ь как-то ослабить таким образом его внимание. - Ради Бога, - не выдержав начал было он, но Петр схватил его за плечо, - ведь может случиться так, что не только Ууламетс ответит на это обращение. Сомнения, подумал Саша и встал, глядя прямо в лицо Черневогу с злобным подозрением, что тот замышляет что-то против них. - Саша, - сказал Черневог, - Саша, о, Господи... Тьма и огонь... Стук копыт в темноте... неумолимый, как биение сердца... Ивешка, сидящая у печки, с чашкой чая в руках. Саша почувствовал чье-то присутствие, которое действовало на него со стороны дома. Он повернул голову в том направлении и увидел, словно в плохом сне, среди обгоревших развалин бани, банника, который выделялся на фоне дверного проема темным, с торчащими волосами силуэтом. Этот угрюмый надоедливый мальчишка сидел на пороге, уставившись на ступеньки под своими ногами. Не было никакого желания, чтобы он взглянул вверх, потому что никому не хотелось заглянуть в его глаза. Саша подумал, содрогнувшись от холода: "Он лгал... он всегда был..." Но Черневог пытался освободиться от них, вырываясь из рук Петра. - Нет! - закричал он. В этот момент банник поднялся и хмуро взглянул на них глазами, напоминавшими потухшие угли. Затем он посмотрел на небо и поднял руку как раз в тот момент, когда что-то прозрачное и белое плавно скользнуло на широких крыльях, чтобы опуститься ему на запястье. Существ сложило крылья и в свою очередь с пристальным вниманием уставилось на них. Затем сова-призрак и угловатая тень мальчика вместе растаяли во мраке. 19 - Что это была за чертовщина? - спросил Петр, обращаясь к Саше. - Это был банник! Или нет? - Это тот самый, который появлялся перед нами дома, - сказал Саша. - Это его работа, - сказал Петр. - Это врут мои глаза, или все, что было проделано с Совой, проделал этот самый банник? - Я не знаю, - сказал Саша. - Он чертовски хорошо проделал это, - сказал Петр и в очередной раз ухватил Черневога за рубашку, желая получить ответы. - Что это за трюки ты выкидываешь, Змей? А тот сказал, сквозь прерывистое дыханье: - Я же говорил тебе, я говорил тебе, а ты не хотел слушать... Петр тряхнул его. - Говорил нам, чертовски верно говорил нам: одну ложь за другой! Крепко спишь? Невинный, как утренний снег? - Я не лгу! - воскликнул Черневог, и в его голосе прозвучало и отчаяние и полная искренность. Но это не имело большого значения, когда дело касалось колдунов. Петр тряхнул его еще раз, приговаривая: - Банник, черт возьми! Верни его назад! - Я не могу! - просто сказал Черневог. - Он не может, черт! Но ведь он твой. Это твое привидение, Змей, и не вздумай сказать мне "нет". - Это всего лишь тень, - слабым голосом произнес Черневог. - Обрывок, часть, фрагмент... - Черневог вздрогнул, положил ладонь на его руку и не сводил с него глаз. В глубоких сумерках казалось, что его глаза не имели зрачков, а являли собой бесконечную бездну, где не было ничего, кроме тьмы. - У мертвых остаются лишь обрывки воспоминаний... Ведь любой призрак - это всего лишь часть, обрывок, фрагмент целого, что когда-то составляло жизнь... иногда это могут быть отдельные сюжеты... - Но ты-то еще не умер! - Я не знаю, кем или чем было вызвано это виденье, я не знаю, почему это случилось, я не знал, что это могло случиться, и я не знаю, откуда я мог вызвать все это... - Чертовски беззаботно с твоей стороны! - Но это правда, Петр Ильич! Петр всякий раз беспокоился о том, что мог поверить Черневогу. Он знал достаточно, чтобы напоминать себе о том, кто такой был Черневог, что он сделал и еще может сделать. И, разумеется, что у него было много причин, по которым он хотел убить его, но в то же самое время он испытывал трудность: он не видел перед собой человека, которого так хотел убить, потому что тот, что сейчас был перед ним, цеплялся за него, постукивал зубами и говорил что-то вроде того: - Ради Бога, не следует продолжать ничего подобного сегодняшней ночью. Не нужно вызывать эти проклятые виденья, которых могут здесь обнаружить те, кто преследует нас. Разведем огонь и остановимся на этом. Вы имеете дело не с обычным естественным миром: установите границы, чтобы ничего не пустить сюда. На что Саша сказал: - Он прав. - Разводите огонь, - настаивал Черневог. Они стояли среди выращенных лешими молодых саженцев, которые доходили им едва до колена. - Я не думаю, что мы должны портить эти деревца, особенно при наших обстоятельствах. - Здесь была баня, - сказал Саша, - а в ней сложенная из камня топка. Кое-какое дерево здесь еще осталось, по крайней мере от стен. - Одни рассыпавшиеся угли и зола, - пробормотал Петр, но уже и без того был рад услышать слова про огонь и привал. Лошади разбрелись под шум этих споров и пощипывали листья с саженцев. Они тут же подняли головы, когда Саша окликнул их. В эту ночь, в этом месте ни у кого не было иного выбора. Колдовство помогло отыскать отсыревшее дерево, а топка в основном оказалась почти неповрежденной. Однако, насколько мог видеть Петр, колдовство почти не помогало против дыма, зато граница в виде круга, проходившая вдоль старых стен, и вдоль которой была рассыпана соль и сера, должна была бы остановить любой поднятый колдовскими силами ветер, а сами стены, все еще прочно стоявшие, должны были спасать их от холода и дождя. Петр разводил огонь и приглядывал за Черневогом, в то время как Саша находился с наружной стороны стен и старался завести лошадей внутрь защитного круга, расправляя молоденькие березки и подвязывая их с помощью обрывков веревки и желая добра всему живому, что являлось прямой противоположностью смерти, а особенно противоположностью тому черному колдовству, с которым имел дело Черневог. Черневог же сидел в противоположной от Петра стороне, против стены, на которую падало тепло от горящей топки, подвернув под себя ноги. И хотя его глаза были открыты, он так ни разу и не пошевелился с тех пор, как сел. - Там есть парусина, - сказал Петр. - Ты можешь завернуться в нее, понял. Черневог никак не показал, что слышал его слова. Его тонкая рубашка казалась явно недостаточной защитой против холода и тумана. Петр швырнул в его сторону ветку. Если Черневог раздумывал об очередной проделке, то Петр не испытывал никакой склонности к тому, чтобы позволить ему спокойно продолжать свое занятие. - Парусина, - повторил он, - вон там, рядом с тобой. Или мерзни, меня это не волнует. Он подумал про банника, или вернее про странное виденье, кем бы оно ни было, продолжая удивляться Ивешке и всему тому, что он еще показал им. Он прислушался к сашиным шагам в темноте, за стенами бани, и подумал, что пора бы малому вернуться сюда, потому что его не оставляли дурные предчувствия. Неожиданно до него донесся голос Черневога: - Я действительно любил Сову. Это прозвучало как обвинение. Это было похоже скорее на жалобу, и поэтому было еще хуже. Но Петр не хотел спорить об этом именно здесь и сейчас, когда все еще было так живо в памяти, и держал рот на замке. А Черневог продолжал: - Я хотел получить Ивешку. Я дал бы ей все, о чем бы она ни попросила. - Замолчи, Змей. Ты выведешь меня из равновесия, если будешь продолжать. - А она хотела тебя. Я никак не мог понять этого. - Зато я могу. Прекрати, ты на самом деле можешь разозлить меня. И ты продолжаешь делать это. - Но ведь тебе нужно так немного. - Саша! - закричал Петр. Некоторое время он не мог справиться дыханьем, затем оно наладилось, и в этот момент Саша вбежал в баню. - Петр? - Змей... Он пытался что-то сделать. - Петр все еще с трудом переводил дыханье, оно было коротким и прерывистым. - Но я не знаю, что именно. - Я очень сожалею, - сказал Черневог. - Ты просто напугал меня. - Я мог напугать тебя, подумать только! - Петр подбросил еще дерева в топку, надеясь, что ничего не произошло и ничего волшебного само по себе не проникло в него помимо сашиного внимания. - Прекрати испытывать на мне свои желанья... Саша, я не знаю, что именно он подстроил, но что-то он сделал. Саша присел на корточки и положил руку ему на плечо, но тошнота, разлившаяся по желудку, не проходила. И Петр подумал, что желания совсем необязательно должны все время находиться внутри кого-то, их нельзя обнаружить, как например занозу или синяк. Они всего-навсего лишь поджидают тебя где-то на дороге, а потом тут же набрасываются, как только приходит время. - Все хорошо, - сказал Саша. - Я чертовски надеюсь, что это так. - Он движением плеча освободился от сашиной руки, как бы желая забыть недавнее беспокойство - Ты уже закончил там? - Почти... Но я не почувствовал, что он сделал хоть что-то, Петр. Итак, он проявил себя как дурак, если только Саша действительно знал все о происходящем. Петр надеялся на это, но все-таки не был полностью уверен: ни в чем нельзя быть уверенным, когда имеешь дело с Кави Черневогом. - Сейчас со мной все хорошо, - сказал Петр. - Иди, продолжай свою работу. Одна змея у нас уже есть, не хватало нам, чтобы сюда заползла еще и другая. Саша чуть сжал его плечо, поднялся и сделал что-то, чего Петр даже не успел понять: Черневог выбросил вверх руку, будто защищаясь от удара, и сказал: - Я не трогал его. - Скорее всего, он ничего не делал, - с кажущейся неохотой произнес Петр. На какое-то время Саша остановился, а Черневог пристально смотрел на него с мрачным, вызывающим выражением. Это было продолжение войны, решил Петр. Он встал, с мечом в руках, и сказал: - Змей, веди себя как мы договорились, или я снесу тебе голову. Слышишь? Черневог даже не взглянул на него в этот момент. Затем его глаза медленно двинулись, пока не остановились на нем. И тут же Петр почувствовал неожиданное головокружение и холодок возле сердца. Каменный пол под ним начал подниматься, меч со звоном ударился о камни, и он увидел что Черневог встал, а Саша повернулся к нему. - Черневог! - пронзительно закричал он. - Не пытайся сразиться со мной, - сказал Черневог, но даже сама мысль об этом была никак не легче, чем само сражение. - Будь ты проклят, - выкрикнул Петр и попытался продолжить начатое: он ухватился за меч и поднял его вверх, но было трудно предположить, что Черневог собирался причинить какой-то вред им обоим: Черневог очень нуждался в них, а все, что интересовало его, находилось в сохранности. - Я думаю, что у нас вполне достаточная защита, этот твой соляной круг, - только и сказал колдун. - Спасибо. Папа не воспитал бы такую дурочку, которая могла бы подойти к любой незнакомой двери и постучать. Ивешка присела на опушке и прислушалась к тишине. То ли Гвиур уполз куда-то, то ли затаился где-то и лежал там тихо, как только мог. Не было и никаких признаков оборотней: их отсутствие теперь означало, что они были не к добру. И если только водяной сказал ей правду о том, что Петр и Саша находились в компании с Черневогом, она не сомневалась, откуда исходила опасность. Она бы пожелала что-то против этого, если бы... если бы это место подходило для таких опрометчивых поступков. Посылать желания в таком месте было столь же безрассудно, как и говорить вслух. Черт возьми, ей действительно не нравился этот странный дом у подножья холма, как не нравилось и то, что Гвиур исчез, как не нравилось и не покидавшее ее ощущение, что кто бы ни жил в этом доме, он был осведомлен о ее присутствии здесь. А почему нет? Ведь Гвиур наверняка наблюдал за всем этим. Она сцепила руки и прижала их к губам: сейчас ей очень хотелось узнать, как можно осторожней, что было в этом доме, но так, чтобы не оказаться в западне, то есть совершить небольшую кражу со взломом, как назвал бы это Петр, но при этом постараться вообще не дотронуться до двери. "Ах", - услышала она внутри себя чей-то голос, - "вот ты где". Она отшатнулась назад, тут же почувствовав волшебство, еще более сильное, чем то, которое некогда использовал Кави. Все тот же голос продолжал: "О, не будь дурочкой. Ведь нет никакой пользы в том, чтобы сидеть там в темноте. Войди в дом. Я не кусаюсь". И тогда она спросила, так же пользуясь внутренним голосом: "Кто ты?" Но это была ошибка. Любопытство мгновенно открывало путь волшебству. Голос, на этот раз более мягкий, произнес: "Твоя мать, дорогая. Разумеется, твоя мать". 20 - Саша? - окликнул его Петр. - Саша? - Он хлопал его по лицу, приговаривая: - Будь ты проклят! Отпусти его... - Он явно обращался к кому-то еще, как решил сам Саша сквозь обволакивающий его туман. Наконец он сообразил, что Петр поддерживает его голову над полом, а человек, к которому при этом обращался Петр, был Черневог, который удобно устроился около их очага. Опустив руку на сашино плечо, Петр продолжал, чуть понизив голос: - Я не знаю, что именно он замышляет. Он взял свою книгу, твою и книгу Ууламетса, а я не смог его остановить, прости меня. - Его голос напоминал голос человека, обезумевшего от страха, словно он один был виноват во всем случившемся, и никак иначе. - С тобой-то все хорошо? - спросил его Саша. - Пока да. Саша попытался присесть и вздрогнул от резкой боли в голове. Он почувствовал, что опирается на руку Петра, не в силах преодолеть головокружение. - Ты слишком сильно ударился, когда падал, - сказал Петр, продолжая поддерживать его. Он делал это не только из дружеского расположения, но главным образом потому, что не поддерживать Сашу, у которого в глазах все кружилось, было просто нельзя. Но боль все же стихла, как только он смог послать отчетливое желание: не может быть, чтобы Черневог уже освободился... чтобы он освободился именно от того, что так мешало ему... Это первое, что мгновенно пронеслось в его еще не окрепшей голове. Он взглянул на беспокойное лицо Петра и увидел проступавшее выражение боли, так несвойственное ему. Господи, нет! - подумал он и тут же пожелал, чтобы сердце Черневога вернулось назад, где ему и положено быть. Но он не почувствовал вообще никаких перемен. А Черневог лишь отпарировал его выпад с едким упреком: "Я не причиню ему вреда, я не буду даже желать этого, пока не заберу назад то, о чем не хочу сейчас заботиться сам. Ты же не сможешь причинить моему сердцу никакого вреда, по крайней мере там, где оно находится теперь. Поэтому делай только то, что я прикажу тебе. Какая разница по сравнению с тем, когда ты подчинялся приказаниям Ууламетса?" Будь ты проклят, подумал Саша и побыстрее сдержал свое раздражение, видя перед собой улыбающегося Черневога, позволяя ему думать, что он действительно может дать Петру наглядный урок. "У меня нет причин хоть как-то вредить ему", - продолжал Черневог. "С чего ты взял?" "Действительно, нет", - согласился Саша, искренне стараясь направить свои мысли на дружеский лад, во всяком случае на какое-то время. В следующий момент Черневог произнес вслух, обращаясь к Петру: - Давайте покончим с завистью и недовольством. Какой в них прок? От них нечего ждать добра. Давайте перестанем обвинять друг друга и прекратим ссоры: это самое лучшее, что мы можем сделать, не так ли Петр Ильич? "Осторожнее", - пожелал в тот же момент Саша. - Разве не так? - настаивал Черневог. - Да, - очень тихо ответил наконец Петр. - Это твой приятель пытается околдовать тебя, а никак не я. Он очень беспокоится о тебе, Петр Ильич. Но ведь между нами есть соглашение, и я не сожалею об этом, на самом деле, не сожалею. Быть посговорчивее - разве это такая уж большая просьба? - Нет, - ответил Петр, шевеля одними губами. "Говори все, что он хочет", - пожелал в его сторону Саша, - "и не задумывайся о правде". Черневог же тем временем продолжал: - Я же на самом деле завидую вам двоим. Я даже не знаю, доводилось ли мне видеть когда-либо двух людей, так доверяющих друг другу. - И не увидишь, - заметил Петр, прежде чем Саша смог остановить его. - Нет, - сказал Черневог. - Не увижу, но ведь очень приятно находиться среди людей, подобным вам, даже будучи змеей. Он улыбнулся им и пожал плечами. - Эта змея может сделать для тебя столько добра, сколько ты пожелаешь, если только отпустишь его. - Он сошел с ума, - еле слышно пробормотал Петр. - Нет, нет, нет, - сказал Черневог. - Я говорю очень серьезно. Лешие многому научили меня, а главное - терпенью. Иногда лучше ждать исхода событий, чем силой торопить их. Все в конце концов образуется, и вот вам уже один пример. - Я думал, что мне удастся вздремнуть, - сказал Петр. - Но теперь поздно. Мы попали в руки к безумцу. Саша повернул голову. Он пожелал, чтобы Черневог не сделал чего-нибудь еще, а тот только сказал, стараясь быть как можно мягче: - Я не собираюсь переубеждать его... а об Ивешке мы поговорим завтра утром. Разумеется, это была ловушка. Саша прикусил губу и понял, что Петр знал о происшедшем, как понял и то, что Петр не мог так просто отнестись к вызову со стороны колдуна. Петр же по-прежнему сидел и пристально глядел на Черневога, пока тот не сказал без всякой тени насмешки: - На самом деле, происходит что-то непонятное, и, кажется, действительно плохое. У меня достаточно сил, чтобы пользоваться волшебством в необходимых для меня пределах, но я уже сейчас чувствую ограничения, которых не было прежде. Я до сих пор не знаю, делают ли это лешие или это вообще что-то совсем другое. Я определенно знаю, что Ивешка находится к северу от нас, я знаю, что она покинула лодку, я знаю, что старый Гвиур почти рядом... - Поближе к главному, - сказал Петр. - Вот в этом-то все и состоит. Гвиур в сущности, прошу прощенья, хитрая змея, которую очень трудно поймать. Возможно, что это просто небольшой мятеж с его стороны: он частенько проделывает подобные штучки. Но это отнюдь не единственное ощущение, которое тревожит меня и которое, как вы сами сказали, не отвечает на вопрос о том, что же случилось с лешими. Это главный вопрос с моей точки зрения. Поэтому нам следует отправиться на север и отыскать Ивешку, чтобы объяснить ей, что вы находитесь вместе со мной, иначе, если этого не сделать, она, вполне вероятно, может попасть в руки другого сумасшедшего, надеюсь, вам это понятно, чего никто из нас допустить не хочет. Петр промолчал. Саша же думал о цветах, о свежеиспеченном хлебе, думал про сад рядом с домом, где следовало бы сделать прополку. Он тут же пожелал, чтобы сорняки прорастали не очень сильно. Черневог продолжал: - Вполне возможно, что она попытается освободить вас, и я не отрицаю, что найдутся силы, которые тут же устремятся ей на помощь. Вот почему прежде всего я хочу разыскать ее, вот почему я уверен, что и вы будете делать то же самое. Думай только о цветах, убеждал Саша. О березах, о мышонке, который скребется под печкой. "Петр", - мысленно обращался он, "не слушай его". Но Черневог не оставлял его без внимания: - Твой дружок вновь пытается поговорить с тобой. Он хочет дать тебе совет быть осторожным. Так же поступлю и я. Я дам ему тот же самый совет, без всякого сомненья, но он все время старается не слушать меня. Я же могу гарантировать, что сейчас его голова уже не раскалывается от боли. И действительно, боль прошла без всякого следа. - Вот видишь? - очень мягко проговорил Черневог. - У нас есть все: безопасное место и безопасный отдых. Ведь я могу быть очень покладистым, если люди идут мне навстречу... Подбрось еще дров в огонь, не возражаешь? Изнутри дом казался значительно больше, чем снаружи. Бревенчатые стены были тщательно выскоблены, в комнатах висели занавески, расшитые вышивкой, на которую нельзя было долго смотреть, потому что рисунок резал глаза. В печке, сложенной из речных камней, пылал огонь, а рядом, на дубовой полке, была расставлена серебряная посуда, около которой висели связки сушеных трав. Это был дом, в котором жила Драга. Мать Ивешки, которая не видела ее с самого рожденья, много сотен лет назад, была по-прежнему молода и красива, ее длинные светлые косы были убраны лентами, а ночная рубашка расшита голубыми цветами, очень похожими на те, которыми, как подумала Ивешка, она и сама когда-то украшала подол собственного платья. Перед Ивешкой был ее же собственный нос, ее рот, ее подбородок, отличающийся чуть большей ямочкой, и это сходство одновременно и восхищало и пугало ее. А мать говорила: - Да входи же, Ивешка. Дорогая, дай я помогу тебе раздеться, и садись... о, Господи, у тебя волосы сплошь в листьях... Ивешка бросила свои вещи на лавку рядом с печкой, куда указала ей мать, но продолжала стоять не раздеваясь. Мать же тем временем накинула халат, перебросила косы через плечо и сказала, обращаясь к ней: - Может быть, тебе лучше умыться? - намекая, как предположила Ивешка, на ее перепачканное грязью лицо. Руки ее были грязными без всяких сомнений, не говоря уже о сапожках. Она никогда не позволила бы кому-нибудь войти в дом в такой обуви, чтобы пачкать чисто вымытый пол: и Петра, и Сашу, и отца она всегда заставляла выносить грязную обувь за порог. Но сейчас, совершенно неожиданно для себя, она почувствовала, что готова защищать эту грязь как собственное право на то, чтобы вновь выскочить в темноту, за эту дверь при первой же возможности. - Нет, спасибо, - сказал она. - Хорошо, тогда присядь, - сказала мать и начала суетиться на кухне. - Садись, садись. - Тебе не нужны лишние неприятности, - продолжала Ивешка. - Зачем же ты позвала меня сюда? - Потому что я хотела увидеть свою дочь. Тем более, что тебе угрожает опасность. - От кого? От тебя? Драга наливала чай из самовара, расставляя серебряные чашки на серебряном подносе, а на небольшую тарелку положила медовые лепешки и поставила ее рядом с чашками. Ивешка, так и не получив ответа, повторила свой вопрос: - Так от тебя, мама? Драга перенесла поднос к печке и уселась на край скамьи. - Я знаю, твой отец наговорил столько ужасного про меня. - Мой отец уже три года, как мертв, - коротко ответила дочь. - И почему только теперь, мама? Чего ты хочешь? - Я хочу защитить тебя и моих будущих внуков. Ивешка не хотела иметь определенного мнения по поводу ребенка до тех пор, пока не утвердилась в своих стремлениях, и, кроме того, она была со всех сторон окружена желаниями, каждое из которых вторгалось в происходящее внутри нее. - Неужели всякий в этом мире может знать об этом? - резко спросила она. - А ты не знала? Ей хотелось побольше узнать о происходящем, и поэтому она с отчаянием пыталась разобраться в тех мыслях, которые то так, то этак устремлялись к ней от матери, настойчиво, как змеи, охотящиеся за яйцами. И она ответила вполне внятно, тщательно подбирая слова: - Нет, я не знала. Это, должно быть, случилось недавно. - Да, несколько дней назад. Петр - отец ребенка? - Что ты знаешь о нем? - Ну, то что он обычный человек, очень добр к тебе, достаточно умен и вполне порядочен. Это был не тот ответ, которого она ожидала. Ее отец, к примеру, никогда бы не сказал ничего подобного про Петра, и поэтому если один из ее родителей был согласен с ее собственным мнением, то это обстоятельство подталкивало ее задать вопрос обо всем том, что она слышала про Драгу, но она не должна была влезать во все это с такой легкостью, черт побери, конечно нет. Ее мать наверняка шпионила за ними и тайно подслушивала обо всех их делах. - Ты напугана, - сказала Драга. - Вот, чай остынет, садись, присаживайся. Господи, ты выросла такой красавицей. - Я была убита! Я много сотен лет пробыла призраком, мама, и где ты была тогда, когда я нуждалась в помощи? - Но, радость моя, у меня тоже были свои беды. - Да, ты спала с Кави Черневогом. И ты послала его в наш дом, чтобы ограбить отца и спать со мной, если бы у него это получилось... - Это придумал сам Кави. - Тогда он был еще мальчик, мама, а ты была во много-много раз старше его! - Очаровательный и очень опасный мальчик. Я хотела, я все время хотела, дорогая моя, чтобы ты пришла ко мне, и мы жили бы вместе... Да я послала Кави: твой отец едва ли пустил бы меня на порог. Кави хотел, чтобы я научила его разным вещам, и я согласилась, если бы он согласился отправиться в ваш дом и увести тебя от твоего отца ко мне, что, разумеется, требовало согласия и с твоей стороны. Конечно, я думала о том, что он попытается овладеть тобой. Но у Кави не было намерений выполнить свое обещание. Он остался учиться у твоего отца, он попался на том, чего не должен был делать, и у него все-таки еще оставалась возможность выполнить то, что он обещал мне. Но вместо этого он убил тебя. Теперь ты понимаешь, что произошло? Он убил тебя, потому что нагородил и здесь и там горы лжи, а кроме того, он понимал как сильна была ты и как много ты могла рассказать мне. Он очень хорошо понимал, что если ты будешь жить рядом со мной, то мы будем все больше и больше сближаться и в какой-то момент у него не будет возможностей противостоять нам. Итак, он убил тебя, чтобы удержать от меня. Он пытался убить и меня, если бы я заранее не догадалась о его проделках. - Убить тебя? - Он был уже близок к этому. Я была уже очень слаба, почти беспомощна. Я знала, что он делал, я даже хотела предложить помощь твоему отцу, если бы была способна на это, но у меня не было сил. Затем, позже, я узнала о падении Кави, все так неожиданно изменилось, и я смогла шаг за шагом вернуться к жизни. Это было правдоподобно. Это было абсолютно правдоподобно. Драга настойчиво предлагала ей чай, терпеливо стоя с подносом в руках, и, чтобы сохранить приличия и чувствуя, что ее мать намерена так стоять до тех пор, пока та не передумает, Ивешка взяла чашку с подноса, только для того чтобы подержать ее в руках. - Без лепешек? - Я не хочу есть. - Ну, ну... - Мать взяла другую чашку, поставила поднос на полку и уселась, похлопывая по лавке. - Сядь сюда. Господи, после стольких лет ты стала такой привлекательной женщиной! Ивешка продолжала стоять. - Почему же ты просто не сказала мне, что хочешь меня увидеть? - Потому что не была уверена, придешь ли ты, не была уверена, что ты захочешь видеть меня, а еще потому, что произошло очень многое, о чем ты не имеешь представления. - Очевидно, все что происходит, проходит мимо меня! У меня появляется ребенок, а моя умершая мать прячется по лесам... - Дорогая, дорогая, присядь. И выпей чай. Он не отравлен. Наконец-то ее мать заговорила о происходящем так, как и следовало. Ивешка, не раздеваясь, села на лавку с чашкой в руках и глядя в глаза матери, спросила: - Итак, о чем еще я не знаю, а должна была бы, на твой взгляд? - О многом. - У меня есть час или около того. - Тебе не жарко во всем этом? - Давай переходить к делу, мама. Драга отпила из чашки. - Кави Черневог. - И что с ним? - Он проснулся, он ищет тебя, и он захватил твоего мужа вместе с его приятелем. - Это ложь! - Я была очень осторожна, пытаясь обнаружить молодого Сашу в тот самый момент. Но ты должна была получить этот неприятный ответ... И позволь сказать тебе, дочка: ты красивая умная молодая женщина с манерами своего отца и с моим умом, и оба этих дара в определенной степени достаточны, чтобы Кави считал тебя очень опасной. Я хочу, чтобы ты была здесь. Я бы хотела, чтобы и твой муж и молодой Саша были вместе с тобой, но с этим ничего не выйдет. По крайней мере Кави пока ничего не знает обо мне, и он не рассчитывает на то, что ты можешь получить какую-то помощь теперь, когда лешие уснули. Вот, чего не знала она. Остальное же... Она решила вставить в общий разговор один маленький вопрос, в расчете, что он не принесет вреда, и сказала: - Гвиур ползает на свободе. Водяной. - Я его знаю. Где он? - В твоих лесах, мама. Он служит тебе? - Нет, он не мой. Гвиур служит тем, кого побаивается. И с тех пор, как Кави проснулся... я уже не сомневаюсь, чей он. Ты сказала, что он был в моих лесах. Где? - Ты должна бы знать это, мама. Ты должна бы знать, потому что он достаточно близко. Ведь знала же ты, что я была там. - Я видела тебя, но не видела его. Мне очень не нравится все это. - Драга на мгновенье закрыла глаза и что-то пожелала. Неожиданно что-то большое и тяжелое зашевелилось за занавеской, послышался скрежет когтей по доскам, и огромный медведь просунул в комнату свой нос, а затем вошел косолапой походкой, будто был здесь единственным хозяином. - Его зовут Бродячий, - сказала Драга. - И он - медведь. Бродячий покачивался из стороны в сторону, вертел головой, угрюмо глядя в глаза Ивешке. На голове у него был огромный шрам, и шрамы поменьше, похожие на подпалины, на обеих плечах. - У нас правонарушитель, Бродячий! - сказала Драга, затем встала и открыла дверь. Бродячий поднялся и неуклюже выбрался из дома в ночную темень. - Этой ночью я забрала его в дом, - сказала Драга, - зная, что ты где-то поблизости. Я просто боялась, что он слишком мрачный малый, чтобы быть твоим сторожем... Может быть, наконец ты все-таки выпьешь чаю? За разговором чашка должно быть совсем остыла. - Нет, все прекрасно. - Она поняла что являл собой Бродячий на самом деле, а заодно подумала и о том, что будет нелегко преодолеть те чары, что защищали его. Итак, сердце ее матери было надежно защищено, в то время как ее собственное оставалось все время с ней, и не было ничего, кроме одних лишь желаний, чтобы защитить его. Мать в очередной раз сказала: - Почему бы тебе не раздеться? Они улеглись спать, не загасив огня и натянув парусину между двумя выступами скалы и остатками стен. В их укрытии было тепло и сухо, что в какой-то мере обеспечивало им спокойный отдых. Но один лишь вид Черневога, читающего в отблесках огня, сводил все на нет, а что касается всего случившегося, то Петр до сих пор ощущал явную тошноту в желудке, которая была не от боли, и не от страха. Он постоянно уговаривал себя, что ничего страшного еще не случилось, что его собственное сердце, каким бы оно ни было, по-прежнему находилось на месте, и никакое сердце Черневога не смогло бы его заменить. Саша тронул его за плечо. Он повернулся и заметил беспокойство на его лице. - На этот раз это моя ошибка, - прошептал Саша, и явно хотел сделать что-то еще, о чем Петр не имел никакого понятия, кроме как по-прежнему продолжал ощущать тошноту в желудке. Саша видимо отказался от мысли что-либо сделать и выглядел очень расстроенным. - Не верь ему, - сказал он. - Делай все, что хочешь, только не вздумай начать верить ему. - Вот черт, - прошептал Петр. - Что касается этого, то с меня хватит и одного Малыша: вполне достаточно приключений, только начни ему верить. - Он толкнул Сашу под ребра. - Давай спать. По крайней мере сегодня ночью нам не придется спать в пол-уха, чтобы следить за змеей. Мы чертовски хорошо знаем, где он есть. Это была плохая шутка, но это же была и лучшая из всего, на что он был сейчас способен. А Саша сказал, прикоснувшись к его лицу: - Давай спать, Петр. Чертовски хитрый трюк выкинул малый, подумал Петр, просыпаясь на следующее утро от солнечных лучей. Но, тем не менее, он был благодарен ему. 21 Ивешка проснулась, внутренне сжавшись от испуга, и увидела себя в уютном окружении подушек и одеял, чем-то напоминавших милое гнездышко, но охватившее ее ощущение холодного страха так и не проходило: она не помнила ни того, как уснула, ни того, как оказалась в этой кровати, которая, это было ясно, находилась в доме ее матери. Каким-то образом на ней оказалась белая ночная рубашка, непонятно как она была вымыта и разута, а в ее косы были вплетены голубые ленты. За занавеской раздавалось какое-то движенье и звон посуды. В доме пахло приготовлениями к завтраку. - Мама? - с нескрываемым раздражением воскликнула она, спустила ноги с кровати и тщетно пыталась отыскать свои вещи, сапожки и одежду, все, в чем она явилась в этот дом. Но на деревянном колышке висел лишь легкий халат. Она накинула его и ринулась на кухню. Мать взглянула на нее, размешивая что-то ложкой в котле, и сказала: - Садись за стол, радость моя. - Мама, а где же мои вещи? - Сначала мы позавтракаем. Тем не менее, Ивешка обошла комнату, заглядывая под лавки и за занавески. - Тарелки находятся в буфете, - сказала Драга. - Где моя одежда, черт побери? Где все мои вещи? - Ты разговариваешь, как твой отец. - Драга кивнула в сторону соседней занавески. - Все твои вещи там, твои сапожки уже вычищены и стоят за дверью, а одежда сохнет. Ты большая лежебока, дорогая моя. Ивешка подошла к занавешенному шкафу, вытащила оттуда свою поклажу и разложила все это на лавке против огня, а мать здесь же, рядом, возилась со сковородой, укладывала на нее лепешки. Затем Ивешка подошла к двери, открыла ее, взяла свои сапожки и стоя около открытой двери начала одевать их. - Ивешка, дорогая, ты устраиваешь сквозняк и задуваешь огонь. - Мне нужна моя одежда, - сказала она, закрыла дверь и прямо в сапожках и халате пошла через поляну от солнечных лучей чтобы собрать одежду развешанную на ветках дуба у самой опушки леса. Слава Богу, подумала она, что ее книга оставалась на лодке. Она не могла вспомнить ровным счетом ничего о том, как она оказалась в постели, просто уснула как мертвая прошлой ночью, и поэтому естественно предположила, что после этого все остальное сделала ее мать: она умыла ее, причесала ее волосы и убрала ее косы лентами, как у разряженной куклы. Только она дотянулась до развешанной на дереве одежды, как услышала громкое ворчанье, оглянулась, все еще стоя на цыпочках, и увидела, как из-за дерева появился медведь и уставился на нее. - Какая ты прелесть, Бродячий, - сказала она, даже не пытаясь ровным счетом ничего пожелать в его сторону, зная как осторожно следует вести себя в колдовской компании. - Ты просто славный малый. Она собрала одежду и отправилась назад, одним глазом посматривая на медведя. А тот шел все быстрее и быстрее, угрюмо наклонив голову, и угрожающе рычал. - Мама! - закричала она. А затем бросилась к двери и распахнула ее, когда медведь был уже рядом. Вбежав в дом, она навалилась на дверь плечом и опустила задвижку в тот самый момент, когда он хлопнул по ней лапой. Мать в этот момент все еще занималась лепешками. - Бродячий, - окликнула медведя Драга, выпрямляясь. И Ивешка услышала, как вздохнул медведь, и как затрещали доски, когда он усаживался около двери. - После завтрака, - сказала мать, - отнесешь ему пару лепешек, это слегка задобрит его. Достань тарелки, радость моя, а то мне некуда сложить лепешки. Они сложили вещи и скатали свои постели, чтобы водрузить все это на лошадей. Черневог подхватил мешок с книгами и с горшками, в которых хранились сушеные травы, что означало, что он собирался руководить всем сам и держать эти вещи подальше от Саши, так во всяком случае с горечью подумал Петр. Точно так же, безошибочно, он сообразил, какой именно лошадью воспользуется Черневог, и поэтому когда тот захотел наконец направиться к лошадям, то Петр старался держать рот на замке и не собирался открывать его и впредь, в глубине души желая, чтобы Волк проявил соответствующую моменту разборчивость и, сбросив Черневога, сломал бы ему шею. Но сама мысль о том, что Черневог может причинить лошади какой-нибудь вред или опутать ее колдовством, убедили его в том, что не следует провоцировать его на такие поступки. Волк с любопытством подошел к ним, и Петр привязал поводья, стараясь вообще ни о чем не думать. - Петр, - сказал Саша, и тот подумал, видимо не по собственной воле, что Саша хочет ехать с ним вдвоем на Хозяюшке. - Нет, - поспешно ответил Петр и затряс головой, продолжая завязывать узлы. Он очень хорошо знал хулиганов и задир разного рода, в избытке встречал их в Воджводе, и если уж так случилось, что сегодняшним утром Черневог наметил его своей жертвой, то так тому и быть: уж лучше пусть пострадает один из них, чем они оба, да и гораздо умнее будет чуть пригнуть голову перед мерзавцем, чем, бросая ему бесполезный вызов, позволить отыскать одну за другой следующие болевые точки для удара, пока он не обнаружит их все. Итак, он закончил возиться с поводьями и забросил их свободные концы на шею Волка, а затем повернулся к Черневогу, молча предлагая ему помочь забраться на лошадь. Он стоял и смотрел в его глаза, не понимая, чего же хочет этот человек. - Ну же, - сказал Черневог. Петр, все еще сомневаясь, качнул пару раз головой, повернулся и ухватил Волка рукой за гриву. На какой-то миг его остановил холодный страх от одной мысли о присутствии Черневога за его спиной. Но что-то очень сильное заставляло его продолжить движение, прямо сейчас, пока стоящий рядом с ним человек не потерял терпения. Он повернулся еще раз и взглянул Черневогу в лицо, уверенный, что один из этих побуждающих к действию толчков принадлежал Саше, а другой Черневогу, а все, что мог сделать в такой ситуации он, так это продолжать стоять, наблюдая за происходящим вокруг и не скрывая своих опасений. - Так можешь ты просто сказать, в конце концов, чего же ты хочешь? - спросил его Петр точно в такой же манере, как он спросил бы Сашу, и тут же испугался, что этим вопросом может нарушить какое-то невидимое равновесие, образовавшееся в повисшей над ними тишине, и вызвать мгновенную войну... или может сделать что-то очень глупое и очень опасное для Саши, и поэтому он хотел, чтобы Черневог думал только о нем одном и на время оставил Сашу в покое. И тогда он неожиданно толкнул Черневога. Тот повернулся и взглянул ему прямо в лицо, и после этого Петр уже не смог сделать очередной вдох, так же как и не смог выдохнуть предыдущий. - Прекрати это! - закричал Саша. Дыхание восстановилось, а Черневог сказал: - Никогда не делай этого впредь. - И Петр волей-неволей повернулся на подгибающихся коленях, но все-таки нашел в себе силы, чтобы запрыгнуть на спину Волка. Черневог подал ему поклажу, которую и до этого тащил на себе Волк, протянул мешок с книгами, а затем потребовал, чтобы Петр протянул ему руку и помог забраться на коня. Петр сделал, все о чем его просили, а Волк лишь переступил с ноги на ногу, когда Черневог, ухватившись за руку и за рубашку Петра устроился наверху. И почти сразу же Петр почувствовал все ту же тошноту в желудке, которая означала, что два колдуна хотят от него самых что ни на есть противоположных вещей. Он не попросил Сашу остановиться, а лишь прикусил губу, понимая, что малый знал, что он делает, если даже это и убьет его... Черневог обхватил его сзади руками, а Волк развернул голову и начал двигаться в направлении, которого хотел скорее всего Черневог. Все это почти не воспринималось им, словно подернутое туманом. Ему не нравилось, что Черневог сидел так близко от его спины, и он не хотел ощущать у себя ту темную холодную пустоту, которая поселилась внутри него с прошлой ночи. "Ведь это его сердце", - подумал Петр, - "как бы это не ощущалось. Это его проклятое, съежившееся сердце..." - Отпусти его! - продолжал говорить Саша, придерживая Хозяюшку рядом с Волком, но она неожиданно встала и шарахнулась в сторону. - Петр! - закричал Саша. Когда тот обернулся к нему, то увидел, что Саша из всех сил натягивает поводья, стараясь справиться лошадью. - Черт побери, не смей этого делать с ним! ...Но темное пятно лишь чуть отклонилось в сторону, скорее всего, будто что разыскивало, а затем улеглось, найдя себе подходящее место для отдыха. Вслед за этим исчезло чувство сильного страха, прояснилась голова, и Петр только лишь подсознательно помнил о том, что внутри у него все еще было что-то. - Он в полной безопасности, - сказал Черневог, и эти слова как раскатистое эхо отдались в ушах у Петра и у Волка, который чуть тряхнул их в тот самый момент, а Хозяюшка выровняла шаг и стала вести себя относительно спокойно. - Нет никаких причин для беспокойства, - едва слышно произнес Черневог сзади него, почти касаясь губами его уха. - Я не причиню тебе никакого вреда, у меня и в помине нет намерений чем-то навредить тебе... Неожиданно он почувствовал, как его пробирает холод. Сейчас его окружал уже не тот прозрачный лесок, сквозь который они ехали, сплошь состоящий из молоденьких деревьев: его охватили воспоминания о недавнем. Он отчетливо видел костер, который был у них прошлой ночью, вспомнил, как Саша ударился о каменный пол, рухнув на него, будто мешок с мукой, увидел и себя, стоявшего там же, в нерешительности, не знавшего что же предпочтительнее сделать в тот момент. Он чувствовал себя так, будто ничего не произошло за последние несколько лет, будто этих лет вообще не было, а он был все тем же маленьким оборвышем, у которого не было никого, кроме пьяницы-отца, который изредка кормил его, частенько напивался пьяным или исчезал куда-то на несколько дней. Несмотря на это, он по-своему заботился о нем, черт побери: он припомнил, как частенько разыскивал своего отца и при этом нередко, Боже мой, даже желал, чтобы тот умер где-нибудь в темном переулке, чтобы ему не пришлось переживать очередную страшную ночь... И его отец действительно умер, вернее, он был убит в один из вечеров в самый разгар лета. И Петр ощущал в тот момент точно такое же холодное пятно внутри себя. Тогда он напился в первый раз за свою жизнь и полез на крышу "Оленихи", чтобы пройти по самому коньку, не выпуская из рук кувшина с водкой, в то время как подвыпившие подростки ободряюще кричали и хлопали в ладоши, стоя внизу. Они же обрадовались еще больше, когда он едва не сорвался вниз. Они напоили его, и скорее всего не из-за сострадания к нему. Он потерял всякий рассудок и пропустил похороны, хотя бы и те, которых был достоин Илья Кочевиков: городской сторож просто свалил его в неглубокую могилу, на которой никто не поставил креста. Даже он сам. Он пришел туда лишь в середине следующего дня, чтобы посмотреть на могилу, и тут же ушел: все, что он чувствовал, стоя там, было лишь облегчение от того, что теперь его отец больше никогда не будет пугать его. Вот где он побывал сегодняшним утром, вспоминая, как раскачивался на этой проклятой крыше. Он делал это еще несколько раз в жизни, может быть раза три, заключая солидные пари. Вот и сейчас он вновь видел перед собой расплывчатые очертания крыши, которая раскачивалась взад и вперед, и вновь чувствовал охватившее его оцепенение, которое указывало ему лишь на этот единственный для него зыбкий узкий путь. И если бы он сорвался, то весь мир с восторгом ожидал бы его падения вниз... "Идешь со мной, Кави Черневог? Считаешь ли ты себя смелым? Считаешь ли ты себя подходящим для такого дела?" ...Но вот Он уже стоял в зимнем лесу, подзывая Сову, и она появлялась из заснеженного неба, белая, на белом фоне снежинок. Сова садилась на его руку и хватала мышь, которую он приносил для нее. Теперь он мог не любить даже Сову, он мог перестать любить что угодно. Теперь он понимал лишь только умом, что есть жизнь и есть смерть. Теперь он мог испытывать и страх, и ненависть, которые так сильно переплетались друг с другом, получая определенную пользу от того, как жить, не имея сердца. Общаться с Совой было очень удобно, потому что ее интересы были очень простыми: всего-навсего какая-то пара мышей, поймать которых не составляло никакого труда, стоило только пожелать им затихнуть, и в следующий момент пожелать им умереть. Сова, когда убивала сама, делала это очень быстро. Сова никогда не задумывалась над этим, она просто делала это, и все. Он мог бы пожелать, чтобы Сова стала свободной, но этого сделать он не мог: Сова была привязана к нему, так же, как он был привязан Драге. Он мог сбежать на час или около того в белое безмолвие, позвать Сову и на время забыть обо всем... "Нет никакого смысла в побеге", - слышал он стоявший в его ушах ее голос. "Ты можешь попробовать, чтобы убедиться". "Нет ничего хорошего и в желаниях", - говорила она. "Ты можешь испробовать и это". И однажды ночью, стоя около горящей печки, эта женщина сказала ему: "Может быть, ты хочешь, чтобы я позвала Сову сюда?" "Нет", - сказал он, и поскольку сейчас на его месте был Петр, то, взглянув на ее светлые волосы, он подумал, что Черневог ошибался: это была Ивешка, а не Драга. Или он вообще не понимает, что происходит. Но все вдруг стало расплываться перед его глазами, и он, почувствовав панику, подумал: "Нет, это не Ивешка, это не она", - прежде чем женщина повернула голову и взглянула ему в глаза. Он хотел вырваться из этого сна. Он хотел бежать от него, потому что он знал, куда все это ведет. Он слышал, как Сова билась крыльями в окна, и чувствовал, как в такой же панике билось его сердце... "Это не Ивешка", - продолжал он уверять самого себя. У той, что была перед ним в этом кошмарном сне, не было никакого сходства, кроме, может быть, волос или формы лица. И он сам не знал, как мог так ошибиться, даже глядя на нее со спины. На подбородке у нее была глубокая ямочка, и глаза были тоже явно не ивешкины: это были ледяные глаза, излучавшие зимний холод. Она подошла ближе и тронула его за подбородок: она была намного выше, чем он. Она целовала его в губы, пока Сова колотилась в окно, и его сердце так же билось в страхе. Сейчас он уже не понимал, какое решение было самым правильным, так же, как не знал и того, где мог спрятаться, если бы вдруг убежал. Она дважды поцеловала его, прежде чем сказала, что всегда знала обо всех его секретах и никогда не имела другой цели, кроме той, что отводила для него. Он не хотел идти в ту комнату вместе с ней... И тогда Черневог вернул его в солнечный день и в лес, питая отвращение к этой части собственных воспоминаний. Черневог не хотел чувствовать себя вновь слугой, и он не собирался хоть когда-нибудь вновь оказаться в этой роли... На этот раз он шел по тропинке к домику перевозчика, миновал знакомые Петру ворота, прошел по знакомому деревянному настилу, поднялся на крыльцо и со страхом постучал в дверь, стараясь следить за собственными мыслями, иначе Ууламетс мог моментально узнать, зачем он пришел сюда, и убить его. Но дверь ему открыла девочка, у которой были светлые косы, и волосы, так похожие на волосы Драги, что у него неожиданно от страха подскочило сердце. Но это могла быть всего-навсего лишь дочь Драги, девочка не старше тринадцати лет. Он снял шапку. Он знал, кем она была, и очень смутно представлял себе, что имеет дело с кем-то очень опасным для себя. Он сказал молодым, почти детским голосом: - Я Кави Черневог. Я пришел повидать учителя Ууламетса. Дома ли он? Ивешка впустила его в дом. "Нет!" - подумал Петр, в отчаянии стараясь не видеть этого. А Черневог очень тихо сказал из-за его плеча: "Она очень способная, когда использует свой здравый ум, но разве ее можно в чем-нибудь убедить? Уговори ее присоединиться к нам, и тогда ничто и никогда больше не будет угрожать нам". - Нет, - пробормотал Петр. Ему было вообще тяжело думать. А мысли Черневога продолжали обволакивать его, будто затягивая в паутину. Он слышал, как Хозяюшка топала следом за ними, и хотел чем-нибудь помочь, он хотел повернуть назад, но его руки не слушались его. Неожиданно быстрый топот копыт догнал их, Волк повернулся и встал как раз в тот момент, когда Петр увидел лишь удаляющийся светлый зад кобылы, зеленые березы, да мелькавшую на солнце сашину белую рубашку... Петр с силой ударил Волка, и когда тот рванулся вперед, Черневог съехал набок, увлекая за собой и Петра, который из всех сил вцепился в конскую гриву, удерживая таким образом и себя и Черневога. Тогда Петр нанес ему удар локтем под ребра, повернулся и ударил еще раз, прямо в челюсть, но следующего удара он нанести не смог: его рука больше не подчинялась ему. Волк остановился, переступая из стороны в сторону и давя свалившуюся на землю поклажу. Горшки трещали как старые кости, а Петр беспомощно глядел на колыхавшееся перед ним зеленое море молодых берез, не видя ничего, кроме поблескивающих на солнце листьев. И мальчик и лошадь скрылись из глаз за видневшейся вдали более высокой молодой порослью: они уносились в неизвестность, затаив какую-то мысль, так по крайней мере уговаривал он самого себя. Саша просто так не убежал бы от него: наверняка малый совершенно неожиданно нашел какой-то ответ и теперь обязательно постарается вытащить Петра из этой западни. Он верил в это, несмотря на то, что щемящее чувство беспокойства, тут же возникшее в самой глубине его души, напомнило ему о том, как покидали его друзья... как уходил в ночь Дмитрий Венедиков, в тот самый момент, когда жизнь вместе с кровью медленно уходила из Петра... Даже его собственный отец частенько говорил ему, когда Петр попадался на воровстве: "Парень, я не собираюсь отвечать за тебя..." Черневог опустил руку на плечо Петру и повернул его к себе лицом. Его губы были разбиты, подбородок вымазан в крови, а Петр до сих пор так и не мог поднять свою руку после того последнего удара. У него было достаточно времени, чтобы понять, что Черневог был вне себя. - Ну, и какой во всем этом прок? Он бросил тебя. - Нет, он не сбежал, это тебе теперь следует беспокоиться, Змей, - ответил Петр. Черневог взглянул на него, словно сумасшедший. Петр ожидал, что тот сделает что-то страшное, причиняющее боль. Очень глупо было вообще говорить что-либо в этой ситуации, если только не воспринимать все происходящее как пришпоривание лошадей: разговор подгонял Черневога, уводя его в другую сторону, а Саша тем временем уносился все дальше и дальше. Черневог отошел от Петра и остановился, повернувшись к нему спиной. Он не рискнул смотреть в том направлении, где исчез Саша. Но как только Петр подумал о том, чтобы подойти и наброситься на него, то моментально все его мысли исчезли, будто с камня вода. Он пытался заговорить и не мог, а червоточина, поселившаяся в его сознании, начала вновь волновать его, вызывая горькие воспоминания о том, как убегал Дмитрий, оставляя его одного в темном дворе трактира... Саша не должен был оставить его. Саша должен вернуться, и Петр искренне верил в это. Так он и стоял, да и что еще мог он поделать, пока Черневог, с холодным лицом, не повернулся к нему и не сказал: - Садись на коня. Петр же очень хотел знать, хотя и был абсолютно беспомощным, не смог ли вдруг этот колдун добраться до Саши с помощью каких-нибудь заклинаний... да и жив ли сейчас Саша? - Пошевеливайся, черт побери, - сказал Черневог, заставляя Петра повернуться и взять в руки поводья, прежде чем сам Петр вспомнил о них. Он обернулся в сторону Черневога, неожиданно вспомнив, что при нем все еще оставался меч, который Черневог никогда не забирал у него. Это лишний раз доказывало, как он полновластно он подчинил его себе, заставляя Петра не думать ни о чем, что имело бы хоть какой-то смысл или значение. Но на этот раз Черневог решил отобрать у него и меч. - Твой друг поступил как последний дурак. Давай мне меч. Снимай его и давай мне. Петр так и сделал, двигаясь будто во сне и наблюдая сам за собой с какого-то удаления. Ему казалось, что именно сейчас появились какие-то причины, чтобы Черневог забрал у него оружие: может быть, он думал, что Саша может каким-то образом, через посредство Петра, воспользоваться им. Петр все еще придерживал меч своей рукой, когда Черневог сказал, стаскивая с его плеча перевязь, на которой тот висел: - Есть существа, которые могут пообещать ему все, что он хочет. Та защита, которая сейчас окружает его, не подвластна мне, и поэтому я искренне убежден, что он действует не один и не по собственному желанию. Ты понимаешь меня, Петр Ильич? Петр старался не слушать. Он продолжал упорно думать о том, что Саша не дурак и не будет прибегать к помощи волшебства, Петр мог поклясться в этом, так же как и в том, что Черневог лгал ему... А тот продолжал говорить, крепко ухватив его за руку: - Петр Ильич, послушай, что я скажу тебе... Они сидели лицом друг к другу, расположившись на скамьях, стоящих на солнце прямо у открытой двери. Драга занималась вышивкой, и ее игла из стороны в сторону летала над голубой шерстью, поблескивая на солнце и оставляя за собой красные стежки, из которых складывался цветок. - Тебе нечего и думать о возвращении домой, пока не родится ребенок. Двое молодых мужчин... Я уверена, что ни один из них даже и не представляет, что это такое. Или все-таки представляют? - сказала Драга. - Нет, я не уверена в этом, - отвечала Ивешка. Она сидела, опустив руки на колени, одетая уже в свое платье, к которому никак не подходили голубые ленты, которые вплела ей в косы мать. Она думала о том, что до сих пор не была уверена, что этот ребенок вообще родится. Но она старалась ничем не показывать своих сомнений: мать была очень настойчивой в своих устремлениях, и в этом смысле отец был прав, когда говорил о ней. - И поэтому ты должна оставаться здесь. Разумеется, можно было попросить мать перебраться к ним на юг и остаться там, но Ивешку никак не привлекала эта мысль: поселить мать рядом с Петром. Или хотя бы рядом с Сашей, который всегда был терпелив и пытался уживаться с кем угодно, но ей казалось, что ее мать так категорична в своих суждениях, что даже сашиного благорасположения здесь не хватит. Нечего даже говорить том, что в ее компании был еще и Бродячий, который сейчас лежал у подножья старого дуба, наблюдая за каждым ее движением желтыми подозрительными глазами. Игла вспыхнула на солнце, нырнула в шерсть и вновь сверкнула. - А не может оказаться, что Саша отец этого ребенка? - Нет! Еще несколько стежков легло на голубое поле, когда мать заговорила вновь, не отрывая от рукоделия глаз: - Прости меня, но это имеет очень важное значение. - Это, черт возьми, прежде всего не так! И о каком значении может идти речь?! - Я не знаю других примеров, когда колдун получает этот дар с обеих сторон, да еще во втором поколении... - Мать замолчала, сделала узелок и откусила нитку. - Ты была очень трудным ребенком. Ребенок... с такой наследственностью... Бог знает, что может произойти с ним. Эта мысль грозила завести разговор в опасную сторону. Папа бывало говорил... - ...Иногда кажется, что все беды случаются сами по себе, - продолжала ее мать, а Ивешка почувствовала, как мурашки побежали у нее по спине, потому что обычно именно так говорил отец, а она отбросила эти слова вместе с другими его советами. - А это всегда очень тревожит. Мы часто говорили об этом с твоим отцом. Твой отец был очень обеспокоен твоим рождением, и мы часто ссорились с ним, я думаю, он говорил тебе об этом. - Я ничего об этом не знаю. - Ну, если так... - Драга продела в иглу белую нитку. - Твой отец был очень расстроен тем, что я ждала ребенка. Это не входило в наши планы, и он пытался заставить меня освободиться от тебя, а я сопротивлялась этому, как только могла. - Она закончила серединку цветка несколькими узелками, а Ивешка ждала, прикусив губу, потому что папа никогда не говорил ничего подобного, кроме того, что вся инициатива в этом исходила от матери. - И тогда я убежала. Но в то время он был сильнее меня. Он так и не смог заставить меня избавиться от тебя, но и не позволил мне сбежать до твоего рожденья. А затем... - Мать взглянула на нее очень беспокойно, с выражением внутренней боли. - ...Вся правда заключается в том, радость моя, что твой отец пытался меня убить, в тот самый день, когда ты родилась. Он едва не сделал это, но мне удалось убежать на другую сторону реки. Я так хотела вернуть тебя, я так скучала по тебе, но мне так и не удалось преодолеть эту реку во второй раз. Это звучало правдоподобно и заполняло кое-какие бреши в общей последовательности событий. Это, в конце концов, могло быть даже частью правды, хотя, судя по тому, что помнила Ивешка, ее отец говорил ей о том, что мать тоже пыталась убить его, и не один раз. Поэтому она спросила, стараясь сдержать свое сердце: - Но ты хотела вернуть и Кави. Разве не так, мама? - Кави был очень одаренным ребенком. Он был сыном лодочника, и вся история начиналась в деревне, в низовьях реки. Его мать умерла, а Кави был очень опасным и рано развившимся. Отец оставил его у колдуньи по имени Еленка, я все это слышала от нее. Сама она была очень мерзким созданьем и не имела никаких особых талантов, а главное, ей ни за что нельзя было доверять ребенка. Тем не менее, она не отпускала его и обращалась с ним, как с тряпичной куклой, когда он был совсем маленький, даже любила и баловала его. Но когда он стал постарше, она била его и обращалась с ним как с собакой. Очевидно, настал день, когда он не смог этого вынести, и она умерла. Я поймала его, именно поймала, несколько месяцев спустя. Он жил в лесу, совсем один, как дикарь. Бедный ребенок, думала я, когда нашла его. Ведь я так и не могла забыть, что потеряла тебя... и возможно поступила глупо в тот момент. - Еще один узелок. Драга откусила нитку и перевязала ее. - Да, да, я знала, что он сделал с Еленкой, но, разумеется, я смогла приручить его. Это был такой славный мальчик, такой приятный, с такими милыми глазами... о нем все хорошо отзывались... да ты знаешь об этом. - Благодаря тебе, мама! - У него были привычки горностая. Очень быстро я поняла, что он уже не мальчик, и, разумеется, что теперь он клянется, будто это я околдовала и затащила его в свою постель. - Еще одна откушенная нитка, еще один узелок, и вновь игла засверкала на солнце. - Кави обманывает сам себя в главном: он считает, что я угрожаю ему. Но ведь я только помогла ему стать самим собой, я научила его как правильно вести себя, ты сама знаешь это, научила так, как могла в то время. И поверь мне, что он опасался бы кого угодно, кто был бы на моем месте, делая все то же самое для него. Итак, со временем он стал очень красивым, очень настойчивым, очень... ну, ну, я вела себя глупо, что я могу сказать? Я искренне раскаиваюсь в этом... Ты должна понять, что все страхи, которые одолевали его, превратились в его злых духов. Даже я стала одним из них. Он, разумеется, отрицает все это, как отрицает существование самого зла вообще, но я уверена, что прежде всего именно твой отец стал для него олицетворением зла, а потом, возможно и ты сама. - И ты послала его к нам! - Дорогая, я ничего не знала, что было потом. Я ничего не знала до тех пор, пока он не вернулся и не пытался убить меня. Однажды я даже подумала, что может быть твой отец что-то сделал ему, но это было мое скороспелое предположение. Только через много лет я стала понимать его образ мыслей: для него все достаточно хорошо обосновано, если встать на его точку зрения. Он исходит из того, что только он один прав. И все, что защищает его, тоже считается справедливым. Справедливо все, что в данный момент может служить ему. И ты хочешь, чтобы у него была какая-то мораль? Он потратит все силы, чтобы стать тем, что соответствует вашим желаниям, а затем воспользуется этим, чтобы уничтожить вас. Знаешь... - Она завязала узелок, воткнула иголку в подушечку и, подняв глаза, нахмурилась. - Я никогда не верила, что ребенок может быть таким от рожденья. Я все-таки думала, что это Еленка испортила его и, вполне возможно, довела до того, что он убил ее, может быть, что-то бросила в него. А может быть, он потерял остатки человечности, когда жил дикарем в лесу. Но с годами я стала думать, что это было потому, что все-таки с ним произошло что-то, когда он был еще совсем ребенком. Что-то вселилось в него - я не знаю, что, не знаю... Ивешке очень не хотелось слушать все это, но она почти боялась дышать, напуганная тем, что вот-вот ее мать может сменить тему и приблизится к тому, что она хорошо знала: ведь бывает очень трудно вести связные разговоры о волшебстве, потому что для полного понимания порой просто не хватает слов. Но главная трудность, если верить ее отцу, заключалась именно в том, что волшебство относилось к тем вещам, которые прежде всего сами не хотели, чтобы кто-то их обсуждал... - ...и я пришла к заключению, что он не был сыном лодочника. Я стала очень серьезно задумываться над тем, что не был ли он... вспомни, о чем только что мы с тобой говорили... о двойной наследственности... Она замолчала, пристально вглядываясь в лес. Ивешка чувствовала, как сильно бьется ее сердце. Ей казалось, что мать хочет запугать ее. - ...и не была ли здесь замешана Маленка. Это была ужасная женщина. Она учила нас обоих, твоего отца и меня. Вот там мы и встретились, в ее доме. - А что стало с ней? - Этот вопрос был равносилен подъему тяжести. Это был тот самый вопрос, который, как казалось, не следовало задавать. - Она все еще жива? - Не думаю. Но там... кто ее знает. - Было видно, что мать пришла в растерянность и часто заморгала глазами. Она даже вновь взялась за иголку, пытаясь продеть новую нить. - Я частенько спрашивала сама себя... есть ли хоть один, самый маленький шанс, что Кави все-таки ее сын. - Но ведь она была очень старой! - Ты сама очень старая, радость моя, особенно в воспоминаниях некоторых людей. Да и я тоже. И поэтому я не могу отбрасывать такую возможность, когда дело касается ее. Я могу даже предположить, что Кави может быть твоим сводным братом. "О, Боже мой!" - подумала Ивешка, вспомнив, как Кави остановил ее однажды в подвале их дома, около полок... - Разумеется, я еще не думала об этом, когда спала с ним, - сказала Драга. - Ты хочешь сказать, что он мог быть и твоим? - спросила Ивешка. - Нет, нет, дорогая. Я имею в виду твоего отца. Твоего отца и Маленку... - Но ведь мой папа был всего лишь... - ...молодым парнем? Не таким, как этот молодец. Он убежал, и я подозреваю, что Маленка вернула его. Иногда она была слишком беззаботной, а иногда очень рассудительной. В конце концов сбежала и я, и мы стали любовниками. Но Маленка старалась отравить все, что могло быть между нами. Твой отец был очень огорчен этим. Он был очень напуган, так безрассудно напуган тем, что у нас мог быть ребенок... Ивешка едва ощущала свое сердце и ей казалось, что она готова вот-вот упасть в обморок. То, что сейчас было внутри нее, неожиданно стало реальным и разрушало все, чего она больше всего хотела. - Почти год я вообще не видела Маленку. Она всегда странно вела себя. Я могла жить в ее доме, в том самом сгоревшем доме, где потом жил и Кави, и должна была делать все, что хотела она. Затем она исчезала, я думаю, отправлялась в лес, и пропадала там иногда сразу по несколько месяцев. Но когда она возвращалась, то можно было надеяться только на Бога, если оказывалось, что в доме что-то ей не по нраву. Она была ужасной женщиной. Я так и не знаю, сколько же ей было лет. Твой отец, ты понимаешь, он выглядел так, как и должно было быть, в соответствии со своим возрастом. Но он не следил за своим возрастом, когда я встретила его. Он даже как-то сказал, что не собирается жить вечно, и я хорошо запомнила это. Он не собирался использовать волшебство для себя. Например, когда он обрезал палец, то просто не обращал внимания на то, что кровь вытекала наружу. Мне даже казалось, что Маленка сделала его чуть-чуть сумасшедшим. Но я никогда, никогда не думала, насколько он может быть безумным, пока не появилась ты. Уверяю тебя, дорогая, я боялась, что он утопит тебя, как только ты родишься. Я боялась, что он сделает так, и я очень боялась его. Я лежала в постели, а он забирал тебя и уносил с собой. Я боялась, что он убьет и меня, особенно в таком состоянии, когда я не могла защитить себя. И я убежала. Вот с этого и начались все беды. Возможно, что мне следовало остаться и бороться за тебя, а может быть мне следовало умереть. - Он говорил, что ты пыталась убить его. - Пыталась... Я намеревалась сделать это. Я сделала бы все, если бы это могло спасти тебя. Временами мать может даже лишиться рассудка. Я была рада узнать, что ты жива: ты понимаешь, что я могла понемногу следить за вами. А твой бедный отец... Теперь я могу так говорить... - Последовал легкий смех и появился еще один завязанный узел. - Ты доставила ему уйму хлопот. Ведь все его представления о воспитании ребенка сводились к тому, чтобы... запретить тебе заниматься волшебством. Пока все сказанное ложилось на место: папа на самом деле постоянно одергивал ее своими желаниями... - И ты была ребенком, имевшим наследственность с обеих сторон. Но то, что он пытался защитить от тебя мир естества, было в высшей степени неестественным, хотя на самом деле он лишь удерживал тебя от того, чего боялся сам. Возможно, что со временем он понял, какое безумство совершал. Сейчас я могу простить ему многое из того вреда, что он причинил мне. Маленка проделывала с ним ужасные вещи. Ведь она имела дело с самой темной стороной волшебства, с самыми темными заклинаниями, если тебе так удобнее называть это, хотя большой разницы между ее искусством и обычным колдовством все-таки нет. И если он на самом деле был отцом Кави... Тут ее мать замолчала. За разговором новые и новые цветы один за другим появились на куске голубой шерсти. - Мама? - спросила она. - Если он был отцом Кави? Выросла еще половина цветка. - Ну, я думаю, что время над ней не властно. Хотя... - Теперь игла остановилась. - Я не встречала ничего подобного после Маленки. Ее волшебство не подчинялось никаким правилам. - Но почему? Почему она захотела ребенка? - Радость моя, ведь я не знаю, имела ли она его на самом деле, не исключено, что по каким-то причинам кто-то сболтнул об этом. - Мама? Мать вытянула губы в прямую тонкую линию, разглядывая законченный лепесток. - Если это было так на самом деле, - медленно продолжила она, - то тогда он абсолютно такой же, как и ты, с наследственностью от двух колдунов. И более того: твой отец отучал тебя от волшебства, в то время как Кави... Наступила тишина. Ивешка ждала, следила за мыслями своей матери, почти подслушивала их, до того было велико ее желание узнать правду. - Если Кави был ее сыном, - сказала наконец мать, - то можно предположить, что он появился на свет не без причины. Она была беззаботной, но только не в тех случаях, когда была чем-то обеспокоена. Она обладала страшной силой. Я даже не могу объяснить тебе толком, что она делала, но она хотела проникнуть внутрь волшебства, она хотела сама войти в тот скрытый от нас мир, и если я не далека от истины, то именно так следует понимать ее исчезновения. Вот такова, если ты хочешь, может быть правда. - А что она собиралась сделать с ребенком? - Как я уже сказала, время над ней не властно. Но я далеко не уверена, что время в том мире то же самое, что и здесь. И я не уверена до конца, где именно находится Маленка. - Боже мой, мама. - Можно потратить время для долгих и странных раздумий, на многие сотни лет. Я очень долго и со всех сторон обдумывала, что же случилось, и где же могла бы быть на самом деле Маленка, и почему Кави был так чертовски не по годам развит. Именно поэтому я и захотела, чтобы ты была рядом со мной. Вот почему ты не должна бороться с ним в одиночку: потому что ты можешь пропасть. А я очень боюсь, очень боюсь, что в том волшебном мире есть что-то, что очень интересуется нашим миром. Ты должна понимать, что не все из сказанного соответствует истине, но сейчас это вполне возможно. Говоря по правде, я сама не знаю, почему ты появилась на свет. Так же как не знаю и того, насколько ты являешься тем, что волшебство противопоставляет Кави Черневогу, или, наоборот, ты являешься его парой. Ведь когда мы носим ребенка, мы не задумываемся об этом. Ивешка неожиданно и резко поднялась, почувствовав, как ее до самых костей пронзило холодом. Мать взглянула на нее, сжимая в ладонях шитье. - Только не нужно паники, дорогая. Ты не должна волноваться, Ивешка. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я хочу, чтобы ты послушалась меня. Не пытайся посылать сию минуту никаких желаний, ни в свою сторону, ни в мою, ни в сторону своего мужа, ни в сторону ребенка... Думай о цветах, Ивешка, думай только о цветах... Она тут же представила себе цветы с шипами, цветы, красные, как кровь... - Ивешка! Наконец она выровняла дыхание, а мать встала и обняла ее руками, заглядывая в глаза. - Ивешка, радость моя, мы будем вместе с тобой, ты и я, понимаешь? Ты и я... против Кави. Твой отец отучил тебя от волшебства, и теперь ты просто боишься его. Ты должна перестать бояться, иначе ни у кого из нас не будет будущего. 22 Волк петлял среди молодых деревьев, не разбирая дороги. Низкорослые саженцы доходили ему почти до колена, тогда как взрослые, почти трехлетние деревья уже могли служить вполне подходящим занавесом, чтобы скрыть остававшийся за всадниками след. Черневог хотел отыскать Сашу. Но, волей-неволей, к полудню они выбились из сил, еще раз проделав путь на запад. Но в сгоревшем доме Саши не оказалось, и они вернулись назад, к могиле Ууламетса. От нее они повернули на север, а затем вновь на запад, если в самом маловероятном случае Саша все-таки мог направиться к реке. Черневог искал беглеца с помощью своего волшебства, в то время как Петр всматривался в раскинувшееся перед ним освещенное солнцем зеленое море глазами обычного человека. Он смотрел, не промелькнет ли где-нибудь белая в коричневых яблоках лошадь, в глубине души надеясь, что им не удастся отыскать вообще никаких следов, и рассчитывал на то, что Саше удалось ускакать достаточно далеко и теперь он находился в относительной безопасности. Петр очень боялся, если это было не так. Он представлял себе самые ужасные вещи: например, вдруг Хозяюшка пала, не выдержав тяжелого пути, или водяной напал из засады и утащил их обоих в глубокий ручей, или сашино сердце просто-напросто остановилось, подчиняясь злобному желанию более сильного колдуна. - Это сделать гораздо легче, чем поверить в какую-то случайность, произошедшую с ним, - пробормотал Черневог за его спиной, - поверь мне. - Чтобы я поверил тебе? Господи... Да ты только отпусти меня, и я тут же найду его. А сам возвращайся к дому и жди меня. Почему ты этого не хочешь? Змей, я могу поклясться, что если ты действительно хочешь найти его, если ты на самом деле хочешь его найти... Черневог перебил его: - Если уж у него нет шансов исчезнуть от меня, то у тебя их еще меньше. Или во всяком случае, я постараюсь, чтобы так было. - Черта с два. - Поверь мне. Это уже было похоже на желание. Оно на некоторое время лишило Петра способности думать, оно душило всякие разумные мысли. - Как ты не поймешь, - продолжал Черневог. - Ведь он не умрет. Во всяком случае, это не самое худшее, что может случиться с ним. Петр чувствовал, как его обдает холодом, несмотря на то, что было тепло и светило солнце. Он сопротивлялся всему, что бы не говорил Черневог, но иногда услышанное было очень близко к его собственным мрачным предчувствиям... - В волшебстве, Петр Ильич, ни добро, ни зло не существуют как отдельные частности: там всегда один только управляет, а второй является только лишь управляемым. Саша очень уязвим, но он не умрет, хотя ты можешь этого и пожелать. Уверяю тебя, что с ним этого не случится, и когда ты поверишь в это, то будешь помогать мне с большим желанием. - Замолчи! - Друг мой, будь благоразумным. - Я не твой друг. - Но ведь ты и не враг мне. Уверяю тебя, что это действительно так. - Не забывай, что я убил твою проклятую Сову, - пробормотал Петр и попытался сбросить с себя его руки. - Убери от меня свои руки. - Я ни о чем не жалею. Сова была уже изрядно старой. Такая откровенная бессердечность вызвала у Петра неожиданную тошноту. - Неужели ты ничего не любишь, Змей? И не любил никогда? А все то, что ты хочешь, оно имеет отношение хоть к кому-то? - Я любил только Сову. - Теперь они поднимались вверх по склону, и Черневог вновь ухватился за Петра, получив хоть какую-то для этого причину: Волк сделал несколько резких движений. - Только Сову. Она ушла, ее нет, и теперь ты занимаешь ее место. Она любила только мышей. А что ты хочешь получать от меня? - Я хочу чтобы ты держал свои проклятые руки от меня подальше! - Я буду любить то, что любишь ты, я буду ненавидеть то, что ты ненавидишь... Видишь, какую власть над собой я подарил тебе. Что еще я могу сделать для тебя? Все это сплошная ложь, думал Петр, пока они ехали вдоль гребня холма. Саша наверняка смог бы что-нибудь сделать с его сердцем. Эх, если бы он только мог освободить меня от него... - Но он не может. Оно под хорошей охраной, оно охраняется волшебством, да и я гораздо сильнее его. Но все, что я сказал, абсолютная правда: ты действительно можешь управлять моей дружбой. Пользуйся ей как тебе угодно: для этого вообще не требуется никакого колдовства. Здесь действует лишь естественная природа сердец, когда они находятся долгое время рядом друг с другом. Вот видишь, как я доверяю тебе. Петр же хотел избавиться от Черневога, Петр хотел помощи. Он чувствовал, что тонет в его мыслях, погружаясь все глубже и глубже. Глядя на окружавшие его деревья, он думал с тоской: "Очень скоро от меня не останется почти ничего. И Саша просто не поверит мне, если мы все-таки найдем его. Он не поверит. Господи, помоги мне, я вот-вот сойду с ума". - Разумеется, - заметил Черневог, опуская руку на его плечо, - как, вероятно, ты только что сообразил, все точно также может быть и совсем по-другому. Саша сидел, подобрав под себя ноги, в зеленой тени, около самых ног лошади, которая продолжала стоять на одном месте, будто наслаждаясь теплом от солнечных лучей, падавших ей на спину. Саша чувствовал это, точно так же, как он чувствовал боль в ее ногах и пустом желудке. Очень трудно пройти большой путь, особенно для старой лошади, которая не приспособлена ни к скачкам, ни к лесным дорогам. В конце концов беспокойство, которое причинял ей пустой желудок, взяло верх, и Хозяюшка начала принюхиваться к росшей прямо перед ней траве с гораздо большим интересом. Главным же образом ей хотелось воды, потому что внутри у нее все горело, что было совсем нечестно по отношению к собственным внутренностям, когда вода была прямо под рукой... Но теперь, когда она хорошенько подумала об этом, у нее не было никаких причин, чтобы откладывать это, и она направилась к небольшому ручью, который бежал среди камней, и вдоволь напилась. Разумеется, здесь могли быть те разнообразные пугающие ее существа, похожие на привидения, поэтому она настороженно прислушивалась и не спускала глаз со всего окружающего, включая даже свои собственные ноги, и, конечно, со своего ненаглядного хозяина, который по-прежнему сидел под деревом. Саша же продолжал читать ее мысли, словно наблюдая сам себя из такой необычной и недоступной ему точки, и уже не вспоминал больше о том, откуда и куда он направлялся, а просто разглядывал окружавшую их чащу и пробовал вкусную холодную воду. Весь лес был погружен в тишину. Саша продолжал все так же тщательно вглядываться в широкую перспективу, открывавшуюся ему теперь от самой поверхности ручья, где все еще находились глаза Хозяюшки, и остро вслушиваться во все окружающее, пока, наконец, он не изменил угол зрения и не увидел лошадь, пьющую воду. Он мысленно пробыл с Хозяюшкой совсем недолго, но уже почувствовал слабость от солнечных лучей. Тень, где он сидел, была достаточно плотной, солнечные лучи вообще не попадали в этот отрезанный ручьем от остального леса укромный уголок, где разросшиеся папоротники едва ли не переросли молоденькие деревца. Здесь он был в безопасности, потому что Хозяюшка была очень тихим существом, она хотела так немного, что от ее желаний в окружавшем их мире не возникало никаких волнений. Неожиданно она подняла голову, насторожила уши, а он тут же захотел узнать, о чем она подумала. Но Хозяюшка решила, что учуяла всего лишь лису. Лисы были уже знакомы ей. Они обычно прятались в лесной чаще и никогда не беспокоили лошадей. Саша некоторое время наблюдал за окружающим, размышляя, что бы это обеспокоило лошадь: он подумал, что лиса могла спрятаться от какого-нибудь более опасного зверя. Но Хозяюшка посчитала это всего лишь пустым беспокойством, и решила больше никогда не обращать внимание на лис. Но все стихло, и Саша решил, в конце концов, что он ошибался. Однако долго сидеть в таком положении было опасно. Можно было позабыть об всех делах, кроме как попусту беспокоить лошадь. А то, чего доброго, можно было и сойти с ума, замкнувшись здесь друг на друга до тех пор, пока неожиданный дождь не приведет тебя в чувство или вдруг не возникнет какого-то случайного желания, действительно опасного или для лошади или для себя самого. Любые желанья были опасны с тех пор, как Черневог сосредоточил на нем все свое внимание. Поэтому, чтобы быть недосягаемым для него, он должен был вести себя как можно тише, погрузившись всеми мыслями в себя и в Хозяюшку, пока есть хоть малейшая угроза его жизни. Он старался как можно глубже укрыться в этом, раз уж на то пошло, эгоизме, до тех пор, пока его отсутствие не перерастет в совершеннейшую угрозу для его врагов... Все это, разумеется, освобождало лишь его, но никак не Петра. Он встал на колено и попробовал выпрямить затекшую ногу, чтобы растереть ее: он опасался любых ненужных сейчас желаний. Он заставлял себя думать лишь о самом несущественном и делать лишь самые обыденные вещи. Учись у лошади, говорил он себе. Встань, разбери поклажу, найди какую-нибудь еду. Опасность была, но она была не здесь, и поэтому чем дольше он будет делать и желать самые простые вещи, какие, к примеру, могла бы желать Хозяюшка, они будут недоступны для желаний Черневога. Желания Черневога, сколь бы волшебной силой они не обладали, будут сворачивать в сторону от них. Так, или почти так, можно было в общих чертах описать их опасность, если следовать книге Ууламетса: в естественном мире природа всегда может предоставить вполне разумную лазейку, в которой можно скрыться. Итак, пришлось думать лишь о самых простых вещах, так понятных даже лошади: об ужине. В конце концов, это было честно, а Хозяюшка очень одобряла любые честные предложения. Ведь никому же не запрещено пожелать в качестве компенсации за время, проведенное в неподходящей компании, скажем, половину вот этой чудесной колбаски. Саша отломил половинку и очень пожалел о том, что у него нет водки. Сейчас она была как раз в том самом месте, о котором он не хотел и думать, но колбаса была здесь, и это должно было быть просто прекрасно. Неожиданно появившийся прямо в воздухе ряд острых зубов выхватил половинку прямо из его руки, а потом они исчезли, вместе с колбаской. - Какой молодец наш Малыш. - Теперь Саше ничего не оставалось, как ему предложить и вторую половину. Она исчезла неизвестно куда, как и первая. Теперь на него уставились кроткие золотистые, чуть вытянутые вверх, глаза. Они отчетливо выделялись на фоне зеленоватой лесной тени. - Молодец, Малыш. Ты даже не знаешь, какой ты замечательный. Может быть, ты хочешь водки? Я думаю, что было бы только справедливо, если бы мы вернули ее назад. Ведь это, в конце концов, мой кувшин, созданный моими заклинаниями, и я думаю, что имею на него право? Как ты считаешь? Малыш подошел, переваливаясь на задних лапах и, вцепившись в сашин кафтан, устроился у него на коленях. - Но мы не можем прямо сейчас отправиться за ним, - объяснил ему Саша, поглаживая пушистый шар. - Нам нужна помощь, и поэтому мне кажется будет лучше, если мы заберем Хозяюшку и отправимся искать лодку. И посмотрим, что нам удастся там разузнать, как тебе нравится это? Черневог был явно недоволен: Петр не имел на этот счет никаких сомнений. Все то время, пока они ехали вдвоем, Черневог не переставал посылать в его сторону свои желанья, так что Петр начал ощущать путаницу в собственных мыслях. Вначале пути его раздражение и затаенная против Черневога злоба полностью захватили его внимание, но Черневог тем не менее нашел обходные пути: сомнения обманным путем проникли в его сознание. - Если мы не отыщем его, то он может и не увидеть завтрашний рассвет, - вкрадчиво говорил он, сидя сзади Петра. И еще через некоторое время: - Ты не можешь понимать происходящее, черт тебя побери. Ведь ты даже не представляешь, в какую он попал беду. - И, наконец, подошел к главной своей цели: - Петр Ильич, ведь ты знаешь, как он рассуждает, как думает. Ты знаешь его вероятные поступки. Ведь если ты не найдешь его, то смерть - это не самое худшее, что может случиться с ним. Разве тебя не беспокоит это? Разве в том, что произойдет с ним, не будет твоей вины? Сейчас он просто не понимает, с чем имеет дело. Нельзя же быть таким жестоким дураком! - Но я ничего не знаю, - сказал он Черневогу. - Это такой громадный лес, как мне знать, в какую сторону он направился? Ведь это ты колдун, а не я. - Он своими желаниями мешает мне, будь ты проклят! - Тогда как же я могу сопротивляться этому? - А может быть, он специально запутывает и тебя? Может он посылать тебе желанья, искажая направление? На что Петр ответил: - Когда я в твоей компании, это вполне возможно. Однако Черневог тут же выразил свое сомнение: - Нет, он не станет делать ничего подобного. Он очень смышленый малый. Не надо большой хитрости, сделать такой трюк один раз, но на все есть своя цена. Я знаю, как он делает это. Хочешь узнать? Неужели ты не хочешь узнать, как он сумел бросить тебя здесь и не позволил мне подслушать его собственные мысли? Конечно, можно было до полного отчаяния сопротивляться и не проявлять к этому никакого интереса. Можно было всерьез подумать о том, чтобы свернуть Черневогу шею. Но все это было возможно только в том случае, если человек вообще мог думать. Однако было просто невозможно думать о чем бы то ни было, когда каждая твоя мысль тут же уносилась прочь, едва успевая оформиться. Можно было злиться на Черневога за его болтовню, но все это приводило бы всегда к одному и тому же. И вот когда наполовину лишившись рассудка, истощенный и разуверившийся во всем, вновь обретаешь себя, но все еще находишься в его руках, то лучший выход из такого положения - это обратить все свое внимание на деревья, или разглядывать кору, или делать еще нечто подобное, заполняя память картинами возможного спасенья. Но и это тоже было бесполезно: колдуны всегда найдут свой путь к его памяти и добьются того, чего хотят. Обычный человек не может рассчитывать на чью-то помощь и поэтому вынужден спасаться сам, думая о посторонних вещах: о Воджводе, о голоде, о тех случаях из своей жизни, которые никак не могут быть предметом гордости... например о том, что пришлось сделать Петру, чтобы расплатиться с хозяином постоялого двора... - У каждого из нас есть свои ошибки, - заметил ему Черневог. - И гордость наша не беспредельна. Вся разница лишь в том, что одни из нас привередливы гораздо меньше других. Петр с силой отмахнулся от него локтем и выкрикнул: - Оставь меня в покое! Но он не причинил Черневогу никакого вреда своим выпадом, зато сам тут же почувствовал сильное головокружение и подумал, что вот-вот может упасть с лошади, но его тело привычным образом удержало равновесие. Он чувствовал себя так, будто только проснулся: некоторое время никак не мог понять, как заставить руки двигаться, и едва ли знал как следует правильно дышать... - Отпусти меня, - сказал он наконец, с удивлением обнаружив, что может говорить. И вновь провалился в созерцание следующих друг за другом картин... На этот раз он был в доме Черневога, где около печки спиной к нему сидела Ивешка. Он тут же подумал: "Нет, нет, это не она, я уже знаю этот сон... Господи, я хочу вырваться из него..." Теперь он стоял на берегу реки, и высокие деревья, окружавшие его, были затянуты легким утренним туманом. Он увидел, как издалека по заросшему травой берегу к нему приближается смутно различимая фигура, закутанная во что-то от холода. Это Ивешка спустилась из дома, чтобы встретиться с ним. "Приходи, когда рассветет", - сказала она. "Я поговорю со своим отцом". Но не было никакой надежды хоть в чем-то убедить Ууламетса. Он прекрасно знал это. Так же, как знал и то, что нет смысла уговаривать и Драгу. Если бы он сделал то, о чем просила его Драга, и привел к ней Ивешку, то тогда он потерял бы всякую надежду для себя найти место в этом мире. Все было бы потеряно для молодого колдуна, который (Ивешка знала правду, но не знала лишь всей важности скрытого в ней смысла) однажды уже расстроил все планы Драги. Она подошла к нему и отбросила капюшон. Ей было всего шестнадцать лет, и она должна была умереть в этом самом голубом платье: Черневог уже давно решил для себя, что должен убить ее... - Боже мой, нет! - закричал Петр, ударил Волка и попытался сбросить Черневога, но Волк всего лишь слегка подпрыгнул, а Петр не смог даже шевельнуть рукой. - Ты не оцениваешь в полной мере способности своей жены, - сказал Черневог, удерживая его на лошади. - Только я мог это сделать. Однажды я попросил у нее ее сердце, и она отдала его мне, чтобы передать Сове. Я хотел освободить ее, поместив его рядом со своим, где оно было бы в безопасности. Так оно и было. И знаешь, как мне удалось ее обмануть? Нет, Петр не хотел этого знать. - Точно так же, как твой друг смог обмануть нас: не думая и не заботясь ни о чем во всем мире, не тратя ни на кого своих желаний. "Нет", - подумал Петр, - "Саша никогда не поступил бы так, он просто бы не смог поступить так". "Это Дмитрий ушел от него, бросив его одного во дворе..." "Саша не похож на него, черт побери!" Он тут же вспомнил, как Саша покидал его, оставляя в руках Черневога, и в каком отчаянии был он сам. "Черт возьми", - подумал он, "Саша сделает что-то". И задумался, несмотря на все попытки не думать: "Что же на самом деле мог сделать Саша, чтобы не прибегать к услугам волшебства?" "Ууламетс оставил ему перед смертью все свои знания..." "Боже мой, нет!" Он разорвал свои и без того обрывочные мысли, чтобы выхватить из всех воспоминаний только те, что были связаны с болью. Он вспомнил старика Юришева, который в одну прекрасную ночь проткнул его своим мечом. Он вспоминал все подробности с расчетом на то что Черневог будет подслушивать его. Поэтому старался вспомнить в мельчайших подробностях, как он страдал, валяясь в конюшне... (Саша был очень находчив, Саша помогал ему прятаться, Саша должен был отправился... вот только... куда?) Петр вновь ударил бедного приведенного в полное замешательство Волка и заставил его пробежать несколько шагов, но это закончилось точно так же как и прошлая попытка. Волк вновь перешел на шаг, фыркая и помахивая хвостом, а Черневог сказал прямо над ухом Петра: - Да, ты явно мне не пара, Петр Ильич. Как ты думаешь, этот умирающий старик имел какое-нибудь наследство? Петр помнил, что был обязан Саше своей жизнью, помнил, что Саша рисковал своей шеей, спасая его... и, прикусив до крови губу, чтобы удержать разбегающиеся мысли, сказал отчетливо и громко: - О тебе даже некому вспомнить, Змей. И я никого не осуждаю за это. - А где же сейчас все твои прежние друзья? - спросил Черневог. - Они бросили тебя, разбежались. И твой последний друг тоже сбежал, бросив тебя здесь. Он безнадежен. Куда же он может отправиться на этот раз? Неужели на встречу с призраком Ууламетса? В одиночку, и после всего, что он наделал? Это чертовски глупо с его стороны! Петр почему-то тут же подумал про Ивешку, хотя не имел никакого желания думать и даже не вполне был уверен, что это были его собственные мысли. Но он продолжал думать, одновременно стараясь разорвать цепь собственных размышлений. Он попытался двинуться, но почувствовал, как Черневог пожелал, чтобы он был максимально беспомощным. - Петр Ильич, не забывай, что у меня есть все книги. И ты знаешь, я нашел там почти все, что хотел. Мне осталось узнать очень немного, но я найду и эти ответы. - Если успеешь, - сказал Петр, слизывая кровь с прокушенной губы. Он чувствовал, как холодное пятно внутри него заметалось в страхе и отчаянии, и будто поглупев в один миг, он начал думать о том, что Ивешка написала в той самой книге, которую Саша показывал ему. Саша сказал тогда, что никакой колдун не сможет уничтожить то, что она написала там. "Я знаю, что ты отправишься вслед за мной..." Теперь это начинало становиться чем-то более значительным, чем просто зловещим. Она ведь написала это именно в сашиной книге... вообще не говоря Петру ни слова. Она написала эти строчки для Саши: "Я знаю, что ты отправишься вслед за мной"... Это было предвидение, точно такое же, как являл им в своих картинах банник, и которым Саша был склонен верить. Он вновь с силой закусил губу и уставился на деревья, пытаясь не думать над смыслом, скрытом в этих словах, но так и не смог остановиться и продолжал, в надежде, что Черневог не успеет узнать, о чем он думает из-за недостатка времени, либо не сможет понять этого вообще без дополнительных разъяснений... - Она говорила с тобой о чем-нибудь? - вновь спросил его Черневог. - Зачем она отправилась на север? Как ты предполагаешь, что она могла искать там, если не меня? Вы ожидали ее на другой стороне реки, но она явно не собиралась разыскивать меня. Что же это могло быть? - Загадка, - ответил Петр, хотя вообще не имел об этом никакого представления. Голос Черневога, когда тот заговорил вновь, донесся до него словно издалека, сквозь шелест деревьев и шум от движения лошади: - Саша отправился вслед за ней. Зачем? - Я не знаю. У меня нет на этот счет никаких мыслей. "Я знаю, что ты отправишься вслед за мной. Прошу тебя, не делай этого..." Казалось, что теперь весь их мир сомкнулся вокруг этих строчек. Петр продолжал раздумывать над произошедшим. То, что их разъединило, возникло неожиданно. Ивешка собралась очень быстро и целеустремленно, она взяла лодку и отправилась по реке... Там она неожиданно, только Бог знает почему, уснула и оказалась недосягаемой для них... - Все это я уже знаю, - сказал Черневог. Петр хотел узнать, как много еще знает Черневог, а главное, как много он сам успел рассказать Черневогу в своем беспамятстве. Прикусив губу и обретя на мгновенье ясность мысли, он подумал о том, что Саша на самом деле не бросил его. Ведь не имело никакого значения, где именно он находился, как не имело значения и то, что он вообще не вернется назад, к ним, он все равно не оставит его. Окружавший лес продолжал странным образом действовать на его сознание, так, что он даже чувствовал боль в груди. "От этого можно сойти с ума", - подумал он. "Хотелось бы знать почему..." После этого он полностью потерял рассудок и не помнил ровным счетом почти ничего. Черневог удерживал его на лошади, а холодное пятно внутри него становилось все шире и ощущалось все сильнее и сильнее. Черневог произнес, склонившись к самому его уху: - Петр Ильич, по совершенно иным причинам, но я все же надеюсь, что ты прав. - Ты можешь что-нибудь съесть, - сказал ему Черневог, когда Петр пришел в себя и обнаружил, что лежит прямо на земле, а на зеленых листьях, покачивающихся над его головой, поблескивают отблески костра. Он попытался быстро встать, но упал назад, тяжело ударившись головой о землю, и вновь почувствовал себя дурно. Через некоторое время он огляделся и увидел Черневога, который спокойно сидел около костра и читал книгу. Волк где-то рядом ощипывал подлесок. "Да, - подумал Петр, - я бы мог бы сделать кое-что и получше. Саша наверняка ожидал от меня уж никак не этого. И меч, и книги... все пропало..." - Ужинать, - сказал Черневог и сделал жест рукой в сторону их багажа, лежавшего по другую сторону костра. Петру ничего не оставалось, как молча согласиться. Он встал, подошел к лежащим на земле мешкам и начал отыскивать среди них тот, где была еда. В кустах, как раз в том месте, куда падала его тень, сидело нечто, уставившись на него красновато-золотистыми глазами. Петр так и застыл, согнувшись над мешками. Черневог неожиданно задвигался, и его поднявшаяся тень застыла рядом с тенью Петра. Банник зашипел. Петр осторожно, едва не на четвереньках, попятился назад и встал, а тем временем блуждающая внутри него пустота становилась все холоднее и холоднее. Петр почувствовал что банник явился за ним. Затем он увидел, как тот начал медленно исчезать. Петр сделал еще шаг назад, прежде чем взглянул в сторону Черневога, но заметил только его тень в пламени костра. Он дрожал с головы до пят, сам не понимая почему, осознавая лишь то, что это существо пришло за Черневогом, а вернее за тем, что Петр носил внутри себя. Волк фыркал, принюхивался к ветру, издавая тихое недовольное ржанье. - Это и есть часть твоего мира? - сказал Петр, когда наконец смог вздохнуть. - Черт возьми, ведь он приходил за как раз за тем самым, что ты отдал мне! Черневог промолчал. Петр видел перед собой только безликую тень на фоне костра и неожиданно вспомнил сгоревший дом и баню неподалеку от него. Черневог всю ночь прятался в ней, запирая дверь на засов: он пытался призвать все свое волшебство против Драги, ожидая, что какое-нибудь существо откликнется на его зов. Господи... - У него не получилось, - сказал Черневог. Петр оглянулся на вещи, лежавшие у костра, неподалеку от кустов. Разумеется, было глупо думать, будто банник мог скрываться за ними в засаде. Ведь это, черт возьми, был их банник, которому, правда, Саша не очень-то доверял, но тем не менее, банник был знаком Петру. Затем Петр забрал кувшин с водкой, не забыв про еду, которую потребовал Черневог, вернулся к костру и сказал, все еще покачиваясь от напряжения: - Ужин, Змей. Хозяюшка имела свои опасения по поводу того, что они отправились в путь в кромешной тьме, без всякой дороги, через густо заросший лес. Так же, видимо, полагал и Малыш, который предпочитал сидеть на спине у лошади или время от времени забираться Саше на колени, но никак не спускаться на землю. Саша был почти готов к встрече с призраками, но до сих пор им так ни одного и не попалось. И он старался не думать ни о них, ни о чем-либо другом, что выходило за пределы мыслей о Малыше, Хозяюшке и о лодке, которая была его ближайшей целью. Поэтому он держался этих коротких сиюминутных мыслей, пытаясь проникнуться теми воспоминаниями, которые посещали Хозяюшку во время их пути. А они сейчас, разумеется, прежде всего были связаны с теплой конюшней в "Петушке" и, конечно, яблоками, единственным справедливым подношением за целый день тяжелой работы. Но почему-то она была сейчас здесь, в этом темном лесу, где яблок, вероятнее всего вообще не было, а ее любимый хозяин считал, что было бы совсем неплохо продолжить этот путь и выбраться наконец из этого места, где он опасался призраков и еще мало ли каких страшных существ. Она была согласна с этим, хотя охотнее съела бы хоть что-нибудь прямо по дороге и, конечно, очень хотела, чтобы у нее была компания. О которой Саша никак не хотел думать, черт возьми, не хотел, и все тут. Малыш чувствовал себя очень одиноко и поэтому все время держался за Сашу. Возможно, он тоже хотел ему поведать о чем-то своем, но Саша до сих пор не только не смог проникнуть в его мысли, но даже побаивался близко знакомиться с ними, учитывая тот соблазн, который они открывали: слава Богу, что Малыш убегал и становился просто недоступен для Саши, особенно когда он чувствовал себя одновременно и безнадежно и глупо. Однако сейчас он не хотел думать об этом, и поэтому переключился на рассуждения о водке и о том, что Малыш несомненно заслужил ее, а так же о том, что и Хозяюшка заслужила все те яблоки, которые могла бы съесть, если бы ему только удалось бы их найти. Хозяюшка тут же прибавила ходу, будто и вправду хотела узнать, где были эти самые яблоки. И вот, вместе с порывом свежего ветра, она учуяла воду. Саша, разумеется, тоже смог почуять ее, а Малыш тут же спустился вниз по гриве лошади к сашиным ногам и шлепнулся на листья. Саша надеялся, что Малыш все-таки будет оставаться где-то рядом. Это место не внушало доверия никому из них. Саша находил в нем слишком мало света и слишком много воды. А Малыш, чем бы он ни был занят, вдруг зарычал на что-то в ближайших кустах, в то время как Хозяюшка замедлила шаг, не оставляя своих сомнений по поводу этого места, которое пахло совсем не так, как хотелось бы ее хозяину, и уж вполне определенно, не пахло обещанными яблоками. Здесь скорее пахло старым деревом и земляной гнилью, может быть даже конюшней, но уж никак не самой лучшей. А Саша так и не мог сказать ей, даже читая ее мысли, как он обычно это делал, было ли это место действительно таким плохим или это просто виноват ее слишком чувствительный нос. Малыш неожиданно появился прямо у ног Хозяюшки и выглядел теперь гораздо крупнее и внушительнее. Вдруг что-то шлепнулось в воду совсем близко, будто из-под сашиной руки. Саша надеялся, что это всего лишь испуганная лягушка, и даже прикусил губу, чтобы удержаться и не вспоминать про меч Петра. Такое желание было сейчас очень опасным, и к тому же, Бог его знает, что он стал бы с ним делать, когда он толком не знал как использовать обычную крепкую палку. Он припомнил, что у них в доме стояла такая палка, но сейчас это было слабым утешением... хотя она и могла бы послужить вполне подходящим оружием. В конце концов ему не помешала бы и хорошая толстая ветка, но у него не было никакого желания спускаться вниз на ее поиски. Последовал новый шлепок и новая надежда на очередную лягушку. Хозяюшка чувствовала под ногами густую, похожую на желе тину и с отвращением фыркала. Она самым серьезным образом требовала выяснить общее согласие на дальнейший путь, поскольку здесь стоял такой отвратительный запах, да и дворовик думал примерно так же. Но ее хозяин настаивал на своем, высказывая очень смутные заверения в том, что за ними по пятам следуют призраки и другие не менее страшные существа, которые так или иначе доберутся до них, если они не минуют это место и не выйдут к большой воде. Поэтому ей ничего не оставалось, как сморщить нос и шагнуть прямо по колено в воду. Нечего было и думать пытаться перейти это место бегом или быстрым шагом, даже если у нее не пробегал мороз по коже от запахов и звуков, окружавших это место. Здесь со всех сторон шептались ивы, плескалась вода, что-то стонало и взвизгивало, будто все место было охвачено нескончаемой болью. Хозяюшка очень не любила эти звуки. Но ее хозяина интересовали лишь какие-то старые доски, о которых он думал не переставая, и Хозяюшка решила, что они в конце концов должны были означать конюшню, но нигде не было видно ничего похожего на нее. - Малыш? - окликнул Саша дворовика, желая, чтобы тот был все время рядом с ними, и невольно упустил вслед за этим короткий обрывок з