Бен Бова. Месть Ориона ----------------------------------------------------------------------- Ben(jamin) Bova. Vengeance of Orion (1988) ("Orion" #2). Пер. - Ю.Соколов. М., "Армада", 1996. OCR & spellcheck by HarryFan, 16 July 2002 ----------------------------------------------------------------------- Любезным, внимательным, приветливым, всегда готовым помочь сотрудникам библиотеки Западного Хартфорда с благодарностью Цивилизацию бронзового века погубили два великих вторжения. С северо-запада пришло множество племен, именуемых в Египте "народами моря", они же совершали и набеги на восточное побережье Средиземного моря... К 1200 году до Рождества Христова была разрушена империя хеттов... Но когда эти, пришедшие с северо-запада, племена захватчиков волной проносились по Греции, Малой Азии и побережью Средиземного моря, с юго-востока шли другие орды Аравийской пустыни... Все это произошло на заре человечества: израильтяне пришли в Палестину еще до 1220 года до Рождества Христова. Из "Колумбийской истории мира" 1972 г. ПРОЛОГ Я не супермен, но обладаю способностями, превышающими возможности обыкновенного человека. Однако во всем остальном я такой же, как все, и смертен, как любой другой житель Земли. Но я одинок. И прожил так всю свою жизнь. Сны мои туманят странные видения; а когда я пробуждаюсь, их сменяют неясные воспоминания о загадочных событиях и таинственных происшествиях, настолько фантастических, что породить их может лишь измученный одиночеством, углубившийся в подсознание разум. В тот день я, по обыкновению, предпочел оттянуть мой ленч по меньшей мере на час и направился в небольшой ресторанчик, где обедал почти каждый день. В одиночестве. Я сел за свой любимый столик и не торопясь принялся за еду, нисколько не сожалея о том, что скорее всего это последний ленч в привычной для меня обстановке. Мой столик находился прямо напротив входа в ресторан, и я при всем желании не мог не заметить ее, хотя и сомневаюсь, что нашелся бы мужчина, способный на такую рассеянность. Она была прекрасна: высокая и грациозная, с волосами черными словно полночь и огромными серыми глазами, в которых будто бы притаилась загадочная бесконечность. - Аня, - прошептал я, хотя минуту назад не имел представления, кто передо мной. И тем не менее нечто в глубине моего сознания подсказывало мне, что я знал ее целую вечность. Я ничуть не удивился, когда она, улыбаясь, подошла к моему столику, и поднялся, ощущая одновременно и радость и смущение. - Здравствуй, Орион, - сказала она, протягивая мне руку. Я галантно склонился, чтобы поцеловать ее изящные пальчики, и предложил ей сесть. Приблизился робот-официант, и она заказала бокал красного вина. - Мне кажется, что я знаю вас всю жизнь, - пробормотал я. - Больше, чем одну, - поправила она меня голосом мягким и мелодичным, от которого повеяло летним теплом. - Неужели ты опять все забыл? Я озадаченно уставился на нее, пытаясь сосредоточиться... Вихрь воспоминаний закружил меня столь внезапно, что у меня перехватило дыхание. Я увидел сверкающий золотой шар, черного и грозного человека, лес гигантских секвой, пустыню, исхлестанную ветрами, мир вечных льдов, окутанный бесконечным мраком, и ее, эту женщину в блестящем серебристом костюме. - Я помню... смерть. - Голос мой сорвался. - Пространственно-временной континуум перестал существовать. Земля... вся вселенная превратилась в черную дыру. Она серьезно кивнула. - Ты видел конец старого и начало нового цикла расширения вселенной. Случилось то, чего не предвидели ни Ормузд, ни Ариман. Континуум не разрушился, он только видоизменился. - Ормузд, - повторил я, - Ариман. Эти два имени вызвали у меня новую цепь ассоциаций. Я ощутил гнев, смешанный со страхом и скорбью, но не мог вспомнить, кем были те, о ком упомянула Аня, и почему их имена вызвали во мне столь сильные чувства. - Они до сих пор враждуют, - сказала она. - Но теперь они знают благодаря тебе, Орион, что континуум так просто не уничтожить... - Я вспомнил все свои прошлые жизни, - произнес я с торжеством. - И тебя в каждой из них. - А теперь я буду с тобой и в этой. - Как я любил тебя тогда! Ее лицо озарила улыбка. - А сейчас ты меня любишь? - Да! - ответил я совершенно искренне, чувствуя, что и в самом деле люблю ее всем сердцем. - Я тоже люблю тебя, Орион. Всегда любила и буду вечно любить. Даже в смерти и бесконечности... - Но я скоро улетаю, - произнес я в полном отчаянии. - Знаю. Над ее плечом, за окном ресторана, я видел низко висевший над горизонтом тонкий полумесяц Сатурна. Узкая линия колец наискось рассекала его. У самой поверхности Титана, как всегда, клубилась оранжевая дымка. Высоко в небе кружил звездолет нашей экспедиции, ожидавший только разрешения на старт. - Полет продлится около двадцати лет, - грустно сказал я. - Я знаю. Вы летите в систему Сириуса. - Это долгий путь. - Не более долгий, чем те, что мы уже прошли, Орион, - возразила Аня, - или те, которые нас еще ожидают. - Что ты хочешь сказать? - Я объясню тебе во время путешествия, - усмехнулась она. - У нас будет сколько угодно времени, чтобы строить планы на будущее и вспоминать прошлое. - Значит, ты тоже летишь? - Сердце мое подпрыгнуло от радости. - Конечно. - Она весело рассмеялась. - Орион, мы с тобой пережили гибель и возрождение нашей вселенной, разделили не одну жизнь и смерть... Неужели после всего этого я соглашусь расстаться с тобой хотя бы на миг? - Но я не видел тебя ни на одном из собраний экипажа. Твоего имени даже нет в списках! - Уже есть. Мы вместе полетим к звездам, любимый, впереди у нас долгая интересная жизнь. Быть может, и не одна. И помни: что бы ни случилось, мы всегда будем рядом. Я встал и, перегнувшись через стол, поцеловал ее в губы. Мое одиночество кончилось. Теперь меня ничто не могло испугать в этом мире. Я готов был бросить вызов всей вселенной. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТРОЯ 1 Хлесткий удар кнута по голой спине привел меня в чувство. - Шевелись, тупой бык! Ты уснул среди бела дня, проснись, или молнии Зевса обрушатся на твои плечи! Я сидел на грубой деревянной скамье в длинном, качавшемся на волнах судне, держа в руках тяжелое весло, похожее на лопату. Мы гребли изо всех сил, нещадно палило солнце. По ребрам и хребту человека, сидевшего впереди, текли струйки пота, его загорелую кожу пересекали рубцы. - Навались! - заревел человек с кнутом. - Держи ритм. Мои бедра едва прикрывала грязная кожаная повязка. Пот разъедал мои глаза; ныли спина и руки с грязными мозолистыми ладонями. Судно напоминало гавайское военное каноэ. Нос его высоко вздымался и оканчивался гротескной резной фигурой: головой свирепого демона, призванного защищать лодку и экипаж. Опуская весло во вздымавшуюся волну, я торопливо огляделся и успел насчитать сорок гребцов. Посреди корабля между скамьями были навалены товары, при каждом движении палубы блеяли связанные овцы и визжали свиньи. Безжалостно пекло солнце. Над единственным свернутым на рее парусом лодки дул легкий ветерок. Воняло навозом. На корме мускулистый лысый мужчина мерно отбивал большой колотушкой ровный ритм на изношенном барабане. Следовало вовремя опускать свое весло в воду, иначе полагался удар кнутом. Там же на корме теснились другие мужчины, прикрывая глаза ладонями и переговариваясь, они указывали на что-то друг другу. Они были облачены в длинные, до колен, полотняные туники и в красные или голубые плащи, доходившие до середины лодыжек. Изящные кинжалы у их поясов с отделанными серебром рукоятями годились скорей для украшения, чем для битвы; плащи скреплялись золотыми застежками. Молодые люди, стройные, с редкими еще бородками... но с печатью заботы на суровых лицах. Их явно смущало что-то впереди. Посмотрев в том направлении, я увидел мыс, лишенный деревьев, и скалы, встававшие над песчаной полоской берега. Видимо, мы плыли туда... Где я и как сюда попал? Я отчаянно пытался это понять, но мог вспомнить лишь прекрасную высокую сероглазую женщину. Мы любили друг друга. Мы были... Горечь утраты помрачила мое сознание: она умерла. Голова кружилась - мысли мои завертелись, словно водоворот в темном море, куда меня неумолимо затягивало. Она умерла. Тогда мы тоже находились на корабле, однако совершенно непохожем на этот, и путешествовали не по водам, а по просторам космоса. Но звездолет взорвался, и она умерла. Нас убили. Мы погибли вместе. И все же я снова жил: потный, грязный, и спина моя еще болела от ударов... Я плыл на громадном примитивном каноэ, приближаясь к неизведанным землям под медным безоблачным небом. "Кто я?" Внезапно испугавшись, я осознал, что не знаю ничего, кроме своего имени. "Меня зовут Орион", - сказал я себе, пытаясь хоть что-нибудь вспомнить. Однако в памяти моей был провал, все воспоминания исчезли начисто, как будто с классной доски стерли мел. Я зажмурил глаза, стараясь думать лишь о любимой когда-то женщине и о сказочном корабле, мчавшемся среди звезд. Но теперь я не мог припомнить даже ее имени. Перед глазами полыхало пламя, в ушах звенел крик. Я обнимал ее, защищая от обжигавшего нас адского пламени, железные стены вокруг уже раскалились докрасна. - Орион, он победил, - сказала она. - Мы умрем вместе. Другого утешения нам не осталось, любовь моя. Я вспомнил боль, терзавшую рассекаемую и раздираемую плоть, дымившуюся и лопающуюся от жара, - но куда сильней была мука разлуки, прощания навеки; она исчезла, единственная во всех вселенных... женщина, которую я любил. Кнут вновь ожег мою спину, ужалил голову. - Греби сильнее! Налегай на весло, сукин сын, или, клянусь богами, я заколю тебя вместо бычка, как только мы высадимся на берег! Покрытое шрамами лицо надсмотрщика побагровело от гнева. Он пригнулся и еще раз полоснул меня по плечам кнутом. Я не почувствовал боли, механически отключившись от нее, потому что всегда в совершенстве владел своим телом. Стоило мне захотеть, я бы мог переломить корявое весло и вогнать его расщепленный конец прямо в череп жестокого кнутобойца. Но разве можно сравнить боль от удара кнутом с муками смерти, с безнадежностью тяжкой утраты? Мы обогнули скалистый мыс, он прикрывал тихую бухту, где вдоль изогнутого песчаного берега, вдали от волн, выстроились дюжины кораблей, подобных нашему. Клочками бумаги, принесенной издали ветром, жались к черным судам палатки и хижины; над очагами и тут и там поднимались тонкие серые струйки. Под густым покровом черного дыма в отдалении, примерно в миле от берега, на холме, виднелся город или какая-то крепость. Высокие каменные стены с квадратными башнями вздымались над склонами. Вдали зеленели поросшие лесом склоны, они постепенно сменялись горами, вершины которых дрожали в голубом мареве. Заметив городские стены, молодые люди на корме, казалось, напряглись. Голоса их зазвучали приглушенно, но различить слова мне не составляло труда. - Вот она, - мрачно обратился один из них к своим спутникам. Стоявший рядом молодой человек кивнул и вымолвил одно только слово: - Троя. 2 Мы не причалили - приземлились в буквальном смысле этого слова: судно ткнулось килем в песок, днище заскрежетало, и мы остановились. Надсмотрщик завопил, и все попрыгали за борт: взяв в руки веревки, с руганью напрягая мышцы плеч и рук, мы поволокли на берег просмоленный черный корпус; наконец только корма и руль остались в воде. Я знал, что здесь не бывает приливов. Эти люди узнают о них, только когда сумеют наконец преодолеть Столбы Геракла и выйти в Атлантику. Я удивился, гадая, откуда мне это известно, но времени на раздумья не оставалось. Кнутобоец позволил нам слегка перевести дух, а потом заставил разгружать судно. Надсмотрщик ревел и ругался, потрясая многожильным кнутом, тряс, выпучив глаза, спутанной огненно-рыжей бородой, на его багровом лице белел шрам. Слушая его вопли, я таскал тюки, переносил блеявших овец и визжавших вонючих свиней. А знатные господа в плащах, льняных туниках и изящных сандалиях спускались по трапу; за каждым один или два раба несли вещи, в основном оружие и панцири. - Вот и свежая убоина для войны, - буркнул мужчина, оказавшийся рядом со мной, кивнув в сторону знати. Грязный, как я, жилистый старик с загорелой и морщинистой кожей, загрубевшей от ветра. Редкие седые волосы его повлажнели от пота, борода была взъерошена и неопрятна. Как и на мне, кроме набедренной повязки, на нем ничего не было; худые ноги и узловатые колени на первый взгляд казались хрупкими и едва ли могли выдержать груз, который он переносил. На берегу толпились люди, столь же неопрятные и грязные, как и мы. Они принимали от нас тюки и живой провиант с видимой радостью. Возвращаясь на лодку и вновь спускаясь по трапу, я заметил, что узкая полоска берега огорожена земляным валом, гребень которого был густо усажен заостренными кольями. Когда мы наконец закончили работу, сгрузив сотню или более массивных с двумя ручками сосудов с вином, солнце спустилось к самому мысу, который корабль обогнул днем. Утомленные, с гудящими мышцами, мы распростерлись у очага, получив деревянные плошки с дымящейся похлебкой из чечевицы и зелени. Солнце скользнуло за горизонт, с севера повеяло холодом, ветер разбросал искры от нашего маленького костерка, взметнул их к потемневшему небу. - Вот уж не думал, что попаду на равнину Илиона, - проговорил старик, работавший рядом со мной. Он поднес плошку к губам и с жадностью отхлебнул. - Откуда ты? - спросил я его. - Из Аргоса. Меня зовут Политос. А тебя? - Орион. - Ах! Значит, тебя назвали в честь Звездного Охотника. Я кивнул, во мне шевельнулся слабый отголосок воспоминания. "Охотник. Да, я был охотником. Когда-то... Давным-давно". Или... наоборот, если считать от нынешнего дня? Будущее и прошлое смешались в моей голове. Я вспомнил! - Откуда ты, Орион? - спросил Политос, расколов тремя словами хрупкие, едва наметившиеся очертания воспоминаний. - О! - Я неопределенно махнул. - Я попал сюда с запада. С самого далекого запада. - Это даже дальше от Аргоса, чем Итака? - Много дальше - за морем, - пояснил я, сам не ведая зачем и понимая, что более правдивого ответа просто не существует. - А как ты попал сюда? Я пожал плечами: - Я скиталец. А ты? Подобравшись ко мне поближе, Политос наморщил лоб и почесал редеющую шевелюру. - А я - нет. Я сказитель, и дни мои счастливо проходили на Аргосе, там сплетал я истории и вглядывался в лица внимавших мне людей, особенно в огромные глаза детей. Но война положила конец моей счастливой жизни. - Как так? Он утер рот тыльной стороной грязной ладони. - Мой господин Агамемнон [царь Микен, предводитель греческого войска в Троянской войне; коварно убит женой Клитемнестрой] нуждается в воинах, а его блудливой жене нужны феты. - Рабы? - Ха! Хуже, чем рабы. Куда хуже, - буркнул Политос. Он махнул в сторону истощенных людей, распростершихся вокруг умиравшего костра. - Погляди-ка на нас - на людей, не имеющих ни дома, ни надежды. У раба есть хозяин, на которого можно положиться, раб кому-то принадлежит; он член дома. А фет - ничей, он ничто; у него нет ни земли, ни крова, только печаль и голод. - Но в Аргосе ты был чьим-то домочадцем. Не так ли? Политос склонил голову и изо всех сил зажмурил глаза, чтобы не предаваться горьким воспоминаниям. - Да, - отвечал он негромким голосом. - Был. Пока челядь царицы Клитемнестры не выкинула меня из города, когда мои уста повторили, что царица завела любовника, пока ее царственный муж сражается здесь, у стен Трои, а это известно в Аргосе любой бродячей собаке или кошке. Я пригубил быстро остывавший отвар и попытался найти подходящий ответ. - По крайней мере, ты жив. - Другого утешения я не сумел придумать. - Да уж лучше б убили! - с горечью отвечал Политос. - Тогда я уже был бы мертв, попал бы в Аид, и все мои муки закончились бы. Но вместо этого я здесь и, словно осел, спиной зарабатываю на пропитание. - Это все-таки кое-что, - пробормотал я. Он взглянул на меня: - Орион, ты уже съел все, что заработал. - Значит... больше нам ничего не дадут? - Это все, что положено за день работы. Если ты увидишь фета с монетой в мошне, знай: это вор. Я глубоко вздохнул. - Мы, Орион, хуже рабов, - продолжал Политос шепотом, в котором угадывалась приближающаяся сонливость. - Мы - черви, которых топчут ногами, мы - псы. Так они к нам относятся. Пусть мы все передохнем от непосильных трудов, - нас даже не похоронят, наши кости просто бросят гнить в придорожной канаве. С тяжелым вздохом Политос отставил пустую плошку и растянулся на песке. Стемнело настолько, что я едва мог видеть его лицо, от жалкого костерка давно остались одни уголья. С моря дул холодный ветер, и, чтобы согреться, я автоматически подрегулировал кровообращение. Не то что одеял, даже куска холстины не было у истощенных фетов, чтобы прикрыть усталые тела. Не имевшие крова люди повалились спать в одних набедренных повязках. Я лег возле старика и задумался: сколько же ему лет на самом деле? Может быть, сорок. Но тут же усомнился, - в это варварское время мало кому удавалось дожить до столь преклонного возраста. Пара дворняг сцепилась из-за каких-то костей возле очага, потом псы успокоились и улеглись рядышком, защищенные от ночного холода лучше людей. Прежде чем закрыть глаза, я обратил взор к башням Трои, грозно черневшим на фоне темно-фиолетового неба. Агамемнон... Троя. Как я попал сюда? И сколько мне удастся продержаться здесь в положении человека, который ничтожнее раба? Я заснул и сразу очутился в другом мире, там шла совершенно иная жизнь - в иной плоскости существования. Я оказался там, где не было ни времени, ни пространства... ни земли, ни неба, ни моря. Даже горизонт исчез в безбрежном золотистом сиянии, которое окружало меня, простиралось во все стороны, текло в бесконечности... Теплое, яркое, оно ослепляло, я не видел ничего, кроме этого света. Не знаю, почему я пошел, поначалу медленно, но потом заторопившись; словно знал, куда направляюсь и зачем. Время не имело значения, но я шагал целую вечность, и босые мои ступни прикасались к чему-то твердому, хотя глаза видели только все тот же золотистый свет. Наконец вдалеке я заметил свет, который затмил сияние вокруг. Пятнышко, точка, что пламенела чистым золотом, влекла меня к себе, как магнит притягивает кусок железа, как жгучее солнце - комету. И я побежал... да что там - полетел к этому обжигающему золотистому источнику света. Чуть дыша, я мчался к нему, хотя глаза мои слезились, гулко стучало сердце, дыхание перехватывало в груди. Вдруг я замер. Невидимая стена преградила мне путь. Тело как будто парализовало. Остановившись, я рухнул на колени - передо мной, покоясь на золотистом свете, испускаемом им самим, восседал некто в облике человека. Зрелище казалось невыразимо прекрасным. Мне обжигало глаза, и все же я не мог оторваться от созерцания чуда. Он был велик и красив: густые золотые волосы ниспадали на плечи, глаза сияли золотистыми искрами, кожа испускала животворный свет. Безупречно совершенное лицо его не имело в себе ничего женственно мягкого; он казался спокойным и уверенным, губы изгибались в некоем подобии улыбки. Он явился мне обнаженным по пояс, я видел широкие плечи и могучую безволосую грудь, - ниже тело его окутывали складки ткани, сияющей золотом. - Мой бедный Орион. - Его улыбка превратилась в ухмылку. - Попал в переделку. Я не знал, что ответить... Не мог говорить, - слова застревали в горле. - Ты не забыл своего создателя? - спросил он насмешливо. Я тупо кивнул. - Конечно, ты помнишь. Образ этот заложен в самой твоей сути. Кроме окончательного разрушения, ничто не может стереть его. И я преклонил колени перед создателем, в голове снова бурлили смутные воспоминания, я старался облечь их в слова, чтобы заговорить, спросить его... - Ты помнишь мое имя? - продолжил он. Вспомнить я не смог. - Не важно. Сейчас можешь звать меня Аполлоном. Твои собратья на равнине Илиона зовут меня так. Аполлон. Греческий бог света и красоты. А еще - бог музыки, медицины... или же биотехнологии. Я напряженно рылся в глубинах памяти. Однако мне все время казалось, что знал я другое имя, когда жил в ином времени. Тогда там существовали другие боги, а с ними богиня, которую я любил. - Я жестоко обошелся с тобой, потому что ты ослушался меня, освободив Аримана. Ты намеренно изменил континуум, поддавшись своим чувствам. - Да, потому что любил. - Мой голос еле звучал, я задыхался, но все же мог говорить. - Орион, ты тварь, создание, - фыркнул он. - Что можешь ты знать о любви? - Женщина, - умолял я. - Богиня... - Она мертва. От его голоса, холодного и невозмутимого, как судьба, кровь стыла в жилах. - Ты убил ее, - выговорил я. Насмешливая улыбка превратилась в мрачную и торжественную. - В известной мере, Орион, ты сам сделал это. Ты осмелился полюбить богиню и обрек ее на смерть, так как из-за тебя она приняла человеческий облик. - Ты обвиняешь меня... - Обвиняю? Бог не обвиняет, Орион. Бог наказывает. Или вознаграждает. Сейчас тебя наказывают... Смирись, и искупление придет. - А потом? И вновь лицо его озарила лучезарная улыбка. - Как только троянцы отразят натиск варваров-греков, для тебя найдутся другие дела. Не бойся: я не хочу твоей смерти... Не хочу - тебе еще столько предстоит пережить в этом времени. Я попросил объяснить, но обутая в сандалию нога пнула меня по ребрам. Я открыл глаза: вокруг лежали греки, осаждавшие Трою, я был нижайшим среди низших. - Живо на ноги! Вставайте! Работать! - закричал кнутобоец. Глядя на него, я видел лишь ослепительный свет восходившего солнца, а потом зажмурился и наклонился. 3 Нам дали по плошке жидкой ячменной каши, а затем заставили деревянными лопатами укреплять вал, огораживавший лагерь. Воины тем временем лениво жевали жареную баранину и плоские хлебцы, их оруженосцы запрягали лошадей в колесницы, точили мечи и копья. Мы вышли наружу через ворота в приземистом валу вокруг лагеря. День выдался солнечный, и с утра нам следовало углублять ров перед насыпью, а выкопанный грунт высыпать на вершину рва. Пешему войску троянцев и их колесницам теперь станет труднее добираться до кораблей. Мы проработали почти все утро. Потрясающе ясное небо сверкало безоблачной синевой, белыми точками в нем, стеная, метались чайки. Но море казалось кобальтовым, с темными валами волн. Серо-бурые глыбы островов горбились у далекого горизонта. А на суше смеялись неприступные башни Трои и ее гордые стены, вздымавшиеся на холме. За городом высились далекие горы, заросшие темным лесом, вершины их терялись в тумане. Ветер крепчал, налетая порывами и принося прохладу, солнце поднималось все выше, и ветер приносил прохладу; мы копали и ссыпали песок в плетеные корзины, другие феты уносили их на вершину вала. Я работал, потел и вспоминал то, что видел ночью: это был не сон, сомнений у меня не оставалось. Золотой бог действительно существовал и носил имя Аполлон или другое, которое я, наверное, знал прежде. Я уже почти вспомнил, каким видел его в иные времена, и кроме того, в моей памяти возник темный и зловещий силуэт. "Это был тот, кого Золотой бог называл Ариманом", - подумал я. "Богиня... женщина, которую я любил. Та, которая умерла". Золотой бог сказал, что я виновен в ее смерти. Но мне-то было совершенно ясно - он сам разворачивал цепь событий, закончившихся взрывом звездного корабля. Он убил ее, вернее, нас обоих. А потом оживил меня и забросил в эти края, в жуткую эпоху - вновь одинокого и лишенного памяти. Но я помнил... помнил, хотя и немного. Впрочем, достаточно, чтобы осознать: я ненавижу Золотого бога за все, что он сделал. Я стиснул лопату мозолистыми руками, негодуя от гнева и сердечной тоски. Остальные феты работали с прохладцей, видимо, потому, что надсмотрщики, позабыв про нас, оставались на вершине вала, дабы потешить свой взор, наблюдая за благородными воинами в великолепных бронзовых панцирях. Меня окружали ахейцы. Так назывались люди, работавшие рядом и осаждавшие Трою. Теперь они казались встревоженными, они боялись, что троянцы сумеют прорвать оборону и напасть на лагерь. "Несладко придется ахейцам", - подумал я. Да, Золотой бог утверждал, что троянцы отразят натиск. Политоса послали таскать наверх корзины с землей, которую мы выкапывали со дна рва. Поначалу мне казалось, что подобный груз окажется слишком тяжел для старика, но корзины оказались невелики, земли мы насыпали понемногу, и надсмотрщики в небрежении дозволяли носильщикам не торопиться, поднимаясь по склону. Заметив меня среди копающих, старик подошел ко мне. - Неладно сегодня среди высокородных и могущественных, - прошептал он мне, явно обрадованный раздором. - Утром поссорились мой господин Агамемнон и Ахиллес - великий мужеубийца. Поговаривают, что Ахиллес не выйдет сегодня из своего шатра. - И копать не поможет? - усмехнулся я. Политос ухмыльнулся: - Великий царь Агамемнон послал делегацию к Ахиллесу с просьбой выйти на поле брани, но вряд ли его ждет удача. Ахиллес юн и нахален и к тому же считает, что даже его дерьмо пахнет розами. Тут уже я рассмеялся шутке старика. - Эй! - крикнул нам надсмотрщик с вершины вала. - Если вы немедленно не займетесь делом, я подыщу вам лучший повод для смеха! Политос взвалил наполовину наполненную корзину на свои хрупкие плечи и побрел вверх по склону. Я вернулся к лопате. Солнце стояло высоко на безоблачном небе, когда невдалеке со скрипом распахнулись деревянные ворота и наружу хлынул поток колесниц... Копыта коней стучали по утоптанной насыпи, пересекавшей ров. Все остановились. Надсмотрщики кричали, приказывая выбираться из рва, и мы ретиво полезли на склон, обрадованные отдыхом и предстоящим зрелищем - битвой. Поблескивая на солнце бронзовой броней, колесничие выстраивались в линию. В колесницы запрягали по паре коней, изредка по четыре. Лошади ржали, нервно били копытами, словно предчувствуя сумятицу битвы. Колесниц (я сосчитал их) было семьдесят пять - о тысячах, воспетых поэтами, и речи не шло. На каждой колеснице стояло двое мужей, один правил лошадьми, другой держал оружие - несколько копий различной длины и веса. Самое длинное из них в два раза превышало рост воинов, вместе с бронзовыми шлемами, увенчанными гребнями из конских волос. Воинов защищали бронзовые кирасы, шлемы и поручни. Ног их я не видел, но и они, конечно же, были покрыты поножами. Большая часть колесничих в левой руке несла небольшие округлые щиты. Воины же защищали себя большими восьмиугольными щитами, закрывавшими стоящих от лодыжек до подбородка. На перевязях, висевших через плечо, висели мечи. Я успел заметить на рукоятках блеск золота и серебра. За спиной некоторых колесничих болтались луки, другие прицепили их к колесницам. Когда последняя повозка выехала за ворота и покатила по укатанной насыпи, пересекая ров, раздались громкие крики. Великолепная четверка вороных коней, стройных и лоснившихся, несла колесницу как на крыльях. Находящийся в ней воин казался крепче и сильнее остальных, его панцирь, искусно украшенный, блестел на солнце. - Сам великий царь, - сказал Политос, Голос его едва слышался за гомоном толпы. - Агамемнон. - А Ахиллес вместе с ними? - спросил я. - Нет, зато вон тот гигант - могучий Аякс, - указал он, взволнованный зрелищем. - А вот Одиссей, а... Со стен Трои послышался ответный рев. Справа от ворот поднялось облако пыли, на равнину ринулись колесницы. Наши ворота теперь распахнулись, пропуская пеших воинов, которые несли луки, пращи, топоры, дубинки. Изредка виднелись кольчуги, но по большей части их тела защищали кожаные куртки, иногда с нашитыми бронзовыми бляхами. Обе армии сошлись лицом на обдуваемой ветром равнине. Широкая река естественным образом ограничивала арену сражения; справа от нас ручей помельче охватывал левый фланг. Песчаные берега поросли высокой зеленой травой, но поле боя было уже вытоптано ногами воинов и утрамбовано колесами повозок. Первые полчаса ничего не происходило. Обе армии лишь обменялись посыльными и ограничились переговорами; ветер унес поднятую пыль. - Сегодня никто из героев не хочет вызывать соперников на поединок, - пояснил Политос. - Посыльные обмениваются предложениями о перемирии, которые каждая сторона высокомерно отвергает. - И так каждый день? - Мне рассказывали - так, когда нет дождя. - А война действительно началась из-за Елены? - спросил я. Политос пожал плечами: - Это официальное объяснение. Правда, царевич Александр похитил царицу Спарты, пока ее муж отсутствовал. Но с ее согласия или против воли, знают только боги. - Александр? А я думал, его зовут Парисом. - Так его иногда называют, но имя царевича - Александр. Один из сыновей Приама. - Политос расхохотался. - Я слыхал, что несколько дней назад они с Менелаем, законным мужем Елены, сошлись в поединке и Александр постыдно бежал... Укрылся за своими пехотинцами! Можно ли в это поверить? Я кивнул. - Менелай - брат Агамемнона, - продолжал Политос более приглушенно, чтобы его не услышали. - Великий царь с радостью сровнял бы Трою с землей. Тогда корабли его беспрепятственно проходили бы через Геллеспонт в море Черных вод. - А зачем ему это? - Речь идет о золоте, мой мальчик, - шепнул Политос. - Это не всегда только металл, которым украшают себя цари. На далеких берегах этого моря растет золотое зерно, земля там сплошь покрыта колосьями. Но туда не попасть; невозможно миновать пролив, не заплатив Трое дань. - Ага. - Теперь мне становились понятными истинные причины войны. - Александра послали договориться о мире в Микены. Ему предписывалось заключить новое торговое соглашение от имени своего отца Приама с царем Агамемноном. Царевич остановился в Спарте, но вместо того, чтобы вести переговоры, украл Елену. Агамемнону только это и было нужно. Ведь если царь сумеет победить Трою, то получит доступ к богатствам дальних земель, что лежат за проливом. Я уже собирался спросить, почему бы троянцам не вернуть Елену законному мужу, когда тишину на равнине нарушили трубные звуки. - Ну вот, началось, - мрачно сказал Политос. - Опять глупцы рвутся проливать кровь. Колесничие защелкали кнутами, и на наших глазах лошади рванулись вперед, увлекая ахейцев и троянцев навстречу друг другу. Я попытался сосредоточиться, наблюдая за ближайшей колесницей, и заметил, что стоявший в ней воин уже упирается ногой, обутой в сандалию, в стенку, чтобы тверже метнуть копье. Тело его прикрывал огромный щит, в руке он держал легкое короткое копье. - Диомед, - заметил Политос, не дожидаясь вопроса. - Царевич Аргосский. Прекрасный юноша. Приближавшаяся к нему колесница вдруг вильнула, воин, стоявший в ней, метнул копье... оно пролетело мимо. Диомед же своим копьем угодил прямо в круп самой дальней из четырех лошадей, запряженных в колесницу противника. Животное, дико заржав, взвилось от боли, остальные три сбились с аллюра, и колесница беспорядочно заметалась, выбросив воина на пыльную землю. Возница или упал вместе с ним, или свалился на дно, укрывшись за борт колесницы. На истоптанном поле в клубящемся облаке пыли продолжалось сражение. Колесницы съезжались, копья пронзали воздух, пронзительные крики и проклятия звучали повсюду. В первые минуты битвы пехота держалась поодаль, не мешая знатным всадникам биться с противниками. Перекрывая шум битвы, над полем брани раздался странный вопль, напоминавший крик обезумевшей чайки. - Боевой клич Одиссея, - проговорил Политос. - Царь Итаки выехал на поле битвы. Я же не сводил взгляда с Диомеда. Его возница осадил упряжку, и царевич спрыгнул на землю. Держа в левой руке два копья, он прикрывался массивным восьмиугольным щитом, постукивавшим о шлем и поножи. - О! Муж менее великодушный пронзил бы врага прямо с колесницы! - с восхищением воскликнул Политос. - Диомед же воистину благороден. Если бы только он был в Аргосе, когда люди Клитемнестры выгнали меня! Диомед приблизился к упавшему воину, тот уже поднялся на ноги и выставил перед собой щит, выхватывая длинный меч из ножен. Царевич Аргосский взял в правую руку копье подлиннее и потяжелее и угрожающе потряс им. Я не мог разобрать, какими именно словами обменивались двое мужей, но они что-то кричали. А потом вдруг побросали оружие, бросились навстречу друг другу и затем обнялись, как недавно расставшиеся братья. Я был ошеломлен. - Должно быть, выяснили, что они родственники, - пояснил Политос. - Или один из них гостил когда-то в доме другого. - А как же война? Старик покачал седой головой: - Ну и что? Разве здесь некого убивать? Оба воина обменялись мечами, а потом вернулись к своим колесницам и разъехались в разные стороны. - Не удивительно, что война продлилась десять лет, - пробормотал я. Впрочем, если Диомед в этот день свою первую схватку закончил бескровно, больше ничего подобного я не заметил. Колесницы наезжали друг на друга, копейщики разили четырнадцатифутовыми копьями своих врагов, как это будут делать пиками средневековые рыцари через две тысячи лет. Бронзовые наконечники копий достигали длины в локоть. И когда вся энергия мчавшейся четверки лошадей концентрировалась на блестящем острие, оно разило цель подобно выпущенному из пушки снаряду. Встречая такой удар, мужи в тяжелых панцирях мячиками вылетали из повозок и падали на землю. Бронзовая броня не в силах была защитить от этой сокрушительной мощи. Воины предпочитали встречаться с врагом не сходя с повозок, хотя тут и там я видел сброшенных на землю всадников - они дрались пешими. Пехота по-прежнему держалась в арьергарде, бойцы щурясь угадывали знакомые силуэты в облаках пыли, пока благородные воины сходились в единоборстве. Может быть, они ждали сигнала? Или эта неразбериха отдельных поединков свидетельствовала об искусной военной тактике? Впрочем, возможно, пехотинцы знали, что не смогут противостоять бронированным знатным воинам, вооруженным смертоносными копьями? Вот съехались две колесницы, один из возничих ударом копья пробил голову противнику, а вот пара облаченных в панцири знатных воинов сражаются в пешем бою, нанося удары длинными копьями. Один из них вдруг резко развернулся и ударил тупым концом своего копья противника сбоку. Тот повалился на землю, и хитрый враг пронзил копьем его открывшуюся шею. Кровь хлынула на жаждущую землю. Но вместо того, чтобы подняться в колесницу и вновь ринуться на врага, победитель опустился на колени и торопливо начал расстегивать ремни на панцире убитого. - Богатый трофей, - объяснил Политос. - Если продать только меч, вина и пищи на месяц накупишь. Тут с обеих сторон вперед повалила пехота, одни стремились помочь соратнику обобрать труп, другие защищали убитого. Свалка вскоре переросла в серьезное столкновение; в ход пошли ножи, топоры, дубинки. Впрочем, исход боя решил закованный в броню знатный воин. Орудуя мечом, он пошел на пехоту противника, отсекая конечности и пресекая жизни; редкие пехотинцы, оборонявшие труп, поспешно спаслись бегством. Потом люди его приступили к грабежу, а он охранял их, покинув сражение так же бесповоротно, как если бы его убили. К этому времени колесницы в основном либо уже вышли из строя, либо оказались пустыми. Воины бились пешими, орудуя длинными копьями и мечами. Я видел, как защищенный броней знатный колесничий подбирал камни и, удачно целясь, швырял их точно в цель. Колесничие-лучники, прикрываясь стенками своих повозок, наносили урон пехоте, беспрерывно пуская стрелы. Я видел, как тяжеловооруженный воин вдруг выронил копье и, взвыв от боли, схватился за свое могучее плечо, в которое вонзилась стрела... Промчалась колесница, и стоявший в ней воин поразил лучника, сбросив затем наземь мертвое тело с зазубренного наконечника копья. Диспозиция изменилась мгновенно; не зная тактических планов полководцев, можно было подумать, что положение воюющих сторон никем не контролируется. Благородные воины, сражавшиеся один на один, более интересовались грабежом, чем победой над вражеским войском. Словно бы вокруг шла игра, а не война. Но игроки поливали землю густой алой кровью, а воздух был полон криками боли и ужаса. Выходило - и это, конечно же, самый важный вывод, - что ретироваться опасней, чем встретить врага лицом к лицу в честной схватке. Я видел, как развернулась упряжка, чтобы удрать от двух колесниц, разом наехавших на нее. Один из нападавших поразил пытавшегося убежать воина копьем прямо между лопаток. Лошади отступавших взвились, и пока стоявший в повозке воин пытался перехватить вожжи из рук убитого и обуздать лошадей, подъехал другой копейщик и убил его - тоже ударом в спину. Бежавшие пехотинцы получали стрелы в спины или же падали как подкошенные от ударов мечами бойцов-колесничих. Все, что творилось на поле боя, скрывалось за густыми клубами пыли. Вновь раздался яростный клич, ему вторил рев множества мужских голосов. Громом сотрясли землю лошадиные копыта. Из пыли вынырнули три дюжины колесниц, мчавшихся прямо к тому месту земляного вала, где стояли мы. - Царевич Гектор! - воскликнул Политос с трепетом в голосе. - Погляди, как он рубит ахейцев. Гектор либо перегруппировал свое войско, либо придержал часть колесниц в резерве вдали от развернувшейся битвы. Как бы там ни было, теперь они неслись сквозь войско ахейцев, кося врагов налево и направо. Массивное длинное - едва ли не четырнадцатифутовое - копье Гектора до половины было покрыто кровью. Он орудовал им легко, словно жезлом, пронзая панцири всадников и кожаные куртки пехотинцев; колесница его неотвратимо приближалась к валу, который защищал песчаную косу, лагерь и корабли. Какое-то время ахейцы еще пытались сопротивляться, но когда колесница Гектора прорвала неровную линию бойцов, оборонявших берег, и направилась к воротам, греки бежали: знать и простые воины, конные и пешие - все с криками бросились под защиту земляных валов. Гектор и колесницы троянцев сеяли ужас среди бежавших в панике ахейцев. Они убивали, убивали и убивали. Копьями, мечами, стрелами. Бойцы бежали хромая, спотыкаясь, истекая кровью... Стоны и вопли наполнили воздух. Громыхая и подскакивая, к воротам мчалась ахейская колесница, проносясь мимо бегущих пехотинцев и иногда сбивая их наземь. Я различил великолепную броню на широкоплечем приземистом воине; это был Агамемнон, великий царь. Теперь он уже не казался столь великолепен и величествен, как в начале битвы. Исчез его гребнистый шлем с плюмажем. Золото брони покрыл слой пыли. В правом плече царя торчала стрела, кровь текла по руке. - Мы обречены! - взвизгнул он неожиданно высоким голосом. - Обречены! 4 Ахейцы бежали под защиту вала, за ними по пятам гнались колесницы троянцев, далее следовали пехотинцы, угрожающе размахивавшие мечами и топорами. То тут, то там пеший троянец замирал на мгновение, чтобы метнуть из пращи камень в спину бегущего ахейца, или припадал на колено, чтобы выпустить стрелу. Мимо меня пролетела стрела. Я обернулся и увидел, что мы с Политосом в одиночестве остались на гребне вала, все остальные феты вместе с надсмотрщиками уже спустились в лагерь. Шумная схватка завязалась у ворот шаткого деревянного сооружения, сколоченного из досок, взятых с одного из кораблей. Горстка бойцов отчаянно пыталась закрыть ворота, другие же стремились оставить их открытыми, пока не вернутся последние бегущие ахейцы, чтобы те могли попасть внутрь лагеря. Я видел, что Гектор и его конница достигнут ворот через минуту-другую. И если они попадут в лагерь, то убьют каждого, кто там окажется. - Оставайся здесь, - сказал я Политосу. И, не проверив, послушался ли он, направился к воротам, проскользнув среди кольев, заграждавших верх насыпи. Краем глаза я заметил летевшее в меня легкое копье. Чувства мои обострились, мир вокруг словно застыл на мгновение, а тело, казалось, рассекало пространство. Копье медленно плыло в воздухе, слегка подрагивая в полете. Я шагнул в сторону, оно вонзилось в землю у моих ног и, дрожа, застыло. Вырвав его, я бросился к воротам. Колесница Гектора уже громыхала вверх по песчаной насыпи, прорезавшей ров перед валом. Времени на раздумье у меня уже не оставалось, поэтому я спрыгнул с гребня вала - прямо перед взмокшими лошадьми, - вскинул руки и завопил. Перепуганные лошади с негодующим ржанием остановились и попятились. На мгновение окружающий мир перестал для меня существовать, застыв как рисунок на вазе. Позади ахейцы пытались закрыть ворота, чтобы преградить троянцам путь в лагерь. Впереди вздыбились кони Гектора, некованые копыта которых били по воздуху в дюйме от моего лица. Я стоял чуть пригнувшись, выставив перед собой легкое копье, готовый нанести удар в любом направлении. Лошади метнулись в сторону, их выкатившиеся глаза побелели от страха, колесница едва не свалилась с утоптанной насыпи. Воин в ней устоял; одной рукой он держался за поручень, другую же занес над головой, направляя в мою грудь длиннейшее, омытое кровью копье. Я заглянул в лицо Гектора, царевича Трои. Карие глаза оставались спокойными и невозмутимыми, без признаков гнева или жажды крови. Холодный и расчетливый воин, единственный мыслящий человек среди толпы жаждавших мести мужланов. Я заметил у него маленький округлый щит, почему-то царевич не пользовался длинным, какие носила остальная знать. На щите была изображена летящая цапля, - через тысячелетия такой стиль рисунков назовут японским. Он приготовился метнуть копье в меня. Я отступил и, отбросив дротик и перехватив кленовое древко, свалил Гектора, перетащив его через поручни колесницы. Вырванное у него копье я метнул в голову возницы, который мгновенно рухнул по другую сторону повозки. Обезумевшие лошади, спотыкаясь, бились на узком пространстве; внезапно одна из них соскользнула с откоса, остальные с испуганным ржанием попятились назад, а потом повернули и, растоптав бедного возницу, рванулись к лагерю, в сторону далекого города, катя за собой опустевшую колесницу. Гектор поднялся на ноги и, угрожая мечом, направился ко мне; я, держа копье словно дубинку, отразил удар и вновь сбил царевича с ног. К этому времени на насыпь прибежали троянцы - пешие, без колесниц, потому что взбесившаяся упряжка Гектора распугала нападавших. Я огляделся. Теперь ворота уже закрыли и ахейские лучники целились через ее щели. Некоторые воины успели подняться на насыпь и бросали оттуда камни и копья. Подняв над головой свой щит, стараясь укрыться от летевших снарядов, Гектор отступил. Что касается меня, то я легко уклонялся от троянских стрел. Троянцы отступили, но только на расстояние полета стрелы, пущенной из лука. Там Гектор и приказал им остановиться. Осада лагеря ахейцев, огражденного валом и рвом, в тылу которого спокойно плескалось море, продолжалась. Троянцы оставили за собой покрытое трупами поле боя. Я залез на ворота, перебросил ногу через край, затем помедлил секунду, обратив взор на поле битвы. Должно быть, многие из молодых господ, приплывших сюда на нашем судне, теперь лежали там, лишившись великолепной брони, мечей с драгоценными рукоятками, богатой одежды, своих молодых жизней... Высоко в безоблачной небесной голубизне кружили птицы, теперь уже не чайки, а стервятники. Политос обратился ко мне: - Орион, должно быть, ты сын самого Ареса! Лишь великий воин может сразить царевича Гектора! К его похвале присоединились и другие; я перелез через шаткие ворота и легко спрыгнул на землю. Меня окружили, принялись хлопать по спине и плечам, улыбаясь и крича, кто-то предложил мне деревянную чашу с вином: - Ты спас весь наш лагерь! - Твоя рука остановила коней царевича, словно десница самого Посейдона! Даже надсмотрщик посмотрел на меня ласково. - Фет так поступить не может, - сказал он, может быть впервые внимательно взглянув на меня своими выпученными лягушачьими глазами. - Почему воин оказался среди работников? Ничуть не задумавшись, я ответил: - Я должен был выполнить обет перед богом. Ахейцы расступились с благоговейными улыбками. Лишь у надсмотрщика достало храбрости оставаться на месте. Он кивнул и сказал спокойно: - Понимаю. Значит, твой бог сегодня доволен. Я пожал плечами. - Об этом мы узнаем достаточно скоро. Ко мне подошел Политос: - Пойдем, я отыщу тебе хороший очаг и горячую пишу. Я позволил старому сказителю увести меня в сторону. - Я догадывался, что ты человек необычный, - сказал он, пока мы шли среди шатров и палаток. - Таких плеч у рабов не бывает. Да и ростом ты почти равен великому Аяксу. Видимо, знатный юноша, сказал я себе, если не бог. Он болтал без умолку, рассказывая мне, какими представились мои деяния его глазам, и вспоминая дневное кровопролитие, словно намереваясь навсегда запечатлеть его в своей памяти, чтобы воспевать в будущем. Мы миновали множество людей, и каждый предлагал нам пищу; женщины, завидев меня издали, улыбались. У некоторых хватало смелости подойти к нам и предложить свежее поджаренное на вертелах мясо с луком. Политос всех отгонял в сторону. - Лучше накормите своих господ, - резко отвечал он. - Перевяжите их раны и умастите целебным бальзамом. Утолите голод, напоите вином, а потом как следует поморгайте своими коровьими ресницами, чтобы привлечь их внимание. Мне же он сказал: - Орион, все зло в мире от женщин. Остерегайся их. - Эти женщины рабыни или феты? - поинтересовался я. - Женщины не бывают фетами. Чтобы женщина работала за плату?! Об этом никто никогда не слыхивал! - Даже блудницы? - Ха! Но они в городах, там - конечно да. Однако храмовые блудницы не являются фетами, это вовсе не одно и то же. - Значит, женщины здесь... - Рабыни и пленницы. Дочери или жены врагов, захваченные в городах и деревнях. Мы подошли к группе мужчин, сидевших возле одного из самых высоких походных очагов среди тех, что пылали возле чернобоких кораблей. Внимательно посмотрев на нас, они расступились. Сверху с борта судна спустили большую холстину, образовавшую нечто вроде навеса; возле нее стоял воин в шлеме и с собакой. Я взглянул на ухмылявшуюся дельфинью морду, украшавшую нос корабля, четко выделявшуюся на синем, как море, фоне. - Это лагерь Одиссея, - негромко пояснил Политос, когда мы сели и приняли большие плошки с жареным мясом и кубки подслащенного медом вина. - Перед тобой жители Итаки. Прежде чем выпить, он пролил на землю несколько капель вина и жестом велел мне сделать то же самое. - Почтим богов, - проговорил Политос, удивленный тем, что я не знаю обычая. Люди восхваляли мой подвиг у ворот, а потом принялись спорить, какой именно бог подвиг меня на героические деяния. Здесь предпочитали Посейдона и Ареса, впрочем, не забывали Афину, да и самого Зевса поминали время от времени. Греки разговорчивы до самозабвения, и никто из них не подумал спросить меня самого. Болтовню ахейцев я слушал с радостью, поскольку из их слов многое сумел узнать о войне. Конечно, они не сидели десять лет под стенами Трои, просто столько лет ахейцы каждое лето приплывали сюда воевать: Ахиллес, Менелай, Агамемнон и прочие цари грабили восточное побережье Эгейского моря, жгли города, брали пленников, пока наконец не набрались смелости и силы, чтобы осадить саму Трою. Но как все предполагали, без Ахиллеса, самого могучего ахейского воина, ничего хорошего их не ждет. Случилось, что Агамемнон наградил Ахиллеса молодой пленницей и тут же забрал ее обратно. Подобного оскорбления великий воин не мог снести даже от самого царя. - Самое смешное в этом, - сказал один из мужей, бросив тщательно обглоданную баранью кость псам, бродившим возле нас, - то, что Ахиллес всем женщинам предпочитает своего друга Патрокла. Все закивали и одобрительно зашумели. Ахиллес с Агамемноном поссорились не из-за женщины, дело было в оскорбленной гордости и попранной чести. Причем с обеих сторон, насколько я смог разобраться. Пока мы ели и разговаривали, небо потемнело, над сушей прокатился гром. - Отец Зевс взывает с горной вершины, - сказал Политос. Один из пехотинцев в кожаной куртке, заляпанной жиром и кровью, поглядел на облачное небо: - Зевс, может быть, позволит нам отдохнуть сегодня после полудня. - Нельзя же драться в дождь? - откликнулся кто-то. И в самом деле, дождь начался через несколько минут. Все разбежались по укрытиям, кто какое сумел найти. Мы с Политосом устроились у борта корабля Одиссея. - Великие вожди теперь встретятся и заключат перемирие, чтобы женщины и рабы вышли и забрали тела погибших. Сегодня их сожгут, а над прахом насыпят курган. - Он вздохнул - Так начали этот вал - с кургана, который укрыл останки погибших героев. Я уселся и принялся следить за дождевыми каплями, прибивавшими пыль, образовавшими лужи на песчаном берегу, барабанившими по волнам. Порывистый ветер гнал серую пелену дождя через залив, стемнело, и теперь я уже не видел мыса. Стало прохладно, делать было нечего, оставалось только бездумно ждать, пока не вернется солнце. Я вжался в борт лодки насколько мог, ощущая холод и полнейшее одиночество. Я с тоской размышлял о том, что мне не место в этом времени и в этих краях, куда забросила меня беспощадная сила, которая убила мою любовь. "Я служу богу", - так мне пришлось сказать доверчивым ахейцам. Служу, но против желания. Бедный безумец, заблудившийся в дремучем лесу, я покоряюсь силам, недоступным моему пониманию. "Кто толкнул меня на подвиг?" - размышлял я. Золотой бог моего сна называл себя Аполлоном. Но по словам греков, окружавших очаг, Аполлон поддерживал в этой войне троянцев, а не ахейцев. Я боялся уснуть, потому что знал: стоит мне закрыть глаза - и опять придется предстать перед этим... богом. Иначе назвать его у меня язык не поворачивался. Отвлекшись на мгновение от своих дум, я заметил, что передо мной появился дюжий, плотно сбитый мужчина с поседевшей темной бородой и угрюмым выражением лица. Подняв глаза, я разглядел волчью шкуру, накинутую на его голову и плечи, по которой барабанил дождь, тунику до колен, меч на бедре, ступни и лодыжки в грязи, кулаки размером с хорошие окорока, упертые в бедра. - Это тебя зовут Орионом? - выкрикнул он, пытаясь перекрыть шум дождя. Поднявшись на ноги, я увидел, что на несколько дюймов выше пришедшего. И все же он не из тех, кого можно одолеть. - Да, я Орион. - Пойдешь за мной, - отрезал он и повернулся. - Куда? - Мой господин Одиссей хочет видеть человека, который сумел преградить путь царевичу Гектору. Живее! - бросил он через плечо. Под проливным дождем мы с Политосом направились к веревочной лестнице, спущенной с палубы. - Знал я, что здесь лишь у Одиссея хватит ума, чтобы прибегнуть к твоим услугам, - хихикнул старик. - Да-да, я знал это! 5 - Какому богу ты служишь? - спросил Одиссей. Я замер перед лицом царя Итаки, сидевшего на деревянном табурете. Рядом с ним расположились знатные воины. На первый взгляд царь выглядел низкорослым: ноги его были коротковаты, плечи широки, а мощная грудная клетка такова, какой и должна быть у человека, плававшего с мальчишеских лет. Его крепкие накачанные руки охватывали кожаные браслеты на запястьях, а над левым локтем - бронзовое кольцо, поблескивавшее полированным ониксом и ляпис-лазурью даже во мраке корабля. На темной коже царя белели шрамы старых ран, разделявшие черные волосы обеих рук, словно дороги в лесу. Из свежей раны на правом предплечье сочилась кровь. Дождь барабанил по холсту в паре дюймов над моей головой. В шатре пахло собаками, мускусом и сыростью. Несмотря на холод, Одиссей был в тунике без рукавов, ноги царя оставались босы, а широкие плечи согревало овечье руно. Лицо украшала густая темная вьющаяся борода, в которой лишь изредка мелькала седина. Курчавые волосы спускались на плечи и лежали на лбу, доходя почти до самых бровей. Глаза, серые словно море в дождливый полдень, искали, выпытывали, судили. Он начал с вопроса, едва мы с Политосом переступили порог его шатра, без каких бы то ни было фамильярных приветствий и вежливых фраз: - Какому богу ты служишь? Я поспешно ответил: - Афине. Не знаю, почему я выбрал богиню-воительницу. Однако Политос говорил, что она держала сторону ахейцев в этой войне. Одиссей буркнул что-то и пригласил меня сесть на единственный свободный табурет. Двое мужчин, сидевших по обе стороны царя, выглядели почти как он. Один из них казался ровесником Одиссея, второй был много старше: волосы и борода его полностью побелели, а конечности иссохли до костей. Старик кутался в синий плащ. Все они после утренней битвы выглядели усталыми и изможденными, - впрочем, кроме Одиссея, свежих ран не имел никто. Одиссей как будто бы только что заметил Политоса. - Кто это? - спросил царь. - Мой друг, - отвечал я, - спутник и помощник. Он кивнул, разрешая сказителю остаться. Позади Политоса, почти под дождем, стоял офицер, который привел нас к царю Итаки. - Сегодня утром ты сослужил нам великую службу, - проговорил Одиссей. - За подобную службу следует наградить. Худощавый старик, сидевший справа от Одиссея, заговорил удивительно сильным глубоким голосом: - Нам сказали, что прошлой ночью ты прибыл среди фетов на борту корабля. Но нынешним утром ты бился как подобает человеку, рожденному и вскормленному для войны. Клянусь богами! Глядя на тебя, я вспомнил о собственной молодости. Тогда я не ведал страха. Меня знали в Микенах и Фивах! Позволь мне сказать... Одиссей поднял правую руку: - Прошу тебя, Нестор, оставь на мгновение воспоминания. С видимым неудовольствием старик умолк. - Какую награду ты попросишь? - спросил меня Одиссей. - Я охотно дарую тебе все, что угодно, если это в моей власти. Я раздумывал самую малость - полсекунды, а потом ответил: - Я прошу у тебя позволения биться среди воинов царя Итаки. И чтобы мой друг мог прислуживать мне. Одиссей ненадолго задумался, Нестор же энергично качал белой головой, а молодой воин, что сидел слева от царя, улыбался мне. - Но вы оба - феты, не имеющие дома? - спросил Одиссей. - Да. Царь погладил бороду, и лицо его медленно озарилось улыбкой. - Дом царя Итаки приветствует тебя. Твое желание выполнено. Я не знал, что делать, но Нестор нахмурился слегка и взмахнул обеими руками, обратив ладони книзу. Я склонился перед Одиссеем. - Благодарю тебя, великий царь, - сказал я, надеясь, что правильно избрал тон смирения. - Я буду служить тебе, не жалея своих сил и жизни. Одиссей снял кольцо со своего бицепса и защелкнул его на моей руке. - Вставай, Орион. Твои смелость и мужество усилят наши ряды. - Офицеру, стоявшему при входе в шатер, он скомандовал: - Антилокос, пригляди, чтобы его одели как подобает и дали оружие. Потом он кивнул, отпуская меня. Я повернулся и встретил улыбку Политоса. Антилокос смотрел из-под мокрой волчьей шкуры, скорее оценивая мои бойцовские качества, чем размышляя, во что бы меня одеть. Когда мы оставили шатер и вышли под проливной дождь, я услышал дрожащий голос царя Нестора: - Очень мудрый поступок, Одиссей! Ты пустил его в свой дом, чтобы заручиться милостью Афины, которой он служит. Я и сам не мог бы совершить более мудрого поступка, хотя за долгую жизнь мне пришлось принять много тонких решений, позволь напомнить тебе об этом. Что же, я помню то время, когда флот царя Миноса был поглощен огромной волной, пираты совершали набеги на берега моего царства и никто не мог остановить их. Однажды пираты захватили торговое судно, везшее груз меди с Кипра. Это было целое состояние. Ты ведь знаешь - без меди бронзы не получишь. Никто не мог сказать, что делать! Медь была... Сильный голос его наконец утонул за гулом тяжелых капель дождя и порывами ветра. Антилокос провел нас мимо итакийских кораблей к навесу из бревен, сплетенных вместе и промазанных той же самой черной смолой, которой пропитывали судна. Крупней сооружения в лагере я не видел, там вполне бы могли поместиться целых две дюжины воинов. Единственный невысокий вход защищала от дождя и ветра большая холстина. Внутри помещение напоминало нечто среднее между складом и оружейной. Политос даже присвистнул от удивления. Здесь хранились и колесницы, дышла которых торчали вверх. Шлемы и доспехи аккуратно выстроились возле одной стены, возле другой - копья, мечи, луки, между ними стояли сундуки, полные одежды и одеял. - Сколько всего! - воскликнул Политос. Антилокос, который не умел смеяться, отвечал с угрюмой ухмылкой: - Все отобрано или снято. Политос кивнул и прошептал: - Неужели так много! Из-за стола, заваленного глиняными табличками, поднялся старик и направился к нам по песчаному полу. - Что еще? Неужели нельзя хоть на минуту оставить меня в покое? Зачем ты опять тащишь сюда незнакомцев? - жаловался худой ворчун с кислым выражением лица. Ладони старца были согнутыми, как клешни, а спина сгорблена. - Я привел к тебе новичка. Мой господин Одиссей хочет, чтобы его облачили как подобает. - Проговорив это, Антилокос повернулся и нырнул под низкую притолоку входа. Шаркая ногами, старик приблизился настолько, что мог прикоснуться ко мне, и поглядел прищурясь: - Ты огромен, как критский бык! С чего это царь решил, что я сумею найти одежду на такого бугая? - Бормоча под нос, он повел меня и Политоса мимо столов, уставленных бронзовыми кирасами, поручнями, поножами и шлемами. Я остановился и потянулся к шлему с красивым гребнем. - Не этот! - взвизгнул вредный старикашка. - Такие не для тебе подобных! Одной клешней он впился мне в предплечье и потащил к груде одежды на земле, валявшейся возле входа под навесом. - Вот, - сказал он. - Погляди, может, подыщешь что-нибудь подходящее. Мне пришлось потратить много времени, но наконец я оделся в запачканную льняную тунику, кожаную юбку, которая доходила мне до колен, и кожаный жилет, не стеснявший движений. Старик хмурился и ворчал, но я настоял, чтобы и Политос отыскал тунику и шерстяную куртку. Из оружия я выбрал простой короткий меч и прикрепил кинжал к поясу справа под курткой. Ни на мече, ни на кинжале не было ни драгоценных металлов, ни самоцветов, впрочем, по перекрестью бронзового меча змеился сложный рисунок. Старик так и не смог подыскать мне подобающий шлем, пришлось наконец остановиться на бронзовом колпаке. Сандалии и подбитые бронзой кожаные поножи завершили мое облачение, впрочем, большие пальцы ног все же выступали за края подошв. Старик противился изо всех сил, однако, настояв на своем, я взял два одеяла. Он визжал, спорил и пугал, грозя позвать самого царя, чтобы тот убедился, какого прислал нахала. И лишь когда я поднял его в воздух, ухватив за ворот туники, он успокоился и позволил забрать одеяла. Но от выражения его лица скисло бы и парное молоко. Когда мы покинули склад, дождь уже прекратился и заходившее солнце быстро сушило песчаный берег. Политос шел первым назад к очагу, к людям, с которыми мы делили в полдень нашу пищу. Мы снова ели, пили вино, затем разложили свои новые одеяла, готовясь ко сну. Неожиданно Политос упал на свои костлявые колени и сжал мою правую руку своими ладонями с силой, которой я в нем не ожидал. - Орион, господин мой, ты сегодня дважды спас мне жизнь. Я хотел высвободиться. - Ты спас весь лагерь от Гектора и мстительных троянцев, но кроме того, ты возвысил меня из жизни, полной позора и несчастий. Я всегда буду служить тебе, Орион. И всегда буду благодарен тебе за милосердие, проявленное к бедному старому сказителю. Он поцеловал мою руку. Я поднял старика на ноги, взяв за хрупкие плечи. - Бедный старый болтун, - сказал я непринужденно. - Среди всех, кого я знал, ты первый благодарен за то, что стал рабом. - Твоим рабом, Орион, - поправил он. - Я рад сделаться им. Я покачал головой, не зная, что сказать и сделать. Наконец буркнул: - Ну что ж, хорошо, давай спать. - Да. Конечно. Пусть Фантастос пошлет тебе счастливые сны. Я не хотел закрывать глаза, не хотел снова видеть своего творца, который называл себя Аполлоном, если моя встреча с ним и правда произошла во сне. Я лежал на спине, смотрел в черноту неба, усеянного звездами, и гадал - к которой из них устремлялся наш корабль и появится ли когда-нибудь в ночных небесах Земли вспышка его взрыва. Я снова увидел ее неописуемо прекрасное лицо. Темные волосы блестели в звездном свете, в серых глазах искрилось желание. Он убил ее, он - я не сомневался в этом. Золотой бог Аполлон. Он убил, а обвинил меня. Ее убил, а меня сослал сюда. Сохранил мне жизнь, чтобы потешиться. - Орион? - прошептал кто-то рядом. Я сел и инстинктивно потянулся к мечу, лежавшему на земле подле меня. - Царь хочет видеть тебя. - Надо мной склонился Антилокос. Я поднялся на ноги, взял меч. Стояла черная ночь, и света от почти угасшего очага едва хватало на то, чтобы различить лицо воина. - Бери шлем, если он у тебя есть, - сказал Антилокос. Я нагнулся и прихватил бронзовый колпак. Глаза Политоса открылись. - Царь хочет говорить со мной, - сказал я старику. - Спи. Он блаженно улыбнулся и завернулся в свое одеяло. Я проследовал за Антилокосом к корме корабля Одиссея, мимо спящих воинов. Как я и предполагал, царь был намного ниже меня. Даже гребень на его шлеме едва достигал моего подбородка. Он кивнул, приветствуя меня, и сказал просто: - Следуй за мной, Орион. Втроем мы безмолвно прошли по спящему лагерю и поднялись на гребень вала, невдалеке от ворот, где я сегодня завоевал уважение ахейцев. Там на страже стояли воины, державшие длинные копья и нервно вглядывавшиеся в темноту. За чернильной тенью рва на равнине виднелись многочисленные костры троянцев. Одиссей вздохнул. Не подобало исторгать подобные звуки из столь могучей груди. - Ты видишь, царевич Гектор оставил за собой равнину. Завтра войско его бросится на штурм вала, чтобы прорваться в лагерь и сжечь наши корабли. - Можно ли воспрепятствовать этому? - спросил я. - Боги решат, когда взойдет солнце. Я молчал, сообразив, что Одиссей пытался что-нибудь придумать, дабы побудить богов помочь ему. Сильный высокий голос обратился к нам из темноты сверху: - Одиссей, сын Лаэрта, ты пересчитываешь костры троянцев? Одиссей мрачно улыбнулся: - Нет, Большой Аякс. Их чересчур много, чтобы имело смысл считать. Он махнул мне, и мы вернулись назад. Аякс действительно казался гигантом: он возвышался над всеми и был даже выше меня на дюйм или два... У него были громадные плечи и руки, как молодые деревья. С непокрытой головой стоял он под звездами, одетый только в тунику и кожаный жилет. На его широком лице с высокими скулами и крохотной пуговкой носа росла редкая борода, еще совсем жидкая, не то что густая курчавая поросль на лице Одиссея и прочих вождей. Невольно потрясенный, я понял, что Аякс очень молод, видимо, ему всего лет девятнадцать или двадцать. Возле него стоял человек, казавшийся старше, волосы и борода его побелели, он кутался в темный плащ. - Я взял с собой Феникса, - сказал Большой Аякс. - Может быть, ему удастся убедить Ахиллеса скорее, чем нам. Одиссей коротко кивнул в знак одобрения. - Я учил Ахиллеса, когда он был еще юношей, - сказал Феникс слегка подрагивающим голосом. - Он вел себя гордо и заносчиво уже тогда. Аякс пожал мощными плечами. Одиссей проговорил: - Ну что ж, попробуй убедить его присоединиться к войску. Мы направились в дальний конец лагеря, где на берегу лежали корабли Ахиллеса. С полдюжины вооруженных людей охраняли трех знатных воинов, я шел среди них. Дул ветер с моря, резкий и холодный, он пронзал словно нож. Я почти завидовал Политосу, закутавшемуся в одеяло, и уже жалел, что не выпросил у прижимистого старика еще пару одеял. Прежде чем попасть в стан войска Ахиллеса, пришлось миновать караульных в доспехах и при оружии, со шлемами на головах и копьями в руках, одетых в плащи. Ветер теребил ткань, и она волнами трепетала на бронзовых панцирях. Они узнали гиганта Аякса и приземистого могучего царя Итаки и пропустили всех беспрепятственно. Наконец нас остановила пара стражей, в блестящей броне которых отражались даже слабые звездные блики, в нескольких ярдах от большой хижины, сооруженной из досок. - Нас прислал великий царь, - проговорил Одиссей глубоким и серьезным голосом. - Мы хотим увидеть Ахиллеса, царевича мирмидонян. Страж отсалютовал, приветствуя нас, и ответил: - Царевич Ахиллес ожидает вас и просит войти. Он отступил в сторону и жестом пригласил нас внутрь. 6 Могучий воин Ахиллес наслаждался комфортом. Его жилище было украшено богатыми тканями, пол устилали ковры, в просторном помещении повсюду стояли ложа, лежали подушки. В углу мерцали красные угольки очага, изгонявшие холод и сырость. Ветер выл в проделанной в крыше дыре, а внутри было достаточно уютно и тепло. Возле очага сидели три женщины, стройные и молодые, в скромных серых платьях без рукавов и разглядывали нас большими темными глазами. На треножниках над очагом стояли железные и медные горшки, из которых тянулись тонкие струйки пара. Пахло мясом и чесноком. Сам Ахиллес восседал на широкой кушетке у дальней стены хижины, спиной к великолепному гобелену, на котором кто-то запечатлел кровавую битву. Ложе его стояло на возвышении подобно царскому трону. Увидев великого воина, я удивился. Передо мной сидел не гигант с мощным телом, подобный Аяксу. Не походил он и на могучего Одиссея. Ахиллес оказался невысоким юношей, почти мальчишкой, на его тонких обнаженных ногах и руках не было даже волос. Подбородок он выбривал дочиста, а серебряная цепочка на лбу удерживала колечки длинных черных волос. Великолепную тунику из белого шелка с пурпурным узором по подолу перехватывал пояс из сцепленных золотых полумесяцев. На первый взгляд казалось, что Ахиллес безоружен, однако возле него к ковру прислонили с полдюжины длинных копий таким образом, чтобы он легко мог дотянуться. Но более всего потрясало его лицо: уродливое почти до гротеска. Сверкали бусинки глаз, губы кривились в оскале, нос изгибался крючком, кожу изрыли оспины и прыщи. В правой руке Ахиллес держал усеянную самоцветами чашу с вином; скорее всего царевич уже успел как следует к ней приложиться. Возле ног его восседал молодой человек удивительной красоты, не смотревший ни на кого, кроме Ахиллеса. Патрокл - я понял это без слов. Крупные завитки его волос отливали рыжиной, что делало его непохожим на черноволосых греков. Я подумал даже, не красит ли он волосы. Подобно Ахиллесу, Патрокл не носил бороды. Впрочем, он явно был слишком молод и еще не имел потребности бриться. Возле него стоял золотой кубок с вином. Я вновь взглянул на Ахиллеса и понял, какие демоны сделали его величайшим воином своего времени. Маленький уродливый мальчик, рожденный, чтобы быть царем, чтобы править, и вместе с тем обреченный оставаться вечным объектом для шуток и слушать наглые смешки за спиной. Юноша научился внутренним огнем гасить смех, утихомиривать любых насмешников. Его тонкие руки и ноги были тверды как сталь, в глазах не мелькало ни искры смеха. На мой взгляд, этот юноша, без сомнения, способен одолеть Одиссея или могучего Аякса одной только силой воли. - Приветствую тебя, хитроумный Одиссей, - сказал он ровным чистым тенором, в котором слышалась легкая насмешка. - И тебя, могучий Аякс, царь Саламина и вождь ахейского войска. - Затем голос его смягчился. - И тебя, Феникс, мой любимый учитель. Я взглянул на старика. Тот склонился перед Ахиллесом, но взор свой обратил к прекрасному Патроклу. - Мы принесли тебе приветствие, царевич Ахиллес, - сказал Одиссей, - от Агамемнона, великого царя. - От нарушителя своего слова, хотите сказать, - отрезал Ахиллес. - От Агамемнона - похитителя собственных даров. - Он наш великий царь, - сказал Одиссей. По тону его можно было понять, что все по горло сыты Агамемноном, но, увы, с ним приходится ладить. - Да, это так, - согласился Ахиллес. - Его любит и отец наш Зевс, я уверен. Итак, становилось ясно, что переговоры предстоят нелегкие. - Возможно, наши гости голодны, - негромко предположил Патрокл. Ахиллес взлохматил его кудрявые волосы: - Заботливый ты наш... Он предложил нам сесть и приказал служанкам накормить гостей и принести чаши с вином. Одиссей, Аякс и Феникс сели на ложа, расположенные возле возвышения, на котором разместился Ахиллес. Патрокл наполнил чаши из золотого кувшина, мы смиренно уселись на полу у входа. Женщины передавали нам блюда с вареной ягнятиной, перемешанной с луком, и наполняли чаши вином, подслащенным медом и приправленным пряностями. После того как чаши завершили круг и все вежливо похвалили вино, Ахиллес проговорил: - Дошло до меня, что могучий Агамемнон рыдал сегодня как женщина. Не правда ли, он слезлив? Одиссей чуть нахмурился: - Великого царя сегодня ранили. Трусливый троянский лучник поразил его в правое плечо. - Плохо, - проговорил Ахиллес. - Вижу, что и ты сегодня не избежал раны. Однако неужели она заставила тебя рыдать? Аякс взорвался: - Ахиллес, если Агамемнон плачет, то не от боли и не от страха. От позора! Потому что троянцы сумели осадить наш лагерь. Потому что наш лучший воин сидит на мягком ложе, пока Гектор со своими воинами убивает его друзей. - В позоре этом виноват сам Агамемнон! - закричал в ответ Ахиллес. - Он ограбил меня! Он обошелся со мной как с рабом или того хуже. Он зовет себя великим царем, но ведет себя как вор и содержатель притона! Разговор оказался долгим. Ахиллеса разъярило то, что Агамемнон отобрал у него доставшуюся при разделе добычи пленницу. И уверял всех, что, пока он воевал, царь трусливо отсиживался в тылу, но после битвы забрал себе самые лучшие трофеи и даже отнял у него, Ахиллеса, то, что принадлежало ему по праву. - Я взял штурмом больше городов и доставил ахейцам больше пленников и добычи, чем любой из мужей, здесь сидящих, и никто из вас не может этого опровергнуть, - горячо утверждал он. - Но толстозадый Агамемнон захотел отобрать честно заслуженную мною награду, а все вы позволяете ему так поступить. Неужели никто не мог защитить меня на совете? Или вы думаете, что я в долгу перед кем-нибудь из вас? Почему должен я проливать за вас кровь, если вы не хотите защитить меня даже словом? Патрокл попытался утихомирить его, но безуспешно: - Ахиллес, эти мужи не враги тебе. Они пришли сюда мириться. Хозяин не должен кричать на гостей. - Я знаю, - отвечал Ахиллес, чуть улыбаясь молодому человеку. - Это не ваша вина, - сказал он Одиссею и остальным. - Но я клянусь, что скорее попаду в Аид, чем вновь помогу Агамемнону. Он недостоин доверия. Надо подумать о том, чтобы избрать нового предводителя. Одиссей попытался тактично уговорить Ахиллеса, превознося его храбрость в битве и подчеркивая ошибки и недостатки Агамемнона. Аякс, тупой и прямолинейный, все твердил Ахиллесу, что тот просто помогает троянцам. Старик Феникс взывал к совести своего бывшего ученика и напоминал эпизоды из его детства. Ахиллес не проявлял раскаяния. - Честь? - возмутился он, обращаясь к Фениксу. - Разве я не буду обесчещен, если встану в ряды войска человека, который ограбил меня? Одиссей спокойно предложил: - Если ты хочешь именно эту девушку, мы вернем тебе ее. Ахиллес вскочил на ноги, Патрокл поднялся рядом. Я не ошибся: герой был маловат ростом, хотя невероятно мускулист и жилист. Даже худощавый Патрокл оказался выше его на несколько дюймов. - Я буду защищать свои корабли, когда Гектор ворвется в лагерь, - в ярости ответил Ахиллес. - Но до тех пор, пока Агамемнон не придет ко мне, пока не принесет извинений, пока не попросит меня вернуться на поле брани, я останусь здесь. Одиссей поднялся, понимая, что разговор окончен. Феникс встал, и Аякс сообразил, что пора уходить. - Что же воспевать поэтам будущих поколений? - обернулся у выхода Одиссей, выпуская последнюю стрелу, еще надеясь растревожить гордого воина. - То, как Ахиллес отсиживался в шатре, пока троянцы убивали его друзей? Стрела отскочила от укрывшегося панцирем безразличия Ахиллеса, не возымев действия. - Пусть поют... Зато скажут, что я не забыл о собственной чести и не стал служить человеку, который унизил меня. Мы направились к двери, на ходу прощаясь. Феникс держался сзади, и я слышал, как Ахиллес пригласил старого наставника переночевать у него в шатре. Выйдя на воздух, Аякс устало покачал головой: - Мы ничего не смогли сделать, он просто не стал нас слушать. Одиссей хлопнул по его широкому плечу: - Мы старались как могли, друг мой. А теперь пора готовиться к завтрашней битве, учитывая, что Ахиллес не примет в ней участия. Аякс побрел в темноту, следом шли его люди. Одиссей обернулся ко мне и задумчиво произнес: - У меня есть к тебе дело. Ты можешь закончить эту войну, если тебе будет сопутствовать удача. - А если нет? Одиссей улыбнулся и положил руку на мое плечо: - Орион, никому не суждено жить вечно. 7 Словом, менее чем через час я оказался во рву, который огибал наши укрепления. Я направлялся в лагерь троянцев; белая тряпка, повязанная над левым локтем, свидетельствовала о том, что я являюсь парламентером. Тонкая ивовая ветвь в правой руке заменяла жезл вестника. - С ними ты сможешь пройти мимо часовых троянцев, не рискуя собственным горлом, - сказал мне Одиссей без улыбки, без ободрения в голосе. - Ступай прямо к царевичу Гектору и ни с кем больше не разговаривай, - приказал он мне. - Скажи ему, что Агамемнон предлагает так закончить эту войну: троянцы возвратят Елену законному мужу, а удовлетворенные ахейцы отправятся в родные края. - Разве этого еще не предлагали? - спросил я. Одиссей улыбнулся моей наивности: - Предлагали, но при этом требовали огромный выкуп, и кроме того, желали забрать все, что прихватила с собой Елена. Тогда мы бились прямо под стенами Трои. Приам и его сыновья так и не поверили, что мы прекратим осаду, не попытавшись ворваться в город. Но сейчас все переменилось, нас осаждает Гектор, и, быть может, они поверят, что мы готовы отправиться восвояси и нуждаемся лишь в том, чтобы сохранить лицо. - Разве для того, чтобы сохранить лицо, нам нужно обязательно вернуть Менелаю Елену? - недоумевал я. Он взглянул на меня с любопытством: - Безусловно, она только женщина, Орион. Или ты думаешь, что Менелай проводил ночи в одиночестве с той поры, как эта сучонка сбежала с Александром? Я недоуменно заморгал, не находя ответа. И подумал: "Неужели Одиссей так же думает о собственной жене, ожидающей его дома в Итаке?" Он заставил меня повторить все наставления и затем, удовлетворившись, проводил к вершине вала, почти к тому самому месту, где сегодня произошла схватка, принесшая мне славу. Я вглядывался во тьму: в серебристом лунном свете сгущался туман, равнину затянула призрачная дрожащая дымка, медленно вздымавшаяся и опадавшая, словно от дыхания какого-то живого существа. Тут и там виднелись отблески троянских костров; подобные далеким звездам, они мерцали в тумане. - Помни, - произнес Одиссей, - ты будешь говорить лишь с царевичем Гектором, и ни с кем другим. - Ясно, - ответил я. По склону я спустился в чернильную темень, скрывавшую ров, и через щупальца тумана, протянувшиеся по равнине, направился к лагерю троянцев, держа путь к кострам, мерцавшим и пламеневшим в тумане, и холодея от неприятных предчувствий. Вглядываясь в посеребренную луной дымку, я заметил костер, который казался ярче и выше, чем все остальные. "Наверное, возле него шатер Гектора", - подумал я и направился вперед, ожидая в любой момент услышать окрик стража. Оставалось только надеяться, что меня окликнут прежде, чем бросят мне в спину копье. Чувства мои обострились; я мог бы услышать шорох кинжала, выскальзывающего из ножен, казалось, я увидел бы затылком крадущегося за мной... Но я ничего не видел и не слышал: лагерь словно утонул в тумане, приглушившем все звуки, и никого не было между кострами, кроме меня самого. Огонь впереди разгорался, в него словно бы подкладывали дрова, и вот из скромного походного костерка превратился в огромный манящий маяк. Он уже мерцал, как подобает огню, пылал яростно и ярко, с каждым шагом делаясь все более ослепительным. Скоро он стал настолько ярким, что мне пришлось прикрыть глаза рукой, чтобы защитить их от жгучего света. Жара я не ощущал, но в яркости заключалась иная сила. Ослепительный свет придавливал меня к земле и наконец заставил опуститься на колени перед всесильным золотым сиянием. Тут я услышал смех и сразу понял, кто передо мной. - Встань на ноги, Орион! - сказал Золотой бог. - Или тебе нравится ползать подобно червю? Я медленно поднялся на ноги. Золотой бог стоял, купаясь в теплом сиянии, которое словно отделяло нас от погруженной в туман и мрак равнины. Миром правила ночь. Никто в лагере не шевелился. Троянцы не видели нас и не слышали. - Орион, - сказал он насмешливо. - Вечно тебе удается прогневать меня. Вот и опять - ты спас лагерь ахейцев. - И тем вновь не угодил тебе? - спросил я. Вполне человеческим жестом, странным для богоподобной персоны, он почесал подбородок. - Здесь я зовусь Аполлоном, богом Солнца, несущим свет и красоту людям. Я добиваюсь победы троянцев над варварами из Ахеи. - А остальные... - я подыскивал подходящее слово, - боги? Неужели все они поддерживают Трою? Едва ли... Улыбка его исчезла. - Ведь ты же не один, наверное, есть и другие?.. - продолжал я. - Богоподобные существа вроде тебя? - Есть, - признался он. - Они сильнее тебя? Например, Зевс, Посейдон? - Существ, подобных мне, несколько, Орион, - сказал Золотой бог, помахивая рукой. - Но имена, которыми их называют эти примитивные люди, не имеют абсолютно никакого значения. - Но разве они не более могущественны, чем ты? Ведь среди них Зевс!.. Ваш царь?! Он рассмеялся: - Ты пытаешься найти способ перехитрить меня! - Я пытаюсь понять, кто ты и что из себя представляешь, - ответил я. Так оно и было на самом деле. Золотой бог внимательно разглядывал меня - едва ли не с опаской. - Ну, хорошо, - проговорил он наконец, - если ты хочешь увидеть других... Ночной туман словно начал медленно испаряться под лучами утреннего солнца, и я увидел вокруг себя еще нечеткие силуэты. Медленно возникали они, обретая плоть, цвет и материальность. Окружившие меня живые осязаемые мужчины и женщины смотрели на меня, как ученый разглядывал бы какую-нибудь букашку или бактерию. - Опрометчивый поступок, - сказал один из них глубоким сильным голосом. - Он - мое творение, - ответил Золотой бог. - Я с ним справлюсь. "Да, - подумал я. - Ты можешь справиться со мной. Но до поры до времени". Ко мне было обращено множество лиц: на меня смотрели прекрасные женщины с безупречной кожей, глаза которых сверкали как яркие самоцветы; в словах молодых на вид мужчин слышалась мудрость тысячелетий... и строгость самой вечности. Я казался себе мальчишкой, ребенком в окружении взрослых, карликом среди гигантов. - Я доставил его с равнины Илиона, - сказал Золотой бог, словно оправдываясь. - Ты храбришься, - сказал заговоривший первым. Темноволосый и темноглазый, он потрясал своей скрытой мощью, словно могучая гора посреди равнины. Я понял, что вижу Зевса, хотя никаких молний в его кулаке не было, а аккуратно подстриженная борода оказалась лишь чуть тронутой сединой. Золотой бог беззаботно рассмеялся. Я пытался разглядеть среди величавых и строгих ликов знакомое лицо... лицо богини, которую я любил, или хотя бы черного Аримана, с которым когда-то боролся и которого победил. Но не отыскал их. Заговорила одна из женщин: - Ты все еще хочешь, чтобы троянцы выиграли? Золотой бог улыбнулся: - Да, пусть даже тебе это не по вкусу. - Грекам есть что противопоставить твоим любимцам, - продолжала она. - Тьфу! Варвары. - Они не всегда останутся такими. Настанет время, и они создадут прекрасную цивилизацию, если ты им не помешаешь. Тряхнув дивными золотыми волосами, он возразил: - Обещаю тебе, цивилизация Трои окажется еще прекраснее. - Я изучал пути времени, - сказал один из мужчин. - Победу следует отдать грекам. - Нет! - выкрикнул Золотой бог. - Проклятые пути времени! Я создаю новый путь; он всем нам доставит радость, если вы перестанете мне мешать. - Но мы тоже имеем право манипулировать этими созданиями... как и ты, - сказала женщина. - И я слабо верю в разумность твоих планов. - Потому что ты их не понимаешь, - настаивал Золотой бог. - Я хочу, чтобы Троя победила. Тогда этот город сделается самым важным центром на данной стадии истории человечества. Вокруг города образуется могучая империя, которая объединит Азию и Европу. Подумай об этом! Энергия и доблесть европейцев сольются с мудростью и терпением людей Востока! Богатства обоих миров сольются воедино, возникнет единая Илионская империя, которая протянется от Британских островов до Индии! - И что хорошего получится из этого? - спросил один из мужчин, который подобно прочим был идеально прекрасен. Черты его лица казались настолько безупречными, насколько это вообще возможно для человека. - Когда твои любимцы вздумают делить свою империю, единство среди них может принести гораздо больше вреда, чем здоровое соперничество. - Да, - согласилась женщина. - Вспомни тот путь, где доминировали неандертальцы. Ты разрушил его руками вот этого своего создания. Все едва не кончилось нашей гибелью. Золотой бог бросил на меня яростный взгляд: - Подобная ошибка не повторится. - Нет, дело не в Аримане и его соплеменниках, которые пребывают ныне в собственном континууме. Кризис мы пережили, - проговорил тот, которого я назвал Зевсом. - Вопрос в том, что делать с Троей. - Троя должна победить, - настаивал Золотой бог. - Нет, победят греки... - Победят троянцы, - перебил его Золотой бог. - Они победят, потому что я заставлю их победить. - Чтобы ты мог создать Илионскую империю, которая так дорога твоему сердцу? - проговорил Зевс - Так? - Почему это настолько важно? - спросила женщина. - Она объединит всю Европу и большую часть Азии, - проговорил Золотой бог. - Не будет разделения между Востоком и Западом, не будет раздвоения человеческого духа. Не будет Александра Македонского с его полуварварскими стремлениями, не будет Римской империи, не будет Константинополя, разделившего Азию и Европу, не будет христианства и ислама, не будет их долгой двухтысячелетней вражды. Они слушали и кивали. Все, за исключением скептически настроенной женщины и Зевса. "Для них это игра, - понял я. - Они манипулируют человеческими судьбами, словно шахматист, двигающий фигурки по доске. Пусть гибнет цивилизация, для них она словно пешка или ладья, сброшенная с доски". - Неужели разница настолько велика? - спросил один из темноволосых мужчин. - Конечно же! - отвечал Золотой бог. - Я хочу объединить человечество, соединить многочисленные положительные качества своих созданий в гармонии и единстве... - Чтобы они помогли нам встретить кризис пространственно-временного континуума, - едва ли не шепотом пробормотал Зевс. Золотой бог кивнул: - Такова моя цель. Нам потребуется любая помощь, которой мы сумеем заручиться. - Не уверен, что ты предлагаешь наилучший вариант, - продолжил Зевс. - А я уверена - вариант, безусловно, не лучший, - добавила женщина. - Я буду действовать, что бы вы ни говорили, - возразил Золотой бог. - Люди - мои творения, и я должен изменить их так, чтобы они действительно смогли помочь нам. Тут заговорили все разом, кто-то одобрял его решение, кто-то не соглашался с ним. Среди них не было единства. И на моих глазах силуэты начали тускнеть, расплываться, растворяться... Наконец остался лишь Золотой бог и с ним - я, со всех сторон окруженный золотым светом, там, где не было ни пространства, ни времени... в мире ином, отличавшемся от тех, которые я знал. - Вот, Орион, ты увидел других творцов. Во всяком случае, некоторых. - Ты сказал, что мы твои творения, - сказал я. - А у остальных тоже есть собственные, как у тебя? - У некоторых - есть. А другим, похоже, интереснее возиться с моими, чем создавать свои. - Выходит... это ты сотворил... мужчин и женщин Земли? - Ты был одним из первых, Орион, - отвечал он. - А потом в известном смысле сотворил нас. - Что? Я не понимаю. - Ты и не сможешь. - Ты создал человечество для того, чтобы мы могли помочь тебе, - повторил я услышанное, - когда настанет конец. Пусть остальные творцы думают, что люди помогут им. На самом деле ты собираешься повести их против богов. - Я вдруг отчетливо осознал это. Он молча смотрел на меня. - И тогда ты станешь самым могущественным среди богов, не так ли? Он немного помедлил, прежде чем ответить: - Я и так самый могущественный из всех творцов, Орион. Остальные, возможно, не согласятся с этим, но тем не менее... Я чувствовал, как мои губы изогнулись в сардонической ухмылке. Он все понял. - Ты решил, что я страдаю манией величия. И мечтаю, чтобы мне поклонялись существа, которые я сам же и создал? - Он печально покачал головой. - Плохо же ты нас понимаешь. Разве тебе хочется, чтобы твои сандалии поклонялись тебе, Орион? Разве для счастья твоего нужно, чтобы твой меч или нож, спрятанный под короткой юбкой, провозгласил тебя самым великим из всех, кого они знали когда бы то ни было? - Не понимаю... - И не поймешь... Разве ты сможешь представить себе, даже во сне, все, с чем нам приходится иметь дело? Орион, я создал человечество, да, но по необходимости, а не для того, чтобы мне поклонялись! Вселенная огромна и таит в себе множество опасностей. Я хочу защитить этот континуум, сохранить его, защитить от сил, сущности которых ты даже не можешь себе представить. Остальные трясутся и ссорятся, а я действую. Я создаю. Я повелеваю! - И для того, чтобы ты достиг своей цели, необходимо, чтобы Троя победила в этой войне? - Да. - Именно для этого тебе потребовалось уничтожить звездолет, на котором мы летели? Понадобилось убить женщину, любимую и любящую? На миг он показался мне почти смущенным. - Ты помнишь это? - Помню звездолет, взрыв. Как она умерла у меня на руках, как мы умерли оба. - Я оживил тебя, вдохнул в тебя жизнь. - А ее?! - Орион, она была богиней. Я могу оживлять лишь тех, кого создал сам. - Если она была богиней, почему же она умерла? - Боги и богини смертны, Орион. Россказни о нашем бессмертии несколько преувеличены. Так же как и благочестивые хвалы нашей доброте и милосердию. Я услышал, как сердце заколотилось в моей груди, как зазвенело в ушах, и почувствовал, как закипела кровь в жилах. Голова кружилась, я задыхался от ненависти к нему - Золотому богу, самоуверенному богу-убийце. Ненавидел его каждой клеточкой своего существа. "Он утверждает, что сотворил меня, - сказал я себе, - пусть так. Но погублю его я". - Я не хотел убивать ее, Орион, - сказал он, и голос его звучал, пожалуй, искренне. - Но не мог ничего изменить. Она знала, чем рискует, и ради тебя пошла на все. - И погибла. - Убийственная ярость пылала в моей душе. Но когда я попытался шагнуть в его сторону, то понял, что не могу даже шевельнуться. Я застыл на месте, неподвижный, неспособный даже стиснуть в кулаки бессильно повисшие руки. - Орион, - сказал ненавистный бог, - ты не можешь винить меня в том, что она сделала сама. "Как он лжет!" - Ты обязан служить мне, хочешь ты этого или нет, - настаивал он. - Тебе не избежать своей участи. - И добавил негромким голосом, почти обращаясь к самому себе: - Нам обоим не уйти от собственной судьбы. - Я могу перестать служить тебе, - сказал я упрямо. Он приподнял одну золотистую бровь и посмотрел на меня. Высокомерие и насмешка вновь зазвучали в его голосе: - Пока ты жив, мое гневное создание, ты будешь играть ту роль, которую я отвел тебе в своих планах. Ты не сможешь отказаться, потому что не знаешь, какими поступками послужишь мне, а какими нет. Ты слепо бредешь вперед в своем линейном времени, проживая один день за другим, я же воспринимаю пространство и время в объеме всего континуума. - Слова. - Я плюнул. - Ты велеречив, как старый Нестор. Глаза его сузились. - Но я говорю правду, Орион. Ты воспринимаешь время в виде прошлого, настоящего и будущего. А я создаю время и манипулирую им, чтобы сохранить континуум. И пока ты жив, ты будешь мне помогать в этом великом деле. "Пока я жив", - отметил я. - Это угроза? Он улыбнулся снова: - Я не угрожаю, Орион, мне это просто ни к чему. Я создал тебя и могу уничтожить. Ты даже не помнишь, сколько раз погибал, не так ли? И все же раз за разом я оживлял тебя, чтобы снова и снова ты мог служить мне. Такова твоя судьба, Орион: быть Охотником. - Я хочу быть свободным! - закричал я. - Не хочу оставаться марионеткой! - Я понапрасну трачу время, пытаясь объясниться с тобой. Свободных людей нет, Орион. Ни одно создание не может быть свободным. По крайней мере, пока мы живы. Он скрестил руки на груди и внезапно исчез, словно пламя свечи, задутой порывом ветра. Неожиданно я очутился один, на окутанной тьмой и туманом равнине, перед стенами Трои. "Покуда живу, - думал я, - я буду бороться, буду стремиться схватить тебя за горло. Ты совершил ошибку, сказав мне, что не бессмертен. Я - Охотник и теперь знаю, кто моя жертва. Я убью тебя, золотой Аполлон, мой творец, каково бы ни было твое истинное имя и обличив. И покуда живу, я буду стремиться только к одному - убить тебя... Я убью тебя за то, что ты убил ее". 8 - Эй, кто идет? Стой! Я вновь находился в лагере троянцев. Резкий порыв ветра с моря разорвал туман, покрывавший равнину. Тьма казалась еще более плотной из-за огоньков костров, а вдали на фоне залитого лунным светом неба чернели грозные башни Трои. Ноги мои подкашивались, я брел не разбирая пути, подобно человеку, который выпил слишком много вина, подобно слепцу, выставленному за дверь, которую он даже не сумел разглядеть. Золотой бог и остальные творцы исчезли, даже не оставив следа, словно пригрезились мне во сне. Но я знал: они существуют... где-то там, в другом мире, они играют нами, спорят - какой стороне отдать победу в этой проклятой войне. Я стиснул кулаки, вспоминая их равнодушные лица и надменные слова, которые только разожгли бушевавшую в моем сердце ярость. Выставив вперед тяжелые копья, ко мне осторожно приближались двое часовых. Чтобы успокоиться, я глубоко вдохнул прохладный ночной воздух. - Меня послал великий царь Агамемнон, - произнес я медленно и осторожно, - чтобы говорить с царевичем Гектором. Часовые оказались непохожими друг на друга: один - невысок и приземист, с густой клочковатой бородой и упитанным брюшком, выпиравшим под кольчугой; другой - болезненно худ и либо чисто выбрит, либо чересчур молод, чтобы отрастить бороду. - Он хочет видеть царевича Гектора, укротителя коней, - проговорил толстопузый и рассмеялся отрывисто. - Я бы тоже хотел! Молодой ухмыльнулся, демонстрируя дырку во рту на месте переднего зуба. - Посланец, а? - Пузатый подозрительно рассматривал меня. - Это с мечом-то у бедра и в доспехах? Нет, это соглядатай. Или убийца. Я поднял жезл вестника: - Меня послал великий царь не для того, чтобы биться. Берите мой меч и доспехи, если они настораживают вас. Я мог поразить обоих прежде, чем они поняли бы, что к чему, но я пришел не для этого. - А чего? Проще проткнуть ему пузо копьем, и все, конец, - предложил толстопузый. Молодой остановил его жестом: - Ты знаешь, Гермес защищает вестников. Не хотел бы я прогневить его. Бородатый хмурился и ворчал, но наконец удовлетворился тем, что отобрал мой меч и бронзовый колпак. Он не стал обыскивать меня и потому не обнаружил кинжала, подвязанного к левому бедру. Его больше интересовал грабеж, чем собственная безопасность. Как только толстопузый повесил мой меч через плечо и закрепил мой бронзовый колпак под своим подрагивающим подбородком, они повели меня к предводителю. Это оказались дарданцы, союзники троянцев, которые обитали на берегу в нескольких милях отсюда и явились, чтобы отразить вторжение ахейцев. В течение следующего часа или около того вождь дарданцев передал меня троянскому офицеру, тот в свою очередь отвел меня в палатку одного из помощников Гектора, и, наконец, меня провели к небольшому шатру самого царевича Гектора, мимо колесниц и сооруженного на скорую руку загона для коней. При каждой остановке мне приходилось заново объяснять, кто я и как здесь оказался. Дарданцы и троянцы разговаривали на греческом, как и ахейцы. Их речь несколько различалась, но не настолько, чтобы сделаться непонятной. Я узнал, что защищать город пришли войска из многих областей, расположенных по обе стороны побережья. Ахейцы годами нападали на их территории, и теперь все собрались, чтобы под предводительством троянцев отразить вторжение варваров. Этого и добивался Золотой бог; он хотел, чтобы троянцы отразили нападение ахейцев и распространили свою власть над всем побережьем Эгейского моря. А потом создали империю, которая объединила бы Европу, Средний Восток и Индию. Но если он стремится к этому, значит, я должен противодействовать ему. Если Одиссей предлагает компромисс, который позволит ахейцам уплыть, не испепелив Трою дотла, я должен противодействовать своему господину. Я ощутил мгновенный укол совести: Одиссей доверился мне. "Или же, - спросил я себя, - он послал меня с дипломатической миссией, потому что предпочитал потерять новичка, чем кого-либо из своих собственных людей?" И пока такие думы обуревали меня, я незаметно для себя очутился перед Гектором. Палатка едва вмещала царевича и слугу. Двое знатных воинов в броне стояли около костра у входа в палатку, их бронзовые панцири поблескивали в ночи. Над костром метались и жужжали насекомые. Не видно было ни рабов, ни женщин, сам же Гектор ждал у входа в шатер. Рослый - чуть ниже меня, царевич стоял без панциря, и ничто не указывало на его высокое положение. Мягкую чистую тунику перехватывал кожаный ремень, на котором висел изукрашенный кинжал. Царевич не стремился потрясать великолепием: Гектор обладал той сдержанной внутренней силой, которая не нуждается во внешнем блеске. Какое-то время он безмолвно изучал меня в мерцающем свете костра, я вновь увидел его серьезные карие глаза, красивое умное лицо, с усталыми морщинами у глаз и на широком челе. Густая борода скрывала впалые щеки. Тяготы войны сказывалась и на нем. - Ты тот воин, что встретил меня у ворот, - сказал он наконец ровным голосом, в котором не было ни удивления, ни гнева. Я кивнул. Он снова внимательно оглядел меня: - Как тебя зовут? - Орион. - Откуда? - С самого далекого запада... Я пришел из-за морей, из краев, где садится солнце. - Из-за океана? - спросил он. - Да. Хмурясь от удивления и помедлив, спросил: - А что привело тебя на равнину Илиона? Почему ты на стороне ахейцев? - Я исполняю обет перед божеством, - проговорил я. - Перед каким? - Перед Афиной. - Значит, Афина послала тебя сюда поддержать ахейцев? - В голосе его слышалось беспокойство, почти тревога. Покачав головой, я ответил: - Я попал в лагерь ахейцев прошлой ночью. Прежде мне не приводилось видеть Трою. Оказавшись в самом пекле боя, я повиновался порыву. Не знаю, что толкнуло меня... Все случилось как-то мгновенно и помимо моей воли. Гектор сдержанно улыбнулся: - Лихорадка боя. Бог подчинил себе твой дух, друг мой, и вдохновил на деяния, которые смертный не мог бы совершить без посторонней помощи. Так бывает... Подобное не единожды случалось и со мною. Я улыбнулся в ответ: - Да, быть может, именно это со мной и произошло. - Не сомневайся. Арес или Афина овладели твоим духом и наполнили твое сердце боевой яростью. В таком состоянии ты мог бы бросить вызов самому Ахиллесу. Из темноты появились рабы, вынесли кресла, крытые натянутыми шкурами, принесли фрукты и вино. Следуя за Гектором, я сел и понемногу попробовал и того и другого. Троянское вино оказалось куда лучше ахейского. - В твоей руке жезл вестника. Ты говоришь, что явился сюда как посол Агамемнона, - сказал Гектор, устало откидываясь на спинку скрипнувшего кресла. - Я пришел предложить мир. - Мы уже слышали подобные речи. Быть может, Агамемнон решил предложить что-то новое? Я заметил, что оба его помощника подступили поближе, стараясь услышать мои слова. Я вспомнил об Одиссее, надеявшемся на меня, но ответил: - Великий царь повторяет свои прежние предложения. Если ты возвратишь Елену вместе с богатствами, которые она увезла с собой из Спарты, и оплатишь расходы ахейцев, Агамемнон уведет свои корабли от Илиона и Трои. Гектор взглянул на своих помощников, оба сурово насупились. А потом, обращаясь ко мне, царевич сказал: - Мы не приняли эти условия, когда ахейцы зажали нас внутри городских стен, отрезали от союзников. Теперь же мы превосходим их числом, и уже они окружены в своем лагере. Зачем нам принимать столь оскорбительные условия теперь? "Следует добавить убедительности своим словам", - подумал я. - С точки зрения ахейцев, царевич Гектор, твоему нынешнему успеху во многом способствовало то, что Ахиллес не вышел сегодня на бой. Но он не будет вечно оставаться в стороне. - Это всего лишь один человек, - возразил Гектор. - Лучший воин во всем ахейском войске, - заметил я. - А его мирмидоняне внушают трепет на поле боя. - Действительно, - признал царевич. - И все же новое предложение мира ничем не отличается от прежних, хотя удача теперь на нашей стороне. - И что же должен я сказать великому царю? Гектор поднялся на ноги: - Решать не мне. Я командую войском, но правит Троей все-таки мой отец. Ответ на твое предложение даст он и его совет. Я тоже поднялся: - Царь Приам? - Полидамас, - позвал он, - доставь к царю этого вестника. Эней, донеси до вождей: мы не будем вступать в бой, пока царь Приам не рассмотрит новое предложение мира, полученное от Агамемнона. Чувство облегчения охватило меня. Троянцы не нападут на ахейцев, пока я веду переговоры с их царем! По крайней мере, Одиссей и его бойцы получат дневную передышку. Тут я понял - именно этого и добивался Одиссей. Царь Итаки пожертвовал героем - пусть Гектор узнает своего противника, даже убьет его, боевая мощь ахейцев от этого не пострадает, - но троянцы на день прекратят битву, и ахейцы в течение дня отдохнут после вчерашнего неудачного сражения. В голове пронеслось: "Пусть я предаю Одиссея, но царь Итаки перехитрил и Гектора и меня". Пытаясь сохранить подобающую моменту серьезность и не выдать свои чувства, я последовал за знатным троянцем к стенам Трои. 9 В сказочную Трою я вступил глухой ночью. Как ни странно, при свете луны было настолько темно, что я практически ничего не видел, лишь зловещими тенями высились над моей головой стены. Я заметил тусклые фонари у ворот, едва мы миновали могучий старый дуб, точно скрипевший и вздыхавший от ночного ветра: постоя