тебе. Ты все делаешь абсолютно правильно, малый. Ты твердо стоишь на ногах, в отличие от него, и ты ни в чем не ошибаешься. Последовало еще несколько глубоких вздохов. - Я не перестаю думать о лодке. Мне все время кажется, что Ивешка... должна была бы уже появиться здесь, если вообще сюда собиралась. Но ее нет. И не могу понять, почему. Вот теперь Петр по настоящему почувствовал полное расстройство в желудке. Он внимательно взглянул на Черневога, раздумывая, как далеко все это может зайти и не будет ли самым лучшим выходом прихлопнуть его без всякого предупреждения. Но в этот самый момент Черневог поднял голову, и поймав глазами сашин взгляд, сказал: - Ивешка не подвластна волшебству, под которым находятся лешие. Оно уже спадает, и осталось только здесь. Ничего лишнего, что давало бы возможность хоть что-то понять: как всегда у колдунов. - "Здесь", - словно эхо повторил Петр. - Что это значит "здесь"? - и взглянул на Сашу. - Что за чертовщину он несет? Но сейчас он был между двух колдунов. Оба отвернулись и смотрели в никуда, бормоча что-то вроде того, что сказал Черневог: - У них больше нет сил... А затем он услышал и сашин голос: - Петр, лошади возвращаются. Обычному человеку только и оставалось, что собрать поклажу и надеяться, что вот-вот все происходящее обретет хоть какой-то смысл, хотя при этом он мог и пожелать, чтобы эти два колдуна, о которых идет речь, не были до конца единодушны. 15 Первым неожиданно появился Волк. Затем из леса показалась Хозяюшка, поглядывая на них из-за спины Волка, словно еще не была уверена в том, что вновь видит перед собой, обычные деревья, которые только что оказались столь странно ненадежными. Но нигде не было никаких признаков Малыша, и Саша воспринял этот факт как непонятный и беспокойный. Молчание леших, казалось, близилось к концу, замкнувшись лишь среди этой маленькой рощи, и Саша продолжал раздумывать об этом в тот самый момент, когда появились лошади. Ему порой казалось, что это место собрало все окружавшее их зло. А что касается леших, то видимо лишь небольшая их часть была доброжелательно настроена к колдунам. И он сказал, обращаясь к Петру: - Лошади слишком ослабли и вряд ли способны на большой переход, иначе мы давно бы добрались до реки и я бы никогда и близко не подошел к этому месту. Он часто пугал Петра своими неопределенными заявлениями, и, сам зная об этом, подумал, с некоторой отрешенностью прислушиваясь к окружающему: он ничем не мог его успокоить, а самые казалось бы верные слова вряд ли могли описать их положение, не затрагивая сущность происходящего. Ведь существовало нечто странное и чужое, беспокоящее его и наводящее все время на одну и ту же мысль: что бы ни вызвало окружавшую их тишину, оно к тому же еще и уменьшало его способность к колдовству, и следовало бы благодарить Бога, что и Черневог испытывал точно такие же затруднения в этот момент. Но после некоторых раздумий Саша понял, что тот вряд ли был под таким же давлением: все желания, которые направлял Черневог, не проходили для Саши незамеченными. Черневог постоянно пытался доказать ему, что он защищает и их и Ивешку своим колдовством, и ругал его, называя маленьким дурачком, который только путает его планы и в конце концов только погубит их всех... Он постоянно напоминал Саше, что Ууламетс научил его совсем не тому, а только задушил все имевшиеся у Саши способности, чтобы использовать его как орудие для своих собственных целей. Он продолжал убеждать Сашу, что до этого старик точно так же ошибся и с самим Черневогом, и с Ивешкой. Он искал свои собственные пути, и эти его желания все еще живут вокруг них, и примером тому может быть то, что он, Саша Мисаров, в конце концов явился на это место! - Оставь меня в покое, - пробормотал Саша, подбирая поводья Хозяюшки. Он забросил их ей на шею и водрузил на ее спину свою поклажу, стараясь своими желаниями удержать лошадь на месте. Он все еще надеялся, что ему удастся прорваться сквозь окружавшую тишину и услышать хоть что-нибудь от Ивешки, но его продолжало беспокоить загадочное предложение леших, так как где-то в глубине собственного сознания, еще сохранившего способность рассуждать здраво и расчетливо, он ощущал себя так, будто они уже отыскали Ууламетса: ведь Ивешка постоянно обвиняла его в том, что все его мысли и советы всегда напоминают ей собственного отца. - Он сформировал тебя так, чтобы ты был слепым орудием в его руках, - заметил Черневог, на этот раз он говорил вслух, стоя сзади него. - Ууламетс никогда не имел друзей, и ты прекрасно знаешь об этом. Разве ты забыл? То, что он слышал сейчас, уже не было детскими заблуждениями, это были устоявшиеся мысли, и Саша даже взглянул на Кави Черневога. - Ты увлекаешься колдовством, - продолжал тот, - и старик тоже делал такие попытки. Только один Бог знает, куда они в итоге завели его. Саша с трудом вспрыгнул на спину Хозяюшки и сверху еще раз посмотрел на него. - Оставь меня в покое! - сказал он в очередной раз, а Петр подошел к ним ближе, ведя Волка в поводу, грубо оттолкнул Черневога от Хозяюшки и сказал: - Иди, иди. Не пытайся прибрать к рукам никого из нас. Черневог, должно быть, внутренне сопротивлялся такой грубой выходке, если бы его неожиданный гнев не нашел более определенного направления: Саша почувствовал в этот момент, как на него пахнуло холодом, но более Черневог ничего не сделал, а Петр, оставшийся таким образом невредимым, подал Саше мешок с горшками и связку книг. Господи, он совсем забыл про эти книги... - Петр, - прошептал он, как можно теснее прижимая мешок к себе, - будь поосторожнее с ним. Не задевай его, и не делай впредь ничего подобного! - Со мной ничего не случится, малый, ничего. Ты только позаботься о нас, хорошо? Петр повернулся и отошел от Саши. Саша со всей осторожностью пристроил книги и мешок с горшками впереди себя. Черневог стоял, поджидая, когда Петр водрузится на Волка. В этот момент Саша вдруг отчетливо подумал о том, что следует направить к реке именно Волка, потому что его нос был пожалуй самым лучшим проводником в сложившихся обстоятельствах, когда неустойчивые попытки использовать колдовство в этой мертвой тишине заканчивались явной неудачей. - Не управляй Волком, пусть он идет без поводьев, - сказал он Петру. - Я думаю, он найдет дорогу. - Хорошо, - сказал Петр, неодобрительно взглянув на него, и перестал натягивать повод. Разумеется, можно было попытаться не прибегать к суждениям Ууламетса, можно было совершенно искренне не делать этого, но сашины собственные мысли работали с большим трудом и детали событий продолжали ускользать от его внимания. Он даже подумал о том, глядя на Черневога, идущего впереди Хозяюшки, было ли это его желание или это было желание Черневога - заставить лошадь искать дорогу к реке? Он тут же поймал себя, что все еще думал о том пушистом белом клубке, с острым и прожорливым совиным клювом, который так неосторожно налетел на меч... Но как только он отделался от этой мысли, как тут же ее сменили воспоминания о сером камне и сплетенных в кольцо колючих кустах. Он знал, откуда могли проникнуть к нему подобные мысли. Чтобы отвлечься, он некоторое время прислушивался к лошади и пытался уловить запахи реки... Но Черневог упорно проскальзывал в его мысли, откровенно колдовским способом, идя рядом с его лошадью с понуро опущенной головой: "Это Драга попыталась с помощью Совы завладеть мной. Я был совсем глупым мальчишкой, и она надоумила меня отыскать это гнездо. Теперь я думаю, что именно так и было. Я подозревал, что она убила мать этого птенца, намереваясь заставить меня, чтобы я спрятал у него свое сердце. Ей казалось, что Сова была подвластна ее колдовству. Именно так оно и было, пока я не убил ее". Это страшное признание, подумал Саша, жалея Черневога, хотя это и была с его стороны безобразная уловка: он тут же подумал о Воджводе и о своем собственном воспитании, когда в лучшем случае это было лишь невнимание, а в худшем - откровенная постоянная жестокость. Он припомнил все это так отчетливо, что эти воспоминания показались ему неуместными здесь, в этом месте... если только это не было очередной ловушкой. А Черневог тем временем продолжал: "Мог ли ты предположить, что Ууламетс хотел оставить тебе то, что ты больше всего боялся потерять?" Саша пожелал тут же, чтобы Черневог замолчал, но в то же мгновенье, почувствовав внезапную слабость, вспомнил о том, как Ууламетс угрожал Петру, поставив его жизнь против той помощи, которую он потребовал от Саши... Все так же отчетливо он вспомнил, как разлетелась на куски чашка, которую держал в руках Петр, поводом для чего послужили лишь возражения, которые Петр высказал старику... И как он сам говорил, в страхе уговаривая Петра замолчать, напуганный тем, что таким же образом, как треснула та злополучная чашка, в один прекрасный момент могло разорваться на куски и его, Петра, сердце... И тем не менее, Ууламетс был добрым колдуном, по своему добродетельным, потому что, хотя он и угрожал Петру, хотя он и ненавидел мысль о том, что Петр был избранником ее дочери, он не смотря на это не убил его и не вымогал ничего лишнего, что мог бы получить за это со своего ученика. Больше того, старик полностью отвергал волшебство как вещь, абсолютно бесполезную для него и для остальных людей, и как вещь чрезвычайно опасную... Таков мог быть итог всех положительных качеств Ууламетса. Саша так задумался над этим, что не мог даже сообразить, кому именно принадлежала эта последняя мысль, ему самому или Черневогу. Затем он ухватился за нее, как за обломок кораблекрушения в волнах прилива, и подумал о том, что Ивешка не позволила бы своему отцу так свободно пользоваться любыми своими желаниями в отношении них. Теперь он очень хорошо знал это из книги Ууламетса и из всего произошедшего с ними... И как бы через мрак этих беспорядочных волнений он продолжал вглядываться в окружавший их реальный мир, весь сплошь из туманного леса, на Петра, который ехал на Волке впереди них и то и дело нагибался, увертываясь от выскакивающих перед ним веток и поправляя свою шапку. Петр знал окружавший их мир совсем по-другому, так, как Саша никогда не мог его узнать, он изучил его, проведя почти всю свою жизнь на улицах Воджвода, каждый миг готовый участвовать в очередном новом поединке, и поэтому Петр мог жить где угодно и не пропасть. Но ему совершенно не нужно было оставаться здесь, в этой колдовской компании... А почему Петр оставался здесь, если не было никаких желаний, удерживающих его здесь? Ведь он так хотел отправиться в Киев, именно о Киеве он грезил во сне и наяву. Они все вместе остановили его: и Ууламетс, и Ивешка и Саша. Найти Ууламетса... Господи, да он и на самом деле не искал встречи с ним, у него не было никакого желания увидеть его вновь, если учесть то, что он никогда не верил ему и при жизни, главным образом из-за того, что старик хотел разлучить его с Петром. А теперь Саша терялся в догадках, как ему избежать этой новой встречи со стариком. - Замолчи! - бросил он Черневогу, продолжая размышлять: ведь они оба были учениками старика, оба оказались на высоте перед этим старым лжецом, а теперь Черневог пользуется этим, выспрашивая меня... про Петра, черт побери! Он выспрашивает меня о Петре, вот что он делает в эту минуту. Черневог же положил свою руку на шею лошади, когда Саша в свою очередь пригнулся, уклоняясь от ветки, и сказал очень осторожно: - Послушай меня, послушай... Петр повернулся назад, пригибаясь к спине Волка. - Оставь его в покое, Змей. Убери руку с лошади! - Я лишь хотел сказать, что впереди еще много ветвей, - ответил колдун. - Петр! - едва не закричал Саша. Петр повернулся вперед, пригибаясь еще сильнее, еле увернулся от очередной ветки и вновь повернулся назад, хмурый и недовольный. - Это явная ошибка - разыскивать Ууламетса, - продолжал Черневог. - Ведь лешие могут ошибаться. Ууламетс не хочет ничего, кроме собственного благополучия. Можешь спросить об этом его дочь. - Последний раз говорю тебе, замолчи! - Ведь она жива, не так ли? Старику удалось вернуть ее с того света. - Замолчи! - закричал Петр. - Саша, заставь его замолчать. Было едва слышно, что говорил Петр. Саша вновь пригнулся перед приближающейся веткой: он был достаточно внимателен, чтобы следить за направлением движения Петра, когда тот повернулся назад, наблюдая за Черневогом. Тем временем вокруг них нарастала и нарастала тишина. В какой-то момент от постоянных напряжений воли и наблюдения за дорогой у Саши начала кружиться голова, а движение лошади под ним стало вызывать путаницу в мыслях. Но тут Петр слез с Волка, взял в руки повод и повел Волка сзади, следом за Черневогом... - Не делай этого, - сказал Саша, когда Петр попытался взять еще и поводья Хозяюшки. Петр о чем-то спросил его, но в этот момент Саша, как в ловушку, погрузился в какую-то особенную тишину, среди которой до него, словно из глубины, доносился далекий шепот, напоминавший дыхание леса, он чувствовал, как повеяло холодным ветром и все вокруг приняло серый оттенок... Все ощущалось так же, как перед надвигающейся бурей, хотя небо было уже давно пасмурным, а сгущавшийся туман был всего-навсего мелкими каплями воды, которые ветер срывал с веток и которые насыщали воздух... Теперь он совершенно точно знал, где именно находилась Ивешка, как знал и то, что на реке что-то случилось. И в отчаянии, которому не должен поддаваться ни один колдун, он заговорил: - Петр, Петр, Ивешка попала в беду. Что-то случилось там, и я думаю, что она даже сама не знает об этом. Мне кажется, что она или спит, или не чувствует этого по какой-то другой причине... - Тогда скажи ей! - отвечал Петр. - Разбуди ее! - И Саша начал пытаться сделать это со всем вниманием, какое мог позволить себе, отвлекаясь от Черневога. Черневог же начал тут же подступать к нему с тем, чтобы он прекратил это. Тогда Петр схватил его за рубашку и оттолкнул прочь. Но Черневог был далеко не самой худшей опасностью, которая поджидала Сашу и которую он ощущал. Было еще нечто совсем иное. Оно имело свое место, но он не мог определить истинное положение этой помехи, которая не несла в себе ни добра, ни зла, и, казалось, вообще не имела ни намерений, ни целей... - Ты ведь можешь отыскать ее? - продолжал свои расспросы Петр, для которого самым странным во всем происходящем было то, что лошади, казалось, должны были бы стоять очень тихо при такой буре, как будто в окружающем мире ничего не произошло. - Саша! Петр потряс его за колено, с неприязнью оглядываясь на Черневога. - Ради Бога, Саша, да очнись же ты! Но ничего страшного не происходило. Рядом с Петром, в том же самом мире, была Хозяюшка, здесь же прекрасно себя чувствовало его собственное тело и вокруг не было и намека на какую-то угрозу. Но Черневог сказал: - Господи, держись подальше от этого... Затем все обрело прежнюю ясность: дневной свет, легкий туман из остатков дождя и обеспокоенное лицо Петра. И вместе с этим вернулся и легкий, похожий на дыханье, шум деревьев и мало-помалу он вновь ощутил жизнь окружающего леса, небо, реку, так же ясно и отчетливо, как будто никогда не было той предательской тишины в лесу. Ничего не произошло, ничего не могло произойти, если не считать побледневшего, покрытого потом Черневога и обеспокоенного Петра. Хозяюшка тяжело дышала и нагибала голову, так же как и Волк, пытаясь проверить, насколько съедобна дикая трава, попадавшаяся под их ногами. - Возможно, что мы вышли за пределы их досягаемости, - сказал Черневог, имея в виду леших. - Или они просто прекратили свою работу, защищая нас. - Что, черт возьми происходит? - спросил Петр и второй раз потряс Сашу за ногу. - Саша? - Ивешка находится по ту сторону реки. - По ту сторону реки... - И я не знаю, почему. Там произошло что-то непредвиденное, и я боюсь, что она оказалась в самом центре, и никак не могу добиться, чтобы она услышала меня. - Господи, - только и сказал Петр, с раздражением пожимая плечами, будто это была какая-то городская перебранка, в которую попала Ивешка. Петр сделал шаг другой в сторону, сорвал шапку и некоторое время стоял так, вглядываясь в ту сторону, где должна быть река. Саше показалось на мгновенье, что они перестали слышать друг друга, и все его попытки исправить положение ни к чему не приводили. Господи, так что же происходило с Петром? Петр же хлопнул шапкой о ногу, повернулся и двинулся впереди них по направлению к реке. - Ну, хорошо, мы доберемся туда, а что дальше? Отыскать Ууламетса! Ууламетс наверняка в самом центре всего, что там происходит. Очень мы нужны ему там! Ему нужна Ивешка, вот кто ему нужен на самом деле! На какое-то мгновенье его слова обрели ужасный, но отчетливый смысл. Это было похоже на предупреждение Черневога, это напоминало только что сказанные им слова: - Он вернул ее назад с того света, Петр, он умер, возвращая ее назад. - Он умер, отбирая ее у него! Он умер в надежде, что Черневог больше не найдет себе места в этом мире! Это не значит, что он был счастлив или вмешивался не в свое дело! - Петр откинул волосы, надвинул шапку и вздохнул, а Саша тем временем пытался понять, кто из них сошел с ума. Хотя вслед за этим Петр продолжил очень тихо, оперев руку о бедро и чуть подергивая плечом: - Господи, на самом деле я ничего не знаю. Мне не нравится все происходящее, мне не нравится все, связанное с ним. Почему появился этот оборотень? Почему он был похож на него? - А что был оборотень? - спросил Черневог. - А ты замолчи! - бросил в его сторону Петр. Но Саша подумал, что эти оба вопроса были очень важными, и сказал после некоторой паузы: - Да, был. Он пытался куда-то завести Петра. - Да что же мы делаем? - воскликнул Петр. - Мы, что, просим у него совета? - Мой совет, - заметил Черневог, - в данном случае совпадает с вашим убеждением: ни в чем не доверять Ууламетсу. - Боже мой, - пробормотал Петр, прислоняясь к лошади. - Ведь мертвым нельзя доверять, - продолжал Черневог. - Никто не должен им верить. Ууламетс даже представления не имел, что он делал с волшебством, которого вовсе не понимал. Я, в отличие от него, понимаю, как следует обращаться с ним. Поэтому поверьте мне, что Илья Ууламетс никогда и ни при каких обстоятельствах не принимал ничьей стороны, кроме своей. - Господи, разумеется, что ты наш друг на всю жизнь и хочешь только добра для каждого из нас. - Петр, - начал было Саша с некоторым беспокойством, но Черневог очень спокойно сказал, сделав легкий взмах рукой в сторону Петра: - Я нисколько не виню его. Я только хочу сказать, что ты не такой непроходимый дурак, каким был Ууламетс. Он никогда не знал, что собирается делать, и если он и произвел что-то, став жертвой собственных заблуждений, то я не могу даже представить себе, во что он сейчас мог превратиться. Уверен, что ты просто не понимаешь меня. - Но лешие верят ему. - Я не знаю, что понимают и что не понимают лешие, и я сомневаюсь, что ты сам знаешь это. Уверяю тебя... - Тебе чертовски хочется убедить нас в том, что мы должны верить тебе! - сказал Петр. - Саша... Саша всем своим взглядом умолял Петра о терпении и, может быть, даже пожелал этого, Петр по крайней мере не понял, но он боялся не прислушаться к тому, что мог сказать Черневог, что могло иметь опасные последствия. А Черневог с горечью продолжал: - Вы убили Сову, вы загнали меня в ту же самую ловушку, что и себя. Нельзя заниматься чем-либо поверхностно, особенно когда это приближается к пределам колдовства, но заниматься волшебством при наличии собственного сердца вообще невозможно, малый! Волшебство не подвластно желаниям, оно не имеет ничего общего с естественным миром, но если ты настолько глуп, что можешь позволить моим врагам разделаться со мной именно сейчас, когда я нахожусь в таком состоянии, тогда я напомню тебе, будь я проклят, что это такое. Саша почувствовал, как его спину обдало холодом. Он даже забыл о дыхании, увидев, как Петр опустил свою руку на меч. А тем временем Черневог продолжал: - Освободи меня, малый. Что-то преследует нас с тех пор, как только мы вышли за пределы влияния леших, а если еще и не преследует, то будет, поверь мне. И если я проиграю, то первое, что я подарю своим преследователям, так это вот этих двух дураков, стоящих передо мной, ты слышишь меня? У меня нет другого выбора. Саше на ум пришли слова Ууламетса: "Сомнения - это главное оружие Черневога..." И он ответил с холодным спокойствием, глядя вниз с высоты лошади: - Я это учту. - Самолюбивый недоношенный дурак! - Нет! - тут же воскликнул Саша, как только увидел, что Петр вновь взялся за меч. Ему вдруг показалось, что мертвый Черневог может быть еще более неуловимым, чем вода или туман. Он передал эту мысль Петру, и сказал, обращаясь к Черневогу, склонившись над белой лошадиной гривой, пока Хозяюшка ощипывала лесные цветы: - Интересно, что мог бы дать мне водяной, зная, что я могу рассказать ему о тебе? Я читал твою книгу, но я сомневаюсь, что он-то смог бы прочитать ее. Черневог побледнел и приложил палец к губам. - Ты будешь законченным дураком, если сделаешь это. - Не сделаю, если ты не прекратишь строить против нас свои козни. Ведь ты очень не хочешь видеть меня мертвым, Кави Черневог, и позволь мне сказать тебе еще кое-что: ты не посмеешь причинить никакого зла ни Петру, ни Ивешке, потому что ты не захочешь, чтобы мое сердце прямо сейчас взяло верх над моим рассудком. Потому что, когда ты заботишься о чем-то кроме себя, Кави Черневог, ты будешь заботиться и о своих друзьях, и ты не захочешь, чтобы хоть что-нибудь случилось с ними. Мне не нужно твое искусство волшебства. Колдовства мне вполне достаточно, потому что, я уверен, я уверен, что ты сделаешь ту единственную ужасную ошибку, после которой будешь рад отдать все, чтобы оказаться на моем месте. - То есть стать недоношенным дураком? - У недоношенного дурака всегда остается выбор, не так ли? Черневог промолчал, только с раздражением на один шаг отошел от лошади, тихо переживая обиду. Саша же подумал, что ему не следовало говорить подобных вещей, не следовало разговаривать с ним в таком тоне: Черневог, как бы он ни выглядел, был старше его на многие сотни лет и знал многое такое, о чем Саша не мог даже вообразить. Затем он продолжил, не обращая внимания на то, как нахмурился Черневог, что Петр смотрел на него, как на безумного: - Но наши разговоры не помогут нам переправиться через реку, верно? - Верно, - еле слышно произнес Петр, как будто это было все, что он смог сказать. Он взялся за поводья и вновь вскочил на коня. После этого Петр подъехал поближе к Саше, стараясь держать Черневога впереди них. Петр был очень обеспокоен, это было ясно, и Саша с отчаянием подумал о том, что если у него и был свой выбор, то он должен остановиться и прямо сейчас записать все это в книгу, а затем в течение последующих дней изучить все это как следует, чтобы попытаться отыскать выход из той цепочки желаний, которые он извлекал одно за одним. Но когда дела были плохи, время на раздумье почти не оставалось. Именно это Петр и пытался втолковать ему в течение этих последних, самых важных лет его повзросления: "Брось ко всем чертям эти проклятые книги, малый!" И он подумал о том, что за последние три года не было ни одного случая, когда он мог попытался бы настоять на своем. Он все еще думал, что все исходит только из книг и ничего не зависит от него самого. А теперь с тоской подумал о том, что скорее всего именно в этом и была его ошибка... Он потрогал рукой самую драгоценную часть своего багажа: промасленный холст, в который были завернуты книги, лежащий на спине лошади прямо перед ним. Сплетенные ветки. Ветки, склонившиеся над песчаным берегом и над водой... Теперь они поднимались по поросшему лесом холму. Сквозь деревья просвечивало серое небо, словно в мире не было ничего кроме низких густых облаков. Шум, доносившийся до них, напоминал шелест листьев под легким ветром, но на самом деле это были шорохи реки. Черневог остановился на самом гребне, его фигура отчетливо виднелась в светло сером свете дня. Волк закончил подъем, сделав неожиданно быстро последние несколько шагов, и Петр, изо всех сил натягивая повод, чтобы сдержать его, едва не задохнувшись, чуть слышно произнес: - Господи... Хозяюшка поднялась на вершину своим мерным шагом и встала рядом с Волком, как бы позволяя Саше в свою очередь взглянуть на серо-стальную поверхность реки, серое небо и узкую, изгибающуюся дугой, длинную ленту из бревен, перевитых плющом, повисшую в воздухе над рекой и исчезающую в тумане. 16 - А вот и наш путь на ту сторону, - объявил Саша, словно эта хлипкая деревянная арка была самой большой достопримечательностью. - Я и сам подумывал о бревнах, - заметил Петр, чувствуя, как опять начинается волнение в желудке, - на них можно было бы поставить лошадей, а сами бревна связать с помощью веревок и парусины... река в этом месте не такая уж быстрая... - Это явно работа леших. Они сделали эту переправу специально для нас, потому что заранее спланировали наш переход через реку! - Господи, да хоть лешие и сделали все это, но ты попробуй объяснить это лошадям: ни одна из них и близко не подойдет к этой чертовой дуге... Только взгляни на нее! - Ты можешь сделать это! Ты въезжал на обледеневшее крыльцо "Петушка"... - Но в тот момент я был просто пьян, приятель! - При этом он заметил, что Черневог пристально всматривается в нитку моста. Его руки были сложены на груди, и Бог знает какие злонамерения роились в его голове. - А это сооружение раскачивается на ветру. Взгляни! Все это держится в воздухе лишь одними желаниями! - Лошади пройдут, Петр. Этот мост не упадет, не упадем и мы. Я не позволю этого. - Господи, - только и сказал Петр, поворачиваясь и хлопая Волка по шее, как бы извиняясь за то, что когда-то въехал на нем на высокое крыльцо трактира. Но Саша уже готовился вести Хозяюшку вперед по грязному склону. Петр глубоко вздохнул, приговаривая: - Идем, Волк, идем приятель, - и знаком показал Черневогу, чтобы тот шел впереди них. Черневог пожал плечами и с трудом начал очередной подъем по пропитанному водой земляному откосу к началу моста. Склон был одинаково труден и для человека и для лошади, и Петр старался из всех сил, сворачивая с пути там, где пройти было уже невозможно, и вскоре добрался до верха, где среди тумана и ветра уже стоял Черневог. Перед ними были потрескавшиеся бревна, а точнее огромными усилиями уложенные во всю длину стволы когда-то росших здесь деревьев, связанные между собой плющом и скрепленные желаниями, а снизу эта лента подпиралась деревьями, растущими прямо на речном берегу: их обломанные ветки вылезали наружу во многих местах этого так называемого моста. Господи, да разве кто-нибудь думал о том, какова на самом деле прочность этих связок и подпорок? Ширина моста почти везде не превышала двух бревен. И вся арка из потрескавшихся стволов за спиной Черневога скрывалась в туманной дали. - Я начинаю! - донесся откуда-то снизу голос Саши. Это означало, что ему следовало начать восхождение на мост, освобождая Саше подход к нему. - Идем, приятель, - сказал Петр и очень осторожно тронул поводья, уговаривая Волка подойти к самым бревнам, в то время как Черневог повернулся и ступил на потрескавшуюся неровную поверхность моста. Волк сделал несколько первых неуверенных шагов, стараясь заглянуть вперед. Петр старался как можно меньше натягивать поводья, позволяя лошади самой видеть, где удобнее ставить ногу, и доверяя колдовству, которое удерживало и лошадь и мост в относительно устойчивом положении. У него не было никакого желания смотреть вниз, но он тем не менее делал это, по крайней мере чтобы рассмотреть, насколько позволял туман, лежащие под ними бревна, и быть уверенным в том, куда именно лошадь ставила свои ноги и облегчить ей передвижение через те места, где бревна соединялись друг с другом. Так они шли, медленно делая шаг за шагом, пот градом катился по его лицу, но ветер тут же охлаждал его. Миновав первую группу подпорок, которые походили на поредевшие ряды обломанных веток по обе стороны от него, он увидел, что впереди видна лишь протянувшаяся в никуда тусклая деревянная лента. Со всех сторон и сверху и снизу его окружало лишь бесконечное серое пространство, а впереди, гораздо быстрее него, по мосту шел Черневог. Ветер дул не переставая. Пролеты моста скрипели. Господи... Петр испугался, что потеряет его, идущего впереди на таком расстоянии... - Саша! - громко закричал он, рискнув повернуться назад, туда, где на некотором расстоянии шли Саша и Хозяюшка. - Он ушел от нас слишком далеко вперед... Последовал новый порыв ветра, принесший холод и сырость. Внезапно Петр перестал понимать, где находится верх, а где низ. Он только ощутил, что Волк остановился под ним, в то время как мост дрогнул и покачнулся, может быть лишь на толщину пальца, но это ощущалось так, будто он готов рухнуть в любую минуту. Он задержал дыханье, удержал равновесие, направляя Волка вперед, и быстро взглянул перед собой, будто желая убедиться, куда он двигался. Черневог исчез, словно растворился в тумане. Господи... - Спокойней, приятель. Ты же все понимаешь. Ты получишь много зерна, а возможно и мед, когда мы переберемся через это проклятое место... Господи! Его будто бы окатило ледяной водой: слева направо, поперек арки моста, мелькнул и тут же исчез призрак. - Ты не видел Ууламетса? - спросил он, обращаясь к нему. А сердце его в этот момент все еще продолжало трепетать, будто пойманная птица: среди белого дня редко появлялось что-то бледное, похожее на призрак. - Ведь мы ищем именно его. А теперь еще потеряли колдуна где-то впереди себя. Его зовут Черневог. Может быть, он нужен тебе. Так против этого мы не будем возражать. Куда бы он ни шел, он уже не вернется назад, и поэтому Петр продолжил свой путь, стараясь собрать силы против очередных подобных встреч, присматривая за бревнами, за ногами Волка и стараясь ни о чем не задумываться. Уже можно было разглядеть противоположный берег. По крайней мере, даже короткий взгляд, брошенный вперед, позволял различить смутно вырисовывавшееся зеленое пятно на общем сером фоне. - По крайней мере, там виднеется живой лес. Это... На их пути попалась очередная связка. Здесь одни бревна лежали ниже других, вверх торчали обломанные сучки и спутанные ветви. Пот стекал Петру за шею, а руки и ноги онемели на холодном ветру. - ...выглядит ободряюще, не правда ли? Да, да, там масса зелени, обещаю тебе, только веди себя поспокойней, приятель, осторожней, осторожней, следи за ногами и не торопись... Теперь он уже мог вполне отчетливо видеть конец моста, мог видеть и берег реки... и поджидающую их затянутую туманом фигуру, стоявшую в том самом месте, где заканчивались бревна. Это был Черневог, и только один Бог знает, что было у него на уме. Теперь сашиной заботой было устройство убежища от мелкого, похожего на изморось, дождя, и костра, на котором можно было вскипятить чай и приготовить, наконец, хоть какую-то еду. Несколько глотков водки помогли Петру успокоить желудок, и теперь он был вынужден приступить к выдаче обещанного меда и зерна. Он до боли в руках и коленях, которые тряслись теперь еще сильнее, чем после этой чертовой переправы, ухаживал за лошадьми. Итак, оба они работали, в то время как Черневог проводил время в приятном безделье: он сидел и с задумчивым видом обдирал ногтями лист, оставляя от него лишь переплетенный из зеленоватых жилок скелет. Возможно, что он напоминал ему оставшейся позади проклятый мост. Петр вытер о себя руки, убрал соломенную щетку и покачиваясь подошел к костру, чтобы получить свою порцию горячего чая, крепленого водкой. Он уселся около костра, на мгновенье прикрыл глаза, чтобы дать им небольшой отдых, но и тут продолжал видеть перед собой сплошное серое, совершенно пустое пространство и ощущать покачивания земли. Он уговаривал себя, что ему приходилось совершать и более отчаянные поступки: например, на спор прогуляться по деревянной островерхой крыше "Оленихи" или забраться на несколько самых высоких балконов в Воджводе, и все это без всякой колдовской поддержки. Теперь-то он был абсолютно уверен, что без колдовства тут не обошлось: лешие построили этот мост, но и Черневог наверняка приложил руку к этому переходу. Господи, куда он попал? Он даже вздрогнул от этих мыслей, затем выровнял дыханье и выпил еще. Саша чуть толкнул его локтем и протянул тарелку: там лежали оладьи и кусок колбаски. Следующая порция предназначалась для Черневога. - Пустой перевод добра, - пробормотал Петр, явно не склонный к благотворительности. Черневог взял тарелку и чашку с чаем. Протянув чашку в его сторону, он сказал достаточно вежливо: - Немного водки, если не затруднит. Подавись, подумал про себя Петр. Но явно неучтивый внутренний настрой заставлял его проявлять напускную вежливость. Сын игрока, проводивший массу времени среди богатых молодых людей, он волей-неволей перенял их манеры, используя это в целях самозащиты. Он одарил Черневога своей самой обворожительной и самой вероломной улыбкой и, добавив водки в его чай, сказал: - Лично я предпочел бы, чтобы здесь оказалась смертельная отрава. - За твое здоровье, - сказал Черневог, делая чашкой жест в сторону Саши. - Там действительно яд? - Нет, - спокойно ответил тот. - Уверяю тебя. Черневог с улыбкой отпил чай и водку, а затем помрачнел и сказал: - Я потерял Сову, и мне очень жаль ее. Ты слишком жесток, Саша Васильевич. - Откуда ты знаешь мое имя? Черневог пожал плечами и сделал большой глоток. - У меня есть свои источники. По крайней мере, были. Теперь я удовлетворяюсь лишь положением вашего пленника. - Ты лжешь, - заметил Петр. Черневог посмотрел ему прямо в глаза, поверх края чашки. - И за твое здоровье тоже, Петр Ильич. - Мы начали говорить о сове, - напомнил ему Саша. Черневог смотрел куда-то вдаль отсутствующим взглядом. Наконец он повернулся и уставился в чашку, которую так и не выпускал из своих рук. - Я собираюсь спать, - сказал он с какой-то странной покорностью в голосе. - Спокойной ночи, Петр Ильич. Но Петр даже не взглянул в его сторону. Он сделал еще несколько глотков горячего чая с водкой, и некоторое время прислушивался, как Черневог устраивался на ночлег недалеко от костра. После этого он еще долго сидел в тишине, сквозь которую к нему доносилось дыхание колдуна, становившееся все более и спокойным. Он почему-то подумал о том, что Саша очень легко мог бы отравить этого негодяя. - Он, видимо, уже уснул, - сказал Саша. - Не рассчитывай на это. - А я рассчитываю только на чай и на свои желанья. И еще кое на что, добавленное в чай. Вероятно, у него будет немного болеть голова. - Тогда все в порядке. - Петр тут же припомнил тот грязный двор вокруг дома Черневога, который теперь был не так далеко от них, припомнил весь, казалось никогда нескончаемый, ад, окружавший их в ту ночь, и крик Ивешки: "Кави, нет, не делай этого!" Он скорчил гримасу и выпил еще, надеясь, что этот глоток должен быть последним: страшновато было погрузиться в глубокий сон на этом темном берегу под моросящим дождем. Он все еще чувствовал всякий раз, как только закрывал глаза, как под ним продолжала раскачиваться земля. - Утром мы должны дать ему еще, а потом я положу его на лошадь как обычный мешок репы, если он нам вообще зачем-нибудь нужен. - Я думаю, что у леших были свои причины. - Сомненья - один из моих скромных талантов, разве ты забыл об этом? Я сомневаюсь, что лешие понимают значительную часть из того, что они делают, если это не касается пересадки деревьев в лесу. Они не понимают нас. По каким-то неизвестным причинам в лесу стали происходить странные вещи, которые пугают их... И по какой-то странной причине мы не смогли отрубить голову этому мерзавцу! - Я знаю, знаю. Я думал над этим. Но пойми, что он тоже обеспокоен этим. - Обеспокоен. Слава Богу, что он обеспокоен, мне очень приятно слышать об этом. А я боюсь за свою шкуру и беспокоюсь о своей жене, черт побери! - Я знаю, знаю, Петр. - Можешь не говорить. - Хорошо, не буду. Он покачал головой, сделал еще глоток, даже не задумываясь о кувшине, который держал в руках. Он продолжал думать об Ивешке, которая была совсем одна, где-то там, на берегу, среди этой ночи, если только лешие не ошибались. Он думал и об Ууламетсе, который, находясь теперь в своей могиле, хотел еще сильнее прежнего вернуться и вернуть свою дочь, используя каждое свое желание, каждую возможность, предоставленную ему волшебством, чтобы вновь вторгнуться в жизнь других людей. Старик оставил Саше в наследство кое-что из своих познаний, и даже слишком много, если вспомнить, что говорила об этом Ивешка. И вот он, Петр, сидит здесь, желая заглушить водкой ощущение собственной беспомощности, почти так же, как и Черневог, а малый находится под действием какого-то чертова колдовства. "Мост безопасен, Петр, лешие построили его для нас..." Вдруг в сумерках появились два кошачьих глаза. Они вспыхнули прямо в воздухе, как раз около его колен. - Боже мой! - Он даже отпрянул назад, прислоняясь к растянутой парусине, прежде чем распознал едва заметные очертания маленького носа, который появился вслед за глазами, и контуры круглого живота. - Малыш! - воскликнул Саша. - Ну, слава Богу, наконец-то он появился. Иди сюда, Малыш... - А вот и водка, Малыш. - Петр открыл кувшин и плеснул немного прямо в воздух. Глаза исчезли, а водка пролилась на землю. А Саша сказал: - Он обижен. - Просто он хотел хорошенько рассмотреть нашу компанию. Черт побери, Малыш, иди сюда, здесь все в порядке. Но Малыш не вернулся. Вокруг не было слышно ни звука, кроме потрескивания их маленького костра, когда случайная капля падала в огонь с мокрой парусины. - Скорее всего, Малыш сильно перепугался, - предположил Саша. - Он сейчас наверняка находится где-то недалеко от нас. Хотя до этого мог и не быть здесь. Петр понимал, что Саша пытался подбодрить его. Петр вновь приложился к кувшину, стиснул челюсти и задумчиво уставился на огонь... Нет, черт возьми, он даже не хотел и думать о том, что может потерять Ивешку. И он отказывался думать о том, как, возможно, они были обмануты с самого начала, и о том, как, пережив временные неудобства, связанные с собственной смертью, Илья Ууламетс возможно вновь замыслил что-то против них. Он вполне мог околдовать парня, чтобы привести их всех сюда, когда он будет готов... Но из всей его схемы напрочь выпадала Ивешка, отсутствие которой портило всю картину: Ивешка всю свою долгую жизнь боролась за независимость от собственного отца, она наделала массу ошибок, пытаясь еще в молодости освободиться от Ууламетса, и уж ему никак не удалось бы заполучить ее на этот раз. Саша всегда возражал против этого, ссылаясь на записи в книге, и утверждал, что Ууламетс на самом деле никогда не был плохим человеком, на что Петр всегда очень резко возражал ему, доказывая, что он был достаточно хитер, чтобы выглядеть плохим. Он хотел все делать по-своему, и пока это ему удавалось, он действительно был замечательным человеком. Ууламетс хотел заполучить и Сашу. Старик сразу вцепился в него, приговаривая: "А, вот, вероятно, очень доверчивый славный малый..." Итак, продолжал рассуждать Петр, мы отправляемся на его поиски, а в результате он получает свою дочь, своего наследника и своего собственного врага, и всех в одной корзине... А что же остается делать мне? Но, возражал он сам себе, Саша не видит причин, по которым этот старый вор включает сюда и меня. То же самое касается и Ивешки. Скорее всего, он хочет взять меня для каких-то совместных с ними дел, но что это могут быть за дела? В каких таких делах колдуны захотят получить чью-то помощь, если они не боятся вызывать молнии или переносить поближе к себе самого царя? Можно заработать головную боль, ломая над этим голову. Тогда он обратился к Саше, чье задумчивое освещенное пламенем лицо видел через легкую туманную дымку: - А ты случаем не дал и мне того же проклятого питья, а? Последовал удивленный взгляд широко открытых карих глаз: - Нет, разумеется, не давал. Иногда Саша пугал его, и Петр временами думал о том, что у него нет выхода: малый может сделать с ним все, что хочет. И может быть, в один прекрасный день и сделает. Ему оставалось надеяться только на Бога. Петр спал, свернувшись как ребенок и даже позабыв взять одеяло. Саша встал и укрыл его, а лишние куски парусины накинул на Черневога. После этого он уселся, накинув на плечи свое одеяло. Ему очень хотелось, чтобы Малыш вернулся назад. Но тот не желал отвечать ему, так же как и Ивешка, и в конце концов его стали раздражать многочисленные бесполезные попытки. То, что сказал ему Черневог, вызывало тревожные воспоминания о том, что Саша прочитал в его же книге. Там говорилось о том, что присутствие сердца всегда таит в себе опасность для того, кто посвятил себя занятиям волшебством, потому что все созданья, связанные с этим необычным и загадочным миром, могут понимать и чувствовать сердце. Они не могут проникнуть в суть колдовских намерений, а колдуны, в свою очередь, не могут понять их. Волшебный мир был многообразен. Малыш представлял одну его сторону, водяной совершенно другую, а лешие вообще очень часто поступали так, что очень трудно было отыскать в их действиях хоть какой-то смысл. Желания этих существ были очень далеки от желаний обычных людей, или точнее от желаний добрых людей. Он сам никогда не стал бы писать этого в своей книге. Он больше не хотел записывать туда ничего, что так или иначе было связано с волшебством. Он не хотел даже думать об этом, за исключением... За исключением лишь того факта, что в тех трудностях, с которыми они столкнулись за последнее время, было нечто общее: все они имели один и тот же общий источник, который формировал единственную разновидность желаний. Что бы это ни было, оно пугало Малыша, и заставило убежать Ивешку и не давало возможности им, даже теперь, когда завеса тишины упала, услышать хоть что-нибудь от нее. Она была отрезана от них способом, о котором он сейчас не хотел говорить с Петром, по крайней мере до тех пор, пока у них еще оставался выбор. Он все еще надеялся, хотя с каждой попыткой его опасения возрастали. Он боялся, что, стараясь прорвать тишину, может провести по пути своих желаний что-то лишнее. Он не имел никаких представлений, почему он так думал или что было еще за всем этим, кроме детского страха перед ночными привидениями, но дело обстояло именно так. Страх узнать ответ мог препятствовать самой возможности его получения, действуя столь же эффективно, как и в случае с лешими. Или же причиной неуспеха могли быть его собственные желания, которые спасали молодого и наивного колдуна от катастрофы. Его собственные мысли ходили по этому замкнутому кругу, хотя он и подозревал, что как раз то самое, что Петр называл его проклятым беспокойством, чрезмерно возросшим за последние годы, и могло быть той самой защитой, которая спасла Петру жизнь в самом начале этих бед, соткало ту самую паутиной желаний, которая не дала оборотню завести Петра в западню и помогла им добраться до леших до того, как Черневог смог сам освободиться от сна. Петр мог позволить себе иронически относиться к их попыткам постигнуть чье-то волшебство, наблюдая, как два колдуна рядом с ним в течение нескольких лет беспокоятся о нем будто курицы-наседки. Возможно, что колдуны о себе заботятся слишком мало. Однако можно предположить, как особый пример, что Ивешка заботится только о себе. Можно предположить... Хотя с годами Ивешка становилась наоборот все более обреченной и обидчивой. Ее состояние беспокоило Петра, беспокоило Петра так сильно, что Саша регулярно замечал это. Петр очень изменился с тех пор, как они покинули Воджвод. Эта мысль испугала его, испугала так ужасно, что он подумал: "Что Ивешка сделала ему?" Он подумал и о том, что Ивешка все время чего-то боялась. Она хотела так много сделать для счастья Петра... но ее побег в лес, ее поведение... Она больше всего боялась использовать то, что она знала. Волшебство. Ее знанием было волшебство русалки, а не простое колдовство. Господи... И тут он подумал о том, что они оба, и он, и она, так и не расстались со своими сердцами. 17 Раздался ужасный треск, лодка врезалась во что-то, и поперечная перекладина, ограждавшая руль, подскочила вверх. Ивешка ухватилась за нее и со страхом уставилась в темноту, в окружавшие ее деревья, чьи ветки почти целиком накрыли нос лодки и трещали, ломаясь о борта и парус. Она хотела, чтобы лодка освободилась, хотела как можно скорее выйти из этого затруднительного положения, прежде чем лодка прочно осядет на мели, так, что никакое колдовство не поможет сдвинуть ее с места. Но рядом был ее отец, который прошептал: - Все хорошо, все хорошо, дочка. Как раз сюда лодка и должна была прийти. - Куда? - Она не видела ничего, кроме очертаний деревьев, ивовых кустов, склонившихся над водой и запутанного переплетения густых веток, в которые лодка врезалась так основательно, что у нее не было надежд высвободить ее. Она очень хотела, чтобы Петр оказался сейчас рядом с ней, и еще, с отчаянной безнадежностью, она хотела, чтобы здесь оказался и Саша, потому что у нее было ужасное ощущение, что она может больше никогда не увидеть их вновь. В эту ночь, на этом странном берегу, ей казалось, что она все глубже и глубже погружалась во что-то бесконечно протяженное и не имевшее законченной формы, и если в первый момент она с готовностью пошла на этот риск ради спасения Петра, то сейчас она потеряла уверенность в том, что у нее вообще был хоть какой-то выбор. - Куда мы идем? - спросила она. - Папа? Она вновь была маленьким ребенком, сердитым и обманутым. - Не сомневайся, - прошептал отец-призрак. - Разве я не учил тебя, как поступают в подобных случаях? Ночью он выглядел почти как в жизни, его тень, будто обретшая реальность, выделялась на темном фоне ивовых веток. Лодка почти не двигалась, ее нос оказался в ловушке. В следующий момент ей показалось, что тень отца как-то изменилась, начала опускаться в воду и отдаляться от нее. - Папа? - позвала она и в тот же момент обнаружила, что стоит совсем одна на палубе лодки, окутанной со всех сторон, будто саваном, ветками ивы. - Я так никогда и не смог дать тебе совет, - прошептал призрак откуда-то издалека. - Очень опасно, дочка, становиться взрослой и вести себя таким образом: ты всегда предполагала, что можешь сама найти верный путь, и не слушала моих советов. Ты называла это свободой, хотя ты еще до сих пор следуешь чужим путем, сама не осознавая этого. А есть ли у тебя хотя бы представление о своем собственном пути? - Ты никогда не давал мне возможности понять, чего же я хочу на самом деле! - Но ты никогда не могла отличить моих желаний от своих. Поэтому ты отвергала все, даже собственный здравый смысл. Теперь-то ты понимаешь? - Папа, то, что ты говоришь, не имеет вообще никакого смысла! - Я не могу задерживаться здесь. Я не могу сказать тебе... самое главное... Что за чертовщина! - Папа? Она смогла услышать лишь треск и скрип лодки, шелест листьев, да плеск воды о борта. И ничего больше. - Папа, почему ты привел меня сюда? Ради Бога, скажи, что ты хотел, чтобы я сделала?.. Черт побери, папа, вернись назад! Только ивы вздыхали, склоняясь друг к другу. Наконец она почувствовала, что здесь было что-то еще, что указывало ей направление и являло собой некий зловещий смысл происходящего, скрытый в темной лесной глуши. Это было волшебство. Она знала, как можно было почувствовать его: почти неуловимое, неслышное и опасное желание, заставляющее ее покинуть лодку и пойти вперед. Оно уверяло ее в полной безопасности, оно предлагало ей... Господи, да ведь она покинула дом с чувством опасности, ей казалось, что она отправляется в лес, чтобы проверить леших, и вот с тех пор все пошло не так. Прежде всего, перед ней предстал отец, который завел ее именно сюда, он сказал ей, что у нее будет ребенок, о котором она до того и не подозревала. Она никогда не задумывалась о детях: ведь она всегда считала себя такой молодой, что даже не строила таких планов. Но теперь, кажется, это случилось, и ее жизнь изменилась, на этот раз по чьему-то принуждению, почти так же, как когда-то отец принуждал ее изменить свою жизнь, пытаясь заставить и ее, и Кави делать все только так, как нравилось ему. Этот незапланированный ребенок был чертовски глупой ошибкой. Ведь она не задумывалась над такой возможностью, и поэтому едва ли желала воспротивиться этому. А теперь это случилось. Она оказалась в ужасной ситуации, вынужденная теперь задумываться о том, чего, по ее убеждению, не должно было никогда произойти... а папа... Папа привел ее лодку в это страшное место, прочитал ей нотацию о том, что пора браться за ум, и куда-то исчез. Папа хотел этого, папа хотел того, и вся ее жизнь, казалось, состояла сплошь из одних его желаний, а затем... он предложил ей сделать выбор. Но она не хотела иметь никаких дел и с Черневогом. Папа хотел этого ребенка. Папа всегда чего-то хотел, а было это хорошо или плохо, узнать у него было нельзя... Но ребенок, рожденный от колдуньи, сущее бедствие для нее и ужасная опасность для Петра. Это был конец их намерениям устроить свою жизнь так, как они намеревались. Нет же, черт побери, кто-то еще хотел этого ребенка. Этого не должно было случиться, это не должно было разбить всю ее жизнь именно таким образом, если только кто-то не захотел этого против ее желаний. - Папа, - сказала она, а ивы, перешептывались над лодкой, и из ее глаз текли слезы. - Папа, будь ты проклят, что же ты делаешь со мной? Достаточно часто за всю свою жизнь Петр просыпался пристыженный, и много раз при этом испытывал слабое удивление от того, что до сих пор был жив, глубоко осознавая, что не заслуживал этого. Обычно, оба этих чувства охватывали его перед самым рассветом. По мере того, как замешательство от внезапного пробуждения улетучилось, он обнаружил, что так и держит кувшин с водкой в руках, а бедный верный их страж, Саша, спит сидя, так и не выпустив из рук ни перо, ни книгу. И совсем рядом с ними, завернувшись в их парусину, спал Черневог. Петр прикрыл чернильницу и чуть тронул Сашу за плечо, приговаривая: - Это я, приятель, можешь продолжать спать. - Затем он убрал книгу в сторону и уложил Сашу на груду одеял, чтобы тот смог еще немного отдохнуть. Он не спускал настороженных глаз с Черневога все то время, пока вздувал огонь, грел воду для бритья и готовил завтрак, с осторожностью притрагиваясь ко всему в сумраке надвигающегося рассвета. Ему не хотелось рано будить малого, несмотря на то, что он чувствовал жар, а живот сводило холодной судорогой, которую не мог заглушить даже горячий завтрак - во всяком случае, он действовал не больше, чем выпитая ночью водка. И не важно, что он беспокоился об Ивешке, попавшей в какую-то ужасную беду: ведь если они имели дело с Ууламетсом, то в этом случае Ивешка сама по себе была вне опасности, а если опасность и была, то она поджидала только их, как поджидала их все эти годы. Но если это было что-то гораздо большее, то отдых в такое утро был самым мудрым решением: было весьма безрассудно, да и бесполезно, вникать в происходящее с уставшей головой. Торопиться следует тогда, когда все уже вычислено и обдумано. Но он при этом очень испугался, что может потерять свое преимущество, забыв об уроках зря растраченной юности... Сейчас он привык в значительной мере полагаться на колдовство, а не на собственные мозги, что само по себе было опасно. Саша сам не раз говорил, что колдуны наиболее восприимчивы к колдовству и волшебству (которые, как оказалось, Бог знает почему, на взгляд Черневога, а позднее и Саши, являют собой две, прямо противоположные вещи). Они, разумеется, были склонны заблуждаться, и поэтому в их компании должен быть кто-то, пользующийся собственным умом. Природа и волшебство. Саша сравнивал это с катящейся галькой. Но, ей-богу, этот камень не был так прост и легок. Чай закипел, переливаясь через край, и тут же начали потрескивать и шипеть угли. Петр даже порезал подбородок, бросившись к нему. - Проклятье! Он обжег руку и выронил горшок. Саша привстал на одеялах и спросил: - Петр? - Это всего лишь проклятый чай закипел и пролился на угли. - Подбородок щипало, а палец дергался от ожога. Он взял прут и вытащил горшок из углей. - Жаль, чай пропал, остались лишь одни колбаски. Саша встал на ноги и взглянул на кучу парусины, под которой спал Черневог. Можно было лишь надеяться, что он спит. Петр взглянул в том же направлении, почувствовав внезапные опасения и не забывая про ошпаренный палец. - Хорошо, если это его лучшая проделка, то и он кое-что потеряет, во всяком случае, останется без чая. - Он лизнул ожог и помахал рукой. - Черт возьми, малый, ведь может быть это просто случайностью? - Случайности исключены, - сказал Саша. Петр с интересом взглянул на него. - Во всяком случае, что касается меня, - добавил тот. Петр кивнул на Черневога. - Думаешь, это он? И ты полагаешь, что мы должны вскипятить новую порцию чая? - Честно говоря, я даже не знаю. - Тогда получай свои колбаски. А он пусть потерпит. Мы погрузим его вместе с багажом. - Это не имеет ко мне никакого отношения, - донесся до них через костер голос Черневога из-под парусины. - Я мог бы попросить, чтобы меня не будили, но при таком шуме уснуть видимо не удастся. - Чай, - коротко бросил Петр. - Отравите меня, и дело с концом. - Похоже, что у него болит голова, - весело заметил Петр, и неожиданно поймал себя на мысли, что с удовольствием швырнул бы голову Черневога под копыта лошадей. Затем он выудил из горшка колбаску и сказал: - Твой завтрак, Змей. - Будь ты проклят. А Петр заметил, обращаясь к Саше: - Мне кажется, что он стал искреннее. Они могли сколько угодно шутить по поводу боли, когда его самое простое желание, облегчавшее ее, стирало ту самую границу, где прекращалось колдовство и вступали в дело волшебные силы. С тех пор, как он узнал это, прошло много лет, и поэтому, стараясь вылечить себя от такой пустячной головной боли, Черневог должен был вернуться в свое прошлое, чтобы там отыскать самое раннее, самое простое из своих желаний, которое он когда либо посылал. Он должен был вернуться в те далекие времена, когда еще не было Совы. В те времена рядом с ним был какой-то мелкий колдун, возможно это была его бабка, как знать? А может быть и нет. Он жил вместе с ней, и они ненавидели друг друга. С годами он становился все хитрее, а она желала только одного: чтобы он пропал навсегда. Он желал только ее смерти. В конце концов, он сбежал... Вот как ощущались желания в те давние времена, когда не было ни Совы, ни Драги: нужно было только искренне поверить, что события произойдут в положенное для них время, в соответствии с тем, как они должны произойти. При этом не должно быть никаких дополнительных раздумий, никакого возврата желаний. Должны быть лишь страх, гнев и чертовски непредсказуемые последствия. Его волшебство могло обрушить молнии и заставить задрожать землю, а для того, чтобы вылечить какую-то самую незначительную боль, он должен уменьшить свои возможности до уровня слабых детских желаний: он должен был просто попытаться поверить в определенность, в то время как волшебство отрицало ее, а этот проклятый невежественный малый делал это без всякого труда. Они смеялись, показывая, сколь беспомощным он представлялся им, но Саша на самом деле знал, какие карты держал на руках. Поэтому его надеждой по-прежнему оставался Петр, но даже и он порой приводил его в смущение. Можно очень легко посчитать человека за дурака, но это как правило служит лишь простой уверткой. Он мог принять его скорее за вспыльчивого и опрометчивого в поступках человека, и тем не менее, когда все было упаковано, Петр подошел к нему и сказал, что он поедет некоторое время верхом, хотя, добавил Петр с кислой миной, он и не заслуживает этого. Возможно, это сработало его, Черневога, собственное желание. Это могло быть, по каким-то причинам, желание Саши, и в конце концов это могло быть просто собственным решением Петра, чьи представления могли оказаться гораздо тоньше, чем мог представить себе Черневог: нужно признаться, дураком Петр не был. А это не сулило ничего хорошего при попытках провести либо одного, либо другого. Тем не менее он сказал, когда уже ехал рядом с сашиной кобылой, а Петр вел в поводу его лошадь: - Я думаю, что вам обоим не дает покоя мысль, как отделаться от меня. Саша очень подозрительно взглянул на него. - Я не могу понять, чего ты хочешь? - продолжал Черневог. - Но я могу согласиться с чем угодно. - И добавил, не без приступа тошноты в желудке: - В моих словах нет никакого подвоха, уверяю тебя. - И свинья может летать, - коротко бросил Петр. Черневог пропустил это мимо ушей и продолжал расспрашивать Сашу: - Так что же ты собираешься делать? Все, что ни пожелает Ууламетс? Всю жизнь? Тебе пора освободиться от него. Ведь ты можешь получить все, что только захочешь. - Как ты? - усмехнулся Петр. Но Черневог был терпелив и на этот раз приготовился к нападкам Петра. Он специально повернулся к Саше: - Вы, наверное, думаете, что должны будете меня обменять, но это будет самым худшим из всего, что вы сделаете. Вы одержали победу: вам удалось поставить меня в ужасное положение, но вы сможете победить все и всех только если будете слушать меня. - И сейчас нам делают серьезное предложение? - спросил Саша. - Послушай меня! Волшебство, как таковое, заключает в себе очень немногое. Оно ни живое, ни мертвое, оно просто есть, и все те существа, что могут дать тебе волшебную силу, не понимают, что именно им нужно в окружающем нас мире, пока мы сами не укажем им на это. Если бы у тебя была хоть доля рассудка, ты никогда бы не уступил меня им... - Я обменяю тебя, - мрачно пошутил Петр, - на мешок репы. - Ты не понимаешь меня! Они используют нас тем же способом, каким мы используем их. Уверяю тебя, что у леших больше нет сил, чтобы выдержать это, и вы поступаете глупо, если надеетесь выиграть. Все, что происходит вокруг нас, направлено непосредственно против моей слабости и твоей невежественности. - Я не хочу пользоваться твоим способом волшебства, - сказал Саша. - Я не хочу его, и оно не может коснуться меня. - Оно может добраться до Ууламетса, оно может добраться и до Ивешки. Ведь само существование русалки - это уже по сути волшебство. И волшебство же вернуло ее назад. Это то же самое волшебство. Разве ты можешь сказать мне, что тебе нечего терять? - Нам не нужна твоя помощь, - сказал Петр. - Но ты потеряешь ее. Прежде всего ты потеряешь ее, затем - Петра. И, что совершенно неизбежно, пропадешь сам... Петр повернулся и остановил лошадь. - Ты убил мою жену, ты, проклятая собака, на твоей совести опустошение здешних мест, ты пытался убить меня, и ты еще хочешь, чтобы мы прислушивались к твоим словам? - Петр, - предостерег его Саша. - Он прав, - сказал Черневог. - Разумеется, он прав. Все это сделал я, и кое-что еще, о чем ты не знаешь. Но теперь вы нужны мне. И в этом-то и состоит вся разница. Петр от неожиданности открыл рот. Затем, обретя дар речи, он сказал: - Я не думаю, что мне доводилось слышать более ясные речи. Господи, Саша, да перед нами честнейший человек! - Саша, Саша Васильевич... ты ведь понимаешь, о чем я говорю. Здесь нет никакой случайности. Слабость, охватившая леших, не случайна, и я знаю, с чем мы имеем дело. Это хитросплетения лжи и обмана, которые даже не почувствуют твоих желаний. Но в то же время это огромная сила, и она у тебя в руках. Твое дело только лишь использовать ее. Некоторое время Саша молчал. Лошади беспокойно разошлись. Петр нарушил тишину. - Саша, это змей. Он был и всегда останется ей. Но Саша тем временем слушал и обдумывал услышанное. Черневог заговорил снова, очень осторожно, чуть вздрагивая от напряжения: он хотел удержать себя в рамках учтивости и опасался отказа от разговора. - Спроси меня, Петр Ильич, спроси меня, о чем хочешь. Я ни в чем не могу отказать тебе. - Слезь с лошади! Черневог спрыгнул с коня и стоял, стараясь заглянуть Петру в глаза и чувствуя сашино сопротивление... Возможно, что Петр тоже почувствовал опасность. Он сжал губы, нырнул сзади него и с завидным проворством вскочил на лошадь. Обладая теперь преимуществом, Петр со злостью посмотрел вниз. Черневог же сказал, стараясь быть как можно более искренним: - Ты мог бы спасти свою собственную жизнь, Петр Ильич, ты мог бы остановить все это безумие, ты мог бы остановить это в одно мгновенье, но вся беда в том, что ты не хочешь верить мне. Разумеется, Черневог хотел, чтобы Петр спросил Сашу, каким это образом он может спасти их, и чего, по вполне веским причинам, Петр делать не собирался. Во-первых потому, что Черневог несомненно посылал к нему свои желания, и теперь было самое время, как считал Петр, побеспокоиться о них, а во-вторых потому, что было очевидно его намерение поссорить их с Сашей. Поэтому он и заставил его идти пешком, а они вместе с Сашей могли ехать рядом и не спускать с него глаз. Тут он опять подумал о том, что как колдуны ни пытаются опутать друг друга своими желаниями, хороший кусок веревки никогда не бывает лишним. Он сказал об этом Саше, но тот ответил отрицательно. По его мнению, Черневог не собирался сбегать от них. Все это засело в глубине его сознания, и время от времени Петр чувствовал беспокойство от этих мыслей. Пожалуй, это было самым трудным на свете, по крайней мере для него, иметь готовый вопрос и не иметь возможности задать его. И прежде всего его беспокоило лишь одно: он очень хотел знать, почему все-таки, если во всем, что говорил Черневог не было ни слова правды, Саша даже не побеспокоился о том, чтобы разоблачить эту ложь. Петр очень хорошо знал сашины дурные привычки, одна из которых состояла в том, чтобы обвинять себя самого во всех грехах, а другая, которую он наверняка перенял от Ууламетса, скрывать свое беспокойство от других. Может быть он делал это, чтобы спасти своих друзей от беспокойства, или просто потому, что иногда забывал, что просто отвык разговаривать вслух. Так Петр и ехал рядом с Сашей, не произнося ни слова, но это, черт возьми, очень беспокоило его. - Ты так и не смог ничего услышать? - спросил его Петр на коротком привале, когда они остановились около воды. Саша побрызгал водой на лицо и даже на шею, вытер лицо руками и тяжело вздохнул, как бы подтверждая всю тщетность попыток. Его охватывало леденящее душу чувство по мере того, как они углублялись в этот молодой лес, что он так и не услышал ответа от Ивешки, и было глупо не сказать Петру об этом прямо. Но глядя на его лицо, которое выражало и надежду, и прощение всех его ошибок, он не мог заставить себя сделать это. Как он мог сказать ему: "Послушай, Петр, мне очень жаль, но я боюсь, что она пропала, она исчезла, и я не хочу больше стучаться в эту дверь". Петр понял бы весь этот риск. Саша не сомневался в этом. "...Голова должна управлять твоим сердцем, молодой болван..." Почему-то именно сейчас ему на ум пришли эти слова старого Ууламетса. А что, если это Ууламетс, Боже мой, что если это действительно Ууламетс преследует их? Ведь Ивешка часто говорила Саше, что он повторяет его мысли и поступки... Что, если, следуя рассуждениям Петра, он хочет всех нас вернуть? Что если этим и закончатся наши поиски? - Я ничего не смог услышать, - сказал он, глядя, как тяжело вздохнул Петр, как он закачал головой. - Возможно, - он запнулся, и в этот момент Петр взглянул на него. Теперь он должен был продолжать, просто было глупо тянуть время. - Возможно, что это было ее собственное решение. Она могла решить... - Неожиданная мысль словно ударила его, и он ухватился за нее без лишних рассуждений. - Она могла просто-напросто решить, что у леших были веские причины для молчания, и поэтому она намеревалась последовать их примеру. Возможно, что она просто не поверила тому, что услышала от нас. Честно говоря, я не уверен... - он хотел было сказать: "...что поверил бы в то, что услышал от нее". Это было бы чистой правдой, но он оставил это недосказанным. Но, Господи, ведь Петр прислушивался к тому, что он только предполагал. И он со всей горячность пожелал, чтобы он держал свой рот на замке. Тем временем Черневог умывался чуть выше их по течению ручья. Возможно, что он слышал так или иначе часть из сказанного между ними, а об остальном мог догадаться. Может быть и был прав Петр, когда предлагал налить ему еще одну чашку чая, а потом положить на лошадь и таким образом прекратить выслушивать его советы и возражения, по крайней мере до тех пор, пока они не отыщут Ууламетса. - Время ехать, - сказал Петр, вытирая руки о колени, поднимаясь и глядя на Черневога. Но вдруг он неожиданно остановился, глубоко вздохнул и, все еще глядя вперед, сунул руки за пояс. - Змей хочет, чтобы я спросил тебя, - начал он, обращаясь к Саше, - о том, о чем он с тобой говорил. Я не хочу, чтобы ты отвечал, если ты не хочешь отвечать мне. Но если в этом заключается безопасность Ивешки и если есть что-то, что я могу сделать, то ты должен понять меня Саша мне это действительно хотелось бы знать и самому. Петр никогда не спросил бы его подобным образом. Ни в связи с Ивешкой, ни в связи с какой-то бедой. - Он сказал, - Саша начал говорить почти шепотом, - что все происходящее вокруг нас вызвано волшебством. Оно явно настроено враждебно к нему, но насколько это правдиво, я не знаю. В связи с этим он говорит, что если у него будет возможность использовать свое волшебство, то нечто отыщет его. Что собой являет это нечто, он не говорит, и об этом ничего не сказано в его книге. Но он утверждает, что это может использовать Ууламетс, и это может как-то повредить Ивешке... - Господи, - только и смог произнести Петр, едва шевеля губами. - Петр, я не знаю. Он говорит, что если волшебство наложит руки на колдуна, подчинив его себе тем или иным образом, то тогда оно будет способно делать в нашем привычном мире все, чего оно не может делать без такого условия. Он утверждает, что когда оно доберется до него, то следующими окажемся мы. - И каково же мое место во всем этом? - Он хочет поместить в тебя свое сердце, чтобы заняться своим колдовством с минимальным риском для себя. - Он сумасшедший! - Я не думаю, что он сумасшедший, но я определенно знаю, что нам он не друг. И я не могу сказать, насколько он правдив. Его книга ничем не помогла мне. Я не знаком с волшебством, по крайней мере с тем, которым владеет он. Этого не знает даже Ууламетс. Петр прикусил губу. - Твое волшебство, его волшебство: для меня в этих словах очень мало здравого смысла, ты и сам знаешь об этом. - Каждый колдун пользуется лишь определенным видом волшебства. Ведь колдун получает его в дар при рождении. Но какой бы ни был этот дар, с возрастом ты не сможешь так просто воспользоваться им. Возможно, что в этом случае твои знания становятся все больше и больше, и гораздо труднее выяснить с достоверной точностью, чего именно ты хочешь. Вот, к примеру, этот кувшин с водкой... Ууламетс сказал, что такая работа удается лишь раз или два в жизни, и это самое настоящее волшебство, которое удалось мне. Этот факт не имеет ничего общего с миром естественных вещей и во многом совпадает с другими разновидностями волшебства. Но я не могу повторить его. Ууламетс прав: когда ты становишься старше, то начинаешь видеть, сколь сложен окружающий тебя мир вещей, и становишься не уверен в своей правоте... - На этот счет все колдуны имеют очень плохие привычки. - Очень жаль. - Саша... только честно ответь мне. Что означают все эти разговоры о сердце и что именно он собирается сделать? - То же, что он сделал с Совой. Но я не знаю, как это может сказаться на тебе. - Если он поймет, что я могу сопротивляться ему, то вполне возможно, что он и не предложит мне этого. - Не знаю. Я не уверен... - Саша тут же поймал себя на слове и взъерошил рукой волосы. - Извини, Петр... Господи! - Но я ничего не понимаю в этом: волшебство, которое на самом деле волшебством не является... - Я пользуюсь волшебством, Петр, но с его точки зрения это вообще не волшебство. Петр внимательно посмотрел на него, и в этом взгляде было заметно замешательство. Саша бросил в его сторону беспомощный взгляд и сказал: - Мы ведь понимаем, что имеем в виду. - Господи. - Я использую то, что получил в наследство при рождении. Я передвигаю мелкие камни, и это являет собой всего лишь самую незначительную часть волшебства. Но зато это моя часть. Он же замахивается на гораздо большее, чем получил от рожденья. И этот факт является уже большим отличием. Он никогда не беспокоился о мелких камнях, он хотел двигать и рушить целые холмы, что ему и удавалось. Он никогда не принимал в расчет последствий, потому что волшебство способно отгородить его от их воздействий, и никак не заботился об остальном мире. - Ты хочешь сказать, что он в какой-то мере криворукий? - Да, в некотором роде. Но так можно было бы рассуждать, имея дело с дураком, однако он уже сформировался как колдун. Он без труда может делать мелкие вещи, и вещи крупные. Подобно тому, как я вытягивал силы из деревьев, он черпает их в том самом месте, откуда приходит Малыш. - Так значит поэтому Малыш остерегается его? - Возможно. Я не знаю, что именно он может делать, и я не знаю, каково вообще то место. Ууламетс как-то сказал, что самой непростительной ошибкой, которую может совершить колдун, возможно заключается в том, что он пожелает гораздо больше волшебства, чем в состоянии воспринять. Я думаю, что здесь он был прав, хотя... В его доводах была солидная брешь, огромная черная дыра, как раз в том самом месте, где было произнесено слово "возможно". - Он взглянул Петру в глаза, раздумывая над этим, потому что в том случае, если их дела будут на самом деле плохи, Петр не должен оставаться в неведении об этом. - Не знаю. Я не знаю, что именно мог знать Ууламетс. Я думал, что может быть мне удастся сделать это гораздо лучше, может быть я сделаю то же самое, но более верным путем. А может быть, я делаю ужасную ошибку, не связываясь с волшебством... Петр вдруг сказал, сильно нахмурившись: - Саша... - Я просто боюсь делать это. И ты прав, Малыш прячется. Я только не знаю, от меня ли он прячется или от него. - Саша... может быть, сейчас самое время тебе послушаться Ууламетса. - Ууламетс мог и ошибаться, ты знаешь об этом. Он мог и просто опасаться, так же, как опасаюсь я. - Он мог быть прав. Я никогда не думал, что вдруг приму его сторону, но Саша, ради Бога... - Я опасаюсь. И от моих опасений не будет вреда. - Тогда любой колдун мог бы сделать это. И Черневог как раз один из них. Это не достаточно подходящая рекомендация? - Ууламетс сказал еще кое-что по поводу колдовства: побуждения всегда создают отличия. - Но Ууламетс умер, и это вообще можно не считать за рекомендацию. - Может быть, он не был так силен, как Черневог, а может быть и наоборот. Ведь я не говорил, что подумываю о том, как использовать волшебство. Я лишь говорю о том, если он начнет ускользать от меня и, если у нас не будет другого выбора, то это будет единственная, чего бы это ни стоило, возможность, которую я обязательно использую, чтобы удержать его. Если это произойдет, если он сделает что-то, а у меня не будет иного выбора, то я хочу, чтобы ты понимал, что происходит. Я хочу, чтобы у тебя была полная ясность на этот счет. И еще я хочу, чтобы тогда ты отыскал Малыша. Я думаю, что, в отличие от меня, к тебе он придет. Только ради Бога, не вздумай задерживаться поблизости. Петр медленно вздохнул. Затем еще раз. Он был явно обеспокоен, и Саша видел это. Наконец Петр сказал: - Может быть, на этот раз нам подождать, чтобы спросить об этом Ууламетса? Ведь почти об этом говорили и лешие. Они же не сказали тебе, чтобы ты становился вторым Черневогом. Разве не так? Ведь не это же ты предполагаешь сделать? Петр обладал завидным уменьем порой разрешать неразрешимые ситуации. Разумеется, это не означало, что он всегда был прав, но Петр имел способность вовремя обрести почву под ногами. - Нет, - с облегчением выдохнул Саша. - Нет, этого они не говорили. - Он хочет, чтобы мы сделали какую-нибудь глупость. И ты знаешь это. - Петр с силой сжал его плечо. - Только не слушай его. А заодно будь осторожен и со стариком! Я не верю ни одному из них. - Я пытаюсь как раз так и поступать, и все время желаю, чтобы это оказалось правильным. Я продолжаю думать, что мы не должны слушать его, кроме тех случаев, когда в его доводах есть здравый смысл. - Талантливые обманщики всегда выглядят рассудительными. Ты ведь должен помнить Дмитрия. - Все должно проясниться, Петр. На что тот ответил: - Но только не в том случае, когда он не хочет этого. - Но я по-прежнему опасаюсь! Я не знаю, что здесь лучше. И я не знаю, прав ли я! - Вот черт. Так мы можем пропасть. Сделай свой выбор. Любой. Пусть твои кости лягут раньше, чем его. Пусть твой ход в этой игре будет первым. Только следи за тем, как лягут кости. Он чуть задержал дыханье, затем заговорил вновь, с выдохом: - Мы, должно быть, уже недалеко от этого дома. Мне кажется я помню это место, где мы сошли с моста, это скорее всего и есть тот самый ручей. - Я тоже так подумал. - ...Хотя я и не думаю, что Ууламетс знает ответы на все вопросы. Петр, ведь он оставил мне все, что мог. А я не уверен, что он был прав насчет волшебства, что его мнение можно принять за ответ. Лешие не понимают колдунов... - Послушай. - Саша почувствовал, как пальцы Петра впились в его плечо. - Он мог и ошибаться по поводу самых разных вещей, но давай не будем верить и этому парню, во всяком случае не чаще одного раза на день, да и то только тогда, когда он согласен с нами. Но, ради Бога, перестань думать о сомнениях, ведь ты знаешь, откуда они приходят. - Я не уверен в этом, Петр. Я все-таки думаю, что они мои собственные... - Тогда переложи все сомнения и беспокойства на меня. Я гораздо лучше справляюсь с ними. А ты займись тем, что пожелай медведя, или что-то подобное. - Не смей... - ...шутить над этим? Но ведь это гораздо лучше, чем слушать его. - Возможно, что ты и прав. - Возможно. Может быть. Если. Возьмись за ум, приятель! Вот этот кувшин никогда не разобьется и никогда не опустеет. Ты черт, а не колдун, когда знаешь чего хочешь. Почему бы тебе не пожелать, чтобы Черневог полюбил нас пылко и нежно? - Кувшины не сопротивляются, - мрачно заметил Саша. - Ты хочешь сказать, что они не толкают вредных мыслей в твою голову? Тогда сунь хоть несколько в его. Разве ты не сможешь? - Я не... - Он в замешательстве вспомнил своего единственного врага, двоюродного брата Михаила, вспомнил грязную лужу и то, свое единственное необузданное, абсолютно злобное желание, которое возникло у него после многих лет унижений. Все злонамерения Петра для него, как для молодого колдуна, пытающегося брести силу и овладеть искусством без необходимости убивать кого-либо, всегда казались лишь игрой безрассудного воображения. - Я не хочу вступать в борьбу с ним, я не могу... - Боже мой, тогда что же, по-твоему, мы делаем все это время? Как ты думаешь, малый, что происходит здесь? Проснись! На это ему нечего было ответить. - Чувство юмора, - сказал Петр, ударяя его по руке. - Я готов держать пари на что хочешь, но уверяю тебя, что именно это может чертовски смешать его карты. - С этими словами Петр ухватил поводья Волка, вскочил на его спину и оттуда взглянул на Черневога. - Идем, Змей, мы двигаемся дальше. Ивешка писала в своей книге, на палубе старой лодки: Я не знаю, что и пожелать, думая о ребенке. Папа сказал бы при этом: ты можешь уничтожить все, кроме прошлого. Петр, если эта книга попадет к Саше, и ты узнаешь, что здесь говорится, верь, что я люблю тебя, хотя я и не могу вернуться домой, пока не узнаю, что завело меня сюда и зачем. Ты не ожидал получить ребенка от колдуньи, и я не хочу огорчать этим тебя. Я хочу чтобы ты знал это. Может быть ты услышишь меня. Но я не могу услышать ни тебя, ни Сашу, как бы ни старалась. И я не вернусь домой, пока не узнаю больше, чем знаю сейчас. Итак, мне пора отправляться на поиски. Она убрала чернильницу и закрыла книгу. 18 В лесу вновь появились области холода, будто проносились невесомые ледяные заряды. С них все всегда и начиналось. Эти невидимые, неизвестно откуда взявшиеся потоки холода, пронизывающие пространство, очень раздражали лошадей. Петр, поругиваясь, слегка похлопывал Волка по шее и приговаривал: - Ничего, приятель, это всего лишь кажется. В свое время он и сам слышал точно такие же уговоры и чувствовал страх за собственный рассудок. Ему не давала покоя мысль, что волшебство, к разговорам о котором он так привык, на самом деле было уже не просто волшебством, а волшебством, использующим силы злых духов. И из всех существ, имеющих отношение к этому странному и пугающему миру, сын игрока предпочитал видеть только Малыша, который приходил из этого мира к Саше и Ивешке. По мнению Петра все происходило не самым лучшим образом, и хотя призраки, появившиеся в лесу, уже не были для него чем-то удивительным, он не хотел их присутствия, и еще меньше их в них нуждался Саша: он и без того был рассеян и утомлен. А, главное, в этих надоедливых, в беспорядке проносящихся холодных сгустках скрывалась опасность. "У вас нет надежды", - шептало очередное облако, проносясь миме его уха и обдавая холодом. - Заткнись! - рявкнул он, пытаясь прихлопнуть его, но эта попытка кончилась безрезультатно. "Отчаянье, отчаянье", - завопил очередной призрак. - Пошел прочь! - сказал Саша, пожелав, чтобы все они исчезли. И на некоторое время восстановилась тишина. Но вот раздался новый крик: "Убийца!" - и призрак возник, на этот раз прямо перед Черневогом, который шел впереди лошадей. Петр даже получил некоторое удовлетворение, увидев, как тот шарахнулся от него. "Черневог!" - закричало сразу несколько голосов. "А, Черневог! Черневог!" - будто шепот пронесся по лесу. - Теперь мы в самом пекле, - сказал Петр и вздрогнул. - Черт побери, Змей, может быть ты умеешь летать? Черневог повернул к нему бледное лицо, и Петр почувствовал мгновенную боль в сердце. Волк в тот же момент покачнулся... и встал, задирая голову и фыркая: возможно, это Саша сделал так, что призрак пошел прямо на Черневога. Теперь уже целый хоровод их кружился вокруг него, завывая и крича, а Черневог, который еще был в состоянии двигаться, только уклонялся от них и отмахивался руками. - Будьте вы прокляты! - крикнул он, и тогда один из призраков сказал: "Мы и так прокляты..." И целая их орда бросилась на них, кружась словно белые листья. - Ууламетс! - закричал Петр. - Ууламетс, старый обманщик, если ты где-то здесь, то ты-то нам как раз и нужен! Наступила неожиданная тишина. Ни единого призрака больше не было видно. А Саша сказал: - Господи, мне не нравится все это... "Ивешка", - дразнили ее призраки, - "Ивешка, куда это ты собралась?" Она вздрогнула. Это были ее призраки, которые шли вместе с ней через лес в лесных сумерках. Это были ее жертвы, сотни и сотни. Среди них были все, кто когда-то путешествовал по лесу и по реке. Некоторые из них несли свои котомки, и все выглядели очень потерянными. "А ты знаешь дорогу?.." - начали было они, но неожиданно, когда в лесу вдруг становилось светлее, их лица превращались в маски ужаса, когда они узнавали ее и тут же с криками скрывались в кустах. Некоторые выскакивали, чтобы напасть на нее: это были в основном ужасные типы, грязные и косматые. Их нападения заканчивались лишь душераздирающими криками. Самым худшим был один из них, ребенок, который долго преследовал ее и все время повторял: "Ты не видела мою маму? Пожалуйста, остановись!" Она старалась не глядеть на него, но чувствовала, что он подходит все ближе и ближе, почти наступает ей на пятки, дергает за подол платья. "Ну, пожалуйста", - не переставая твердил он. Она пожелала, чтобы он убирался, и в тот же момент он ушел, продолжая кричать детским голосом: "Папа, папа, ну где же ты?" Она растеряла всю свою решимость, она позабыла обо всем, кроме угрызений совести, а призраки, словно чувствуя это, становились все сильнее и настойчивее. Она уже с трудом сопротивлялась им, чувствуя, как их руки добираются до нее. "Убирайся отсюда", - говорили они, - "ты не должна жить и дышать". "У тебя нет права на солнечный свет. Ты всего лишь кучка костей, всего лишь жалкая кучка костей в темной пещере..." - Таких чудесных костей, - раздался еще чей-то голос, явно отличающийся от голосов призраков, и она тут же остановилась, вглядываясь в темноту кустов, а ее сердце забилось в паническом беспокойстве. - А вот я, здесь, - сказал все тот же голос, где-то в самой тени, и все кругом стало затихать, кроме этого шипящего голоса. В тот же момент кусты затрещали от скользящих движений тяжелого тела. - Я здесь, мои чудесные косточки. Не нужно пугаться меня. - Пошел прочь! - закричала она. В ответ раздалось шипенье. Она заметила сильное движение в кустах и отчетливо увидела это огромное скользкое тело, пробирающееся сквозь папоротники. Оно повернулось влево, прямо к ней. - Это очень невежливо, Ивешка, ведь мы с тобой старые друзья. - Прочь! Змей продвинулся еще вперед. Затем она услышала, как он остановился. - Убирайся прочь! - приказала она, но его настойчивость заставляла ее сомневаться в том, что он уйдет. Это до смерти пугало ее. - Посмотри, - продолжал шипеть он. - Я ведь совсем не должен делать то, что ты хочешь. Хотя, если ты будешь вежлива со мной, я, может быть, тоже буду вежлив. Во всяком случае не буду больше называть тебя "чудесные косточки". - Оставь меня в покое! Последовало еще одно скользящее движение, но на этот раз голос раздался издалека: - Он следует за тобой, чудесные косточки. Он уже в верховьях реки. Но ведь ты ни за что не догадаешься, кто находится вместе с ним? Ты никогда не поверишь этому. Любопытство могло оказаться ловушкой. Она попыталась удержаться от вопроса. Но ее мысли продолжали следовать за приманкой, а старый змей продолжал: - Кави Черневог. Она чувствовала, как ее все плотнее и плотнее обволакивает холод. - Ну, не странно ли это? - не унимался Гвиур. - Если бы ты смогла получше прислушаться, то прямо сейчас смогла бы услышать и его. Разумеется, что Саша вместе с ним, но я не имею никакого понятия, что они собираются сделать с Черневогом. Почему бы тебе не позвать их сюда? Уверен, что они были бы рады увидеть тебя. - Замолчи! - воскликнула она. - В лесу темнеет очень быстро, мои прекрасные косточки. И не старайся даже вспоминать про соль. Ведь на самом деле ты не хочешь, чтобы я уходил, ведь ты знаешь, куда я отправлюсь прежде всего. Она знала. Ивешка глубоко вздохнула, содрогаясь от страха. С водяным следовало говорить громко, если при этом имелся выбор. Поэтому она сказала с дрожью в голосе: - Я знаю, но я буду очень осторожна, Гвиур. И не подойду близко. - К колдуну, который так же силен как и ты? Должно быть я поглупел. Тогда куда же ты направляешься? Это секрет? Свет понемногу затухал. Ночь была самым удобным временем для появления призраков, когда глаза теряли возможность хорошо видеть отвлекающие подробности. Ууламетс вообще считал, что призраки невидимы для глаза, а существуют лишь в нашем воображении, проникая прямо в разум. Но ни один из них так и не появился с тех пор, как Петр позвал Ууламетса. Он сам с этого момента имел дурное предчувствие, которое исходило то ли от Черневога, то ли от Саши, то ли причиной были его собственные подозрения. - От этого еще противней, чем от целой толпы призраков, - пробормотал он, продвигаясь вперед в холодной дымке легкого, похожего на туман дождя. - Даже и в таком окружении старик поддерживает свою репутацию. Теперь со всех сторон их окружали молодые деревья, некоторые из которых доходили лишь до колена лошадям, а другие, которых было меньше, выросли уже высокими и стройными: сюда, в эту голую пустыню с размытой ручьями землей, их перенесли из других мест лешие. Теперь они уже затеняли собой остальные посадки и поблескивавшие в сумерках кое-где еще выступавшие из земли мокрые от дождя камни, которые сплошь покрывали эту бесплодную землю в то время, когда он был здесь в последний раз. Петр вспомнил этот пейзаж со щемящей болью, которая тоже могла быть частью воспоминаний. А Черневог, только что отдышавшийся после нападения призраков, заметил: - Господи, как изменилось это место!.. Мы совсем недалеко от дома. От старого дома Черневога. Он был чертовски прав, сообразив, где находился. - Мы не должны идти дальше этой ночью, - запротестовал он. - Ночь - самое подходящее для нас время, - заметил Петр. - Если тебе нужны призраки, ты с таким же успехом можешь рассматривать темноту. - Нет, - сказал Черневог, повернулся и взял в свои руки повод, на что Волк вскинул голову. - Нет, выслушай меня... - Отпусти мою лошадь, Змей, - сказал Петр. Хозяюшка тоже остановилась. Черневог продолжал держать повод и смотреть вверх на Петра. Его бледное, словно покрытое воском лицо выделялось на фоне наполненного дождем мрака. Он положил руку на подергивающуюся шею Волка. - Разбивай привал, - сказал Черневог. - Прямо сейчас. На какой-то момент это показалось вполне обоснованным и даже благоразумным. - Почему? - спросил Саша. - Потому что вы поступаете как дураки. Потому что мы уже приблизились. Послушай меня... Обе лошади резко пошли вперед, заставив Черневога потерять равновесие, но он успел схватить Петра за ногу, не выпуская из рук повод, и во второй раз остановил Волка. Петр опустил свободную руку на меч, но взгляд Черневога, или что-то еще, остановило его. Он замешкался, сразу подумав о том, что Черневог мог подслушать в лесу что-то важное, а тот тем временем продолжал: - Петр, ради Бога, Петр, ну пожалуйста, выслушай меня... - Черневог! - сказал Саша, но его голос слышался будто издалека, а Черневог не сводил с Петра немигающего взгляда. - Ты должен быть моим другом, - продолжал колдун. - Петр Ильич, поверь мне! Я не собираюсь причинять тебе вред. Саша торопливо соскочил с лошади и схватил Черневога за плечо, с силой разворачивая его от лошади. Петр подхватил поводья и сел поустойчивее, изумленно глядя на Сашу, который крепко держал Черневога за рубашку и очень тихо говорил: - Не трогай его. Не трогай. - Петру даже показалось, что будь он на месте Кави Черневога, то ему следовало бы опасаться этого тона. Но говоря по правде, он не воспринимал проявленный к нему интерес как нападение: он чувствовал только растерянность Черневога и его желание объяснить что-то важное. Возможно, что подобные чувства были опасны. Он наблюдал за тем, как Саша отпустил Черневога, все еще стоящего спиной к Волку. - Пошел! - сказал он. - Я не уверен... - Петр почувствовал, как-то особенно произнес это слово, "не уверен", и наклонился вперед. - Я не думаю, что мы не должны выслушать его как раз сейчас, когда призраки исчезли... - Петр, это он заставляет тебя так говорить. - Но я не уверен, что это и не моя собственная мысль... Ведь если на самом деле. Нечто преследует его, то почему бы этим намерениям и не начать выполняться? - Мне кажется, что самым важным является время. Ивешка. Господи. Петр почувствовал неожиданное глубокое замешательство. Как он мог быть таким дураком! И правильно, что Саша был необычно резок с ним. Он заслужил это. - Залезай, Змей, - сказал он и сделал движение, чтобы помочь Черневогу влезть на коня. - Я сам возьму его, - сказал Саша. Был тот самый момент, когда Петр почувствовал необходимость встать между мальчиком и угрожавшей тому опасностью. Его охватило странное чувство, когда он наблюдал, как молодой человек, повернувшись к Саше, не вполне изящно вскакивает на лошадь, и Саша протягивает руку... и Петр видит это... протягивает руку Кави Черневогу, который не без опасений хватается за нее. - Следуешь только собственным соображениям, - продолжал доноситься до нее голос, на этот раз из кустов, где было уже достаточно темно. Вновь послышалось прерывистое скольжение тяжелого тела и потрескивание тонких веток. - И куда же эти соображения влекут тебя, хотелось бы мне знать? Разве ты не знаешь, что твоя ива зазеленела этой весной? Мне интересно знать, почему? Ивешка из всех сил старалась не обращать внимания на водяного. Было уже пора остановиться, развести костер и окружить себя защитой, через которую водяной не смог бы пролезть, но она не находила ни одного привлекательного места в этой чаще. Возможно, что лес здесь никогда не умирал, но от этого он не стал привлекательнее: нигде не было видно ни единого места, удобного для костра и для ее защиты. - Я чувствую запах дыма, моя прелесть. А ты разве не чувствуешь его? Могу побиться о заклад, если ты пройдешь немного дальше, то наверняка отыщешь то, что ищешь. Но она не чувствовала ничего. И в то же самое время она ощущала холод. Старый Гвиур имел свои злонамеренные планы и, разумеется, врал, но временами он любил помучить кого-нибудь из попавших в беду, и только Бог знает, когда он мог быть близок к истине. - А не может ли это быть, красавица, чуть-чуть вверх по реке? Она сжала губы и продолжала идти, соразмеряя свое дыхание с шагами и думая только о том, что если бы ей попалось открытое место, где можно было бы развести костер, она тут же устроила бы этому проклятому созданью соленую баню. Во всяком случае, это могло бы на некоторое время заставить его исчезнуть. Но она даже не смела и думать об этом. Она не хотела предпринимать ничего такого, что заставило бы водяного отправиться на юг, и даже не хотела верить в то, что Саша и Петр могут не столкнуться с ним... Но если Кави был вместе с ними, то тогда, Господи, лешие действительно не устояли, если только в них было все дело, и тогда Кави мог использовать водяного, мог использовать его прямо сейчас. Гвиур, разумеется, ни при каких условиях не сказал бы ей полной правды. Кави был вместе с ними... но каким образом? Запах дыма начал доходить до нее, слабый едва различимый. Тогда она спросила: - Гвиур, а кто живет здесь поблизости? - О, - начал водяной, - теперь мы стали вежливыми, мои прекрасные косточки? Но она хотела знать это без всякой двусмысленности. Однако заставить Гвиура сказать хоть что-нибудь было нелегко, и со второй и даже с третьей попытки. Наконец он сказал: - Если мы не будем вежливыми, то я, пожалуй, лучше уйду, красавица. Однако я все же скажу тебе. Хотя нет, лучше я покажу тебе, это будет чуть дальше. На какое-то время он покинул ее, а затем она услышала какой-то звук слева от себя, вгляделась и увидела, что там стоит ее отец. - Не так уж и далеко, - сказала похожая на него серая скрытая тенью фигура, ничем не напоминавшая призрака. Затем виденье рассеялось, как будто впиталось в землю, оставляя после себя пятно как от расплескавшихся чернил. Это всего лишь проклятый оборотень... в облике ее отца. Новый обман? Или продолжение всего того, что было с самого начала? Некоторое время она стояла очень тихо. Было слышно, как через кусты ползет Гвиур, перебираясь на новое место. Он прополз где-то сзади нее. - Прекрати эти игры, - закричала она. - Гвиур, черт тебя побери! Движение смолкло. В лесу было тихо. Но ощущение, подобное уверенности, оставшейся у нее с детства и подсказывающей ей о том, что ее ожидает что-то удивительное, вновь было вместе с ней в этой тишине. Возможно, подумала она, Гвиур просто пытается разными злонамеренными способами увести ее от того, что ей было так необходимо отыскать. Или, что тоже возможно, в присутствии этого злобного созданья оно могло означать что-то крайне ужасное из ее детской тоски о том, что где-то есть нечто, заслуживающее ее внимания и являющееся самым близким и самым главным для ее сердца. И она все шла вперед, вниз по склону, когда, миновав старое-престарое дерево, оказалась перед странным нагромождением дерна и бревен. Посреди всего этого, едва различимая в последних проблесках света, виднелась дверь. Сашу охватило сильное чувство тревоги, когда они подъезжали к развалинам, и ему стало интересно, был ли Черневог хоть в какой-то мере ответственным за это беспокойство: Черневог очень напугал его, собираясь ехать сзади Петра, и он никак не мог понять, что происходило с ним самим, отчего с того самого момента так тряслись его руки и подрагивало сердце. Было ли это воздействием со стороны Черневога или это было влиянием именно этого проклятого места? Он не мог просто так отбросить прочь все ощущения, несмотря на советы Петра, который считал его слабым и нерешительным... Он не мог стать таким как Петр, он беспокоился обо всем в присутствии Черневога и он не мог ехать в это место с таким же взглядом на вещи, как это делал Петр, выглядевший так, будто беда должна остерегаться его, и не признающий ничего другого. Он же был напуган и зол на Черневога, и больше всего... Больше всего он не хотел той встречи, которая могла там произойти и которая могла положить конец всему происходящему. Поэтому он продолжал думать о том, что ему делать, если у старика будут планы на его счет? - Не много осталось от этого места, - заметил Петр. И это действительно было так. Только благодаря чистой удаче можно было бы отыскать дом в наступавшей темноте: разросшиеся деревья почти скрывали его. Только поднимавшиеся над ними обгорелые столбы указывали, где находились остатки старого дома. Обуглившиеся бревна стояли неподвижно, вымытые дождем. Ведь я тоже видел это, подумал Саша, с неудовольствием осознавая присутствие Черневога за своей спиной. Хозяюшка шла своим размеренным шагом, постоянно напоминая ему о себе движением своего тела. Она чувствовала запахи дождя, молодых листьев и старого пожарища и, разумеется, никакой опасности во всем этом распознать не могла. - Выглядит так, будто лешие выровняли все, что осталось, - сказал Петр. - Те большие деревья во дворе исчезли, а молодые посадки должны быть прямо около могилы. - Мы отыщем ее, - рассеянно пробормотал Саша. Он не чувствовал ничего определенно плохого в этом месте, хотя оно и казалось более посещаемым призраками, нежели остальной лес. Здесь наверняка было полным-полно старых желаний, здесь все еще жила старая память. И он сказал про себя, обращаясь к призраку Ууламетса, если тот случаем мог услышать его: "Учитель Ууламетс, это я, Саша. Мы привели к вам Черневога..." - Саша, - сказал Черневог. Он не держался за него во время всего пути и старался сторониться его настолько, насколько могут избегать друг друга люди, едущие на одной лошади. Но именно сейчас он неожиданно дотронулся до сашиной руки. - Слава Богу, теперь мы совсем близко! - Замолчи! Руины стояли в зарослях молодых деревьев, что создавало в надвигающихся сумерках обманное ощущение большого зеленого пространства, будто перед ними было зеленое озеро, всего лишь по колено лошадям, которое те переходили вброд. Старые мертвые деревья, когда-то стоявшие во дворе, разумеется, исчезли. Виднелись лишь слабо заметные остатки стены и столбы от фундамента. Частично сохранилось лишь одно крыло дома. Они миновали остатки стены, обгорелые развалины бани, все уже поросшие молодыми березами. Саша остановил Хозяюшку, велел Черневогу слезть с лошади и спрыгнул сам, последовав примеру Петра. Фактически они были как раз над могилой, во всяком случае так ему помнилось. Вечерний свет быстро угасал, зеленые березы еще больше ослабляли его, опушка леса терялась в сетке дождя, а обуглившиеся балки чернели на фоне низких облаков. Стоявшую кругом тишину нарушало лишь их собственное дыханье. - Учитель Ууламетс, - произнес он вслух, не обращая внимания на тишину. - Учитель Ууламетс? Он ждал. И совершенно искренне желал старику всяческого добра, вспоминая о том, что тот, кроме всего, спас им жизнь, и никак не хотел поворачивать против него его же собственные недостатки. - Проклятый упрямый старик, - пробормотал Петр после долгих бесплодных ожиданий, в течение которых лошади притопывали ногами и потихоньку перемещались, ощипывая листья с молодых берез. - Здесь сыро, грязно и ему сейчас просто не нужна никакая компания... Выходи, дедушка, будь ты проклят. Ивешка попала в беду и появилось что-то, использующее твой облик. Я подумал, что тебе интересно бы узнать об этом. В воздухе неожиданно пахнуло холодом. Порыв ветра пробежал над морем листьев. Затем все стихло. Саша, сдерживавший почти все это время дыханье, вздохнул, и некоторое время стоял неподвижно, пытаясь вновь убедить себя в том, что действительно хотел поговорить со стариком один на один. Он верил Мисаю. Это был единственный совет, которому он был готов следовать во всех случаях, когда это касалось благополучия леса, которое означало одновременно и их собственное благополучие. Он верил этому точно так же, как верил земле, по которой ходил, и воде, которую пил. Все, что было враждебно лесу, было враждебно и им. Когда лесу было хорошо, хорошо было и им: такова была сделка, которую они заключили, обязуясь бережно относиться к природе, используя волшебство лишь в полном согласии с ней, как это делали сами лешие. Вот на чем он должен стоять. Вот где волшебство не таило опасностей. - Стереги его, - сказал он Петру и снял с лошади свои вещи. Затем согнул пару молодых деревьев, сделав себе нечто в виде шалаша и начал разыскивать розмарин и другие травы, которые, как он припомнил, Ууламетс использовал для заклинаний. Черневог хотел остановить его слабым и полным испуга желанием, но вряд ли мог хот