудить холодную закуску и сварить кофе. Если, конечно, вам такое подходит. - Ну... - Слушайте, я сейчас сбегаю к себе и все приготовлю. - Я вам так благодарна, мистер... - Бейтс. Норман Бейтс. - Он попятился, стукнувшись о дверь плечом. - Слушайте, я оставлю фонарик, чтобы вы могли подняться ко мне. Сейчас вам, наверное, хочется снять с себя эту мокрую одежду. Он отвернулся, но Мери успела заметить, что толстяк покраснел. Боже мой, он смутился, как подросток! Впервые за весь день Мери смогла улыбнуться. Она подождала, пока он закрыл за собой дверь, и сбросила жакет. Потом положила сумку на кровать, достала оттуда набивное платье и расправила его. Может быть, оно отвисится, пока она будет в ванной. Сейчас времени осталось только на то, чтобы немного освежиться, но, когда она вернется, ее ждет настоящий горячий душ, обещала себе Мери. Вот что ей нужно: смыть с себя усталость и, конечно, выспаться. Но сначала - ужин. Так, посмотрим: вся косметика - в сумочке, надеть можно голубой плащ - он в чемодане... Пятнадцать минут спустя она стучалась в дверь большого дома на склоне холма. Из окна гостиной, не задернутого шторами, виднелся свет единственной лампы, но второй этаж был ярко освещен. Если его мать больна, то она, должно быть, находится там. Мери терпеливо дожидалась ответа, но к двери никто не подходил. Может быть, хозяин тоже наверху. Она постучала снова, потом украдкой заглянула в окно. И с трудом поверила своим глазам: неужели такие места все еще существуют? Обычно, даже когда здание старое, внутри его стараются хоть немного приспособить к новым временам, что-то переделать, изменить. Но гостиная, в окно которой она заглянула, никогда не подвергалась "перестройке": старомодные обои с рисунком в цветочек, тяжеловесная резная мебель красного дерева, стулья и диваны с высокими спинками, стоящие вплотную друг к другу, ярко-красный ковер и панели, окаймляющие камин, - все словно возвращало в беззаботную атмосферу начала века. Ничто не нарушало цельности картины, не было даже телевизора, но она заметила старинный граммофон с ручным заводом на заднем столе. Теперь Мери могла различить тихий шелест голосов; ей даже показалось, что они доносятся из раструба граммофона. Потом Мери поняла, откуда эти звуки: они шли сверху, из ярко освещенной комнаты. Мери снова постучала, теперь уже рукоятью фонарика. На этот раз ее услышали, потому что голоса внезапно умолкли, раздались чьи-то мягкие шаги. Через несколько секунд она увидела, как к ней спускается мистер Бейтс. Он подошел к двери и открыл ее, жестом пригласив Мери войти. - Извините, - произнес он. - Я тут укладывал Маму на ночь. С ней иногда приходится трудно. - Вы сказали, что она больна. Мне бы не хотелось тревожить... - Да нет, вы никого не потревожите. Она наверняка заснет сном младенца. - Мистер Бейтс повернул голову, бросил быстрый взгляд на лестницу и продолжал приглушенным голосом: - Она ведь здорова, физически здорова, понимаете? Но иногда на нее находит... Он порывисто кивнул, затем улыбнулся. - Давайте-ка ваш плащ, сейчас мы его повесим. Вот так. А теперь сюда пожалуйста... Она последовала за ним по проходу под лестницей. - Надеюсь, вы не будете против поужинать на кухне, - прошептал он. - Я там для нас двоих все приготовил как надо. Ну вот, садитесь, я сейчас налью вам кофе. Кухня была украшением этого дома - застекленные шкафчики от пола до потолка, окаймляющие старомодную раковину с рукомойником. В углу раскорячилась большая печь. Но от нее шло благодатное тепло, а длинный деревянный стол радовал взгляд обилием закусок - колбасы, сыра, огурцов домашнего засола в стеклянных тарелках, расставленных на скатерти в красную и белую клетку. Мери сейчас не казалась смешной причудливая обстановка, и даже это неизменное, вышитое гладью изречение на стене не вызывало у нее раздражения. ГОСПОДИ, БЛАГОСЛОВИ СЕЙ ДОМ. Что ж, ладно. Это намного лучше, чем сидеть в одиночестве в какой-нибудь убогой забегаловке провинциального городка. Мистер Бейтс поставил перед ней полную тарелку. - Ну вот, кушайте, не стесняйтесь! Вы, должно быть, проголодались. Проголодалась - ну еще бы! Она не заставила просить себя дважды и набросилась на еду, не обратив внимания, как мало ест он сам. Заметив, Мери ощутила легкое смущение. - Но вы сами даже ни до чего не дотронулись! Вы наверняка уже поужинали раньше. - Нет. Мне просто сейчас не хочется есть. - Он снова наполнил ее чашку. - Видите ли, Мама иногда меня здорово выводит из себя. - Он опять понизил голос, и опять прозвучали эти извиняющиеся нотки. - Наверное, я сам виноват - не очень-то хорошо ухаживаю за ней. - Вы живете здесь совсем одни? Только вы и мать? - Да. Больше никого. Так было всегда. - Должно быть, вам тяжело приходится. - Я не жалуюсь. Не поймите меня превратно. - Он поправил очки. - Отец ушел от нас, когда я бьет еще маленьким. Мама одна обо мне заботилась. Как я понимаю, у нее оставалось достаточно средств, чтобы как-то содержать нас, пока я не вырасту. Потом она заложила дом, продала участок и построила этот мотель. Мы здесь работали вместе, и дела шли неплохо, пока новое шоссе не отрезало нас от мира. Но на самом деле она начала сдавать задолго до этого. Пришла пора мне о ней заботиться, как она когда-то заботилась обо мне. Но иногда приходится непросто. - А других родственников нет? - Никого. - И вы ни разу не женились? Он сразу покраснел и опустил глаза на клетчатую скатерть. Мери прикусила губу. - Извините. Я не хотела лезть в чужие дела. - Ничего, все в порядке. - Его голос был едва слышен. - У меня никогда не было жены. Мама... у нее были смешные представления... об этом. Я, я даже никогда раньше не сидел за одним столом с такой девушкой, как вы. - Но... - Звучит как-то странно, правда, сейчас, в наше время? Я это знаю. Но ничего не поделаешь. Я каждый раз повторяю себе, что без меня она будет беспомощной, но, может быть, на самом деле я сам буду еще более беспомощным без нее. Мери допила кофе, достала из сумочки сигареты и протянула пачку Бейтсу. - Спасибо, нет. Я не курю. - Вы не против, если закурю я? - Нет, нет, пожалуйста. - Он замялся. - Я бы предложил вам что-нибудь выпить, но, видите ли, Мама не терпит спиртного в своем доме. Мери откинулась на стуле, глубоко затянулась. Она вдруг почувствовала прилив сил, уверенность. Удивительно, что могут сделать с человеком немного тепла, покоя и вкусной еды. Час назад она была одинокой, жалкой, заброшенной, испуганной и неуверенной. Сейчас все изменилось. Может быть, ее настроение изменилось, когда она слушала Бейтса. На самом деле, это он был одиноким, заброшенным и испуганным. По контрасту она чувствовала себя выше его на две головы. Именно это заставило ее заговорить. - Вам запрещено курить. Вам запрещено пить. Вам запрещено встречаться с девушками. Что же вы делаете, кроме того, что управляете мотелем и ухаживаете за своей матерью? Очевидно, он не заметил ее тона. - О, мне есть чем заняться, правда. Я очень много читаю. И у меня есть другие хобби. - Он поглядел вверх на полку, и Мери перехватила его взгляд. Оттуда посверкивала глазами-бусинами белка. Чучело белки. - Охота? - Да нет. Просто набиваю чучела. Джордж Блунт дал мне эту белку. Он застрелил ее. Мама не хочет, чтобы я вертел в руках всякое оружие. - Мистер Бейтс, простите, что говорю об этом, но сколько еще вы собираетесь продолжать такую жизнь? Вы взрослый мужчина. И конечно, понимаете, что нельзя вести себя как маленький мальчик до конца дней. Простите за грубость, но... - Я все понимаю. Я сознаю, какая у нас создалась ситуация. Я ведь уже говорил вам, я много читал. И знаю, что говорит о подобных вещах психиатрия. Но я должен исполнить свой долг в отношении Мамы. - Но, может быть, мистер Бейтс, вы исполните этот долг перед ней и перед самим собой, если устроите так, чтобы ее поместили в... лечебное заведение? - Она не ПОЛОУМНАЯ! Извиняющийся, тихий и мягкий голос исчез, эти слова он выкрикнул визгливым тенором. Теперь толстяк стоял перед ней, его руки смахнули чашку со стола. Она со звоном разбилась, но Мери даже не повернула голову: она не могла оторвать взгляда от исказившегося до неузнаваемости лица. - Она не полоумная, - повторил он. - Что бы вы ни думали, что бы все они ни думали. Неважно, что говорится в книгах или что там доктора скажут в психбольнице. Я знаю, как это делается. Они быстренько запишут ее в сумасшедшие и запрут у себя, только дай им возможность, мне стоит лишь вызвать их, и все. Но я не сделаю этого, потому что я ее знаю. Неужели так трудно понять? Я знаю, а они нет. Они не знают, как она заботилась обо мне долгие годы, когда всем вокруг было все равно, как она работала ради меня, чем она пожертвовала. Сейчас у нее, конечно, есть странности, но это моя вина, я виноват. В тот раз, когда она пришла ко мне и сказала, что хочет снова выйти замуж, я заставил ее отказаться от этого. Да, я заставил ее, я виноват! И не надо объяснять мне насчет ревности, самодурства: я тогда вел себя хуже, чем она сейчас. Если уж говорить о том, кто полоумный, я тогда был в десять раз хуже ее. Если бы они, эти доктора, знали, что я говорил и что делал в тот день, как вел себя, они моментально посадили бы в психушку меня. Ну что ж, в конце концов я смог преодолеть себя. А она не смогла. Но кто дал вам право определять, кого нужно изолировать, а кого нет? Мне кажется, временами каждый из нас бывает чуточку полоумным. Он остановился, но не потому, что не хватило слов, просто чтобы перевести дыхание. Его лицо было очень красным, а толстые губы начали дрожать. Мери поднялась. - Я... пожалуйста, простите меня, - тихо произнесла она. - Честное слово, я не хотела. Прошу вас извинить меня. Я не имела никакого права говорить такое. - Да, я знаю. Неважно. Просто я как-то не привык говорить с кем-нибудь об этих вещах. Когда живешь вот так, в полном одиночестве, в тебе все копится, пока не вырвется как пробка из бутылки. Как будто тебя превратили в бутылку или в чучело, вроде этой белки вон там. Его лицо прояснилось, он попытался выдавить из себя улыбку. - Забавный малыш, правда? Мне часто хотелось иметь такого: я бы приручил его, мы бы жили вместе. Мери взяла сумочку. - Ну, я пойду. Уже поздно. - Пожалуйста, не уходите. Простите меня за эту дурацкую сцену. - Вы тут ни при чем. Я действительно очень устала. - Но, может быть, мы еще побеседуем? Я хотел рассказать вам о своих увлечениях. Я устроил что-то вроде мастерской у себя в подвале... - Нет, с удовольствием бы вас послушала, но мне действительно необходим отдых. - Ну что ж, хорошо. Я провожу вас. Мне надо закрыть контору. Не думаю, что сегодня ночью сюда еще кто-нибудь заедет. Они прошли через холл, он помог ей надеть плащ. Бейтс был очень неловок, и Мери почувствовала растущее раздражение, но потом она осознала, в чем дело, и подавила это чувство. Он старался не дотрагиваться до нее. Бедняжка и в самом деле боялся женщин! Он держал фонарик, и Мери вслед за ним покинула дом, пошла по тропинке, ведущей к посыпанной гравием подъездной дорожке, опоясывающей мотель. Дождь прекратился, но вокруг царил непроглядный мрак, ночь была беззвездной. Обогнув дом, она оглянулась. Второй этаж все еще был ярко освещен. "Интересно, легла ли уже его мать", - подумала Мери. Может быть, она не спала, слышала их разговор, визгливый монолог сына, завершивший его? Мистер Бейтс остановился перед дверью ее комнаты, подождал, пока она вставила в замок ключ, и открыл ее. - Спокойной ночи, - произнес он, - приятных сновидений. - Спасибо вам. Благодарю за гостеприимство. Он открыл рот, затем отвернулся. И снова, в третий раз за вечер, она увидела, как его лицо залила краска. Мери захлопнула дверь и повернула ключ в замке. В коридоре послышались шаги, затем раздался щелчок, означавший, что он зашел в контору рядом с ее комнатой. Она не услышала, как он вышел оттуда; надо было разложить вещи, и она целиком погрузилась в эту работу. Вытащила пижаму, шлепанцы, баночку с ночным кремом, зубную щетку и пасту. Потом перебрала одежду в чемодане в поисках платья, которое она наденет завтра, когда ее увидит Сэм. Надо повесить его на вешалку сейчас, чтобы за ночь оно отвиселось. Завтра все должно быть идеально. Завтра все должно быть... И как-то сразу уверенность в себе, ощущение превосходства, охватившее ее при разговоре с толстяком, куда-то исчезло. Но разве эта перемена настроения произошла так уж неожиданно? Разве она не началась еще там, в доме, когда мистер Бейтс вдруг ударился в истерику? Что он там сказал, что-то такое, сразу резанувшее ее слух? "ВРЕМЕНАМИ КАЖДЫЙ ИЗ НАС БЫВАЕТ ЧУТОЧКУ ПОЛОУМНЫМ". Мери Крейн расчистила себе место среди разбросанных платьев и опустилась на постель. Да. Это правда. Временами каждый из нас бывает чуточку полоумным. Вот, например, вчера вечером она пережила небольшой приступ безумия, увидев деньги на столе у шефа. С тех пор она действовала как полоумная, должно быть, она и была полоумной, потому что только тронутая может вообразить, что ей удастся сделать все, как она задумала. Происшедшее казалось сном, мечтой, ставшей явью. Это и был сон. Бредовый сон. И теперь она отчетливо осознала это. Возможно, ей удастся сбить со следа полицию. Но Сэм начнет задавать разные вопросы. Как звали покойного родственника, который оставил ей наследство? Где он жил? Почему она раньше не упоминала о нем? Как это она привезла с собой наличные? Неужели мистер Ловери спокойно воспринял то, что она так неожиданно оставила работу? И потом еще Лила. Представим себе, что она повела бы себя так, как ожидала от нее Мери, - приехала к ней, ничего не сказав полиции, и даже поклялась бы хранить молчание в будущем просто из чувства благодарности к сестре. Факт оставался фактом - все равно она бы ЗНАЛА обо всем, все равно были бы осложнения. Рано или поздно Сэм захочет навестить Лилу или пригласить к ним. Так что ничего не получится. Она никогда не сможет поддерживать с ней отношения, не сможет объяснить внятно Сэму, почему нельзя этого делать, почему ей нельзя возвращаться в Техас, даже для того, чтобы встретиться с родной сестрой. Нет, все ее планы были чистым бредом. Но сейчас уже слишком поздно, ничего изменить нельзя. А может быть, нет? Может быть, так: она сейчас выспится - долгие десять часов отдыха. Завтра - воскресенье; если она покинет мотель примерно в девять утра и поедет прямо домой, то возвратится в город в понедельник, ранним утром. Еще до того как вернется из Далласа Лила, до того как откроется банк. Она положит деньги в банк и сразу отправится на работу. Конечно, она страшно устанет. Но это не смертельно, и никто никогда ни о чем не узнает. Оставалась еще проблема с машиной. Тут придется придумать какое-то объяснение для Лилы. Она может сказать ей, что поехала в Фервилл, потому что решила нанести неожиданный визит Сэму и провести с ним уикэнд. Машина сломалась, и она была вынуждена отбуксовать ее: ей сказали, что потребуется новый двигатель, поэтому Мери решила обменять ее на эту старую развалину и вернуться домой. Да, звучит правдоподобно. Конечно, когда она подсчитает убытки, вся поездка обойдется ей где-то в семьсот долларов. Столько стоил ее седан. Но эту цену стоит заплатить. Семьсот долларов - не так уж много за то, чтобы снова обрести рассудок. Рассудок, нормальную жизнь и надежду на счастливое будущее. Мери поднялась на ноги. Так она и сделает. Она тут же почувствовала себя высокой и сильной, снова вернулась уверенность. Все оказалось очень просто. Если бы Мери была набожной, она бы произнесла про себя молитву. Но в тот момент ее охватило странное ощущение, будто все, что произошло, было предопределено, - так, кажется, это называется? Будто все события сегодняшнего дня просто должны были случиться. То, что она выбрала неправильную дорогу, приехала сюда, встретила этого несчастного толстяка, стала свидетелем его странной речи, последняя фраза которой словно отрезвила ее. Ей даже захотелось подойти к нему и расцеловать, но потом она, засмеявшись, представила себе, как он воспримет такое проявление благодарности. Несчастный чудак скорее всего хлопнется в обморок! Она опять хихикнула. Приятно снова чувствовать себя высокой и сильной; ну-ка, посмотрим, сможет она теперь уместиться под душем? Именно это она сейчас и сделает - примет настоящий горячий душ. Станет под струящуюся воду и будет стоять, пока не смоет всю грязь с тела, а потом с души. Очистится Мери. Станет белой как снег... Она вошла в ванную, сбросила туфли, пригнувшись, стянула чулки, потом подняла руки, сняла через голову платье, швырнула его в комнату. Платье упало на пол - наплевать. Медленно расстегнула бюстгальтер, взмахнула рукой, так что он описал красивую дугу в воздухе, и разжала пальцы. А теперь трусики... Она постояла немного перед зеркалом, внимательно изучая себя. Что ж, по лицу можно дать двадцать семь, но тело у нее двадцатилетней девушки. Хорошая фигура. Чертовски хорошая фигура. Сэму понравится. Хорошо бы он сейчас стоял рядом и любовался этим телом. Пережить еще два года ожидания будет трудно, страшно трудно. Но она потом сумеет наверстать потерянное время. Считается, что женщина полностью достигает половой зрелости лишь к тридцати годам. Надо будет проверить. При этой мысли Мери снова захихикала как девчонка; нанесла воображаемый удар противнику и отскочила, послала отражению воздушный поцелуй и получила такой же в ответ. Потом встала под душ. Вода была очень горячей, пришлось подкрутить кран с холодной водой. В конце концов она полностью открыла оба крана, так что теплая волна словно затопила все вокруг. Вода лилась с оглушительным шумом, комнату начали заволакивать клубы пара. Из-за этого она не услышала, как открылась дверь, как по полу прошелестели чьи-то шаги. И когда занавеска, закрывавшая душевую, раздвинулась, клубы пара. сначала скрыли лицо. Потом она заметила его - просто лицо, глядевшее на нее сквозь ткань, словно маска, парящая в воздухе. Шарфик закрывал волосы, и глаза, бессмысленно пялящиеся на нее, казалось, сделаны из стекла, но это была не маска. Кожа, покрытая толстым слоем пудры, была мертвенно-белой, два пятна лихорадочно-бурого цвета горели на щеках. Это была не маска. Это было лицо полоумной, обезумевшей старухи. Мери начала кричать, но тут занавеска раздвинулась шире, из клубов пара возникла рука, держащая огромный мясницкий топор. Этот топор мгновение спустя оборвал ее крик. И отрубил голову. 4 Как только Норман вошел в контору, его начало трясти. Это была реакция, конечно. Слишком много всего произошло и слишком быстро. Он больше не мог держать это в себе, как в бутылке. БУТЫЛКА. Вот что ему сейчас нужно - выпить. Он, конечно, наврал той девушке. Действительно, Мама не разрешала держать спиртное в доме, но он все равно выпивал. Он прятал бутылку здесь, в конторе. Иногда нельзя не выпить, даже если знаешь, что плохо переносишь спиртное, даже если ничтожного количества достаточно, чтобы все вокруг стало как в тумане, чтобы отключиться. Бывали времена, когда очень хотелось отключиться. Норман вовремя вспомнил, что надо сделать, - опустил шторы, выключил придорожную вывеску. Вот и все. Закрыто на ночь. Теперь, когда шторы опущены, снаружи никто не сможет различить слабый свет настольной лампы. Никто сюда не заглянет, никто не увидит, как он открыл ящик в столе и вытащил бутылку дрожащими, как у нашкодившего мальчика, руками. Маленький мальчик хочет свою бутылочку. Он поднял кружку и сделал глоток, закрыв глаза. Виски обожгло все внутри; это хорошо. Пусть выжжет всю горечь и боль. Огненная влага прошла по горлу, воспламенила желудок. Еще один глоток, - может быть, он выжжет привкус страха. Он сделал ошибку, пригласив девушку в дом. Норман понял это уже в тот момент, когда произнес роковые слова, но девушка была такой хорошенькой, казалась такой усталой и одинокой, словно ей не к кому было обратиться, не у кого искать понимания. Он ведь хотел только поговорить с ней немного, так оно и вышло, больше ничего не было. Кроме того, это ведь его дом, разве не так? Он такой же хозяин, как и Мама. Она не имеет права устанавливать здесь свои порядки. Но все равно это была ошибка. На самом деле, он бы никогда не осмелился, просто сегодня он был очень сердит на Маму. Он решил поступить наперекор ей. Это было плохо. Но, после того как он пригласил ее, он сделал кое-что похуже. Он вернулся в дом и сказал Маме, что сегодня у него будет гостья. Он ворвался к ней, прямо к постели, и объявил об этом - все равно что сказал: "Ну-ка, попробуй теперь сделать что-нибудь!" Он совершил дурной поступок. Она и так была на взводе, а когда он сказал ей, что сюда придет девушка, у нее началась самая настоящая истерика. Да, истерический припадок, вот как называется ее поведение, с этими криками: "Если ты приведешь ее сюда, я убью ее! Убью эту шлюху!" ШЛЮХА. Мама не употребляла таких слов. Но тогда она именно так и сказала. Она больна, очень больна. Может быть, девушка была права. Может быть, Маму и вправду надо поместить куда-нибудь. Кажется, он сам уже не может ничего с ней сделать. И с самим собой тоже. Что там Мама говорила про тех, что делают что-то там сами с собой? Это грех. Они будут гореть в аду за это. Внутри все горело от виски. Уже третий глоток, но он нуждался в нем. Он во многом еще нуждался. И насчет этого тоже девушка была права. Так жить нельзя. Он больше не может так жить. Даже этот ужин превратился в пытку. Он все время боялся, что Мама что-нибудь устроит. С тех пор как он оставил ее комнату и закрыл дверь на ключ, он все время боялся, что она начнет стучать в стену и кричать. Но все было тихо, пожалуй, даже слишком тихо, словно Мама внимательно слушала их беседу. Наверное, так оно и было. Можно запереть Маму, но заткнуть ей уши нельзя. Норман надеялся, что сейчас она уже заснула. А завтра. Бог даст, все забудет. Такое иногда случалось. Но бывало и по-другому: он был уверен, что она забыла о том или ином инциденте, а много месяцев спустя, вдруг, как гром среди ясного неба. Мама вспоминала о нем. СРЕДИ ЯСНОГО НЕБА... Он хмыкнул. Придет же в голову такое. Он теперь и не видит этого ясного неба. Только облака и густая тьма, вот как сегодня. Он услышал какой-то звук и быстро повернулся на стуле. Неужели Мама? Нет, такого не может быть, ты же запер ее, помнишь? Это, наверное, девушка в соседней комнате. Ну конечно, теперь он ясно слышал; судя по всему, она открыла чемодан и раскладывает вещи, готовится ко сну. Норман отпил еще глоток, чтобы успокоить нервы. На этот раз виски помогло. Рука больше не дрожала. Он не испытывал страха. Если он думал о девушке, страшно не было. Смешно: когда он по-настоящему разглядел ее, Нормана потрясло жуткое ощущение, как же это называется? Что-то на им. Импозантный? Нет, не то. Он не чувствовал себя импозантным, когда был рядом с женщиной. Имбецил? Опять не то. Слово вертелось на языке, он сотни раз встречал его в книгах, в ОПРЕДЕЛЕННЫХ книгах, о существовании которых Мама и не подозревала. Ну, не важно. Когда он стоял рядом с девушкой, он чувствовал себя плохо, но не сейчас. Сейчас он был сильным, и мог сделать все что угодно. А с девушкой, вроде этой, он бы многое хотел сделать. Молоденькая, хорошенькая, к тому же неглупая. Он показал себя дураком, отвечая на ее слова насчет Мамы; теперь он должен, признать, что она была права. Она знает, она способна понять. Если бы. только она тогда осталась, если бы только они продолжили разговор... А теперь он, наверное, больше ее не увидит. Завтра она уйдет. Уйдет навсегда. Джейн Вилсон, Сан-Антонио, Техас. Интересно, кто она, куда направляется, какая она на самом деле: в такую девушку можно влюбиться. Да, влюбиться, увидев ее один-единственный раз. И не над чем здесь смеяться. Но она-то, наверное, будет смеяться. Таковы уж они, девушки, - они всегда смеются над тобой. Потому что все они ШЛЮХИ. Мама была права. Все они шлюхи. Но попробуй держи себя в руках, когда шлюха такая красивая и ты знаешь, что больше никогда ее не увидишь. Ты просто ДОЛЖЕН снова ее увидеть. Будь ты мужчиной хотя бы наполовину, ты так и сказал бы ей, когда был в ее комнате. И принес бы бутылку, предложил бы выпить и сам выпил бы вместе с ней, а потом взял бы ее на руки, отнес в постель и тогда... Тогда ничего бы не произошло. Потому что ты не смог бы ничего сделать. Потому что ты бессильный. Ты импотент. Ты ведь это слово не мог вспомнить, правда? ИМПОТЕНТ. Это слово использовалось в книгах, это слово употребляла Мама, это слово значит, что ты больше никогда не увидишь ее, потому что не сможешь ничего сделать. Это слово знали шлюхи, наверняка знали - вот почему они всегда смеялись над ним. Норман снова отпил из кружки, совсем маленький глоточек. Он почувствовал, как что-то потекло по подбородку... Кажется, он опьянел. Да, он пьяный, ну и что? Лишь бы не знала Мама. Лишь бы не знала эта девушка. Это секрет, бо-ольшой секрет. Так он импотент? Но это не значит, что он больше никогда ее не увидит. Он увидит ее - прямо сейчас. Норман перегнулся через стол, голова почти уперлась в стену. Опять звуки. По долгому опыту он знал, что они означают. Девушка скинула туфли. Значит, теперь она идет в ванную. Он протянул руку. Пальцы снова дрожали, но теперь уже не от страха. От нетерпеливого ожидания, от предвкушения предстоящего зрелища. Сейчас он сделает то, что делал много раз до этого. Отодвинет застекленную лицензию, висящую над столом; тогда можно будет подглядывать в маленькую дырочку, которую он давным-давно просверлил в стене. Никто на свете не знал про эту маленькую дырочку, даже Мама. Главное, Мама ничего не знала. Это был его секрет. С той стороны дырочка казалась просто трещиной в пластике, но ему все было видно. Видна ванная, если там горел свет. Иногда ему удавалось поймать момент, когда они стояли прямо перед дырочкой. Иногда он мог видеть их отражение в зеркале на двери позади них. Но главное - он мог их видеть. Все их секреты. Пускай себе шлюхи смеются. Он знает о них больше, чем они думают. Трудно было сосредоточиться: все расплывалось перед глазами. Он чувствовал головокружение и жар. Головокружение и жар. Отчасти из-за виски, отчасти от возбуждения. Но главное - из-за нее. Да, она была в ванной, стояла лицом к стене. Но она не заметит его дырочку. Никто из них никогда ничего не замечал. Она улыбалась, распуская волосы. Изогнулась, спустила чулочки. А когда выпрямилась, - да, да, она сейчас сделает это, она снимает платье через голову, ткань скользит все выше и выше, он видит ее лифчик, он видит ее трусики. "Только не останавливайся, только не отворачивайся!" Но она все-таки отвернулась, и Норман чуть было не крикнул тогда: "Стой, шлюха, не уходи!", но вовремя опомнился; и тут он заметил, что она расстегивает лифчик, стоя перед зеркалом на двери, и ему все было видно! Только вот в зеркале были волнистые, искривленные линии и слепящие огоньки, из-за которых кружилась голова, так что трудно было что-нибудь разглядеть, пока она не отошла немного в сторону. Теперь он видел все... Она хочет их снять, да, сейчас она снимет их, она снимает трусики, и ему все видно; она стояла прямо перед зеркалом и ПОДАВАЛА ЗНАКИ! НЕУЖЕЛИ ОНА ЗНАЕТ? Неужели она все знала с самого начала, знала про его дырочку в стене, знала, что он подсматривает? Неужели она хотела, чтобы он на нее смотрел, нарочно смущала его, шлюха? Она изгибалась из стороны в сторону, взад и вперед, а теперь поверхность зеркала снова стала волнистой, стала расплываться, и она тоже стала расплываться; он не может вынести этого, он сейчас начнет стучать кулаком по стене, он закричит, чтобы она прекратила, потому что она предается сейчас скверне, пороку и должна прекратить это, пока он тоже не стал порочным и скверным, как она. Вот чем страшны шлюхи, они сделали тебя порочным, она была шлюха, все женщины шлюхи, и Мама тоже... Неожиданно девушка куда-то исчезла, уши заполнил странный рокот. Он звучал все громче и громче, сотрясая стену, растворяя в себе слова и мысли. Рокот шел изнутри, из головы, и он оторвался от стены, снова опустился на стул. "Я пьян, - сказал он себе. - Я сейчас отключусь". Но дело было не только в этом. Рокот не утихал, и в нем он смог услышать еще какой-то звук. Дверь конторы открывается. Но это невозможно. Он ведь закрыл ее, верно? И ключ все еще был у него. Как только он откроет глаза, Норман найдет его. Но он не может открыть глаза. Он боится. Потому что теперь он все понял. У Мамы тоже был ключ: У нее был ключ от своей комнаты. У нее был ключ от дома. У нее был ключ от конторы. Вот она стоит рядом, смотрит на него сверху вниз. Может быть, она подумает, что он просто заснул. Зачем она вообще пришла сюда? Услышала, как он пошел провожать девушку, спустилась, чтобы шпионить за ним? Норман откинулся на стуле, боясь пошевелиться, не желая шевелиться. С каждой секундой притворяться становилось все труднее и труднее, даже если бы он и захотел. Рокот немного улегся, мерный шум убаюкивал, словно качая его на волнах. Приятно. Мальчика качают, пока он не уснет, над ним стоит Мама... Но она ушла. Не сказав ни слова, она повернулась и вышла. Больше бояться нечего. Она пришла, чтобы защитить своего мальчика от злых шлюх. Да, так и есть. Она пришла к нему на помощь. Каждый раз, когда он нуждался в помощи, появлялась Мама. Теперь можешь спокойно уснуть. Это очень просто. Нужно только погрузиться в рокот и плыть. Здесь царили тишина и покой. Сон, спокойный сон. Норман внезапно пришел в себя, резко откинувшись назад. Господи, как раскалывается голова! Он отключился, прямо сидя на стуле, по-настоящему потерял сознание. Неудивительно, что в ушах теперь раздавался мерный гул, какой-то рокот. РОКОТ. Он ведь уже слышал этот звук. Только когда - час, два назад? Теперь он понял, откуда шум. За стеной текла вода, кто-то включил душ. Вот в чем дело. Девушка принимает душ. Но это началось очень давно. Не может же она до сих пор быть в ванной, верно? Он нагнулся, отодвинул висящую на стене лицензию. Прищурясь, стал глядеть на ярко освещенную ванную комнату. Никого нет. Сбоку находился душ, но он не мог разглядеть, есть ли там кто-нибудь. Занавески задернуты, ничего не видно. Может быть, она забыла про душ и заснула, не выключив воду. Странно, как она может спать при таком грохоте, но ведь ему этот грохот не помешал заснуть только что. Возможно, усталость валит с ног не хуже виски. Так или иначе, здесь как будто все в порядке. В ванной ничего необычного не было. Норман снова внимательно оглядел комнату, и тут увидел, что случилось с полом. Из-под душевой на кафель пола натекла вода. Немного, крошечный ручеек, струящийся по белому кафелю. Ручеек воды. Воды? Но ручеек был розового цвета. И в воде не бывает крошечных прожилок красного, прожилок, похожих на вены. "ОНА, НАВЕРНОЕ, ПОСКОЛЬЗНУЛАСЬ, УПАЛА И РАСШИБЛАСЬ", - решил Норман. Его начала охватывать паника, но Норман знал, что надо сделать. Он схватил со стола ключи и выбежал из конторы. Быстро выбрав нужный ключ, открыл дверь. В спальне никого не было, но на кровати лежал раскрытый чемодан. Значит, она все еще здесь; он правильно догадался, девушка расшиблась, когда была под душем. Придется зайти в ванную. Только когда он ступил на кафельный пол, Норман вспомнил об этом. Слишком поздно. Панический страх прорвался наружу, но что теперь сделаешь? Все равно он теперь вспомнил это: "У МАМЫ ЕСТЬ КЛЮЧИ И ОТ КОМНАТ МОТЕЛЯ". И когда он отдернул занавеску и увидел изрубленное, скорчившееся на полу тело, превратившееся в кусок кровавого мяса, он понял, что Мама использовала эти ключи. 5 Норман запер за собой дверь и пошел к дому. Одежда висела на нем, словно тряпка - мокрая и, конечно, запачканная кровью. Его вырвало так, что он забрызгал весь кафель. Но одежда - не самое главное. Есть вещи поважнее. Сначала надо их привести в порядок. На этот раз он разберется с проблемой раз и навсегда. Он отдаст Маму туда, где она давно уже должна находиться. Другого выхода нет. Панический страх, ужас, отвращение, тошнота - все прошло, уступив место опьяняющей решимости. Случившееся было трагедией, невыразимо страшным событием, но больше такого не произойдет. Он чувствовал себя новым человеком, словно только теперь обрел право быть самим собой. Норман торопливо взобрался на крыльцо дома и нажал на ручку двери. Она была не заперта. В гостиной все еще горел свет, но там никого не было. Он быстро огляделся по сторонам, затем поспешил по лестнице на второй этаж. Дверь в Мамину комнату была распахнута, свет настольной лампы освещал холл. Он вошел, даже не подумав постучать. Все - больше нет смысла играть в эту игру. Теперь ей не уйти от ответа. Не уйти... Но ведь она ушла! Спальня была пуста. Он заметил примятые простыни на том месте, где она недавно лежала, откинутое одеяло, раздвинутые занавески на старинной кровати с пологом, ощутил едва различимый терпкий запах, еще витавший в воздухе. В углу примостилось кресло-качалка, а на туалетном столике все в том же неизменном порядке стояли безделушки. Все было как всегда; в Маминой комнате никогда ничего не менялось. Но Мама исчезла. Он подошел к шкафу, перебрал одежду на вешалках. Здесь острый запах пронизывал все, так что Норман чуть не задохнулся, но к нему примешивался еще какой-то другой. Только когда нога его ступила на что-то скользкое и липкое, Норман поглядел вниз и понял, откуда этот незнакомый запах. На полу, скомканное, лежало одно из платьев Мамы и ее шарф. Он нагнулся, чтобы поднять их, и содрогнулся от омерзения, заметив темно-красные пятна засохшей крови. Значит, она все-таки потом вернулась сюда; вернулась, переоделась в чистое и снова ушла. Он не может вызвать полицию. Это важно помнить всегда. Нельзя вызывать полицию. Даже сейчас, когда он знает, что она ушла, нельзя вызывать полицию. Потому что она не отвечает за свои действия. Она больна. Одно дело осознанное, хладнокровно задуманное убийство, но болезнь - совсем другое. Если у человека поврежден рассудок, то его считают настоящим убийцей. Это все знают. Только вот иногда суд не верит этому. Норман читал о таких делах. Но, даже если они поверят, что она больна, то ее все равно заберут отсюда. Не в лечебницу, нет, в одно из этих страшных заведений - госпиталь штата для душевнобольных преступников . Норман обвел взглядом чистенькую старомодно обставленную комнату, на обоях которой переплетались вьющиеся розы. Он не может отнять у Мамы все это, он не может допустить, чтобы ее заперли в убогой камере. Сейчас ему ничто не угрожает - ведь полиция не знает о существовании Мамы. Она не выходила за пределы дома, так что НИКТО не знает... Той девушке можно было сказать про Маму, потому что она уедет и никогда не увидит больше их дом. Но полиция не должна ничего знать о Маме и ее наклонностях. Они запрут ее, и Мама сгниет там заживо. Что бы она ни сделала, ТАКОГО Мама не заслужила. И ее никогда не схватят, потому что никто не узнает, что она натворила. Теперь он четко сознавал, что сможет скрыть это от всех. Сейчас нужно просто обдумать, что случилось, обдумать все события, начиная с сегодняшнего вечера, обдумать хорошенько. Девушка приехала сюда одна, сказала, что была за рулем весь день. Значит, она никуда не заезжала. К тому же она, кажется, не знала, где находится Фервилл, а в разговоре ни разу не упомянула другие города поблизости, так что скорее всего не собиралась никого там навещать. Тот, кто ждал ее приезда, - если ее вообще ждали, - живет, очевидно, где-то дальше на севере. Конечно, все это просто рассуждения, но получается вполне логично. Что ж, придется рискнуть и предположить, что он сейчас прав. Да, она расписалась в книге регистрации, но это ничего не значит. Если кто-нибудь начнет расспрашивать, он скажет, что девушка провела в мотеле ночь и уехала. Надо избавиться от тела и машины, а после постараться убрать следы - вот и все, что от него требуется. Ну, вторая часть работы будет нетрудной; он уже знал, как это сделать. Приятного мало, конечно, но и особых трудностей не предвидится. И он избавится от необходимости сообщать в полицию. А Мама будет избавлена от страшной расплаты. О нет, он не собирается отступать от своего решения; теперь от этого не уйти, и он обязательно разберется с Мамой, но только после. Серьезная проблема, как уничтожить улики. "Корпус деликти". Мамино платье и шарф придется сжечь, одежду, которая сейчас на нем, - тоже. Нет, лучше сделать это после того, как он избавится от тела. Норман скатал и отнес вниз окровавленную ткань. Сдернул с вешалки в коридоре старую куртку и комбинезон, скинул свою одежду на кухне и натянул их. Сейчас нет смысла умываться - все это подождет, пока Норман не закончит грязную работу. Но Мама-то не забыла умыться, когда вернулась. Здесь, в кухонном умывальнике, были ясно видны розовые пятна, и еще следы румян и пудры. Когда он вернется, надо не забыть все тщательно вычистить, отметил он про себя. Потом Норман сел и переложил в карманы комбинезона все, что было внутри превратившейся в тряпки одежды. Жаль выбрасывать хорошие вещи, вроде этих, но ничего не поделаешь. Если хочешь что-то сделать для спасения Мамы... Норман спустился в подвал и открыл дверь старой кладовой, где хранились фрукты. Он нашел, что искал, - негодная корзина для белья с закрывающейся на пружину крышкой. Она достаточно большая и прекрасно подойдет. "ПРЕКРАСНО ПОДОЙДЕТ", - Господи, как можно думать такое о вещах, которые ты собираешься делать? Он передернулся, представив себе, что ему предстоит, потом с шумом втянул в себя воздух. Сейчас нет времени на самоанализ или самобичевание. Надо думать только о деле, собраться. Надо быть очень собранным, очень внимательным и хладнокровным. Совершенно хладнокровно Норман запихал перепачканную одежду в корзину. Хладнокровно взял со стола рядом со ступеньками, ведущими в подвал, кусок клеенки. Хладнокровно и спокойно вернулся наверх, включил в кухне свет, выключил свет в коридоре и шагнул в темноту, неся с собой корзину, прикрытую клеенкой. Здесь, в темноте, труднее оставаться хладнокровным. Труднее заставлять себя не думать о сотне вещей, из-за которых может все рухнуть. Мама ушла из дома - куда? Может быть, она бредет по шоссе, чтобы ее увез с собой любой, кто проедет мимо? Может быть, она все еще в шоке от происшедшего и истерика заставит ее выболтать правду первому встречному? Она вправду убежала или просто пошла куда глаза глядят, словно во сне, не соображая, что делает? Может быть, она пошла к лесу позади их дома, по узкой десятиакровой полоске принадлежащей им земли, протянувшейся до болот? Может быть, ему лучше сначала поискать ее? Норман вздохнул и покачал головой. Он не может рисковать. Особенно сейчас, когда в мотеле, в ванной, скорчившись, лежит истерзанный кусок мяса. Оставлять все так гораздо опаснее. У него хватило сообразительности, чтобы выключить свет и в конторе, и в ее номере, прежде чем уйти. Но все равно, кто может знать, не придет ли в голову какому-нибудь полуночнику заявиться сюда и совать всюду нос в поисках хозяина? Сейчас такое случалось редко, все-таки время от времени сигнал отмечал появление очередного постояльца; иногда это случалось в час, в два часа ночи. И по крайней мере один раз каждую ночь мимо проезжала полицейская патрульная машина. Они почти никогда здесь не останавливались, но все может случиться. Он, спотыкаясь, брел сквозь непроглядную мглу безлунной ночи. Дорожка была посыпана гравием, - и ее не размыло, но земля за домом наверняка стала мягкой от дождя. Останутся следы. Вот еще одна проблема. Он оставит следы, которых даже не сможет заметить! Если бы только сейчас стало светло! И как-то сразу эта мысль заслонила все другие - скорее уйти от темноты... Норман почувствовал огромное облегчение, когда в конце концов добрался до цели, открыл дверь в комнату девушки и занес туда корзину, потом опустил ее на пол и включил свет. Мягкое сияние на мгновение заставило его расслабиться, но потом Норман вспомнил, что позволит ему увидеть этот свет, когда он войдет в ванную. Он стоял в центре спальни, он начал дрожать. "НЕТ, Я НЕ СМОГУ СДЕЛАТЬ ЭТОГО. Я НЕ СМОГУ СМОТРЕТЬ НА НЕЕ. Я НЕ ЗАЙДУ ТУДА! НЕТ! НО ТЫ ДОЛЖЕН. ДРУГОГО ВЫХОДА НЕТ. И ПЕРЕСТАНЬ РАЗГОВАРИВАТЬ САМ С СОБОЙ!" Это было важнее всего. Он должен перестать. Он должен снова стать хладнокровным и спокойным, как раньше. Он должен взглянуть в лицо реальной жизни. Но что такое реальная жизнь? Труп девушки. Девушки, которую убила его мать. Страшное зрелище, страшная реальность. Если он убежит, это не вернет девушке жизнь. И если выдать Маму полиции, она тоже не воскреснет. Лучшее, что можно сделать, единственное, что можно сделать, - избавиться от улик. И не из-за чего чувствовать себя виноватым. Но он не смог сдержать тошноты, головокружения, спазмов, сжимавших желудок, когда пришлось войти в ванную и сделать то, что надо было сделать. Топор он увидел почти сразу, он лежал под телом. Норман немедленно опустил его в корзину. В карманах комбинезона он нашел пару перчаток; пришлось надеть их, прежде чем Норман смог заставить себя прикоснуться к остальному. Страшнее всего было с головой. Больше ничего отрублено не было - только глубокие порезы, и ему пришлось сначала подогнуть ноги и сложить руки обезглавленного трупа, а потом завернуть в клеенку и запихнуть в корзину поверх скомканной одежды. Когда все было сделано, он плотно захлопнул крышку. Оставалось еще вычистить ванную и саму душевую, но это он сделает, когда вернется. Теперь надо втащить корзину в спальню, оставить ее там, найти сумочку девушки и вытащить оттуда ключи от машины. Норман осторожно приоткрыл дверь, всматриваясь в дорогу, ища глазами огни машин. Ничего; никто не проезжал здесь в течение нескольких часов. Можно только надеяться, что никто и дальше не появится. Он весь покрылся потом еще до того, как с трудом открыл багажник и запихнул туда корзину, вспотел не от усилий - от страха. Но он все сделал как надо, а потом в комнате принялся запихивать разбросанные платья в сумку и большой чемодан, лежащий на кровати. Он собрал туфли, чулки, лифчик, трусики. Хуже всего было, когда пришлось взять в руки лифчик и трусики. Если бы желудок не был пустым, его бы стошнило. Но в желудке было пусто, он словно высох от страха, и страх покрыл каплями пота кожу. Что теперь? Платки, шпильки - мелочи, которые женщины оставляют в разных уголках комнаты. Да, и еще кошелек. Там было немного денег, Норман даже не заглянул внутрь. Зачем ему деньги? Он просто хотел избавиться от всего этого - и быстро, пока ему еще сопутствовала удача. Он положил ее вещи в машину, на переднее сиденье. Потом закрыл и запер дверь комнаты на ключ. Снова посмотрел на шоссе. Никого. Норман включил зажигание, затем - передние фары. Здесь таилась опасность. Но без зажженных фар он не сможет добраться до цели, особенно когда поедет через лес. Он ехал медленно, вверх по дорожке позади мотеля, по гравию, устилавшему путь к дому. Гравием была посыпана и дорога, ведущая к задней стороне здания, заканчивающаяся у старого сарая, приспособленного под гараж для машины Нормана. Он переключил скорость, и колеса зашуршали по траве. Теперь он вел машину по полю, то и дело подскакивая на сиденье. Через поле тянулась полоса изрытой колесами земли - он нашел ее. Время от времени Норман ездил этим путем на своей машине с прицепом в лес, обступивший болота, чтобы собрать дрова для кухонной печи. Это он и сделает завтра, решил Норман. Сразу как встанет, отправится, как всегда, на машине с прицепом к тому месту. Тогда следы от колес его машины покроют сегодняшние следы от ее машины, а если возле болот останутся следы ног, завтрашняя поездка объяснит и их. Может, и не придется ничего объяснять. Остается только надеяться, что удача не покинет его. Удача сопутствовала ему, когда он достиг края трясины. Она помогла Норману сделать все, что нужно было сделать. Он отключил фары и продолжал работу в темноте. Это было нелегко и заняло много времени, но он все-таки смог все сделать как надо. Включив зажигание, дал задний ход, выскочил из машины и смотрел, как она медленно катится вниз по склону в мутную трясину. На склоне тоже останутся следы шин: "Надо не забыть потом разровнять там землю". Но сейчас это было неважно. Главное, чтобы утонула машина. Теперь он мог видеть, как жидкая грязь пузырится и булькает, медленно всасывая колеса. О Господи, она должна утонуть! Если сейчас ничего не получится, он не сможет вытянуть ее оттуда и повторить все снова. Она должна утонуть! Мутная жижа медленно, очень медленно наползала на крылья. Сколько уже он стоит здесь? Кажется, уже прошло несколько часов, а машина все еще не скрылась в болоте. Но вот жижа достигла ручки на дверце, скрылось лобовое стекло, окна. Стояла мертвая тишина. Болото медленно и беспощадно заглатывало машину, сантиметр за сантиметром. Теперь бьет виден только ее верх. Неожиданно раздался странный шум, словно великан громко втянул в себя воду, отвратительный чавкающий звук: плоп! И машина исчезла, скрылась в болотной жиже. Норман не знал, какая здесь глубина. Он мог только надеяться, что машина будет погружаться все глубже и глубже, пока не достигнет дна, откуда никто ее не достанет. Он отвернулся, поморщившись. Ну что ж, эта часть работы сделана. Машина затонула в болоте. Корзина заперта в багажнике. Тело лежит внутри корзины. Скорченное туловище и окровавленная голова... Но он не может думать об ЭТОМ. Он не должен думать. Еще не вся работа выполнена. И он выполнил эту работу, двигаясь словно автомат. В конторе нашел мыло и стиральный порошок, щетку и ведро. Пядь за пядью он выскреб ванную, потом настал черед душевой. Когда он сосредоточивал все внимание на том, чтобы ничего не пропустить, было не так тяжело, хотя запах заставлял желудок судорожно сжиматься. После Норман снова внимательно осмотрел спальню. Удача все еще не покинула его: под кроватью он нашел сережку. Тогда, вечером, он не заметил в ее ушах сережек, но, наверное, она все же носила их. Может быть, серьга выпала, когда девушка распускала волосы. Если же нет, то где-то здесь должна быть вторая. У Нормана глаза слипались от усталости, но он продолжал поиски. В комнате ничего не было: значит, серьга лежит где-то среди ее вещей или осталась в ухе. Так или иначе, сейчас это не имеет никакого значения. Просто надо избавиться от находки. Завтра он бросит серьгу в болото. Теперь остался только дом. Надо вычистить умывальник на кухне. Когда он вошел в холл, дедушкины часы показывали почти два часа. Глаза все время слипались, но он заставил себя смыть пятна с верхнего края раковины. Потом стянул покрытые высохшей грязью башмаки, комбинезон, сорвал с себя куртку, снял носки и помылся. Вода была ледяной, но это не взбодрило его. Тело словно потеряло чувствительность. Завтра утром он вернется на своей машине к тому месту; на нем будет та же одежда; неважно, что она заляпана грязью и тиной. Главное, нигде не останется пятен крови. На его одежде, на его теле, на его руках. Ну вот. Он опять стал чистым. Его руки чисты. Он способен двигать онемевшими ногами, заставлять их нести одеревеневшее тело вверх по лестнице, в спальню; теперь юркнуть в постель и заснуть. Заснуть с чистыми руками... Уже в спальне, натягивая пижаму, он вспомнил, что осталась еще одна проблема. Мама не вернулась домой. Она все еще бродила где-то. Бог знает где, посреди ночи. Он должен снова одеться и выйти из дома, он должен найти ее. Должен? А почему? Мысль прокралась в голову, когда оцепенение уже мягко, незаметно обволакивало сознание, волю, кутало в шелковое покрывало тишины. Почему он должен думать о Маме, после всего, что она натворила? Возможно, ее уже забрали или скоро заберут. Возможно, она даже выболтает все, что произошло. Но кто ей поверит? Нет доказательств, теперь уже нет. Ему просто надо все отрицать. Может быть, не придется делать даже этого: каждый, кто увидит Маму, услышит ее дикие признания, поймет, что она полоумная. И тогда они запрут ее, запрут в комнате, от которой у нее не будет ключа, из которой она не сможет выбраться, как выбралась сегодня, - и все кончится. Раньше, вечером, такое не приходило ему в голову, он чувствовал себя по-другому, вспомнил Норман. Но все это было до того, как ему пришлось вновь зайти в ванную, до того, как пришлось откинуть занавески душевой и увидеть... страшное. Это Мама во всем виновата, из-за нее он страдает. Из-за нее пострадала несчастная, беззащитная девушка. Она взяла мясницкий топор; этим топором Мама рубила и терзала живую плоть - только маньяк способен на такое дикое зверство. Надо смотреть правде в глаза. Она и есть маньяк. Она заслуживает того, чтобы ее изолировали, ее необходимо изолировать, не только ради безопасности других, но и для ее собственного блага. Если кто-нибудь подберет ее на дороге, он позаботится, чтобы все так и произошло. Но на самом деле она вряд ли пойдет к шоссе. Скорее всего. Мама прячется где-то рядом с домом или во дворе. Может быть, она даже прокралась вслед за ним к болотам, следила за ним все это время. Да, если она действительно сошла с ума, все может случиться. Если Мама и вправду пошла за ним туда, возможно, она поскользнулась. Вполне возможно, там было совсем темно. Перед глазами встала картина: машина погружается в темную пучину, как в зыбучие пески. Его мысли путаются; он с трудом сознавал, что уже давно лежит в постели, под одеялом. Но теперь он не размышлял, что делать дальше, и не думал о Маме, о том, где она сейчас. Теперь он видел ее. Да, он ясно ВИДЕЛ ее и в то же время чувствовал, что веки сомкнуты и понимал, что лежит с закрытыми глазами. Он смотрел на Маму, она была в трясине. Вот, где она была, в трясине, свалилась в темноте со склона и теперь ей не выбраться. Жидкая грязь пузырилась вокруг колен, она пыталась дотянуться до ветки, до чего-нибудь, чтобы вытянуть себя из болота, - бесполезно. В трясину ушли бедра, платье задралось и облепило тело, собравшись складками между ног. Мамины бедра грязные. Бесстыжий мальчишка, нельзя смотреть. Но ему хотелось смотреть на нее, ему хотелось смотреть, как она погружается в мягкую, обволакивающе-скользкую, влажную темноту. Она заслужила это, она заслужила смерть в трясине, она уйдет в трясину вместе с несчастной, ни в чем не повинной девушкой. Так ей и надо! Еще немного, к он навеки избавится и от той, и от другой - и от жертвы и от убийцы, от Мамы, от ведьмы, от шлюхи-Мамы; она будет там в грязной липкой жиже, пусть так будет, пусть она утонет в отвратительной грязи... Теперь жижа поднялась выше ее груди; нельзя думать о таких вещах; он никогда не позволял себе думать о Маминой груди; он не должен, и хорошо, что они исчезают, навсегда погружаются в темноту, так что больше никогда не надо будет думать о таких вещах. Но теперь она задыхалась, словно рыба ловила ртом воздух; из-за этого он тоже стал задыхаться; он чувствовал, что задыхается вместе с Мамой, и тогда (но это сон, это должен быть просто сон!) вдруг все стало наоборот: Мама стояла на твердой земле, на краю болота, а тонул он, Норман. Он погрузился в жижу по самую шею, и некому прийти на помощь, неоткуда ждать спасения, не за что уцепиться, разве что Мама протянет руку. Она может спасти его, только она! Норман не хочет утонуть, он не хочет задохнуться в болоте, он не хочет уйти на дно, как ушла на дно девушка-шлюха. Теперь он вспомнил, почему шлюха здесь; она здесь, потому что ее убили. Ее убили, потому что она была грешницей. Она обнажила себя перед ним, нарочно дразнила его, соблазняла скверной своего нагого тела. Ведь он и сам хотел убить ее, когда она начала искушать его, потому что Мама все рассказала ему о грехе и пороке, о том, как дьявол принимает личины и сеет порок, и о том, что "не должно оставлять ведьму-шлюху в живых..." Мама сделала это, чтобы защитить его; нельзя просто смотреть, как она умирает; она была права. Он нуждался в ней сейчас, а она - в нем, даже если она полоумная, она не даст ему уйти на дно. Она НЕ МОЖЕТ. Мерзкая жижа обхватывала горло, ласкала губы; когда он откроет рот, она проникнет внутрь, но пришлось сделать это, чтобы закричать. Он кричал: "Мама, Мама, спаси меня!" А потом болото вокруг него исчезло, он снова был в своей кровати, среди родных стен, и тело было мокрым от пота, а не от липкой влажной мерзости. Теперь он понял, что это был сон, даже еще не слыша ее голоса, голоса Мамы, сидящей возле кровати. - Все хорошо, сынок. Я с тобой. Все хорошо, все в порядке. - Он чувствовал тяжесть ее руки на лбу, рука была прохладной, как высохший пот. Он хотел открыть глаза, но Мама сказала: - Спокойно, сынок. Тебе надо снова заснуть. - Но я должен объяснить тебе... - Я знаю. Я все видела. Ты ведь не думал, что я уйду и оставлю тебя одного, правда? Ты все сделал правильно, Норман. И сейчас все хорошо, все в порядке. Да. Все правильно, как и должно быть. Она здесь, чтобы защитить его, он - чтобы защитить ее. Уже погружаясь в сон, Норман окончательно принял решение. Они не будут упоминать о том, что произошло сегодня ночью, - ни сейчас, ни завтра. Никогда. И он больше не будет думать о том, чтобы отдать ее куда-нибудь. Что бы она ни сделала, ее место здесь, рядом с ним. Может быть, она полоумная; может быть, она убийца, но больше у него никого не было. И больше никого не нужно. Ему нужно одно - знать, что она рядом с ним, когда он засыпает в своей постели. Норман вздрогнул, повернулся; наконец темная пучина, глубже и страшнее любого болота, неудержимо утянула его на самое дно. 6 Ровно в шесть вечера, в пятницу, произошло небольшое чудо. В маленькой задней комнате единственного в Фервилле магазина, торгующего всем, что может пригодиться в фермерском хозяйстве, появился сам Отторино Респиги со своими знаменитыми "Бразильскими мотивами". Отторино Респиги уже давно скончался, а оркестр исполнял его бессмертное творение за много сотен миль отсюда. Но стоило только Сэму Лумису протянуть руку и включить крошечный радиоприемник, как музыка наполнила комнатку, бросив вызов пространству, времени и даже смерти. Сэм считал это самым настоящим чудом. На мгновение он пожалел, что рядом никого нет. Чудо нужно встречать вместе с друзьями. Музыку нужно слушать в компании. Но в этом городе никто не сможет оценить ни музыку, ни простое чудо ее появления здесь. Жители Фервилла старались трезво смотреть на вещи. Брось пятнадцатицентовую монетку в музыкальный автомат в баре или включи телевизор - будет тебе музыка. В основном рок-н-ролл, но время от времени - что-нибудь "культурное", вроде мелодии из "Вильгельма Телля", которую постоянно используют в вестернах. Ну что такого особенного в этом вот Отторине, как его там? Сэм Лумис передернул плечами и улыбнулся. Нет, ему жаловаться не на что. Может, жители этого городишка ни черта не понимают в настоящей музыке, но по крайней мере они никак не мешают ему наслаждаться ею. А он - не пытается никому навязать свои вкусы. Все честно. Сэм извлек на свет массивную книгу учета и положил на кухонный стол. Здесь будет его письменный стол. А он сам будет своим же бухгалтером. Один из минусов жизни в задней комнатке магазина. Тут не было свободного места, и каждый предмет выполнял множество функций. Но Сэм не роптал. Судя по тому, как сейчас шли дела, ему недолго осталось терпеть. Быстрый взгляд на цифры, казалось, подтверждал его оптимизм. Надо будет еще проверить список товаров, которые необходимо заказать, но, кажется, в этом месяце он сможет вернуть тысячу долларов. Значит, за полгода он отдал три тысячи. А ведь сейчас не сезон. С приходом осени дела еще больше оживятся. Сэм быстро сделал расчеты на клочке бумаги. Да, вроде бы удастся. Чертовски приятная новость. Мери тоже будет приятно узнать это. В последнее время она была настроена довольно-таки мрачно. По крайней мере, судя по письмам, приходящим время от времени. Если вообще что-нибудь приходило. Кстати, от Мери давненько не было никаких известий. Он снова написал ей в прошлую пятницу, а ответа так и не получил. Может, заболела? Нет, если дело в этом, он получил бы весточку от ее сестренки Лилы или как там ее. Вполне может быть, что Мери просто во всем разочаровалась, что у нее приступ черной меланхолии. Да и неудивительно. Сколько ей пришлось пережить. Ему, конечно, тоже не сладко приходится. Не очень-то просто жить вот так. Но другого выхода нет. Мери все понимала и согласилась немного подождать. Может, бросить все на несколько дней, оставить Саммерфилда за старшего и поехать к Мери? Свалиться как снег на голову и хоть немного поднять ей настроение? А что, это идея. Сейчас никакой особой работы нет, и Боб вполне может справиться один. Сэм вздохнул. Музыка, наполнявшая комнату, теперь переходила в минорные тона. Здесь начинается тема сада змей. Да, точно, он узнает эти скользящие звуки скрипок, мерный ритм барабана, на который, словно извиваясь, наползает дразнящая мелодия флейты. Змеи. Мери не любит змей. И музыку вроде этой, должно быть, тоже не любит. Иногда ему закрадывалась в голову мысль: может, они все-таки поторопились со своими планами? Действительно, ведь они совсем не знают друг друга. Не считая времени, проведенного вместе на пароходе, и еще двух дней, когда Мери приезжала к нему прошлым летом, они никогда не были вместе. Письма... они только усугубляли положение. Потому что, читая их, Сэм начал понемножку узнавать совсем другую, незнакомую ему Мери - капризную, раздражительную, способную сразу определить человека как "плохого" или "хорошего", что граничило с предубеждением. Он пожал плечами. Что это на него нашло? Может, во всем виновата мрачная музыка? Сэм почувствовал, как напряглись мускулы шеи. Он прислушался, пытаясь определить в чем дело. Что-то не так, он чувствовал это, что-то резануло его слух. Он встал, отодвинув стул. Сейчас он ясно слышал этот звук. Едва слышное щелканье у двери в магазин. Теперь все понятно: кто-то дергал за ручку двери. Магазин закрыт на ночь, на окнах шторы; может, какой-нибудь турист? Да, скорее всего; здешние жители знали, когда он закрывает свою лавочку, знали, что он живет в задней комнате. Если соседям понадобилось что-нибудь от него в такое время, то они. бы сначала позвонили. Что ж, бизнес есть бизнес, с кем бы ни приходилось иметь дело. Сэм направился в магазин, быстро шагая по плохо освещенному проходу. Стекло двери было задернуто шторой, но теперь до него ясно доносился шум: дверь дергали так, что на прилавке, где была расставлена всякая мелочь, позвякивали горшки и кастрюли. Должно быть, тут и в самом деле что-то неотложное: скажем, нужно срочно сменить лампочку в игрушечном фонарике сынишки. Сэм пошарил в кармане, вытащил ключ. - Хорошо, хорошо, - громко сказал он. - Сейчас открою. - И тут же распахнул дверь, даже не вытащив ключ из замка. Она стояла на пороге, ее силуэт ясно вырисовывался на фоне яркого света уличного фонаря на обочине. На мгновение Сэм застыл от неожиданности, потом шагнул к ней и крепко обнял. - Мери! - пробормотал он. Потом жадно прильнул к губам любимой, испытывая одновременно благодарность и облегчение. Но ее тело застыло и напряглось, она пыталась вырваться, потом замолотила по его груди кулаками. - В чем дело? - Я не Мери! - выдохнула девушка. - Я Лила. - Лила? - Сэм отпрянул от нее. - Сестрен... то есть я хотел сказать, младшая сестра Мери? Девушка кивнула, и он смог разглядеть ее лицо, повернутое в профиль; свет фонаря заставил сверкать и переливаться волосы. Она была светлой шатенкой, намного светлее, чем Мери. Теперь он заметил другие различия: иная форма чуть вздернутого носика, скулы немного шире. К тому же девушка была не такой высокой, как Мери, плечи и бедра - уже. - Извините, - пробормотал он. - Все из-за этой проклятой темени. - Ничего страшного. - Голос тоже был совсем другой, более низкий и мягкий. - Заходите, пожалуйста. - Вообще-то... - Она замялась, бросила быстрый взгляд себе под ноги; Сэм заметил небольшой чемодан. - Давайте-ка я вам помогу. - Он поднял чемодан, проходя мимо Лилы, включ