Дэвид Брин. Почтальон ----------------------------------------------------------------------- David Brin. The Postman (1985). Пер. - А.Кабалкин OCR & spellcheck by HarryFan ----------------------------------------------------------------------- Посвящается Бенджамину Франклину, хитроумному гению, и Лисистрате, которая пыталась... ПРЕЛЮДИЯ. ТРИНАДЦАТИЛЕТНЯЯ ОТТЕПЕЛЬ По-прежнему пронзительно выли ветры. И все так же выпадал снег вперемешку с пылью. Однако древнему Океану некуда было спешить. Земля шесть тысяч раз обернулась вокруг своей оси с тех пор, как взметнувшееся ввысь пламя испепелило города. Теперь, спустя шестнадцать лет, обратившиеся в пепел леса не исходили уже облаками дыма, превращавшими день в ночь. Шесть тысяч раз озаряли землю ярко-оранжевые рассветы, обязанные своим великолепием тысячам и тысячам тонн пыли, в которую превратилась поднятая стенным смерчем в стратосферу горная порода и плодородный слой почвы-Атмосфера стала пропускать меньше солнечного света и охлаждалась все больше. Теперь уже в общем-то не имело значения, что было всему причиной - падение гигантского метеорита, извержение чудовищного вулкана или ядерная война. Привычный режим температур и атмосферного давления нарушился, и это породило ураганные ветры. Север укутало закопченными снегами, которые кое-где не таяли даже летом. Один лишь Океан, неподвластный времени, упорно не замечал происходящего. Мгла нехотя рассеивалась. На рассеете Океан, растревоженный бурей, поднимал сердитый рев. А мелководные моря цепенели, скованные непробиваемыми льдами. Однако последнее слово оставалось за Океаном, и оно еще не было произнесено. Земля не прекратила своего вращения. Там и с ям уцепившиеся за нее люди продолжали бороться за жизнь. От Океана веяло ледяным дыханием, снова предвещающим зиму. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КАСКАДНЫЕ ГОРЫ 1 Сознание человека, повергнутого ниц, захлебывающегося кровью и ощущающего острый аромат смерти, способно на странные причуды. Даже проведя половину жизни на краю гибели, в отчаянной борьбе за выживание, Гордон не мог не подивиться цепкости своей памяти, одарившей его давно позабытой картиной, - и именно сейчас, в минуту смертельной опасности! Отчаянно ловя ртом воздух в высохшей рощице, куда он заполз в поисках укрытия, Гордон неожиданно ясно - яснее, чем зрелище пыльных камней у себя под носом, - вспомнил нечто, являвшее собой разительный контраст с его теперешним состоянием: зал университетской библиотеки в незапамятные времена, тихий дождь за окном, навсегда утраченный безмятежный мир, наполненный книгами, музыкой, беззаботным философствованием на сытый желудок. И слова на странице. Пробираясь ползком сквозь плотные заросли папоротника, он почти что видел эти буквы, выведенные черным по белому. Пусть имя автора никак не шло ему на память, сами слова горели перед глазами, как огненные знаки. "Ничто, помимо самой Смерти, не может именоваться "полным" поражением... Не может быть катастрофы, сокрушительность коей воспрепятствовала бы решительному человеку что-то да выудить из пепла - пусть рискуя всем, что у него или у нее еще осталось... Нет на свете ничего опаснее отчаявшегося человека". Гордон был бы не прочь взглянуть сейчас на давно почившего автора этих строк. Вот бы его сюда! Интересно, усмотрел бы он хоть тень величия в такой катастрофе? Колючие ветви кустарника исцарапали его до крови. Он старался ползти совершенно бесшумно, замирая и плотно зажмуриваясь всякий раз, когда от набившейся в ноздри густой пыли им овладевало желание оглушительно чихнуть. Расстояние, которое ему удалось преодолеть под прикрытием кустарника, было смехотворно маленьким, к тому же он не имел представления, куда, собственно, направляется. Еще несколько минут назад Гордон роскошествовал, как только может в такие времена роскошествовать одинокий путник. И вот теперь у него не осталось ничего, кроме дырявой рубахи, линялых джинсов да мокасин - причем и это быстро приводилось в негодность колючками. Каждое новое движение обжигало руки и ноги нестерпимой болью. Однако ему не оставалось ничего другого, кроме как упорно ползти вперед по этим сухим, трескучим джунглям, уповая на то, что выбранный путь не приведет его прямиком в лапы недругов - тех, которые и так уже нанесли ему пожалуй что смертельный удар. Наконец, когда Гордон уже отчаялся выбраться из кустарника, впереди, в образовавшемся просвете, замаячил скалистый склон. Вырвавшись из плена колючек, он поспешно перевернулся на спину и уставился в мутное небо, готовый возблагодарить провидение уже за то, что вдыхает воздух, не переполненный жаром тления. "Добро пожаловать в Орегон, - с горечью подумал он. - А я-то думал, что хуже Айдахо ничего не бывает". Он попытался протереть глаза - пока полз, их запорошило пылью. Возможно, он просто состарился для подобных упражнений. В конце концов, он уже преодолел рубеж тридцатилетия - следовательно, протянул дольше, чем суждено обычному страннику, пережившему Катастрофу. "О боже, как бы мне хотелось снова очутиться дома!" Но он не думал о Миннеаполисе, городе среди прерий. Сегодня прерии обернулись адом, бегство из которого заняло у него более десяти лет. Нет, "дом" означало для Гордона нечто большее, нежели просто определенное место, город, где ему довелось жить. "Гамбургер, горячая ванна, музыка... зеленка от порезов... Холодное пиво..." Теперь, совладав с дыханием, он уже мог различать посторонние звуки, и их невозможно было с чем-либо спутать: до его ушей доносился шум, производимый грабителями, орудовавшими на расстоянии сотни футов ниже по склону. Они делили добро Гордона между собой и не могли удержаться от довольного смеха. "...и парочка дружелюбных полисменов, дежурящих по соседству", - дополнил Гордон каталог прелестей навечно исчезнувшего мира. Бандиты застали его врасплох, когда он попивал у костра вечерний самбуковый чаек. С первого же взгляда на их разгоряченные физиономии Гордону стало ясно, что им ничего не стоит прикончить его на месте. Не став дожидаться, пока они примут соответствующее решение, он плеснул кипятком в лицо самому первому, бородатому, и нырнул в спасительные заросли. Вдогонку прозвучали два выстрела, потом все стихло. Видимо, грабители предпочли не тратить на него драгоценных пуль. Им хватило и его добра. Ведь они воображают, что завладели всем его достоянием... Осторожно приподнимаясь, Гордон горько усмехнулся. Он долго устраивался на каменном выступе, пока не пришел к убеждению, что его не смогут заметить снизу. Теперь настал момент расстегнуть пояс и, сняв с него наполовину полную флягу, сделать долгий, жадный глоток. Спасительная паранойя! Ни разу после Светопреставления он не оставлял ремень дальше трех футов от себя. Ремень и оказался единственным предметом, который ему удалось прихватить перед прыжком в заросли. Темно-серый металл револьвера 38-го калибра поблескивал даже сквозь слой пыли. Гордон извлек его из кобуры, любовно обдул и осторожно проверил. Негромкий щелчок подтвердил, что с механизмом все в порядке. С каким мастерством изготовлялись такие игрушки в прежней жизни! Даже в науке убивать старый мир достиг совершенства. "Именно что в науке убивать!" - одернул себя Гордон. Из-под скалы донесся раскатистый смех. Обычно он путешествовал с четырьмя патронами в барабане. Сейчас настал момент вытащить из патронташа еще два бесценных патрона. Осторожность при обращении с огнестрельным оружием не была больше его главной заботой, тем более что он не надеялся дожить до рассвета. "Шестнадцать лет погони за мечтой... - размышлял Гордон. - Сперва бесконечная, заранее обреченная на поражение борьба с непосредственными последствиями катастрофы, затем судорожные попытки выжить в Трехлетнюю зиму, а потом более десяти лет беспрерывных скитаний, шарахания от эпидемий, бегства от голода, сражений с проклятыми холнистами и стаями диких псов..." Полжизни он провел, как бродячий менестрель из глубин средневековья, лицедействуя ради куска еды, который позволил бы протянуть еще хоть день, приближающий... К тому месту, где... Гордон тряхнул головой. В этих мечтах не было ни капли новизны. Дурацкие фантазии, лишенные в теперешнем мире права на существование. "К тому месту, где объявятся люди, способные принять на себя ответственность..." Дурацкие мечты! Чего бы он ни искал, долгий поиск, похоже, обречен закончиться здесь, сегодня, в иссушенных, холодных горах, в местности, звавшейся когда-то Восточным Орегоном. По звукам, доносившимся снизу, Гордон определил, что бандиты собирают награбленное, готовясь покинуть место поживы. Густые заросли колючего кустарника заставляли его вслепую строить догадки, однако вскоре из-за сосен выступил коренастый человек в выцветшей куртке; путь его лежал на северо-восток, дальше по тропе, сбегающей по склону. Одеяние коренастого подтвердило впечатление, возникшее у Гордона в те несколько секунд, что он видел своих обидчиков. По крайней мере они не были облачены в воинский камуфляж, по которому можно безошибочно узнать "мастеров выживания" - последователей Холна. Обыкновенные, заурядные грабители, чтоб им изжариться в аду! Раз так, у него появилась отчаянная надежда, что только что зародившийся в голове план имеет толику шансов на успех. Малую толику... На бедрах первого бандита болталась принадлежавшая Гордону всепогодная куртка-ветровка. В правой руке он нес тяжелый дробовик, которым Гордон разжился еще в Монтане. - Пошевеливайтесь! - крикнул бородатый, оборачиваясь. - Хватит восторгов! Собирайте барахло, и вперед! "Вожак", - догадался Гордон. Вторая личность - еще более низкорослая и обтрепанная, отягощенная рюкзаком и винтовкой, торопилась следом за бородатым. - Тьфу ты, ну и тяжесть! Это дело надо будет отпраздновать. Принесем все и будем королями, верно, Джэс? - Низкорослый скакал на месте, как птичка. - Представляю себе, как выпучат глаза Шеба и остальные девчонки, когда мы расскажем им, какого кролика спугнули! Надо же, драпануть с этакой прытью! - Он хихикнул. Гордон нахмурился: обобрали и вдобавок оскорбили. Повсюду, где ему довелось побывать, он сталкивался с одним и тем же - бессердечием, поразившим людей после Катастрофы. Сам он так и не сумел с этим освоиться. Пригнувшись, Гордон набрал в легкие побольше воздуха и прокричал: - Не советовал бы тебе рассчитывать на выпивку, братец Медведь! - Волнение сделало голос более пронзительным, чем ему хотелось. Что ж, тут он бессилен. Коренастый мешком рухнул в пыль и отчаянно заработал локтями, стремительно отползая за ствол ближайшего дерева. Тощий грабитель, наоборот, задрал голову. - Что такое? Кто это там?.. Гордон почувствовал облегчение. Их поведение подтвердило: эти мерзавцы - никакие не "мастера выживания", тем более не холнисты. В противном случае они бы давно его прикончили. Остальные бандиты - всего Гордон насчитал пятерых - поспешили вниз, таща награбленное. - Ложись! - скомандовал вожак из укрытия. Тощий спохватился, что торчит на виду, и поспешно присоединился к сообщникам, нырнувшим в траву. Осторожность проявили все, кроме одного - болезненно-бледного человека с запорошенными сединой бакенбардами, выбивающимися из-под горской шляпы. Этот и не подумал прятаться; зажав зубами сосновую иголку, он не сводил глаз с кустарника. - По какому поводу переполох? - беззаботно спросил он. - Мы застали его почти в исподнем. У нас его дробовик. Давайте узнаем, чего он хочет. Гордон пока не осмеливался толком выглянуть и получше присмотреться, однако не мог не отметить, как манерно тянет слова Седой. Он был единственным чисто выбритым членом шайки, кроме того, одежда его поражала чистотой и ухоженностью. Повинуясь ворчанию вожака, Седой, пожав плечами, отступил за раздвоенную сосенку. - Вы меня слышите, мистер Кролик? - продолжил он беседу. - Сожалею, что вы поторопились исчезнуть и не пригласили нас попить чайку. Впрочем, зная, как обходятся с чужаками Джэс и Малыш Уолли, я не склонен осуждать вас за прыткость. Гордон был далек от того, чтобы клюнуть на удочку показного добродушия, однако счел возможным снова подать голос: - Я так и рассудил. Благодарю за понимание моих обстоятельств, не позволивших мне проявить должное гостеприимство. Между прочим, с кем я имею честь беседовать? Седой широко улыбнулся. - Как видно, нам посчастливилось встретить образованного человека. Весьма рад! Давненько не слыхивал культурной речи. - Он учтиво стянул с головы шляпу и поклонился. - К вашим услугам: Роджер Эверетт Септен, в былые времена - член рядовой биржи Тихоокеанского побережья, а ныне - один из ограбивших вас. Что касается моих коллег... Кусты заходили ходуном. Септен выслушал замечания коллег и пожал плечами. - Увы, - прокричал он Гордону. - При нормальных обстоятельствах я бы не устоял перед соблазном содержательной беседы; уверен, вы соскучились по общению не меньше моего. На беду, предводитель нашего скромного братства головорезов настаивает, чтобы я узнал, чего вам угодно, и закруглялся. Так что выкладывайте, мистер Кролик. Мы внимательно слушаем. Гордон мотнул головой. Собеседник определенно гордился своим юмором, однако юморок был на самом деле третьесортным, даже по теперешним стандартам. - Как я заметил, вы прихватили не все мое снаряжение. Ух не решили ли вы ограничиться только тем, что вам необходимо, оставив вещи, без которых мне не выжить? Из кустов донеслось издевательское хихиканье, превратившееся в какой-то лягушачий хор. Роджер Септен огляделся и беспомощно воздел руки, демонстрируя этом жестом, что уж он-то, по крайней мере, способен оценить иронию, с какой задал свой вопрос Гордон. - Увы, - ответил он. - А ведь я намекал своим соратникам на такой вариант. К примеру, нашим женщинам могут пригодиться ваши алюминиевые шесты для палатки и каркас для рюкзака, зато сам нейлоновый рюкзак и палатку я предлагал оставить, ибо они нам ни к чему. В некотором смысле мы так и поступили. Не думаю, однако, что повреждения, нанесенные этим предметам Уолли, будут встречены вами с одобрением. Из кустов снова послышалось мерзкое хихиканье. Гордон приуныл. - А как насчет моих ботинок? Вы все, как я погляжу, отменно обуты. Неужто они кому-то из вас впору? Оставили бы хотя бы их! Вместе с курткой и перчатками. Септен кашлянул. - Ну да. Главные ваши драгоценности - помимо дробовика, разумеется, который не может служить предметом переговоров. Гордон сплюнул. "Конечно, идиот! Только трепач говорит об очевидном". До его слуха донесся приглушенный голос вожака, ответом которому было новое хихиканье. - Мой предводитель спрашивает, что вы способны предложить взамен, - бывший биржевой маклер понуро вздохнул. - Я, разумеется, знаю, что у вас ничего не осталось, но спросить обязан. На самом деле у Гордона имелось кое-что, способное их заинтересовать: например, компас и швейцарский армейский нож. Однако каковы его шансы остаться в живых, если он согласится на обмен? Не обязательно обладать способностями телепата, чтобы смекнуть: эти негодяи всего лишь потешаются над жертвой. Гордон задохнулся от ярости; особенно его бесило ложное сострадание, разыгрываемое Септеном. За годы, прошедшие после катастрофы, он не раз становился свидетелем, как у образованных когда-то людей цивилизованные манеры сочетаются со звериной жестокостью. Подобные субъекты заслуживали большего презрения, нежели те, кто просто опустился, не в силах противостоять восторжествовавшему варварству. - Послушайте! - крикнул он. - Вам же не нужны эти чертовы башмаки! Как не нужна моя куртка, зубная щетка, блокнот. Эта зона чиста, так зачем вам понадобился мой счетчик Гейгера? Я не настолько глуп, чтобы рассчитывать на возвращение дробовика, но без остального мне совсем крышка, будьте вы прокляты! Эхо проклятия ринулось вниз по склону, подобно камнепаду; когда оно отзвучало, установилась тишина. Потом раздался хруст кустарника, и вожак поднялся во весь рост. Пренебрежительно плюнув в ту сторону, где, по его мнению, прятался ограбленный, он щелкнул пальцами, требуя внимания остальных. - Теперь я знаю, что он безоружен, - сказал вожак. Сведя густые брови на переносице, он погрозил кулаком Гордону. - Лучше беги, Кролик, иначе мы спустим с тебя шкуру и зажарим на ужин. - Подхватив дробовик, он повернулся и преспокойно зашагал по тропе. Остальные потянулись за ним, все еще посмеиваясь. Роджер Септен иронично пожал плечами, потом с улыбочкой подобрал свою долю добычи и догнал сообщников. Минута - и все скрылись из виду, однако до Гордона еще долго доносилось чье-то радостное посвистывание. Болван! Как ни слабы были его шансы, теперь он окончательно все испортил, попытавшись воззвать к их разуму и состраданию. В эпоху, когда все решают клыки и когти, к гуманности прибегают только от бессилия. Неуверенность бандитов мигом исчезла, стоило ему по глупости предложить им дележку по справедливости. Конечно, он мог бы пальнуть из револьвера, потратив бесценный патрон на доказательство того, что с ним следует считаться. Это вынудило бы их отнестись к нему серьезно... "Почему я не пошел на это? Неужто от страха? Возможно, - признал он. - Вполне вероятно, что уже ночью я подохну от переохлаждения, однако это случится еще через несколько часов, а значит, остается пока абстрактной угрозой, куда менее пугающей, нежели пятеро безжалостных бандитов, вооруженных дробовиком". Он со злостью ударил по левой ладони кулаком. "Брось, Гордон! Психоанализом ты займешься на ночь глядя, когда тебя охватит предсмертное оцепенение. Пока же достаточно того вывода, что ты - первостатейный дурак и тебе грозит скорый конец". Он неуклюже поднялся и стал осторожно спускаться по склону. Он еще не был готов к отчаянному поступку, однако все больше проникался убеждением, что из постигшего его несчастья может существовать всего один выход, да и тот казался нереальным. Выбравшись из рощи, Гордон заторопился к ручью, чтобы освежить лицо и промыть наиболее болезненные порезы. Потные волосы липли ко лбу, царапины ужасно саднило, но ни одна не выглядела достаточно опасной, чтобы заставить его прибегнуть к склянке с йодом, хранившейся в кармашке ремня. Наполняя флягу водой, он погрузился в раздумья. Кроме револьвера и изодранной одежды, карманного ножа и компаса, при нем остался также миниатюрный набор рыболовных принадлежностей, который мог пригодиться, если бы ему удалось спуститься с гор и добрести до достойного внимания водоема. И, разумеется, десять запасных патронов для револьвера - священные реликвии индустриальной цивилизации. В самом начале, во время бунтов и великого голода, казалось, что боеприпасов хватит на веки вечные. Если бы на рубеже веков Америка запасала съестное хотя бы с половиной того рвения, с каким ее граждане обзаводились горами патронов, то... Гордона ждала его разоренная стоянка; ему так не терпелось до нее добраться, что он еще сильнее поранил об острые камни и так поврежденную левую ногу. Как ни прискорбно, приходится признать, что он недалеко уйдет в своих драных мокасинах. А изорванная одежда явно окажется столь же подходящей защитой в ледяную ночь в горах, как слезные мольбы в качестве средства, должного тронуть заскорузлые бандитские сердца. Полянка, на которой он всего час тому назад разбил лагерь, теперь пустовала, однако хаос, царивший там, оправдывал самые худшие его опасения. Палатка была превращена в груду узких нейлоновых полосок, спальный мешок - в облако гагачьего пуха. Нетронутыми остались лишь тонкий лук, который он недавно вырезал из елового ствола, да моток тетивы из оленьих жил. Не иначе, они приняли лук за дорожный посох. Спустя шестнадцать лет после того, как огонь поглотил последний завод, злодеи, ограбившие Гордона, совершенно не учли потенциальной ценности лука с натянутой тетивой в тот недалекий день, когда выйдут последние боеприпасы. Сейчас он воспользовался им как палкой, роясь в мусоре и пытаясь выудить хоть что-то еще. Невероятно! Они прихватили его дневник! Этот лицемер Септен, наверное, предвкушает, как будет упиваться откровенными страницами во время снегопада, цокая языком над чужими злоключениями и чужой наивностью, в то время как кости автора станут обгладывать пумы и клевать ястребы. Все съестное пропало, разумеется, до последней крошки: вяленое мясо, крупа, приобретенная в одной деревеньке в Айдахо в обмен на песенки и рассказы, пригоршня окаменевшей карамели, которую он раскопал в стальном брюхе ограбленного еще до него автомата. "Черт с ней, с карамелью, - думал Гордон, выуживая из пепла свою сломанную, безнадежно загубленную зубную щетку. - Но зачем им понадобилось делать еще и _э_т_о_?" Ближе к концу Трехлетней зимы, когда остаток его взвода все еще защищал хранилища сои в Уэйне, штат Миннесота, выполняя давний приказ правительства, о котором никто не слыхивал уже много месяцев, пятеро его товарищей скончались от ураганного воспаления ротовой полости. Они погибли страшной, бесславной смертью, и никто не мог сказать, чем была вызвана инфекция - бактериологическим оружием или холодом, недоеданием и полнейшим отсутствием элементарной гигиены. С тех пор боязнь гнилых зубов неотступно преследовала Гордона. - Мерзавцы! - прошипел он, отбрасывая бесполезную щетку. Напоследок он еще раз пнул ногой кучу хлама. Ничего такого, что заставило бы его задержаться тут, так и не попалось на глаза. "Не тяни! - одернул себя Гордон. - Марш! Вперед!" Сперва он ковылял медленно, но потом обрел второе дыхание и двигался вниз по склону, заросшему сухим лесом, стремительно и бесшумно. Коренастый предводитель шайки пообещал зажарить его на ужин при следующей встрече. В начале эры всеобщего упадка каннибализм стал распространенным явлением; вдруг в здешних горах люди приохотились к вкусу "постной свининки"? И все же он обязан внушить бандитам, что с человеком, которому нечего терять, следует считаться. Преодолев с полмили, Гордон уже изучил их следы: двое обуты в мокасины из оленьей шкуры, у троих - ботинки на добротной довоенной подошве. Шайка двигалась не спеша, и настигнуть ее не представляло особого труда. Впрочем, у Гордона сложился иной план. Он вспомнил свое утреннее восхождение, когда шел тем же путем, но в противоположную сторону. Тропа здесь извивается, уходя на север и постепенно утрачивая крутизну; сперва она ведет по восточному склону, а потом сворачивает на юго-восток, спускаясь в лежащую внизу пустынную долину. Почему бы ему не срезать повыше и не пересечь склон? Тогда он бы смог обрушиться на бандитов до наступления сумерек, пока они не ожидают никаких неприятностей. Только бы найти проход... Тропа уходила под уклон вместе с удлиняющимися тенями, туда, где простирались пустыни восточного Орегона и Айдахо. Либо вчера, либо этим утром ничего не подозревающий Гордон, вероятно, попался на глаза часовым, выставленным шайкой, поэтому они преспокойно настигли его, когда он разбил лагерь. Где-то тут, неподалеку от тропы, должно находиться их логово... Даже при его хромоте Гордону удавалось двигаться бесшумно и быстро - в этом мокасины по крайней мере превосходили ботинки. Скоро до его ушей долетели голоса. Шайка! Бандиты посмеивались, обмениваясь шуточками, слышать которые Гордону было нестерпимо больно. Дело не только в том, что они глумились над ним. Бессердечная жестокость теперь стала неотъемлемой частью жизни; не находя в себе сил смириться с ней, Гордон по крайней мере сознавал, что лично он представляет собой осколок XX века, занесенный в одичавшее сегодня. Однако самый звук заставил его вспомнить смех совсем других людей, грубые шутки - веселье друзей, когда-то деливших с ним опасности. Дрю Симмс - веснушчатый парень с подкупающей улыбкой, непобедимый шахматист и картежник: убит холнистами, захватившими Уэйн и спалившими элеваторы... Тайни Кайлр - он дважды спасал Гордону жизнь; на смертном одре, мучимый страшной болезнью - свинкой, косившей в ту пору людей тысячами, он желал одного - чтобы Гордон отвлекал его своими рассказами... Еще он вспомнил лейтенанта Вана - наполовину вьетнамца, командовавшего их взводом. Только когда было уже поздно что-либо исправить, Гордон узнал, что лейтенант урезает собственный паек, подкармливая подчиненных. Перед смертью он попросил, чтобы его труп сожгли, завернув в американский флаг. Гордон слишком долго скитался в одиночестве. Общества стоящих людей ему не хватало так же отчаянно, как и женского. Не сводя глаз со стены кустарника слева, он достиг прогалины, по которой как будто можно было спуститься напрямик и перебраться на северный склон. Гордон бросился наперерез банде, обмирая от хруста сухих, как порох, ветвей у себя под ногами. Он припомнил хорошее местечко для засады - каменный навес над изгибом тропы. Там отлично справился бы даже самый никудышный стрелок, ибо стрелять эта позиция позволяла едва ли не в упор. Только бы добраться туда первым... Огорошив бандитов своим появлением, он мог бы принудить их к переговорам. У него есть неоспоримое преимущество: ему-то совершенно нечего терять. Разумный бандит предпочтет выйти из передряги живым - он еще наверстает свое. Гордону хотелось верить, что они уступят ему ботинки, куртку, кое-что из еды, дабы не лишиться одного-двух членов банды. Он тешил себя надеждой, что обойдется без убийства. "Боже, Гордон, когда ты повзрослеешь?!" Худшими его врагами в предстоящие несколько часов будут предрассудки гуманизма минувшего века. "Хотя бы раз в жизни ты должен проявить безжалостность!" Пока Гордон производил свой обходной маневр, он не слышал вражеских голосов. Несколько раз ему приходилось огибать темные овраги и непреодолимые завалы. Быстрее к месту засады! Он упорно шагал в намеченном направлении. Память подсказывала, что выбранное им для засады местечко расположено в конце длинного отрезка тропы, ведущего на север от восточного склона горы. Он выбрался на узкую звериную тропу, позволившую ускорить шаг; время от времени ему приходилось останавливаться среди сосен, чтобы свериться с компасом. Трудность заключалась в том, что, желая приблизиться к врагу незамеченным, он должен был все время держаться выше банды, рискуя при этом проскочить мимо, забравшись слишком высоко. Тем временем неуклонно близились сумерки. Выйдя на маленькую поляну, он спугнул стайку диких индюшек. Разумеется, возвращение дичи объяснялось уменьшением плотности населения, однако свидетельствовало также о том, что он очутился в краю более богатом водой, чем засушливые земли Айдахо. Ему еще может пригодиться лук - если, конечно, он успеет научиться точной стрельбе прежде, чем замерзнет. Уже чувствуя беспокойство, Гордон начал спуск. Он надеялся, что главная тропа вьется где-то пониже, совсем рядом - если только он не отклонился слишком далеко на север. Наконец до него дошло, что звериная тропа уводит его чересчур круто к западу. Кроме того, пробираясь по ней, он, вопреки своим намерениям, оказывался все выше, приближаясь к очередному ущелью, где сгущался вечерний туман. Гордон остановился, чтобы отдышаться и собраться с мыслями. Возможно, перед ним лежит желанный проход сквозь холодный и не балуемый дождями хребет Каскадных гор, ведущий в долину реки Уилламетт, а оттуда - к побережью Тихого океана... Карты он лишился, однако знал, что переход в этом направлении протяженностью в две недели приведет его к воде, человеческому жилью, кишащим рыбой речным потокам, дичи, на которую можно охотиться, а то и... А то и к людям, пытающимся навести в своей жизни подобие порядка. Солнечный свет, проникавший сквозь завесу мглы, напомнил ему отблеск городских огней; нечто подобное уже давно манило его, заставляя идти вперед. Начав путешествие на Среднем Западе, он с тех пор так и не оставлял своих бесплодных поисков. Мечта, в безнадежности которой он не сомневался ни минуты, отказывалась покидать его душу. Гордон тряхнул головой. Хребет наверняка встретит его снегом, пумами, голодом. Но он все равно не отступит от своего плана. Иначе ему не выжить. Он попытался спуститься ниже, но узкие звериные тропы упрямо вели его на северо-запад. Теперь он не сомневался, что проскочил намеченное для засады местечко. Однако густые заросли препятствовали движению куда-либо, кроме маячившего впереди ущелья. Гордон был так удручен неудачей, что не обращал внимания на долетавшие уже какое-то время до его ушей звуки. Наконец, сделав над собой усилие, он замер, вслушиваясь. Голоса ли это? Впереди открывалась пропасть. Приблизившись к обрыву, он попытался получше разглядеть гряду гор, окутанных густым маревом; западные склоны отливали сейчас янтарем, там же, куда более не могли заглянуть солнечные лучи, скалы зловеще чернели. Насторожившие Гордона звуки доносились откуда-то снизу, с востока. Теперь он не сомневался, что это именно голоса. Гордон пригляделся и различил внизу подобие тропы на склоне. Еще через мгновение он увидел движущееся сквозь заросли яркое пятно. Бандиты! Но почему они снова поднимаются? Этого не может быть! Разве что... Разве что сам Гордон отклонился далеко на север от маршрута, которым следовал накануне. Он безнадежно проворонил место для засады и оказался далеко в стороне. Бандиты карабкались по ложбине, которую он не удостоил вчера вниманием и которая должна привести их в незнакомое ему ущелье, совсем не в то, где он попал впросак. Они возвращаются в свой лагерь! Гордон осмотрел склон. Теперь он заметил на западе малоприметную выемку, которую очень удобно оборонять и почти невозможно обнаружить по чистой случайности. Он мрачно усмехнулся и тоже устремился в западном направлении. Прощай, засада. Впрочем, поторопившись, он может оказаться в бандитском логове прежде хозяев и поживиться там чем-нибудь полезным - едой, одеждой, заплечным мешком. Только вот загвоздка: вдруг логово не пустует? Что ж, в таком случае он попытается взять в заложницы женщин и вступить с бандой в переговоры с позиции силы. Замечательно! Это все равно, что сжимать в руке гранату с выдернутой чекой. Ни одна из открывавшихся перед ним возможностей не прельщала его. Гордон пустился бегом, ныряя под низкие ветви и не обращая внимания на деревца помельче. Не снижая скорости, он поймал себя на том, что испытывает восторг преследования. Сейчас, имея ясную цель, он почти полностью избавился от обычно терзавших его сомнений. Кровь бурлила, он не бежал, а летел, сокрушая все преграды. Вот он взмыл над трухлявым стволом, перегородившим тропу... Приземление сопровождалось нестерпимой болью: что-то острое проткнуло ветхий левый мокасин насквозь. Гордон рухнул лицом вниз на камни, устилавшие дно пересохшего ручья. Превозмогая боль, он открыл наполнившиеся слезами глаза и обнаружил, что напоролся на толстую ржавую проволоку, валявшуюся здесь не иначе как с довоенных времен. Рана болела так, что впору было лишиться чувств; однако Гордон по привычке поймал себя на вполне рациональном течении мыслей. "Последнюю прививку против столбняка мне делали восемнадцать лет тому назад. Очень мило!" Впрочем, крови он не обнаружил. Спасибо и на этом. Зато он здорово подвернул ногу и сейчас разминал пальцами бедро и стискивал зубы, борясь с судорогой. Наконец ему немного полегчало. Добравшись ползком до поваленного ствола, Гордон ухитрился принять сидячее положение. Он все еще не разжимал зубов, дожидаясь, когда отпустит боль. Тем временем шайка проследовала неподалеку, но чуть ниже по склону, лишив его форы во времени и в расстоянии, на которой строились все его расчеты. Значит, придется расстаться с заманчивым планом опередить их и пошуровать в их логове. Он еще долго напрягал слух, пока удаляющиеся голоса не стихли окончательно. Опираясь на лук как на посох Гордон попытался встать. Осторожно ступив на левую ногу, он обнаружил, что, пожалуй, сможет идти, хотя боль еще не отпустила. Лет десять назад он не обратил бы на подобную мелочь внимания и не прервал бы забега. Взгляни действительности в глаза, Гордон: ты вышел в тираж, износился. В наши дни дожить в одиночестве до 34 лет - это все равно, что заглянуть в лицо смерти. О засаде теперь не могло быть и речи. О преследовании бандитов - тоже. Он не мог надеяться выследить их безлунной ночью. Чувствуя, что боль понемногу проходит, Гордон сделал несколько осторожных шагов. Оказалось, что он способен передвигаться, даже не опираясь на палку. Чудесно! Только куда теперь держать путь? Может, потратить оставшееся светлое время суток на поиск пещеры или хотя бы кучи сосновых иголок, чего угодно, лишь бы это позволило пережить ночную стужу? Заранее ежась от холода, Гордон наблюдал за тенями, ползущими по дну пустынной долины и надвигающимися на окружающие скалы. Покрасневший солнечный диск посылал последние лучи, опускаясь меж двух снежных вершин по левую руку от него. Он стоял лицом к северу, собираясь с силами, чтобы снова пуститься в путь, когда внезапно в глаза ударила мгновенная вспышка света - закатное солнце отразилось от чего-то в зелени леса на противоположной стороне узкого ущелья. Все еще оберегая поврежденную ногу, Гордон сделал несколько шагов вперед. Лесные пожары, бушевавшие в засушливых Каскадных горах, пощадили эту часть хребта. В сохранившихся зарослях, однако, находилось нечто, отражавшее солнечный свет подобно зеркальцу. Гордон понимал, что с горного склона солнечный зайчик можно заметить лишь с определенной точки и в строго определенное время суток - именно отсюда и именно сейчас. Выходит, он ошибся: бандиты свили гнездышко вовсе не в ложбине выше и дальше к западу, а гораздо ближе. Ему повезло: он обнаружил их. "Значит, мне пожалована соломинка во спасение?" Он не знал, благодарить или укорять провидение за проявленное к нему милосердие. "Мало мне, что ли, бед и без этой последней насмешки?" Надежда была для него привычным наркотиком. Именно надежда заставляла его все эти годы стремиться на запад. Ощущение обреченности отступило, и скоро он уже поймал себя на том, что строит новые планы. Можно ли забрать свои вещи из хижины, набитой вооруженными людьми? Гордон представил себе, как с одного удара выбьет дверь, как прочтет изумление в широко распахнутых глазах, как, держа их на мушке, свяжет всех одной рукой. Почему бы и нет? Они вполне могут оказаться пьяными, он же достаточно отчаялся, чтобы не брезговать любой возможностью. Еще одна богатая идея - заложники. Черт возьми, даже коза, дающая молоко, должна быть для них ценнее его башмаков. Не говоря уже о заложнице-женщине - это же превосходная база для переговоров! Собственные глупые мысли заставили его поморщиться. Все зависит от того, проявит ли главарь шайки способность к рациональным поступкам. Сможет ли этот мерзавец признать силу отчаяния, владеющего загнанным в угол человеком, и дать ему уйти со всем, что тот сочтет нужным забрать? Гордон часто становился свидетелем того, как гордыня принуждала людей совершать непоправимые глупости. Если дело дойдет до погони, то ему крышка: сейчас он не сможет тягаться в скорости даже с барсуком. Глядя на звездочку света с противоположной стороны ущелья; он тем не менее пришел к выводу, что у него нет иного способа выжить. Сперва он двигался к цели томительно медленно. Нога все еще болела, к тому же через каждые сто футов он останавливался, чтобы разглядеть следы неприятеля и запутать собственные. Поймав себя на склонности шарахаться от каждой тени как от вражеской засады, молча выругался. В конце концов, эти люди - не холнисты. Более того, Гордон уже окрестил их лентяями. Он догадывался, что их посты, если таковые вообще выставлены, расположены гораздо ближе к лагерю. В сумерках он уже не мог разглядеть на камнях никаких следов, однако теперь уверенно продвигался в намеченном направлении. Нечто, отражавшее свет, пропало из виду, зато он прекрасно видел вход в боковое ущелье и, ступив на тропу, ведущую примерно в нужном направлении, прибавил шагу. Становилось все темнее. С гор тянуло холодом. Гордон оставил позади очередное пересохшее русло и стал карабкаться с помощью лука-посоха на противоположный склон. Когда от цели его отделяло, согласно расчетам, менее четверти мили, тропа вильнула в сторону, и Гордон застрял в зарослях. Он загораживал лицо локтями, чтобы не исцарапаться, и отчаянно боролся с желанием всласть чихнуть из-за поднятой им густой пыли. С вершин гор вниз сползал промозглый ночной туман. Еще немного - и под ногами заблестит изморозь. Гордон поежился, но не столько от холода, сколько от нервного напряжения. Он знал, что цель близка. Ему предстояла встреча со Смертью - и тут уж кто кого. В юности ему приходилось читать о героях, вымышленных и существовавших в действительности. Почти все они обладали способностью отринуть в решающий момент собственные тревоги, смятение, застилающую глаза ярость и вспоминали обо всем этом только позже, в более подходящей обстановке. Однако Гордон был слеплен из другого теста. Вместо решительности его все больше одолевали сомнения и даже угрызения совести. Сомневался он не в правильности принятого решения. Стандарты его теперешней жизни требовали именно таких действий, и никаких иных. Это был единственный способ выжить. Даже если ему суждено сейчас погибнуть, то он хотя бы унесет с собой в могилу нескольких негодяев, чем облегчит задачу следующим за ним путникам. Однако по мере приближения схватки он все яснее сознавал, что не желает такой развязки. На самом деле ему вовсе не хотелось убивать этих людей. Он был таким всегда, даже в те дни, когда служил в крохотном взводе лейтенанта Вана и сражался во имя поддержания мира и сохранения хотя бы осколка нации, которую уже настигла смерть. Если потом он избрал жизнь менестреля, странствующего лицедея и время от времени наемного работника, то причина отчасти заключалась в том, что ему хотелось всегда находиться в пути, ибо так было больше надежды увидеть свет. Некоторые выжившие после войны общины принимали в свои ряды чужаков. Желаннее всего были, естественно, женщины, но порой и мужчинам не давали от ворот поворот. Однако здесь нередко таилась ловушка: слишком часто новичку приходилось участвовать в дуэли, чтобы, умертвив соперника, завоевать право восседать за общинным столом; либо приносить как доказательство своей доблести скальп человека из враждебного клана. Настоящих холнистов осталось уже немного как на равнинах, так и в Скалистых горах. Однако в попадавшихся на его пути поселениях выжившие люди слишком часто требовали соблюдения ритуалов, вызывавших у Гордона непреодолимое отвращение. И чего же он добился? Сейчас он пересчитывает пули, холодно отмечая про себя, что боеприпасов хватит, чтобы расквитаться со всеми бандитами до последнего. Поперек пути встал новый раскидистый куст, усыпанный не столько ягодами, сколько шипами. Гордон решил его обойти, соблюдая в сгущающихся сумерках удвоенную осторожность. Его чувство направления - безошибочное после четырнадцати лет скитаний, как автоматический прибор - не давало сбоев. Двигался он бесшумно, предаваясь мех тем невеселым мыслям. Если разобраться, то остается лишь недоумевать, как такой человек, как он, прожил столь долго. Все, кого он знал прежде, кем восхищался в юности, погибли, унеся с собой надежду. Приятный мир, созданный специально для таких мечтателей, как он, развалился, когда ему было всего восемнадцать. Прошло немало времени, прежде чем он осознал, что его неиссякаемый оптимизм, похоже, сродни помешательству с оттенком истерии. Черт возьми, а кто в эти дни не безумен? "Никто, - отвечал он себе. - Однако паранойя и депрессия вполне объяснимы при сложившихся обстоятельствах. Идеализм же - просто признак глупости". Мазок синевы, замеченный уголком глаза, заставил Гордона остановиться. Вглядевшись в заросли, он обнаружил на расстоянии всего одного фута россыпь голубики, почему-то пропущенную медведем. Туман обострил обоняние Гордона, и он сумел различить слабый аромат ягод. Не обращая внимания на колючки, он запустил руку в заросли и набрал целую гореть голубики. Через секунду он ощутил на языке сладость самой Жизни. Сумерки сменились тьмой; в небе загорелись едва видные звездочки. Ледяной ветер задувал под изодранную рубаху Гордона, напоминая, что пора довести начатое до конца, иначе его пальцы онемеют от холода и он даже не сможет спустить курок. Вытерев сладкие от ягод руки о штаны, он вышел из-за кустов. Внезапно футах в ста от него блеснуло стекло, отразившее последний луч заката. Гордон тут же шарахнулся назад, осторожно достал револьвер и долго сжимал левой рукой правое запястье, чтобы унять дрожь. Настала время проверить, в порядке ли револьвер. Раздался уверенный щелчок. Запасные патроны оттягивали нагрудный карман его рубахи. Готовясь к прыжку, он откинулся спиной на стену кустарника, смирившись с уколами шипов, и напоследок прикрыл глаза, призывая себя к спокойствию и милосердию. В промозглой тьме Гордон слышал только собственное дыхание, да еще ритмичный стрекот кузнечиков. Вокруг свивался в кольца холодный туман. "Что ж, - со вздохом заключил он, - иного пути нет". Держа револьвер наготове, он выглянул из укрытия. Его взору предстало нечто странное. Удивительнее всего было то, что стеклянная панель оказалась совершенно темной. Загадкам не было конца; Гордон отказывался найти объяснение встретившей его тишине. Он полагал, что бандиты разведут огонь и будут шумно праздновать свою удачу. Темнота уже до того сгустилась, что он не различал собственной руки. Вокруг высились деревья, напоминавшие сейчас гигантских троллей. Стеклянную панель окружало нечто темное; в стекле смутно отражались чуть светлеющие на западе облака. Между Гордоном и его находкой проплывали клочья тумана, отнюдь не помогая лучше видеть и соображать. Он медленно двинулся вперед, все время поглядывая под ноги. Не хватало только наступить на сухой сук или напороться на острый камень! Когда он снова поднял глаза, ему показалось, что он утратил связь с реальностью. То, к чему он приближался, не было похоже ни на что из того, что он был готов здесь обнаружить. Застекленный предмет больше всего напоминал ящик с большим окном в верхней части. Низ, впрочем, больше походил на крашеный металл, нежели на доски. По углам... Туман неожиданно сгустился. Гордон сообразил, что заблуждался с самого начала. Он ожидал набрести на дом; сейчас, подобравшись ближе, обнаружил, что его отделяет от находки куда меньшее расстояние. Ее очертания казались ему все более знакомыми, напоминающими... Случилось неизбежное: под ногой хрустнула ветка. Треск наполнил его уши, как раскат грома, и он мгновенно растянулся на земле, отчаянно вглядываясь в темноту. Его глаза обладали сейчас невероятной зоркостью, порожденной страхом; казалось, еще минута - и его взор пронзит туман. И верно, туман послушно рассеялся. Зрачки Гордона расширились: оказалось, что он находится в какой-то паре метров от окна, в котором сейчас отразилась его физиономия с выпученными от ужаса глазами и всклокоченными волосами. Но в окне он увидел не только себя: из полутьмы за стеклом его приветствовал оскалом голый череп. Гордон отпрянул, чувствуя, как по его спине с шуршанием путешествует легион мурашек. Револьвер беспомощно повис в упавшей руке, рот беззвучно раскрылся. Он тонул в тумане, ожидая дальнейших доказательств собственного безумия; при этом ему все же очень хотелось, чтобы мертвая голова оказалась обманом зрения. "Увы, бедный Гордон!.." Жуткий образ Смерти, на который наложилось сейчас его отражение в стекле, покачивался, приглашая новичка в свою компанию. Еще ни разу за все эти страшные годы овладевшая миром Смерть не являлась ему в виде призрака. Голова Гордона сделалась пустой до звона в ушах; он и помыслить не мог, чтобы отклонить предложение этого обитателя замка Эльсинор. Он прирос к месту, не в силах отвести взгляд и пошевелиться. Череп - и его, Гордона, лицо... Его лицо и череп... Он был сражен без боя, и победитель довольно ухмылялся, празднуя победу. Спасение явилось Гордону в виде банального, обезьяньего рефлекса. Даже самое кошмарное, пригвождающее к месту зрелище не может заставить человека стоять не шелохнувшись до скончания века, тем более когда ничего нового не происходит. Пускай его покинула смелость, и образованность только добавила ужаса, да и нервная система - и та не поспешила на выручку, - тут-то свое слово скажет скука. Гордон услыхал хриплый присвист, с которым вырывался из его груди воздух. Сам того не желая, он медленно отвел глаза от лика Смерти. Инстинкт без помощи рассудка отметил, что стеклянное оконце является частью двери. Ниже располагалась ручка. Слева находилось еще одно оконце. Справа же... справа была крышка. Крышка капота джипа. Это оказался давно брошенный, насквозь проржавевший джип с древними эмблемами правительства Соединенных Штатов; внутри джипа был заперт скелет давно почившего государственного служащего, чей череп усмехался, таращась на Гордона сквозь окошко со стороны правого сиденья. Гордон выдохнул сразу всей грудью, как удавленник, с горла которого сдернули веревку, ощущая одновременно облегчение и замешательство. Выпрямляясь, он испытал те же ощущения, с которыми входит в мир новорожденный. Гордон тоже родился сейчас во второй раз. - О боже! - произнес он, лишь бы услышать звук собственного голоса. Торопливо, помогая себе взмахами рук, он обошел машину, то и дело оглядываясь на ее мертвого хозяина; движения помогли ему освоиться с реальностью. Глубоко дыша, Гордон чувствовал, как успокаивается пульс и стихает шум в ушах. Немного погодя он уселся на землю, привалившись спиной к холодной дверце джипа. Все еще не в силах унять дрожь, он убрал револьвер в кобуру. Потом припал губами к фляжке и утолил жажду долгими глотками. Он предпочел бы сейчас что-нибудь покрепче, но и вода принесла немалое облегчение. Темная, пронизывающая до костей ночь вступила в свои права. Тем не менее Гордону потребовалось некоторое время, чтобы истина предстала перед ним по всей неприглядности. Теперь ему ни за что не отыскать бандитского логова, ибо он, обманувшись, забрался слишком далеко. Впрочем, джип может послужить каким-никаким укрытием, раз уж в округе не наблюдается ничего более подходящего. Он с кряхтением поднялся и взялся за ручку на дверце, с трудом припоминая движения, бывшие когда-то более знакомыми двум сотням миллионов его соотечественников, чем обычная ходьба. Немного посопротивлявшись, дверца распахнулась, издав пронзительный скрип. Устроившись на потрескивающем виниле сиденья, Гордон огляделся. Джип оказался с правым рулем - такие машины использовались в незапамятные времена, еще до Светопреставления, почтовым ведомством. Мертвый почтальон - вернее то, что от него осталось, - занимал совсем немного места. Гордон старался не смотреть в его сторону. Багажный отсек джипа был забит брезентовыми мешками. В тесной кабине устоялся плотный запах старой бумаги, и этот запах заглушал аромат мумифицированных останков. Не веря еще в свое счастье, Гордон вцепился в укрепленную в зажиме стальную фляжку. Внутри раздалось бульканье. Раз после шестнадцати или даже более лет в ней оставалась жидкость, значит, она была закрыта герметически. Попытавшись свинтить крышку и не добившись успеха, Гордон разразился проклятиями. С силой несколько раз ударив крышкой о дверцу, он возобновил попытки. Только когда у него на глазах выступили слезы отчаяния, крышка поддалась. Еще немного - и усилия были вознаграждены: крышка провернулась на ржавой резьбе, и ему в нос ударил пьянящий, давно забытый аромат виски. "Вдруг я и впрямь был хорошим мальчиком? Вдруг Бог и впрямь существует?" Сделав большой глоток, он закашлялся, гортань опалило огнем. Еще два глотка поскромнее - и он с блаженным стоном откинулся на спинку сиденья. Пока еще Гордон не чувствовал себя готовым стащить с узких плеч скелета плотную кожаную куртку почтальона. Вместо этого он обложился мешками, на каждом из которых красовался штамп "Почтовое ведомство США". Неплотно прикрыв дверцу, чтобы не перекрывать доступ в кабину свежего горного воздуха, он зарылся в мешки, не выпуская из рук фляжку. Наконец, набравшись храбрости, он взглянул на хозяина джипа, сосредоточив внимание на изображении американского флага на рукаве его куртки. Сняв с фляжки крышку, он с благодарностью поднес ее к провалу в черепе, там, где у хозяина машины когда-то был рот. - Не знаю уж, поверите ли вы мне, мистер Почтальон, но я всегда считал, что такие ребята, как вы, заняты добрым и честным делом. Для многих вы были козлами отпущения, но я знаю о вашей непростой работенке. Я гордился вами, даже до войны. А тут еще это, мистер Почтальон. - Он поднял фляжку. - Это превосходит все ожидания. Значит, я не напрасно платил налоги. Произнеся свою речь, он выпил за почтальона, откашлялся и почувствовал, как по всему телу разливается чудодейственное тепло. Погрузившись в мешки с почтой еще глубже, он снова перевел взгляд на кожаную куртку. Ее распирали ребра мертвеца, рукава свисали под невероятными углами. Лежа без движения, Гордон ощутил грусть, похожую на тоску по дому. Джип, верный своему долгу разносчик писем, претендующий на роль символа, наклейка с флагом на рукаве... Все это напоминало о канувшем в небытие комфорте, безгреховности и сотрудничестве, легкой жизни, позволявшей миллионам мужчин и женщин отдыхать, улыбаться, пускаться в споры, если им приходила такая блажь, проявлять друг к другу терпимость - и надеяться, что с течением времени они станут лучше... Сегодня Гордон был готов убивать и быть убитым. Теперь же он радовался, что этому не суждено случиться. Они окрестили его "мистером Кроликом" и бросили умирать. Однако ему дарована привилегия, о которой им необязательно знать: он отмахивается от бандитов, как от безмозглой деревенщины, и предоставляет им шанс жить дальше как заблагорассудится. Гордон приготовился ко сну, снова полный оптимизма, - глупый анахронизм в теперешнем мире. Лежа под импровизированным одеялом из мешков с почтой, он радовался тому, что не уронил свою честь. Потом он уснул, и ему пригрезились параллельные миры... 2 Изломанные сучья и иссушенную кору старого дерева облепил перемешанный с сажей снег. Дерево еще не совсем погибло. Там и сям виднелись слабые зеленые ростки, у которых, впрочем, не было шансов уцелеть. Конец был близок. По стволу скользнула тень, к дереву прибило ветром странное существо - старого, израненного обитателя поднебесья, уже заглянувшего, подобно дереву, в глаза смерти. Понуро свесив крылья, существо принялось вить гнездо - место, где ему предстояло встретить смерть. Оно неуклюже подбирало на земле веточки и складывало их в кучку, пока не сделалось ясно, что получается вовсе не гнездо, а погребальный костер. Взгромоздившись на хворост, окровавленное, полумертвое существо затянуло прощальную песнь, подобной которой еще не слыхивали в этом мире. Хворост объяло пламя, и свет его озарил существо. Наконец ввысь рванулся синий язык пламени. И дерево ожило: мертвые сучья потянулись к теплу, как руки старика, измученного холодом. Снег стал таять и падать пластами с воспрянувших ветвей, зелень принялась прибывать на глазах, наполняя воздух запахами жизни. Правда, существу на погребальном костре не суждено было возродиться, что удивило Гордона даже во сне. Огромная птица сгорела дотла, оставив после себя лишь горстку пепла. Зато дерево зацвело, и с его чудесных ветвей стали подниматься в воздух другие крылатые создания. Приглядевшись, Гордон перестал дышать: то были воздушные шары, самолеты, ракеты. Сон есть сон... Рукотворные создания разлетались в разные стороны, наполняя небеса гулом надежды. 3 На капот джипа плюхнулась сорока, с рассвета охотившаяся за жуками. Дважды издав торжествующее квохтанье - первый раз обозначая занятую территорию, второй раз просто ради забавы, - она принялась выстукивать клювом проржавевшую и густо усыпанную сором поверхность. Стук нарушил сон Гордона. Он разлепил заспанные глаза и разглядел через пыльное стекло разгуливающую перед самым его носом птицу. Ему потребовалось какое-то время, чтобы вспомнить, где он находится. Ветровое стекла, приборная панель, запах металла и бумаги - все казалось продолжением ночных грез о добрых довоенных деньках. Он долго моргал, приходя в себя и расставаясь с образами, населявшими его сновидения. Потом решительно протер глаза и взглянул в лицо реальности. Если бы накануне, устремившись сюда, Гордон не оставил за собой пролома в зарослях, под стать слону, ему бы сейчас не о чем было тревожиться. Впрочем, то обстоятельство, что виски пролежало здесь нетронутым шестнадцать лет, подтверждало его мнение о бандитах как о лентяях. Они довольствовались все теми же тропами и местами засад и даже не позаботились как следует облазить собственную гору. Гордон помотал отяжелевшей головой. К началу войны ему исполнилось всего восемнадцать, он учился на втором курсе колледжа и еще не успел привыкнуть к крепкому спиртному. После пережитых вчера невзгод и страхов виски попросту свалило его наповал, и сейчас ему трудно было разжать зубы и толком продрать глаза. Потерянные богатства вспоминались теперь с удвоенным сожалением. Этим утром он не сможет попить чайку, вытереться после умывания полотенцем, побаловаться вяленым мясом, почистить зубы... Однако Гордон не утратил философского взгляда на действительность. Главное - он остался в живых. Он подозревал, что еще успеет оплакать каждый из отобранных у него накануне предметов по отдельности. Оставалось только надеяться, что счетчик Гейгера избежит этой участи. Радиация была одной из главных причин, заставивших его устремиться из Дакоты на запад. Он смертельно устал от необходимости повсюду повиноваться проклятому счетчику, вечно трястись от страха, что его украдут или он поломается. По слухам, радиоактивные осадки пощадили Тихоокеанское побережье, чего не скажешь о заразе, принесенной ветрами из Азии. В том-то и состояла основная странность этой войны. В ней не обнаруживалось даже подобия последовательности, она была воплощением хаоса. Люди так и не дождались от нее дружно предрекаемого смертельного конца. Скорее она напоминала залпы из дробовика, приносящие одну катастрофу средней разрушительности за другой. И ведь каждую из них по отдельности вполне можно было бы пережить... Разразившаяся сперва "технологическая война" на море и в воздухе не оказалась бы столь смертоносной, если бы не распространилась на остальные континенты. Болезни нанесли Америке не такой ужасающий урон, как восточному полушарию, где бактериологическое оружие противника вышло из-под контроля и стало косить его собственное население. Многие американцы остались бы в живых, если бы не сбились в громадные толпы, опасаясь зон усиленного выпадения осадков, и не похоронили тем самым самоотверженные усилия медиков предотвратите эпидемии. Голод не добил бы страну, если бы обезумевшее население не блокировало шоссейные и железные дороги, стремясь поставить заслон вездесущим бактериям. Что касается вселявшего повальный страх атомного оружия, то военные успели пустить в дело лишь малую толику накопленных запасов; потом Славянское Возрождение развалилось само по себе, и Запад неожиданно для себя одержал победу. Взорвавшихся бомб хватило для того, чтобы наступила Трехлетняя Зима, но отнюдь не вековая ночь, которая отбросила бы человечество в эпоху динозавров. Был момент - и длился он несколько нескончаемых недель, - когда казалось, что человечество, чудесным образом спохватившись, спасло себя и свою планету. Но так только казалось. Конечно, даже такого дьявольского сочетания - парочки бомб, стайки микробов и трех плохих урожаев подряд - не хватило бы, чтобы свалить великую державу, а вместе с ней и остальной мир. Дело довершила иная болезнь, наподобие рака разъедавшая человечество изнутри. "Будь ты навеки проклят, Натан Холн", - привычно подумал Гордон. На всем погруженном во тьму континенте не было проклятия привычнее этого. Он отпихнул мешки с почтой. Не обращая внимания на утренний холод, расстегнул на ремне левый кармашек и извлек наружу нечто, завернутое в алюминиевую фольгу, и залепленное расплавленным воском. Он давно ждал экстренного случая, и вот таковой наступил. Ему необходимо подзарядиться энергией, чтобы прожить еще один день, а кроме дюжины кубиков говяжьего бульона у него теперь ничего не осталось. Придется довольствоваться этим. Глотнув воды из своей фляжки, чтобы смыть горьковато-соленый комок, засевший в горле после кубиков, он распахнул ногой левую дверцу джипа, не обращая внимания на несколько брезентовых мешков, вывалившихся при этом из салона на подернутую инеем землю. Спохватившись, Гордон покосился на скелет в форменном обмундировании, безропотно проведший с ним ночь. - Что ж, мистер Почтальон, я намерен устроить вам самые почетные похороны, какие только возможны, учитывая, что я не располагаю иным инструментом, кроме вот этой пары рук. Знаю, это недостаточная плата за то, чем вы меня одарили. Однако ничего больше не могу вам предложить. - Едва не дотронувшись до плеча скелета, он открыл дверцу со стороны водителя. Стоило Гордону осторожно ступить на мерзлую землю, как его обутые в мокасины ноги предательски разъехались. Хорошо хоть снег не выпал. Здесь, на горе, до того сухо, что земля совсем скоро подтает, и можно будет копать. Ржавая ручка правой дверцы поупиралась, но потом поддалась. Гордон ухитрился поймать вывалившиеся из джипа кости, обтянутые формой, в брезентовый мешок. Сохранность трупа превосходила все ожидания. Благодаря сухому климату останки почтальона превратились в настоящую мумию, предоставив насекомым возможность без спешки сделать свое дело. Внутренность джипа за все эти годы так и не была тронута плесенью. Сперва Гордон проверил наряд почтальона. Странно: оказывается, парень носил под форменной курткой пеструю рубаху. От нее, впрочем, почти ничего не осталось, зато этого нельзя было сказать о кожаной куртке. Вот находка так находка! Если она придется впору, это несказанно повысит его шансы на выживание. Обувь мертвеца выглядела старой и растрескавшейся, но все равно не окончательно загубленной. Гордон аккуратно вытряхнул из ботинок кости и приложил подошвы к собственным ступням. Разве что чуть великоваты, но все же лучше, чем его драные мокасины. Действуя с максимальной осторожностью, Гордон переложил кости в мешок, удивляясь, что запросто справляется с этой малоприятной необходимостью. Как видно, накануне вечером его покинули последние предрассудки. Единственное, что он еще чувствовал, - подобие почтения да ироничную благодарность к бывшему владельцу всех этих вещей. Он вытряс одежду, стараясь не дышать, чтобы не наглотаться пыли, и повесил на ветку проветриваться, сам же возвратился к джипу. Так-так! Загадка пестрой рубахи продержалась недолго. Гордон мигом обнаружил в джипе голубую форменную гимнастерку с длинными рукавами и погончиками почтового ведомства. Даже через столько лет она выглядела почти новенькой. Значит, парень имел одну рубаху для удобства, а другую - чтобы не нервировать начальство. Гордон еще в детстве замечал за почтальонами этот грешок. Помнится, был один - развозя жаркой летней порой газеты, надевал яркую гавайскую рубашку; он же никогда не отказывался от стаканчика холодного лимонада. Гордон порылся в памяти, но так и не сумел вспомнить его имя. Приплясывая на утреннем холоде, чтобы совсем не замерзнуть, он натянул форменную рубашку. Если она и была ему велика, то лишь чуть-чуть. "Может быть, я еще растолстею, и тогда она станет мне совсем впору", - вяло пошутил он. В свои теперешние тридцать четыре он весил меньше, чем семнадцатилетним. В ящичке для документов Гордон обнаружил ветхую карту Орегона, вполне способную заменить ту, которой он лишился. Еще через секунду он издал радостный крик: его пальцы нащупали гладкий пластмассовый квадратик. Сцинтиллятор! Это еще лучше, чем утраченный счетчик Гейгера: уловив гамма-радиацию, приборчик станет мигать, причем без всякого источника энергии! Заслонив прибор от света, он разглядел слабые искорки, порожденные космическим излучением. Его свечение можно было не принимать в расчет. Вот только зачем понадобилась эта штуковина довоенному почтальону? Пряча приборчик в карман брюк, Гордон недоуменно покачал головой. Фонарь почтальона пришлось выбросить: батарейки превратились в месиво. Не забыть про рюкзак! На полу позади сиденья лежала вместительная кожаная заплечная сумка. Даже потрескавшись от сухости, лямки ее не утратили прочности, и наружные клапаны тоже были целы. Разумеется, она не заменит его рюкзак, и все же это неизмеримо лучше, чем вообще ничего. Он открыл главное отделение, и ему под ноги хлынул поток старой корреспонденции. Гордон поднял наугад несколько конвертов. "От мэра города Бонд, штат Орегон, директору медицинского училища Орегонского университета в Юджине". Гордон прочел обращение нараспев, изображая Полония. Потом он перебрал еще несколько писем. Все адреса звучали помпезно и необыкновенно архаично. Вот пухлое письмо от некоего доктора Франклина Дейвиса из городка Джилкрист с пометкой "срочно" на конверте, адресованное ответственному за распределение медикаментов по региону. Наверняка доктор просил удовлетворить его заявку в приоритетном порядке... Пренебрежительная усмешка на лице Гордона сменилась озадаченной гримасой. Чем больше он перебирал письма, тем больше понимал, что ошибся в своих ожиданиях. Он полагал, что развлечется, читая всякие необязательные депеши и личную переписку. Однако в мешке не оказалось ни одного рекламного листка. Наряду с личной корреспонденцией в мешке преобладали отправления чисто официального свойства. Так или иначе, у Гордона не было времени для подсматривания за чужой жизнью, тем более давно завершившейся. Он решил прихватить с собой дюжину-другую писем, чтобы проглядеть на досуге, а чистые стороны листков использовать для нового дневника. Он старался не думать о невосполнимой утрате - старом дневнике, в который он на протяжении шестнадцати лет заносил свои наблюдения и который стал теперь поживой бывшего биржевого маклера. Только и утешения, что дневник будет не просто прочтен, но и сохранен, как и томик поэзии, тоже лежавший у Гордона в рюкзаке, - если, конечно, он правильно истолковал характер Роджера Септена. Ничего, наступит день, когда он вернет свое достояние... Но как здесь оказался джип почтового ведомства Соединенных Штатов? И что послужило причиной гибели почтальона? Частично ответом на эти вопросы стали пулевые отверстия в правой части заднего стекла. Гордон взглянул на висящие на дереве вещи почтальона. Так и есть: и рубаха, и куртка продырявлены по два раза в верхней части спины. Нападение с целью кражи автомобиля или ограбления водителя никак не могло произойти до войны. Почтальоны почти никогда не становились жертвами преступников, даже во время волнений, порожденных депрессией конца 80-х годов, предшествовавшей "золотому веку" 90-х. Кроме того, пропавшего почтальона обязательно отыскали бы. Вывод напрашивался сам собой: нападение произошло _п_о_с_л_е Однонедельной войны. Только вот что забыл почтальон в этой безлюдной местности, когда США практически прекратили свое существование? И когда именно все это случилось? Видимо, бедняга угодил в засаду и попытался скрыться от преследователей, воспользовавшись проселочными дорогами. Возможно, до него не сразу дошло, насколько серьезно он ранен, или он просто поддался панике. Однако Гордона не оставляло подозрение, что существовала еще какая-то, главная причина, заставившая почтальона забраться в такую глушь и искать укрытия в лесных зарослях. - Он защищал свой груз, - наконец прошептал Гордон. - Понял, что шансов получить подмогу нет, и, чтобы не быть схваченным на дороге, предпочел расстаться с жизнью, но не отдать грабителям почту. Значит, Гордон набрел на останки самого настоящего п_о_с_л_е_в_о_е_н_н_о_г_о_ почтальона, героя времен заката цивилизации. Ему вспомнились старомодные оды в честь почтальонов: "Ни снега, ни ураганы почтальону не преграды", и он не мог не восхититься людьми, так упорно не дававшими погаснуть еще теплившемуся огоньку нормальной, упорядоченной жизни. Вот и разгадка преобладания официальной корреспонденции и отсутствия обычного почтового мусора... Гордон и не подозревал, что подобие нормальной жизни существовало столь долго. Естественно, семнадцатилетний новобранец и не должен был застать ничего нормального. Власть толпы и повальный грабеж в главных центрах жизнеобеспечения отвлекали основные силы военных властей, пока ополчение не прекратило существование, проглоченное возбужденными толпами, которые ему полагалось усмирять. Если кто-то и вел себя в те кошмарные месяцы, как подобает достойным представителям рода людского. Гордону не довелось этого засвидетельствовать. История гибели смельчака-почтальона, которую легко было себе представить, повергла Гордона в уныние. Мэры городов, университетские профессора и почтальоны, сражающиеся с хаосом... Горький привкус несбывшихся надежд слишком раздирал душу, чтобы хотелось вспоминать еще... Гордону пришлось приложить немало усилий, чтобы открыть заднюю дверцу джипа. Отодвинув в сторону мешки с конвертами, он завладел фуражкой почтальона с почерневшей кокардой, пустой коробкой из-под еды и вещицей поценнее - темными очками, вросшими в густую пыль, покрывавшую запасное колесо. Гордон взял в руки небольшую лопатку, ранее предназначавшуюся для того, чтобы вызволять из грязи увязшую машину, а теперь готовую превратиться в инструмент могильщика. Но, прежде чем приступить к печальной обязанности, он вытащил из кучи мешков позади сиденья водителя разбитую гитару. Крупнокалиберная пуля раздробила ее шейку. С гитарой соседствовал полиэтиленовый пакет с добрым фунтом мелко порубленной травы, от которой исходил сильный мускусный запах. Память на запахи умирает последней: Гордон без труда узнал аромат марихуаны. Еще несколько минут назад он представлял себе почтальона мужчиной средних лет, лысеющим приверженцем старых порядков. Теперь же ему пришлось признать свою ошибку: погибший скорее был молодым парнем, под стать ему самому в юности, - расхристанным, бородатым, с выражением вечного изумления на лице. Вероятнее всего, неохиппи - представителем только успевшего вылупиться поколения, едва заявившего о себе, когда война разом покончила со всем, что несло в себе хоть какое-то подобие оптимизма. Неохиппи, погибший, защищая государственную переписку... Гордона это нисколько не удивило. У него были друзья, тоже хиппи, искренние ребята, хоть и немного странноватые. Он легонько коснулся гитарных струн и впервые за утро почувствовал себя виноватым. Почтальон даже не был вооружен! Гордон вспомнил, что он читал когда-то об американских почтальонах, все три года беспрепятственно пересекавших линию фронта во время гражданской войны 1860-х. Должно быть, этот парень надеялся, что его земляки уважают давнюю традицию... Америка периода после Хаоса забыла все традиции, озабоченная только одним - выживанием. Скитания научили Гордона не удивляться тому, что в одних местах его приветствуют так же радушно, как приветствовали странствующих менестрелей в глубоком средневековье, в других же гонят прочь, обуреваемые паранойей. Но даже в тех редких случаях, когда он сталкивался с дружелюбным отношением и люди, сохранившие человеческое достоинство, готовы были приютить чужака, он очень быстро снова начинал видеть сны о летающих по небу предметах... Яркие воздушные шары, самолеты, ракеты... Тем временем близился полдень. Найденного оказалось достаточно, чтобы у Гордона появилась уверенность, что он выживет и не вступая в поединок с бандитами. Чем быстрее он одолеет перевал и окажется в более подходящих для жизни местах, тем лучше. Он уже начал мечтать о ручье где-нибудь подальше от владений бандитов, в котором он смог бы наловить форели и утолить голод. Но прежде он исполнит свой долг. Гордон сжал в руках лопату. Как ни силен терзающий его голод, он выполнит обещание, которое дал этому парню. Он огляделся, отыскивая тенистое местечко с достаточно рыхлой землей, откуда вдобавок открывался бы приличный вид. 4 - Они кричали Макбету: Ты невредим, пока на Дунсинан Бирнамский лес нейдет. - И вот уж лес Пошел на Дунсинан. К оружью, в поле! Ведь если не обман слова гонца, Не все ль равно, где ожидать конца - Здесь или там. Гордон еще крепче сжал свой деревянный меч, который смастерил из доски и донышка консервной банки, и поманил невидимого адъютанта: Постыл мне свет дневной. Пусть рушится весь свет вослед за мной. Вой, ветер! Злобствуй, буря! Бей, набат! Смерть я в доспехах встречу, как солдат! [Строки из заключительного акта трагедии В.Шекспира "Макбет" цитируются в переводе К.Корнеева] Гордон Макбет расправил плечи, поцеловал меч и гордо направился со сцены навстречу гибели. Выйдя из пятна света, отбрасываемого масляной лампой, он оглянулся, надеясь уловить реакцию аудитории. Его прежние выступления пришлись ей по вкусу, но урезанная версия "Макбета", впервые в истории сценического искусства разыгранная одним исполнителем, вряд ли могла быть принята на ура. Впрочем, через секунду после его ухода со сцены раздались полные энтузиазма аплодисменты. Заводилой, как всегда, выступила миссис Адель Томпсон, предводительница этой крохотной общины. Взрослые свистели и топали ногами, выражая одобрение. Граждане помладше неумело хлопали, словно впервые в жизни принимали участие в неведомом им ритуале. Не иначе, им полюбилась усеченная версия старой трагедии. Гордон облегченно вздохнул. Говоря но правде, он упростил кое-что не столько ради краткости, сколько из-за того, что плохо помнил авторский текст. В последний раз он видел его лет десять тому назад, да и то в полусожженной книжке. Впрочем, последние строки он продекламировал громовым голосом: слова о ветре и о конце он никогда не забудет. Гордон, заранее улыбаясь, вернулся на сцену - то есть на гаражный подъемник на единственной заправочной станции в крохотном селении под названием Пайн-Вью. Устав от голода и одиночества, он рискнул испытать на гостеприимство жителей этой горной деревеньки, с полями, окруженными заборами, и домами, сложенными из толстых бревен. Попытка оказалась более удачной, чем он мог надеяться. Большинство имеющих право голоса взрослых членов общины проголосовало за то, чтобы предоставить ему еду и необходимое снаряжение в обмен на серию выступлений. Сделка состоялась. - Браво! Чудесно! - Миссис Томпсон стояла, в первом ряду, с воодушевлением аплодируя. Эта седовласая и костлявая женщина была полна энергии; сейчас она оглядывалась на "зал", не давая аплодисментам стихнуть. Сорок с чем-то зрителей, в том числе немалая доля детей, послушно выражали восторг. Гордон взмахнул рукой и поклонился ниже, чем когда-либо прежде. Разумеется, его представление выглядело чистейшей воды халтурой. Однако он был единственным на площади в сто квадратных миль, кто имел хоть какое-то представление о драматическом искусстве. В Америке снова появились крестьяне, и Гордон, подобно своим предшественникам в трудном ремесле менестрелей, научился не обращать внимания на собственные неизбежные погрешности. Отвесив последний поклон точь-в-точь перед тем, как стали стихать аплодисменты, он убрался со сцены и принялся стягивать свой маскарадный костюм. Выхода на бис не будет: он натренировался в непреклонности. Театральное действо давало ему хлеб насущный, и Гордон умел держать зрителей на голодном пайке до самого прекращения гастролей. - Чудесно! Замечательно! - восхищалась миссис Томпсон, перехватив его в толпе зрителей, образовавшейся у стола с угощениями. Дети постарше собрались вокруг него в кружок и рассматривали, разинув рты. Пайн-Вью был вполне процветающим селением в сравнении с голодающими деревнями как на равнинах, так и в горах. Кое-где недоставало целого поколения - так повлияла на детей Трехлетняя зима. Зато здесь ему бросились в глаза подростки и юноши, а также старики, которые приближались к пожилому возрасту еще до Светопреставления. Тут, как видно, сделали все, чтобы спасти буквально каждого. Такое случалось нечасто, но все же случалось - Гордон уже сталкивался с этим. Страшные годы оставили свою отметину повсюду. Здесь, как в любой деревне, он заметил лица со следами страшных болезнен, истощенные голодом и войной. У двух женщин и одного мужчины были ампутированы конечности, еще у одного видел только правый глаз - левый затянуло катарактой. Гордон успел привыкнуть к подобному зрелищу - по крайней мере, он был готов к нему в умеренных количествах. Сейчас он благодарил хозяйку: - Спасибо, миссис Томпсон! До чего приятно слышать учтивые слова от строгого критика! Я рад, что представление пришлось вам по душе. - Что вы, я серьезно говорю, что уже много лет не получала подобного удовольствия, - настаивала предводительница клана, словно Гордон неумеренно скромничал. - От заключительного монолога Макбета у меня мурашки побежали по спине! Как жаль, что раньше, имея все возможности, я пропустила эту постановку по телевизору. Я и не знала, что это так здорово! А уж та вдохновляющая речь Авраама Линкольна, с которой вы выступали перед нами чуть раньше... Мы, знаете, сперва попытались открыть здесь школу. Но у нас ничего не вышло. Все рабочие руки, даже детские, были наперечет. Теперь я снова об этом поразмыслю - а все благодаря речи Линкольна. У нас сохранились кое-какие старые книжки. Возможно, наступило время для повой попытки. Гордон вежливо кивал. Этот синдром был ему знаком: здесь он встретил один из самых сердечных приемов за долгие годы, однако неизбежные откровения не могли его не опечалить. Воодушевление аудитории обязательно заставляло Гордона почувствовать себя шарлатаном: ведь его выступления возрождали надежду в немногих достойных людях из старшего поколения, еще помнивших былые времена... Он отлично знал, что надеждам этим суждено угаснуть уже через несколько недель, самое большее - через месяц-другой. Ему казалось, что семенам цивилизации требуется нечто большее, нежели просто добрая воля и прекрасные намерения стареющих выпускников колледжей. Гордон нередко раздумывал над тем, что, возможно, недостающим звеном мог бы стать правильно выбранный символ, зажигательная идея. При этом он сознавал, что его маленькие драмы, как бы ни был сердечен прием, далеко не дотягивают до того, чтобы сделаться волшебным ключиком. Из них еще могло произрасти что-то примитивное, некий порыв к цивилизации, однако местный энтузиазм неизбежно засыхал на корню. Гордон не мнил себя странствующим мессией. Легенды, которыми он подкармливал зрителей, не обладали силой, способной преодолеть инерцию беспросветности. Время неумолимо: скоро последние представители старшего поколения сойдут в могилу и континентом будут править враждующие между собой племена. Кто знает, может, минет тысяча лет - и все начнется снова. Пока же... Гордон был вовремя избавлен от выслушивания неосуществимых планов миссис Томпсон, вселяющих в него одну лишь печаль. Толпа выдавила из своих недр низенькую седовласую негритянку, худую, как пугало, которая бесцеремонно схватила его за руку. - Опомнись, Адель! - обратилась она к предводительнице клана. - Мистер Кранц с самого полудня не имел во рту маковой росинки! Если мы хотим, чтобы он выступил и вечером, то должны его как следует подкормить. Я права? - Стискивая руку Гордона, она словно дополнительно удостоверялась в его истощенности. Он и не собирался опровергать ее слова, ибо запах еды уже кружил ему голову. Миссис Томпсон окинула негритянку гневным взглядом. - Разумеется, Патриция. Позже мы еще вернемся к этому разговору, мистер Кранц. Пускай миссис Хаулетт попробует сделать вас немного пожирнее. - Ее улыбка и сверкающие глаза выдавали ум и нерастраченную иронию. Гордон был вынужден изменить свое мнение о миссис Томпсон: она определенно не глупа. Миссис Хаулетт вытащила его из толпы. Гордон улыбался и покорно отвечал на приветствия тянущихся к нему рук. Широко раскрытые глаза не упускали ни одного его движения. "Наверное, голод отточил мое актерское мастерство. Ни разу еще не видел такой реакции на свое лицедейство! Интересно было бы разобраться, что же именно их так проняло в моей игре!" От длинного стола с угощениями за ним наблюдала имеете с прочими молодая женщина немногим выше росточком, чем миссис Хаулетт, с глубокими миндалевидными глазами и такими иссиня-черными волосами, каких Гордон не встречал никогда в жизни. Она дважды легонько шлепнула по руке ребенка, тянувшегося к еде перед носом у почетного гостя. Встречаясь с Гордоном глазами, женщина всякий раз улыбалась. От нее не отходил высокий, дородный молодой человек, теребивший рыжую бородку и как-то странно посматривавший на Гордона. В его взгляде читалось то смирение, то отчаяние. Не успел Гордон сообразить, что к чему, как миссис Хаулетт подтолкнула его к хорошенькой брюнетке. - Эбби, - велела она, - давай-ка положим на тарелку мистера Кранца всего понемножку. Потом он сам решит, на чем остановить внимание. Очень рекомендую пирог с черникой: мое собственное творение. Гордон послушно промямлил, что, пожалуй, побалуется двумя порциями пирога. Ему было нелегко оставаться дипломатом: он уже много лет не видел и не нюхал ничего подобного. Запахи отвлекали его и мешали сосредоточиться, оценить непонятные взгляды и тянущиеся к нему руки. Украшением стола служила отменная фаршированная индейка. Кроме того, предлагалась горячая вареная картошка в огромной кастрюле - гарнир к вымоченному в пиве вяленому мясу с морковью и луком. Чуть дальше на столе привлекал взгляд яблочный пирог и сушеные яблоки. "Надо будет запастись всем этим перед уходом", - подумал Гордон. Решив не терзать себя дальнейшим осмотром, он смело подставил тарелку. Принимая ее, Эбби не сводила с него глаз. Ее массивный рыжий спутник наконец раскрыл рот; пробормотав нечто невразумительное, он сжал руку Гордона в своих лапах. Гордон отпрянул, но неразговорчивый детина не отпускал руку, пока он не изобразил сердечное ответное рукопожатие. Детина снова что-то пробормотал, кивнул и отошел. Прежде чем скрыться в толпе, он чмокнул брюнетку в щеку, после чего скромно потупил взор. Гордон растерянно заморгал. Уж не проворонил ли он какое-то важное событие? - Это Майкл, муж Эбби, - объяснила миссис Хаулетт. - Ему надо сменить Эдварда у ловушек. Но он все равно задержался, чтобы посмотреть ваше представление. В детстве он очень любил смотреть телевизионные постановки... Пар, поднимающийся от тарелки, окончательно лишил оголодавшего Гордона рассудка. В ответ на его благодарность Эбби густо покраснела. Миссис Хаулетт решительно оттащила его к груде старых покрышек, служивших сиденьями. - Вы еще успеете наговориться с Эбби, - обнадежила негритянка. - Пока ешьте. Наслаждайтесь едой. Гордона и не требовалось уговаривать, у него только хрустело за ушами. Люди бросали на него любопытные взгляды, а миссис Хаулетт продолжала стрекотать: - Вкусно, правда? Сидите и ешьте, забудьте о нас. Вот когда насытитесь и будете снова готовы беседовать, мы все еще раз с удовольствием выслушаем, как вы заделались почтальоном. Гордон поднял глаза. Его окружали заинтересованные физиономии. Он поспешно глотнул пива, чтобы не обжечься горячей картошкой. - Я обыкновенный путник, - ответил он с набитым ртом, примериваясь к индюшачьей ножке. - Ничего особенного: просто мне попалась эта одежда и сумка. Он не возражал - пусть пялятся на него, трогают, заговаривают с ним, лишь бы не мешали есть! Миссис Хаулетт некоторое время переваривала услышанное. Потом, не в силах сдержаться, снова заговорила: - Когда я была девчонкой, мы угощали нашего почтальона молоком и пирожными. Мой отец всегда оставлял для него на ограде стаканчик виски под Новый год. И любил повторять для нас, детей, этот стишок - ну, вы-то его наверняка знаете: "Ни снега, ни ураганы, ни война и ни хвороба, ни бандиты и ни тьма..." Гордон поперхнулся и взглянул на нее, желая понять, серьезно ли она говорит. Половина слов в ее изложении не соответствовала оригиналу, и неспроста... Он не собирался ее поправлять. Правда, долго раздумывать о смысле оговорки ему не пришлось: роскошная еда снова заставила его обо ноем позабыть. В любом случае, у него не было сил разбираться, куда клонит собеседница. - А наш почтальон _п_е_л_ для нас! Ребяческое восклицание исходило от темноволосого гиганта с начинающей седеть бородой. Воспоминания затуманили его взор. - По субботам, возвращаясь из школы, мы слышали его пение за целый квартал! Он был совсем черный, куда чернее, чем миссис Хаулетт или, к примеру, мистер Хортон - видите? Ну и голос у него был! Наверное, потому ему и досталась эта работа. Он всегда приносил мне особые монетки - я собирал их. И звонил в звонок, чтобы вручить их мне из рук в руки. В его голосе звучала нескрываемая зависть и тоска по минувшему. - А когда я была маленькой, наш почтальон только посвистывал, - сказала женщина средних лет с изборожденным глубокими морщинами лицом. Ее голос звучал разочарованно. - Зато это был очень милый человек. Позже, уже когда я выросла, придя как-то раз с работы, узнала, что почтальон спас жизнь одному соседу: услыхав, что тот подавился, он делал ему искусственное дыхание, пока не подоспела "скорая". Слушатели дружно вздохнули, словно присутствовали при повествовании о подвигах древнего героя. Воспоминания становились все более цветистыми, дети внимали им, широко раскрыв глаза. Во всяком случае, хоть и поглощенный едой, Гордон смутно сознавал, что их реакция должна быть именно такова. Скоро пошли столь невероятные подробности, в которые с трудом верилось при всем желании. Миссис Хаулетт тронула Гордона за колено. - Ну, расскажите еще разок, как вы заделались почтальоном. Гордон в отчаянии пожал плечами: - Я нашел его вещи, только и всего! - выговорил он, не переставая жевать. Волшебные запахи, витавшие над столом, довели его до полуобморочного состояния; в то же время сомкнувшаяся вокруг толпа вселяла в него панику. Впрочем, если взрослые жители деревни предпочитают окутывать романтическим флером свои воспоминания о людях, которых они в былые времена считали мальчиками на побегушках, то это их дело. Наверное, его сегодняшнее выступление навеяло воспоминания о некотором альтруизме, который они подмечали в свое время, еще детьми, у людей, снабжавших их почтой. Сколько угодно! Пусть воображают невесть что, только бы не мешали есть! - Вот как! - Люди переглядывались, понимающе кивали, словно в ответе Гордона содержался глубокий смысл. Он слышал, как его слова побежали по толпе, мигом достигнув ее периферии. - Он нашел вещи почтальона и, само собой, сделался им... Они усмотрели в его ответе нечто такое, что их умиротворило; толпа стала редеть. Лишь позднее Гордон осознал, сколь важное событие произошло в свете масляных ламп, пока он упивался давно позабытым вкусом добротной еды. 5 "...мы обнаружили, что в нашей клинике имеется большой запас разнообразных дезинфицирующих и обезболивающих средств. Насколько нам известно, в Бенде и в центрах для сбора беженцев к северу их остро недостает. Мы готовы обменять часть этих медикаментов, а также грузовик с деионизирующими очистителями, брошенный кем-то у нас, на тысячу ампул тетрациклина, чтобы спастись от эпидемии бубонной чумы, надвигающейся с востока. Возможно, мы согласились бы вместо тетрациклина и на активную культуру дрожжей, выделяющих баломицин, если бы кто-нибудь научил нас, как с ней обращаться. Кроме того, мы испытываем острую необходимость в..." По всей видимости, мэр Джилкриста обладал недюжинной силой воли, раз ему удалось уговорить местный комитет по действиям в чрезвычайной ситуации одобрить подобный обмен. Усиленное накопление запасов, противоречившее всякой логике и исключавшее взаимопомощь, было одним из главнейших факторов, приведших к коллапсу. Гордон только удивлялся, что в первые два года Хаоса еще оставались люди, сохранившие крупицы здравого смысла. Он принялся тереть глаза. Чтение оказалось непростым занятием при свете двух самодельных свечек. Однако ему никак не удавалось заснуть на ложе из мягких матрасов; он готов был не смыкать глаз, лишь бы не провести ночь на полу. Сколько месяцев он мечтал именно о такой постели в именно такой комнате! Незадолго до этого его стошнило. Неумеренное количество пищи и домашнего пива привело его от головокружительной легкости к тяжким страданиям. Несколько часов он находился где-то между этими противоположными состояниями, пока наконец не ввалился в отведенную ему комнату, почти не помня событий празднества. На столике рядом с кроватью его ждала зубная щетка - наконец-то! - и металлический таз с горячей водой. Мыло! Стоило ему ополоснуться, как резь в желудке сама собой утихла. Гордон улыбнулся, увидев, что его форма выстирана и тщательно выглажена. Она лежала на стуле; дыры, которые он кое-как залатал в походных условиях, были с любовью заштопаны. Он не мог винить жителей этого крохотного селения за то, что они упустили из виду еще одну из его насущных потребностей, нечто, без чего он столь долго обходился, что не смел сейчас и помыслить об этом. Хватит с него и того, что ему предоставлено. Он находился почти что в раю. Нежась на ветхом, но безупречно чистом постельном белье и дожидаясь, когда же его наконец сморит сон, Гордон изучал переписку людей, давно покинувших этот мир. Мэр Джилкриста писал: "Нам чрезвычайно трудно сладить с местными бандами "мастеров выживания". На наше счастье, все они слишком большие эгоисты, чтобы сбиться в крупные стаи. Я полагаю, пока они причиняют друг другу не меньше беспокойства, чем нам. Однако постепенно они становятся настоящей проблемой для нас. Наш шериф постоянно попадает под обстрел хорошо вооруженных людей в армейском камуфляже. Несомненно, эти идиоты принимают его за "лакея русских" или что-то в этом роде. Они взяли привычку охотиться, убивая в лесу все живое и заготовляя в огромном количестве мясо. Наши охотники, возвращаясь, с отвращением рассказывают, сколько дичи те переводят понапрасну; кроме того, в самих наших охотников часто палят ни с того ни с сего. Знаю, что могу показаться слишком настойчивым, но, когда у вас появится возможность выделить нам взвод, закончивший переселение беженцев, не поручили бы вы ему помочь нам разделаться с этими романтическими негодяями, одержимыми эгоизмом и накопительством? Надеюсь, пары подразделений американской армии хватит для того, чтобы убедить их, что война выиграна и теперь всем без исключения надо сотрудничать..." Гордон огорченно отложил письмо. Значит, и здесь все происходило как везде. Последней каплей стала эта чума - "мастера выживания", особенно те из них, кто провозгласил своим пророком проповедника безбрежной, жестокой анархии Натана Холна. Одной из обязанностей Гордона в бытность ополченцем являлось искоренение небольших банд этих головорезов-горожан, помешавшихся на огнестрельном оружии. Он удивлялся, какое огромное количество укрепленных пещер и хижин этих параноиков, расплодившихся в трудные послевоенные годы, разоружает его подразделение в прерия и на островках посреди озер. Ирония ситуации состояла в том, что дело определенно уже шло на лад! Депрессия была преодолена, люди снова взялись за совместный труд. Если не считать горстки психов, Америку и весь остальной мир ждало блестящее возрождение. Однако все как-то забыли, сколько бед может причинить даже горстка психов. Разумеется, когда все и впрямь рухнуло, маленькие крепости продержались надолго. Большая часть этих муравьиных бастионов в первые же месяцы по дюжине раз переходила из рук в руки, ибо они являлись естественными целями атакующих. Равнины оставались аренами сражений, пока не была расколочена последняя солнечная батарея, снесен последний дающий электроэнергию ветряк, разграблен охотниками за вожделенными наркотиками последний склад медикаментов. Выстояли только те ранчо и деревни, где в должной пропорции сочетались стойкость, внутренняя спайка и здравый смысл. К тому времени, когда все отряды национальной гвардии геройски погибли на своих боевых постах или сами растворились среди банд рыскающих по разоренной местности "мастеров выживания", в живых остались лишь немногие вооруженные отшельники, первыми ушедшие в леса. Гордон в который раз посмотрел на штамп на конверте. Два года после войны! Он покачал головой. Раньше ему было невдомек, что кто-то ухитрился продержаться так долго. Мысль об этом причинила ему боль, как старая потревоженная рана. Неужели последние шестнадцать лет могли бы пройти совсем по-другому?.. До его слуха донесся слабый шорох. Гордон вздрогнул. Наверное, послышалось... Шорох повторился, только уже громче, и он понял, что кто-то скребется в дверь. - Войдите, - позвал он. Дверь наполовину приоткрылась, и Гордон увидел Эбби - хорошенькую брюнетку с по-восточному раскосыми глазами. Она смущенно улыбалась. Гордон сложил письмо и засунул его обратно в конверт. - Хэлло, Эбби. В чем дело? - Он улыбнулся в ответ. - Я... я пришла спросить, не нужно ли вам еще чего-нибудь, - торопливо ответила она. - Вам понравилось умывание? - Еще как! - Гордон вздохнул, лихорадочно прикидывая, что бы еще сказать. - Но самый ценный дар - зубная щетка. Это вообще послание с небес. - Вы же говорили, что лишились своей. - Она опустила глаза. - У нас на складе еще осталось пять-шесть неиспользованных. Я рада, что вы удовлетворены. - Так это была ваша идея? Низкий вам поклон. Теперь я - ваш должник. Эбби широко улыбнулась. - Вы читали письмо? Можно мне взглянуть? Никогда в жизни не видела письма. - Бросьте, не такая уж вы малолетка! - Гордон усмехнулся. - Даже до войны не видели? Эбби покраснела. - Когда все случилось, мне исполнилось лишь четыре года. Это был такой страх, такая неразбериха, что я... почти ничего не помню. Он прикрыл глаза. Неужто прошло так много времени? Да, шестнадцать лет - достаточный срок, чтобы все теперешние красавицы на земле не знали ничего, кроме темноты. Потрясающе! - Тогда глядите. - Он пододвинул к кровати стул, но она обошла его и уселась прямо на постель. Гордон запустил руку в мешок, вытащил оттуда очередной ветхий, пожелтевший конверт, аккуратно расправил листок и протянул ей. Эбби уставилась на бумагу так сосредоточенно, что он сперва решил - она погрузилась в чтение. От усилий ее тонкие брови сошлись на переносице, однако вскоре она подняла глаза. - Боюсь, для этого нужно уметь читать гораздо лучше, чем я. То есть я могу прочесть надпись на консервном банке и тому подобное, но у меня не было практики с написанным от руки и с... предложениями. Последние слова она произнесла еле слышно. Девушка была смущена, но не испытывала ни малейшего страха; она полностью доверяла ему, словно пришла исповедаться. Он опять улыбнулся. - Не беда. Я расскажу вам, о чем тут речь. - Он поднес письмо поближе к пламени свечи. Эбби придвинулась к нему и теперь сидела, почти касаясь его колен и не сводя глаз с исписанного листка. - Письмо написал некто Джон Бриггс, из Форт-Рока, штат Орегон, человеку, у которого он прежде работал и который жил в Кламат-Фолс. Судя по изображенным на бланке станку и лошадке, Бриггс был когда-то механиком или плотником. Гм-м... - Почерк оказалось действительно нелегко разобрать. - Выходит, этот Бриггс славный малый. Он предлагает бывшему боссу прислать к нему своих детей, пока не кончится вся заваруха. Кроме того, он пишет, что у него хорошая мастерская, свой генератор и полно железа. Он спрашивает, не желает ли босс заказать чего-нибудь... Гордон закашлялся. Он все еще испытывал похмелье, и до него только сейчас дошло, что у него на кровати сидит как ни в чем не бывало хорошенькая женщина. Промявшись под его весом, матрас заставил ее соскользнуть вплотную к нему. Гордон поспешил снова уткнуться в прыгающие строчки. - Дальше Бриггс пишет о том, как плотина в Форт-Роке подает электроэнергию... Телефоны уже вышли из строя, но, как ни странно, он все еще имел связь с Юджином благодаря компьютерной сети... Эбби смущенно взглянула на него. Он понял, что большая часть из того, что он рассказывает ей об авторе письма, звучит для нее тарабарщиной. "Мастерская", "компьютерная сеть" - древние магические символы, полные неведомой силы... - Почему вы не принесли писем для нас в Пайн-Вью? - прозвучал неожиданный вопрос. Гордон ошеломление разинул рот. Девушка отнюдь не глупа - он достаточно разбирался в людях, чтобы сделать такой вывод. Тогда почему же все то, что он говорит с первой минуты своего появления в Пайн-Вью, а потом у стола, здешние жители понимают абсолютно превратно? Она по-прежнему считала, что перед ней почтальон; того же мнения придерживались и остальные обитатели деревни. От кого, интересно, он должен был принести для них почту? По всей видимости, она пока не сообразила, что письма, с которыми он у них появился, отправлены давным-давно, их авторы давным-давно поумирали, как и адресаты, а Гордон просто не расставался с ними... по своим соображениям. Миф о нем как о действующем почтальоне, зародившийся в Пайн-Вью, скорее огорчил Гордона. Он усматривал в этом еще один признак вырождения умов. А ведь многие из здешних людей в свое время кончили школу, а то и колледж! Он решил огорошить их правдой, выложив все начистоту, чтобы раз и навсегда пресечь их фантазии. Прямо сейчас и начать! - При мне нет никаких писем для вас, потому что... Гордон запнулся. Он все больше чувствовал ее близость, ее запах, видел соблазнительные очертания ее тела. Как она ему доверяет! Он вздохнул и отвернулся. - При мне нет никаких писем для жителей вашей деревни, потому что... потому что я иду на запад из Айдахо, а там о вашем Пайн-Вью никто не знает. Отсюда мой путь будет лежать к океанскому побережью. Возможно, там еще остались большие города. Вдруг... - Вдруг кто-нибудь из тамошних жителей напишет нам! Но для этого мы должны первые отправить им письма. - Эбби загорелась. - Тогда, снова проходя через наши места на обратном пути в Айдахо, вы вручите нам письма, написанные ими, и снова побалуете представлением, как сегодня. А мы уж так накачаем вас пивом и закормим пирогами, что вы лопнете! - Она даже несколько раз подпрыгнула на краю постели. - К тому времени я научусь читать гораздо лучше, чем сейчас, обещаю вам! Гордон с печальной улыбкой покачал головой. Он не чувствовал себя вправе разрушать столь светлые мечты. - Не исключено, Эбби, совсем не исключено. Но, да будет тебе известно, есть гораздо более легкий способ обучиться грамоте. Миссис Томпсон выступила с предложением поставить на голосование предложение, чтобы я на какое-то время остался у вас. Полагаю, официально я бы именовался учителем, хотя мне бы пришлось доказать, что я могу также сносно охотиться и пахать. Я мог бы обучать вас стрельбе из лука... Он умолк, заметив удивление на лице Эбби. - Так вы не слышали? - Она покачала головой. - Голосование уже состоялось - вы как раз ушли принимать ванну. Миссис Томпсон должно быть стыдно, что она попыталась подкупить такого человека, как вы, выполняющего столь важную миссию! Он сел в кровати, не веря собственным ушам. - Что ты сказала? - А он-то лелеял надежду задержаться в Пайн-Вью хотя бы на холодное время года, а то и на год... Кто знает, может, он вообще осел бы здесь. Не исключено, что его покинет тяга к странствиям и он обзаведется домом... Изумление уступило место гневу. Гордон прилагал все усилия, чтобы не выказать своих чувств. Расстаться со столь блестящей возможностью только из-за глупых ребяческих фантазий, овладевших толпой! Почувствовав, как он взволнован, Эбби зачастила: - Причины, естественно, этим не исчерпывались. Еще одна серьезная проблема состоит в том, что у нас нет для вас женщины. К тому же, - тут она понизила голос, - миссис Хаулетт решила, что никто лучше вас не поможет нам с Майклом наконец обзавестись малышом... Гордон захлопал глазами и что-то промычал, демонстрируя полное непонимание. - Мы стараемся уже пять лет, - объяснила она. - Мы так хотим иметь детей! Но, по мнению мистера Хортона, у Майкла не может быть своих детей, потому что в двенадцатилетнем возрасте он переболел тяжелой формой свинки. Вы ведь помните, какая тогда свирепствовала свинка? Гордон кивнул, вспоминая потерянных друзей. Выкарабкавшиеся становились бесплодными, и как следствие возникали самые невероятные способы решения проблемы, - так было повсюду, где ему приходилось бывать. И все же... Эбби торопилась высказаться: - Если бы мы обратились к кому-нибудь из здешних мужчин с просьбой исполнить роль... отца, это впоследствии привело бы к проблемам. Понимаете, живя с людьми бок о бок, как мы тут, женщины вынуждены смотреть на всех остальных мужчин, кроме собственного мужа, как не на мужчин... ну, вы понимаете. Вряд ли это пришлось бы мне по нраву, отсюда и неизбежные затруднения. - Она в который раз покраснела. - К тому же я открою вам секрет, если вы обещаете не болтать. Вряд ли кто-нибудь из наших мужчин способен одарить Майкла таким сыном, какого он заслуживает. Уж очень он смышленый парень... Из нашей молодежи он - единственный, кто умеет по-настоящему читать. Все эти неслыханные логические построения выливались на Гордона слишком стремительно, чтобы он успевал их воспринимать. Одна часть его разума бесстрастно констатировала, что ему рассказывают о вполне рациональном решении маленьким племенем сложной общественной проблемы; однако другая, в которой сконцентрировался интеллектуальный багаж конца XX века, все еще находясь слегка под хмельком, отказывалась что-либо понимать; была еще третья часть, пока просто смекавшая, что к чему. - Вы - не такой, как другие, - поощрительно добавила Эбби. - Майкл и сам сразу это заметил. Не скажу, чтобы он был очень счастлив, но полагает, что вы будете заглядывать к нам не чаще одного раза в год, и уж это он еще как-нибудь выдержит. Лучше уж т